Читать онлайн Шаляпин. Горький. Нижний Новгород

Введение

В 2023 году мир отмечает 150-летие со дня рождения Ф. И. Шаляпина и 155-летие со дня рождения А. М. Горького. Оба росли в схожей среде городских окраин: только один в Нижнем Новгороде, другой – в Казани. Оба хотели и стремились к какой-то другой жизни. Каждый искал и нашел свой путь. Они познакомились будучи уже достаточно известными людьми. И их дружба, которую они очень ценили, духовно обогатила обоих. «Первым другом» называл Ф. И. Шаляпин А. М. Горького. Несмотря на то что в конце жизни пути этих двух великих людей разошлись, их связывало много общего: забота о людях, любовь к искусству, общие воспоминания…

Их пути часто пересекались. И в этом плане важную роль сыграл Нижний Новгород. А. М. Горький в Нижнем провел 25 лет своей жизни. Ф. И. Шаляпин несколько раз приезжал сюда и здесь был расцвет его творчества, признание его таланта. В Нижнем Новгороде он познакомился со своей первой женой – итальянской балериной Иолой Торнаги… Кстати, первый в мире музей певца был открыт именно в нашем городе.

Три главных героя: Горький, Шаляпин и Нижний Новгород. Каким был город в то время? Кто здесь жил? Творил? Как город менялся во время ярмарки и Всероссийской промышленной и художественной выставки? Как Шаляпин и Горький помогали Нижнему? Как город повлиял на их творчество? С кем они встречались? В это время в Нижнем живет и работает фотохудожник Максим Дмитриев (он снимал и Шаляпина и Горького), журналистка Анна Шмидт (рабочие отношения связывали ее и с певцом и с писателем), архитектор Павел Малиновский и др. Биографии этих людей нашли свое отражение и в судьбах Горького и Шаляпина и в истории Нижнего Новгорода рубежа XIX–XX вв.

В книге содержится материал о тех, кто приезжал в Нижний в конце XIX – начале XX столетия. Эти люди, безусловно, оказали значительное влияние на развитие отечественной культуры, науки… Это и В. Короленко, и Л. Андреев, Е. Чириков, С. Мамонтов, С. Судьбинин.

Автор и редакция не ставили перед собой задачу сделать какое-то открытие, опубликовать что-то новое, доселе неизвестное. Напротив, целью было обобщить существующий материал и показать, с какими людьми были связаны Горький и Шаляпин здесь, в Нижнем Новгороде, и какие следы остались сейчас, в XXI столетии, от «персонажей» данной книги.

Глава 1

Алексей Пешков и Нижний Новгород

Нижегородский Благовещенский монастырь

Поэт Константин Случевский в своих путевых очерках «По Северо-Западу России» (1897) пересказал легенду о рождении Нижнего Новгорода: «В одной из мордовских песен основание Нижнего объясняется так. Ехал русский князь-мурза по Волге; на ту пору мордва в белых своих балахонах молилась на горе Богу; спросил мурза своих воинов: “что это за березник мотается, шатается к земле матушке на восток приклоняется”; князю объяснили, что это мордва Богу молится. Старики из мордвы, узнав о прибытии русского князя, послали ему с молодыми людьми говядины и пива; молодые люди говядину съели, пиво выпили, а князю принесли земли да воды. Князь поплыл далее по Волге; где кинет на берег горсть принесенной земли, там быть городу, где бросит щепотку – там быть селу. Так покорилась русским земля мордовская. Так, будто бы, возник и Нижний из горсточки земли, брошенной русским князем-мурзою».

Панорама Нижнего Новгорода с Вознесенской церкви

Красивая легенда. В действительности Нижний Новгород был основан в 1221 году владимирским князем Юрием (Георгием) Всеволодовичем как крепость Новгород Низовой земли на восточной границе Владимирских территорий. Позднее первоначальное название трансформировалось в современное – Нижний Новгород. Развитию города в XIX веке способствовали два обстоятельства. Первое – перевод в 1817 году ярмарки из Макарьева в Нижний Новгород. Второе – сооружение в 1849 году в ближайшей деревне Сормово (сегодня это район Нижнего Новгорода) судостроительного завода.

Красивое местоположение города отмечалось многими путешественниками. Князь Петр Кропоткин, географ и естествоиспытатель, будущий идеолог анархизма, в 1862 году, направляясь из Петербурга в Иркутск, несколько дней провел в Нижнем Новгороде. Свои впечатления от увиденного в городе, расположенном на месте слияния Оки и Волги, князь заносил в дневник. 27 июля он записал: «На нагорном берегу Волги стоит Кремль. На высоком месте Кремля поставлена беседка. Что за вид! Виднеется слияние Оки и Волги, на этом мысу ярмарка; обе реки уставлены судами, целый лес мачт перед глазами, – действительно лес, не фраза. Вся ярмарка на ладони; а там, вдали, пологие берега Оки и Волги, вода стоит местами, и это стелется верст на 40 кругом: Балахна в 30-ти верстах, а ее видно очень хорошо. Что за даль, ширь!.. Я долго, долго любовался видом, едва отошел».

Нижний базар и Собор св. благ. князя Александра Невского

Житель Казани Василий Душин, в июле 1867 года посетивший Нижний Новгород, в своих «Воспоминаниях о святых местах» (1869) так описал вид, открывшийся ему с Нижегородского кремля: «…Волга у ног ваших, по ней ходят пароходы и как голуби с распущенными парусами – лодки, вдали селения с церквами и ярко сияющими крестами куполов церквей; еще дальше лес и синей полосой недоступная глазу даль. – Как-то дышать свободнее при такой дивной обстановке, где всё весело, привольно, хорошо. К верху по Волге, верстах в тридцати, виден город Балахна; пароходы, суда и другие предметы пестреют вдали, отходят и приходят к центру торговли, известной в целом свете».

Писатель Михаил Авдеев в путевых заметках «Поездка на кумыс» (1868) сказал: «Нижний Новгород стоит на горе, омываемой с одной стороны Окой, с другой – Волгой; вид на эту гору, усеянную зданиями, особенно на Кремль, которого старинная зубчатая стена ползет по горе, глядясь с двух сторон в реки и окруженная с двух других бульварами, прекрасен; не менее хорош вид с горы на огромное, разливающееся перед ней, блестящее реками и пестреющее селами, низовье; вообще местоположение Нижнего Новгорода одно из самых счастливых и живописнейших».

Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода со стороны Ярмарки

Путешественник Иван Шевченко-Красногорский, в первой половине 1890-х годов посетивший Нижний Новгород, в своих путевых набросках «По Волге и Каспию» (1895) написал: «Весна была в полном разгаре; даже недоверчивые к ней липы, и те начали распускаться, подчиняясь ее все возрастающей власти. Чудная погода сопровождала меня и к Нижнему Новгороду. Впервые видел я Нижний, по всем отзывам, самый красивый город на Волге. В самом деле, он очень картинно разместился по желто-песочному, испещренному зеленью скату высокого, дугою изогнувшегося берега, где Ока и Волга сливаются в одну широкую водную равнину. Взгромоздившийся на шестидесятисаженной вершине “Часовой” горы Кремль, обнесенный высокою, от времени заметно разрушающеюся стеною, с зубцами и бойницами, придает еще более эффектный вид Нижнему, рассматриваемому со стороны реки. Но поистине великолепная панорама открывается пред глазами, если с Кремля или с ”откоса” – третьего от уровня воды яруса набережной вблизи Кремля – смотреть на левый, луговой берег Волги. Особенно сильное впечатление испытывается вечером, когда приближающиеся сумерки сглаживают отдельные изъяны и шероховатости ландшафта. На необъятном пространстве, уходящем в неведомою даль, обрамленною еще не успевшей померкнуть золотисто-палевою полоскою надвигающегося на землю неба, виднеются слабые очертания там и сям разбросанных деревень; местами таинственно чернеет лес; кое-где мигают костры, а сюда, ближе к реке, среди темно-зеленеющей травы, выделяются своим матово-стальным отблеском гладкие поверхности маленьких озер, остатки недавнего разлива Волги».

Усадьба В. В. Каширина

Приведенные высказывания путешественников наглядно рисуют фасад Нижнего Новгорода. Он великолепен и, безусловно, оказал влияние на формирование личности Алексея Максимовича Пешкова. Но внутри город (особенно те районы, где жила беднота и где прошло детство будущего писателя) выглядел иначе. Выдающаяся русская актриса Полина Стрепетова, родившаяся в Нижнем Новгороде в 1850 году, в своих воспоминаниях, говоря о собственном детстве, написала: «Нижний в прошлом не мог похвалиться особенной любовью к чистоте – неряшество было отличительной чертой этого города, но, вместе с тем, никогда это неряшество не представляло такого абсолютного в своем роде совершенства, как в описываемое время. По грязной, изрытой ухабами мостовой, куда выбрасывались сор и помои, куда стекали всевозможные нечистоты с еще более грязных дворов, спокойно разгуливали коровы, лошади, свиньи; собаки целыми стаями бегали взад и вперед, находя себе обильную пищу на тротуарах. Тут же в живописном беспорядке валялись трупы и скелеты различных животных, умерших частью естественною, частью насильственною смертью. Летом страшная пыль, осенью и весною невылазная грязь, зимою непроходимые снежные сугробы, и во все времена года ужасный, пропитанный миазмами, смрадный, отвратительный воздух. Таков был Нижний… почти весь, за исключением главной улицы, на которой замечалось немного больше порядка».

В Нижнем Новгороде, который так наглядно описали путешественники, в флигеле дома № 232 (сегодня № 33) по Ковалихинской улице весной 1868 года появился на свет мальчик. Через 6 дней его крестили в церкви Варвары Великомученицы, что стояла на Дворянской улице. В метрическую книгу записали: «Рожден 1868 г. Марта 16, а крещен 22 чисел, Алексей; родители его: Пермской губернии мещанин Максим Савватиевич Пешков и законная жена его Варвара Васильевна, оба православные. Таинство святого крещения совершил священник Александр Раев с диаконом Дмитрием Ремезовым, дьячком Феодором Селицким и пономарем Михаилом Вознесенским. Восприемниками при крещении были: Нижегородской губернии г. Арзамаса сын кандидата Михаил Григорьев Иванов и нижегородская мещанка Наталья Ивановна Бобкова». Приведя данную метрическую запись в своей книге «Горький и его время» (Т. 1. Л., 1938), биограф писателя И. А. Груздев пояснил: «Н. И. Бобкова, в замужестве Душина, – нижегородская купчиха. Сын кандидата М. Г. Иванов – отставной капитан волжского пароходства, живший в Нижнем отшельником, на покое. Ни с “крестным”, ни с “крестной” у “крестника” в дальнейшем никаких связей не было. К первому, впрочем, он заглядывал в окно с улицы, удивляясь большому количеству книг, а от второй получил раз на Пасху гривенник».

Запись в метрической книге Варваринской церкви о рождении Алексея – будущего писателя М. Горького

В начале 1871 года до Нижнего Новгорода дошла весть о том, что летом Александр II намерен предпринять путешествие по югу России и посетить Астрахань. Волжские купцы к приезду императора решили возвести в Астрахани триумфальную арку. Ее строительство взяло на себя пароходство Ивана Колчина, где служил Максим Пешков. Его Колчин весной 1871 года направил в Астрахань для наблюдения за работами по возведению арки и управления астраханской пристанью.

Церковь великомученицы Варвары

Максим Савватиевич поехал в Астрахань с семьей. Вскоре в городе началась эпидемия холеры. Первым заболел Алёша. От него заразился отец. Мальчик выздоровел. Максим Савватиевич умер –29 июля 1871 года. Воспоминание об этой трагедии (возможно, первое яркое воспоминание) писатель пронес через всю жизнь и зафиксировал его через 40 лет в повести «Детство»:

«В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.

Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез.

Завод Колчина

Меня держит за руку бабушка, – круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом… она тоже плачет…

Я никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:

– Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час…

Я был тяжко болен, – только что встал на ноги; во время болезни, – я это хорошо помню, – отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек. <…>

Меня подавляет мать; ее слезы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу ее такою, – она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у нее жесткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрепана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо. Я давно стою в комнате, но она ни разу не взглянула на меня, – причесывает отца и всё рычит, захлебываясь слезами».

