Читать онлайн Щепотка удачи

© 2024 by Rampion Books, Inc.

© Литвинова И. А., перевод на русский язык, 2024

© Ксения Холь, иллюстрация на переплете, 2024

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2024

Джесс, Слоан и Делани

(Я знаю, как мне повезло.)

Глава первая

На этих священных страницах начертана эпическая повесть о великом волшебнике Джуде. С его могуществом могло сравниться только его безмерное обаяние. Жизнь его состояла из череды грандиозных приключений – выигранных и проигранных сражений, побед над злом и торжества добра и света. Джуд был настоящим героем и вошел в легенды. Его история, записанная на этом хрупком пергаменте, достойна внимания. Судьба, построенная на удаче и несчастье, благословениях и проклятиях… и любви, которую воспевают барды всех времен и народов.

Или, если хотите, это история шестнадцатилетнего одиннадцатиклассника[1] из средней школы Фортуна-Бич. В разгар учебного года он четыре дня в неделю помогает своим родителям, подрабатывая в их магазине виниловых пластинок. Он из тех парней, кто рисует на полях тетрадей вместо того, чтобы делать заметки о промышленной революции. Он из тех, кто не уверен, что когда-нибудь сможет позволить себе учебу в колледже или хотя бы машину, если на то пошло. Он из тех, кто скорее позволит отрубить себе руку световым мечом, чем рискнет пригласить на кофе девушку, которая ему нравится, – а вдруг она откажет? Вот почему он никогда никого не звал на свидания, сколько бы раз ни представлял себе, что могло бы из этого получиться, если бы ему хватило духу. Возможно, что-то хорошее… но гораздо более вероятно, почти наверняка, плохое.

Ну да ладно. У меня неплохое воображение, а это ничуть не хуже, чем великие приключения и настоящая любовь. Фантазии превосходят реальную жизнь примерно в девяноста процентах случаев. И не говорите, что я неправ. Это ведь вы сейчас уткнулись носом в книгу, так что в какой-то степени со мной согласны, я знаю.

– Храм Торны Гортхит? – Голос Ари застает меня врасплох, отвлекая от целенаправленного разрушения четвертой стены. (Это часть декорации – не принимайте всерьез.) Заглядывая мне через плечо, она читает рекламную листовку, над которой я колдую последние десять минут. – Звучит зловеще, Джуд.

–Место кишит опасностями,– объясняю я. Шариковая ручка царапает по белой бумаге, и виниловая пластинка на рисунке превращается в черное солнце, зависшее над усеянным деревьями горизонтом. Я придал буквам в словосочетании «ОТКРЫТЫЙ МИКРОФОН» форму древнего храма, разрушающегося от времени.– Я все еще работаю над названием. Нейминг[2] – всегда самое сложное.

Ари наклоняется ближе. Ее волосы собраны сзади в небрежный пучок, и одна прядь, выбившаяся из него, задевает мое предплечье, прежде чем Ари успевает заправить ее за ухо.

– Предполагается, что это я?

Я выдерживаю паузу, изучая флаер. «„Венчерс Винил“ представляет… Вечер открытого микрофона! 18:00, первое воскресенье каждого месяца. Приветствуются все музыкальные стили». Нижнюю половину листовки раньше занимал рисунок девушки с гитарой, но я видоизменил инструмент, чтобы он больше походил на лютню, удлинил волосы девушки и одел ее в плащ и сапоги для верховой езды. Настоящий средневековый шик.

–Э-э, нет. – Я постукиваю по рисунку. – Это Арасели Великолепная, самый известный бард на всей земле. Очевидно.

Ари понимающе распахивает глаза и шепчет:

– Мне почему-то думается, что это я.

Я поднимаю листок и поворачиваю его к ней лицевой стороной.

– Это лютня, Ари. Ты играешь на лютне? Серьезно?

– Нет. – Она вглядывается в рисунок, прежде чем добавить: – Но я уверена, что смогла бы.

– Да уж. Арасели Великолепная тоже любит покрасоваться.

Ари смеется.

– Так что же происходит в этом жутком храме?

–Группа бардов соревнуется в музыкальном конкурсе. До смерти.

– Ого. – Ари запрыгивает на прилавок. Это получается у нее на удивление ловко, хоть она и невысокого роста. – И много ли бардов подписывается на это?

– Тут либо участвуешь в турнире, либо твое вирусное видео в YouTube атакуют комментариями сотни тысяч троллей. Настоящих троллей. Вонючих.

– Понятно. – Ари болтает ногами. – Смерть звучит предпочтительнее.

– Я тоже так подумал. – Снова взяв ручку, я добавляю виноградные лозы и листву, оплетающие стены снизу. – На самом деле мне еще не удалось до конца понять магию этого храма. Я знаю, что в последнем зале будет статуя, и, по идее, когда-то там жила девушка, ее прокляли, она превратилась в камень, и только тот, кого сочтут достойным, сможет разрушить чары. В случае успеха участники получат бонусные баллы для будущих конкурсов мастерства. Что-то вроде магии, которая приносит сверхъестественную удачу. Но если они облажаются… пока не знаю, что с ними делать. Их ждет что-то плохое.

– Унижение от злобных интернет-троллей?

Я серьезно киваю.

– Это медленная мучительная смерть.

Выключается проигрыватель. Я и забыл, что там крутилась пластинка, но вздрагиваю от внезапно наступившей тишины.

– Ты очень здорово рисуешь, Джуд. – Ари тянется к гитаре в потрепанном чехле, прислоненной к стойке. – Больше не думал о художественной школе?

Я усмехаюсь.

– Не настолько я везучий, чтобы поступить в художественную школу.

– О, я тебя умоляю. – Ари отстегивает защелки на боковой стороне чехла. – Ты должен хотя бы попытаться.

Я отмалчиваюсь. За последний год мы не раз обсуждали это, и мне нечего добавить. Счастливчики, поступившие в художественную школу на полную стипендию, неизменно вызывают у меня восхищение. Я завидую тем, кто украшает свое тело кристаллами Сваровски, называя их кровавыми бриллиантами, и устраивает аукцион фальшивых людей посреди Таймс-сквер в знак протеста против аморальных способов добычи полезных ископаемых. Вот они уж точно artistes[3].

В то время как я в основном рисую драконов, огров[4] и эльфов в крутых боевых доспехах.

Ари достает из чехла акустическую гитару и кладет ее себе на колени. Как и почти вся одежда Ари, гитара винтажная, унаследованная от дедушки, который умер, когда Ари была еще маленькой. Я не эксперт, но даже я могу сполна оценить красоту инструмента с узором из пластинок темного дерева по краям корпуса и грифа, которые выглядят черными, пока упавший на них свет не придает им красноватый оттенок. На этой гитаре играли много лет, и глянцевая отделка местами стерлась, а на самом дереве кое-где появились вмятины, но Ари говорит, что такой отпечаток времени ей особенно дорог.

Пока Ари перебирает струны, настраивая гитару, я поднимаю крышку проигрывателя, снимаю с него пластинку и укладываю ее в бумажный конверт. В магазине весь день царила ленивая атмосфера, заглянули всего несколько завсегдатаев и одна семья туристов, но никто ничего не купил. Однако папа настаивает на том, чтобы в торговом зале всегда звучала музыка, потому что у нас музыкальный магазин. Я тянусь за следующей пластинкой из стопки – какой-нибудь фанк-группы семидесятых, – когда папа выходит из подсобки.

– Эй-эй, только не это. – Он выхватывает пластинку у меня из рук. – Я выбрал кое-что особенное для нашего первого вечера открытого микрофона.

Я отступаю и позволяю папе взять инициативу в свои руки, тем более что выбор музыки для любого события – одна из его величайших радостей.

На самом деле этот вечер открытого микрофона для нас не первый. Идея пришла Ари прошлым летом, и, получив одобрение от нашего папы, ближе ко Дню благодарения она официально стала ведущей этих мероприятий. И все же это первый вечер открытого микрофона с тех пор, как мои родители закончили оформление документов на покупку «Венчерс Винил». Сам бизнес всегда принадлежал им, но вот уже шесть дней как они являются и гордыми владельцами здания – кирпичного строения площадью в тысячу двести квадратных футов[5] в самом сердце Фортуна-Бич, со старой сантехникой, старой проводкой, старым всем и непомерно высоким платежом по ипотеке.

Доказательство того, что мечты сбываются.

– Сегодня ожидается большой наплыв. – Папа говорит так каждый раз, и хотя за последние месяцы наши вечера становятся все популярнее, «большим наплывом» считается, если у нас соберется больше двадцати человек.

Тем не менее все проходит довольно весело, и Ари это очень нравится. Мы оба начали работать в магазине прошлым летом, но подружились задолго до этого, и она проводит с нами так много свободного времени, что папа часто называет ее своим шестым ребенком. Думаю, она работала бы здесь даже бесплатно, особенно на вечерах открытого микрофона.

Ари всем говорит, что эти музыкальные тусовки – результат командной работы, но нет. Это исключительно ее заслуга. Ее страсть, ее организаторские способности, ее старания. Я просто нарисовал флаеры и помог собрать платформу для выступающих в углу магазина. Ну и, пожалуй, могу приписать себе идею украсить нашу импровизированную сцену занавесками от пола до потолка и расписать заднюю стену под ночное небо. Папа говорит, что это самая красивая часть магазина, и, возможно, он прав. Во всяком случае, краска на той стене точно самая свежая.

– Вот что мы поставим. – Папа перебирает пластинки в корзине под прилавком. Здесь собраны альбомы, имеющие для него особое значение, он хранит их для магазина, но не для продажи. Наконец он достает конверт с черно-белым изображением двух мужчин и женщины на фоне Лондонского моста. Мне хватает мгновения, чтобы узнать постбитловский альбом Пола Маккартни. – Все, что нам нужно, – это любовь, – продолжает папа, извлекая пластинку и переворачивая ее на сторону «Б», прежде чем осторожно поставить на проигрыватель, – и немного удачи.

– Смотри, как бы мама не услышала, – тихо предупреждаю я. Папа полон суеверий, и мама любит поддразнивать его по этому поводу. Мы все слышали это от нее миллион раз, и теперь я повторяю как попугай: – Удача – это всего лишь вопрос точки зрения…

– И умения использовать возможности, которые тебе открываются, – подхватывает папа. – Да-да, прекрасно. Но знаешь что? Даже твоя мама верит в удачу, когда о ней поет сэр Пол.

Он опускает иглу. Пластинка щелкает несколько раз, прежде чем из колонок акустической системы доносятся глубокие механические звуки.

Я съеживаюсь.

– Ты серьезно, пап?

–Эй, полегче!– Он тычет пальцем в мою сторону.– В этой семье любят Wings[6]. Так что давай без критики.

– Тебе не нравится Wings? – Ари бросает на меня удивленный взгляд, постукивая ногой о стойку.

–Мне не нравится…– Я на мгновение задумываюсь. В нашей семье от нас, детей, требуют здорового уважения к «Битлз», в том числе и к сольным карьерам «Великолепной четверки». Думаю, мои родители могли бы отречься от меня или моих сестер, начни мы откровенно критиковать Джона, Пола, Джорджа или Ринго. – Мне не нравятся синтезаторы, – наконец признаюсь я. – Впрочем, каждому свое.

– Ладно, я начинаю расставлять стулья, – говорит папа. – Дайте знать, если вам понадобится еще какая-нибудь помощь. – Он устремляется в переднюю часть магазина, напевая в такт музыке.

