Читать онлайн Ведьмы: как бизнес-леди и мамочки стали главными врагами человечества

Вы вряд ли помните фильм под названием «Роковое влечение», но в 80-е он наделал много шума своей антифеминистической повесткой и… непреднамеренной комичностью. Главная героиня фильма по имени Алекс, сыгранная Гленн Клоуз, – психованная стерва, не понимающая намеков (что становится очевидным при попытках парня по имени Дэн бросить ее после жаркого секса в выходные). Несмотря на громкие заявления режиссера о том, что Алекс является «типичной одинокой женщиной, отчаянно пытающейся компенсировать тот факт, что не является мужчиной», а также на то, что многим мужчинам фильм помог утвердиться в своих женоненавистнических взглядах (в одной из сцен Алекс кидает в кипяток домашнего кролика дочери Дэна, и вы бы только знали, скольких женщин после этого обзывали «убийцами кроликов»), я все-таки его люблю.

Вообще, чем старше я становлюсь, тем больше замечаю: проблемы персонажей, подобных Алекс (старых дев – убийц, злых мачех и бывших жен), кажутся мне все более и более близкими. Особенно мне нравится фраза героини Гленн Клоуз: «Я не позволю себя игнорировать!» Когда-то мы с подругой использовали ее просто ради шутки, добавляя акроним ЯНПСИ в конце электронных писем, – что было особенно смешно, если получателем был один из тех мужчин, что воспринимали всех женщин как этаких Алекс. Позже я узнала, что эти слова нравились не только нам двоим, но и многим другим женщинам. «Я просто хотела быть частью твоей жизни!» – кричит Алекс. «Ты не отвечаешь на мои звонки, ты поменял номер, но я не позволю себя игнорировать, Дэн!» Думаю, вы понимаете, почему эта фраза – особенно с ударением на предпоследнем слове – так запала нам в душу.

Конечно, нельзя сказать, что с возрастом все женщины начинают отождествлять себя с маньячками-убийцами. Это просто метафора, передающая чувство того, что мир воспользовался тобой, а потом выбросил. Феминизм сменил номер и больше не отвечает на звонки, а на попытки выразить недовольство отвечает снисходительным тоном Дэна: «Ты просто неправильно все поняла». Примерно так чувствуют себя женщины старше тридцати пяти, и у них нет никакой возможности изменить ситуацию, не показавшись при этом злобными, скандальными и/или безумными.

Согласно распространенному мнению, достигая средних лет, женщины… просто становятся «невидимыми». Но это не так! Мы все еще здесь – однако теперь нас игнорируют. Окружающие люди отказываются признавать и ценить нас. Часто подобная «невидимость» воспринимается как меньшее из зол или даже как преимущество зрелого возраста (теперь к нам не пристают на улице, разве мы не должны радоваться?). Мы будто больше не можем рассчитывать на внимание и любовь в любой из ее форм, но, согласно общему мнению, истинной причиной нашей злости является невозможность оставаться сексуальными объектами. Ведь так просто свести все к тому, что женщины якобы хотят, чтобы на них смотрели как на куски мяса!

Раньше я и сама считала «невидимость» скорее не проблемой, а способом избавления от объективации. Я даже чувствовала определенное превосходство над женщинами, которые пытались сопротивляться естественному порядку вещей. Но позже я с прискорбием осознала: игнорирование вовсе не знаменует собой конец объективации. Вы все еще объект, просто в изменившемся статусе: из картины или статуи вы стали, скажем, вешалкой.

Я особенно остро чувствую эти изменения в течение последних пяти-шести лет, двигаясь от сорока к пятидесяти годам. Мужчины моего возраста и старше разговаривают с более молодыми женщинами как со своими ровесницами, а меня просто не замечают. Пытаясь вклиниться в их беседу, я чувствую себя абсолютно ничтожной – меня еле терпят, как будто я ошиблась дверью и зашла туда, где меня не ждут. И это не только мое ощущение.

В 1978 г. писательница Сьюзан Зонтаг предложила термин «двойной стандарт старения» (the double standard of aging) для описания того, как под влиянием сексистского эйджизма меняется статус женщины – особенно с оглядкой на ее внешность. И с тех пор, что бы ни говорили вам бодипозитивные феминистки, давление на женщин не ослабело, а, напротив, усилилось. А растущее количество дорогостоящих способов выглядеть молодо просто не оставляет возможности не следовать заданным стандартам красоты. В 47 лет женщина (в данном случае я) уже достигает пика своей карьеры, в то время как мужчина продолжает свое восхождение еще следующие лет десять. Осенью 2018 г. на сайте BBC/Ofcom вышла статья, в которой утверждалось, что недостаточная представленность женщин на телевидении сводится исключительно к малому количеству женщин в старших возрастных группах. Как заметила Ники Кларк, основательница кампании «Соответствуя своему возрасту» (Acting Your Age), средний возраст мужчин, номинированных на премию BAFTA[2] между 2000 и 2021 гг., составляет примерно 45 лет, тогда как у женщин он сдвигается к 30. Она также отметила, что лишь 9 % британских телезрителей могут узнать больше 15 актрис старше 45 лет, в то время как 48 % зрителей узнают более 15 актеров того же возраста. Мир до сих пор верит в то, что женщина не может предложить ему столько, сколько предлагает мужчина, и, следовательно, заслуживает меньше наград (в идеале, конечно, нас стоит вообще убрать с экранов).

Все это очень печально. И дело не только в том, что игнорирование уже само по себе подразумевает невозможность привлечения внимания. Женщины моего возраста чувствуют, что могут дать миру даже больше, чем в годы юности. В своей статье для газеты Guardian Рэйчел Шаби в 2021 г. писала: «Когда к сорока годам женщина наконец обретает уверенность в себе и своем деле… с ней вдруг резко перестают считаться». Такое положение дел не кажется мне случайным. Современная феминистическая повестка часто упускает из виду, что опыт женщин средних лет и старше ценен не только потому, что для его накопления требуется время (заметьте, в отношении мужчин это является доминирующей точкой зрения), но и потому, что он включает в себя и опыт взаимодействия с сексизмом. Самое унизительное во всем этом то, что, если мы начнем сопротивляться, мы можем лишь ухудшить ситуацию.

Так уж вышло, что я достигла среднего возраста как раз в тот момент, когда повестку захватили так называемые сторонники «социальной справедливости», утверждающие, что общество делится на угнетателей и угнетаемых, и (упс!) если ты не нищий афроамериканец с наркотической зависимостью, то твоя участь – платить и каяться. А уж если ты еще и женщина среднего возраста, то называть тебя «старой привилегированной ведьмой» – практически обязанность каждого честного человека.

Впрочем, чем больше я углубляюсь в этот вопрос, тем чаще нахожу в каждой эпохе свою ведьму/мегеру/тещу/истеричку, используемую как собирательный образ для всех неподобающе громких/заметных взрослых женщин. В современном контексте эйджистского сексизма жалобы менеджеру и качание прав – страшные, но типичные грехи, свойственные женщинам средних лет. Именно они оказываются самыми ужасными матерями, самыми ужасными алкоголиками… и просто самыми ужасными.

Конечно, я спрашивала себя: может, так всегда и бывает, когда начинаешь стареть и больше не понимаешь современную молодежь? Тебе нравится «не та» музыка, у тебя отвратительный вкус в одежде, твое лицо становится лекалом для масок на Хэллоуин, а на протестных маршах люди размахивают чучелами таких же, как и ты, женщин, но с отрубленными головами. Мне говорили, что «отвали, старая ведьма» – это гендерно-нейтральное оскорбление и что я нуждаюсь в новом, более свежем и современном опыте существования в социуме в качестве женщины. Я серьезно задумывалась о том, не является ли моя попытка существовать в публичном пространстве, высказываться в защиту таких же, как я, людей, встречаться с ними и обсуждать новости женским эквивалентом кризиса среднего возраста? Кто хочет быть одной из тех женщин, которым «не стыдно пожаловаться менеджеру на плохое обслуживание»? Может, лучше замолчать и не позориться?

Конечно, так было бы гораздо удобнее. «Да, – отвечает одна из женщин, у которых я брала интервью, – предполагается, что мы просто исчезнем. Я думаю, что именно поэтому женщин и перестает беспокоить чужое мнение. Все такие: “мы вас не слышим” или “мы вас слышим, но вы совершенно неправы, да и вообще вы, слава богу, все скоро вымрете”». Именно женщин, недовольных тем, что их перебивают и игнорируют, исключенных из публичной жизни и медиапространства, хотят заткнуть сильнее других. Нас заставляют чувствовать себя жадными до внимания и никому не нужными, хотя мы просто хотим быть частью самых обычных, повседневных взаимоотношений между людьми (а не молчаливо работать, получая несоразмерно меньшую плату за труд).

Попытки заткнуть нас оправдываются тем, что нам якобы свойственны определенные модели плохого поведения, хотя в действительности их можно наблюдать не только у нас. Критике подвергаются качества, которые в иных ситуациях воспринимаются как независимость, борьба за свои права и сила. В течение двадцати лет вам только и говорили: «Вперед, девчонки!» – и тут вдруг: «Стоп, это мы не вам!» Такого отношения достаточно, чтобы из любой женщины сделать Алекс. Эта книга – моя альтернатива сваренному кролику.

ЯНПСИ

Что такое «ненависть к ведьмам»?

Люди относятся к женщинам постарше с пренебрежением. Многие из нас знают это, поскольку и сами относились к ним плохо, пока не поняли (слишком поздно!), что все мы когда-нибудь постареем. Я часто чувствую себя героем известного мема. «Откуда я знала, что леопарды съедят мое лицо!» – восклицает рыдающая женщина, проголосовавшая за Партию леопардов, поедающих лица. Я никогда не думала, что с возрастом подвергнусь тому же очернению, что и другие немолодые женщины, ведь мне казалось, что если к человеку относятся плохо, значит, он это чем-то заслужил. Такой образ мыслей в целом очень свойственен нашему обществу. Мы демонизируем женщин старшего возраста, отказываясь идентифицировать себя с ними, и из-за этого перестаем перенимать их опыт, который мог бы подготовить нас к процессу старения. Таким образом, мы отворачиваемся от самих себя в том виде, к которому придем в будущем[3].

Я не буду перечислять миллиарды способов, которыми можно унизить, оклеветать и оболгать немолодую женщину. Моя книга – не подборка эпизодов эйджистской мизогинии, созданная ради того, чтобы выпустить пар (хотя куда без этого). Чего я хочу, так это рассмотреть преемственность между настоящим и прошлым через призму феминистической истории и политики, чтобы понять, почему подобная разобщенность среди женщин все еще существует и в чем особенности ее проявления в наши дни. Женщина среднего возраста – это не просто отдельный тип женщин. Для многих мы воплощаем собой важную стадию политического нарратива, относящуюся к природе женственности, прогресса и упадка. Эйджизм и мизогиния существовали всегда, но в наше время их стало труднее заметить, так как они часто маскируются под феминизм.

Сейчас мы наблюдаем очередную волну противостояния феминизму, и идеальной мишенью для нее становятся женщины среднего возраста. Философ Кейт Манне утверждает, что для того, чтобы ограничивать свободу женщин как класса, не обязательно придерживаться женоненавистнических взглядов и вести себя мизогинно, поскольку «в качестве объекта ненависти одна женщина может заменять и воплощать собой целую группу». Таким образом, ненавидя женщин среднего возраста, мужчина ненавидит в их лице всех женщин, даже если в повседневном общении он склонен давать отсрочку более молодым из нас.

Дело в том, что быть открытым и последовательным антифеминистом политически и социально невыгодно. Вместо нападок на сам феминизм (с ним приходится смириться, чтобы не оказаться на свалке истории, потому что он, возможно, уже победил) проще нацелиться на женщин, которые с возрастом перестали верить в обещания о равенстве. Такой подход позволяет убеждать молодых женщин, будто определенные формы мизогинной агрессии и маргинализации – лишь временная необходимость, которая не коснется их, поскольку они – другие. Эта убежденность встречается даже во вполне прогрессивных кругах, мол, феминизм будет лучше, когда мы избавимся от «мусора»: старых женщин и плохих феминисток. Как только мы избавимся от этих нетерпимых фанатичек, от злых ведьм, которые только и делают, что все портят, наши чистые души вознесутся в феминистический рай. Процесс, конечно, болезненный, но иначе никак – только после сожжения ведьм оставшиеся женщины удостоятся равенства, которого так давно ждут.

В наше время эйджистская мизогиния, нашедшая выражение в «ненависти к ведьмам», стала весьма коварной. Она убеждает женщин, что прогрессивность требует от них соответствовать давно устаревшим требованиям: молодость, красота, женственность, плодовитость, желанность. Многие называют источником проблем не женщин среднего возраста в целом, а лишь отдельных назойливых его представительниц. К сожалению, женщины моего поколения идеально подходят под все мизогинные критерии. При этом они обладают достаточной свободой, чтобы все выглядело так, будто они сами выбирают быть жертвами ненависти: либо в качестве расплаты за всевозможные «привилегии», либо потому, что они слишком неграмотны, чтобы понять, как мизогиния реально работает. Принято считать, что женщины в возрасте более склонны к сексизму, потому что в них якобы сохраняются сексистские взгляды прошлого. Символом женоненавистничества становится его жертва. Избавьтесь от нее, и проблема решится сама собой.

Кому же выгодна ненависть к «старым ведьмам»? Всем. Прежде всего, конечно, мужчинам, причем как традиционалистам (для них мы бабищи/тещи/мегеры), так и тем, кто имеет претензию на прогрессивность (для них мы отсталые фанатички / убогие ханжи). Причем если для первых такое изображение женщин остается непреходящим (в конце концов, все женщины в определенном возрасте становятся ведьмами), то вторые придерживаются профеминистского анализа социальных групп. По их мнению, на наше место придет новое, более совершенное поколение женщин среднего возраста. На первый взгляд утверждения этих групп мужчин отличаются друг от друга, но в реальности они служат общей цели – сохранять границу между поколениями женщин и следить за тем, чтобы накопленный общими стараниями опыт можно было легко обесценить.

В то же время мизогиния среди самих женщин, как молодых, не видящих нить, связывающую их со старшим поколением, так и более взрослых, считающих себя «не такими, как все», растет пропорционально близости к мужской власти. Особенность притеснения женщин заключается в том, что мы не являемся меньшинством, а формы, в которых оно выражается, зависят от статуса мужчин в нашей жизни. Дискомфорт, вызванный бессилием и зависимостью от мужчин, превращается в ненависть к женщинам постарше, поскольку, несмотря на то, что их положение схоже с положением более молодых, они уже встроены в эту систему и являются ее пособниками (примерно так можно описать отношение Фредовой к тете Лидии[4]). Кажется, что единственный способ достичь истинного сестринства – изгнать тетку Лидию.

