Читать онлайн Обломки под водопадом. Жизнь после жизни

Дизайнер обложки Мария Ренёва

© Владимир Майоров, 2024

© Мария Ренёва, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0065-1566-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Размышления

Михаил Антонович, для друзей просто Миха, хотя настоящих друзей у него особо и не водилось, просто знакомые, так вот, Михаил Антонович очень любил читать. Если выдавалась минутка свободного времени, он не включал телевизор, не углублялся в социальные сети, а брал с полки книгу. Именно с полки, компьютерных поделок не признавал. Убеждали – ну что ты, на большом экране, да шрифт покрупнее, одно удовольствие. Ах, у тебя со зрением порядок? Тогда тем более нужна электронная книга: вся мировая литература, по книжным да библиотекам бегать в поисках не надо, деньги тратить не надо, дом макулатурой не захламляешь, читать можно в троллейбусе, в метро, в любой давке. Красота! А бумажная… Атавизм, пережиток, двадцатый век.

Если честно, Миха – теперь ведь мы его друзья?.. – ладно, пока ещё Михаил Антонович, пробовал. Честно пробовал – пробовал на экране большого компьютера, купил электронную книжку, старательно пытался вгрызаться в текст и… Нет, не обломал зубы, не обо что было обламывать – сплошные неосязаемые электроны да переменные токи. Другое дело – бумага. Её можно потрогать, послюнявить, вырвать страницу, в конце концов. И предложения, либо тяжёлые, кувалдой вгоняющие в текст, либо почти невесомые… И уносит меня, уносит меня в манящую даль волшебного текста. Нет, не пришлись Михаилу Антоновичу по душе электрические аналоги. Более того, ни одна прочитанная им электронная книжка не тронула душу. И что странно, любимые, напечатанные на бумаге тексты, на экране становились плоскими, неинтересными. Михаил Антонович перепугался – неужто потерял смысл жизни? Бросился к книжным полкам, провёл осторожной ладонью по корешкам – какую взять? Эту? Эту? Нет, всё-таки эту… Дрожащими руками принял от полки зачитанную книгу и раскрыл, просто наобум раскрыл на случайной странице: « …квартирный вопрос испортил их…». Это было одно из первых изданий, напечатанное ещё на сероватой макулатурной бумаге. Пальцы почувствовали грубоватую шероховатость, и Михе показалось, что страница задрожала будто живая, будто девушка перед первым свиданием, хотя их свидание первым уж никак нельзя было назвать.

Очнулся Михаил Антонович с переливами будильника – надо было подыматься и собираться на службу. Он хотел откинуть одеяло и встать, но оказалось, что сидит он в кресле и держит в руках раскрытую книгу. Старею, усмехнулся Миха, так и уснул над первой страницей. Однако страница была совсем не первая, и не та, на которой про квартирный вопрос, а… Оказывается за ночь он одолел более ста разворотов, и что удивительно, прекрасно помнил преодолённое.

Михаил Антонович удовлетворённо вздохнул, аккуратно поставил книгу на полку и направился в ванную.

День предстоял напряжённый. В три приезжали заказчики, и надо было продемонстрировать очередной отлаженный этап программы. С точки зрения комиссии программа работала, но у Михи было более острое зрение. Временами происходили непредсказуемые сбои, приводившие к ошибкам, которые вполне можно было списать на погрешности, обычно они укладывались в оговоренную с заказчиком точность, но иногда, очень редко, выстреливали гигантскими величинами.

Миха уже неделю выискивал источник сбоев, но безуспешно. Они, казалось, случайно возникали в различных элементах программы. Но Миха в случайность не верил, как не верил Эйнштейн в соотношение неопределённостей. Каждая неопределённость – это наше незнание фундаментальных основ.

Выхода не было, и Миха решил прибегнуть к крайнему средству. Если долго вчитываться в махонький элемент программы, очень долго, сам будто уменьшаешься и оказываешься внутри этой программы, продираешься сквозь её хитросплетения и, чаще всего, находишь повреждённый элемент, некачественную скрутку команд, которую прямо здесь, не всплывая на поверхность, можно было исправить. Более всего поражало, что исправление происходило в поглотившем его трансе, а очнувшись, он созерцал уже исправленный элемент программы. Его и держали на Фирме за способность вылавливать из продукта мельчайших блох, на что были неспособны молодые и талантливые сотрудники.

Во время таких «путешествий», Миха сам придумал название своей методе – «путешествия», он замирал за столом, и вывести его из транса было почти невозможно. Если же Маргарите удавалось растолкать мужа, он мучился головной болью, подскакивало давление, начинался нервный тик, иногда даже приходилось вызывать неотложку. Но если «путешествие» заканчивалось само, Миха просыпался бодрым, в прекрасном настроении и с жаждой немедленно сделать что-нибудь полезное, например, помыть посуду или сбегать в магазин. Правда, продолжительность «путешествий» была непредсказуема, однажды он отсутствовал более двух суток, и перепуганная Маргарита врубила во всю громкость первый попавшийся диск: «Кипучая! Могучая! Никем непобедимая!..» Эта древняя песенка вернула Миху к жизни, и он установил её на будильник, чтобы ограничивать впредь время пребывания «где-то там». Просыпался он, конечно, с больной головой и в паршивом настроении, но эксцессов в виде сердечных приступов больше не случалось. Потому и с неохотой прибегал к «методу погружения».

Любопытно, что для «путешествий» требовалась распечатанная на бумаге программа. Бесконечное поедание взглядом экрана монитора приводило лишь к рези в глазах и головной боли.

На этот раз Миха быстро проник в тело программы и стал бродить по её лабиринту, будто по бесконечной пещере, поднимаясь на верхние этажи, опускаясь в подвалы, протискиваясь в узкие дыры. Заблудиться не боялся, потому что на зубок знал все хитросплетения. Неожиданно он споткнулся и чуть не упал. Чертыхнувшись, посмотрел под ноги и обалдел. По паркету змеился толстый кабель. Никаких временных соединений здесь существовать не могло. Всё было перепроверено и надёжно прилажено друг к другу.

Миха обрадовался и растерялся. Вроде бы нашёл – эта времянка вполне могла приводить к каким-то фейкам, но сбои случались в разных местах программы. Значит, кто-то шлялся по её лабиринтам и время от времени закорачивал ни в чём не повинные блоки. Догадка объясняла загадочные микросбои в работе программы. Однако этого не могло быть. Не могло здесь быть никого, кроме самого Михи. Может, он болен, может, у него раздвоение личности и его собственное подсознание занималось вредительством?

Движение мысли замерло, потому что Миха услышал художественный свист. Свист приближался. Кто-то искусно выводил мелодию: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…»

Миха схоронился за Блоком Случайных Чисел и увидел приближающегося небритого парня в джинсах с необъятными дырами и бейсболке, козырьком повёрнутой назад. Миха как тигр выбросился из укрытия, обхватил негодяя за ноги и повалил. В школе, чтобы охладить наглых старшеклассников, он занимался самбо и даже участвовал в соревнованиях.

Вредитель, к удивлению самбиста, не испугался и не растерялся, будто ждал нападения. Оказавшись на полу, поднял руки: «Всё, всё, всё, ухожу, больше не буду…» Высвободившись из хватки обескураженного нападавшего, смотал кабель, и, помахивая им, удалился, напевая: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…» Перед тем, как исчезнуть, обернулся, помахал рукой и крикнул: «До встречи!».

Громыхнуло: «Кипучая! Могучая! Никем не победимая!…» – и Миха вернулся в реальный мир.

Демонстрация программы прошла на удивление гладко – незнакомец сдержал обещание, и Михаил Антонович освободился раньше, чем думал. Это было ему на руку – успевал заехать в книжный магазин. Вечером он хотел навестить сына. Маргарита не требовала строгого соблюдения графика свиданий, порой завозила Андрюху в неурочный день и не возражала, если Мишутка, так она звала бывшего, заскакивал вечерком поболтать с сыном. Развелись они спокойно, Маргарита заявила, что по-прежнему любит, но сойдёт с ума, если не прекратятся его «путешествия». Отказ от метода означал, скорее всего, потерю работы, на что Михаил Антонович пойти не мог. Развелись, разменяли «трёшку» с доплатой, и стали жить в разных районах. «Однушки» Михе вполне хватало, а общаться с сыном он стал, пожалуй, чаще, чем прежде.

