Читать онлайн Принц в Бомбее

Sujata Massey

The Bombay Prince

Copyright © 2021 by Sujata Massey

Cover illustration: Andrew Davidson

Author i: © Jim Burger

© А. Глебовская, перевод на русский язык, 2024

© Издание, оформление. Popcorn Books, 2024

Клэр и Рекхе,

любимым сестрам, научившим меня рассказывать истории

1

Посетительница

– Вот и хорошо.

Эти слова Первин Мистри произнесла вслух, раскладывая подписанные контракты по конвертам. Поднесла свечу к палочке сургуча, дождалась, пока на заднюю сторону каждого конверта упадет по алой капле. Последний штрих – придавить сургуч медным штемпелем с надписью: АДВОКАТСКАЯ КОНТОРА МИСТРИ.

Хвалить себя вообще-то негоже, но на этот контракт об аренде недвижимости она потратила четыре месяца. Двое клиентов до бесконечности обменивались списками условий – каждый считал делом чести выдвигать всё новые требования.

При этом на деле арендатор и арендодатель нуждались друг в друге. Клиент адвокатской конторы Мистри мистер Шах искал жильца в свое бунгало на холме Кумбалла. Мистер Ахмад, клерк одной из пароходных компаний, был квалифицированным съемщиком. Первин составила соглашение, основываясь на уже имевшихся у нее образцах контрактов на сдачу внаем недвижимости того же самого владельца. И тут ее клиент внезапно потребовал внести ограничение на разделывание мяса. Мистер Ахмад его вычеркнул и написал крупными буквами, что жена его имеет право готовить все, что ей заблагорассудится. А еще он желал, чтобы мистер Шах выкорчевал полузасохшее манговое дерево в саду и посадил новое.

На самом деле найти в Бомбее достойное жилье, особенно частный дом, было не так-то просто. В город стекались жители всей Британской Индии и независимых княжеств – в поисках хорошо оплачиваемой работы. Бунгало конца XIX века разваливались от старости, среднему классу приходилось довольствоваться квартирами. Кстати, почти в каждом многоквартирном доме, вне зависимости от района города, селились люди, которых объединяли религия, место происхождения и язык.

Первин подозревала, что именно религиозные предрассудки и взыграли в ее клиенте-парсе[1], а потенциального съемщика-мусульманина заставили вести себя вызывающе. Она отправила обеим сторонам любезные письма с напоминанием, что на следующий год вырастут муниципальные налоги, так что им обоим, пожалуй, следует приостановить все дела с недвижимостью, пока не выяснится новая стоимость жилья.

Перспектива оказаться с пустым домом на руках перед самым приходом налоговых счетов вынудила мистера Шаха снять условие касательно мяса. Мистер Ахмад поблагодарил его и отказался от требования посадить новое дерево, но одновременно он попросил разрешения по собственному разумению вносить изменения в планировку сада. Первин заверила мистера Шаха в том, что любой арендатор, который вкладывает собственные деньги в сад, только способствует повышению стоимости жилья и репутации его владельца.

И вот контракты подписаны, запечатаны, готовы к отправке.

Первин взяла оба конверта и отправилась на поиски Мустафы. Седовласый гигант – охранник, дворецкий и портье их адвокатской конторы – уже поднимался на второй этаж. Он взял у Первин документы и сообщил:

– К вам молодая дама.

– Лили? – Первин ожидала доставку печенья и торта из кафе Яздани.

– Нет. Ее зовут мисс Каттингмастер. – Выговаривая это имя, Мустафа выразительно пошевелил своими длинными жесткими усами.

– Очень необычная фамилия. Полагаю, мусульманская или парсийская, – задумалась Первин.

Мустафа кивнул:

– Вы правы, да и лицо у нее иранского типа. Она сказала, что к вам ее отправила мисс Хобсон-Джонс.

В Первин проснулось любопытство. Элис Хобсон-Джонс, ее лучшая подруга, преподавала математику в колледже Вудберн. Может, мисс Каттингмастер ее студентка.

– Я сейчас спущусь. Вас не затруднит заварить нам чаю?

– Он уже на столе.

Первин заглянула в полуоткрытую дверь приемной, оценивая посетительницу. Мисс Каттингмастер сидела на краю дивана, обитого сиреневым бархатом, на коленях у нее лежала книга. Девушка склонила голову, спутанные темные кудри свесились вниз. Из рукавов накрахмаленной белой хлопковой блузы, надетой под невзрачное бурое сари, виднелись худые запястья. У ног лежала холщовая сумка цвета хаки.

– Кем-чо[2]. – Первин поприветствовала посетительницу на гуджарати, на котором часто говорили между собой парсы.

Френи Каттингмастер тут же захлопнула книгу:

– Да. Доброе утро, мэм, или как к вам нужно обращаться? Может, эсквайр?

Девушка на удивление складно говорила по-английски, хотя и была одета в домотканое сари, какие любили носить сторонники независимости. Впрочем, именно по-английски изъяснялись в мире науки – возможно, поэтому она к нему и прибегла.

В гостиной могли усесться четверо, однако Первин решила не опускаться в просторное кресло в стиле королевы Анны, а присела на тот же диванчик, что и студентка. Цель ее состояла в том, чтобы та почувствовала себя менее скованно.

– Меня зовут Первин Мистри. Для «мэм» я, пожалуй, еще слишком молода, а «эсквайрами» юристов называют в основном в Соединенных Штатах. Назовете мне свое имя?

– Френи. – Девушка слегка отодвинулась. – Я все равно не понимаю, как вас называть. «Мемсагиб»[3] – титул в основном для британок, его я использовать не буду. «Мэм» мне тоже не больно-то нравится.

Первин вспомнила традиционное уважительное обращение к парсийкам:

– Если хотите, можете называть меня Первин-баи.

Френи кивнула:

– Первин-баи, я пришла к вам по поручению Союза студентов колледжа Вудберн. Мы хотели бы получить юридическую консультацию.

Активистов в Бомбее становилось все больше и больше. В последние месяцы число сторонников известного юриста Мохандаса Ганди, призывавшего к протестам против британского правления, неуклонно росло. Первин очень хотела хоть чем-то помочь борцам за свободу, но, поскольку она была поверенным, работать ей в основном приходилось только с договорами.

– Я польщена тем, что вы выбрали адвокатскую контору Мистри. Расскажете, в чем ваша проблема?

Френи вгляделась Первин в лицо:

– Мы хотим знать, есть ли у нас право не посещать занятия в колледже и не нести за это наказания.

Первин задумалась:

– Я не совсем понимаю. Посещение занятий – одно из условий зачисления в колледж. У вас конфликт с кем-то из преподавателей?

– Вовсе нет. Я учусь на втором курсе, и мне очень нравится в колледже. – Френи ласково сжала книгу, лежавшую у нее на коленях. – Более того, мы, студенты, вообще не пропустим никаких занятий в тот день, который я имею в виду, потому что их все равно отменят.

И за этим девица явилась в их адвокатскую контору? Первин, тщательно скрывая раздражение, произнесла:

– Полагаю, в вашем случае взять выходной не возбраняется. Студенты часто пропускают занятия по болезни или семейным обстоятельствам.

– Но тут другое дело. Политическое. – Последнее слово девушка выговорила особенно тщательно, подчеркивая его важность. – Мы хотим пропустить занятия в день, когда в Бомбей прибудет принц Уэльский. Вам известно, что Гандиджи[4] призывает к харталу?[5]

– Да. Я видела плакаты с призывами устроить принцу бойкот. – Первин встречала эти дерзкие воззвания рядом с афишами, гласившими: «Добро пожаловать, принц Уэльский», которыми правительство завешало весь город. В четверг Эдуард сойдет с судна в бомбейском порту, чтобы начать отсюда четырехмесячное турне по Индии. Визит двадцатисемилетнего принца все воспринимали как подтверждение того, что впереди их ждут еще много десятилетий британского правления.

Френи подалась вперед и заговорила, сдерживая волнение:

– Часть плакатов развесили мы, студенты. Мы хотим, чтобы на параде присутствовало поменьше народу. Но ректор колледжа объявил, что в день приезда принца все должны явиться его встречать. Рабочие строят перед колледжем специальную трибуну. От нас требуют, чтобы мы аплодировали этому паршивому принцу, когда он будет проезжать по набережной Кеннеди.

После этой пылкой речи у Первин не осталось никаких сомнений касательно взглядов Френи. Но чем ей может грозить неявка в колледж в такой день?

– А у вас в Союзе студентов есть куратор из числа преподавателей?

– Да. Мистер Теренс Грейди. – Уголки губ Френи поползли вверх.

Первин подумала: только бы девочка не влюбилась.

– И мистер Грейди докладывает администрации о деятельности вашего клуба?

– Вряд ли, – ответила Френи, подумав. – Он ирландец, а среди ирландцев много тех, кому не больно-то нравится жить в составе Британской империи. Мистер Грейди признался, что ему, как штатному сотруднику, придется в этот день прийти в колледж. Он слышал о желании членов Союза студентов остаться дома и призывает нас поступать в согласии со своей совестью.

Первин чуть расслабилась и заметила:

– Судя по всему, он человек порядочный. А что вы можете сказать о ректоре?

– Его зовут Хорас Вирджил Атертон. – Френи произнесла это отрывисто, без всякого тепла, которое звучало в имени мистера Грейди. – Он у нас временно, с октября. А настоящий ректор в длительном отпуске. На занятиях по христианскому Писанию, до того как заговорит священник, мистер Атертон иногда обращается к нам с речью. И это вечно что-нибудь про то, что не нужно нигде толпиться или, там, толкаться в коридорах и на лестницах. А про философию и суть образования – ни слова.

Первин фыркнула:

– Вашему ректору руководить бы начальной школой. А у него есть причины не одобрять ваше поведение в коридорах?

Френи тоже в ответ удовлетворенно фыркнула:

– Он считает, что у нас слишком много толкучки и вдруг кто упадет. Говорит, что кто-то из девушек-студенток может пострадать, меня и моих подруг это очень раздражает. Мы ж не фарфоровые.

– Да уж. Бомбейские женщины крепче кокосовых орехов! – Услышав смех Френи, Первин добавила: – А почему вы посещаете занятия по христианскому Писанию?

– В принципе, это не обязательный предмет. Но перед началом занятия всегда делают перекличку. Вот все туда и ходят, вне зависимости от своей веры.

– И вы хотите сказать, что вам ставят прогул, если вы не посещаете христианскую службу? – Первин примолкла, подумала, нет ли тут основания для судебного иска. – Колледж Вудберн – миссионерское учебное заведение, не так ли?

– Совершенно верно. Его основал достопочтенный Эндрю Вудберн из Шотландской церкви, он приехал в Бомбей в 1810 году.

– А как ваши родители относятся к тому, что вы получаете образование в пресвитерианском колледже?

– Мой отец считает, что это почтенное учебное заведение и что все прочие предметы мне очень полезны. – Френи досадливо улыбнулась и добавила: – Он старший портной в магазине Готорна. Хвастается перед заказчиками, что я учусь в Вудберне.

Портной наверняка гордится тем, что смог отправить дочь в один из самых старых колледжей. Тут-то Первин и поняла, что фамилия у девушки самая что ни на есть подходящая[6].

– Ваш отец, похоже, отличается большой терпимостью.

– Я бы так не сказала. – Френи указала на одно из кресел и ухмыльнулась: – Вот это его бы точно разозлило.

– Почему? – озадаченно спросила Первин.

– Красная обивка порвалась. Вон там, рядом с ножкой.

Первин вслед за посетительницей посмотрела на кресло, которое никогда раньше так пристально не разглядывала.

– Ну надо же, вы совершенно правы. Это любимое кресло моего отца. Он, наверное, зацепил обивку ботинком. Он кладет ногу на ногу и иногда топает каблуком. Ну, вернемся к делу. Ваш отец знает, что вы поддерживаете идею независимости?

Френи опустила глаза на книгу, как будто правильный ответ нужно было искать там. А когда подняла голову, лицо ее стало хмурым.

– Я хотела ему все рассказать, но пока не получается. Он считает, что я еще молода и не понимаю таких вещей.

Первин сочувственно кивнула:

– Да, отцы все такие. Вы хотите сказать, что ваш отец не знает, что вы один из лидеров Союза?

Френи затрясла головой:

– Никакой я не лидер. В Союзе вообще всего две девушки.

– Вы говорите, что вы не лидер, но ведь это очень ответственное поручение – получить от лица всех членов юридическую консультацию, – заметила Первин. – Вы можете собой гордиться.

– Нечем мне гордиться. Я просто подумала, что полезно будет им помочь. Не хочу я, чтобы кто-то пострадал. – Она поаккуратнее пристроила книгу на коленях и добавила: – Я решила, что, наведавшись к вам, сделаю полезное дело.

Первин не хотела, чтобы Френи заподозрила ее в способности творить чудеса.

– Какое именно?

– Меня однокурсники иногда дразнят… – Она набрала полную грудь воздуха. – Что, мол, мой отец ползает на коленях перед англичанами и англо-индийцами.

– А как же еще портному подрубать брюки? – Первин почувствовала особое сочувствие к девушке: Каттингмастеры были из рабочего класса, им явно пришлось преодолеть множество преград, чтобы отправить свою дочь в колледж.

– Динеш – он у нас в Союзе студентов самый речистый – говорит, что все парсы любят англичан. Когда мы с Лалитой вступили в Союз, он хорошо к нам относился, а теперь не разрешает мне ни в чем участвовать.

Первин почувствовала стеснение в груди:

– Только полные невежды могут такое сказать про наших единоверцев. А если взять, к примеру, Дадабхая Наороджи, великого деда движения освобождения, или мадам Бхикаджи Каму, которую выслали во Францию? Нельзя забывать и о том, что многие бизнесмены-парсы из Южной Африки и Индии уже давно поддерживают Гандиджи.

– Динеш говорит, что парсов интересуют только деньги. – Уголки губ Френи, похожих на розовый бутон, поползли вниз. – Уверена: они отправили меня к юристу только потому, что тогда мне и платить по счетам.

– Мы беседуем, я не оказываю вам никаких юридических услуг. Платить не надо, – успокоила ее Первин.

– Спасибо вам. – Френи перестала хмуриться. – Мисс Хобсон-Джонс сказала, что у нее есть подруга – первая женщина-поверенный в Бомбее. И мне очень захотелось с вами повидаться.

Слова Френи сильно польстили Первин.

– Я тоже рада знакомству с вами. Скажите, когда вы поступили в колледж, вам выдавали списки правил? Ваши родители или вы подписывали какой-то договор? В таких документах обычно перечислены основания для отстранения от занятий или исключения.

– Никаких списков нам не выдавали. Договора я тоже не припомню, но, если он был, он хранится у моего отца. – Френи наморщила лоб и добавила: – А у него я не могу попросить.

Первин не хотела стать причиной разлада в семье.

– Тогда спросите у других студентов или студенток, нет ли у них таких договоров. Прочитайте его или принесите мне.

– Обязательно, Первин-баи. – Френи взяла у Первин карточку, которую та достала из хрустальной вазы на серебряном чайном столике.

– Участие в политической акции – дело серьезное. Уже много десятилетий студентов-индийцев, которые выходят на протесты, избивают, сажают в тюрьму и даже казнят. – Увидев, как округлились у Френи глаза, Первин добавила: – Вам не вынесут смертного приговора за пропуск одного дня занятий, но я очень вас прошу: не выходите на политическое выступление только ради того, чтобы впечатлить однокурсников.

– Вот я вам клянусь: меня стошнит при виде этого принца! Я покрою себя позором! – объявила Френи. – Но одновременно я боюсь, что, если мы не придем, вся наша жизнь пойдет под откос. Я слышала, что два года назад нескольких студентов отчислили за то, что они были коммунистами.

Первин задумалась. Как уклониться от чествования принца и не подвергнуться наказанию?

– А вы не задумывались, что можно в четверг просто остаться дома, сославшись на боль в животе, – тогда ни ваши родители, ни преподаватели ничего не узнают?

Френи качнула головой:

– Это притворство. А вы знаете про ашу[7].

Она имела в виду краеугольный камень мировоззрения парсов: принцип праведности. Богобоязненный парс всегда говорит правду. Именно поэтому индийцы самых разных вероисповеданий всегда доверяли юристам-парсам.

– Да, про ашу я все понимаю, но ведь ни вы, ни я не можем заранее ничего сказать о вашем телесном и душевном здравии в четверг. Болезнь – неоспоримая причина для отсутствия.

– Солжешь – в беду попадешь. Не хочу я этого повторять.

Выслушав краткое заявление Френи, Первин умолкла, тишину нарушало лишь тиканье напольных часов в углу. В паузе Первин поняла, что пытается сбить с истинного пути необычайно совестливую молодую девушку.

– Френи, вы должны действовать в соответствии со своими убеждениями – и так же должны поступать все студенты. Учитывая, что лидеры Союза попросили вас проконсультироваться с юристом, как минимум некоторые из них разделяют ваши тревоги.

– Точно. Если нас выкинут из колледжа, не видать нам больше ни стипендии, ни денег на образование от родителей. Мы испортим всю жизнь и им, и себе. – Тут слова так и полились: – Я подумала, если я к вам приду, вы дадите мне ответ. Надеялась, что вы скажете «нет», потому что так безопаснее и мы сможем продолжить учебу. Но «нет» вы мне не сказали.

– У меня недостаточно данных, и мне сложно предсказать, как отреагирует мистер Атертон. – Первин очень сожалела, что не может посоветовать Френи ничего определенного. – До приезда принца еще три дня. Мы еще успеем выяснить, есть ли у кого-то этот договор. А я, конечно же, рада буду его посмотреть.

– Спасибо. – Френи перевернула книгу, которую держала, сдвинула ее ближе к сумке.

Первин глянула на обложку: «Сердце тьмы» Джозефа Конрада. Она еще не успела прочитать этот популярный роман, но слышала от Элис, что автор клеймит колониальную политику европейцев в Африке.

– Это из списка чтения по литературе?

Френи ласково опустила книгу в сумку:

– Нет. По всемирной истории. Мистер Грейди часто задает нам читать романы и газетные статьи, потому что считает, что они правдивее книг по истории. Вот только проблема в том, что авторов очень много, кому из них верить?

– Любопытное замечание. Я с удовольствием побеседую с вами снова, но пришлите мне заранее записку или позвоните по телефону. У меня каждый день по несколько встреч, я не всегда бываю на месте.

Френи взглянула на Первин с восхищением:

– Вы защищаете невиновных в Верховном суде Бомбея?

– Пока нет. Женщины еще не получили права выступать адвокатами в Верховном суде Бомбея.

Брови Френи поползли вверх.

– Вы хотите сказать, что в Индии нет ни одного суда, где женщины могут отстаивать интересы своих клиентов?

– Я говорю только про Верховный суд, про другие не знаю. – Первин увидела, как вытянулось у девушки лицо, и добавила: – Может, у меня и будет возможность это выяснить.

– Мой брат отлично отстаивал свою точку зрения, – произнесла, помолчав, Френи.

– А теперь это не так?

– Дарий утратил способность говорить, – тихо откликнулась девушка.

– В каком смысле? – озадаченно переспросила Первин.

