Читать онлайн Под одним небом

Из шёпота листьев, земли, неба

Является нам грустная небыль.

Аня. 2008.г.

 Серой  стрелой шоссе уводило на запад. Горизонт на спусках сужался или совсем исчезал, но мощная машина вновь выносила к небу, бездонному, бесконечному, всё серое побеждавшему. Небо господствовало! Великий художник смешивал краски с непостижимостью гения: солнечно-сиреневое с розовым, изумрудную зелень с пурпуром. Да, иногда вечернее небо – настоящий праздник для глаз и души.

Она и не отводила глаз. Небо  завораживало,  она боялась пошевелиться,  лишь бы сохранить, продлить блаженство, да ещё радовалась молчаливости своего спутника. Впрочем, и он нынче благодушествовал: закатное солнце не грело машину, а климат-контроль он не выносил по причине частых простуд.

 Впервые за последние сутки им обоим было  хорошо.

– Рядом, но не вместе, – мысль мелькнула, не мешая завороженно следить, как облака складываются в очередную замысловатую фигуру, – Да это же замок! Интересно, а на облака можно загадывать? Что будет с этим волшебным замком-облаком через несколько минут?

Машина, нырнув по склону, вынесла всё к тому же видению – облаку, только вместо островерхой крыши небесного чертога и зубчатых стен внутри их стало быстро расти что-то волчье, с оскаленной пастью.  При одном упоминании волков, сколько она себя помнила, её охватывал  ужас. Она даже в зоопарке до встречи с Антоновым не была ни разу, лишь бы случайно не столкнуться с безмолвными серыми тенями. Очевидный вопрос: зачем ходила с ним? Да всё потому, что он волков  обожал. А у неё была не та ситуация, чтобы отказываться.

Иное. 1922г.

 Вечерело. Девушки, сёстры, в чьём родстве никто бы не усомнился, в длинных белых платьях, смеясь и помогая друг другу, пробирались вверх по узкой тропинке. Наконец, лес отступил, и они оказались там, куда шли. Каменистый утес по впадинам и трещинам зарос травой. Одна из девушек тут же присела на неё, как на подушку, другая подошла к самому обрыву, с которого были видны многочисленные изгибы полноводной таёжной реки. Одним взглядом и не охватить такое пространство. Но она смотрела только на небо.

Какая роскошь! Сколько видела закатов, но все-равно прихожу сюда и жду чего-то. Они – единственное, что не изменилось. Помнишь сад в имении бабушки? Мы лежали в траве и гадали, на что похоже облако. Давай, поиграем, как раньше. Ах, я вижу корабль, парусник! Найди скорее!

 Её сестра подняла руку, чтобы прикрыть глаза ладонью от садящегося солнца. Тщетно, тонкая рука, кажется, косточки просвечивают, не дала тени. Она замерла, ослепла, перестала дышать. Сестра, всё поняв правильно, быстро обняла, прижалась лбом, глаза в глаза – лучше, чем слова. Первое время всегда очень тяжело, но можно поддерживать: гладить, держать в своих руках их ладони.  Продолжая обнимать, она старалась не слишком сжимать руки, словно боясь причинить боль. Боль! Как много её в их мире! Но исчез ужас. И есть надежда.

Аня.

Нет, извини, Аня, этого я понять не могу! Ты бегала за ним, искала встреч вот для этого? Ты что-то скрываешь.

Подруга Дарья металась по кухне, умудряясь каким-то чудом не наступать на рыжего Василия, что, в принципе было странно. Забавно было и то, что Анну волновал именно этот вопрос:

Почему я хожу спокойно и всё равно об него запинаюсь, а вы сейчас оба носитесь тут и ни разу не столкнулись?

Дарья плюхнулась на стул и, проследив за Аниными глазами, наконец, выдала диагноз:

Ты рехнулась. Хочешь, чтоб я ушла?

Между этими короткими репликами прошла целая минута. Аня молчала. И  этого Дарье хватило, чтобы завестись по новой.

Тут, в принципе, версий две. И обе плохие. Васька твой предпочитает легко пострадать, зная, что получит за это вкусненькое. Ведь так? Он умница, а ты, Аня..

Ладно, я – дура, а вторая версия?

Ты в любом деле заранее видишь негатив. Как с Васькой, которого боишься раздавить, так и с Антоновым. Объясни мне, как можно полгода строить мужчине глазки, добиться, чтобы он пригласил тебя к себе на дачу, а потом сбежать.

Я не сбегала. Он довез меня до дома.

Ага, а ты хлопнула у него под носом дверью подъезда. И это при том, что на даче у вас все сложилось.

Последние  слова Аню словно разбудили. Дарья поняла это и запираться не стала:

Ну виделись, и что? Пересеклись в офисе. Видела бы ты его, он просто  разбит. Дозвониться до тебя не может. Ты что, заблокировала его? Ань, ты же добилась своего! Он намекнул, что готов подать на развод.

И напрасно.

О-о, я поняла, ты его так дожимаешь! Последний аргумент королей, да, подруга?

Даш, пожалуйста не надо, между нами, действительно, всё кончено, тема закрыта, – попросила Аня тем единственным тоном, что всегда надежно остужал пыл разошедшейся подруги. Помогло и сейчас, Дарья, наконец, занялась приготовлением чая, прошипев напоследок:

Всё ждем-с чудес, а их и нету.

 Оставшись одна, Аня задумалась. Ждать подсказки было абсолютно не от кого. Её отношения с матерью десять лет назад приобрели острый характер  личной войны за независимость. Со временем всё наладилось, но родители успели развестись, создать новые семьи. Ане там места не было, особенно с проблемами, во всяком случае, она так считала. Советам Дарьи она уж точно не собиралась следовать. Антонов был  начальником подруги, и Аня ни минуты не сомневалась, что та уже рассчитала схему своего карьерного роста в фирме. Собственно, Дарья и познакомила их, когда поняла, что Антонов романов на службе не признаёт. Аня покривила бы душой, если бы  не признала, что вначале Дарьин шеф ей очень понравился. Знала, что у него семья, почти верила, что разведётся, подумывала уже родить от него. Но там, на даче, увидев, как некрасиво он прячет от неё семейные фотографии, впервые ощутила неприязнь.  Увидела это случайно, незачем столько зеркал развешивать. А дальше больше: Антонову и погусарить хотелось, и следы замести. Только очень грустно, когда отпечатки твоих каблучков на земле тут же аккуратно  затирают, да и в сад с распустившимися пионами не пускают из опасения, что соседи сразу гостью приметят. Тридцатилетняя женщина всё-таки имеет чувство достоинства. В общем, ничего хорошего из этой поездки для неё  не вышло. А может, наоборот, убереглась от ошибки? Обошлось всё, кстати, без особых  страданий – метаний, так себе: брезгливое сожаление и ощущение, что нужно что-то срочно менять. Работа в юридической консультации уже не увлекала, как прежде, а близкий отпуск представлялся ещё туманным. Пока отношения с Антоновым были на взлёте, само собой отпуск вопросов не вызывал. Сейчас же перспектива провести лето в городской духоте пугала. Ехать к морю было банально не на что: большая часть отпуска предполагалась без содержания, потому что их офис закрывался на капитальный ремонт. Начальство, конечно, предложило варианты, но очень уж убогие.

– Закон бутерброда, – думала Аня, устраиваясь спать: в кои веки отпуск летом, а что делать – не знаю.

Утром её разбудил звонок, который разрешил  вечерние заботы.

Семейная летопись. 1919-1920

 Разные судьбы рисунком несхожие

Любовь заплетает в косу пригожую.

 Ксении было почти двадцать лет, когда занялась на русской земле кровавым пожаром Смута. Отец её – офицер, верой и правдой служа Отечеству, после большевистского переворота оказался в числе его врагов. Мать с дочерью, пока шла германская война, жили в Москве. Рядом расположился госпиталь, и Ксения с подругами помогала персоналу ухаживать за ранеными. Там  познакомилась с сибирским парнем, когда он выздоровел, собралась за ним в Сибирь.  На востоке, в армии Колчака воевал её отец. Мать Ксюши, Ирина Всеволодовна, собиралась к мужу, рассчитывая устроиться в Омске. До Волги добирались  вместе, потом пути разошлись, её дочь с мужем поехали дальше, на его родину, Иркутскую губернию. Вначале родители, конечно, были недовольны выбором дочери, просто невозможный мезальянс. Молодых тихо и незаметно для всех повенчал близкий семье священник. Впрочем, через полгода, когда погиб муж – офицер из окружения барона Каппеля, мать Ксении уже не столь отрицательно относилась к её замужеству.  Зять  внешним видом походил на  пролетариев, но политикой не интересовался, был осторожен.  Мать надеялась, что такой сумеет уберечь её дочь в лихолетье.  Потом, когда стало ясно, что Колчаку не стать спасителем России, через письма она пыталась убедить его и дочь уходить в Китай. Все ли они доходили до адресата, и доходили ли вообще, она не знала. Сама она пыталась прорваться на восток с остатками колчаковской армии. Отступление уже больше походило на бегство. Пятая Красная Армия шла по пятам, озлобленные, вкусившие яда анархии партизанские отряды, а по сути разбойничьи ватаги, давили, сжимали израненное тело ещё недавно великой, блестящей Белой Армии. Совсем плохо стало после переправы через Енисей. Генерал Каппель, принявший командование арьергардом, получил обморожение ног, началась гангрена. Какое-то время он ещё держался в седле. По слухам, сам Колчак находился уже фактически под арестом отступавших по Транссибу к Иркутску белочехов. Каппелевцы, обмороженные, голодные, разрозненными отрядами шли следом. Ирине Всеволодовне ещё повезло – товарищ мужа, пожилой капитан, не бросал её, заботился как мог. Они уже подходили к местам, где должна была жить Ксения с мужем, если только та не образумилась, не уехала, пока путь был свободен. Но это представлялось маловероятным. Из трёхмесячной давности письма мать знала, что её дочь ждёт ребёнка, едва ли она рискнет покинуть дом мужа накануне родов.

Может свидимся. Бывают же чудеса, – шептала мать, чувствуя, что конец совсем близок: Нужно, наконец, оторваться, отпустить верного Архипова. Мужчине от этого станет  легче, авось прорвётся в Манчжурию. А я уже не дойду. Останусь здесь, ведь доченька рядом. Какой-то десяток вёрст всего!

Красное Поле, – название деревни она помнила, красивое название, русское, не то, что эти туземные: Тыреть, Залари, Матаган. В последней деревне всё и решилось. Небольшой отряд каппелевцев рассыпался по деревне. Она с капитаном и парой солдат оказалась в крепкой крестьянской избе, остро пахнуло едой, хотя стол был пуст. Ирина Всеволодовна, сразу как вошла, упала на лавку, привалилась к печке, не чувствуя ног. Капитан же, стоя посреди кухни, зорко искал приметы еды.   Хозяин, заробев при виде вооруженных людей, сам предложил садиться за стол, пошарив в углу, достал сало, хлеб. Следом хозяйка поставила на стол  чугунок с картошками. После горячей еды мужчины осоловели, только Ирина Всеволодовна поблагодарила хозяев, нарушив молчание в избе. Те не ответили, только хозяйка вздохнула. Надо было уходить. Но капитан, глянув на свою спутницу, положил на стол деньги и попросил у хозяев какой-нибудь одежды и валенки. И тут баба метнулась вперед, голося и закрывая собой сундук. Двое мужчин несколько минут пытались оторвать хозяйку от её добра, а потом капитан не выдержал, выхватив нагайку, он хлестал ею по бабьей спине, по рукам, вцепившимся в железные скобы. Цветастая кофточка рвалась под ударами, напитывалась кровью, всё могло кончиться убийством, да подскочил хозяин. Ухватив жену за волосы, оторвал от сундука и только после этого полное женское тело сдалось, рыхлой кучей замерло на полу. Лишь тогда Ирина Всеволодовна очнулась, глянула в лютые глаза бабы, не услышала, а кожей почувствовала проклятия, что шептали искусанные в кровь губы. Поняла, что это конец, что никто ей не поможет, и что не станет она искать дочь свою. Где бы она не появилась, там сразу будет просыпаться ненависть, и эти глаза, неотрывно следящие за ней, меняясь и прячась, найдут. Нет больше русских, Русь распалась на победителей и проигравших, и нет ей, урождённой княжне Белецкой, места на родной земле. Капитан ещё суетился, стягивал с неё драные, обмотанные верёвкой старые валенки, одевал другие, закутывал в шаль. Но мать Ксении уже ничего не слышала. Не таясь она вышла из избы, за углом сняла валенки, теплые рукавички, шаль, уложила аккуратно всё добро на завалинку. Потом надела своё старьё и по овражку ушла  прочь от деревни. Никто её не хватился. Пришло известие, что на подходе к деревне партизаны, капитан бросился собирать свой небольшой отряд, и вскоре каппелевцы быстро двинулись на восток. Только поздно вечером, когда отряд забился на ночевку в какую-то глухую заимку, капитан понял, что вдова его товарища исчезла, не попрощавшись.

– У дочери, всё-таки, решилась остаться, правильно сделала, – думать, как несчастная княжна будет добираться до села, стоявшего в стороне от московского тракта, ни времени, ни сил у капитана не было.

– Святый Боже, вверяю себя Твоей воле. Это – конец,  никто на земле мне уже не поможет. Доченька где-то рядом, как же хочется увидеться с ней. Но боюсь я искать дочь свою, потому что только беду приведу к ней. Узнают меня, найдут. Тебе, Господи, всё ведомо. Если угроза я счастию доченьки, не дай мне дойти. Нет мне, урождённой княжне Белецкой и вдове офицера, оставшегося верным присяге, места на родной земле. Святый Боже, отпусти грехи мои. Пресветлая и Милосердная Матерь Божия, заступись за всех нас, грешных перед Сыном Твоим.

Женщина уже не чувствовала холода, просто тихонько шла вдоль кромки леса по занесённой снегом дороге. Со стороны деревни всё время доносился невнятный шум, но что-то зашуршало и рядом. Она остановилась, продолжая молиться.

Отревевшись, баба  нашла на завалинке свои вещи. Почти детские следы  ног уходили вдаль. Вместе с мужем они шли по ним   пока не набрели на полянку, всю истоптанную волками. От женщины ничего не осталось. Волки в эту холодную и голодную зиму были особенно люты. Скорее вернулись домой, непрерывно крестясь. Правда, потом баба часто сокрушалась, что угораздило ту пришлую умереть на полянке, где рос рясный ягодник. Больше она там ягод не собирала.

Аня

 Старый деревенский дом для городского жителя таит множество сюрпризов. Еще больше неожиданностей подстерегает в общении с местными жителями. Аня ежедневно открывала для себя новые обстоятельства. Воодушевление новопоселенки прошло быстро. Нужно было учиться жить без паники и авралов: натаскать вовремя воды, прополоть грядки, закрыть плотно ставни, чтоб не просыпаться десять раз за ночь от их скрежета. Впрочем, в доме хватало и других звуков неясного происхождения. Аня никогда не ощущала себя такой трусихой, как в первые дни своей деревенской жизни. Она даже научилась планировать свои походы в туалет, потому что с приходом ночи только пожар мог заставить её выйти во двор. Но зато днём Аня оживала. Скажи ей кто раньше, что вид собственной земли может наполнять душу радостным покоем, она бы не поверила. Иногда Аня просто бродила по своему огромному участку, даже разговаривала с деревьями. Однажды, найдя заросли дикой клубники, раздулась от гордости. Своя земля! Она поглядывала и по сторонам, где луга и поля уходили до самого горизонта. По невнятным семейным легендам,  недалеко отсюда раньше располагались родовые земли с мельницами, хуторами, которые принадлежали её предкам до раскулачивания. Нынешняя деревня раскинулась привольно, до ближайших домов по улице и напротив было метров двести, лес и того ближе. Да и сама усадьба поражала  воображение лабиринтом пристроек, надстроек и иных закутков непонятного назначения. Первые дни она ходила, открыв рот от удивления. Справедливости ради следовало признать, что она не раз жила здесь. Когда была жива бабушка, маленькая Анечка каждое лето проводила здесь часть каникул. Но тогда её время было занято купанием в пруду в компании детворы. Бабушка Лиза, добрейшей души человек, кормила единственную внучку блинчиками и киселями, да не из щербатой посуды, а из тонко-просвечивающего, «настоящего», как она говорила, фарфора. Даже повзрослевшей девочке, если и поручала вымыть пол, то  только тряпкой чуть больше носового платка, чтоб от работы тонкие внучкины пальчики не огрубели. А помощь на огороде, например прополка, ограничивалась выдергиванием десятка травинок, после чего бабушка Лиза  отмывала нежные Анины ручки и ножки, а та  заливалась смехом то ли от щекотки, то ли от счастья. Только повзрослев, Аня поняла, что бабушка её была не из «простых», хоть и родилась уже в двадцатые годы прошлого века, когда последние островки старого мира таяли в океане новой советской страны.