Расставание не слишком огорчило Миху. Когда улеглось сумасшествие первых месяцев после свадьбы, Миха осознал, что они с Маргаритой разные люди. Кроме страсти их, пожалуй, ничего не связывало. Нет, появился сын, а с ним суета, заботы, тревоги… Когда хлопоты немного схлынули и Рите захотелось заново растопить очаг, оказалось, что очага-то и не было. А разделить главную страсть мужа она не сумела, а может, и не смогла.

Страсть Михаила Антоновича, как мы уже говорили – читать книги. Буквы Миха выучил ещё в младенческом возрасте, а в пять лет бабушка записала его в библиотеку, поскольку книжки с небольшой домашней полки он перечитал по два раза, кроме Большой Советской Энциклопедии, которая располагалась на отдельном самодельном стеллаже над дедушкиной кроватью, да и то лишь потому, что не мог удержать в руках увесистые тома.

Вернувшись из школы, Миха одной рукой начинал расстёгивать пуговицы школьной формы, а другая уже тянулась за книгой. Потом мог час стоять над раскрытыми страницами с полуспущенными брюками. Старшая двоюродная сестра, часто приезжавшая к ним погостить, смеясь, называла Миху – Читатель. При этом нельзя сказать, чтобы Миха проглотил уж больно много книг, потому что читал медленно. Не мог, как одноклассники, одолеть за ночь «Трёх мушкетёров». Сначала пытался, как делали другие, ухватывать глазами сразу несколько строк и отправлять в подсознание, где и должна была сложиться извлечённая из текста информация. Информация складывалась, но интерес пропадал. Неинтересно было так читать книгу. Интересно было «видеть» происходящее, будто участвуешь в удивительном представлении. Всматриваться в слепящую гладь океана вместе с путешественниками Жюль Верна, убегать с героями Уэллса от страшных треножников, брести в тяжёлом скафандре по Планете багровых туч Стругацких или падать в звездолёте на кошмарную железную звезду в Туманности Андромеды Ефремова.

И всё-таки, не совсем так, не с героями Жюль Верна или Ефремова, а будучи героем этих книг.

Андрюшка был в отца. Ещё не научившись толком ходить, складывал из кубиков слова. Тёща подарила айпад, но внука он не заинтересовал. Несовременный он у вас какой-то, -вздохнула бабушка, – заберу-ка я пока эту игрушку, пусть подрастёт. Мы часто дарим внукам то, о чём сами мечтали в детстве, или сейчас мечтаем. По крайней мере, бабушка моментально утонула в социальных сетях.

Короче говоря, Андрюша тоже запал на книжки. Вначале это раздражало Риту – другие дети безвылазно в ноутах сидят. Но Миха подсунул бывшей супруге статью, где утверждалось, что компьютеры портят у детей зрение, и Рита смирилась с бумажными книгами, хотя и не одобряла.

Лишь одно огорчало Михаила Антоновича. Его детство промелькнуло в маленьком деревянном домишке на окраине Москвы с садом и огородом, рукомойником на общей кухоньке, в который надо было не забывать доливать воду, печкой, которую топили из комнаты, и туалетным скворешником на улице рядом с сараем. Всё свободное время Миха проводил во дворе с соседскими детьми. Играли, ссорились, дрались – одним словом, не скучали. Когда темнело, родители с трудом разбирали их по домам. Потому, когда настала школьная пора, Миха запросто освоился в классе, быстро обзавёлся друзьями, жившими неподалёку, и ареал его обитания расширился, включив тихую соседнюю улицу, на которой любая забредшая сюда машина представлялась диковиной.

С современными детьми не так. Безвылазное обитание в однокомнатных камерах и редкие прогулки под бдительным надзором бабушек. Комнатные дети без друзей – вздыхал Михаил Антонович.

Посещение книжного магазина было для Михи праздником. Он бродил между шкафами, заполненными книгами, будто по музейным залам. С удовольствием встречался со старыми знакомыми, разглядывая их новые наряды, с осторожным интересом прикасался к новым экспонатам. Предпочитал большие магазины, где можно было заблудиться в книжном лабиринте. Вот и сейчас поехал через полгорода в «Библио-Глобус».

Чем же порадовать Андрюшку?

Как и папа, в четыре он бегло читал и к семи одолел немало книг. Чем же его удивить?..

Михаил Антонович в бытность Мишей обожал книжки о путешествиях. Тогда, во времена чёрно-белых телевизоров с небольшими экранами, книги вмещали в себя возможность странствовать по всему миру. Книги и поезда… Ребята прилипали к окошкам электричек, а если повезёт, и дальних поездов, смотрели во все глаза на чужую, незнакомую, наверное, безумно интересную жизнь, являющуюся на мгновение в «экране» окна, и навсегда улетающую куда-то.

Теперь дети не смотрят в окна поездов, да и в поездах почти не ездят. К тому же путешествие на домашних плазмах красочнее и компактнее.

Так чем же порадовать сына? Классика – рановато. Осенью пойдёт в школу, там его этой классикой обкормят, надолго отобьют интерес. Жюль Верн? Быть может… Толкиен – для детей постарше. Фантастика – тут самому не утонуть бы… Михаил Антонович бродил между стеллажей, касался переплётов, иногда брал книгу с полки, листал её…

Что-то стучалось из внешнего мира, который в момент общения с книгами, переставал существовать.

«Ах, мой милый Августин, Августин, Августин»…

В противоположном книжном закутке рассматривал альбом давешний негодяй в драных джинсах и нелепой кепке. Как только таких недоумков в книжный пускают!

Оторвавшись от альбома, пижон будто случайно заметил Миху, помахал рукой и выразительно коснулся корешка книги на верхней полке, даже постучал пальцем. Потом, якобы потеряв к Михе интерес, не выпуская альбома из рук, противной подпрыгивающей походкой направился в сторону кассового зала.

Пару секунд Михаил Антонович собирал мысли воедино, потом лихорадочно вернул томик Стругацких на полку и бросился за наглым незнакомцем.

Рядом с кассами его не было. Оформить покупку за минувшие секунды он не мог, а значит, сбежал, гад, сбежал с альбомом, наверное, очень дорогим.

Гнаться за преступником?.. Бессмысленно. Похоже, он профессионально умеет уходить от погони. Негодяй! Бандит!

Стоп! Он явно хотел передать Михе какую-то информацию. На книгу указывал. Миха бегом вернулся в тот закуток. Книга… Книга… Кажется, эта. Даниэль Дефо? «Робинзон Крузо»? Почему? Современные издания Робинзона казались Михаил Антонычу плоскими и скучноватыми. Он нехотя взял томик, пролистнул и ахнул. Это было факсимильное, то самое издание, которое когда-то читала ему бабушка, а потом пару раз он проглотил сам. Издание двадцатых годов, адаптированное для детей рабоче-крестьянского государства. Адаптированное творчески, со вкусом. В нём была атмосфера тайны и романтики, начисто отсутствующая в других изданиях. Маленький Мишка осторожно перекладывал разрозненные, пожелтевшие, обтрёпанные по краям листки, словно явившиеся из восемнадцатого века. И теперь эти листки Михаил Антонович снова держал в руках. Перенесённые в двадцать первый век, на прекрасную плотную бумагу, с их многолетней желтизной, с ветхими надорванными краями. Будто книга была специально напечатана для того маленького Мишки, который скромно таился во взрослом Михаиле Антоновиче. Кстати, это был единственный экземпляр на полке.

Михаил Антонович прижал драгоценность к груди и поспешил в кассовый зал.

Уже на улице Миха осознал, что стоит теплынь, удивительная для конца апреля, на сирени разворачиваются листочки, и солнечные блики, отражённые стёклами машин, весело скачут по асфальту. Какая удача, что он набрёл на эту книгу, Андрюшке должно понравиться. Как удачно, что… И тут Миха сообразил, что означает это «удачно». Ах, мой милый Августин! «Гений» или «Злодей»? Что ему надо от Михи? Ясно, ведь, что-то надо. Он ведь не так просто портил программу. Явно хотел, чтобы Миха встретился с ним. А потом навёл на книжку, чтобы заинтриговать? Нет просто подойти на улице и сказать: Здравствуйте, я Августин. И что? Михаил Антонович невозмутимо протопал бы мимо. С умалишёнными на улице не разговаривают, не принято.

