Читать онлайн Не буди Лешего

Глава 1

– Ты почто беспокоишь меня, погань ты крылатая? – стою, смотрю на парящую птицу чёрную. А она на меня смотрит. Глазом своим блестящим подмигивает.

– Не упаду я, и мясо моё тебе не достанется. Да и на что оно тебе, моё мясо? Оно же у меня мёртвое.

– Ну а моё какое? – отвечает мне птица птичьим клёкотом. – Так что и твоё мне будет в самый раз.

– Курица ты неощипанная, – посмотрел я на топор. Даже если докину и попаду, потом идти за ним. А леса уже окраина, выходить негоже.

– Подлети-ка поближе, а? – пернатую тварь уговариваю.

– Тебе зачем? – отвечает мне тварь пернатая.

– А как думаешь? – живым глазом ей подмигиваю. – Есть разговор.

– Отсель говори.

– Летела бы ты… Куда летела.

– Так предвестник я.

– И что забыла тут?

– Так за тобой я.

Ещё раз на топор взглянул. Да попаду, конечно, но из лесу выходить… Вся же нечисть встрепенётся, что Леший на территорию посягнул. Прибегут из полей и лугов, вой поднимут. Скажут, что притесняю. Шагу лишнего не сделаешь…

– Как за мной?

– Так велено.

Тварь пернатая крыльями машет, перьями сыплет. А здоровая будет, но тощая. Это кто же такую на службе держит?

– Кем велено-то?

– Так я от Кощея жены.

– От Мары что ли?

– От неё.

А ей чего от меня надо?

– Пусть мужу своему голову дурит, а мне с ней ни делать, ни делить нечего.

Хватило уже.

– Муж за Василисой убежал.

– За той же самой?

– За очередной, – мудро изрекла пернатая нечисть. – Слышь, Леший, мне твою печень принести велено.

– Это что за невидаль? В наших краях такое не практикуется.

Да и накой она ей? Что-что, а печень уже вусмерть посажена. Посмотрел на рожок, что на поясе болтается. Давно он сух, надо бы исправить.

– Ои меня ничего не получишь, лети восвояси.

– Не ближний свет, с пустыми когтями не полечу, – и давай нападать, тварь подлая, подлетит да клюнет, да в небо назад. И так раз несколько.

– Всё равно не справишься, – отвечаю ей. – А я в лес уйду.

– Не уйдёшь, пока я буду твоих стращать, мелких духов тащить да жрать.

– С поля тащи, не моя забота.

Запищали под ногами, жалуются.

– Кто так предвестника гонит? – птица молвит. – Совсем ты, Леший, без уважения. Вот в других лесах…

– Ну и лети к другим.

– Мара послала к тебе.

– А кроме печени ей от меня ничего не надо?

– Сердце ещё просила, – птица хотела голову лапой почесать, да вовремя опомнилась, крылами замахала. – Да добавила потом, что у тебя нет его. Тоже, поди, пропил?

Отдал. Потому что дурак дураком молодой был. Так и помер. В том же лесу, в которым я теперь Леший. Тоже потому что дурак был. Теперь, значит, нечисть я, уже сто лет поди как.

– Улетишь ты или нет? Про “подобру-поздорову” не спрашиваю. Какое у тебя, у костлявой, здоровье?

– Э, обижаешь! – и опять налетела. Тут-то я её за шею хорошо схватил, да почти свернул, да по макушке рогатой клювом получил. И чуть глаза живого не лишился. Не дело это. Поцарапала меня вражина пернатая, смрадом мёртвым дохнула. Вот бы клюв ей этот обломать, но как? Не поймаешь же курицу, скользкая. А размера она такого, что, пожалуй, и в небо за собой утащит и о земь бросит.

Уже решил топором, как чую, кто-то об ногу трётся.

– Мяу!

– Баюн, ты, что ли?

Смотрю, кот чёрный в ногах, когти свои стальные о мой сапог точит.

– А ты, котяра, не обнаглел ли? – его спрашиваю, а сам по холке поглаживаю. И тут идея посещает меня хорошая. Чай, Баюн не топор, воротится обратно.

– Эй, пернатая, лови подарочек!

Взял кота за шкирку я, шепнул ему на ухо.

– Ну и ты, Баюн, не оплошай.

Ну и запустил котом в курицу.

Хорошо полетел Баюн, что снаряд. Летит и частушки поёт матерные. Я такого в лесу не люблю, не попускаю. А в небе пускай летит, ругается. Разумная тварь Баюн или нет, говорить ли умеет, или шпарит по заученному – про то мне неведомо. Он что комната китайская, слов много, толку мало, но живность осмысленную хорошо изображает.

Вцепился Баюнка в курятину, перья быстро повыдергивал, заискрил, зашипел да когти вострые вонзил во все места мягкие. Хотя вряд ли есть такие у пернатой твари этой.

– Ты пошто хулиганишь, Лешак ты злой! – нечисть крылатая ругается.

– Какой я тебе Лешак, Леший я. И то я не хулиганю, а провожу боевой манёвр. Называется “кота метание”.

– Сними его с меня, полечу обратно! А ты иди к Лешему… Тьфу ты, – птица плюнула. Видать, поняла, послала к кому. Баюнка долго держался, не отпускал. Наконец она его скинула, и на крыло припадая раненое, полетела восвояси, ругаясь.

Глава 2. Упыри и вурдалаки попадаются одне

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,

Спотыкаясь, чуть бредет

По могилам; вдруг он слышит,—

Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал;– шагнуть не может.

«Боже!– думает бедняк,—

Это, верно, кости гложет

Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;

Съест упырь меня совсем,

Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем».

Что же? вместо вурдалака

(Вы представьте Вани злость!) —

В темноте пред ним собака

На могиле гложет кость.

А.С. Пушкин. Цикл “Песни западных славян" , стих "Вурдалак"

Иду я вдоль кромки поля, скрываясь в тенёчке, думаю, с чего бы предвестнику от Мары прилетать? Рядом Баюн идёт, и на ходу раны зализывает, умывается.

– Сильно потрепало тебя? – спрашиваю.

– Мяу, – отвечает.

– А сказка где, стишок какой, песенка?