Однако особенность эйджизма заключается в том, что от него не спастись никому. Человек, который не собирается умереть молодым, обязательно станет старым, и с этим ничего не поделаешь, поскольку невозможно задержать бег времени или обернуть его вспять. Из этой особенности вытекают темы, выделенные мной при работе над книгой: стыд, страх, привилегии, зависимость, память, прогресс и регресс, обновление и наследие. Все они затрагивают как политический, так и личный аспекты жизни женщины, пронизывая наши отношения с другими людьми, с собой и со своим телом. Цитируя заглавие антологии феминистических работ о старении 1997 г., изданной Марлин Пиршал, «стареющая женщина – это еще один человек внутри нас». Если нас учат ее бояться, нас учат бояться и себя в будущем.

Тех, кто рождается в женском теле, учат стыдиться не только своей внешности, своей биологии и желаний, но и любых отношений с другими женщинами. О степени этого стыда свидетельствует уже та неуверенность, с которой я печатала слова «рождается в женском теле», будто подразумевающие, что женщины могут этого и не хотеть. Невозможно говорить о феминистической классовой политике, не договорившись о том, что именно нас объединяет. Более того, невозможно искренне хотеть быть собой, если боишься своего потенциала, места, которое можешь занять, или женщины, которой можешь стать. Ненависть к ведьмам становится формой псевдофеминизма, помогающей излить свой стыд и агрессию на женщин старшего возраста, как будто это поможет избавить себя от их участи. Эта ненависть абсолютно бессмысленна, ведь в глубине души все мы знаем, что постареем, поэтому нам придется как следует постараться, чтобы не быть похожими на представительниц старшего поколения. Для этого нужно находить – или придумывать – различия, которые невозможно преодолеть.

Феминизм имеет склонность отвергать свое прошлое – сжигать мосты, чтобы начать все заново. Это давно замеченное явление, которое Сьюзан Фалуди назвала «ритуальным матрицидом». Раньше я не понимала, как тесно оно связано с желанием большинства людей отправить на свалку не только пережитки движения, но и самих женщин постарше. Наши предшественницы – это всегда «позорище». В конце 2020 г. завирусился пост, сравнивающий феминизм с коронавирусом. Сходство состоит в том, что и за тем и за другим следует «неприятная вторая волна». Молодая женщина, запостившая это, получила свою долю лайков и подписчиков. И хотя ее замечание принесет куда меньше пользы, чем в свое время принятие закона о равной оплате труда, организация убежищ для жертв домашнего насилия и прочие достижения второй волны, она, по крайней мере, не запачкала руки. Но этого нельзя избежать, когда долго живешь и долго борешься за свои права.

Ненависть к ведьмам также связана со стигмой неудачника. Об этом говорит Кэйтлин Моран в своем бестселлере 2011 г. «Быть женщиной»[5]. Она утверждает, что «обычно сексизм исходит от мужчин, привыкших относиться к женщинам как к неудачникам». Это чувство мне прекрасно знакомо. Ты как будто слышишь, как кто-то шепчет: «А может, у женщин нет власти просто потому, что они хуже мужчин?» Стоит прислушаться к этому голосу, и ты уже начинаешь сомневаться: а жертвы ли мы? Ожидаемая реакция на такой вопрос – решить, что женщины действительно хуже, но скоро все будет иначе, и что мы не столько жертвы, сколько неудачницы. Таким образом, нашу проблему рассматривают как поколенческую, не связанную с циклом жизни в целом и самой нашей природой, и не видят в ней результат того, как с нами обращались и что с нами сделали. Придерживаясь такой позиции, довольно легко обещать будущим поколениям женщин лучшую жизнь. Главное – не становиться такими, как мы (пусть нам в молодости обещали все то же самое).

В последующих главах мы поговорим о том, какое место красота, тело, малооплачиваемая работа, прогресс, секс, сообщества и жестокость занимают в жизни женщин средних лет, а также о том, как другие группы демонизируют и эксплуатируют их, как делают из них козла отпущения, чтобы сохранить свои позиции. Ведь женоненавистничество подразумевает не только ненависть к женщинам как таковую, но и способы, помогающие обеспечить сохранение власти в руках мужчин. От вполне дружелюбных мужчин и молодых женщин так же часто, как и от убежденных сексистов, можно услышать истории, рисующие женщин старшего возраста как один большой стереотип, сливной бачок всех уродств, неполноценности, нетерпимости, упадка и отсутствия успеха. Известная старая ведьма Джоан Роулинг говорила: «В данный момент мы переживаем самый мощный подъем мизогинии из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться. […] Женщин по всему миру заставляют молчать – не то будет хуже».

Несмотря на то что за последнее столетие женщинам в некоторых странах удалось многого добиться, последовавший за этим регресс был слишком силен, а прогрессивная часть общества предпочла не бороться с проблемой, а заявить, что некие плохие женщины просто недостойны пожинать плоды феминизма. Ненависть к ведьмам стала завуалированным откатом в прошлое, активно насаждающим и легитимизирующим страх и отвращение к женщинам. Можно сказать, что она несет в себе ту же функцию, что и жесткое порно с участием молодых женщин, представляя собой «культурно одобренный способ» оправдания фантазий о жестокости и насилии. Как и в случае с преследованием ведьм, порнографическое насилие над женщиной можно выдать за нечто праведное, и чем хуже то, что ты хочешь с ней сделать, тем хуже она сама. При таком раскладе немолодые женщины предстают в действительно плохом свете.

Я не пытаюсь доказать, что с политической точки зрения женщины старшего возраста безупречны. Мы все люди и не лишены недостатков. Я скорее борюсь с тем, как используют наши недостатки для формирования негативного образа женщины вообще. Мизогиния, направленная на женщин старшего возраста, не является каким-то особым родом мизогинии, ведь в конечном итоге ее жертвой становится каждая женщина. Это ненависть, обращенная не только к женщинам, но и к их мечтам, надеждам и желаниям. Она морочит нам голову, заставляя стыдиться своего отражения.

Кто такая «ведьма»?

Можно сказать, что эта книга будет полезна всем женщинам, поскольку демонизация немолодых женщин – это ловушка, в которую рано или поздно попадают все представительницы женского пола. Она подрывает передачу опыта от одного поколения к другому, а это, в свою очередь, подрывает основы инклюзивной феминистической политики, существующей вне преград, созданных нашими отношениями с мужчинами того же культурного поля и класса. Молодые женщины лишаются возможности выстраивать определенные типы отношений и слышать определенные истории. «Конфликт поколений, – как писала Одри Лорд, – полезный инструмент для любого репрессивного общества […] нам приходится повторять ошибки родителей, снова и снова, потому что мы либо не передаем свой опыт, либо не слушаем, когда старшие хотят поделиться им с нами». Существует огромное количество феминистических исследований, посвященных экономике, политике, литературе, философии, науке и истории, а также множество примеров активизма, о которых современные женщины ничего не знают. Даже если им удается ознакомиться с чем-то из этого списка, их убеждают, что эти работы просто нерелевантны, поскольку созданы женщинами прошлого. Конечно, это вредит нам всем.

И все же в первую очередь эта книга посвящена отдельной социальной группе, пребывающей в определенных возрастных рамках: женщинам средних лет, еще не успевшим стать пожилыми. Я имею в виду женщин поколения Х, родившихся между 1965 и 1980 гг. и на момент написания книги достигших сорока-, пятидесятилетнего возраста. Эти границы довольно условны: представительница поколения Х, родившаяся в 1980 г., будет иметь больше общего с миллениалами 1981 г. рождения, чем с теми, кто родился в 1965 г. Многое будет сказано о немолодых женщинах в целом, а также о молодых, благодаря своему поведению оказавшихся на «тропе ведьмы».

Я решила остановиться на ведьмах своего поколения (я родилась в 1975 г.) по двум причинам. Первую можно назвать социальной – я хочу показать, что значит принадлежать к группе женщин, взросление которых пришлось на крушение второй волны феминизма в 80-х.

Так получилось, что большая часть навязываемой нам информации о прошлом феминизма неверна. Точно так же, как неверно то, что говорят нам сегодня о женщинах. С этим связано три интересных наблюдения. Первое касается того, как устроен наш взгляд на женщин более старшего возраста: мы формируем свою идентичность не в диалоге с ними, а в оппозиции к ним – как будто основной целью феминизма эпохи наших матерей было сделать нас лучше (сексуально доступнее, умнее и тверже), чем были они. Второе наблюдение показывает, каково взрослеть, одновременно пользуясь выгодами феминистического наследия и чувствуя необходимость противопоставить себя ему. Третье наблюдение говорит о том, что значит пытаться передать свои знания и опыт в условиях, когда сама идея, что у всех женщин есть нечто общее, считается устаревшим пережитком второй волны.

Поколение Х – мостик, соединяющий таких гигантов, как бумеры и миллениалы, – стало для феминизма проблемным чадом. Слишком занятые противопоставлением себя другим, мы так и не сформировали свою собственную идентичность, и теперь нам говорят, что взгляды, к которым мы шли полжизни, безнадежно устарели. Сегодня мне хочется сказать молодому поколению, что еще задолго до их рождения я точно так же считала проблематичной вторую волну. Если кто-то и пытался разделаться с родителями, так это мое поколение. Проблема в том, что мы стали старше, а с возрастом пришел и опыт (специфический и для нашего поколения, и для нашего пола), изменивший нас и наши взгляды. Хотя мы не виноваты в эйджистской мизогинии, с которой сталкиваемся сейчас, мы все же способствовали культивации тех ценностей, в которых она расцвела.

Вторая причина, по которой я делаю акцент на женщинах среднего возраста, заключается в том простом факте, что мы не такие, как пожилые женщины[6]. Одна из самых коварных форм эйджизма – сваливать все, с чем сталкивается человек старше сорока, в одну кучу под общим понятием «немолодость». Но такие негативные явления, как кризис ухода за нуждающимися или рост уровня бедности среди женщин, по-разному отражаются на женщинах среднего возраста и пожилых, в некоторых случаях усугубляя разделение между ними. Эйджизм во многом является продуктом маркетинга и рекламы, которые разделяют женщин младше 50 лет на группы в зависимости от их желаний и потребностей, а женщин старше 50 лет воспринимают как одно целое, поскольку все они представляют собой единый сегмент рынка. От двадцатилетних меня отделяет примерно такая же поколенческая пропасть, как от Ренате Кляйн и Сьюзан Хоторн – авторов феминистической антологии 2021 г. «Еще не умерли» (Not Dead Yet), всем героиням которой сейчас уже за 70 лет. Мой опыт как феминистки, а также опыт общения со своим телом и несправедливости, с которой мне пришлось столкнуться из-за того, что я перестала считаться молодой, делает меня отличной как от старшего, так и от младшего поколения. Хотя я стараюсь использовать знания, накопленные моими предшественницами, различия между нами – это еще одно последствие борьбы женщин за право на передачу своего опыта и наследия. На мой опыт влияют многие обстоятельства: я белая гетеросексуальная женщина из среднего класса, имеющая детей. Я говорю об этом не для того, чтобы преуменьшить значение опыта, объединяющего женщин среднего возраста, и не пытаюсь сбросить с себя ответственность за сознательную и бессознательную предвзятость моего последующего изложения. Привилегированность моего положения состоит в том, что на меня часто смотрят как на «стандартную» женщину среднего возраста. Однако в сознании большинства наши привилегии часто распространяются на всех немолодых женщин (я знаю множество женщин из рабочего класса, с которыми под предлогом ненависти к ведьмам обращались как с состоятельными мамашами). Конечно, это не делает положение «стандартной» женщины среднего возраста менее привилегированным, но борьба с ненавистью к ведьмам превращается в более сложный и комплексный процесс. В дальнейшем я опишу некоторые особенно неоднозначные области, касающиеся привилегий, и более подробно проанализирую их в седьмой главе, но важно понимать, что это не будет попыткой прикрыть свой тыл.

Я пишу об опыте женщин среднего возраста – особой стадии жизни, обусловленной накопленным опытом, ответственностью и зависимостью. К 45 годам у 80 % женщин в Великобритании уже есть как минимум один ребенок – опыт, который влияет на их тела, финансы, отношения и социальный статус. Остальные 20 % сталкиваются с другими формами дискриминации и социального порицания. «Если у женщины есть дети, она всегда будет восприниматься как мать, – пишет Дороти Норс, – но женщина, решившая не рожать, при этом уже не молодая и не сексуальная, воспринимается многими как бесполезное существо». Поэтому я не хочу преуменьшать значение проблем, с которыми сталкиваются бездетные (намеренно или нет) женщины среднего возраста. Я также не желаю приравнивать опыт всех женщин средних лет к опыту материнства. Однако маргинализация матерей (решивших стать матерями добровольно или вынужденно) и восприятие женщин среднего возраста через призму стереотипов о материнстве влияют на представления о женщинах в целом. Не все из нас становятся матерями, но почти все взрослые молодые люди переживают самый близкий в своей жизни контакт с женщинами среднего возраста именно через отношения с матерью. Всесильная, вечная Мама (не важно, заботливая и нежная или осуждающая и ограничивающая) имеет наше лицо.

Кроме того, я считаю, что опыт деторождения и воспитания детей оказывает физическое, социальное, экономическое и психологическое влияние, формируя определенную базу знаний, передающуюся женщинами от одного поколения к другому. Этот опыт имеет огромную важность, и было бы ошибкой не учитывать его при анализе женского жизненного цикла. В противном случае мы могли бы отбросить любой опыт, не переживаемый в равной степени всеми женщинами, для получения какого-то идеального и незамутненного представления о женщине. Но именно так делает патриархат, для которого идеальная женщина не имеет личного опыта, который позволил бы ей или сформировать свой внутренний мир, или внести свой вклад в коллективную политику женщин. В случае многих из нас опыт беременности и деторождения, не говоря уже об их последствиях, меняет наше отношение к своему полу, гендеру, телу. Это не единственный опыт, приводящий к подобному результату, но именно он помогает понять, почему, например, женщины более старшего возраста не соглашаются с молодыми в вопросах, касающихся политического значения биологического пола. Дело не в том, что у этих женщин «устаревшие взгляды». Их взгляды основаны на множестве разных ситуаций, с которыми им довелось столкнуться, и они заслуживают того, чтобы эти взгляды воспринимались не как предрассудки, а как жизненный опыт.