День 29 июля 1871 года стал поворотным в жизни Алёши Пешкова, будущего писателя М. Горького. Счастливое детство кончилось. Любящего отца не стало. А мать считала сына виновником смерти горячо любимого мужа. Думается, по этой причине (из-за недополучения в детстве родительской любви) М. Горький остро чувствовал страдание других людей. Отсюда его желание помочь, особенно детям. Чего стоят знаменитые «Горьковские елки».

Женщины с Алёшей по Волге отправились в Нижний Новгород. Через много лет Алексей Пешков, уже будучи всемирно известным литератором М. Горьким, в повести «Детство» написал:

«Сорок лет назад пароходом плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.

Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе, под ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги. Не торопясь, лениво и гулко бухая плицами по серовато-синей воде, тянется вверх по течению светло-рыжий пароход, с баржой на длинном буксире. Баржа серая и похожа на мокрицу. Незаметно плывет над Волгой солнце; который час всё вокруг ново, всё меняется; зеленые горы – как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам стоят города и села, точно пряничные изделия; золотой осенний лист плывет по воде.

Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода со стороны Ярмарки

– Ты гляди, как хорошо-то! – ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза у нее радостно расширены. <…>

Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. Дергая за руку, она толкала меня к борту и кричала:

– Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он какой, богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!»

Красота, увиденная во время поездки из Астрахани в Нижний Новгород, и то, чем мальчик любовался в родном городе с откоса (вспомним приведенные ранее записи путешественников), – всё это легло в основу того положительного, что сформировалось в душе Алёши Пешкова и потом выразилось в сочинениях М. Горького.

В Нижнем Новгороде Варвара Васильевна с сыном стала жить у родителей, в доме на Успенском съезде (ныне Почтовый съезд, дом № 21). Этот дом с 1938 года является мемориальным Музеем детства А. М. Горького «Домик Каширина» (филиал Государственного музея А. М. Горького).

«Домик Каширина» – Музей детства Алеши Пешкова

В конце 1871 года (скорее всего, в ноябре) из дома на Успенском съезде, который после раздела семейного имущества перешел к Якову Каширину, старики с внуком переехали на Полевую улицу в дом, который дед купил 29 октября 1871 года. Этим домом Василий Васильевич владел недолго, по 29 августа 1872 года, затем продал его. Но выехали Каширины с внуком лишь после того, как 7 сентября 1872 года был куплен дом на Канатной улице (сейчас улица Короленко, дом № 42). Об этом месте жительства М. Горький написал в повести «Детство»:

«Дед неожиданно продал дом (на Полевой улице. – Е. Н.) кабатчику, купив другой, по Канатной улице; немощеная, заросшая травою, чистая и тихая, она выходила прямо в поле и была снизана из маленьких, пестро окрашенных домиков.

Новый дом был нарядней, милей прежнего; его фасад окрашен теплой и спокойной темно-малиновой краской; на нем ярко светились голубые ставни трех окон и одинарная решетчатая ставня чердачного окна; крышу с левой стороны красиво прикрывала густая зелень вяза и липы. На дворе и в саду было множество уютных закоулков, как будто нарочно для игры в прятки. Особенно хорош сад, небольшой, но густой и приятно запутанный; в одном углу его стояла маленькая, точно игрушка, баня; в другом была большая, довольно глубокая яма; она заросла бурьяном, а из нее торчали толстые головни, остатки прежней, сгоревшей бани».

В мае 1876 года мать Алёши во второй раз вышла замуж – за студента Евгения Васильевича Максимова и уехала с ним в Москву, оставив сына родителям.

В «нарядном» доме прожили четыре года. Но и его разорившийся Василий Васильевич осенью 1876 года вынужден был продать.

В это время мать с мужем возвратилась из Москвы. Отчим устроился на работу в управление судостроительного завода и с женой поселился в Сормове. К родителям вместе с бабушкой Алёша переехал в декабре 1876 года. Рассказывая в «Детстве» о своем житье в Сормове, М. Горький с болью поведал о нелюбви к нему самого близкого человека – родной матери:

«Она мало говорила со мною, всё только приказывала:

– Сходи, подай, принеси…

На улицу меня пускали редко, каждый раз я возвращался домой, избитый мальчишками, – драка была любимым и единственным наслаждением моим, я отдавался ей со страстью. Мать хлестала меня ремнем, но наказание еще более раздражало, и в следующий раз я бился с ребятишками яростней, – а мать наказывала меня сильнее. Как-то раз я предупредил ее, что, если она не перестанет бить, я укушу ей руку, убегу в поле и там замерзну, – она удивленно оттолкнула меня, прошлась по комнате и сказала, задыхаясь от ярости:

– Звереныш!

Живая трепетная радуга тех чувств, которые именуются любовью, выцветала в душе моей, всё чаще вспыхивали угарные синие огоньки злости на всё, тлело в сердце чувство тяжкого недовольства, сознание одиночества в этой серой, безжизненной чепухе».

В Сормове мальчик прожил недолго. В январе 1877 года бабушка привезла внука к деду. «Он, – написал М. Горький в повести “Детство”, – жил уж в Кунавине (другой вариант названия местности – Канавино. – Е. Н.), занимая тесную комнату с русской печью и двумя окнами на двор, в двухэтажном доме на песчаной улице, опускавшейся под горку к ограде кладбища Напольной церкви». Этот дом (№ 230) принадлежал купцу Чеснокову и располагался на Пирожниковской улице (сейчас улица Алёши Пешкова, дом № 44). Вскоре после переезда к деду Пешков поступил в Кунавинское начальное училище, расположенное на Елизаветинской улице (сейчас улица Коммунистическая, дом № 27). В нем преподавались предметы: закон Божий, чтение по книгам церковной и гражданской печати, чистописание, четыре первые действия арифметики. Преподавателями были: священник Александр Виноградов и учитель Иван Андреевич Молниев.

В это время к отцу приехала Варвара Васильевна (с матерью и двумя маленькими сыновьями – Вениамином, который вскоре умер – 17 августа 1877 года, и недавно родившимся Сашей). Отчима за махинации с «харчевыми записками» уволили с завода, он уехал в Москву искать себе место. В комнате деда стало невыносимо тесно. И он снял для дочери баню, расположенную позади дома. Другого свободного помещения поблизости не было. В бане с матерью стали жить и дети.

Об этом времени сохранились воспоминания И. М. Сапожникова, друга детства Алёши Пешкова: «Когда мне было 12 лет, жили мы в Канавине на Елизаветинской улице (ныне Коммунистическая), на наших задворках, на улице Пирожниковской, в бане, у домохозяина Чеснокова, поселилась молодая женщина с восьмилетним мальчиком. Мальчик этот был будущий писатель Максим Горький. Семья жила бедно, и мальчику самому приходилось работать. Бойкого и живого мальчика быстро узнала вся улица. Подружился с Алёшей и я. Мы ходили на Оку удить рыбу, играли в бабки, занимались сбором старого железа, добывали на Кобыльих ямах лошадиные кости… и продавали их по 20 коп. за пуд».

За занятие ветошничеством Алёше Пешкову доставалось от одноклассников. В повести «Детство» М. Горький написал: «…ученики высмеивали меня, называли ветошником, нищебродом, а однажды, после ссоры, заявили учителю, что от меня пахнет помойной ямой и нельзя сидеть рядом со мной. Помню, как глубоко я был обижен этой жалобой и как трудно было мне ходить в школу после нее. Жалоба была выдумана со зла: я очень усердно мылся каждое утро и никогда не приходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье».

Мальчик очень нуждался в понимании, в добром отношении. Их ему очень не хватало. Лишь один раз он увидел понимание и сочувственное отношение к себе, когда в феврале 1878 года в училище с инспекцией приехал епископ Хрисанф. В повести «Детство» читаем:

«Когда я сказал, что у меня нет книги и я не учу священную историю, он поправил клобук и спросил:

– Как же это? Ведь это надобно учить! А может, что-нибудь знаешь, слыхал? Псалтырь знаешь? Это хорошо! И молитвы? Ну, вот видишь! Да еще и жития? <…> Ну-ко, расскажи про Алексея человека божия?..

– Прехорошие стихи, брат, а? – сказал он, когда я приостановился, забыв какой-то стих. – А еще что-нибудь?.. Про царя Давида? Очень послушаю!

Епископ Нижегородский Хрисанф (Ретивцев)

Я видел, что он действительно слушает и ему нравятся стихи; он спрашивал меня долго, потом вдруг остановил, осведомляясь, быстро:

– По Псалтырю учился? Кто учил? Добрый дедушка-то? Злой? Неужто? А ты очень озорничаешь?

Я замялся, но сказал – да. Учитель с попом мгновенно подтвердили мое сознание, он слушал их, опустив глаза, потом сказал, вздохнув:

– Вот что про тебя говорят – слыхал? Ну-ко, подойди!

Положив на голову мне руку, от которой исходил запах кипарисового дерева, он спросил:

– Чего же это ты озорничаешь?

– Скучно очень учиться.

– Скучно? Это, брат, неверно что-то. Было бы тебе скучно учиться – учился бы ты плохо, а вот учителя свидетельствуют, что хорошо учишься. Значит, есть что-то другое. <…>

Он вывел меня за руку в сени и сказал тихонько, наклонясь ко мне:

– Так ты сдерживайся, ладно? Я ведь понимаю, зачем ты озорничаешь! Ну, прощай, брат!

Я был очень взволнован, какое-то особенное чувство кипело в груди».

Посещение епископа Хрисанфа изменило отношение к мальчику учителей. Окончив два класса Кунавинского начального училища, Алексей Пешков получил на руки документ, характеризующий его успехи в науках:

Нижегородское Слободское Кунавинское училище, одобряя отличные пред прочими успехи в науках и благонравие ученика Алексея Пешкова, наградило его сим похвальным листом, в пример другим.

Июня 18-го дня 1879 года».

После похорон Вениамина в Нижний Новгород вернулся отчим. Ему удалось получить должность конторщика-кассира станции Нижний-пассажирская, и он смог снять жилье для своей семьи – в подвале того же дома, где жили старики Каширины. Семейная жизнь Максимовых на Пирожниковской улице продлилась не очень долго. 5 августа 1879 года Варвара Васильевна умерла от чахотки. Через несколько дней после ее похорон дед сказал внуку: «Ну, Лексей, ты – не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди».

Первым местом работы одиннадцатилетнего Алёши стал магазин модной обуви Л. М. Порхунова, расположенный в самом центре Нижнего Новгорода – на Большой Покровской улице, дом № 9^а. Жил юный работник в доме хозяина – на Полевой (сейчас улица Горького, дом № 74).

Определили будущего писателя к Л. М. Порхунову потому, что у него уже работал его двоюродный брат – «Саша Яков», сын Якова Каширина. Приведя внука в магазин, дед сказал: «Слушай Сашу, он тебя старше и по годам и порядки здешние знает хорошо». А брат сразу же заявил: «Помни, что дедушка сказал» и постоянно показывал свое старшинство, при каждом удобном случае приказывал: сделай то, сделай это. Ведь Алёшу взяли в магазин «мальчиком», а Саша уже был вторым приказчиком.

«Мальчик» – слуга. Его будят раньше всех. Он должен всем в доме вычистить платье и обувь, поставить самовар, принести к каждой из печей дрова, тщательно отмыть судки для обеда. В магазине он обязан подметать пол, вытирать пыль, поить всех чаем, разносить покупателям товар, приносить из дома обед, а в остальное время стоять при входной двери, по выражению хозяина, «как статуй».

Дом Л. Порхунова

В мае 1880 года молодой человек уже было задумал бежать из магазина, но тут произошло несчастье. В повести «В людях» М. Горький написал: «Бежать я решил вечером… но перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня отправили в больницу».

