Читать онлайн Экспат

Экспат

Не надо переворачивать камни, если боишься смотреть на тварей, живущих под ними.

Джанет Фитч, «Белый олеандр»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Начало

Снег был даже не пушистым, а каким-то воздушным, щедро приправленный сладким утренним солнцем.

«Shit! Ну, надо же, даже снег у этих козлов другой!» – беззлобно подумал Миша, сидя на плывущем над склоном подъёмнике и болтая пудовыми от лыж и ботинок ногами. Рядом захлёбывалась в трубку жена, делясь последними австрийскими новостями с подругой. Она была особенно хороша в своей купленной перед отъездом девчачьей шапочке с помпоном, не броской, но стильной и, главное, брендовой куртке, и красных пролетарских штанишках.

Гора сверху напоминала муравейник. В снежном облаке летели вниз надменные корифеи; скользили по снегу, как по волнам, юные, безбашенные сноубордисты; неуклюже петляли новички. Но особенно впечатляли дети. Группками штук по 8-10, во главе с квохчущим инструктором, эти прилежные клопики в шлемах и жёлтых жилетах, неизменно вызывали чувство, которое даже не склонный к сантиментам Миша признал умилением. Он подумал о своих девчонках, оставленных с тёщей в Москве. «А ведь в следующем году их уже вполне можно ставить на лыжи. Господи, как же время-то летит…».

Вечером, уставшие, немного осоловевшие после сауны и сладковатого местного пива, по-детски, счастливые, они бродили по крошечному, почти игрушечному, городку. На тёмного дерева, альпийских фасадах домов, украшенных резными ставенками и рюшастыми занавесками, будто застыли слегка придурковатые, но добрые и милые улыбки.

Мише было хорошо. Он пил изумительный местный шабли, заедая его сначала совершенным в своей простоте венским шницелем, а позже таким яблочным штруделем, какого не получишь ни в одном, даже самом гламурном, московском кабаке. Да и вся эта неделя получилась чудесной. Хороший снег. Сумасшедший воздух. Любимая женщина рядом. Солидная сумма в Евро, специально для этой поездки кинутая на понтовую City Gold. А что ещё, собственно, нужно для счастья затюканной московской душе генерального директора? К тому же не обычной конторы, а российского представительства крупной международной фирмы. Он даже почувствовал себя на какое-то время не Михал Семёнычем, и, тем более, не Майклом, как его называли импортные коллеги, а именно Мишей.

Нет, конечно, работа никуда не делась, просто на время ослабила хватку. Последний вечер, завтра домой. А уже послезавтра в офис. Да ещё не просто себе так: в тот же день прилетает высокое европейское начальство. И дёрнул чёрт этих обормотов припереться – уже с полгода ни одна немецкая морда не светилась в России. Да вобщем-то, и незачем. Бизнес идёт, ну, не так, чтобы шибко пёр, но идёт, даже растёт поманеньку. Маржа, конечно, хреноватая, но полюбасу, в разы выше, чем в европах. И, потом, Мише доверяют. Что, прямо скажем, со стороны империалистов по отношению к местным русским директорам встречается не часто. А что, всё-таки уже пять лет в компании, практически, удвоил продажи, собрал классную команду, серьёзно увеличил долю рынка, сделал несколько хороших проектов… Зачем же они едут? Шеф по телефону сказал "бизнес ревью". Причём на вопрос "Что подготовить?" как-то стеснительно заявил, что ничего не надо. Ну да ладно, дело солдатское, нас имеют, мы крепчаем…

– Спасибо за потрясающий отдых, любимый! – жена отодвинула блюдце с чёрными ноздреватыми крошками zacher torte, сверкнув купленным вчера колечком белого золота, и подняла свой бокал, – Я люблю тебя!

– И я тебя.

Вино было терпковатым, с едва уловимой нежной кислинкой. Мише на миг показалось, что он пьёт не просто благородную хмельную жидкость, но сам сок этой весёлой, самодостаточной, а главное, нереально спокойной земли. И с каждым глотком этой волшебной влаги его издёрганной московской душе становилось покойней и легче.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Конец

Первый рабочий день начался из рук вон хреново. Младшая разболелась. Старшая раскапризничалась, тёща тоже. У жены, которая вызвалась отвезти на работу Мишу, оставившего свою казённую тачку в офисе, не завелась машина. Пришлось демократичненько шарашить на метро. Да, собственно, иначе, наверное, и быть не могло: всё-таки, 29е февраля, великое високосное счастье.

– Доброе утро, Михал Семёныч! Как отдохнули?

Секретарша – единственный человек в офисе, называющий его по отчеству. На фирме принято обращаться друг к другу по имени и, в идеале, на ты, вне зависимости от должностей. А как же: западная контора, в английском отчеств нет – пресловутая демократия в действии. Хотя, секретаршино выканье было приятно – оно было частью той зачастую невидимой, но весьма жёсткой западной корпоративной субординации, которая выражается в чётком расположении столов в офисе и мест на парковке.

– Доброе, Лера, отлично. Саша мою машинку помыл? А то ведь мне после обеда за нашими буржуями в Домодедово ехать.

– Помыл, вчера ещё. Только, Михал Семёныч, тут такое дело… – Лера чуть приподняла уголки красиво накрашенных губ, – звонила ассистентка Роберта и просила, чтобы их с Маркусом встретили не вы, а Саша. Говорит, что не хотят вас отвлекать.

– Заботливые, однако. – Миша улыбнулся своей фирменной улыбкой, правильно сделанной и отточенной за многие годы работы в импортных конторах. Он прошёл в кабинет, кинул на спинку кресла пиджак, любовно потрогал обновку – золотые дюпоновские запонки.

А всё-таки, странно. Раньше он всегда сам встречал Роберта в аэропорту. В этом не было ни капли холопства – просто возможность провести лишних пару часов вместе, узнать от шефа, какие ветры дуют в штаб-квартире, самому рассказать последние новости. Да, и просто побазарить за жизнь. У Роберта тоже две дочки, правда, чуть старше мишиных, но всё равно масса общего: девчонки они и в Африке девчонки, ну, а в Швейцарии и подавно. К тому же, шеф, даром, что немец, ведёт экстремально спортивный образ жизни, не пьёт, так что дорога по родным пробкам, по сути, остаётся единственной возможностью неформального общения. Но, как говорится, хозяин барин – хрен его знает, может, они с Маркусом хотят что-то обсудить с глазу на глаз…

Первые полдня пролетели незаметно: надо было проглядеть все 127 пришедших за неделю мэйлов и подписать груду скопившихся бумажек. Плюс пообщаться с народом. А народ колбасило. Причём, уже месяца два и совсем не по-детски. В компании намечалась реструктуризация, которая жутким призраком коммунизма бродила по Европе. Слухи были самыми разными: кто-то шептал о готовящейся продаже бизнеса швейцарским владельцем, кто-то – об утягивании кушака в связи с хреновым результатом прошлого года, ну, а кто-то, как водится, о тотальной жопе. К тому же, все эти слухи не ограничивались пространством отдельно взятого офиса, а, ввиду глобальности компании, свободно перемещались из страны в страну и, даже дотягивались своими метастазами до разных континентов. Ведь, несмотря на культурные и страновые различия, базовые инстинкты, типа самосохранения, свойственны нам всем.

В маленькую уютную кухоньку, как в кают-компанию задрейфовавшего посреди океана корабля, набилась говорливая офисная толпа. После обычных планктонно-московских шуток и расспросов про отпуск, перешли к самой животрепещущей теме.

– Ну что, Михаил, как там наши швейцарцы, австрийцы и прочие немцы? Решили, наконец, что с нами, дураками делать? – вопрос, конечно, задал Кожевин, директор по продажам, хорошо упитанный тридцатилетний чувак с мрачным чувством юмора, дипломом чикагского MBA и, соответственно, весьма крутыми амбициями.

– Да я, Глеб, в Австрию не трудиться ездил, – Миша повернул к нему своё улыбающееся, загоревшее на горном солнце, лицо, – Как раз от вас, коллеги, хотел новостей набраться. Хотя, надеюсь, часа через два эти новости к нам сами приедут, вроде как, особых пробок пока нет.

– Да ладно, чего себя накручивать? – вступил в разговор Гончаров, директор по маркетингу. В заднице у этого курносого гиперактивного крепыша явно присутствовало что-то инородное: то ли шило, то ли моторчик. – Всё будет нормально! Рынок вон как растёт! Да и мы потихоньку подтягиваемся. Кто ж режет курицу, которая золотые яйца несёт!

– Ага, вот тебя по твоим золотым яйцам и отоварят, – ухмыльнулся Кожевин.

– Зависимость ситуации от нас всё равно минимальна, – выглянул из-за холодильника кучерявый прыщавый айтишник, философски настроенный как в силу своей профессии, так и от того, что слухи о переводе всего системного администрирования компании на аутсорсинг последнее время особенно активизировались, – Мне, вот, знакомые системщики из Цюриха дали наводку, что руководство сейчас рассматривает некие планы «А» и «Б». Правда, толком никто не в курсе, что это значит…

– Главное, чтоб не наступил план «Ж», – ответил Кожевин, со вкусом прихлёбывая остывший кофе.

«Да, атмосферка в офисе за неделю упала ниже плинтуса», – с грустью подумал Миша. – «Вот же ж немчура тупорылая, неужели не соображают, что нельзя людей месяцами держать подвешенными за яйца. Да к тому ж, не в одной Рассее, а, считай, по всему миру». Он выпил с народом пару кружек кофе и попытался анекдотами да лыжными байками, хоть немного поднять боевой дух. «Да и, в конце концов, что они с нами могут сделать. Ну, переподчинят меня кому-нибудь. Ну, заставят сократить пару человек. Не закроют же, в самом деле, представительство. Прошлогодний результат России, хотя и не сравнить с тучными докризисными годами, один из лучших в компании. Плюнуть на такой бизнес было бы не просто глупостью, а полным идиотизмом…»

Около трёх, наконец, приехали гости. Из мишиного кабинета было слышно, как они обменивались стандартными приветствиями с Лерой. Офис замер. Миша вдруг представил себе, что из каждой комнаты, включая даже отдалённую вотчину бухгалтерии, за глаза называемую в народе курятником, тянутся к рецепшн гигантские розовые уши. Да и у него на душе, вроде бы, только что отдохнувшей, стало как-то тревожно и гадко…

– Здравствуй, Майкл, – первым в кабинет шагнул Маркус. Главный человек в Европе. Высокий австриец под полтинник, с внешностью престарелого плейбоя. Выросший в горном австрийском ауле, как раз в тех местах, откуда вчера прилетел Миша, он, как не без повода зубоскалили русские сэйлзы, весьма смахивал на лицо кавказской национальности. Жёсткие чёрные глаза, острый, сильно горбатый нос и тонкие губы, красиво изогнутые в слегка презрительной улыбке.

Вторым мишину руку пожал Роберт. Что-то во внешности шефа сразу насторожило. Какой-то он был помятый, мрачный, даже, виноватый, что ли. К тому же, при галстуке, что с ним случалось не часто, разве что при посещении особо важных клиентов. Но сегодня клиентов не предполагалось. «Что ж, он это, для меня, что ли?» – усмехнулся про себя Миша.

А потом на пороге появился сюрприз. Точнее, появилась. Розмари. Дама лет сорока пяти, с пикантным именем и не менее пикантной должностью начальника отдела кадров европейского кластера. Её бледное, слегка лошадиное, вытянутое лицо, с большими оленьими, словно подкрашенными печалью, глазами, говорило о многом. «Ах, вот, оно что… – почти с облегчением подумал Миша, – Ну, надо же, конспираторы хреновы! Выходит, умеют сами, если надо, и визу сделать, и билетики с гостиницей заказать». Рука у Розмари была податливой, холодной и влажной.

– Чай, кофе? – Миша решил до конца косить под туповатого, радушного хозяина, не просёкшего, что ему в этом странном спектакле уготована совсем иная роль – жертвы на закланье. Пусть им, гадам, стыднее будет!

Мероприятие начал Маркус. С четверть часа он вещал о глобальном кризисе, о программе сокращения расходов, о том, что высокое руководство было, наконец, вынуждено начать масштабную реструктуризацию компании. В течение всей речи он постоянно пытался поймать мишин взгляд. Так, наверное, палач на эшафоте ждёт понимающего взгляда и одобрительного кивка от своей жертвы: мол, да ладно, давай уже, чего там… Но Миша упрямо глядел в стол: «Нет уж, ребятки, хрен я вам облегчу вашу работу!».