Посмотрел на меня кот, подумал. Вздохнул. Пошёл дальше.

– Баюнка, ты не серчай. Надо было прогнать нечисть пернатую.

– Тьфу! – сплюнул кот чёрные перья из пасти.

Идём молча.

Чую, земля под ногами шевелится. И шум стоит нехороший. Как будто старые кости где-то ломает. Посмотрел в рощицу, а там ветви сухие с земли поднимаются, всё ходуном ходит.

– Заложные, что ли, беспокоятся… К чему бы?

А покойники те заложные, неприкаянные, мною упомянутые, а ну давай с земли вставать, ветки с себя снимать и поначалу друг на друга прыгать. А потом выстроились в одну линию и пошли.

– Надоело мне всё, – говорю и на кота смотрю. – Что они полезли, Баюнка, как думаешь? Вроде не русалочья неделя, лежали бы да лежали.

– Мяу.

– Мяу? Много у меня к тебе вопросов.

Первый упырь повёл носом и пошёл на нас с Баюном. Баюн тоже повёл носом, посмотрел на упыря, потом на меня, покачал головой из стороны в сторону и в лес сиганул.

Ладно, котик, это не твоя битва. Не всё же тебе одному отбиваться. Поднял я топор.

Рубить упырей – дело нехитрое. Только почто повставали они, да много так?

– Тут я, нечисть поганая, – поднял землицы ком и запустил в одного вурдалака. Кровь моя для них невкусная, бесполезная. Да безмозглые они, разве разберутся? Нападать будут на всё что движется. Зверья много попортят, а то и человеков заблудших или на окраине леса в лугах работающих. Так-то человеков мне не сильно жалко, но, опять же, на подвластной мне территории негоже вурдалакам шалить.

Нечисть поганая внимание на меня обратила. Побежали. Прыгают, зубы свои гнилые выпустили, пальцы с длинными когтями растопорщили. Снял я с пояса топор. Мне бы два топора сейчас, да носить их неудобно. Разве что – оба за спину приделать? В две бы руки я б упырей этих мигом раскидал.

На поясе у меня нож, рожок и фляга. Это само собой, вещи нужные, их тоже не снять. Ну да меньше думок, больше дела. Первого вурдалака порубил. Второго за пасть поймал и откинул. И дальше топором.

Рублю, значит, вурдалаков направо и налево, а всё же думки в голову лезут. С чего вурдалакам вставать? Кто-то поднял их? Уж не лешаки ли с соседнего леса?

Я за этой территорией пригляд держу, она вроде как и моя, и ничейная. Отобрал я её у другого Лешего давным давно. Ну и, понятно, что двум Лешим в одном лесу не бывать. Теперь тот лес мой, сосед, злобу притаивший, сюда глаз не кажет. А вот лешаки его остались и в услужение не пошли. Растут, множатся, злобу копят. Могли они вурдалаков натравить?

Вроде всех порубил. Стою, дух перевожу. Топор только затупил об их гнилые черепушки. Как смотрю – опять ветки задвигались, но то не на земле, а в чаще. Выстроились передо мной лешаки – бывшего Лешего с этого подлеска прихвостни.

– Гляди, целехонек!

– А что на меня любоваться, чай не красна девица.

– Много нас а ты один.

– И в прошлый раз так было.

– Меньше нас было, запамятовал?

Что моя башка нынче, в ней грибы и мох.

– Леший ваш с вами был, а теперь вы без Лешего. И многих ваших нет.

Проросли давно травой сорной на полянке спорной.

– А нас числом теперь много побольше. И без Лешего справимся.

А ведь и впрямь вся роща ими утыкана. Стоят, как боровики все, сбитые, морды кабаньи, свирепые, на головах рога загнутые. Клыками по подбородку шерсть истёрли. Ишь как много их! Неужто селян тащат да в лешаков обращают? Из заложных только упыри получаются. Не кладбищенские же? Колдун, что ли, объявился? Леший их колдуном не был.

– Ну так начнём, может? Что-то смотрины затягиваются.

Ну так они и начали. Всё ж таки плохо, что топор у меня один.

Глава 3. Лешаки

Рубились долго. Эти твари клыкастые кусаться на умеют – клыки загнутые мешают. И бодаться не могут – рога кривые. Махались топорами.

Их много, они круглые да юркие. Я один, и весу тяжёлого. Но хоть не совсем ещё дерево, поворотливый.

А так знатно меня порубили всего. Как бы и впрямь в землю не уйти и не прорасти мохом.

Но пока стою, отбиваюсь. А надо ж их, кабаняков невежливых, со своей земли согнать.

– Добиваем, кажись! – кричат. И ничего ж не посоветуешь, если кажется, нечисть ж мы.

Чувствую, жжётся что-то в нутре. Вниз смотрю, отнял от брюха руку. Кровь течёт по животу, вся моя шкура промокла. Да и рёбра поломали, раз мне не вздохнуть.

Тяжко стало, но стою пока, хоть ноги проседают. Как нежить не смертен, но выбить дух можно, помру. И никуда не денусь. Останусь мёртвым пнём, зарасту травой – пришлым лешакам на веселье.

Но это лес мой, и раз пока не издох, видать ещё здесь нужен. А эти лыбятся, стоят, довольные кабаняки, наверное уже между собой лес делят.

Травушкой сладко пахнет, землицей пахнет, если не брежу. Ну подойди только кто: голову отрежу.

А рукояти топора не чувствую больше. Живой глаз уже не видит, пока смотрю мёртвым.

Что-то тянут они. Близятся по кругу. А я ж на горке стою из их же кабаньего люду.

Окружили и свалили. Ну вот и всё. Зарубят. А битва славная была. Хоть не спился заодно с Водяным, ушёл достойно, в бою, как хороший Леший.

Вдруг тень чёрная надо мной промелькнула. И частушки матерные по лесу раздались. Видать, есть в них сила великая, потому как так разозлили они меня, что я с места вскочил. Не потерплю в своём лесу матерщину.

Баюнка когти стальные выпустил и от лешака к лешаку прыгает. Как бы не порубили кошака-матершинника топорами. Мне его, нечисть хитрую, ещё в студёном ручье вымачивать в наказание.

Поднялся я, сначала на одно колено, потом на оба. Топор нащупал, глаз затёкший протёр. Подождал, пока силу в руках почувствую, а то начал уже в духа превращаться, тело не слушается. Материальное оно частично, частично живое, но больше мёртвое. Такое сдвинь. Сила нужна большая. Но она же и подмога. Обратился к лесу и стал лесом сам. До последней веточки, зверушки и мышки-норушки. А потом силу эту в тело потребовал – во временное пользование. Вот тогда встал.

– Кота не обижайте, лешаки поганые.

– Сам ты нечисть поганая, а кто-то из нас будущий Леший.

– Не понял.

– Кто тебя победит, тот следующий Леший будет, – объяснил второй, Баюнку тягая за хвост.

– Так деритесь друг с другом, – предлагаю я.

– Так начнём, когда тебя завалим.

– Я буду главный, я сильный самый, – один Лешак встал, подбоченился. Кажись, я тут Лешим буду!

Кажется ему…

– Баюнка, – кота подзываю. – А ну-ка, пойдём, объясним гостям нашим разницу между “быть” и “казаться”.

Всех мы их положили в этой же рощице слоем ровнёхоньким. Будут берёзкам удобрением.

Глава 4. Водяной и бражка

– Баюнка, поможешь мне туловища эти валежником закидать? – кота спрашиваю. Негоже оставлять их так валяться. И хоронить нельзя – чай, нежить, земля не примет. Но и так оставлять негоже.

– Мяу, – ответил Баюнка. Уши подранные, на морде кровь запеклась. Пасть было разинул, частушкой, видать, ответить хотел, потом чихнул только и в лес удрал.

Понятно, прибираться мне одному здесь.

Лешаков прикрыл ветками, уже не встанут они, в упырей не превратятся. Как на солнце выгорят, иссохнутся, воздухом очистятся, травой взойдут, после того только с землицей перемешаются. Станут её костью, мышцей, нервами. Но это потом. А пока мне мертвечину эту таскай перетаскивай, в рядочек укладывай да ветками закрывай.

Умаялся.

Иду, самого шатает знатно. Добрёл до ручья большого, наклонился к воде, встал на одно колено. От одёжи моей по студёной водице след кровавый пустился. Эх, нехорошо. Ладно бы к мёртвой воде пришёл, а то к обычной речке. Вдруг как прыгнет мне кто на спину! И топор мой на дно пошёл, и я чуть за ним не туда же. Но удержался. Скинул с себя вражину, за шкирку схватил. Смотрю – Лешак недорубленный!

– А ты что, самый хитрый? Схоронился где, пока другие дрались? Захотел взять хитростью?

Молчит.

– Леший живой ваш?

Молчит.

– Или прогнал вас из лесу, так вы пошли себе новый искать?

Ни слова не молвит.

– Много вас развелось, откуда взялись вы? Тесно вам стало? Или плодит вас кто, чтоб на меня натравливать?

Тишина в ответ.

– Да ты ещё хуже чем Баюн. Тот хоть иногда мяукает. Утоплю я тебя.

И сунул его башкой в речку. Держу, не отпускаю, жду пока перебрыкается. Вытащу – так, может, будет сговорчивей.

Вытащил. Спросил ещё раз. Лешак сговорчивей не стал. Нравится ему, может, купаться?

Окунул ещё раз. И ещё. На третий раз из воды Водяной выныривает. Я даже растерялся. Был бы топор под рукой, может, и стукнул бы с неожиданности его по лбу.

– Ты что творишь, мракобесина лесная? Ты почто мне воду мутишь, рыбу пугаешь?

– Так вот, – показываю ему Лешака морду кабанячию.

– Не убежит? – Водяной отплывает слегка.

– Нет, за рога крепко держу его.

– Это что же, Лешак?

– Он.

– А не можешь ты его топить где-нибудь в другом месте?

– А где мне его топить прикажешь? Чай каждая лужа твоя.

– Ну… придумай что-нибудь. Почто тебя голова такая здоровая да рогатая? Поди ума палата. Топором стукни!

– Уплыл топор на дно. У тебя где-то.

– Погодь, – Водяной под воду ушёл, вернулся с моим топориком. В воде он его ещё держал, а над водой поднять не смог.

– К чему такая тяжесть большая? – спрашивает.

– На тебя, небось, отовсель не нападают.

– Так моя река всё больше по твоему лесу протекает. Удобно, – Водяной крякнул.

– Мзду буду брать.

– Так я завсегда! – он отдал мне топор и снова нырнул. Вынырнул он с флягою. – Вот! Я что и приплыл-то!

– А говоришь, воду мутят.

– Ну это… Ты от Лешака своего избавляйся. Или, смотри, может, третьим будет?

– Буду, – ответил Лешак.

– Глянь, он разговаривает! – я его от удивления из рук в воду и выпустил. Водяной хоть брезгливый, но поймал и вытащил.

– Ты это, Лешаками не разбрасывайся. Наконец-то кто-то пьющий попался акромя нас с тобой.

– Так это вражина. Убить меня хотел, – я взял будущего собутыльника за шкирку. – Пойдёшь ко мне, нежить неразумная, в услужение?

– Я разум имею, – обиделся Лешак. – В услужение не пойду, а выпить выпью.

– Мудр, – Водяной хлопнул по фляге. – Ну так что, нежить лесная, выпьем за здоровье речной нежити?

– Что в фляге? Живая вода?

– Обижаешь! Брага!

– Человеков обнёс?

– У них сегодня праздник. Ночь Купальская. Хотели в реку вылить такое добро, шалопаи, меня, видать, задобрить. Так я не дал, всю флягу забрал да унёс.

– То-то они, верно, удивились.

– Не, все хороши уже, – Водяной руку к шее поднёс, жестом показал, насколько. – Аж завидно. Ну и, как говорится, что в воду упало, то пропало.

– Наливай уже, разбухтелся.

Водяной снова крякнул, три листа кувшинки сорвал и сделал нам чарочки.

– Мне не надо, у меня своя посуда с собой, – протянул ему рожок свой.

– Сколько наливать?

– Края не видишь?

– Это по-нашему, – Водяной вернул мне рожок, Лешаку протянул брагу в кувшиновом листе, сам тоже себе соорудил чарочку.

– Ну… будем!

– Куда ж мы денемся.

Глава 5. Сообразили

Выпили. Разлили ещё. Я у Лешака спроси возьми:

– Так изжили Лешего своего?

– Сбежали… Был Лешак Разгуляк, сказал что в лес нас новый уведёт, надо только Лешего местного, тебя, то бишь, со свету изжить. Да и будет лес наш. Хватит леса и новому Лешему и дружине его.

– А ты всё один да один, а, ваше Лешачество? – пьяный Водяной мне подзуживает. – Смотри у соседа какое войско!

– Только что-то разбегается, – я потребовал себе ещё. Выпил. Кости внутри срастались дюже больно. Скрипело всё, переплетались жилы заново, зарастало мясо.

– Тебе живой водицы, может, достать? – Леший подмигнул.

– А у тебя есть?

К тому источнику не ближний свет.

– С собой есть немного. Но бодрит так, что в нутре поколачивает!

Конечно, если живое принимать в мертвое.

– Взбодришься?

– Нет, – я отказался. – Оставь пока.

– Как знаешь! – Водяной фляжку прибрал.

– Мне дай! – Лешак лапы протянул, мигая пьяными зенками.

– А ты обойдешься! Чай, весь мертвечина? Это нам с Лешим надоть, у нас внутри кое-что живое имеется, а тебе будет с живой воды одна гадость!

– Жадный ты, – Лешак сплюнул.

– Ты почто в мою реку плюешь, нежить! Топи его, Леший!

Водяной наш уже хорошо поддал.

– Да в твоей реке чего только не плавает!

– У меня чистота образцовая и порядок! – Водяной обиделся. Добавил:

– А не я бы, так плавал бы тут заодно и один Лешак!

Я решил их разнять да спросил у Водяного.

– А… как ты тут? Тебя, что же, Кикимора твоя отпустила пьянствовать?

Не в коем случае не чтобы обидеть его зазнобу. Действительно она Кикимора.

– Э! Не! Говорю же, ночь Купальская, молодцы будут в речку нырять, а она на это дюже смотреть любит.

– Кикимора твоя смотреть любит на молодцов? – переспросил я. Может, что недопонял. – А тебе это не обидно?

– А чего? Она занята, а я вот с вами!

– А ежели зазноба твоя решит развлечься?

Лешак, слушавший про Водяного с Кикиморой, злорадно похрюкал.

– Дак а как ей с ними развлекаться? Если к ней в лапы попали, то всё – считай, покойники. Утопленники, стало быть. Живой то ей кто дастся?

– Так… и ты, Водяной, не больно живой, с тобой же она как-то умудряется.

– Я есть нежить сильная! – Водяной ударил себя в грудь. – Во всех смыслах, – добавил под хрюк Лешака, – и вообще, вы пить-то будете?

– Наливай.

И только Водяной наш в флягу полез, вынырнул к нему пескарик и ну что-то на ухо нашептывать.

– Ну вот – говорил же я! Так и есть. Утащила моя Кикимора под воду какого-то молодца!

– Ну так… Всё, посидели? Спасать поплывёшь? – спрашиваю.

– Сдался он мне? Молодцом больше, молодцом меньше. Пусть развлекается.

– Нехорошо же? – спросил я. – Всё ж таки на твоей реке бесчинствует.

– Сам не знаю, что ей в трясине не сидится? А тебе, Леший, жалко человека, что ли? Хорошо же сидим!

– Ну наливай, не задерживай.

А пескарик опять затрещал чего-то под ухом. Не выдержал я, поймал в руки рыбёшку.

– Я, тварь ты неразумная, любой глас лесной знаю, а вот по рыбьему не кумекаю. Чего ты трещишь?

– Ну дай послушаю! – Водяной рыбу забрал и к уху приблизил.

– Девка какая-то меня кличет. Просит помощи, называет Батюшкой.

– Какая ещё девица?

– Ну чьего молодца утопили, видать.

– А…

– Пить то будем? Фляги половина ещё!

– Спасать разве не пойдём? Обратилась честь по чести.

– Нам только пьяным кого-то спасать. В прошлый раз чуть Баюна не женили на моей Кикиморе. Ты, Леший, сватом был.

Может, с тех пор Баюнка злобу на меня затаил? А зачем тогда жизнь спасает? Непонятно.

– Ну если ж Кикимора до сих пор с тобой живет, стало быть, не сосватали.

– Сорвался план! – Водяной в сердцах шлёпнул по воде перепончатой лапой. – Да Баюн сильно сопротивлялся!

– Воду он не любит. Или баб вредных…

– Будь у меня жена добрая, разве бы я пил?

– Так женись на Кикиморе, может, она подобреет?

– Леший, ты когда сам научишься брагу ставить? – вдруг спросил водяной. Про Кикимору, видать, говорить не в мочь ему.

– А зачем? – не понял я.

– А как все людишки изведутся? Мало ли какой мор у них случится? А как мы жить будем-то! Без браги? Живой водой печень в один миг убьём! Научись, Леший, друг, а?

– А почто я?

– Ну а кто в лесу все травинки былинки знает? Неужто бражку не сообразишь?

– Из чего её настаивать-то?

Пескарик запищал пуще прежнего.

– Да помолчи ты, рыбина! – Водяной пришикнул. – Не разумеешь? Важные разговоры разговариваем!

– Ну ка, спроси, чего надо ему?

– Да девка та всё просит моей помощи. И честь по чести называет Владыкой речным, кличет Батюшкой.

– А девку как ту звать?

Нехорошее проснулись предчувствие.

– Да сам только что сказал – человеков тебе не жалко!

– Как звать девку, спрашиваю?

– Ну-ка, пескарик… – поймал рыбку Водяной. – Как девку ту звать? Как? Ага… Рада дочь Радимира и Зоряны.

Рада? Бедовая, так ей дома и не сидится.

– А парень кто? Не Родька ли, Велимира сын?

– Про парня на знаю, но девка просит за суженого.

Он, значит. Вук, его волк белый, загрустит. Не заболел бы. Да и девку жаль.

Смешная она.

– А ну-ка, Водяной, поехали умишко на место ставить твоей Кикиморе.

– Ты чего! На допили же!

– Позже допьём.

– Дак я допью! – Лешак предложил. Сам уже пьян вдребезги.

– Не тащить бы тебя, так с собой бы взяли. Водяной, много осталось там?

– Так пол фляги ещё! А если выжрет всё?

– Да что я один пить буду – одному и не в радость, – прохрюкал Лешак.

Тоже дело.

– Быстро вертайтесь! – а сам к фляге лапы тянет, точно рылом туда нырнет.

– Друже Леший, по воде сильно далече! Река крюк делает, давай по земле? – Водяной мне предлагает.

– Друже скотина ты водная, ты же весишь как три борова, как я тебя на себе поволоку?

– Друже Лешака окаянная! Не ты бы, сидели, пили бы, как порядочная нежить!

– Друже жаба водяная… – осенило меня. – Быстро обращайся в жабу, да так и быть, домчу вмиг тебя. Мне бы только за волчьей шкурой обернуться.

– Так на тебе же!

Совсем допился. Вывернул, надел с изнанки на правильную сторону и волком перекинулся. Водяной сделался жабой и прыгнул мне на спину.

Лешак с флягой оставленной очень уж нежно обнимался, чувствую, не дождутся здесь нас.

– Водяной, вода живая при тебе?

– При мне.

– А мертвая?

– И она найдётся.

– Ну тогда в путь.

Взглянул я на лес, деревья и кусты расступились, короткий путь открывая. Есть у меня свои дорожки и совсем они не человеческие. Путь по ним одной только нежити ведом. И то не всякой.

Глава 6. Не дразни Кикимору

Прибыли на место мы вовремя, жениха, а теперь получается, мужа Рады мы спасли. Водяной нырнул за ним и, видать, смог вырвать из цепких лап своей Кикиморы. А после мы Родьку поливали мертвой водой да поили живой – ничего, оклемался.

Доставив молодняк на их берег, я заметил в селении большое волнение. Хороший у меня слух, понял, о чём говорят, но расстраивать Раду не захотел. Она только получила любимого своего обратно. Ещё чуть-чуть, ушел бы к мёртвым, а так остался в мире живых.

– Ну так что, Леший, возвращаемся и продолжаем? – Водяной спрашивает.

– С Кикиморой твоей сначала поговорим.

– Сдалась она тебе? – Воднейшество занервничал.

– Надо, жабье величество, надо.

– Может, ну её в болото?

– Вот в болото и ныряй. Я тут вас подожду.

– А чего говорить то? Я как парня этого у неё забрал, так она на меня сердитая.

– Скажи, у Лешего разговор есть.

Воднейшество нырнул и через сколько-то времени воротился со своей Кикиморой.

– Ты почто, мать, молодцев на дно речное таскаешь? Забавы для? – я сразу к делу перешёл.

– А тебе что с того, Леший? – Кикимора меня взглядом меряет.

– Да думаю, если не любо тебе жить в речке просторной, в водице студеной, да в болотце тёплом вместе с Воднейшеством, так переходи ко мне жить.

– К тебе в лес? – Кикимора вздёрнула брови. – Так я же сущность водная!

– Оторвалась ты от своего рода племени. Не знаешь, что Кикиморы везде живут. Не только в воде. Но я тебе создам все условия. Возьму бочку дубовую, воды в неё налью, посажу тебя туда. Будет тебе жарко – поставлю я бочку на ледник, будет холодно – перенесу в костёр. Если бочка подгорит – в котел пересажу тебя для пущей комфортности. Из дел у меня по хозяйству – сущие мелочи. Меня кормить и всячески уважать, развлекать сказками и песнями. Мой дом блюсти в чистоте – полы мести да мыть ключевой водой, одежду мою содержать в порядке – чинить, стирать и шить на меня, а то на мне всё быстро изнашивается. Сапоги чистить, к орудию руки не тянуть, все заботы только по моим лесным хоромам. А ещё в самом лесу прибираться – ветки сухие убирать. И старые деревья. Животных лечить, споры их выслушивать. Ягоду собирать, мох заготавливать. Мне это всё делать некогда – я лешаков отгоняю и упырей обратно в их гноище укладываю. От тебя пустяк сущий потребую – помогать мне упырей порубленных стаскивать да ветками прикрывать. Ну вот, пожалуй, и всё. Как тебе моё предложение?

– Упырей стаскивать? – повторила ошарашенно Кикимора. – Мох заготавливать?

– Сдюжишь? – интересуюсь. – Коли сдюжишь, будешь как королева в бочке жить. Бочку найду просторную, чтоб ты вся туда помещалась с головою. Что скажешь, красавица?

Кикимора в растерянности на Водяного взглянула.

– Да как же… я же вот… с Воднейшеством живу! – и схватила его под руку корявыми лапами.

– Захочешь уйти, я неволить не буду, – вздыхает Воднейшество.

– Разве мы плохо живем? – Кикимора Водяного по руке поглаживает и в глаза заглядывает.

– Раз ты на молодцев заглядываешься, видать, нехорошо, – снова встрял я. – Но ты, Кикимора, учти. У меня с этим строго. Я тебе не дам спуску в этом вопросе. У меня никаких девиц посторонних, а у тебя никаких молодцев!

– Это самое… – Воднейшество почесал перепончатой пятерней голову. – Я вообще-то, также рассуждаю. Всё одно в реке да болоте ни тебе русалок, ни… – он чуть не отхватил оплеуху, но Кикимора, глядя на меня, вовремя одумалась и снова погладила Воднейшество по руке.

– Так разве же я против такого условия? Просто не оказываешь ты мне должного внимания! А всё больше пьёшь свою бражку, с ним вон, – она опять взглянула на меня и в этот раз взгляд задержала.

– В бочке, значит, жить…

– Ты, Кикимора, послушай и запомни хорошенько, – я подошёл поближе. – Если с Воднейшеством у вас дела будут плохи, если ещё раз он пьяный мне на тебя пожалуется – так я приду и заберу тебя к себе. Знаешь, как мне надоело самому себе обеды готовить, одежду чинить да упырей с места на место переворачивать? Они дюже тяжелые. А тебе чем заниматься? Вот и будет тебе развлечение! Сама знаешь, женщин у нас в округе кроме тебя и нет никого. Так зачем такой прекрасной Кикиморе зазря в болоте пропадать?

– Ой, – зазноба Воднейшества посторонилась, прижимаясь к зелёному боку упомянутого. – Ты, Леший, не горячись так. Хорошо всё у нас. Мало ли чего Воднейшество пьяный болтает!

– Ну смотри, – я покачал головой, отступая. – Тогда плывите себе с миром и живите дружно. А мне глаза не мозольте, пойду я… горевать в одиночестве.

Я развернулся и направился в лес.

Глава 7. Зазноба что заноза

Идти какое-то время нужно вдоль реки, так что скоро я обернулся на шумный всплеск. Это Водяной нагнал меня и вылез из воды.

– Ты чего это снова от своей Кикиморы убежал? – удивился я. – Вроде всё честь по чести наладили. Побыли бы вы с ней сегодня вдвоем, мне кажется, я её так хорошо напугал, что она будет к тебе дюже ласк…

– Леший, я всё понимаю, – перебил меня Воднейшество, ударив лапой в грудь. – Приглянулась тебе моя Кикимора, да и прав ты, единственная одна в округе из нежити женщина… Но ты войди в положение… чувства у меня к ней, – он засмущался, топча по илистому берегу лапой. – Привык как-то, прикипел.

– И головушка твоя прикипела на солнце сегодня или в болоте у Кикиморы так жарко, что ты умом тронулся? – опешил я. – Я же для остра́стки ей это всё нагородил. Знаю, что женщина она ленивая, работать не любит, да и комфортное болото с грязевыми ваннами на тесную бочку не променяет.

– Бочку, говоришь, – продолжал мямлить Водяной. – Я, смотрю, ты уже и обо всём подумал, создал для неё все условия… И с подогревом, и с охлаждением… Да и… ты вон какой молодой и красивый! То волком перекинешься, то медведем. А я что – или налим, или жаба. Какое тут сравнение, тьфу! – он сплюнул.

– Я то молодой? – подивился я. – Да мне лет сто как уже.

– А? Бахвалишься ещё? – Воднейшество совсем погрустнел. – Сто лет ему. А ничего что мне все четыреста?

– Я на твою Кикимору не претендую, – сдалась, мне, правда что, такая хитрая зелёная баба. – Будь спокоен и плыви уже к своей зазнобе, пока она ещё дел каких не наворотила, которые нам надо расхлёбывать. Вон утро уже. Времени и так мало.

– Тебе в тёмном лесу какая разница, утро или ночь? – спросил Водяной.

– Есть разница. И мне отдыхать хочется, да и до той самой тёмной чащи ещё добраться надо. Ну, бывай, увидимся, – надоело мне с ним лясы точить, скинул я Воднейшество обратно в реку и пошёл восвояси.

– Э, Лешачество, погоди-ка! – Водяной вылез из реки и быстро пошлёпал за мной, нагоняя.

– Чего? – я обернулся.

– На, возьми, – Воднейшество фляжку мне протягивает.

– Что в ней? Живая вода? – я взял, откупорил, понюхал.

– Не, обижаешь, настойка хитрая, – водяной вздохнул. – Берег как зеницу ока, но для такого дела…

– Для какого дела? Ты Кикимору у меня на фляжку настойки вымениваешь? – догадался я.

– Очень хитрая вещь, на забродивших ягодах… иноземных, – Воднейшество всё вздыхал да на настойку свою облизывался.

– Взял откуда? Тоже стащил? – я полюбопытствовал.

– Да с чего бы? – Водяной обиделся. – Кум мой заморский подарочек передал.

– Ну раз хитрая вещь, возьму, пожалуй, – согласился я. Чего отказываться? И Воднейшеству будет спокойнее.

– Так это… может, вместе пробу снимем? Заморская вещь… редкая… – Водяной всё переминался с ноги на ногу.

– Нет, пойду я, домой пора, – ответил я и ушёл. Слышал за спиной, как Водяной вздохнул и плюхнулся в воду. А уже под водой точно пробулькал какое ругательство. Сопьётся рыбина недообратившаяся, и меня споит. Покрутил в руках фляжку. Не выбрасывать же? Попробовал. А хитрая штука, хорошая.

Иду себе, никого не трогаю. Устал что-то за сегодня. Упыри ладно, а вот Лешаки ушатали меня знатно. Если ещё нападут, то надо мне лучше подготовиться.

Вдруг кто-то мне на спину прыгает!

– Мяу!

– Чего тебе надо, Баюнка? – кота по морде покорёженной похлопал, хотел скинуть, а он ни в какую.

– Ты, Баюнка, тварь тяжёлая, почто я тебя на себе тащить должен? – у кошака интересуюсь.

– М-м…

– Да не мяукай.

– Я-я-у!

Котяра усами задёргал и когтями начал мне в плечи впиваться.

– Баюнка, так ты что, настойку заморскую унюхал? – я ткнул ему флягой под нос. Послышалось нетерпеливое фырканье.

– Ну держи, попробуй, – я отдал ему фляжку. Кот схватил её железными когтями, принялся горлышко грызть. Грызёт, аж треск стоит.

– Ты посуду мне не порть. Открыть не можешь? Так у тебя же лапки. Давай открою.

Забрал у него фляжку. Открыл, посмотрел на горлышко узкое.

– Ты же и выпить из неё не сможешь, горемычный.

Снял с пояса рожок, налил в него для Баюна настойки, поднёс к усатой морде. Усатая морда жадно залакала. А потом промяукала что-то грустное, но затейное и продолжила лакать ещё.

– Что, Баюнка? Так хорошо, аж плохо? Ты почто мне жизнь спас?

– Мяу.

– Да не выкину я тебя, или ты матерной частушкой мысль не выразишь?

Так он глянул, как будто я его оскорбил только что.

– Ладно, не отвечай. Я пьяный и добрый, и думаю так: тебе, Баюнка, так же как и мне одиноко, вот ты вокруг меня и околачиваешься. Девку тебе найти надо. Или кошку. Но лучше девку.

– Не мяу-да.

– Чего?

– Мяу…

Показалось, что ли?

– Не надо? Как не надо, они знаешь, как за ушком умеют чесать, ты, скотина усатая, мурчать треснешь!

Баюнка настойку вылакал, снова на спину ко мне залез и на плечах устроился. Пошёл я восвояси.

Шёл, шёл, а до стоянки своей так и не дошёл, где скинул кота-пьяницу, там он лёг и без задних лап задрых. А я хотел в хоромы свои идти подземные. Хорошо у меня там и спокойно. Но не добрался. Далеко ещё. Свалился с ног от усталости. Лёг на землю в траву густую и заснул беспробудным сном.

А на утро чую, лежит на мне кто-то.

– Брысь, – говорю, – Баюнка, нечисть, совсем ошалел!

Гляжу, а Баюн недалече в траве лежит, притаился чего-то и лапой в мою сторону тычет, как будто мне на спину показывает. Глаза кошачьи как две плошки широкие. Чего он углядел-то там?

Ну я пошевелился. И слышу сверху кто-то недовольно вздыхает. А потом обнимает меня крепко и дальше спать. И дыхание у этого кого-то тёплое, и кожа мягкая.

– Ну-ка, кто там такой смелый оказался? Слезь с меня и покажись! – я потребовал. Зашевелился кто-то сверху. Потянулся сонно. А потом как вскочит и тонким девичьим голосом запищит:

– Ай! Батюшки! Бревно разговаривает!

Какое я ей бревно?

Глава 8. Знахарка Гостята

С воплями и визгами спрыгнула с меня ночная гостья да прямиком на Баюнку. Баюнка, видимо, такого скорого и неизбежного столкновения с девицей не ожидал, тем паче что не чесать она его за ушком пришла, а свалилась как мешок с шишками сверху.

Тут Баюнку то нервы и подвели!

С одной стороны я его понимаю – у него тоже, небось, похмелье.

Но уж больно ядрёной частушка вышла, как бы жители лесные в обморок не попадали. Так что кинул я в Баюнку тем что под руку попало. Баюнка через девицу прыгнул и был таков.

Много я ему всего сказал вдогонку. И, видать, лишку дал, сильно злобно рычал. Потому как повернулся, а на девице лица нет.

– Хозяин, – говорит, – батюшка, помоги, защити!

Я даже растерялся. Голову почесал. Отвечаю ей.

– Да я и есть Хозяин. И ты это… не верещи так… голова у меня трещит.

Тут девица то в обморок и шмякнулась.

– Ты чего это? – я её поднял, покрутил. Вроде девица как девица. За почти сто лет, что я Леший, на первый взгляд ничего и не изменилось. И косы плетут также, и одёжа похожа. Что-то раньше девицы от моего вида наземь без чувств не падали. Ишь до чего дожил – сразил наповал. Вот что морда лешачья делает!

– Очнись! – говорю ей, потряс легонько, посадил на пенёк. Подул на лицо ей. Вроде глаза открыла, горемычная. И чуть сразу обратно не в обморок.

– Ну-ка, не смей, – говорю ей. – Раз пришла, рассказывай, кто ты такая и что тебе в моём лесу понадобилось, раз зашла так далеко?

Похлопала она глазёнками, спросила ещё раз, не чудится ли ей. Я ей ещё раз назвался и стал ответа ждать. Тогда девица и рассказала, что звать её Гостятою, что нынче сирота она без отца и матери, и бабка её – знахарка прежняя, уже тоже к предкам ушла, а вот теперь знахоркой вместо неё она, стало быть, Гостята.

– Пришла зачем? – тороплю её. Голова моя болит со страшною силою. Плохую брагу деревенские в реку вылить хотели – ту самую, водяным умыкнутую. Надо бы Воднейшеству их за это пошугать.

Услышал я про мужа её больного. Про то, что жизни никакой нету, свет белый не мил, как он мается, бедненький.

– Что от меня надо, вторую ногу ему сломать? – не в духе я был, признаюсь честно, и завывания девичьи мне не нравились.

– Что ты, батюшка, я же наоборот – вылечить…

– Я уж подумал, может, в лес забрать, чтоб не мучился больше и тебя не мучил? – зачем девицу изводить стал, и сам не понял, а только желание её меня раздосадовало. Шло оно из сердца, было искреннее, но чуял я и то, что много на том сердце обиды есть и непонимания.

– Меня о таком не просят, – наконец, решил объяснить я. – Если бы тебя зверь обижал, съесть хотел или заплутала бы ты в лесу… а то что там с твоим мужем происходит у вас в селении – в доме твоём – мне знать не надобно и отношения я к этому не имею.

– Так пришла я за папоротниковым цветом! – объясняет мне девица.

– Вчера отцвёл.

Наверное… Нечистая сила его охраняет. Злая она у меня да неразумная. Так – духи блуждающие, кусачие да вопячие. Для меня и какого сильного человека безобидные. А трусливого да слабого, пожалуй, и с ума сведут.

За цветком я вчера не следил – что следить за ним – миг один – раз и нету. Кто бы ещё умел так желание загадывать, чтобы счастливо от него сделалось на душе. А так только воздух сотрясать и красоту момента портить. Красиво цветёт тот цветок. Замирает дух и на сердце щемит горестно – так красиво.

– Батюшка Леший!

– Чего тебе?

– Понимаю я, что тот цвет отцвёл… Да только не хочу я домой с пустыми рученьками возвращаться. Житья мне нет. Устала я. На два селения одна знахарка, как бабки моей не стало. Извёл меня муженек своими жалобами, а родители его тем паче. Уж тогда лучше ты съешь меня и мои косточки здесь схорони.

А вот тут очень сильно рассердился я!

– С чего мне есть тебя? – рявкнул я зверем диким. И голова моя бедная сразу мне отозвалась. Воднейшество тоже отхватит – и за бражку свою умыкнутую, и за настойку иноземную! Видать взвыл я хорошо, так что девица чуть опять оземь не шмякнулась. Смотрю на неё – худа больно, хоть и жилиста. Чай, не из сахара. А почто же так на жизнь свою жалуется?