«Баба Лиза-Лизавета, шлю тебе свои приветы!» – наивная присказка вспомнилась ей, так она обычно подписывала традиционные праздничные почтовые открытки. – Я и не подозревала, сколько времени и сил отнимает обычная стирка в таких условиях, без водопровода и канализации. А ведь ты и после семидесяти лет держала корову, поросят, – с нежностью думала Аня. Помнила она важных индюков и петуха, которого всегда обходила стороной, значит и курочки были. А ещё огород и сад, где росли не только полезные вещи, но и редкие для деревни цветы. Она потому и порывалась выйти в антоновский палисадник, что увидела там роскошный куст пионов. Как у бабы Лизы в   детстве. Тогда она подолгу сидела в его тени даже в полдень, и каждый цветочный шар был  больше, чем оба её кулачка.

 Бабушка Лиза умерла тихо, никого не потревожив. Аня готовилась к экзаменам, её родители – к выяснению отношений. Приехали уже на похороны. С ними и окончилось Анино детство с запахом пионов и вкусом топлёного молока. Запоздалый, оттого и тяжёлый пубертат как-то очень быстро завершился обретением полной самостоятельности. В  деревню она больше почти не ездила, хотя дом родители не продали. Не потому, что решили сохранить старое гнездо, просто цена его с точки зрения горожан была ничтожной. Всё-таки деревня располагалась в настоящей глухомани, почти двести километров от областного центра. Анин отец верил, что со временем земля в таких благословенных краях начнет цениться, вот тогда можно будет и продать. А тогда было решено сдать дом большой русской семье, приехавшей в деревню из одной бывшей советской республики. Плата за дом напоминала средневековый натуральный оброк: мясо, картошка, грибы-ягоды. Обе стороны были довольны. Отец иногда сам ездил за продуктами, но чаще ему, как барину, доставляли всё на дом. Перепадало и Ане, да и сам дом уже несколько лет  находился в её собственности. Отец, обременённый уже новой семьёй, исполнил давнее устное пожелание своей матери. Будь деревня поближе, она не согласилась бы его продавать, использовала бы как дачу. Но в последний год арендаторы стали часто звонить, подолгу рассказывая, что дом ветшает и проседает. Планы у них, приехавших десять лет назад с одним чемоданом на семерых, теперь были грандиозные: разобрать старый дом, чтоб построить на его месте новый. Понятно, что без права собственности начать перестройку они не могли. Аня их понимала и уже начала собирать пакет документов для продажи, хотя и жалко было, но не переезжать же ей в деревню. Тогда и прозвучал вечерний звонок.

Семейная летопись. 1920-е

 Хотя по всей Руси полыхала кровавая заря гражданской войны, случались и островки нечаянного покоя. Семья Распутиных, только сыновей девять человек, да трое дочерей, породнилась, кажется с каждой семьей в округе. До середины двадцатых годов старались держаться вместе. Три заимки: Распутина, Хлопунова и Потылицына располагались недалеко друг от друга, по сибирским меркам, конечно. Да ещё добротная усадьба в деревне Краснопольской принадлежала им. Рядом текла небольшая, но шустрая речка, ворочая жернова распутинской мельницы. Земли хватало. Давным-давно осев в центре Сибири, какой-то казак положил начало роду. И пошли поколения за поколениями,  смешиваясь с новыми и старыми переселенцами из России, иногда с местным бурятским или татарским народом. Родовая фамилия не раз менялась, но земля оставалась. Каждый, вроде бы, жизнь проживал отдельно, но  объединяло прочно одно – отношение к труду. Если надо, значит, будет сделано. Батраков почти не держали, своих сил хватало, пока троих младших сыновей не забрали на германскую. К счастью старика Распутина, он не увидел, как революция шагнула в Сибирь, не узнал, что из троих его младшеньких только один вернулся домой. Известие о снохе – дворянке могло потешить самолюбие старика, да не успело. После смерти отца старшинство перешло к пятидесятилетнему Фёдору. Младшего брата с молодой женой он определил в потылицынскую заимку к овдовевшим сестрам. На заимке, деревушке в три дома-пятистенка, проживали родственники, так что Ксения вдруг оказалась в большой семье. Странными и дикими показались ей условия новой жизни. Не будь революции, она убедила бы мужа поселиться хотя бы в Иркутске. Так в будущем и сделаем, – решила она. Пока же лучше, пожалуй, им будет в этой глуши. Как-то само собой она оказалась в роли няньки. На три дома приходилось шесть ребятишек, вскоре Ксения поняла, что и сама ждёт ребёнка и принялась устраивать свой маленький мирок. Когда остатки колчаковской армии проходили где-то рядом, но мимо, Ксения родила девочку, назвали её Елизавета. Так и прошло несколько лет в относительной тишине и покое.

Материн свадебный подарок Ксения спрятала в глубоком подполье, муж Андрей помог. Никогда не надевала  роскошных серег, браслетов и колец, понимая их неуместность в новой жизни. Семейные драгоценности князей Белецких, передававшиеся всегда старшей дочери из поколения в поколение видели роскошные столичные балы, по слухам, царица Мария Федоровна, супруга императора Александра Третьего,  восхищалась ими. Княжеский род быстро разорился после освобождения крестьян, но часть роскоши уберегли от продажи, отдав в приданое матери Ксении, княжне  Ирине. Ксения даже новым родственникам семейные реликвии не показала. Поначалу боялась, что драгоценности могут вызвать разлад в семье, потом ещё больший страх поселился в душе. На заимке часто появлялись новые люди, не дай бог, прознают. Решила и Лизоньке, доченьке, до её пятнадцатилетия ничего не показывать. Их семья само собой была на подозрении у местных властей. А после нелепого случая с краснопольским парнем, по приятельски завернувшим на их заимку первого мая, стало совсем тревожно. Крепко выпив, парень стал хвастаться, что он настоящий коммунист, за что был жестоко избит местными. Кое-как удалось замять неприятную историю, как пошли слухи о коллективизации. Хозяйство Андрея под кулацкое, вообще-то, не подходило. Батраков совсем не нанимали, хоть и жалко было людей, когда те просили хоть какую-то работу. Мать Ксении еще в молодом парне приметила осторожность и рассудительность, с годами в Андрее эти качества развились ещё больше.

Аня

 Собственно, из звонка Аня ничего не поняла. Звонила  Ольга Петровна, соседка и приятельница бабушки Лизы, после смерти которой она старалась приглядывать за домом, за что Аня в шутку называла её доверенным лицом. Разрываясь между желанием посплетничать и дороговизной телефонного звонка, Ольга Петровна толком ей ничего не объяснила. Аня поняла две вещи: многолетние арендаторы её дома срочно покинули деревню, потому что чем-то напуганы и теперь ей нужно срочно приехать.

А, видать, что-то его крепко напужало. Вечером ещё сам-то машину песка привёз, к стройке запасался, – торопливо рассказывала Ольга Петровна приехавшей Ане: Утром в машину побросали вещи-то свои и укатили в райцентр. А у самого-то голова побелела, ну не вся, а сбоку, как будто к печке приложился. Сама б не видала,  не поверила бы. Молча всё так собрали и поминай как звали.

И ничего не объяснили?

Да нет же! Сама-то только и сказала, что к детям переезжают. Они же здесь только с младшим сыном жили. Старшие, все четверо, в райцентр перебрались. Санька да Ленка уж замуж выскочили там, пока в училище учились. Все при работе, вот чего не отнять у них, работящие все, тут ничего худого не скажу. Средний Виктор недавно с армии пришёл и тоже сразу в работу. Не то, что у Маруськи с горки. Её обалдуй, Пашка, помнишь его, наверное, как пришел, их с Виктором вместе забирали, так и пьёт, не просыхая.

С чего пьёт, если не работает, – задала Аня вопрос и сама удивилась его глупости. Но Ольга Петровна даже обрадовалась. Посудачить о соседях – было её любимое дело:

Так Маруська-то пенсию хорошую получает. А ему попробуй не дай, у его кулачищи будь здоров.

Что? Он на мать руки поднимает?

Ну может и не бьёт, не скажу, не видела. Но попробуй такому не дай, всю душу вынет.

Ладно, Ольга Петровна, а зачем мои жильцы хотели новый дом строить, если дети их переехали в город.

Так, говорила же, младший-то с ними оставался, и ещё один в этом году из армии вернётся. Опять же, внуки пойдут, будут к деду с бабкой приезжать, вернее, думали они так. А теперь в один миг съехали. Видно приключилось неладное.

Здесь их вещи кое-какие остались. И куча песка под забором. Может, вернутся, – предположила Анна.

Не, песок уже продан. Хозяин то уже в машину залазил, тут Петька с нижней улице подбежал и давай песком интересоваться. А сам-то ему говорит, давай, мол, две тыщи и забирай его. Петька домой сбегал быстро, при народе деньги ему вручил. Всё честь по чести.

Две тысячи за маленькую кучку песка, – удивилась Анна, в сельских расценках она разбиралась.

Не, это остатки. Петька весь день на тележке возил к себе. А потом сообразил ведь, что песок ему даром мог достаться и напился. Уже два дня не просыхат с горя.

Аня готова была рассмеяться, но сообразила, что делать этого нельзя. Такие вещи в деревне воспринимались серьёзно. Подобных Петек здесь полдеревни, и каждый уже примеривался к  куче. Песок многим нужен, где завалинку подправить, где печь, а машинами деревня не богата. Теперь  его не украдёшь, потому что попадёшься, и не купишь – новый хозяин цену заломит. Да и, вообще, они слишком отклонились от темы: что делать с домом, где искать нового покупателя?

Пробуй, дочка в райцентре. Объявления в газету дай. Наша районка хорошая, её многие выписывают. Там первый лист – одни поздравления, зато последние – чего только народ не продает: и цыплят, и машины, и дома, конечно.

А здесь никому не нужно? Я бы и цену невысокую поставила, и оплату в рассрочку.

Не, из наших никто не купит, – бабка замялась и потянула Аню на улицу.

Не хотела тебе говорить, особенно в дому, но всё-равно ведь, узнашь. Сынок то ихний перед отъездом шепнул Пашке, что отец в кухне сидел, журнал читал и, вдруг, на пол упал. Они с матерью на шум бросились, подняли, а у него глаза страшные и волосы уже седые.  Это дом его напугал, точно тебе говорю, – Ольга Петровна, мелко крестясь, боязливо глянула в его сторону. Аня невольно тоже посмотрела: дом как дом.

Скорее всего, микроинсульт. Вы вот говорите, что хозяин молчал. Может, у него речь отнялась.

Ну, скажешь тоже. При погрузке то он на своих покрикивал. Да и всю ночь ведь не спал, вещи укладывал. Разве ж после инсульта человек сможет такое. Я так думаю, что дому не понравилось, что он его разбирать собрался, так что ты, дочка не бойся, – утешила её напоследок Ольга Петровна.

 Ане не спалось. История, рассказанная соседкой требовала рационального объяснения, и она его искала. Кунгуровых Аня  знала плохо, скорее по рассказам отца, чем личным впечатлениям. Он очень одобрительно отзывался об арендаторах. Случилось однажды, что Кунгуров приехал к отцу в конце зимы, 23 февраля. Гостя усадили за стол, и, выпив, он такое рассказал, что отец, по-советски интернационалист, ещё долго не мог успокоиться. Даже приехав поздравить дочку с восьмым марта, он только и говорил об ужасах девяностых, когда распался Советский Союз. В Алма-Ате, откуда сбежали Кунгуровы, творился беспредел. Кстати и тогда, как вспомнила Аня, у несчастной семьи была всего лишь ночь на то, чтобы исчезнуть из города. Сосед – казах просто вечером предупредил, что если они завтра ещё будут в квартире, он придет с братьями и всех зарежет как баранов.   Вот так и оказались Кунгуровы  в далекой сибирской деревушке с жалкими пожитками, уместившимися в одном чемодане. Начинали с нуля и смогли стать на ноги, пятерых детей вырастили. Нет, если б глава семьи был слаб, не выжили бы. Что же его так напугало? Аня знала, родственников или близких друзей у них не было ни в России, ни в зарубежье. А, если так, что ещё можно вычитать в журнале, чтобы поседеть. Несколько номеров журнала «Домашний очаг» она нашла на подоконнике кухни. Перелистав их, она ничего особенного не обнаружила. Загадка! Никто накануне к Кунгуровым не приезжал, писем не приходило, ближайший телефон был в райцентре, сотовой связи не было. Оставалось одно – конфликт с кем-то из местных. Но скрыть такое в деревушке, где  всего-то сотня жителей, невозможно. Не надумав местных проблем, Аня вновь задумалась о прошлом Кунгуровых. Её, по семнадцатилетнему независимую, при первой и единственной встрече с семейством, поразил пришибленный вид  детей. Старшая девочка, почти ровесница Ани, очень коротко и неумело стриженая была покрыта следами от шрамов. На её загорелой коже они выделялись бледно-розовыми пятнами. А когда Аня случайно коснулась её плеча, та болезненно вскрикнула. Потом, на берегу озера она, не отрывая глаз от лунной дорожки, рассказала, как за два месяца до их бегства из Казахстана, её избили в самом центре Алма-Аты. Днём. Она шла с подружкой по улице, когда услышала, как грязно их обсуждают сзади. Трое парней, уйгуров, пояснила она, хотя Аня тогда не поняла, но запомнила слово, лениво шли по пятам, плевали им на голые ноги.

Я тогда не выдержала и попросила их оставить нас в покое, – она помолчала, прежде чем завершить горький рассказ: я вдруг полетела вперёд, на асфальт. На мне была светлая юбка, любимая, джинсовая. Я её видела потом, там след ботинка остался. До сих пор забыть не могу. Потом они меня пинали, до крови, голову разбили. Не знаю, как жива осталась, хотела потом в больнице руки порезать. Врачи откачали.

Аня плакала тогда, да и сейчас в горле появился ком. Бедный ребёнок. Но какая связь между трагическим прошлым и настоящим семьи Кунгуровых. Сейчас та девочка – замужняя женщина.

Засыпая, она решила, что съездит в райцентр и найдёт своих сбежавших арендаторов. Но поездка только ещё больше разожгла её тревогу. Поседевшего главу семейства она не увидела – он слёг в больницу и категорически был против встречи. Жена его божилась, что ничего не знает, обмолвилась только, лишь бы настырная гостья не рвалась к мужу, что знак ему дан был прямо на стене.  Добавила ещё, что ЭТО потребовало от мужа молчания, иначе с семьёй случиться беда, поэтому она сама не хочет расспрашивать и другим не даст. Ничего не добившись, Аня вернулась в деревню. Теперь её страх перед ночными шумами дополнился подозрительностью к стенам.  Собственно стена на кухне была одна, остальные были заняты  окном, огромной русской печью, дверями и полками. Почти пустой оставалась стена за печью. Аня теперь боялась  повернуться к ней спиной. Себя она успокаивала тем, что хозяину чертовщина померещилась, мало ли как бывает: наработался за день, перегрелся на июньской жаре. Под вечер она даже кота в дом зазвала. Матёрый котище, привыкший жизнь проводить на вольном воздухе, быстро раскаялся, что соблазнился  вкусной едой, рвался на волю, однако Ане его периодические вопли и царапанье были приятнее, нежели гнетущая ночная тишина с непонятными шорохами. Запретив себе думать о домовых и прочей нечисти, она мыслями перенеслась в детство.  Вот окно, где раньше рядом под потолком темнела икона. Трогать её баба Лиза запрещала, и маленькая Анечка забиралась на стул, чтоб разглядеть изображение женщины с ребенком, перед которым вечером бабушка молилась. Когда она подросла, икона сделалась столь привычной, что уже не привлекала внимание. Теперь угол был пуст. Аня перекрестилась на окно, из молитв она знала только «Отче наш». Она была благодарна бабушке, что та ребёнком сводила её на крещение,  родителям мысль об этом даже в голову не приходила. А бабушка Лиза, в один из немногих приездов к ним в город, взяла внучку за руку и отвела в церковь. Ничего особенного бабушка о боге, церкви не рассказывала, но из немногословных реплик, скупых движений Анечка уяснила, что никакая критика с её стороны недопустима. Поэтому она не изводила бабушку замечаниями: а вот космонавты там летают, но бога не видели. Когда она начала учиться в университете, стало модно иметь на шее крестик, да ещё выставленный напоказ, её такая показная  суета раздражала. Несколько раз Аня заходила в церковь, скорее из любопытства, периодически увлекалась каким-нибудь религиозным вопросом, но спросить не решалась. В конце концов, есть Интернет. Сейчас же она раз за разом шептала единственную знакомую ей молитву, испытывая странное умиротворение. Успокоившись, она задумалась над вполне прозаичным вопросом: как быть дальше? Свою городскую квартирку она снимала так давно, что привыкла к роли хозяйки. Уезжая  надолго, она старалась сдать  её знакомым. Также Аня поступила и сейчас, так что возвращаться до сентября было особо некуда. С другой стороны, выходило, что продать деревенский дом, находясь в городе, будет проще: здесь даже сотовой связи не было, чтоб связаться с потенциальными покупателями. Она разрывалась между желанием удрать в город и привычкой доводить начатое дело до конца. А первоначальный план, возникший после звонка Ольги Петровны был таков: прожить лето в деревне.