– Таким образом, было решено сократить семнадцать рабочих мест в российском офисе, включая позицию генерального директора, – наконец подвёл черту оратор, пытаясь придать голосу максимально грустную, даже траурную интонацию, которая очень плохо шла к его холёному цветущему виду.

– Да, кстати, Майкл, в Польше точно такие же сокращения, – не к месту подала голос Розмари, видимо, надеясь, таким образом подсластить пилюлю. Миша вспомнил Дарека, польского генерального. Они были почти друзьями. Швейцарцы в штаб-квартире поражались: как так? В их понимании чувством, способным объединить русского и поляка, могла быть только взаимная неприязнь. Сколько ж местного белого вина выпили они в цюрихских кабачках! Миша, и правда, не особо жаловал раньше поляков, особенно когда учился в начале девяностых в Неметчине и каждую субботу на блошином рынке наблюдал десятки этих розовощёких братьев-славян, торгующих русскими иконами и крестами. Конечно, ничего криминального в этом не было: просто спрос на всё старорусское, особенно на иконы, был тогда на Западе супер-ажиотажным и не нуждавшиеся в визе польские челноки, по-своему, способствовали культурному обмену. Но всё равно, было как-то противно. Дарек же полностью реабилитировал своих соотечественников в мишиных глазах. Простой, нормальный чувак, метра под два ростом, пузатый, очкастый, с которым можно было и поржать за ужином над немцами-швейцарцами и поддержать друг друга в самых разных рабочих вопросах. К тому же, они одновременно строили дачи и всегда с удовольствием обменивались фотками своего долгостроя и жалобами на придурков-строителей (таджиков и албанцев, соответственно).

«Бедный Дарек» – подумал Миша и тут же поймал себя на мысли, что фраза уж больно напоминает гамлетовскую «Бедный Йорик!», как известно, произнесённую датским принцем в процессе разглядывания черепа…

Потом слово взял Роберт. Шеф, похоже, реально нервничал. Его, обычно вполне приличный английский, наполнился забавными германизмами и стал удивительно кондовым. Длинные нервные пальцы то и дело поправляли круглые, слегка напоминавшие пенсне, очки.

– Три дня назад, когда я узнал эту новость, у меня был настоящий шок! Меня лишили моей правой руки…

«Врёт? Да, пожалуй, нет. По крайней мере, насчёт руки, точно – куда, ему, фрицу, без меня», – самодовольно подумал Миша. – «Но если эти красавцы даже его до последнего держали за болванчика, значит, контору, и впрямь тряхануло не по-децки…».

Шеф долго, пышно и по-немецки детально говорил о заслугах «Майкла». Сторонний наблюдатель, мог бы подумать, что находится на церемонии награждения лучшего сотрудника фирмы. Ну, или на его похоронах…

Наконец, после относительно короткой, но хорошо отрепетированной речи Розмари, все смолкли. Три пары печальных глаз уставились на виновника торжества. Народ ждал ответного выступления. «Мент родился!» – ухмыльнулся про себя Миша.

– Ну, что я вам могу сказать, коллеги? Спасибо, что не со спецназом приехали. Или, как пираты, с чёрной меткой. – Мише пришлось широко улыбнуться, чтобы показать, собеседникам, лица которых дружно вытянулись, что это шутка. Наиболее продвинутым оказался Маркус. Он засмеялся. Сначала сдержанно, а затем захохотал, хорошо и просто, как, наверное, когда-то хохотали его предки в горной австрийской деревушке над шутками заезжих скоморохов. Через пару секунд к нему присоединился Роберт. И, наконец, даже прожжённая эйчаровка Розмари распрямила свои бровки «домиком» и залилась неожиданно звонким, почти девчачьим смехом.

Маркус вытер глаза бумажным платочком.

– Мы не могли и представить, что ты отнесёшься к этой неприятной новости с таким пониманием. И даже с юмором. Спасибо тебе за такой, по-настоящему, корпоративный подход, Майкл! От всех нас.

– Да-да, от всех! – сочла долгом подвякнуть Розмари.

«А чего они ждали? – думал Миша, – Слёз? Истерик? Прыжка в окно? Смех, да и только! Хотя, потерять работу в их до безобразия продуманном швейцарском мирке, наверное, действительно, смерти подобно. Нет, в Москве, это, конечно, тоже не подарок судьбы, но нам, по крайней мере, не привыкать ко всяким-разным жопам».

– А вы слышали легенду о Тамерлане? – спросил он вслух, – Ну, тогда, в двух словах…

И Миша рассказал им поучительную историю о старом злобном завоевателе, который подойдя со своим бандитским войском к очередному азиатскому городку (то ли Бухаре, то ли Багдаду), послал пару верных абреков (ну, или, как они там назывались), чтобы снять причитающееся победителю бабло. Парни вернулись с громадным сундуком золотища. «Как вели себя старейшины?» – спросил, не слезая с коня, товарищ Тамерлан. «Плакали.» – ответили абреки. «Идите за второй порцией.» – ухмыльнулся добрый дед. Через полчаса чуваки пришли назад со вторым сундуком. «А теперь?» «Рыдали». «Давайте-ка, ребятки, ещё разок». И вот, когда они в третий раз притащили маленький плюгавенький сундучишко и на всё тот же вопрос сказали: «Они смеялись, повелитель!», тогдашний вождь и учитель удовлетворённо улыбнулся: «Классно поработали, мальчики, больше у них ничего нет».

Коллегам (или теперь уже бывшим?) понравилось.

– Да это же ты себя имел ввиду! – порадовалась догадливая Розмари.

– Совершенно верно. Кстати, коллеги, полагаю, мне что-то причитается… – Миша оглядел присутствующих наивным взглядом, успев заметить задорную искорку в глазах Роберта (видимо, означавшую что-то, типа, «А парень-то не промах, всё-таки, мой кадр!»), – За, так сказать, корпоративный подход…

– Разумеется, Майкл, – торопливо отреагировал Маркус, – Золотой парашют не обещаю, но серебряный, думаю, получится. Детали обсудим завтра.

Потом Мишу попросили поучаствовать во встречах с остальными увольняемыми. Видимо, коллеги не горели желанием делать эту грязную работу. Процесс, конечно, безрадостный, но зато Миша, проведший в своей жизни с десяток подобных церемоний, впервые не испытывал чувства вины, находясь по одну сторону баррикады с собеседником. Жертвы вели себя по-разному. Директор по персоналу, опытная дама, благодаря профессиональному чутью просёкшая фишку раньше других, реагировала примерно так же, как Миша. Эмоциональная пятидесятилетняя бухгалтерша, служившая жилеткой для всей женской части офиса, выла белугой и обильно смочила слезами рукав мишиного пиджака в момент передачи ей валидола. Но больше всех удивил Мишу Гончаров. Всегда державшийся бодрячком, маркетолог, весь пошёл красными пятнами, стал затравленно озираться по сторонам и так ожесточённо тискать свой пёстрый колхозный галстук, будто решил последовать примеру бывшего грузинского президента. Парня было реально жалко.

Первая половина ночи, предварённой пятью порциями любимого виски Thalisker, прошла в жёниных слезах, таблетках новопассита и чтении Набокова. В третьем часу, в очередной раз, будто выкинутый чьей-то железной рукой из рваного, но всё равно, сладкого и тёплого сна, Миша накинул халат и пошёл в детскую. Младшая спала на спине, сбросив одеяло, раскидав по кровати свои зажатые в кулачки, розовые ручонки и пряди густых рыжих волос. В голубоватом свете ночника и пижаме в цветочек она походила на Алису с иллюстраций в книжке, которой сорок лет назад бабушка изводила Мишу. Старшая, чертами лица очень похожая на отца, спала в своей любимой позе эмбриона, басовито посапывая заложенным носом. Миша постоял минут пять, ни о чём не думая, просто пытаясь проникнуться волшебной атмосферой комнаты, безмятежностью детского сна. Потом три раза перекрестил каждую, энергично, размашисто, как крестил его в детстве дед. «Ничего, девчонки, мы ещё повоюем».

Следующий день начался с приезда юристов. Холёные, донельзя серьёзные и невероятно похожие друг на друга, мальчик и девочка из крупной (и, опять же ж таки, международной!) фирмы, были крайне удивлены присутствию Миши в переговорной. Видимо, ребята ожидали увидеть увольняемого генерального директора валяющимся на диване с инфарктом или, по крайней мере, забившимся в угол под присмотром пары охранников. К тому же, эти суслики, оказались не шибко компетентными в своём чёрном деле, и Мише пришлось самому совместно с эйчар-директрисой составлять все необходимые бумажки. Чуть позже состоялся разговор с Розмари на тему компенсации. Ему предлагалось потрудиться ещё месяц для завершения пары проектов. Ну, и компенсация в размере четырёх месячных окладов. Через час жёстких переговоров пришли к семи. Розмари кидала на Мишу презрительные взгляды: наверное, высоко духовные швейцарцы при подобном раскладе глушили антидепрессанты и заливали благодарными слезами её костлявые колени. А у этих русских извращенцев опять всё не по-людски…

Потом было общее собрание коллектива. Народ безмолвствовал, опустив глаза в стол и усиленно потея, отчего атмосфера в переговорной, отнюдь не рассчитанной на пятьдесят взволнованных тел, стала душной в самом буквальном смысле. Когда в конце долгой речи Маркуса было отмечено, что теперь генеральным по России будет Роберт, и, что компания возлагает массу надежд на оставшихся сотрудников, несколько сервисных инженеров, не поднимая голов, ожесточённо почесались. Мише даже показалось, что он услышал звук этих задумчивых поскрёбываний. Что в них было? Великий пофигизм нашего рабочего человека, типа, мели Емеля? Страх перед будущим? Или, может, грустная ухмылка? Пойди пойми эти загадочные, лохматые и угрюмые русские души… Но Мише, всё-таки, очень хотелось верить, что среди самых разнообразных эмоций, теснившихся в головах этих уставших от ожидания людей, была хотя бы ничтожная капля сожаления об уходящем времени, а может, кто знает, даже о нём…

Последний месяц в компании ничем особенным не отличился. Миша рассылал резюме по хэдхантерам, стирал или копировал файлы, таскал домой накопившееся за четыре года добро, включая рабочие тетрадки, семейные фотки и душещипательные рисунки дочек. Но самым интересным занятием стало наблюдение за полу-бывшими коллегами. Точнее, за изменениями в них.

– Знаешь, – сказала Мише через три дня после отъезда расстрельной команды циничная эйчар-директриса, – никогда не думала, что наш родной офис может так быстро превратиться в бордель!

Офисный люд сразу же разделился на две части: увольняемые, которым, как и Мише предстояло потрудиться ещё месяц и, остающиеся. Причём, за редким исключением, первая категория выглядела вполне счастливой и целыми днями, по-дембельски, весело гоняла на кухне чаи. В то время, как остающиеся, которым по идее полагалось сопеть в тряпочку да благодарить судьбу, ни с того ни с сего начали вести себя, как экспериментальные крысы под воздействием ультразвука. Кто-то впал в ступор, кто-то тупо забил на свои обязанности, кто-то, сознавая, куда движется этот корабль, начал искать новую работу, а кто-то (и эта категория была, пожалуй, самой многочисленной) занялся подсиживанием друг друга, качанием прав, и выяснением, кто в доме хозяин. Наблюдать за всем этим со стороны, т.е. из директорского кабинета и с почётного места на кухне, было бы, наверняка, смешно, если б не было так грустно. Та открытая, в меру весёлая, полу-домашняя атмосфера, на создание которой у Миши ушло несколько лет, в считанные дни рушилась у него на глазах.

– Нет, мужики, всё-таки, здесь точно попахивает мировым заговором…, – развивал на кухне свою любимую страшилку Андрей Васин, технический директор компании и, по совместительству, главный штатный предсказатель и сеятель паники. Это был огромный мужик с пухлыми румяными щёчками и его вечные кликушеские разглагольствования находились в жёсткой дисгармонии с крепким цветущим телом. – Продадут нас хозяева, максимум через полгода, вот помянёте моё слово…

– Погоди, Андрюх, а причём тут заговор-то? – откликнулся Кожевин, вяло доедая чей-то очередной деньрожденческий тортик.

