Читать онлайн Приют

Глава 1

С возвращением

Она не была в этом месте уже сколько: двадцать лет? Больше? Ей не хотелось считать. Для такого срока вполне подойдет универсальное слово: Давно. Ей не хотелось сюда возвращаться, но в то же время не было, пожалуй, ни одного дня ее насыщенной событиями, разнообразной жизни, когда она хотя бы вскользь не вспомнила этот город.

Ее отношения с этим местом похожи на отношения двух созависимых людей: тирана и его жертвы, испытывающей странную привязанность и тягу к своему мучителю. Она бы ни за что не приехала сюда просто так, чтобы прогуляться и вспомнить былые времена, но в глубине души она ждала повод, из-за которого будет вынуждена пересечь треть страны и снова оказаться здесь. Это было обыкновенное перекладывание ответственности за свой приезд на независящее от нее событие, а конкретно – смерть ее кровного родственника. У нее не поворачивался язык назвать эту женщину матерью, но, как бы там ни было – наследство досталось ей.

Вере это наследство и даром не нужно было: убогая однокомнатная квартира в хрущевке на окраине Богом забытого городка, который с каждым годом все больше превращался в город-призрак: инфраструктура умирала вместе со старшим поколением, молодежь уезжала, притока населения давно не было. Серость, сырость и запустение. Но вопрос с квартирой необходимо было решить, в противном случае на Веру начнут вешать накапливающуюся задолженность по квартплате. Вера всегда подозревала, что однажды это «счастье» свалится на нее, обременяя собой и отнимая время, и она понятия не имела, кому можно продать эту халупу в подобной дыре. Даром отдавай – не возьмут.

Воспоминаний об этой квартире у Веры не было, да и быть не могло – с трех лет она жила в интернате. Тем же фрагментам, иногда всплывающим в памяти, которые можно было бы отнести к совсем раннему детству, Вера не доверяла, потому что они были слишком яркие и солнечные, никак не соответствующие этому городишке. Поэтому Вера решила, что это – иллюзия, созданная ее тогда еще детской фантазией, чтобы спрятать за ней истинное положение вещей.

И вот, оказавшись спустя столько лет снова в этом месте, Вера хотела бы еще раз сказать, что ее не волнуют причины, по которым мать отказалась от нее, причины, из-за которых ее детство вплоть до совершеннолетия было бесповоротно уничтожено. Хотела бы так сказать, но не смогла бы. Ей казалось, что перед ней – ответы на вопросы, которые она намеренно не хотела себе задавать все эти двадцать лет. Она видела в своем приезде шанс узнать, что же тогда произошло с ней и с той, чью квартиру теперь она унаследовала, что послужило началом страданий, которые Вера осознанно вычеркнула из своей жизни, словно вырванный лист с неправильно выполненной школьной работой. Но на втором листе все же отпечатались вдавленные бороздки от текста, что был написан, а затем уничтожен. И эти бороздки так и просились быть затертыми грифелем простого карандаша, дабы пролить свет на вычеркнутые из жизни ошибки. Не ее ошибки.

Разумеется, гостиницы в этом городке не было – кому взбредет в голову по доброй воле гостить здесь, к тому же еще и за деньги. Другого варианта, как только остановиться теперь уже в ее квартире, у Веры не было.

Она оформила все необходимые бумаги, вступила в наследство и даже нашла риелтора, который не давал никаких гарантий.

– У нас тут, знаете ли, не Москва, – сказала женщина, – каждый месяц по три-четыре квартиры на продажу выставляю, а продаю – одну в два-три месяца. Спроса нет, сами понимаете. Все разъезжаются. Молодежь остается только та, что привязана к родителям и старикам.

Вера предложила риелтору поставить минимальную цену для доставшейся ей квартиры, чтобы та продалась как можно быстрее, и решила подождать месяц. Она работала в службе безопасности банка и всю работу вела удаленно, поэтому могла какое-то время пожить в этом Богом забытом месте.

На могилу женщины, от которой Вере досталась квартира, она пошла не сразу. Но все же решила, что сходить стоит. Зачем?

– Надо, – ответила Вера сама себе.

Кладбище было достаточно большим и занимало почти всю загородную территорию между этим городишком и соседней деревней. Оно и неудивительно: город был основан из небольшого поселения, что здесь стояло еще до войны, в пятидесятые годы прошлого века, и все те, кто жил в нем, если не переезжали в большие города, то рано или поздно получали свой посмертный загородный участок на этой территории. Вера нашла сторожа, который в обеденное время уже был «навеселе», и с его помощью отыскала могилу, которую она и пришла навестить.

Холмик выглядел еще свежим. Над ним возвышался самый обычный деревянный крест, рядом с которым лежало пара бедных венков да несколько увядших и высохших хризантем. На табличке, прибитой ко кресту, Вера прочитала: «Порошина Светлана Леонидовна 05.08.1958-13.04.2024гг.» Полгода уже прошло после смерти этой женщины, что была здесь похоронена, но Вера до сих пор не понимала, какие испытывает эмоции. Умом она осознавала, что та, кто лежала в этой могиле – это ее мать, женщина, которая дала ей жизнь. Но сердце задавало такие вопросы, на которые ум даже не хотел искать ответы.

– Почему? – спросила Вера вслух, глядя на крест. – Почему я не помню детства, я не помню тебя? Почему ты меня отдала, мама?