Многие женщины средних лет считают, будто процесс старения на них не отразился, а обвинения в несовременности и отсталости могут относиться к представительницам более старшего возраста, но точно не к ним. Возможно, они даже считают, что исследование демонизации женщин среднего возраста только способствует эйджистской мизогинии. Это их право, и я не хочу осквернить этих женщин, поставив в один ряд с ведьмами вроде себя. Но я настаиваю на том, что, поскольку взгляды и убеждения женщины среднего возраста заведомо ассоциируются с заблуждением, феминистке просто не может быть отказано в праве выяснить, почему взгляды этих женщин повсеместно считаются неприемлемыми. Нам как минимум нужно понять, в чем состоят эти взгляды и в насколько ложном свете они были представлены. В ином случае перед нами предстает «ведьма Шредингера» – существует, когда на нее нападают, но исчезает, когда защищается – то есть сразу же, как только стереотип рискует превратиться в конкретного человека.

Старение не становится для женщин великим уравнителем. Напротив, некоторые различия выделяются еще сильнее. Например, если я буду писать о «низких пенсиях» или уровне бедности среди женщин, который с каждым годом продолжает расти, я рискую упустить тот факт, что женщины среднего класса, как я, не испытывали на себе тех же нестабильности, эксплуатации и бесправности, с которыми все больше с течением жизни сталкиваются женщины из рабочего класса. Точно так же опыт материнства, размер и структура семьи зависят от таких факторов, как раса, социально-экономический статус и др. «Классовые и расовые привилегии подрывают любую возможность женщин рассматривать себя как единую группу, которой они по факту и не являются, ведь в отличие от других притесняемых групп женщины присутствуют во всех слоях общества», – писала Герда Лернер. Эйджизм используется как оружие против женщин, он не позволяет нам увидеть то, что нас связывает. Но чтобы противостоять этому, сначала мы должны признать наши различия. Говоря о женщинах среднего возраста, я не всегда имею в виду абсолютно всех этих женщин. Делать столь сильное обобщение – значит упускать из виду или намеренно не замечать отдельные группы женщин ради более ловко упакованных аргументов.

Однако есть у нас и кое-что универсально общее: с самого раннего возраста девочек учат извиняться. За занимаемое ими место, за свои потребности, за то, что они не мужчины. Извинение – своеобразное оружие женщин, используемое для самозащиты. Оно показывает, что мы знаем свое место, что не представляем опасности и что, может быть, нам даже можно доверить чуть-чуть больше, чем у нас есть. Женщины постарше обычно извиняются меньше, и происходит это по разным причинам. Среди них, например, наш вынужденный уход с сексуального рынка, требующего от женщин ставить в приоритет нужды мужчин ради повышения собственного статуса, а также наша опора на социальные связи среди женщин и, возможно, даже гормональный сдвиг. «Мне надоела показная доброта, – как-то сказала мне подруга. – Когда взрослеешь, на этот бред просто не остается времени». Если женщина среднего возраста решает извиниться, она делает это искренне. Мы вряд ли будем повторять общепринятые банальности и лезть из кожи вон, лишь бы о нас не подумали плохо. Мы же ведьмы, о нас в любом случае подумают плохо!

В общем, я просто хочу извиниться за то, что некоторые детали книги могут быть неточны и могут не соответствовать опыту некоторых групп женщин среднего возраста. Я также извиняюсь за те непреднамеренные случаи, когда говорю о всех женщинах, подразумевая только одну группу. Но я не собираюсь извиняться за посыл в целом. Он состоит в том, чтобы выделить женщин среднего возраста из общего контекста притеснения женщин. Мы имеем значение. И мы не обязаны кого-либо представлять, включать в свои ряды или уступать кому-то место, пока не займем свое собственное.

Ведьма и ее подражатели

Кто-то скажет, что для стареющих ведьм сейчас самое подходящее время. «Ведьмы крутые, ребят!» – пишет Кэйтлин Моран в книге «Больше чем женщина» (More Than a Woman). Фигура ведьмы давно служит, цитируя Кристен Дж. Солле, «мученическим символом женского движения». В мире, где женщин хотят видеть красивыми, покладистыми и вечно молодыми, в образе мрачной и уродливой ведьмы есть некий приятный протест. Как пишет историк Сюзанна Липскомб, «те, у кого нет власти, всегда хотят, чтобы их боялись».

Однако идентичность, выбранная нами самими, редко совпадает с социальными реалиями, так же как и выбранная нами эстетика не определяет того, как нас воспринимают другие. Боюсь, ведьминская эстетика поколения Z и тиктокеров воспринимается женщинами 40–50 лет совершенно иначе. В частности, для последних быть «дерзкой и независимой» – это спорить со всем, что говорят тиктокеры о женщинах. Все это очень весело, пока не обнаруживаешь себя привязанной к позорному столбу и гадающей, как ты сюда попала. Шутки шутками, но когда другие называют тебя ведьмой или проституткой, они, скорее всего, делают это всерьез. Можно делать вид, что любое слово можно переосмыслить, но это не так, потому что те же слова по-прежнему будут использовать люди, которые ненавидят нас и боятся.

В своей книге «Женщины и власть»[7] Мэри Бирд указывает на то, что мы даже близко не подошли к такому переосмыслению: «Несмотря на попытки феминисток присвоить образ [Медузы Горгоны], сделав символом своих силы и власти, […] все это меркнет по сравнению с многочисленными случаями, когда этот же образ использовался против женщин в политике». С ведьмами та же история. Эта книга – не восхищение нашим статусом. Истории судов над ведьмами и даже простые сказки о них могут многое рассказать об отношении к женщинам средних лет, которое с тех пор почти не изменилось. Ее видят сильной или, как сейчас скажут, наделенной привилегиями, а значит, злодейкой.

Когда образ ведьмы используется феминистками для демонстрации силы, он утрачивает свой поколенческий аспект. Если твоя неконвенциональность вписывается в общепринятый нарратив, особенно в тот, что восхваляет молодость, это уже конвенциональность. Легче фетишизировать атрибуты стигмы, чем принять тех, кому они изначально принадлежат. Возрождение интереса к трансгрессивной женственности допускает поверхностное увлечение разнообразием, но едва ли способствует подрыву существующих властных структур.

Современная ведьма – не очевидный аутсайдер, образ которого можно с легкостью категоризировать и реабилитировать. Ее зовут не Малифисента, Серафина или Эльфаба, а Шерон, Кэрол или, конечно, Карен[8]. Это слишком разговорчивая немолодая женщина с плохой стрижкой, чей образ колеблется между бесконечной силой и полным бессилием. Это женщина, внушающая отвращение даже тем, кто, как правило, считает себя выше этого чувства. Женщина, рушащая привычные категории не тем, как она одевается, и не тем, как она просит себя называть, а отказом стереть себя из жизни после 35 лет. Дерзкие, отстаивающие свои границы женщины больше нравятся нам в историях, а не во плоти, подверженной старению и разложению. Переделанные сказки, феминистические антиутопии, историческая реабилитация – мы не против демонстративно принять Плохую Женщину, которая обязательно окажется не так уж плоха по современным стандартам. Приятно верить в то, что мы, в отличие от сказочных злодеев, смогли простить и принять ужасную ведьму. Такое примирение с «идеальной» злодейкой не требует от нас ни морального, ни социального компромисса. Оно позволяет нам увидеть в себе человека, который может заступиться за аутсайдера, если это потребуется. Желание примирения с ведьмой оказывается так сильно, что к любой женщине, обвиняемой в колдовстве, мы начинаем относиться уже как к настоящей ведьме. «Цирцея»[9] Мадлен Миллер, «Ведьмы прошлого и будущего» (The Once and Future Witches) Аликс Э. Хэрроу, антология переработанных народных сказок «Ведьма» (Hag), «Милосердные»[10] Киран Миллвуд Харгрейв – вот лишь некоторые из новых книг, посвященных отношениям между ведьмами, креативностью и демонизацией. К сожалению, их публикация не означает улучшения условий работы их авторов – немолодых женщин.

Либеральная феминистическая реабилитация ведьмы слишком бескровна. Когда Эмма Уотсон на премии BAFTA в 2022 г. заявила, что «говорит от лица всех ведьм», это было воспринято как камень в огород более старой ведьмы – Джоан Роулинг[11] с ее «неинклюзивными» взглядами. Но, заняв позицию более молодой женщины, отвергающей более взрослую, вскормившую ее Роулинг, Уотсон на самом деле произносит слова, содержащие обратный посыл: я не ведьма, я только сыграла Гермиону. Сожгите автора, не меня. Коммерциализированная культура ведьм привила нам любовь к женщинам, говорящим о женщинах, – но не к женщинам, говорящим о чем-то еще. Мизогиния расцветает, стоит только показать ее праведной. Требуется гораздо больше мужества, чтобы отстаивать права мамочек из среднего класса или жертвы онлайн-травли, чем чтобы переживать за вымышленную ведьму из сказок. Пока контролируется нарратив о вредоносности женщин среднего возраста, любое освобождение оказывается иллюзией. Думаю, именно по этой причине молодым феминисткам проще защищать вымышленную ведьму: ее просто не существует. Если в сказках хорошая мама – мертвая мама, то в реальности хорошая феминистка – это мертвая ведьма. Сквозь ее труп вы узрите мир, в котором женщины постарше имеют не только силу, но и крепкие связи с подрастающим поколением. Злоба мертвой ведьмы не повлечет за собой последствий, а живые, дышащие ведьмы, напротив, слишком непредсказуемы и неидеальны. Они отказываются действовать по сценарию.

Являются ли женщины средних лет женщинами?

В последнее время любую работу, эксклюзивную настолько, чтобы быть посвященной лишь женщинам, принято предварять рассуждениями о том, что же это вообще такое – женщина[12]. В книгах о мужчинах (также известных как «книги») такой вопрос не ставится – только женщины вынуждены оправдывать свое существование, подбирая определения всему, из чего состоит их жизнь. Что ж, этим мы сейчас и займемся.

Как уже было сказано, эта книга о женщинах средних лет – лишь одной небольшой группе, представляющей женщин. Для этой группы вопрос «а что такое женщина?» оказывается особенно непростым. Не стоит начинать с вопроса «какие мы женщины?», поскольку это приведет к стыдливому и поверхностному анализу с множеством сомнений, кого включать, а кого не включать в эту категорию. Сначала нужно понять, являемся ли мы вообще женщинами.

Вы, возможно, удивитесь, но множество книг утверждают, что нет. В своем бестселлере «Женственная навсегда» (Feminine Forever), написанном в 1966 г., доктор Роберт А. Уилсон, который в этой же книге поддержал разрушительную для организма человека практику гормонозаместительной терапии (ГЗТ), описывает нас следующим образом: «Менопауза делает женщину подобной евнуху, и ближе к 50 годам – времени, которое должно было быть лучшим в ее жизни, – она переживает смерть своей женственности». Этот взгляд поддерживает психиатр Дэвид Р. Рубен в книге 1969 г. «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить». Рубен утверждает, что «женщина после менопаузы максимально приближается к тому, чтобы стать мужчиной». Не радуйтесь, Рубен делает оговорку: «Не к настоящему мужчине, а к нефункционирующей женщине». Выходит, что на заре своего существования ГЗТ обещала сделать из нас, бедных кастратов, настоящих женщин, приравнивая физиологию женщины к ее женственности.

Хотелось бы думать, что за 50 лет мы успели уйти от этих отсталых взглядов, но, кажется, это не так. Как пишет философ Джанет Рэдклифф Ричардс, «многие наши представления о женщинах произрастают из того, чего мы от них хотим». Являются ли женщины полноценными людьми, со своим социальным и телесным опытом, историями, меняющимися с течением времени? Или мы просто однородная масса, которой пользуются, а с течением времени отметают? Остается ли женщина женщиной, если мужчине больше нечего от нее взять или нечего на нее спроецировать? Когда она, наконец, сможет пожить для себя?

В книге «Перемена» (The Change) 1991 г. Жермен Грир утверждает, что «мужчины смотрят на менопаузу как на отключение единственно важной функции женщины – привлекать, стимулировать, награждать и вскармливать мужчин и/или детей». Кто-то может возразить, что сейчас мы наконец добились долгожданной женственности «для всех», но если подумать, станет понятно – идет процесс переписывания социального конструкта женщины среднего возраста. Из представления о ней исключается то, чем она была изначально, и в него включается то, чем она никогда не была. Начало этого процесса можно проследить еще в «Навечно женственной», сводившей, как и сейчас, представление о женственности к определенным физиологическим качествам. И хотя номинально мы сохраняем статус женщины, его значимость бледнеет в сравнении с потерей важнейших для мужчин качеств: женственности, фертильности и желанности. Стандарты, определяющие нас как женщин, стали более жесткими, чем когда-либо. Они позволяют с гораздо большей легкостью исключить из разряда женщин всех тех, чье существование ставит под вопрос три важнейших качества, ведь если женщина может не обладать ни женственностью, ни фертильностью, ни желанностью, значит, эти качества ее просто не определяют.

В этой книге я говорю о том, что, хотя старение продолжает оставаться для женщины тяжким прегрешением, оно не из тех, что придутся сторонникам прегрешений по вкусу. Но когда само понятие «женщина» оказывается под вопросом, женщинам старшего возраста действительно не везет. Оставаясь недостаточно фертильными по консервативным меркам и недостаточно женственными (т. е. сексуальными) – по социальным, мы продолжаем настаивать на своей принадлежности к женщинам. Это как минимум доставляет нам неудобства. В своих мемуарах 2019 г. «Жизнь на менопаузе»[13] Дарси Штайнке вспоминает: «Во время менопаузы я вышла за границы сжимающей до страха женственности, но и мужчиной в полной мере чувствовать себя не начала. Я ощущаю себя чем-то посередине, человеком третьего пола. Другим». Я тоже, Дарси. Но такой покорный отказ от женского пола для меня не сильно отличается от утверждений докторов и психиатров полвека назад. Обе позиции описывают не то, кем мы становимся, а то, кем мы перестаем быть для мужчин.