Я бросаю взгляд на Ари. Она наклоняется к ближайшему динамику, подыгрывая мелодии. Трудно сказать, знает она эту песню или просто подбирает аккорды на слух. Не удивлюсь, если второе. Практически все, что помню, это аккорд ля мажор и сильную боль в пальцах после того, как я целый час зажимал ими грубые жесткие струны. Но Ари владеет языком нот и аккордов так же свободно, как испанским, на котором говорит дома со своей семьей.

Я складываю руки на столешнице.

– Так ты собираешься начать вечер с песни собственного сочинения?

– Не сегодня, – мечтательно произносит она. – Сначала я хочу исполнить очень красивую кавер-версию.

– Но ты сыграешь хотя бы одну из своих песен, верно? В этом вроде как смысл вечера открытого микрофона. Исполнить оригинальный материал, пока твоя аудитория не разбежалась.

– Это довольно пессимистичный взгляд. Как по мне, смысл в том, чтобы поддержать начинающих артистов в нашем сообществе.

– Именно это я и сказал. – Моя улыбка становится шире. – Мне нравится, когда ты исполняешь свои новинки. Я – твой фанат, Ари. Ты это знаешь.

Она изгибает губы в улыбке, но в следующее мгновение снова переключает внимание на гитарные струны.

– Ты не настолько любишь музыку.

– Эй, только психопаты и Прю не любят музыку. Ты не можешь отнести меня к этой группе.

Ари бросает на меня косой взгляд, но я говорю правду. Кому из парней не нравится музыка? Просто моя любовь меркнет на фоне абсолютной одержимости моих родителей – и Ари тоже, если уж на то пошло. У моей четырнадцатилетней сестры Люси довольно эклектичные вкусы, и она побывала на стольких концертах, сколько мне и не снилось. Пенни, другая моя сестра, которой десять, в обязательном порядке каждый вечер по сорок пять минут занимается игрой на скрипке. А моя младшая сестренка Элинор, она же Элли, скверно поет «Акуленка»[7].

Только Пруденс, моей сестре-близнецу, не достался музыкальный ген. Впрочем, ей нравятся «Битлз». Я бы даже сказал, очень-очень нравятся. Хотя опять же, возможно, она просто пытается не стать изгоем в семье, помешанной на «Ливерпульской четверке». Это кажется самым логичным объяснением.

– Хорошо, – говорит Ари, – тогда назови мне свою любимую песню всех времен.

– «Эй, Джуд», – отвечаю я без колебаний. – Это же очевидно. Она меня прославила.

Ари качает головой.

– Я серьезно. Какая твоя любимая песня?

Я постукиваю пальцами по стеклу столешницы, под которым хранится целая выставка памятных вещей. Корешки билетов. Медиаторы. Первый доллар, заработанный этим магазином.

– «Морское стекло», – признаюсь я наконец.

Ари хлопает ресницами.

–Мое «Морское стекло»?

–Говорю же. Я – твой самый большой фанат. Прю утверждает, что это она твоя самая большая фанатка, но мы оба знаем, что она назвала бы своей любимой песню «Битлз».

Клянусь, на мгновение я вогнал Ари в краску, что мне редко удается с другими девушками. Я с трудом сдерживаю смех, потому что не хочу, чтобы она подумала, будто я смеюсь над ней. Но, поскольку я не смеюсь, возникает некоторая неловкость.

Из динамиков льется голос сэра Пола, поющего, что все получится, если только немного повезет.

Ари откашливается и снова заправляет за ухо непокорную прядь волос.

– В последнее время я работала кое над чем новым. Я думала сыграть это вечером, но… не уверена, что готова.

– Ой, да ладно. Пусть это будет вроде… репетиции на публике.

– Нет. Я не знаю. Не сегодня.

– Отлично. Держи своих поклонников в напряжении. Хочу лишь заметить… – я потрясаю в воздухе флаером с каракулями, – что Арасели Великолепная никогда бы не упустила возможности заворожить толпу своим новейшим шедевром.

– Арасели Великолепная играет в тавернах, полных пьяных хоббитов.

–Халфлингов[8], – поправляю я.

Ари ухмыляется и спрыгивает со стойки.

–Как тебе такая идея?– Она убирает гитару обратно в футляр.– Я сыграю свою новую песню, если ты отправишь один из своих рисунков куда-нибудь для публикации.

– Что? Да кто захочет опубликовать мой рисунок?

– Э-э… да разве мало желающих? Как насчет того фанатского журнала, который тебе нравится?

Я пытаюсь вспомнить, рассказывал ли ей когда-нибудь о своей глубоко запрятанной мечте разместить иллюстрацию в Dungeon, фэнзине[9], который охватывает всех, от Мстителей до Зельды[10].

– Просто отправь хоть что-нибудь, – продолжает она, прежде чем я успеваю ответить. – Что такого уж плохого может случиться?

– Они отвергнут меня.

– От этого не умирают.

– Откуда ты знаешь?

Она вздыхает.

– Попытка не пытка.

– Еще какая пытка, – возражаю я. – Бывает очень больно.

Она неодобрительно хмурится, но от чего я точно не умру, так это от неодобрения Ари. Или Пруденс. Или моих родителей. Меня охватывает мучительный ужас от мысли о неодобрении всего мира.

– Неудачи – часть жизни любого художника. – Она обводит пальцем наклейку в виде ромашки на чехле гитары. – Единственный способ узнать, на что ты способен, – продолжать пытаться снова и снова, отказываясь сдаваться…

– О боже. Остановись. Пожалуйста. Хорошо, я подумаю о том, чтобы отправить что-нибудь. Только… больше никаких напутственных речей. Ты же знаешь, они меня напрягают.

Ари хлопает в ладоши.

– Что ж, тогда моя работа на сегодня закончена.

Глава вторая

У нас уходит почти целый час на перестановку мебели в торговом зале, чтобы освободить достаточно места вокруг сцены. Магазин невелик, но, как только ящики и стеллажи с пластинками отодвинуты в стороны, становится просторнее. Мы приносим дюжину складных стульев из подсобки и расставляем их полукругом.

Около половины шестого начинают собираться гости. Два человека. Четыре. Семь. Без четверти шесть, держась за руки, прибывают Прю и ее парень Квинт.

Мы добавляем еще один ряд стульев после того, как заполнена первая дюжина. Это самый многолюдный вечер в магазине за последнее время – возможно, с прошлогоднего Дня музыкального магазина[11], общенациональной акции, которая проводится каждую весну и всегда привлекает множество посетителей.

Мгновением позже появляется мама и ведет за собой двух моих младших сестер, Пенни и Элинор. Люси не видно, что неудивительно. У нее более насыщенная светская жизнь, чем у меня или Прю, когда мы учились в девятом классе, и на выходные она строит свои планы, в которые уж точно не входит тусовка с родителями в старомодном музыкальном магазине.

Элли подбегает к папе, бросается в его объятия и тут же начинает рассказывать ему о поделке из макарон, которую они сегодня мастерили в детском саду.

Я подхожу к Пенни и обнимаю ее за плечи.

– Ты принесла свою скрипку? – спрашиваю я, кивая в сторону сцены. – Сегодня ты могла бы всех нас поразить.

Пенни хмурится. Я давно уговариваю ее записаться на вечер открытого микрофона, но она вечно твердит одно и то же:

– Я не собираюсь выступать перед посторонними.

– На своих концертах ты же выступаешь перед незнакомыми людьми.

– Да, но при свете рампы я не вижу публику, так что легко притвориться, будто в зале никого нет. К тому же я играю с оркестром. – Она передергивает плечами. – Я бы никогда не смогла выступать соло на подобном мероприятии.

Конечно, не мне говорить – я сам ни за что не поднялся бы на эту сцену. Мы все еще храним мою старую акустическую гитару на случай, если кто-то вдохновится на выступление и окажется без инструмента. Но это уж точно буду не я.

– Как бы там ни было, думаю, ты произвела бы впечатление.

Пенни одаривает меня благодарной улыбкой, прежде чем мама уводит ее, и они занимают два последних места в заднем ряду. Элли плюхается к маме на колени. Я направляюсь за прилавок к кассовому аппарату – парень, здорово обгоревший на солнце, покупает два саундтрека к бродвейским мюзиклам. Когда он уходит, я замечаю, как Прю пробирается сквозь толпу с планшетом Ари в руке, напоминая всем о скидках в вечер открытого микрофона. Такая уж она, наша Прю, у нее всегда наготове хитрые рекламные ходы.

– Ари! – окликаю я громким шепотом. Она бросает на меня взгляд, и я постукиваю по запястью, намекая на время.

Ари хватает гитару, взбегает на сцену и подходит к микрофону.

– Привет, привет! Спасибо вам всем, что пришли провести этот вечер с нами. – Она радостно улыбается толпе и машет рукой.

Когда Ари только начинала вести эти мероприятия несколько месяцев назад, она всегда немного нервничала и говорила неуверенно, но со временем первый страх сцены прошел. Теперь она выглядит раскованно и чувствует себя в своей стихии. Я всегда немного завидовал Ари в том, что она не боится признавать свои причуды, свою милую эксцентричность. Не стесняется бормотать себе под нос, когда придумывает слова для новой песни; показывать Элли, как делать сальто в торговом зале, когда в магазине затишье; устраивать бесшабашные танцы на променаде, не думая о том, что на нее смотрят люди. Ари не тушуется под прицелом чужого внимания, и меня это восхищает.

Ари устраивается на стуле и снимает заколку, распуская волосы. Водопад волнистых темных прядей струится по плечу.

– Меня зовут Арасели, и я – ведущая вечеров открытого микрофона в «Венчерс Винил». Для разогрева я исполню кавер-версию одной из моих любимых романтических баллад. Это «Ромео и Джульетта» группы Dire Straits.

Оказывается, заколкой для волос ей служил каподастр[12]. Ари прикрепляет его к грифу гитары и, перебирая пальцами струны, наигрывает мягкую, почти гипнотическую мелодию. Хоть я и слышал пение Ари тысячи раз, что-то в ее голосе неизменно вызывает у меня улыбку. Не скажу, что голос у нее сильный, но в его звучании сквозит что-то успокаивающее. Так бывает… когда целый день проводишь на пляже и, наконец, изнуренный солнцем и порядком проголодавшийся, ложишься на свое нагретое полотенце, и весь мир как будто исчезает. Ты ощущаешь, как расслабляется каждая мышца твоего тела, и не можешь припомнить, чтобы когда-либо чувствовал себя более умиротворенным.

– Отличная компания сегодня, – шепчет Прю, бочком пробираясь к прилавку, и Квинт следом за ней. Мы с Квинтом приветствуем друг друга, соприкасаясь кулаками, и теперь этот жест выглядит гораздо более естественно, чем восемь месяцев назад, когда они с Прю только начали встречаться.

В то время как все с восхищением слушают Ари, Прю разглядывает толпу, как ученый изучает образец.

– Если мы повторим это в День музыкального магазина и будем собирать такую же аудиторию в туристический сезон, тогда к осени подойдем с хорошими показателями.

Мы с Квинтом переглядываемся.

Я знаю, что не стоит дразнить сестру за ее деловую хватку. За последние месяцы Прю сделала для музыкального магазина не меньше, чем остальные, и это при том, что она даже не получает зарплату. В перерывах между учебой и волонтерской работой с Квинтом в Центре спасения морских животных, которым владеет и управляет его мама, Прю занимается возрождением «Венчерс Винил», и она с удвоенной энергией взялась за эту миссию, как только наши родители объявили о своем намерении купить здание. Именно Прю пришла идея преобразить внешнюю витрину, украсив ее настенными росписями на музыкальную тематику, и та неделя, пока я занимался воплощением этого замысла, стала для меня самым веселым периодом за все время работы. Прю запустила и наш новый аккаунт в социальных сетях, который теперь полон тщательно отобранных фотографий магазина и его ассортимента. Фотографии в основном сделаны Квинтом, а уж у него глаз-алмаз. Прю самозабвенно раздавала рекламные купоны на набережной, заказывала мерч «Венчерс Винил» и даже приглашала журналистов из Лос-Анджелеса, чтобы те написали статьи о магазине как о визитной карточке Фортуна-Бич. Один журнал о путешествиях назвал нас «свежим сочетанием хипстерской крутизны и ностальгического комфорта, местом, которое просто обязан посетить любой меломан, путешествующий по прибрежному шоссе». Прю поместила статью в рамку и повесила на стену за прилавком.

Все ее усилия окупились. В сочетании с развитием местного туризма и возрождением популярности виниловых пластинок (которые впервые за десятилетия стали продаваться лучше компакт-дисков), инициативы Прю обеспечили магазину самые высокие прибыли за последнее время. И это было весьма кстати, опять же, учитывая непомерные платежи по ипотеке.

– Ари великолепна, – говорит Квинт. – Как и всегда.

Глаза Ари закрыты, когда она поет, погруженная в серенаду влюбленного Ромео. Я знаю, что Ари не хочет быть певицей, мечтает оставаться за кулисами. Быть автором песен, создавать музыку и доверять ее исполнение тем, у кого это получается лучше всего. Но когда она поет под собственный аккомпанемент, более завораживающего зрелища не сыскать. Ее волосы сияют в свете наспех собранных нами сценических прожекторов, ее пальцы сливаются с гитарными струнами.

И… ладно, я знаю, что не должен этого говорить. Знаю, что не должен этого чувствовать. Но, когда я наблюдаю за Ари в ее стихии, в груди возникает ощущение стесненности, почти что боль. И я ловлю себя на том, что не могу отвести взгляд.

Только не подумайте ничего такого. Я не испытываю к Ари чувств. Тех самых – глубоких, всепоглощающих, романтических. Мое сердце целиком и полностью принадлежит другой девушке.

Мужчина в костюме подходит к прилавку, чтобы купить альбом Nirvana, и Прю с Квинтом отходят в сторону. Как только я пробиваю кассовый чек, Ари заканчивает выступление под бурные аплодисменты. Я громко присвистываю, и она с улыбкой встречает мой взгляд.

– Спасибо, – благодарит она слушателей. – У нас сегодня много желающих выступить, и мне не терпится услышать вас всех. Возможно, я вернусь позже и подарю вам одну из своих авторских песен. Но сейчас позвольте пригласить на сцену нашего первого исполнителя…

После объявления следующего номера Ари, раскрасневшаяся, присоединяется к нам за стойкой.

– Ты была неподражаема! – восклицает Прю.

– Спасибо? – Каждое «спасибо» от Ари звучит как вопрос.

Мы замолкаем, слушая, как парень на сцене исполняет кавер песни Эда Ширана. Видно, что ему это доставляет огромное удовольствие, он поет всем сердцем. Или диафрагмой, или чем там еще поют, чтобы песни звучали по-настоящему хорошо.

Следом за ним выступают еще несколько энтузиастов. Парень в шортах подходит к прилавку, чтобы купить футболку с логотипом «Венчерс Винил», но не сам винил. Когда он уходит, я оглядываю зал. На сцене две женщины исполняют песню, которую сочинили вместе,– одна из них играет на укулеле[13], другая на барабанах бонго[14]. Люди притопывают ногами в такт музыке. Некоторые гости слушают, осматривая полки с пластинками.

Я беру карандаш и снова начинаю рассеянно чиркать на флаере. Меня бесит, что до сих пор не удается придумать подходящее название для изображенного на нем храма, тогда как вокруг него построена вся кампания. Я оглядываюсь в поисках вдохновения, постукивая ластиком по бумаге.

Храм… Винилии?

Храм… Эскаланте?

Храм… Фортуны?

Поднимая глаза, я замечаю, что Элли ерзает у мамы на коленях, – короткий промежуток детского внимания явно подходит к концу. Я тихо окликаю сестренку, и она тут же вскакивает и бросается ко мне. Я подхватываю ее и усаживаю на прилавок, на то же место, где чуть раньше, настраивая гитару, сидела Ари. Я протягиваю Элли фирменную кофейную кружку «Венчерс Винил», полную медиаторов самых разных цветов, и малышка радостно принимается раскладывать их по стопкам. Мама бросает на меня благодарный взгляд.

Дуэт заканчивает выступление, и Ари с планшетом под мышкой возвращается на сцену. Она ждет, пока исполнители уберут свои инструменты, прежде чем взять микрофон.

– Я не уверена, что хотела бы повторить этот опыт, – произносит она под радушные смешки зрителей, – но, похоже, мне не отвертеться, поскольку список участников подошел к концу! Пока я играю, Прю еще раз пустит по кругу листок для желающих записаться, и, надеюсь, у нас появится еще несколько исполнителей. Иначе вам придется коротать со мной остаток вечера. – Она виновато пожимает плечами, хотя вряд ли эту перспективу можно считать чем-то неприятным.

Элли отрывает взгляд от медиаторов.

– Ты собираешься петь?

– Я? Ни за что. Это шоу Ари.

– Все остальные пели, – возражает Элли.

–Да, но… у них, типа, хорошо получается.– Я качаю головой.– А я не люблю петь.– Думаю, лучше сказать так, чем пытаться объяснить, почему я предпочел бы броситься в яму Сарлакка[15].

Меня одолевает что-то вроде аллергии, когда я нахожусь в центре внимания. Чуть ли не крапивница начинается.

Жаль, я не могу сказать, что шучу.

Выражение лица Элли становится все более растерянным.

–Ты же поешь для меня.

Мне не сразу удается сообразить, что она говорит о колыбельных, которые я пою, пытаясь убаюкать ее, когда мамы и папы нет дома. Я никогда не могу вспомнить ни одной настоящей колыбельной, поэтому ими в основном служат те медляки, что приходят на ум. «Эй, Джуд» – одна из любимых композиций Элли, но она терпеть не может «Элинор Ригби». Я бы тоже возненавидел, если бы меня назвали в честь такой депрессивной песни. Иногда я даже пою Элли песни Ари – те, которые слышал много раз и сумел запомнить.

В любом случае я не собираюсь подниматься на сцену и петь что бы то ни было. Но в то же время не хочу внедрять в маленький впечатлительный мозг Элли идею о том, что пение на публике унизительно и его следует избегать любой ценой. Во всяком случае, пока она в том возрасте, когда еще с энтузиазмом и без всякого стеснения распевает алфавит посреди продуктового магазина. Поэтому я просто прикладываю палец к губам и заговорщически шепчу:

– Тсс. Это наш секрет.

Большая любительница секретов, Элли торжественно кивает.

На сцене Ари берет несколько аккордов на гитаре, затем снова наклоняется к микрофону.

– Я подумала, что могла бы сыграть то, над чем работала последние пару недель. Это совершенно новая песня, и я еще ни на ком ее не испытывала. Так что, пожалуй, вы станете моими подопытными кроликами. – Несколько человек одобрительно аплодируют. Ари бросает взгляд в мою сторону, и я показываю ей два поднятых вверх больших пальца.

Она отводит глаза.

– Песня называется «Ливень».

Она снова перебирает аккорды, наигрывая мелодию, которая кажется мне более меланхоличной, чем многие другие, которые она сочинила.

Закрыв глаза, Ари поет:

Я прислоняюсь к прилавку и слушаю. Ари написала много песен о любви. О первой любви, о любви, полной надежд, о тоске по любви. Но в этой песне чувствуется что-то особенное. Возможно, более проникновенное. Более уязвимое.

Ее голос чуть заметно дрожит, и это единственный намек на то, что она раскрывает душу перед толпой незнакомцев. На втором куплете Ари открывает глаза, и ее взгляд скользит по комнате.

Ари снова смотрит мне в глаза.

И замолкает.

Просто… замолкает.

Ее голос срывается. Пальцы замирают.

Она судорожно вздыхает и опускает взгляд на струны.

– Э-э… прошу прощения, – запинаясь, бормочет она с неловким смешком. – Я… э-э… забыла следующую часть.

Зрители посмеиваются вместе с ней, но не злобно. Мы ждем, пока она возьмет себя в руки, чтобы продолжить. Но Ари не продолжает. Она просто смотрит на свою гитару, и ее щеки покрываются румянцем. Она молчит достаточно долго, и публика начинает ерзать на стульях.

Я бросаю взгляд на Прю, мысленно спрашивая, не стоит ли нам что-нибудь предпринять. Никогда еще я не видел Ари в таком ступоре.

Прю, которая стоит ближе к сцене, чем я, шепчет:

– Ты в порядке?

Ари вскидывает голову, сияя широкой улыбкой:

– Вау, мне очень жаль, что так получилось. Похоже, эта песня еще не совсем готова. Знаете что? Давайте я вернусь к началу. Исполню для вас кавер. Как насчет… э-э… – Я почти вижу, как крутятся шестеренки у нее в голове, перебирая во встроенном музыкальном автомате песни, которые она знает наизусть. – Вот! Я услышала эту песню сегодня утром, впервые за долгое время. Может, это принесет нам всем удачу нынешним вечером.

Все еще полыхая румянцем, она запевает «Если повезет» Пола Маккартни и Wings.

Не странно ли все это? Определенно странно. Совсем не похоже на Ари. Я никогда не видел, чтобы она так замолкала посреди выступления.

Выбор новой песни напоминает мне о том, что альбом London Town[16] все еще в проигрывателе, пластинка так и крутится с тех пор, как папа ее поставил, хотя музыка закончилась давным-давно. Мы стараемся не допускать холостого вращения пластинок – игла может прорезать бороздки и со временем испортить винил, – но вечер выдался таким хлопотным, что это вылетело у меня из головы.

Я отворачиваюсь от Элли, пока она раскладывает медиаторы в виде цветка, и открываю крышку проигрывателя.

И замираю.

На пластинке какой-то посторонний предмет. Шарик… или камешек… или что-то еще. Вращается, вращается, вращается прямо под иглой.

Я поднимаю иглу. Диск вращается еще мгновение, прежде чем останавливается, и таинственный объект попадает в фокус.

– Что за… – Я вытаскиваю его из проигрывателя.

Это двадцатигранная игральная кость, точно такая, как у меня и моих друзей, когда мы рубимся в «Подземелья и драконы».

Хотя не совсем. Дайсы[17], которые мы используем, в основном сделаны из смолы или акрила. Разве что Рассел раскошелился на дорогой набор из камня, на зависть всем нам.

Но это. Это что-то другое. Кубик тяжелый, будто каменный, слегка матовый, но отливает темно-красным. Как рубин или гранат. Цифры на каждой грани поблескивают нежным золотом, а их угловатые очертания больше похожи на руны, чем на стандартные символы.

Словом, смотрится изысканно. Я никогда раньше не видел ничего подобного.

Но откуда он взялся?

Я оглядываю всех вокруг, от Элли и Прю до своих родителей. Все смотрят на Ари. Если кубик предназначался мне как подарок, который я должен найти, то тот, кто его оставил, похоже, не наблюдает за моей реакцией.