Над головой ветром носило серые тучи. Было сыро и холодно. Вера, натянув капюшон поверх шапки и уткнувшись подбородком в намотанный на шее шарф, решила пройтись по кладбищу. Странное дело: каждый человек, пришедший в это печальное место, норовит прочесть как можно больше табличек с именами тех, кто там похоронен. Он смотрит на фотографии, выгравированные на гранитных памятниках, и гадает, например, причину смерти, если видит на изображении молодую девушку или юного парня, охает, видя, когда целая семья скончалась в один день, с уважением и пониманием, вроде: «ну что ж, пора» относится к датам жизни, при вычислении которых получается весьма внушительный и преклонный возраст покойного, но особо ужасают любого посетителя кладбища детские могилы.

Буквально пройдя три могилки от могилы Светланы Леонидовны, Вера замерла. Совпадение? Однофамильцы? Случайность? Но часто ли на таком близком расстоянии друг от друга хоронят людей с одной фамилией, которые не приходятся друг другу родственниками? Вера сфотографировала табличку, посмотрела на полученное фото, словно ожидая увидеть там надпись, отличную от той, что предстала перед ней, но текст был тот же: «Порошина Ирина Анатольевна 15.09.1986-21.12.1986гг.»

– И как это понимать? – спросила она, снова глядя на фото в телефоне.

Шаг влево – и снова знакомая ей фамилия.

– Порошин Вячеслав Анатольевич, – шепотом прочитала Вера, – родился в апреле восемьдесят пятого, умер в октябре восемьдесят пятого. Это что за чертовщина?

Вера снова сфотографировала старую небольшую могилку, прошла еще немного влево, и вспышка опять осветила старое кладбище.

– Да что здесь происходит или… происходило? – сказала она вслух, чуть не выругавшись, увеличивая на экране только что сделанное ею фото таблички, где прочитала: «Порошина Екатерина Анатольевна 19.10.1983-24.01.1984гг»

Могилки были небольшими, памятников не было, но они выглядели ухоженными на фоне многих заброшенных могил. Вера предположила, что покойная Светлана Леонидовна поддерживала чистоту и порядок на этих трех участках, пока была жива.

У всех троих детей, похороненных здесь почти сорок лет назад, да и у самой Веры, было общее отчество. Кто такой Порошин Анатолий, если у него была такая же фамилия, Вера не знала и всегда думала, что ее настоящий отец вряд ли вообще знал о ее существовании, а в свидетельстве о рождении было написано случайное имя. Теперь же, глядя на три маленькие старые могилы, Вера поняла, что Порошин Анатолий – вполне реальный персонах, по крайней мере был им в то время.

Какое-то время она еще провела около могилок, на каждой из которых была написана ее собственная фамилия, затем осмотрелась немного вокруг и, убедившись, что других Порошиных поблизости не захоронено, направилась к выходу с кладбища.

– Спасибо за помощь, – сказала она сторожу – мужичку лет шестидесяти, который явно был не прочь иногда «принять на грудь», и протянула ему двухсотрублевую купюру. – Вы знаете что-нибудь о женщине, к могиле которой вы меня сегодня проводили, и о ее, судя по всему, детях, которые похоронены здесь сорок лет назад?

Мужичок представился Петром Васильевичем, шустро спрятал в карман зеленую бумажку, достал сигарету и, прикуривая, ответил Вере:

– Знаем, как же не знать. У нас город маленький, а с местными жителями, – он окинул взглядом кладбище, – я знаком получше, чем с городскими. Я ж тут уже сколько… лет пятнадцать работаю. Тут и живу. Как Шура моя померла, так я сюда, поближе к ней и перебрался. Сам-то я инвалид, – Петр Васильевич приподнял штанину, показав старый протез в башмаке, а Вера отметила для себя, что никогда бы и не предположила подобное, глядя на походку мужичка, – уже давненько без ноги. Так что мне только в сторожи дорога и заказана. Сперва думал школьным сторожем пойти, да здесь спокойнее, тише… А Порошину… Знал я Светлану. Часто приходила сюда, раз в месяц так точно. За могилками ухаживала, убирала, сорняк вырывала. Все мечтала памятники поставить, да где ж ей денег столько взять-то было. А полгода назад и сама преставилась… Рак у нее был. Она и не знала, а как узнала, так уж и поздно было что-то делать. Теперь уж точно памятников не будет, да и могилки травой порастут. Приходить-то теперь некому.

– А что с детьми ее тогда случилось, вы не знаете? – спросила Вера.

Петр Васильевич отвел взгляд, затянулся сигаретой и печально сказал:

– Не знаю… И Светлана не говорила никогда. Но еще Шура моя когда-то рассказывала, что Порошина… как это сказать правильно… проклята, что ли… Вы уж простите, что я такое говорю. Сам-то я в подобное не верю, но что же там у нее было-то такое, что подряд троих деток схоронила-то? Мы тут тогда еще не жили. Мы с Шурой переехали сюда в девяностом вместе с сыном. Я тогда на железной дороге работал. Там ногу и потерял потом… А дальше все, как у всех: сын вырос и уехал, станцию у нас закрыли, Шура умерла, а я тут понемногу спиваюсь…

– Что ж сын вас к себе не заберет? – спросила Вера.

– А что ж вы мать больную к себе не забрали? – лукаво улыбаясь, задал встречный вопрос Петр Васильевич. – Вы уж простите, но к Светлане никто, кроме дочери, прийти не мог. Светлана сама ничего про вас не рассказывала, но на ее похоронах соседи говорили, что у нее где-то дочка должна быть, и квартира ей достанется. А тут вы… Простите, Бога ради, но…

– Вы правы, – ответила Вера, – я – дочь Светланы. Но мы никогда с ней не общались, я ее совсем не знаю, совсем не помню. С трех лет я жила в интернате, а после совершеннолетия подруга, которая выпустилась на год раньше меня, помогла мне с переездом в Москву. Светлана Леонидовна меня не навещала и встречи со мной не искала.