Возможно, вы думаете: да, но в целом все не так плохо, мы часто слышим, как женщины средних лет «наконец» обретают свой голос. Кроме того, маскулинность в настоящий момент переживает кризис, и молодые люди внезапно начали отвергать традиционные гендерные роли. «Дни, когда женщины определенного возраста должны были слиться с обоями, завернувшись в свой бежевый кримплен и смирившись со своей непригодностью, давно ушли в прошлое», – убеждал нас Guardian в 1999 г. Мне тогда было 24 года, и я не могла предположить, какие переживания по поводу моей женственности предстоят мне в совсем недалеком будущем. Теперь, 20 лет спустя, появляются многочисленные инструкции, как защитить свое право на существование, если вы вдруг оказались подвержены течению времени. Постараюсь передать их основной посыл: «Ты не так уж плоха. Немного косметики или укольчик, и ты снова станешь желанной! Стоит только протянуть руку, чтобы вернуть себе ЖФЖ: женственность, фертильность, желанность». Не выглядеть на свой возраст стоит немалых денег и доступно далеко не всем, но проблема даже не в этом. Она в том, что изначально у нас все было в порядке. Современная женщина средних лет – это не улучшенная версия предыдущей, которая была женственной лишь на троечку. Мы остались такими же нормальными, как и были, но не замечаем этого. Нами все еще управляют.

Женщина как будто не должна быть такой, какой она неизбежно становится в старости, поэтому, достигая среднего возраста, она оказывается в крайне раздражающей пограничной позиции. Моя подруга как-то сказала: «Если ты перестала быть желанной, да еще и не можешь рожать детей, зачем ты нужна? Ты должна исчезнуть, а то, что ты все еще здесь, просто пугает людей». Мы жуткие существа, вызывающие дискомфорт своей неспособностью соответствовать чужим ожиданиям.

Но, к несчастью, мы – будущее каждой женщины на Земле.

Я не планировала посвящать первую главу этой книги красоте и ее упадку. В мои задачи входил серьезный анализ социального и политического статуса женщины среднего возраста, а не написание очередного руководства для женщин постарше о том, как выглядеть менее отвратительными в глазах приличного общества. Красота мимолетна, да и я не разбираюсь в пилингах, филлерах и других средствах, «без глубокого вмешательства» гарантированно превращающих симптомы климакса на вашем лице в сексуальное сияние кожи. Я хотела вообще пропустить эту тему и сразу перейти к другим, куда более сочным: работа, деньги, секс, насилие, смерть. Но внешность женщины – тоже пища для размышления, и, возможно, самая сытная. Как отмечает Эймер Макбрай, под «мужским взглядом женское тело становится более мясным».

Мы, женщины старшего возраста, тоже не уберегли свое тело от этой участи, ведь нам постоянно напоминают о том, как неприятен наш особый тип «мясистости». Хоть мы и не выбирали седые волосы, лишние килограммы и морщины, это никак не изменяет того, что наша внешность буквально оскорбляет окружающих нас людей. «Если вы – посредственность, это просто ваша оплошность, – пишет Джейн Шиллинг в своей книге о среднем возрасте «Незнакомка в зеркале» (The Stranger in the Mirror), – но старение – это просто публичный плевок».

Женщиной средних лет не рождаются, а становятся, и начинается этот процесс именно с внешности. Сначала шея, потом рот, и далее по одному сюрпризу в течение каждого дня, при этом стареют и те части тела, о которых вы даже не задумывались в этом ключе. Вы можете сказать, что вам все равно, но это будет правдой, только если вы живете в изоляции от человеческого общества. В ином случае вы, как и все женщины, понимаете, что ваш внешний вид влияет на отношения с миром, определяя ваше положение в социальной иерархии и на рынке женственности. От внешности зависит, как мы взаимодействуем с людьми, как ведем себя, когда хотим, чтобы нас заметили, а в дальнейшем и то, как будут восприняты наши слова и действия. Она влияет на наши чувства и убеждения, но не потому, что мы тщеславны и поверхностны, а потому, что от нее зависит, каким по счету блюдом мы будем на патриархальном столе.

Если вы зайдете в любой из магазинов Boots или Superdrug, в глаза вам сразу бросятся сотни лекарств от этой страшной болезни – женского старения. Неважно, работают ли они, сама покупка – уже ритуальный акт подчинения. Неважно, что эта сыворотка не изменит ваше лицо, – если вы ее покупаете, значит, вы этого хотите. Конечно, это шутка, но шутка на грани между «смеемся вместе» и «смеются надо мной». Может, мы никогда и не хотели привлечь внимание мужчин или перестали хотеть со временем, но очень многие из нас продолжают вести себя так, будто все-таки хотят этого. Их демонстрация «тщеславия» – это и одна из форм деградации, и попытка сохранить статус, при этом одно подогревает другое в нескончаемом круговороте стыда.

Что-то должно измениться. Уже более 30 лет назад Наоми Вульф опубликовала «Миф о красоте», и более 200 лет прошло с тех пор, как Мэри Уолстонкрафт в книге «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Woman) разобрала на части эту абсурдную золоченую клетку под названием женственность. Все же отношение к красоте усложнилось не в последнюю очередь из-за нарратива о толерантности к самовыражению: «Ты можешь выбрать любую косметику, ведь теперь нам позволено быть сексуальными!» – а также «никто не осудит женщину, поработавшую над своей внешностью». Конечно, мы стараемся поддерживать стремление женщины выглядеть той, кем она является, но ведь далеко не все считают, что у их истинной сущности тело женщины средних лет. Если самовыражение через внешность – это часть социальной идентичности, каково должно быть женщинам, для которых время, когда внешность отражала их представление о себе, уже прошло? Если самоидентичность подвижна и пластична, то почему некоторые женщины до сих пор выглядят устаревшими, немодными? Разве это их выбор? Разве это и есть они «настоящие»? Как и многие женщины старшего возраста, глядя на себя в отражении, я думаю: «Нет, это не я». Женщина, смотрящая на меня из зеркала, и та, которой я себя представляю, – из разных миров.

Это не значит, что нас всегда судят только по внешности. Даже если кто-то считает, что мы больше, чем наша внешность, изменения в ней все равно влияют на то, как мы видим жизнь. Как можно оставаться прежним человеком, когда отношения с окружающими переменились столь драматичным образом? Только теперь эта приходящая с возрастом перемена сливается с современными представлениями о выборе и идентичности. Женщины средних лет, с которыми я разговаривала, часто вспоминают, как их внешность использовали в качестве аргумента против их точки зрения (похожим образом раньше можно было услышать высказывания вроде «феминистки с волосатыми ногами» и «уродливые суфражистки»). Будто нас состарило не время, а наши взгляды, остающиеся непростительным грехом. Этим мы и отличаемся от следующего поколения, которое собирается оставаться вечно молодыми, морально и эстетически.

Эта глава не про то, как избавиться от семи признаков старения. Она про то, почему отвисшая грудь делает вас злодейкой, а неспособность сохранить достаточно женственный облик мешает другим быть самими собой. Не я придумала эти правила, я только объясняю, как они работают.

Мы что, злодейки?

Стоит заново открыть для себя одну из старых сказок, как понимаешь, что теперь ты на стороне злодеев. Для меня все началось с Белоснежки. Книга 1983 г. Элиссы Меламед «Свет мой зеркальце: ужасы старения» (Mirror, Mirror: The Terror of Not Being Young) начинается с этого ужасающего открытия: «Я всегда была Белоснежкой и вдруг превратилась в злую мачеху! Как это могло произойти?» Сорок лет спустя мне стыдно признаться, что я пришла к осознанию своего возраста точно таким же путем. Как банально! И все же, пока мы боимся злой мачехи, мы обречены повторять ее ошибки.

Сейчас я понимаю, что в тот момент вовсе не была старой. Мне было 37 лет, и как-то раз мы с партнером пошли в кино на «Белоснежку и Охотника» – сказку, адаптированную режиссером Рупертом Сандерсом, с Кристен Стюарт в роли Белоснежки (с мечом и железным характером) и Шарлиз Терон в роли злой королевы Равенны (она была на 14 лет старше Кристен Стюарт). Фильм подавался как феминистическое переосмысление старой истории, предлагающее, как и положено, новый взгляд на традиционные ценности. Ведьмы стали сложными женскими персонажами с глубокими переживаниями (не переставая при этом быть ведьмами). Чем дольше я смотрела фильм (а он довольно длинный), тем больше росло во мне ощущение дискомфорта. Это был феминизм, но это был чуждый мне феминизм.

Шарлиз Терон играет женщину, борющуюся с разрушительной силой времени. Ха! А мы все чем занимаемся? Хотя, конечно, тебе должно быть хуже, если ты – голливудская актриса. Еще хуже, если ты играешь женщину, отчаянно цепляющуюся за молодость и красоту (о которых с детства говорят как о нашей главной силе и защите). Еще хуже, если средства для достижения цели у тебя неизменно злодейские, в том числе насилие по отношению к молодым персонажам, сыгранным молодыми актрисами, – в одной из сцен Равенна буквально высасывает молодость и красоту из модели Лили Коул, которая младше ее на 12 лет. На этом моменте меня посетила мысль, что весь фильм – один сплошной троллинг со стороны руководства студии, прямое одобрение «двойных стандартов старения» и морализм (конечно же, в феминистической обертке), рассказывающий о том, как опасно стареть и сопротивляться старению.

Мы уже привыкли к подобному троллингу. В фильме 1950 г. «Бульвар Сансет» размытие границы между героиней Нормой Десмонд и играющей ее пятидесятилетней актрисой Глорией Свенсон можно объяснить разве что садизмом режиссера. Создайте и увековечьте проблему (в данном случае – комбинацию эйджизма и женоненавистничества), которая лишит женщин возможности выражать свои мысли, а затем найдите женщину, которая будет и испытывать ее на себе, и отыгрывать вам на потеху. Женщины старшего возраста, сопротивляющиеся своей второсортности, достойны жалости, а не демонизации. В некотором смысле традиционные сказки исследуют проблемы более тонко и комплексно, чем их современные версии. В злой ведьме и уродливой мачехе мы видим женщин, отчаянно держащихся за власть. Эта власть в оригинальных историях была вопросом жизни и смерти, выживания и нищеты. Мораль детских сказок заключает в себе двойное предостережение: бойся женщин старшего возраста, но не только потому, что ты – не они, но и потому, что ты станешь такой, как они, и твой дерзкий характер тебя не спасет.

Я пришла к выводу, что во всех новофеминистических прогрессивных разоблачениях ведьм прослеживается общее утверждение: мы вас ненавидим, но не потому, что вы старые (это было бы плохо и не прогрессивно), а потому, что вы не смогли остаться молодыми.

Персонаж Кристен Стюарт – молодая сильная женщина – позволяет студии защититься от обвинений в сексизме. Ее Белоснежка – больше чем просто красивая девушка, потому что она сама сражается за свою жизнь и не выходит замуж за прекрасного принца. Но все же красота и юность неизбежно ассоциируются с отвагой и добродетелью. Просто так получается, что те, кто не верит в привилегии красоты и молодости, сами оказываются молодыми и красивыми.

Убивая отца Белоснежки, Равенна говорит ему: «Мужчины губят женщин. Они берут нас, а потом, наигравшись, выкидывают, словно объедки». Учитывая, что сыгравшая Равенну актриса еще даже не достигла среднего возраста, а ее лицо, измененное компьютерной графикой до состояния «профнепригодности», представляется как ее «истинная натура», я думаю, ее ярость вполне обоснованна. Поглощая попкорн, я думала о том, как некоторые мысли, казавшиеся нам в молодости слишком радикальными, возвращаются к жизни, когда у нас появляется второй подбородок и мы вдруг осознаем, что находимся на грани «ухода с рынка». Я вышла из кинотеатра с чувством сильного беспокойства. Может, я тоже злодейка? Я знала, на какой стороне должна по идее быть, но с удивлением понимала, что еще не готова с этим смириться.

В последовавшее десятилетие эти мысли возвращались ко мне снова и снова. С одной стороны, кажется нелепым презирать Белоснежку только из-за ее возраста. Она же такая дерзкая! С мечом! Наверное, это чувство презрения разделяют все жалкие старые ведьмы. Я вдруг поняла, что мой возраст ограничит меня в праве подвергать сомнению все, что подозрительно напоминает старый добрый сексизм, скрывающийся под тонким налетом феминистического глянца. Вспоминая свою собственную неприязнь к тем, кто пытался отрезвить поверхностных вульгарных феминисток моей юности, я вдруг представила, как молодая версия меня самой называет меня нынешнюю старомодной традиционалисткой, презирающей персонажа Кристен Стюарт за ее нонконформизм. С другой стороны, я была уверена: версия освобождения женщин, предложенная в фильме, нежизнеспособна. Это не столько сказка, отображающая сложные социальные роли, сколько мужская фантазия на тему женщин, разрушающих все старое – плохое, злобное, регрессивное, заслуживающее быть уничтоженным. Именно так в фильме и советует поступить Белоснежке Охотник. Гораздо проще ненавидеть злую королеву, а не попытаться понять, что ею движет.

Больше всего меня встревожило то, как точно в фильме обозначена дилемма Равенны, Шарлиз Терон, моя. Дилемма стареющей женщины, у которой нет другого выбора, кроме как быть на виду. Эта тема не получила развития в фильме. Но ведь проблема не просто в том, как мы выглядим и желанны ли мы. Она в сложном взаимоотношении взглядов на красоту, консерватизм, прогресс и распад. Нельзя сказать, что миф о красоте остается за рамками современной повестки, но, обсуждая его, мы всегда проецируем вину на жертву. Сегодня, в визуальный, виртуальный век, когда магия стала реальностью, вы можете быть кем захотите. Кажется, современные женщины среднего возраста выбрали быть злодейками.

Ваше лицо – маска на хэллоуин

Шарлиз Терон родилась в 1975 г., в один год со мной и Кэти Хопкинс – скандально известной участницей шоу «Ученик»[15], прославившейся своей нетерпимостью в вопросах расы, феминизма, религии и вообще всего, что может причинить людям страдание. Оценивая меня в соответствии с общепринятыми стандартами красоты, вы бы поставили меня ближе к Хопкинс, чем к Терон. А с точки зрения взглядов и морали? Будет ли ваша оценка зависеть от того, что я говорю и делаю, или от того, как я выгляжу? Вспомним цитату из повести Роальда Даля «Свинтусы»[16]: «Если у человека на уме гнусные мысли, они обязательно проступят на его лице. И если эти гнусные мысли посещают человека каждый день, каждую неделю и весь год напролет, его лицо становится все уродливее и уродливее, пока не станет таким отвратительным, что на него будет противно даже взглянуть».