Конечно, я сглупила, приехав одна. Рассчитывала, что возобновятся старые связи  детских лет, всё-таки компания у нас была большая, – думала Аня: кто ж знал, что свободный вечер и нормальный деревенский житель понятия несовместимые.

 С пьяницами её общаться не тянуло. Несколько человек из таких уже пытались нанести ей визит. Сегодня заявился Пашка, Паша Дубов. Нетрудно догадаться, что в детстве он имел незатейливое прозвище, тем более, что благородные дубы в Сибири не растут, а значит, это слово воспринимается исключительно в смысле тупости. Аня усмехнулась, вспомнив школьную историю с урока литературы «Размышления Болконского под дубом». Одноклассники Пашки Дуба рассказывали, что урок был сорван. Она Пашку старалась избегать с детства, он платил ей той же монетой. Но сейчас он стал просто назойлив, и Аню это пугало. Сегодня она его впустила в дом и даже угостила, в надежде выведать, что Пашка узнал от младшего Кунгурова. Выпив, тот всего лишь повторил, что Аня слышала от Ольги Петровны. С трудом выпроводив недовольного Дуба, она постаралась заснуть. Разбудили её истошные вопли кота. Её дом горел. Аня вмиг оказалась на улице. Возле дома уже бегали люди. Пожар потушили быстро. Героем дня, вернее ночи, оказался Петька. Всем вновь подбегавшим он с гордостью повторял, что решил проведать свою кучу песка и заметил ещё метров за сто, как у дома копошиться чья-то фигура. Когда он подбежал, пожар уже начался.

Точно говорю, бензином воняло. Поджёг ирод, а сам сбег, огородами ушёл. Я скорее песочком и начал огонь закидывать. Хорошо, ведро на заборе висело. Огонь то низко занялся, от самой завалинки.

А ты разглядел, кто был-то у дома? Фигура-то на кого похожа была? Куда побежала? – спрашивали односельчане.

Непонятно, не разглядеть было. Как тень мелькнула и всё, нету её.

Показалось, видно, тебе, Пётруха, – вынес вердикт какой-то мужик: Место открытое, куда тут сбежишь?

Стена дома насквозь прогореть не успела, но внутри дома всё равно стоял  запах гари. Аня постепенно приходила в себя. Она благодарила деревенских за помощь, за вовремя подвезенные огнетушители, но от приглашения переночевать у них отказывалась. Восток  светлел, спать она не собиралась. В голове билась одна мысль: горело в том месте, где Кунгурову якобы что-то привиделось. Просто, чертовщина какая-то! Раскрыв  в доме двери, окна, Аня устроилась на летней кухне, отдельно стоявшей во дворе. Вскоре разошлись последние соседи, занимался новый день.

Аня решила уехать.

Уехать она не смогла. Один сосед, который постоянно ездил на работу в райцентр, назавтра после пожара заболел, только договорилась с другим, как у того сломалась машина. Третью попытку Аня предпринимать не стала. Деревенские смотрели и так уже настороженно. Только Ольга Петровна предлагала пожить пока у неё, осмотреться, что делать дальше. Аня согласилась. День она проводила в своей усадьбе, благо работы там хватало. Соседка посоветовала нанять мужиков, чтоб разобрали горелую часть. Достаточно было заменить несколько бревен. Ане идея понравилась. На работу уговорила Дуба, хотя и были на его счёт подозрения. Бодро, с ломом, приступив к делу, Пашка вдруг повел себя странно и вскоре исчез. Ольга Петровна, встретила его бегущим по улице, по её словам, у того вдруг «отнялись руки». «Стакан поднимать они у него не отнимаются», – прокомментировала соседка, и уже тише добавила:

– Что-то тут не чисто. Ты бы, дочка, батюшку из райцентра позвала, чтоб дом освятил.

 Аня уже готова была так и сделать, да только местный священник, недавно назначенный епархией, доверия не вызывал: по слухам не ему, а из него надо было изгонять бесов.

Семейная летопись. 1933 год

Холодно. Хочется спрятаться,

Тени застыли в углах.

Мир мой завис и качается

У лукавого на рогах.

 Отец оттолкнул Елизавету:

Беги, дочка. Потом поздно будет! Схоронись у тётки Фроси. И прячься от чужих, чтоб ни одна душа тебя не увидела. Попросись жить у тётки в овине. Сейчас лето, выживешь. Только выживи, родная!

 Лиза нерешительно оглянулась на распахнутое окно, на которое указывал отец. Окно, которым она так гордилась, ведь оно открывалось по-городскому, теперь в ночи казалось черной дырой, через которую нужно бежать. Откуда? Из родного дома?

Батюшка!

Христа ради, девка, беги, они уже на крыльце, Полкана прибили, ироды.

И вправду, уже близко были слышны чужие грубые голоса, к ним добавился грохот ударов по двери, заглушая материн голос, читавший в соседней горнице молитву. Отец ещё помог спуститься, держа её за руки, на миг задержал дочерины ладони в своих, нагнулся поцеловать их:

Храни тебя Бог и Пресвятая Богородица!

Коснувшись земли, Лиза присела, оглядываясь. Окно над её головой мягко захлопнулось. Во дворе были люди, должно быть, оставили караулить. Нужно было тихонько уходить огородом в овраг, к речке. Разросшаяся вдоль берега черёмуха надёжно укроет. Ночь, хмурая, безлунная помогала беглянке. Низко пригибаясь, Лиза старалась скорее добраться до высоких кустов картошки, как вдруг наткнулась на что-то мягкое,  вздрогнувшее у неё под рукой.

Полкаша! – пес не шевельнулся, видно, это была его последняя предсмертная судорога. Кусая губы, чтоб в голос не разреветься, Лиза обогнула собаку. Дальше! Батюшка велел уходить. Оказавшись в лесу, наконец, выпрямилась в полный рост, прижала руки к бешено стучавшему сердцу и почувствовала исходящий от ладоней запах собачьей шерсти. Тыльные стороны рук, казалось, горели. Лиза вспомнила, как поцеловал их отец, прижала к губам, заглушая рвущиеся изнутри рыдания. К исходу ночи она добралась до дальней заимки, где жила старая тётка по отцу с глухонемым сыном. Только увидев дом, ужаснулась, как это она одна прошла по ночному лесу, только сейчас испугалась и бросилась бежать к темному дому. Залаяли собаки, но быстро умолкли, девочка часто бывала здесь. Но в предутреннем мороке всё казалось чужим и мёртвым. На шум выглянула в окно тётка, увидела девочку, метнулась внутрь дома. Заскрипели открываемые запоры.

Лиза пролежала в горячке не меньше недели. Когда очнулась, не сразу вспомнила, где она, что случилось. Рассматривая то свои кулачки, покрытые поджившими ссадинами, то тревожное лицо тётки, боялась спросить. Но память возвращалась. Постепенно она узнала всё. Тётка Фрося осторожно съездила на их заимку, она была пуста и разграблена. В Краснопольской деревне удалось узнать подробности. Лизиного отца, Андрея Распутина, арестовали в тот же день и отправили с партией таких же раскулаченных в Черемхово, работать в шахтах. Мать, Ксению увезли только на третий день, по слухам, её видели в больнице соседнего села Залари. Тётка Фрося не стала говорить, что видевшие Ксению добавляли, что та тронулась умом. Вызнала она и то, что особенно при аресте усердствовали братья Лыховы, они же и оставались с несчастной Ксенией эти два дня в доме. А ещё Лыховы искали девочку, зачем, непонятно. Кому мог понадобиться несчастный ребёнок?

Дня через три Фрося обратила внимание, что с раннего утра собаки то и дело лают в сторону леса. Сын Иван порывался сходить туда с собаками, но Фрося не пустила: псы лаяли не как на зверя, а как на человека. К вечеру непрошенные гости заявились сами. Фрося готовилась доить  корову, когда старший Лыхов вырос перед ней, как из под земли. Навёл своё ружье на беззащитную скотину и потребовал выдать дочку Распутиных.

Какую дочку? – крестясь, переспросила Фрося: у всех братьев Распутинских дочки есть.

Ты, старая, мне зубы не заговаривай. Мне нужна девка Андрея Распутина с Потылицынской заимки.

Фрося, обмирая от ужаса и за единственную корову, и за Лизу, да и за себя с сыном, всё же не сдавалась:

А я откуда знаю? Как я тебе её выдам, если я её с Пасхи не видела. Их же всех арестовали.

У тебя она, больше не у кого. Всю другую родню проверили.

Кого проверять-то, – скривилась Фрося: всех увезли и посадили.

А это не твоего ума, бабка.

Младший Лыхов, видя, что у брата ничего не выходит, тоже подал голос:

Тётка Фрося, мы ж не по своей воле ищем. Прислали нас, говорят, мать девочки очень просит её найти. Мать-то в больнице, присмерти, сказывают.

Фрося давно чувствовала, что за спиной у неё кто-то стоит, но сейчас разыграла натуральный испуг, схватилась за сердце, запричитала:

Что ж ты, ирод, пугаешь? Спереди подойти не можешь?

Ружья не боишься, а голосу испугалась?

Когда ружьё-то наставлено, любой голос страшен. Не знаю я, парни, ничего, хватит меня пугать, помру тут с вами, что с Иваном то моим будет.

Не такой уж и дурак, твой Иван. Может, его спросить? Не совсем же он глухой, – протянул младший Лыхов. Про то, что сын Фроси слух после первого, пять лет назад случившегося приступа эпилепсии, не потерял, почти никто не знал. Иван тогда откусил себе язык, еле откачали бедолагу. После того случая крепкий статный мужик замкнулся, отгородился от мира, никого не хотел знать кроме матери. По наставшим временам это было не самое плохое, что могло случиться.

А я и не говорю, что дурак, да припадки у него чуть ли на каждый день. Ты что ли будешь ему остатки языка вытаскивать. И как, прости господи, ты будешь его спрашивать? Орать в три глотки? Иди, пробуй, только не пугай сильно, Христа ради прошу.

Фрося была довольна собой. За долгим разговором все как-то позабыли про корову, так что та уже давно ушла в сарай и даже не мычала. И главное, для чего Фрося тянула время, Иван должен был смекнуть и хорошо прикрыть лаз в подполье дальнего сарая, где они уже несколько дней прятали девочку.

Обыск усадьбы и допрос Ивана вышли действительно такими, как предсказала Фрося. Братья не нашли никаких следов проживания девочки, об этом Фрося заботилась с первого дня. А, когда старший Лыхов гаркнул Ивану что-то в ухо, тот, медленно заваливаясь, сполз по стенке избы на пол  и забился в судорогах, мыча и клацая зубами. Лыховы долго этого зрелища выдержать не смогли и, матерясь, ушли.

Хорош, Ваня. Молодец! Поверили, кажись, ироды, – остановила его мать, наблюдая, как покидают двор  в направлении к лесу  Лыховы. Она истово перекрестилась на икону Богородицы и задумалась, как им жить дальше. Пока лето, прятать Лизу не трудно, но что будет, когда начнётся осенняя слякоть, не говоря о снеге.

 Младший Лыхов, Кузьма,  допускал, что тётка Фрося с сыном обвели их вокруг пальца, но уверен в этом не был. А при таком раскладе трудно бить человека, которого ты знал с тех пор, когда ещё без штанов бегал. Вот, если б знать наверняка! Про себя Кузьма решил, что в следующий раз придёт с собакой, но своего добьётся. К пятому году коллективизации он достиг определенного положения. Семья Лыховых к исходу НЭПа оказалось откровенно бедняцкой. Рушиться хозяйство начало со смерти отца. Тогда же в огне гражданской войны бесследно сгинули мужья двух старших сестёр. Постепенно сёстры с малыми детьми перебрались в дом матери, вся мужская работа легла на плечи братьев, Фёдора и пятнадцатилетнего Кузьмы. Батрачить на зажиточных соседей с каждым годом приходилось всё больше. Последнюю корову берегли пуще глазу, при ней ещё удавалось сводить концы с концами. В двадцать девятом пришло время колхозов. Лыховы вступили в него чуть ли не первыми, им в отличие от большинства дворов терять было нечего. Пришло понимание, что сила на их стороне. Братья быстро организовали батрацкую группу, уполномоченные из райисполкома и ОГПУ  одобрительно смотрели на их деятельность. Почувствовав власть над людьми, братья ловко уклонились от предложения ехать учиться на курсах трактористов. Оба так и не женились. У Федора началась было любовь с одной девицей, но семья Ермолаевых была настолько зажиточна, что вступив туда, можно было подставить и свою голову. Фёдор рассчитывал вырвать Дуню из семьи до того, как хозяйство раскулачат, ещё лучше было бы Ермолаевым разделиться, раздробить кулацкое добро так, чтобы оно не бросалось в глаза всей деревне. Сильно не любил Иван Ермолаев Федьку, но дочка уже давно в девках сидела, почти смирился с её выбором. Рассчитывал, что выбьет дурь из зятя, научит работать и быть хозяином. Сам он был крестьянином от бога, землю чувствовал так, словно был от плоти и крови её, политических ветров не признавал. На колхозы смотрел как на баловство новой власти, считая, что крепкие единоличные хозяйства коммунисты рушить не будут. Поэтому, когда Федька предложил ему скорее разбивать хозяйство между сыновьями, а их четверо неотделённых ещё было, Ермолаев едва не задушил его. Старший Лыхов и сам был не слабого сложения, но прижатый в грудь  коленом   почти потерял сознание, когда его шея оказалась в клещах ермолаевских рук. Любовь его враз развеялась, как дым. Изгнанный с позором, в следующий раз Федор явился в дом в составе большой группы: переписывать добро и тут же его реквизировать. На первые роли не лез. Но именно ему достался обидный плевок несостоявшейся невесты. Отказаться от родни Дуня не захотела, отца арестовали, а семью выслали куда-то в тайгу. Пострадали от раскулачивания Ермолаевы в своей деревне первыми, их усадьба лучше других подходила для колхозного двора.

 Всю злобу после отъезда Ермолаевых Федор выплеснул при разгроме церкви в Заларях. Белокаменная гордость всей округи, построенная вместо старой деревянной накануне германской войны, была обезглавлена. Братья Лыховы специально ещё с вечера приехали из своей деревни в село. Именно они с гиканьем сбрасывали с храма колокола, срывали иконы, грязными руками  шарили по святым образам, отрывая оклады. Более недели продолжался бесовской пир. Потом, раздобыв пяток телег, пьяная ватага, возглавляемая комсомольцем Гущиным, стала объезжать деревню за деревней. Подросшее поколение молодых безбожников, где украдкой от своих бабушек, где не таясь, тащило семейные иконы на поругание. Родители старались не вмешиваться. Плач и причитания старух не смолкали в деревнях района. Федор пил каждый день, если бы не приглядывал  Кузьма, давно бы уже свалился с телеги. На ночь остановились у реки. Извилистый объезд деревень района подходил к концу: более полутора тысяч икон заняли несколько возов. Послезавтра намечался в Заларях митинг в честь годовщины гибели первого председателя райисполкома,  планировали завершить его торжественным сожжением религиозных пережитков. Кузьма был решительно против остановки. Очень не понравились ему мужики в Романовке, последней деревне на их пути. Ни одной  иконы не вынесли здесь к телегам. Андрюшка Босов, приятель Федьки, агитатор и пропойца, оглядев десяток хмурых мужиков, ещё задорно крикнул:

А куда баб да ребятишек попрятали?