– Как, причём, Глеб? Ну, смотри сам. Некие дяденьки в Чикаго решили подкрутить гайки. Чтоб остальному миру жизнь мёдом не казалась. Вот и меняется мировая конъюнктура. Кто помельче, прогорают. Всё не просто… Жопа, короче! Евро, скоро, как пить дать, грохнется. А ты говоришь, причём! Всё завязано…

– Дааа… – мрачно протянул Кожевин, как обычно, не найдя в васинских рассуждениях ни капли логики, но, на всякий случай, настраиваясь на худшее.

Миша стоял у окна своего кабинета, который через несколько дней станет чужим, и, прихлёбывая капучино из своей именной чашки, наблюдал сквозь мутное стекло за гастарбайтерами, безуспешно пытавшимися стащить верёвками ёлку с козырька над подъездом. Поздновато, однако, арендодатель очухался… Гастарбайтеров было трое. Они активно жестикулировали и, судя по мимике, напропалую матерились на своём фарси или на чём они там общаются. На ёлке почти не осталось иголок и жутковатые голые ветки, месяц назад, умилявшие прохожих своей пушистой зеленью, напоминали теперь о бренности мира. И Миша вдруг почувствовал себя такой же никому не нужной облезлой ёлкой, которую после долгого разгульного праздника выбрасывают на свалку. На душе было чисто и пусто, как в квартире, в которой полгода никто не жил, и вот, наконец, сняли чехлы с мебели и тщательно протёрли пыль. Главное, не было той привычной здоровой злости, которая давно уже стала его внутренним двигателем. Именно ей, спрятанной за отлично сделанной, открытой улыбкой, он был обязан своей карьерой, до недавнего времени неудержимо стремившейся ввысь. Она заставляла его стискивать зубы и танком переть вперёд, чего бы это не стоило. А вот теперь, как ни странно, эта родная созидательная злость его покинула. Хотя, казалось бы, именно сейчас для неё столько замечательных объектов вокруг: и предатели-немцы, и распоясавшиеся коллеги, и, в конце концов, мерзавка-судьба.… Но злость, как обиженная девица, бросила его и никак не хотела вернуться. Сначала ещё была надежда, что свято место пусто не будет и в уставшей душе поселится добро. Но чем дальше, тем ясней становилось, что для добра и покоя душа его как-то не приспособлена…

С улицы, преодолевая двойной стеклопакет, донёсся гортанный крик. Это ёлка, как ниспровергаемый революционерами памятник, наконец, упала со своего импровизированного постамента, попутно в кровь расцарапав лицо одному из таджиков.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Метаморфозы

Первое, что оглушает человека сразу после потери работы – это невероятное количество свободного времени. Вечно занятой Миша уже забыл, что его может быть так много. Щедрые отступные ещё позволяли держать домработницу и няню, жена пошла на работу, и Миша целыми днями был предоставлен себе. Он, было, попытался по старой привычке застраивать няню и домработницу, но ввиду полной безропотности обеих, это быстро надоело. Сначала ещё были какие-то дела, фитнесс-клуб, старые друзья, которых, наконец-то, можно было перевидать, и знакомства с хэдхантерами. Но дела постепенно переделались, ходить в клуб стало лень, хэдхантеры после третьего контрольного звонка намекнули, что позвонят сами, а друзья жили своей, насыщенной жизнью, и, даже если и находили время для дружеской пьянки, вызывали всё больше зависть или, по крайней мере, раздражение. Он слонялся по квартире, насиловал кофе-машину, проверял по сто раз на дню почту, и как правило, не находя ничего кроме спама, вытаскивал из шкафа и перебирал свою коллекцию запонок, число экспонатов которой теперь на неизвестно, сколько времени зависнет на подлой цифре 39… Главной задачей было продержаться до пяти пополудни (свято соблюдаемого часа «Х»), когда первый большой глоток прохладного виски, как маленький золотой ключик переключит сознание в режим тихой благости. Правда, виски в мишином арсенале постепенно становился всё более дешёвым (о родном Талискере напоминали разве что несколько пустых бутылок), а смотреть на запонки, эти блестящие атрибуты былой роскоши, становилось всё более грустно…

Они сидели в Хайяте, в кафе на крыше отеля, медленно попивая еспрессо и спокойно изучая друг друга. Официанты, как и положено в подобных заведениях, были подобны добрым услужливым призракам. Миша видел этого человека третий раз в жизни. Крепкий, в меру подкачанный мужик, лет сорока пяти, с волевым, открытым лицом, немного насмешливыми голубыми глазами, и богатой, уже чуть тронутой сединой, шевелюрой. Хороший, хотя и слишком облегающий, костюм, спокойный, уверенный голос и, вообще, явное наличие того, что никто не берётся описать, но, что последнее время всё чаще именуют харизмой.

Он позвонил вчера вечером.

– Здравствуйте, Михаил. Это Сорокин. Андрей Сорокин. Вы меня помните?

Это был не вопрос, а скорей утверждение. Ещё бы он его не помнил! Да и кто из людей, хоть как-то связанных с рынком упаковки, не помнит это имя? Человек, лет десять назад купивший за бесценок крупнейшее на Урале, производство гофротары, и сделавший из него федерального многопрофильного монстра, этакого квазимодку, производящего всякой твари по паре.

– Да, слушаю вас, Андрей.

– Я предлагаю встретиться. Завтра в девять вечера. В отеле Хайат. – этот упаковочный король явно не привык к западным прелюдиям о погоде/природе.

– А какая, простите, тема встречи?

– Да так, познакомиться поближе, – весело ответил Сорокин, – хочу, знаете ли, сделать вам предложение.

– От которого я не смогу отказаться? – попробовал пошутить Миша.

– А мне, вообще, не отказывают, – рассмеялся собеседник.

«Интересно, как он выглядел лет двадцать назад? – подумал Миша, прихлёбывая кофе и поглядывая на своего импозантного визави. – Наверняка, ведь, носил малиновый пиджак, цепь и сильно короткую стрижку. Он же, вроде как, изначально на алкоголе поднялся, а там и по сей день постреливают. Ну, а в те лихие, чтоб вылезти наверх, сто пудов, надо было пройти по трупам. «Как закалялась сталь» образца девяностых…»

– Так вот, насчёт предложения, – Сорокин резко поставил пустую чашку куда-то мимо блюдца и, по-пионерски сложил на столе свои большие, распиравшие пиджак, руки. – Вы бывали на моём заводе?

– Да, года три назад. Вы же знаете – я был вашим поставщиком.

– Ну, с тех пор там всё изменилось. – он сделал паузу и внимательно посмотрел своими добрыми голубыми глазами на Мишу. – Так вот, я предлагаю вам стать директором этого завода.

«Ну и крендель!» – подумал Миша, по выработанной в инофирмах привычке, пряча свой шок под многозначительной улыбкой. – «Ни поговорить, ни послушать. Он же меня вообще не знает! Вот же ж, блин, пельмень уральский!»

– А вы уверены, Андрей, что я именно тот, кто вам нужен?

– А я, вообще, уверенный в себе человек! – рассмеялся тёплым, этаким мохнатым смехом Сорокин, – И потом, знаете, я ведь давно наблюдаю за вами, за вашей карьерой… Вы шли правильной дорогой. Приобрели отличный опыт за последние пять лет. Но, понимаете, в чём вся штука, Михаил, – заработать в России хорошие бабки, работая на чужих фирмачей, невозможно.

– Да я как-то не жаловался, – улыбнулся Миша, но улыбка, несмотря на все его старания, получилась горькой и, даже, пожалуй, немного жалкой. – У меня была очень интересная работа, и, если бы не реструктуризация в нашей конторе, поверьте, я бы с удовольствием ушёл оттуда на пенсию лет через цать…

– Это всё понятно, – Сорокин махнул своей крепкой лапой, будто отгоняя комара. – Вы мне лучше скажите, какая у вас там была зарплата?

Для Миши, привыкшего обсуждать размер своей компенсации только с хэдхантерами, да и то, после долгих ритуальных танцев с бубном, этот вопрос был ещё одним обухом по голове.

– Сто пятьдесят тысяч. Евро. Грязными. В год. Плюс бонус 30 процентов годовой зарплаты. Ну, и, как полагается, машина, страховка. – Миша специально накинул немножко сверху, чтобы сбить спесь с этого провинциального павлина. Но, как не странно, мускулы в павлиньем лице ни на миг не дрогнули.

– Так вот, я предлагаю вам двести тыщ. (Он так и сказал: тыщ). Разумеется, чистыми. Грязи не держим. Бонус пропишем отдельно, но, если всё пойдёт, как надо, думаю, он у вас будет больше, намного больше, чем раньше… Машина с водителем – обязательно. По страховке предлагаю не заморачиваться, вы мне скажете, сколько эта дрянь стоит и мы прибавим к зарплате. Ну, и, конечно, квартира, переезд, и всё такое… А, вообще, Михаил, надо вам уже уходить от этих евриков, а то как-то непатриотично получается – вы же русский человек!

Сорокин улыбнулся и хитровато глянул на Мишу. Сейчас он был похож на этакого ухаря – купца из бессмертной книги Гиляровского. «Хотя, тут, конечно, нестыковочка, – ехидно подумал Миша, – Дядя Гиляй-то писал о москвичах, а этот орёл – яркий пример региональной олигархии…».

– Ну, хорошо, но неужели же во всём Екатеринбурге нет своих толковых ребят? Ведь, наверняка же, хватает.

– Да толковых-то хватает. Вот я, например. – Сорокин улыбнулся. На этот раз, доброй, лучистой улыбкой. И Миша подумал, что у этого загадочного человека, появившегося вдруг в его жизни, как Воланд на Патриарших, огромный запас самых разнообразных улыбок, которые он, как маски африканского колдуна, натягивает на лицо, в зависимости от ситуации. – Только мне, знаете, нужен не просто толковый парень, а человек, способный сделать революцию на моём заводе.

– Я вобще-то не по этой части, да и коммунистов как-то не жалую… – начал рефлексировать Миша.

– А у нас другая революция будет, сугубо капиталистическая, – хохотнул Сорокин, – Потому как верхи, в моём лице, дальше так жить не хотят, а низы, скоты, не могут. – На слове «скоты» в глазах собеседника сверкнула такая сталь, что Миша сразу же представил себе несчастных животных, устало бредущих куда-то под тонкий свист бича.

– Ну, хорошо, но ведь у вас огромный завод, полторы тысячи народу. А я руководил максимум сотней. Да и в российской компании никогда не работал…

– А вот это круто! – подхватил Сорокин, – Мне как раз и нужен человек с западными мозгами, но при этом обязательно наш, русский, чтобы мог любого начальника цеха послать в жопу на великом могучем. Поймите, Михаил, завод у меня большой и, как вы знаете, довольно успешный. Но, что греха таить, совка там хватает и на десять заводов. Главная сложность, сами понимаете, в людях, которые не хотят или не могут идти в ногу со временем. Вы должны понять одно: моя главная задача – это превратить предприятие в реально современное и эффективное. Вот для этого вы мне и понадобились.

Они просидели до полпервого ночи. Миша уже, кажется, знал всё о наполеоновских планах Сорокина по модернизации завода и заваливанию всего СНГ гофротарой и бумажными мешками. Под конец у этого Манилова даже проскочила фраза о потенциальных клиентах даже в самом что ни наесть дальнем зарубежье… Официант к ним уже не подходил. Седовласый, профессорского вида, тапёр за роялем грациозно пошелестел нотами, засовывая их в красивый замшевый портфель, расстегнул свой белый пиджак и, как в джунгли ушёл в просвет между пальмами и монстерой. У Миши трещала голова и ныла шея, в то время, как его визави был по-прежнему свеж и полон сил, как юный огурчик.

– А что Михаил, может, махнём куда-нибудь…. В Найт Флайт там, или в Распутин? Ночь только начинается, а я завтра домой, так сказать, к семье и детям. Нет, конечно, у нас, в Ёбурге последнее время ночная жизнь тоже налаживается, но с вашими столичными изысками не сравнить.

– Да нет, спасибо, Андрей, я за рулём и дома ждут. И, вообще, я как-то не любитель…

Сорокин посмотрел так, как обычно в школе смотрят на конченых ботанов – со смесью удивления, восхищения и жалости.