В 2019 г. в соцсетях эта цитата часто сопровождалась изображениями лица Хопкинс в разные годы ее жизни. Подразумевается, что в сорок с лишним лет Хопкинс выглядит старше своего возраста, потому что вынашивает «гнусные мысли». Конечно, это просто шутка. Почему бы не поиздеваться над внешностью женщины, если она, по вашему мнению, давно вышла за грани дозволенного? И разве она сама не стала бы издеваться над чужой внешностью? Дело в том, что одновременно с подобными постами в интернете все чаще высмеивалась внешность женщин средних лет, чьи предполагаемые непрогрессивные взгляды якобы делают их вполне достойными этого.

Возможно, у этих женщин прическа с характерной челкой, говорящей о нетерпимости к «гендерной идеологии». Возможно, у них «стрижка Карен» (обесцвеченное боб-каре – явный признак скандалистки среднего возраста, придерживающейся, как правило, расистских убеждений). Возможно даже, что они обладают «телами мамаши с винишком из пригорода[17]». Когда-то после неудачной стрижки достаточно было купить очаровательную шляпку – теперь женщина должна выступить с публичным заверением в том, что старомодная прическа ни в коем случае не отражает ее политические взгляды. И горе той, что не успеет извиниться за свою внешность до начала кампании интернет-травли.

Конечно, Даль пишет и о том, что неважно, насколько далек человек от общепринятых стандартов красоты, если он добродетелен, но нужно понимать, что авторы постов с Хопкинс совсем не это имели в виду. Прикрываясь благородными мотивами, они скорее были рады возможности издеваться и публично выражать отвращение к внешности женщин средних лет. Современным прогрессивным женоненавистникам просто повезло найти одну из таких женщин с сомнительным мировоззрением, ведь в противном случае им бы пришлось ее выдумать.

Вера в то, что старение женщины – уродливо, а внешнее уродство отражает душевную порочность, не нова. Прежними остаются и способы, позволяющие оправдать ненависть к старению. Описывая представления XIII в. о добродетелях – Молчании и Послушании, – Марина Уорнер замечает, что «выглядеть приятно и говорить приятно – неразрывно связанные между собой женские достоинства. В равной степени выглядеть отвратительно и говорить отвратительные вещи может только сквернословная карга и уродливая брюзга». Такое представление о людях очень удобно, особенно когда «говорить отвратительные вещи» означает говорить то, что подрывает существующий порядок. В этом случае «уродство», являющееся фактом старения женщины, становится не естественным процессом, а наказанием за противостояние «истинной» женской природе. «Когда объект желания повышает голос, ее привлекательность падает. Начать говорить – значит выйти из-под контроля, перестать подчиняться – и в наказание за это красота женщины увядает. В дряхлости скрывается уродство, в уродстве – неприятность, в неприятности – неженственность, а в неженственности – нефертильность – состояние, противное самой природе». В общем, скажете что-то не так – и сразу окажетесь в пустыне бесплодия и увядания. Но, несмотря на века предостережений, мы, женщины постарше, по-прежнему отказываемся молчать.

Столетие назад антисуфражистская пропаганда изображала женщин, требующих право голоса, «уродливыми мужиковатыми бабищами», противопоставляя их женственным леди, понимающим свою истинную роль в мире. Британская ученая Мэри Бирд, недавно подвергшаяся ужасной по своим масштабам травле за свою якобы «ведьминскую» внешность, рассказывает, как голоса и наружность женщин старшего возраста используются для дискредитации их взглядов: «Когда люди слышат женский голос, он не звучит для них авторитетно. Дело не только в голосе, но и во внешнем виде: в случае мужчины немолодое морщинистое лицо говорит об опыте, а в случае женщины – об истекшем сроке годности». Меня особенно удивляет, как легко подменяются причины и следствие – ловкость фокусника, не позволяющая увидеть, где начало, а где продолжение. Я уже привыкла к тому, как борцы за права мужчин убеждают меня, что мой феминизм – следствие моей уродливости. Но я встречала и мужчин с левыми взглядами, которые считали себя сторонниками феминисток, но при этом утверждали, что причина неприглядности женщин среднего возраста заключается в их взглядах. «Думаю, ей около пятидесяти, – отвечает один из них на пост женщины о разрушительном влиянии гендерной идеологии на детей, – жиденькие соломенные волосы, да и кожа выглядит какой-то обвисшей. Их уродует ненависть». Теперь женщине разрешается иметь свои политические убеждения, но они крепко привязаны к ее месту на рынке секса. Таким образом, подчинение мнению молодых мужчин, называющих себя «прогрессивными», но больше напоминающих аналог ботокса в политике, – консервативный поступок во всех смыслах слова.

Для патриархата иметь обвисшую кожу и тем более грудь – верх морального падения. Интернет полнится нападками на женщин с обвисшей кожей: «Самые главные хейтеры в социальных сетях – женщины среднего возраста и старше, с обвисшей кожей, библейскими стихами в шапке профиля и ужасными стрижками»; «Уйми свои обвисшие сиськи, Карен»; «Господь уберег меня от срыва, когда белая женщина средних лет с обвисшей грудью, не затыкаясь, скандалила и отказывалась надеть маску в маникюрном салоне…». Профессор кафедры коммуникаций и медиа Сара Педерсен рассказала мне об интервью с одной немолодой феминисткой, которой присылали угрозы изнасилования и в то же время писали: «Я бы не стал тебя насиловать. У тебя все обвисшее. Никто не захочет тебя насиловать». В песню «Лучше тебя» (Better Than You), исполненную на шоу Friday Night Live на канале Channel 4, комик Джордан Грей включил следующую строчку: «Я – идеальная женщина, моя грудь никогда не ссохнется». Защищаясь от последовавших нападок, он утверждал, что его слова – сатира и самоирония. Но как могут его слова быть самоиронией, если они отражают реальные представления о женщинах? Разве истинный объект насмешки не те, чьей коже хватило бесстыдства сморщиться?

Как женщина, вскормившая трех детей и продолжающая высказывать свои политические взгляды, я точно обречена. Отождествление опустившейся груди со злом старо как мир, но в наше время легкий доступ к широчайшему многообразию порно завысил ожидания от женской груди, как никогда раньше. Уорнер пишет, что «на средневековых изображениях Дьявол часто появляется в обличье Евы с морщинистыми сосками». В романе «Книга о Сердце, охваченном любовью» (Le Livre du cœur d'amour épris) Рене Анжуйского Ревность предстает с «большими мягкими сосками, висящими до живота». Автор комедии XIII в. «О старухе» (De vetula) сокрушается о том, как сильно старое тело женщины непохоже на молодое: «Немолодую женщину выдают состарившиеся части тела: морщинистая шея, острые плечи и обвисшая грудь, оставившая на своем прежнем месте лишь кости. Не грудь, а пустые пастушьи сумки». Что ж, я об этом знаю не понаслышке.

Как и раньше, хейтеры продолжают находить своим насмешкам моральное оправдание. Нужно признать, что современные «сиськофобы» особенно изобретательны. Они и слышать ничего не хотят о таких пережитках прошлого, как разница полов, однако что-то в грудях женщин постарше, утративших свою сексуальность, продолжает пугать их до чертиков. В то же время очень сложно бывает отвечать на сексистские и эйджистские издевательства, подкрепленные моральными аргументами. Вам может казаться, что спор идет о демонизации немолодых женщин, уже не вписывающихся в патриархальные стандарты красоты, и о том, что их внешность неразрывно связана с другими стереотипами, относящимися к расе, политике и прочему (конечно, все они будут моментально приписаны вам, как только вы откроете рот). В ответ на ваши аргументы самопровозглашенный сторонник прогресса начнет ссылаться на прошлое: «Ну суфражистки выиграли суд истории, поэтому совершенно естественно, что открытки, на которых их изображали похожими на оборотней с разинутыми пастями, были результатом женоненавистничества». А что насчет современности? Тот же прогрессивный мужчина не захочет показаться наивным, утверждая, будто ненависть делает женщин уродливыми. Поэтому, если он об этом скажет, мы должны будем воспринимать его слова как метафору, дискурс, мем или, как сказали бы пару лет назад, рофл. В любом случае, ответит он, если ты считаешь проблемой то, что тебя называют уродливой, это лишь говорит о твоем привилегированном положении, исключающем все остальные проблемы.

Женщине старшего возраста просто неприлично жаловаться на моралистический лукизм, с которым ей приходится сталкиваться. Вы не только навлекаете на себя еще более яростную критику, но и рискуете доказать правоту насмешников самим фактом своего высказывания. Например, Карен представляет собой смешение образа человека, который требует «позвать менеджера», и внешности, свойственной женщинам средних лет. В 2020 г. визажист Джейсон Эдкок даже представил миру латексную хэллоуинскую маску за 180 долларов США с лицом Карен, этой «злой белой женщины средних лет». В детстве у меня была хэллоуинская маска Бастинды, Злой Ведьмы Запада. Что ж, больше я не нуждаюсь в маске – я и сама теперь (периодически) «злая белая женщина средних лет». Я стала карикатурой и, протестуя против этого, только усугубляю свое положение. В седьмой главе мы подробнее поговорим о Карен – обсудим взаимосвязь между привилегиями и поведением женщины, а также то, как она отражается в тех или иных высказываниях. Но сейчас перед нами мужчина, Эдкок, сделавший отвратительную маску на Хэллоуин. Она высмеивает лицо женщины, когда та идет за покупками, забирает детей или, упаси боже, жалуется – зачастую вынужденно – менеджеру.

Эдкок утверждает, что образ Карен подходит людям всех габаритов. Она – тиран наших дней. Такой спекулятивный бред напоминает утверждение, что раз не все попавшие на костер за колдовство были немолодыми женщинами, то женоненавистничество и эйджизм не являлись значимыми факторами при охоте на ведьм. Ведьмы, как и Карен, – воплощение женщины, уже лишенной тех качеств, которые определяют ее ценность в глазах мужчин, женщины, которой больше не рады. Как иначе воспринимать обвинения в скандальности и излишнем, черт возьми, присутствии?

В то же время в лицах более молодых женщин не видят готовые, ходячие, говорящие хэллоуинские маски. Ведьма для них – лишь выбранный ими имидж. Современные книги с названиями вроде «Руководство для ведьм: Как призвать успех, изгнать драму и адски зажечь со своим ковеном» изображают ведьму как нечто среднее между сильной героиней и крутой колдуньей-феминисткой. Но ни уродливая красота, ни бунтарство, продающееся в магазинах вместе с кристаллами и благовониями, не разрушит социальный порядок.

Я не знаю, выгляжу ли я (или Кэти Хопкинс) на свой возраст, – этот концепт утратил для меня всякое значение. Известно, что, когда репортер сказал Глории Стайнем, что она не выглядит на свои 40 лет, та ответила: «Именно так и выглядят сорокалетние. Кто бы знал, что вас так долго удастся держать в неведении». Остроумный ответ, но полстолетия спустя сорокалетние снова выглядят не так, как она: заменив вранье о возрасте «работой над своей внешностью», мы откатились назад.

Отказавшись от мысли, что для тридцатилетней женщины нормально выглядеть намного старше своего возраста, мы создали стандарты красоты, достичь которых могут лишь немногие. Когда в 2020 г. вышло продолжение сериала «Секс в большом городе», многие заметили, что внешность героинь, женщин среднего возраста, значительно отличается от внешности героинь сериала «Золотые девочки» 1980 г., которые в первом сезоне выглядели старше, хотя были младше по возрасту. «Удивительно, как изменились наши взгляды на возраст», – замечает в своем посте писательница Флора Хилл, которой чуть за тридцать. Может, изменились не взгляды, а лишь ожидания?

Достижение «правильной» внешности сейчас как никогда – лишь вопрос времени, денег и желания, но старый лукизм в новом обличье представляет ее как пример добродетели, сострадания и заботы. Очень легко становится убедить себя в справедливости лукизма и связанных с ним моральных предпосылок, если думать, что выглядеть как женщина средних лет – это выбор.

Как «пытаться не выглядеть на свой возраст» превратилось в «быть собой настоящей»

Во многих справочниках по менопаузе / середине жизни / этому времени, которые мне доводилось читать, женщины на обложках, мои сверстницы, не были похожи на меня. Они выглядели моложе, хотя на самом деле были даже немного старше, и я думаю, неслучайно. Нельзя сказать, что они были молоды, но тем не менее они были аккуратными, хорошо сохранившимися – как говорится, «в форме». Их внешность показана такой, чтобы, насколько это возможно, не задеть других женщин за 40. Они как будто говорят: «Да, мы уже перешли эту линию, но, пожалуйста, не судите нас строго». Мне кажется, на фотографиях они не хотят быть желанными – они просят прощения.

Такие справочники не представляют собой руководство, как казаться двадцатипятилетней. Скорее как быть лучшей версией себя, максимально использовать то, что имеешь, и лишь то, что можешь себе позволить. «Это для вашего же блага», – уверяют они, но стоит копнуть чуть глубже, и вы увидите в их утверждении скрытый моральный императив. «Новые возможности, открывающиеся перед женщинами, очень быстро превращаются в новые обязательства, – пишет Вульф в 1990 г. в «Мифе о красоте». – Лишь маленький шаг отделяет “можно сделать все ради красоты” от “нужно сделать все ради красоты”». Слова Вульф справедливы, особенно сейчас, когда обязанности стали восприниматься как самовыражение, а подчинение – как бунт.

«Миф о красоте» был определяющим текстом для нашего поколения. Возможно, в нем не слишком корректно использована статистика об анорексии и повторяются уже известные факты, но основные мысли и по сей день остаются правдивыми и важными: ненависть к своему телу – ужасная ловушка; у нас нет выбора, быть красивыми или нет, если альтернатива предполагает неприятие и исключение из общества; пластическая хирургия связана с ужасной и неоправданной болью; чем больше можно изменить в женском теле – тем выше требования к женщинам; миф о красоте не позволяет молодым женщинам отождествлять себя со старшими. С момента публикации книги ни одно из этих утверждений не было опровергнуто, но каждое из них подменялось псевдофеминистическими рассуждениями, приправленными женоненавистничеством: никто не обязан чувствовать себя «как в ловушке» в своем теле; никому нельзя отказывать в выборе, ведущем к освобождению; психологическая травма от невозможности сделать пластическую операцию ужасна и недопустима; чем больше изменений можно внести в тело женщины, тем менее стигматизированной она будет; женщины старшего возраста не понимают этих важных вещей. Куда им? Они застряли в 1990 г. – как раз на моменте публикации «Мифа о красоте».