– Вот оно как… – задумчиво сказал сторож. – Простите дурака старого, я не знаю, что там у вас да как… Чужая душа – потемки. Странно это все. Троих деток схоронила, а одну живую – в приют определила… Я в том приюте успел поработать. Совсем ничего – аккурат перед его закрытием. Там до меня один сторож был, Василий. Так тот больше сорока лет проработал в интернате том, пока не помер. А я как раз ноги лишился, дома повалялся с полгодика и пошел… Вы в каком году оттуда выпустились?

– В 2005 году, – сказала Вера, – как восемнадцать исполнилось. С тех пор здесь не была. Сейчас квартиру продам и уеду.

Петр Васильевич рассмеялся.

– Кому вы ее продадите? – спросил он. – Весь город если только куда и переезжает, то в основном в мои владения, – мужичок хихикнул, втянул в хрипящие легкие остатки дыма, затушил окурок и выбросил его. – Редко у нас кто-то на ком-то женится, только те, кому совсем некуда деваться. Вот они и покупают по дешевке квартиры. А чаще – от бабушек да дедушек остаются жилплощади. Я свою квартиру закрыл и забыл о ней. Перетащил сюда все, что мне нужно, сторожку подделал, как удобно, обжил, печку выложил, мне и достаточно.

– Очень оптимистично…

– Зато правда.

– Но я все же попробую продать, – сказала Вера, попрощалась и стала уходить.

– Я приберу там, – крикнул ей вслед Петр Васильевич, похлопывая ладошкой по карману, где лежала двухсотрублевая купюра.

– Спасибо большое, – ответила Вера и решила, что перед отъездом даст этому мужичку в десять раз больше, чтобы он присматривал за могилами Порошиных.

Она медленно шла с кладбища в сторону городка, который никогда не стал бы для нее родным. Прохладный ветер все сильнее гнал тучи на сером небе. Пальцы на руках и на ногах замерзли. Хотелось по привычке купить стаканчик кофе, согреть им руки и согреться горячим напитком изнутри, но Вера за свое короткое время пребывания в этом городе встретила всего два места, где продают готовый кофе, пускай и не из качественных кофемашин, но и до этих заведений сейчас было неблизко.

Чтобы доехать до кладбища, Вера брала местное такси, назад же пошла пешком. Медленно, не спеша, несмотря на холодный ветер, она шла вдоль дороги и обдумывала увиденное. Трое маленьких детей, не прожившие и года, были похоронены здесь еще до рождения самой Веры. Если верить тому, что было написано на их надгробных табличках, то Ирина, Вячеслав и Екатерина – были родными сестрами и братом Веры. Но что с ними произошло? Почему они умирали? Чем они болели? Почему Вера ничего о них не знала? И что вообще она знала о тех, кто был ей кровной родней?

Под ногами шелестела опавшая листва, которую никто не убирал с улиц. Тут и там попадались старые, заброшенные, полуразрушенные здания, от которых так и веяло скрытой угрозой: именно в таких местах в фильмах находят жертв маньяков. Вера ускорила шаг, чтобы скорее выйти в людное место, но тут же остановилась, как вкопанная – перед ней выросло здание, которое она ненавидела всем сердцем, но с которым в то же время ее связывало множество приятных воспоминаний о дружбе.

Ворота были скреплены цепью с навесным ржавым замком, но в самих воротах давно были выломаны некоторые прутья. Вера решила, что местная детвора развлекается на территории заведения, некогда служившего ей домом.

– Вот дурочки наивные, – сказала она вслух, протискиваясь между прутьями, – добровольно сюда пытаются попасть. Эх, нам бы раньше эту лазейку…

Она зацепилась курткой и чуть не порвала ее, но справилась и оказалась на территории приюта. Именно так дети, некогда здесь жившие, называли это место. Слово «детдом» никто из них не любил, «интернат» – слишком длинно и формально, а слово «приют» внушало некое спокойствие, пускай и ненастоящее, искусственное. Детям хотелось верить, что их лишь приютили. На время. Пока родители слишком заняты…

– Посмотри, какие у тебя грязные руки! – закричал чей-то голос в глубине сознания. – Неряха! Немедленно иди и перемывай их три раза! За стол грязной не возвращайся!

– Татьяна Ивановна, – произнесла вслух Вера. – И где ты сейчас, интересно, старая выдра?

В памяти пронесся звук шлепка: это тоненький хлыст одной из воспитательниц с сумасшедшей скоростью лязгнул по столу, за которым сидела маленькая Вера.

– Да, Татьяна Ивановна, – покорно сказала девочка, – сейчас перемою.

Вера стояла у центрального входа, глядела на осыпающиеся ступени, ведущие туда, откуда она девятнадцать лет назад с огромной радостью ушла. Ноги сами несли ее вперед, а глаза разглядывали мутные, бестами выбитые окна, словно ожидая увидеть в них знакомое лицо.

Дверь, ожидаемо, была закрыта на замок, который давно кто-то выломал. А цепь, которая, как и та, что висела на воротах, должна дополнительно оберегать заброшенный интернат от не желаемых посетителей, была настолько неплотно натянута, что Вера без особых усилий смогла протиснуться вовнутрь. «Что я делаю?» – только и промелькнуло у нее в голове, но она уже оказалась внутри здания.

Ей казалось, что рядом сейчас пробегут дети, где-то закричат воспитательницы или нянечки, а из столовой доносится запах тушеной картошки. Хотелось улыбнуться, но не вышло: все же эти стены долгие годы были для Веры не столько домом, сколько тюрьмой. Тех детей, у кого «на воле» были родители, отправившие своих чад в интернат по причине непостоянной занятости либо временных трудностей, иногда забирали домой на выходные и праздники, за некоторых воспитанников волновались бабушки или другие родственники и через суд добивались опекунства. Вера же не покидала территории приюта на протяжении пятнадцати лет. Она знала, что «на свободе» у нее есть мама, и каждый день отчаянно ждала ее, но так и не дождалась.