– А, понимаю, понимаю, трудоголик, значит. Ну, вы Михаил, прям, сокровище какое-то… Так завтра вечером жду вашего положительного ответа. И ничего не бойтесь – поработаете у нас месячишко и, если вдруг мы вас разочаруем, в тот же день улетите назад на малую родину.

Когда он вышел из отеля в ночную апрельскую Москву, в мыслях был полный раздрай. Примерно, как после той памятной ночи любви на первом курсе. И сладко от того, что понравился такой красотке, и приятно, что всё получилось, и немного страшно не оправдать ожиданий девушки в будущем. А весна ещё подливала масла в бестолковый огонь в голове. В этом году она была ранней, обвальной, и снег в центре уже сошёл, оставив кое-где серую пену зимней грязи да мутные мелкие лужи. И на улице по дороге к парковке, и в уютном салоне своего туарега, и дома за чашкой горячего чая с вареньем Миша думал об этом странном человеке, так вовремя посланном ему то ли Богом то ли Его рогатым оппонентом. Зачем он ему понадобился? Да брось он клич по родному Уралу, к нему такая очередь выстроится! Причём из чуваков, которые имеют неслабый опыт руководства заводами и пароходами в жестоких условиях российской действительности, а не уютной оранжереи инофирмы. И стоить эти ребятишки, наверняка, будут раза в три дешевле. Тогда зачем? Неужели он и вправду хочет перелицевать своего дряхлого, но вполне ещё солидного и зубастого динозавра уральской промышленности в легковесный образчик западного хайтека? Вряд ли… Скорее всего это чисто вопрос престижа.

Ну а что, вот пойдёт он, скажем, в сауну со своими корешами, такими же, как и он, хозяевами местных богатств типа уралмашей и шахт имени 10го съезда. И в перерыве между тёлками и Хеннеси, он им скажет: «Прикиньте, пацаны, я тут себе генерального из Москвы выписал. Мужик двадцать лет на буржуев пахал, такими бабками ворочал, нам тут и не снилось. А теперь вот у меня порядок наводить будет». И пацаны посмотрят на него с реальной уважухой. А какой-нибудь особо солидный дядя, утерев пот, струящийся по толстой распаренной щеке, важно скажет: «Ну, ты Андрюха крутой в натуре! Молодца!» И коньяк будет выливаться при чокании из щедро наполненных бокалов и тёлки в бассейне будут призывно хихикать, а в суровой душе Андрей Палыча Сорокина растечётся бальзам гордости и покоя…

«Да и хрен с ним! – подумал Миша, – Какая мне разница, для чего он это делает? Блин, ведь я же скоро совсем опущусь без работы. Да и потом, когда ещё представится случай порулить такой махиной! То, что это другой город – даже прикольно, к тому же не какой-нибудь Мухосранск, а солидный Ёбург. Сначала буду пару раз в месяц мотаться в Москву, ну а потом, через полгодика, когда обустроюсь, перетащу туда Иришку с девочками. Не Париж, конечно, но хорошую школу и прочие радости жизни найти там, наверняка, можно. Ну, и бабки конечно. Где ещё столько заработаешь?». Он вдруг почувствовал, как знакомая, задорная злость заполняет унылые пустоты в душе, образовавшиеся за последние безработные месяцы. И это было великолепно. Как будто старого убеждённого мясоеда долго держали на поганой вегетарианской диете, и вот теперь он дорвался, страстно вгрызаясь зубами в жаркую трепетную плоть хорошего стейка…

Жена встретила новость с восторгом – её уже начали напрягать ежедневный мишин вискарь и всё новые финансовые ограничения, потихоньку подбирающиеся к таким простым и естественным женским радостям, как салоны и домработница.

– Знаешь милый, – она ласково посмотрела на Мишу, – Это же так здорово, что ты будешь работать в нашей, русской компании. Ведь это теперь в тренде – все кругом только и говорят что об импортозамещении.

– Да, нынче всё отечественное в моде, – с готовностью согласился Миша, отправляя в рот тарталетку с открытой по случаю важного разговора, фуагрой и, запивая её тёмной терпкой Риохой.

– И потом, ты же помнишь, как с тобой обошлись эти швейцарские твари?!

Телефонный разговор на следующий день с Сорокиным получился кратким. Будущий хозяин, похоже, действительно, был уверен в положительном ответе. И даже мишины тонкие намёки на то, что решение было непростым, имевшие целью слегка набить себе цену, были жёстко пропущены мимо ушей.

– Значит, жду вас через неделю. Билет пришлём на почту, квартиру подберём, машину подготовим, договор подпишем на месте, в первый же день. – От спокойного голоса Сорокина шла такая железобетонная уверенность в собственной правоте, что последние сомнения в правильности принятого решения сразу же улетучились.

Неделя пролетела на одном выдохе. Впервые за несколько месяцев у него появилось много дел. Причём их количество и срочность никак не напрягали – ведь они были естественной прелюдией к новой и, как очень хотелось надеяться, лучшей жизни. Он купил себе несколько толстых книг по управлению производственным предприятием разных импортных авторов. Среди них особый его интерес вызвала книга японца Масааки Имаи «Кайдзен: ключ к успеху японских компаний». Миша был уверен, что именно знаменитая японская стратегия постоянного совершенствования бизнеса поможет ему расшевелить спящего уральского гиганта.

В последний день его собирали всей семьёй, как на войну. У всех четырёх его женщин, включая тёщу, глаза горели огнём всеобщей суматохи и надежды на светлое будущее. И только старый попугай Иннокентий был особо мрачен и суров, будто понимал всю ответственность, которая ложится теперь на его субтильные синие плечи, как единственного оставшегося в семье мужика.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Welcome!

 «Всё-таки русские пилоты лучшие в мире!» – подумал начинавший приучать себя к патриотизму Миша, когда самолёт, как по лубриканту сел на припудренную снегом полосу аэропорта Кольцово. За такую нежную посадку он даже готов был простить томатный сок, вылитый безрукой стюардессой на его парадные брюки и чесночный выхлоп поддатого соседа.

Тем же рейсом летела местная команда баскетболисток и, глядя на охапки цветов, которыми фанаты закидали двухметровых богинь в красных куртках и дурацких субтильных шапочках, Миша почувствовал прилив нежности к этой земле, столь щедрой к своим героям. Где-то в глубине души он тоже страстно хотел стать если не героем, то хотя бы сильно уважаемым человеком в этом городе… Уже один факт того, что он пошёл против шерсти и, когда тысячи мальчиков и девочек едут покорять Москву, он, Михаил Пирогов, наоборот, прилетел покорять Урал, решительно вытаскивал вверх упавшую за месяцы безработицы самооценку и приятно покалывал больное мужское самолюбие.

Здоровенный мужик, державший в руках грязноватую табличку на палке с надписью «Гофросол», был мордат, небрит, сильно улыбчив и длинноволос.

– Юра Чукин, – представился мужик неожиданно высоким, даже немного писклявым голосом, – Добро пожаловать в Екатеринбург! Я ваш персональный водитель.

«Вот они, первые уральские ништяки!» – весело подумал Миша, ёрзая отсиженным за время полёта задом в светлом кожаном кресле новенького чёрного лэндкрузера. – «Всё-таки, молодец Сорокин – такую лялю для меня купил…».

– Совсем новенькая машинка, Эльвира Каюмовна на ней меньше года ездила, – радостно обломал Юра своего нового шефа.

– Кто на ней ездил?

– Ну, Эльвира Каюмовна, директор наш финансовый и ещё, это… – Юра задумчиво почесал рыжую щетину на правой щеке, – явно борясь со своей нерешительностью, – Супруга она…

– Ну, все мы чьи-нибудь супруги, – улыбнулся Миша.

– Не, она это, Андрей Палыча… Сорокина…

Ах вот оно что. Тот факт, что кто-то лишил девственности «его ласточку» был не страшен. Тем более, что это женщина – по крайней мере, не блевала в салоне и не трахала тёлок на заднем сиденье. Но то, что финансовый директор Гофросола – жена его же владельца, новость не самая приятная. «Блин, и ведь не сказал ни слова.… Хотя, если она человек вменяемый и в финансах шарит, почему бы и нет, бог даст, сработаемся».

Он уже бывал в Екатеринбурге. Но тогда, проезжая по городским улицам, он больше думал о предстоящих переговорах с клиентом или о косяках своего местного представителя. Теперь же всё было иначе. Широкие, с остатками снега на обочине, вечерние улицы, кряжистые суровые дома, меховые шапки и шубы прохожих в апреле месяце – всё было интересно и отлично от разгульной, уже покрытой лёгким зеленоватым флёром, Москвы.

– Андрей Палыч велел сразу на квартиру везти, – оторвал его Юра от созерцания местных красот, – они это, на прошлой неделе с Эльвирой Каюмовной лично смотреть ездили.

«Прикольно, – с лёгким раздражением подумал Миша, – А постельное бельё мне тоже, небось, Каюмовна выбирала?»

Улица, на которой стоял семиэтажный, цвета запекшейся крови, сталинский дом, где Мише предстояло жить, носила кокетливое название «8 марта». По словам Юры, это самый, что ни на есть, центр, как пишут в своей рекламе московские риэлторы, в двух светофорах от Кремля. Консьерж в подъезде оказался не привычной очкастой бабушкой, а вполне ещё крепким краснощеким пенсионером, с явным военным или милицейским прошлым и мягким именем Василь Василич. Дедок счёл своим долгом наградить Мишу стальным рукопожатием и пятиминутным объяснением в любви к компании Гофросол.

Квартира на шестом этаже была аж пятикомнатной, с высоченными потолками и рюшами на шторах и покрывалах, впитавших застарелый табачный дух.

«Интересно, что тут было раньше – квартира секретаря горкома или бордель? Хотя, может, и то и то. Последовательно.» – Мишу начинала веселить эта провинциальная роскошь.

На кафеле в ванной были изображены весёлые голубые дельфинчики, а на кухне натужно кряхтел холодильник, дверь которого хранила многочисленные девственно-белые следы от магнитиков. При вскрытии холодильник оказался доверху набит всевозможными ресторанными разносолами в белых эмалированных судках. В гостиной же Мишу особо порадовал стол с огромной пластмассовой вазой, заполненной фруктами, и с внушительной группой бутылок водки, виски и коньяка. Человек, выбиравший напитки (и не исключено, что это была всё та же мифическая сорокинская супруга), явно пытался удовлетворить самый взыскательный вкус…

При заселении Юра проявил себя крайне смекалистым парнем, когда, будучи сбитым с толку мишиной просьбой отнести портплед в спальню, он методом исключения, всё-таки, выбрал из трёх багажных мест именно то, что нужно.

Он только закрыл дверь, когда на экране мобильного высветилась фамилия «Сорокин». В голову даже закралась мысль о наличии в его новой квартире видеокамер и жучков либо о двойном функционале водителя…

– Добро пожаловать в Екатеринбург, Михаил! – голос был усталый, но довольный, как у человека, только что с трудом заключившего выгодную сделку. «Или, как у ребёнка, получившего новую игрушку», – ехидно подметил Миша.

– Спасибо, Андрей.

– Только знаете, что?

– Слушаю.

– У нас ведь компания азиатская, не продвинутая пока, – Миша представил себе хитроватую ухмылку собеседника, – Так что, давайте будем обращаться друг к другу по имени-отчеству. По крайней мере, на людях. Вы не против?

– Да, я понимаю, Андрей Палыч.

– Ну, вот и славно, Михал Семёныч. Я уж сегодня вас беспокоить не буду, отдыхайте. А завтра в восемь утра Юра за вами заедет, и мы начнём вашу новую трудовую жизнь. Да, еды, надеюсь, у вас пока хватит, а на днях я к вам Глашу подошлю. Чудесная бабулька – она и убирает хорошо и готовит вкусно, по-домашнему, с нашим, так сказать, уральским уклоном…

Юра позвонил ровно в восемь. Посмотрев на его засаленную вахлацкую куртку, Миша решил со временем ввести в Гофросоле дресс-код для водителей. Дорога заняла минут двадцать – оказывается, сорокинский завод расположен не шибко далеко от центра. В какой-то момент ободранные мутновато-жёлтые пятиэтажки с рваными подтёками на стенах, расступились, и он, наконец-то, увидел свой завод. Это был не первый приезд Миши на Гофросол. Но тогда он приезжал как поставщик оборудования, и всё посещение сводилось к переговорам с хитроватыми технарями и ушлым закупщиком оборудования да инспекции в цеху своей старой печатной машинки. Теперь же всё было иначе. Это завод, с которым Мише предстояло связать несколько лет своей жизни, узнать его изнутри, полюбить, и, главное, превратить в современное предприятие, работающее по мировым стандартам.