В отчете за 2019 г. Британская ассоциация эстетической пластической хирургии (БАЭПХ) пишет, что 92 % всех зарегистрированных пластических операций было сделано женщинами. Вполне логично, что именно мы больше всего нуждаемся в «ремонте». Прошло почти 30 лет с тех пор, как Вульф описала, каким образом пластическая хирургия выдается за нечто прогрессивное. БАЭПХ тем не менее не стесняется хвастаться: растущий спрос на операции отчасти «обусловлен открытостью знаменитостей, например Джейн Фонды, недавно признавшейся, что в течение нескольких лет она делала операции, чтобы улучшить свою внешность и продлить карьеру». Для меня это ошеломляющее признание. Выходит, что, если вы женщина, желающая сохранить свою карьеру и имеющая на это средства, вас обязательно нужно разрезать, а потом сшить обратно. Но у актуального в наши дни феминизма это практически не вызывает никакой ярости. Американская национальная организация женщин в 2009 г. выразила недовольство в ответ на предложение обложить косметические операции дополнительным налогом, а полученные средства направить на финансирование здравоохранения. По их словам, так женщин пытаются наказать за попытку избежать старения. Их рассуждения верны и логичны, но в то же время показывают, как то, что изначально было временной мерой, позволяющей смириться, а не бороться, вошло в норму и даже стало тем, «чего хотят женщины». В свою очередь, нормализация хирургического вмешательства стала преподноситься как «открытость». Прошедшим процедуру женщинам разрешили «признавать» факт операции, как будто проблема была в пластической хирургии, а не в том, как с ними обращались мужчины.

Никто не хочет стыдить женщину за те решения, которые она принимает, играя по чужим правилам, но, критикуя правила, вы можете быть восприняты как критик самих игроков. Этот трюк распространен во многих сферах, где женщина делает выбор, – от традиционной работы по дому до проституции. Стоит усомниться в условиях, в которых делается выбор, ограничивающий женщин или приносящий им вред, и вас сразу же обвиняют в нападках на самих женщин и их право выбора, приписывая вам какой-то необъяснимый страх или неприязнь к детям, сексу или силикону. Становится невозможным подвергать сомнению что-либо, кроме открытых выражений мужской ярости, иначе вас обвинят в «отрицании агентности» женщин. Главной целью по-прежнему остается быть собой, а право быть собой гораздо более священно, чем любые сокрушения поколения X по поводу разобщающей классовой политики женщин, которым впрыскивают в лицо яд.

В книге 2011 г. «Быть женщиной» Кэйтлин Моран, еще одна женщина 1975 года рождения, критикует саму идею «работы над внешностью». Она вспоминает, как в 35 лет наблюдала за богатыми женщинами старшего возраста, выглядящими абсолютно одинаково: «Взглядом вы переходите от одного поколения к другому – от безмятежных двадцатилетних девочек к солидным дамам 40, 50 и 60 лет – и замечаете, ко всему прочему, что с годами их лица становятся все более испуганными. И это у них, столь привилегированных и благополучных, в то же время переносящих такие болезненные, дорогостоящие процедуры… В этот момент вы чувствуете, что находитесь в комнате, полной страха. Женского страха». Систематизация Моран, идущая от «безмятежных» к «напуганным», напомнила мне цитату из публикации Жермен Грир «Женщина-евнух» (The Female Eunuch): «Молодые и симпатичные женщины не представляют, с каким количеством насилия сталкиваются остальные представительницы их пола, ведь молодость и красота пока позволяют им избегать этой участи». Несмотря на то что я не полностью согласна с этой цитатой (у молодых женщин тоже есть проблемы), оба высказывания хорошо показывают, как «мужской взгляд» навязывает жизненному циклу женщины нарратив упадка. В рамках этого нарратива мы бесконечно проигрываем, а любая попытка сопротивляться только подчеркивает наш статус проигравших.

Через десять лет после выхода «Быть женщиной» Моран изменила свое мнение о «работе над внешностью» и сама прибегла к ботоксу. Свое решение она объяснила тем, что процедура стала менее заметной и более эффективной, чем десять лет назад, а ее целью было не казаться моложе и красивее, а выглядеть не так «грустно», поскольку ее самоощущение должно отражаться во внешности. Я общалась с Лорой (49 лет), которая оправдывает ботокс похожим образом: «Ты как будто вечно недовольна, если уголки рта опущены. Конечно, форма рта у всех разная, но я понимаю, что мой с возрастом может стать именно таким. Мне придется больше улыбаться, чтобы показывать, как я на самом деле себя чувствую».

Может, то же самое происходит со мной? Может, я тоже выгляжу недовольной – по крайней мере, с учетом того, как считывается женская мимика в современной среде? То, что женщины моего возраста делают выбор в пользу ботокса, стараясь выглядеть «менее грустными», заставляет меня вспомнить все те годы, когда нам приходилось мириться с требованием мужчин подарить им улыбку. Сколько бы нам ни было лет и какие бы эмоции мы ни испытывали, наши лица должны приносить успокоение. Перед кабинетом хирурга не выстраивается очередь из мужчин среднего возраста, надеющихся выглядеть менее агрессивно, зло или разбито. Ботокс может помочь (и поможет) некоторым из нас избежать клейма ведьмы среднего возраста, «злой на весь мир, потому что ее кожа обвисла», но разве проблема состоит не в ограниченном эмоциональном диапазоне, допустимом для женщин независимо от их возраста? Если мы не можем понять, радуется женщина или грустит, только из-за морщин на лбу и обвисшей кожи на подбородке, мы скорее должны вырабатывать чуткость и эмпатию к эмоциям друг друга. «Изменения, естественно приходящие с возрастом и отражающиеся на женском лице, воспринимаются как нарастающее чувство злости», – пишет Фиби Мальц Бови. Это связано не с естественным выражением лиц женщин, а с их неестественно низким статусом.

За последние 30 лет мы перестали ненавидеть пластическую хирургию. Вместо этого мы начали делить процедуры на три типа: антивозрастные, то есть позволяющие нам выглядеть молодо и симпатично (тщеславная и обманчивая цель), те, что делают нас похожими на самих себя, счастливых и настоящих (вроде как приемлемо), и те, что мы делаем, чтобы на нас не забили и не уволили (понятно, но ужасно). Все это не помогло немолодой внешности стать приемлемой. Наоборот, к работе, иронически названной Норой Эфрон «самообслуживанием», добавилась форма своеобразной моральной гимнастики: вам милосердно позволят быть частью практики, когда-то признанной симптомом притеснения женщин, если вы придумаете ей удачное интеллектуальное или экономически выгодное оправдание. В то же время отказ от участия в этой практике вызовет еще более яростную критику в ваш адрес (ведь она признана непритесняющей).

Я понимаю чувство отчужденности, возникающее вместе с осознанием: я выгляжу не так, как я себя представляю. Я понимаю, почему попытка вернуть свой «истинный облик» придает сил. Желание поддержать угасающий свет в целом свойственно людям. Но аргумент о сохранении «настоящей себя» в битве со временем связан для меня с куда более страшной уловкой: женоненавистническим представлением о том, что женщина, имеющая ценность, не выглядит, как вы.

Красота – это обязанность. Что значит быть женственной – и что значит быть женщиной

• Оставайся молодой и красивой,
• Ты должна быть красивой,
• Оставайся молодой и красивой,
• Если хочешь любимой быть.

Эл ДубинОставайся молодой и красивой(Keep Young and Beautiful)

Психолог Энн И. Герике считает, что женщины тратят гораздо больше времени, денег и сил на попытки сохранить молодость, чем мужчины, потому что воспринимают ее как одну из форм «эмоциональной заботы». Таким образом, «поддержание» презентабельной наружности не только позволяет женщинам среднего возраста сохранить статус «качественного куска мяса», но и поднимает статус мужчины до премиального. Красота, как и пол, раскрывается через взаимоотношения между людьми: женщины должны оставаться вечно молодыми, чтобы мужчины могли продолжать обманываться насчет своего возраста. Вирджиния Вулф писала в «Своей комнате»[18]: «Все эти века женщина служила мужчине зеркалом, способным вдвое увеличивать его фигуру». Будет справедливо добавить, что то же зеркало способно уменьшать его возраст. Очень важно понимать: поддержание молодости и красоты – это наша обязанность. На первом Марше за освобождение женщин в Лондоне 6 марта 1971 г. феминистки решили транслировать запись песни 1933 г. «Оставайся молодой и красивой» из граммофона, лежащего в детской коляске. Это была остроумная иллюстрация положения женщин, для которых стандарты красоты, женственности и сексуальной привлекательности не вопрос выбора, самовыражения или желания, а моральный долг. Этот долг вечно находится в противоречии с социальной, экономической и физической реальностью. Женщины в принципе не могут победить, но при этом каждый проигрыш выглядит не только жалким, но и возмутительным, заслуживающим наказания в виде исключения из числа тех, кого ценят и любят.

Через полвека после марша 1971 г. его посыл был искажен. Более того, «долг» перед «мужским взглядом» теперь преподносится как «долг» перед якобы осажденной женственностью, которую поддерживает новый феминизм. Результат все тот же: если женщине не удается «оставаться молодой и красивой», она становится кривым зеркалом, само существование которого подвергает сомнению стандарты красоты, позволяющие другим женщинам считать себя женщинами. Особой проблемой становится то, что атаки на женственность и атаки на женщин сливаются в псевдофеминистической риторике. Создается впечатление, будто феминистки старшего поколения никогда не занимались глубоким анализом власти, а все их аргументы против губной помады и подтяжек лица сводятся к тому, что это глупые и недостойные женщины занятия.

В 2020 г. во время президентской гонки в США Александрия Окасио-Кортес[19] опубликовала видео, вызвавшее волну положительных откликов. На видео она покрывает лицо различными косметическими средствами и одновременно разносит патриархат.

«Неверно считать, – говорит она, нанося сыворотку с витамином С, – что если вам небезразлична косметика или если вы интересуетесь красотой и модой, то вы легкомысленный человек». С ее стороны было хорошей идеей поднять эту тему. Сказать, что увлечение косметикой – это просто увлечение косметикой, все равно что утверждать, будто увлечение футболом – это лишь интерес к мячам и ногам. Безусловно, и футбол, и косметика имеют свое политическое значение. Однако затем она начинает объяснять, почему обсуждать подобные вещи важно. «Женственность придает сил, но в политическом контексте мы часто сталкиваемся с критикой и придирками в адрес имиджа женщин». Она выдвигает любопытный и неоднозначный аргумент. В женственности действительно есть сила, но кто ею пользуется, кто ее контролирует?

Окасио-Кортес предлагает переосмыслить изначальный аргумент феминисток против женственности. Женщин не заставляют быть женственными из-за того, что это один из способов их принизить. Напротив, женственность – причина, по которой вас принижают. Такой подход – попытка снова посмотреть на женственность как на «форму самовыражения», для которой нет разницы между теми, кому она навязывается, и теми, кому в ней отказывают, хотя власть между этими двумя группами распределяется неравномерно. Пожалуй, заниматься подобной реабилитацией женственности проще, когда вы молодая и красивая. Но действительно ли это вызов угнетающим нас нормам, или просто искажение аргументов, позволяющее уйти от ответственности за те случаи, когда мы извлекаем из этих норм пользу?

На данном этапе было бы неплохо дать определение понятию «женственность». Впрочем, это пока невозможно. Что это, набор стереотипов? Врожденная склонность к определенным качествам? Кукольно-розовый конец спектра? Или просто синоним всего «женского» в человеке независимо от его репродуктивных органов? Для многих (предполагаю, временно) это культурно обусловленные привлекательные стереотипы о женщинах и девочках. Высокие каблуки – это женственно, масса неоплачиваемой работы по дому – нет (хотя прислуживание – это определенно женственно, поэтому дела по дому, выполняемые на каблуках, вполне подходят). Молодость – это женственно, средний возраст – нет. Если женственность хрупкая, недопонятая и стигматизированная, то главная угроза для нее – женщины постарше. Больше, чем кто-либо, мы самим своим существованием рушим представления о неизменных женских качествах, выходящих за рамки женской биологии. Мы не нарочно, просто такова наша суть.

Старый, «неженственный» феминизм предлагал определять женственность как набор произвольных различий между «женской» и «мужской» группами населения с целью контроля (сексуальной эксплуатации) второй над первой. Джанет Рэдклифф Ричардс пишет: «Вся шумиха вокруг женственности (и отчасти мужественности), очевидно, не связана с фундаментальной разницей между полами. Скорее с тем, чем они […] должны стать и что для этого должно быть предпринято». С этой точки зрения восприятие мужественности и женственности связано не с выбором или самовыражением, а с насаждением и закреплением низкого статуса женщин относительно мужчин. В таком случае феминистическому движению было бы логично задаться целью отделить женственное от женского и доказать, что сам концепт женственности ничего не значит. Но эту цель разделяют не все.

Мое поколение учили с недоверием относиться к старому феминизму в вопросе критики женственности. Ее принято было считать не последовательной с политической точки зрения атакой на стереотипы и роль пола в социальной иерархии, а произвольной атакой на вполне безобидный стиль жизни. «Современная феминистка, – пишет Наташа Уолтер в своей книге «Новый феминизм» (The New Feminism) 1999 г., – уверена в себе и готова как принять, так и преодолеть старые представления о женственности. Она может женственно одеваться, быть женственной в своем желании иметь семью, но при этом оставаться феминисткой, если выступает за равноправие». Казалось, это новый вызов – преодолеть поверхностные заблуждения, заставившие наших предшественниц так возмущаться по поводу желания женщин немного принарядиться. Эта идея укоренилась в популярном феминизме, хотя ее основоположники уже успели из нее вырасти. В 2020 г. вышла антология «Феминистки не носят розовое (и другие мифы)»[20], которая свела сложный анализ принуждения, перформанса и соучастия к грубой карикатуре. В книге 2004 г. «Не сестра моей матери» (Not My Mother’s Sister) профессор Астрид Генри цитирует эссе 1992 г. бывшего члена группы активистов: «В те безрассудные дни нам, девчонкам, было легко отмести рассуждения старых феминисток – этих обрюзгших, диких нерях». Эхо этого высказывания мы встречаем в утверждении Уолтер: «Старый миф о том, что все феминистки – одетые в комбинезоны социалистки, давно пора похоронить». Оригинальная, основательная критика женственности проявляется уже в 1792 г. в книге «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Woman), но почти не встречается в современных работах. С тех пор стремление разрушить социальную иерархию подменилось невнятным, расплывчатым обещанием «жить вне бинарности» (но – внимание – не отказаться от бинарности).