Ладно, я подумаю об этом завтра, решил Михаил Антонович, потому что подошёл нужный автобус – в такую позитивную погоду решил добираться наземным транспортом. Подошедший автобус был новомодный – синий с белой надписью на боку: «Это электробус». Михаил Антонычу было всё равно, электробус это или Змей Горыныч, и он шагнул в раскрывшуюся дверь. Прикладывая к валидатору карту «Тройка», глянул в окно и увидел на тротуаре улыбающегося, машущего рукой Августина.

Вот, прохиндей!

Рита наполнила чашку Михи горячим чаем.

– Мне сказали, что в соседней школе первый класс набирает прекрасная учительница, это большая удача. Я узнавала, нас возьмут, потому что мы из микрорайона.

– Договорились же, что поступаем в пятнадцатую, там гуманитарный класс. Андрюха прошёл собеседование. Сказали, что ждут документы.

– Пятнадцатая, она же где! До неё идти полчаса. А наша – рядом. Всю дорогу из окна видно.

– Ну, какие полчаса. Максимум пятнадцать минут, дворами, только одну улицу перейти перед школой, тихую улочку. И потом, школа рядом – с математическим уклоном, а математику он и так знает. Может в уме двадцать семь на одиннадцать умножить. Я, например, не могу.

– Математика наведёт, наконец, порядок в его мозгах. А по тихим улицам тоже машины ездят. Он же один будет идти.

– Ну и что, что один. Я в его возрасте один в Детский Мир на троллейбусе путешествовал. И ничего.

– Так это было в прошлом веке. Теперь – сплошные наркоманы, маньяки, педофилы. Нельзя ребёнка одного на улицу отпускать. А здесь он будет под приглядом.

– Какие педофилы! Насмотрелась этих идиотских телевизионных шоу.

– Вот ты не знаешь. С виду приличный человек, а на самом деле…

– Мама, поехали путешествовать, пока школа не началась, – в двери стояло чадо, прижимая к груди «Робинзона Крузо».

Миха шёл по коридору института с ворохом распечаток, когда его окликнули:

– Михаил Антонович, подождите!

К нему спешила незнакомая женщина со странной асимметричной рыжей причёской, и вся она была под стать причёске, внезапная и стремительная. Платье подчёркивало образ: ослепительно красное с косым обрезом подола и чёрной молнией, рассекающей её от левого плеча до правой щиколотки.

– Здравствуйте! Электрина! Отдел маркетинга, – и чуть отдышавшись, наверное, бежала, догоняя его, добавила. – Можно просто Эля.

Лицо её, вопреки подчёркнутому модерну внешнего рисунка, было почти античным, только косметика вносила в облик некую атональную ноту. Что-то резкое, настораживающее.

– Я сегодня первый день и хотела бы, чтобы вы сориентировали меня, в чём суть, изюминка, что ли, вашего подхода, почему он лучше, чем у наших конкурентов.

– Ну, лучше или хуже, вопрос тонкий… Кстати, а почему вы ко мне обращаетесь? У нас есть более молодые, перспективные, да и привлекательные сотрудники. Вон, Виктор, например.

– О мужской привлекательности позвольте судить нам, женщинам. А вас мне рекомендовали как наиболее тонкого специалиста с нестандартным подходом. Кстати, а что это за бумаги?

Михаил Антонович распахнул перед дамой двери своего кабинета. Вообще-то коллеги разработчики сидели в большом зале, лабиринт перегородок которого, вероятно, должен был соответствовать сложности и запутанности стоящих перед «ООО» задач. Михаил с трудом находил дорогу к нужному специалисту, обязательно пару раз попадая не туда. Отчаявшись, он кричал поверх перегородок: Серёга, ты где? Потому и выторговал себе отдельный кабинетик, чтобы было в этом модерне что-то постоянное. Если серьёзно, фоновый шум общего зала мешал ему сосредотачиваться.

– А у вас уютненько, – заметила Электрина, пододвигая стул поближе к креслу Михи. – К чему вам этот макулатурный хлам? – она кивнула на бумаги, заполнявшие стол вокруг компьютера.

– Так это и есть суть моей работы. Уставиться в текст и ждать, когда явится решение.

– Вы серьёзно? Просто ждать? Я думала, вы анализируете, сопоставляете, пробуете, ошибаетесь, снова пробуете…

– Те, кто анализирует и пробует, сидят там, – он кивнул в сторону общего зала. – Это машинный подход. А я жду. Жду, когда подсознание проведёт анализ и выдаст мне идею. Машина сравняется с человеком, когда научится ждать, – Михаил Антонович излагал свою теорию этой почти симпатичной женщине. Коллег посвящать в свои мысли он не решался.

– Но разве искусственный интеллект не выполняет ту же работу, что и ваше подсознание?

– Возможно, только подсознание само ничего не может. Для решения проблемы необходим второй компонент – человеческое «Я». Вдвоём мы всемогущи.

– Если развивать вашу мысль, машине не хватает индивидуальности, то есть «Я». Разве наше «ООО» не работает над проблемой реализации этого «Я»?

Миха глянул на Электрину. Наверное, женщине не следует быть такой умной. Или стараться скрывать эту свою особенность. Хотя… Женщина-соблазнительница – это банальность. Женщины тысячи лет соревнуются, оттачивают соответствующие инструменты. Но, может быть, в женщине-собеседнице тоже есть какая-то прелесть?

– Неизвестно, сколько Создатель трудился над человеком. Хватит ли нам времени сотворить то же с машиной?

– Вы верите в Бога? – изумилась Эля.

– Я верю в Создателя. Или создателей. А любая Вера – примитивная адаптация общей Идеи, или Истины.

– Занятно! Так вы отвергаете развитие, естественный отбор?

– Ну что вы! Я просто утверждаю, что человек – Венец Природы. И надеюсь, таким и останется.

– Ладно, – Электрина положила ладонь на его руку, – теологические споры отложим на будущее, а в вашей методе мне было бы интересно разобраться. Но позже – сегодня мой первый день.

Она удалялась по коридору на высоченных каблуках, шла, будто по натянутой струне, совершенная женщина. Почти.

Миха смотрел вослед и недоумевал – что это было?

Начался новый этап работы над Программой, и Михаил Антонович надеялся на несколько дней передышки, но его неожиданно завалили работой. У молодых гениев сразу не пошло. Сбоили программные блоки, которые обязаны были работать. Под ироничными взглядами коллег он распечатал все испробованные варианты, и как раз с ворохом этих неудачных попыток встретился с Электриной. Коллеги, глядя на бессмысленную трату бумаги, лишь пожимали плечами. Они считали, что Миха специально их эпатирует.

Михаил Антонович решил начать с самого первого варианта, который был написан по стандартным лекалам, проще говоря, содран с предыдущего проекта. Наверное, гении экономили своё драгоценное серое вещество. Этот вариант Миха прекрасно помнил, сам когда-то вычищал его. Поэтому он достаточно быстро оказался внутри и сразу услышал идиотскую песенку: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…» Молодой нахал развалился в кресле и, улыбаясь, смотрел на Михаила Антоновича.

– Зачем вам это нужно? – Миха так возмутился, что даже не смог чётко сформулировать свою мысль.

– Это, – Августин огляделся с противной ухмылочкой, – это мне до лампочки. Мне нужны Вы.

– А-а-а… Вы – Дьявол, пытающийся завладеть моей бессмертной душой?

– В принципе – да.

– Я собой не торгую и не желаю иметь с Вами никаких дел.

– Если бы всё было так просто… – вздохнул Августин. – Я хотел бы с Вами побеседовать, но не здесь, – он снова огляделся. – Здесь неуютно. Приходите в «Библио-Глобус», где мы вчера встречались. Я вам помогу.

– Не получится, мне надо работать. Похоже, сидеть придётся до полуночи.

– Не придётся. Эта Программа вами давно отлажена и будет прекрасно функционировать. Поставьте несколько закорючек и получайте заслуженное признание этих молодых идиотов…

Вспышка молнии, гром и крики за стенами кабинета: «Горит! Где-то что-то горит!»