Выписавшись из больницы, Алёша опять стал жить у деда, но недолго. Осенью, вероятно, в сентябре, бабушка отвела внука на новое место работы – в доходный дом Гогина на улице Звездинке (сейчас – дом № 5б). Здесь жил ее племянник – чертежник Василий Сергеевич Сергеев, который был подрядчиком строительных работ на Нижегородской ярмарке. Алёша стал его учеником. В повести «В людях» М. Горький написал про жизнь у Сергеевых: «В доме всё было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и – часто – источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета». Алёша также должен был по средам мыть пол в кухне, чистить самовар и медную посуду, по субботам мыть пол во всей квартире и две лестницы, колоть дрова и подносить их к печкам, чистить овощи, носить корзину с покупками во время посещения хозяйкой базара, бегать, куда пошлют, в лавку и аптеку.

От Сергеева Алёша Пешков убежал в мае 1881 года и устроился посудником на буксирно-пассажирский пароход «Добрый». После окончания навигации, в октябре, вернулся в Нижний Новгород, к деду «в хибарку». А в ноябре опять пошел служить к Сергееву. Дед напутствовал: «Теперь опять иди к тетке Матрене (мать Сергеева. – Е. Н.), а весной – на пароход. Зиму-то проживи у них. А не сказывай, что весной уйдешь».

Доходный дом Г. Д. Гогина на ул. Звездинке

На этот раз Алёша прослужил у Сергеева до июня 1882 года. Подросток обзавелся новыми друзьями. Один из них, Иван Картиковский, позднее вспоминал:

«С Горьким я познакомился в 1882 году.

В конце весны моя семья переехала на новую квартиру на Звездинскую улицу, или Звездин пруд, как ее называли, в дом крупного нижегородского подрядчика Гогина. На другой день по переезде я проснулся пораньше и побежал на улицу. Меня, тринадцатилетнего гимназиста, больше всего, конечно, интересовал двор и его обитатели.

Было яркое весеннее утро. Я выбежал в сени и невольно остановился, услышав странную песню:

Мотив был веселый, но слова одни и те же до бесконечности. Певец пел с большим увлечением, казалось, всю душу вкладывал в свою песню. <…>

Заинтересованный столь необычной музыкой, я приоткрыл немного дверь, как раз в тот момент, когда бурно негодующие звуки достигли своего апогея.

Спиной ко мне, широко расставив ноги, стояла широкоплечая фигура, босиком, в черных люстриновых широких шароварах, в белой с крапинками рубахе без пояса.

В левой руке она держала валек, заменявший скрипку, а правой рукой неистово водила по вальку скалкой. <…>

Певец быстро обернулся, по лицу его расплылась широкая улыбка, и он весь затрясся от хохота. Это был Алёша Пешков. Ему было тогда 14 лет.

– А, новый вариант. Давай знакомиться, – сказал он, немного успокоившись.

Мы сели на ступеньки крыльца, и между нами очень быстро завязался оживленный разговор. А. М. Пешков жил тогда у своего родственника, чертежника Сергеева. <…>

Я быстро подружился с А. М. Сблизила нас игра в бабки, или козны – по-нижегородски, в которой мы оба считались первоклассными артистами.

Звездинская улица того времени была совершенно непохожа на современную. Вдоль нее тянулся глубокий овраг, пересеченный тремя дамбами для проезда. Дом Гогина стоял в тупике за этим оврагом. Несмотря на то, что эта улица находилась в нескольких шагах от центральной Покровской улицы, наш тупик представлял захолустье, жившее своей особой жизнью. В нем было всего четыре дома и длинный серый забор, скрывавший за собой грязный проходной двор, пересеченный оврагами. Там и сям на краю этих оврагов были разбросаны ветхие лачужки, не заслужившие, пожалуй, даже и этого названия: так они были плохи. Здесь жила нижегородская беднота.

Звездинский овраг с одноименным прудом

Вся детвора, ютившаяся в этих лачугах, группировалась около А. М. Пешкова. Его веселый, жизнерадостный характер, его речь, пересыпанная, как бисером, живым юмором, – всё это привлекало к нему детвору, и вполне понятно, что он был общим ее любимцем».

Второй раз в плаванье Алёша отправился в июне 1882 года на пароходе «Пермь» в качестве «черного» посудника, или «кухонного мужика», за семь рублей в месяц.

Вернувшись в Нижний Новгород в ноябре, юноша устроился учеником в иконописную мастерскую при лавке Ирины Яковлевны Салабановой. Хозяйка сразу же заявила: «Дни теперь короткие, вечера длинные, так ты с утра будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами – учись!» О месте нахождения мастерской и о том, где велась торговля ее продукцией, сама И. Я. Салабанова сообщила в объявлении, напечатанном в «Нижегородском биржевом листке» 29 января 1883 года: «Имею честь довести до всеобщего сведения, что за смертью мужа моего Дмитрия Андреевича Салабанова, основателя иконописного заведения и торговли, дело его перешло ко мне и продолжается в тех же размерах и при тех же порядках, какие существовали при покойном моем муже. Иконописное заведение помещается на Готмановской улице, близ 2-й части, в собственном доме. Торговля – на Нижнем базаре, над шорным рядом. Прием заказов производится как в самом заведении, так и в лавке, при последней продаются также духовные книги».

Весной 1883 года Сергеев предложил Алёше: «Прилажу тебя на ярмарку; будешь ты у меня вроде десятника принимать всякий материал, смотреть, чтоб всё было вовремя на месте и чтоб рабочие не воровали, – идет?» Молодой человек согласился и опять стал жить в доме № 5б по улице Звездинке. Позднее в повести «В людях» М. Горький написал:

«Каждое утро, в шесть часов, я отправлялся на работу, на Ярмарку. Там меня встречали интересные люди: плотник Осип, седенький, похожий на Николая Угодника, ловкий работник и острослов; горбатый кровельщик Ефимушка; благочестивый каменщик Пётр, задумчивый человек, тоже напоминавший святого; штукатур Григорий Шишлин, русобородый, голубоглазый красавец, сиявший тихой добротой. <…>

На Ярмарке я должен был следить, чтобы эти люди не воровали гвоздей, кирпича, тесу; каждый из них, кроме работы у моего хозяина, имел свои подряды, и каждый старался стащить что-нибудь из-под носа у меня на свое дело. <…>

Зимою работы на Ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности: они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из “Нивы”, из “Московского листка”, а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал писать стихи».

Спасский собор на Ярмарке

Работая у Сергеева, Алексей Пешков познакомился с Николаем Евреиновым, сначала гимназистом, а затем, с 1885 года, студентом физико-математического факультета Казанского университета. Он на каникулы приезжал к родственникам в Нижний Новгород. Николай Евреинов внушил будущему писателю мысль о том, что он может поступить в Казанский университет. С этой мыслью Алексей из Нижнего Новгорода поехал в Казань. Когда? В «Летописи жизни и творчества А. М. Горького» высказано предположение, что это произошло в августе 1884 года. Но тут же в примечании сказано: «По вопросу о дате переезда Горького в Казань существуют противоречивые указания»1. Во время работы над биографией писателя «Семь жизней Максима Горького» (Нижний Новгород: Деком, 2017) мы выстроили в хронологическом порядке цепочку событий, происходивших с А. М. Пешковым в Казани, и пришли к выводу, что он приехал туда весной 1886 года.

В Нижний Новгород Алексей вернулся в начале мая 1889 года и поселился на Жуковской улице в доме Лик – в одной квартире с народниками А. В. Чекиным и С. Г. Сомовым. Они вели общее хозяйство «на коммунных началах». Работать Алексей устроился на склад пива, где «перекатывал в сыром подвале бочки с места на место, мыл и купорил бутылки».

Н. Е. Каронин-Петропавловский

Когда случалась свободная минута, Пешков писал стихи, делал первые опыты в прозе. Написанное хотелось показать понимающему в литературе человеку. Кому? В то время в Нижнем Новгороде жили два литератора – Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский и Владимир Галактионович Короленко. Алексей сначала выбрал Каронина. Позднее в очерке «Н. Е. Каронин-Петропавловский» М. Горький описал свою встречу с ним:

«…Я пришел… в Нижний с письмом к Николаю Ельпидифоровичу (правильно: Елпидифоровичу. – Е. Н.) Петропавловскому-Каронину от известного в то время провинциального журналиста В. Я. (правильно: В. И. – Е. Н.) Старостина-Манёнкова. <…>

До этого времени я не встречал писателей – кроме Манёнкова и Е. Н. Чирикова, которого видел однажды мельком; также мельком я видел в Казани и Каронина. <…>

И вот я, с трепетом в душе, – как верующий пред исповедью, – тихонько стучу в дверь писателя: он жил во втором этаже маленького флигеля. Высокая черная женщина в красной кофте, с засученными по локоть рукавами, открыла дверь, подробно и не очень ласково расспросила, кто пришел, откуда, зачем, и ушла, крикнув через плечо свое:

– Николай, выдь сюда…

Предо мной высокий человек, в туфлях на босую ногу, в стареньком, рыжем пиджаке, надетом на рубаху, не лучше моей, – на вороте рубахи одна пуговица оторвана. Брюки его измяты, вытянуты на коленях и тоже не лучше моих, длинные волосы растрепаны так же, вероятно, как и у меня. <…>

– Манёнков сообщает, что вы пишете стихи, покажите – можно? – спросил он спустя некоторое время. <…>

Стихи я потерял в дороге между Москвой и Нижнем; история этой потери казалась мне очень смешной, я рассказал ее Н. Е. <…>

Посмотрев на меня исподлобья особенно пристальным взглядом, он тихонько сказал:

– А ведь могли быть изувечены. Стихов не жалко – на память знаете? Ну, скажите что-нибудь.

Я сказал, что вспомнил <…>

– В общем стихи плохие».

После первой встречи была еще одна, на улице:

«На следующий раз я встретил его на Откосе, около Георгиевской башни; он стоял, прислонясь к фонарному столбу, и смотрел вниз, под гору. Одетый в длинное широкое пальто и черную шляпу, он напоминал расстриженного священника.

Было раннее утро, только что взошло солнце; в кустах под горою шевелились, просыпаясь, жители Миллионной улицы, нижегородские босяки. Я узнал его издали, всходя на гору, к башне, а он, когда я подошел и поздоровался, несколько неприятно долгих секунд присматривался ко мне, молча приподняв шляпу, и наконец приветливо воскликнул:

– Это вы, к-колонист! <…>

Заглянул вниз и продолжал:

– Наблюдаю этих людей, тоже колонисты, а? Очень хочется сойти туда, к ним, познакомиться, но – боюсь: высмеют ведь? И стащат пальто до еще побьют… Вон – смотрите, молится один… – видите: молится на Балахну, на запад?

– Он сам балахнинский, – сказал я.

– Вы его знаете? – живо спросил Каронин, придвигаясь ко мне. – Расскажите – кто это?

Я уже был знаком с некоторыми из людей, ночевавших в кустах, и стал рассказывать о них. Каронин слушал внимательно… Он показался мне иным, чем в первый раз, возбужденный чем-то, улыбался немножко иронически, недоверчиво, и раза два сказал мне, весело поталкивая меня в бок:

– Ну, это уж романтизм!

– Однако вы, барин, романтик!»

Этот романтизм позже проявился в рассказах М. Горького о босяках.

Вскоре, 11 июня 1889 года, Н. Е. Каронин-Петропавловский покинул Нижний Новгород, получив приглашение от газеты «Саратовский дневник».

В начале октября 1889 года Алексей Пешков находит себе новую работу – письмоводителя у присяжного поверенного Александра Ивановича Ланина. На этом месте молодой человек проработает до весны 1891 года и потом (с перерывами) – с октября 1892 по 1895 год.

В ночь с 12 на 13 октября 1889 года Алексея Пешкова арестовали – в первый раз – по обвинению в укрывательстве С. Г. Сомова. Через трое суток – 16-го числа – заключение под стражу было заменено «особым надзором полиции по месту жительства», поскольку разыскиваемый С. Г. Сомов был обнаружен полицией в Казани и арестован.

А через месяц, 19 ноября, будущий писатель с Жуковской переехал на Больничную улицу, в дом Малышева. Теперь он жил вместе с поднадзорными народниками – Василием Ивановичем Кларком и его гражданской женой Эммой Александровной Алкиной.