Завод состоял из двух, сопоставимых по размеру, частей, причудливо, почти любовно, слившихся друг с другом. Старое здание, построенное, как рассказал по дороге Юра, уральским купцом Гаврилой Худокормовым в середине позапрошлого века, чем-то слегка напоминало уменьшенную, упрощенную и изрядно покоцанную копию Исторического музея в Москве. А с боку к нему была пристроена стандартная современная коробка, облицованная, как водится, белыми и синими панелями.

У входа, под метровыми золотыми буквами ГОФРОСОЛ, Мишу встретил здоровенный, круто накачанный и коротко стриженый дядя, на вид где-то лет сорока. Облачён он был в чёрную обтягивающую водолазку, чёрные брюки и остроносые туфли того же цвета.

– Мурущук, Вячеслав Матвеич, директор по логистике, – представился качок. Мишина рука утонула в огромной волосатой лапище. Глаза у логиста были широко посажены и, казалось, жили отдельной от остального лица жизнью, жёсткими буравчиками вонзаясь в собеседника.

– Андрей Палыч вас ждёт.

Перед кабинетом Сорокина стояли, по-фашистски широко расставив ноги и, заложив за спину руки, два курносых амбала в одинаковой униформе, очень напоминавшей одежду директора по логистике. Сам кабинет был отделан с претензией на дизайн в стиле фьюжен с местным колоритом. Сзади к нему примыкала обязательная для региональных царьков комната отдыха, где можно было спокойно поспать, а при желании и с кем-нибудь переспать. С противоположных, выкрашенных розовой краской, стен кабинета неприязненно смотрели друг на друга бородатый купец Худокормов и, собранный из картонного пазла, очкастый Стив Джобс.

Из-за массивного дубового стола навстречу Мише поднялся улыбающийся Хозяин.

– С приездом, Михал Семёныч! А я вас уже заждался. Устал как собака. Вот введу своего нового генерального в курс дела и махну на недельку в Ниццу. У нас ведь с вами на передачу дел всего неделя. О, я смотрю, вы с Мурущуком уже познакомились.

– Так точно, Андрей Палыч! – человек в чёрном напрягся всеми своими хорошо проработанными мышцами.

– Мурущук у нас человек незаменимый. И довольно интересный. – При этих словах Сорокина, по губам логиста пробежала довольная улыбка. – Сколько ты уже у меня, Мурущук?

– Десять лет, Андрей Палыч. Как один день.

– Ну да. Он ведь в армии раньше служил, майором.

– Капитаном, – скромно потупившись, поправил Мурущук.

– Причём в спецназе, – продолжал Сорокин, не обращая внимание на его реплику, – И был, в своё время чемпионом российской армии по рукопашному бою.

– Второе у меня место, – мрачно пробубнил в пол Мурущук, уже явно не надеясь на внимание шефа.

– А я его водителем взял, – самодовольно улыбнулся Сорокин, – И заодно охранником, так сказать, два в одном. Ну, а потом мы уже логистику подтянули. Вопросы на таможне он решать умеет. Кстати, как тебе удалось на прошлой неделе две фуры без документов с поста вытащить. Пуганул их что ли?

– Да зачем их пугать, Андрей Палыч? Так, отвёл начпоста в переговорную, рассказал о перспективах развития наших отношений…

– Молодец! Так что, вы уж, пожалуйста, не обижайте нашего ветерана, по всем вопросам логистики и безопасности, это к нему.

– Хорошо, Андрей Палыч, не обидим. Кстати, интересное сочетание функционала: логистика и безопасность…

– Ну да, – широко улыбнулся Сорокин, – Так сказать, специфика региона. Ну, и плюс результат нашего бурного роста в последние годы. Тут ведь было не до прописывания должностных обязанностей. Есть человек, есть задача – штык в зубы и в бой.

– Да, повоевали мы тогда… – мечтательно закатил глаза Мурущук.

– Так, ладно, свободен. – Сорокин в упор посмотрел на логиста, – И пригласи ко мне Эльвиру Каюмовну.

«Интересно, – подумал Миша, какая у него жена? Наверняка же тупая длинноногая блонда, с губами, накачанными, как бицепсы Мурущука.»

– Что будем пить, Михал Семёныч? Кофе, чай или, может, коньячку?

– Мне, если можно, капучино, – Миша с лёгкой ностальгией вспомнил кофейный агрегат в их офисной кухоньке, на котором каждый сотрудник, начиная с последнего кладовщика и кончая гендиректором, мог самостоятельно сотворить всё, что душе угодно.

– Настя! – Сорокин нажал кнопку громкой связи, – Ты капучино делать умеешь?

– Конечно, Андрей Палыч, – отозвался после небольшой паузы звонкий девичий голос, – Если хотите, я вам даже макиато сделаю.

– Что ты нам сделаешь?! – глаза шефа начали округляться.

– Ну кофе такой, типа эспрессо, только с пеночкой…

– С пеночкой, блин! Смотри, Настасья, не доведёт тебя до добра твой студент марокканский… Ладно, давай тащи капучино Михал Семёнычу, а мне, как обычно, без изысков.

Через пару минут появилась довольно невзрачная, но нарочито аккуратная девушка с жидким хвостиком и подносом, на котором дымились две чашки кофе и поигрывал золотистыми бликами бокал коньяку. К чести Насти надо сказать, что её капучино хоть и не был шедевром, но вполне заслуженно мог носить это забавное итальянское имя.

А потом, когда, прихлёбывая коньяк, Сорокин рассказывал Мише краткую историю завода и уже подошёл к своему первому появлению на заводской проходной, дверь кабинета резко распахнулась и в комнату порывисто вошла статная рыжеволосая женщина лет сорока. У неё было красивое породистое лицо, лёгкое выражение надменности которому придавали тонкие, подвижные губы. Едва уловимая косинка больших серых глаз и чуть выдающиеся скулы наряду с уже заученным Мишей диким отчеством, предполагали наличие в жилах мадам Сорокиной горячей татарской крови.

– Познакомьтесь, Михал Семёныч, это финансовый директор Гофросола, а по совместительству, моя жена, Эльвира Каюмовна Сорокина.

В этой женщине удивляло всё: и её манера свободно держаться, и великолепно сидящий тёмно-синий стильный костюм, и профессионально сделанный макияж, столь контрастирующий с боевой раскраской девушек, встреченных Мишей по дороге с рецепшн.

Удивило и то, что она протянула ему для пожатия руку, как делают только западные да иногда продвинутые московские дамы. Рука у Эльвиры, несмотря на внешнюю нежность и даже утончённость, оказалась неожиданно крепкой.

– Рада познакомиться с нашим долгожданным генеральным директором. А то я уже начала терять своего мужа. – голос Эльвиры был низким и чуть насмешливым. – Причём не только в переносном смысле. Сегодня, кстати, ровно месяц с того дня…

– Эльвира, давай мы не будем вываливать на Михал Семёныча все проблемы с самого начала, – Сорокин приобнял жену за плечи.

– Как скажешь, дорогой. Кстати, может, мы поужинаем сегодня вместе с Михал Семёнычем – мне кажется, было бы неплохо отпраздновать его первый день на заводе.

– Умница! Отличная идея, так и сделаем. Кстати, как там с его трудовым договором?

– Всё готово, прошу. – Эльвира вынула стопку бумаг из элегантной синей папки, под цвет костюма. – У меня, правда, принтер сильно удивился и чуть не сломался от размера зарплаты, а так всё в порядке…. Да и потом, моё дело маленькое: что начальник сказал, то и написала…

– Правильно! Это мой вопрос. – Сорокин явно гордился понятливостью жены. – И ты же знаешь, я очень надеюсь, что такая, мягко скажем, необычная для нашего предприятия, зарплата, вполне оправдана, и, в скором будущем, мы увидим результат. Правильно я говорю, Михал Семёныч?

– Я тоже очень надеюсь, что у нас всё получится. Иначе бы и не взялся за это дело, – Мише очень хотелось показать этой новорусской паре, что он серьёзно думал, прежде чем дать согласие, а не вывалил на сторону язык, едва услышав размер компенсации, – Но, как я уже говорил, не всё зависит от меня. Важно, чтобы я имел реальные рычаги власти и максимальную свободу в принятии решений, в том числе, и кадровых.

– Скажите, пожалуйста, рычаги власти! Какое-то не европейское понятие, не демократичное. Но ход ваших мыслей мне нравится, – шеф посмотрел на Мишу почти нежно. – Всё будет. И рычаги и свобода. Ты мне, главное, брат, сделай из моего говна конфету. А пока давайте-ка подпишем договор и двинемся дальше.

Основные интересовавшие Мишу, пункты трудового договора были прописаны вполне себе чётко. Правда, удивлял перечень на две страницы, сообщавший, чего сотрудник не должен делать ни при каких обстоятельствах. В списке этом не хватало разве что пунктов о поджоге завода и нанесении матерных граффити на фасад здания.

Потом было представление руководству компании. В огромной переговорной, чем-то неуловимо напоминавшей перелицованную ленинскую комнату, в которой портрет вождя заменили гигантским позолоченным логотипом фирмы, собралось человек десять народу за длинным узким столом. Из всех присутствующих Миша пока знал только Мурущука да чету Сорокиных. Глаза у всех были опущены в стол, но по тяжёлому дыханию и повисшей в комнате свинцовой тишине, было ясно, что ничего хорошего от встречи и конкретно от нового генерального, эти люди не ждут. В своей краткой речи Сорокин отметил, что появление на заводе Михаила и передача ему учредителем оперативного руководства заводом, связана с необходимостью тотальной перестройки работы всего коллектива. На словах «тотальная перестройка коллектива», коллектив дружно вздрогнул, а Мише подумалось, что выражение это очень близко по смыслу западному понятию «глобальной реструктуризации», благодаря которой он недавно оказался на улице, а теперь вот здесь…. Далее Андрей Палыч лично представлял Мише каждого из присутствующих.

Первым шёл директор по закупкам, Никита Хлыбов. Высокий и очень худощавый молодой человек, с бегающими глазами и жёстким чёрным бобриком, дёрганный и многословный. Он с места в карьер попытался загрузить Мишу проблемами с обнаглевшими поставщиками и распоясавшейся инфляцией, но сбился и замолчал, наткнувшись на жёсткий взгляд Сорокина.

Следующим по часовой стрелке был полный антипод Хлыбова – низенький мужичок под пятьдесят, с внушительным пузом, толстыми губами и мясистой красной лысиной. Он оказался коммерческим директором Альбертом Каюмовичем Биляловым. Отчество главного продавца насторожило Мишу и следующие пять минут он усердно сравнивал черты лица Сорокиной и Билялова. Это оказалось непросто: лицо пузатого было каким-то аморфным, неоформленным, и сходство с ним, при желании, можно было найти у кого угодно.

Начальником отдела маркетинга была женщина средних лет с роскошной, рвущейся из блузки грудью, и бесцветными, то ли спитыми, то ли равнодушными ко всему миру, глазами. Миша не запомнил её имени. Да и как-то не слишком старался.

А вот внешность и ФИО директора производства запоминались сразу. Марк Моисеич Абрамович отдалённо напоминал актёра Зиновия Гердта в старости. Отличающими же чертами были торчащие из носа волосы, пара золотых зубов во рту, довольно густой бас и глубоко несчастный взгляд из-под косматых бровей.

– Завод наш работает, – сообщил Марк Моисеич Мише с таким скорбным видом, что уместнее было бы сказать «Я знаю, вы будете смеяться, как последний поц на базаре, но наш завод-таки ещё работает!»

– Это хорошо, – сказал Миша, – А сколько человек занято на производстве?

– Тыща сто. Но если вы меня спросите, сколько человек у меня было три месяца назад, я вам отвечу – тыща триста. Как говорится, почувствуйте разницу.

– Перестройка коллектива?