– Дарий умер, когда ему было тринадцать лет, а мне одиннадцать. Папа очень надеялся, что мой брат будет первым в нашей семье, кто поднимется выше ремесленника. Я учусь в Вудберне, потому что часть расходов покрывает стипендия. А остальные деньги доплачивают родители – из тех, которые накопили на образование брата.

Головоломка начала складываться.

– Это очень грустно. Вы, наверное, сильно по нему тоскуете.

– Конечно. И если меня исключат, я покрою позором не только родителей, но и покойного брата. – Френи моргнула, расправила плечи. – А как вы уговорили мистера Мистри позволить вам стать поверенным?

– Ну, он хотел, чтобы я изучала право в Оксфорде, потому что моего брата никогда бы туда не взяли. Только я одна могла осуществить папину мечту передать юридическую практику по наследству.

– Но ваш отец мог поступить и по-другому, – возразила Френи. – Нанять поверенных и барристеров, создать большую важную фирму, как у Вадии Ганди или у Мохаммеда-Али Джинны.

Первин кивнула:

– Да, это крупные юридические конторы нашего города, но мой отец решил, что начнет с меня. Наверное, надеялся, что у него появится еще и зять, но с этим не вышло.

– Значит, он верил в вас с самого начала. И все же вам, наверное, странно было учиться в стране, которая угнетает Индию. – Френи чуть подвинулась на диване, чтобы смотреть на Первин в упор.

Та, заметив осуждение в глазах девушки, ответила:

– В Англии мне доводилось встречать людей, которые относятся к индийцам с предубеждением. Но меня удивило, сколько там тех, кто поддерживает идею независимости Индии. И громче всех об этом говорила мисс Хобсон-Джонс.

Френи ахнула, потом широко улыбнулась:

– У нас изумительные преподаватели! Это-то и здорово в нашем колледже. Хотя я знаю наверное, что некоторые из них скрывают правду о своем прошлом.

Сколько раз Френи произнесла слово «правда»? Видимо, она ею одержима.

– В целом я согласна: всегда нужно говорить правду. Проблема в том, что мое понимание неких прошлых событий может сильно отличаться от впечатлений другого человека от тех же событий.

Френи чуть подумала и ответила:

– Да. И как определить, чья правда важнее?

Первин заинтересовал ход ее мысли.

– В этом и состоит одна из важнейших задач адвоката: убедить судью или присяжных в верности одного-единственного объяснения из многих высказанных.

– Я очень плохо формулирую свои мысли. – Голос Френи звучал сокрушенно. – Когда я говорю вслух, многие на меня обижаются. Лалита все твердит: я сама навлекаю на себя гонения.

– Как по мне, вы очень внятно выражаете свои мысли. Кстати, если вас интересует юридическое образование, сходите во время каникул в Верховный суд. Посидите среди публики, понаблюдайте. Почувствуете либо интерес, либо отвращение.

– А может, и то и другое, – предположила Френи, и они дружно хихикнули.

Френи встала, задела жесткой складкой сари край чайного столика, посуда задребезжала. Тут Первин с ужасом поняла, что не предложила посетительнице-студентке ни чашку чая, ни печенье.

Этот сумбурный разговор всколыхнул в голове у Первин очень много вопросов. У нее осталось ощущение, что Френи хотела сказать что-то еще, но Первин не поняла, что именно, потому что девушка скрытничала.

2

Принц на параде

Еще в XIX веке Аршан Каян Мистри построил на Брюс-стрит особняк, достаточно просторный, чтобы там хватило места ему и трем его сыновьям с женами и детьми. На него – владельца строительной фирмы – работали лучшие архитекторы. Особняк получился изумительный, отделанный золотистым камнем из Курлы, украшенный фигурками крокодилов: во время дождя из пасти у них лилась вода. Комнаты с высокими потолками освещались газовыми лампами, впоследствии газ заменило электричество. Четыре выстланных мрамором ванные комнаты качеством водопровода могли поспорить с домами британских элит. Дедушка Мистри обожал свое детище и очень переживал, когда сыновья начали разлетаться из родного гнезда, чтобы зажить собственным домом в других частях города, не столь людных, где воздух посвежее.

В результате Аршан остался в просторном особняке один, в обществе одних лишь своих слуг и нечастых посетителей. И для него стало приятным сюрпризом, когда в 1905 году его средний сын Джамшеджи – своего рода отщепенец, который предпочел карьеру юриста строительному поприщу, – спросил, не может ли он открыть в Мистри-хаусе свою контору. Джамшеджи только основал свою практику, и близость особняка к бомбейскому Верховному суду была большим преимуществом.

Дом разделили на деловую и жилую части, к обоюдной выгоде. Двенадцать лет кряду отец с сыном встречались за ленчем или чаем – до самой кончины пожилого джентльмена в 1917 году.

Про Аршана не забыли – в вестибюле висел его портрет в полный рост. Дедушка Мистри был изображен в возрасте шестидесяти лет, в европейском костюме и высокой черной фете[8] на голове. Правой рукой он опирался на столик, где лежали раскрытая священная книга, вечное перо и строительная линейка. Художник, Пестонджи Боманджи, сумел передать суровый взгляд темно-карих глаз, которые еще и следили за каждым, кто смотрел на картину, как глаза «Моны Лизы» да Винчи.

В четверг, 17 ноября, Первин не смогла найти во всем Мистри-хаусе ни одного места, где не чувствовала бы на себе чужих глаз. Началось все утром, с реакции отца на ее предложение остановиться у костра, зажженного борцами за свободу. Он резко ответил, что она в этом году уже достаточно работала бесплатно. И с какой радости Первин тащиться на самый север города, в фабричный район, если она только что заявила, что слишком занята, чтобы праздновать прибытие принца к Воротам Индии?

Первин была раздосадована, но знала, что перечить отцу в лоб бесполезно. А покойный дедушка наверняка принял бы сторону Джамшеджи. Вздохнув про себя, она повернулась спиной к портрету дедули Мистри и зашагала наверх по удобным начищенным ступеням, в самый дальний угол второго этажа, к чугунной лесенке на крышу.

Люк, скрипнув, открылся, Первин осторожно ступила на известняковую плиту. Крыша была примерно такая же, как и у всех соседей: бельевая веревка, несколько больших глиняных горшков для сбора дождевой воды. В детстве они с братом любили перебрасываться мячиком через веревку – пока в люке не появлялось сердитое дедушкино лицо и он не приказывал им немедленно спуститься вниз, а то… Мистри-хаус был едва ли не самой высокой постройкой на всей улице, ребенок оступится – и конец. Впрочем, сейчас было не до воспоминаний.

Первин посмотрела в сторону порта, где отчетливо виднелся могучий серый корабль – остальные суда казались с ним рядом карликами. И без бинокля было видно, что это военный крейсер. В годы Первой мировой войны она видела такие же огромные корабли у берегов Англии.

Люк скрипнул, Первин обернулась и увидела Мустафу. Корзина выстиранного белья казалась ужасно нелепой в руках у рослого величественного патана.

– А вы почему на крыше? – спросил он, развешивая влажные салфетки и полотенца.

– Да вот смотрю, прибыл ли принц. Мустафа, стирка – не ваше дело, – укорила она старого слугу.

– А что делать-то? Дхоби[9] сегодня не придет. – Мустафа увидел крейсер, взгляд его смягчился. – Корабль его величества «Ринаун»!

– Помпезное название, под стать пассажиру, – съязвила Первин.

– Нельзя относиться к принцу предвзято. Что, если он привез долгожданные новости? – Мустафа закинул кухонное полотенце на веревку с верным расчетом бывшего сержанта Индийской армии. Пенсия, которую ему назначили после увольнения, оказалась такой мизерной, что пришлось подрабатывать в Мистри-хаусе.

– Еще пятьдесят лет британского правления – по мне, никакие не долгожданные новости.

Мустафа закрепил полотенце прищепками, разгладил и только потом ответил:

– А вдруг правительство решило даровать Индии статус доминиона? Уж кому сообщить такие новости, как не нашему кронпринцу!

Первин закатила глаза:

– Я понимаю, что Эдуард вызывает у вас интерес, но не будем забывать, что он принц Уэльский, не Бомбейский.

– Что-то вы нынче не в духе, Первин-мемсагиб.

– Не время праздновать и размахивать флагами. Вы же знаете: многие остались дома, бойкотируют его приезд, а сторонники Гандиджи решили сегодня развести костер. И прибытие принца только раздует пламя.

– Костер уже развели. – Мустафа указал к северу, где поднималась в небо струйка черного дыма. – Меня вот что смущает: они собираются жечь одежду, уничтожать полезные вещи. По счастью, костер развели далеко, его королевское высочество не поедет в том направлении. И я всей душой горжусь тем, что первые свои шаги в Индии он сделает через постройку, возведенную вашим братом. – Мустафа понизил голос, словно боялся, что кто-то подслушает его хвастливые слова. – Будь ваш достопочтенный дедушка жив, он бы очень этим гордился.

– Не сомневаюсь. Но Ворота Индии пока не достроены. Дедушка бы сказал, что негоже разводить столько подрядчиков, это только затягивает процесс.

Мустафа, будто и не услышав, продолжал:

– Принц Эдуард пройдет через Ворота, потом обратится к собравшимся. Приветствовать его будут наш вице-король, губернатор и мэр. После этого он проедет в карете по городу и поднимется на Малабарский холм в Дом правительства, который станет его временной резиденцией.

– Вы выучили все это наизусть? – Резкий порыв ветра сорвал с веревки белый лоскуток, который Мустафа не успел прикрепить. Первин поймала его на лету: отцовский льняной носовой платок, на котором теми же витыми буквами, какие красовались на печати их конторы, была вышита монограмма Джамшеджи.

– Шукрия[10], – поблагодарил ее Мустафа, возвращая платок на веревку. – Да, программу визита я прочитал в газете. Ваш отец позволил мне отлучиться и посетить собрание ветеранов на Майдане – оно состоится на следующей неделе.

При этих словах Первин вспомнила про Френи Каттингмастер – та больше к ней так и не пришла. Первин уже жалела, что предложила девушке сказаться больной: негоже юристке-парсийке, призванной служить идеалом, подавать молодой девушке такой пример. Так пойдет Френи в колледж или нет?

Почему ей кажется, что это очень важно? Первин почувствовала, как тело ее сковала тревога. Посмотрела на часы, поняла, что до того момента, когда принц сделает первые шаги через Ворота, осталось сорок пять минут. Поддавшись порыву, она сказала:

– Ладно, пойду туда. Вы видели мой бинокль? Я его куда-то засунула.

Седые брови Мустафы сошлись к переносице.

– Что вы на этот раз удумали?

В голове ее начал складываться план. Доехать на поезде от Черчгейта до станции Чарни. Оттуда и пешком недалеко до колледжа Вудберн.

– Кажется, вы с папой считаете, что второй такой возможности не представится. Вы совершенно правы. Пойду посмотрю на процессию. – Первин старалась сохранять беспечность тона, чтобы Мустафа не насторожился.

– Но вы же упустили возможность поехать в амфитеатр на набережную Аполлона. Арман там, вместе с машиной, – сообщил Мустафа, имея в виду семейного шофера.

– Я поеду в колледж Вудберн, там тоже есть трибуны для зрителей.

Мустафа засунул пустую корзину под мышку.

– Правда? А мисс Хобсон-Джонс тоже там будет?

– Разумеется.

Первин знала, что Мустафа симпатизирует Элис. Прежде чем получить место младшего преподавателя математики, английская подруга Первин подрабатывала у них в конторе – пригождались ее знакомство с работой местного правительства и ее познания в математике.

– А как вы доберетесь до колледжа? – все так же настороженно спросил Мустафа.

– Поездом по западной ветке. Обещаю, что все будет хорошо. – Потом Первин сухо добавила: – Уверена, что все купе будут заняты поклонниками принца.

Первин двинулась в путь, положив в портфель бинокль, визитницу, несколько ручек и рабочий блокнот. С портфелем в руке она ощущала себя на работе, а не на празднике. Остальные разоделись в пух и прах, она же выбрала повседневное сари из персиково-красного шелка в технике бандхедж[11], а под него – белую хлопчатобумажную блузку. Сегодня она, пожалуй, предпочла бы, чтобы блузка не выглядела настолько европейской. По ней ее будут судить и активисты, и приверженцы британской короны. Никому же не ведомо, что она отправилась в путь не затем, чтобы выражать обожание или порицание. Ей важно было понаблюдать, как город отреагирует на прибытие Эдуарда, – и выяснить, как решила поступить Френи.

По дороге на станцию Черчгейт нужно было пройти мимо Эльфинстон-сиркл – круглой площади, застроенной едва ли не самыми элегантными и представительными деловыми зданиями в городе.

В 1870-е годы в застройке Эльфинстон-сиркл участвовали двое каменщиков из фирмы Мистри. Впоследствии дела пошли так хорошо, что дедуля Мистри смог купить одно из солидных зданий на Эльфинстон-Сиркл себе под контору. Сегодня на верхних этажах строительной фирмы «Мистри и сыновья», так же как и у соседей, развевались британские флаги.

На самой площади утихла обычная толчея повозок, автобусов и машин. Бомбейская полиция выставила знак: движение запрещено, по площади проследует процессия принца Уэльского. Солдаты Индийской армии и сотрудники бомбейской городской полиции стояли по стойке смирно на расстоянии полутора метров друг от друга. Первин хотела было пройти по площади к Черчгейт-стрит, но ее резко осадил молодой констебль со штыком:

– Только по этой стороне.

Первин вслед за ним посмотрела в сторону трибун, где небольшими кучками сидели разодетые индийцы и англо-индийцы. На трибунах было не пусто, но пустовато.

– А можно мне, пожалуйста, быстренько пересечь площадь – мне нужно на станцию Черчгейт? Процессии же пока не видно.

– Никаких исключений.

– Первин-баи! Первин-баи!

Первин подняла глаза и увидела тринадцатилетнюю Лили Яздани, которая сидела на трибуне вместе с родными.

– Поднимайтесь к нам! – пискнула Лили. – Ну пожалуйста, Первин-баи! У нас печенье и пирожные, только из печи!

Родители Лили, Фироз и Руксшин, тоже подзывали ее к себе. Первин решила отказаться от своего намерения пересечь площадь и пошла повидаться с Яздани.

– Просто не понимаю, как вы успели все это испечь, а потом еще и пойти на парад, – заметила Первин, выбирая бриошь с карри из целого ассортимента сдобы, которую ей предложили супруги Яздани.

– Все просто. У меня отличные помощники, а начинаем мы в четыре утра. – Фирозу было сорок с небольшим, обаятельное круглое лицо обрамляли курчавые волосы. Она впервые видела Фироза не присыпанным тонким слоем муки. – Мы всё испекли – клиенты расстроятся, если мы сегодня не будем работать.

– А здесь не слишком многолюдно, я думала, будет иначе. – Руксшин пожала плечами, явно давая понять, что лично ей все равно. – Ладно, нам больше места останется.

– Поблизости на железнодорожной станции народу было больше, чем здесь, – добавил Фироз. – Много молодежи ехало в фабричный район. Того и гляди протесты начнутся. Глупость такое устраивать в день прибытия нашего будущего императора.

Первин качнула головой:

– В этом весь смысл: протестовать, именно когда он здесь.

Фироз порозовел и явно подбирал слова, чтобы возразить.

Тут поспешно вмешалась Руксшин:

– Ну ладно, ладно, лучше расскажите, как дела у вас дома. У вашего брата с невесткой скоро ребеночек родится?

Первин поняла, что Руксшин пытается уйти от политических тем.

– Растом и Гюльназ очень хотят ребенка, но человек предполагает, а бог располагает. Кроме прочего, Растом сейчас очень занят.

– Птичка на хвосте принесла, что он прямо сейчас заканчивает работу над Воротами! – просияла Руксшин.

– Да. И он уверен, что ни один камень не шелохнется под ногами у принца и вице-короля.

– Первин, я вас очень прошу: возьмите домой выпечки для своих родных – мы хотим поздравить Растома-джи с той ролью, которую он сыграл в сегодняшнем торжестве. – И Фироз торжественно вытащил из корзины для пикника запечатанную коробку.

Первин взяла, одарила всех благодарной улыбкой:

– Уверена, он будет очень доволен. А теперь прошу прощения, мне нужно на станцию.

Местный поезд пришел по расписанию; Первин дожидалась посадки, а из поезда одна за другой выходили семьи парсов в дорогих одеждах – они направлялись на Эльфинстон-сиркл. Первин обменялась любезностями с несколькими прихожанами их храма огнепоклонников. Никто не спрашивал, радуется ли она возможности увидеть собственными глазами принца. Само присутствие здесь служило ответом на этот вопрос.

Сойдя с поезда на станции Чарни, Первин прошла по набережной Кеннеди – здесь на трибунах оказалось куда многолюднее, чем на Эльфинстон-сиркл. Колледж Вудберн представлял собой просторное двухэтажное здание с трехуровневой длинной открытой галереей, выходившей на дорогу и на море. С галерей колледжа открывался прекрасный вид на парад, вот только разместить там всех студентов было невозможно, поэтому перед оградой колледжа тоже поставили трибуны: студенты, соответственно, могли разместиться снаружи, ближе к улице. На деревянных трибунах в основном расположились студенты-мужчины и люди постарше – видимо, преподаватели и сотрудники. Девушек Первин насчитала меньше десятка, все они были в сари, как и другие присутствовавшие индианки. Френи она не увидела.

А вот кого невозможно было не увидеть, так это Элис Хобсон-Джонс в темном повседневном платье и черном канотье. Какая-то индианка предлагала ей большой носовой платок, Элис с улыбкой отказывалась. Тогда индианка просто набросила платок Элис на колени. Сообразив наконец, что ее модное платьице задралось чуть выше допустимого приличиями, Элис зажала рот ладошкой.

Первин рассмеялась, хотя никто не услышал ее смеха в гомоне студентов. Она скользнула взглядом по лицам девушек, сидевших рядом с Элис и той дамой-индианкой. Может, она просто не узнала Френи?

Нет. Той на трибуне не было.

Тут Первин отвлеклась – она увидела худощавого индуса лет пятидесяти, который сопровождал дородного европейца, своего сверстника, в коричневом шерстяном костюме совершенно не по погоде. Европеец направлялся к первому ряду, явно предназначенному для преподавателей-мужчин. По тому, как поднялись все сидевшие в этом ряду, Первин догадалась: это ректор. Мистер Атертон усаживался медленно, будто у него болели все кости, индиец же легко взбежал на самый верх и устроился в пустом заднем ряду.

Неужели преподавателям-индийцам велели сесть отдельно от европейцев? Тут Первин внезапно осознала, что они сидят вместе со студентами, а не на первом ряду. Ее подруга Элис была единственной белой, расположившейся среди учащихся.

Возможно, этот легконогий преподаватель решил сесть на самом верху, а не рядом со студентами, чтобы оказаться как можно дальше от принца. Возможно, многие студенты и сотрудники совсем не радовались приезду принца Эдуарда в Индию. Как минимум у десятка студентов на головах были белые кепи Партии конгресса.

Тут мысли ее прервал юноша-парс лет двадцати в парадном белом костюме – он пробирался на верхние ряды, с правого плеча свисал на ремне фотоаппарат. Парс был хорош собой, с твердым подбородком и орлиным носом, но все портили грязные пятна на одежде. Эта небрежность напомнила ей Растома в юности. Брат ее ну никак не мог дойти до агьяри[12], не перепачкав белую одежду.