Все это довело популярный феминизм до состояния аналитической противоречивости. С одной стороны, стереотипы проявляются в игрушках и маркетинге больше, чем когда-либо. Эта проблема наряду со странным ритуалом предродовой вечеринки по случаю выяснения пола ребенка осуждается как старыми, так и молодыми феминистками. Вместе с тем женственность, как ни странно, остается неприкосновенной. Несколько женщин среднего возраста, с которыми я разговаривала, признаются, что, по их ощущениям, со времен их молодости все меньше стереотипов стало навязываться мальчикам и все больше – девочкам. «Удивительный исторический сдвиг: раньше девочкам, как мне казалось, было свойственно гораздо большее разнообразие. Там, где девочки обладали большей свободой, ее стало меньше, и в то же время ее стало больше у мальчиков. У всех девочек в школе моей дочери должны быть длинные волосы. Если это не так – они не девочки. Я вспоминаю свои школьные дни, и мне кажется, что нам было проще».

Постепенно превращаясь в существ, которые все меньше выглядят и ведут себя «по-женски» – с волосами на лице, широкими талиями, грубой кожей, большей независимостью, – современные женщины среднего возраста опять доказывают несостоятельность понятия женственности. Вот только делаем мы это в тот момент, когда женственность уже полностью реабилитирована и воспринимается как сила, которую нужно сделать доступной для всех. Из-за повсеместного распространения так называемой «гендерной идеологии» некоторые женщины старшего возраста сегодня извиняются за сам факт своего старения. «Во время менопаузы женственность трещит по швам, и то, что казалось естественным, теперь приходится реконструировать», – пишет Дарси Штайнке в «Жизни на менопаузе». Вместо того чтобы считать это проблемой женственности как явления, она встает на сторону Джудит Батлер, смотрящей на гендер как на нестабильную, «неустойчивую во времени идентичность». Выглядит все это так, будто вам дали кукольное платье, которое придется носить всю жизнь, но оно явно для вас маловато. «Женственное» платье никогда вам не подходило, и кроме того, гардероб реальной, естественно стареющей женщины просто в нем не нуждается. Но вы все равно продолжаете винить свое тело, порвавшее швы на этом маленьком платье.

Пока сторонники гендерной идеологии фокусируются на внешней, фетишизированной женственности, старение, отражающееся на внешности женщин, будет рассматриваться как ужасный провал, неспособность исполнить свой долг перед мужчинами. Женщины старшего возраста мешают возрождению женственности как легкой, бесстыжей, обогащенной сывороткой с витамином С силы. Само существование их обвисших, нежеланных тел портит людям жизнь. Во времена моей молодости, пока я еще не стала мишенью для подобных насмешек, открытые сексисты обзывали женщин старшего возраста «стремными бабищами». Теперь к ним присоединились люди более либеральных взглядов и даже «феминисты», утверждающие, что таким образом они не нападают на женщин, а реабилитируют «стигматизированные» представления о них. Не стоит винить женщин за стремление быть молодыми сексуальными девчонками, героинями их фантазий. Лучше винить женщин старшего возраста за подрыв этих фантазий, смеясь над их (определенно ханжески) подведенным ртом и (очевидно говорящей о нетерпимости) прической.

«Мифология искушения, – пишет Жермен Грир в «Перемене», – полна прекрасных дев, превращающихся в адских старух, чьи атрибуты на деле не страшнее, чем самые обыкновенные атрибуты старения». У нас особо не получилось сдвинуться с мертвой точки. Произошел своеобразный ребрендинг: прекрасные девы стали феминистками, а адские старухи – консервативными занудами, которые цепляются за прошлое и изо всех сил пытаются втиснуться в понятие «женщина», несмотря на то, что место уже занято молодыми и симпатичными. Куда нам теперь идти? Исследуя проблему невидимости женщин средних лет, Дороти Норс вспоминает вопрос, который однажды задала феминистке старшего возраста: что самое странное в старении для женщины? «И она ответила: “Женщины? Я больше не женщина”. И потом от души рассмеялась. Что еще ей оставалось делать?»

«Какое-то проклятие»

В книге «Незнакомка в зеркале» Джейн Шиллинг описывает, как она, будучи еще подростком, сравнивала фото своей матери в том же возрасте с сорокалетней женщиной, стоящей перед ней:

«Нежная игривость ранних фотографий пропала. […] Казалось […] какое-то проклятие было наложено на златовласую девчонку, изображенную в альбоме – с котенком, терьером или очаровательным французским другом по переписке. Как будто злой волшебник запер ее в панцире огрубевших конечностей и рябой кожи, и только близорукие глаза Бетт Дэвис, смотрящие сквозь толстые линзы очков, были по-прежнему узнаваемы. Но о чем бы ни говорили ее фотографии, я была уверена, что меня это проклятие не коснется».

Девочка из книги Шиллинг не понимает, как кто-то может вставать по утрам, рассматривать себя в зеркале, даже просто дышать, когда выглядит как ее мама. Культура, которая продолжает восхвалять юность и красоту в женщинах, находит под предлогом самовыражения все более запутанные способы защиты лукизма и приравнивает старение к отвратительным политическим взглядам. Это культура, в которой мужчины получают возможность разделять и властвовать. Она вселяет в молодых девушек страх перед пожилыми женщинами и заставляет винить их в снижении собственного статуса. Она вынуждает нас бежать от нашего будущего и скрывает существование связывающей всех нас женской нити. Мы говорим себе: «Меня это проклятие не коснется», но ровно до того момента, пока не понимаем, что и сами превратились из Белоснежки в Злую Королеву. Как пишет философ Клэр Чемберс: «Красота разрушает женскую солидарность, которая могла бы привести к росту сознательности и сопротивления. Из-за красоты женщины постарше лишаются своих прав и возможностей. Если бы не она, старость могла стать для этих женщин процессом, увеличивающим их власть и статус».

Как мы знаем, в политике внешность тоже имеет значение. «В век, поклоняющийся внешней красоте и приравнивающий ее к внутренней добродетели, – пишет ученая и специалист по истории колдовства раннего Нового времени Энн Ллевеллин Барстоу, – уродливая женщина казалась злодейкой и, следовательно, ведьмой». Но мы живем в более изощренное время. Оно по-прежнему одержимо красотой и идеей контроля над женщинами, но откровенное женоненавистничество считается уродливым, поэтому, чтобы продолжать контролировать женщин по мере их старения, необходимо идти окольным путем. Конечно, было бы слишком грубо называть женщин ведьмами просто из-за их неспособности сохранить юность и красоту. Вместо этого мы проводим связь между обвисшей кожей и озлобленностью, плохой прической и скандальностью, но при этом никогда не утверждаем, что женщина, похожая на ведьму, реально ею является (маска Карен может изображать кого угодно). Однако – и в этом вся хитрость – связь между немолодой внешностью и отличающимися, неудобными взглядами, неприемлемыми для доминантной культуры, все же существует.

С одной стороны, мысли и чувства женщин среднего возраста действительно воспринимаются необъективно, потому что мы больше не похожи на себя в молодости. С другой – те из нас, кто больше не обладает такими качествами, как женственность, фертильность и желанность, действительно видят мир иначе, ведь наши отношения с этим миром меняются, когда меняется наше место в нем. Поэтому для тех, кто хочет сохранить статус-кво, очень важно воспользоваться красотой так, чтобы не позволить женщинам доверять друг другу. Из-за этого мы не прислушаемся к мудрости женщин старшего возраста, которую они обрели, будучи уже не Белоснежкой, а Злой Королевой. Опыт, изменивший их мировоззрение, должен был помочь нам, но вместо этого используется против нас.

Вот пример: летом 2021 г. газеты радостно сообщили, что главные онлайн-тролли – женщины средних лет. Но это неправда. Очевидно, что для виртуального мира, где в качестве мести публикуют интимные фото, затравливают подростков до того, что они совершают самоубийство, а также «сливают» адреса жертв, чтобы спровоцировать физическую расправу над той же Джоан Роулинг, кривляния женщин вроде меня представляются довольно безобидными. Зато, как оказалось, мы (возможно, чаще, чем остальные) отпускаем нелестные комментарии о жизни некоторых инфлюэнсеров в соцсетях. Конечно, в газетах был сделан вывод, что мы озлоблены из-за своей угасающей красоты. В газете The Telegraph можно было встретить цитату вышедшего на пенсию психотерапевта, доктора Шери Джейкобсон: «В определенный момент женщины понимают, что их молодость уже не вернется, поэтому, когда блогеры пропагандируют недоступный для них стиль жизни, это может вызвать их зависть». Эстер Уолкер в своей колонке для inews старается рассмотреть тот же вопрос с позиций самоанализа: «Конечно, я в молодости тоже могла думать о людях плохо, но молодость меня утешала – упругая кожа, свежие глаза. […] Секрет в том, чтобы понять, что плохие мысли исходят изнутри, а не извне. […] Ваша злоба – просто побочный продукт обратного взросления». Ее посыл очень напоминает центральную идею «Белоснежки и Охотника»: «Дамы, не будьте ведьмами с зеркальцем, плетущими интриги против Кристен Стюарт!»

В социальных сетях не меньше, чем в сказках, актуальна вера в то, что женщины среднего возраста в ответ на изгнание с патриархального «мясного рынка» становятся озлобленными ведьмами, нацеленными на уничтожение молодых девушек. Если бы только эти мерзкие завистливые коровы заткнулись и тихо наслаждались [своими] обвисшими грудями и менопаузой! Конечно, свалить все на «зависть» очень легко, ведь это позволяет не замечать настоящий побочный эффект нашего изгнания с «мясного рынка»: мы и сами перестаем воспринимать себя как «мясо». Когда тебе всю жизнь говорят, что женщина перестает существовать, как только ее «ценность» падает, каково же вдруг увидеть, что жизнь продолжается! Как пишет Уолкер, «это трудный переход, но он позволяет женщине раскрыться: стать полноценным человеком, ранее спрятанным под слоями искусственности, цельной личностью, которую нельзя заставить исчезнуть, как бы ее ни игнорировали». Мы видим, что обратная сторона «потери рыночной стоимости» – возникновение условий, в которых тебе нечего больше терять, если ты откажешься играть по правилам рынка. С точки зрения главных поборников этих правил, такой отказ делает женщин среднего возраста опасными, способными сбить молодых с их истинного пути.

«Ты понимаешь, что уже не так хороша, как раньше, – рассказывает моя пятидесятилетняя подруга Джульет. – Ты больше не можешь расплачиваться своей внешностью. Сначала от этого было немного грустно. Потом, поразмыслив о пережитом мной стрессе, я почувствовала себя свободной. Раньше мне приходилось тянуться к каким-то стандартам, стараться быть привлекательнее, чем я была на самом деле. В голове постоянно крутились мысли о том, что отчасти по этой причине меня хотят и ценят. Теперь я понимаю, что факт падения моей ценности напрямую связан с тем, что мне больше нет до этого дела. Моя истинная ценность заключается в моей сущности, а не внешности. Осознав это, я стала ценить себя гораздо больше. Уважать себя, невзирая на мнение других людей, теперь гораздо важнее, чем раньше: в 20, 30, даже в 40 лет. Природе ненавистна пустота, так ведь? Когда уходит красота, что остается?»

Что бы там ни говорили об озлобленности и зависти, больше всего переживают из-за своей внешности не женщины среднего возраста, а те, кому еще есть что терять. Те, кто не представляет (как когда-то Джейн Шиллинг), как можно вставать по утрам, когда выглядишь старой. Наша ненависть к своей внешности сильно преувеличена, но слишком выгодно подменять наш справедливый гнев в отношении социальной и экономической маргинализации, приходящей с возрастом, глупой обидой на утраченную сексуальность. Меня и правда расстраивает происходящее со мной, но не по тем причинам, о которых думают мужчины. Если мы сможем донести это до молодого поколения женщин, как сильно это изменит их отношение к нам и к своим телам? Как это повлияет на солидарность всех женщин и их уверенность в себе?

Согласно проведенному в 2020 г. Комитетом по вопросам женщин и равенства полов исследованию образа тела, молодежь ненавидит свое тело чаще, чем люди среднего возраста и старше, а женщины – чаще, чем мужчины. Меня это совсем не удивляет. Популярный феминизм десятилетиями требует сделать стандарты красоты «более инклюзивными». Тем не менее сейчас, когда я иду по торговому центру или вижу рекламу в журнале, женские тела выглядят еще моложе, тоньше и податливее, чем раньше, во времена моих собственных подростковых страданий. Создается впечатление, что слияние понятий «молодой» и «прогрессивный» заставляет воспринимать несовершеннолетние, недокормленные, полностью депилированные тела как нечто отличное от старого регрессивного идеала. Конечно, теперь для всего найдутся свои специальные термины, обычно заканчивающиеся на «-шейминг». Из-за них кажется, будто обеспокоенность, которую может высказывать женщина старшего возраста в отношении красоты, пластической хирургии или порноиндустрии, вызвана завистью Злой Королевы. Пока женственное жеманство ошибочно принимается за силу, тех, кто все еще надеется «однажды стать достойными», будет легко убедить, будто все, что им мешает, – это завистливые женщины постарше, лишенные прежних возможностей. Как же убедить их, что эта «сила» иллюзорна – при нашей-то внешности? Как заставить их верить старым ведьмам?

Негативное отношение к своей внешности наносит больше вреда молодым женщинам, чем нам, ведь для нас худшее уже позади. Злой колдун наложил проклятие, а мы продолжаем вставать по утрам как ни в чем не бывало. Если бы только молодые женщины знали, что так будет и дальше! Что, если бы мифы о красоте и зависти не мешали коммуникации, и что, если бы молодые женщины направили свои силы на настоящего врага, а не на себя в будущем?

Как бы мы ни называли наших ведьм, мы застряли на общепринятой версии сказки, и пока до нас не дойдет, что Белоснежка в будущем станет Злой Королевой, мы будем отдалены не только друг от друга, но и от того, кем нам предстоит стать. Представьте мир, в котором все иначе. В котором многочисленные полки зелий, обещающих «вылечить» старение, воспринимаются как нечто абсурдное; в котором мы вольны сочувствовать себе на каждой стадии нашей жизни и лишены потребности укрываться в фантазиях. Как говорит Джульет: «Время проходит, и красота перестает быть важной, все равно ее уже не вернуть. Но что приходит на ее место? Эмпатия. А на прочую чушь времени не остается».