– Оптимизация. – ответил за Абрамовича Сорокин. – И я уверен, Марк Моисеич, что нам и дальше придётся работать в этом направлении. Хотя, вопрос этот очень непростой и решение по нему, конечно, будет принимать генеральный директор…

И тут в разговор неожиданно вступила молчавшая до этого момента Эльвира Сорокина:

– Господа, я прекрасно понимаю, что вопрос не простой и всем нам очень хочется быть добрыми санта-клаусами, но я вам скажу, как пока ещё финансовый директор этого предприятия. Если мы не продолжим придерживаться жёсткой экономии, в том числе, и в кадровой политике, то в скором времени вылетим в трубу и работы лишатся не пара сотен разгильдяев, а полторы тысячи человек, включая нас с вами. И, поверьте, это не мои страшилки, а, к сожалению, самая, что ни на есть, суровая реальность. Это я так, для справки.

Взгляд Марка Моисеича выдал очередную порцию вековой скорби еврейского народа, и ушёл путешествовать по лежавшим на столе, жилистым рукам своего обладателя.

Главный инженер завода был крупным, но чрезвычайно забитым дядечкой неопределённого возраста, в массивных советских очках и синем халате. Даже называя своё имя и должность, он заискивающе поглядывал по очереди то на Сорокина, то на Абрамовича, будто надеясь на подсказку руководства. Фамилия у него была княжеская, Куракин, а имя самое что ни на есть коммунистическое, очевидно, данное в честь вождя мирового пролетариата – Владлен.

Дальше шла начальник отдела кадров, блондинка ягодного возраста с умными глазами и густым чёрным пушком над верхней губой. В её взгляде, обращённом на Мишу, явственно читалась глубокая жалость, с которой, наверное, русские бабы смотрели вслед французским или немецким пленным. Анна Васильна Кашина категорически не вписывалась в мишино, испорченное тлетворным влиянием Запада, представление об эйчар-директоре, но была гордой наследницей настоящих советских кадровиков, воспитанных на сталинском афоризме о кадрах, которые решают всё.

Последним участником процедуры представления был начальник службы протокола. О такой должности Миша если и слышал, то только в привязке к Букингемскому дворцу или, на худой конец, к администрации родного президента. Чем этот жизнерадостный, моложавый, но, очевидно, предпенсионный дядечка, занимается на самом деле, осталось загадкой даже после нескольких мишиных вопросов и энергичных, но крайне обтекаемых дядечкиных ответов. Причём Сорокин при этом тоже как-то загадочно улыбался, чем окончательно заинтриговал Мишу.

– Ну вот, – подытожил Сорокин, – Теперь вы, Михал Семёныч, лично знакомы со всем нашим комсоставом. А вас, – кивок в сторону коллектива, – Прошу исполнять указания генерального директора точно так же, как мои, и предоставлять ему всю необходимую информацию. А вопросов Михал Семёныч, особенно первое время, уверен, будет задавать немало. Завтра мы уладим все юридические формальности, потом неделя на передачу дел, ну а дальше – в путь и удачи нам всем!

По окончании собрания в уже опустевшей переговорной Сорокин подсел к Мише.

– Ну и как вам наш зоопарк?

– Довольно своеобразный… – политично ответил Миша, – Будем потихоньку делать из него команду.

– Вот это правильно! Так-то ребята они все не плохие, а главное, проверенные. Мы ведь весь наш руководящий состав, каждый год через полиграф пропускаем. У меня и специально обученный человечек есть, большой специалист в этом деле. Как разложит своё оборудование, закрепит датчики, клиент уже сам на правдивые ответы настраивается. Как говорится, доверяй, но проверяй…

Кабинет Михаилу (думаю, с этого момента будет правильнее время от времени называть нашего героя более солидным именем) выделили напротив сорокинского. Мрачный мужик, тихо матерясь на разрядившийся шуруповёрт, прикручивал к двери глянцевую табличку, на которой большими чёрными буквами было выведено:

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ЗАО «ГОФРОСОЛ»

ПИРОГОВ МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ

В животе у Михаила ласковым котёнком зашевелилось чувство собственной значимости. Эх, видели бы эти драные немецкие буржуи, вышвырнувшие его, как собачонку, на улицу, какой махиной он теперь будет рулить! Секретарша Настя, которую, по-видимому, ему предстояло делить с шефом, проводила рабочего, и услужливо открыла дверь, пропуская Мишу в его новый кабинет. В комнате пахло краской от стен, свежевыкрашенных в такой же розовый цвет, как и в кабинете Сорокина. Вообще, всё было, как у Сорокина, только чуть попроще или поменьше, включая стол, кресло, чахлый фикус в углу и даже монитор десктопа.

«Ну ладно, – подумал Миша, – стены мы со временем перекрасим, а то я себя буду чувствовать Кеном, зашедшим на чай в домик Барби».

– Настя, скажи, пожалуйста, а эти двое богатырей у кабинета Андрей Палыча, целый день топчутся?

– Ну да. У него ведь раньше вообще охраны не было, только Мурущука с собой иногда на встречи брал. А после того, что случилось в марте, сразу взяли этих двоих. Они с ним, по-моему, даже в туалет ходят. – Настя заговорщически хихикнула.

– А что у нас случилось в марте?

– Так вы не знаете! – Настя, похоже, испугалась, что ляпнула лишнего, но деваться уже было некуда, и мышка начала колоться.

– Андрей Палыча убить пытались. Ночью у ресторана. Водителю в плечо попали. Он потом, когда из больницы вышел, говорил, что стреляли из проезжавшей газели. Газель-то потом нашли за городом, а этих отморозков пока нет…

Больше всего в этом рассказе Мишу поразила будничность, с которой Настя поведала ему историю, которая вполне могла стать рабочим эпизодом в любимом сериале его тёщи «Улицы разбитых фонарей». А в оранжерейном мире западных фирм, в который он попал сразу после университета, ничего подобного не могло произойти по определению. Ну, угодивший в аварию пьяный менеджер по продажам. Ну, драка двух разгулявшихся технарей на корпоративе. Так эти события потом по нескольку месяцев щедро кормили офисных сплетниц. Но чтобы такое! И ведь не сказал, паразит, ни слова. А, может, ему и генеральный директор понадобился в качестве новой мишени для этих ребят из газели?… По мишиной спине поползла пара крупных ледяных мурашек.

– Только Андрей Палыч очень просил, чтобы на заводе этот случай не обсуждали…

– И что, его просьбу удовлетворили?

– Да нет, конечно, – Настя впервые с момента их знакомства широко улыбнулась и Михаил заметил, что улыбка у неё открытая и очень даже милая. – На производстве врать не буду, а тут, в офисе целый месяц только об этом и болтают. В бухгалтерии, например, когда Эльвиры Каюмовны поблизости нет, бабульки целый день шушукаются…

– Ну, и что говорят?

– Да разное. Только вы, Михал Семёныч, лучше у самого Андрей Палыча спросите, что он об этом думает. Вы же сегодня с ним и с Эльвирой Каюмовной ужинать идёте. Я вам и ресторан уже заказала. Самый лучший в городе. Андрей Палыч говорит, что там макароны лучше чем в Италии делают. И соусы…

– Обязательно спрошу, Настя. И за ресторан спасибо и за соусы. Ты молодец. Только давай договоримся: ты мне сейчас расскажешь, какие версии обсуждают в коллективе, а я о нашем с тобой разговоре никому не скажу.

– Да чего только не обсуждают, Михал Семёныч. Мурущук вот говорит, что это пермские конкуренты киллеров подослали. Бухгалтерши наши думают, что он с ментами что-то не поделил, раз этих гадов до сих пор не нашли.

– А ты-то сама как считаешь?

– Честно?

– Желательно.

– Я думаю, это как-то связано с недавними увольнениями. Ведь за три месяца больше двухсот человек уволили. Безо всякого пособия – юристы наши постарались. А у них у всех семьи, дети. К тому же сейчас кризис, работу вообще не найдёшь. Мне кажется, там вполне мог найтись какой-нибудь псих, а то и не один…

– Который решил отомстить?

– Ну да.

– Ясно. Спасибо, Настя.

– Только, Михал Семёныч, я вас очень прошу…

– Настя, ты знаешь, главный принцип отношений между руководителем и секретарём?

– Нет, – Настя с любопытством взглянула на Мишу.

– Доверие. Причём обоюдное. Так что считай, никакого разговора у нас не было.

Настя посмотрела на него почти нежно:

– Спасибо.

Потом он начал проглядывать внушительную подборку бумаг, с трудом донесённых до его стола девочкой из финотдела. Устав, финотчёт, бюджет, производственные планы, и прочая беллетристика. Всё было аккуратно, правильно и, разумеется, малоинформативно. Объёмы большие, прибыль маленькая, всё, как положено. Цифры наглыми чёрными тараканами бегали по бумаге, а Настя постепенно становилась капучиновым гуру, подавая уже пятую чашку. Часа через два зашёл Сорокин, весело посмотрел на погрязшего в бумагах Мишу.

– Ух ты, я вижу Эльвира Каюмовна уже успела вас загрузить. Она, небось, думает, что генеральный директор это что-то типа налоговой инспекции. А что вы хотите? Люди, включая Эльвиру, ещё не очень понимают, что это за зверь такой, генеральный директор. У них у всех сейчас как бы раздвоение личности: представляете, был генеральный и собственник в одном флаконе, и тут, хоп-хлоп и стало двое. Ну, ничего, это пройдёт. А бумажки эти стоит пробежать наискосок, для общего понимания. Скоро мы с вами начнём обсуждать серьёзные вещи: реальную прибыль, продажи, производство, инвестиции. А сейчас всё бросаем и идём обедать.

«Экие катакомбы, – думал Миша, идя за Сорокиным по мрачным коридорам, освещённым жидким жёлтым электросветом. – Не иначе как была тут у Гаврилы Худокормова парочка пытошных камер для мотивации кадров». Редкие, попадавшиеся по дороге, сотрудники при виде широко шагавшего хозяина, замолкали, и, казалось, вжимались в стену, чем лишний раз наводили на мысль о процветающей на предприятии, особой форме демократии.

В заводской столовой было многолюдно и шумно. Разношёрстный народ за пластиковыми столами, видимо подспудно чувствуя себя единым, большим и сильным организмом, никак не реагировал на проходящего между ними хозяина. Миша уже начал выискивать глазами свободный стол, когда Сорокин резко распахнул перед ним неприметную дверь в дальнем конце зала. За дверью оказалась ещё одна столовая, в которой за пятью небольшими столами, покрытыми, в отличие от столов в предыдущем помещении, расписными клеёнками, обедали серьёзного вида мужчины и женщины. Миша решил, что попал в директорскую столовую и тщетно пытался опознать среди присутствующих недавних знакомцев с процедуры представления. Но Андрей Палыч, сделав правой ладонью жест, который, как понял Михаил, был одновременно и приветствием и просьбой к присутствующим не вставать ему навстречу, распахнул следующую дверь. То, что открылось мишиному взгляду за дверью, назвать столовой, даже директорской, можно было с трудом. Помещение скорее напоминало зал провинциального ресторана средней руки, с массивными дубовыми столами и тяжёлыми скатертями. На обитых вагонкой стенах яркими пятнами проступали пейзажи и натюрморты, по-видимому, намалёванные местным умельцем. За столами в полном составе сидело руководство Гофросола, а между ними сновала с тарелками молодая рельефная официантка в белом фартуке. Хотя, при виде этой женщины, Мише вспомнилось забытое, оставшееся в детстве слово, которым называли официанток в советских пансионатах – «подавальщица». Получается, отсек, который они проходили ранее, предназначен для руководства рангом пониже, что-то типа начальников цехов и отделов.

Один из находившихся в помещении столов располагался чуть поодаль от других и стоял на невысоком подиуме. За этим, возвышавшимся над другими, столом одиноко поглощала свой салат Эльвира Каюмовна и, именно к нему направился Сорокин.

– Тамара! – шеф окликнул подавальщицу, но повернулись к нему все, находящиеся в зале головы. – Почему наш стол накрыт на две персоны?

– Так ведь я ж как обычно, Андрей Палыч… – полные белые руки Тамары нервно теребили тарелку с аппетитными дымящимися котлетками.

– Быстро третий прибор! И теперь чтоб всегда накрывала на троих. Михал Семёныч будет обедать с нами.

По лицам окружающих Михаил понял, что свой генеральский статус он получил не в момент подписания трудового договора и даже не во время представления руководству компании, а именно сейчас, когда ему пожаловали место за этим сакральным столом.

Обед был простым, но вкусным, реально домашним, а борщ так вообще напомнил Мише бессмертные шедевры его бабушки. Сорокин ел молча, сосредоточенно пережёвывая салат своими крепкими белыми зубами. Когда они с Мишей заканчивали борщ, Эльвира отодвинула недопитый стакан компота и ласково посмотрела на мужа.