 Местные в ответ  угрюмо молчали,  смотрели не в глаза , а  на тот воз, где прямо на святых досках живописно раскинулся храпящий Федор. Андрюшка ещё порывался митинговать, но Гущев, поняв, что ни икон, ни ночлега им здесь не предложат, дал команду трогаться в дорогу. До Заларей оставалось вёрст десять, когда парни взбунтовались, да и лошадям требовался отдых. Место для ночёвки подобралось идеальное: отсутствие комаров, пяток старых берез над обрывом, да степь вокруг. Кузьма брата не будил, пусть выспится, зато ночью будет помогать караулить. Остальным дело нашлось: коней стреножить, костер запалить, рыбы наловить. Жуткий вопль потряс всех, Кузьма выронил удочку и схватился за наган, когда увидел над обрывом спину брата. Нелепо взмахнув руками, как будто защищаясь, Федор не удержался и кубарем скатился по песчаному откосу к воде. Беда была в том, что из песка там и сям торчали камни, и Федька сильно зашибся. Особенно опасной казалась рана над ухом, рука тоже выглядела нехорошо: распухла. Сам раненый был без сознания. Толком никто ничего объяснить не мог. Трое парней, включая Босова, были неподалёку от телеги, где спал Федька и видели, как заорав, тот бросился к обрыву. Перебинтовав голову непутевого брата, которому что-то привиделось во сне, Кузьма принял решение срочно везти его в больницу. Это братьев и спасло. Подняв среди ночи доктора, Кузьма сутки провёл в заларинской больнице вместе с братом. Убедившись, что тот жить будет, он сам так и уснул на лавке в коридоре. Про товарищей, заночевавших у реки, даже не вспомнил. Первый труп принесло к Заларям через сутки, заметили его ребятишки, рыбачившие на зорьке. Это оказался комсомольский вожак, в течение следующих дней выловили ещё пятерых. Кузьма, разбуженный милиционером, указал место последней ночевки, там по-прежнему бродили стреноженные кони, стояли телеги, икон на них не было. Лето стояло знойное, никаких  следов на пересохшей дороге найти не удалось. Местная милиция да приехавший из Иркутска уполномоченный Чека пробовали потрясти жителей Романовки. Землю рыли, все амбары и много чего другого перевернули, ни одной улики не нашли. На все вопросы романовцы бубнили одно: у них приезжие ничего не требовали и не брали. Вся деревня была на сенокосе,  ночью спали, как убитые, а с утренней зарёй снова все, как один, за работу взялись. Действительно, сельхозартель  отличалась редкостным единодушием в работе: ни споров внутри, ни конфликтов с властью. Впрочем, это и настораживало, но обвинить жителей было не в чем. Всего в деревне на сорок дворов жило пять семей. Только они так  ловко раздробились, что под определение «кулацкое» не подпадало решительно ни одно хозяйство. Производственные показатели артели были совсем неплохие.

 Все последние дни Кузьму допрашивали, пришедшего в себя Федьку тоже. Приезжий уполномоченный заподозривший  их в ненадёжности, быстро понял, что братьям Лыховым просто повезло. В Заларях шептались, что ненадолго, слыханое ли дело, колокола с церкви сбрасывать. Бабки на улице осторожно плевали им вслед, семьи погибших – открыто,  Кузьма постепенно вызверялся.  Для него делом жизни стало найти убийц своих товарищей. Как-то прознал, что в одной заимке видели чужую телегу, рванул туда с двумя милиционерами. На заимке было тихо, только одно окошко слабо светилось. Прибывшие загрохотали воротами, требуя открыть. Хозяин Андрей Распутин вышел быстро, отогнал псов, на требование осмотреть усадьбу спокойно бросил:

Ищите.

Обыск ничего не дал: нужной телеги в хозяйстве не нашлось. Домой неудачливые сыщики возвращались молча: милиционеры дремали, а Кузьма грыз ногти, пытаясь понять, что он видел на руках и шее Ксении Распутиной, и могут ли дешевые стекляшки так полыхать огнём в свете свечей. А ещё на запястье тяжело звякнули массивные браслеты. Разглядеть успел не всё, но то что видел, притаившись у окна, прежде чем ворвался в дом, врезалось в память   и не давало покоя. С милиционерами он об увиденном говорить не стал. Странная она была, эта Ксения. Появилась здесь аж из самой Москвы-столицы, и как ни старалась, всё равно отличалась от местных баб. Несколько лет назад оперуполномоченный, по-видимому, что-то заподозрил и послал запрос в Москву. Ответ пришел быстро: Иванова Ксения Петровна, из мещан, отец учительствовал в гимназии, погиб на войне, вся семья умерла в 1919 от холеры, одна Ксения, хоть и работала в госпитале, выжила и уехала. Когда оперуполномоченный вызвал к себе Ксению, чтобы расспросить  её подробнее, она отвечала просто и точно. Дома она ещё раз возблагодарила мать за то, что перед бегством из Москвы, та позаботилась о новых документах для дочери.

Аня.

 Лом был тяжелый и с первого удара легко вошёл в  обгоревшее бревно стены, от  завалинки отвалился кусок. Там что-то звякнуло. Расширив дыру, Аня вытащила тяжёлую металлическую коробочку.

Странно, но огонь не повредил камням, хотя шкатулка была вся в копоти. В ней Аня нашла два десятка  монет,  браслеты, колье, крест, несколько серег и колец. Особенно выделялся тонкой работы перстень с темным изумрудом, как предположила Аня. Оправа, удерживающая камень, была сплошь покрыта в два ряда мелкими бриллиантами и в лучах лампы полыхала огнем. Все предметы были из золота, только иумрудно-бриллиантовый перстень – из серебра. Она долго держала его в ладони, не решаясь надеть. В эту ночь Аня не пошла ночевать к Ольге Петровне, осталась дома и долго молилась перед иконой, выпрошенной у соседки. Узнала её сразу, как увидела. Это был образ богоматери «Нечаянная радость», что принадлежал раньше бабушке Лизе. Молилась легко и действительно радостно, даже не от явной ценности клада. Было что-то в нём таинственно смущающее, очень уж странно он ей дался. Тревожность постепенно покидала душу, зато крепло ощущение, что соприкоснулась Аня с каким-то иным миром. А ночью ей приснился сон. Она  не сразу поняла, что видит себя. Другая прическа, странная одежда, но, главное, выражение лица:

Не бойся меня. Вот мы и свиделись.

 Кто Вы?

 Гостья улыбнулась. Её видение было нечётким.

На меня столько навалилось в последние дни: пожар, клад этот. Вот кольцо. Ой, у Вас такое же!

Я знаю, – мягко отозвалось видение: мы смогли встретиться благодаря ему. Я прошу тебя его не снимать, по крайней мере надолго. Мы ещё увидимся, и не раз. Мне очень трудно у вас в первый раз.

Видение растаяло, но она услышала последние слова: Не бойся меня. Мы, наконец, встретились.

Отражение, но странно, что наши движения совсем не совпадали, – успела подумать Аня и вдруг поняла, что сидит за столом, перед ней шкатулка, а на пальце  перстень с изумрудом. Глаза сами нашли икону, Аня перекрестилась, но перстень не сняла, с ним и легла. Долго не могла заснуть, думала, что появился новый сюжет: редко-редко, но случалось ей грезить наяву. Еще в детстве началось. Жили они в новом микрорайоне на краю города, напротив дома в километре от него полого раскинулся холм. Выпал неровный первый снег, Аня так внимательно рассматривала испещрённый пятнами склон, что в какой-то момент увидела  несущуюся стаю волков. Чуть позже, даже пятилетним умом она поняла, что всё ей привиделось, но в кошмарах лавина серых хищников возникала снова и снова.

 Наутро Аня так и не смогла определиться. Дом завораживал её уже по -настоящему, и его нужно было приводить в порядок. С утра она внимательно осмотрела место, откуда вынула шкатулку. Ей стало ясно: тот, кто прятал клад, явно не собирался им пользоваться: чтобы достать шкатулку, нужно было разрушить стену, как это сделал пожар.

Хоть бы записочку положили, – почему-то происхождение драгоценностей волновало её не меньше самого факта обретения целого состояния. В её юридической практике не было подобных дел, и она принялась вспоминать, сколько придётся платить налога, если она заявит о находке. Выходило, что клад – её собственность, он найден не в земле, а внутри помещения, унаследованного ею и принадлежащего только ей. Аня пожалела, что нет выхода в Интернет:

Хоть бы цену монет узнала! А так только гадать остаётся, сколько это стоит. Но на квартиру и кое-что, конечно, хватит. Стоп, дорогая, а ты способна расстаться с этой красотой?

Она то раскладывала на столе украшения, то примеряла, то восхищалась, то приходила в ужас, чем ей всё это грозит: два гарнитура, один краше другого, пара старинных браслетов, изумительный перстень.

Кто же его носил? Интересно, бабушка Лиза знала об этом кладе? А может, она его и спрятала? Так, так, по документам дом был построен в 1940 году, и бабушка говорила, что заселились они в новый дом перед войной. Чьё же сокровище: бабушки или деда. Скорее всего, бабушки, слухи о её матери-дворянке Ксении были неспроста. Как жаль, что меня тогда всё это не интересовало. А может, дед Илья? Тут, вообще темно, неизвестно даже, как он оказался в Сибири. Страшная жизнь была. Даже детям своим ничего не говорили: боялись, что те могут проговориться.

Аня почти не помнила дедушку Илью. Он умер, когда ей было пять лет. В бабушкиной спаленке на комоде раньше стояла фотография седоусого и очень строгого, как казалось Ане, деда. Бабушка редко сидела без дела, только перед этой фотографией. Несколько раз она заставала бабу Лизу, непривычно печальную, как будто чужую. Увидев внучку, та подхватывалась, начинала снова хлопотать. Аня помнила, что совершенно особенным для бабушки было второе августа, Ильин день. За всё детство раза три – четыре Ане случалось в этот день гостить у неё. Баба Лиза с вечера стряпала хворост, варила холодец. Наутро пекла сладкие блинчики, варила кисель и торопливо собиралась к автобусу, брала с собой внучку. Ехала в Залари, всегда на одно место – площадь, где с одной стороны раскинулся базар, а с другой – старый парк. Если был воскресный день и базар работал, бабушка давала внучке денег на мороженое, просила  знакомых присмотреть за ней, а сама уходила. В будни Анечка качалась на карусели у самого входа в парк. Отлучка бабы Лизы всегда была недолгой. В последний раз, за год до  её смерти, повзрослевшая уже Аня на качели не пошла, а просто стояла у парковой стены. Старинный парк, небольшой, но когда-то ухоженный, теперь зарос травой, среди разросшихся деревьев и кустов ещё проглядывали чьи-то гипсовые статуи и остовы аттракционов, какие-то постройки. Бабушкина фигура то появлялась из-за деревьев, то исчезала. Девочке стало скучно и она пошла на поиски  бабы Лизы, нашла её сидящей на скамейке. Бабушка смотрела на Аню, но  не видела: она плакала.

Бабуля, тебе больно? Ты упала? Ничего не сломала? – кинулась к ней внучка. Баба Лиза потрясла головой, белейшим платочком промокнула глаза, только потом тихо ответила:

Что ты, милая, притомилась я, не пугайся, солнышко.

Возвращались к машине в молчании, Анечка заметила, как неохотно бабушка покидала сад, и крепко держала её за руку. По дороге ей пришла мысль, не прихватило ли у бабы Лизы сердце, Аня решила, что сегодня не отпустит её на кладбище одну. Она не раз бывала у дедовой могилы, но впервые это случилось в Ильин день. Там, глядя на бабушку, с пронзительной ясностью она поняла, что у бабы Лизы когда-то была другая жизнь, и что не всегда главной заботой её было накормить внучку. Сейчас Анна ругала себя, что не расспросила бабушку о деде Илье ни в тот вечер, ни позже. Пятнадцатилетняя девочка сумела уловить боль и тоску старой женщины, но  постеснялась говорить об этом. А через год баба Лиза умерла.

 Ладно, хватит тут, как царь Кащей над златом чахнуть, пора домом заниматься. Не готовит ли он ещё каких-нибудь сюрпризов?

Убрав сокровища, Анна приняла решение сделать ремонт дома. Ольга Петровна посоветовала  дом  побелить и тщательно вымыть, чтобы убрать запах гари. Бревна не прогорели насквозь, можно обойтись без их замены. Некрасиво, конечно, получалось, но как временная мера сойдёт. Весь день Аня занималась ремонтом, вечером упала без сил на кровать, с гордостью обозревая плоды трудов своих и вдыхая запах свежести. Уже засыпая, вспомнила просьбу ночной гостьи: не снимать кольцо. Решила, а почему нет? Вдруг опять что-нибудь присниться?

Семейная летопись. 1930-е

С-под копыта коня

Путь один – в небеса.

 Конец НЭПа на исходе двадцатых годов для русской деревни стал трагедией окончательной и бесповоротной. Индустриализация страны требовала немалых средств, крестьянской Руси  была предначертана роль донора. О добровольности речи не шло. Деревне предстояло не просто отдать лишнее. Власть собиралась изымать всё!

 Илья родился в тринадцатом году и до десяти лет имел семью.  Невысокого роста, тихий и неконфликтный, он, враз потерявший родственников, стал беспризорником. Им помыкали. Пройдя страшную школу жизни в подворотнях и детприёмниках, волчонком всё же стать не сумел. Помешали мягкий характер, воспитание, полученное в большой семье приходского священника. К четырнадцати годам он окончательно убедился, что горький хлеб батрака всё-таки лучше ворованного. Илья так и остался малорослым, но силёнка в руках-плечах появилась, смышлёностью тоже бог не обидел. Так и выживал. Ощутив, как плотно стала власть нажимать на поволжские деревни, с артелью взрослых мужиков подался в Сибирь. Так он оказался в старинном селе Тыреть. Село привольно раскинулось вдоль железной дороги, в одном из дворов подвернулась работа, сначала временная, летняя. Хозяин Степан всем видом своим напоминал доброго молодца из сказки, усадьба его процветала, и хозяйка была ей под стать. Смирный и работящий парень хозяевам понравился, они оставили его на зиму ухаживать за скотом. Наступал двадцать девятый год. В принципе, хозяину повезло: он умер быстро и красиво. Ему ли, гордому красавцу с горячим нравом и властному хозяину, было смириться с подступавшей коллективизацией. Как отдавать мельницу, которую ставил вместе с отцом? Каково смотреть на выхоженных тобой жеребят, когда их начнут сводить на колхозный двор? Коней Степан любил особенно. Лёгкой пулей летал по своей улице, так что она стала единственной в Тырети, где не лежали, купаясь в грязи, толстомясые свиньи. Соседи со Степаном предпочитали не связываться: в гневе был лют. Вот и в тот день он, с утра уехав на мельницу и обнаружив там непорядок, исхлестал плетью работника и весь день работал за троих. Домой возвращался стремглав, ещё издалека увидел раскрытые ворота, а во дворе, на высоком крыльце жену свою Алену. Его как всегда ждали. Степан любил влетать во двор на полном скаку, слегка пригибая голову перед воротной балкой. Но в этот раз пригнуться не успел. От страшного удара глухо содрогнулись лиственничные ворота, на землю Степан упал уже мёртвым. Лишившись седока и почуяв беду, жеребец обезумел. Илья успел перехватить Алёну, кинувшуюся к мужу, иначе лежать бы ей рядом с ним. Когда жеребец успокоился, уже набегал народ. Так в одночасье рухнула налаженная жизнь. Осталась Алёна одна с двумя детьми, за год хозяйство сократилось в разы: что-то смогла распродать, что-то прибрала мужнина родня. Из работников остался только Илья, да уже и не в батраках он ходил. Хоть и в беспамятстве была Алёна после смерти мужа, но успела привыкнуть к ненавязчивой заботе молодого парня. Да и как вести хозяйство без мужских рук? Через  год она поняла, что будет ребёнок. Братья Степана, не жаловавшие Алену и при жизни мужа, взбесились, что в родительском доме теперь будет хозяйничать бывший батрак, налились злобой. С усадьбы свели всех лошадей, оставив одну клячу, Алене объяснили, что до весны им обеспечат лучший догляд, намекнули, что у Степана были долги. Когда Алене подошло время рожать, она настояла, чтоб Илья отвёз её к в соседнюю деревню к знакомой бабке. Детей она на время оставила у мужниной тётки. Рожала Алена тяжело, ослабела, кормить новорожденного мальчика было нечем, и она потребовала, чтоб Илья скорее вёз её домой, в Тыреть. В январский мороз на жалкой кляче, которую, казалось, даже волки не смогли бы заставить бежать, Илья повёз жену домой. В поездке она  простудилась и на третий день в страшных муках умерла. Оставшись один в чужом доме, Илья думал, как ему быть дальше. Степановы братья объяснили прямо: племянников они не бросят, вырастят, но младенец для них чужой, и пусть Илья убирается с ним из дома, и поскорее. В тот год в Тырети стоял цыганский табор, занимал несколько домов – развалюх на окраине села. В таборе, конечно, было несколько грудных детей, младенца, которого окрестили Виталием, взяли охотно, а для Ильи вновь началась жизнь батрака. Сына он не забывал, часто приходил после работы на окраину Тырети, но однажды в апреле обнаружил дома пустыми. Утешало одно, что цыганка Роза, кормившая Виталика, нянчилась с ним, как с родным.  А вскоре Степанова родня, все как один, была раскулачена, Илья нашел Алёниных детей, шестилетнюю Машеньку и восьмилетнего Мишу и, когда ему предложили их забрать, сделал это. Своего Виталика он не нашёл: цыганские пути – дороги непредсказуемы. Поселился Илья с детьми у одной старой бабки в Краснопольской деревне. Бабка оказалась тёткой Алёны, внукам обрадовалась, Илье – тем более, работник он был хороший.