Мое изначальное понимание феминизма можно описать через метафору аварийного люка.

Когда вас тащат в эту клетку биологически предопределенной судьбы, чести, послушания и босоногой беременности, выберите удачный момент и бегите, бегите, бегите! В период взросления вокруг меня не было феминисток, но я знала, что феминизм существует и что он меня спасет. Спасет от судьбы женщин из моего окружения, нефеминисток, с их умалчиванием, их деньгами на хозяйственные нужды и их «сама виновата». Я никогда не буду такой. Я не буду «немужчиной», зеркалом, тенью. Я не буду «такой, как все».

Я не считала это ненавистью к женщинам. Наоборот, я их любила, хотя бы за их потенциал, за то, кем они могут стать. Но я точно не любила их такими, какие они есть. Подобный тип мышления чреват серьезной психологической нагрузкой. Ужасно чувствовать эту угрозу, исходящую от самой себя, этот фатальный недостаток, чудовищный риск, что стоит оступиться – и ты тоже станешь «одной из них». Как уничтожить немолодую женщину внутри себя? Несвободную женщину, жертву, мученицу? Замори ее голодом, вырви ее с корнем, отними у нее имя, изгони ее, перечисляя все ее грехи. Но если только вы не попытаетесь остановить время, используя самые суровые методы, вы сами начнете превращаться в старую ведьму. Даже самым упорным анорексичкам не удавалось продержаться дольше 35 лет, при этом они казались уже настолько иссушенными, что напоминали мумий.

Как и многие другие молодые женщины, я провела свои подростковые годы, убегая от самой себя, уничтожая в себе все признаки женственности, одну за другой обрезая связывающие нас нити. Я не хотела быть такой, как другие женщины. Мария Хорнбэкер в своих мемуарах «Впустую» (Wasted) писала: «Я терпеть не могла свое тело, я хотела, чтобы оно поскорее исчезло и я превратилась в чистый разум, ходячий мозг». В общем, все что угодно, только не женский организм. Десятилетия спустя, вспоминая себя в подростковом возрасте, думая о своем теле тогда и сейчас, я понимаю, что, будучи юной, возненавидела бы свое нынешнее состояние среднестатистической женщины средних лет. Внезапно оказалось, что я не могу оставаться вечно молодой на одних книгах, кофеине и воздухе. Вместо этого я изменилась и позволила границам между собой и другими женщинами стереться.

Единственный способ рассказать правду о женщинах среднего возраста – стать одной из них. Но и в этом случае ваш внешний вид будет подрывать веру в то, что вы говорите. Состояния, приписываемые стареющему женскому телу: увядание, зависимость, конец репродуктивных способностей – противоречат политическим нарративам, призывающим к самоопределению, независимости, свободе выбора. Неважно, имеют они корни в либеральном феминизме или патриархальном индивидуализме. Тело с женской историей противостоит как консервативной «секс-нейтральности», по умолчанию воспринимающей мужские тела и жизненные циклы как нейтральные, так и современным попыткам отделить социальную и политическую идентичность от биологического пола.

Опыт жизни в женском теле связан с нестабильностью и переменами, с которыми мужчины не сталкиваются: менструация, беременность, лактация, менопауза. Другими словами, многие годы вы являетесь некой сущностью, а затем внезапно перестаете ею быть. Этот опыт также связан с ненавистью к своему телу, сливающейся с потенциальной ненавистью к другим телам (более старым/молодым, более толстым/худым, фертильным/нефертильным). То, что мы делаем с нашим телом, и то, что мы о нем говорим, формирует место других женщин по отношению к нам. Это работает и в обратную сторону: если сопротивление взрослению – это выражение своего «я», то как же выражается «я» у тех, кто взрослеет? Является ли то, что человек позволяет делать своему телу, согласием на то, что с ним происходит? Женское тело тесно связано с политикой, но оно также может отступать от нее. Нельзя закрывать глаза на значимость тела, тем более что оно неразрывно связано с ощущениями, которые мы испытываем в процессе старения, потому что суть женщины раскрывается во времени.

Есть конкретные причины, по которым современная антипатия к женщинам среднего возраста связана с их телом. Одна из наиболее очевидных – менопауза. Это ярко-красная мигающая табличка с надписью «ВАШЕ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО». Разница в мужском и женском репродуктивных циклах создает иллюзию, будто стареют только женщины (мужчины просто живут, а потом умирают). В то же время менопауза может стать моментом, когда многие из нас стремятся понять историю своего тела и то, как эта история повлияла на нашу жизнь. К сожалению, сегодня – не самое подходящее время для подобных размышлений.

В этой главе я исследую, как три фундаментальных страха – вторичности, перемен и смерти – влияют на наше восприятие женщин постарше. Эйджистское женоненавистничество предлагает лишь временное избавление от этих страхов – устранение стареющих ведьм, этих обремененных плотью препятствий на пути к равенству, стабильности и превосходству. В этом смысле ненависть к ним играет важную роль как с психологической, так и с практической точки зрения. С одной стороны, она снимает тревожность, избавляя от ответственности за тело – свое и других людей. С другой – эта ненависть отнимает у женщин концептуальные рамки и нарративные структуры, с помощью которых они могут рассказать свои истории. Помимо этого, их лишают возможности самоорганизации и политической репрезентации с целью изменить условия, в которых эти истории появляются.

Страх вторичности

В 2009 г. фирма Tampax запустила рекламную кампанию под слоганом «Перехитри Мать-природу». Мать-природу сыграла актриса в одежде 50-х годов, «с истощенным лицом, отражающим ее злобный характер». Она пытается подложить свинью молодой женщине, вручая ей подарок в виде месячных, но ее останавливают тампоны Tampax Pearl. «Поставь Мать-природу на место!» – вещал один из постеров с немолодой женщиной, которую вот-вот раздавит огромный тампон.

Наживаться на страхах женщины в отношении внешности, материнства, старения и низкого статуса – эффективная рекламная стратегия. Женская биология, со всей ее неаккуратностью и неудобством, подается как устаревшая идея, фетиш женщин, которые слишком стары и не способны понять, что ее давно победили, в том числе при помощи предлагаемых рынком продуктов. Остроумность рекламы Tampax была в том, что продавался не только предмет, всасывающий кровь, но и «преодоление». Мать-природа не только препятствовала новой жизни и креативности, но и воплощала телесные (женские) ограничения. Беспокоитесь, что природа вам нагадит, как она гадила вашей матери и ее матери? Тогда сокрушите эту старуху, желательно – огромным тампоном с пластиковым аппликатором!

Нетрудно попасть в ловушку представления о женском теле как о чем-то вторичном. В своей книге «Рожденные женщиной» (Of Woman Born) Адриенна Рич писала: «Тело стало для женщин настолько проблематичным, что гораздо проще от него отказаться и летать как бестелесный дух». Книга была написана в 1976 г., но Рич с тем же успехом могла написать ее и сегодня. Тревога, о которой она рассказывает, заставляет «многих умных и креативных женщин [настаивать] на том, что они в первую очередь “люди” и только по случайному совпадению женщины». Это чувство было близко мне еще в 90-е гг., но я до сих пор наблюдаю его у молодежи. Как и я раньше, они воспринимают «любую отсылку к телесности как отрицание умственных способностей». Такой подход выдает себя за феминизм и потому кажется вроде бы справедливым. Он отражен в книге Кэролайн Криадо Перес «Невидимые женщины»[21] в утверждении, что современные социальные, экономические и политические структуры по умолчанию имеют в приоритете мужское тело. Мы видим, что очень легко перейти от мысли, что мир создан для мужчин, к мысли, что женщины не созданы для мира.

С этой точки зрения Мать-природа, конечно, та еще сволочь, раз хочет разрушить ваше бестелесное веселье. В книге 1992 г. «Секс, искусство и американская культура» (Sex, Art, and American Culture) Камилла Палья пишет, что феминизм ошибается, утверждая, что «женщинам все это удастся, поскольку не мужчины, а Мать-природа взвалила на них тяжелую ношу». В эссе 2015 г. «Материнский инстинкт» (Maternal Instincts) Лора Кипнис пишет: «Если опираться исключительно на природу, мы придем к выводу, что женщины должны полностью посвятить себя продолжению рода, оставляя при себе свои социальные запросы. Современные технологии сыграли важную роль в победе над природой […] что позволило женщинам обрести хоть немного свободы воли». Нет ничего плохого в прогрессе, позволяющем женщинам лучше понимать свои гормональные сдвиги, контролировать рождаемость, избавляться от боли или избегать смерти при родах. Но далеко не все видят разницу между этими достоинствами прогресса и активно продвигаемой мужчинами верой в то, что он поможет женщинам избавиться от главной неприятности – рождения в теле не того пола.

В юности я стеснялась женственности. Я была уверена, что это она делает женщин слабее и медленнее, заставляя их становиться скорее животными, чем людьми. Из-за нее нас легче ударить, изнасиловать, уничтожить. Я не задумывалась над словами Камиллы Пальи, потому что боялась, что они окажутся правдой. Моим выходом из ситуации был стыд. «Стыд, – пишет Эймир Макбрайд, – означает, что вы ощущаете в себе недостаток – неуместный, неприемлемый элемент, за который нельзя просто извиниться и идти дальше. Его надо скрывать и отрицать любой ценой, и поэтому он начинает разъедать вас изнутри». Для меня таким стыдным элементом была моя принадлежность к женщинам. Я знала: стоит мне допустить мысль, что я «одна из них» – женщин, вроде моей матери, так много отдавшей ради того, чтобы быть особенной, – и мне конец.

«Феминистки, – пишет Джули Биндел в книге 2021 г. «Феминизм для женщин» (Feminism for Women), – долгое время старались не придавать большого значения биологическим различиям между мужчинами и женщинами, потому что знали, что эти различия позволят выставить нас неполноценными». Из-за этого мы загнали себя в угол, согласившись с политикой, рассматривающей мужские тела как стандартные и принижающей роль женского телесного опыта. Мы пали жертвами патриархального рэкета, который обещал нам право считаться чем-то большим, чем ходячие матки, в обмен на отказ считать себя группой, объединенной по половому признаку. Точно так же нам когда-то пообещали сексуальную независимость и репродуктивный выбор в обмен на отказ от претензий к хардкорной порнографии и росту секс-торговли. В обоих случаях мужчины получили что хотели, не выполнив свою часть сделки, – а мы все ждем. Мы не хотим поднимать шум, ведь это лишь в очередной раз докажет, что мы остаемся все теми же женщинами. Равенство полов оказалось вежливой ложью: мужчины соглашаются закрыть глаза на нашу очевидную вторичность, а мы в обмен на это не слишком настаиваем на своих требованиях в отношении реальных половых различий.

Стигматизация всего, что связано с биологической женственностью, – важный инструмент контроля над женщинами. Она отделяет нас от наших тел и других женщин, делает наши особенности – обязанностями, а также разрывает связи между поколениями и лишает нас возможности организовываться по половому признаку в качестве политической силы. Кроме того, она показывает, что истории наших тел, объединяющие опыт всех женщин и помещающие его в политический и личный контексты, теперь не имеют значения. На этом фоне отчетливо выступает фигура стареющей женщины – Матери-природы, которую надо перехитрить. Молодые женщины могут делать вид, что им удалось это сделать, но стоит иметь в виду, что с каждым годом раскусить их все проще. В то же время женщины более старшего возраста, уже знакомые с материнством и менопаузой и имеющие куда больший багаж историй, не хотят притворяться и не могут молчать об этом. Чем дольше вы живете в теле женщины, тем сложнее становится отрицать его влияние на ваше место в мире. Нас убеждают, что любое признание различий между полами и их значимости – особенно качеств, присущих только женщинам, – приведет к обратной реакции, но стоит нам посмотреть на то, через что проходит в течение жизни женщины ее тело – и разница между ее социально сконструированным низким статусом и реальной ценностью становится ясной как день. Старение может быть переходом от мысли «ко мне будут плохо относиться, если я буду слишком сильно отождествлять себя со своим (постыдным) женским телом» к вопросу: «Мое (потрясающее) женское тело совершает такие подвиги, а ко мне еще плохо относятся?»

Посмотрим правде в глаза – на свете нет ни одного человека, который появился бы без помощи женщины, прошедшей через зачатие, беременность и роды. «Материнство, – пишет Сьюзан Мошарт, – устрашает, потому что в нем заключена огромная сила. Это акт созидания, перед которым остальные устремления человечества уходят в тень. Материнство является вершиной созидания, все остальное – искусство, наука, технологии – лишь команда запасных». И все же считается неприличным и регрессивным, если на каждом углу женщина трубит о своих репродуктивных качествах. Потому что беременность – это естественно. Потому что женщины вынашивали детей с начала времен. Потому что не все женщины хотят и/или могут иметь детей. Потому что привлечение внимания к своей матке может довести вас до увольнения или отказа в аборте. Потому что, потому что, потому что… Но главное «потому что» состоит в том, что наши великие осеменители не умеют рожать.

Патриархальные культуры, древние и современные, обожают мифы о творении, в которых мужское божество создает мир и все живое. Афина появляется из головы Зевса, Бог создает Адама и (в дополнение) Еву, Мария покорно вынашивает дитя Бога, помещенное в ее чрево. Ученые и философы во все времена стремились сделать мужское семя, которое в 80 000 раз меньше яйцеклетки, центральным элементом репродуктивного процесса. Аристотель утверждал, что женщина предоставляет материю, которую активное мужское начало превращает в человека. Ученые XVII в. клялись, будто могут разглядеть в человеческой сперме маленького мужчину, который вырастет внутри пассивного сосуда под названием женщина. Фрейд говорил – и ему верили, – что маленькие девочки завидуют пенисам маленьких мальчиков. Обратите внимание, что последний ничего не сказал о зависти мужчин к репродуктивным способностям женщин, которые они пытаются контролировать с помощью брака, стерилизации, запрета абортов, насилия, ограничения доступа к контрацепции и т. д. Современный переход к гендерно-нейтральному языку при описании беременности и деторождения можно назвать инклюзивным. Однако он же позволяет умалчивать о том, кто именно создает новых людей. «Это мне чуждо, а следовательно, не имеет значения», – говорит сторонник патриархата, когда сталкивается с признаком того, что именно недоступный ему опыт женщины может быть определяющим для мира.