Молодой фотограф взобрался вверх по рядам, окликая сокурсников и наводя на них объектив. Некоторые улыбались и позировали, те, на ком были кепи Партии конгресса, хмурились и показывали жестами, чтобы их не снимали.

– Давай. Залезай. Сюда! – зычно позвала Элис, приставив ко рту ладони: – Мисс Мистри, у нас есть для вас местечко!

Первин подошла к трибунам и у первой же остановилась – не хотела беспокоить тех, кто уже сел. Увидела, что ректор смерил ее недоумевающим взглядом, явно пытаясь понять, кто это такая. Первин помедлила, не понимая, значит ли это, что ей лучше уйти. Она же не сотрудник колледжа.

А потом ректор, на удивление, кивнул ей. И произнес с сильным северным акцентом:

– Заходите. Можете сесть в женском секторе.

Первин торопливо пробормотала благодарность и шагнула во второй ряд, к другим женщинам.

– Доброе утро, милочка! – Голос у Элис был веселый. – Явилась в последний момент и, гляжу, принесла свой любимый бинокль. Прямо завидно – он тут кстати.

Первин подмигнула подруге:

– Могу поделиться.

Элис указала на свою соседку – ту самую женщину, что прикрыла ей колени носовым платком:

– Позволь представить тебе мисс Рошан Дабу. Она преподает здесь уже пять лет. Мисс Дабу, это моя давняя подруга Первин Мистри.

Мисс Дабу въедливо вгляделась в Первин сквозь толстые стекла очков:

– Мне знакомо ваше имя. Мисс Мистри, вы не та женщина-поверенный, про которую я читала?

– Отрекаться не стану, – пошутила Первин.

– Мисс Мистри, я очень хочу узнать побольше про вашу работу! – пискнула какая-то девушка, сидевшая чуть подальше.

– Лалита Ачария, хочу вам напомнить, что с дипломом Вудберна вы не можете заниматься юриспруденцией, – отчеканила мисс Дабу. – Вы будете педагогом.

Первин подумала, та ли это Лалита, о которой упоминала Френи. Ей не понравилось такое отношение к любознательной студентке, но создавать конфликтную ситуацию не следовало. Она произнесла как можно мягче:

– Мисс Дабу, вам, видимо, пришлось преодолеть немало препятствий, чтобы получить место в колледже с совместным обучением.

– Совершенно верно, – согласилась мисс Дабу. – Я поначалу думала, что мне придется преподавать в школе. Но теперь я читаю лекции по английской поэзии в колледже, как студенткам, так и студентам. Мир воистину стал иным!

Первин повернулась к Лалите и сказала:

– Кстати, выпускница Вудберна может получить дополнительный диплом правоведа, если захочет. Я вам все расскажу, но сперва…

Она открыла коробку Яздани, отовсюду понеслись восторженные возгласы.

Когда мисс Дабу и Элис выбрали себе по фисташковому пирожному и по бриоши с карри, Первин передала Лалите и коробку, и несколько своих визиток – раздать остальным. Поделили все честно: каждой девушке в ряду досталось по лакомству.

– А где наши булочки, мадам? – осведомился, подойдя ближе, студент-фотограф.

– Не извольте хамить дамам, Навал Хотелвала! – рявкнул мужской голос сверху.

Первин повернула голову и увидела того самого индийца в очках в золотой оправе, который забрался наверх вскоре после ее прихода. Она спросила у Элис:

– Этот джентльмен – один из администраторов?

– Мистер Браджеш Гупта с математического факультета, а еще он декан по работе со студентами, – пояснила Элис. – Не обращай на него внимания. Ты здесь такая приятная неожиданность! Я думала, вдруг ты пойдешь на костер…

Первин заметила, что соседки-студентки вслушиваются. Она тихо сказала Элис:

– Я надеялась повидаться с Френи Каттингмастер.

Элис подняла брови:

– Вы знакомы? Мне она об этом не говорила.

Тут Лалита махнула им рукой. Когда мисс Дабу кивнула, давая ей разрешение говорить, девушка сообщила:

– Френи сегодня приходила в колледж. Была в часовне на перекличке. Но потом со мной сюда не пошла.

Видимо, Лалита Ачария знала о том, что Френи не желает смотреть на принца, но ей не хотелось поднимать этот вопрос в присутствии белых преподавателей-мужчин. Первин решила воздержаться от расспросов. Судя по всему, Френи решила проигнорировать парад. Первин повернулась к Элис и беспечно произнесла:

– А как там твой щеночек? Ты уже придумала ей имя?

– Конечно. Я ее назвала Дианой, потому что она настоящая маленькая охотница. Уже стала в доме за главную, хотя я и подобрала ее всего шесть дней назад. Так грустно с ней прощаться по утрам, когда я сажусь в машину. – Тут, поняв, что это звучит ребячливо, Элис поспешно добавила: – Я, понятное дело, очень довольна, что тут работаю. Жаль только, что с собаками сюда нельзя.

В ответ раздался громкий смех – смеялись и девушки рядом, и некоторые юноши у них за спинами.

Первин спросила:

– А который час? Вроде бы принцу уже пора появиться.

– Надеюсь, ваши дивные часики показывают правильное время? – вмешалась мисс Дабу.

Первин покраснела и посмотрела на дорогой «Лонжин» на левом запястье.

– Безусловно. На них без пяти одиннадцать.

– Смотрите, военные перестроились! – выкрикнул сверху Навал Хотелвала. – Кортеж приближается!

Первин обернулась, чтобы взглянуть в его возбужденное раскрасневшееся лицо.

– Вы фотографируете для студенческой газеты?

Он с энтузиазмом кивнул:

– Для студенческого литературного журнала «Вудберианец». Кто бы там чего ни думал про принца Уэльского, с моими фотографиями этот номер войдет в историю!

– У вас прекрасный фотоаппарат. Полагаю, в колледже отличная кафедра фотографии, – заметила Первин.

– Мой собственный! «Кодак 2Ц автографик». – Хотелвала наклонил фотоаппарат, показывая ей клеймо производителя. – И я сам плачу за проявку, хотя снимки и предназначаются для студенческого журнала.

– А портреты вы снимаете? – Первин пришло в голову, что Навал может подработать, сделав фотографии ее отца, но продолжить им не позволили.

– Хотелвала, прекратите болтать. Лучше наведите свой дорогой фотоаппарат куда нужно, – рявкнул сверху декан Гупта. – Принц приближается. Всем встать!

– Всем встать, всем встать! – Призыв пролетел по трибунам, его подхватили и преподаватели, и студенты.

Встала и Первин. Тем самым они подчеркивали значимость происходящего, а уклонившись, она могла навредить Элис и поссорить ее с работодателем. Тем не менее Первин не стала вытаскивать платок и махать им – не в ее духе было подобное низкопоклонство.

Она посмотрела на Элис: та старательно настраивала бинокль, полученный от подруги. Элис сказала:

– Вон они! Принц Уэльский, лорд Рединг и сэр Джордж Ллойд. Кто-то еще хочет посмотреть?

Первин и без бинокля прекрасно видела молодого члена королевской семьи – тот, похоже, был занят беседой с вице-королем и губернатором и разве что между делом махал зрителям.

Кронпринцу было всего двадцать семь лет. Возможно, он несколько смущался в обществе вице-короля и губернатора – оба были значительно старше – и считал, что должен сосредоточить все внимание на них, а не на общении с публикой. Первин же сразу вспомнила слова, которые сказала Мустафе: Эдуард – принц в Бомбее, но не Бомбейский принц.

– Можно? – Мисс Дабу выхватила у Элис бинокль. Настроила, широко раскрыла рот. – Вижу его! Наш будущий король-император. Какая дивная улыбка! И как близко – можно даже…

– Поцеловать! – выкрикнул сверху какой-то озорник, раздался взрыв смеха.

– Прекратить! Невоспитанность, нарушение дисциплины! – рявкнул мистер Гупта.

И тут поверх приветственных криков зазвенел еще один мужской голос:

– Смерть империи! Смерть империи!

3

Зарождение хаоса

Крик этот раздался чуть дальше по улице.

Низкорослый молодой человек в ослепительно-белой курте[13] мчался за каретой принца, раскинув руки: того и гляди схватит. Зрители на трибунах и полицейские на улице загомонили. Откуда он взялся, недоумевала Первин. А молодой человек исчез среди частокола военных и полицейских так же молниеносно, как и появился.

Карета принца двигалась дальше, никто из сидевших в ней важных особ даже не оглянулся. Они будто бы не заметили храбреца, попытавшегося прервать процессию члена королевской семьи.

На трибунах перед Вудберном всю чинность как ветром сдуло. Студенты дружно полезли вниз, на улицу, мистер Гупта – за ними. Первин глянула ему в лицо, и ей показалось, что за очками она заметила слезы. Он понимал всю серьезность ситуации и, возможно, даже знал имя нарушителя спокойствия.

Ректор Атертон стоял на улице, преподаватели окружили его тесным кольцом, переговаривались между собой. Их реакция, в сочетании с реакцией мистера Гупты и других студентов, однозначно говорила о том, что имя нарушителя им известно.

– Господи боже. – Элис закрыла лицо руками.

– Зачем Динешу это понадобилось? Его же отчислят! – ахнула девушка слева от Первин.

– Да отчисление – ерунда по сравнению с тем, что с ним сделает полиция! – откликнулась Лалита. – Зря он это. Принц и вице-король его даже не заметили.

Динеш. Первин вздрогнула, ведь она знала это имя. Френи же говорила, что некто по имени Динеш – самый дерзкий из членов Союза студентов.

Первин подтолкнула Элис локтем:

– А ты знаешь этого Динеша?

– Динеш Апте, третьекурсник, блестяще разбирается в высшей геометрии. – Элис встала и с высоты трибуны и собственного роста посмотрела в толпу. – Что эти негодяи с ним делают? Мисс Дабу, дайте бинокль!

Элис настроила бинокль, а Первин влезла повыше на пустую трибуну, чтобы и самой что-то видеть. Сердце у нее сжалось – полицейские размахивали своими латхи[14], отгоняя студентов, а те пытались прорваться в их круг. Потом толпа расступилась. Первин увидела Динеша, трое солдат крепко держали его за загривок и тощие руки. Лицо у юноши было в крови, но голову он поднял высоко: его повели прочь по краю мостовой, где только что прошел парад.

Набережная Кеннеди опустела – большинство фотографов и репортеров последовали за медленно движущейся королевской каретой. От этого Первин стало еще тревожнее. Мало того что газетчики не увидели протеста юноши – они пропустили и то, как быстро и безжалостно его скрутили. Динеш может просто исчезнуть – и никому не предъявишь обвинения.

– Какой позор. – Мисс Дабу забрала назад свой платок и теперь обмахивала вспотевшее лицо. – Наш колледж выказал неуважение кронпринцу. И какая трагедия – юноша-то из местных! Репутация его семьи загублена навсегда.

Первин думала не о репутации, а о том, что теперь будет с Динешем. Вспомнила, как Френи жаловалась на его поддразнивания. Если судить по ее словам, вел он себя очень нагло. Возникнет ли конфликт интересов, если Первин предложит ему свое содействие?

Первин мысленно перечислила все аргументы. Они с Френи не подписывали никакого договора, девушка не клиентка адвокатской конторы Мистри. Первин решила, что попытается получить доступ к Динешу Апте, выяснить, как с ним обращаются в полиции, предупредить, чтобы он не отвечал ни на какие вопросы без присутствия адвоката. Можно спросить, не нужно ли ему порекомендовать защитника.

Разобравшись с внутренней дилеммой, она спустилась со скамьи и встала рядом с Элис – та вернула ей бинокль.

– Какое жуткое зрелище. Вот, держи.

– Спасибо. – Первин убрала бинокль обратно в портфель. – Мне нужно идти.

Элис озабоченно посмотрела на нее:

– Ты собираешься вмешаться, да?

Первин кивнула:

– Хочу убедиться, что он останется в живых.

– Я бы пошла с тобой, если бы могла, но мистер Атертон приказал, чтобы преподаватели сопроводили студентов обратно в колледж. Ты ведь будешь осторожна?

– Буду, очень. Только понаблюдаю.

Первин спустилась с трибуны. Поспешно шагая – насколько позволяло сари, – она попыталась забыть слова отца о том, что не нужно связываться с протестующими. Она была уверена: если бы Джамшеджи видел, как жестко отреагировала полиция, он сделал бы то же самое, что сейчас попытается сделать она.

Когда Первин приблизилась к тесному кольцу военных, путь ей преградил констебль-индиец. Он хмуро сообщил:

– Проход закрыт.

Первин, пытаясь изобразить беспечность, заметила:

– Так принц-то уже далеко. Я не помешаю ему проехать.

– Дело не в принце. – Глядя с высоты своего роста – сантиметров на тридцать выше нее, – констебль добавил: – Здесь полиция работает.

– Вот как? А я просто хочу пройти.

Но констебль сделал еще шаг вперед и полностью преградил ей путь, даже взмахнул латхи перед лицом.

Сердце у Первин неслось вскачь, и все же она не двигалась с места. Если он ее ударит, последует реакция толпы. С другой стороны, он на взводе. Может ее покалечить, лишить зрения и даже убить.

– Что этой женщине нужно? – осведомился какой-то человек.

Первин взглянула на новоприбывшего – свирепого вида англо-индийца в форме, на его нагрудной бляхе значилось: «Сержант Т. Л. Уильямс». Она поспешно пояснила:

– У меня нет никаких жалоб, сэр. Я Первин Мистри, поверенный, и я хотела бы видеть арестованного.

– Бомбейская женщина-поверенный. – Полицейский сморщил нос, будто почувствовав неприятный запах. – Не переживайте, с этим негодником уже всё.

Первин ощутила злорадство в его голосе, ей сделалось страшно.

– Вы хотите сказать, что его убили?

– Нет. Парнишку будут держать в участке Гамдеви. И как по мне, идея его защищать дурно пахнет. Очень дурно пахнет. – Он глянул на нее сверху вниз, будто бы подначивая устроить скандал, чтобы и ее можно было арестовать тоже.

– Сержант Уильямс, можно вас на пару слов? – раздался властный женский голос, и Первин поняла, что Элис Хобсон-Джонс никуда не сопровождает студентов, а стоит с ней рядом.

– Что-то не так, мадам? Вас кто-то обеспокоил? – Сержант заговорил куда более любезно, ведь перед ним стояла англичанка с выговором богачки.

Элис, воспользовавшись своим ростом в метр восемьдесят, посмотрела на сержанта свысока:

– Я крайне обеспокоена тем, что вы так нелюбезны с мисс Мистри, известным поверенным и радетельницей за дела общины, помощницей моего отца. Вы, возможно, слышали его имя – сэр Дэвид Хобсон-Джонс?

Сержант Уильямс залился краской:

– Мадам, мы не собирались проявлять неуважение или нелюбезность. Мы произвели арест – арестованный представлял угрозу для его королевского высочества. Он нам не сообщил, что у него есть адвокат.

Динеш выкрикнул всего два слова. К сожалению, одним из них было слово «смерть».

– Ну что же. Идем, Первин. – Элис положила ладонь ей на локоть; полицейский никак им не препятствовал, когда они вдвоем зашагали назад в сторону колледжа.

– Меня совершенно не обязательно спасать англичанке! И я вообще не работаю на твоего отца! – Теперь, в безопасности, Первин вдруг почувствовала тошноту: сперва от страха, потом от стыда – вот, ее пришлось выручать, как маленькую.

– Раньше работала! Ты же ездила в Сатапур! – возразила Элис. – А говорила я так потому, что эти полицейские окружили тебя со всех сторон. У меня паника началась. Я не знала, как…

Договорить Элис не успела, их прервала одна из студенток Вудберна. Первин узнала ее по личику сердечком: Лалита Ачария. Вид у девушки был исступленный.

– Мисс Хобсон-Джонс, я вас умоляю! Пойдемте со мной, вы и мисс Мистри.

Исступление Лалиты навело Первин на мысль, что кто-то в колледже рассердился на Элис за ее краткое отсутствие. Элис ошарашенно посмотрела на Лалиту своими глубокими голубыми глазами, и Первин поняла, что Элис готова ставить на место полицейских и военных, но при этом страшно боится потерять с таким трудом полученное место.

– И что они там говорят? – осведомилась Элис.

– Речь про Френи Каттингмастер!

У Первин екнуло сердце.

– Где Френи? Она…

– Дайте расскажу. Я первой вошла обратно на территорию колледжа и увидела, что Френи лежит в саду! – Голос Лалиты звенел от отчаяния. – Она мне не ответила, не подняла головы!

Первин почувствовала, что у нее и у самой голова идет кругом, но тут Элис дернула ее за руку. А потом властным голосом осведомилась:

– С ней рядом есть кто-то из старших? Врача вызвали?

– Да, там все преподаватели пытаются не подпустить к ней студентов. Мисс Дабу мне сказала, что нужно позвать мисс Мистри. Говорит, что к Френи может подойти только доктор-парс. Я этого не понимаю…

– Религиозная традиция. Сейчас иду. – Первин почувствовала, как внутри вздымается ужас. По религиозным предписаниям, к покойному парсу может прикасаться только другой парс. Видимо, мисс Дабу боялась, что девушка при смерти, но вслух этого не сказала.

– Лалита, не переживайте. Мы идем с вами. – В голосе Элис звучала утешительная уверенность, а вот лицо ее застыло от тревоги.

Они обе последовали за Лалитой; Первин шла и думала, что с самого начала не ждала от этого дня ничего хорошего. Так и вышло, и даже хуже, чем она предвидела. Один студент избит полицией и арестован, другая… нет. Не нужно заранее воображать себе самое худшее.

– Мисс Хобсон-Джонс, – обратилась Лалита к Элис, – а как у вас дальше будет организован учебный день?

– В смысле, после процессии? Торжественный ленч, а потом вас отпустят пораньше. Студенты как раз шли в столовую, когда я пошла тебя искать.

Первин старалась не терять из виду ярко-красное сари Лалиты – они протискивались сквозь толпу, которая медленно рассасывалась, ведь процессия уже исчезла. Казалось, что от ограды колледжа их все еще отделяют сотни людей.

– Она со мной! – обратилась Элис к чаукидару и потащила Первин внутрь, не потрудившись вписать ее имя в книгу посетителей. Первин пригляделась к охраннику: низкорослый, лет двадцати, в синей форме без опознавательных знаков. Он беспомощно стискивал руки и смотрел в сторону сада.

Лалита предупредила их о состоянии Френи, но Первин оказалась не готова к ожидавшему их ужасу.

Тело Френи лежало на боку, голова откинута назад, волнистые волосы, раньше аккуратно собранные в узел, рассыпались и наполовину скрыли правую сторону лица. Из-под головы вытекали два ручейка крови. Руки она раскинула, ноги сложила вместе под распустившимся сари. Поза какая-то странная, но чем именно, Первин сообразить не могла.

Рядом с Френи стояла на коленях профессор Дабу. Преподавательница поэзии положила одну ладонь студентке на запястье, другую на сердце. Губы ее шевелились, и Первин поняла, что преподавательница читает без звука «Ашем Воху»[15] – молитву, которую должен произнести перед смертью каждый парс.