Она очень хотела избавиться от прошлого, вычеркнуть все, что возможно вычеркнуть, а потом начать жизнь с нового, чистого листа. Конечно же, для этого ей нужен был мужчина. Сама Вера была в этом уверена однозначно. И такой, разумеется, нашелся. Ей было девятнадцать, ему – двадцать пять. Он был хорош собой, у него имелись пускай небольшие, но деньги, была своя квартира и, что было немаловажно для Веры – красивая фамилия. Андрианов Павел Викторович женился на Порошиной Вере Анатольевне – девчонке из глубинки, сироте, не имеющей за душой совсем ничего.

Паша стремительно поднимался по карьерной лестнице, а потому имел возможность оплачивать молодой жене учебу в университете, каждое лето возить ее на один из заграничных курортов, покупать ей дорогие подарки, а между всем этим систематически избивать ее. Не сильно, так, чтобы не нанести увечий, а разбитую губу или небольшие синяки на теле Вера быстро прощала вспыльчивому мужу, потому что «ведь сама напросилась». Не простила только однажды, когда он избил ее на седьмом месяце беременности. Паша пришел домой пьяный и не в духе. Раздутая, как бочка, жена вызывала у него отвращение. От него разило женскими духами, о чем Вера имела неосторожность сообщить мужу. Очнулась она уже утром в больнице со сломанным носом, загипсованной рукой и без живота. С тех пор прошло почти пятнадцать лет, Вера изменилась, взяла на себя ответственность за свою жизнь, встала на ноги, закончила учебу и нашла хорошую работу, но вердикт медиков все это время был неизменным – она не могла больше иметь детей.

Ей то и дело казалось, что за спиной сейчас кто-то крикнет: «Порошина!». Как же она не любила эту фамилию. Да, фамилия Андрианова порой напоминала ей о бывшем муже, который, к слову, отделался тогда лишь условным сроком, но все же с девичьей фамилией нехороших ассоциаций было куда больше.

– Порошина, куда ты лезешь! Бестолковая! Немедленно пошла вон отсюда!

– Порошина, садись – «два!». Не дал, видать, Бог умишка…

– Порошина! С матерью будешь пререкаться. Ох, я забыла – ты же ей не нужна!

– Татьяна Ивановна! А Верка Порошина в туалете курила!

– Порошина! Порошина! Порошина, чтоб тебя!

Она закрыла глаза. Призраки прошлого так и норовили выбраться из самых дальних уголков памяти, чтобы заявить о себе, а Вера пыталась изо всех сил удержать их там, где они хранились так долго. Но, с другой стороны, зачем тогда нужно было сюда приходить?

Она прошлась по коридору. Интернат представлял из себя достаточно большое, очень старое двухэтажное здание, которое когда-то было чьей-то усадьбой – дачей какого-то богача позапрошлого века. После революции, как и все частные поместья российской элиты, эта усадьба перешла во владения государства. Сперва здесь обосновали туберкулезный центр, но после войны с округи в это место стали свозить многочисленных сирот, что остались без родителей. В пятидесятых годах усадьба перестала быть загородным построением, потому что вокруг нее вырос небольшой городок. К сожалению, приют был актуален долгие годы. В девяностые финансирование было урезано, здание рушилось, сотрудники работали за копейки, что не могло не сказываться на их отношении к подопечным, а через год после того, как Вера выпустилась из интерната, его и вовсе закрыли.

В левом крыле было отделение для девочек, в правом – для мальчиков, в центральной же части здания располагались классы, столовая и актовый зал. Вера стояла напротив входа в столовую и не решалась зайти. Она слышала, как где-то в здании завывает ветер, проникающий внутрь через разбитые окна. Она видела рисунки на стенах, оставленные здесь детьми, которые никогда не знали, что это такое – быть брошенными.

Веру переполняли смешанные чувства. Она толкнула одну из створок двери, ведущую в столовую, и та со скрипом открылась.

– Кто не успеет съесть обед за положенное время, тот уходит голодным! – раздался голос тридцатилетней давности.

В большой комнате, в которой когда-то давно завтракали, обедали и ужинали дети, было пусто. Кое-где у стен валялся мусор: тряпки, картон, засохшие листья деревьев, какие-то газеты. Когда-то в этом зале могло одновременно поместиться более шестидесяти детей. Вера прошлась по столовой, разглядывая ее так, будто в ней было что-то, кроме мусора. В этот момент за спиной громко хлопнула дверь. Вера от неожиданности подпрыгнула на месте, громко вскрикнула и резко обернулась назад. Дверь была заперта, а за ней отчетливо слышался звук отдаляющихся шагов.

– Кто здесь? – крикнула Вера и осторожно подошла к двери. – Еще не хватало на бомжей нарваться, – пробурчала она себе под нос.

Она дернула на себя дверь, но та не открылась. Она дернула еще раз и услышала, как за дверью лязгает цепь. После третьего рывка цепь, которая была продета в ручки обеих створок двери, но не была сцеплена замком, с громким звоном упала на пол, и дверь распахнулась.

Вера хотела снова крикнуть, чтобы спросить, кто это сделал, но поняла, что будет лучше поскорее убраться отсюда.

– Что я вообще здесь делаю? – негромко сказала она, быстро направляясь к выходу.