Михаил Антонович осознал, что снова сидит за письменным столом, потянул носом и усмехнулся – просто запах озона после близкого разряда молнии. Молодые идиоты…

Но паника разгоралась. Миха решил посмотреть, что такое могло произойти в этом вычищенном от случайностей мире. И не напрасно решил. Соседнее помещение, где располагался суперкомпьютер, было изнутри окутано дымом. Протиснувшись между коллегами, Миха обнаружил, что дым прёт из главной ценности Фирмы, а в потолке прямо над останками суперкомпьютера красовалась идеально круглая, обугленная по краям дыра.

Убедившись, что спасать никого не надо, Михаил Антонович вернулся к себе, быстренько закрутил в Программе парочку никому не нужных циклов и отправился к шефу. Перед его кабинетом клубились возбуждённые сотрудники.

– Прошибла одиннадцать этажей и шарахнула прямо в нас! Точнёхонько!

– Прямо перст Божий.

– Перун постарался. Своей молнией.

– Невероятная случайность.

– Таких случайностей не бывает. Это террористы. Надо сваливать, а то рухнем как два близнеца.

– С чего это рухнем? Пожара-то нет. Один дым да горелые микросхемы. Всё из огнетушителей до потолка залили.

– Может, под нами горит. Откуда ты знаешь.

– Мужики! Я Глаше из Крохи-Картохи позвонил. Она два раза вокруг обежала, дым ниоткуда не идёт.

– Это конкуренты!

– Я знаю! – хрустальный голосок первой красавицы Фирмы Снежаны перекрыл общий гомон. – Это Миллиард лет до конца света!

– Какой ещё миллиард?

– У Стругацких. Не читали? Там тоже тех, кто слишком умный…

– Александр Аверьянович, – Миха тронул за локоть местного программного гения, – шефу сейчас не до нас, так уж вы посмотрите. Ткните куда-нибудь… Работать будет. Там вообще ерунда была.

– Куда же я ткну?

– Найдёте. Хоть у Мартовцев…

– У них же старьё стоит.

– Для проверки сойдёт. Минут пятнадцать подождать… Расскажите им про трезубец Перуна.

– Трезубец у Нептуна.

– Тем более. Будет тема для дискуссии, а нашему, – кивнул в сторону закрытой двери, – хоть капля бальзама.

Теперь можно спокойно шагать в «Библио-Глобус». Хотя время встречи оговорено не было, Миха полагал, что Августин не заставит себя ждать.

Миха вошёл в храм книги и огляделся. Кто-то легко дотронулся до его плеча.

– Спустимся в кафе, побеседуем.

Взяли кофе и уселись за дальний столик.

– Миха, можно буду так к вам обращаться? У меня к вам важное дело. Мелочь, конечно, но это винтик, без которого рухнет Вселенная, как любил говаривать известный вам персонаж.

Михаил Антонович ошарашенно смотрел на Августина. Никак не мог ожидать от этого хама столь витиеватой речи. Собеседник улыбнулся, и в этот момент раздался глухой удар, послышался звон стекла, мигнул свет и завопила сирена.

– Идиотка, – прошептал Августин.

Миха хотел бежать, но собеседник остановил его:

– Садитесь, нам ничего не угрожает. Пострадал лишь отдел политической литературы. И пусть. Мелкие пакости… – открыл невесть откуда взявшийся старомодный портфель крокодиловой кожи и достал рукопись.

– Прочитайте, пожалуйста, так, как вы умеете. Потом обсудим. Не торопитесь. Недели две никто на Фирме о вас не вспомнит. И не ставьте этот идиотский марш – будете и без него просыпаться, причём в хорошем настроении.

Августин поднялся и явно собрался уходить.

– Постойте, а как же Договор? Кровавая подпись?

– Потом. Всё потом, – улыбнулся Августин и удалился вместе со своей нелепой песенкой.

Михаил Антонович так и сидел с рукописью в руках. Куда её девать? Никаких сумок у Михи не было – любил путешествовать налегке. Попросить пакет у кассирши? Так там сейчас, наверное, такое творится…

Блуждающий Михин взгляд замер на забытом, а может быть, заботливо оставленном древнем портфеле. Теперь надо было как-то покинуть пострадавший магазин.

Вышел без проблем через никем не охраняемую входную дверь. Безобразие! Так половину книг вынести могут.

Народ толпился возле автобуса, наполовину въехавшего в витрину. Снаружи оставалась только часть надписи: «…обус». Мелкие пакости… Миха почувствовал, как что-то настойчиво покалывает его в затылок и обернулся.

На другой стороне улицы стояла Электрина и смотрела на него.

Сделать вид, что не заметил? Подумает – испугался. А ведь, действительно, испугался. Почему?

Миха уверенной походкой пересёк улицу.

– Здравствуйте! Какими судьбами?

– Мы ведь на «ты» перешли. Разве нет?

– Что-то я не припомню.

– Так давайте перейдём. Эля, – и протянула руку, будто заново знакомилась.

– Миха, – поддержал игру Михаил Антонович.

– Вот и славно. Какие «Вы» могут быть между друзьями.

Так мы уже друзья, оказывается, ухмыльнулся Миха.

Пытаясь замять нежданную паузу, Электрина энергично предложила:

– Теперь только вина не хватает. Две руки и два бокала… Знаю тихое кафе неподалёку. Пойдёмте.

– Извините, у меня дел много. И потом, я днём не пью. Голова болит.

– Тогда вечером. В семь. У этого автобуса.

– А если автобус уберут?

– Тогда у этой витрины. Она-то уж никуда не денется. Приходите обязательно. Мне очень-очень надо с вами поговорить, – и крепко сжала ладонь Михи.

Отказать такой женщине невозможно, и Миха кивнул. Электрина, конечно же Электрина, а не Эля, взмахнула рыжими ресницами и растворилась в полуденной московской толпе.

Интересно, а она замужем?..

После развода Михаил Антонович не обращал внимания на женщин. Он упивался возможностью полностью распоряжаться своим временем, жить как хочется, а не как кому-то надо. Нет, «надо» конечно оставалось, но Миха поместил его в разумные рамки. Разумеется, в тёплые времена он любовался красивыми ножками и впечатляющими фигурками, но происходило это где-то на окраине сознания, не задевая его сущность. Одним словом, у него ни разу не возникло желания познакомиться с обладательницами этих волнующих подробностей.

А вот Электрина его зацепила. Будто манящий край пропасти.

Михаил Антонович слукавил, говоря о срочной работе, ему не терпелось окунуться в рукопись, прячущуюся в портфеле.

Устроившись в кресле, Миха открыл первую страницу…

Сновидения

Мир осыпáлся мириадами осколков…

Нет, не так, волосков…

Началось с трещин. Сначала это были тончайшие, еле заметные паутинки, будто в глазах рябило, потом паутинки разбухли, разделяя окружающее на сегменты, ладно подогнанные друг к другу, без единой щёлки, и вдруг, будто от хлопка ладоней, эфемерная перегородка, отделявшая от других вселенных, осыпалась, открывая мёртвый багрово-оранжевый, то ли Венерианский, то ли Марсианский пейзаж. Случилось так быстро, что Миха даже не успел испугаться. Только мысль метнулась – вот она, Геенна Огненная. Начало всех грядущих начал. Даже перспектива сгинуть заживо не задела его разум. Просто одна из возможностей рождения нового мира. Не каждому приводится наблюдать Конец Света.

Но Миха не сгинул, а мир возникал, будто изображение на древней фотобумаге погружённой в проявитель. Вначале тени, потом контуры, потом уже цвет, вначале блёклый, а потом насыщенный. И к Михе возвращалась способность чувствовать и осознавать. Только это был уже не Миха, а другой человек со своим прошлым и будущим. Будущее подождёт, а вот с прошлым стоило разобраться.

Осторожно разматывал ком воспоминаний, перепутанных тонкими ниточками более поздних ложных образов. Распутывал осторожно, чтобы не повредить истинную канву. Пожалуй, стоит начать вот с этого узелка, помеченного красной меткой.

Олег вдохнул водяную пыль, напитавшую воздух. Да, Дототский каньон – великолепное место, особенно большой водопад. Вода в облаке пены и брызг рушится с высоты пятого этажа в чашу красного камня, а потом кружится в огромном водовороте, прежде, чем вырваться через узкое горлышко – скальные ворота. Грохот такой, что не слышно стоящего рядом Митяя. Смешно разевает рот, будто рыба, а голоса не слышно.

– Ставить здесь лагерь нельзя! – прокричал в самое ухо.

Олег кивнул головой. Придётся разбивать стоянку наверху, на краю ущелья и спускаться к реке по крутой тропинке. Всё равно, как на седьмой этаж по лестнице воду таскать.

– Посмотрим, – кивнул в сторону гигантского грота, выточенного неведомыми силами в скале рядом с водопадом.

Прыгая по камням, добрались до входа в пещеру.

– Вот это да!

Такого грота Олег ещё не видел. Нет, видел Шаляпинский в Новом Свете, но этот, пожалуй, побольше будет. Каменный свод терялся в полутьме метрах в десяти над головой.

– Здесь бы концерты устраивать!

– Ну, баса на вертолёте ты довезёшь, а зрители как добираться будут?

Что-то в этой реплике было необычное.

Олег замер и осознал, что слышит голос Митяя, негромкий голос. А вокруг голоса шуршала тишина. Рёв взбешенного водопада исчез.

– Слушай, давай здесь палатки поставим.

– Здесь? Неуютно. Место какое-то нечеловеческое.

– Было нечеловеческое, а станет человеческим.

– Не знаю… Неровно как-то…

– Крупные обломки уберём и устелим дощечками. Позови ребят, пусть посмотрят.

Грот был заполнен плавником. Весной в половодье вода заходила сюда и водоворот, уходя, устилал пол обломками деревьев. В основном, это были отполированные водой дощечки в пару ладоней длины. Так причудливо расслаивались от ударов о камни стволы упавших в воду деревьев, наверное, кедров.

Олег растащил в стороны крупные обломки плавника, освободив площадку для двух палаток. Теперь осталось только выровнять пол. Он ползал по земле и выкладывал дощечки, словно паркетины. К приходу ребят работа была почти закончена.

– Здорово как! – воскликнула Верочка, растянувшись на дощечках. – Можно просто в спальниках спать, без палаток.

Прокатилась по дощечкам, взяла одну из них:

– Здесь написано что-то…

– Наверное, имя разбившегося корабля, – попытался сострить Юрка.

– Скорее катамарана, – парировала Лена.

– Спо-ду-мен, – прочитала Верочка, – сподумен, – и посмотрела на нас.

Олег взял дощечку. Надпись была не просто нацарапана – глубоко выковырена, так что даже настойчивое упорство воды не смогло её одолеть.

– Сподумен… Зачем столько усилий, чтобы увековечить это слово?

– Может и другие с надписями есть, – Верочка подхватилась и стала одну за другой переворачивать дощечки.

– Э-э-э… – забеспокоился Олег, – ковёр мой не испорти!

– Не бойся, я аккуратно…

– На это посмотрите, – усевшийся в сторонке на брёвнышко Миша лениво подтолкнул в их сторону обломок обкатанной доски:

«Сподумен»…

Тут все бросились ползать по пещере.

Олег взял фонарик и отошёл в дальний тёмный край грота. Ему почти сразу повезло – на обточенном водой брёвнышке обнаружил то же непонятное слово, а под ним крупными буквами: «ЛИТИЙ» и три восклицательных знака…

– Ужин готов! – донёсся голос дежурных.

Олег с сожалением погасил фонарик.

Ужинали под рёв водопада. Потом переместились в грот. У входа, аккуратно расчистив пятачок земли, разожгли небольшой костёр, который бросал пляшущие блики на стены пещеры. Ксан играл на гитаре и пел, почти не сбиваясь – к середине третьей недели были по несколько раз перепеты все песни, которые удалось выудить из загашников памяти. Помнили неписанное правило – в песнях не повторяться, потому и всплывали, казалось, насмерть позабытые. Но и они уже крутились по третьему разу.

Олег ковырял ножом дощечку.

– Получается? – спросила Верочка.

– Уже «о» вырезаю.

– И сколько за день получится?

– Не знаю, может быть, две… – и помахал рукой, – Сводит…

– На фига вообще эти сподумены царапали? – заметил Митяй. – Понимаю, идолов вырезать. Что им, делать нечего было?

– Подумаешь, нацарапали две дощечки, а мы головы ломаем. Ксан, спой «Дерева».

– Во-первых, не две, а значительно больше, – подал голос Миша, наверное, самый основательный из ребят.

– Почему больше?

– Сюда паводком занесло две дощечки и бревно, а сколько проплыло мимо? Думаю, наваял он этих писем несколько десятков.

– Почему «он», а не «она»? Гендерное неравенство, – бросила Татьяна. Вечно ей кажется, что нарушают права женщин. – И потом, может, их много было?

– Гениально! – воскликнул Миша. – Туристы-идиоты, как мы, например, вместо того, чтобы сплавляться, устроили на берегу артель – кто лучше вырежет слово «сподумен».

– А если они катамаран разбили?

– Пошли бы пешком. Точно уж, не сидели и не царапали дурацкое слово. По крайней мере, просили бы о помощи, а тут: сподумен-сподумен.

– Это был геолог, один, раненый, идти не мог и хотел сообщить об открытии, осенило вдруг Олега. – Сподумен, это минерал, содержащий литий.

– С чего ты взял? – вмешался Ксан.

– На брёвнышке с одной стороны «сподумен», а с другой «литий». Это он для чайников вроде нас нацарапал. Перед смертью самое главное пытаются сообщить.

– Так надо искать! – воскликнула Верочка.

– Уймись, – вздохнул Миша, – его давно нет. Дощечки эти здесь годами лежать могут. Как в музее.

– Почему «он», а не «она»? – упрямо повторила Татьяна.

– Ксан, спой «Дерева»…

Наутро подвязали гондолы к катамаранам и столкнули их на воду. Однако выбраться из каменной чаши оказалось непросто. Дважды водоворот возвращал катамаран Олега к Гроту. На третий они подошли вплотную к рушащейся воде, захлебнулись водяной пылью, бешено замахали вёслами и, вымокнув до нитки, вырвались на волю. Второй катамаран с берега наблюдал за ними, а потом, повторив манёвр, выкатился из каменной щели…

– Ура-а-а!!! – ребята вскинули вёсла.

А у дощечек вёсел нет – подумалось Олегу…

Миха, направляя катамаран чужой рукой, ощущал, что ему не хватает синевы неба, зелени берегов, запахов пресной воды. Необходимо было найти слова, которые могли бы придать миру объём. Но как их найти…

Вновь осколки стекла, которые прилаживаются друг к другу, зарастают трещинки… Сарай, тусклая лампочка, лодочный мотор на полу, громоздкие тиски на столе, громовой голос: «Кто это тут шевелится!? Пошёл вон!» и чувствительный удар, выбросивший Миху в его комнату…

Нахальный заливистый смех. Напротив, на табуретке, оскорбительно закинув ногу на ногу, расположился Августин, кулаками вытирая выступающие на глазах слёзы:

– Уморил!.. Ну просто уморил! «Кто это тут шевелится!» Разве с Автором так общаются!

– С каким ещё автором? – простонал Миха, привставая и ощупывая на заднице место, по которому пришёлся удар сапога.

– Ну что ж, будем считать, что первый рабочий цикл прошёл удовлетворительно.

– Какой ещё цикл! Что это было?

– Начало испытательного срока твоей работы. Ты ведь претендуешь на должность редактора. Кстати, ты не против, что мы перешли на «ты»? Всё-таки будем работать в одной связке.

– Я буду получать пинки под зад, а ты хихикать в кресле.

– Прости, никогда ещё не видел такой эмоциональной первой встречи Автора с Редактором.

– Какого автора? С каким редактором? Ничего не понимаю.

– Автор приходит в Издательство и Редактор начинает курочить его детище! Уже выстраданное произведение! Несправедливо! Куда лучше было бы, если бы Автор и Редактор взаимодействовали в процессе создания шедевра.

– Это как? Таскать каждую страничку в Издательство и выслушивать откровения тамошнего идиота?

– Фи! Зачем так резко! И среди редакторов попадаются толковые, даже по-своему талантливые люди. Вы, например.

– Я-то тут причём?

– Так слушай и не перебивай! Мы же, кажется, уже на «ты»? Ты прекрасно знаешь, что в истории многих стран есть периоды расцвета прозы и поэзии. И у многих авторов случается своя «Болдинская осень». Когда всё удается и рождаются гениальные произведения. Это пытаются объяснить совокупностью исторических, социальных и даже климатических обстоятельств. Идут дожди, и автору ничего не остаётся, как писать. (Ударение на втором слоге). Бред собачий! Просто с Автором в этот момент работал талантливый Редактор. Муза, выражаясь поэтическим языком. Между прочим, термин звучит одинаково в женском и мужском роде. Вряд ли кто-то скажет: Сегодняшнюю ночь я провёл с Музом и мы состряпали симпатичный рассказ. Кстати, прошлая Муза твоего Автора взяла длительный отпуск для восстановления нервных клеток и укатила на Суматру. Да, работа нервная и опасная. Литература пощады не знает. В буквальном смысле слова. Так что, тебе предстоит работать с Александром. Главное, не дави. Пусть ему кажется, что слова и идеи приносятся лёгким дуновением ветерка. И ещё – соблюдай дистанцию. Не пытайся полностью отождествиться с персонажем. Это может быть смертельно опасно. А в остальном – сам, сам. Не погружайся слишком часто. Отдыхай. Буду нужен – сам тебя найду. Кстати, посмотри, – Августин раскрыл рукопись где-то посередине. Лист был абсолютно белым – ни единой строчки. – И здесь… И здесь… – Августин показывал страницу за страницей. – Повесть ещё не написана, и работа твоя закончится, когда строчки будут украшать каждую страницу. Адью!..

Взмахнув кепкой, со словами: «Наша служба и опасна, и трудна…», Августин выпрыгнул в тёплое апрельское окно.

– Десятый этаж! – завопил Миха и бросился к зияющему оконному отверстию, ещё хранящему вибрации Августинового тела.

Распластанного соответствующего тела на земле под окном не обнаружилось.

Обвёл взглядом комнату, ещё раз пощупал фингал на заднице, проворчал:

– Разберёшь тут, что идеально, а что материально…

Надо было стараться жить дальше.

Миха глянул на часы и встрепенулся. Совсем забыл: «Библио-Глобус», Электрина, Кафе. Половина шестого – надо поторопиться, неприлично в первую встречу заставлять женщину ждать. А если женщина приглашает тебя в Ресторан – это прилично? – размышлял Михаил Антонович, выбирая рубашку. Впрочем… Сейчас такое время, когда все приличия перемешались.

Рубашка, свитер, свободный стиль… пожалуй, для дружеской встречи в ресторане сойдёт.

Хотя Миха добрался до «Глобуса» за десять минут до назначенного времени, Электрина уже ждала его. Она была такой же асимметричной и современной, только стиль был мягче, что должно было располагать к задумчивой беседе.

– Наверное, я не права, – улыбнулась Электрина, – женщина должна немного опаздывать.

– Условности прошлого века. Сейчас всё перевернулось.

– О, да вы философ! Извините, «Вы» как-то само получилось.

– Так мы не завершили обряд. Надо ещё на брудершафт выпить.

– И поцеловаться.

– Три раза.

Электрина рассмеялась. Смех был воздушный, казалось, что это сам воздух вибрирует.

Они прошли мимо Почтамта, завернули во двор и в дальнем углу спустились в неприметный подвальчик.

– Мы заказывали столик, – Электрина кивнула швейцару.

Зал ресторана был оформлен в модном сейчас ретро-стиле: фотоаппарат, пишущая машинка, старинный телевизор «КВН».

– Купил. Включил. Намучился – вспомнил Миха древнюю шутку.

– Правда? – Электрина приподняла брови, – А я и не знала…

Официант подал меню.

– Бутылку «Киндзмараули». Не сопьёмся? – предложила Электрина.

Выбрали горячее, вместо закуски решили заказать мороженое.

– В Польше ужин начинают со сладкого, а то обожрёшься, и на торт сил уже не хватит.

– Вы… то есть, ты была в Польше?

Она небрежно пожала плечами.

Полумрак. Негромкая медленная музыка.

– Пойдёмте танцевать…

Взяли бокалы и оказались совсем близко друг к другу. Никому не было до них дела.

– На брудершафт? – она смотрела поверх бокала.

Выпила до дна, прошептала:

– Давай три поцелуя заменим одним, – и коснулась его губ.

Долго, бесконечно долго… кажется, музыка несколько раз затихала и вновь возникала…

Эля резко отстранилась, будто вынырнула на поверхность:

– Мороженое растает.

Вышли в прохладный апрельский вечер. Ужин промелькнул за лёгкими разговорами, смешными Элиными рассказами и шутками Михи, которые сыпались из него, будто где-то «там» прорвало плотину. Он и не подозревал, что может так легко и остроумно шутить.

Незаметно дошли до метро. Надо было прощаться. Эля прижалась щекой к его плечу:

– Поехали к тебе, – и внимательно посмотрела на Миху.

В первую встречу, да ещё с коллегой по работе…

– Наплюй. Это всё условности, – будто прочитала его мысли, – надо ловить момент, может больше не повториться…

Её рыжие волосы, подрагивающие ресницы и влажные губы были чертовски убедительны.

Забылись только под утро.

Когда Миха открыл глаза, был уже, наверное, полдень. Элька разгуливала по квартире в его длинной рубашке, как героиня одного старого фильма. От её вчерашней асимметрии не осталось и следа. Этим сияющим утром она была вполне симметрична и чертовски привлекательна.

– Соня, подымайся! Я уже приготовила завтрак.

Стол на кухне был уставлен деликатесами, которых и в помине не было в холодильнике.

– Когда ты успела?

– Пока ты дрых, – и чмокнула его в щёку. – Ладно, я только яичницу пожарила. Остальное заказала в ресторане неподалёку.

Миха и понятия не имел, что неподалёку от его дома располагается ресторан.

Было изобильно и вкусно. Глаза разбегались. Миха решил попробовать всего понемножку. Элька сидела напротив, уперев кулачок в щёку, и смотрела на него.

– Почему ты не ешь?

– Ты хочешь, чтобы я стала толстая и некрасивая?

– Я не хочу, чтобы ты стала тощая, как щепочка. Ущипнуть не за что.

Эля вздохнула и покорно соорудила бутерброд из кусочков ветчины, сыра и листика салата.

– Ты доволен?

– Ещё круасанчик добавь.

– Чего только не сделаешь для любимого мужчины…

– Когда это ты успела в меня влюбиться?

Элька глянула на часы, потом уставилась в потолок:

– Двадцать… нет, девятнадцать часов назад. Удар молнии, тот, что ваш суперкомпьютер в щепки разнёс. Выходит, ты в этом виноват, – и рассмеялась. – Шучу, конечно, – вдруг, посерьёзнев, добавила, – но не совсем.

Пока Эля втискивала в холодильник пищевое изобилие, Миха побрился и достал свежую рубашку.

– Куда это ты? – Элька оказалась тут как тут.

– На Фирму. И так опоздали…

– Ни на какую фирму не надо. Там суета, комиссия изучает, не террорист ли это. До лучшего специалиста по вылавливанию блох никому нет дела. Да и блохи ещё не скоро появятся.

– А ты, как же?

– А я взяла отпуск на неделю. За свой счёт. Отпустили с облегчением – им сейчас не до меня.

Подошла к Михе и обняла за шею:

– Продолжим ночную беседу?

– Мы, вроде, всё обсудили. Ночью.

– Но остались некоторые подробности…

Перед тем, как окунуться в подробности, взгляд Михи задержался на портфеле с рукописью. Неудобно как-то получается. Обещал ведь.

С подробностями разобрались часам к четырём. Элька хотела заказать обед, но Миха убедил её, что достаточно еды, дремлющей в холодильнике. Правда, на борще она всё-таки настояла, и его принесли в блестящей металлической кастрюльке с половником.

Электрина опять клевала как птичка и задумчиво смотрела на Миху. Она что, размышляет о новых подробностях?..

– Обещал заехать к сыну, – промямлил Миха.

Эля кивнула головой:

– У тебя есть второй ключ? Тогда я просто захлопну дверь.

Как-то не по-людски получилось… Миха подошёл и чмокнул её в щёку, будто супруг с десятилетним стажем.