Итак, мисс Дабу боится, что Френи может умереть от полученных травм. Стоял полуденный зной, но Первин никогда еще не было так холодно. Если бы, увидев сегодня Элис, она просто сказала: «Прости, не могли бы мы на пять минут зайти на территорию?» – возможно, они отыскали бы Френи в саду и убедили пойти с ними на трибуну.

Элис до боли стиснула руку Первин. Подруга цеплялась за нее, точно за спасательный круг, брошенный ей в море из шлюпки. Вот только до Френи круг уже не добросишь.

– Мисс Дабу, пожалуйста, расскажите, что случилось. – Первин изо всех сил старалась говорить спокойно, хотя внутренне будто летела в пропасть.

– Я ничего не знаю. Она лежала здесь, наверное, упала откуда-то. – Голос у мисс Дабу дрожал.

Первин посмотрела на Френи: лежит тихо, возможно, при смерти. Она в панике окинула взглядом толпу преподавателей и студентов, стоявших метрах в трех, заметила Навала – юношу с фотоаппаратом. Аппарат висел у него на плече, а сам он застыл, широко раскрыв рот. Первин спросила, вызвали ли врача.

Мистер Гупта сделал шаг вперед:

– Да. Достопочтенный Салливан в кабинете ректора, звонит в Европейскую клинику.

– Что? В Европейскую клинику не принимают пациентов-индусов, да и вообще там нет… – Первин поймала себя на том, что собирается сказать «морга», и только порадовалась, что ее перебила мисс Дабу:

– Согласно правилам нашей религии предпочтительнее пригласить врача-парса. Наверняка поблизости такой имеется!

Может, врач найдется на трибунах? Первин подумала, что еще есть неподалеку, – и ей пришла в голову светлая мысль. Она снова посмотрела на Навала, не отводившего взгляда от Френи.

– Мистер Хотелвала, могу я обратиться к вам с просьбой?

Губы его нервически скривились.

– С какой, мадам?

– Не могли бы вы пригласить врача-парса? Спросите на улице, если никто не отзовется, сходите напротив, в клуб «Ориент». – Первин снова посмотрела на Френи, та не шевелилась.

– Хорошо. А какого врача? Хирурга или…

– Любого! – оборвала его Элис. – Скажите, что в Вудберне человек получил серьезную травму.

– Да, мадам.

Первин смотрела, как Навал стремительно удаляется. Фотоаппарат так и болтался на плече, стукал его по ноге. Она хотела было его окликнуть – чтобы он оставил ей фотоаппарат, так двигаться будет быстрее, – но не успела.

В этот день она вообще ничего не успевала.

4

При ближайшем рассмотрении

– Мисс Мистри, подойдите сюда, пожалуйста! – умоляющим голосом окликнула мисс Дабу.

Первин опустилась на колени и, преодолевая тошноту, дотронулась до запястья Френи. Оно еще было теплым, но сосуды внутри будто бы опустели. Пульс не прощупывался.

Мама Первин, Камелия, и невестка Гюльназ были женщинами храбрыми: они работали добровольцами в больницах. Может, они и знают, где еще искать пульс. А Первин придумала одно: послушать сердце.

Френи лежала на правом боку, Первин просунула руку в складки ткани-хади и добралась до левой стороны белой хлопковой блузки Френи.

– Не устраивайте неприличия! – пробормотала мисс Дабу на гуджарати, и Первин запоздало поняла, что рядом стоят мужчины. Не ощутив признаков жизни, она отняла руку.

– Нужно молиться. Господь способен творить чудеса. – Подошел еще один англичанин. За пятьдесят, с удлиненным лицом, которое казалось особенно бледным по контрасту с черным облачением. За спиной у него маячил запыхавшийся ректор Атертон.

Ректор и священник что-то не спешили на место столь важного происшествия. Впрочем, ректора, возможно, задержала полиция – опрашивала касательно Динеша Апте. И почему, интересно, они не последовали за арестованным студентом?

Первин сообразила: руководители колледжа пока не знают, что Френи мертва. Правду знают только она и мисс Дабу. Может, еще и Лалита. Она наверняка попыталась бы помочь подруге сесть. Наверняка…

Мистер Атертон заговорил, отдуваясь:

– Я только сейчас узнал… о случившемся… от достопочтенного. – Еще два вдоха. – Кто это?

– Ее зовут Френи Каттингмастер, – объяснила Элис. – Училась на втором курсе.

– А вы кто? Медсестра? – Лицо у мистера Атертона побагровело, явно от волнения и жары.

– Нет, к сожалению. – Первин перевела взгляд с него обратно на Френи. Хотела сказать, что она юрист, но это явно было не к месту.

– Это мисс Первин Мистри, моя давняя подруга по Оксфорду, сюда пришла по моему приглашению, – быстро вставила Элис. – Мисс Мистри, это мистер Атертон, ректор колледжа, и наш священник, достопочтенный Салливан.

Ректор Атертон неодобрительно сжал губы:

– Я не намерен… сейчас проводить собеседования с потенциальными преподавательницами. У нас важное дело…

– Я не преподаватель, я юрист, моя практика находится неподалеку. – Первин честно сообщила о своем роде занятий – оставалось узнать, скоро ли руководитель колледжа выставит ее за ворота.

– Мисс Ачария, я правильно понимаю, что вы оказались здесь первой? – Атертон перевел взгляд на студентку, цеплявшуюся за Элис.

– Да. Я немного опередила остальных, – с трудом выдавила Лалита. – И со мной еще была мисс Дабу.

Брови Атертона сошлись к переносице.

– А где находилась мисс Каттингмастер во время процессии?

– Ну, мы по ходу дела сообразили, что ее нет на трибунах. – Лалита говорила неуверенно, ей не хотелось признавать, что она с самого начала знала об отсутствии подруги.

– Да. Видимо, несчастный случай произошел, пока мы все смотрели на принца! – предположила мисс Дабу.

Шум при прохождении парада мог заглушить любые крики, хотя от трибун до колледжа и сада было не больше ста метров.

– Может, она упала. Надеюсь только… – Голос Лалиты пресекся.

– На что ты надеешься, дочь моя? – переспросил достопочтенный Салливан.

– Что она очнется. – Лалита сжимала и разжимала кулаки. – Почему нельзя позвать сестру из лазарета? Кто-нибудь это сделал?

– Предоставь это преподавателям, – ответил священник.

– Мне кажется, нужно вызвать полицию. – Первин никогда не думала, что хоть раз в жизни произнесет эти слова. Полиция! Без людей, которые столько раз наносили ей всяческие обиды, теперь не обойтись: они оцепят место преступления и соберут все улики.

– Полицию? – Голос у мистера Атертона дрогнул. – Но, по словам мисс Дабу, это несчастный случай. – Он покачал головой, обводя взглядом ухоженную дорожку и аккуратно подстриженный газон. – Интересно, как она могла так упасть?

– Возможно, прыгнула. Некоторые собирались объявить этот день днем протестов. – Достопочтенный Салливан обернулся и скривился, обращаясь к толпе студентов, стоявших на почтительном расстоянии: – Мне известно, что среди вас есть те, кто состоит в кружке сопротивления. Если вам известно, что она планировала покончить с собой, говорите.

Понимал ли священник, что Френи мертва? Первин вглядывалась в его строгое неподвижное лицо, пока оно не исказилось от злости.

Один из юношей в ганди на голове поднял руку и, получив разрешение от священника, заговорил:

– Достопочтенный, на собраниях Союза студентов ничего такого не обсуждалось.

Блондин лет двадцати – выражение лица у него было ошарашенное – положил студенту руку на плечо:

– У меня такое же впечатление. Спасибо, Арджун, что сказал это вслух.

– Я схожу за полицией, – прозвучал голос из толпы студентов, и трое молодых людей направились к воротам.

Место происшествия того и гляди очистят от посторонних. Но пока есть время запомнить все подробности. Первин подняла глаза. В здании колледжа был просторный нижний этаж, над ним еще два. По второму и третьему этажу тянулась каменная балюстрада, за ней находилась открытая терраса. Балюстрада была довольно высокой – случайно не свалишься.

А вот если кому взбредет в голову спрыгнуть, с нее очень удобно это сделать.

Возможно, Френи решила пожертвовать собой, чтобы привлечь внимание к делу независимости Индии. Но в таком случае зачем ей было приходить к Первин и спрашивать, как провести протест и не попасть под отчисление?

– Мисс Хобсон-Джонс, я ничего не знаю про эту студентку. – Внутренний монолог Первин прервал сварливый голос Атертона. – У нее с головой в порядке?

– Безусловно. Причем она прекрасно умеет ею пользоваться – и, насколько мне известно, у нее нет никаких особых неприятностей. Мисс Каттингмастер посещает занятия по введению в математическую логику. Оценив ее способности, я предложила ей углубленно заняться математикой, но ее больше интересовала история. – Элис, как и ректор, говорила про Френи в настоящем времени, будто уговаривая себя, что та жива.

Из студентов-историков получаются замечательные юристы. Первин почувствовала укол боли, вспомнив разговор про женщин в суде. Френи не доведется понаблюдать за ходом судебных процессов, закончить курс юриспруденции, поработать клерком в юридической конторе, получить первую зарплату. Она погибла в восемнадцать лет, ничего из предначертанного не сбылось.

– Она была на перекличке в часовне. – Произнеся эти слова, достопочтенный Салливан нагнулся к мисс Дабу. – А теперь выясняется, что она не пошла с остальными на трибуны. Тем не менее вы не доложили о ее отсутствии. Как так?

– За студенток отвечала не только мисс Дабу. – К концу фразы голос Элис стал громче. – Пересчитать студенток – да, кстати, и студентов – мог любой. Нам не давали отдельных указаний проверять, все ли в наличии.

Брови у достопочтенного Салливана поползли вверх, он медленно покачал головой, будто предупреждая о нарушении субординации.

Элис была с достопочтенным одного роста, однако почему-то казалась выше и даже в помятом черном льняном платье выглядела подвижнее и энергичнее.

Первин отвела от них взгляд. Принялась рассматривать здание колледжа, заметила в дальнем углу галереи первого этажа двух босоногих молодых людей в лунги[16]. Первин заключила, что это слуги, объятые страхом. Они на момент смерти Френи находились на территории колледжа, а полиция по определению относится с подозрительностью к охранникам, слугам и уборщикам.

– Скверная ситуация. Вы правы, достопочтенный Салливан. – Дыхание у Атертона выровнялось, но Первин заметила, что белая рубашка под плотным костюмом мокра от пота. – Никому не давали разрешения находиться во время парада на территории колледжа. Это, безусловно, нарушение правил. Оставшись одна, она не могла рассчитывать на помощь или защиту. У нас крайне строгие правила, регулирующие поведение студентов женского пола.

– Существует соответствующая письменная инструкция? – уточнила Первин.

Атертон в ответ нахмурился, из чего Первин поняла, что, если и существует, лично он не в курсе.

К этому времени подтянулись новые студенты, они подступали всё ближе – им хотелось взглянуть на Френи. Многие девушки плакали. Первин пересчитала их про себя и подумала: всего одиннадцать. Может, в колледже заранее решили, что это подходящее число – мол, женское образование мы поддерживаем, но и ситуацию такая горстка не раскачает?

Преподобный Салливан решил воспользоваться представившейся возможностью. Он вышел вперед и произнес внушительно:

– Студентам собраться в часовне. Я прочитаю молитву за упокой души мисс Каттингмастер.

– Отличная мысль, – одобрил Атертон. – Попрошу преподавателей построить студентов в шеренги и проследовать в часовню. Начинайте без меня.

– И без меня, – нетвердым голосом добавила мисс Дабу. – Я останусь рядом с Френи.

Студенты начали строиться, преподаватели ожили, принялись отдавать распоряжения.

Через несколько секунд после того, как Элис и другие преподаватели отбыли вместе со студентами в сторону широкого готического арочного прохода в конце галереи, вернулся Навал и привел врача. Оба немного запыхались, так как бежали. Доктор, в фете на голове, заговорил с мисс Дабу на гуджарати; та сообщила Атертону, что это доктор Боман Пандлей, врач общей практики.

Врач вытащил из сумки стетоскоп, приставил к груди Френи – на этот раз мисс Дабу не протестовала. Слушал он лишь несколько секунд, потом отнял стетоскоп. Посмотрел на ректора Атертона, осведомился:

– Вы ректор?

– Исполняющий обязанности, только на этот учебный год. Я не… У меня нет опыта работы с несчастными случаями подобного рода. Большое вам спасибо, что пришли.

Пандлей пристально всмотрелся в него:

– Да. Должен с сожалением констатировать, что молодая женщина мертва.

Атертон склонил голову, Первин тоже. Она и так знала, что Френи умерла, но теперь не нужно было больше скрывать слезы. Мисс Дабу продолжала нараспев произносить молитвы, но теперь громче.

Их скорбное уединение нарушили три констебля, стремительно вошедшие на территорию вслед за мистером Гуптой.

– Что случилось? Нужно вызвать скорую помощь? – спросил самый рослый из них.

Доктор Пандлей поднялся, отряхнул с ладоней пыль, воспользовавшись собственным носовым платком.

– К сожалению, девочка не подает признаков жизни. Нужно перевезти ее в морг в клинике сэра Джи-Джи.

Констебль, говоривший от имени своих коллег, прокашлялся и негромко обратился к доктору Пандлею:

– Доктор-джи, возьметесь ли вы выписать свидетельство о смерти?

– Да, если мне дадут ручку и чистый лист бумаги. – Доктор Пандлей перешел на английский и посмотрел на мистера Атертона: – Я составлю официальный документ согласно просьбе констебля.

– Гупта, принесите, пожалуйста, необходимое, – распорядился Атертон. Потом снова повернулся к доктору Пандлею, вид у него был явно обеспокоенный: – Речь ведь идет о несчастном случае? Что вы собираетесь написать?

– Я изложу все медицинские факты, как они мне видятся. Причину смерти установит судебно-медицинский эксперт по ходу вскрытия в морге. – Пандлей снова перешел на гуджарати и сказал старшему констеблю, что необходимо вызвать следователя и его помощника, а также муниципальную повозку, чтобы отвезти Френи в морг.

– Сперва мы должны собрать улики, – решительно заявил констебль. – Не могли бы вы перевернуть тело, доктор?

– Ни к чему ее переворачивать. Я и так вижу, что она мертва! – ответил Пандлей, но констебль все же нагнулся, взял Френи за плечо, перевернул.

– Только парсам можно! – взвизгнула мисс Дабу, выбросив вперед руку. – Сэр, вам нельзя ее трогать!

– А кроме того, полагаю, эксперты предпочтут, чтобы все оставалось как есть… – И тут Первин осеклась. Нижняя часть правой щеки у Френи была размозжена, из-под кожи торчали осколки костей. Речь шла либо о падении с большой высоты, либо о сильном ударе.

Зрелище было ужасное, никому не пожелаешь. Но Первин все же нашла в себе силы произнести:

– Давайте не будем ничего трогать на месте преступления. Пожалуйста.

Услышав ее слова, Атертон обернулся и произнес:

– Я об этом позабочусь, мисс Мистри. А теперь попрошу вас покинуть территорию.

Его приказание Первин не удивило – он пытался избавиться от посторонних, но ей очень не хотелось уходить, слишком уж небрежно констебли обращались с уликами, которые впоследствии будут использованы в суде.

– Могу я остаться еще ненадолго? Я никому и ничему не препятствую. Но я должна дать свидетельские показания, когда прибудет следователь.

– В колледже есть штатный юрист, мистер Аластер Джонсон. Прошу вас.

Тон у Атертона был резкий, а упоминание имени Джонсона вроде как говорило о том, что он подозревает ее в попытках получить заказ на защиту интересов колледжа. Он явно считал ее чужой и назойливой.

– Я знакома с мистером Джонсоном, – невозмутимо произнесла Первин. Этот поверенный имел репутацию пьяницы, но пусть уж Атертон сам докапывается до всех подробностей. – Я уйду, однако хотела бы попросить разрешения сперва помолиться вместе с остальными.

Тут она попала в точку – ректор миссионерского колледжа не мог никому запретить молиться. Он указал в направлении, в котором ушла Элис.

– Безусловно, мисс Мистри. Часовня находится в конце коридора.

Первин медленно двинулась по галерее, взгляд скользил по черным и желтым плиткам в технике энкаустики – она искала, нет ли где следов падения чего-то еще, вместе с Френи. Пол по краям коридора выглядел на удивление чистым, как будто его тщательно вымыли с утра, а вот посередине отпечатались следы – их оставили студенты по дороге в часовню. В северном конце коридора находилась лестница, но Первин чувствовала, что ректор все смотрит ей в спину. Подняться наверх он ей точно не позволит.

Первин открыла тяжелую деревянную дверь часовни, тихо закрыла ее за собой; в помещении стояли скамьи из тикового дерева. Сквозь красные, золотистые и зеленые стекла витражей струился свет. Библейские сюжеты на окнах Первин рассмотреть не удалось – окна были открыты, чтобы обеспечить циркуляцию воздуха.

Достопочтенный Салливан стоял за кафедрой, склонив голову:

– Господь всемогущий и бессмертный, даруй нам жизнь и здоровье и услышь молитвы наши за слугу твою Френи; будь к ней милостив и, буде на то воля твоя и твое благословение, да обретет она вновь здравие телесное и душевное…

Слышать это было неприятно – достопочтенный Салливан говорил так, будто еще есть какая-то надежда. Студентам потом будет только тяжелее. Впрочем, ему, как священнику, положено дарить утешение.

Первин увидела, что Элис сидит в самом последнем ряду, места с обеих сторон от нее свободны. Первин устроилась рядом, взяла подругу за руку. Ладонь была холодна как лед. Первин молча начала произносить молитву, древние слова Авесты и зороастрийской веры заполнили мысли, заглушили английскую речь.

Через некоторое время Элис прошептала:

– Хорошо, что ты пришла. А то я все реву.

– Сочувствую, Элис, – прошептала Первин.

– Да за меня не переживай. А вот родители Френи… – Элис запнулась. – Нужно им сообщить, как ее ценили в колледже. И я хочу им сказать, как она мне нравилась.

Первин вспомнила слова Френи о том, что ее старший брат умер. Получается, родители лишились обоих детей – ужасная участь.

Она подумала об изувеченном лице Френи, ее простеньком, неплотно завязанном сари. В смерти Френи стала полной противоположностью опрятной толковой студентки с полной сумкой книг.

Сумка. А ведь сумки рядом с телом не обнаружили. Но Френи наверняка пришла в колледж с ней.

Первин задрала голову повыше и прошептала подруге в ухо:

– Ты не могла бы после службы подняться на третий этаж? У Френи была сумка из коричневой ткани. Рядом с телом ее нет.

– Ладно. А зачем?

Сидевшие неподалеку студентки, среди которых была и Лалита, начали вслушиваться в их разговор, а не в бубнеж достопочтенного. Первин качнула головой:

– Позвони мне вечером.

5

Насильственные действия

Выйдя из полумрака часовни, Первин моргнула, привыкая к свету. В саду повсюду мелькали полицейские. Она зашагала по галерее, проходившей перпендикулярно газону. На полдороге ее остановил светловолосый англичанин – тот, который раньше разговаривал со священником.

– Прошу прощения, мадам. Здесь проход запрещен. – Легкий ирландский акцент, приятно рокочущие звуки «р». Первин подумала: а может, это мистер Грейди, преподаватель, который так нравился Френи?