– Не люблю я этого, – отвечаю ей. – Ты, гляжу, не помираешь, так зачем собралась кости в землю сложить? Не примет земля таких косточек. Такую как ты и волки есть не станут – побрезгуют.

– Батюшка Леший, помилуй, за что говоришь так со мной! – глазами хлопает.

– Работать не любишь, мужа не лечишь – хочешь всё даром получить – на чудо надеешься.

– Так то последняя надежда моя!

Я уже повернулся путь держать к себе, сквозь лес бреду, а она рядом бежит, за меня цепляется.

– День светлый и ночь темная свидетели, сколько я работаю! Я рук не покладаю и глаз не смыкаю, пока сами от усталости не слипнутся! Если б был другой выход, не пришла бы сюда! Но хром мой муж будет всю жизнь и то никак не вылечишь!

– Али хромой будет не люб? – интересно стало мне.

– Люб любым! – говорит сбивчиво. – Так страдает же человек, а мне смотреть сил нет!

– Ладно, пошли в мои хоромы, послужишь мне, – отвечаю ей. – Посмотрим на тебя в деле. Коли по нраву мне будет, как ты поручения все выполнишь, так и быть, помогу тебе в твоей беде. Тогда вознагражу тебя и отпущу домой. И чтоб глаза мои тебя в лесу больше не видели. А если не понравится, как мне послужишь, то долго ещё будешь вспоминать, как тебя в лесу Леший встретил!

Глава 9. Василиса

Отслужила знахарка исправно, помыла полы, обед приготовила, одежду мою вычистила и починила. Вела себя тихо, мне не докучала. По натуре я, хоть и Леший, но добрый. Больше проучать её не стал. Сходил к источнику, хоть он и далече, вернувшись, вручил я девице флягу живой водицы, и флягу мёртвой велел набрать. Объяснил, что с этой водой делать да и отправил девицу восвояси.

И хорошенько напоследок погонял её по лесу, чтобы и дорогу ко мне забыла.

Сделал обход в лесу, всё проверил. До границы дошёл – туда, где меня лешаки приблудшие беспокоили. Тихо всё. Слился с лесом на мгновение, прислушался. Вроде везде порядок. Остался обходом доволен и направился обратно в свои хоромы.

Уже подходил когда, аккурат рядом с бревнышком заметил ступу! Эка невидаль! Подошёл, поднял, покрутил в руках: тяжёлая, вместительная. Баба Яга на такой летает, да только что делать в моём лесу Бабе Яге? У меня тут этих старух хитрых отродясь не водится. Не приживаются они у меня – плохое соседство.

Опять же – проверял же я недавно лес. Тишина была и спокойствие. Непонятно.

Вдруг кто-то из-за спины подходит и мне на глаза ладони кладёт.

– Угадай, дружочек, кто тебе в гости пожаловал? – слышу ласковый женский голосок.

Обернулся, смотрю, стоит, улыбается.

А я взгляд перевожу с неё на ступу и обратно.

– Ты когда, Василиса, успела в Бабки Ëжки записаться? Да и зачем оно тебе надо?

Она только рот свой алый открыла, чтобы что-то ответить, а я на всякий случай поспешил её предупредить.

– Ты учти, мне в моем лесу Баба Яга не нужна. Мест вакантных нету.

– Ты чего это такой неприветливый? – Василиса надулась, поправляя косу. Какая же она Василиса – прекрасная, аль премудрая? Путаю я, и спросить вроде как неудобно…

– Ты как оказалась здесь? Да ещё и на таком аппарате летательном? По воздуху меня не найти.

– Я по реке приплыла, – вздохнула Василиса. – Ступа эта не только воздухоплавающая, но и просто плавающая вполне. А потом уже я по лесочку осторожненько долетела. Дорогу то я помню к тебе, милый друг.

– И ни одна пичуга тебя не выдала.

– Видать, и они меня помнят, – она снова томно вздохнула. – Ну или любят сердечно.

Умеет Василиса с животиной контакт налаживать. Не отнять. Как бы не оказаться той животиной.

– Ну так что со ступой? – я вернулся к летательному аппарату.

– Прокатить тебя? – предложила Василиса.

– Боюсь, шайка твоя летающая моего веса не выдержит, – так-то, признаться, проверить, как оно летает, хотелось. Да вот только подниматься над лесом сильно далече мне нельзя. Не отпустит меня лес. Я всегда внутри должен быть, в его границах. А по самому лесу на такой штуковине летать – только зверьё напрасно пугать.

– Выдержит, выдержит, – Василиса подошла, приподняла сарафан, чтобы перекинуть в ступу ногу. Облокотилась на меня, чтоб было сподручнее. Забравшись внутрь, поманила меня к себе.

– Ну что, ваше Лесное величество, прокатимся?

– Нет, – я головой покачал рогатой. – С тобой не полечу. Больно места мало.

Рукою провёл по выструганному дереву. А ведь совсем недавно изготовлено. Свежая эта ступа, недавно пнём была.

– Ну-ка, а тут что? – ладонь моя какие-то символы резные нащупала. Пригляделся, а то кощеев знак.

– А что там? – Василиса в лице изменилась, покраснела вся. – Ой, это ерунда какая-то! Это от самой Бабы Яги ступа! Кощей здесь и ни при чём!

– Да мне особо дела нет, даже если б это его ступа была, – признался я. Просто зачем Костейшеству ступа? Он же и так летать умеет. На колеснице своей. – Так ты, стало быть, умыкнула её у Яги.

А у которой Яги? Их же тоже развелось – в каждом лесу по бабке.

– Ничего я ни у кого не умыкнула, – надулась Василиса. – Яга их на поток поставила. Меняет на молодильные яблоки. – Василиса ущипнула себя за румяную щеку. – Её понять можно. Лет как не тысяча женщине. Пытается сохранить красоты остатки. А если от яблок мутить не будет, глядишь, совсем вернёт себе былую молодость. Я то Ягу давно знаю, ох какой она тогда была краси… – Василисушка осеклась на полуслове и мило улыбнулась, смотря в землю и поправляя платье. – Но мне то те яблочки не нужны, – томно вздохнула она. – Я вот и поменяла на средство летательное.