К Андрюшке он не поехал, поскольку не собирался. Да и Электрина, наверное, поняла это, когда он, как-то неловко, взял портфель с рукописью.

Куда же идти? В сквер на лавочку? Подкрадывался вечерний апрельский холод. И пневмонию можно подхватить. В кафе? Так официанты скорую вызовут к посетителю, который час сидит неподвижно – может, помер? Остаётся метро. Пассажирам дела нет до прилично одетого мужчины, дремлющего над какими-то листочками. Умаялся, видать, на службе. А у Кольца нет конца…

Солнце висело в синем-синем небе, согревая тайгу. Ненастная неделя закончилась, основные препятствия позади, впереди сотня километров спешащей воды и несколько несложных порогов. Решили устроить полуднёвку, после перекуса никуда не плыть, просушить вещи, искупаться.

Место для купания было шикарное. Скальные гряды выгородили бассейн, там, дальше, неслась вода, а здесь она была неподвижная и невероятно прозрачная. В зеленоватой глубине покоился затонувший ствол лиственницы, будто отгораживал портал в прошлое, или в будущее, или вообще незнамо куда. Татьяна разделась и по камням медленно спустилась в бассейн, будто это не студёная ледниковая речка, а тёплое Чёрное море. Олег сидел на камне и грелся. Только что, как мужественный мужчина, он с воплем сиганул в самую глубину и сразу, отфыркиваясь, выбрался на берег. Сидел и любовался стройной девушкой в таинственной зеленоватой воде и тайменем, который, не чувствуя малейшей опасности, шевелил рядом с ней плавниками.

– Руку дай!

Татьяна, не торопясь и ни капельки не смущаясь, выбралась на берег, вытерла волосы, оделась и села на камень рядом с Олегом. Молча смотрела на речку и нависшую над ней скалу.

– Как думаешь, что с ней случилось?

– С кем?

– С геологом, которая вырезала таблички.

– Геологи – мужики.

– Шовинист! – Татьяна взъерошила его мокрые волосы. – А мне, почему-то кажется, что женщина. Мужик вгрызся бы в тропу и полз, по краю сознания, даже понимая, что доползти невозможно, вспомни «Выжившего». Женщина не такая, она осознаёт свой предел и поступает самым разумным образом – пишет письма и, как терпящие крушение моряки, бросает в море бутылку с запиской. Вдруг кто-то и прочитает.

– Никто ведь не прочитал.

– Прочитали. Мы…

Над скалой кружила большая чёрная птица.

– Мы – непутёвые Дети капитана Гранта, – вздохнула Татьяна.

– Почему?

– Нашли бутылку с запиской и не бросились на помощь.

– Никакой бутылки не было.

– Дощечки – те же записки с координатами. Она пыталась сообщить самое главное. Что считала делом жизни…

– Литий, – вздохнул Олег и подумал, что никогда не решится вот так, как Татьяна, взъерошить её волосы, хотя бы погладить, – она нашла месторождение лития.

– Ну и что. Это же не золото, не алмазы.

– Как сказать… Батискафы, электромобили, дроны. Вон, по Москве электробусы туда-сюда бегают. Всё это – литиевые батареи. Первый термоядерный реактор во Франции – тоже без лития никуда. Начнут такие по всей Земле строить – война начнётся между реакторщиками и батарейщиками. Американцы в Афганистане тоже за литий воевали, там крупное месторождение. Вообще на Земле лития мало, а у нас почти нет. Так что это драгоценность почище алмазов.

– Мы сбежали и не стали искать…

– Ты в уме? Мы же не геологи.

– Могли бы палатку найти.

– Палатка сгнила давно.

– Ну, не знаю, что-то должно остаться. Записки какие-то, дневник.

– Пустое. Ничего бы не нашли. Да и где искать? Дотот длинный.

Татьяна подняла с земли камень и стала рассматривать. Упрямица.

О дощечках больше не вспоминали. Сначала в каком-то несложном пороге прорвали баллон на остром камне, потом отравился Ксан.

Костёр тогда разожгли под защитой корней вывороченного кедра – вдоль ущелья разогнался ветер, а здесь было тихо.

– Ребята, свинушки! – позвал Ксан.

Действительно, из земли между корней торчали раструбы коричневых грибов.

– И что с ними делать?

– Жарить.

Ксан отломил прутик, нанизал гриб, сунул в костёр, повертел там несколько минут, откусил:

– Вкусно!

– А не отравимся? – засомневался Миша.

– Да ты что! Я всегда их так ем.

Олег тоже срезал прутик, подержал в огне. Нежный, слегка сладковатый вкус.

– Чуть присолить можно, – посоветовала Верочка.

Все собрались у костра, вертели прутики с грибами и восхищались закуской.

Потом, как обычно, пели песни. В такие вечера устанавливалась какая-то мистическая связь. Были они уже не просто Мишами, Танями и Вовами, но одним существом, более умелым, более разумным с единой волей, желаниями, радостями и неудачами. И мгновения такого единения были счастьем. Не всегда и не со всеми такое случается. Удача, если повезло найти друг-друга. Потому они вместе уже не в первом походе.

Вдруг Ксан отложил гитару:

– Мутит, что-то, – поднялся и скрылся в темноте.

Услышали, как вывернуло его желудок. Пошатываясь, пошёл к палатке:

– Не в форме я, пойду…

Переглянулись.

– Нужно чай вскипятить, обильное питьё, – сказала Татьяна. – У нас активированный уголь есть?

– Сейчас поищу, – отозвался Володька, он исполнял роль медбрата.

– Говорил, не стоит проводить эксперименты с неизвестными грибами.

– Миша, ты как всегда прав, – вздохнул Олег.

Молча появился Ксан, скрылся за палаткой.

– Иди, сладкого чая попей, – крикнула Верочка.

Ксан подошёл, сделал несколько глотков и снова метнулся к кустам.

– Когда все в лёжку будем, кто чаю нальёт? – едко вопросил Миша.

– Не каркай, – отозвалась Верочка.

Молча сидели у костра, ждали – грибы жарили все. Ксан ещё пару раз выползал из палатки. Костёр догорал. С остальными ничего угрожающего не происходило. Стали расходиться. Остались лишь Олег с Татьяной.

– Пошли на берег…

Толстое бревно лежало, будто скамейка над водой. Река шелестела, окатывая камушки. Протянувшиеся часы вымотали силы ожиданием плохого. Татьяна сидела, обхватив себя руками. Олег накинул на её плечи штормовку, она прижалась к его плечу. Так сидели, прислушиваясь друг к другу, потом стали целоваться. Это было безумно приятно, стирало страхи крадущейся к рассвету ночи. Олег и представить не мог, что сможет когда-нибудь поцеловать эту строгую, неприступную девушку, а получилось всё так просто.

– Дурак, – прошептала Танька.

Солнце обожгло скалистые верхушки гор.

На следующий день устроили днёвку…

Утром Ксану стало лучше, но когда он вставал, его покачивало. Куда уж тут плыть.

– Говорил, не радо есть неизвестные грибы, – нудил Миша.

– Ерунда, – отмахивался Ксан, – просто мне старый гриб попался. Почувствовал гнилой вкус – надо было выплюнуть. Всё нормально было бы.

Спешили. Со следующего понедельника выходить на работу, а ещё плыть и плыть…

Из шелеста ветра проклюнулся рокот мотора. Навстречу шла лодка. Длинная, чёрная. Такие могут вмещать до восьми человек. На них местные даже пороги проходят.

Бородатый мужик, женщина, какое-то барахло. Подчалили к ребятам.

– Здравствуйте, из Хамсары можно улететь?

– Нет, – покачал головой мужик, – аэродром закрыт.

– Точно знаете?

– Точно, – солидно кивнул мужик, – я начальник Аэропорта. На сенокос едем. Дней через пять вернёмся. Да всех вас самолёт и не возьмёт. Высота большая. Не более семи человек…

– На сенокос на лодке? – удивилась Татьяна, провожая взглядом семейство.

– Кроме реки, дорог здесь нет, – уточнил Ксан. – Накосят, погрузят стог на лодку и привезут. Староверы. Живут, будто двадцатый век не наступил. Аэродром закрыл – на сенокос уехал.

– Однако же, начальник Аэропорта, – хмыкнул Миша.