Но нет, это не могло быть подарком от родных. Этот дайс, должно быть, стоит сотню долларов или больше, а моя семья не отличается легкомысленной расточительностью. И все же это явно подарок для меня, верно? Кто еще настолько обрадовался бы, получив такую вещицу?

Я собираюсь расспросить своих, как только Ари закончит выступление, а пока прячу кубик в карман и убираю пластинку Wings в ее рукав, а затем и в конверт. Мое внимание привлекает изображение на обложке альбома. Храм, который я нарисовал на флаере, чем-то напоминает одну из башен Лондонского моста на заднем плане.

Я кладу альбом на прилавок, где Элли превратила цветок из медиаторов в подобие девичьей фигуры в платье. По крайней мере, мне так видится. Рисунки из медиаторов довольно абстрактны.

Я хватаю флаер с наброском храма для предстоящей рекламной кампании.

Храм… Маккартни?

Храм… сэра Пола?

Храм… Крыльев?

Я постукиваю карандашом в такт музыке. И тут меня осеняет.

Я записываю название вверху листовки.

Храм Лондонтауна.

Я вглядываюсь в надпись, затем стираю ее и заменяю следующей:

Храм Ландинтона.

Как будто не ужас-ужас. Во всяком случае, ничего лучшего пока не придумалось. Но мне и не нужно принимать окончательное решение. Я могу позволить судьбе решать за меня.

Я достаю из кармана причудливый кубик и кручу его в пальцах, любуясь игрой света на гранях. Пару лет назад у меня был период, когда я постоянно носил с собой дайс и прибегал к его помощи в принятии решений. Метод, кстати, оказался эффективнее, чем можно подумать. Не знаешь, что заказать из меню? Бросай кубик и выбирай блюдо по номеру, который выпадет. Не можешь решить, какую книгу из стопки TBR[18] прочитать следующей? Бросай кубик и отсчитывай вниз по списку. Сомневаешься, сколько коробок печенья купить у девочек-скаутов? Пусть ответит игральный кубик.

Я лишь хочу сказать, что принимать решения самому довольно непросто.

На сцене Ари допевает последний припев. Публика в восторге. Мама подпевает, и к ней присоединяется еще несколько человек. Подключив любовь, сможем так тряхнуть! Чувствуешь, как взрывается комета?

Я провожу большим пальцем по острым краям кубика, мысленно загадывая, что любое число, превышающее десятку, официально утвердит новое название храма. Если число окажется меньше, я начну с чистого листа.

Я бросаю кубик, пока Ари поет последнюю строчку. Если повезет…

Кубик катится по моему рисунку, по прилавку и останавливается прямо на обложке альбома.

Передо мной посверкивает золотом «двадцатка».

–Вот это да,– бормочу я.– Критический удар[19].

Решено. Храму Ландинтона – быть.

Последние аккорды гитары затихают под аплодисменты публики, когда я снова хватаю дайс.

– Что это? – спрашивает Элли.

– Игральный кубик с двадцатью гранями. Нашел его только что.

– Не это. Вот это. – Элли показывает на листок бумаги, торчащий из конверта альбома «Город Лондон».

– Понятия не имею. – Я вытаскиваю бумажку за уголок, в то время как на сцене Ари забирает у Прю планшет и вызывает следующего исполнителя.

Я рассматриваю листок. Это небольшой постер с тем же изображением, что и на обложке альбома, включая Лондонский мост на заднем плане.

С одним заметным отличием.

На нем имеется автограф, нацарапанный синими чернилами прямо под названием альбома. Подпись неразборчива, но готов поспорить, что я различаю буквы «П» и «М» и…

– Боже… – Я поднимаю глаза на Элли, которая с любопытством наблюдает за мной. – По-моему, это автограф Пола Маккартни.

Она широко распахивает глаза. В нашей семье даже пятилетний ребенок знает, кто такой Пол Маккартни.

Неужели автограф подлинный? Знают ли об этом мои родители? Конечно, если бы знали, то поместили бы его в рамку или под стекло, верно?

– Мы покажем это маме и папе, когда все уйдут. – Я аккуратно засовываю постер обратно в альбом. – А пока спрячу в подсобке.

Снова сунув кубик в карман, я уношу альбом в подсобное помещение, заставленное стеллажами с пластинками, которые еще нужно каталогизировать и оценить, и коробками с новым мерчем. Здесь же ютится папин крохотный, вечно захламленный стол.

Я оставляю альбом поверх вороха почты и уже поворачиваюсь, чтобы уйти, когда вдруг задеваю рукой любимую папину термокружку, ненадежно стоящую на стопке книг.

Дальше все происходит как в замедленной съемке. Кружка кренится. Кофе выплескивается через край. Альбом с только что обнаруженным автографом в опасной близости, всего в нескольких дюймах.

Мое тело реагирует инстинктивно. Словно со стороны я наблюдаю, как одна рука отодвигает альбом, а другая хватает тряпку с ближайшей полки и подкладывает ее под падающую кружку. Остатки холодного кофе проливаются на тряпку, что дает мне долю секунды на то, чтобы вызволить пластинку.

Я резко выдыхаю, изумленно глядя на тряпку, насквозь пропитанную кофе. Несколько капель упало на стопку писем, но беглый осмотр конверта с пластинкой подтверждает, что она не пострадала.

Я смеюсь, немного сбитый с толку.

– Да уж, повезло так повезло!..

На самом деле все это как будто на грани чуда. Я даже не знал, что рядом валялась тряпка. Как мне…

Качая головой, я возвращаю альбом на полку, где ему ничто не угрожает, ставлю на место кружку и вытираю капли пролитого кофе.

Сердце стучит ровнее, и, сунув руки в карманы, я возвращаюсь в зал, чтобы дослушать концерт. Возможно, это просто всплеск адреналина, но, клянусь, кубик пульсирует под моей ладонью.

Глава третья

Магазин закрыт, но Ари и моя семья все еще здесь, как и Квинт, который держит на руках полусонную Элли. (Когда Квинт и Прю начали встречаться, Элли первая присвоила ему почетный титул Старшего брата.) Все толпятся в маленькой подсобке, наблюдая за тем, как я осторожно вытаскиваю постер, который мы с Элли обнаружили в альбоме «Город Лондон». Я передаю находку отцу, и он с благоговением подносит листок к свету.

–Сэр Пол,– с придыханием произносит Ари, и все тотчас подаются вперед, чтобы лучше разглядеть автограф. Каракули синими чернилами, закольцованные буквы «П» и «л», резко взмывающую вверх «М» и поникающую «и», словно написанную вдогонку.

Прю достает свой телефон и спустя мгновение задумчиво кивает.

–Да, похоже на то.– Она показывает экран, заполненный автографами Пола Маккартни. Иногда он подписывается просто «Пол», иногда добавляет букву «М» или пишет фамилию полностью, но в любом варианте почерк выглядит одинаково.

– Пожалуй, мне следовало бы надеть перчатки, – говорит папа, бережно выкладывая постер на закрытую коробку, чтобы мы все могли рассмотреть автограф.

– Ты не знал, что он подписан? – спрашиваю я.

–Понятия не имел,– признает папа.– Эта пластинка принадлежит мне уже много лет. Я даже не думал, что сохранился прилагаемый к ней оригинальный постер, не говоря уже… о таком.

– Это была первая пластинка, которую мы поставили, когда открыли магазин, – подсказывает мама. – Помнишь? Ты еще называл ее своим счастливым альбомом.

– Похоже, ты угадал, – замечает Пенни.

Папа смеется, качая головой.

– Это невероятная находка, Джуд.

– Элли первая заметила, – говорю я. – Листок просто выскользнул из конверта.

– Не исключено, что это подделка, – вмешивается Прю. – Интересно, можно ли проверить подлинность? – Она все еще ищет что-то в своем телефоне и теперь показывает нам сайт, где продаются сувениры с автографами «Битлз». – Если этот автограф настоящий, он может стоить тысячи долларов.

–Мы не можем его продать! – в ужасе восклицает папа.

Прю закатывает глаза.

– Конечно, мы не собираемся его продавать. Мы вставим автограф в рамку и повесим на видное место. Но разве тебе не хочется знать, сколько это стоит? И, если у нас когда-нибудь возникнут финансовые трудности, что ж… – Она пожимает плечами. – Хорошо, когда есть выбор.

– Было бы неплохо показать это профессионалу, – подхватывает мама.

–Теперь мы можем идти домой?– слышится приглушенный голос Элли, уткнувшейся в грудь Квинта.– Я устала.

– Да-да. Мы уходим, – спохватывается мама и обнимает Ари. – Ты была великолепна сегодня, милая. – Она вешает сумочку на плечо и забирает Элли у Квинта.

– Мне тоже пора домой, – говорит Ари. – Увидимся во вторник.

– Постойте, есть еще кое-что. – Я лезу в карман и достаю красный кубик.

Пенни широко распахивает глаза.

–Какой красивый.

– Да. Я просто хотел поблагодарить того… от кого бы это ни было. – Я обвожу всех глазами. Маму и папу. Пенни и Элинор. Прю и Квинта. Ари. Все они с недоумением смотрят на меня, затем переглядываются. И, наконец, дружно пожимают плечами.

– Серьезно? – удивляюсь я. – Никто из вас не оставлял это для меня? Он лежал на диске проигрывателя, под крышкой. Его не могли положить туда случайно.

– Впервые вижу, – говорит Прю, и все остальные тоже качают головами.

– Кто нашел, берет себе, – весело щебечет Пенни.

– Верно. – Я засовываю кубик обратно в карман. – Думаю, сегодня у меня просто удачный день.

Следующим утром я выползаю из своей комнаты, оборудованной в подвале, и застаю Прю, Люси и Пенни за завтраком на кухне. Они уплетают черничные маффины из «Костко». Люси, когда видит меня, вынимает из уха наушник, другой болтается на шее.

–Давай-ка проясним,– начинает она, прежде чем я успеваю присесть.– Ты только что нашел пластинку с автографом Пола Маккартни? Вот так… случайно?

– На самом деле это постер. И все выглядит довольно странно. – Я бросаю рюкзак на скамейку и устраиваюсь рядом с Прю.

– И мама с папой не знали об этом? – не унимается Люси. – Как такое возможно?

Пенни отправляет в рот еще кусочек, крошки рассыпаются по столу.

– Папа сказал, что эта пластинка у него уже давно.

– Не говори с набитым ртом, – отчитывает ее Люси, но не отрывает от меня недоверчивого взгляда. – Как же ты его нашел?

– Он был в конверте альбома. И выскользнул, когда я собирался вернуть пластинку на место.

– Хм. Как думаешь, в магазине могут быть спрятаны еще какие-нибудь сокровища?

–Не знаю. Мы всегда проверяем бэушные альбомы, когда люди приносят их на продажу. Думаю, это была чистая случайность. А еще я нашел это прошлым вечером. – Я показываю ей кубик, который машинально сунул в карман, когда одевался.

У Люси загораются глаза, но быстро тускнеют.

– О. Я думала, это драгоценный камень, а не один из твоих геймерских дайсов.

Тогда ясно, что кубик не от нее, хоть я и не ожидал иного.

Я убираю кубик и тянусь за последним маффином, но крошечная ручка опережает меня. Элли, все еще в пижаме с черепашками-ниндзя, которую я подарил ей на день рождения, прижимает маффин к груди и сердито смотрит на меня.

– Мой!

Я зыркаю на нее, впрочем, не так строго.

– Подбросим монетку?

Она обдумывает предложение.

– Идет, – соглашается она и поворачивается, чтобы достать двадцатипятицентовик из банки у плиты.

Я убежден, что «это нечестно» – первые произнесенные Элли слова. Вот уже сколько лет они звучат как мантра. Пенни взяла кусок пиццы побольше? Это нечестно! Люси разрешено выбрать две песни по дороге в школу, а ей – только одну? Это нечестно! У какого-то ребенка на YouTube появился новейший набор кукол из серии «Мой маленький пони», а у нее такого нет? Это! Нечестно!!!

И вот, больше не в силах это слышать, Прю не так давно познакомила ее с замечательным методом подбрасывания монетки в случае, который оставляет окончательное решение за вселенной. С тех пор Элли помешана на этой игре, позволяя монетке выбирать все на свете, начиная с того, в какую настольную игру мы будем играть, и заканчивая тем, можно ли посмотреть еще одну серию мультика «Глиттер Форс», прежде чем готовиться ко сну. Это приводит к мирному компромиссу… как правило.

– Ладно. – Я забираю у нее монету. – Выбирай.

– Решка!

Она всегда выбирает решку.

Я подбрасываю монету, ловлю и, прижимая к предплечью, показываю сестренке.

– Орел.

Она недовольно морщит носик, но не спорит. В конце концов, воля вселенной – это воля вселенной. Все еще дуясь, она возвращает маффин на тарелку.

– Давай так, – предлагаю я, хватая нож для масла. – Я отдам тебе половину. Но сначала тебе нужно пойти одеться и собраться в школу.

Она делает кислое лицо, но поворачивается и бежит вверх по лестнице в свою комнату.

– И не мешкай! – кричит ей вслед Прю. – Мы не хотим опаздывать!

– Сегодня мы ее отвозим? – спрашиваю я, разрезая маффин пополам.

– Мама попросила. Ей нужно разобраться с кучей бухгалтерских дел, – объясняет Прю.

Мы с Прю получили водительские права через неделю после нашего дня рождения, но никто из нас не может позволить себе собственную машину, поэтому нам разрешают садиться за руль и отвозить сестер в школу и обратно только на мамином минивэне. В остальное время мы либо ездим на велосипедах, либо полагаемся на Ари, которая катает нас на своем гораздо более крутом, хотя и сомнительной надежности универсале эпохи шестидесятых.

Минутой позже заходит мама и направляется прямиком к кофеварке.

– Доброе утро, мои милые дети. – Она наливает себе кофе. – Вы сделали домашние задания? Пенни, ты собрала себе завтрак?

Обычная утренняя рутина – у мамы встроенный список дел, с которыми мы должны справляться самостоятельно, но она все равно следит за их выполнением. Завтраки, домашние задания, разрешения на экскурсии, которые нужно подписать, чистка зубов, аккуратные прически, обязательные носки. (Пенни с младенчества питает отвращение к носкам и готова на все, лишь бы улизнуть из дома без них.)

Когда мы все проходим проверку, мама кивает нам с Прю.

– Спасибо, что отвезете сегодня Элли.

–Нет проблем.– Я доедаю последний кусочек своего маффина, а половинку для Элли кладу в миску, чтобы сестренка могла полакомиться в дороге. Мы все выскальзываем из кухни как раз в тот момент, когда Элли с грохотом спускается по ступенькам в полосатом платье, леггинсах с леопардовым принтом и в ковбойских сапогах. Рюкзак с котиками Hello Kitty подпрыгивает у нее за спиной. Еще на ней пушистые митенки, хотя сегодня обещали градусов восемьдесят[20]. Ума не приложу, зачем ей вообще митенки. Здесь никогда не бывает настолько холодно, чтобы мерзли руки. Но мы все привыкли к модному выбору пятилетней Элли, поэтому никто ничего не говорит.

– Чур, я на переднем сиденье, – заявляет Пенни.

– Разве ты не сидела впереди в пятницу? – возражаю я, протягивая маффин Элли. – Уверен, что теперь моя очередь.

– Бросим монетку?

Никуда от этой монетки не деться. Пенни выбирает сторону с орлом. Выигрываю я.

За этим следует спор о том, кому выбирать, что мы слушаем в дороге. Выбор монетки падает на Люси. Когда мы впятером забираемся в минивэн, она подключает телефон к Bluetooth и врубает один из своих любимых подкастов, что-то об исследовании космоса. Элли стонет.

Как только Прю выруливает на улицу, у меня тренькает телефон.

Ари: Я все думаю о твоем загадочном кубике. Как по-твоему, это мог быть подарок от эльфов музыкального магазина?

Джуд: О да, наверное. Обожаю этих ребят.

Ари: Они – лучшие.

Джуд: Или, может, ты напела его своей магией барда пятого уровня.

Ее ответ приходит не сразу, три точки появляются и исчезают несколько раз подряд.

Ари: Я только начинаю открывать свою силу.

Я смеюсь, и Прю бросает на меня любопытный взгляд.

– С кем переписываешься?

– С Ари. Ей интересно, выяснил ли я, кто оставил кубик.

Она переводит взгляд с моего телефона на пустой экран своего смартфона. И как будто что-то подозревает, но ведь не все должно публиковаться в групповом чате.

Я убираю трубку и отворачиваюсь к окну, разглядывая проплывающие мимо знакомые дома и пальмы, ковры ярко-желтых лютиков вдоль тротуаров. Я слушаю, как ведущая подкаста с энтузиазмом объясняет некоторые из ее любимых умопомрачительных фактов о нашей галактике. Очевидно, что наше физическое местоположение во Вселенной сдвинулось более чем на двести тысяч миль за то время, что мы слушаем этот эпизод подкаста, учитывая, с какой скоростью вращается Млечный Путь. А в центре нашей галактики находится сверхмассивная черная дыра, которая вмещает массу более четырех миллионов солнц. И каждая звезда, которую мы видим на ночном небе, на самом деле крупнее солнца. По оценкам ученых, в одной только нашей галактике сосредоточено около ста миллиардов планет.

И значит, по крайней мере на одной из них должны проживать эвоки[21]. Это просто статистика.

Мой телефон снова подает сигнал.

Ари: Не забывай, что с тебя рисунок.

Далее следует ссылка на онлайн-форму для подачи заявки на размещение иллюстрации в фэнзине Dungeon. Я внутренне съеживаюсь.

Джуд: Ты не закончила свою новую песню. А меня призываешь отправить на конкурс половину рисунка?

Ари: Половина все равно лучше, чем ничего…

Она присылает фотографию флаера с наброском барда, Арасели Великолепной, которую сделала вчера. На фото видно, что флаер слегка помялся, потому что его складывали. Ари, должно быть, в какой-то момент сунула его в карман.

Ари: Это шедевр, Джуд. Ты – да Винчи нашего времени! Нельзя вечно скрывать свой талант от мира.

Джуд: Вызов принят.

– Ты что-то слишком много улыбаешься, – подмечает Прю.

Я закатываю глаза и убираю телефон.

– Да Ари опять со своими нелепыми идеями.

Прю бросает на меня косой взгляд, который кажется более многозначительным, чем следовало бы.

– И что за идеи на этот раз?

–Она считает, что я должен отправить один из своих рисунков в Dungeon.

Пенни ахает с заднего сиденья:

– В этот журнал? Ты просто обязан это сделать! Тебя могли бы опубликовать!

Я качаю головой.

– Они не примут мой рисунок. Я не настолько хорош.

– Попробовать не помешает, – настаивает Прю.

– Ари тоже так говорит, и я просто не уверен, что согласен с этим. Отказ – это отстой.

Прю облизывает губы.

–Ты никогда не получишь того, чего хочешь, если не попросишь об этом. Или еще лучше – потребуешь, чтобы мир дал тебе то, чего ты заслуживаешь.

Я выстреливаю сердитым взглядом в сторону Прю.

–Все, чего я хочу от мира,– это перезагрузить «Светлячка»[22].

– А я хочу мира во всем мире, – подает голос Элли.

– О да, и это тоже, – подхватываю я. – Сначала «Светлячок», но сразу за ним – мир во всем мире.

– Прошу прощения, – вклинивается Люси. – Но почему все болтают во время моего подкаста?

–Поставь на паузу,– просит Прю. Нет, требует Прю. (У нее это получается так просто, непринужденно.) Люси издает недовольный гортанный звук, но все же ставит подкаст на паузу.

– Я поддерживаю Ари, – говорит Прю, останавливаясь на красный свет. – Тебе следует отправить свои рисунки для публикации. В худшем случае их попросту не примут. – Прю хватает тюбик губной помады с центральной консоли и подкрашивает губы, глядя в зеркало заднего вида.

– Я знаю! – восклицает Элли, подпрыгивая на сиденье. – Подбрось монетку, чтобы решить, стоит ли тебе что-то подавать!

Мы с Прю обмениваемся взглядами, пока она закрывает тюбик помады. Загорается зеленый свет, и Прю выезжает на улицу, где находится начальная школа Элли.

– Хорошо, – говорю я. – Подбросим монетку.

– Давай я. – Люси забирает двадцатипятицентовик, который Элли выуживает из своего рюкзака.

– Орел! – кричу я, когда она подбрасывает четвертак. Монета ударяется о потолок фургона, и Люси едва успевает поймать ее и прижать к предплечью. Элли результат показывают первой, и она громко кричит «ура».

– Орел! – Она сияет и тычет в меня пальцем. – Ты должен что-то послать!

Я хмурюсь.

– Но я выбрал орла. Значит, выиграл.

– Да, так что теперь можешь отправлять рисунки.

Я собираюсь возразить, но Прю смеется:

– Думаю, в следующий раз тебе стоит уточнить условия.

Я откидываюсь на спинку сиденья.

– Надо же, меня обвела вокруг пальца пятилетняя девчонка.

Руки Элли скользят по спинке, обнимая меня сзади. Я похлопываю ее по запястью.

– Хорошего дня, Элс. Мама или папа заедут за тобой.

Люси распахивает дверцу, и Элли выбирается наружу. Когда Прю выезжает на улицу, я открываю сообщение от Ари, кликаю ссылку на форму для отправки рисунков и заполняю ее, стараясь не слишком задумываться. Затем открываю папку с фотографиями и просматриваю рисунки, сохраненные за последние несколько месяцев, в основном те, что я размещал на форуме нашей группы «Подземелья и драконы». Все эти художества вызывают во мне поток критических замечаний. Вот здесь странное расположение рук. А тут глаза не получились. И разве бывают такие худые шеи? Почему столько проблем с пальцами?

Я выбираю один рисунок, пока мои сомнения не переросли в тошноту.

Это классическое фэнтези, перенесенное в реальный мир. Группа искателей приключений – эльфов и колдунов в плащах и при оружии – стоит в боевой готовности у входа в школьную столовую, где царит сущий хаос: над головой кружат бумажные самолетики, ребята из театрального кружка разучивают монологи на столах, между спортсменами разгорается драка за еду, а буфетчицы подают таинственное мясо. Заголовок: «Нельзя просто так взять и войти в школьную столовую» служит аллюзией на мем про Мордор из «Властелина колец».

Смешно ли это? Хорошо ли получилось? Понятия не имею.

Прикрепить.

Отправить.

Все, можно выдохнуть.

– Готово. – Я поворачиваю экран, чтобы Прю увидела страницу с благодарностью за отправку заявки. Затем делаю скриншот и отправляю его Ари.

Она отвечает почти сразу – гифкой с ликующими миньонами[23].

Это немного смягчает панику, охватывающую меня, когда я осознаю, что наделал. Подумать только, я отправил свои рисунки в мир. В настоящее издание. В Dungeon.

Что, если они не понравятся?

Я тяжело сглатываю и засовываю телефон в карман.

– Не то чтобы это имело значение. Все равно их не примут.

На что Прю отвечает, распевно растягивая слова:

– Поживем – увидим.

Глава четвертая

Через пять минут мы высаживаем Пенни у средней школы, затем сворачиваем за угол и заезжаем на парковку старшей школы Фортуна-Бич. Люси чуть ли не на ходу выпрыгивает из машины, торопясь на встречу со своими друзьями, которые всегда собираются перед началом занятий под огромным платаном.

Мы с Прю направляемся в центральный двор, где Квинт и Эзра болтаются без дела, коротая время на скамейке возле главного входа. Кое-что изменилось с тех пор, как Прю и Квинт начали встречаться. Раньше мы с Прю устремлялись прямиком в школьную библиотеку, где я мог спокойно почитать или порисовать, а она – поработать над дополнительными учебными проектами или заняться чем-то еще, что интересовало ее в тот момент. Она относилась к библиотеке как к своему персональному рабочему кабинету. Однажды я даже слышал, как она шикнула на библиотекаря.

Не то чтобы у нас нет друзей. У меня фан-группа «Подземелья и драконы», Сезар, Мэтт и Рассел, а осенью к нам присоединился и Кайл, – но мы почти никогда не тусуемся ни до, ни после школы. А еще в нашей компании двоюродный брат Мэтта, Ноа, из выпускного класса Академии наук и математики Ориндж-Бэй – проще говоря, школы, где учатся технически одаренные умники.

Конечно, мы дружим и с Ари, но она ходит в престижную частную школу Святой Агнессы.

Так что долгое время мы с Прю держались как бы особняком. Не одинокие, но и не души компании.

Однако с появлением Квинта Прю ожидаемо оказалась в гуще школьной жизни, которая немыслима без Эзры Кента. Думаю, он идет «в комплекте» с Квинтом, точно так же, как мы с Ари неизменно сопровождаем Прю. Квинт и Эзра – лучшие друзья, наверное, с дошкольного возраста, а может, и с пеленок, и, хотя я ничего не имею против Эзры, он шумный и необузданный парень, который любит находиться в центре внимания. По сути, Эзра – моя полная противоположность во всех отношениях.

– Привет, Прю-Хрю и Джуд-Зануд! – кричит Эзра, приветствуя нас издалека.

Я морщусь.

– Его хлебом не корми, дай только придумать новые прозвища.

– Я уже тысячу раз говорила ему об этом, – бормочет Прю. – Похоже, он не настроен на конструктивную обратную связь.

Мы подходим к ребятам, и Квинт обнимает Прю за плечи и быстро целует ее в щеку.

Я смотрю в другую сторону… и мой взгляд натыкается на нее.

Я выпрямляю спину, ладони горят. Майя Ливингстон идет через школьный двор. Через плечо у нее перекинута джинсовая сумка, передний клапан украшен радужной нашивкой «ЛЮБОВЬ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ» с культовой звездой Хэмилтона[24] и кучей значков кей-попа. (Говорят, ее кумир – Чимин…[25], хотя я не совсем понимаю, что это значит.) Сегодня ее волосы распущены, густые черные локоны колышутся при каждом шаге. На ней джинсы, истертые на коленях, и фиолетовая толстовка на молнии. На ногах шлепанцы. Утреннее солнце высвечивает россыпь веснушек на ее смуглой коже, и у меня пересыхает во рту.

Внезапно появившаяся Майя завладевает моим вниманием настолько, что даже если бы в эту минуту Прю и Квинт стояли бы на головах, я бы этого не заметил. Все, что я сейчас могу, – это смотреть, как Майя с улыбкой, сияющей, как маяк, приветствует своих друзей, и пытаться сохранять непринужденный вид.

Не пялься.

Избегай зрительного контакта.

Не отвечай на дразнящую ухмылку, которой тебя одаривает Прю.

– Заткнись, – бормочу я себе под нос.

– Чувак, – говорит Квинт, наклоняясь ко мне, – мы целую вечность учимся в одном классе. Просто подойди и заговори с ней.

Докатился. Даже парень моей сестры видит, насколько я жалок.

Я не отвечаю на его предложение. Потому что, будь это так просто, я бы давным-давно просто подошел и заговорил с ней.

Ладно, давайте сделаем паузу.

Мы с вами неплохо общаемся, верно? Знакомимся друг с другом. Наслаждаемся хорошей музыкой на вечере открытого микрофона. Восхищаемся модным выбором пятилетних детей. Надеюсь, я не буду торопить события, если скажу, что, как мне кажется, мы в некотором роде нашли общий язык.

Но кое-чего я вам еще не рассказал. Прежде чем мы продолжим, вам, вероятно, следует об этом узнать.

Я безнадежно влюблен в Майю Ливингстон.

Это не какой-нибудь секрет или типа того. На самом деле, я почти уверен, все об этом знают… даже Майя. Наверное, мне просто подумалось, что разговор о безответной любви не стоит заводить в первой главе. Я не пытался ничего от вас утаить, просто о таких вещах обычно помалкивают, особенно когда все настолько беспросветно, как у меня.

Вот что важно знать о безнадежной любви к девушке, которая вам явно не по зубам: в ней нет смысла. Шансы, что у меня когда-нибудь хватит смелости пригласить ее на свидание, равны нулю. Шансы, что она ответит да, еще меньше; это математически невозможно, но полностью соответствует истине. И дело не в том, что Майя – какая-то стереотипная чирлидерша из подростковых фильмов, которая встречается только с качками. Нет, Майя умна, великолепна и мила со всеми, и не один только я безответно в нее влюблен. На самом деле я не перестаю удивляться тому, что она все еще одна с тех пор, как рассталась с Лео Фуэнтесом на зимних каникулах в десятом классе.

Так что мне ответить на легкомысленное предложение Квинта просто подойти и заговорить с ней?

Ну уж нет. Я бы предпочел быть погребенным заживо под кучей трибблов[26].

Вот полная история, поскольку, полагаю, она имеет отношение к делу.

Я влюблен в Майю с пятого класса, с того дня, как Прю заболела ветрянкой (я переболел за месяц до этого) и пропустила экскурсию в океанариум, так что мне не с кем было сидеть в автобусе. По крайней мере, я так думал, пока Майя не плюхнулась на сиденье рядом со мной. Дорога длилась целый час, и все это время она говорила о тюленях и медузах, о том, как верит в русалок, потому что бабушка рассказывала ей множество сказок разных народов мира о полулюдях-полурыбах, и кто знает, вдруг в них есть доля правды?

Во время той поездки я по большей части молчал. Просто слушал и улыбался, трепеща от того, что эта девочка сидит рядом и говорит со мной. Я и сегодня застенчивый и неловкий, а в начальной школе и вовсе смущался от всего на свете, но Майя как будто даже не заметила этого.

Она была самой милой, симпатичной и интересной девочкой, которая когда-либо разговаривала со мной, и… с тех пор ее никто так и не превзошел.

С того дня она поселилась в моей голове.

Не то чтобы мы много общались со времен той судьбоносной экскурсии. Майя иногда улыбается мне в коридорах, как улыбается и всем остальным. Время от времени она заходит в музыкальный магазин и даже пытается завязать светскую беседу, но я чаще отмалчиваюсь и, если даже нахожу что сказать, обычно выдаю что-то странное, не относящееся к теме или… не знаю… Бред, одним словом.

И да, я немного ревную, когда вижу, как Майя обменивается рукопожатием с Квинтом или смеется над очередной глупостью, сказанной Эзрой. Таким парням легко живется. Они чувствуют себя комфортно в собственной шкуре, и им плевать, что о них думают другие.

Как здорово быть просто… самим собой и знать, что общество, вселенная, полиция или что там еще считают, что тебя достаточно.

И да, я знаю, как это звучит. Но ничего не могу с собой поделать. Я не могу перенастроить себя, изменить свои чувства. Не могу свергнуть Майю с пьедестала, который она занимает по праву.

Раздается звонок, и переполненный двор постепенно пустеет, когда все расходятся по классам. Мы с Прю и Квинтом направляемся в кабинет естествознания.

Я держусь в нескольких шагах позади сестры и ее парня, пока мы пробираемся по коридорам, и, держа руки в карманах, касаюсь пальцами нового кубика. В этом семестре у нас с Майей три общих предмета: астрономия на первом уроке, английская литература на втором и политология на шестом. Мы не соседи по парте, но на первых двух занятиях я сижу на несколько рядов позади нее, что само по себе пытка. Я мог бы весь урок смотреть только на нее, но знаю, что лучше этого не делать. Я мог бы рисовать изгиб ее шеи, завитки волос, изящный нос и полные губы в идеальном, дивном профиле, но заниматься этим посреди урока опасно, кто-нибудь непременно заметит, а это чревато катастрофическими последствиями.

Такая пытка порождает фантазии о том, что Майе может понадобиться карандаш, захочется сравнить записи, спросить о задании, а я тут как тут, спешу на помощь. Или о том, как Майя ищет встречи со мной, а не с кем-то еще из двадцати шести одноклассников. Майя придумывает предлог, чтобы заговорить со мной. Майя просто… замечает меня. По-настоящему.

Было бы неплохо, если бы заметила. Это стало бы началом.

Мы приходим в класс, я занимаю свое место в четвертом ряду и стараюсь ничем себя не выдать, когда через минуту появляется Майя. Достаю свой блокнот для рисования и, как обычно, чиркаю каракули по краям.

Недавно мне пришла в голову идея превратить нашу следующую игровую сессию «Подземелий и драконов» в книгу комиксов – не для публикации, а просто ради развлечения группы,– так что теперь я пытаюсь совершенствоваться в технике пейзажа. В роли Мастера подземелий[27] мне больше всего нравится придумывать интересные локации для исследований и приключений. Для нашей последней сессии я создал целый фантастический остров под названием Гвендахайр, обустроив его как квест-комнату. Разгадывая головоломки, игроки складывали заклинание, которое либо позволяло им сбежать, либо, если они ошибались, сбрасывало их в пропасть с раскаленной лавой. Я проделал адскую работу, и, в связи с приближением выпускных экзаменов в этом семестре, мне не хватает времени придумать что-то столь же сложное для новой игровой сессии, хотя имеется несколько вдохновляющих задумок.

Рисунок делает свое дело. В течение пары минут до второго звонка я ухитряюсь ни разу не поднять взгляда на Майю. Это просто сверхчеловеческий подвиг.

Мистер Сингх проводит перекличку и просит нас сдать домашние задания с прошлых выходных, прежде чем приступает к лекции о Млечном Пути.

– Вы уже кое-что знаете об этой теме, если прочитали то, что я вам задавал. – Он что-то записывает на доске. Однако я отвлекаюсь, и страница моего блокнота быстро заполняется, но не заметками, а видами густого леса, разрушающейся стены, внушительной двери, покрытой рунами.

– Джуд?

Я резко поднимаю голову.

– Да?

Мистер Сингх натянуто улыбается. Он знает, что я отвлекся.

– Не мог бы ты рассказать классу, что такое Андромеда? Это было в домашнем задании на выходные.

