Читать онлайн Диссиденты советской эстрады

Первый герой нашего повествования не эмигрировал из СССР. Неизвестно даже, был ли он – хотя бы непродолжительное время – советским гражданином, но, тем не менее, его судьба столь необычна и столько крепко переплетена с песней, давно ставшей символом советской эстрады, что мы решили начать рассказ именно с него. Встречайте – Станислав Ландау!

«Воздушная косынка»

В 1939 году, после раздела Польши между СССР и Германией, бывший польский город Белосток стал частью советской Белоруссии. Талантливый композитор Ежи Петербургский вместе с группой других музыкантов бежал от вторгшихся в Польшу нацистов и оказался на территории СССР, где вскоре создал собственный коллектив – «Голубой джаз».

Композитор Ежи Петербургский (1895–1979)

По легенде, в 1940 году, сидя в номере гостиницы в Минске, Ежи Петербургский сочинил мелодию танго «Воздушная косынка». Летом того же года «Голубой джаз» отправился на гастроли в Москву. Выступления проходили в саду «Эрмитаж», самой престижной концертной площадке того времени. В зрительном зале присутствовал поэт и драматург Яков Галицкий, который, услыхав приятную мелодию, тут же набросал в блокноте нехитрый текст и показал его после концерта Ежи Петербургскому. Стихи композитору понравились, и он включил в репертуар «Голубого джаза» новую песню – «Воздушная косынка» превратилась в «Синий платочек».

Станислав Ландау

Первым исполнителем новинки стал участник ансамбля Станислав Ландау, который попал в СССР тем же путем, что и Петербургский. По-русски певец говорил неважно, с сильным акцентом, но пел хорошо, и потому на песенку в исполнении заграничного артиста моментально обратили внимание наши звезды.

Модный «Платочек»

Кто только не пел «Синий платочек»! Сначала песня вошла в репертуар конферансье Михаила Гаркави, а позднее – и его тогдашней супруги Лидии Руслановой. Несколько месяцев спустя модное танго подхватил Вадим Козин, а вслед за ним ее записали на пластинки две эстрадные примадонны, Изабелла Юрьева и Екатерина Юровская. Мелодия быстро разлетелась по Советскому Союзу и стала одним из символов мирного времени. Неудивительно, что, когда 22 июня 1941 года по радио объявили о начале войны, на знакомую музыку тут же сложили злободневный текст. Уже 29 июня по киевскому радио зазвучала старая песня с новыми словами. Помните? «Двадцать второго июня, /Ровно в четыре часа, /Киев бомбили, /Нам объявили, /Что началася война…» Долгое время эта версия считалась народной. Но сегодня мы знаем, что авторство принадлежат поэту Борису Ковыневу, который начал свой путь в литературу сразу после революции 1917 года. Он дружил с Есениным, встречался с Маяковским, а рекомендацию к публикации первого сборника стихов ему вручил лично Максим Горький. Текст на мотив «Синего платочка» у него выдержан в стилистике классического городского романса. Не случайно после войны она превратилась в так называемую «вагонную» песню, которую распевали инвалиды и нищие в пивных, на рынках и вокзальных площадях. Интересно, что Борису Ковыневу принадлежит авторство еще одной практически «народной» песни, известной по фильму «Максим Перепелица».

В картине, правда, звучит измененный текст, а оригинал выглядит так:

Этот «Марш авиаторов» Ковынев написал еще в 1927 году. В военное время его слова (без участия автора) переделали и пели совсем иначе:

Но когда же – спросите вы – родился тот «Синий платочек», какой мы все сегодня знаем? Не торопитесь… Популярная довоенная песня исполнялась и на фронте. В апреле 1942 года ее записала на пластинку Лидия Русланова, но сохранилась только матрица, пластинка по каким-то причинам не попала в производство, а после войны, как известно, Русланова была репрессирована и провела пять лет в ГУЛАГе. Весь руслановский репертуар в то время оказался под запретом, и на протяжении нескольких десятилетий считалось, что «Синего платочка» в исполнении Лидии Андреевны не сохранилось. Однако в семидесятых в архивах грамзаписи матрица была обнаружена и диск увидел свет.

«Лейтенант молодой и красивый…»

В то самое время, когда Русланова в перерывах между выступлениями на фронтах работала в студии, ее коллега Клавдия Шульженко выступала перед бойцами Волховского фронта. На один из концертов был командирован военный корреспондент, лейтенант Михаил Максимов.

Лейтенант Михаил Максимов на переднем плане

Этот молодой человек до войны занимал серьезную должность в комбинате общественного питания Ленинграда и, несмотря на имевшуюся «бронь», добровольцем отправился на фронт. Первое время он воевал в составе стрелковой дивизии и проявил себя как храбрый боец. Однако командование обратило внимание на его образованность, хороший слог и направило на работу в армейскую газету «В решающий бой!». Когда выступление завершилось, лейтенант постучался в импровизированную гримерку, где отдыхала артистка, и, представившись, попросил разрешения задать несколько вопросов. На тот счет, что было дальше, мнения разнятся. Одни утверждают, что Клавдия Ивановна в ходе беседы попросила гостя сочинить на известную мелодию новый актуальный текст. Другие же настаивают на том, что Максимов сам показал ей уже готовые рифмы. Так или иначе, новый вариант «Синего платочка» после той встречи вошел в концертную программу Клавдии Шульженко, а летом 1942 года был опубликован и на страницах газеты «За Родину!». Песню сразу подхватили бойцы. Причем из-за строчек «строчит пулеметчик…» пулеметчики считали ее своей песней и клеили на щиток своих боевых машин фото жен и любимых. В конце 1942 года Валентин Катаев написал пьесу, которую назвал «Синий платочек». А в декабре на экраны вышел фильм «Концерт фронту», где Клавдия Шульженко впервые показала новый «Платочек», которому суждено было стать, как сегодня говорят, ее визитной карточкой. Песня оставалась в репертуаре артистки до самых последних дней. Даже сегодня на Ваганьковском кладбище, где покоится певица, поклонники каждый год вешают на памятник новый синий платочек.

После войны лейтенант Михаил Александрович Максимов вернулся в Ленинград к своей мирной профессии. Служил замдиректора ресторана «Нева», что на Невском проспекте, потом возглавил ресторан «Метрополь». Несмотря на высокую и престижную по советским меркам должность, он слыл человеком честным и отзывчивым. Когда в 1947 году у известного актера Василия Меркурьева украли все продовольственные карточки, Михаил Александрович помог его семье продуктами. О Максимове многие вспоминают как о человеке умном, интеллигентном, эрудированном, он увлекался классической музыкой и сочинял стихи. Окажись Михаил Александрович в других обстоятельствах, мог бы добиться гораздо большего, чем должность директора ресторана, пусть и одного из лучших в городе. Но он стал тем, кем стал. Его песня «Синий платочек» разнеслась по всему свету. После войны пластинки с переводами шлягера вышли на английском, французском, испанском, иврите и даже на японском языке.

Михаил Максимов в послевоенные годы

Круг замкнулся

Но это еще не конец истории. Надеюсь, вы еще не забыли имя первого исполнителя довоенного «Синего платочка» Станислава Ландау?

В начале 1942 года он, как почти все поляки, оказавшиеся на территории СССР, был отправлен Сталиным в армию генерала Андерса, которая сначала должна была воевать на фронтах вместе с Красной армией, но в итоге сражалась в Италии и Африке вместе с англичанами. В знаменитой битве под Монтекассино, о которой Станислав Ландау сложил песню, он был тяжело ранен и вывезен на плавучем госпитале в Англию, где впоследствии обосновался. Под псевдонимом Стэнли Ляудан музыкант начал выступать на сцене, позднее организовал джаз-оркестр и открыл ночной клуб. В 1958 году Стэнли перевел «Синий платочек» на английский и под названием «The Blue Shawl» записал его на пластинку.

Ноты песни «Монте Кассино»

В дальнейшем мистер Ляудан оказался успешным импресарио и даже имел все шансы стать первым менеджером «Beatles», но, как говорят, не разглядел в них талант и начал заниматься другой группой «The Dooley Family». Осенью 1975 года британский ансамбль посетил Советский Союз и выступил на сцене концертного зала «Россия». Группа пела обычную популярную музыку того времени и, в общем-то, ничем выдающимся не отличалась. Но советские люди, испытывая культурный дефицит, валом валили поглазеть на заграничных гастролеров. Каково же было удивление зрителей, когда в завершение вечера на сцену вышел немолодой элегантный мужчина и под аккомпанемент молодежного ансамбля неожиданно запел старую советскую песню «Синий платочек». Вы можете услышать эту уникальную запись подарочном диске.

Стэнли Ляудан прожил долгую, интересную и авантюрную жизнь. В семидесятые годы во время визитов в Москву он свел знакомство с Галиной Леонидовной Брежневой, стал вхож в ее окружение, а потом написал две скандальные книги про «бриллианты для Галины» и про ее «цыганского любовника», которые стали бестселлерами на Западе. Излишне говорить, что после этого в СССР он тут же стал персоной нон грата.

После выхода книги «Галина Брежнева и ее цыганский любовник» въезд в СССР для Стэнли Ляудана был закрыт навсегда

Первый исполнитель «Синего платочка» умер в Лондоне в 1992 году в возрасте 80 лет. А ровно через месяц в далеком Ленинграде скончался автор слов военного «Синего платочка» Михаил Максимов. Совсем недавно дочь Михаила Александровича Максимова Елена, давно живущая в Софии, решила восстановить биографию отца и вместе с ней все обстоятельства создания песни. В последние годы она несколько раз приезжала в Россию, встречалась с сыном Клавдии Шульженко Игорем Кемпером, общалась с музыковедами, и недавно в Петербурге вышла книга, которая так и называется – «Синий платочек» Михаила Максимова». Такая история…

Жан Татлян? Кто это? – недоуменно пожимают плечами нынешние двадцатилетние. Но представители старшего поколения многое отдали бы сейчас за возможность послушать его со сцены. Еще бы – песни юности, мелодии тех добрых времен, ностальгия! Французский шарм, армянское жизнелюбие, уникальная исполнительская манера – все это легендарный певец и композитор Жан Татлян.

Гражданин мира

Певец называет себя человеком мира: родился в Греции; жил в Армении, Советском Союзе, Франции, США; с концертами исколесил весь земной шар. А недавно вернулся в любимый Санкт-Петербург и стал гражданином России. Но обо всем по порядку…

Жан Татлян

Родился Жан в 1943 году в греческих Салониках. Отец, Арутюн, владелец обувной фабрики, боготворил родную Армению. Но, как часто бывает, в жизнь простого человека вклиниваются вехи истории, и сценарий судьбы непостижимо меняется. В начале двадцатых пришли большевики, пришлось сесть на пароход до Марселя. Потом он отправился в Грецию искать семью, которую греки спасли во время турецкого геноцида армян. Нашел своих, а заодно и будущую жену, тоже армянку. У них родилось трое детей. Младший, Жан, появился на свет, когда отцу было уже 56. Закончилась Великая Отечественная, и Сталин, желая показать миру, как велик Советский Союз и какое всех ждет в нем счастливое будущее, призвал людей возвращаться на родину. Засобирались и Татляны: отец продал дом и бизнес, вернулись в Армению. Но хорошего там оказалось мало: жизнь по карточкам, а тех, кто вернулся из-за границы, преследовали. Отцу перевалило за 60, мама болела, и в 1956 году снова переезд – в Сухуми. Жан с детства был очень талантлив, зажигал в самодеятельности и мечтал заниматься музыкой. В каникулы он заработал денег, купил за 10 рублей гитару, на учился на ней играть и устроился в квартет гитаристом. Иногда он пел – и тогда публика взрывалась овациями!

Жан Татлян, 1960-е гг.

Быть самоучкой не дело. Без всякого предварительного музыкального образования Татлян отправился в Сухумскую филармонию. Его приняли. Затем было Киевское эстрадное училище – и надо же было так сложиться, что как раз тогда на гастроли в столицу Украины приехал Государственный джаз-оркестр Армении, где пел друг Жана. Он представил Татляна руководителю, тот попросил что-нибудь спеть – и вот в свои 18 лет Жан стал ни много ни мало солистом этого коллектива.

Первый шлягер

В интервью журналисту ежемесячника «Совершенно секретно» (№ 7, 2017) Жан Арутюнович вспоминал:

«Мой первый шлягер союзного значения – “Фонари”. 1962 год. Написав эту песню, я взял гитару, пошел на телевидение Армении, спел. Запись произвела фурор! Через месяц сажусь в Ереване в троллейбус и слышу, как кондуктор, которому я протягиваю деньги за билет, насвистывает “Фонари”. Это меня очень впечатлило и окрылило!»

<…> «Монтан был мой кумир! Он приехал в СССР в 1956 году, и я, хорошо помню, сидел у черно-белого телевизора и смотрел не отрываясь, как он на сцене держался без всяких понтов. А как пел – это было потрясающе… Не зная французского языка, я просил знакомых написать транскрипции звучания французских слов его песен по-армянски, вызубривал текст и пел. Кстати, сейчас, прекрасно говоря по-французски, сам удивляюсь, как я точно вызубривал…

Жан Татлян в окружении поклонников

Сегодня у меня, бывает, спрашивают: почему вы выступаете в таком цивильном костюме, при галстуке, всегда в берете, – нет чтобы нарядиться в парчу, золото… Я объясняю, что такой мой образ – это и есть классический шансонный стиль. Ведь Ив Монтан, Жильбер Беко, Шарль Азнавур, Лео Ферре – легенды мирового шансона – традиционно выходили на сцену без всякой помпы, потому что они нутром брали зал, а не скачущим вокруг кордебалетом, бесконечными фейерверками, полуголыми девицами из подтанцовки и прочими отвлекающими от плохой песни “эффектами”. Для того чтобы петь в одиночку, да так, чтобы тебя слушали, это нужно уметь делать».

В середине-конце шестидесятых Татлян, что называется, нарасхват: ему предлагали работу в престижных коллективах Киева и Москвы, но он был влюблен в Ленинград и в Северной столице создал свой оркестр. «Кстати, Вилли Токарев играл у меня на гитаре», – рассказал в беседе с авторами Жан Арутюнович. Песни разлетались мгновенно, Татлян звучал из каждого окна, с каждой танцплощадки, в ресторанах и на радио.

Жан Татлян и Вилли Токарев исполняют песню «Белый медвежонок». Ленинград, 1969

Поклонницы сходили с ума: объяснялись в любви, после концертов поднимали вместе с машиной. Он входил в десятку самых высокооплачиваемых авторов: давал 350–400 концертов в год и за каждый получал 39 рублей, в месяц набегало больше тысячи – сумасшедшие тогда деньги! Плюс отчисления за музыку как композитору. Вся страна распевала «Осенний свет», «Фонари», «Звездную ночь»… В короткий срок было распродано более 50 миллионов пластинок. У него было все: слава, квартира в центре Ленинграда, машина, катер (точнее – шведская крейсерская яхта), собственный оркестр, многочисленная армия поклонниц… Его называли ленинградским Азнавуром, первым советским шансонье. Не хватало главного – свободы. На него продолжали давить: «А почему вы поете только свои песни? Пойте одно отделение свои, а второе – песни советских композиторов». Но он не хотел жить по указке, даже несмотря на козни чиновников. В 1968 году нашелся повод наказать Татляна: под Новый год он отказался дать концерт в Орле: хотел, чтобы его музыканты успели домой, к семьям. Жалоба директрисы местной филармонии – легендарной бандерши советской эстрады – решила его судьбу. У нее было все схвачено и в партийных сферах, и в Министерстве культуры. «За недостойное советского артиста поведение» гастроли «зарвавшейся звезды» (как потом писали газеты) отменили на целый год. Но Татлян не унывал, потому что всегда был оптимистом и жизнелюбом: наконец есть повод отдохнуть от бесконечных гастролей!

Предсказанная судьба

Усталость от постоянных запретов нарастала. В телефонном разговоре Жан Арутюнович поведал:

«Мой отъезд был обусловлен только цензурными соображениями. Это было главной причиной – давление цензоров. Мне не давали возможности, всячески запрещали петь мои песни – говорили, что они “идеологически невыдержанные”. Что, в общем, надо петь не о чем вздумал, а песни о “серпе и молоте”. Песни мои считали “сделанными с элементами подражания Западу”. Представьте: я свою последнюю перед отъездом концертную программу сдавал худсовету пять (!) раз, ее в итоге так и не утвердили! Я возражал: “Но ведь во Франции, например, шансонье поют свои песни на любые темы, им никто не запрещает!” На что мне сухо отвечали: “Мы не во Франции, мы – в СССР!”. Я не понимал, почему не могу навестить родную тетку во Франции (хотя она слала приглашение за приглашением) и каждый раз должен выслушивать вкрадчивые объяснения “официальных лиц” о том, что такая степень родства – еще не достаточное основание для поездки за рубеж. Я никогда не плясал ни под чью дудку и этим очень горжусь. Хотя и чувствовал себя птицей в клетке. А какая разница, из золота эта клетка или из черного металла?!»

Жан Татлян: «Мой отъезд был обусловлен цензурными соображениями…»

Тут он вспомнил предсказание Вольфа Мессинга. Когда после концерта в Куйбышеве (ныне – Самара) знаменитый маг попросил о встрече, Татлян понятия не имел, с кем имеет дело. Но предсказание, что очень скоро судьба забросит его на Запад и все там сложится хорошо, запало в душу. Поговаривали даже, что на отъезд его и «благословил» легендарный предсказатель.

«Вовсе нет, – признается Жан. – Однажды на гастролях мне передали, что какой-то странный человек увидел мое лицо на афише и захотел встретиться. Я тогда понятия не имел, кто такой Мессинг, но на встречу пришел. Он стал ходить вокруг меня, шаркая тапочками, и предсказывать мое будущее.

“У вас впереди длинная дорога”, – говорит.

“Вольф Егорович, при нашей профессии дорога всегда длинная: сегодня – в Калининграде, завтра – во Владивостоке”, – удивился я. “Нет, – сказал он, – у вас длинная дорога жизни, вы покидаете эту страну, и в тех странах, в которых вы окажетесь, вас ждут удачи и неудачи. Но по жизни над вашей головой – счастливые звезды. Вы будете жить до глубокой старости и умрете богатейшим человеком”.

Потом я забыл о Вольфе Мессинге. Но в 1976 году я попал в страшное ДТП во Франции. Заснул за рулем и врезался в огромное дерево. Машина – в хлам. А на мне даже царапины не было. На следующий день я уже пел. Вот тут я вспомнил Мессинга. Сбылись и другие предсказания мага, например о том, что я вернусь в Россию и проживу долгую и счастливую жизнь…»

Артисту повезло: чиновница в ОВИРе, от которого зависела резолюция на документах, оказалась поклонницей его таланта и дала “зеленый свет”». Пророчество Мессинга сбылось: в 1971 году Татлян заключил фиктивный брак с француженкой и эмигрировал в Париж. Ему было 28 лет.

В тени Эйфелевой башни

С собой в Париж Татлян взял один концертный костюм, тексты песен да несколько фотографий. В руках была гитара, в кармане 100 долларов. Всё! Ушлые журналисты моментально разузнали о приезде вчерашней звезды советской эстрады. Одно из первых парижских интервью было на «Радио Свобода». Спрашивали, почему уехал, тем более что на Западе прекрасно знали о популярности Татляна. А он, не стесняясь и не боясь за последствия, называл вещи своими именами. Потом пришли двое из ЦРУ и предложили сотрудничать. Жан их выслушал и ответил примерно так: «Не знаю, к кому у меня больше симпатий или антипатий – к вам или КГБ, но, как все нормальные люди, я, во-первых, должен думать о моих близких, оставшихся в СССР, а во-вторых, я человек творческий и сотрудничаю только со своим сердцем».

В СССР его объявили предателем, на его имя тут же наложили «черную метку»: песни Жана исчезли из эфира, были размагничены пленки на фирме «Мелодия» и на радиостанциях разных городов. На следующий день после его отъезда крепкие ребята из КГБ пришли на радиостанцию «Маяк», изъяли все записи Татляна из фонотеки и в присутствии редакторов стерли. Та же участь постигла все телевизионные пленки и афиши. Даже имя упоминать запретили. Только благодаря самоотверженности работников радио и телевидения часть песен сохранилась. В начале девяностых, когда Жан приехал на гастроли в Петрозаводск, к нему подошли две женщины и передали две огромные бобины с записями песен тех времен. «Мы, – говорят, – не подчинились приказу и эти записи не размагнитили».

Жан Татлян в Париже.

О том, что невозвращенец жив-здоров, можно было судить лишь по слухам, просачивающимся из-за кордона. По одним, он «спал под мостами и влачил жалкое существование подметальщика парижских улиц», по другим – «находился на содержании богатых француженок». Разумеется, и то, и другое было неправдой

Тем временем публика на ура принимала народные песни в исполнении певца, которые он исполнял со сцены фешенебельных русских кабаре Парижа: «Распутин», «Звезда Москвы», «Царевич»… Жан пел на русском, армянском, идише, греческом и, конечно, на французском.

Певец Жак Дювалян (1920–2008), друг Жана Татляна, родился в Сирии, куда бежала его семья из Турции, спасаясь от геноцида. В 1925 году Дуваляны перебрались в Париж. С юных лет Жак мечтал стать математиком, но в семье возникли сложности с деньгами. Жак был вынужден бросить учебу и пойти работать. К счастью, судьба наделила его и способностями к музыке. Он начал сочинять песни и выступать на сцене. Все предвещало яркую карьеру певца. В числе его друзей были Шарль Азнавур и Джанго Рейнхардт. Но в 1954 году, откликнувшись на призыв «жить дома и строить Советскую страну», он переезжает в Ереван. В 1956 году Ж. Дювалян стал солистом Государственного эстрадного оркестра Армении под управлением Константина Орбеляна. В 1959-м – солистом ансамбля Ю. Саульского в Москве. После окончания политики «оттепели» в СССР, в конце 1960-х, вернулся во Францию, где сконцентрировался на преподавательской работе

Позднее в интервью газете «Труд» (30.08.2000) он так вспоминал о первых месяцах пребывания на Западе:

«Поначалу жил у своего друга Жака Дуваляна, затем снял квартиру. Сразу стал петь в кабаре ”Распутин”, проработал там год. Затем хозяин предложил мне параллельно выступать еще и в кабаре ”Московская звезда”. Чтобы заработать на бифштекс, пришлось забыть прежний репертуар. Я сразу понял, что все мои шлягеры про ”Фонари” и ”Осенний свет” всем здесь, мягко говоря, до фонаря. Мне это даже нравилось – в Союзе после бесконечных гастролей я и сам от них офонарел. Поэтому я сразу забыл о больших сценах, больших оркестрах, опять взял в руки гитару. Сделал себе новую программу из народных русских, армянских, греческих, цыганских песен.

Реклама кабаре «Звезды Москвы» из французской прессы. Здесь Жан Татлян выступал вместе со звездами старой эмиграции: Виктором Новским, Зиной Павловой и Гришей Бородо

Пришел в знаменитое кабаре “Распутин”, хозяйкой которого была “королева ночного Парижа” мадам Мартини. Ей нужны были свежие голоса из Советского Союза. Меня послушали, и на следующий день я начал работать. Для советского артиста это означало большую привилегию. И с первых же дней, надо сказать, я стал великолепно зарабатывать на жизнь – как средний француз. Писал новые песни в соавторстве с французскими, английскими, американскими поэтами, парижскими текстовиками. Написал, например, балладу “Сколько дорог” на французском, которую считаю лучшей в своем репертуаре. Французский язык выучил быстро… Это была колоссальная практика для голоса, диапазона, дыхания. В общем, жизнь заставила. Когда я работал в “Распутине”, что буквально метрах в пятидесяти от Елисейских Полей, после первого выхода в одиннадцать вечера у меня были час-полтора до следующего появления на сцене. В эту паузу я зачарованно бродил по центру Парижа, и душа моя пела: “Я – свободный человек!”»

«Две гитары»

В 1974 году, скопив немного денег, а главное – заручившись поддержкой состоятельного инвестора, в двух шагах от Триумфальной арки, на Rue Lauriston Жан открыл собственное кабаре. Район, где оно находилось, как, собственно, и само заведение, были с богатой историей. На этой улице в годы войны располагался штаб французского гестапо, а в семидесятых обустроилась редакция антисоветского журнала «Континент». В 1961 году певица Людмила Лопато открыла на углу авеню Виктора Гюго и Rue Lauriston ресторан «Русский павильон». Именно это заведение и выкупили Жан Татлян со своим партнером. Интерьеры трогать не стали, но вывеску сменили – отныне ночной клуб назывался «Две гитары». Место быстро стало популярным, сюда заглядывали гости из России и состоятельные парижане, бывали Высоцкий и Шемякин. Однако ресторанный бизнес сложен и весьма прихотлив. Конкурировать с такими брэндами, как «Распутин», «Шахерезада», «Царевич», «Звезды Москвы», было нелегко. Не прошло и года, как «Две гитары», выражаясь музыкальным языком, «пошли на коду», отзвучали. Бывшая же владелица «Русского павильона» Людмила Лопато стала хозяйкой нового места под лаконичным названием «Людмила». В 1989 году там шумно и весело отпразднует падение Берлинской стены Мстислав Ростропович. Решится на реванш и Жан Татлян: десять лет спустя, в Нью-Йорке, певец вновь попробует себя в роли ресторатора и откроет на Манхэттене ночной клуб «Санкт-Петербург». Об этом заведении с восторгом будет отзываться критик «Нью-Йорк Таймс». Тем не менее со временем Жан Арутюнович ресторанный бизнес оставил: накладно, да и хлопотно.

Русский Фрэнк Синатра

«Начинать жизнь заново было и тяжело, и легко, – признается Жан Татлян. – Знаете, какая самая главная проблема у наших на Западе? И почему никто из нынешних российских певцов там никому задаром не нужен? Языковой барьер! Нуриев, Макарова, Барышников, Шемякин почему преуспели? Потому что в их искусстве нет языкового барьера. Если бы мой дебют как шансонье в Париже провалился? Готов был работать таксистом или подметать улицы. Можно было пойти на что угодно, но зачем, когда у меня есть голос? Я пел, и публике это нравилось. А если бы не понравилось, наверняка пришлось бы подметать: кушать же хочется! И ничего зазорного в этом нет. Я знал многих людей, готовых подметать улицы и убирать туалеты, лишь бы покинуть Советский Союз. Я же продолжал заниматься делом всей своей жизни – пел. На Западе жили и творили мои кумиры – Фрэнк Синатра, Элла Фицджеральд, Луи Армстронг… Они тоже работали в “кабаках” – то есть в престижных ресторанах, кабаре, ночных клубах. Слава и звание “кабацкого” певца меня не задевали. Между прочим, будучи, как про меня в СССР говорили, “кабацкой звездой”, я представлял Францию на Международном фестивале песни в Вашингтоне».

Жан Татлян сделал во Франции завидную карьеру шансонье и был приглашен в 1976 году выступить на праздновании 200-летия США в Вашингтоне, куда съехалась вся мировая музыкальная элита. В газетах тогда писали: «Жан Татлян – если уж не русский Фрэнк Синатра, то Барри Манилов1 точно!».

«В концерте участвовали одни суперзвезды! – вспоминал певец. – Я был там одним из немногих эстрадных певцов, выступал в одном концерте с Ростроповичем, Новоорлеанским симфоническим оркестром, другими выдающимися музыкантами».

Не был обделен молодой талант и вниманием прекрасного пола. Прилетев в 1971 году в Париж и зная по-французски единственную фразу «шерше ля фам», он, тем не менее, потратил на поиски своей первой «ля фам» едва ли пару месяцев. У друзей Жана была знакомая девушка, представительница очень богатой и родовитой фамилии парижской аристократии. След ее родословной терялся в глубокой древности, она была потомком чуть ли не короля Филиппа Красивого.

«У них в Рамбуйе (это 50 км под Парижем, рядом с президентской резиденцией) – огромные поместья, они передаются только по наследству, только членам этой семьи, и каждому члену семьи положена своя лошадь. Так вот, однажды она в порыве страсти на полном серьезе призналась мне: “Жан, теперь я не знаю, кого я люблю больше, тебя или свою лошадь”», – с улыбкой вспоминает певец.

Жан Татлян и Мишель Мерсье

Этот роман стал для него, как нетрудно догадаться, далеко не последним. В объятиях красавца-мужчины побывали женщины, кажется, всех национальностей. А молва приписывала множество звездных романов, в частности с актрисой Мишель Мерсье, известной по роли Анжелики, и даже с шахиней Ирана, но Жан всегда умело уходил от вопросов журналистов, предпочитая говорить о творчестве, а не о любовных победах.

Звезда из-за железного занавеса

Татлян стал первым артистом из СССР, кто начал выступать в Лас-Вегасе. В 1982 году он заключил пятилетний контракт с одним из лучших казино «Империал Палас». На афишах писали: «Жан Татлян. Железный занавес приподнялся над звездой». Интересно, что менеджер его выступлений Стефани Нильсен 16 лет спустя, в 1998 году, принимала участие в организации американских гастролей Киркорова. Филипп был уверен, что стал первым из русских исполнителей, покоривших Лас-Вегас. Каково же было его удивление, когда Стефани рассказала ему, что еще в начале 1980-х в «Империал Паласе» на протяжении четырех месяцев выступал Жан Татлян.

Афиша в Лас-Вегасе:

«Железный занавес приподнялся над звездой»

Во время работы во всемирной сто лице азарта он познакомился с Фрэнком Синатрой, Томом Джонсом, Ширли Маклейн, а особенно подружился с имеющей армянские корни певицей Шер, они даже ходили друг к другу в гости. В Штатах, после вторжения СССР в Афганистан, поднялась волна антисоветских настроений. Организаторы получали анонимные звонки: «Мы убьем вашу кремлевскую звезду!». К артисту приставили телохранителя, который повсюду сопровождал его. По условиям контракта Жан должен был петь 180 дней в году. Но местный сухой и жаркий климат (Лас-Вегас находится в пустыне Невада) губительно сказался на его голосовых связках, и артист предпочел перебраться в Нью-Йорк, где открыл ресторан «Санкт-Петербург». Примечательно, что располагалось заведение не в центре тогдашней русской общины на Брайтоне, а в самом престижном и дорогом районе Манхэттен. Но так или иначе с нашей эмиграцией певец все равно пересекался. Известно, что в то время несколько концертов помог организовать ему известный импресарио Виктор Шульман.