В самом конце 1889 года Алексей Пешков решился показать свои произведения, в том числе поэму «Песнь старого дуба», В. Г. Короленко. Позднее в очерке «Время Короленко» М. Горький написал:

«…Жизнь моя шла путано и трудно… Однажды, в тяжелый день, я решил наконец показать мою поэму В. Г. Короленко. <…>

Владимир Галактионович Короленко (15 (27) июля 1853, Житомир –25 декабря 1921, Полтава) – русский писатель, журналист, общественный деятель.

Учился в житомирской и ровенской гимназиях, учениками которых были украинцы, русские, поляки, евреи. Влияние на мировоззрение Короленко оказали произведения И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Д. И. Писарева, Н. А. Добролюбова.

Поселившись в Петербурге, будущий писатель вместе со своими братьями занялся раскрашиванием атласов и корректурной работой. Учился в Петербургском технологическом институте, в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве, в Горном институте Санкт-Петербурга, но не окончил их.

В связи с подозрением в революционном движении Владимир Галактионович был в ссылках в Кронштадте, г. Глазове Вятской губернии, Перми, Сибири. В это время он пишет «Сон Макара» (1883, 1885), «Записки сибирского туриста», «С колинец» (1885), «В подследственном отделении». С нижегородской землей Владимира Галактионовича Короленко связывают одиннадцать лет жизни. Эти годы, с 1885-го по 1896-й, были необыкновенно важными в становлении личности писателя. В Нижнем Новгороде Короленко поселился вынужденно после сибирской ссылки, когда ему запретили проживание в столицах. Однако ему было разрешено заниматься журналистикой, литературным трудом. Здесь были созданы рассказы: «На затмении» (1887), «За иконой» (1887), «Птицы небесные» (1889), «Река играет» (1892), «На Волге» (1889), а также «Павловские очерки» (1890) и очерки, составившие книгу «В голодный год» (1893). Владимир Галактионович объехал всю Нижегородскую губернию, запечатлев в своих очерках жизнь народа.

Время, проведенное в Нижнем Новгороде, оказалось очень плодотворным и для писателя. Он занимался литературным творчеством, вел активную общественную деятельность: помогал в организации помощи голодающим, обрел личное счастье (женился на Авдотье Семеновне Ивановской). Именно в Нижнем он получил читательское признание.

В 1893 году Короленко пересек океан, чтобы посетить Всемирную художественно-промышленную выставку в Чикаго.

В 1900 году писатель поселился в Полтаве, где прожил до своей смерти.

В 1902 году вместе с Чеховым он отказался от звания почетного академика (был в числе первых избранных) в знак протеста против отмены избрания М. Горького в Академию наук.

Февральскую революцию 1917 года Владимир Галактионович воспринял как возможность демократического обновления России. К Октябрьскому перевороту он отнесся прохладно, а в годы Гражданской войны резко выступал против кровавого подавления крестьянских восстаний, против революционного террора (шесть писем А. В. Луначарскому, 1922).

В 1921 году, будучи тяжелобольным, Короленко отказался покинуть Россию и ехать лечиться за границу. Скончался от воспаления легких. Был похоронен на Старом кладбище в Полтаве. Но в связи с закрытием этого некрополя 29 августа 1936 года могила В. Г. Короленко была перенесена на территорию Полтавского городского сада.

В глазах современников Владимир Галактионович оставался «нравственным гением», человеком высоких моральных принципов, праведником русской литературы.

Владимир Галактионович жил на окраине города во втором этаже деревянного дома. На панели, перед крыльцом, умело работал широкой лопатой коренастый человек в меховой шапке странной формы, с наушниками, в коротком, по колени, плохо сшитом тулупчике, в тяжелых вятских валенках.

Я полез сквозь сугроб на крыльцо.

– Вам кого?

– Короленко.

– Это я».

Вошли в дом. Владимир Галактионович стал читать принесенную молодым человеком рукопись. По ходу чтения делал замечания: «Тут у Вас написано “зизгаг”, это… очевидно, описка, такого слова нет, есть – зигзаг», «иностранные слова надо употреблять только в случаях совершенной неизбежности, вообще же лучше избегать их», «Вы часто допускаете грубые слова, – должно быть потому, что они кажутся Вам сильными? Это – бывает», «Вы пишете: “Я в мир пришел, чтобы не соглашаться. Раз это так”… Раз – так, – не годится! Это – неловкий, некрасивый оборот речи».

Время шло. Наступил момент, когда пора было расставаться. Но разобранными оказались не все произведения. В. Г. Короленко попросил оставить ему рукопись на несколько дней.

«Недели через две, – читаем в очерке “Время Короленко”, – рыженький статистик Н. И. Дрягин, милый и умный принес мне рукопись и сообщил:

– Короленко думает, что слишком запугал вас. Он говорит, что у вас есть способности, но надо писать с натуры, не философствуя. Потом – у вас есть юмор, хотя и грубоватый, но – это хорошо! А о стихах он сказал – это бред!

На обороте рукописи, карандашом, острым почерком написано:

“По “Песне” трудно судить о ваших способностях, но, кажется, они у вас есть. Напишите о чем-либо пережитом вами и покажите мне. Я не ценитель стихов, ваши показались мне непонятными, хотя отдельные строки есть сильные и яркие. Вл. Кор.”.

О содержании рукописи – ни слова. Что же читал в ней этот странный человек?»

В. Г. Короленко помог Алексею Максимовичу Пешкову войти в большую литературу, стать М. Горьким. По совету Владимира Галактионовича был написан, пожалуй, лучший из ранних рассказов молодого литератора – «Челкаш». В. Г. Короленко отредактировал его и помог появлению рассказа в толстом столичном журнале «Русское богатство» (1895. № 6).

Еще в одном мемуарном очерке о писателе – «Из воспоминаний о В. Г. Короленко» – Пешков прямо сказал о той роли, которую сыграл писатель в его жизни:

«Его советы и указания всегда были кратки, просты, но это были как раз те указания, в которых я нуждался. Я много получил от Короленко добрых советов, много внимания, и если в силу разных неустранимых причин не сумел воспользоваться его помощью, – в том моя вина и печаль.

Известно, что в большую журнальную литературу я вышел при его помощи. <…> Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не сумел сказать».

В июне 1890 года в Нижнем Новгороде произошло важное для Алексея Пешкова знакомство – с обучающимся на химика студентом Московского университета Николаем Захаровичем Васильевым. В город на Волге он приехал на каникулы к своей семье, состоящей из родителей и пятерых сестер. Васильевы проживали на Мартыновской улице в стареньком домишке Громова. Около дома был сад, а в саду – беседка. В ней молодые люди летом 1890 года вели разговоры, приятно и полезно проводили время. Позднее, в рассказе «О вреде философии», М. Горький так изобразил своего нового друга:

«Среди знакомых моих появился странного вида студент в изношенной шинели, в короткой синей рубашке, которую ему приходилось часто одергивать сзади, дабы скрыть некоторый пробел в нижней части костюма. Близорукий, в очках, с маленькой раздвоенной бородкой, он носил длинные волосы “нигилиста”; удивительно густые, рыжеватого цвета, они опускались до плеч его прямыми, жесткими прядями. В лице этого человека было что-то общее с иконой Нерукотворного Спаса. Двигался он медленно, неохотно, как бы против воли; на вопросы, обращенные к нему, отвечал кратко и не то – угрюмо, не то – насмешливо. <…>

Прекрасный человек, великолепно образованный, он, как почти все талантливые русские люди, имел странности: ел ломти ржаного хлеба, посыпая их толстым слоем хинина, смачно чмокал и убеждал меня, что хинин – весьма вкусное лакомство. А главное – полезен: укрощает буйство “инстинкта рода”. Он вообще проделывал над собою какие-то небезопасные опыты: принимал бромистый калий и вслед за тем курил опиум, отчего едва не умер в судорогах; принял сильный раствор какой-то металлической соли и тоже едва не погиб. <…>

Николай постоянно читал немецкие философские книги и собирался писать сочинение на тему “Гегель и Сведенборг”. Гегелева “Феноменология духа” воспринималась им как нечто юмористическое; лежа на диване, который мы называли “Кавказским хребтом”, он хлопал книгой по животу своему, дрыгал ногами и хохотал почти до слез. <…>

О своих занятиях философией говорил:

– Это, брат, так же интересно, как семечки подсолнуха грызть, и, приблизительно, так же полезно!»

Васильев прочитал Пешкову несколько лекций по истории философии. Наибольшее внимание будущего писателя привлек немецкий философ Фридрих Ницше, еще не известный русскому читателю. Печатать его сочинения на русском языке начнут только через несколько лет. Произведения Ницше оказали заметное влияние на творчество, особенно раннее, М. Горького.

В конце лета 1890 года Пешков покидает Нижний Новгород, отправляется в Симбирскую колонию толстовцев. Придя на место, он «узнал от крестьян историю ее разрушения».

Николай Александрович Бугров (3 мая 1837 – 16 апреля 1911), крупнейший мукомольный предприниматель Поволжья, «удельный князь Нижегородский», миллионер и благотворитель, владелец внушительного имущества: ему принадлежало 38 жилых и доходных домов в Нижнем Новгороде и целая флотилия барж.

Николай Александрович происходил из старообрядческой семьи, ведущей род из удельных крестьян Семёновского уезда Нижегородской губернии.

Бугров владел Товариществом паровых механических мельниц и был предпринимателем всероссийского масштаба. Журналисты называли его хлебным королем.

С М. Горьким Николай Александрович познакомился в 1901 году, когда писатель жил в Нижнем Новгороде. Горький рассказал о своем знакомстве с купцом, его жизни, благотворительности в очерке «Бугров».

Жизнь и быт бугровского дома были чрезвычайно оригинальны. Николай Александрович строго придерживался старой веры, в каждом углу висели иконы, в комнатах стоял душный запах лампадного масла и ладана. «В комнате было пусто, – два стула, маленький базарный стол и ещё столик и стул в углу, у окна. Стены оклеены дешёвыми обоями, мутноголубого цвета, около двери в раме за стеклом – расписание рейсов пассажирских пароходов. Блестел недавно выкрашенный рыжий пол, всё вылощено, скучно чисто, от этой чистоты веяло холодом, и было в ней что-то «нежилое». Воздух густо насыщен церковным запахом ладана, лампадного масла, в нём кружится большая синяя муха и назойливо жужжит. В углу – икона Богоматери, в жемчужном окладе, на венчике – три красные камня; пред нею лампада синего стекла» (М. Горький «Бугров»). Мебель тоже была скромной, на стенах – картины религиозного содержания. Хозяин жаловал и светскую живопись – в большом зале, его приемной, висели две картины: копия «Боярыни Морозовой» В. Сурикова и «Цветы» Розы Бонер.

К труду Бугров «относится почти религиозно, с твёрдой верой в его внутреннюю силу, которая со временем свяжет всех людей в одно необоримое целое, в единую, разумную энергию, – цель её: претворить нашу грязную землю в райский сад». (М. Горький «Бугров»).

Все расчеты по своим многочисленным делам носил в голове и не нуждался в услугах бухгалтера. Авторитет его был выше губернаторского. Бывал он на приемах у губернатора, а самого всесильного министра С. Ю. Витте «похлопывал по животу».

Скончался Николай Александрович весной 1911 года в своем же доме. На похороны его собралось огромное число людей – от сильных мира сего до нищих. По некоторым подсчетам, только милостыни Николай Александрович за всю свою жизнь раздал около 10 миллионов рублей.

Вернулся Алексей в Нижний Новгород в декабре 1890 года и поселился в семье Метлиных, в доме на Полевой улице (сейчас улица Горького).

Один из Метлиных-детей, Иван, вспоминал:

«При первом же моем знакомстве с Алексеем Максимовичем с большой силой выступила оригинальность его натуры, и, что мне было особенно приятно, Алексей Максимович живо интересовался политическими вопросами.

Вспоминали мы, что еще в очень юные годы, когда Алексею Максимовичу было лет 12 (в действительности 4–8 лет. – Е. Н.), мы встречались на улице, так как он жил против нас на Канатной улице в доме своего деда. Впоследствии дом этот перешел другому лицу, и мальчика я больше не видел.