Она решила прикинуться бестолковой и ответила:

– Простите, я уже ухожу. А вы из полиции?

– Нет! – Он скривился, будто она его оскорбила. – Я пытаюсь разогнать тех, кто здесь не учится и не работает.

– А сами вы здесь работаете?

– Разумеется. – Голос звенел от ярости. – Меня зовут Теренс Грейди. Исторический факультет.

Мистер Грейди был среди любимых преподавателей Френи, он же являлся куратором Союза студентов.

Чувствуя все большее любопытство, Первин смерила его взглядом. Лицо совершенно заурядное: широко посаженные любознательные голубые глаза, прямой короткий нос. Волосы светлые, у таких людей кожа легко обгорает, у него же она была бронзоватой – похоже, в Индии он давно и успел привыкнуть. Одет мистер Грейди был в серый хлопчатобумажный костюм, белую рубашку, красный шелковый галстук – судя по виду, местной выделки. Единственное, что поразило Первин, – потертый коричневый саквояж. Он напоминал багаж путешественника.

– А вы кто такая? – В голосе мистера Грейди слышалось возмущение. – Зачем явились к нам в кампус?

Ситуация вдруг перевернулась. В глазах этого преподавателя она непонятная чужачка, которая сперва пробралась на трибуны, а теперь пытается командовать на месте преступления.

– Меня зовут Первин Мистри. Я поверенный, знакомая мисс Хобсон-Джонс. – Остается надеяться, что это не повредит Элис. – В кампус я попала, потому что мисс Дабу послала за мной Лалиту – по религиозным причинам.

– Религия. Без нее не было бы ни войн, ни колониализма. – Голос его снова дрогнул, а Первин продолжала недоумевать, почему мистер Грейди так сильно переживает.

Если он намерен рассуждать об идеологии, она с готовностью ему подыграет.

– Я слышала, вы куратор Союза студентов?

Он будто бы прочитал ее мысли, сощурился, ответил с вызовом:

– Да. А кто вам об этом сказал?

– Я видела, как вы заступились перед священником за одного из членов Союза. Френи тоже в нем состояла. Вы наверняка ее хорошо знали.

Он открыл было рот, потом резко закрыл. Вся уязвимость и открытость пропали с лица. Глаза превратились в щелки, как и сжатый рот.

Неловкое молчание прервал стремительный перестук шагов. К ним подходил мистер Гупта, худощавый преподаватель-индиец, которого Элис назвала деканом.

– Мистер Грейди, я вас ищу. – Гупта запыхался и говорил прерывисто. – Священник просит вас почитать Библию на завершающей части службы.

– Просит меня почитать? – рявкнул Грейди. – И что это может изменить? Умерла девушка, подававшая большие надежды. И никакое божество этому уже не воспрепятствует.

Декан Гупта посмотрел на низкорослого коллегу с плохо скрытой жалостью:

– Священник считает, что это поможет успокоить студентов. Ректор хочет, чтобы все студенты и преподаватели собрались вместе и чтобы преподаватели-христиане почитали студентам библейские стихи.

– Передайте, что мне некогда. Прошу прощения. – Мистер Грейди, в голосе которого не было и тени покаяния, подхватил свой саквояж и удалился. Обогнув столпившихся полицейских, он двинулся к воротам колледжа, а потом пропал у Первин из виду.

– Мне казалось, что он на дежурстве и должен следить за территорией, – обратилась Первин к мистеру Гупте на маратхи[17].

Он явно удивился, будто не ждал, что кто-то заговорит с ним на основном языке города. Пробормотал:

– Дождешься. Как вы только что видели, сотрудники-европейцы поступают так, как им заблагорассудится.

– А вы давно здесь работаете, декан Гупта?

– Семнадцать лет. Меня наняли сразу после того, как я получил диплом Бомбейского университета. Теренс Грейди пришел к нам два года назад. У него нет высшего образования, но он когда-то писал для какой-то газеты. – Кривой усмешкой декан подчеркнул свое пренебрежение.

Тут в поле зрения у Первин что-то мелькнуло. К ним стремительно шагал мужчина-европеец в черной шляпе-котелке и сером костюме в черную полоску. Остановился он совсем близко, стало видно каштановые брови, гневно сошедшиеся над холодными серыми глазами.

– Вы кто такие и что здесь делаете?

Выражение лица мистера Гупты из снисходительного сделалось встревоженным. Он поспешно поклонился. Увидев, что новоприбывший настроен командовать, Первин попыталась разрядить обстановку:

– Мы как раз собирались расходиться.

– Отвечайте на вопрос.

– Я Браджеш Гупта, декан. – Он бросил на Первин нервический взгляд. – Созывал студентов в часовню.

– А вы? – Незнакомец ткнул пальцем в Первин. – Почему находитесь на территории колледжа?

– Я была на трибунах в качестве приглашенного гостя. Потом меня позвали оказать помощь в сложной ситуации. – Первин пыталась говорить сдержанно.

– Крайне сомнительно, – отрезал незнакомец. – Я уже говорил с врачом и свидетелем, который первым оказался на месте преступления.

Он сказал «свидетель», а не «свидетели», и Первин решила его поправить:

– Насколько мне известно, свидетельниц было две. Лалита Ачария и преподавательница Рошан Дабу пришли туда одновременно.

– Все, хватит! Вы уже признали, что вам здесь нечего делать. Здесь вообще проблема с охраной. Давайте к выходу, вот сюда. – Он указал на галерею, которая, по словам мистера Грейди, была закрыта.

Спорить было бесполезно. Если этот хам из Имперской полиции, не он будет вести расследование. Первин обрадовалась, что он не спросил ее имя.

Мистер Гупта улизнул назад в часовню, а Первин торопливо зашагала по галерее к выходу из колледжа. Мистер Грейди соврал, сказав, что ему поручено никого не допускать в определенные места. Может, он боялся, что она поднимется по лестнице и что-то там увидит?

По пути к воротам Первин заметила, что тут и там ползают на коленях констебли и внимательно осматривают газоны и дорожки. Как оно и положено в случае столь загадочной смерти.

За воротами стояла запряженная лошадью муниципальная повозка. О повозку билась женщина в абрикосово-розовом сари, а низкорослый мужчина в хорошо сшитом европейском костюме и фете пытался ее оттащить.

Первин помедлила – не хотелось вмешиваться. Но возможно, это знакомые Френи или даже ее родня. Она подошла ближе:

– Вы знакомы с мисс Каттингмастер?

Мужчина вскинул голову и посмотрел на нее сквозь очки в роговой оправе, помутневшие от слез. Правой рукой он поправил фету и ответил на ее вопрос, заданный на гуджарати, на том же языке:

– Мы ее родители!

Тягостный миг, из-за которого так переживала Элис, настал.

– Мистер Каттингмастер, я вам сочувствую от всего сердца. Новость вам сообщили сотрудники колледжа?

Он подошел поближе и заговорил совсем тихо:

– Нет. Мы смотрели на процессию из клуба «Ориент». Услышали, что доктора Пандлея срочно вызвали в колледж. Решили пойти следом, потому что моя жена, – он указал на рыдающую женщину, – хотела увести Френи подальше от беды.

– Нам даже не позволяют на нее посмотреть! Откуда нам знать, что это она там, в повозке? – Миссис Каттингмастер сделала шаг назад, Первин стало видно ее исступленное лицо. Роста она была крошечного, но пухленькая, лет сорока, с золотисто-карими глазами, как у Френи. – На этой девушке коричневое сари. А Френи ушла из дому в зеленом!

Увидев ее горе, Первин почувствовала, что у нее самой слезы наворачиваются на глаза.

– Я уверена, что это Френи.

– А вы преподавательница? Знаете ее? Как вы могли такое допустить? – Мистер Каттингмастер схватился за живот и слегка согнулся, отчего стал еще меньше ростом.

– Я поверенный. Зовут меня Первин Мистри. На этой неделе ваша дочь приходила ко мне в контору. – Первин достала из портфеля свою визитку, протянула отцу Френи. Он взял ее дрожащими пальцами, засунул в карман пиджака. Костюм его был сшит просто отменно, туфли начищены до блеска. Ясно, что он приоделся по случаю праздника.

Возница – худой, с беспокойным выражением лица – стоял на почтительном расстоянии, а теперь жестом привлек внимание Первин.

– Что такое? – спросила она.

– Скажите им, что я повезу ее в морг клиники сэра Джи-Джи. Пытался уже им это объяснить, но они не хотят, чтобы мы туда ехали. – Возница еще раз посмотрел на миссис Каттингмастер, которая вернулась к повозке и громко читала молитву по усопшим.

– Это родители покойной. Если вы позволите им на нее взглянуть, у вас будут точные данные для опознания в морге, а у этих несчастных людей появится хоть какая-то ясность.

Возница неохотно вернулся к повозке и откинул ткань, скрывавшую Френи. Каттингмастерам едва хватило роста – пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть за край.

– Наша Френи. – Миссис Каттингмастер застонала, пошатнулась, муж зашел ей за спину, не давая упасть.

– Как так? – Мистер Каттингмастер поднял глаза к небу, а возница снова накрыл Френи. – Боже, как ты позволил такому случиться с нашей дивной дочуркой?

– Это ужасно, – произнесла Первин; слова резали ей горло.

– Френи нельзя… везти в морг! Не будет она там лежать среди… всех бомбейских покойников! – Миссис Каттингмастер задыхалась. – Я во второй раз такого не вынесу.

Первин догадалась, что она говорит о смерти их сына Дария.

– Мне прискорбно вам об этом сообщать, но по закону требуется произвести вскрытие, поскольку речь идет о внезапной смерти не от естественных причин. Всем нам необходимо понять, как именно это произошло. После того как коронер определит причину смерти, вашу дочь вам отдадут.

Мистер Каттингмастер ткнул пальцем в возницу:

– Обряд погребения необходимо произвести как можно быстрее, чтобы ее не забрал себе дьявол.

Лицо возницы потемнело от досады.

– Так, поехал я. Хватит тут валандаться!

– Хотите, я договорюсь, чтобы жрецы начали возносить молитвы? – спросила Первин.

– А вы сможете? – исступленно спросил мистер Каттингмастер.

– Разумеется, – подтвердила Первин. – Выбравшись отсюда, я сразу же пошлю уведомление в Дунгервади[18].

Возница уселся на козлы, щелкнул кнутом. Лошадь тронулась.

Миссис Каттингмастер побрела за повозкой, но тут подошел полицейский, англо-индус, и оттолкнул ее в сторону. Первин метнулась вперед и в последний момент подхватила женщину.

– Опять вы! – скривился полицейский.

Она узнала его по тону: тот самый сержант, который не дал ей вмешаться в дело Динеша Апте. Первин, пытаясь отдышаться, произнесла:

– Да. Скончалась девушка, я пытаюсь обеспечить ее родным право на опознание.

Полицейский отцепил латхи от ремня и злобно воззрился на Первин:

– Тут и так слишком много слез и завываний. Нужно очистить место преступления. И вы тоже ступайте. Не устраивайте новых беспорядков.

С сержантом, как и с надменным англичанином в кампусе, спорить было бессмысленно. Если ее арестуют, она тем более не сможет помочь родным Френи.

Первин отошла, заметила ярость в глазах мистера Каттингмастера.

– Давайте я помогу вам добраться домой. – Предложение она сделала, понятия не имея, где они живут и как она сможет помочь, не имея под рукой Армана с машиной.

– Нет. Помогите нам в агьяри. Мы сами доберемся. – Голос мистера Каттингмастера звучал рассудительно, он взял жену под локоть и повел прочь.

Первин корила себя за трусость – нужно было возразить этому полицейскому, – но она и так за несколько часов уже трижды пререкалась с представителями власти. Даже пятикратно, если считать мистера Атертона и Грейди.

От смятения она немного сбилась с пути, боковая улочка, которую она считала кратчайшим путем до станции Чарни, завела в тупик. Шагая обратно, Первин заметила троих мужчин возле какого-то дорогого с виду магазина. На голове у одного была шапочка Партии конгресса, он колотил кулаком в дверь, двое других размахивали латхи. Первин не успела даже вскрикнуть – стеклянная витрина разлетелась вдребезги. Осколки, сверкая бриллиантами, брызнули во все стороны. Первин подошла ближе и прочитала выведенную золотыми буквами вывеску: «МАГАЗИН МУЖСКОЙ ОДЕЖДЫ ГОТОРНА; ОСНОВАН В 1905 ГОДУ».

Сама она никогда не бывала в этом месте, а вот название слышала. Именно здесь работал отец Френи.

Горе и страх вдруг обернулись гневом. Может, эти вандалы считают себя участниками движения Гандиджи, однако их вождю убеждения никогда не позволили бы отдать приказ разрушать.

Да, у нее не хватило храбрости должным образом ответить англичанам, а вот соплеменников она не побоится. Первин втянула диафрагму и выкрикнула:

– А ну прекратите! Здесь люди тяжелым трудом зарабатывают себе на жизнь. Такие же индийцы, как и мы!

Один из погромщиков обернулся и пристыженно сделал шаг назад. Второй – помоложе, коренастый – поправил на голове шапочку Партии конгресса и глянул на Первин с вызовом. А третий вдруг замахнулся на нее латхи.

Они понимают, что их застукали, должны бы сбежать. Но они никуда не бегут.

Сердце у Первин заколотилось – трое молодых людей тут же отвернулись от магазина и с оружием наперевес припустили по улице к ней. Она попыталась сделать шаг назад, наступила на подол сари, оступилась. В тот же миг ее окружили. От троицы пахло потом и дымом, двое ухмылялись.

Первин мысленно сосчитала до трех, собираясь с мужеством.

– Братья, или вы не слышали распоряжения Гандиджи действовать исключительно мирным путем?

Самый рослый из трех плюнул в ее сторону:

– Я тебе не брат. Истинные патриоты против колонизации. А это магазин англичан!

– Вы, парсы, любите англичан! – прошипел его спутник. – Ты, небось, домой поспешаешь, выпить чаю с кексами?

– Я с вами говорю, во-первых, как индианка, а во-вторых, как парсийка. Многие из моих единоверцев борются за свободу. Вспомните Дадабхая Наороджи и Бхикаджи Каму! – Первин надеялась на то, что имена знаменитых парсов, борцов за независимость, переведут разговор в более конструктивное русло, но главарь шайки подошел еще ближе – его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от ее лица – и, оскалившись, посмотрел на нее сверху вниз.

– Будь ты патриоткой, пришла бы на костер. Что скажешь, дамочка? Ну-ка, поглядим, откуда твое сари. – Он потянулся, сбросил складку ткани с ее головы. – Чутия.

Ругательство, обозначающее женские гениталии. Но сквернословие ничто в сравнении с тем, что он дотронулся до ее сари. Первин отступила на шаг и сказала:

– Порядочные мужчины не прикасаются к женщинам. А сари мое спрядено женщинами из Гуджарата. Индийской выделки, как и ткань хади.

Он дышал ей прямо в лицо – дыхание жаркое, отдающее спиртным.

– Ну еще бы, ты себе что угодно можешь позволить. Что это там у тебя в портфеле? Денежки мужа?

Первин с первой же секунды поняла, что настроены они агрессивно. Ценного в портфеле было немного, но ей он был дорог другим – как символ полученного ею образования, ее работы, статуса женщины, которая больше чем просто девушка из хорошей семьи.

– Не трогайте меня! – взмолилась она и тут же увидела, что младшему все это не по душе. Однако двое других шагнули ближе, оттолкнули ее руки и потянули за край сари, надежно заткнутый за пояс. Первин громко закричала, поняв наконец, что ее собираются раздеть.

Ее объял ужас, и тут ее резко толкнули в сторону. Ладонь сжалась в кулак – выпускать портфель Первин не собиралась. Толкнул ее мужчина, парс, – их подошло сразу несколько, все в парадных белых одеждах. Однако, когда они схватились с ее обидчиками, с губ их начали срываться проклятия.

– Уходите! – крикнул ей один из них.

Первин, придерживая сари на груди, поспешила прочь. Ждала услышать за спиной шаги, но не услышала – мужчины слишком увлеклись потасовкой.

Первин бежала, пытаясь приподнимать повыше подол сари, чтобы не наступать на него сандалиями; портфель она держала перед собой. Каждый выдох будто когтями вырывали у нее из груди.

Шаг она замедлила, только завернув за угол и почувствовав себя в безопасности. В уголках глаз стояли слезы. Она оплакивала и саму себя, и Бомбей.

Оказалось, что станция Чарни закрыта. Поняла Первин это, увидев констебля и ряд деревянных барьеров. Полицейские усмиряли драки у входа.

Первин шла, пошатываясь, оглядываясь по сторонам, обходя группы людей, которые явно были готовы перейти от словесных перепалок к рукоприкладству. Некоторые убегали, но Первин прекрасно знала, что ни за что не пробежит два с лишним километра до Мистри-хауса.

Она почувствовала облегчение, когда узнала в одном из прохожих Наваза Вадью, поверенного лет семидесяти, жившего неподалеку от них на Брюс-стрит. Возница как раз подсаживал его в конное такси.

– Мистер Вадья! – выкрикнула Первин и устремилась к нему.

– Мисс Мистри. Рад вас видеть в столь знаменательный день. А где ваши родные? – осведомился он с улыбкой.

– Я здесь без них. И пытаюсь попасть на Брюс-стрит. Вы не могли бы… – Она умолкла, поняв, что сейчас расплачется.

– Прошу вас, садитесь. – Мистер Вадья жестом пригласил ее в такси. – Только поживее: возница говорит, что в некоторых районах беспорядки. И они могут распространиться!

– Я вам бесконечно признательна. – Первин поблагодарила бы мистера Вадью пространнее, если бы успела восстановить дыхание. Она уселась в экипаж, стараясь по мере сил привести в порядок свое сари – так, чтобы спутник не заметил, в каком она раздрае.

Мистер Вадья тянул шею, смотрел на дорогу:

– Здесь пока все тихо. Но сколько полиции! Кишат как муравьи. Хорошо, что их так много.

Через пятнадцать минут они добрались до Брюс-стрит, и мистер Вадья сказал:

– Вон ваш дурван[19] стоит снаружи. Мустафа всегда на посту.

– Да. На него можно положиться. – Первин еще раз поблагодарила мистера Вадью за его доброту и поднялась по ступеням на крыльцо, где ее ждал Мустафа.

– Вы вернулись, альхамдулилах![20] – При вознесении хвалы Аллаху голос Мустафы дрогнул. – В городе беспорядки. Мистри-сагиб позвонил из конторы строительной компании и очень разволновался, узнав, что вы не дома.

У Первин не хватило душевных сил вдаваться в подробности.

– Я очень рада, что вернулась. Станцию Чарни закрыли, но мистер Вадья привез меня на такси.

– Понятно. – Мустафа вгляделся в Первин и заметил: – У вас сари порвано. Что случилось?

Первин поплотнее запахнула на себе сари:

– Очень много народу на улицах. Я шла быстрым шагом, видимо, тогда это и случилось.

Мустафа покачал головой:

– Ваш отец прав: в городе небезопасно. Дороги, которые ведут мимо фабричного района, лучше не использовать. Отправляйтесь в гостиницу «Тадж», проведете там ночь вместе с отцом и братом.

Первин хотелось одного: принять дома ванну, смыть воспоминания об этих негодяях. А потом юркнуть под привычное одеяло.