Аня

 В деревне гуляла свадьба. Жених был неместный, да и невеста давно не жила в деревне, но согласно традиции на второй, а может быть, третий день свадебные торжества продолжились в родительском доме новобрачной. К обеду съехалось такое количество машин, какого отродясь здесь не видели. Аню тоже пригласили, видимо, Ольга Петровна услужила. Идти на пир к незнакомым людям Ане не хотелось, но найти подходящего предлога для отказа  не смогла.  Идти на праздник вместе она договорилась с соседкой и первый урок по деревенскому политесу получила от Ольги Петровны. Критически оглядев Аню, та поджала губы. Сама соседка нарядилась в какой-то яркий костюм, явно синтетический, видно было, что Анины джинсы с маечкой, да курточку, завязанную на бёдрах, она не одобрила.

У тебя же, кажись, юбка нарядная висела, а ты вроде, как в магазин собралась, а не на свадьбу. Ладно, хоть колечко красивое надела.

Ольга Петровна, гулянье ведь на улице будет. Моя кружевная юбка за каждый сучок цепляться будет. Там же лавки из досок сколочены. Да и жарко сегодня. Вам  в костюме  и туфлях тяжело будет, – безуспешно пыталась образумить соседку Аня. Так они и отправились в путь. К счастью, деревенские сегодня от греха подальше разогнали по сараям всякую живность, особенно Аня побаивалась гусей и непредсказуемых молодых бычков. Сегодня можно было идти спокойно, к дому родителей невесты они подошли вовремя, народ рассаживался за столы.  Ольге Петровне явно было не осилить перелезание через лавку, пришлось им устраиваться с краю, в соседях напротив оказались незнакомые мужчины. Появление Ани их заинтересовало. Уловив панический взгляд Ани, когда по рюмкам начали разливать самогон, один из них извлёк из под стола бутылку  белого вина:

Для сегодняшней жары это больше подходит, – улыбнулся он. Аня кивнула, приглядываясь к незнакомцу: синеглазый брюнет, сухое породистое лицо, уверенные движения сильных рук.

Андрей. Рядом со мной Михаил, мой брат.

Анна, а это Ольга Петровна, моя соседка.

В каком смысле соседка, за столом?

Живём рядом, – Анна оглянулась на Ольгу Петровну, но та была так занята накладыванием в тарелку разносолов, что даже не слышала, что её представили. Андрей, откинув голову и откровенно разглядывая Анечку, протянул:

Ни за что бы не подумал, что вы местная. Родственница нашей новобрачной?

Я к сожалению, с ней даже не знакома. Но здесь, по-видимому, принято приглашать на свадьбу всю деревню, отказаться было неудобно, – улыбнулась Аня и подняла бокал. Но Андрея продолжал интересовать вопрос её появления здесь:

Вы сказали: по-видимому, значит здесь вы тоже приезжая?

Ну да. Здесь у меня дом, вернее дача, – Аня пожала плечами, не объяснять же ей свою родословную. С другой стороны, чем не тема для первого разговора, для знакомства? Сделав глоток вина, действительно не плохого, уже дружелюбнее спросила:

А вы здесь представляете сторону жениха или невесты?

Жениха, с Олегом мы вместе работаем, у нас бизнес общий, – ответил Андрей, а Михаил добавил:

И общее детство – в одном дворе. Мы из Красноярска.

А я из Иркутска, слышала, что и жених оттуда.

Да, в Иркутске у нас филиал фирмы.

Чем занимаетесь? – полюбопытствовала Аня.

Малоэтажным строительством: коттеджи, дачи.

У Ани мелькнула мысль, спросить совета насчёт своего подгорелого дома, но, подумав, что сейчас строительные материалы иные, чем те, что применялись раньше в деревнях, она промолчала.  Дальше беседа то продолжалась, то прерывалась, подчиняясь нарастающему разгулу деревенской свадьбы.  Давно Аня не испытывала такого удовольствия от мужского внимания: оба красавцы, и вообще, интересные, особенно притягивал Андрей. Незаметно сгустились сумерки. Когда народ пустился в пляс, Ане стало вдруг неуютно. Новых знакомых позвал к себе жених, Ольга Петровна давно куда-то исчезла, Аня, боясь быть втянутой в разухабистые  ручейки – хороводы, решила незаметно уйти. Порадовавшись, что надела кроссовки, Аня  спешила домой, надеясь, что повезёт и она не вляпается в какую-нибудь свежую коровью лепёшку.   Возможно оттого, что немного выпила за свадебным столом, сегодня ночного дома она боялась. А в нетрезвой голове бродили мысли об Андрее.

Может, я зря рано ушла, – раздумывала Аня, наблюдая за противоположным краем деревни, откуда слышалась музыка.

Внезапно перед домом возник мужской силуэт, помахал ей рукой.

 Аня торопливо выскользнула из дома. Она не ошиблась, действительно это был её новый знакомый, он уже рассматривал двор. Над крыльцом горела неяркая лампочка, и в руках Андрея Аня заметила свою  джинсовую курточку.

Извините, что так поздно, кажется, это ваша вещь?

Ой, спасибо! Я её на всякий случай с собой захватила и, конечно, забыла на лавке.

Отдав куртку хозяйке, Андрей не спешил уходить, хотя и видел её смущение.

– У меня весь вечер не проходит ощущение, что мы с вами встречались.

Аня в ответ пожала плечами.

Извините за беспокойство. Я сегодня сразу за вами пошел, хотел вам предложить полюбоваться салютом вместе. У вас всё в порядке?

Да-а. А почему должно быть иначе? – удивилась Аня. Андрей замялся с ответом, неопределённо пожал плечами:

Тогда, до свидания и спокойной ночи. Надеюсь мы завтра встретимся?

Почему, нет. Спокойной ночи.

 Укладываясь спать, Аня внезапно поняла причину беспокойства Андрея: наверняка, ему деревенские уже нарассказывали страшилок про дом.  Впрочем, она никому ничего не обязана пояснять. Наступила уже глубокая ночь, когда Аня, наконец, уснула. Но на зыбкой грани яви и сна возник образ мужчины в такси. Они тогда угодили в пробку, нередкую для Иркутска. И машины, в которых они оба ехали пассажирами, минут пятнадцать то стояли рядом, то еле ползли. Мужчина не отрывал глаз от Ани, мило гримасничал, даже пытался знаками выпросить у неё телефон, но пока она кокетничала, машины в его полосе пошли быстрее. Она ещё надеялась, что симпатичный незнакомец подождёт где-нибудь впереди. Увы. Когда ж это было? Месяц назад? Ну точно, это был он, Андрей! Бывает же такое.

 После обеда она решила прогуляться до озера. Берег местами густо зарос черемухой, но было немало свободных от растений пляжных участков. Стоя на берегу, Аня вспоминала, как любила раньше здесь купаться, сейчас вода не выглядела привлекательной – много травы: осока, кувшинки. Берег был истоптан коровами, в общем, издалека пруд выглядел лучше, чем вблизи, купаться в застоялой воде не тянуло. Аня присела на большой валун в тени черемухи и почувствовала запах шашлыка, подумала:

Местные здесь не устроятся, наверное, приезжие свадебные гости.

Едва она  вспомнила про Андрея, как  он  возник перед ней собственной персоной:

Приветствую!

Ой, здравствуйте!

А я собирался уже идти к вам, вдруг вижу, вы спускаетесь к озеру.  Мы тут недалеко устроились, шашлыки жарим.

Это чувствуется.

Хотите сказать, что заманчивый для горожан запах достиг вашего замка и вы спустились к нам, смертным.

Аня подивилась замысловатому слогу Андрея и просто ответила:

Я считала, что вы уже давно уехали.

Утром почти все уехали, я тоже, – мужчина немного замялся прежде, чем продолжить: собирались впопыхах, забыл в доме документы, пришлось вернуться. И только сейчас обнаружил, как здесь замечательно, когда вокруг не толчется народ.

Выходит, я вам помешала?

Ну что вы, Аня… И, кстати, может перейдём на «ты»? Я очень рад тебя видеть и приглашаю на пикничок.

Не слушая возражений, он увлёк Аню на узкую тропку, вившуюся меж кустов, сам шел сзади, и ей ничего не оставалось, как идти впереди. Вскоре она вышла на уютную полянку, где хлопотали  у костерка двое молодых людей. Аня не сразу признала в девушке невесту, теперь, стало быть, молодую жену. Познакомившись ещё раз, дружно принялись за шашлыки. Только сейчас Аня поняла, что ничего не ела со вчерашнего вечера. Она опьянела от глотка вина и почувствовала, наконец, как отступает нервозность. Андрей не сводил с неё глаз, Ане это нравилось. Разговаривали о разном и ни о чём. Потом Аня поняла, что они с Андреем остались одни. Подступал вечер, а вместе с ним росла назойливость комаров. Как-то само собой Андрей оказался в её усадьбе. Увидев во дворе баньку, он загорелся идеей истопить её, жалуясь, что пропах тиной после купания в пруду. Аня ничего подобного не чувствовала, баню топить желания не испытывала и просто предложила воспользоваться летним душем. Андрей так шумно и вкусно плескался, что Аня тоже захотела встать под теплые струи. Принеся полотенца, она выгнала его из душа. Пока мылся Андрей, она видела, как смутно белеет его тело: дверь душа была из пленки. Теперь она гадала, подглядывает ли за ней Андрей. Это возбуждало. Нагревшаяся за день вода закончилась, как ни тянула Аня время в предчувствии ожидаемого. Она приоткрыла дверку, ища рукой полотенце и оказалась в горячих  объятиях. Всю шутливость их отношений как рукой сняло, вернее, смыли потоки воды и стало слышно только напряжённое дыхание. Чувствовать его кожей, ощущать прикосновения человека, ещё недавно бывшего чужим, от такой близости сладко кружилась голова. Андрей, как пушинку поднял Аню на руки и унес в дом. Окна уже были прикрыты шторами, закрывшись от всего мира, Аня отдалась на волю страсти, уснули только под утро.

Выспавшись, Аня обнаружила, что Андрея нет, только записка на столе с восклицательными знаками и обещанием прийти к вечеру. Оглядев комнату, она ужаснулась беспорядку, но делать ничего не хотелось. «Почистив пёрышки», снова устроилась в постели, мечтая, что явится Андрей и накормит её. Так оно и вышло. Вторая ночь любви была ещё лучше. Уже под утро Андрей сказал, что ему нужно уехать. Аня в ответ промолчала, разглядывая свои руки в его ладонях. Андрей нагнулся, еле слышно целуя кисти Аниных рук, перебирая её пальчики. Затянувшееся молчание прервал его хриплый голос:

Сколько времени ты ещё будешь здесь?

На Аню нашло странное оцепенение. Боясь не справиться со своим голосом, она с трудом пожала плечами.

Здесь даже сотовая связь не работает, – после паузы добавил: я бы звонил тебе каждый час.

Аня упорно молчала, чувствуя, что может расплакаться от мысли, как разъедутся они по разным городам и могут больше не встретиться. Останется ни к чему не обязывающее общение по интернету, а после всего случившегося это будет пародия, а не близость. Андрей продолжил:

Я недели две буду очень плотно занят: серьёзные переговоры, если не приеду, подставлю партнеров. Ты подождёшь меня здесь или встретимся в Иркутске.

Лучше подожду, – прошептала Аня. Обрадованный Андрей вытащил телефон, попросил её продиктовать  номер.

А теперь, на всякий случай, запиши мой.

Аня терпеть не могла записывать номера сотовых на бумажки, поэтому поинтересовалась его визиткой.

Увы, с собой нет. Все на свадьбе раздал.

Пришлось вставать и искать свой телефон, скорее всего разрядившийся. Аня высыпала содержимое сумочки на кровать, вместе с сотовым на простыню легли драгоценные гарнитуры. Реанимировав свой телефон, она ввела в его память номер Андрея. Попрощались нежно. Глядя в окно, как уходит Андрей, она прислушивалась к своим ощущениям: тоска или досада? А виновата её дурацкая привычка переворачивать сумочку. Уже проехала машина, увозя Андрея из деревни, а она всё гадала, почувствовал ли тот её смятение, когда тяжело звякнув, упали на кровать браслеты, кольца, серьги. Почему Андрей не удивился, увидев их, искренен ли был, когда, взяв и подкинув на ладони массивный браслет, обронил:

Надо же, как научились бижутерию делать.

Анька, ты совсем рехнулась. Вроде не в милиции работаешь, а готова любого подозревать, – убеждала потом она себя: Мало, кто из мужиков разбирается в этих вещах. И в конце концов, что такого, что он их увидел? А напрягся, потому что поразился богатству невесты. Тьфу ты, совсем дура! Уже в невесты себя записала. Успокойся и займись делом.

Семейная летопись. 1936

Надежда – тонкая игла

сегодня в окруженье фей,

Они вперед на много дней

ткут кружева из полотна.

 Девятнадцатого января Лизе исполнилось шестнадцать лет. Она вспомнила об этом только поздно вечером, когда закончила шить. Сложив стопкой четыре штуки белья, аккуратно завернула всё в кусок холста, чтобы завтра с утра отнести заказчице. Уже несколько лет она подрабатывала белошвейкой, жизнь её постепенно налаживалась. Лиза давно запретила себе вспоминать прошлое, но сегодня мысли сами обратились к нему. Милое и беззаботное детство в родительском доме казалось таким далёким, безнадёжно утраченным. Ни родителей, ни фотографий, ни самого дома, даже ни одной вещи оттуда не сохранилось в Лизиной жизни. Прошло  всего три года, а казалось, вечность, заполненная страхами, унижениями, борьбой за выживание. Лиза вспомнила, как, сидя в подполе сарая, напряжённо вслушивалась в разговор тети Фроси с какими-то мужиками. Тётя говорила громко, и то Лиза разбирала не каждое слово, мужики что-то требовали. Она чуть не выпрыгнула из подполья, когда голоса раздались совсем рядом, но вовремя вспомнила, что родственники её прячут. Один голос она узнала, дважды этот человек приходил в их дом. Из-за него Лизе пришлось бежать, так настоял отец. Но как же трудно усидеть на месте, когда слышишь:

Бедная мать, присмерти уже, дочку просит найти, чтоб  успеть повидаться, а мы найти эту дочку не можем.

Мамочка, родная, не умирай, я найду тебя, – шептала девочка в мокрые от слёз ладошки, но сдержалась, сумела не закричать пока чужие не ушли со двора. Лиза просидела в подполье до темноты, так велела тётя, на миг забежавшая в сарай. Но ночной разговор не принёс облегчения. Тётя Фрося настаивала, что к Лыховым у неё веры нет, что всё слишком подозрительно и, если отец Лизы заставил дочь прятаться, то так тому и быть.

А точно мамы в доме нет?

Нет, милая, мы с Иваном там были.

Может мама вернулась после вас? Я её там подожду. Там есть, где спрятаться, – умоляла девочка.

И думать забудь об этом, Елизавета! Твое дело – волю отца исполнять. Поживём-увидим. А братцы Лыховы, запомни крепко, мерзавцы, как их только земля носит! Они, наверное, специально это сказали, надеялись, что ты где-нибудь спряталась и услышишь. Ты умница, Лизонька, что не вскрикнула. Утащили бы они тебя с собой.

Пусть бы тащили, зато к мамочке с папенькой.

Глупенькая ты моя, – измученная волнениями дня, Фрося заплакала, и Лиза отступилась с разговорами.

 В следующую ночь Иван ещё раз сходил на Хлопунову заимку и обнаружил, что её заселяют незнакомые люди. Понаблюдав из лесу за ними час-другой, Иван вышел к людям, объяснялся знаками, как немой. Понял, что люди эти – сами ссыльные, издалека, им ещё повезло: будут жить в готовых домах. О бывших хозяевах, понятное дело, они ничего не знали.

 Вспоминая всё это сейчас, Лиза плакала. Ей тогда всё-таки удалось увидеть мать. Из тёткиного дома она сбежала. С первых дней Фрося одела девочку в старенькую мужскую одежду, Лизе осталось только отрезать косы и, прихватив Иванов картуз, она рано утром тихо покинула дом. Как хотелось девочке заглянуть в родной дом, но, зная, что родителей там не найдёт, она направилась в Залари. Добираться лесными тропами пришлось более суток, к счастью в пути ни с кем не столкнулась: ни с людьми, ни со зверями. В Залари вошла среди каких-то обозов, тянувшихся в направлении базара. Проходя мимо церкви, глазам своим не поверила: белокаменная красавица стояла с выбитыми окнами, верх колокольни уже исчез, какие-то мужики с уханьем ломали купол. Всё вокруг было замусорено, загажено. Лизино сердечко сжалось от страха: мир менялся до неузнаваемости. Сколько раз она бывала на этой площади, хоть и не в большом почете была церковь, но большинство народа всё же крестилось, проходя мимо. Сейчас же люди проходили просто мимо, изредко только кто-нибудь низко склонял голову. Лиза просунула руку в ворот рубахи, сжала крестик и заметила пристальный взгляд какого-то парнишки. Глубже надвинув картуз, она быстро пошла по улице. Лиза знала, где в Заларях располагалась небольшая больница, выйдя к ней, обошла вокруг, вглядываясь в окна. Ей повезло, на завалинке сидела женщина, соседка дяди Федора. Лиза часто играла с её детьми, когда гостила у родственников в Красном Поле. Осторожно подойдя, девочка шёпотом спросила:

Тётя Маня, вы меня не узнаёте?

Ты чей будешь, малец?

Лиза тихонечко объяснила и заметила, как испугалась тётка:

Ты, стало быть, мать свою проведать пришла?

Она здесь? – вскрикнула девочка.

Тихо! – женщина, подумав, сказала:

Здесь. Ты отойди за деревья и жди. Ни с кем не разговаривай. А лучше спрячься. Я попробую Ксеню вывести.

 Лиза просидела в кустах больше часа, искусала все губы, чтоб не плакать, но готова была и до ночи сидеть в густой траве среди разросшихся кустов и деревьев. Мимо бродили, разговаривали разные люди. Наконец, появились две фигуры, петляя по больничному двору, они всё ближе подходили к тому месту, где пряталась девочка. Женщина, опиравшаяся на руку тёти Мани, шла низко опустив голову, странно маленькой казалась её голова, обтянутая сереньким платочком. Даже увидев лицо, Лиза не сразу поняла, что это – мама. Всхлипнув, прижалась к ней. Тётя Маня всё приговаривала:

Девоньки, тихо, не дай бог, услышат вас. А ты, Лиза, пойми, мама тебя может и не признать, она сейчас не в себе, болеет она.

Мамочка, милая, что с тобой сделали?

 Ксения сначала смотрела мимо, но постепенно стала внимательно вглядываться в лицо дочки. Видя, как проясняются глаза матери, чувствуя  оживающие пальцы, утирающие её слёзы, Лиза зашептала:

Мамочка, давай уйдём отсюда. Я знаю, где спрятаться.

Что ты, девка, не вздумай. Я сразу людей позову. Да и не сможет она идти. Больна твоя мать. А больным полагается быть в больнице.

Ладно, я подожду.

 Во дворе раздался какой-то крик. Марья испуганно метнулась посмотреть, что происходит. Тогда мать и заговорила:

Доченька. Ты? Тебе нельзя здесь быть, схватят, мучить будут. Бойся особенно Лыховых. Изверги они. Отец сказал: никому не говорить, сразу убьют, а я ему верю. Не могу вспомнить точно. Голова болит. Доченька, родная, спрячься хорошо.  Опоздали мы. А ты беги, помни, тебе нужно хорошо спрятаться.

 Последние слова мама уже дошептывала. Вернувшаяся тётя Маня, подхватила больную и, буквально оторвав Лизу от матери, потащила её на себе. Мать пыталась вырваться, но на неё подействовали Манины уговоры:

Пойдём, Ксеня, а то дочке твоей худо будет. Скоро изверг придёт, – обернувшись к Лизе, добавила:

Подожди меня здесь с часок.

 Лиза готова была ждать и дольше. Сквозь ветки деревьев она разглядывала больницу, гадая, где сейчас её мама, вспоминала её слова и ничего не понимала. Поэтому, когда вернулась тётя Маня, она набросилась на неё с расспросами. Ответ её напугал:

Лизавета, мать твоя, тронулась умом, несладко ей пришлось. А кому сейчас сладко? Говорит редко и всё загадками. Тебе то что сказала?

Просила, чтоб я пряталась от каких-то Лыховых. Я ничего не поняла. Почему я должна прятаться, тетя Маня?

Ох, не знаю. Ты – дочка кулацкая. В детдом тебя, наверное, хотят отдать, чтоб забыла родителей своих.

А вы знаете, где папа? Я побоялась у мамы спрашивать.

Забрали его. Куда, точно не знаю. По слухам, всю партию арестованных отправили в Черемхово, на шахты. Ты, девка, туда не суйся, а то я смотрю, глазёнки твои засверкали, – вдруг строго добавила Маня и ласково погладила стриженую голову Лизы. Лиза так никогда и не узнает, что именно в этот миг Марья решила не выдавать её Лыховым. Очень уж в этот момент напомнила она Марье её младшего сына, умершего зимой от скарлатины.

А где сейчас мама?

Спит. Пошумела немножко, доктор ей укол поставил.

Что значит, пошумела?

Лиза, ты уже большая, ты понимать должна, что, когда у человека ум больной, он себя по-другому ведет. Если иной раз и случиться просветление, как сейчас, то ненадолго. Будет божья воля, поправится твоя матушка, ты молись за неё. А сейчас тебе лучше уехать отсюда подальше. Ты куда собираешься, мать что-нибудь посоветовала?

Нет, у нас  всю родню забрали.

А где ты всё это время была?

В лесу, в какой-то зимовьюшке, – Лиза солгала, не задумавшись, даже сама удивилась.

Что дальше то делать будешь?

Не знаю. Тетя Маня, а вы почему в больнице?

Так я тут санитаркой работаю.

А живёте здесь в Заларях?

А вон видишь дом, я там угол снимаю. Только ко мне нельзя. Тебя сразу увидят.

Я понимаю. Я вас завтра найду.

 На этом они расстались.

 Воспоминания Лизы подошли к самому страшному моменту. На следующий день мама умерла. Ей не удалось попрощаться. В том же одичавшем прибольничном лесочке тётя Маня, утирая краем платочка слезы, убедила ошеломлённую новой бедой девочку срочно уехать:

Милиция подозревает, что мать твоя с кем-то встречалась, если появишься близко, сразу арестуют. Может оно и к лучшему, запомнишь маму свою живой.

 Как она добралась до Иркутска, Лиза точно не помнила. С родителями она несколько раз бывала в городе. Отец иногда возил сюда на продажу масло, сало,  пока торговал, жил на квартире дальней родни, Лиза тоже здесь бывала. Ей показалось, что в большом городе тёте Груне  будет легче спрятать её. Тётя жила с дочерью тихо, незаметно. Когда-то, ещё до революции, им принадлежало несколько торговых лавок в городе и хороший деревянный дом на набережной Ангары. В семнадцатом году во время декабрьских боёв большевиков с юнкерами, дом обгорел. Семья Груни перебралась во флигелёк, да так там и осталась, ни на что не претендуя. Умер муж, за ним почти взрослый сын, Груня осталась одна с младшей дочерью Ниной, на жизнь зарабатывали пошивом белья, одежды. Когда полумёртвая от пережитого Лиза добралась до них, тётя Груня пригрела девочку, выходила её. Летние потрясения изменили Лизу не только внешне. Ласковая, улыбчивая, немножко избалованная девочка превратилась в осторожную, никакого труда не чурающуюся, почти взрослую женщину. Пока выздоравливала, посмотрев на работающих по очереди на зингеровской машинке родственниц, сама попросила иголку с ниткой и переделала для себя старенькие Нинины платья. Оказалось, не зря учила Ксения дочку шить, приметив Лизино мастерство и изобретательность,  Груня начала приносить на дом работу и на её долю. С первых же денег решили проблему документов, удалось подобрать подходящую метрику. Главное, сохранилось имя. Елизавета Николаевна Алексеева, 1917 года рождения, так значилось в документе. Можно было, наконец, вздохнуть чуть свободней, хотя на улицу Лиза старалась не выходить.

Тётя Груня, что за шум был сегодня ночью у соседей?

Арестовывать приезжали. Увезли хозяина и мужчину, что жил у них, – вздохнула тётка.

Я не хочу вас подводить. Вдруг милиция придёт сюда в дом.

 Груня промолчала тогда, а через день, вернувшись после отлучки, подсела к девочке и предложила:

Есть семья, оба – люди  с положением, врачи. Им нужна в доме нянька и помощница, сами то они почти всё время на работе. Девушка, что у них сейчас работает, завтра уходит, на завод устроилась. Согласна? Дочке ихней два года, сможешь присматривать? Ещё надо в доме порядок держать и еду готовить.

Тетя Грунечка, конечно. А что, если расспрашивать начнут, кто я, откуда?

Не будут, некогда им будет с тобой разговоры разводить, им помощница в доме нужна надёжная. Я за тебя поручилась, так что, смотри, не подведи! С маленькими то приходилось водиться? Ну я тебя подучу, дело нехитрое.

Приходилось, я нянчилась с племянниками.

Вот и ладно! Завтра после обеда пойдём к ним, а сейчас надо тебе кое-какую одёжку ещё подсобрать, всё в порядок привести.

 Так Лиза оказалась и нянькой, и домработницей. Она быстро втянулась в дело,  хозяева были довольны. Вскоре Лиза поверила, что никого её прошлое не волнует. Врачи оказались по женской части, при этом муж считался лучшим специалистом в городе, а потому даже самое высокое начальство относилось к нему с уважением.

Дочка у врачей была прехорошенькая, забавная толстушка Машенька. Рядом с ней начала оттаивать измученная лизина душа. Само собой выходило, что забывалась старая жизнь, каждую минуту Лиза старалась заполнить каким-нибудь делом. Хозяйка, Софья Андреевна, однажды увидев дочку в незнакомом платьице, долго не могла поверить, что его из старых тряпок Лиза сама сшила. Всё больше и больше заказов получала она. В первое время шила, конечно, для хозяйской семьи, потом для их знакомых, соседей. В её крохотной комнатке, рядом с Машенькиной, всегда лежала какая-нибудь начатая работа, радости Лизы не было предела, когда врачи подарили ей на Первомай швейную машинку. Тётя Груня, изредка забегая в гости, нарадоваться не могла на успехи своей протеже. С таким мастерством Лиза, по её мнению, всегда будет иметь работу.

Лиза очнулась от раздумий. Слезы высохли. Близилось утро. Заглянув в спальню Машеньки, убедилась, что та спокойно спит, немного постояла над её кроватью.

Как Маша выросла! Скоро уже пять лет исполнится. А вдруг я стану не нужна здесь. Машеньку могут отдать в детский сад.

 Вернувшись в комнату, Лиза опять вспомнила про свой день рожденья. Одно из первых воспоминаний детства было связано у неё как раз со днем, когда ей исполнилось пять лет. Мама испекла воздушный пирог, отец смастерил из воска крохотные свечечки. Лизе так нравилось смотреть на них, а родители, весело смеясь, убеждали её задуть весёлые огоньки. А потом она, повизгивая от предвкушения, разворачивала огромный свёрток, уже догадываясь, что в нём настоящая кукла. Как же она полюбила её, подружку своего беззаботного детства. Кукла осталась тогда в доме. Сломали её, или может быть, с ней играет теперь другая девочка? Закрыв глаза, Лиза пыталась вспомнить свой дом, свою комнату. Счастливое милое детство! Какой злой ветер задул тебя, как свечку? Лыховы. Это слово навсегда врезалось в её память, хотя даже про себя Лиза старалась его не произносить. Всё зло, существующее в мире, казалось, воплотилось в нем.

Мамочка! Я даже не знаю, где ты лежишь. А, что если, съездить! Я так изменилась, кто меня узнает? Два с лишним года уже прошло, по документам мне теперь девятнадцатый год идет, и никто ещё ни разу не засомневался.

 Лиза была права, в её лице уже не осталось ничего детского. Скорбные складочки вокруг губ, привычка щурить глаза за шитьем, затвердевшие от работы ловкие руки  могли принадлежать и двадцатилетней женщине. Тем более, что Лиза сильно подросла, подростковая угловатость давно исчезла. Вообще, если бы Лиза интересовалась этим вопросом, она обнаружила бы, что стала очень хороша собой. Но именно в этом она ещё оставалась сущим ребёнком. Приняв решение просить  Софью Андреевну об отпуске, Лиза перекрестилась и легла спать. За окном стояла непроглядная тьма.

Аня

 Ольга Петровна явилась в гости, как только Аня появилась в огороде. Хитро поглядывая на молодую хозяйку, завела разговор о свадьбе.

Славно погуляли! Вот и выдали Иванцовы младшенькую, теперь могут не напрягаться, как раньше бывало.

В каком смысле?

Теперь муж будет их дочку содержать. А он, сказывают, из богатых, из новых русских.

Да, вроде у них свой бизнес.

Это тебе Лыхов сказал?

Кто?

Ну, этот, что на свадьбе напротив нас сидел, с братом своим.

 Ольга Петровна довольно прищурилась. Аня поняла, что её близкое знакомство с Андреем не осталось в деревне незамеченным, да она на это и не рассчитывала, здесь всё было, как на ладони. Ясно, что сегодня соседка явилась в надежде вызнать какие-нибудь подробности. Молчание Ани только разжигало её любопытство:

Дело молодое,  Андрей Лыхов – парень видный.

Чем же он видный? – не удержалась Аня.

А всем, и внешностью, и положением. Говорят, он в фирме ихней главный. А ты, что же, не расспросила его?

Я даже фамилию его только от вас услыхала, – ещё не договорив, Аня поняла, что зря это сказала. Ольга Петровна, поджав губы, неодобрительно засопела, явно осуждая нынешнюю молодёжь. Ну и чёрт с ней, да, сейчас фамилией интересуются часто уже после того, как переспали.

Стало быть, и не сказывал он тебе, что дед его из этих мест родом был. Сейчас то уже никого из Лыховых тут не осталось. Когда он в начальники вышел, всю семью в Красноярск перевёз.

Вы и с дедом были знакомы?

Не, что ты? Я тогда только родилась. Я его фотокарточку в клубе видела на стенде. Это уже после войны было. Карточка из газеты была вырезана. Чем-то он в Красноярске отличился, вот его и напечатали, а у нас тут его узнали. Гордились!

Чем гордились, что земляка в газете увидели?

Ну да. Он же у нас начинал, колхоз создавал. Вот имя его не могу вспомнить.

Чьё, деда или колхоза?

Деда, конечно. Колхоз назывался «Заветы Ильича».

 В принципе, Ане дед Андрея был безразличен. Вопросы она задавала, чтоб Ольга Петровна отвлеклась от самого Андрея. Обсуждать его с соседкой у Ани желания не было. Почувствовав это, Ольга Петровна вскоре ушла.

 Смутное беспокойство сопровождало Аню полдня, пока  откуда-то издалека не пришло давнее воспоминание. От деревенских ребятишек тогда услыхала она  непонятное слово «лихо», и вечером спросила бабу Лизу, что оно значит. Бабушка вздрогнула так, что огромная банка с молоком выскользнула из рук. Эта история потому и запомнилась Ане, что долго они вытирали лужу,  при этом девочка ещё и руку разрезала застрявшим меж половиц осколком стекла. Тогда Анечка зашлась в плаче от вида молока, окрашивающегося в красный цвет.

Баба Лиза, почему ты такая неловкая, – причитала Анечка, когда бабушка стала укладывать её спать.

А это, милая, и есть лихо. Оно меня под руку толкнуло.

Кто оно? Домовой? – девочка широко распахнула глазёнки.

Хуже. Зло это. Отсюда и фамилия – Лыхов. Самая страшная для нашей семьи фамилия. Много зла они нам принесли. Бойся их. Через них, Кузьму и Федора Лыховых, мои мама и папа погибли, а я чудом в живых осталась.  Папа мой по их навету был арестован, сослан  на шахту, где и погиб, раздавило его вагонеткой угольной. Мамочка не выдержала измывательств, сошла с ума и умерла. Родственников моих, у которых я скрывалась, ружьём пугали, собак грозились напустить – бабушка говорила, как в полусне, потом вдруг очнулась, перекрестилась: Господи, что я говорю, не надо ласточке моей ничего бояться. Всё злое лихо осталось позади.

Очнувшись от воспоминания, Аня задумалась.

Чтоб не сойти с ума, надо было выяснить происхождение Андрея. Господи, сделай так, чтоб он оказался просто однофамильцем тех извергов или хотя бы дальним родственником.

 В очередной раз пожалев, что нет выхода в Интернет, Аня решила, что его вполне могут заменить живые люди.  Ольга Петровна рассказала всё, что знала. А молодожены могли знать ещё что-нибудь. Они продолжали жить у родителей, надо было только найти повод для разговора. Подумав, Аня решила, что и искать ничего не нужно. Что может быть естественней желания разузнать о милом побольше. Новобрачная её точно поймёт! Аня решила  отправиться в гости, ей повезло, Таня в роли молодой жены явно скучала. Родители дочку жалели, работой не напрягали, не то, что зятя. С утра отец увёз его на сенокос. Таня считала дни до отъезда в город, возможности поболтать с зашедшей в гости девушкой обрадовалась.

Я Андрея Лыхова знаю с тех пор, как познакомилась со своим Олежеком.

А из какой он семьи?

О, здесь полный порядок! Его отец – большая шишка, в советские годы руководил райкомом в Красноярске. Мой Олег часто припоминает Андрею и Михаилу их райкомовское детство, поэтому я знаю, что говорю.

Андрея с братом баловали?

Конечно, они имели больше, чем обычные люди, но дело даже не в этом.

А в чем?

У их отца были хорошие связи, но они совсем не хотели ими пользоваться, когда начинали бизнес.

Так это же хорошо, – вырвалось у Ани, о чем она тут же пожалела. Таня странно на неё взглянула:

Хорошо, только все пользовались.

Ну теперь то дела в фирме наладились.

Да.

А ты не помнишь, как отца Андрея звали?

Николай, а отчество такое старинное, вспомнила: Кузьмич. Мы у него Новый год встречали на даче.

Восприняв Анин вопрос, как желание сменить тему, она снова оживилась:

Лучший Новый год в моей жизни! Представляешь, двухэтажная дача, вокруг сосны и ели заснеженные, да и стоит в таком престижном месте, там недалеко знаменитые красноярские Столбы. И порядки в их доме, скажу я тебе, ого-го.

Услышав отчество, Аня на время выпала из разговора, сердце заныло, ответив несколько раз невпопад, она начала прислушиваться:

Мать Андрея выглядела, как старая аристократка, их в кино так показывают.

Как?

Важная, спина прямая. Понятно, на Новый год все нарядились, но она и в другие дни к столу выходила, как королева. А украшения у неё, с ума сойти можно! В доме всё шло по порядку, завтрак, обед, ужин, всё в своё время. Мы с Олегом как-то проголодались.. Ой, опять я не о том. Слушай, ещё у них там дед жил, ему лет сто, наверное, было. Так его к столу на коляске вывозили, коленочки пледом прикрыты, ну точно говорю, как в английских фильмах!

Ане с трудом удалось вклиниться в её монолог:

А деда как зовут?

Уже никак, умер он вскоре. А звали, понятное дело, Кузьма, он ведь дед Андрея и Миши. Только, несмотря на плед его клетчатый, глядеть на него было страшно. Меня просто жуть брала. Маленький, весь ссохся, а глаза, знаешь, такие пронзительные, всё видят. Кстати, Андрей тоже так иногда смотрит, только у него-то глаза молодые, красивые, а у этого Кузьмы, надо же имена раньше давали, совсем без ресниц, – так совсем несуразно Таня закончила своё воспоминание о праздновании Нового года. Но для Ани каждое её слово послужило штрихом, из которых моментально сложился образ человека, которого проклинала бабушка Лиза. И надо же, этот человек, в один год погубивший её родителей и преследовавший саму Лизу, оказывается сам прожил долгую и благополучную жизнь. Как говорила баба Лиза «сына в люди вывел», ещё и внукам помогал. Андрей – его внук, а я с ним! Бабушка, прости.

 К счастью для неё, вернулся молодой муж, и Таня кошкой метнулась к нему, забыв про гостью. Придя домой, Аня перебирала варианты, что она сделала бы с  подлым дедом, если б он был жив. Странная штука кровь, когда чует врага, вскипает, смывая весь лоск цивилизации, включая юридическое образование. Опомнившись, Аня сама удивилась своей горячности.

– Ну нет, трясти за горло и душить я его, конечно же, не стала бы, но пару вопросов задала. А кстати, о драгоценностях! Бабушка рассказывала, что слишком упорно преследовал этот Кузьма её и родителей, как будто искал что-то. И Андрей так странно посмотрел, когда всё это великолепие она необдуманно вытряхнула перед ним. Ане почему-то стало страшно. Ночь она просидела в раздумьях, к утру любовь была похоронена.

Семейная летопись. 1936

 Разговора об отпуске у Лизы с хозяйкой не вышло, но в Заларях она оказалась очень скоро. Опять судорожное и поспешное бегство! В один час рухнула, казалось бы, налаживающаяся жизнь. Вечером Софья Андреевна, только что вернувшаяся с работы, вошла в столовую, где Лиза кормила Машеньку, и дождавшись, когда девочка убежала в свою комнату, поинтересовалась:

Груня, что тебя рекомендовала, тебе родственница?

Нет, знакомая.

Да? А по-моему, она так ручалась за тебя, что говорила… Впрочем, так, наверное, даже лучше. Умерла она, я сегодня случайно узнала об этом.

Как умерла? – ахнула Лиза. Софья Андреевна внимательно посмотрела на девушку, но от расспросов её отвлёк муж. Уходя, она спросила:

Ты пойдёшь на похороны? Они, кажется, завтра будут.

Спасибо, Софья Андреевна! Можно я сегодня вечером сбегаю туда?

Ты прибери пока всё здесь. Я подумаю.

 Давясь от рыданий, Лиза постаралась навести порядок, накрыла стол. Когда хозяева сели за ужин, Софья Андреевна объявила:

Лиза, мы решили назавтра Машеньку отвезти к родственникам. Ты можешь идти, только подожди немного, когда мы уйдём. Илья Моисеевич уже вызвал извозчика.

 Лиза быстро переоделась, помогла собрать Машеньку, которая хотела захватить с собой все игрушки и наряды, которых стараниями няни у неё было немало. Девочка собиралась, как в большое путешествие, так оно и вышло. Когда дверь за хозяевами, наконец закрылась, Лиза бросилась мыть посуду, чтобы бежать к Нине.

Странно, что дочка тёти Груни мне весточку не передала. Может быть, тётя ей не говорила, где я. Кажется, разговору об этом никогда не возникало. Что же с ней, бедной, приключилось. Ещё неделю назад виделись, на здоровье тетя не жаловалась. А что же теперь с Ниной будет? – сокрушалась про себя Лиза, понимая, что дочь Груни, сорокалетняя Нина, умом недалеко ушла от ребенка. От грустных мыслей, её отвлёк звук во дворе.

Ой, чуть форточку забыть не закрыла. Всё же выстынет, хозяева почти ночью вернутся!

 Лиза метнулась в столовую и влезла на высокий подоконник. Ночь была лунная, во дворе каждую веточку на деревьях разглядеть можно было. Вначале у неё мелькнула мысль, что на врачей напали грабители, но, приглядевшись к неспешно-властным движениям окружавших их людей, Лиза догадалась, что их арестовывают. На Илью Моисеевича надели наручники и подтолкнули к подъехавшему авто. Девушка вглядывалась, надеясь, что оно сейчас уедет, и мать с ребёнком вернутся домой. Когда арестовывающие вдруг подняли головы, она едва не свалилась с подоконника. Мелькнула мысль, как хорошо, что хозяева  перед уходом сами погасили свет, иначе её непременно заметили бы в проеме окна. Осторожно наблюдая, Лиза убедилась, что в машину посадили даже Машеньку. Авто и извозчичья пролетка уехали почти без шума, или Лиза оглохла от увиденного? Всё, что она делала дальше, происходило, как во сне, тягуче-тревожно, когда ожидание ужаса сводит с ума больше, чем он сам. На самом деле сборы девушки заняли пару минут. Документы, деньги, необходимые вещи упали в просторную сумку, прикрыв за собой дверь, она на цыпочках спустилась со второго этажа. Слава богу, ей никто не встретился, дом могильно молчал. Прижимаясь к стене дома, Лиза пробиралась подальше от подъезда. Луну спрятало тяжелое облако, и девушка шагнула в ночь.

В домике тёти Груни были чужие люди. Лиза долго присматривалась к ним через окна, прислушивалась. Убедившись, что это женщины, пришедшие по старому обычаю посидеть ночью у ложа покойной, она присоединилась к ним. Никто не проявил любопытства, Нина, свернувшись клубком, как жалкий зверек, дремала. Присев перед ней, Лиза погладила несчастную, прислушиваясь к тихой беседе двух баб. Из неё узнала, что тётю Груню хватил удар без всякой особой причины. Женщина постарше всё приговаривала, что повезло, не мучилась, значит, не грешила сильно. Стараясь говорить спокойно, Лиза поинтересовалась:

А что теперь будет с Ниной?

 Бабы понимающе закивали головами и пояснили, что Груня, как будто предчувствовала свой близкий конец, позаботилась о дочке, пристроила её к неплохому мужичку.

Может, знаешь, он дрова тут возит. Староват, конечно, но и Нина …– баба замялась, вспомнив про покойницу.

А сейчас он где?

На кладбище, могилу с товарищами роет. Чуток не дождалась Груня весны, придётся в совсем мёрзлую землю ложиться.

 Проснулась Нина, увидев Лизу, прижалась к ней. Так согревая друг друга, меж явью и сном скоротали время до утра. Не дожидаясь рассвета, девушка, попрощавшись в последний раз с тётей, покинула её домик. Ноги сами привели к вокзалу, до Заларей удалось доехать без происшествий. В планах Лизы было найти тётку Маню, что помогла ей встретиться с матерью перед смертью. Конечно, Лиза, у которой теперь была новая фамилия, опасалась, что Маня может проговориться, но, как иначе узнать, где мамина могила? Со станции она отправилась к больнице, которая утопала  в снегах, отчего местность выглядела совсем унылой. Вечерело, но окно Маниной комнаты уже тускло светилось. Однако, Лиза напрасно обрадовалась, здесь давно жили другие люди. Про Маню они ничего не знали. Ночевать пришлось на вокзале, а утром Лиза попробовала найти могилу матери, должна же быть хоть какая-то табличка с фамилией. Кладбище раскинулось широко, зимой трудно определить, где новые могилы, где старые. Ничего не найдя, Лиза так замерзла, что едва добралась до вокзала, где провела вторую ночь. Наутро она приняла решение вернуться в родные места.

До Красного поля Лиза решила вначале идти пешком, авось кто-нибудь подвезёт. Но пожилая уборщица на вокзале посоветовала ей обратиться к группе мужиков, что толклись у телег.

Али денег совсем нет? Так ещё лучше, вещь какую-нибудь отдашь тому, кто повезёт. А пешком, да с мешком, трудно тебе будет. Вдруг никого попутных не встретится. Там бывает, и волки к дороге выходят, зима снежная, голодная.

 Волков Лиза боялась до дрожи. Как-то зимой они поехали с отцом продавать сено на базар, в путь отправились рано, почти ночью. Пять километров от Хлопунова было до Красного Поля, посреди дороги за ними увязались волки. Она вначале ничего не поняла. Отец спокойным голосом велел ей крепче править лошадью, проверил, на месте ли нож, а сам стал сворачивать пучки из сена, зажигать их один от другого и бросать. Когда волки приближались, отец несколько раз так бил плетью, что звук, похожий на выстрел, разрывал морозный воздух. Лошадь неслась, как сумасшедшая. Хорошо, что дорога была прямая, ровная, да сено сухое. Перед Красным Полем волки растаяли в утренних сумерках. Долго потом Лизе снился один и тот же сон, как окружают их дом серые существа, как лезут в окна. Не раз просыпалась девочка от ужаса, что вот-вот настигнут. Сон перестал повторяться, остался в детстве, как и родной дом.

 На привокзальной площади она договорилась с одним мужиком, тот ждал поезд, чтобы встретить колхозное начальство.

Уж не Лыхова ли? – вздрогнула про себя Лиза, но делать было нечего, другие мужики ехать отказались. Мужик истолковал по своему её замешательство:

Не бойся. Наш Степан Федорович, хоть и строгий с виду, но людей не обижает зазря, не выгонит тебя с телеги. А ты чья будешь. Случайно, не фельдшер. А то мы уже которую неделю ждём, из Иркутска должна приехать.

Нет, дяденька, но я работала у врачей, сиделкой, – почему-то вырвалось у неё.

Надо же, а сама то лечить умеешь?

Нет, – созналась Лиза и, предчувствуя, что допрос не прекратится, мгновенно решилась:

У вас в Красном Поле тётка Марфа Мануйлова живет?

Какая она тётка, бабка уже старая. Живет, куда ей деваться. Ты ей кем будешь?

Три года назад я её в Иркутске встречала, звала к себе в гости приехать.

Долго ты ждала, – покрутил головой мужик.

Лиза поняла, что нужно срочно соврать, она знала, как любопытны  деревенские, сразу начинают что-то подозревать. Марфа Потылицына приходилась ей дальней родней, жила небогато, уединенно. Три года назад она действительно ездила с отцом Лизы в Иркутск, хорошо знала тетю Груню. Но не рассказывать же это мужику, и Лиза решительно ответила:

Привязался один ко мне в Иркутске, проходу не даёт. С ним сильно не поспоришь, при власти он, вот я и сбежала на время. Бросить работу пришлось.

Такой ответ удовлетворил мужика. Он ещё долго кряхтел и крутил головой, то ли осуждая мужское бесстыдство, то ли завидуя. Подошел поезд, а вместе с ним  Степан Федорович, уставший. Завернувшись в доху он проспал всю дорогу до Красного Поля, чему Лиза была рада. Дом тетки Марфы стоял чуть ли не первым, поблагодарив, девушка соскользнула с телеги и решительно направилась к нему. Мужик засвистел на лошадей, подгоняя их. Лизе было ясно, что уже завтра вся деревня будет знать о ней. Следовало подготовить тётку. Как она её встретит?

Аня

 С утра она твёрдо решила, что уезжает домой. На душе было так тягостно, что из рук всё валилось. Бросив огородные дела и захватив бутерброд и минералку, Аня поднялась по косогору к лесу, бродила меж деревьев, выходила на опушку. И такая красота открывалась пред ней, что на душе чуть отлегло, смирилось с очередной неудачей. Домой вернулась поздно, все ждала – пропускала коров, с которыми боялась сталкиваться в чистом поле. С собой принесла набитый грибами пакет, хорошо, что другой тары не оказалось, иначе не дошла бы. Аня так устала, что решила договариваться насчёт машины завтра. Уснула, едва легла, вместе с кольцом, которое решила примерить. А ночью..

Здравствуй.

Опять Вы? Я так и думала, что Вы придёте снова.

Видение – двойник, казалось, удивилось:

Мне показалось, что ты восприняла первую встречу нашу, как сон.

Кто Вы?

Я не знаю, как тебе это объяснить. Наш мир рядом, но ваш более реальный. Мы – ваша тень.

Поэтому Вы так похожи на меня!  Можно я дотронусь до Вас? Когда вместо ответа женщина протянула ей руку, Аня потянулась навстречу и осознала, что не спит. Странно, но она не испугалась, скорее, смутилась. Рука была холодной, хотя очень нежной, кукольно-идеальной, особенно в сравнение с её руками после вчерашнего ремонта. Аня обеспокоилась:

Вы замерзли. Как, кстати Вас зовут?

Конечно, Анна, как и тебя. Наши имена всегда совпадают. Имя возникает в купели во время крещения, как рябь на воде. А в отношении холода… Я знаю это слово, но не могу его чувствовать. У нас другие понятия: пусто, стыло.

Как Вы приходите сюда? По коридору или, как сквозь стену?

Извини, – гостья помолчала: Люди научились бывать в иных мирах? Для вас эти переходы привычны?

Настал черёд удивляться Ане:

Конечно нет! Но, когда насмотришься фильмов, можно представить себе всё, что угодно.

Фильмов? А, это в синематографе! Выглядит, как ожившая фотография, там играют актёры, да?