Алексею Максимовичу было 21–22 года. Был он высокого роста, с густыми русыми волосами, с живыми голубыми глазами, ходил он в синей рубахе и в сапогах. Говорил зычным голосом, за что в среде молодежи был прозван Грохалом. Помню, что, несмотря на внешнюю грубоватость, избыток оригинальной жизненной силы внушал к себе симпатию людей. Нас окружала среда революционной молодежи.

Постепенно мы подружились. Дружба наша стала настолько крепкой, что Алексею Максимовичу захотелось войти в нашу семью.

В 1890 году он поселился у нас. В семью нашу Алексей Максимович вошел как равноправный член ее. Он упорно искал работу и, наконец, ему удалось устроиться письмоводителем у адвоката Ланина. Мать моя очень полюбила Алексея Максимовича, заботилась о его костюме и всегда измышляла из чего бы сделать Алексею Максимовичу рубашку, белье или брюки, и сама его обшивала. Семья наша состояла из отца, служившего в мануфактурном магазине, матери и четверых детей.

Алексей Максимович много читал; я и мои сестры снабжали его книгами, среди которых часто попадались книги нелегального порядка».

Сестра Ивана Метлина, Александра, тоже оставила воспоминания:

«Как сейчас помню первое появление в нашем доме Алексея Максимовича Пешкова. С группой студентов, высланных за студенческие волнения из Казанского университета, пришел к нам юноша лет 19–20, высокий, сутуловатый, с ясными голубыми проникновенными глазами. По внешнему виду его можно было принять за мастерового, так как одет он был в шаровары и синюю косоворотку, подпоясанную чуть ли не бечевкой. Он сел в самый отдаленный угол комнаты и оттуда зорко смотрел на всех. Он особенно внимательно прислушивался, о чем говорили собравшиеся, сам же больше молчал и только изредка вставлял краткие замечания. <…>

Обладая пытливым умом и большой жаждой знания, Алексей Максимович читал преимущественно книги научного содержания, в частности по философии, читал он и нелегальную литературу, которой его снабжали мои братья Василий и Иван, а также я. <…>

Жизнь Алексей Максимович вел самую разнообразную.

Вдруг исчезнет дня на 3–4, никого не предупредив. Возвращается.

С тревогой в голосе мать говорит:

– А мы боялись, не избили ли тебя, Алексей.

– Шатался по подвалам, где беднота живет… попадал и в истории, не без того…

Иногда ходил Алексей Максимович на ночевку в ночлежный дом вместе с братом Василием наблюдать “бывших людей”. <…>

Из зданий, которые были построены стараниями Н. А. Бугрова, для биографии и творчества М. Горького представляет интерес в первую очередь ночлежный дом, расположенный на так называемой «Мильошке»: районе городской бедноты, босячества.

Постройка ночлежного дома на Мильошке связана с именами сразу двух Бугровых – Александра Петровича и его сына Николая Александровича.

2 мая 1880 года Александр Петрович выступил перед Городской думой со следующим заявлением: «Город Нижний Новгород, будучи расположен при слиянии двух огромных рек Русского царства, привлекает к себе массу рабочих рук как из своей, так и из других губерний, являющихся на подденный заработок… Но не всякий из этих пришлых рабочих может достать себе угол для ночлега по недостатку или дороговизне квартир, и они вынуждены обращаться для ночлежного приюта в такие вертепы вроде дома Переплетчикова на Миллионной улице, которые служат школою и рассадником разврата, воровства и всяких пороков. Пришлому рабочему-подденщику после дневных работ, а иногда и вовсе не получившему подденной работы, куда деваться на ночлег? Ему приходится идти или в тот же вертеп Переплетчикова, или ночевать где-нибудь под лодкой на берегу, или просто под открытым небом, или идти на ночной заработок, то есть на воровство и грабеж, последствием которого становится «казенная квартира», то есть тюрьма».

Александр Петрович предложил свою помощь: «Будучи близко знаком с бытом чернорабочего люда, желая придти на помощь ему, желая содействовать в заботе о общественном здравии в городе…, прошу указать свободное место, на котором я выстрою за свой счет ночлежный приют на 500 человек и предоставлю его в вечную собственность города». Бугров и указал на наиболее удобные места для размещения подобного заведения: на Нижнем базаре, в районе плашкоутного моста через Оку или в начале Зеленского съезда.

Бугровское предложение пришлось как нельзя кстати, поскольку Городская дума давно была озабочена санитарным состоянием города. Губернский архитектор Ф. Н. Фалин быстро исполнил проект трехэтажного здания, а исполнительным подрядчиком А. П. Бугров избрал своего земляка – крестьянина деревни Попово П. Г. Григорьева. Ночлежный дом отличался простым внешним обликом, практически лишенным декоративного убранства. К сожалению, Александр Петрович не дожил до окончания строительства и открытия ночлежного приюта, которое произошло в октябре 1883 года, он скончался в мае того же года. Дело продолжал его сын Николай, который хотя и передал здание в собственность города, обязался содержать его за свой счет. На стене была установлена памятная доска «Ночлежный приют А. П. Бугрова», которая исчезла со здания в советское время.

Приют действовал по специальному Уставу, утвержденному Городской думой: «Ночлежный дом учреждается, дабы дать возможность приходящим в город на подденную работу переночевать не под открытым небом. С этой целью приют открыт для всех приходящих без различия состояния, пола и возраста. Учреждается он на 450 мужчин и 45 женщин. Прием ночлежников открыт летом с 7до 9, зимой с 5 до 7 вечера. Никаких видов и паспортов с ночлежников не спрашивается. Люди в нетрезвом виде в приют не допускаются. Строжайше запрещается брать с собою вино, пиво и другие спиртные напитки. Во время нахождения в приюте не дозволяется курение, распитие спиртных напитков, игры в карты, буйство, брань, пение. За порядком наблюдают надзиратели, которые находятся в помещениях приюта безвыходно».

На стене здания крупно были выведены правила поведения: «Песен не петь. Водки не пить. Вести себя тихо!» Нарушителей выгоняли. В приюте полагалось отдыхать, спать, по специальному звонку утром ночлежники здание покидали. В помещениях производилась уборка и подготовка к очередному приему.

В 1884 году в приюте были 248 232 человека, из них 226 663 мужчины, 16 388 женщин, 2 877 подростков, 2 304 ребенка.

Для содержания ночлежного дома Николай Александрович положил в городской общественный банк 3000 рублей, в 1885 году возвел торговый корпус (Зеленский съезд, 4), доходы от которого тоже шли на содержание ночлежки.

Одним из обитателей ночлежки стал двоюродный брат М. Горького Александр Михайлов, романтик и мечтатель. Несколько раз писатель вытаскивал своего родственника из здешнего окружения, устраивал сторожем на виноградники в Крыму, но все равно Михайлов возвращался в район «Миллиошки», а в 1908 году умер от тифа. Может быть, в том числе и из-за печальной судьбы двоюродного брата, М. Горький интересовался обитателями ночлежки. Писатель рассказывал Н. А. Бугрову, что и сам ночевал в приюте, на что тот ответил: «Это мне слишком удивительно. Потому что я привык думать: из этого дома, как из омута, никуда нет путей». (А.М. Горький «Бугров»)

Рассчитанный на 500 посетителей в сутки, ночлежный приют постоянно перегружался. В 1904 году в нем переночевали 443 785 человек. Вмешался санитарный надзор и в дальнейшем пропускная способность приюта стабилизировалась в пределах 270–275 тысяч человек в год. Но невзирая на санитарные ограничения, ночлежка часто переполнялась.

Традиционно считается, что нижегородская ночлежка послужила местом действия для пьесы М. Горького «На дне».

Целыми часами Алексей Максимович любил сидеть на берегу реки и ловить удочкой рыбу в тихом созерцательном раздумье».

Максим Петрович Дмитриев (21 августа 1858 – 15 октября 1948) – нижегородский фотограф XIX–XX веков, основоположник российской публицистической фотожурналистики.

Родился в деревне Повалишино Тамбовской губернии. Свое образование начал в церковно-приходской школе. Мальчик был вынужден зарабатывать себе на жизнь простой работой – плетением корзин для продажи и пением псалмов на похоронах. Однако мать Максима пожелала, чтобы сын занялся каким-либо более достойным ремеслом. Для этого она отвезла его в Москву и устроила подмастерьем к известному московскому фотографу М. П. Настюкову. Здесь-то мальчик впервые узнал, что такое фотография.

В 1874 году юноша впервые посетил Нижний Новгород – хозяин взял его работать в свой павильон на ярмарке. Ярмарка вызывала у Дмитриева не только сугубо деловой, но и историко-этнографический интерес.

В Нижнем Новгороде встретил Максим Дмитриев человека, сыгравшего решающую роль в его дальнейшем творчестве – нижегородского фотографа-художника Андрея Осиповича Карелина.

В 1877 году Максим был принят ретушером в солидное ателье Д. Лейбовского, который прежде работал у Карелина, довольно основательно освоил художественную манеру и отточенную фотографическую технику этого выдающегося мастера. У Д. Лейбовского Дмитриев проработал около двух лет, пока в 1879 году не получил приглашение от Карелина.

Работа в качестве помощника А. О. Карелина дала Максиму Петровичу не только практические и художественные навыки для самостоятельного «дела», но и необходимые для этого денежные средства.

В 1892 г. на выставке фотографии в Париже, весьма представительной как по составу участников, так и по числу представленных работ, М. П. Дмитриев награжден золотой медалью.

В это же время (1891–1892 гг.) он работает над альбомом «Неурожайный год». Этот цикл составил целый этап в его творчестве и снискал поддержку и уважение общественности.

В 1894 году Максим Петрович начал работать над «Волжской коллекцией»: он снял всю Волгу от истока до устья. Работа продолжалась десять лет. Дмитриев запечатлел практически все наиболее интересные места Поволжья – от Рыбинска до Астрахани.

Глубокий интерес М. П. Дмитриева к отечественной истории и этнографии сформировался благодаря его участию в деятельности Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК).

Кроме фотографии Максим Петрович Дмитриев занимался ещё и общественной деятельностью. Он был гласным Городской думы, присяжным заседателем при Нижегородском окружном суде, председателем нижегородского фотографического кружка.

В 1899 году Дмитриев был избран в действительные члены Русского географического общества.

Дмитриев был известен и как портретист. Сохранились великолепные портреты В. Короленко, Ф. Шаляпина, Л. Андреева, И. Левитана, К. Маковского, В. Гиляровского и многих других. Дмитриев создал целую галерею портретов писателя Максима Горького и членов его семьи: жены Екатерины Павловны и детей – Максима и Катюши.

Могила М. П. Дмитриева находится на Бугровском кладбище, недалеко от могилы его учителя Андрея Осиповича Карелина.

С 1886 года до самой своей смерти проживал в Нижнем Новгороде Максим Петрович Дмитриев (1858–1948) – фотограф, один из основоположников русской фотографической школы. Он владел фотоателье и мастерской по печатанию фототипных изданий. Его работы в 1892 году были удостоены золотой медали на Парижской всемирной фотографической выставке и в 1895 году – почетного диплома на Всемирной фотографической выставке в Амстердаме. Когда будущий писатель познакомился с М. П. Дмитриевым, точно сказать нельзя, во всяком случае, не позднее начала 1891 года. К этому времени относится первая (из сохранившихся) фотография Алексея Пешкова, сделанная М. П. Дмитриевым. Всего же сохранилось около 100 портретов (включая групповые) Алексея Пешкова работы М. П. Дмитриева. Известна их переписка, небольшая (8 писем писателя и 4 письма фотографа). О характере их отношений красноречиво говорит первое из сохранившихся писем писателя, посланное из Васильсурска летом 1899 года:

«Добрейший Максим Петрович.

Будьте так любезны пришлите заказанные мною карточки в Васильсурск. Буду очень благодарен.

Хорошо здесь!

Какие дивные окрестности, какие виды! Всё это – как и я – ждет Вас с аппаратом! Загляните в обитель мою. Она помещена на самом высоком пункте города.

Поклон и привет Анне Филипповне (жена М. П. Дмитриева. – Е. Н.)».

29 апреля 1891 года Алексей Пешков покинул Нижний Новгород. Позднее в рассказе «О первой любви» М. Горький написал: «…Я ушел из города и почти два года шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошел Поволжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных впечатлений, приключений».

За время «шатанья» по России бродяга Алексей Пешков стал писателем М. Горьким. За такой подписью появился в печати, в тифлисской газете «Кавказ» 12 сентября 1892 года, первый рассказ А. М. Пешкова – «Макар Чудра». В это же время в Тифлисе Алексей повстречал женщину, с которой познакомился в Нижнем Новгороде в июне 1889 года и которую тогда же полюбил, – О. Ю. Каменскую. Они договорились встретиться в городе на Волге и начать там совместную жизнь.

В Нижний Новгород Алексей Пешков вернулся 6 октября 1892 года. Поселился в доме Андреева на Жуковской улице (сейчас улица Минина). Работать опять стал у присяжного поверенного А. И. Ланина. Через два месяца, 4 декабря, в Нижний Новгород приехала О. Ю. Каменская со своей девятилетней дочерью и стала жить с Пешковым.

Ольга Юльевна Каменская (урожденная Гюнтер; 1859–1939) вызвала в Алексее Пешкове первое сильное чувство. Жизнь с нею и с ее дочерью Ольгой (дома ее звали Лелей) продолжалась до 1895 года. Свои переживания, вызванные этой женщиной, писатель выразил в рассказе «О первой любви», где написал: «Я любил эту женщину до бреда, до безумия… Может быть, я любил ее всего больше за то, чего не понимал в ней, но я любил ее со всей силой и страстью юности. Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть, – она уже физически сжигала и обессиливала меня». Ольга Юльевна подобных чувств к Алексею Максимовичу не испытывала. После того как ее муж Фома Фомич Каменский заболел душевной болезнью, она сошлась с Болеславом Петровичем Корсаком. Они жили сначала в России, потом за границей. Но их совместная жизнь не заладилась. Женщина с дочерью вернулась на родину, стала жить с Пешковым, но про Корсака не забыла. Как только в мае 1893 года получила от его матери письмо с сообщением, что Болеслав Петрович арестован на границе и помещен в Петропавловскую крепость, отправилась в столицу. В своих воспоминаниях написала:

«Я видела, что Алексей Максимович недоволен моим решением и что он даже им возмущен. <…>

В Петербурге я получала от Алексея Максимовича то злые, то полные любви письма.

В ответных письмах к нему из Петербурга и я была не на высоте положения и, по всей вероятности, сделала ряд ошибок, не разобравшись хорошенько в его самочувствии».

Корсака из крепости выпустили. Ольга Юльевна подумывала вместе с ним поехать в Тифлис, но всё же вернулась в Нижний Новгород, в воспоминаниях написала:

«Через несколько дней по моем возвращении приехал Корсак, провел у нас сутки и уехал в Тифлис.

И снова мы зажили с Алексеем Максимовичем тепло, дружно и сердечно. <…>

Приискали мы себе квартирку в три комнаты с кухней. Дом стоял в саду, изолированный от уличного шума, что было большим плюсом для нас. Одна комната, побольше, была столовой и гостиной, и мой мольберт стоял тут же. Вторая – средняя комната – была моей спальней вместе с Лелей, а третья, маленькая, принадлежала Алексею Максимовичу». Трехкомнатная квартира находилась на Полевой улице в доме священника Н. П. Прилежаева. Сюда Пешков и Каменская с дочерью переехали 9 декабря 1893 года. Прожили они здесь до отъезда Пешкова в Самару.

Летом 1894 года Пешков познакомился с высланной в Нижний Новгород Екатериной Дмитриевной Кусковой. Она вспоминала:

«Помещение в городе трудно было найти. Поэтому ссыльные устраивали коллективные общежития. И полиция этому не препятствовала! Я попала в одно из таких общежитий на Вознесенской улице, недалеко от знаменитого (по красоте) нижегородского “вала”, или “откоса” – при впадении Оки в Волгу, – где чудесно пели архиерейские соловьи, но где столь же чудесно происходили по ночам наши “дискуссионные собрания”. Происходили они и в нашем общежитии. Решали – страстно! – судьбы России. Однажды на валу ко мне подошел высокий человек и с такой милой, застенчивой улыбкой, с говором на “о” и не представляясь сказал:

– Послушайте… Я слышал у вас собрания… Можно мне прийти?

– Простите, а кто вы такой?

– Не всё ли вам равно? Ну, Пешков я. Что из этого?

– Конечно, ничего, – засмеялась я. – Но хорошо все-таки, что вы себя назвали: я о вас уже много слышала.

С тех пор будущий Горький стал часто бывать на наших собраниях, а потом и лично у меня. Помню хорошо, что на этих собраниях он никогда не выступал. Садился в угол и слушал внимательно, а потом – при встречах – давал свои комментарии, всегда остроумные и неожиданные. Мещанишек он ненавидел какой-то звериной ненавистью. <…>

О наших собраниях он отзывался так:

– Ну, и скучища же, доложу я вам, у вас… Пролетариат, лумпен-пролетариат2, крестьянство… А… человек-то где? Человека у вас нет, – всё набор слов… Кто кого перещеголяет… <…>

Вал, откос он любил какой-то страстной любовью; мог сидеть всю ночь. Там, на валу, познакомился он с В. Г. Короленко, который оказал на его писательскую работу большое влияние. А на нас сердился:

– Да бросьте вы Маркса сосать! Слушайте соловьев. Много больше душе говорят… А вон и “лумпены” ваши на барках…

Да, мы все его любили. В мою комнату приносил он “Макара Чудру”3. Я поражалась его безграмотной орфографии и правила рукопись.

– Ох, уже эти ваши яти и еры… К чему они? Только фабулу засоряют. Читайте и смотрите – ять или е. А о содержании ни полслова…

Хорошо мы жили в этой странной ссылке».

Пешкову эти отношения хорошо запомнились, он ими дорожил. В последнем письме к Е. Д. Кусковой, от 22 января 1929 года, сказал: «Вы, уважаемая Екатерина Дмитриевна, упрекаете меня в грубости отношения моего к эмиграции и одностороннем освещении мною русской действительности. Искренно говорю: никому, кроме Вас, я на эти упреки отвечать не стал бы, да и Вам отвечаю не потому, что хочу оправдываться, а потому, что у меня к Вам есть определенное отношение, началом коего служит моя первая встреча с Вами летом 93 года в Нижнем, когда Вы, больная, жили в Вознесенском переулке».

При содействии В. Г. Короленко молодой литератор сначала стал автором «Самарской газеты» (в ней в октябре 1894 года был напечатан очерк М. Горького «Два босяка»), а затем, в декабре, получил приглашение занять место постоянного сотрудника-фельетониста, составителя обзоров и беллетриста. Пешков приглашение принял и 20 февраля 1895 года выехал в Самару без Каменской. Написал ей в конце февраля:

«Мы уже достаточно много задали трепок друг другу – кончим!

Я не буду отвечать на твое письмо – это бесполезно, это не поведет ни к чему. Я, – говорю по совести, – не виню тебя ни в чем и ни в чем не оправдываю себя, я только убежден, что из дальнейших отношений у нас не выйдет ничего. Т. е. может выйти много худого.

Кончим. Будет».

В Самаре Алексей Пешков стал профессиональным литератором. Газета регулярно печатала его очерки, рассказы, фельетоны. Здесь молодой человек встретил девушку, которая стала его законной супругой, – Екатерину Павловну Волжину. Она работала корректором в «Самарской газете». Венчание состоялось в Самаре 30 августа 1896 года. Ранее, весной, Пешков поссорился с редактором «Самарской газеты» А. А. Дробыш-Дробышевским, после чего перешел на работу в «Нижегородский листок», также стал корреспондентом «Одесских новостей».

Анна Николаевна Шмидт (1851–1905) родилась в Нижнем Новгороде, в семье юриста, дворянина.

Несмотря на то что Анна училась только у домашних учителей, она сумела в 1873 году сдать экзамен, чтобы стать преподавателем французского языка в женской Мариинской гимназии. Отец ее служил в Польше, откуда по суду был сослан в Астрахань; там Шмидт начала журналистскую деятельность в местной газете. Там же Анна начала подрабатывать уроками и переводами, а по возвращении в Нижний Новгород в 1894 году стала постоянным сотрудником вначале «Волгаря», а затем «Нижегородского листка», где и проработала до своей кончины. Шмидт делала репортажи, отчеты о земских собраниях, вела театральную хронику, писала рецензии о концертах, оперных и драматических спектаклях, статьи-отчеты обо всех театральных гастролях.

М. Горький, который познакомился с ней в редакции «Нижегородского листка», где они оба сотрудничали, писал, что у нее был подлинный репортерский дар проникать повсюду – она умудрялась даже прятаться в шкафах, чтобы присутствовать на закрытых заседаниях земства. С 1900 г. увлеклась теологической философией Владимира Соловьева, переписывалась с ним (26 писем, 7 ответных). Анна Шмидт написала ряд мистических сочинений. Не имея достаточного образования, из личного мистического откровения, подобно авторам-визионерам, она построила свою гностическую систему. Её сочинения получили высокую оценку русского философа Сергия Булгакова.

Скромная провинциалка вызвала любопытство среди людей, близких к знаменитостям Серебряного века, своей историей «мистической любви», связавшей ее с русским религиозным философом и поэтом Владимиром Соловьевым.

Переписывался с Анной Шмидт и Александр Блок.

Скончалась она 18 августа 1905 года в Москве. Похоронена на Петропавловском кладбище Нижнего Новгорода (могила не сохранилась).

В Нижний Новгород Пешков приехал 15 мая 1896 года. На следующий день написал невесте: «Вчера приехал и уже вчера ездил осматривать Выставку – хаос полнейший, откроется 26-го. Сегодня посылаю первый фельетон в “Новости”. С Ашешовым (редактором “Нижегородского листка”. – Е. Н.) встретился холодно – Дробыш написал ему письмо в 25 поч<товых> листиков и в этом письме оклеветал меня. Я даже не читал письма – пускай. Буду у них – у Ашеш<ова> – работать, упорно приглашают. Давыдов (журналист, сотрудник “Самарской газеты”. – Е. Н.) скучает по той же причине, что и я, но он счастливее меня – к нему “она” приедет 27-го. <…> Квартиры пока еще не нашел и живу с Д<митрием> Я<ковлевичем> (Давыдовым. – Е. Н.). Наверное так с ним и устроюсь, ибо искать квартиру некогда и бесполезно – нет квартир». Д. Я. Давыдов жил в доме № 5 в Холодном переулке.

XVI Всероссийская промышленная и художественная выставка

Редакция газеты «Нижегородский листок», в которой Алексей Максимович проработал несколько лет, находилась в трехэтажном доходном доме из красного кирпича, принадлежавшем мещанину Ф. Е. Приспешникову и расположенном на пересечении Грузинской улицы с Большой Покровской.

Во время работы на выставке происходили всевозможные знакомства. 27 мая Пешков сообщил невесте: «Вообще – печать здесь в чести. Это не Самара. Для нас устроено на выставке специальное бюро, где мы можем работать, нас приглашают на всевозможные обеды, собрания, заседания. Это всё утомительно и скучно. Министров сюда приехало – куча!.. Познакомился с разными “особами” – с Григоровичем, Каразиным, Верещагиным. Вчера был у губернатора, который сделал мне выговор за резкость тона. Он – премилый, вежливый и очень разговорчивый; беседовали мы часа полтора, и он обещал мне давать всевозможные указания и справки».

Здание банка на Б. Покровской улице. За ним – редакция газеты «Нижегородский листок»

22 августа 1896 года Пешков выехал в Самару для венчания, вернулся в Нижний Новгород вместе с супругой 2 сентября. Молодые поселились в доме купчихи А. Ф. Гузеевой в Вознесенском переулке (сейчас Нижегородская улица). Е. П. Пешкова вспоминала: «Приехав в Нижний, мы сняли квартиру за 11 рублей в месяц, сначала две комнаты, а потом уже третью, в этом же доме <…> Мы привезли из Самары домработницу моей матери».