– Я туда не хочу. В «Тадже» будет полно народу. Наверняка много англичан…

Голос Мустафы был непререкаем:

– Отец ваш сказал ни под каким видом не отпускать вас никуда, только в отель. Я поеду с вами на машине – в качестве охраны.

6

Перемена планов

Первин решила предпринять последнюю попытку. Сняла телефонную трубку в вестибюле, попросила соединить ее со строительной фирмой «Мистри и сыновья».

Ответила секретарша, позвала к телефону ее отца.

– Первин, слава богу! Никто не знал, где ты.

– Я, как и ты, была на параде. – Сейчас не время объяснять, какой страшный у нее выдался день. – Папа, я ужасно устала. Страшно подумать, что придется ночевать в отеле. Может, Арман довезет меня до дома какими-нибудь тихими улочками?

– В фабричном районе пожары, по городу бегают поджигатели. Слишком рискованно. – Отец говорил сурово.

Первин тут же подумала о том, куда могут направиться бунтовщики.

– А что мама и Гюльназ?

– Арман отвез их домой сразу после церемонии в амфитеатре. Я дозвонился до мамы, рассказал ей про беспорядки. До нашего возвращения они обе побудут у Банкеров.

Невестка Первин, Гюльназ, была родом из семьи, которая еще в XVII веке в Персии занималась оказанием банковских услуг, поэтому по прибытии в Индию они выбрали английскую фамилию Банкеры. Она и сейчас прекрасно им подходила. За восемьдесят лет, проведенных в Индии, Банкеры успели основать банк «Аполлон», имевший отделения в Бомбее и Пуне[21]. Гюльназ могла бы выйти замуж в семейство куда более состоятельное, чем Мистри, однако благодаря дружбе с Первин она еще в детстве начала бывать у них в доме и там приглядела себе Растома, который и в восемь лет был очень миловидным и обаятельным. Прямо на глазах у Гюльназ он, в силу своей прозорливости, дорос до руководящей должности в строительной фирме Мистри. В брак молодые люди вступили с обоюдного согласия обоих семейств, и, что самое главное, брак этот оказался счастливым.

– Может, нам лучше уехать подальше из города, если все беспорядки именно там? – не отставала от отца Первин.

– Я поговорил с начальником полиции. Ехать в Европейский квартал сейчас небезопасно. По мнению полицейских, это только начало беспорядков. По счастью, в город в связи с приездом принца стянули военных, они могут усмирить бунтовщиков.

– Понятно. – Первин сознавала, что отец прав. И еще он ни в коем случае не должен узнать о том, что случилось рядом с магазином Готорна, потому что в противном случае ей долго еще не позволят ходить по городу без сопровождения.

В ухе у нее загремел голос Джамшеджи:

– Скажи Мустафе, чтобы он открыл мою альмиру[22] на втором этаже, сложил в чемодан несколько костюмов на каждый день и один вечерний плюс лакированные туфли. Да, еще ночную сорочку и туалетные принадлежности. Ты сможешь сама собрать свои вещи?

– Ну конечно. – У Первин, как и у отца, был в Мистри-хаусе собственный шкафчик с выстиранной и отглаженной одеждой.

– Раз ты вернулась, я поеду выясню, что творится в отеле. Потом Арман заберет тебя из Мистри-хауса. Мустафа уже предупрежден, что должен будет поехать с тобой в качестве дополнительной защиты.

Первин попрощалась с отцом. Вспомнила свое обещание Каттингмастерам – поговорить со жрецом, написала короткое письмецо, положила в конверт, передала его Мустафе.

– На улицах опасно, но, может, кто-то согласится доставить это в Дунгервади? Супруги только что потеряли дочь и очень хотят, чтобы ее должным образом проводили в последний путь.

– Дочь?

Первин бросила на Мустафу грустный взгляд и произнесла имя, которое они обсуждали совсем недавно:

– Френи Каттингмастер.

– Девушка, которая приходила к вам в понедельник. Но как же так? – Морщины у глаз Мустафы стали глубже обычного.

– Я почти ничего не знаю, – прервала его Первин ради обоюдного блага. – Выясню все точнее после вскрытия. А пока нужно, чтобы за нее помолились.

Мустафа кивнул:

– Тут за углом работает Эрвард Фрамджи, а дом у него на Малабарском холме, рядом с кладбищем. Пойду узнаю, не возьмется ли он доставить. Если нет, отнесу сам.

Мустафа слишком настойчиво ее опекал, но как никто другой умел быстро и умело решать все проблемы. Первин поблагодарила его и пошла наверх, радуясь тому, что хотя бы одно дело, почитай, сделано.

Она зашла в изящную ванную комнату, отделанную зеленой плиткой, – пользовалась ею только она одна – и умылась, воспользовавшись двумя ведрами; прохладная вода и мыло прибавили ей бодрости. Вроде бы удалось смыть с кожи прикосновения тех негодяев, хотя и не забыть про их наглость. Эта травма и смерть Френи, в силу близости во времени, наложились друг на друга; какие-то подробности тонули в дымке, другие проступали с болезненной отчетливостью.

– Пора ехать, Первин-мемсагиб, – позвал Мустафа, когда Первин спустилась вниз, одетая в сари для приемов: фиолетовое, с блеском, из дорогой ткани пайтани[23], с золотыми пальмами на кайме.

Семейный шофер Арман открыл перед Первин дверь «Даймлера», но на лице его не показалось привычной улыбки. То ли он сам видел беспорядки в городе, то ли успел наслушаться от ее отца. Первин устроилась на заднем сиденье с портфелем, саквояжем и отцовским багажом. Мустафа – в руках у него была винтовка – сел впереди, рядом с Арманом. Посмотрел через плечо на Первин, вздохнул:

– Хотел бы я остаться с вами в отеле, помочь по мере сил. Но ваш отец считает, что за Мистри-хаусом необходим присмотр.

«Даймлер» катил по главным улицам города – зрителей на них не осталось. На тротуарах, точно каштаны после бури, валялись английские флажки.

– Удивительно, что никто их не подобрал. Можно же продать, хотя и недорого, – заметил Арман, отнимая руку от руля, чтобы указать на флаги, все еще висевшие на зданиях и фонарных столбах.

– Боюсь, ходить сейчас по улицам с английским флагом – значит напрашиваться на неприятности, – заметила Первин.

– Разве что ты несешь его, чтобы бросить в костер! – мрачно добавил Мустафа.

Арман ехал быстро, довольно скоро они свернули на Аполло-Бандер, где царила привычная суматоха – у резиденции Бомбейского яхт-клуба и отеля «Тадж-Махал-палас» выстроились наемные повозки и автомобили.

– Я выйду здесь, – сказала Первин, которая не любила ждать в очередях.

– Я не вижу вашего отца и брата, – удержал ее Мустафа. – Нужно подождать…

– Да как они разглядят машину? Перед нами еще десяток. Все будет хорошо! – Первин шагнула на тротуар, крепко держа в руке саквояж, обогнула кучку европейцев – они болтали и обнимались. На подходе ко входу в отель она миновала нескольких богато одетых парсов и детишек явно княжеской крови – в тюрбанах, украшенных драгоценными камнями, и сюртучках-акханах.

Мустафа последовал за ней, передал оба чемодана гостиничному носильщику в ливрее и приглушенно осведомился:

– Вы уверены, что больше вам мои услуги не понадобятся?

– Да, обещаю, что никуда не сбегу. Пожалуйста, будьте осторожны по дороге домой.

Первин попыталась сказать взглядом то, что здесь было неуместно произносить вслух: что Мустафа далеко не просто слуга, и, хотя он очень силен, она переживает, как бы с ним чего не случилось.

К стойке портье Первин пробилась не прежде, чем ее дважды оттолкнули англичане, пытавшиеся пролезть вперед. В первый раз она так опешила, что даже не смогла подобрать слов, но, когда то же самое повторилось, она пихнула нахала краем своего саквояжа и не двинулась с места.

Ну и неразбериха, подумала она: не только англичане, тут же и индийцы – торговцы всякими безделушками, местная аристократия и даже пес-грейхаунд, растянувшийся перед внушительной горой чемоданов с гербом какого-то махараджи.

До стойки из полированного дерева она добралась только через полчаса – за спиной у нее стоял какой-то англо-индиец. Стоило ей назвать свою фамилию, клерк кивнул:

– Вам регистрироваться не обязательно. Ваш отец уже забрал ключ от вашего номера. Триста пятый и триста шестой.

– То есть мой отец наверху?

– Не могу сказать точно. – Клерк уже смотрел ей за плечо, на следующего в очереди. – Коридорный проводит вас и поможет заселиться, если вашего отца нет на месте. Это весь ваш багаж?

– Мой сопровождающий уже передал багаж носильщику, – сказала Первин, слегка обиженная столь пренебрежительным отношением к ее изящному саквояжу от «Вюиттона». – В любом случае мы у вас только на одну ночь.

– Номера забронированы на больший срок, – натянуто произнес клерк. – Иначе нельзя, если вы бронируете номера-люкс во время общегородских праздников.

У кого-то, значит, праздник. У этих людей, с десятками чемоданов, в которых лежат элегантные наряды, шляпы и прочие причиндалы дней на пять светских приемов. А Первин только и надеялась, что беспорядки утихнут и она сможет вернуться домой.

Она встала в очередь к лифту – говорили, что это первый лифт в городе, работающий от электричества. Подъемный механизм изготовили в Германии – покойный мистер Тата с большим почтением относился к немецким механизмам. Именно в Германии самый знаменитый индийский бизнесмен и скончался в 1904 году по ходу визита.

Тяжко, наверное, пришлось его семье после его кончины так далеко от дома! Мысли Первин вернулись к Каттингмастерам – те-то как раз были совсем рядом, когда умерла их дочь. Но горе от этого стало лишь острее. Первин даже перестала досадовать на ночевку в отеле. В конце концов, они с отцом и братом вместе и в безопасности – да и за Гюльназ с мамой можно не переживать, они в надежной крепости, в доме у Банкеров.

Зазвенел колокольчик, возвещая о прибытии лифта, медные двери с изящным узором раскрылись. Изнутри хлынули хорошо одетые европейцы. Первин осталась ждать в стороне, пока последний пассажир покинет лифт, – и тут он, к полной ее неожиданности, к ней обратился:

– Мисс Мистри?

Потрясенная, она тем не менее узнала стройного молодого человека в очках в металлической оправе, с темно-каштановыми волосами чуть длиннее положенного.

– Мистер Сандрингем.

Колин Уайт Сандрингем был политическим агентом Индийской гражданской службы, в ведении которого находились дела независимого княжества Сатапур. Если не считать отца Элис, у Первин почти не было знакомых среди чиновников, однако некоторое время назад ее отправили в горы помочь Сандрингему разобраться с ситуацией, разрешить которую самостоятельно он не мог. Колин был необычным англичанином, ему очень нравилась служба в глуши, среди гор, и жизнь в старомодном бунгало. Первин сомневалась, что он добровольно согласился бы жить в «Тадж-Махал-паласе» посреди шумного Бомбея.

Появление Колина настолько выбило ее из колеи, что ноги будто приросли к полу. Мужчина, дожидавшийся лифта у нее за спиной, обогнул ее и случайно задел правую ногу Колина. Колин пошатнулся, и на ту секунду, которая ему понадобилась, чтобы снова поймать равновесие, Первин ухватила его за рукав.

– Ничего страшного! – объявил Колин, пожимая плечами. Она тут же пожалела о своем движении: ведь тем самым она напомнила Колину о его протезе, то есть поставила его в неловкое положение.

Первин жестом предложила ему выйти из толпы – они направились к столу в центре главного холла, на котором стояла пышная композиция из лилий и стрелиций. Композиция была высокая и вполне могла заслонить их от гостей, дожидавшихся лифта.

Колин подошел, и по приветливому выражению его лица Первин поняла, что прощена за свою незваную помощь. Он негромко произнес:

– Какая удача, что мы здесь встретились.

Первин никак не могла назвать этот день удачным. Произошла трагедия. Но эта случайная встреча хотя бы позволит ей отвлечься.

Колин продолжал, тихо и торопливо:

– Я надеялся, что вы приедете в Сатапур на церемонию передачи полномочий регенту. Не увидев вас там, заподозрил, что случилось что-то очень неприятное.

Грудь ей сдавило, говорить стало тяжело. Тем не менее она заставила губы зашевелиться. Одно хорошо – говорить она будет чистую правду:

– Мне пришлось отменить поездку в самый последний момент. У отца начался важный судебный процесс, на меня и на всю фирму обрушился огромный объем работы.

Рука Колина подобралась к композиции, он поправил скособочившуюся стрелицию.

– Это я понимаю – порой работа разрушает самые тщательно составленные планы. Но как, скажите, вы оказались в этом отеле?

– Мы с отцом и братом решили здесь переночевать из-за беспорядков.

Колин явно удивился:

– Каких беспорядков? Я слышал только о протестах на фабриках.

– Протесты распространились. Здесь мы в безопасности, но, по словам моего отца, пожар распространяется.

– Прискорбно это слышать. Вам, скорее всего, совсем сюда не хотелось. – Голос его звучал натянуто.

Как хорошо он меня понимает, подумала Первин.

– Да, здесь очень много народу, и все, похоже, приготовились праздновать целую неделю.

Колин помолчал, а потом произнес негромко:

– Мы могли бы немного поговорить в спокойном месте, а не спрятавшись за букетом?

Первин заколебалась. Она с радостью поговорила бы с ним подальше от чужих ушей. Но где? С одной стороны за холлом находился узкий проход с лавочками для туристов, в конце его – парикмахерская. Она произнесла совсем тихо:

– Идите за мной по главному коридору. Только, пожалуйста, на некотором расстоянии.

7

Обещание принца Эдуарда

Первин шагала по коридору, чувствуя, как у нее натянуты все нервы, но пытаясь изображать из себя благопристойную женщину, которая понятия не имеет, что за ней следует англичанин. Она прошла мимо парикмахерской и шагнула в альков, достаточно просторный для двоих. Колин остался снаружи, в проходе. Сказал ей:

– Вам со мной будет тесно.

– Спасибо. – Она ответила ему с улыбкой. – Как я уже сказала, здесь же, в отеле, мои отец и брат. А единственная женщина-поверенный в городе должна вести себя безупречно. Ну, рассказывайте. Вы приехали на празднества по поводу прибытия принца?

Он чуть помедлил с ответом:

– Не совсем.

– У вас в Бомбее какие-то деловые встречи? – Первин было любопытно, потому что в обязанности Колина как государственного служащего входило поддержание взаимоотношений с несколькими независимыми княжествами, расположенными далеко в горах западной Индии.

– Колхапурское агентство[24] тут ни при чем. – Колин понизил голос и добавил: – Я получил временное задание – оказывать принцу содействие по ходу его поездки.

– А почему именно вы? – Вопрос прозвучал грубовато, но Колин, похоже, не обиделся.

– Эдди учился в колледже Магдалины, мы были немного знакомы в первый университетский год, еще до войны. Он увидел мое имя в списке государственных служащих и попросил своего секретаря связаться с главой нашего агентства. Он хочет, чтобы его сопровождал кто-то из сверстников.

– Вам обоим по двадцать восемь лет. – Первин попыталась представить себе их обоих в колледже. – Он учился в Магдалине, а вы в Брейзноузе. Вы познакомились на лекции?

– На вечеринке, – ответил Колин. – Он услышал, как кто-то окликнул меня по фамилии. А у королевской семьи, как я понял, есть какое-то поместье в деревне под названием Сандрингем. – Говорил Колин скованно, будто понимал, что Первин настороженно относится к принцу. – Он спросил меня об этом, я ответил, что всю жизнь прожил в Лондоне, хотя, возможно, кто-то из предков и обитал в этой деревне.

– Парсы часто брали фамилии по месту жительства, – заметила Первин. – Значит, вы подружились благодаря общему происхождению?

Колин качнул головой:

– Это нельзя назвать дружбой. Но потом мы снова увиделись во Франции – он приехал с визитом в полевой госпиталь. Здорово было немножко посмеяться, вспоминая оксфордские деньки. Он пообещал, что после войны мы обязательно увидимся в каком-нибудь месте повеселее. Может, даже вспомнил это обещание, когда потребовал, чтобы меня включили в его свиту, – но этого я наверняка не знаю, мы с ним пока не разговаривали.

Первин помолчала, осмысляя услышанное. Нельзя возлагать все пороки колониализма на плечи одного Эдуарда. Зло зародилось куда раньше, на свет его произвели сразу несколько стран Европы, Англия не была единственной.

– Дружба между вами еще может возникнуть. Да и в любом случае у вас есть возможность благотворно повлиять на очень сложную ситуацию.

Колин пристально посмотрел на нее:

– Вот уж не думал, что эта поездка обернется нашей новой встречей. Подумать только – мы даже под одной крышей! И я очень рад, что проведу несколько дней в Бомбее. У меня есть собственные дела в Бомбейском азиатском обществе.

– А, ну конечно. Вы в нем состоите, хотя и не живете в городе, – вспомнила Первин. – А как идет работа над картами?

Вдали раздался удар часов, оба вздрогнули.

– Видимо, полшестого. – Колин через ее голову бросил взгляд в коридор. – Меня ждут на встречу другие, кого здесь разместили. Нужно ехать на какой-то прием на Малабарском холме. Я могу спросить, позволят ли мне привести гостью.

Первин совсем не хотелось ехать развлекаться.

– Не уверена, что это хорошая мысль.

– Ваши родные станут возражать? – спросил он настороженно.

Она резко ответила:

– Не только это. В городе неспокойно. Сегодня убили девушку. Не получится у меня улыбаться и раскланиваться, как будто все в порядке.

Он немного помолчал. А потом спросил с явной тревогой:

– Я не могу уехать, не узнав подробности. Вы знаете ее имя? Что именно произошло?

– Френи Каттингмастер, парсийка, восемнадцать лет, очень многообещающая студентка. В понедельник она пришла ко мне с вопросом, на который я попыталась дать ответ. Мне она очень понравилась. – Первин могла бы продолжить, но горло сдавило, а плакать на глазах у Колина не хотелось.

Колин шумно выдохнул:

– Очень вам сочувствую, Первин. Она погибла в беспорядках?

– Нет. – Первин тоже посмотрела на него, увидела в глазах сочувствие. – Френи обнаружили в парке колледжа Вудберн. Поблизости почти никого не было – все ушли на трибуны.

– Это убийство? – Он заговорил гораздо тише.

– Убийство, самоубийство – кто знает? Зрелище ужасное. Городской коронер проведет официальное дознание. Вот только со всеми этими беспорядками в городе, боюсь, у сотрудников морга работы будет больше обычного.

Колин сделал шаг назад, серьезно посмотрел на нее:

– Я на приеме буду слушать во все уши – вдруг проскользнет что-то по этому поводу.

– Большое вам спасибо. – Первин знала, что он не обманет. Он человек надежный, а его участливое отношение к смерти Френи напомнило ей о том, что не все британцы плохие люди, беда лишь в официальной политике касательно колоний.

А еще она вынуждена была напомнить себе, что, поскольку Колин чистосердечен и хорош собой, для нее он представляет большую опасность, чем обычный клиент. Ей ни в коем случае нельзя открыто выражать свои чувства – он сразу захочет большего. Поэтому, когда он как бы между делом спросил номер ее комнаты, она качнула головой:

– Не могу сказать. Я в одном люксе с отцом и братом. Они оба расстроятся, если к нам заглянет англичанин.