Уже находясь около парадной двери, Вера заметила какое-то движение в коридоре в стороне правого крыла. Она повернула туда голову, но, ничего не увидев, быстро вышла во двор. Спустившись вниз по ступенькам, Вера повернулась лицом к старой усадьбе, бегло пробежала взглядом по окнам, пытаясь хоть что-то в них разглядеть (и в то же время, не желая в них ничего и никого увидеть), еще раз отметила для себя, что здание находится далеко не в первой стадии своего разложения, отвернулась и протиснулась между прутьями ржавых ворот. Она накинула капюшон и стала стремительно удаляться от приюта, в котором провела все свое детство, а потому не увидела, как ей вслед кто-то глядел из окна второго этажа правого крыла.

Глава 2

Квартира

Весь вечер Вера сидела в своей «новой» квартире. Ей было неуютно, некомфортно, неудобно, но вариантов не было. Она не собиралась что-то менять здесь, перебирать вещи или делать ремонт – все это она планировала возложить на будущих новых хозяев данного жилища. На руках у нее имелись только документы на квартиру, свидетельство о смерти Порошиной Светланы и копия свидетельства о рождении самой Веры, которая хранилась вместе с правоустанавливающими документами. Оригинал зеленой книжечки Вера получила на руки после выпуска из интерната в восемнадцать лет вместе со своим паспортом.

Но теперь все изменилось. То, что она увидела сегодня на кладбище вынуждало ее пересмотреть не только всю ситуацию в целом, но и отношение к женщине, которая приходилась ей матерью. Вера решила исследовать квартиру и найти хоть что-то, что смогло бы пролить свет на эту тайну. Разные мысли поочередно занимали сознание: что, если все дети Светланы были чем-то больны? А что, если она сама была повинна в их ранних смертях? Но в таком случае почему она продолжала рожать? Почему она отдала в приют четвертого ребенка, единственного, кто не умер в младенчестве? И главный вопрос – где отец всех этих детей, отец Веры?

Однокомнатная квартира была чистой, ухоженной, хотя ремонт, несомненно, был сделан очень давно. К беспорядку можно было отнести только пыль, которая скопилась на всех поверхностях за время, что квартира пустовала. Одежда Светланы и постельное белье были аккуратно разложены и развешаны в шкафу и даже сохранили легкий аромат от стирального порошка или кондиционера для белья. В ванной комнате бутылочки с недорогими средствами личной гигиены были расставлены на полочках, никакой грязи или потеков не было ни на сантехнике, ни на зеркале. Посуда на кухне была чистой и убрана в шкафы. Только на подоконниках кое-где были видны следы от стоявших там раннее цветочных горшков, которые, скорее всего, забрали к себе соседи после смерти Светланы. Соседи. Точно. И как она сразу не догадалась?

– Кто там? – спросил женский голос из-за двери.

– Добрый вечер, меня зовут Вера, и я… Я – ваша новая соседка сверху.

Ключ трижды провернули в замке, и дверь с тихим скрипом открылась. Перед Верой стояла немолодая женщина в длинном махровом халате и теплых домашних тапочках.

– Здравствуйте, – снова поздоровалась Вера. – Я – Вера.

– Да я уж поняла, – сказала женщина, – проходи. Я же слышу, что наверху кто-то ходит. Меня зовут Любовь Ильинична.

Вера переступила порог, разулась, и ей тут же были предоставлены тапочки.

– Надевай, полы холодные, – сказала Любовь Ильинична.

Вера поблагодарила и прошла за хозяйкой квартиры на кухню.

– Чай?

– Да, спасибо.

– Кофе не пью, его у меня нет, потому и не предлагаю.

– Чай вполне подойдет… Скажите, вы хорошо знали…

– Свету? – перебила Веру Любовь Ильинична. – Конечно, хорошо. Тридцать лет соседями были. Ты ее дочка, верно?

– Да. Она говорила обо мне?

– Немного. Я знала, что ты есть, а с расспросами не лезла. Мы были соседями, а не друзьями. Ну, спрашивай. Я же понимаю, что у тебя есть вопросы. Чем смогу, помогу, но, повторюсь, со Светланой у нас были исключительно соседские отношения.

– Я поняла вас… Любовь Ильинична, скажите пожалуйста, знаете ли вы что-нибудь о том, были ли у… вашей соседки другие дети? До меня…

Чайник засвистел. Любовь Ильинична насыпала заварной чай в заварник, залила его кипятком, поставила на стол две одинаковые чашки, достала вазочку с печеньем и присела за стол.

– Были, – коротко сказала она. – Дети были.

– Что с ними произошло? – спросила Вера.

– А ты не знаешь?

– До сегодняшнего дня я практически ничего не знала о Светлане, и уж тем более о том, что у нее были другие дети. Сегодня я решила навестить ее могилу на кладбище и была очень удивлена, когда увидела могилы троих ее других детей.

– Я не знаю, что с ними произошло, – сказала женщина, разливая чай по чашкам. – Она упоминала об этом лишь вскользь. Какая мать захочет обсуждать смерть своего ребенка? А тут – трое… Когда я сюда переехала, она уже здесь жила. По нашему однокомнатному стояку у нас подъезд одиноких: Светлана одна жила, я одна, парень молодой один живет – лет, как тебе примерно. Еще была бабулечка одинокая, но умерла давно. И как-то дружба у нас ни с кем не завелась.

– Что вы мне можете еще сказать о Светлане? Хоть что-то… Что она была за человек?