11 января 1897 года супруги Пешковы из Нижнего Новгорода уехали в Крым. Побывав в Севастополе, Херсонесе и Ялте, в феврале они прибыли в Алупку и поселились в пансионе Е. И. Токмаковой. Здесь Алексей Максимович познакомился с доктором А. Н. Алексиным. 8 мая Пешковы выехали в Кременчуг, откуда 10-го числа направились в Мануйловку, где остановились у своей знакомой по Алупке А. А. Орловской. Здесь у Пешковых 27 июля родился первенец – сын Максим. Из Мануйловки выехали 23 октября. Побывав в Москве и Торжке, 29 октября приехали в село Каменное, где тогда жила семья Н. З. Васильева, остановились у них.

Памятник М. Горького на набережной Федоровского. Скульптор И. П. Шмагун

В январе 1898 года Пешковы выехали из Каменного, побывав в Твери и Москве, 20-го числа вернулись в Нижний Новгород, остановились у А. Е. Богдановича, родственника Екатерины Павловны. Через неделю, 27 января, сняли квартиру в доме К. П. Карташёва в Тихом переулке. Через полтора месяца, 16 марта, перебрались на новое место жительства – на Ильинскую улицу.

В апреле 1898 года произошло важное для Пешкова событие – столичное издательство С. П. Дороватовского и А. П. Чарушникова выпустило в свет два тома «Очерков и рассказов» М. Горького. После этого писатель стал не только всероссийски, но и всемирно известным.

В ночь с 6 на 7 мая 1898 года А. М. Пешкова арестовали в связи с делом проживавшего в Тифлисе революционера Ф. Е. Афанасьева, у которого нашли фотографию писателя с надписью: «Дорогому Феде Афанасьеву на память о Максимыче». Сразу после ареста Пешкова отправили в Тифлис, где заключили в тюрьму, в Метехский замок. Через три недели, 28 мая, выпустили на свободу, поскольку полиция пришла к выводу, что «к установлению виновности его в причастности к социал-демократической пропаганде не имеется достаточных оснований».

31 июля Пешков вернулся в Нижний Новгород, сначала остановился в почтовой гостинице, находящейся в Чернопрудном переулке. 2 августа из гостиницы переехал в дом Пименова на Гребешке. Через неделю, 11 августа, поселился в доме П. А. Ржонсницкой на Новой улице. Через полтора месяца, в конце сентября, еще раз поменял место жительства – перебрался в дом Каменева на Ново-никольской улице. 4 ноября 1898 года Пешковы переехали на новую квартиру – в дом Н. Х. Курепина на Полевой (сейчас улица Горького, дом № 82).

14 марта 1899 года писатель выехал в Ялту, к А. П. Чехову, побывав также в Севастополе и Москве, 19 апреля вернулся в Нижний Новгород, в тот же дом Н. Х. Курепина на Полевой улице.

Лето (с 28 июня до середины августа) Пешков провел в Васильсурске, на даче В. А. Кильчевского. С 29 сентября по 22 октября находился в Петербурге. 25 октября возвратился в Нижний Новгород. На следующий день в связи с болезнью своей близкой знакомой М. С. Позерн выехал в Самару. 3 ноября из Самары уехал в Москву. 6 ноября вернулся в Нижний Новгород. 2 декабря Пешков из Нижнего Новгорода уехал в Смоленск, побывав также в Москве, 8 декабря вернулся в Нижний Новгород.

Дом Н. Х. Курепина

12 января 1900 года писатель из Нижнего Новгорода уехал в Москву, вернулся в Нижний Новгород 16 января.

10 марта 1900 года из Нижнего Новгорода (из дома Н. Х. Курепина) Пешков выехал в Ялту. Из Крыма выехал в Полтавскую губернию и 19 июня приехал в Мануйловку. Из нее выехал 30 августа и 7 сентября вернулся в Нижний Новгород, поселился в доме В. М. Лемке на Канатной улице (сейчас улица Короленко, дом № 11). 23 сентября 1900 года Алексей Пешков из Нижнего Новгорода выехал в Москву, где произошло его знакомство с Фёдором Шаляпиным.

Глава 2

Фёдор Шаляпин и Нижний Новгород

Как складывались отношения с Нижним Новгородом у другого нашего героя – Фёдора Ивановича Шаляпина? Он, как и Алёша Пешков, тоже родился на берегу Волги, но в другом городе – в Казани, 1 февраля 1873 года, в Суконной слободе, на Рыбнорядской улице, в маленьком флигеле дома Лисицына в семье выходца из крестьян деревни Сырцово Вятской губернии и уезда, впоследствии канцелярского служащего Казанской земской управы.

Впервые побывать в Нижнем Новгороде Фёдор мог в 1890 году. В автобиографии «Страницы из моей жизни» Шаляпин рассказал:

«Был в Астрахани (где в это время жила семья Шаляпиных. – Е. Н.) увеселительный сад “Аркадия”. Я пошел туда и спросил у кого-то, не возьмут ли меня в хор? Мне указали человека небольшого роста, бритого, в чесучовом пиджаке:

– Это антрепренер Черкасов.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Семнадцать, – сказал я, прибавив год.

Он поглядел на меня, подумал и объявил:

– Вот что: если ты хочешь петь, приходи и пой. Тебе будут давать костюм. Но платить я ничего не буду, дела идут плохо, денег у меня нет. <…>

Вечером, одетый в костюм солдата или пейзана, я жил в Испании. Было жарко, горели огни, люди в ярких костюмах танцевали, пели. Я тоже пел и танцевал, хотя в животе у меня противно посасывало. Все-таки я чувствовал себя хорошо, легко, радостно.

Но когда я пришел домой и, показав отцу партитуру, похвастался, что буду служить в театре, отец взбесился, затопал ногами, дал мне пяток увесистых подзатыльников и разорвал партитуру в клочья. <…>

Что мне было делать? Как вернуться в театр без партитуры? Я не пошел в театр и, разозлившись на отца, решил уехать в Нижний на ярмарку».

Но до Нижнего Новгорода Фёдор не добрался. Помешали обстоятельства. На пароходе доплыл до Казани. О том, что там произошло, рассказал в автобиографии «Страницы из моей жизни»:

«Я обрадовался, увидав родной город, хоть и неласков он был ко мне. Снова почувствовал я густой запах нефти, запах, который я почему-то не замечал в пути нигде, кроме Астрахани. <…>

Оставив свой “багаж” на пароходе у какого-то конторщика, рано утром я отправился в город к товарищу, который в свое время снабжал меня книгами из библиотеки Дворянского собрания, любил декламировать стихи и даже сам писал их, впрочем, довольно плохо.

Товарищ встретил меня радостно. Вечером мы с ним нашли еще двух приятелей, затем отправились в трактир, играли на бильярде, и тут я впервые напился пьян по случаю “радостной встречи с друзьями!” Далее, вывалившись на улицу, мы вступили в бой с ночным сторожем. Он был разбит нами наголову. Но к нему на помощь явились подобные же, одолели нас, взяли в плен и отправили в часть. Я был моложе моих друзей, но оказался больше буяном, чем они, говорил приставу дерзости, ругался и вообще держал себя отвратительно, как только мог. Это принесло свой результат: вместо того чтобы составить протокол и запереть нас в “каталажку” до вытрезвления, пристав позвал двух пожарных солдат, они усердно намяли нам бока и вытурили на улицу. Не могу сказать, что я вспоминаю деяния эти с удовольствием, а не вспомнить их – “совесть не позволяет”. Ночевать я пошел к товарищу. Он просил свою мать, богомольную женщину, которая ходила ежедневно в 5 часов утра к заутрене, разбудить меня. Мой пароход уходил в 7 часов утра.

Конечно, я проспал, хотя добрая женщина и будила меня. Пароход ушел, а с ним и мои вещи: любимый Беранже, трио “Христос воскресе”, сочиненное мною и написанное лиловыми чернилами, – всё драгоценное, что я имел.

Я остался в Казани у товарища».

Здесь надо сделать отступление для того, чтобы рассказать о том, как родилась только что процитированная автобиография Ф. И. Шаляпина «Страницы из моей жизни». Мысль о ней возникла в 1909 году. 29–30 октября Горький с Капри написал Шаляпину:

«Милый Федя –

Константин Петрович (Пятницкий. – Е. Н.) – он здесь – сообщил мне, что ты хочешь написать и издать свою автобиографию, – меня это сообщение очень взволновало и встревожило! Спешу наскоро сказать тебе, дружище, следующее:

ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое, т. е. интересное не только для нас, русских, но и вообще для всего культурного – особенно же артистического – мира! Понятно это тебе?

Дело это требует отношения глубокого, его нельзя строить “через пень – колода”.

Я тебя убедительно прошу – и ты должен верить мне! – не говорить о твоей затее никому, пока не поговоришь со мной.

Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, не способного понять всю огромную – национальную – важность твоей жизни, жизни символической, жизни, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны под гнетом ее татарского барства. Гляди, Фёдор, не брось своей души в руки торгашей словом.

Ты можешь поверить мне – я не свои выгоды преследую, остерегая тебя от возможной – по доброте твоей и безалаберности – ошибки.

Я предлагаю тебе вот что: или приезжай сюда на месяц – полтора, и я сам напишу твою жизнь, под твою диктовку, или – зови меня куда-нибудь за границу – я приеду к тебе, и мы будем работать над твоей автобиографией часа по 3–4 в день.

Разумеется – я ничем не стесню тебя, а только укажу, что надо выдвинуть вперед, что оставить в тени. Хочешь – дам язык, не хочешь – изменяй его по-своему».

Друзья договорились о совместной работе над автобиографией, но осуществить задуманное смогли лишь летом 1916 года. 9 июня Алексей Максимович из Петрограда написал Е. П. Пешковой и сыну:

«Выезжаю 10 или 11-го, нет еще билета, и потому не знаю точно, когда еду. А еду с барышней-стенографисткой, и барышня – рыжая. Не вполне, а приблизительно. Кроме барышни – машина (пишущая. – Е. Н.).

Сколько времени пробуду в Форосе – не знаю, сие зависит от Фёдора. Если он не станет лениться – в месяц кончим».

Рыжая стенографистка – Евдокия Петровна Струкова (в замужестве Сильверсван).

15 июня писатель сообщил М. Ф. Андреевой: «Доехал благополучно. Попал не в тот поезд, – мне следовало ехать с восьмичасовым, экспресс, он приходит к месту на 9 ч. раньше. Фёдор явится 19-го, он в Ессентуках».

Шаляпин около 24 мая из Москвы приехал в Нижний Новгород и в тот же день на пароходе «Гончаров» отправился в путешествие вниз по Волге. 26 мая написал дочери Ирине в Ялту:

«Милая моя ненаглядная Иринушка! Я и сам очень огорчен, что так долго не пришлось тебе писать ни одной строчки, но, видишь ли, почему это случилось: я всё время думал – сейчас же, как кончу сезон, то есть 17 мая, выеду к тебе в Ялту. Однако обстоятельства сложились иначе: Максим Горький неожиданно захворал закупоркой вены на ноге. Эта болезнь очень мучительная и довольно продолжительная, а так как мне нужно было ехать обязательно с ним, чтобы работать вместе, то я и остался, так сказать – на мели. Ехать без него с тем, чтобы его дожидаться две с половиной недели в Крыму, ничего не делая, я не хотел, ибо потерял бы зря очень много времени, так как мне всё равно надо ехать в Ессентуки; потому я решил лучше сейчас же отправиться в это лечебное место, с тем, чтобы не теряя зря времени, как можно скорее освободиться от лечения, маму же с малышами отправить в Ялту. <…>

Несмотря на то, что мы с Горьким будем жить где-нибудь уединенно, чтобы нам никто не мешал работать, я часто буду приезжать в Ялту или туда, где вы все будете. (Мы с Горьким будем жить инкогнито, где-нибудь в захолустье.) <…>

Сейчас я, как и в прошлом году, избрал длинный путь на Кавказ по Волге. Люблю эту русскую громаду очень, и сейчас, особенно после тяжелого сезона, отдыхаю с великой радостью, восхищаясь красотой берегов, движением судов и чудной погодой».

В конце мая Шаляпин приехал в Ессентуки, где лечился до 17 июня. 19 июня он прибыл в Форос и поселился вместе с Пешковым в имении Г. К. Ушкова (его жена была родственницей жены Ф. И. Шаляпина) в Форосе. Началась работа над автобиографией. Шаляпин диктовал. Е. П. Струкова записывала. Пешков правил расшифрованный текст. Так продолжалось изо дня в день. О ходе работы Алексей Максимович 30 июня сообщил И. П. Ладыжникову:

«Я веду себя превосходно, ем яйца и всё, что дают, а дают – ужасно много! День начинается в 7 ч., встаю, иду гулять; в это время горничная убирает мою комнату. В 8 – пью кофе, ем масло, 4 яйца. В 9 является Фёдор и Ев<докия> Петр<овна>, занимаемся до 12, приблизительно. Могли бы и больше, но Е. П. не успевает расшифровывать стенограмму. Дело идет довольно гладко, но – не так быстро, как я ожидал. Есть моменты, о которых неудобно говорить при барышне, и тут уж должен брать перо в руки я сам. Править приходится много.

В час – завтрак, очень обильный. До 4-х все по своим комнатам, а Фёдор – всюду и везде. Он ходит в купальном костюме, уже обгорел на солнце, кричит, смеется, настроен хорошо. В 4 – чай, ем яйца и до семи занимаюсь Фёдоровым материалом, а в 7 – обед, тоже чрезвычайно обильный. Спать ложимся в 10. Вот и весь день».

Данное дочери обещание – приезжать в Ялту – Фёдор Иванович выполнил. 6 июля написал своему другу юристу М. Ф. Волькенштейну:

«Дорогой Миша!

Давно я не писал тебе – и некогда было, да и ленился. <…>

Здесь очаровательно хорошо, чудесный парк, кругом живописные горы и загадочное, по военному времени, море; всё ждем сражений, но у Фороса всё спокойно. Работаю ежедневно несколько часов, и, кажется, работа продвигается вперед…

Ездил в Ялту, так скучно, народу мало и жарко, и не без вони. В Суук-Су недурно. Детишки и Иола Игнатьевна здоровы.

Были у них с Алексеем Максимовичем. Заходили в парк Гурзуфа».

О том, как продвинулась работа над автобиографией Шаляпина и когда предполагается ее окончание, Пешков написал И. П. Ладыжникову 16 июля:

«Работа – расползается и в ширь, и в глубь, очень боюсь, что мы ее не кончим. Напечатано 500 стр., а дошли только еще до первой поездки в Италию (февраль – март 1901 года. – Е. Н.)! Я очень тороплюсь, но – существует техническое затруднение: барышня может стенографировать не более двух часов, а всё остальное время дня, до вечера, у нее уходит на расшифровку. Править я, конечно, не успеваю. Фёдор иногда рассказывает чрезвычайно вяло, и тускло, и многословно. Но иногда – удивительно! Главная работа над рукописью будет в Питере, это для меня ясно. Когда кончим? Все-таки, надеюсь, – к 20, 22-му.

Я чувствую себя хорошо, нога не болит. Не купаюсь, не жарюсь на солнце. Вожу Ф. в море, версты за две, за три, там он прыгает в воду и моржом плывет к берегу. Гуляю – мало, некогда».

К концу июля работа в Форосе была закончена. Обработку текста автобиографии Шаляпина Пешков завершил в декабре. Весь 1917 год за подписью Ф. И. Шаляпина «Автобиография. Страницы из моей жизни» печаталась в журнале «Летопись» (№№ 1–12). В 1917 году «Летопись» закрылась. На ее страницах успела появиться только половина рукописи. Полностью автобиография впервые была напечатана в Нью-Йорке в 1926 году на английском языке: Shaliapin F. Pages From My Life. Translated by H. M. Buck. Revised, enlarged and edited by K. Wright. Harper. New York, 1926 (Шаляпин Ф. Страницы из моей жизни. Перевод Г. М. Бак. Переработано, расширено и отредактировано К. Врайт. Хапнер. Нью-Йорк, 1926). На русском языке автобиография полностью впервые была опубликована в первом издании книги «Фёдор Иванович Шаляпин» (Т. 1. М.: Искусство, 1957. С. 31–230).

Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода с Ярмарки

Впервые Нижний Новгород Фёдор Шаляпин увидел в 1896 году. К этому времени он уже стал профессиональным оперным певцом. 1 февраля 1895 года Шаляпин подписал трехлетний контракт с Дирекцией императорских театров и начал выступать на сцене Мариинского театра в Петербурге. В самом начале мая 1896 года певец получил приглашение в антрепризу К. С. Винтер на лето, когда в Мариинском театре представлений не было, для выступления на Нижегородской ярмарке (в этом году в городе также была организована Всероссийская промышленная и художественная выставка). Клавдия Спиридоновна была официальным антрепренером Русской частной оперы, основанной промышленником Саввой Ивановичем Мамонтовым.

Около 5 мая Фёдор Иванович приехал в Нижний Новгород. Увиденное произвело на него сильное впечатление. Позднее в автобиографии «Страницы из моей жизни» он рассказал:

«Я еще никогда не бывал на Волге выше Казани. Нижний сразу очаровал меня своей оригинальной красотой, стенами и башнями кремля, широтою водного пространства и лугов. В душе снова воскресло счастливое и радостное настроение, как это всегда бывает со мною на Волге.

Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода с реки

Снял я себе комнатку у какой-то старухи на Ковалихе и сейчас же отправился смотреть театр, только что отстроенный, новенький и чистый. Начались репетиции. Я познакомился с артистами, и между нами сразу же установились хорошие товарищеские отношения. В частных операх отношения артистов всегда проще, искреннее, чем в казенной. Среди артистов был Круглов, которому я поклонялся, посещая мальчишкой казанский театр.

Вскоре я узнал, что опера принадлежит не г-же Винтер, а Савве Ивановичу Мамонтову, который стоит за нею. О Мамонтове я слышал очень много интересного еще в Тифлисе от дирижера Труффи, я знал, что это один из крупнейших меценатов Москвы, натура глубоко артистическая».

Здесь, на берегу Волги, Шаляпин еще раз встретился (знакомство произошло в Петербурге) и подружился с художником Константином Коровиным. Константин Алексеевич вспоминал:

Константин Алексеевич Коровин (23 ноября (5 декабря) 1861, Москва – 11 сентября 1939, Париж) – русский живописец и театральный художник, импрессионист.

Родился в 1861 году в Москве в доме своего деда Михаила Коровина – купца первой гильдии, владельца ямского извоза. Детство будущий художник провел в подмосковной деревне Большие Мытищи, куда семья переехала после смерти деда. В деревне мальчику нравилось, там он впервые стал замечать красоту природы. Воспитанием детей занималась мать. Она много рисовала акварелью и играла на арфе.

В 14 лет Константин Коровин поступил на архитектурное отделение в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Однако вскоре он перевелся на живописное отделение – в пейзажный класс Алексея Саврасова. Однако Саврасов в то время болел. Студенты его любили, но из училища он был в итоге уволен. Очень расстроенный расставанием с учителем, Коровин решил продолжить обучение в Петербургской академии художеств. Но преподавание там показалось Константину Алексеевичу после училища совершенно мертвым, оторванным от реальности. Через несколько месяцев Коровин вернулся в Москву и обнаружил, что в училище живописи, ваяния и зодчества новый преподаватель – Василий Поленов. Он оказал большое влияние на Коровина, стал его любимым учителем, да и в атмосферу училища внес свежую волну. Поленов же познакомил ученика с Саввой Мамонтовым, и вскоре Коровин стал активным участником Абрамцевского кружка, собравшего лучших художников, писателей, музыкантов того времени. Здесь он попробовал себя как театральный декоратор: оформил домашний спектакль «Снегурочка» по пьесе Александра Островского, работал над декорациями для опер «Аида», «Лакме», «Кармен».

В Частной опере Мамонтова Константин Алексеевич впервые выступил как театральный художник. Созданием декораций он занимался в течение всей жизни. В царской России Коровин был главным декоратором императорских театров: петербургских Александринки и Мариинского, Большого и Малого – в Москве.

В 1892 году Коровин уехал во Францию, где провел почти год: изучал современное французское искусство. Вернувшись в Россию, он вместе с Валентином Серовым отправился в путешествие на Север. Художники побывали в Мурманске, Архангельске, на побережьях Северной Двины и на Новой Земле, посетили Швецию и Норвегию.

В 1896 году Константин Алексеевич оформил павильон «Крайний Север», построенный по его проекту на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде.

Для Всемирной выставки в Париже в 1900 году Коровин оформил Кустарный отдел Русского павильона: с помощью живописца Николая Клодта он создал 30 панно с изображениями Сибири, Средней Азии и Крайнего Севера. Константин Алексеевич был удостоен двух золотых и семи серебряных медалей выставки и ордена Почетного легиона.

В Париже Коровин увлёкся символизмом и, вернувшись в Россию, общался с поэтом Константином Бальмонтом.

С 1901 года Константин Алексеевич преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества.

В 1902 году художник купил у Саввы Мамонтова участок земли и построил дом в деревне Охотино (Переславский район Ярославской области).

Во время Первой мировой войны Константин Коровин работал консультантом по маскировке в штабе русской армии.

После Октябрьской революции Константин Алексеевич активно занимался вопросами сохранения памятников искусства. С 1918 года художник жил в имении Островно Вышневолоцкого уезда Тверской губернии, преподавал в свободных государственных художественных мастерских на даче «Чайка».

Наряду с даром живописца, Константин Алексеевич обладал и незаурядным литературным талантом. Когда ухудшение зрения вынудило его полностью отказаться от изобразительного искусства, художник писал рассказы.

В конце 1922 года Коровин получил разрешение, чтобы уехать за границу – для лечения и проведения персональной выставки. Однако назад он не вернулся. Вначале мешали материальные проблемы, потом тяжело заболела жена. Последние 16 лет жизни художник провел в Париже.

Константин Алексеевич скоропостижно скончался на одной из улиц Парижа от сердечного приступа 11 сентября 1939 года. Был похоронен на Бийанкурском кладбище. В 1950 году останки художника и его жены были перенесены на православное кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Общий вид павильона графа Сергея Дмитриевича Шереметева

Павильон Крайнего Севера

«В Нижнем Новгороде достраивалась Всероссийская выставка. Особым цветом красили большой деревянный павильон Крайнего Севера, построенный по моему проекту.

Павильон Крайнего Севера, названный “двенадцатым отделом”, был совершенно особенный и отличался от всех. <…>

На днях выставка откроется. Стараюсь создать в огромном павильоне Северного Отдела то впечатление, вызвать у зрителя то чувство, которое я испытал там, на Севере.

Вешаю необделанные меха белых медведей. Ставлю грубые бочки с рыбой. Вешаю кожи тюленей, шерстяные рубашки поморов. Среди морских канатов, снастей – чудовищные шкуры белух, челюсти кита.

Самоед Василий, которого я тоже привез с собой, помогает мне, старается, меняет воду в оцинкованном ящике, в котором сидит у нас живой милейший тюлень, привезенный с Ледовитого океана и прозванный Васькой.

Самоед Василий кормит его живой плотвой и сам, потихоньку выпив водки, тоже закусывает живой рыбешкой. <…>

Тюлень Васька высунулся из квадратного чана с водой, темными глазами посмотрел на высокого блондина, крикнул: “Ур. а…” и, блеснув ластами, пропал в воде.

– Это же черт знает что такое! – крикнул, отскочив, высокий молодой человек, отряхивая брызги, попавшие ему в лицо от всплеска тюленя.

“Где это я видел этого молодого человека?” – подумал я.

Василий, не обращая внимания на его присутствие, выпил рюмку водки и съел живую плотицу. Молодой человек в удивленье смотрел прямо ему в рот.

И вдруг я вспомнил: “Это Шаляпин!”