– Милый, а ты помнишь, что у нас будет на следующей неделе?

Народ вокруг начал усиленно двигать челюстями. Мурущук даже демонстративно отвернулся в другую сторону, но при этом его большое (Мише даже показалось, мускулистое) ухо как-то особенно напряглось.

Сорокин опустил в тарелку только что наполненную ложку борща.

– Такое забудешь… Твоё восемнадцатилетие, Элечка.

– Умница! А что ты мне подаришь?

– Ну, не знаю, я думал, мы вместе съездим в ювелирный и ты себе что-нибудь выберешь. Помнишь, тебе прошлый раз там, вроде, изумруды понравились.

– Изумруды подождут. Ты же знаешь, о чём я мечтаю уже полгода… – в бархатном голосе Эльвиры Каюмовны начали появляться лёгкие капризные нотки. Сорокин посмотрел на жену точно также, как Миша на старшую дочку, когда та просила новый айпэд.

– Эльвира, давай поговорим дома. Ты же лучше меня понимаешь, что пока на это нет свободных средств.

– То-то и оно, что есть! – она торжествующе посмотрела на него своими красивыми глазами. – Я сегодня подготовила тебе отчёт по всем производственным активам. Помнишь старый гофроагрегат в третьем цехе?

– Это который Абрамович грозился запустить ещё к новому году?

– Ну да. Он уже полгода, как там стоит. Правильно я говорю, Марк Моисеич?

Абрамович, который только что изображал полную индифферентность, ответил так, словно только и ждал этого вопроса.

– Так времени ж не было, Эльвир Каюмовна. Мои механики три месяца с новой бумагоделательной машины не слезали. А гофроагрегат-то, даром, что старый, а новым ещё нос утрёт. Он ведь лет десять назад весь завод кормил. Просто капитальный ремонт ему давно не делали…

– Вот и не отвлекайте своих механиков. Пусть бумагоделку доделывают. К тому же у нас новая печатная линия запланирована. А это старьё мы продадим. У нас современное производство, а не склад железных инвалидов. Мне вот, например, перед новым генеральным стыдно будет, когда он увидит этого вашего ржавого монстра…. Кстати, Билялов уже прикинул, за сколько его можно продать. Примерно миллионов сорок, так Альберт?

За соседним столиком Билялов вальяжно развернул салфетку и аккуратно промокнул свои мясистые красные губы.

– Да, Эльвира Каюмовна. Но это в случае быстрой реализации. Есть тут один покупатель потенциальный из Челябы. А так, можно ещё рынок простучать…

– Не надо ничего простукивать, у тебя и без этого есть чем заняться. Та красная Ferrari, которую мы тогда видели в Москве, стоит 18 миллионов. Это уже со скидкой, которую они мне обещали. Итого, ты Андрей Палыч, сразу двух зайцев убьёшь: и любимую жену порадуешь и 22 миллиона, считай, ниоткуда получишь для новых инвестиций. Ну, неужели я у тебя не умница?!

Сорокин довольно долго гладил своими большими сильными руками мягкую ворсистую скатерть. В директорской столовой повисла вопиюще тяжёлая тишина.

– Умница, – наконец произнёс он тихо и каким-то неуверенным тоном, несвойственным этому решительному и энергичному с виду человеку.

На этом судьба старого гофроагрегата была решена. Всё-таки, эта женщина не могла не восхищать…

«Да уж, – ошарашенно подумал Миша, – Неужели тут все вопросы так решаются? И зачем я тогда им нужен?»

После обеда Сорокин уехал на приём к губернатору, а Миша продолжил свои экзерсисы с документами. Чем больше он читал, тем сильнее становилось ощущение какой-то показушности, искусственности этих цифр. Чтобы не сказать лживости. Особенно, Мишу, как старого продавца, заинтересовала ситуация с реализацией продукции. Он неплохо знал рынок гофротары и впервые видел, чтобы продажи крупного производителя аж на семьдесят с лишним процентов шли через дилера. Причём дилер был не какой-нибудь региональный или московский, а вполне себе родной, екатеринбургский, некая фирма со скромным названием «Урал Трейд». Миша позвал Настю.

– Пригласи ко мне, пожалуйста, Билялова. Забыл имя-отчество.

– Альберт Каюмович. Конечно, сейчас позвоню.

– Да Настя, кстати. Я смотрю тут у вас на заводе немало Каюмовичей.

На губах Насти заиграла заговорщическая улыбка.

– Да нет, Михал Семёныч, только двое. А Билялов – он брат Эльвиры Каюмовны. Вас же, наверное, это интересует…

– Ясно. И давно Альберт Каюмович у нас трудится?

– Года два уже. Кстати, их папа тоже у нас работает.

– Кто?! – вместе с шоком к Мише начало приходить понимание того, что после этой новости удивить его уже будет трудно.

– Ну, Билялов, Каюм Ахметович. Он у нас начальник склада. Очень боевой дедушка, кстати. На последнем корпоративе новогоднем такое вытворял, что молодым и не снилось, даже ко мне приставал, – Настина улыбка на этот раз блистала смесью кокетства и лёгкой женской гордости.

«Да, – мрачно подумал Миша, – похоже, этому заводу полный каюм. Да и мне заодно…»

– И что, много у вас тут таких трудовых династий? Прям, одна большая заводская семья, наверное.

– Ну что вы! Нет, конечно. Вообще-то, Андрей Палыч против всякой семейственности. Вот я в прошлом году хотела сестру свою младшую в бухгалтерию устроить – она у меня финансовую академию только закончила – так в отделе кадров сказали, что это не принято. Ну, а с Биляловым, совсем другой случай, сами понимаете…

– Понимаю, Настя, понимаю. Ну, так зови его сюда. Я имею в виду младшего.

Билялов появился где-то через полчаса. Одет он был своеобразно: в белую, явно от серьёзного производителя, рубашку, с тремя расстёгнутыми пуговицами сверху и до неприличия молодёжные джинсы, производящие со спины впечатление, что человек не добежал до туалета. При ближайшем рассмотрении, пузо у него оказалось ещё объёмистей, чем показалось при первой встрече. На толстых мясистых губах сорокинского шурина играла нагловатая ухмылка. Он плюхнулся своим солидным задом в кресло у фикуса и почти по-домашнему посмотрел на Михаила.

– Чем могу помочь, Михал Семёныч?

– Надеюсь, что чем-нибудь можете, Альберт Каюмович. Вы же не против, если я вас немножко поспрашиваю?

– А как же, я как пионер, всегда готов к вопросам руководства, – широко улыбнулся Билялов своими выдающимися губами, – И, опять же, Андрей Палыч нам велел всячески способствовать…

– Вы знаете, меня тут заинтересовало распределение объёмов по разным каналам продаж. Я смотрю, у вас есть безусловный чемпион по продажам среди дилеров. Урал-Грейт, кажется.

– Не, Урал-Грейт – это баскетбольная команда, а у нас Урал-Трейд, – заботливо поправил Мишу Каюмыч.

– Это в корне меняет дело, – дружелюбно улыбнулся Миша. – А всё-таки, хотелось бы понять, за счёт чего эти ребята так круто ушли в отрыв. Неужели, действительно, такие талантливые продавцы?

– Понимаете, в чём дело, Михал Семёныч, у нас тут своя специфика, региональная…

Мише пришла в голову мысль, что этот человек говорит его собственными словами из недавнего прошлого, когда он на протяжении нескольких лет талдычил своему немецкому руководству о российской специфике, а эти улыбчивые арийцы понимающе кивали в ответ, не понимая ровным счётом ничего. Они наверняка, точно так же, как сейчас Миша, посмеивались про себя, считая его либо большим хитрованом, использующим аргумент местной специфичности в своих узких целях, либо дикарём, не умеющим понять высоких целей глобального бизнеса. Миша даже слегка улыбнулся, подумав о том, что он сейчас выступает в роли самого настоящего экспата. Одного из тех понаехавших в Москву заграничных клоунов, над которыми он всегда от души потешался за неумение понять эту самую местную специфику.

– …И мы не можем её не учитывать, – продолжал Альберт. – В частности, у дилера в обязательном порядке должны быть обширные связи в самых разных областях, в том числе и во властных структурах. Потому что если их нет, то будь он хоть супер звездой в продажах, у него абсолютно ничего не получится, ему просто не дадут нормально работать. Мы же здесь застряли если не в девяностых, то, по крайней мере, в начале двухтысячных. Я ж понимаю, что в Москве всё иначе, у вас там уже, можно сказать, цивилизованные методы работы…

– Методы работы в Москве, Альберт Каюмыч, самые разные. И у меня нет задачи построить на этом заводе отдельно взятую маленькую Москву. Ну, так что, Урал-Трейд очень силён своими связями?

– Безусловно. Вы же поймите: решение принималось не с бухты барахты, мы всем давали одинаковый шанс. Урал-Трейд умеет решать вопросы, и не на словах, а на деле. Там ведь учредители из бывшего руководства Уралмаша. А об этой конторе даже в Москве, наверно, слыхали…

– Слыхали, – с готовностью ответил Миша, – ОПГ Уралмаш! Кто ж о них не слыхал на просторах нашей родины.

– Не-не-не! – протестующе замахал руками Билялов, – это всё в прошлом, да и раздули тогда всю эту историю до вселенских масштабов. А это люди солидные, полрынка тары и мешков на Урале держат. Плюс дистрибуция в другие регионы. Знают, к кому зайти и что с кем порешать… К тому же, их учредитель из комсомольских секретарей, а эти парни теперь, как правило, имеют широкий круг связей. Я-то ведь, если честно, тоже имел некоторое отношение к комсомолу… – В глазах Каюмыча проступила гордость за своё комсомольское прошлое.

– Да, это чувствуется. Скажите, пожалуйста, а я могу с ним познакомиться?

– С кем? – не понял Билялов.

– Ну, с этим комсомольцем, учредителем Урал-Трейда.

– Ой, вы знаете, Сергей Иваныч очень большой человек, ну, и очень занятой, конечно…

– Да и мы как бы люди не маленькие. И потом, что-то мне подсказывает, что мы у них не последний клиент. Или я ошибаюсь?

– Нет, конечно, мы им очень важны! Вот недавно, кстати, договор с ними дилерский подписали, на очень выгодных для нас условиях. Просто мы всё больше с их Генеральным общаемся, он очень энергичный человек, лично знаком со всеми клиентами, всегда готов помочь. И уверен, он будет очень рад с вами познакомиться, Михал Семёныч.

– Замечательно, Альберт Каюмыч. Я тоже буду очень рад видеть его на нашей встрече с учредителем Урал-Трейда. И, пожалуйста, вы уж постарайтесь, чтобы эта встреча состоялась до конца следующей недели. День и время на ваше усмотрение, а я уж подстроюсь.

– Понятно. – Билялов, похоже, немного потух. – Просто я-то думал, что вы сейчас будете плотно общаться с Андрей Палычем…

– Вот здесь вы абсолютно правы. Но я уверен, что мы с Андрей Палычем найдём в этом плотном графике окошко для моей встречи с руководством дилера, доля которого в наших продажах составляет более семидесяти процентов. И поверьте, здесь нет ничего необычного или странного – я всегда лично встречался со своими основными бизнес-партнёрами, к тому же уверен, этому Сергею, как его?…

– Иванычу.

– Да, Сергею Иванычу, наверняка будет интересно со мной познакомиться. Кстати, а Сорокин с ним встречался?

– Насколько я знаю, нет, – собеседник, очевидно, начал более тщательно подбирать слова. – Как-то не было необходимости, да и Андрей Палыч никогда не интересовался.

– Понятно. Ну что ж, спасибо. Я вас больше не задерживаю.

– А я думал, вам будет интересно про рынок послушать, про конкурентов, динамику роста. Я ведь уже и презентацию подготовил, со слайдами…

– Презентация это хорошо, особенно со слайдами. Я думаю, мы с вами через недельку обязательно найдём время посидеть. С удовольствием посмотрю цифры и ваши планы продаж. Да и, кстати, с вашими менеджерами по продажам я бы тоже познакомился. Сколько их у вас?

– Ну, если считать всех, вместе с региональными представителями, то 57 человек. Это при том, что троих недавно сократили.

– Да у вас серьёзное хозяйство, Альберт Каюмыч!

– Ну, а как иначе, объёмы-то какие. И скажу вам открыто, Михал Семёныч, моя бы воля, я бы ещё четыре представительства открыл. В Магнитогорске, например. Или в Перми. Да, там у нас конкурент сильный, ну и пусть. А мы, прям, у него под носом. Чтоб его аж перекосило. Да такие условия дадим, что они спать не смогут! Но Андрей Палыч говорит, пока не время. Сокращение расходов, понимаешь…

Уходил Билялов уже чуть менее вальяжно чем пришёл и, когда его оплывшая жиром спина и обвисшие на заднице джинсы исчезли за дверью, Миша подумал, что если и не обломал этого персонажа, то, по крайней мере, немного напряг. Что само по себе уже не плохо. «Ничего, они у меня ещё попляшут!» – радостно думал он, до конца не понимая, кто эти они, но уже прекрасно отдавая себе отчёт, что, если он не сломает или, по крайней мере, хорошенько не прогнёт многочисленных окопавшихся на Гофросоле биляловых, то ничего у него не получится.

Время шло к вечеру, и Миша отправился домой переодеться к ужину. По дороге словоохотливый и радостный Юра, возбуждённо потряхивая своей длинной гривой, рассказывал о слухах и разговорах, покатившихся по заводу в связи с приходом нового генерального директора. Если ему верить (а не верить пока, вроде как, оснований не было, хотя и исключать того, что он засланный казачок Андрей Палыча, тоже нельзя), завод бурлил. Кто-то заявлял, что передача полномочий от собственника генеральному директору – это знак того, что скоро Сорокин продаст завод. Кто-то высказывал мысль, что московского варяга взяли, чтобы ещё больше порезать расходы, а значит, сократить кучу народа. Самым креативным было, пожалуй, утверждение, что Сорокин уже проиграл завод в карты какому-то знаменитому местному бандюгану и, что новый генеральный на самом деле никакой не москвич, а смотрящий от этого урки. Но в любом случае, все эти слухи были весьма мрачными и, согласно им, ничего хорошего коллективу от нового назначения ждать не приходилось.

«Да, – подумал Миша, – На нашей-то буржуйской кухне если тётки и сплетничали обо мне, то, в основном на тему того, сплю я со своей секретаршей или нет, а тут уже совсем другой масштаб. Представляю, сколько местных тружеников, а также их жён, мужей, детей и тёщ желают мне сейчас попасть в аварию с летальным исходом или закончить свой жизненный путь, отведав несвежих грибков». Оптимизма от этих новых для него мыслей совсем не прибавилось.

– А ещё, это, – весело продолжал Юра, – Говорят, что вы друг Эльвиры Каюмовны.

– В смысле? – искренне не понял Миша.

– Ну, что вы, это, любовник её…

Миша закашлялся. Он, конечно, знал из сказов Бажова, прочитанных в детстве, что на Урале живёт талантливый и склонный к нестандартным творческим решениям, народ, который, если надо, и цветок каменный смастерит и шкатулку малахитовую замастрячит, но чтобы такое… Он уже потихоньку начинал чувствовать себя этаким сказочным персонажем, но не из хороших, типа Муромца или Иван-царевича, а всё больше из тех, с кем этим славным героям приходилось биться…

Немного помучавшись с душем, дабы получить-таки тёплую воду и, наконец, вспомнив, что в его новой квартире вентиль с красной меткой подаёт холодную, а его синий собрат – горячую, Миша с наслаждением смыл с себя всю многослойную грязь дневных эмоций. Он оделся в стиле smart casual, с лёгкой небрежностью, как учил его лет десять назад тогдашний босс, француз. Чтобы тёмные джинсы были созвучны слегка помятому тёмному пиджаку и контрастировали с белоснежной офисной рубашкой. Разбирая чемоданы, он вытащил и расставил на полках в гостиной привезённые бизнес-книжки. Самое почётное место занял двухтомник японца, идеям которого об экономном производстве и постоянном улучшении предстояло в скором времени начать приживаться на суровой уральской почве. И что-то уже подсказывало ему, что процесс приживания вряд ли будет простым и лёгким.

«Интересно, – подумал Миша, – А у них там, в Японии бывает так, чтоб супруга собственника компании трудилась в той же компании финдиректором, её брат рулил там же всеми продажами, а их папа работал начальником склада? Это вам, господа самураи, ни какая-нибудь якудза, это покруче будет…»

Ресторан, в котором Мише предстояло поужинать с четой Сорокиных, слыл, по словам Юры, чуть ли не самым крутым в городе. Высокое крыльцо было таким же солидным, как и возвышавшийся на нём, огромный, расшитый золотом, швейцар. Прямо у крыльца, едва не наехав передним колесом на ступеньку, была припаркована чёрная, с хищным оскалом, семёрка BMW.

– Один будете? – спросил суровый седоватый метрдотель, смерив Мишу цепким проницательным взглядом, характерным для сотрудников силовых структур.

– Нет, втроём. Стол заказали, наверное, на фамилию Сорокин…

Лицо метрдотеля расцвело радушной улыбкой:

– Прекрасно! Очень рад! Господин Сорокин наш постоянный и, скажу вам прямо, любимый гость. Прошу за мной. Эльвира Каюмовна только подъехала, вы, наверное, машинку её у входа видели.… А Андрей Палыч, я так понял, к нам прям от губернатора приедет, – метрдотель посмотрел в потолок, видимо показывая глазами, на какой невероятной высоте происходит сейчас встреча Сорокина.

Со вкусом отделанный зал был полон примерно наполовину. Народ был разный, но, в основном, приличный. Увидев респектабельных мужчин и их моложавых обколотых жён или до неприличия роскошных любовниц, боявшийся попасть в кабак девяностых Миша, немного расслабился. Их столик стоял чуть в стороне, чем сразу напомнил директорский зал заводской столовой. Эльвира сидела в резном кресле, с прямой спиной, с мобильным в одной руке и бокалом белого вина в другой. Её поза, лёгкий наклон головы и спокойная, едва уловимая улыбка абсолютно уверенного в себе человека, были величавыми, почти королевскими. И, как ни странно, при этом было в ней что-то соблазнительно женственное.

– Добрый вечер, Эльвира Каюмовна.

– И снова здравствуйте! – Сейчас её улыбка была искренней, почти детской. – Официант! Ещё бутылку шабли и бокал нашему гостю.

«Странная женщина, – подумал Миша, – я знаком с ней всего один день, а она уже явилась мне в нескольких своих ипостасях».

– Андрей у губернатора, скоро должен подъехать.

– Да я уж наслышан. Часто он к нему?

– Когда как. Обычно бухают. Если не хуже чего… – она слегка наклонила бокал и драгоценная жидкость, пару лет назад наполнявшая виноградные грозди в одной из французских провинций, покрыла стекло золотистой плёнкой.

– С губернатором?? – Миша, конечно, не питал особых иллюзий касательно отечественной власти и даже ходил когда-то разок на Болотную, но всё равно слегка вздрогнул.

– А вы что думаете, губернатор не человек, – рассмеялась Эльвира, – Помните, песенка раньше была: «Он вышел родом из народа, как говорится, парень свой»? Там бухают уж, по крайней мере, не меньше чем средний класс. Так что разница исключительно в стоимости напитков. Ладно, вы лучше о себе расскажите: как устроились, когда семейство перевозить собираетесь. У вас жена, кстати, чем занимается?

– Устроился нормально, спасибо. Квартира большая. Я, правда, не думаю, что первое время буду проводить в ней много времени, но всё равно приятно. Насчёт семейства не знаю, вот у девчонок скоро летние каникулы начнутся, там и решим. А жена у меня архитектор, хотя сейчас всё больше по дому…

– Архитектор это хорошо, интересная профессия, творческая. Мы, кстати, скоро планируем дом перестраивать, так может, и вашу жену пристроим. А что, на новом месте главное не заскучать…. Ну и с перевозкой семьи лучше не тяните, а то мы вам тут пока двоюродную жену подыщем, у нас в городе красоток много, да и вы мужчина видный… – она опять засмеялась своим грудным, бархатистым смехом.

– Спасибо, конечно, Эльвира Каюмовна, но мне пока одной родной жены хватает. А то, что в Екатеринбурге есть красивые женщины, я сегодня уже понял, – Миша с улыбкой посмотрел в глаза Сорокиной.

– Да вы бабский угодник, Михал Семёныч! – она криво ухмыльнулась, причём такая ухмылка шла ей не меньше обычной иронично-надменной улыбки, – Умеете вы, хитрованы московские, говорить приятные вещи девушкам…. Ладно, давайте выпьем, – она подняла свой бокал с лёгким смазанным следом помады по краю, – За ваш первый день на заводе! И чтоб впереди у вас было поменьше разочарований.

«Интересный тост, – подумал Миша, – Похоже, сегодняшние сюрпризы – это только начало. Ну, да ничего, отступать уже всё равно некуда, позади – в прямом смысле Москва».

Потом они долго болтали о жизни в столице, которую мадам Сорокина знала всё больше по крутым отелям, ВИП-ложам концертных залов да тряпичным бутикам на Тверской. При этом все попытки Миши направить разговор в сторону заводской жизни игнорировались либо пресекались фразами типа «Сами всё увидите» или «Мы тут отдых с работой путать не любим».

Сорокин появился на третьей бутылке вина и на последней поедаемой Мишей устрице. Вид у него был помятый, но счастливый. Поцеловав жену в щёку, он тяжело упал в заботливо подставленное юрким официантом кресло. Двое, уже знакомых Мише, амбалов, молча отошли в сторону.

– Ну что, коллеги, хочу вас поздравить: губернатор подписал указ о строительстве отдельной железнодорожной ветки к нашему заводу.

Эльвира молча продолжала выковыривать специальной вилкой останки устрицы из раковины. Миша сдержанно улыбнулся:

– Поздравляю, Андрей Палыч.

Сорокин обвёл сотрапезников взглядом обиженного ребёнка.

– Нет, ну, я понимаю, Михал Семёныч ещё не в курсе всех наших бед и побед. Но ты-то, Эльвира должна бы понимать, что это значит для нас. Когда дорога будет построена, мы сможем сразу перевести минимум половину наших отгрузок на ж/д перевозки. Это, во-первых, снизит расходы на логистику, а, во-вторых, позволит нам дотянуться до клиентов в таких регионах, о которых мы раньше и думать не смели. Уверен, Мурущук завтра до потолка прыгать будет от радости. Может, в самой Москве гофротару нашу продавать начнём. Что скажете, генеральный директор, а? Завоюем вашу малую родину? Или вам сначала нужен план стратегического развития с маркетинговым исследованием в придачу?

Только сейчас Миша увидел, что шеф не на шутку пьян. Похоже, Эльвира была права насчёт его времяпрепровождения у губернатора. Нет, мужика сейчас определённо надо чем-нибудь порадовать.

– Конечно, завоюем, Андрей Палыч! А бизнес-планы я люблю, но только когда они не оторваны от жизни. И потом, знаете, иногда бывают ситуации, когда сначала надо быстро ввязаться в бой, а потом уже думать о всякой стратегии…

– Вот! – Сорокин с восхищением посмотрел на Мишу и торжествующе на жену, – Поэтому-то я его и взял. Есть в тебе, Михал Семёныч, ген здорового авантюризма. А то у вашего брата, буржуйского прихвостня, обычно все мысли только о том, как свою задницу прикрыть да буржуев лишний кусок выпросить. Ладно, давайте уже отметим нашу железную дорогу. Только обязательно водочкой. Эту французскую кислятину убираем – её только лягушками закусывать. Эй, пацан, иди сюда! – он взял подбежавшего официанта за приколотый на груди бэйджик, – Ага, Владислав. Значит, будешь Владик. Ну-ка, сынок, сообрази нам бутылочку водочки, моей любимой, «Малахитовой». Ну, и к ней всего, что полагается, да смотри, не осрами меня перед гостем.

– Щас всё будет, Андрей Палыч, – Владик смотрел на Сорокина оленьими глазами безответно влюблённого холуя.

– По-моему, тебе хватит. – Эльвира бросила оценивающий взгляд на возбуждённого, взлохмаченного мужа.

– Элечка, ты как всегда, права, конечно, хватит, – у губернатора-то пришлось от души потрудиться печёнкой. Вот пузырёк щас оприходуем и всё. У меня ж два таких повода сегодня: добро на железную дорогу и новый генеральный директор.