– Аэропорта… Чтобы самолёт сел, коров с поля прогоняет.

– И овец, – добавил Миша.

Самолёт отпадает, вздохнул Олег. Значит, ещё два дня сплава. Как минимум. От восхода до заката.

О дощечках думать было некогда.

Сначала Миха решил, что ослеп. Сияющий августовский день, горная речка, ветер, ерошащий волосы, исчезли, будто их выключили. Михе даже показалось, что он слышал щелчок выключателя.

– Ну что впечатляет? – донёсся из темноты сиплый голос, будто после серьёзного перепоя.

– Живенько… – Миха вспомнил, что должен изображать сомневающееся подсознание.

Постепенно глаза привыкали, и темнота уже не казалось темнотой, но сухим полумраком какого-то сарая. Тьму оживляли серебрящиеся в пыльном воздухе струйки протискивающегося сквозь щели в стене солнечного света.

– Выброшу хлам, повешу лампочку, поставлю кресло, буду здесь сочинять. На террасе невозможно! Ходит на цыпочках, всем видом показывая, что не хочет мешать творческому процессу. Меня это бесит! Не хочешь мешать – не ходи! А пришла – говори зачем. Я же отвлекаюсь, жду, что ты скажешь! Навешу крючок и буду спокойно трудиться. И никто не будет кричать из кухни: Вася, открой банку консервов. Сюда не докричится…

– Ты нервничаешь, потому что не получается.

– Не получается. Не знаю почему. Брошу всё и уеду на северный полюс, писать сказки про белых медведей.

– Ну, не всё так плохо. Действие, правда, вяловато, провисает, да и не совсем понятно, что к чему… Вырвал кусок из похода, а что до этого было?..

– Что было до Водопада – неважно. Читатель будет знать, что к чему. Там будет эпиграф: «Посвящается талантливому геологу и отважной женщине Ларисе Анатольевне Попугаевой», – и оценив удивлённое молчание собеседника, добавил. – Она в одиночку открыла первую и самую мощную алмазную трубку в Якутии, а потом её открытие украли и Сталинской премии не дали.

– Почему ей?

– Она была подругой моей бабушки. Вместе учились и бывали в экспедициях… И потом, разве это не дань справедливости?

– Написал бы о ней повесть.

– Я думал… Слишком сложно. Слишком многое надо уяснить. И потом – хотя дела давние, но до сих пор масса противоположных интересов, наследников, слишком много грязного белья придётся переворошить. Нет, не сдюжу. А так… Надеюсь, кто-нибудь из молодых заинтересуется. Может быть…

– Может быть.. Но теперь мясо на историю надо наращивать. А то – поплыли и нашли? Неинтересно.

– Мясо наращивать… – задумчиво произнёс собеседник.

– Молодой человек, просыпайтесь, поезд идёт в парк.

Михаил Антонович подскочил и помотал головой, не соображая, где он и что он. Слишком резок был переход то ли от сияния горной речки, то ли от полумрака пыльного сарая к пустоте собравшегося на отдых вагона метро.

– Извините, – и в дверях обернулся. – А за «молодого человека» спасибо.

На ступеньках рядом с дверью Михиной квартиры сидела Эля.

– Соседи залили меня, в квартиру войти невозможно, везде вода. Поживу у тебя несколько дней, ты не против?

Рядом стоял рыжий чемоданчик, прекрасно гармонирующий с её причёской.

Она, конечно, врала, но Миха был не против.

Эта ночь прошла относительно спокойно.

Эля разбудила его в семь.

– Завтракаем в кафе и идём на Выставку. Надо приехать пораньше, там, наверняка, будет очередь.

Это был один из новых выставочных залов, в изобилии разбросанных по окраинам Москвы. Пятнадцать минут от метро мимо разноцветных башен, за которыми дорожки убегали в лесопарк, где вполне можно было бы заблудиться. Миха с бóльшим удовольствием побродил бы по этим дорожкам, но Эля, крепко держа под руку, влекла его на выставку современного искусства.

Миха не любил современное искусство, потому что не понимал его. А быть может, не понимал, потому что не любил. Обречённо шагнул на ступени новомодного Многофункционального комплекса, заполненного, будто улей, мириадами сияющих, дорогих, никому не нужных витрин.

Далеко по лестнице продвинуться не удалось, Миха с облегчением пристроился в конец длинной очереди. Стоявшие рядом, наверное, на что-то надеялись, надеялся и он, что проведёт пару часов в беседах с Элей, а потом они, осознав бессмысленность стояния на лестнице, отправятся в парк, пронизанный нитями праздничного солнечного света. Где же он недавно видел такие нити?..

Эля отошла в сторону и говорила с кем-то по телефону. Потом подбежала к Михе, ухватила за руку:

– Пошли!

Они удалились от очереди, обогнули здание и остановились у двери, на которой, почему-то по-английски, было начертано: «For staff only». Дверь отворилась и в тёмном проёме объявилась мощная фигура в обширной неопрятной бороде, растянутой блузе и штанах с пузырями на коленях. Очевидный трудяга изобразительного фронта.

Элька шустро шмыгнула в открывшийся проём, волоча за собой Миху. И вовремя, потому что к двери уже подтекали бдительные участники очереди.

– За мной! – скомандовал бородач, и они поспешили по крутым лестницам, узким коридорам, торговым залам, каким-то складам, постоянно проникая в двери с устрашающими надписями: «For staff only», пока не вынырнули посреди Выставки из тайного входа, абсолютно незаметного из зала. Бородач, не сказав ни слова, испарился, будто и создан был только для того, чтобы доставить их вопреки всем правилам на Выставку.

– Кто это? – поинтересовался Миха.

– Гений, – пожала плечами Эля, – один из…

Миха огляделся и осознал, что они стоят под экспонатом. Стая волков разбегалась слева, прыгала, застывала в полёте над зрителями и, кувыркаясь, рушилась на землю справа.

– Как тебе?

– Занятный фокус, впечатляет. Видел такое в Ереване на сквере. Только там олень прыгал.

В соседнем зале красовался слон, скомпанованный из разноцветных мотков электрических кабелей.

– Ну и что, – пожал плечами Миха, – и в чём тут смысл?

– Пошли, пошли, – Эля потянула его в соседний зал. Там было интереснее. Посерёдке до потолка возвышалась гигантская волна, собранная, или склеенная, или сваренная из разнообразного мусора от ржавых водопроводных кранов до зверски разломанных компьютерных клавиатур.

– Впечатляет, – согласился Миха, – но смысл уж больно примитивен. Будто носом в дерьмо тычут.

А вот следующий зал поразил. Во-первых, композиция, напомнившая Михе Роденовские «Врата ада». Из бесформенной, наверное, бронзовой массы вырастают руки, головы, тела то ли живых, то ли мёртвых людей. Что это? Бытие? Рок? Жизнь, возникающая из хаоса и тонущая в хаосе?..

Рядом – объёмное плетение то ли ветвей, то ли корней, на котором будто чудовищные плоды вызревают головы, бюсты, тела известных и неизвестных, состарившихся и только что родившихся, рвущихся на волю человеков.

А потом – бронзовое поле, не трава, а сплошь сросшиеся с землёй мёртвые тела в форме, с ружьями и автоматами, а по ним ползут ещё живые…

Нет, не всё так мрачно. Была в инсталляциях и любовь, и фантазии света, но именно эти сильно зацепили Миху. Имена авторов перемешались: Каварга, Кандр, Горшков, Алиева, много других, не удержавшихся в памяти. Миха шагнул в тёмный проём и оказался в зале, где крутился бесконечный фильм. Камера медленно перемещалась мимо чёрно-белых панельных многоэтажек, открывая неожиданные ракурсы, и недоумение сменялось неожиданным пониманием апокалипсиса. Вот грузовик, невиданной силой по оси колёс вдавленный в асфальт, чёрные оконные проёмы, будто ряд гнилых зубов, насквозь проржавевшая легковушка и рядом – навсегда замерший мужчина с поднятой для следующего шага ногой. Вода, тонким слоем заполняющая дворы, будто пролившаяся из «Сталкера» Тарковского. Медленно ползущая камера и тягучая негромкая музыка завораживали, Миха замер внутри окружившего его экрана и стоял, пока Эля не выдернула его на свет следующего зала.