– Обычная, одинокая, несчастная, как и все в этом городе, женщина, – ответила Любовь Ильинична. – Работала бухгалтером в местном водоканале. Неконфликтная была. Да, кстати, Вера, скажи, а ты кошек любишь? У Светы был кот. Его хотели выбросить на улицу. Мне жалко стало. Их там и так несусветное множество, а этот все же домашний, к ласке привык, к теплу. Лежит вон в комнате, диван греет. Заберешь? Мне его жаль, но не более того. Особой любви к нему не испытываю. По большей части из-за шерсти. Вся квартира рыжая теперь. Мурчиком звать. Заберешь?

– Вот так наследство, – улыбнулась Вера. Она не была в восторге от этого предложения, но понимала, что отказать в данной ситуации было бы некрасиво – Любовь Ильинична ясно дала понять, что будет рада отдать кота. – Ну, что поделать. Заберу.

– Он ласковый, спокойный, – добавила соседка. – И что будешь с квартирой делать?

– Пробую продать… – Вера на мгновение замолчала. – Любовь Ильинична, – сказала она после паузы, – Светлана никогда не говорила, по какой причине отдала меня в приют?

– Не говорила, – Любовь Ильинична намеренно отвлеклась на чай, чтобы не смотреть в глаза Вере. – Не говорила, а я не спрашивала. Я не от нее узнала, что ты жила в интернате. Город у нас маленький, а я работаю в школе. Когда интернат закрыли, многие сотрудники пошли работать в городские школы. А педагоги здесь все между собой знакомы. Вот от них я и узнала, что дочка моей соседки жила в приюте, а после выпуска даже не встретилась с матерью.

– Это она со мной не встретилась, – холодно сказала Вера. – Я была всего лишь ребенком.

– Я в ваши дела не лезу, – ответила Любовь Ильинична. – Бери Мурчика, лоток его. А я буду спать ложиться. У меня завтра восемь уроков.

– Вы еще работаете? – удивилась Вера. В ответ женщина рассмеялась.

– А ты проживи на одну пенсию, да к тому же молодых педагогов у нас, знаете ли, не густо, – сказала она и вышла из кухни.

Вера допила чай, встала из-за стола, когда хозяйка квартиры внесла на кухню упитанного рыжего кота.

– Знакомьтесь, это – Мурчик.

Вера улыбнулась, взяла кота на руки, а он и не был против.

– Сейчас принесу лоток, – сказала Любовь Ильинична.

– А корм? – спросила Вера.

– Дорогуша, мы люди простые. И кот у меня ест все то, что ем я.

Вера попрощалась с соседкой, поблагодарила ее за чай и за… кота, поднялась на этаж выше, держа в одной руке кота, в другой – его лоток, поставила лоток на пол и с трудом, пытаясь удержать Мурчика, открыла дверь. Кот тут же спрыгнул с рук и, подняв хвост пистолетом, побежал в родной дом. Он с осторожностью все обнюхивал, словно проверяя, что изменилось в его отсутствие.

– Хозяйки твоей больше нет, – сказала коту Вера. – Теперь будешь жить со мной. Нужно было хоть спросить, сколько тебе лет…

Кот запрыгнул на кровать, и Вера решила его не прогонять – у него здесь прав было куда больше, чем у нее самой. Она поделилась с котом колбасой и налила ему воды, решив, что завтра обязательно найдет зоомагазин и купит кошачьего корма. Мурчик в свою очередь вел себя, как и полагается домашнему коту: проверил всю квартиру, поужинал и лег спать на кровать.

Вера осмотрела комнату: шкаф, комод, кровать, кресло и две тумбочки. В тумбочках были книги, она это уже знала. В шкафу и в комоде – вещи. Но на шкафу стояли антресоли, а туда Вера не заглядывала. Она залезла на стул, открыла первую из двух антресолей и увидела в ней две обувные коробки. Кот наблюдал за действиями новой хозяйки, но не вмешивался. Вера осторожно достала коробки, положила их на кровать и присела рядом с котом.

– Ну, давай посмотрим, что у нас здесь, – сказала ему Вера.

В первой коробке лежали фотографии, сделанные в разные периоды жизни Светланы Порошиной: здесь были фото, по всей видимости, с работы, фотографии с какими-то знакомыми, черно-белые фото с ее молодости. Вера отметила для себя, что с интересом рассматривает женщину с фотографий, в которой узнает много собственных черт: карие глаза, густые, каштановые волосы, средний рост. Несмотря на то, что Светлана родила четверых детей, она была весьма стройной, как и сама Вера. На фото Вера присматривалась ко всем мужчинам, но никого не могла бы отнести к тому, кого связывали бы со Светланой теплые чувства.

Мурчик протянул переднюю лапу, касаясь ею ноги Веры, как бы обозначив ее: моя. Вера не была против. Рядом с фотографиями в первой коробке лежали квитанции по уплате коммунальных услуг, которые Вера отложила в сторону – в этом ей точно необходимо разобраться. Еще там лежали какие-то чеки, гарантийные талоны – все это не интересовало Веру. Она взяла вторую коробку.

Во второй коробке лежало несколько картонных папок для бумаг с завязками. На первой папке было написано «Иришка». Вера очень медленно развязала завязанный на папке бантик. Внутри лежали черно-белые фотографии маленькой девочки. Обычный ребенок, обычная обстановка. На некоторых фотографиях была изображена и Светлана – молодая и счастливая мама. Фотографий было немного – девочка прожила всего три месяца.

– Странно, – сказала сама себе Вера. – Ребенок совершенно не выглядел больным. Что же случилось? Может какой-то врожденный порок сердца?

Вторая папка, ожидаемо, была подписана «Славик». В этой папке фотографий было примерно в два раза больше, а на последних маленький мальчик даже был запечатлен ползающим. Ползающим и улыбающимся малышом.

– Почему они умирали? – снова произнесла вслух Вера.