Жар разливается по моей шее. Уши начинают гореть. Сердце колотится. Это происходит всякий раз, когда меня вызывают выступать перед классом, независимо от того, знаю я ответ или нет.

И на этот раз я определенно не знаю ответа. Я собирался прочитать текст, который нам задали, после вечера открытого микрофона, но из-за суматохи в магазине забыл обо всем на свете.

Я чувствую, как с задней парты Пруденс пытается передать мне телепатическую подсказку. Иногда паранормальная способность близнецов срабатывает, но в эту минуту сестра бессильна мне помочь.

Андромеда. Андромеда. Все, что приходит на ум,– это космическая эпопея Джина Родденберри[28], которую мы с Мэттом и Сезаром смотрели запоем в течение трех недель в девятом классе.

И тут в голове что-то щелкает.

Андромеда.

Подкаст Люси. Кажется, ведущая что-то говорила об Андромеде? Но что?

Мистер Сингх хмурится.

– Кто-нибудь еще может рассказать нам…

– Это другая галактика, – выпаливаю я. – Она движется по траектории прямого столкновения с Млечным Путем. По оценкам ученых, две галактики столкнутся примерно через пять миллиардов лет.

Мистер Сингх замирает, всего на мгновение. Потрясение отражается у него на лице. Учителя можно понять: пожалуй, никогда еще я не произносил так много слов на его уроке.

Я и сам изумлен.

– Верно, – говорит мистер Сингх. – Очень хорошо. К счастью для нас, пять миллиардов лет – долгий срок, так что нам не стоит слишком уж беспокоиться о неизбежном разрушении мира.

Он продолжает лекцию, и я облегченно выдыхаю. Прю протягивает руку и одобрительно хлопает меня по плечу.

В какой-то миг я даже ловлю взгляд Майи. И ее легкую улыбку, прежде чем она отворачивается. И взмах ресниц, что почти наверняка ничего не значит, совсем ничего.

Я горжусь собой до следующего урока, когда миссис Эндрюс объявляет контрольную работу по главам романа «Великий Гэтсби», которые нам надлежало прочитать за выходные. Я присоединяюсь к общему стону. Прю бросает на меня выразительный взгляд, и в памяти оживает тот момент, когда в субботу она напоминала мне о задании по чтению.

– Спокойно, – говорит миссис Эндрюс, раздавая тестовые задания. – Предлагается несколько вариантов ответов, так что, с точки зрения статистики, у большинства из вас велики шансы выбрать правильный.

Похоже, она шутит, но никто не смеется.

Листок с заданиями ложится на мою парту, и я нажимаю на кнопку механического карандаша, начинаю читать вопросы, и…

Вот черт. Ничего не знаю.

Я слышу, как у меня за спиной карандаш Прю скребет по бумаге, уверенно обводя ответы.

Тряхнув головой, я приступаю к работе. Выстраиваю предположения, основываясь на уже прочитанных главах. Я заканчиваю одним из первых, но не хочу быть выскочкой, поэтому делаю вид, будто проверяю свои ответы, пока не объявится кто-то другой. Стараясь не встречаться взглядом с учительницей, я сдаю работу и возвращаюсь на свое место.

– Проверка не займет много времени, – говорит миссис Эндрюс. – А ты пока займись самостоятельной работой. Это отличная возможность почитать книгу дальше или наверстать упущенное, если отстал.

Меня так и подмывает проигнорировать этот не слишком тонкий намек и продолжить планирование игровой сессии, начатое в выходные, но вместо этого я заставляю себя взяться за «Гэтсби».

– Неплохо, неплохо, – доносится голос миссис Эндрюс десятью минутами позже. Она прохаживается по рядам, раздавая проверенные задания. – Отличная работа, Джуд, – говорит она и кладет мой листок на парту лицевой стороной вниз. Внутри у меня холодеет, сарказм пронзает меня насквозь, и на мгновение возникает сильное искушение извиниться, пообещать, что прочитаю все главы к следующему разу.

Но тут я переворачиваю листок и цепенею.

100.

Написано зелеными чернилами.

Обведено кружком.

Сто процентов?

Это, должно быть, ошибка. Но вот же вверху мое имя, написанное моей собственной рукой. И каждый ответ отмечен галочкой – правильно, правильно, правильно.

Я оглядываюсь по сторонам, гадая, не подшучивает ли над нами миссис Эндрюс, но у Робин, сидящей за соседней партой, вверху страницы стоит отметка 80, а у хмурой Прю я украдкой замечаю 95.

Я перевожу взгляд на свою контрольную работу. Ответы на все двадцать вопросов угаданы. Вот это удача!

Раздолье для нашего учителя статистики.

Кстати, об учителе статистики: на третьем уроке странностей прибавляется. Странностей нешуточных.

Мистер Роблес пускается в рассуждения о размере выборки и разнице между теоретической и экспериментальной вероятностью. Он рассказывает об эксперименте с участием ста человек. Каждый из них стоя подбрасывал монетку, и те, у кого выпадала решка, садились, а те, у кого орел, бросали монету снова. Так продолжалось до тех пор, пока не осталось ни одного стоявшего.

– Удачи не бывает, – резюмирует он. – Это всего лишь вероятности, и теоретически вещи, которые кажутся невозможными, могут произойти при достаточно большом размере выборки. Например, в группе из ста человек после шести подбрасываний монетки остается стоять один человек, которому выпадает орел шесть раз подряд. Так вот, всегда ли будет происходить именно так? Нет, по причине…

Он ждет ответа от класса, но только Прю выкрикивает:

– Аномалии!

–Верно, по причине аномалии. Хотя они маловероятны, но все же случаются, потому что мы говорим о вероятностях, а не об определенности. Помните, что мы обсуждали на прошлой неделе? Учитывая, что при каждом подбрасывании монеты шансы на то, что выпадет орел, составляют пятьдесят на пятьдесят, может показаться, что кому-то запросто может выпасть орел шесть раз подряд. Но этот эксперимент был проведен с использованием компьютерного моделирования при участии десяти миллиардов воображаемых испытуемых, и… знаете что? Статистика подтвердилась. В каждом раунде примерно пятьдесят процентов участников выбывали из игры, и в конце один воображаемый испытуемый выбил орла тридцать четыре раза… подряд. Звучит нереально, но… – Учитель пожимает плечами. – Вероятности. Итак, исходя из этого, сегодня мы проведем гораздо более скромную симуляцию. Джанин, не могла бы ты раздать эти двадцатипятицентовики?

Когда Джанин раздает всем по четвертаку, мистер Роблес вывешивает на доске таблицу, показывающую, что с двадцатью восемью учениками понадобится пять раундов, прежде чем все рассядутся. Пока я пытаюсь понять, как можно повторить этот эксперимент с Элли дома и не разрушит ли он для нее волшебство вселенной, принимающей за тебя решения, класс разбивается на пары, – чтобы никто не мухлевал, как говорит мистер Роблес.

Все одновременно подбрасывают монетки, и они разлетаются повсюду – ударяются о потолок, со стуком падают на пол, закатываются под парты. После нескольких минут суматохи готовы результаты. Нам с Прю выпадает орел, так что мы оба остаемся стоять, но ровно четырнадцать человек садятся.

Некоторые явно впечатлены точностью предсказания мистера Роблеса.

Четырнадцать человек, которые все еще стоят, снова бросают монеты.

Мне выпадает орел, а Прю – решка, как и еще семерым, так что они садятся.

На этот раз на ногах остается только шестеро.

Бросок.

Орел.

Мы остаемся втроем: я, Карина и Джексон.

Бросок.

Орел.

Я оглядываюсь по сторонам, и, как только осознаю, что стою в одиночестве, мне хочется плюхнуться на свое место и отдать четвертак Прю.

Я сдерживаю этот порыв.

– Итак, как вы думаете, что произойдет, когда Джуд снова подкинет монетку? – спрашивает мистер Роблес. – Имейте в виду, вероятность, что выпадет орел, пятьдесят на пятьдесят.

Одноклассники выкрикивают свои догадки. Большинство ставит на решку, но многие предрекают победу орлу.

Теперь, когда все взгляды устремлены на меня, задача усложняется, но, к счастью, благодаря одержимости Элли я поднаторел в технике броска, так что не роняю четвертак и не выгляжу неуклюжим шутом.

Орел.

Мистер Роблес кивает и делает пометки на доске, чтобы мы могли отслеживать количество моих бросков.

Орел.

Орел.

Орел.

Все в восторге. Я даже вижу, как брови мистера Роблеса медленно ползут вверх от удивления. Это неожиданно, для всех нас. Конечно, это возможно. Но все равно неожиданно. Крайне маловероятно.

Я продолжаю подкидывать монетку.

Снова. Снова. И снова…

К концу урока класс гудит. Мне дают попробовать несколько разных четвертаков и даже пятицентовики, чтобы убедиться, что я не использую шулерскую утяжеленную монету. Мое имя скандируют при каждом броске. Джуд! Джуд! Джуд! Не знаю, радуюсь я или ужасаюсь из-за того, что оказался в центре всеобщего внимания. Грудь чешется под рубашкой – наверняка разыгралась крапивница, – но никто не видит сыпи, поэтому я стараюсь сохранять спокойствие и просто продолжаю подбрасывать монетку.

Одно могу сказать с уверенностью: к тому времени, как звонок возвещает об окончании урока, мистер Роблес подсчитывает отметки на доске и трет лоб в недоумении. В изумлении.

Пятьдесят семь.

У меня выпал «орел» пятьдесят семь раз подряд.

Я не просто превзошел все ожидания, я разбил их в пух и прах.

Глава пятая

—Что это было?– спрашивает Прю, когда мы выходим из класса.– Ведь это…– она с трудом подбирает слово,– невозможно.

– Невероятно, – подсказываю я.

Мое тело вибрирует энергией недавнего эксперимента. Звук моего имени все еще отдается эхом в ушах. Едва знакомые ребята хлопают меня по спине, проходя мимо в коридоре, отпускают замечания о том, как мечтают, чтобы им вот так же улыбнулась удача, спрашивают, какие номера выбрать в предстоящей лотерее. Я не отвечаю, просто натянуто улыбаюсь или смеюсь вместе с ними.

Прю не смеется. Она смотрит на меня как на головоломку, которую намерена разгадать.

– Ты уверен, что за время, когда ты играл с Элли, у тебя не выработалась какая-нибудь примитивная стратегия? – спрашивает она. – Особый трюк… скажем… щелчок большим пальцем… – Она делает жест, будто подкидывает монетку, и я знаю, что ей интересно, можно ли научиться такому броску, чтобы каждый раз получать одинаковый результат. Подозреваю, что мистер Роблес теперь задается тем же вопросом.

Мы подходим к развилке коридоров, и я останавливаюсь и засовываю руки в карманы, чтобы никто не заметил, что они дрожат от избытка адреналина. Левая нащупывает кубик, и я инстинктивно сжимаю его в кулаке.

– Даже не знаю, что тебе сказать, сестренка. Это было очень странно. Но аномалии случаются, верно?

Она недовольно фыркает.

– Увидимся на политологии. – С этими словами, старательно изображая беспечность, я сворачиваю в сторону столовой. В этом семестре у Прю и Квинта обед во вторую смену, поэтому обычно я обедаю с Мэттом и Сезаром, а иногда и с Расселом, хотя он предпочитает проводить обеденные перерывы в библиотеке, где корпит над своим романом, третьей частью эпического фэнтези под условным названием «Скрытые врата Хиарина». Или «Хроники Хиарина». Правда, в последнее время все чаще звучит «Ключи к Хиарину». Расселу название придумать труднее, чем написать саму историю. Насколько мне известно, в третьей книге уже более пятисот страниц.

У дверей столовой двое ребят из комитета школьного самоуправления вывешивают баннер из плотной бумаги с нарисованными сердечками, звездами и музыкальными нотами – напоминание о том, что пора приобретать билеты на балы выпускников и одиннадцатиклассников.

Я останавливаюсь у торгового автомата сразу за дверью и отпускаю кубик, чтобы выудить пару долларов из бумажника.

– О боже, не надо! – раздается чей-то голос, как только автомат засасывает мою вторую бумажку. Я оглядываюсь. Сезар, стоящий позади меня, стонет и качает головой. – Извини, чувак. Автомат сломался. Все утро пожирает деньги.

– Серьезно? – Я возвращаюсь к клавиатуре. Голубой экран мигает, запрашивая мой выбор.

– Если хочешь, попробуй. – Сезар стучит кулаком по дверце автомата прямо напротив пакетика с печеньем. – Но он забрал у меня четыре доллара, прежде чем я прозрел, и не возвращает.

– Извини, – говорю я, не совсем понимая, за что извиняюсь. Тем не менее я ввожу код для чипсов «Кул Ранч Доритос».

Ничего не происходит. Но в следующее мгновение рычаг, зацепляющий пакетик с чипсами, приходит в движение.

–Да ладно. – Сезар снова хлопает по дверце, когда мой пакетик падает в нижнюю корзину. – Эта штука меня ненавидит.

Я опять начинаю извиняться, когда осознаю, что рычаг все еще вращается.

Мы оба замираем, наблюдая, как высвобождается второй пакетик чипсов. И третий.

–Ого, вот это да! – Пакеты все падают в лоток, и Сезар успевает схватить первые три. Автомат не останавливается, пока все одиннадцать упаковок, которые в нем были, не оказываются в корзине.

– Думаю, это компенсация за кражу моих денег, – восклицает Сезар.

С охапками шуршащих пакетов мы проходим в столовую и выкладываем чипсы на стол, за которым нас ожидают Мэтт и Рассел с подносами, полными ломтиков пиццы и коробок молока.

– Вы что, настолько любите чипсы? – задумчиво спрашивает Мэтт.

– Автомат сломался, – объясняет Сезар. – Меня он ненавидит, но Джуду повезло.

Я сажусь за стол и вскрываю пакет.

– Ребята, вы не поверите, когда узнаете, что я нашел вчера вечером в магазине. – Я достаю из кармана двадцатигранный дайс и держу его на раскрытой ладони.

–Ого!– восклицает Мэтт, выхватывая кубик у меня из рук. Не знаю почему, но у меня внутри все переворачивается, и я, словно Голлум[29], горю желанием вырвать обратно свое сокровище, но сдерживаюсь. В конце концов, мне весь день не терпелось показать его им. Я знаю, что моя команда, в отличие от родных, оценит кубик по достоинству.

–Похоже, он из тех лимитированных наборов, что раздавали на «Комик-Коен»[30] несколько лет назад. – Мэтт подставляет дайс солнечным лучам, льющимся через окна столовой. Блики отраженного малинового света усеивают столешницу. – Как думаете, из чего он сделан?

Мэтт передает кубик Расселу, и тот хмурится, изучая диковинку.

– Понятия не имею, – отвечаю я. – Может, из стекла?

– Слишком тяжелый для стекла. – Рассел протягивает кубик Сезару. – На ощупь напоминает какой-то камень.

– Возможно, это настоящий рубин, – предполагает Сезар. – Представьте себе такое. Какая-то группа из «Подземелий и драконов» спланировала изощренное ограбление, чтобы украсть его из королевской коллекции драгоценностей, а потом вырезала из него двадцатигранник. Ну, вроде как показала монархии средний палец. – Он взволнованно хлопает свободной рукой по столу, затем кивает Расселу. – Вот сюжетец для твоего романа.

Рассел как будто не особо впечатлен.

– И почему эта таинственная группа ненавидит монархию?

–Чувак, откуда мне знать? Ты же у нас писатель.

Кубик возвращается ко мне, но вопросов у меня все еще больше, чем ответов. Я убираю его в карман.

– У нас все в силе на субботу, верно? Или вы собираетесь провести остаток семестра, распивая эль в таверне Борка?

– Вот-вот, – говорит Сезар. – Именно так. Горен Ужасный голосует за то, чтобы пойти в паб и напиться.

– Ну да, – встревает Рассел. – Горен всегда убегает первым и втягивает нас всех в неприятности.

– Что еще веселее, когда Горен пьян, – подхватывает Сезар.

– Может, так оно и есть, – заявляю я, – но мне придется приказать молнии ударить в паб и сжечь его дотла, если вы не уйдете оттуда сами.

Рассел хмыкает.

– Тоже мне, бог из машины. Грубая работа, Мастер подземелий.

– Просто предупреждаю. В прошлый раз вы профукали целую игровую сессию, делая бестолковые ставки на незаконный бой драконов. Я больше не намерен с этим мириться.

Мэтт, как будто смущенный, откладывает недоеденный кусок пиццы, и я осознаю, что он как-то необычайно немногословен.

– Вообще-то, – начинает он, беря себе колечко зеленого перца, – у меня плохие новости.

Мы все замолкаем.

– Думаю, Брондо придется пропустить эту сессию. – Он встречается со мной взглядом, и на его лице появляется виноватое выражение. – Я попросил своего босса включить меня в график работы по субботам.

Я хмурюсь. Мэтт подрабатывает в закусочной на набережной. Не сказать, что это работа мечты.

– Почему? – спрашивает Сезар.

– Суббота – самый загруженный день, – объясняет Мэтт. – Чаевых можно получить в два раза больше, чем в будни. Мне нужны эти деньги, чтобы продолжать игру, сами знаете.

–Тебе нужно время, чтобы продолжать игру, – возражаю я.

– Да. Может быть. Но я бы хотел когда-нибудь обзавестись и машиной. В любом случае… мне показалось, что это правильный выбор.

– Можно перенести сессию на другой вечер, – предлагает Рассел.

Мы обмениваемся недоуменными взглядами. Нелегко согласовать расписание шести старшеклассников. Я подрабатываю в музыкальном магазине, Сезар состоит в команде по рестлингу, Кайл (он обедает во вторую смену) занимается легкой атлетикой, а Ноа одновременно занят подготовкой к выпускным экзаменам, подачей заявлений в колледжи и работой репетитора по математике, а еще он председатель в школьном аниме-клубе.

А Рассел… просто работает над своим романом. Но это отнимает у него уйму времени.

– Без тебя все пойдет по-другому, – ворчит Сезар. – Кто же теперь будет поддерживать глупые идеи Горена?

– Извините, ребята, – говорит Мэтт. – Я понимаю, что подвел вас, но вы ведь сможете провести сессию без меня, верно?

Мои мысли катятся кувырком, прокручивая детали будущей кампании. Персонаж Мэтта, варвар Брондо, служит воплощением грубой силы. Зачастую она бывает очень кстати, но… в той игровой сессии, что я придумал, вряд ли понадобится.

– Да, – отвечаю я. – У нас все получится.

Глава шестая

Хотя наша команда теряет участника перед самым началом новой игровой сессии, остаток дня проходит… потрясающе. Я не припомню, чтобы мне когда-нибудь так фартило, по крайней мере за все время моей учебы в старших классах. В этом угадывается что-то почти мистическое, как будто Меркурий в ретроградной фазе и звезды мне благоволят.

На уроке физкультуры я делаю лучший баскетбольный бросок в своей жизни – трехочковый[31], который вряд ли физически возможен за пределами НБА.

На политологии мисс Спенсер ставит меня в пару с Майей для обсуждения роли СМИ в наших недавних местных выборах. В любой другой ситуации это повергло бы меня в ступор, но Майя в своей стихии и может многое сказать по этому поводу, так что мне остается лишь кивать в знак согласия и стараться не подавать виду, что аромат ее шампуня буквально сводит меня с ума.

Ну, в хорошем смысле. Очень хорошем.

И тут, чудо из чудес, в самом конце дня, на уроке изобразительного искусства, мистер Кросс объявляет, что на следующей неделе мы будем рисовать человеческую фигуру – в чем я уже неплохо разбираюсь, но хотел бы добиться большего.

Как только звучит это объявление, Эзра вскидывает руки в воздух и ликующе провозглашает:

– Приглашаются обнаженные модели!

На что Квинт толкает его в плечо и говорит:

–Ты – первый, Изи[32].

Вскакивает ли Эзра со своего места, стягивая футболку под свист и улюлюканье одноклассников?

Само собой.

Учителю потребовалось минут десять, чтобы все снова расселись по местам, а Эзра полностью оделся, и оставшееся время мы провели за просмотром слайдов с художественными работами, изображающими человеческое тело в различных формах. Тела мужские и женские, полные и худые, миниатюрные и высокие – словом, многообразие. Мистер Кросс указывает на множество деталей, которые я бы сам не заметил, – скажем, как расположение фигур по отношению друг к другу влияет на восприятие. Как меняется тональность картины, когда фигуры повернуты анфас, а не в профиль. Насколько зависит интерпретация произведения от направления взгляда и фокуса внимания фигуры.

Я все время делаю наброски, стараясь впитать как можно больше информации и с нетерпением ожидая увидеть, как новые знания отразятся на моих работах.

Учителя даже не задают никаких домашних заданий. Ни одного. Это в понедельник-то.

Такого никогда не бывает.

Не то чтобы я жалуюсь.

В будний день в доме тихо. Ну… условно тихо. Как только мы вернулись из школы, Прю ускакала на свою волонтерскую работу в Центре спасения морских животных. Люси на футбольной тренировке. Мама с папой забрали Элли с собой в музыкальный магазин. Остаемся только мы с Пенни, и она наверху упражняется на скрипке.

Потому и условно тихо.

Впрочем, я не против ее музыки. За последний год Пенни заметно преуспела, и когда она репетирует свои будущие концертные номера, это воспринимается как что-то вроде успокаивающего фонового шума.

Я сижу за кухонным столом и, поглощая вторую порцию хлопьев «Лаки Чармс», просматриваю свои заметки к предстоящей игровой сессии, пытаясь понять, нужно ли мне что-то менять из-за того, что Мэтта с нами не будет. На самом деле я не хочу ничего менять. Я вложил столько сил в эту кампанию и намерен держаться первоначального замысла, разве что при необходимости вносить коррективы во время игры. Это и отличает настоящего Мастера подземелий от любителя, не так ли? Умение быть гибким и адаптировать сюжет по ходу дела?

Мне приходит в голову идея попробовать найти нового игрока, но я не знаю, кому можно предложить эту роль. Ни одна из моих сестер не интересуется «Подземельями и драконами». Элли, наверное, обрадовалась бы, но вряд ли моя команда с энтузиазмом примет девчонку, которая все еще ходит в садик. Может, пригласить Ари? А что? У нас в группе никогда еще не было игрока-барда. Хотя нет, по субботам она обычно работает в магазине.

Я смотрю на пустой лист бумаги, постукивая карандашом по большому пальцу, и думаю о предстоящей игре. Затерянные руины, орды гоблинов, могущественное проклятие…

Кончик карандаша скользит по бумаге, и появляются первые наброски.