Возвращение

Бежало время. Развалился СССР, пал железный занавес. В начале девяностых весь Питер был обклеен афишами: концерты дает Татлян! Все семь выступлений прошли с аншлагом, но… певец снова пропал на десять лет. Впоследствии он объяснял свое исчезновение так: «Меня тогда неприятно поразили встречи в Москве на ТВ, в фирме «Мелодия». С меня фактически начали требовать деньги за право показаться в эфире, выпустить диски. Для меня, уже привыкшего к цивилизованному бизнесу, это было шоком». Новый визит звезды состоялся в 2000-м, и вот тут-то ухватилась за него пресса. О нем писали, его приглашали на ТВ. Поклонники несли старые записи: «Возьмите, мы сохранили». Эмоции зашкаливали – поначалу Жан даже спать не мог, бродил по любимому Питеру и думал, думал… А потом решил вернуться. В начале ХХI века Жан Татлян стал гражданином России. Он купил здесь квартиру, выстроил дом на Ладоге, обновил музыкальный репертуар и… впервые женился.

«Я долго и упорно выбирал свою единственную, сделав на этом пути много ошибок. Женщина как птица. Мужчина должен держать ее в руках не сильно, чтобы не удушить, но и не слабо, чтобы она не улетела. Жена заменяет мне и любовницу, и сестру, и подругу, и ребенка. Детей Господь не дал. Женился более 20 лет назад и до сих пор счастлив, как молодожен. Я называю свою избранницу “дочь моей тещи” – это красиво, а “жена” – слишком сухо звучит. Каждый год вместе я считаю за пять. Один приятель не понял: “Что, так плохо?” – “Дурак, – говорю, – стараюсь наверстать годы, прожитые без нее”. Она чистокровная русская, ее предки из Костромской губернии. Она натуральная блондинка, у нее серо-голубые прозрачные глаза и светло-прозрачная душа. Чистота необыкновенная – таких больше нет. В прошлом она балерина, но сейчас моя любимая девочка – “пенсионерка”. Она на даче разводит цветы – там у нас необыкновенной красоты ботанический мини-сад, выращенный ее руками. За это я ее называю “маленьким Мичуриным”. Но как зовут дочь моей тещи – не скажу. Семья для меня святое, боюсь дурного глаза».

Жан Татлян. Звезда на все времена

1 августа 2018 года Жан Татлян отметил большую дату – 75-летний юбилей. Он по-прежнему верен своему делу жизни – Песне, продолжает выступать и радовать своих верных поклонников.

«Душой я самый счастливый человек на свете, – говорит певец. – У меня никогда не было звездности. И я счастлив этим. У меня нет чувства зависти. В этом мое богатство. А остальное – мелочи…»

Знаменитый дирижер Кирилл Кондрашин сказал однажды: «Такие артисты, как Михаил Александрович, определяли музыкальную жизнь в СССР». Спросите людей старшего поколения – и они скажут вам, что он был невероятно, фантастически знаменит. Достаточно сказать, что в СССР певец выпустил почти сотню пластинок общим тиражом в 22 миллиона – с записями романсов, неаполитанских народных песен, оперных арий. Но ни широчайший спектр репертуара, ни миллионные прибыли от концертов не уберегли великого артиста от травли, гонений и чиновничьих окриков. Устав сражаться с цензурой и бюрократией, Михаил Александрович был вынужден покинуть страну. О том, как это было, читайте в очерке, написанном специально для этой книги Леонидом Махлисом.

Леонид Махлис – филолог, журналист, писатель, переводчик. Родился в Москве в 1945 году. С 1973 по 1995 гг. – редактор и ведущий программ Радио Свобода (США). В 2014 году московское издательство «Весь мир» выпустило его 700-страничную монографию «Шесть карьер Михаила Александровича. Жизнь тенора», удостоенную Первой премии Ассоциации российских книгоиздателей как «Лучшая книга года». Живет в Мюнхене (Германия)

Бог поцеловал в темечко

Александрович начал петь еще до того, как начал нормально ходить. В 1921 году семья переехала из местечка Берзпилс в Ригу, чтобы дать ребенку шанс музыкального развития и обучения. Его привели в Еврейскую народную консерваторию, которая только-только открылась в Риге по инициативе Соломона Розовского, ученика Римского-Корсакова. Отец мальчика Давид рассказывал педагогам о том, какой у него гениальный сын, но профессора, глядя на тщедушного 7-летнего малыша, лишь снисходительно кивали. А когда они прослушали, то пришли в замешательство. Встречались дети, голоса которых использовались в хоре, но вокалисты с индивидуальной интерпретацией, поставленным голосом и безукоризненной врожденной техникой исполнения – это же непостижимо. В консерватории даже не было вокального класса, но с ним начали работать, и уже через год был организован его первый сольный концерт со взрослым репертуаром: Григ, Шуберт, Гречанинов, Гуно, Годар… Недоумевали педагоги, врачи, музыканты: что это за явление? Они готовы уже были смириться с тем, что техника подарена ребенку от Бога, что-то сделали учителя, что-то он «от себя» добавил. Но как может ребенок интерпретировать сложные чувства, на приобретение которых у него просто не было времени? Не сумев объяснить необъяснимое, газетные рецензенты ударились в мистику, растолковывая читателям, что подлинный художник рождается «со знанием чужого Я». Городская сенсация быстро стала европейской.

Отец вундеркинда, одержимый мечтой добыть для сына мировую славу, в 1925 году на деньги, заработанные концертами сына в европейских турне, везет мальчика в Америку в надежде показать его большим педагогам и певцам. Но это путешествие принесет отцу разочарование, а 10-летнему артисту – первое лобовое столкновение с несвободой. Несмотря на наличие въездной визы, власти США сняли их с борта паротурбохода и интернировали на Эллис Айленде, заподозрив в планах нелегальной иммиграции. Через два месяца заточения на «острове слез» их депортируют в Германию.

Священнослужитель

Александровичу повезло с педагогами, и после окончания мутационного периода миру явился лирический тенор полного диапазона и сладчайшего тембра, которому семь десятилетий будут рукоплескать на пяти континентах.

В 1932 г. 17-летний певец с блеском победил в конкурсе вокалистов, организованном в Риге Национальной оперой. Но предложения ангажемента не последовало. Причины не скрывались – маленький рост и русский акцент в произношении латышского языка. И вообще: решено принимать только певцов-латышей. Давид уговаривает сына освоить канторское искусство. Так Александрович становится самым молодым обер-кантором в истории. Этот пост ему предложила Центральная синагога Манчестера.

Новизна, почетный статус, внимание прихожан и отеческая забота «старших товарищей» в сочетании с высоким для 20-летнего артиста жалованьем значили немало. Теперь он мог позволить себе не только принимать независимые решения, но и ездить в Рим для встреч с учителем – Беньямино Джильи, с которым удалось познакомиться благодаря протекции Тито Скипа. Но череда разочарований была не за горами. Вскоре выяснилось, что любое предполагаемое выступление кантора за пределами синагоги должно выноситься на обсуждение правления и получать его одобрение путем голосования. Это означало, что о светских концертах артист может забыть. К гетоизированной атмосфере и культурному вакууму добавилось непомерное давление со стороны руководителей синагоги, которые вознамерились любой ценой женить своего кантора. Но достигли, как это часто случается в жизни, противоположного результата. Рыцарь, бросив доспехи, бежал с поля боя. Прервав выгодный контракт, кантор в спешном порядке пересек Ла-Манш. Позади остались манчестерский смог, добропорядочные немузыкальные прихожане и обманутая невеста.

Манчестерский опыт Александровича как бы расставил все по своим местам в душе молодого артиста. Представления о свободе в творчестве начали принимать физические формы с четкой границей между конформизмом и компромиссом. Гармонизировать эти формы в значительной мере помог новый пост оберкантора в хоральной синагоге Каунаса.

Здесь, невзирая на недовольство ортодоксального истеблишмента, певцу не запрещают не только выступления за пределами синагоги, но и позволяют организацию светских концертов внутри самой синагоги. Эти концерты регулярно посещают солисты Литовской оперы. Они же приглашают Александровича участвовать в своих постановках (Ленский в «Евгении Онегине», Альмавива в «Севильском цирюльнике»). К этому же периоду относится и смелая попытка певца, мечтающего о синтезе еврейской и европейской музыкальных традиций, создать оперную сцену на идише. В мае 1938 года печать сообщила о первой постановке «Риголетто» на идише, где молодой кантор исполнил партию Герцога. Чуть поздней Александрович включит в репертуар арию Надира из «Искателей жемчуга» Бизе и Ленского на иврите.

Кто знает, может, идея увенчалась бы успехом, если бы не коллапс Европы и захват Литвы Советским Союзом. С этого момента с канторством было покончено. Даже синагогальный хор был распущен, а мальчики-хористы стали пионерами. Теперь, встречая на улице кантора, они с ним не здоровались.

600 концертов под аккомпанемент минометов

За свою длинную жизнь Александрович сменил пять гражданств и 9 стран проживания. Он свободно говорил на шести языках, а пел на двух дюжинах, включая ладино. («Когда я пел по-грузински, я не всегда был уверен, что пою не по-армянски», – иронизировал артист). Став в 1940 году советским гражданином, певец впервые столкнулся с проблемой: что петь и для кого петь? И эту проблему решила за него жизнь. По трагическому стечению обстоятельств, он вышел из поезда на перрон московского вокзала утром 22 июня 1941 года. Улицы Москвы еще не были увешаны афишами с его именем. Они пестрели нескромными идеологическими лозунгами и транспарантами с их нелепыми напоминаниями о несокрушимости и могуществе на фоне всеобщей подавленности и смятения. В филармонии он получил предписание отправляться в Тбилиси для обслуживания войск Закавказского фронта. По дороге судьба сведет его с 19-летней балериной, беженкой из Риги – Раей Левинсон. Вся ее семья – 19 человек – не вернется из гетто. Та же судьба уготована и для старшего брата Александровича с семьей. Они с Раей поженятся и не расстанутся до самой смерти. Таким образом первыми слушателями свежеиспеченного советского тенора стали бойцы, защитники Кавказского хребта и раненые в военных госпиталях. Таких концертов только за первые полтора года войны Александрович дал более шестисот в непосредственной близости от огневых позиций, стоя под открытым небом на ледяной земле. В 1944 году командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев лично представит певца к награде медалью «За оборону Кавказа». Поздней ему вручат также медаль «За оборону Ленинграда».

Неаполитанские песни для агентов вражеских разведок

После войны стихийная популярность Александровича охватывает всю страну. Его голос ежедневно транслируется по радио. Билеты на его выступления в БЗК и Зале им. Чайковского продаются перекупщиками за несколько номиналов, а на предприятиях талоны на приобретение билетов разыгрываются в лотерею. Его харизма и мастерство не оставляют равнодушными даже тиранов. Ему сходит с рук дружба с С. Михоэлсом и Л. Квитко. НКВД не сводит с него глаз – ждет команды. Даже распространяет легенду о том, что он передает сидящим в зале агентам иностранных разведок шпионские сведения, закодированные в… неаполитанских романсах. Циркулируют слухи о его аресте. Но Александрович не рвется к должностям и глаза не мозолит – до семи месяцев в году проводит в поездках по стране. Более того, на годы последней волны сталинского террора приходится время наивысшего успеха Александровича. В 1947 году он становится Заслуженным, а в 1948 – лауреатом Сталинской премии.

В разгар борьбы с «безродными космополитами» и «агентами сионизма», жертвой которой пал цвет еврейской культуры, Сталин дает указание удостоить Александровича высших государственных почестей – звания «Заслуженный артист» (1947) и премии своего имени (1948). Гонения настигнут певца при наследниках Сталина. На фото: Работники искусств чествуют в ЦДРИ свежеиспеченного лауреата Сталинской премии. Москва, 1948

Репертуар Александровича был беспрецедентным в истории вокала по жанровому разнообразию, даже с учетом гнетущих идеологических ограничений. «Национально мыслящие» критики бдительно держат нос по идеологическому ветру. Молодого вокалиста упрекали в недостаточной «русскости», что поет он «с чужого голоса», протаскивает чуждый советским людям репертуар, в том, что в его репертуаре итальянские композиторы занимали больше места, чем русские. Статистику, должно быть, портили оперные арии и неаполитанские песни о любви, которые, собственно, и сделали его кумиром миллионов. Единственная разновидность любви, которая вообще не коснулась репертуара Александровича, – это любовь к партии.

Обмани цензора!

Мешала Александровичу не только итальянская вокальная школа, но и «еврейские ворота», через которые он вошел в искусство. Если с итальянской «слезой» он был в состоянии справиться (на то он и мастер), то с еврейской все выглядело куда драматичней.

Концерт в БЗК. За роялем Тихон Хренников – первый советский композитор, которого стал исполнять Александрович, став гражданином СССР. С серенадой «Как соловей о розе» из постановки в Театре им. Евг. Вахтангова шекспировской «Много шума из ничего» он не расставался, как с талисманом, до самых последних дней. Эта утонченная лирическая миниатюра с прозрачным рисунком не может оставить равнодушным ни одного слушателя. Сам Хренников в конце жизни признался, что вершиной своего творчества он считает именно это произведение и что он благодарен Александровичу за верность «Соловью» и его изысканную интерпретацию

Роль этого артиста в спасении и сохранении еврейской музыкальной культуры трудно переоценить. И это прекрасно понимали министры культуры, жестко ограничивавшие его еврейский репертуар. Ему разрешали, и то не всегда и не везде, включить одну-две еврейские песни в программу или исполнить их в качестве бисов. Но часть слушателей по всей стране приходила на его концерты только ради этих двух песен. При том, что в СССР было выпущено 90 пластинок Александровича, которые разошлись тиражом в 22 млн экземпляров, за 30 советских лет только одна (!) долгоиграющая пластинка была наполнена еврейским репертуаром. Это были не клезмерские мелодии, а еврейская песенная классика. У каждой песни был автор. У некоторых даже два, поскольку, чтобы сделать эти песни «проходными», приходилось «крутиться» – маскировать или убирать «некошерные» имена, выдавать старые, не прошедшие цензуру произведения, за «народные», переписывать, то есть делать совершенно новую обработку, меняя их подчас до неузнаваемости.

Сегодня уже непросто объяснить людям, что значит нелепая фраза «запрещенная музыка». Но ведь это было. И не только с евреями, хотя еврейским жанрам было труднее всех из-за гонений на распятые языки – идиш («проводник националистических тенденций») и иврит («обслуживающий сионистские и клерикальные круги»). Сегодня любому школьнику понятно, что запретить певцу прикасаться к своим культурным корням – то же, что запретить врачу пользоваться латынью. Но еще труднее описать, какими средствами еврейские исполнители, стремившиеся любой ценой обмануть цензуру и донести до слушателя лучшее, вернуть к жизни незаслуженно забытое, достигали своей цели. Александрович был величайшим мастером такого камуфляжа. Канторские фиоритуры, которые Александрович искусно вплетал в ткань еврейских (и не только) песен, были его «секретным» оружием, которым он воздействовал на слушателя на невербальном, подсознательном уровне. О самих канторских композициях и речи быть не могло – здесь действовал полный запрет, равно как и на участие в синагогальных службах.

К счастью, публика умеет читать между строк. Воздействие неконтролируемого подтекста на советского слушателя, наверное, никогда не будет по-настоящему изучено. В этом контексте в исполнении Александровича совершенно новое звучание обретает и знаменитая еврейская песня «Дуделэ», это экстатическое воплощение любви и веры во Всевластителя, который присутствует во всем, везде и всегда. Текст песни – частично на иврите, частично на идише – художественно оформленная, нераспознаваемая игра слов. Сбивает с толку и невинное донельзя название песни – «Дуделэ» – дудочка, эдакая шапка-невидимка, кое-как нахлобученная на первую строку. Ибо в каком еще языке, кроме еврейского, можно образовать ласкательную форму от местоимения «ты» (ду – Дуделэ)? Только при более внимательном отношении к тексту и музыке становится ясно, что речь идет не о дудочке, а о мистическом, пантеистическом прославлении Бога.

Именем народа…

К концу 1950-х Минкульт начнет исподволь «регулировать» спрос населения страны на голос певца, чья популярность уже зашкаливала. А вместе с ней и заработки. В 60-х двумя приказами министра число разрешенных сольных концертов артиста, под предлогом «недовольства рабочих большими заработками», было сокращено на 75 %. В цивилизованных обществах это называется запретом на профессию.

Пока министерство культуры не начало ограничивать его право на труд, Александрович давал не менее 15 концертов в месяц. Популярность Александровича лишала сна министра культуры и ее замов. Приказ № 365, закрепивший за Александровичем право лишь на 5 выступлений в месяц, наводил на черные мысли. Сама формулировка – «внести ЧАСТИЧНОЕ изменение» – предполагает, что окончательное решение – вопрос времени

Все годы действовал и негласный запрет на заграничные гастроли. На заявки зарубежных импресарио следовал один и тот же ответ министерских кукловодов: «артист болен» или «у артиста очень плотный график выступлений». В конце 60-х давление на певца усилилось и стало приобретать формы репрессии. Так, минкульт попытался подвергнуть артиста «переаттестации» и перевести его из категории «оперно-камерных» исполнителей в «эстрадно-цирковые». Сделать это не удалось только благодаря решительному протесту самого Александровича и поддержке И.С. Козловского.

Во второй половине 1960-х имя Александровича полностью исчезает из центральных газет и журналов. Эти издания и раньше не слишком жаловали певца своим вниманием. Практически все сохранившиеся рецензии написаны по следам бесчисленных концертов по стране. Но и этот ручеек высыхает. Не лучшим образом обстояло дело и с «телерадио». Всесоюзное радио чуть ли не ежедневно передавало записи и концерты Александровича, пока к рулю не прикоснулись «иезуиты» Н. П. Чаплыгин и С. Г. Лапин. Поздравляя с Новым годом работников радио и телевидения, Лапин публично возвестит: «В наступающем 1971 году мы обойдемся без Мулерманов, Мондрусов и Александровичей». Таким образом, к концу 1960-х, лишившись самых мощных средств популяризации, Александрович оказался полностью отрезанным от своего слушателя. Интерес к нему в стране стал падать.

«Кажется, мы снова должны бежать»

Окончательную точку в советской карьере певца поставили открытые антиеврейские преследования. В 1970-м – тревожные звонки от братьев: в Риге прошла волна обысков. Сотрудники местных органов безопасности вламывались в еврейские квартиры и дачи и предлагали «добровольно выдать огнестрельное оружие и антисоветскую сионистскую литературу». В числе подозреваемых (в измене родине) – племянница, 23-летняя Рут. За обысками и изъятием компромата последовали многочасовые допросы, а 7 октября – арест. В конце того же года в Ленинграде зачитаны смертные приговоры двум участникам так называемого «самолетного дела».

Александрович объявил семье: «Кажется, мы снова должны бежать».

Еще до эмиграции певца в СССР начали уничтожать его записи. В сохранившихся тетрадях регистрации ГДРЗ прилежно фиксировали не только даты поступления записей, но и даты их уничтожения. Так, 19 апреля 1971 г. экзекуции подвергаются первые 18 эфирных дублей – оперные арии, не аполитанские песни и другие произведения, пять из которых не сохранились в других записях. Но эфирными дублями дело не кончилось. Это известие он воспринял болезненно. 23 июля 1971 г. певец направляет запрос по этому поводу шефу Всесоюзного радио Н.П. Чаплыгину. После отъезда – «процесс пошел». Юрий Георгиевич Ельцов, музыковед, доцент Томского пединститута, в одном из своих писем рассказал мне о трагической судьбе записей концертов Александровича, которые хранились в архиве телевидения Томска. Все ленты были… «заживо» сожжены, поскольку «таили в себе опасность возгорания». Гильотина – лучшее средство от головной боли. Томские «пожарники» спасали Россию.

Борьба за выезд длилась около года. «Подавантов» такого калибра еще не было. Поэтому Александрович превратился почти что в духовного лидера движения за выезд. В защиту артиста выступили Президент Никсон, Генсек ООН У Тан, лидеры международных организаций. 1 ноября 1971 года Александрович с семьей прибыл в Израиль.

Певец для певцов

Александровичу тут же была предложена должность оберкантора Большой синагоги Рамат-Гана. 7 января 1972 года в этой синагоге началась служба, которую вел единственный в истории кантор-лауреат Сталинской премии. Как мы помним, еще до войны Александрович получил европейскую известность как один из величайших канторов ХХ века. После возвращения к этому сложнейшему жанру 30 лет спустя его мастерство получит новое экспертное признание, а известность станет мировой. В том же году в нью-йоркском отеле «Гроссингерс» проходил 26-й ежегодный конвент Американской канторской ассамблеи. Делегатам представили «русского кантора». Петь перед аудиторией, состоящей из 500 профессиональных канторов, Александровичу еще не приходилось. Один из присутствовавших в зале журналистов напишет: «Александрович – это певец для певцов».

6 марта в «Манн аудиториум» на 3 тысячи мест тель-авивского Дворца культуры, крупнейшем в то время концертном зале Израиля, при аншлаге состоялся первый светский концерт. На афише надпись: «Под патронажем Голды Меир». Это была демонстрация, в первую очередь, превосходной певческой формы и готовности к началу новой карьеры, что, само по себе, для тенора в возрасте 57 лет – редкое мужество на грани творческого самоубийства.

Один за другим выходят 4 альбома с записями еврейских песен и литургических композиций.

Александрович – единственный из советских евреев, кто весной 1949 г. рискнул откликнуться на приглашение и явился на прощальный прием, объявленный Послом Израиля Голдой Меир, которой предстояло вернуться домой и приступить к обязанностям министра труда. Вторая встреча с Голдой, уже руководителем государства, состоялась спустя 22 года. Между ними произошел такой диалог:

– Ну, скажите после этого, что я не пророк. Разве не я напророчила вам 20 лет назад, что вы еще будете петь в Израиле?

– А вы вспомните, что я вам ответил: «А вы еще будете главой правительства». Так кто из нас пророк?

После 30 лет кнутов и пряников колеса истории вновь развернули Александровича на 180 градусов. Его уникальный талант обретает новую жизнь. Но, как и в пору своей манчестерско-ковенской юности, он очень быстро вновь начал испытывать неудовлетворенность из-за косности, низкой культуры, религиозного эгоизма и сословной подозрительности ортодоксального истеблишмента к «побочным» интересам кантора.

Портативное государство не в состоянии обеспечить артисту даже прожиточного минимума. Светские гастроли (США, Канада, Великобритания) выводят кантора из поля зрения прихожан. И вообще голос кантора должен принадлежать конгрегации и никому больше. Два года, которые Александрович провел в стенах синагоги в Израиле, певец постоянно ощущал не слишком скромное внимание к его частной жизни со стороны коллег. Раввины и члены общины любили захаживать в гости на огонек даже без приглашений. Они попивали чаек, слушали увлекательные байки радушного хозяина, но не упускали случая заглянуть в холодильник или кухонный шкаф, дабы удостовериться в том, что их чересчур популярный кантор безукоризненно соблюдает религиозные предписания по части кашрута.

И снова извечный вопрос – что петь?

Как долго можно согревать сердца «родным» языком, который никто вокруг не понимает? Пусть даже твоя фамилия Александрович. Составители дисков и многие исполнители к месту и не к месту добавляют к названиям альбомов «песни штетл» или «песни исчезнувшего мира», подчеркивая реликтовый характер репертуара. Да и канторская служба – опора ненадежная. Даже если его и продлят, жить придется в культурном вакууме. Но конгрегация уже давно косо смотрит на «зарвавшегося» кантора, который бреет бороду, молится в Израиле, а зарабатывает в Америке. С деньгами, прямо скажем, не густо. Адвокаты обхаживают семью, подбивая воспользоваться своими правами для получения репараций от ФРГ за убитых нацистами родственников, за утрату имущества и т. п. При определенных обстоятельствах люди могли рассчитывать на облегченную процедуру получения вида на жительства в Германии, гражданства, пенсии, медицинских услуг и бесплатных курортов. Но Рая наотрез отказалась от всех этих благ. «Я не смогу пользоваться деньгами, заплаченными за людей, которых у меня отобрали», – сказала она. Миша ее поддержал. Адвокаты недоуменно переглядывались: случай в их практике небывалый. Выручали только американские гастроли.

Михаил Александрович. Тель-Авив, 1971 год

Питайте пиетет к эпитетам

Первый концерт в Америке «русского чуда» (сколько же их было в жизни – этих «первых» концертов?) и отзывы критики напомнили певцу о рижской сенсации 50-летней давности. Запоздалое открытие феномена Александровича, с легкой руки Питера Дэйвиса из «Нью-Йорк Таймс», определило общий тон критики, с которой столкнулся артист после появления на американской сцене. Первые слова этой публикации на протяжении вот уже без малого 50 лет остаются самыми цитируемыми: «Миша Александрович – один из наиболее тщательно скрываемых культурных секретов России!». Забегая вперед, замечу, что во время постперестроечных турне Александровича в СССР советские газеты тоже не пройдут мимо этой оценки, но переведут ее на свой лад, передавая смысл оригинала с точностью «до наоборот»: «Михаил Александрович – один из лучших хранителей культурных секретов России». Пикантная ошибка переводчика простительна уже хотя бы потому, что достойна независимого цитирования.

Отныне программы всех крупных ежегодных музыкальных событий, проводимых еврейскими организациями Нью-Йорка, Бостона и других городов Америки, и культурных мероприятий, связанных с памятными датами, будут включать его имя. Еврейская среда становится тем оптическим волокном, которое позволяет преодолевать препятствия и перегородки и проводить яркий свет искусства Александровича в самые труднодоступные зоны американского общества, подобно тому, как выходцы из Ирландии были главным усилителем голоса его выдающегося предшественника – Джона Маккормака. Особенно заметна эта «проводимость», когда речь заходит о русской культуре, которая, как мы знаем, в зарубежье – то в изгнании, то в послании. Пианист д-р Мильтон Кэй, еще в 30-е годы представивший американской аудитории Первый фортепианный концерт Шостаковича, вошел в историю как многолетний аккомпаниатор Яши Хейфеца. Александрович и Кэй сблизились после совместного концерта как артисты-фронтовики. После этой «встречи на Эльбе» Кэй предложил Александровичу идею выпуска совместной пластинки с его инструментальным трио. Так родился первый целиком записанный в Америке сольный диск Александровича «Rendezvous» (Русские классические романсы XVIII и XIX вв.). Распространение русской музыкальной культуры на Западе всегда оставались для Александровича приоритетной сферой. Где бы он ни выступал, ни одна концертная программа не обходилась без романсов, арий и песен русских композиторов. Русские романсы в Америке, благодаря Александровичу, сыграли ту же культурно-посланническую роль, что и неаполитанские в России.

Но в то же время Александрович с трудом скрывал неприязнь к этническим эпитетам перед своим именем (одна американская газета даже договорилась до «великого русского кантора»). Ему хватало одного эпитета, который сегодня можно прочесть на его надгробье – «камерный певец». Профессиональное в нем перетягивало национальное. Александрович отстраняется от имиджа «еврейского исполнителя», прекрасно сознавая, что от него будут ждать «тум-балалайку» и прочую ресторанную «еврейскую цыганщину». Но погружаясь в его стихию национального мелоса, в выигрыше оказывались все – евреи и неевреи.

«Ходят санкции по кругу…»

Афиши концертов – на бегущей строке козырька Карнеги-холла, у входа в Линкольн-центр и Мэдисон Сквер Гарден. Все чаще его имя соседствует в программах с Теодором Бикелем, Артуром Фидлером, сестрами Берри. Даже попадает в эпицентр международного скандала. После нападения 6 октября 1973 года Египта и Сирии на Израиль в Бруквилле (Лонг-Айленд), как и в сотнях других городов Америки, прошли многотысячные митинги протеста против подстрекательской внешней политики СССР и его массивной военной помощи агрессорам. В крупнейшем концертном зале города, вмещавшем около двух с половиной тысяч человек, должен был состояться концерт Ленинградского симфонического оркестра. Но не состоялся. Его отменили в знак протеста, а зал передали для сольного концерта Михаилу Александровичу. Слушатели, купившие билеты на симфонический концерт, признали замену адекватной и валом повалили на выступление неизвестного им тенора. В этом контексте легко понять и то неистовство, с которым вскоре обрушится на артиста советская пресса, обвиняя «кантора-гастролера» в злобном антисоветизме, политической заангажированности и даже в финансировании (!) «фашиствующей Лиги защиты евреев».

Легендарный американский артист и певец Теодор Бикель, президент профсоюза американских артистов, и Михаил Александрович – участники торжественной церемонии на Муниципальной площади Нью-Йорка по случаю «серебряного юбилея» Израиля. 2 мая 1973 г.

«Фигура национального масштаба»

В марте 1974 года импресарио Гарри Уокер плюхнул на стол папку с заявками на ближайшие 6 месяцев. Список (от двух до четырех выступлений в неделю) эффектно завершался контрактом с синагогой «Temple Israel» на большие праздники. Он также сообщил, что около двух тысяч конгрегаций проявили ошеломляющий интерес к организации у себя концертов Александровича, считая его «ведущим кантором в мире». Именно так представлял себе Александрович новую жизнь.

– Тебе, наверное, интересно узнать, что внутри? – спросил Уокер.

– Мне интересно узнать, есть ли у тебя хороший адвокат: мы с Раечкой приняли решение поселиться в Нью-Йорке, чтобы ты не разорился вконец на моих полетах и отелях.

Теперь Александровичу не надо было пересекать океан, чтобы добраться до работы.

Рецензии ведущих музыкальных критиков Америки заслуживают того, чтобы быть изданными отдельной книгой. Музыкальный обозреватель «Бостон Глоб» Ричард Дайер, которому по долгу службы приходилось посещать до 300 концертов в год, в одной из публикаций признался, что не пропускал ни одного концерта Александровича в Новой Англии с 1973 по 1995 гг. Это он после выступления Александровича с симфоническим оркестром под управлением Артура Фидлера назвал его «фигурой национального масштаба, которую нельзя сравнить ни с одним живущим ныне певцом по своей аутентичности и совершенству стиля, по красоте звука и легато, по глубине красок. Он стоит на самой вершине вокального искусства».

Закон маятника

В первый период в Нью-Йорке Александрович много пел литургическую музыку, вел праздничные богослужения, но упорно воздерживался от полного погружения в хазанут и отклонял предложения о постоянных постах в синагогах. Еще не улетучился горьковатый привкус несвободы. В 1975 г. опытному и практичному кантору Луису Данто, близкому другу Александровича, удалось уговорить его вступить в переговоры с правлением синагоги «Бейт Дэвид» в Торонто, заверив, что это именно то, что ему надо. Переговоры завершились подписанием контракта. Заключая контракты, Александрович мог с легкостью продешевить по части жалованья, но строго следил и жестко торговался по тем пунктам, где перечислялись его обязанности и, в первую очередь, права. Обязанностей должно быть столько, чтобы оставалось достаточно свободного времени для реализации прав, т. е. на концертную активность. И он выторговал для себя право на две-три концертные поездки в месяц. Но Александрович и здесь чувствовал на себе недовольные взгляды и плохо скрываемое раздражение. Особенно когда улетал в концертные поездки. Наиболее запомнившимися из них были два ноябрьских выступления 1975 г. в Бостоне, собравшие 9 тысяч слушателей.

В 1978 году певец не стал продлевать контракт с «Бейт Дэвид» и вернулся в Нью-Йорк.

Нью-Йорк, «Дом Москонцерта»

Панораму Манхэттена, открывающуюся с побережья Квинса, сегодня невозможно представить без четырех небоскребов, выросших в середине 1970-х годов на остроконечном пирсе Уотерсайд-плаза – между Уилльямсбургским мостом и штаб-квартирой ООН. Среди русских иммигрантов адрес Уотерсайд-плаза, 40, был известен как «Дом Москонцерта», «филиал» каретнорядного кооператива артистов. Здесь жили, заглядывали друг к другу на чай, прогуливались по променаду певец Эмиль Горовец, басист Лева Забежинский, ксилофонист Михаил Эйнгорн, танцовщица Кира Гузикова, пианистка Эдит Готтлиб, бывший концертный администратор Паша Леонидов. Горовец же и уговорил Александровича присоединиться к теплой компании и даже свел «с кем надо».

А в 1979 году Александрович нарушил обет, который хранил лет тридцать. Еще в 1951 году ему пришлось отбиваться от преподавательской работы, когда его буквально силком пытались втащить в Московскую консерваторию. Но тогда удалось улизнуть. А теперь не устоял. «Hebrew Arts School» – крупный и авторитетный академический центр в Нью-Йорке, созданный с одобрения попечительского совета Университета штата Нью-Йорк. Во главе Консультативного совета – Леонард Бернстайн и Исаак Стерн. Маэстро поставил только одно условие: его слушатели должны быть профессиональными певцами. Благо никто не отвлекал их на лекции по истории партии (или партий). Несколько известных американских вокалистов обязаны своей карьерой Михаилу Александровичу, как, например, Джаннет Лайхтер, Гарриэт Симигрэм и тенор Ирвин Джелмэн.

«Псалмопевец» переходит на прозу

Приписываемая Шаляпину сентенция «бесплатно только птички поют» верна с оговоркой: от птичек не ждут благотворительности. Поют себе и поют. Для Александровича благотворительные концерты и бесплатные творческие вечера были привычным делом еще с военных времен и исчислялись сотнями. Пожертвования и благотворительные акции, в которых певец участвовал в последние десятилетия жизни – в Израиле, Америке, Канаде и Германии, не поддаются подсчету. Афиша благотворительного концерта в Карнеги-холле 28 марта 1976 г. в пользу Фонда еврейского образования

Америка, депортировавшая юного гения Мишу Александровича, осознала свою ошибку. Ей понадобилось для этого ровно 55 лет. День в день. Двадцать шестого ноября 1980 г. на торжественной церемонии в здании Окружного суда Нью-Йорка 66-летнему Майклу Александровичу было вручено «Свидетельство о натурализации» № 10998923. Вне квот и «преференций»…

В эти годы расширяется его гастрольная география – Австралия, Аргентина, Бразилия. С восторженными рецензиями на концерты в крупнейших городах мира диссонировала неугомонная советская пропаганда, избравшая в качестве одной из мишеней Александровича. В центральных газетах продолжают мелькать издевательские штампы: «псалмопевец», «не те песни», «сменил эстраду на синагогу». Изготовители штампов успели забыть о том, как с детства избалованный успехом артист и кантор, обученный итальянскими педагогами в стиле чистого бельканто и подготовленный к творческой жизни камерного певца, в 1941-м без колебаний сменил и эстраду, и синагогу на промерзшие окопы и полевые госпитали, как пел перед обреченными защитниками Кавказского хребта, в осажденном Ленинграде и на кораблях Балтфлота.

Но издевательские публикации мотивировали одно из его важнейших жизненных решений. Когда поток пасквилей достиг критической отметки, Миша позвонил мне:

– Как, по-твоему, я должен на все это реагировать?

– Никак. Вас никто там не услышит. Впрочем, если время позволяет, давайте писать мемуары. Мою редакторскую помощь гарантирую.

– А кто же их будет издавать?

– Я.

– А-а, ну тогда другое дело! Теперь Нобелевская премия по литературе мне обеспечена. Любая половина – твоя.

Шутка означала, что решение принято.

Летом 1985 года мемуары Александровича «Я помню…» увидели свет в Германии. Семь лет спустя они будут переизданы издательством «Прогресс» и журналом «Советская музыка» в Москве.

Личный «Карнеги-холл»

Америка – страна альтернатив, и свобода, как ее понимал Александрович, все же нашла свой путь к нему. Она пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждали. Весной 1983 г. Михаил Александрович получает заманчивое предложение занять пост кантора в консервативной синагоге Голливуда в Южной Флориде «Темпл Синай». В этом предложении Александрович учуял уникальный шанс убить трех зайцев: укрепить репутацию крупнейшего мастера современности в области литургических песнопений, получить широкие возможности для развития концертной деятельности и стабилизировать свое финансовое положение. Как оказалось, и приглашавшая сторона понимала, какую золотую рыбку прибило к ее берегу. В своей приветственной статье раввин д-р Ричард Марголис назвал присоединение Александровича к его синагоге и к консервативному движению в иудаизме «tradition on the move» (эволюционным сдвигом в традиции). Живя в Голливуде, Александрович из года в год выступает с симфоническими оркестрами Северного Майами-Бич и Броуарда (под управлением Лоуренса Зигеля). Конгрегация регулярно предоставляет зал для сольных концертов своего хазана, берет на себя все хлопоты по организации и рекламе. По сути, «Темпл Синай» стал личным «Карнеги-холлом» Александровича. Он участвует и в ежегодных музыкальных фестивалях, гастролирует по стране и за ее пределами. В программах: Перголези, Годар, Шуберт, Россини, Чилеа, Чайковский, Доницетти, Верди, Страделла, Глинка, Галеви.

Всего этого могло не случиться, не окажись во главе конгрегации «Темпл Синай» человек блестящей эрудиции, культуры и интеллекта, соединивший в себе дар духовного лидера и трепетного ценителя и знатока музыкального искусства.

Став кантором конгрегации «Темпл Синай» в Голливуде, Александрович фактически выстроил свой собственный храм искусства – его искусства, не сдерживаемого ничьей волей. И даже присвоил этому храму свое название – «Тфилармония» (от слова «тфила» – «молитва» – ивр.).

Что роднит Александровича с Колчаком?

Утилизация железного занавеса расчистила дорогу культурной конвергенции. Отщепенцы-невозвращенцы, белогвардейцы, энтээсовцы, сионисты, литературные и кадровые власовцы и пособники стали «зарубежными соотечественниками». Когда в азарте перестроечных мезальянсов с русской эмиграцией 75-летнему певцу предложили вернуться или хотя бы приехать на гастроли в СССР, он поставил нестандартные условия возвращения к своей аудитории, по которой он откровенно тосковал: артист отказался от предложенных гонораров и сообщил, что готов дать серию благотворительных концертов. Госконцерт включил певца в фестивальный проект «Милосердие, экология, красота». Участники – видные советские деятели искусств – плыли на теплоходе по Днепру, останавливаясь для концертов в городах Приднепровья. Все было бы замечательно, если бы не ложка дегтя. Заботясь о безопасности советских авианосцев, в Николаеве Александровичу не позволили сойти на берег и продержали «на плаву» целых четыре дня. Ему не только не дали участвовать в концерте, ради которого он пересек океан, но и не позволили позвонить дочери в Мюнхен. Мотивация проста: Николаев – закрытый город, и иностранцу, даже если он старый, заслуженный и выдающийся артист, приехавший исключительно с благотворительными целями, делать здесь нечего. Если он, конечно, не на спецзадании ЦРУ.

Михаил Александрович и Евгений Евтушенко с мамой Зинаидой Ермолаевной за кулисами Театра Эстрады в Москве. После концерта поэт оставил на память экспромт:

В гастрольный план, помимо пяти выступлений в Одессе, четырех в Харькове (два из них – на стадионе) и других украинских городах, были включены три концерта в Ленинграде. Завершалось турне тремя сольными выступлениями в Московском театре эстрады в сопровождении музыкального ансамбля под управлением Левона Оганезова. За ними последовали два новых турне, во время которых Александрович дал 40 сольных концертов – от Москвы до Магадана и Сахалина. В ходе последнего из них – в ЦДРИ – на сцену вышел блистательный Борис Брунов и бросил в уставший от аплодисментов зал: «Я знаю только трех «русских артистов», которые всегда рвались на восток. Это – Рихтер, Александрович, а до них – Колчак».

«Последний дебют»

Покидая Голливуд после выхода на пенсию в июне 1990 года, Александровичи решили поселиться в Мюнхене, поближе к дочери. При этом в Мюнхене его уже ждал контракт на 10 тысяч долларов на осенние праздники из чикагской синагоги «Aншей Эмет» и график первых выступлений в Германии. Началась новая творческая фаза жизни 75-летнего артиста. Она тоже будет насыщена новыми встречами и музыкальными экспериментами, новыми произведениями и аплодисментами. Он умел находить нового слушателя и новые формы взаимодействия с ним. Его голос звучал не только в концертных залах. Александрович был единственным в истории певцом, который выступал с еврейскими литургическими программами… в католических и евангелических храмах Германии. Эмоциональный эффект был не ниже исполнения на «аутентичной» аудитории. Те же слезы, то же экстатическое цепенение, тот же выброс душевной энергии, те же самозабвенные овации стоя.

Свой прощальный концерт Александрович даст 26 мая 1997 года на «родной» сцене Большого зала Московской консерватории. Кумир и учитель Александровича Беньямино Джильи в возрасте 57 лет гордился своим 32-летним стажем и подумывал о покое: «Мое долголетие как тенора уже было своеобразным феноменом». Певческий стаж Александровича в мае 1997 г. приближался к 74 годам!

В том же году выйдет первый из трех немецких дисков.

Последний – в июне 2002-го. Русскому тенору, гражданину мира Михаилу Александровичу оставалось две недели жизни.

Коллеги Александровича по вокальному цеху заинтересованно выжидали, чем закончится борьба за выезд из СССР прославленного мэтра. После его отъезда в МВД посыпались заявления других вокалистов. Эстрадные артисты Эмиль Горовец и Лариса Мондрус, тенор Большого Театра Михаил Райцин и певец Михаил Магид, не сговариваясь, последовали за Александровичем. О них – наш дальнейший рассказ.

Бывший тенор Большого Театра Михаил Райцин (1930–1990), как и Александрович, быстро обрел на Западе свое место под солнцем – он стал тенором театра Метрополитэн Опера в Нью-Йорке

В шестидесятых годах Эмиль Горовец был одним из самых популярных советских эстрадных певцов. В его исполнении впервые прозвучали «Я шагаю по Москве», «Королева красоты», «Голубые города», «Вы слыхали, как поют дрозды?», «На седьмом этаже», «Люблю я макароны»… Последнюю написал для него Юлий Ким, переделав из итальянской песенки «Люблю я помидоры». Он многое начал делать впервые: петь песни в ритме свинга, исполнять неаполитанские «канцонетты» и знакомить публику с ариями из лучших бродвейских мюзиклов. Сегодня кажется, что в этом нет ничего особенного. Но тогда это был прорыв в новый, неведомый советским людям мир.

Ученик Михоэлса

Эмиль Горовец

Эмиль Яковлевич Горовец родился в 1923 году в маленьком украинском городке Гайсине, в семье кузнеца. В годы войны оказался в эвакуации в Ташкенте. В столице солнечного Узбекистана Эмиль случайно увидел объявление о приеме в еврейскую драматическую школу. У него был красивый, природой поставленный голос, но был и недостаток, несовместимый с профессией актера: он картавил. Врач дал список литературы, Горовец засел в библиотеке и начал сам тренироваться по учебникам. Результат сказался уже через месяц. Упорство в преодолении препятствий – его фамильная черта. Она не раз будет выручать в трудные минуты. Эмиль Яковлевич всегда много работал над собой. В молодости он сумел за несколько месяцев практически в совершенстве овладеть русским языком. А русский не был для него родным в отличие от идиша и украинского. Освоил Горовец и литературный идиш, на котором игрались спектакли Государственного еврейского театра. В Школе при ГОСЕТе под чутким наблюдением самого Соломона Михайловича Михоэлса Эмиль Яковлевич постигал секреты актерского искусства. Мастер… Общение с ним было самым сильным впечатлением, которое он вынес из Школы: «Михоэлс в роли короля Лира – это божественно! Я был в этом спектакле статистом и имел счастье видеть его много раз. Это было потрясающе. Это нельзя передать, это на всю жизнь!», – вспоминал позднее певец. Но в 1950 году после коварного убийства Сталиным Михоэлса театр прекратил существование. Тогда Эмиль поступил в институт им. Гнесиных.

«Российский Карузо»

Трудно поверить, но в ту пору, когда антисемитизм был едва ли не официальной государственной политикой, после того как под каток репрессий попало практически все, так или иначе связанное с еврейской культурой, Горовец наперекор всему кладет в основу своего репертуара еврейский фольклор. На дерзкого и одаренного парня тут же обратил внимание корифей советской музыки Эдди Рознер и в 1955 году пригласил в свой оркестр.

В основе репертуара певца всегда лежали еврейские песни. Программка из коллекции Исаака Кофмана

Молва о юном таланте стала распространяться стремительно. Как вспоминал руководитель театра «Шалом» Александр Левенбук, в то время возле хоральной синагоги на улице Архипова в Москве стоял маленький цветочный киоск. Время от времени в витрине появлялась крошечная афиша: «Эмиль Горовец. Еврейские песни». Другой рекламы не требовалось – аншлаг был обеспечен.

Журналист Белла Езерская пишет2:

«Горовец был в фаворе. В 1959-м его даже выпустили в Париж вместе с группой других артистов-евреев на празднование 100-летия Шолом-Алейхема. А в 1960-м он стал лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Это была вершина его советской карьеры; выше ему подняться не дозволили. В том же году Горовец запел на русском языке. <…> Он, еврей, так глубоко проник в загадочную русскую душу, что композиторы стали писать для него свои самые лирические, самые проникновенные песни. После того как в феврале 1963 года по радиостанции «Юность» прозвучал его концерт, к нему пришла настоящая слава. Радиокомитет был завален восторженными письмами радиослушателей. Его пригласили на телевидение. Он стал постоянным гостем популярнейшей радиопередачи «С добрым утром!» и не менее популярного телевизионного «Голубого огонька». В 1963 году, еще до выхода на экраны фильма «Я шагаю по Москве», саундтрек из картины был записан сначала Эдуардом Хилем, а чуть позднее – Эмилем Горовцом. Именно его версия, сделанная необычно, в чуть приджазованном стиле, удостоилась звания «Песня года».

Видя огромную популярность артиста, чиновники из Всероссийского гастрольно-концертного объединения задумались и предложили Горовцу сделать новую программу – «Песни народов мира». На эти цели из бюджета была выделена неслыханная сумма – 70 000 рублей, которые следовало израсходовать на закупку аппаратуры, концертные костюмы и гонорары авторам, потому что западные хиты должны были звучать только по-русски. Последний пункт обсуждению не подлежал, но Горовец, конечно, находил лазейки, чтобы исполнить оригинал или протащить под соусом «песен народов мира» пару-тройку вещей на идише. Публика, привлеченная запретной музыкой в исполнении прекрасного вокалиста, валом валила на его выступления.

В начале шестидесятых Эмиль Яковлевич с легкостью собирал стадионы. Это продолжались до 1967 года, когда отношения СССР и Израиля были окончательно испорчены разразившейся Шестидневной войной. Репертуар Горовца стал нежелательным. Советская пропаганда исподволь, как бы ненавязчиво, но все-таки убеждала: еврей – значит сионист, сионист – значит враг. А раз так, то и песням этим не место на советской эстраде. И никого не волновало при этом, что в Израиле говорят на иврите, а пел наш герой на идише. Горовцу запретили давать сольные концерты в городах-миллионниках, попутно убрав его с радио и ТВ.

Эмиль Горовец, 1960-е гг.

Скандалить и что-то кому-то доказывать было не в правилах Эмиля Яковлевича. Самым страшным ругательством у него было слово «идиЁт». Когда его творчески «зажимали» так, что было невмоготу, он находил оригинальный выход: брал больничный и отменял концерт. Трюк с бюллетенем Горовец использовал во всех случаях, когда что-то шло не так, как ему хотелось. Однажды певец гастролировал в Сочи. В этот момент там отдыхала министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева. И она захотела, чтобы Горовец приехал к ней на дачу и спел для нее. «Вот я приезжаю к Фурцевой, – вспоминал Эмиль Яковлевич. – Допустим, я ей понравлюсь, а песни – нет. Что будет? Я как был Горовцом, так и останусь. А если я ей не понравлюсь? Она может мне все перекрыть». Но, как показало время, бояться надо было не Фурцеву, а кое-кого пострашнее, с которым даже сама Екатерина Алексеевна предпочитала лишний раз не связываться, ведь числился он совсем по другому ведомству.

Эмиль Горовец исполняет свой знаменитый шлягер: «К нам в Нью-Йорк приехала кузина…»

17 апреля 1970 года Председателем Гостелерадио был назначен махровый антисемит Сергей Георгиевич Лапин. Он рьяно принялся искоренять еврейский дух из подведомственного ему учреждения. Горовец продолжал гастролировать – его концерты приносили государству миллионные доходы. Но его, подлинно народного артиста, не удостоили даже скромного звания заслуженного артиста республики. Шесть раз директор концертного объединения «Мосэстрада» подавал документы на это звание для Горовца и шесть раз получал отказ. В конце концов, получив сверху четкое указание, он компенсировал певцу несправедливость против него дорогой немецкой аппаратурой.

«Я не уехал…»

В начале 1970-х годов еврейский репертуар попал под тотальный запрет. Горовец понял: пора уезжать и в 1972 году подал документы на выезд в Израиль.

Есть легенда, что, узнав о планах артиста, ему позвонил министр МВД Щелоков и грустно поинтересовался: «Ну, что, уезжаешь? А кто же теперь будет петь про макароны?» Правда это или досужий вымысел, нам неизвестно, но факт налицо: чинить препятствий власти популярному артисту не стали. Летом 1973 года вместе с сыном Александром и женой, актрисой Маргаритой Полонской, его верной соратницей, партнершей и помощницей Эмиль Горовец сошел по трапу в аэропорту Тель-Авива. Столичный записной острослов, исполнитель хулиганских куплетов Костя Беляев тут же запел злободневную песенку на известный мотив:

«Я не уехал, меня уехали», – сказал Эмиль Горовец в первом интервью на Земле Обетованной.

«Отъезд знаменитого певца поверг советскую общественность в состояние шока. <…> Горовец уезжал на пике популярности и материального благополучия, продав генеральскую дачу и бросив квартиру на улице Горького, “Волгу”, нажитое за много лет добро. Уезжал под свист и улюлюканье властей, с клеймом предателя. Его отъезд заставил задуматься даже тех, кто тогда еще не помышлял об эмиграции: если уж такие, как Горовец, уезжают, значит, что-то неладно в “датском королевстве”. Он ни разу не пожалел о своем решении, несмотря на все превратности эмигрантской судьбы. Такой у него характер: он ничего не делает, не обдумав, но приняв решение, не меняет его», – продолжает Б. Езерская.

После отъезда певца советская пропаганда устроила настоящую вакханалию. Его записи стирались, а пластинки изымались из продажи и уничтожались. Советским вандалам от искусства пришлось попотеть, ведь записи «российского Карузо» разошлись многомиллионными тиражами: он выпустил к этому времени 12 долгоиграющих дисков.

Эмиль Яковлевич вспоминал:

«Готовясь к отъезду, я сделал большую программу на еврейском языке. Но откуда мне было знать, что культура на идише в Израиле искореняется? Представители СОХНУТа со мной упорно говорили на иврите, хотя все они отлично понимали и русский, и идиш. Тогда вопрос стоял так: или учи иврит, или… Мне, тенору, предложили выучить на иврите… репертуар Шаляпина за 100 тысяч лир, огромные по тем временам деньги. Петь “Блоху” на иврите! Я отказался. Все-таки я дал там четыре концерта на русском и идише, а дальше что? Израиль – маленькая страна, там нельзя быть просто певцом, надо что-то делать, чем-то зарабатывать на жизнь. Правда, там мне после первого же концерта дали квартиру. Ну и что из того? Была бы работа, я бы сам заработал на квартиру. Но мне не дали выхода ни на телевидение, ни на радио. О моем приезде никто не знал. Но самой большой неожиданностью для меня было то, что и в США, которые я считал оплотом еврейской культуры, эта культура умирала. Уже при мне продали небоскреб газеты “Форвертс”3 ^{на Ист-Бродвее. Знаете,} какая это была газета? Толстая, как “Нью-Йорк Таймс”. А сейчас? Она теперь выходит на английском и на русском, потому что почти не осталось читателей на идише. Продали радиостанцию, вещавшую на идише. Закрылась моя программа, которую я вел 14 лет. Грустно…»

Карьера в Израиле не сложилась. Дав после израильских выступлений несколько концертов в Европе, Эмиль Горовец уехал в США, заключив рабочий контракт на семь лет. Мэр Нью-Йорка Эдвард Коч лично принял участие в оформлении ему рабочей визы.

Реклама выступления в ресторане «Сокол». Писатель С. Довлатов вспоминал, что ресторан был огромный, как футбольное поле, и вмещал 900 человек. В 1981 году там отмечалась годовщина издания газеты «Новый Американец»

Тем временем в СССР со страниц газет и телевизионных экранов на него выливались ушаты клеветы. В статье «Над пропастью во лжи», опубликованной в газете «Известия» 16 мая 1976 года, писали, что в Израиле он бедствовал и был вынужден пойти «учиться кроить кожи», что, перебравшись впоследствии в Америку, дал там лишь пару концертов и о былой популярности ему не приходится даже мечтать. Неизвестно, какими путями, но эта газета попала в руки к Эмилю Яковлевичу. Возмущению его не было предела, и он написал открытое письмо-опровержение, которое по понятным причинам в Советском Союзе не обнародовали, зато без купюр опубликовали в эмигрантской печати:

«…за год в Америке я дал не два концерта, а десятки: и здесь, в США, и в Канаде, где я совершил три турне за год. Сейчас я еду на три концерта в Мексику. За год я выпустил пять долгоиграющих пластинок: две – в Израиле и три – в Америке. К сведению незадачливой корреспондентки “Известий” добавлю, что один концерт в нью-йоркском Таун-холле дал мне больше, чем если бы я в Советском Союзе выступал дважды в день в течение полугода».

Горовец, действительно, много концертировал, а в 1976 году, чтобы иметь постоянную возможность для выступлений, открыл на Манхэттене, на углу Двадцать четвертой улицы и Второй авеню, ресторан под названием «Балалайка» с собственным шоу, где был солистом. Незадолго до grand-opening на страницах эмигрантской печати вышла большая статья с незатейливым названием «Балалайка» и странной припиской «Стороннее сообщение», что, видимо, сегодня стоит читать как «На правах рекламы». Привожу ее целиком:

Пианист Владимир Ратнер у входа в ресторан «Балалайка» в Нью-Йорке. Фото из архива Евгения Иткина

«На первом этаже нового здания на углу Второй авеню и Двадцать четвертой улицы появилась броская вывеска “The Balalaika”. Для американцев это странно звучащее слово, значение которого, может быть, и не все знают, связано с Россией, а для русских “балалайка” означает нечто радостное, веселое, чуть легкомысленное, как и сам этот треугольный и трехструнный инструмент. Скоро, а точнее – 4 ноября, “Балалайка” – русский ночной клуб и ресторан примет своих первых гостей. Эмиль Горовец – известный певец, эмигрировавший из Советского Союза, один из владельцев “Балалайки”, рассказывает: В Нью-Йорке есть все. Здесь можно насладиться кухней, музыкой, атмосферой любой страны, любого народа. И, как ни странно, в Нью-Йорке при его большом русском населении нет русского ночного клуба, нет такого места, куда люди пришли и получили бы настоящую русскую еду, послушали бы русские народные и современные песни, потанцевали бы под русскую музыку. А людям хочется иметь такое место, особенно тем, у кого с Россией, с русской культурой, бытом связаны годы прожитой жизни. Я знаю, по рассказам тех самых старожилов, которые “все помнят”, что когда-то в Нью-Йорке было много русских клубов, кабаре, ресторанов, в которых выступали замечательные певцы (и среди них наиболее популярная – Маруся Сава), танцоры, музыканты. Все эти начинания пользовались большим успехом у русской публики, привлекая одновременно американцев, искренне ценивших особый, своеобразный, если уж можно так сказать, “русский дух”, там царивший. Постепенно, по каким-то причинам (а может быть, причины были самые естественные: годы, не щадившие ни владельцев, ни посетителей, ни артистов) рестораны и клубы эти позакрывались, и оказалось, что в Нью-Йорке, где русское население с каждым днем увеличивается, где интерес ко всему русскому велик, не осталось места с подлинно русским колоритом. Все это и привело к мысли создать русский клуб и ресторан.

– Почему вы выбрали именно это помещение?

– Выбор места для успеха любого начинания имеет первостепенное значение. Это помещение привлекло нас по нескольким причинам. Прежде всего, до него легко добраться. К нему ведут поезда сабвея из Бруклина, Квинса, Бронкса. По авеню идут автобусы. Рядом с нашей “Балалайкой” – недорогой и вместительный паркинг. Помещение это большое: в нем свободно, без сутолоки могут сидеть 200 человек, но в то же время зал нашего клуба-ресторана так компактно спроектирован, что не чувствуешь себя потерянным, задавленным пространством.

– Как оформлена “Балалайка”?

– В Нью-Йорке никого ничем не удивишь. Поэтому проблему оформления мы постарались решить с предельной простотой, в русском стиле. Стена большого зала ресторана расписана по мотивам картины известного художника Виктора Васнецова “Берендей-город”, которая, в свою очередь, навеяна видами старинных северных городов. Во втором зале воспроизведены яркие, красочные картины Юрия Васнецова к народным сказкам. Мы старались соединить праздничную фантастичность, присущую художникам Васнецовым, с приветливостью и веселым уютом, столь необходимыми для ресторана и ночного клуба.

– Не секрет, что секрет успеха ресторана или клуба сокрыт чаще всего в кухне.

– В этом вопросе, я думаю, нам повезло. Наш повар готовил в лучших ресторанах Москвы. Я не могу открывать его профессиональных секретов, но позволю себе сообщить, что наших гостей наряду с прославленными “завоеваниями” русской кухни ожидает сюрприз – специальное фирменное блюдо “Балалайка”. Конечно, у нас будет бар с широким ассортиментом водок, коньяков, вин.

– Но не хлебом единым сыт человек. Что же интересного увидят и услышат ваши гости?

– Я начну с себя, так как к созданию ночного клуба меня побудила во многом и творческая неудовлетворенность. Вот уже три года я в Америке, но практически мне не удается исполнять тот репертуар, который я пел, живя в Советском Союзе, и который мне особенно близок. Я стосковался по моим любимым песням и собираюсь петь их в “Балалайке”. Сейчас в Нью-Йорке много талантливых певцов, музыкантов, танцоров – артистов высокопрофессиональных, самобытных. Моя мечта – собрать их всех у нас, познакомить с ними публику. И я уверен – Нью-Йорк полюбит их так же, как их любили на родине. Замыслы у нас большие.

Руководитель оркестра ночного клуба «Балалайка», блестящий джазовый пианист Владимир Ратнер. С 1974 года Владимир жил в Америке, присоединившись к первому поколению «советской джазовой эмиграции». В 1984 году вместе с известным российским джазовым басистом Львом Забежинским гастролировал в 12 городах США – аккомпанировали исполнителю русских и цыганских песен из Парижа, легендарному Алёше Димитриевичу. Фото из архива Евгения Иткина

Я пока назову тех, кто будет выступать в “Балалайке” в ближайшее время: оркестр под управлением Владимира Ратнера, исполнительница русских народных песен Лариса Чиркова и баянист-виртуоз Михаил Шнайдер, скрипач Гарри Шахет, исполнительница эстрадных песен Майя Розова, бывшая солистка Моисеевского ансамбля Кира Гузикова, исполнительница татарских и русских песен Зинаида Шарафутдинова. Из Парижа приглашен известный певец Жан Татлян. Мы надеемся, что частым гостем в “Балалайке” будут Роман Романов и гитарист Гарри Шилд. Первое выступление Романа Романова в “Балалайке” намечено на вторую половину ноября, сразу же после его сольного концерта в Alice Tully Hall … Мне остается напомнить, что первый и пока единственный в Нью-Йорке русский ночной клуб и ресторан “Балалайка” открывается 4 ноября в 7.30. Бар открыт с пяти часов. Шоу начинается в 9.30 вечера. Ждем вас, друзья!»

Л. К.

Портрет Романа Романова (1926–2005) работы художника Георгия Крыжицкого (1924–2001) из коллекции Максима Кравчинского.

До эмиграции Р. Романов (настоящее имя Рэм Байер) был театральным актером, иногда снимался в эпизодических киноролях, работал в театре «Ромэн». В эмиграции, во многом благодаря активности своей супруги, журналистки Л. Кафановой, проявил себя как блестящий исполнитель цыганских романсов, один из лучших интерпретаторов русского репертуара. Куда чаще, чем в ресторанах, Романов выступал перед американской аудиторией самого высокого уровня. В США вышло 2 его виниловые пластинки

За инициалами Л. К. скрылась очень известная журналистка «третьей волны» Людмила Кафанова, она же по совместительству, так ска зать, являлась супругой невзначай упомянутого в заметке талантливого певца Романа Романова. Людмила Наумовна оставила блестящие мемуары «Любовь и мистика», где подробно и увлекательно рассказала и о жизни в СССР, и о заокеанских приключениях. Постарайтесь отыскать и прочитать этот двухтомник, получите огромное удовольствие.

Однако вернемся на Манхэттен, где вот-вот «заиграет» наша «Балалайка». Во время работы над книгой мне довелось познакомиться в Торонто с четой Каневских. Бывший одессит Алик – профессиональный музыкант, вокалист и аккордеонист, долгие годы аккомпанировал самому Ивану Реброву и объездил с ним весь земной шар. Его жена Вера – потомственный ресторатор, еще в начале 1970-х ее родители открыли в Торонто знаменитый ресторан «Доктор Живаго», где выступал Алик Ошмянский, а сегодня сама Вера владеет красивым и стильным банкетным залом «Амулет». Так вот при нашей встрече Алик и Вера вспомнили, что им довелось присутствовать на открытии «Балалайки». Народу было немного, несмотря на то что в зале, помимо Горовца и других музыкантов, присутствовал уже в ту пору легендарный Иван Ребров, которого пригласили, конечно, не специально, а просто так совпало: он был в Нью-Йорке на гастролях.

Хотя в «Балалайке» выступали многие бывшие звезды советской эстрады, заведение прогорело. Один из партнеров оказался жуликом и сбежал, прихватив с собой все капиталы. Потеряв более 50 000 долларов (весьма существенную по тем временам сумму), Горовец по окончании американского контракта вернулся в Израиль. На этот раз он триумфально проехал по всей стране, дал 22 концерта за один месяц – огромное число для маленького Израиля. Снова сделал попытку остаться: была вакансия преподавателя вокала. Не приняли. Местная бюрократия второй раз оттолкнула певца. И Горовец снова вернулся в США. Работал преподавателем пения в канторской школе, но учиться на кантора не захотел, хоть его и соблазняли. Были приглашения и с Бродвея, но для того, чтобы попасть туда, американские импресарио ставили условие: сменить имя, фамилию и стать «цыганом», тогда его русский акцент был бы объясним для публики. Музыкант категорически отказался, о чем никогда не жалел. Помимо гастролей много сил отнимала работа на радио. Три раза в неделю выходил Эмиль Яковлевич в эфир со своей авторской программой, открывая для слушателей забытые имена: «…поет певец по-русски на радио WMNB» – без малого пятнадцать лет звучали в эфире знакомые позывные. Интернета тогда не было, и он днями просиживал в библиотеках, подбирая материал. А еще для своих программ он сочинял новые песни, переводил русские арии и романсы на… идиш. Он показал, как на идиш могут звучать «Из-за острова на стрежень», «Жаворонок» и даже… ария Ленского.

Эмиль Горовец с женой Маргаритой Полонской в Нью-Йорке

В 1989-м Эмиль Горовец впервые за 16 лет приехал в Россию. Бывшего отщепенца встретили с почетом. Он принимал участие в радио- и телевизионных передачах, выступил на вечере, посвященном 100-летию своего учителя Соломона Михоэлса. Эмиль Яковлевич вернулся в Америку счастливый, окрыленный встречей, с надеждой на новые концерты. Но перемены, начавшиеся и в России, и в Америке, не позволили в полной мере сбыться его мечтам.

«Маргарита, которую все звали Мусей, вела концерты мужа и должна была заполнять паузы, во время которых певец и его музыканты могли немного отдохнуть. <…> Муся напоминала мне воробушка: миниатюрная, говорила, вернее щебетала скороговоркой, была очень доброжелательной, восторженной. <…> Маргарита Полонская была его, как сказали бы сегодня, менеджером, продюсером, импресарио, улаживала все его проблемы, то есть была гораздо больше, чем женой» – из воспоминаний Александра Сиротина «Жизнь и смерть еврейского театра. Факты семейной биографии» (журнал «Чайка», США).

Серьезным ударом стал уход супруги Маргариты Полонской, с которой он прожил больше половины жизни. Лишь год спустя он впервые вновь вышел на сцену, представив на суд слушателей программу памяти ушедшей жены. Вспоминают, что люди в зале плакали, настолько пронзительно звучали эти песни-признания. В 1997 году друзья, дабы поддержать артиста, устроили ему большой гастрольный тур по Америке, а потом и серию встреч со зрителями в Москве. Горовца пригласили тогда на «Голубой огонек» и в программу «Смак» к Андрею Макаревичу, где он, конечно же, готовил воспетые им полвека назад макароны. Вернувшись в Нью-Йорк, некоторое время певец жил один, пока не встретил приехавшую из Москвы женщину Ирину, ставшую его третьей женой. «Бог послал мне в конце жизни счастье», – часто повторял Эмиль Яковлевич. Три года они были вместе, а потом… Потом, словно цунами, на артиста обрушилась смертельная болезнь.

Эмиль Горовец ушел из жизни в Нью-Йорке 17 августа 2001 года, успев отметить свой 78-й день рождения в кругу родных и друзей. Похоронили артиста в Нью-Джерси, рядом с женой Маргаритой Полонской. На могильном памятнике выбиты слова и ноты песни «Я был твоим сыном, Россия». Сегодня вдова певца очень много делает для сохранения его творческого наследия. В 2014 году, благодаря ее усилиям, сценаристом и режиссером Валерием Шатиным был снят блестящий документальный фильм «Я был твоим сыном, Россия», премьера которого состоялась в Центральном доме работников искусств в Москве. Эмиль Яковлевич Горовец пел для души, а не для славы, а потому песни его будут петь и помнить еще очень-очень долго.

Эмиль Горовец. Один из последних снимков

Первое, что всплывает в памяти при упоминании имени певицы: «Добрый вечер! А что это значит? Значит, день был по-доброму начат…» – так пела Лариса Мондрус. Премьера песни «Добрый город» (слова к которой, между прочим, написал Александр Галич) состоялась в фильме Эльдара Рязанова «Дайте жалобную книгу» (1965). Пройдет совсем немного времени, и ее станут называть звездой № 1 советской эстрады; правда, сиять ей под Кремлевскими звездами было суждено недолго.

«Неужели это мне одной?»

В репертуаре Ларисы Мондрус было множество хитов: «У всех по-разному», «Билет в детство», «Между небом и землей», «Белый пароход» ну и, конечно, неувядающая «Синий лен» Раймонда Паулса, которая поначалу звучала по радио без особой популярности, но позже принесла известность не только исполнительнице, но и молодому композитору. Однажды Паулс доверил ей песню «Подарила Мариня девочке жизнь» на стихи Леона Бриедиса. Несколько лет спустя на эту мелодию написал свой текст Андрей Вознесенский, и композиция стала называться «Миллион алых роз», превратившись в главный хит Аллы Пугачевой. Но самым первым шлягером Ларисы стала песня «Неужели это мне одной?». К сожалению, в фильме, для которого она предназначалась, режиссер остановил свой выбор на Майе Кристалинской, чье имя было известно к тому времени больше. Несмотря на справедливо заслуженную популярность у слушателя, официальная критика песенное творчество Мондрус не приняла. Видимо, потому, что певица отказывалась петь идеологически выдержанную «гражданскую тематику», навязываемую Министерством культуры СССР, и идти на какие-либо компромиссы с руководством советской эстрады: почти все исполняемые ею песни были о любви и человеческих отношениях. А еще Мондрус одна из первых начала пританцовывать во время пения, что тогда, в 1960-х, отнюдь не одобрялось. Ее творческое кредо можно было сформулировать в двух словах: «Ничего советского!» И в этом – истоки ее «тихого» конфликта с властью.

Песни в исполнении Ларисы Мондрус звучали не только с эстрады, но и в кино: «Дайте жалобную книгу» (1965), «Зареченские женихи» (1967), «Следствие продолжается» (1968), «Улыбнись соседу», «У себя дома» (1968), «Песни моря» (1970), «Опекун» (1970), «Джентльмены удачи» (1971)

Проснись и пой!

Родилась Лариса Мондрус в 1943 году в городе Джамбуле (Казахстан). Сразу вспоминается диалог из знаменитой кинокомедии Александра Серого «Джентльмены удачи»:

– Почему Джамбул?

– Там тепло, там мой дом, там моя мама!

Кстати говоря, в этом фильме прозвучала песня «Проснись и пой» в исполнении нашей героини.

В многочисленных интервью певица вспоминала:

«Когда я появилась на свет, маме едва исполнилось восемнадцать. Шла война. Юная Лидочка Заплетина встретила моего отца, курсанта Израиля Мондруса, в казахском Джамбуле. Ее семья там жила, а отец учился в летном училище. Он не попал на фронт, был откомандирован в Вышний Волочёк преподавать летное дело. Мама, оставшаяся дома, вызова к мужу не дождалась».

Вскоре родители развелись, мать вышла замуж за Гарри Мацлияка, к которому с дочкой переехала в Ригу. В 1962 году Лариса окончила Рижское музыкальное училище и прошла по конкурсу в Рижский эстрадный оркестр при городской филармонии. Там она познакомилась с дирижером и аранжировщиком Эгилом Шварцем, одноклассником известного в будущем композитора Раймонда Паулса по специализированной музыкальной школе. Кроме прочего, Мондрус произвела впечатление на Шварца тем, что свободно исполняла шлягеры на языках оригинала – польском, итальянском, французском, английском. Личные отношения Мондрус и Шварца переросли чисто деловые и творческие – они поженились.

Лариса с мужем, Эгилом Шварцем

Прибалтику в те годы не зря называли Советской Европой: духа свободы творчества и самовыражения там было больше, нежели в остальной части страны. Рижская эстрада той эпохи была однозначно ориентирована на западную музыку. К счастью, в Латвии никто не пытался «разгибать саксофоны». Москва до поры мирилась с этой вольностью: «У них там еще живы остатки буржуазного прошлого, но ничего, мы скоро искореним эту безыдейщину». Теперь вы понимаете, в каких условиях расцвел талант Ларисы Мондрус?

Песня для Гагарина

В 1964 году молодые супруги приезжают в Москву, и с этого момента начинается новый этап в творчестве молодой певицы. Почти не глядя, ее приглашают в свои оркестры Лундстрем и Рознер. Она выбирает последнего. Эдди Игнатьевич в то время руководил, наверное, самым популярным в Союзе оркестром. Работа в коллективе явилась для Ларисы трамплином в плане интеграции в столичную среду.

Юрий Гагарин (слева) и Лариса Мондрус на «Голубом огоньке» (1965)

Новогодний «Голубой огонек», показанный по ЦТ, где Мондрус засветилась «Лунным светом» Эдди Рознера, внес основную лепту во всесоюзную известность молодой певицы. Следом она появляется и в других телепередачах. Для очередного «Огонька» Мондрус в паре с Муслимом Магомаевым записала первый игровой клип «Разговор птиц», произведя на публику изрядный фурор: такого красивого дуэта, тем более с «объяснением в любви», советское ТВ еще не знало! На «Огоньке» 1965 года присутствовал первый космонавт Земли Юрий Алексеевич Гагарин, и нашей героине довелось не только спеть для звездного гостя, но и пообщаться.

Работа Ларисы в оркестре Рознера продолжалась недолго: она переходит на работу в Московский мюзик-холл, с которым дважды выезжает за границу (Польша и ГДР). С 1968 по 1972 год певица работает в Москонцерте: с успехом гастролирует и записывает новые песни. В 1971 году, с приходом Лапина, следует отлучение от эфиров, а затем и запреты на проведение сольных концертов. Для этого находятся смехотворные предлоги: однажды такой запрет был вызван тем, что она осмелилась выступить в Звездном городке перед космонавтами в мини-юбке. В другой раз Мондрус опять вызвали на ковер, после сняв с юбилейной праздничной программы уже за «макси»: длинные лоскутные рукава ее платья от Зайцева кому-то из жюри показались выглядящими, «как лохмотья».

Складывалась на редкость парадоксальная ситуация: популярность Мондрус у слушателей создавалась не благодаря, а скорее вопреки властям. Людям нравятся ее песни о простых человеческих чувствах, а чиновники Минкульта настойчиво рекомендуют ей «гражданскую тематику». «Душенька, ну что вы о любви да о любви. Включите в репертуар что-нибудь патриотическое, – советовал ей один опытный администратор, – подготовьте, к примеру, «Песни военных лет». Там (он поднял палец вверх) это оценят. Глядишь, и звание получите»… Конечно, иногда приходилось идти на компромисс: например, записывать патриотические опусы (от этого, кстати, зависело вступление ее мужа Эгила Шварца в Союз композиторов). Но вместе с осознанием всенародной признательности росло в ней и сопротивление той эстетике «лучезарной жизни», которая внедрялась на советской эстраде. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стала история с диском-гигантом, который зарубил на худсовете один композитор-классик. Ему пришелся не по вкусу «пессимизм» песни «Листопад».

«Мы решили – надо уезжать»

Время было такое, что в тюрьму никого не сажали, а дорогу на сцену закрывали потихонечку, чтобы никто не понял, почему.

«У меня всегда были аншлаги. Куда бы я ни поехала, билеты за пару часов продавались, и вдруг в “Москонцерте” мне заявляют: ты будешь петь только одно отделение, а второе будет петь какой-нибудь Тютькин. Кто такой? Откуда? Никто не знает, билеты на него никто не покупает. Но он поет вместе со мной. А потом меня и вовсе перестали куда-либо приглашать. Наверно, мне было бы легче жить, если бы я прибегала к помощи могущественных друзей, генералов. Это было в порядке вещей, что женщина переходила от одного мужчины к другому, который мог дать ей больше. А мне, кроме Эгила, никого не нужно. Я как вышла за него замуж 47 лет назад, так и по сей день с ним. <…> Пытались разобраться, в чем дело. Нам отвечали: кто-то наверху вам вредит, а кто – разбирайтесь сами. Но мы были гордыми людьми, и нам разбираться ни с чем не хотелось. Да и разобраться было невозможно. Я готовила большую пластинку, но несколько песен запретили – мол, советскому человеку чужды эти ваши ностальгические настроения. <…> Мы решили, что хватит воевать с ветряными мельницами – надо уезжать. К тому времени мы уже объездили всю страну вдоль и поперек и подумали, что даже если на Западе я не буду такой популярной, то это не страшно. Буду чем-то другим заниматься. Мне ведь было всего 29 лет», – говорит певица.

Лариса Мондрус и Эгил Шварц решают уехать из страны. В 1973 году они подают документы в ОВИР и, получив разрешение на выезд «в Израиль», покидают СССР4. После этого из советского эфира исчезли либо были перезаписаны другими артистами песни «предательницы Родины» (к примеру, известная в то время песня «Для тех, кто ждет» была перезаписана Софией Ротару, причем первоначальный вариант был в той же аранжировке и тональности, что и у Мондрус). Размагничиваются и изымаются из фондов ее записи; в советской прессе появились заметки о том, что Лариса Мондрус якобы «попросилась назад в СССР», но, получив отказ в советском посольстве, «покончила жизнь самоубийством».

Лариса Мондрус. Первые годы эмиграции

За день до отъезда Муслим Магомаев пригласил в ресторан, не побоялся, хотя сам никогда не собирался уезжать. Прощаясь, сказал: «Лариса, мы с тобой всегда были друзьями, как бы ни сложилась жизнь, где бы ты ни оказалась, не забывай об этом». И подарил свою пластинку, которая только что вышла. Когда уже в Мюнхене Лариса разбирала вещи, обнаружила на обратной стороне конверта адрес и телефон Муслима. «Я ими никогда не воспользовалась. Боялась, что если начну переписываться, навлеку на него неприятности. Но это был трогательный и очень мужской поступок».

Баварская Советская республика

Весной 1973 года Лариса Мондрус вместе с мужем прибывают в ФРГ. По воспоминаниям певицы, перед ними был выбор, где поселиться: Гамбург, Кельн или Мюнхен. Они выбрали Мюнхен и впоследствии никогда об этом решении не жалели.

«Германия удивила, восхитила и поразила одновременно, – вспоминала позднее Лариса Израилевна. – Чем? Всем! Архитектурой, автомобилями, дорогами, магазинами, музыкой! Здесь не было бытовых проблем и очередей, не нужно было вставать спозаранку и бежать в очередь за молоком или записываться, чтобы по блату достать мяса или гречку. В каких нарядах ходили молодые девушки и женщины – у нас бы за такое порицанием не отделались! Мы словно оказались на другой планете: люди здесь улыбались не только по телевизору, звучала самая разнообразная музыка. На зданиях не висели портреты немецких руководителей. Мы уезжали от несвободы, прежде всего – творческой. Здесь свободы было предостаточно, но с творческим применением надо было постараться. К тому же поначалу пугал языковой барьер. Но его мы преодолели быстро, да и в Мюнхене мы не оказались одиноки – бывших наших здесь оказалось немало».

Мондрус права: «наших» в Мюнхене было предостаточно. В те годы здесь можно было встретить даже дворян, покинувших Россию еще после Октября, например небезызвестную Анну Марли. Здесь проживали чеченский писатель и правозащитник, автор нашумевших книг «Загадка смерти Сталина» и «Технология власти» Абдурахман Авторханов, режиссер Нугзар Шария, актер Юлиан Панич, недолгое время в мюнхенском офисе радио «Свобода» трудится Александр Галич. Опальный советский бард появился в Мюнхене осенью 1975 года. Ему сразу предоставили шикарную виллу в престижном районе и окружили, что называется, заботой и вниманием. 19 октября Александр Аркадьевич отмечал свой 57-й день рождения и, узнав, что в Мюнхене находится Лариса Мондрус, решил пригласить ее на торжество.

Александр Аркадьевич Галич

Певица пришла не одна, а с мужем. Но Галича, видимо, о наличии супруга никто не предупредил, и он, углядев очаровательную девушку, тут же пустил в ход все свое мужское обаяние. Пришлось Эгилу выйти из тени и объяснить, что «дама не свободна». Галантный кавалер не стушевался и тут же переключил свое внимание на другую особу. Впрочем, недопонимание нисколько не омрачило добрых отношений, и на память о том вечере Александр Аркадьевич подарил Ларисе свою недавно выпущенную в Норвегии пластинку «Крик шепотом» с трогательной надписью: «Нежной моей любви – Ларисе, очень сердечно. Александр Галич. 19.10.75».

В 1981 году к компании бывших соотечественников, осевших в Мюнхене, присоединится писатель Владимир Войнович, который, уезжая в Германию, написал напоследок открытое письмо Брежневу. Отпечатанные на машинке листки с текстом послания распространялись в самиздате. Одна из копий, причем с автографом Владимира Николаевича, хранится у авторов книги. Но не будем отвлекаться на не менее интересные, но посторонние темы, а заметим лишь, что недаром в то время эту часть Германии в шутку называли Баварской Советской республикой5.

«Голос с Востока»

Нашим вчерашним эмигрантам нужно было зарабатывать, ведь западная жизнь требовала немалых средств. Первой проблемой стало перед семьей устройство на работу по специальности. Решили отправить записи в крупнейшую немецкую компанию звукозаписи. И – о чудо! Через пару недель пришел ответ: «Готовы подписать с вами контракт на пять лет». Отныне она становилась немецкой певицей по имени Larissa. Начались концерты, интервью, эфиры на радио и ТВ. Вскоре вышел и дебютный диск, где звучали песни на разных языках мира.

Пресса писала:

«Это выдающийся голос с Востока! У нее черные волосы, большие миндалевидные глаза и изящная фигура. Это Лариса – девушка из холодного края, типичный образ из русской литературы от Толстого до Евтушенко. Воплощение русской души и одновременно символа Советского Союза сегодня. Русская звезда эстрады пожертвовала всем, чтобы петь в Германии. У себя на родине она купалась в славе и зарабатывала до двух тысяч рублей в месяц при зарплате рабочего в 150 рублей. И тем не менее Лариса захотела на Запад. Совершенно без средств к существованию она с мужем прибыла в Федеративную республику. Ее единственный капитал – очаровательный голос, природный шарм и железная воля…».

Осенью 1974 года Мондрус получила предложение выступить в престижном телевизионном «Ребров-шоу».

Кадр из программы «Ребров-шоу» на немецком ТВ

Продолжает биограф певицы Борис Савченко6:

«Долгое время Иван Ребров вел на германском телевидении свою программу, пользовавшуюся неизменным успехом. Когда волна шлягерной музыки на основе русского фольклора, достигнув апогея в конце 60-х, стала в ФРГ резко спадать, передачу решили закрыть. На 1 января 1975 года планировался последний эфир “Ребров-шоу”, и участие Мондрус как бы придавало передаче ностальгический шарм, делая ее финал исключительно красивым и запоминающимся.<…> Ребров, уверенно и вальяжно выступавший в роли хозяина, объявляет: “Сегодня у нас замечательная премьера. Речь идет о моей почти что землячке, одной советской коллеге, которая совсем недавно стала настоящей мюнхенкой”. На сцене появляется Мондрус. Впрочем, бывшую советскую «стар» узнать практически невозможно: настолько изменилась ее внешность».

Продюсеры занимались не только подбором репертуара и выпуском дисков, но и внешностью молодой певицы. Перед выходом на немецкую сцену с Ларисой основательно поработали имиджмейкеры и фотографы

Премьера программы состоялась 1 января 1975 года. В тот же день, когда Лариса и Эгил, сидя за праздничным столом в Мюнхене, смотрели передачу, редакторам Центрального телевидения СССР вручали очередной «список Лапина» с перечнем фамилий артистов, музыкантов и поэтов, чьи произведения по тем или иным причинам не могли звучать с советского экрана. Излишне говорить, что там были указаны и Мондрус со Шварцем. На волне успеха программы «Ребров-шоу» продюсер предложил Ларисе записать пластинку с русским репертуаром в современных аранжировках. Отобрали дюжину песен: проверенные временем хиты («Бублички», «Калинку», «Две гитары») и новинки советской эстрады, имевшие потенциал стать шлягерами на европейском рынке («Чертово колесо», «Разноцветные кибитки»). Диск пользовался успехом не только в Германии, но и за океаном. Посыпались приглашения на гастроли. В моей коллекции (М. К.) хранятся несколько программок с концертов Ларисы Мондрус в стране Кленового листа. Довелось артистке выступать и в Штатах, но там все было несколько скромнее.

Вновь слово Борису Савченко:

«Эксклюзивная поездка в Нью-Йорк состоялась благодаря Ефиму Ласкину, дельцу-торговцу (проще сказать, мафиози), с которым познакомил Ларису в Мюнхене пианист Кондаков. Игорь сказал, что у его друзей-“купцов” появились модные недорогие шубы, Лариса могла бы посмотреть, вдруг что-то приглянется. Ефим Ласкин торговал не только шубами, он держал несколько казино, с которых каждый вечер снимал крутой “навар”; занимался и другим нелегальным бизнесом. Ресторан Жени Бендерского, только что открытый и как следует не раскрученный, нуждался в хорошей рекламе. Видимо, поэтому Ласкин и предложил Мондрус: “Почему бы тебе не попеть в ”Садко”? Там хозяин – мой друг”. – “Как же я поеду туда? – растерялась Лариса. – Кто оплатит дорогу, мой гонорар? Почему я должна верить твоему приятелю?” Ласкин, улыбаясь, вытащил пачку тысячных купюр (в марках): «Говорю тебе – мой друг. Но если есть сомнения, я субсидирую твою поездку, а он мне потом отдаст. Сколько нужно на всё про всё?» И он зашелестел банкнотами… Мондрус провела в Нью-Йорке две недели. <…> Выступала только в «Садко», репертуар – развесистая русская «клюква»: «Очи черные», «Ямщик», «Две гитары»… Вот такие приватно-авантюрные гастроли тоже имели место в ее концертной практике».

Спортивный автомобиль, купленный на первые гонорары

Имя певицы включили в престижный справочник «Star Szene – 1977» наряду с Эллой Фицджералд, Демисом Руссосом, Фрэнком Синатрой, Барброй Стрейзанд, Карелом Готтом. Талант и трудолюбие исполнительницы берут свое. К 1977 году певица приобрела если не мировую, то европейскую популярность наверняка. Она много гастролирует, часто выступает на немецком телевидении с сольными номерами, есть приглашения в различные музыкальные шоу с такими известными певцами в качестве партнеров, как Карел Готт, Витторио Касагранде, Михаэль Шанце и др. В репертуаре Мондрус – песни на немецком, английском, латышском, итальянском, на иврите. Благожелательная критика подчеркивала не только вокальные данные певицы, но и ее яркую внешность, сценическую пластичность и артистичность. На Западе Мондрус, начав практически с нуля, добилась того, о чем в Союзе и мечтать не могла: она выпустила десять альбомов. В 1982 году у Ларисы Мондрус рождается долгожданный сын Лорен, и вскоре она оставляет сцену. Тогда казалось – навсегда…

В интервью журналу «Караван историй» певица откровенничала:

«Какое-то время после рождения сына я продолжала выступать. Нянь не приглашала, с хозяйством справлялась сама. Если уезжала на гастроли, Лорен оставался с бабушкой. Но меня постоянно преследовал па нический страх: вдруг с ребенком что-то случится?! И однажды решила: моя жизнь на эстраде была достаточно яркой, долгие годы работала на износ, теперь пора остановиться и посвятить себя воспитанию ребенка, сыну я нужна больше, чем публике. Эгил работал, так что о будущем можно было не беспокоиться».

Гастроли по США и Канаде

Но сидеть без дела Лариса не собиралась. Однажды, прочитав объявление в газете о продаже обувного магазина, решила рискнуть. Тем более что и любимый муж затею поддержал: «Ларочка, раз ты смогла сделать музыкальную карьеру в Германии, значит, и с магазином справишься». Взяли кредит в банке, и дело пошло. Ездили с Эгилом на выставки в Милан, Болонью, Дюссельдорф, занималась закупками. Посвятили этому делу больше двадцати лет. Недавно магазин продали, потому что… Лариса Мондрус вновь решила вернуться на сцену.

В 2009 году был снят документальный фильм «Спасти себя. Лариса Мондрус». В 2017 году в Екатеринбурге в Театре музыкальной комедии был поставлен спектакль «Оттепель. Мелодии судьбы», посвященный творчеству трех звезд советской эстрады: Нины Бродской, Аиды Ведищевой и Ларисы Мондрус

В 2001 году впервые после отъезда Лариса Мондрус с мужем посетила Россию.

В 2005-м она в качестве приглашенной гостьи выступила в Юрмале на фестивале «Новая волна». В 2011-м певица вновь выступала в Москве, было много предложений о гастролях по России и записях новых песен. Сын Лорен Шварц подавал большие надежды как музыкант-пианист, но затем ушел в науку и сейчас возглавляет кафедру автоматизации медицинских процедур на факультете информатики в Мюнхенском техническом университете. Мондрус и Шварц до сих пор – красивая пара, которая вот уже более сорока лет демонстрирует яркий пример многолетней любви и глубокой привязанности.

Для знатоков отечественной музыки конца 1960-х Леонид Бергер – фигура знаковая. Участник московской подпольной группы «Орфей», солист ВИА «Веселые ребята», исполнитель таких шлягеров, как «Алешкина любовь», «Школьный бал», «Как прекрасен этот мир» и т. д. Лицо современной российской эстрады могло бы выглядеть сегодня совсем по-иному, не случись этому талантливому артисту принять решение об эмиграции…

На «Б»

Вступив в должность и слегка пообвыкнув в новом кресле, Председатель Гостелерадио С. Г. Лапин выпустил закрытый циркуляр, смысл которого сводился к тому, что у каждой нации, населяющий «великий и могучий» Советский Союз, должен быть один представитель на эстраде, ну, в крайнем случае, два. А с засильем всяких там певцов с нерусскими фамилиями типа Мондрус, Ободзинский, Бродская, Мулерман, Горовец и, этот, как там его, молодой такой, на «Б»… Их в эфир не пускать – родословной не вышли. А тот, который на «Б» молодой, пока прославиться не успел, пусть ерундой не занимается, а меняет фамилию. Да, вот хоть на Береговой. Леонид Береговой! Звучит?! Сразу слова хорошей песни на ум приходят: «Не нужен мне берег турецкий».

Леонид Бергер

Председатель Гостелерадио СССР С. Г. Лапин.

Рассказывают, что, пролистывая списки, где фамилии исполнителей стояли в алфавитном порядке, Сергей Георгиевич, делая соответствующие пометки карандашом, произнес буквально следующее: «Имена Александровича, Бергера, Бродской, Ведищевой, Горовца, Мондрус, Мулермана, Ободзинского я попрошу изъять из мировоззрения советского человека»

Но «молодой» имя менять не захотел, потому как справедливо считал, что кое-чего в мире музыки уже добился под своей фамилией. И с Давидом Тухмановым пластинку записал («Как прекрасен этот мир», помните?), и песни к фильму «Синие зайцы» с Максимом Дунаевским, не говоря уже о таких хитах, как «Алешкина любовь» и «Старенький автомобиль» с группой «Веселые ребята». Кроме этого, Леониду довелось поучаствовать во многих записях для мультфильмов: серия песен в «Бременских музыкантах» и продолжении – «По следам бременских музыкантов», где композитор Геннадий Гладков предложил спеть партию Осла, а в утешение еще и партию Пса. Вокал Бергера звучит также в не менее известном мультипликационном проекте «Фильм, фильм, фильм». Но зрительская популярность для дядей из высоких кабинетов ничего не значила: непонятливых в Союзе учили быстро. В 1971 году молодой талант записал в Останкино сольный номер для программы «Голубой огонек». Но 31 декабря, за несколько часов до выпуска передачи в эфир, артисту передали, что песня «в последний момент» была вырезана. Вот такой новогодний «подарок» получил строптивый парень от советской номенклатуры. А Лапин, накладывая резолюцию, как гласит легенда, сказал: «Не захотел фамилию поменять?! Так пусть подумает»7.

Бергер подумал и направился к руководителю «Веселых ребят» Павлу Слободкину: «Так, мол, и так – уезжаю!». Павел Яковлевич взмолился: «Леня, ты спятил! Тебе скоро ставку поднимут! Мы в Чехословакию едем, новый альбом начинаем, перед нами просто космос, а ты?!»

Леонид Бергер (слева во втором ряду) в составе ВИА «Веселые ребята»

«Уходя из ансамбля, я обещал Паше сразу документы на выезд не подавать, чтобы не портить коллективу репутацию: всё-таки четыре с половиной года вместе проработали. Напоследок мы еще съездили на гастроли в Чехословакию. Там был тише воды, ниже травы, чтоб ничего не пришили (меня и выпустили туда только благодаря тому, что знаменитый Яков Слободкин (Пашин папа) был личным другом Андропова), и я получил по приезде самую красивую и смирную характеристику. Но решения своего не изменил и по возвращении уволился из “Веселых ребят”. Последний год в Союзе я пел в ансамбле ресторана “Лесной” под управлением Виталия Клейнота», – вспоминал музыкант.

В «Очерках истории отечественной рок-музыки «Первые» (1999) Алексей Петров писал об отъезде Бергера:

«Леонид подал документы на отъезд в Австралию. Тогда эта страна ассоциировалась, в основном, с папуасами. В соответствующем учреждении некий майор поднял на Бергера глаза, хлопнул кулаком по столу и заорал: “Так! Ты что… шутки к нам пришел шутить, гад? Да я тебя…”. Он на полном серьезе подумал, что Бергер прикалывается, поскольку в его понимании что Австралия, что Новая Гвинея – было одно и то же…».

«Сорваться вдвоем…»

Весной 1973 года друзья-артисты провожали Леонида Бергера в эмиграцию.

О событиях того времени вспоминает певец Михаил Гулько8:

«Моим местом работы стал ресторан “Лесной” в Измайлово. Я сменил там Леонида Бергера, который уехал на ПМЖ в Австралию. Сумасшедшего уровня был музыкант, подлинный виртуоз. Помню, на его последний в СССР концерт, который как раз проходил в “Лесном”, съехался весь цвет артистического мира. Пришла известная певица Гюля Чохели со своим мужем и почему-то стала при всех отговаривать его от эмиграции. У Лени была популярная вещь “Как прекрасен этот мир, посмотри…”, где есть строчка: “А если сорваться, сорваться вдвоем…”. Вот он и сорвался вместе с женой…».