На третьей папке было написано «Катюша». На фотографиях в этой папке Светлана была совсем юной – это был ее первый ребенок. Катя, как и Ира, прожила всего три месяца. Вере вдруг стало безумно жаль женщину, к которой всю жизнь испытывала пускай не ненависть, но точно презрение. Сама Вера потеряла ребенка на позднем сроке беременности, и это было тяжелейшим ударом для нее. Но она не держала его на руках, не кормила грудью, не пеленала и не пела колыбельные. Светлана Порошина же родила каждого из этих троих детей, она прижимала их к своей груди, купала их и укачивала на своих руках. А потом хоронила. Как она вообще не сошла с ума? Вера подумала, что сама точно бы свихнулась на ее месте. Как знать, может она и свихнулась, а потому и отдала младшую дочь в приют?

Четвертая папка была подписана «Верочка». «Верочка» – в этом слове было что-то родное, нежное, материнское. Вере стало не по себе. Неужели мать все же любила ее? Неужели, четвертый ребенок был желанным? Неужели мать питала к ней теплые чувства?

Вера родилась в ноябре 1987 года. Она открыла галерею в своем телефоне, нашла фотографии, которые делала в этот день на кладбище и посчитала: она родилась через одиннадцать месяцев после смерти Иры, третьего ребенка. Но Вера не умерла ни в три месяца, ни в полгода. Она до сих пор жива и вполне здорова. Она развязала шнурок, открыла папку, которая была на порядок толще и тяжелее трех предыдущих, открыла и обомлела – сверху лежали цветные распечатанные фотографии, которые Вера менее года назад выкладывала в социальных сетях. Она перекладывала фото одно за другим, понимая, что Светлана следила за ее жизнью, наблюдала со стороны безмолвным зрителем. Но ни разу не написала, не позвонила, не дала о себе знать. Светлана не предлагала начать общение, но и не просила о помощи, хотя и смертельно болела. Вера этого не могла понять. Почему мать все эти годы не упускала Веру из виду? Что это – чувство вины? Интерес?

Ниже же лежали фотографии, которые Вера никогда не видела. На этих фото были изображены она маленькая и мать, которая везде выказывала искреннюю радость и любовь к своему ребенку. Но некоторые фото, как заметила Вера, были обрезаны. Кого-то Светлана умышленно вырезала с фотографий, и, кажется, Вера догадывалась, кого именно – отца. Значит, он был? Он присутствовал в ее жизни?

Под папками лежало три свидетельства о смерти детей. Причина в них была указана одна: «Сердечная недостаточность».

Вере стало не по себе. То, что раньше она принимала за основу истории своего детства, сейчас казалось надуманным и несоответствующим действительности. Светлана не забывала ее, она следила за жизнью дочери в социальных сетях, хранила ее детские фото точно так же, как и хранила фото других своих детей. Почему же она не связалась с Верой? Почему не попыталась наладить отношения?

Вера осмотрела другие места в квартире, где еще могли храниться документы либо фотографии, которые смогли бы пролить свет на загадочную историю ее детства, ее семьи, ее матери, ее отца. Но она не нашла ничего, что могло бы дать хоть какую-то подсказку: кто же такой Порошин Анатолий.

Ночью в приюте должна была быть тишина. Никто не смел разговаривать, ходить по комнате и уж тем более по коридорам, читать под одеялом книжки при свете от где-то раздобытого фонарика.

Но тихо не было. Кто-то перешептывался в дальнем углу большой комнаты, в которой помещалось двадцать кроватей. Два детских голоса взволнованно что-то обсуждали, но Вера не могла разобрать, что именно. Ей вдруг стало страшно, что кто-то из нянечек ночной смены услышит этот шепот, и уж тогда всем, кто был в комнате, не позавидуешь.

Она хотела высунуться из-под одеяла и сказать тем, кто болтает, чтобы они умолкли и не навлекали на остальных беду, но опасалась, что как раз в этот момент откроется дверь. Поэтому лежала молча и нервничала из-за того, что ей не только не дают поспать, но и подвергают опасности быть наказанной.

– Как думаешь, она нас видит? – шепнул один голос.

– Не знаю. Самому интересно, – ответил второй.

– Слышит уж точно, – уверенно добавил первый.

– Но другие даже не слышали.

– Она – это ведь не другие. Она такая же, как мы.

– Она не такая. Она взрослая.

– Какая разница? Это же все равно Верка.

– Она нас забыла…

– Ничего не забыла! Она же вернулась, значит помнит.

– Она вернулась как раз потому, что забыла. Если бы помнила, ни за что бы не вернулась.

– Я хочу посмотреть на нее поближе…

– Не надо! А если она заметит тебя и испугается?

– Чего она меня испугается? Она же меня знает.

– Чего? Да потому что ты умер!

После этой фразы Вера не выдержала и откинула одеяло.

– Кто там? – негромко спросила она.

Голоса умолкли.

– Кто там? – повторила Вера.

– Это мы, не бойся, – раздался негромкий детский голос.

– Кто «мы»? – переспросила она.

В дальнем углу кто-то зашевелился. В темноте Вера разглядела, что в ее сторону движутся две маленькие фигуры.

– Сашка? – удивленно шепотом спросила она.

От двери со вставками в виде мутных стекол исходило слабое свечение коридорной лампы.

– Ваня?

Мальчишки подошли ближе к кровати, на которой лежала Вера, и она, рассмотрев их, вскрикнула от ужаса: босые белесые ноги оставляли на полу после себя липкие, влажные следы, потертые пижамы выцвели и висели лохмотьями, оголяя такие же бледные участки кожи на теле, но больше всего Веру испугали глаза, а точнее – их отсутствие: на бледных лицах явно неживых мальчишек зияли темные дыры глазниц.