Да, но сейчас в фильмах много всяких эффектов, –  Аня попыталась объяснить, но почувствовала, что собеседница её не понимает.

 Моя прабабушка видела фильм в Париже. У нас тоже сохранились синематографы, но изображение такое плохое, что ничего почти не видно. Говорят, первые поколения смотрели фильмы так часто, что плёнки стёрлись.

А Вы в Париже были?

В нашем мире нет Парижа, только Россия. Прабабушка была там ещё до Великого Исхода. Тебе интересно это? И, Аня, пожалуйста говори мне ты, или у вас так не принято?

Ещё как принято! Ой, я тебя ничем даже не угостила. Будешь чай с печеньем?

Аня вскочила с постели и кинулась на кухню, но Анна – двойник её мягко остановила:

Спасибо, но мы не принимаем пищу в вашем понимании?

Как это? – изумилась Аня, глядя на собеседницу с трудом подбирающую слова:

Попробую объяснить, со временем потребность в материальной пище у нас сильно сократилась. Сейчас это происходит  редко и понемногу, во время причастия: тело и кровь Христовы.

Кровь! Как вампиры? – Аня  невольно отодвинулась. Через мгновение до неё дошло, что речь идёт об обряде, когда верующие принимают просвирки и немного церковного вина. Обо всём этом она знала только теоретически и ощущала себя полной идиоткой.

Вампиры – это вурдалаки? Вы по-прежнему верите в них? Я читала об этом в книгах. Но святое причастие – это совсем другое. Господи, вы перестали это делать? Но ведь у тебя на шее крест!

Аня смутилась окончательно и попыталась объяснить, что и сегодня верующие люди соблюдают обряды, но большинство считающих  себя  православными, редко бывая в храмах. Запинаясь, она перевела разговор на другую тему:

Вы читаете о нашем мире в книгах. Вы его не видите?

Нет.

А кто пишет ваши книги?

Никто, у нас нет необходимости записывать что-то, всегда можно пойти и спросить у первого поколения. А книги, которые мы читаем, написаны давно, нашими общими предками. У нас огромные библиотеки.

Аня невежливо перебила:

А к какому поколению относишься ты?

К четвёртому.

И первое ещё живо?

У нас не умирают. Я имею в виду, как у вас, как это было раньше. Правда, материальный облик истончается, становится прозрачным, но душа сохраняется.

Последняя информация, как ни странно, поразила воображение Ани больше всего. Повторяя раз за разом: Это правда? У нас есть душа? И она может существовать после смерти, она долго не могла успокоится. Несколько охладило её пыл грустно-страдальческое выражение лица собеседницы. И в целом, она выглядела уже немного иначе, чем в начале беседы: болезненная бледность усиливалась.

Постой, так ты и есть моя душа?

Не совсем. Я – твой двойник, но до определённого времени у каждой  из нас своя душа. Извини, мои силы заканчиваются. Мы ещё встретимся. Только не уезжай, пожалуйста, не спеши, и почаще надевай кольцо. Без него я не могу приходить к тебе.

Собеседница с последними словами медленно исчезла. Аня оцепенела. Одно дело, видеть подобное на экране, в реальной жизни – совсем другое. Потом, когда вернулась способность двигаться, она ощупала стул, на котором сидела другая Анна, даже посидела на нём. Ни-че-го!

Может, у меня шизофрения? И когда галлюцинации заканчиваются, мои бедные мозги встают на место? Меня так захватило общение с этим видением, что я восприняла его, как реальность. Господи, но я же держала её руки в своих и не боялась! Почему мне становится жутко, когда она уходит?

Ни на эти, ни на массу других вопросов ответов у неё не было. Единственное, что ей оставалось, вспоминать, что рассказывала ей таинственная гостья. Примерно через час, немного успокоившись и глядя на себя в зеркало, Аня обратила внимание, что при всей общей схожести лиц, выглядели они, как два разных человека. Её мимика, выражение глаз – суетливо-напряженные, а гостья больше походила на бабушку Лизу, хотя она видела бабушку только в пожилом возрасте, а сейчас только что общалась со своей ровесницей. Но чем? Пониманием чего-то, что недоступно каждому? Кажется, это называют мудростью.

Спустя еще час, Ане уже начало казаться, что всё ей опять приснилось.

Я думала о бабе Лизе, сожалела, что не расспрашивала её ни о чём. Стоп, та, похожая на меня, она ведь сказала, что у них не умирают. Значит, она может мне многое рассказать о бабушке и деде. Можно ли так узнать правду? Или эти игры с подсознанием доведут меня до сумасшествия?

Аня вертела кольцо, то снимая, то надевая его, и окончательно запуталась: ехать или остаться? Прогулка по улице ничего не дала: деревня вымерла, все были на сенокосе. Ольга Петровна подтвердила её опасения:

Сказывают, дождь будет. Все сейчас сеном заняты. Никто не повезёт. Обожди немного.

Семейная летопись. 1937

 Краснопольский колхоз именовался «Заветы Ильича». Если вдуматься, то получалось, что вождь революции завещал потомкам беспросветную бедность, да безрадостный труд, потому что ничего иного в окрестностях этого колхоза обнаружить было нельзя, хоть шею сверни, выглядывая. Но смотреть пристально было некому, некогда и, вообще, опасно. Небольшая, дворов сорок, но справная до революции деревня  за двадцать лет даже выросла, народу прибавилось. А вот достатка – нет.  Таисья, приютившая Илью с двумя малыми детьми, в первые колхозные годы работала дояркой. Лет ей было уже сильно за шестьдесят, больше всего Таисья боялась обезножить. Может, потому и обрадовалась дальним родственникам, что не бросят её, старую и больную, позаботятся. Таисьины ноги болели давно, безнадёжно, год от года портилось зрение. Но было у неё  одно большое преимущество: складывать, да рассказывать сказки. Очень ценный для деревни дар, особенно во время долгой зимы. Таисье были рады почти в каждом доме, редкий вечер она полностью проводила в своей избе, так и кочевала по соседям. С появлением Ильи  бабка воспряла духом. В первую же зиму он смастерил для неё ладные санки, иногда сам отвозил, а потом подрастающие ребятишки, Маша с Мишей,  возили бабушку по домам. В гостях и угощение можно было получить и затейливые сказы послушать. Кстати, в историях своих Таисья не повторялась. Бывало и просили её рассказать, «как в прошлый раз», нет, всё-равно, добавляла она что-нибудь особенное, чем вызывала удивление и восхищение односельчан, как детей, так и взрослых. Небольшое хозяйство, коза, несколько куриц, стало понемногу налаживаться – Илья успевал работать и в колхозе и дома. Радовались уже тому, что более-менее сыты и валенки есть, пусть и одни на всю семью. Летом отсутствие обуви проблемы не представляло, с ранней весны и до первого снега бегали босиком. Кожа на подошвах так загрубевала, что всё ей было нипочём. Десятилетний Мишка однажды заигрался с ребятишками на улице, что ничего не чувствовал пока проходящий взрослый не вскрикнул:

Это кто из вас босиком бегает?

Подростки остановились, недоумённо разглядывая то следы босых пяток на снегу, то друг друга. Все были в валенках. Правда, и крошева из соломы вокруг хватало. Ребятишки часто в прохудившиеся валенки для тепла засовывали пучки соломы. Оказалось, что вся солома из Мишкиных валенок высыпалась сквозь дыры, и он давно уже бегал почти босиком. А уж выскочить без обуви по каким-нибудь делам во двор было обычным делом. Но в тот раз мальчик сильно застудился и несколько дней не слезал с печки, бабка  лечила его теплом и настоями. Маша каждый день теперь ходила в школу, валенки, подшитые,  были в её единоличном пользовании. Она и принесла в дом новость, что в деревне появилась молодая женщина. Привыкшая к убогой одежде, всегда залатанной, не по размеру, девочка была поражена ладным видом приезжей. Теперь она каждую свободную минутку выглядывала в окно, не пройдет ли незнакомка опять.

 Тётка Марфа встретила Лизу неласково, но из дому не погнала. Как и Таисья, жила она в небольшом домишке одна, но к такой жизни привыкла, людей сторонилась. Маленькая, сухонькая, сама, казалось, ела как птичка, посмотрев на Лизу сразу предупредила:

Если хочешь тут остаться, иди работать в колхоз.

Я согласна, – торопливо проговорила Лиза: а что там нужно делать?

Что скажут, то и будешь делать: коров доить, убирать за ними, может, за телятами тебя определят. Завтра с утра иди в контору. Документы твои в порядке?

Хорошо. Всё в порядке. Я боюсь только, что узнают меня.

Тётка внимательно посмотрела на Лизу, покачала головой:

Не признают. Я бы сама тебя не узнала. На распутинскую родову ты не похожа, больше в мать пошла. А её здесь почти никто не видел. Нет, не узнают, не бойся. Лет много прошло, наших тут никого не осталось.

Лизе стало больно и горько от последних слов тётки. Заметив это, та предупредила:

Только, если дознаются, чья ты, я скажу, что не знала. Давай договоримся, что тебя прислала ко мне Груня, письмо с тобой передала, где сказано, что ты сирота. А чья сирота, мне не ведомо. Поняла?

Да. Спасибо вам. Я боюсь только Лыховых. Знаете таких?

Знаю нехристей, сейчас в живых только Кузька остался. Старшего Федьку этим летом придавило в лесу. Есть бог на свете! Говорят, Кузька чего-то опасался, перед рождеством ещё уехал отсюда. В город подался. Хоть в этом повезло тебе. А зачем он тебя тогда искал?

Сама не понимаю.

Приглянулась что ли? Но это сейчас ты, хоть завтра замуж отдавай, а тогда была совсем пигалица.

 Пока тётка говорила, Лиза обмирала то от радости, то от смущения. Тетка еще долго готова была расспрашивать, но, заметив измученное состояние девушки, отложила разговоры.

 Спать Лизе тётка Марфа определила на лавке у печки, хорошо, что с одеждой у девушки проблем не было, да и деньги имелись. Решили, что зиму продержатся.

 Правление колхоза Лиза нашла бы с закрытыми глазами. Еще вечером тётка сказала, что под него заняли дом Федора Распутина. Ворота, передний двор, конечно переделали, но, ступив на крыльцо, в сени, она как будто заглянула в детство. Здесь по углам пряталась, играя с детьми и внуками дяди Федора. У двери она нащупала засечки, вспомнила, как в то последнее лето по очереди становились, отмечая свой рост. Россыпь засечек теперь приходилась ей на уровне плеча. Дверь резко открылась, мимо Лизы прошмыгнул мужичок. Смахнув слезинки, она перешагнула порог.

О чём плачешь, красавица? – встретил её вопросом мужчина, по-хозяйски расположившийся у печи. Глаза прищуренные, казалось, в душу заглянули, хотелось прикрыться, перекреститься. Но Лиза запретила себе даже глядеть в тот угол, где всегда располагалась домашняя божница. Вместо этого пожала плечами, глядя в пол:

Напугал, ноги чуть не оттоптал.

Кто?

Тот, кто только что выскочил.

Здравствуй, Степан Федорович, – вступила в разговор Марфа Потылицына: знакомься, работницу новую тебе привела. Из Иркутска  приехала, пока у меня поживёт. Родственницы моей воспитанница, девка работящая.

 Председатель колхоза взял протянутый документ, развернул, стал внимательно изучать, иногда быстро взглядывая на пришедших. Лиза с волнением  справилась, с любопытством осматривала комнату.

Елизавета Николаевна Алексеева, что вас привело сюда? – поинтересовался председатель.

Вздохнув, она принялась пересказывать историю, сочиненную вчера, пока ехала со станции в деревню. По тому, как смотрел на неё председатель, Лиза почувствовала, что он  не поверил и вспыхнула:

А говорили, что в колхозах рабочие руки нужны!

А что ты умеешь делать руками то? За скотом ходить умеешь?

Нет, я шить умею, за больными, за детьми ухаживать.

Городская?

Да, – Лиза помнила, что нужно скрывать своё деревенское прошлое, не усиливать и без того возникшее к ней подозрение, добавила:

Не могу места найти себе постоянного, надоело по углам скитаться, родители давно померли, сгорели при пожаре, я еще девчонкой была.

Выросла в детдоме?

Пробовали забрать, я сбежала, мне уж тринадцать лет было.

В школе училась? Грамоту не забыла?

Как забудешь. В няньках пока работала, книжки детям читала. Да вы проверьте, пошлите запрос в Иркутск.

 Неизвестно, сколько бы еще расспрашивал Степан Федорович и какое решение он принял, если бы не ввалились в правление переругивающиеся бабы. Молча выслушав их, председатель посмотрел на Лизу:

Телята, что малые ребята, будешь помогать пока Катерине. А ты, – он обратился к другой бабе: пойдёшь с сегодняшнего дня на главную ферму.

 Так Лиза оказалась в телятнике в помощницах у немногословной Катерины. Три года – не такой уж большой срок, чтоб потерять навыки выхаживания, что и как делать Лиза прекрасно помнила, но виду не подавала. Недели две поойкала, порасспрашивала Катерину, а потом втянулась. За это время никто не признал в ней распутинскую дочку, и Лиза постепенно успокоилась. Человек десять ей были смутно знакомы, видела их прежде в деревне. Большая часть людей была, видно, из приезжих. Как, например, молодой голубоглазый мужчина по имени Илья. Впервые увидев его с большими детьми, Лиза удивилась, Илье на вид было лет двадцать. Тетку Таисью она знала с детства, помнила, что она давно жила бобылкой. Ситуацию прояснила Марфа, подивившись, что мужик взял такую обузу, как малые дети. Лиза пригорюнилась, вспомнив Машеньку, к которой привязалась пока нянчилась. Где-то она сейчас? Найдутся ли у неё сердобольные родственники или придётся девочке расти в детдоме? Тетка Марфа по-своему истолковала лизину грусть.

Дети растут быстро. Год – другой пройдет, и они уже не обузой, а полноценными работниками станут. Особенно старший Мишка.

 Лиза непонимающе посмотрела на тётку, та запнулась и перевела разговор.

 Но пришедшей в голову идеи Марфа не оставила. Она знала, что Лизе семнадцать, а по документам все двадцать лет: давно пора было выходить замуж. Марфа в эти годы уже двоих детей имела. Вот только, где они, дети?  Старший сын искалеченным с германской войны вернулся, через год умер, младший перед революцией в город подался, за двадцать лет ни одной весточки не пришло. Марфа даже не знала, к какому берегу он прибился: белым ли, красным? Большевиков она сильно не любила, хотя виду не показывала. Перед смертью старший шепнул, что подстрелили его свои. Он летом семнадцатого за унтер-офицера вступился, досталось обоим. Его не добили только потому, что немцы пошли в атаку, вся рота была перебита. Когда очнулся в госпитале, о ранении помалкивал, выжил только потому, что очень хотел вернуться домой, обнять родителей. Думал, что дома рана затянется, выздоровеет. Не получилось. С тех пор окаменела Марфа, с чужими задушевных разговоров никогда не вела, а своих всех раскулачили в начале тридцатых. В девяти краснопольских домах жили родственники, хоть и дальние, никого не осталось. Теперь там другие люди осели. Марфу, когда началась коллективизация, не тронули потому, что брать было уже нечего. Когда в один год умерли муж и дочь, продала она всё хозяйство и перебралась на окраину в маленький домишко, оказалось вовремя успела. Когда объявилась Лиза, может и неприветливо её Марфа встретила, оттого, что зачерствела за эти годы душой, но день за днём всё больше к ней привязывалась. Марфа уже даже боятся начала, как бы девушка снова не подалась в бега, поэтому и задумалась о её замужестве. Илья ей нравился, чем-то напоминал любимца, старшенького, рассудительностью, неторопливостью. Приметила Марфа, что и бога не чурается. Как-то зашел в избу по делам и, думая, что хозяйка не видит, перекрестился на её икону. Для Марфы это много значило. Да и работник Илья был хороший, Таисьин домишко в первое же лето поправил.

Глядишь, и мне поможет, а то крыша в одном месте прохудилась, крыльцо совсем завалилось, – размышляла Марфа, строя планы: Только что-то девка моя взбрыкнула, когда я ей насчёт Ильи намекнула. Неужели из-за детей его или, может, не нравится, малорослый он. Зато лицо хорошее. Не успеешь оглянуться, как приберет его к рукам какая-нибудь из деревенских. Девок и вдов у нас в Красном Поле хватает.

 От мыслей Марфа решила перейти к делу. Когда Лиза вернулась с работы, тетка  накормила её и зажгла керосиновую лампу. Сама села за прялку.