Колин зарделся:

– Я прошу прощения. В горах вы вели себя иначе.

Первин увидела, что какая-то постоялица – волосы у нее были замотаны полотенцем – разглядывает их сквозь стекло. Она бросила на даму возмущенный взгляд, та сразу отвела глаза. Первин же повернулась к Колину и тихонько сказала:

– Я веду себя как и всегда. И мне пора к себе в номер.

Он отступил на несколько шагов:

– Да, конечно. Ну, всего хорошего.

Первин чувствовала, что обидела его, но от того, что она будет и дальше здесь стоять, демонстрируя собственное смятение, лучше не станет. Она ответила – и тон ее казался жестко накрахмаленным, прямо как ее сари:

– Всего хорошего, мистер Сандрингем.

Толпа у лифта так и не рассосалась, и Первин решила подняться по роскошной витой лестнице. Ступеней там оказалось немало, и к третьему этажу она успела слегка запыхаться. Свернула в один из коридоров, и тут к ней подошел белый мужчина во фраке.

– Вы мисс Мистри? – У него оказался мягкий европейский выговор, какой именно, ей было не определить.

– Могу я спросить, как вы меня опознали? – Оставалось надеяться, что про их тет-а-тет с Колином уже не сплетничают по всей гостинице.

– Носильщик принес ваш багаж, причем уже довольно давно. Я открою вам триста пятый номер. Приятный во всех отношениях, с видом на море.

Дворецкий открыл дверь, за ней оказалась небольшая гостиная с кушеткой, усыпанной гобеленовыми подушечками, креслами с коралловой бархатной обивкой и письменным столом в стиле регентства, рядом стоял плетеный стул. Две двери вели в спальни, в одной из них стояли две кровати, рядом с ними – багаж ее отца и Растома, в другой – односпальная кровать и ее саквояж.

– Благодарю, что дождались меня, – сказала Первин, вспомнив, какая в отеле загрузка. – Вы не видели членов моей семьи?

– Видел, мадам. Ваш отец просил передать, что они пошли вниз выпить чаю.

Едва он договорил, в номер вошла худощавая блондинка с высоким шиньоном. Она была в черном форменном платье с белым кружевным передничком. Блондинка слегка поклонилась и спросила:

– Могу я помочь вам разобрать вещи?

Первин постаралась произносить слова отчетливо – подметила, что акцент у женщины не британский.

– Благодарю, но в этом нет необходимости. Я предпочла бы спокойно отдохнуть.

– А остальные? – Горничная бросила взгляд в открытую дверь спальни, где стояли вещи Растома и Джамшеджи.

– Им удобнее распаковать свои вещи самостоятельно. – Это прозвучало резче, чем ей бы хотелось, но еще не хватало, чтобы какая-то европейка рылась в их вещах. У отца в портфеле могут быть конфиденциальные документы, да и в чемодане тоже.

Блондинка, сохраняя полную невозмутимость, улыбнулась и отошла вместе с дворецким.

Первин выросла в доме, где работали слуги разных конфессий, но все они были индийцами. Было странно сознавать, что ее обслуживают европейцы и англичане. Невольно возникал вопрос: не считают ли европейцы унижением, что им приходится прислуживать индийцам? Судя по всему, клерк англо-индиец, которого она видела за стойкой портье, испытывал именно такие чувства. Или она после всех этих треволнений просто приписывает собственные ощущения людям, которые всего лишь пытаются честно делать свою обыденную работу?

Первин было не усидеть на месте, она вернулась в гостиную. Впервые с утра ей удалось остаться наедине с собой; самый подходящий момент, чтобы что-то записать.

Первин подошла к письменному столу, наполнила ручку чернилами. Открыла кожаную папку, на которой была вытиснена корона, достала оттуда лист писчей бумаги. Нужно было записать все, что произошло в Вудберне.

Первин проставила дату в верхней части листа и принялась записывать по памяти, начиная с выкриков Динеша, его последующего ареста и вплоть до ее изгнания с территории колледжа по указанию мужчины в котелке. Первин так сосредоточилась, что, только услышав привычное покашливание, догадалась о появлении отца.

– Ага. Добралась благополучно, – произнес Джамшеджи с облегчением. – А где же твой брат?

– Я его не видела. Дворецкий сказал, вы ушли вместе.

Джамшеджи повесил фету на вешалку у двери и пояснил:

– Ушли мы вместе, но потом расстались. Он хотел поговорить кое с кем из недавно приехавших – речь зашла о нападении на клуб «Бикулла». На парсов нападают по всему городу, обвиняя их в лояльности королю.

– А что ты сам об этом думаешь?

– Мне не больно-то хотелось видеть принца Уэльского. – Голос звучал размеренно, сухо. – При этом важно было отметить вклад Растома в строительство Ворот Индии. Ты же сама знаешь, его бизнес во многом отличается от нашего.

Первин кивнула. Когда Растом был маленьким, Джамшеджи очень огорчало отсутствие академических устремлений у единственного сына – с таким складом ума юристом не станешь. Зато у Растома были ловкие руки, и работать он начал рано, под чутким руководством дедушки Мистри.

Джамшеджи кривовато улыбнулся и добавил:

– Так что я аплодировал принцу, хотя в прошлом месяце сделал пожертвование на нужды Партии конгресса.

– Что? – Первин опешила. – Почему ты решил их поддержать?

– Вряд ли из-за ста рупий страна наша пойдет вразнос, – ответил ей отец, небрежно пожав плечами. – Но если эти люди убивают других людей, я не хочу иметь с ними ничего общего.

– День сегодня был очень страшный. – Первин медленно произнесла эти слова, пересела в одно из кресел. Ей очень хотелось отдохнуть. Джамшеджи, не дожидаясь ее просьбы, подошел ближе и сел напротив. Ему явно не терпелось услышать ее рассказ.

Первин набрала побольше воздуха в грудь и начала:

– Погибла молодая парсийка, моя знакомая. Ее звали Френи Каттингмастер.

Джамшеджи подался вперед, вгляделся в лицо дочери:

– Какой ужас. Ты уверена, что это правда?

– Уверена, потому что была там лично. Это произошло неподалеку от маршрута следования процессии.

Джамшеджи замер. Помолчал, потом произнес:

– Мустафа мне сказал, что ты отлучалась в город. Получается, ты отправилась смотреть процессию одна, хотя могла бы поехать в исходную точку вместе с родными?

Избегая глядеть отцу в глаза, Первин объяснила, как ее внезапно потянуло в колледж Вудберн, как Динеш Апте бежал за кортежем, как они с Элис бросились в кампус и обнаружили тем тело Френи.

– Что именно ты видела? – Джамшеджи говорил невозмутимо, будто опрашивал свидетельницу в зале суда.

– Френи лежала на каменной дорожке, как будто упала. Часть лица раздроблена. – Первин сглотнула, прогоняя тошноту. – Один из студентов пошел за полицией, другого я попросила привести врача-парса. Из клуба «Ориент» прибежал доктор Пандлей.

Джамшеджи кивнул:

– Бомана Пандлея я знаю. Хороший врач.

– Он сказал полицейским, что выпишет свидетельство о смерти. Я пошла в часовню, посидела там с Элис, а на выходе из колледжа встретилась с родителями Френи.

– Вот как? Так они были неподалеку?

– Да. Они наблюдали за процессией из клуба «Ориент». Понятное дело, оба были убиты горем. Я пообещала сообщить в Дунгервади, чтобы там начали молиться, дала им свою карточку.

Первин продолжила рассказ; густые, с проседью брови Джамшеджи сошлись к переносице. Похоже, на дочь он больше не сердился.

– Мне кажется, фамилия Каттингмастер мне знакома. Много ли людей с такой фамилией у нас в городе?

Рано или поздно придется ему все рассказать.

– В начале недели Френи приходила ко мне за консультацией.

– Понятно. – Джамшеджи вгляделся дочери в лицо. – Наверное, я заметил ее имя в нашем журнале, а вот клиентского договора с ней что-то не припомню.

– Я не стала его составлять, все ограничилось недолгим разговором, – пояснила Первин. – Она хотела знать, смогут ли, по моему мнению, ее исключить из колледжа, если она в знак протеста останется дома в день приезда принца.

– И что ты ей сказала?

– Сказала, чтобы она уточнила, подписывали ли они договор или известны ли ей письменные правила, регулирующие посещаемость. Еще я сказала, что она может остаться дома и сослаться на болезнь – так проще избежать конфликта. – Первин захлестнула жалость, и она прибавила: – Как прискорбно, что она так не поступила.

Джамшеджи поигрывал своим моноклем.

– Колледж – одна из архитектурных достопримечательностей на Си-Фейс-роуд. Полагаю, он достойным образом отремонтирован.

Первин подалась вперед:

– Ты думаешь, родные девушки могут подать на колледж в суд за причинение смерти по неосторожности из-за некачественного ремонта здания?

Джамшеджи отложил монокль, пожал плечами:

– Даже если здание в недолжном состоянии, вряд ли такое дело можно выиграть. В судах всегда благосклонны к учреждениям и фирмам, а не к истцам. А кроме того, ректор Вудберна, мистер Мак-Хью, – весьма популярный в Бомбее джентльмен.

То был редкий случай, когда Первин услышала светские новости раньше отца.

– На самом деле обязанности ректора временно исполняет другой человек, мистер Мак-Хью в отпуске. Исполняющего зовут Хорас Вирджил Атертон, он, похоже, здесь совсем недавно, даже подходящую одежду не успел купить. – Первин вспомнила шерстяной костюм. – Никогда не видела, чтобы человек так потел. Представляю, какое это потрясение – ты только заступил на должность, а тут такая трагедия.

Джамшеджи смотрел мимо дочери, в открытые окна, на океан. Помолчал несколько минут, потом заговорил задумчиво:

– Поскольку мистер Атертон здесь недавно, он наверняка не слышал про историю в Бомбейском университете.

– Да? А что за история?

Ее отец помолчал, потер подбородок:

– Смертельный случай – вернее, два. В 1890-е годы две студентки одна за другой выпали из часовой башни Раджбай на территории Бомбейского университета. Две очень странные смерти – и ни за одну из них никто не понес наказания.

Первин заинтересовалась сильнее прежнего:

– Почему?

Джамшеджи набрал полную грудь воздуха, словно готовясь к длинному рассказу, и только потом заговорил:

– Я тогда еще был совсем молодым юристом, но в клубе «Рипон» целый год только и разговоров было, что про эту историю. Как я уже сказал, обе девушки упали с большой высоты и разбились насмерть, с промежутком в несколько минут. Одна из теорий состояла в том, что они сами выбросились из часовой башни в главном здании, не стерпев позора – на них якобы напал неизвестный или неизвестные. Другие считали, что это преднамеренное убийство. Опросили очень многих молодых людей – и студентов, и работников, – дважды устраивали суд, но никого так и не осудили. – Тут в глазах у Джамшеджи появилось странное выражение. – Кстати, нынче тридцатая годовщина их гибели.

Первин медленно произнесла:

– Очень странно, что и Френи погибла точно так же. На самом-то деле люди падают и выпрыгивают из зданий каждый месяц, случается, что их оттуда выталкивают. Если судить по тому давнему делу, коронеру в данном случае очень непросто будет вынести вердикт.

Джамшеджи кивнул:

– Родители просили тебя о помощи?

– В принципе, нет, – призналась Первин. – Я представилась, дала им визитку, потому что чувствовала… своего рода ответственность, ведь их дочь приходила ко мне в начале недели.

Взгляд Джамшеджи вновь переметнулся с окна на дочь.

– А они об этом знали?

– Я упомянула, что виделась с ней в конторе. Подробностей не раскрывала.

Джамшеджи шумно втянул воздух:

– Ты этими словами могла дать им повод в чем-то тебя обвинить.

– Но я же не посоветовала ей пойти в колледж. Говоря конкретно, предложила остаться дома, сославшись на плохое самочувствие. Она бурно возражала против этого, сказала, что не хочет обманов.

Джамшеджи серьезно посмотрел на дочь:

– Тебе необходимо это записать. Ты этим и занималась, когда я пришел?

– Мне нужно было прямо тогда все зафиксировать. А сейчас я записывала, что случилось с момента моего прихода на трибуны у колледжа. На случай, если мы будем содействовать Каттингмастерам. Я чувствую себя за них ответственной. – Первин помолчала. – Не хочу, чтобы Френи так же обделили правосудием, как и тех девушек, упавших с часовой башни.

– Совершенно согласен. – Джамшеджи нахмурился. – Если дознание и полицейское расследование зайдут в тупик, мы можем попробовать добиться, чтобы родителей выслушали в другом суде.

Первин обрадовалась перемене в настроении отца:

– Ты мне поможешь?

– В обычном случае я был бы только рад представлять интересы такой семьи. Но пока в этой истории столько темных пятен. – Джамшеджи поднялся на ноги. – Из уважения к Каттингмастерам я буду наблюдать за твоими действиями. Согласна?

– Разумеется. Мне завтра написать Каттингмастерам записку?

– Давай сегодня не будем думать про завтра. Ты долго тут просидела со своими переживаниями. Тебе нужно поесть.

8

Признания на рассвете

Через час официант принес Первин тарелку сэндвичей с курицей и чатни, ананасное пирожное и чайник чая дарджилинг. Первин вдруг обнаружила, что страшно проголодалась, несмотря на все свои тревоги – скорбь по Френи, беспокойство за маму и Гюльназ. Ей мучительно было думать о том, что они, как и она, могут стать свидетелями беспорядков. По счастью, они были не в одиночестве, а с родными Гюльназ.

Поужинав, Первин спустилась вниз. В лобби, как и прежде, было очень людно, к трем телефонным будкам в соседнем холле выстроилась длинная очередь. Попасть в одну из них Первин удалось лишь через полчаса, она сняла трубку и попросила оператора отеля набрать номер резиденции мистера Л. М. Банкера. На том конце ответил слуга и пошел звать маму Первин.

Голос Камелии Мистри звучал, как всегда, спокойно:

– Здравствуй, доченька. Ты где?

– В отеле «Тадж-Махал». Папа не хотел возвращаться домой – путь-то лежит через фабричный район.

– Да, он мне уже позвонил, и я одобрила его решение. Лучше оставайтесь в Европейском квартале, пока эти гунды[25] не утихомирятся.

– А как у Банкеров?

– Они побаловали меня отличной едой, выделили прекрасную комнату; ну и, разумеется, ужасно рады, что Гюльназ хоть на одну ночь вернулась под родной кров. Уверена, что я бы прекрасно переночевала дома и без папы, но Гюльназ так сюда рвалась – я не смогла ей отказать.

Первин и рада была бы не переживать, но она прекрасно знала, что парсийская колония Дадар – единственная община зороастрийцев в Бомбее, не обнесенная стенами.

– В районе видели бунтовщиков?

– Нет, да они и не смогут сюда попасть. На улицах полицейские патрули, там же самые крепкие наши парни. Наслаждайся «Таджем», а за нас не переживай, – успокоила мама Первин.

– Никогда еще не видела здесь такой толпы. То, что папа нашел нам номер, просто чудо.

– В былые дни очень помогало то, что дедушка был другом мистера Таты, но дедушки больше нет; видимо, Растом использовал свои связи. Он же строит Ворота поблизости, часто приглашает в отель деловых партнеров на ленч или чай. Растому понравился ваш номер?

– Я брата пока не видела.

– Нашел себе очередное дорогое развлечение, – ласково усмехнулась Камелия.

Какой-то бизнесмен стоял, прижавшись всем лицом к стеклу телефонной будки. Первин поняла, на что он намекает. Она пожелала маме спокойной ночи и вышла.

Часы показывали десять вечера, и, дожидаясь лифта, Первин обвела взглядом гостиничный холл. Толпа успела поредеть примерно вполовину – видимо, многие постояльцы уехали, как и Колин, в Дом правительства. Первин рассудила, что, если полиция сочтет обратный путь небезопасным, все они останутся в правительственной резиденции, пока не утихнут протесты.

Незачем тревожиться за Колина – и тем не менее она тревожилась.

Кровать в английском духе, под балдахином, с большими мягкими подушками и пухлым матрасом, разительно отличалась от ее кровати дома. Вместо накомарника высокие стрельчатые окна были затянуты сеткой, как и в доме у Хобсон-Джонсов. Это было по-европейски, и в результате кровопийцы вообще не попадали внутрь. Впрочем, одному комарику удалось преодолеть все препятствия, и из-за его зудения уснула Первин далеко не сразу.

А потом ей приснился сон. Снова утро, она идет по набережной Кеннеди. Вдоль улицы стоят трибуны, однако на них никого. Почему? Ведь должен прибыть принц! Первин вгляделась и увидела: на трибунах сидит один-единственный человек. Френи, во всем белом – как одеваются в храм. Френи окликнула Первин, та попыталась к ней подбежать, но ей мешало сари. Френи показывала ей книгу, и, несмотря на разделявшее их расстояние, Первин как-то поняла, что это свод правил колледжа Вудберн. И тут между нею и Френи вдруг появились профессор Гупта, мистер Грейди, достопочтенный Салливан и мистер Атертон. А потом – человек в сером костюме и полицейский сержант, которого она видела рядом с повозкой.

И как дать Френи нужный совет в их присутствии?

Неожиданно подъехал принц Уэльский – на машине, не в карете, причем он сам сидел за рулем. Машина мчалась все быстрее, и Первин, к ужасу своему, заметила, что принц хохочет как ненормальный. Машина все ускоряла ход, и Первин вдруг поняла, что принц направляется к ней. А сама не могла сдвинуться с места.

– Эй, эй! А ну, не плачь!

Кто-то тряс ее за плечо, вытягивал из кошмара обратно в явь. Она в гостинице, в комнату вливается свет, голубовато-серый, предутренний.

На краю ее кровати сидел Растом, все еще держа ее за плечо. В комнате крепко пахло виски.

– Это просто сон. Кончай плакать, а то папа решит, что к нам вор вломился! – Растом не вполне отчетливо произносил слова.

Первин шумно выдохнула:

– Ужасный сон. Меня едва не сбил на машине принц Уэльский.

Растом снова похлопал ее по плечу и пошутил:

– А я думал, машины снятся только мне. Да ты не переживай, все хорошо и уже почти утро.

Первин нащупала выключатель ночника, чтобы лучше видеть брата.

– Ну у тебя и видок! На щеке засохшая кровь… и на руке тоже! – Она отшатнулась. – Ты с кем-то подрался?

– Ш-ш-ш! – шикнул на нее Растом. – Не твое дело. Я бы вообще не стал к тебе заходить, если бы ты не плакала!

Но Первин не могла это так оставить.

– Ты что, вернулся домой, чтобы защищать Дадар?

– Нет. В колонии все спокойно. Мне это Гюльназ сказала. Говорю тебе, не переживай.

– Почему же у тебя такой вид, будто ты ходил в доки и дрался с матросами?

Растом прищурился, встал, убедился, что дверь, разделяющая комнаты, плотно закрыта. Вернулся и встал у кровати, переминаясь с ноги на ногу.

– Даже не знаю, говорить тебе или нет.

Растом давным-давно не делился с ней ничем сокровенным, хотя в детстве они и были очень близки. И Первин вдруг поняла, что скучает по этой близости.