– Что вы такое? – испуганно спросила Вера.

– Ты же узнала нас, – сказал один из мальчиков.

– Вы снитесь мне, вас нет.

– Снимся, и все же мы есть.

За дверью послышались шаги.

– Прячься, – сказал Вере неживой мальчишка, – прячься скорее.

– Саша, – ответила Вера, игнорируя его призыв куда-то и от кого-то спрятаться, – тебя же усыновили… Я помню.

Бледные детские губы растянулись в насмешливую улыбку, обнажая гнилые зубы.

– Если бы так, – прошептал мальчик.

Кто-то взялся за дверную ручку, щелкнул засов, скрипнули петли.

– Прячься, – шепнул удаляющийся детский голос.

Вера по-детски укрылась одеялом с головой. Чьи-то шаги приближались к ее кровати. Сердце стало быстро-быстро биться, и Вера снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая боялась оказаться в немилости у дежурной нянечки. Она зажмурила глаза. Чья-то рука взялась за ее одеяло и стала медленно его с нее стягивать. Одеяло сползало все ниже и ниже, пока Вера не почувствовала, что начинает замерзать.

– Я не боюсь, я не боюсь, – шептала она себе под нос, словно девчонка. – Я – взрослая женщина, в конце концов! И я не боюсь!

Она резко распахнула глаза. Рассвет был с другой стороны дома, а потому свет слабо пробивался сквозь окно и незастекленный балкон. Одеяла действительно не было – оно лежало на полу. Видимо, Вера столкнула его ногами во сне, причем давно – на одеяле мирно спал кот.

В квартире было прохладно. Вера надела домашние тапочки, которые ей не принадлежали, накинула на себя чужой махровый халат, который вкусно пах не ее кондиционером для белья, и пошла на кухню ставить чайник, воду в котором много лет подряд каждое утро кипятила не она. Все, что ее окружало – было не ее миром, и ей было не по себе от того, что ей приходится пользоваться всеми этими вещами. Она насыпала в чашку растворимый кофе, достала молоко из холодильника, села на стул и, глядя в окно, стала обдумывать свой сон.

Вера помнила и Сашу, и Ваню. Эти мальчишки были, кажется, на год младше самой Веры, и они были сиротами. Она не помнила фамилию Вани, только Саши, но помнила, что и одного, и второго мальчика усыновили. Тогда им было лет по десять. Невиданная редкость для их приюта: за одно лето сразу двоих пацанов взяли в приемные семьи. Конечно, это ее вчерашний поход в старую усадьбу повлиял на сознание, которое выдало такой странный сон, а мрачность заброшенного интерната добавила в него темных красок.

Чайник засвистел. Вера выключила газ, налила воды в чашку, добавила молока.

– Вот бы узнать, где они сейчас живут, – сказала она вслух.

Вера забыла о том, что нашла вчера в коробке из-под обуви, хранившейся в квартире ее матери. На время забыла. Сейчас она думала только о двух мальчишках, которые приснились ей этой ночью. Приснились в столь жутком сне, что, вспоминая их неживые лица, у Веры бежали мурашки по телу.

Ее подруга, которая помогла ей первое время после выпуска из интерната, погибла два года назад. Вера не любила вспоминать о ней, потому что воспоминания те проносили только боль, однако не могла. Больше ни с кем из приюта Вера не общалась.

Она выпила вторую чашку кофе, пока выполняла определенный ряд задач по работе. Закончив, Вера зашла в поисковую систему, написала название своего интерната и дописала одно слово: «Архив». Разумеется, данные никто не оцифровывал, да к тому же информация столь щепетильного характера не должна была быть в открытом доступе, и Вера это понимала. Она надеялась, что ей повезет, и архив с приютскими документами будет храниться в черте города, а не в областном центре. Однако в интернете данных об этом не нашлось.

Насилу позавтракав, Вера оделась теплее и пошла в ближайший зоомагазин. Утром Мурчику досталась сосиска, но уже на обед Вера планировала обеспечить своего «нахлебника» хорошим кошачьим кормом. Уж если выпало ей унаследовать животину, ухаживать она будет за ней подобающе.

Вера купила сухой корм, игрушки и наполнитель для лотка и вернулась домой. Мурчик оценил обновки, благодарно потерся о ноги новой хозяйки и даже замурчал.

– Ну что, рыжий, – сказала Вера, – остаешься за главного. А я пошла…

Глава 3

Саня и Ваня

Холодный ветер не прекращал носиться серыми дворами пятиэтажек, от которых так и веяло мрачностью и какой-то безысходностью. Только теперь Вера обратила внимание на то, что дворы наполнены бездомными кошками и собаками, и это еще больше предавало местному пейзажу атмосферы заброшенности.

Вера уверенно шла к администрации города, где располагался городской отдел образования, который, если доверять логике, и должен был взять на себя ответственность за сохранность архива интерната.

– Что именно вас интересует в тех бумагах? – спросила недовольная женщина, которая всем своим видом подтверждала, что она работает именно в отделе образования: высокая прическа, белая объемная блузка с рюшами, черный пиджак, повидавший уже не один школьный выпускной, и классическая черная юбка чуть ниже колена с небольшим разрезом сзади. Как и полагается, на груди лежали очки, к дужкам которых был прикреплен шнурок, идущий вокруг шеи женщины-секретаря.

– Подобную информацию не разглашаем, – ответила сотрудница, когда Вера в третий раз повторила ей, что хочет взглянуть на бумаги о ее собственном поступлении на обучение (отбывание срока) в приюте.

– Я не прошу у вас данные о детях, кого тайно усыновляли, – спокойной сказала она, – я прошу информацию, касающуюся меня лично.