– Я никому не скажу.

– Ну ладно. – Он судорожно выдохнул. – Начну с самого начала, когда мы ждали прибытия принца. Журналисты со всего света бомбардировали меня вопросами про памятник. Кто-то пошутил, что индийцам не стоит его достраивать, пока они не обретут независимость, и уж я нашелся, что ему ответить. Через несколько часов я случайно встретил того же американского репортера в гостиничном обеденном зале: мистер Джей Питер Зингер, сам себя называет Джей-Пи.

– Вот уж не думала, что американцы заинтересуются визитом принца. Они же сами когда-то боролись против британского правления.

– Верно, – согласился Растом. – Но та война была очень давно. Джей-Пи – мой ровесник, из Калифорнии, работает в газете, которая называется «Сан-Франциско кроникл».

– Ну а у нас есть «Бомбей кроникл»! – заявила Первин.

– Да, но в нашей газете я что-то не читал статей критической направленности, а он мыслит именно так. В общем, когда мы снова встретились в отеле, он уже успел прослышать про беспорядки и просил моего совета – как бы ему проехаться по городу, чтобы написать репортаж. Сказал, что такси не найти.

– Поскольку общественный транспорт не работает, на такси огромный спрос, – пояснила Первин.

– Совершенно верно, – кивнул Растом. – Я нашел только одного водителя – Армана.

Вот теперь Первин поняла, почему Растом не хотел рассказывать ей, что случилось.

– Но папа не разрешает ему возить посторонних.

Растом икнул:

– Именно поэтому я сам поехал с Джеем: именно я сказал Арману ехать к главному полицейскому участку. Арман знает много путей к полицейскому участку, ведь это часть папиной работы. Он не возражал.

– Только потому, что мы его работодатели и он обязан исполнять наши прихоти. – Первин вспомнила, как сильно нервничал Арман, когда вез ее в отель.

– Выехали мы в семь, я не сомневался, что успеем вернуться к ужину. В полицейском управлении никаких сведений получить не удалось – начальство отчалило в Дом правительства на какую-то вечеринку. – Растом заговорил еще тише, точно боясь, что отец услышит сквозь закрытую дверь. – Джей-Пи пытался выяснить, правда ли, что убили какую-то студентку, дежурные ответили, что имя назвать не могут. Джей-Пи сказал мне, что имена в полиции обычно отказываются называть, если случилось что-то уж совсем нехорошее.

– Или если еще не поставили в известность членов семьи, – поправила брата Первин, которой не хотелось говорить про Френи. – Так твой приятель узнал, что ему было нужно?

Растом покачал головой:

– Джей-Пи не получил подтверждений того, что имели место убийства, тогда он спросил про аресты. Капрал не стал отрицать, что в городе произошли беспорядки, и сказал, что, если мы хотим узнать подробности, нам нужно съездить в участок на Карнак-стрит.

– И вы поехали?

– Да мне его было не остановить! – попытался выгородить себя Растом. – К этому моменту уже Джей отдавал Арману распоряжения, что делать дальше.

Первин решила, что это явное преувеличение. Брат, видимо, пытался составить складное повествование, чтобы потом поведать друзьям, как он катался по городу с американским газетчиком.

– Пока ехали, видели, что во многих магазинах, где продают европейские товары, разбиты витрины. Повсюду шастали всякие бадмаши[26] и гунды. Мы попались одной банде на глаза. Видимо, они увидели в окошке иностранное лицо Джея.

Или лицо Растома – состоятельного парса.

– Вы повернули обратно?

– Нет, Арман мчался как демон, мы добрались до этого полицейского участка. Туда уже подтянулись другие репортеры, а еще внутри была куча людей в наручниках.

– Погромщиков? – Первин подумала: а может, арестовали и тех, что при ней громили магазин.

– Судя по воплям, там были и погромщики, и обычные воры. В результате нам удалось взять короткое интервью у начальника участка. А снаружи нашелся очень разговорчивый констебль, я переводил для Джея с маратхи на английский.

Первин впечатлила вовлеченность брата.

– В полиции имеют представление, какая часть города в опасности?

– Как минимум четверо погибших, многие получили увечья. Джей этим удовлетворился и решил ехать в отель – писать заметку. Мы и поехали, но нарвались еще на одну толпу. Наша машина оказалась единственной на дороге, они кинулись на нас, кидали камни.

– И тебе досталось. Очень сочувствую, Растом. А что мистер Зингер и Арман?

– У Армана порез на предплечье, но он куда сильнее переживает из-за трещины на лобовом стекле. Джею-Пи я велел лечь на пол – у него ни царапинки, но он все время требовал, чтобы я описывал ему, что происходит.

– Очень предусмотрительно с твоей стороны, – похвалила Первин. Она не стала добавлять, что ехать в одной машине с человеком европейской внешности, которого легко принять за англичанина, было очень опасно.

– Когда мы вернулись в отель, Джей-Пи умчался к себе в номер и давай стучать на пишущей машинке. Собирался отправить сообщение телеграфом. Его поместят в завтрашней газете.

– А Арман поехал обратно в гущу событий? Ты подверг его большому риску.

– Он был сильно потрясен, – признал Растом. – Я дал ему денег на гостиничный номер поблизости, но он сказал, что Мустафа позволит ему переночевать в Мистри-хаусе.

Там, где хотела ночевать Первин.

– Ты сообщил папе, что машина повреждена?

Растом покачал головой:

– Папа крепко спит. Не хочется будить его плохими новостями.

– Но ты делал полезное дело. Он не осудит тебя за то, что…

– Даже если он и не разорется – а он наверняка разорется, – не видать мне в ближайшее время его машины.

– Про лобовое стекло он всяко узнает, – заметила Первин.

– Арман обещал сделать для меня все возможное. – Растом помолчал. – Ладно, пойду умоюсь, пока все не встанут.

Первин подумала:

– Не ходи. Напугаешь кого-нибудь своим видом.

Мужская и дамская ванные комнаты находились на пересечении двух коридоров, где располагались номера; завернувшись из соображений приличия в большую шаль, Первин отправилась туда, прихватив пару чистых полотенец. На пути ей то и дело попадались тела – множество слуг крепко спали на ковриках под дверями номеров своих хозяев. У некоторых имелись одеяла, у других нет.

Первин прекрасно знала, что богатые люди путешествуют в сопровождении слуг, но что эти слуги в буквальном смысле валяются по ночам в гостиничных коридорах, увидела впервые. Порадовалась, что Мустафа не поехал с ними, – ей было бы мучительно сознавать, что их величавый домоправитель поставлен в подобное положение, тем более что он привык спать в удобном гамаке, причем длиннее обычного – под его рост.

Дамская комната оказалась безупречно чистой, с мягким электрическим освещением; Первин воспользовалась ею по назначению, потом выпила воды, намочила полотенца и отправилась обратно – приводить брата в порядок.

– Спасибо, – сказал Растом, когда Первин осторожно смыла ему кровь с лица. – Да, Гюльназ лучше вообще ничего не рассказывать. Она сейчас такая нервная.

Первин обдумала его слова – с Гюльназ она встречалась каждый день и ничего такого не заметила.

– Ты хочешь сказать, что она ждет ребенка?

Растом тихо ахнул, будто сестра его шокировала. Чуть помедлив, ответил:

– Столько лет ничего не получалось – и вот мечта наша близка к осуществлению.

Первин окатила волна счастья – прекрасная новость и прекрасное доказательство силы ее интуиции.

– Я знала, что это случится! На каком она месяце?

– Примерно на пятом. Малыш родится в апреле.

– Мне просто не терпится стать теткой. – Первин улыбнулась брату в темноте, понимая, что он только что открыл ей еще одну весомую причину того, почему Гюльназ и Камелии лучше переночевать дома, в колонии.

Растом на цыпочках ушел к себе в комнату, Первин снова легла, но сон не шел. Ее брат, удачливый во всех делах, скоро еще и станет отцом, Гюльназ – матерью, а она – тетей.

1922 год положит начало новому поколению их семьи. Кроме того, судя по этому ночному разговору, у них с Растомом складываются новые отношения: в них больше теплоты и взаимной терпимости, несмотря на политические разногласия.

Тем не менее к радости по поводу скорого рождения долгожданного младенца примешивалась грусть. Беспорядки в городе возвещают непростое будущее. Какие опасности и невзгоды ждут нового отпрыска семейства Мистри?

9

Противостояние

В седьмом часу Первин проснулась от назойливого карканья. Сообразила, что все-таки провалилась в сон после разговора с Растомом. Вороны не унимались, она вылезла из великолепной кровати и подошла к высоким окнам, чтобы их отогнать.

Черные крылатые толстухи полетели навестить ворон на ближайшем балконе, а Первин невольно стала гадать, одна это семья или нет. Из романов она знала, что появление ворон может также возвещать об убийстве, а это совсем ни к чему. Известно также, что питаются эти птицы решительно всем, от рыбок и мышей до объедков. Грызуны и вороны сыграли прискорбную роль в распространении бубонной чумы, которая обрушилась на Бомбей в конце 1890-х годов.

Именно из-за этой заразы те, кому это было по средствам, уехали из центра и обосновались в местах повыше. В результате начался бум строительства новых районов, таких как Кафф-Парад, Кемпс-Корнер, Кумбала и Малабарский холм.

В 1915 году фирма «Мистри и сыновья» получила подряд на строительство жилых домов к северу от города – там решили основать колонию для состоятельных парсов. Осознав все выгоды этого места, брат Первин убедил отца совместно вложить деньги в участок земли, где впоследствии и был построен семейный дуплекс.

Растом жил в правой части дуплекса, там имелось четыре спальни. Родители Первин – в левой, с той же площадью и планировкой, только на месте одной из спален устроили библиотеку. Здесь дополнительных жилых комнат не требовалось – детей уже не прибавится.

Глядя в окно на Аравийское море, Первин думала про те четыре года, что прошли с момента, когда ей присудили раздельное жительство с мужем, Сайрусом Содаваллой, за которого она так неосмотрительно вышла замуж вопреки желанию родителей в возрасте восемнадцати лет. Прожив в этом катастрофическом браке полгода, Первин сбежала от мужа и могла лишь благодарить судьбу за то, что родители пустили ее назад к себе в дом и позволили использовать девичью фамилию.

Парсийский брачный суд отказался расторгнуть брак – в результате Первин оказалась в том же чистилище, что и кружащие в небе вороны. Она могла жить нормальной жизнью в качестве дочери своих родителей, могла стать тетушкой детям Растома и Гюльназ, но никогда ей теперь не выйти замуж, не построить собственной семьи.

Муж Первин, с которым она больше не общалась, страдал неизлечимым заболеванием, и вот уже несколько лет родители выхаживали его в Калькутте. Первин знала, что и сами Содавалла, и все в их кругу считают ее бессердечной женщиной, бросившей супруга в беде. Тем более что замуж за него она вышла по собственной воле. Почти никто не знал об издевательствах и изменах, которых столько было за их краткий брак.

Двойной скандал – ее замужество по любви, а потом уход от мужа – сильно сотряс семейство Мистри. Поэтому теперь Первин приходилось проявлять особую осмотрительность при общении с мужчинами. И если сесть в одно такси с пожилым человеком вроде мистера Вадьи еще было можно – в силу его возраста и дружеских отношений с ее родными, – то из-за разговоров с англичанином в отеле могли поползти неуместные сплетни.

Зачем ей рисковать? Ей очень нравилось поприще поверенного. Прорабатывая контракт на аренду недвижимости или решение делового спора, она способствовала строительству Бомбея. Ее чувство долга перед родным городом было почти так же сильно, как и чувство долга перед семьей.

Глядя вниз на променад рядом с гаванью, Первин заметила нескольких человек, вышедших на раннюю прогулку. В этом районе, безусловно, было безопасно – и когда еще у нее появится возможность погулять вдоль берега Аравийского моря?

Первин быстренько оделась, умылась, оставила на столе записку о том, что вышла погулять, но вернется к завтраку в половине девятого.

Сама спустилась вниз на лифте, радуясь такой самостоятельности.

За стойкой портье стоял тот же англо-индиец, который раньше ее регистрировал; он прочистил горло:

– Мадам, могу я спросить, куда вы направляетесь?

Ее задела его назойливость.

– На прогулку.

– Одна? – спросил он с нажимом.

Она дала выход раздражению, ответив не менее резко:

– А постояльцам-мужчинам вы тоже задаете этот вопрос?

Портье расправил плечи и бросил на нее презрительный взгляд:

– Мы предупреждаем всех гостей, что наши дурваны охраняют только территорию рядом с отелем. При нынешнем положении дел в городе мы рекомендуем всем оставаться в их поле зрения.

Эти слова напомнили ей о том, что произошло накануне: незнакомые мужчины сперва рассматривали ее, потом бросились в нападение. Первин слегка запрокинула голову, чтобы смотреть портье прямо в глаза, и сказала:

– Я просто пройдусь по променаду, посмотрю на море.

– На участке, где стоят скамейки, вы в безопасности.

Сильны ли были беспорядки прошедшей ночью? Первин взглянула на стопку газет на стойке. Выбор был велик, не только «Таймс оф Индия» и «Интернэшенел геральд».

– Газеты бесплатные?

– Да. Коридорный принесет их в номер вашего отца в течение получаса.

– Скажите… а могу я одну взять прямо сейчас?

Портье приподнял брови, будто сама мысль о том, что женщина может читать газеты, показалась ему неподобающей. Но тут, видимо, вспомнил девиз отеля – «Гость ваш Бог» – и кивнул:

– Разумеется, мадам.

Первин взяла свежую «Таймс оф Индия» и «Интернэшенел геральд» и пошла к морю.

Вчера, когда она приехала, вокруг царила суета, она не успела оглядеться, зато теперь гавань раскинулась перед нею во всю ширь, поблескивая в свете раннего утра. Самые разные суда уходили в море, в основном за уловом. Ворота Индии – монумент, возведенный к приезду принца, – все еще были украшены лентами и гирляндами; некоторые, впрочем, оторвались и хлопали на ветру.

Первин прошла немного к югу и устроилась на скамейке с видом на гавань. Если вытянуть шею, видно «Ринаун». Громада крейсера выглядела зловеще. Первин стала гадать, простоит ли он здесь все четыре месяца пребывания принца в Индии или уйдет, чтобы доставить принца в Калькутту. Мустафа наверняка уже в курсе.

Первой Первин раскрыла «Интернэшенел геральд», увидела, что там опубликованы новости двухдневной давности. Отложила газету на потом, просмотрела первую страницу «Таймс». Передовицы всегда помещали в центре, немного ниже шапки. На сей раз это был красочный рассказ о торжественной встрече принца: были перечислены имена всех князей, приехавших засвидетельствовать свое почтение, описаны безупречный военный мундир и все медали его королевского высочества, приведена приветственная речь мэра Сэссуна и обращение короля, которое Эдуард зачитал вслух. Упоминаний о беспорядках, равно как и о гибели людей, в статье не оказалось.

Первин подумала: наверняка репортер-американец, ездивший по городу с Растомом, поведает все в куда более драматическом ключе. Уж он-то видел гнев обычных индийцев. Тем не менее, понимая, насколько важно рассказать правду, Первин сознавала, что в подробных описаниях беспорядков борцы за свободу могут предстать обычными хулиганами.

Радоваться и гневаться, творить добро или зло способен каждый. Вопрос в другом: готова ли она на жестокость? Первин знала: если Френи действительно убили, она бы очень хотела, чтобы сотворивший это зло утратил право ходить по земле Индии.

Первин дочитала статью, сложила газету. Услышала звук шагов, стремительно обернулась. В первый момент ей предстала лишь вспышка цвета: на одном из подошедших был пламенно-алый наряд, на другом – лазурно-голубой. Два индийца, явно очень состоятельных, неспешно шествовали по променаду. Когда они приблизились, от самоцветных брошей, приколотых к накрахмаленным тюрбанам, полетели разноцветные сполохи. Первин внезапно почувствовала тошноту, хотя в желудке и было пусто. Что будет, если они заметят ее?

Двое незнакомцев – явно представители знати – продолжали прогуливаться, один указывал на «Ринаун», другой мрачно покачивал головой. Им, видимо, не очень-то хотелось ехать в Бомбей, но с приказами правительства не поспоришь. У них не было ни малейшего желания беспокоить молодую женщину, сидевшую в одиночестве; она же чувствовала, что разум ее играет с нею в странные игры – на нее накатила та же волна паники, что и перед магазином Готорна.

– А вы ранняя пташка.

Первин повернулась, узнав голос Колина Сандрингема – в нем слышалась легкая хрипотца. Видимо, провел на ногах всю ночь – о том же говорили черный фрак и атласный цилиндр.

– Не так уж и рано. А для вас скорее очень поздно, – поддразнила его Первин.

– Могу я к вам присоединиться?

Первин понимала, что их беседу могут истолковать превратно. Но ведь сейчас они не внутри отеля, а ей очень хочется услышать о том, что произошло в Доме правительства. Она не слишком уверенно произнесла:

– Вы не могли бы сесть на скамейку справа от меня? Так мы тоже сможем поговорить.

– Ну прямо два шпиона, передающие друг другу сведения. – Колин сел на ту самую скамейку, поудобнее пристроив правую ногу.

– Ну вы же специально меня нашли. Так что рассказывайте, что было на приеме. – Первин свернула газету, которую читала, и улыбнулась Колину.

– Действо было масштабное, – начал он, в подтверждение своих слов раскинув руки. – По подсчетам – три тысячи человек. Мне уже через час только и хотелось, что сбежать, но уйти удалось только в половине седьмого – гостей были толпы, а официальных автомобилей всего ничего.

– Долго же вам пришлось ждать. Принц, полагаю, очень устал, сразу-то после морского путешествия.

– Его королевское высочество отбыли еще до полуночи. У него на сегодняшнее утро намечена игра в поло. А вы же знаете, мне всегда неприятно слышать, будто я из-за ноги не способен делать то, что способны делать другие. – Первин кивнула, немало удивившись такой откровенности. – Сегодняшнее утро – один из немногих случаев, когда я только рад, что могу улизнуть под благовидным предлогом. Только поло мне и не хватало.

– Ну не надо. Я же видела, что вы часами сидите в седле, – саркастически заметила Первин.

– Ну, а нынче утром я очень устал. – Колин зевнул во весь рот. – Да и потом, какой мне интерес играть в игры? Я видел, как лошади погибают и на передовой, и на поле для поло. Ни тому, ни другому нет оправдания.

– Вы очень трепетно относитесь к животным. – Первин решила сменить тему. – А вы не видели на приеме мою подругу мисс Элис Хобсон-Джонс?

– Видел. – У Колина на лице появилась озорная улыбка. – Я сразу ее узнал, потому что из женщин она была в зале самой высокой. Она очень гордится тем, что теперь преподает математику. Сказала мне, что в Британии ей никогда бы не позволили учить студентов-мужчин.

– И мужчин, и женщин. В колледже Вудберн с момента основания введено совместное обучение, – уточнила Первин.

Колин кивнул и продолжил:

– Она поинтересовалась, где мы с вами познакомились, и я успел почти до половины рассказать ей историю приключений в Сатапуре, но тут объявилась ее маменька, леди Хобсон-Джонс, и перехватила нить разговора. По ее мнению, преподавание очень утомляет ее дочь.

Первин фыркнула: