Войти

Дебютная постановка. Том 1

Мертвый кролик, живой кролик

К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя

Родная кровь

Форсайт

Яма

Армада Вторжения

Атомные привычки. Как приобрести хорошие привычки и избавиться от плохих

Дебютная постановка. Том 2

Совершенные

Перестаньте угождать людям. Будьте ассертивным, перестаньте заботиться о том, что думают о вас другие, и избавьтесь от чувства вины

Травница, или Как выжить среди магов. Том 2

Читать онлайн Шагающий по краю

Автор: Александр Кирнос
Жанр: Пьесы и драматургия, Современная русская литература, Стихи и поэзия

Размер шрифта: 15

Вместо эпиграфа

Жизнь набело не перепишешь,
но я люблю черновики,
в них подлинность того, чем дышишь,
лгать, притворяться не с руки.

Весною ранней так бывает:
пуста, не прибрана земля,
но тихо к свету прорастают
трава, кусты и тополя.

И мне б хотелось с каждой строчкой,
с упорством тем же, как трава,
растить себя, дойдя до точки
в поступках, мыслях и словах.

2006–20.02.2016

Скорый поезд по имени жизнь

Александринский театр

Из мрака вырвавшись с разгона
В кинжальный перехлёст огней,
На узком пятачке фронтона
Четвёрка вздыбилась коней.
Стоят в раздумии мгновенном
Величественны и просты,
Летят на Невский клочья пены,
По Росси плещутся хвосты.
Нет, Аполлон их не торопит,
Но чудится, что через миг
На город хлынет и затопит
Чеканный перезвон копыт.
В них страстный бурный жизни ритм
Рукой творца увековечен.
Пусть смертны эллины и римляне,
Но вечен гений человечий.
Когда-нибудь уйдём и мы,
Но мир в движенье бесконечен,
И будет вновь сиять из тьмы
Слепящий гений человечий.

1961

Васильевский остров

Васильевский остров,
Девятая линия.
Здесь небо то пёстрое,
То сказочно синее.
Весною здесь просто,
Привольно и просто:
Ломает Нева
Ледяную коросту,
Над ней чаек крики,
Как музыка Грига,
Воды синева
Сгущена до индиго,
Капель по утрам
О панель бьётся звонко,
А по вечерам
Здесь гуляют девчонки.
Здесь люди, как улицы,
Прямые и чистые,
Здесь небо коль хмурится —
И то по-мальчишески.
Здесь дышится просто
И любится сильно,
Васильевский остров,
Девятая линия.

1963

В электричке

Люблю, позабыв про обиды,
Нестись неизвестно куда,
Летят за окном, как болиды,
Встречные поезда.
Колёса стучат тревожно,
Качается узкий вагон,
Несбывшейся встречей дорожной
Назад уплывает перрон.
И шалый мартовский ветер
Мне шепчет стихи наизусть,
И нет ничего на свете,
Лишь лёгкая светлая грусть.

1965

Попытка объясниться

Когда рождаются стихи,
Совсем не ладится работа,
От повседневной чепухи
Вдруг отгораживает что-то,
Отодвигаются заботы
И мысли ясны и легки.
Вот появился первый слог,
И сразу же за ним лавиной,
Как будто прорвало плотину,
Слова полились. Дай-то Бог
Запомнить их хоть половину,
Я б всё запомнил, если б мог.
Но я затоплен ими, смят,
Несутся строфы в бурном ритме,
И я поэзии солдат,
Живущий страстною молитвой.
Барахтаюсь в её реке,
Лирическому верен флагу,
А между тем перо в руке
Слова заносит на бумагу.
И проявляются стихи,
Кристаллизуясь из тумана,
В них нет ни фальши, ни обмана,
Но это только лишь штрихи
Картины той, что в тишине
Цветной палитрой вдохновенья
Воображенье и волненье
Недавно рисовали мне.

1967

Воспоминание

Нет ничего прекрасней ночи,
В ней света нет и нет прикрас,
И мысли пристальней и зорче
Десятков самых зорких глаз.
Воображенья искры лижут
Века, пространства, племена,
Пока не спустится пониже
Сна бархатная пелена.
А сны такое напророчат,
Так искры разожгут огнём…
Нет ничего прекрасней ночи,
Пришедшей за счастливым днём.

1971

Предчувствие

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Увы, напрасны страстные слова,
Становится запутанное ясным,
В голубизну исходит синева.
Заложена в рождённом обветшалость,
Сквозь зелень проступает желтизна,
И всё в одном мгновении смешалось
В палитру пробуждения и сна.
В мечты воспоминания вплетая,
Летят секунды, годы теребя,
И в пору своей зрелости вступая,
В себе трёхкратно чувствую себя.
Мальчишка хмурит лоб
над первой книжкой,
К окну мужчина головой приник,
Апрельским лесом, торопясь, вприпрыжку
Спешит седой морщинистый старик.

1971

«Вновь луна, как ломтик сыра…»

Вновь луна, как ломтик сыра,
завалилась за дома,
на дворе тепло и сыро,
видно, кончилась зима.
И по краю небосвода,
уклонившийся от дел,
словно прячась от народа,
тихий ангел пролетел.
Снова утренники будут,
но сквозь эти холода
боль, как битую посуду,
унесёт март в никуда.
В полдень разольётся слякоть
под оранжевым лучом,
и сосульки будут плакать
обо всём и ни о чём.
К ночи снова подморозит,
но к апрелю, не спеша,
через обморок и слёзы
тихо оживёт душа.
Многоточьем, а не точкой
враз набухнут тополя,
и вот-вот взорвутся почки,
и раздышится земля.
И я тихо повторяю,
как за ниточку держусь:
«Если буду жив, то к маю
потихоньку раздышусь».

7–10.03.2006

«Чтоб дни твои продлились на земле…»

Чтоб дни твои продлились на земле,
Ходи смиренномудрым перед Богом,
Не вороши, не тереби, не трогай
Того, что не проявлено во мгле.
О чём тревожиться, когда с тобою Бог,
Когда неразделим ты с целым миром?
Ржавеют обветшавшие кумиры
В пыли давно покинутых дорог.
И зреньем не насытились глаза,
Не насладились уши песнопеньем,
Манит к себе янтарная лоза,
И тело не пресытилось движеньем.
Под тихую мелодию без слов
Иду вперёд без страха и оглядки,
И пусть со мной судьба играет в прятки,
Разгадывать не стану вязь из снов.
Как в юности, душа светла, легка
И вечности распахнута навстречу,
И ничего не жаль в последний вечер,
Вот только – люди, птицы, облака…

30.04.2006

«Под низким и сумрачным небом…»

Под низким и сумрачным небом,
где тучи касаются крыш,
где с былью смыкается небыль,
где бодрствуешь ты или спишь…
Неважно, неважно, неважно,
пусть юность давно за спиной,
поскольку кораблик отважно
взмывает над невской волной,
над страхом внезапной удачи,
над белых ночей забытьём,
над тем, как мы тщательно прячем
любовь под банальным нытьём.
Под бледно-опаловым небом,
где день, не сгорая, горит,
осьмушкой блокадного хлеба
кораблик над шпилем парит.
Неважно, неважно, неважно,
пусть юность давно за спиной,
надежды кораблик отважно
взмывает над невской волной.
Мелькнёт то кормой, то бушпритом
сквозь сирые ветви берёз,
и небо как будто прошито
тесьмой из мальчишеских грёз.
Под северным призрачным небом,
где сердце с волной говорит,
посланцем полярного Феба
кораблик над шпилем горит.
Здесь небо не может иначе,
сияет, а чуть погодя
застенчиво преданность прячет
под зыбкой завесой дождя.
Давно уж на поезд пора мне,
ведь в юность утрачен билет,
но адмиралтейский кораблик
зовёт сквозь сумятицу лет.

09.2008

«Меж безделья и забот…»

Меж безделья и забот,
радости и боли
жизнь истает и уйдёт,
как тропинка в поле.
Помню, слева за углом,
там, за поворотом,
был когда-то старый дом,
да теперь чего там…
Как корова языком
этот дом слизнула,
там, налево за углом,
холодом подуло.
Но всё чаще, лад не в лад,
там, за поворотом,
дедушкин вишнёвый сад
вижу отчего-то.
Дедушкин вишнёвый сад,
бабушкины спицы,
сквозь осенний листопад
сон весенний снится.
Ни печалей, ни забот,
ни тоски, ни гнева,
дней осенних хоровод
повернул налево.
По небу, по небу, по небу вдаль
ветер уносит тоску и печаль,
тает весенняя просинь,
золотом падает осень.
Жизнь, как монетка, стоит на ребре,
дней паутинка уже в серебре,
патиной века покрыты дома,
скоро зима.

10.2008

Сухумская ночь

Синяя, стильная,
в пенной шальной оторочке
Льётся, смеётся, бьётся о берег волна,
Пьяная, пряная,
в жёлтенькой рваной сорочке
Вышла проветриться
девкой портовой луна.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.
Так ли, не так ли, то ли луна закачалась,
В такт ли, не в такт ли,
то ли в слезах, то ль в вине,
Я ли очнулся, музыка ль эта кончалась,
Ялик качнулся ль,
ты ли не встретилась мне.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.
Быль ли, не быль ли, было ли, не было это,
Пыль ли, не пыль ли,
звёздная пыль на волнах,
Плыли ль, не плыли ль,
ночь доплыла до рассвета,
Стыли ль, не стыли ль слёзы твои на губах.
Пахнет дымком расставанья,
Где-то костёр догорает,
Лодка прибилась к сваям,
Птица ночная кричит.
Может быть, это свиданье
Было утраченным раем,
Мной не опознанным раем
В душной ночи.

10.2009

«Скорый поезд полуночный вновь…»

Скорый поезд полуночный вновь
в тишине подплывает к перрону,
чуть качаясь, мелькают вагоны:
обещанье, удача, любовь.
В них, наверно, покой и уют,
но сурова, строга, как Фемида,
контролёр, неприступная с виду,
и билеты в них не продают.
Только в общем свободны места,
хоть и общий забит под завязку,
не хватает в нём чая и ласки,
и колёса стучат неспроста
про разлуки, войну и печали,
но пока что луч солнца в окне,
но пока я лишь в самом начале,
и судьба улыбается мне.
– Всё ведь сбудется, пообещай!
Здесь тепло и уютно, как в сказке,
и ещё далеко до развязки,
где одна только надпись: прощай.
Вон в проходе местечко нашлось,
можно сесть, молча вытянуть ноги
без мольбы и упрёков к дороге,
где всё так неразрывно сплелось.
Где вагоны так сладко качали,
где случились любовь и беда,
где едва лишь успел я причалить —
и пора выходить в никуда.
– Не спеши, не спеши, погоди…
Вечереет, и солнце садится,
а состав всё стремительней мчится,
промелькнула жизнь росчерком птицы,
и уже весь маршрут позади.

12.2009

«Ускользают минуты…»

Ускользают минуты,
Растворяются дни,
Мы с тобой почему-то
Остаёмся одни.
Те, кого мы любили,
На другом берегу,
Хоть следы не остыли,
Их догнать не могу.

23.12.2009

«Ещё один год пролетел, просвистел…»

Ещё один год пролетел, просвистел,
Промчался, как литерный, скорый,
Опять не успел сделать то, что хотел…
В который, в который, в который?..
С восхода летит эшелон на закат,
Печали и радости – мимо,
И жизнь, что дана мне была напрокат,
Давно без румян и без грима.
Осталось немного, кончается путь,
Несётся состав бесшабашно,
И в вечность уже не удастся свернуть,
А только вдоль стрелки вчерашней.
Что сделать успею, разлуку кляня,
Для тех, кто пока на перроне,
Кто смотрит, ладонью глаза заслоня,
Туда, на закат, где не видно меня,
Лишь блики в последнем вагоне.

10.2010

История болезни

Поговорим о таинстве любви,
Она от этого не станет меньшей тайной,
Но, может быть, хоть невзначай, случайно,
Беглянка, растворённая в крови,
Виденье, привиденье, невидимка,
Фата-моргана из далёких снов,
Проявится, услышав пару слов,
Сиреневой окрашенная дымкой,
И скроется. Но чудный образ твой,
Тот, на который я смотрел, не видя,
Смеясь, грустя, лукавя, ненавидя,
Меня, как шквал, накроет с головой.
Я вынырну с растерянным лицом,
С глазами, ошалевшими от света.
О господи! За что, зачем мне это?
Я помню, как любовь строчит свинцом.
Я не хочу, я умирал не раз,
И воскресать трудней мне год от года,
Не выжить мне в сиянье этих глаз,
Но музыка всевластна, как природа.
И что с того, что нет обертонов
И голос глуховат и безразличен,
А звук трубы далёк и обезличен,
Звучит клавир из позабытых снов.
Не узнаёшь? Да, до-диез минор,
Не увернуться, никуда не деться,
Ведь знаешь ты, всегда стреляют в сердце,
И медь трубы выводит приговор.
И губы – грозовые облака,
И молнией, смеясь и негодуя,
Разряд солоноватый поцелуя,
И музыка трагична и легка.
И вниз басы, а флейта в поднебесье.
В мелодию вплетается рефрен,
Считалочка из давней детской песни:
Стой!
Нет, беги!
Замри!
Умри!
Воскресни…
Сомнамбулой стою на Красной Пресне,
Неужто здесь попал я в смертный плен?
А где воскрес? Когда?
И впрямь воскрес ли?
И правда ли, что всё вокруг не тлен?

Не пишется, не любится, не пьётся.
Случается ж такая ерунда,
Как будто бы полжизни шёл к колодцу,
А там, на дне, болотная вода.
Желаний нет, и, значит, нет страданья.
Свободен, одинок, как волчий вой.
И жалкие осколки мирозданья,
Пылинки звёзд висят над головой.
В такие дни спасает лишь работа.
Проклятие и волшебство труда
В душе внезапно разжигают что-то,
Угасшее, казалось, навсегда.
И оживаешь, ловишь взгляд лукавый,
Движенье плеч, крутой излом брови.
И снова пьян от сладостной отравы
Надежды, недоверья и любви.

Как бурей сломленный баркас
Идёт ко дну,
Так я в мерцанье твоих глаз
Тону.
Опасен порт для корабля
В туман,
Обетованная земля —
Обман.
Лишённому любви твоей,
Куда мне плыть?
Всё безнадёжней и больнее
Жить.
Во все оставшиеся дни
Молю:
Спаси, помилуй, сохрани…
Люблю.

Здесь плохо пишется, здесь времени река
течёт неспешно, как над храмом облака,
спокойно дышится, печаль светла, легка,
и в бесконечность тянется рука.
Здесь часто слышится, рассудку вопреки,
на расстоянии протянутой руки
твоё дыхание, и я лежу без сна,
смотрю в окно, где юная сосна,
чья ветвь колышется
ритмично, сердцу в такт,
зовёт меня… Звонок, и первый акт
закончился, вновь утро, перерыв,
и давней болью вскормленный надрыв
пульсирующей жилкой на виске
летит аллюром от анданте к ске…
Да, к скерцо, кажется.
Но вдруг, срывая ритм,
асистолией время говорит,
смывая слёзы, грёзы, всплески чувств
и отделяя правду от искус —
ственных построек.
И в последний миг
прервётся ропот, шёпот, лёгкий вскрик,
и губы остановятся в мольбе:
Тебя, Тебе, Тобою, о Тебе…

У нас с тобой лишь начат счёт
Ночей и дней наперечёт,
И жизнь припадочно течёт,
Как горная река.
Ты вдруг, как молния, резка,
То удивительно близка,
А то в глазах твоих тоска,
И рябь морщинок у виска,
И ареола лишь соска
Плывёт сквозь ночь и сквозь века,
И мы не ведаем пока,
Где нечет, а где чёт.
Плывёт луной в ночи лицо,
Мерцает губ твоих кольцо,
А за окном встаёт рассвет,
И смерти нет.

Плывёт лицо луной в ночи.
То птицей бьётся, то молчит,
то ноет сердце, как гобой,
пленённое тобой.
И отражением лица
луна сияет без конца,
и под мелодию луны
плывём сквозь сны.
Не разобрать, где явь, где сон,
где шёпот, вскрик, дыханье, стон,
и что вначале целовать —
не разобрать.
Луна вплывает сквозь стекло,
и ослепительно светло,
и надо нам глаза закрыть,
чтоб дальше плыть.

Вновь в полутьме и полудрёме
передо мной твои глаза,
и нет ни чувств, ни мыслей, кроме
того, что я не то сказал.
Слова беспомощны и грубы,
мертвы, как жухлая трава,
когда не сердце и не губы
их создают, а голова
обдумывает, произносит
логично, чётко, не спеша,
когда застыла и не просит
тепла уставшая душа.
Но прорезают тьму ночную,
как два прожектора, глаза,
и, словно в юности, начну я
ждать, обежавши весь вокзал,
тебя. Опаздывает поезд
на дни, недели, годы, жизнь…
Не узнаю. И жизни пояс
источен дырочками лжи.
Петлёю суеты и скуки
захлёстывает дней кольцо,
но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо.

Но вдруг в толпе взметнулись руки
и проявляется лицо,
и в воздухе застыли звуки,
прошиты молнии концом.
И дождь слепой хлестал без края,
и солнце лилось через край,
мы были изгнаны из рая
и снова возвращались в рай.
В плену случайных соответствий,
меж встреч, свиданий невпопад,
средь пошлости причин и следствий
вилась тропинка через сад
души. … В какой-то странной муке
от боли к радости скользя.
И ожили внезапно звуки,
ликуя, жалуясь, грозя…

Ликуя, жалуясь, грозя,
твои глаза в ночи сияли.
Что было можно, что нельзя,
мы, делая, не понимали.
В смятенье рук, в маршрутах губ
не знали меры и порога,
охотник нежен был и груб,
неутолима недотрога.
На теле линии судьбы
мы открывали ненароком,
любви невольники, рабы,
спелёнатые страсти роком.
И лишь сиянье твоих глаз
над пропастью непониманья
от гибели спасало нас,
лишь только глаз твоих сиянье.

И лишь сиянье твоих глаз,
агатовый овал,
смогло меня на этот раз
увлечь за перевал.
За перевалом год всего
парю я, как во сне,
моложе вдвое оттого,
что ты живёшь во мне.
В чужое время я попал
иль ты вошла в моё?
I fall in love, в любовь упал,
как в прошлое своё.
Тебя искал я много лет
до нынешней весны,
как наваждение, как бред,
мелькал едва заметный след
сквозь грёзы, явь и сны.
Свет серебристый знаком «Да»
заполнил окоём,
когда вошла ты навсегда
через дверной проём.
Легли на плечи две руки
подобием кольца.
Ведь нет у времени реки
начала и конца.
В твою ль я лодку пересел
иль села ты в мою,
безумен был я или смел
у жизни на краю.
Но линии судьбы сплелись
водою и огнём,
в сиянье радуги слились,
дугою в небо поднялись
и растворились в нём.

Я плыву,
надо мной, подо мной океан,
я живу,
я свободен, рассеян дурман.
Рядом с тёмной крутою покатостью спин
реют тени. Свершилось! Свободный дельфин,
среди братьев, ни мыслей, ни чувств не тая,
разорвав какофонию быта,
я струюсь и мелодию сфер бытия
всею кожей вбираю открыто.
Прорезаю сонаром громаду воды,
вдруг локаторы сверху и слева
принимают стаккато мольбы и беды,
вспышку боли, обиды и гнева.
Там, вдали, в наступающей сумрачной мгле
на покинутой, горько любимой земле,
ты сквозь мрак и отчаянья глыбу
бьёшься, как серебристая рыба.
Вверх и влево скольжу, возвращаюсь, спешу,
я узнал этот голос, я им лишь дышу,
я успею вернуться, подставить плечо,
мы сумеем уйти до отлива,
примет нас океан, и волна горячо
нас обнимет и схлынет игриво.
Мы свободны, вдвоём, мы плывём, отчего ж
забивает мелодию нервная дрожь
и сжимает предчувствием сердце?
Тень грядущего кроет лощины судьбы,
и тревога сминает морщинами лбы
частотою в три тысячи герц.

В моих словах насмешку слышишь ты,
в улыбке дружеской находишь ты надменность,
ты лживою считаешь откровенность
и ханжеством – суровости черты.
Ты говоришь: трепло и фантазёр,
тепла и нежности в словах не замечаешь,
молчишь и дуешься, зеваешь и скучаешь,
и сумрак в глубине твоих озёр.
И я всё заведённее и злей,
посуду драю и гоняю Марту,
как будто вновь до выстрела со старта
сорвался в фальшь калейдоскопа дней.
Вновь жизнь, как на картинах у Моне:
сегодняшнее кроется в тумане,
забылось прошлое, грядущее обманет,
из слёз и грёз не лепится сонет.
Зажёгся я от твоего огня,
смущённая и дерзкая улыбка
вошла в меня, ликуя и маня,
неутолима, как смычок над скрипкой.
И в этот год семь жизней пронеслось,
за яблоко, что сорвано до срока,
утратой Бога и всевластьем рока
с тобою расплатиться нам пришлось.
Мне нужно просто позабыть тебя,
не знать, что ты живёшь на белом свете,
жить одному, не злясь и не любя,
не помня день, когда тебя я встретил.
Но как забыть?

Твоё лицо уж не лучится,
как в те недавние года,
всё, что могло с нами случиться,
не воплотится никогда.
Проклятье было непреложно,
надежда улетела прочь,
нам и расстаться невозможно,
и вместе жить уже невмочь.
Шесть лет, что мы с тобою вместе,
дорогой были в никуда,
обломки гордости и чести
смывает талая вода
разлуки. Сиротливы свечи,
и нам судьбы не превозмочь,
для дружбы всё ещё не вечер,
а для любви уже не ночь.
Ни поцелуя, ни объятья
и ни улыбки – ничего,
и даже без рукопожатья
мы расстаёмся.
Что с того,
что были сплетены так туго,
казалось, не разъять вовек.
И не жена, и не подруга,
чужой, холодный человек.
Прощай!
Последняя страница
прочитана. Но как закрыть
мне эту книгу? Будут сниться
калейдоскопом твои лица,
тоской, бессонницею длиться,
фантомной болью будут ныть,
пока не оборвётся нить.
Прощай.

Я тебя любил, не понимая,
не умел и не хотел понять,
ведь на то, что полюбил, не зная,
невозможно злиться и пенять.
Так любил я грозовое лето,
солнце, ливни, лунный звездопад,
громы, что с ворчаньем шлялись где-то,
забредая изредка в наш сад,
град и ливень, рухнувший стеною,
молний свет, расчерчивавший тьму,
мощь судьбы, непостижимой мною,
неподвластной сердцу и уму.
Как в челне, сорвавшемся с причала,
вниз срываясь и взлетая ввысь,
сердце пело, плакало, кричало,
слёзы благодарности лились.
Но законам следуя природы,
замелькали дни календаря,
ты менялась в унисон с погодой,
нудный дождь иль снегопад даря.
Но ведь я любил тебя другую:
ливни, грозы, молнии и град,
и, не понимая, но ревнуя,
нежен был и злился невпопад.
Мы расстались, но в начале мая
в небесах я знаменье ловлю.
Я причину гроз не понимаю,
но, как прежде, грозы я люблю.

Да, старый граф, наверно, был не прав,
когда принцессу укорял он за эксцессы.
Чем старше, неустойчивей процессы,
а у принцесс неукротимый нрав.
Но вдруг лишь только телом старый граф,
был юн душой, как звук виолончели,
и, немощь тела дряхлого поправ,
душа взмывала вверх, как на качелях,
и вниз стремглав,
мечтая вдрызг разбиться,
и всё это не в шутку, а всерьёз.
Раз довелось на склоне лет влюбиться,
рыдай до смеха, хохочи до слёз,
представив, как принцесса,
став метрессой,
когда уйдёшь ты и пройдут века,
вздохнёт украдкой, полюбив повесу
с усталою душою старика.

Глухая безъязыкая тоска,
отчаянье на грани отупенья.
Замкнулся круг, разбросаны каменья,
вновь собирать не тянется рука.
А обнимать кого-то – что за бред?
Дай боже уклониться от объятий.
Висят в шкафу, как спрятанный скелет,
три вешалки и… этот запах платьев…
Ещё воспоминания тая,
болит душа, сплавляя правду с ложью,
ещё порой во сне ты вновь моя,
целую грудь, и бёдра, и межножье.
Как прежде, ожидание горчит.
В метро, трамвае или магазине
вдруг в ритме скерцо сердце отстучит
пароль разрыва: «Я поеду к Зине.
Ты подождёшь? Я быстренько вернусь».
– Я подожду, вернись лишь, сделай милость.
Сменялись гнев, недоуменье, грусть —
тоской. Она четыре года длилась.
И волглые смешали облака
стынь неба с полем в мареве белесом,
и заячья неровная строка,
как вздох астматика,
петляла кромкой леса.
Но тает лёд, расклад меняя карт,
и полынья манит мечтой острожной,
и неужели вновь случился март,
и вновь любовь, как музыка, возможна.

Украл у Клары Карл кораллы губ,
глаз бирюзу, и ровный белый жемчуг
её зубов, и золото волос,
гранаты щёк и, гордостью увенчан,
удрать хотел. Ан нет, не удалось.
Вдруг оказалось, что пропал кларнет.
А как прожить поэту без кларнета?
Когда он есть, не замечаешь это,
а если нет! Ни встать, ни лечь, ни сесть.
Ни спать, ни спеть. Кларнета чистый тон
будил в душе прекрасные порывы
и Клару с Карлом кстати сблизил он.
Как вёл он партию тогда, какое диво!
Вдруг озарение: кларнет украла Клара!
Майн либер Готт!
– каким он был глупцом.
Он видел, как на нём она играла,
глаза закрыв и посветлев лицом.
Поэту не впервой сносить удары.
Надев кораллы, жемчуг, что украл,
выходит Карл уже в обличье Клары,
и вдруг навстречу Клара, то есть Карл.
И тут такое между ними началось…
кларнет, кораллы крали и дарили,
им не пилось, не елось, не спалось…
не до того, когда вы полюбили.
И создал Карл для всех, кто был влюблён,
скользя в веках под звуки менуэта,
хрустально-чистый, мелодичный звон:
«Кораллы Клары» – пьесу для кларнета.

1996–2005

Царь Давид

Венок сонетов

Да, скоро вечер, и полдневный зной
Уже не дарит силы и надежду.
Подай мне знак, поговори со мной,
Пока навеки не сомкнулись вежды.
С Тобою стрелы, грохот колесниц
Мне безразличны, я не ведал страха,
Не усомнился и не падал ниц,
Идя на бой с гигантом Голиафом.
В сражениях бесчисленных не раз
Погибнуть мог, но был ведом Тобою.
И знаю каждый день и каждый час,
Что Ты один лишь властен над судьбою.
Но как постигнуть то, что мне незримо
На выжженных холмах Иерусалима?

На выжженных холмах Иерусалима
В мгновения спрессованы века,
Тысячелетья проплывают мимо
Неспешно, словно в небе облака.
Я пас овец и не мечтал о славе,
И царский трон был от меня далёк,
Как Млечный Путь в серебряной оправе,
Как в тьме ночной далёкий огонёк.
И вдруг Шмуэль, помазавши елеем,
Увлёк меня и душу возмутил,
Я был незыблем в вере, но жалею
Мелодию среди ночных светил.
И ныне страсть, испытанная мной,
Не обжигает сладостной волной.

Не обжигает сладостной волной
Любовь, и ревность, и стремленье к власти.
Уже давно остались за спиной
И равно тяжки горечь и злосчастье
Изжитых чувств, и благостный елей
Всех льстивых слов и льстивых песнопений,
Победные реляции с полей,
Упрёки жён, переплетенье мнений
О битве, где, рубя филистимлян,
Погиб когда-то Урия Бат-Шевы.
Вкусил я плод украденных семян
И не избег презрения и гнева.
Будь праведным с душой неопалимой,
И стрелы страсти пролетают мимо.

И стрелы страсти пролетают мимо,
И взмах ресниц, движение руки
Соперничать не могут с тем незримым,
Что чувствую сознанью вопреки.
Среди холмов любимой Иудеи,
Среди прекрасных дев влюблённых глаз
Я око лишь одно узреть надеюсь
И лишь один хочу услышать глас.
Соединяя с вечностью мгновенья,
Я свой кинор настраивал в тиши,
И все мои псалмы и песнопенья
Лишь отзвуки гармонии души.
Глаза закрою – предо мною Ты.
Влечёт не дуновение мечты.

Влечёт не дуновение мечты
Меня к Тебе. Давно и ясно вижу
Корысть и злобу в маске красоты,
Но больше во сто крат я ненавижу
Неправду, облечённую в закон,
И ханжество – защиту лицемеров,
Лик скупости сквозь состраданья стон
И суесловье в облаченье Веры,
Разврата грязь в невинности одежде,
Судью, что судит в пользу богача…
Но если грех со мной случался прежде,
Не осуждал меня Ты сгоряча.
И даровал не горькое леченье,
А осознание предназначенья.

А осознание предназначенья
Росло во мне, пока я был любим,
Ведь находил покой и утешенье
Шаул, когда на арфе перед ним
Я песни пел. В те дни с моей Мелхолой
Я счастлив был, но вдруг пришла беда,
Интриг наука – тягостная школа,
Я в ней не обучался никогда.
С врагов по справедливости взыщу,
Но скорбь утрат мне иссушила душу,
Везде лишь одного Тебя ищу,
Лишь пред Твоим судом небесным трушу.
Нет в мире милосердней доброты,
Творить хочу и чувствую, как Ты.

Творить хочу и чувствую, как Ты,
Вдохнувший душу в горсть земного праха,
Вложил в меня сознанье правоты,
Желанье утвердить её без страха.
Нет радости в стремленье к славе, власти,
Нет мудрости в раздорах и войне,
И если суждено изведать счастье,
Лишь в милости оно Твоей ко мне.
И чтобы милосердием облечь
Живущие в неведенье народы,
Вложил мне в руки лиру Ты и меч,
А в сердце – жажду правды и свободы.
И в знак любви, вне всякого сомненья,
Душе моей даруешь песнопенья.

Душе моей даруешь песнопенья
И жажду милосердья и любви,
Но в снах всё чаще неотвязной тенью
Поля сражений в муке и крови.
Страданья переполненную чашу,
Увы, не раз я подносил к губам,
Но верил и тогда, что нету краше
Судьбы, подаренной твоим рабам.
Ведь не земному жалкому владыке,
Построившему царство на песке,
Я жизнь отдал, а истине великой,
Где места нет унынью и тоске.
Но чтоб судьбу мою полней принять,
Лишь об одном молю: дай мне понять…

Лишь об одном молю: дай мне понять,
Как могут совместиться в человеке
Добро и зло, как, возвращаясь вспять,
Пересыхают чувства, словно реки.
Авессалом, ты незажившей раной
Мне память бередишь, в тяжёлом сне,
В бреду ночном из пелены тумана
Ребёнком возвращаешься ко мне.
Ты был неправ, ты трижды был неправ,
Но отчего так сердце зябко стынет…
Мне весть принёс суровый Иоав
О гибели… И мир предстал пустыней.
И если вновь возьму я в руки лиру,
Как волю мне Твою поведать миру?

Как волю мне Твою поведать миру,
Как рассказать про дружбы светлый дар?
Нежнее, чем дыхание эфира,
И горячей, чем солнца алый шар,
Был для меня тогда Ионафан,
Его любил я, как родного брата,
В бою с врагами он погиб от ран,
Невосполнима для меня утрата.
Почти всю жизнь свою провёл в бою,
В пирах, в любви. Я власть царя изведал,
Но в рубище танцую и пою,
Неразделимы праздники и беды.
Как хочется мне в руки лиру взять,
Я петь хочу, но должен воевать.

Я петь хочу, но должен воевать,
Хоть знаю я: война – сестра печали,
До вечера навечно лягут спать,
Кто был беспечен и смешлив вначале.
В её колодцах тёмная вода,
Её ветра безжалостны и грубы,
И жёны не увидят никогда
Своих мужей обветренные губы.
Но только вы, всю боль её испив,
Рождённые для солнечного света,
Песок своею кровью окропив,
Спасёте для бессмертья землю эту.
Молюсь за вас, прошу я мира миру,
Сжимая меч, предпочитаю лиру.

Сжимая меч, предпочитаю лиру,
Её я помню с первых детских дней.
Без Бога был я немощным и сирым,
Мечтал о встрече и молил о ней.
Кому обязан жизнью, зная с детства,
Взывал лишь об одном я: призови!
И веры драгоценное наследство
Вином любви текло в моей крови.
Открылось мне одно лишь постоянство,
Ещё тогда, когда я пас овец,
Безбрежное, бескрайнее пространство
Внутри и вне, где царствует Отец.
Любовь к Тебе в душе моей храня,
Без песни я не мог прожить и дня.

Без песни я не мог прожить и дня,
Рождалось вдруг в душе моей такое,
Что ввысь рвалось, сверкая и маня,
В тиши ночной и грозном гуле боя.
Какой простор открыт глазам и слуху,
Какая музыка восходит к небесам!
И если что-то неподвластно духу,
То лишь мои желания, я сам.
Мечтал быть просто мужем и отцом,
Растить детей, подарки делать внукам,
Быть не героем, но и не лжецом
И не страдать, что выгляжу я глупым,
Своей мечте лишь преданность храня.
Но меч сейчас важнее для меня.

Но меч сейчас важнее для меня
Любви, хоть только в ней залог победы.
Дай силы мне от твоего огня,
Чтоб напоследок вкус её изведать.
Ах, Ависага, милая, прости,
Тобой не суждено мне насладиться,
Мгновения не удержать в горсти,
Жизнь промелькнула быстрокрылой птицей.
Когда пойду долиной смертной тени,
Не устрашусь, но прежде, чем уснуть,
Господь, прошу тебя, развей сомненья
И укажи, кто мой продолжит путь.
Срок жизни завершается земной,
Да, скоро вечер и полдневный зной…

15. Магистрал

Да, скоро вечер, и полдневный зной
На выжженных холмах Иерусалима
Не обжигает сладостной волной,
И стрелы страсти пролетают мимо.
Влечёт не дуновение мечты,
А осознание предназначенья.
Творить хочу и чувствую, как Ты
Душе моей даруешь песнопенья.
Лишь об одном молю: дай мне понять,
Как волю мне Твою поведать миру,
Я петь хочу, но должен воевать,
Сжимая меч, предпочитаю лиру.
Без песни я не мог прожить и дня,
Но меч сейчас важнее для меня.

07.2014. Переделкино

Лирический дневник
(2006–2024)

Раде, моей любимой

Зима, февраль, метель, начало
шагов и слов, добра и зла,
печально музыка звучала,
я в эту жизнь одна вошла.
Рада Полищук

«Я ставлю вопрос…»

Я ставлю вопрос
По-весеннему хлёстко и остро,
Воспользуюсь случаем,
Чувствую, не утерплю:
Вы самые лучшие,
Самые чудные сёстры,
И я вас обеих люблю.

08.03.2006

«День неожиданно…»

День неожиданно
взорвался ветром с воли,
Весною, шалым мартовским ручьём.
Так хочется жить без тоски и боли,
Мечтая обо всём и ни о чём.
Всё в жизни вперемежку:
горечь, сладость, —
И лишь душа, тревогами полна,
Преображает боль и горе в радость,
В любовь и радость, без краёв и дна.

08.03.2006

«Мне довелось на склоне лет…»

Мне довелось на склоне лет
Свалиться вновь в любовный бред,
Я не хотел, но, видит Бог,
Так получилось.
И я не тот, и бред не тот,
Но сердце лупит в левый бок
И кровь горячечную шлёт
По жилам.

31.03.2006

«Брожу с улыбкой идиота…»

Брожу с улыбкой идиота,
А в зеркало взгляну – дебил.
Со мною происходит что-то,
Неужто снова полюбил?
И отступают неизбежность
И жёсткость мыслей и лица,
Лишь неуверенность, и нежность,
И Рада – радость без конца.

10.04.2006

«Живи и будь сама собой…»

Живи и будь сама собой,
Пиши, ругайся, смейся, пой
И каждой клеточкой крови
Живи, живи, живи, живи…

10.04.2006

«И вновь наполнилась жизнь смыслом…»

И вновь наполнилась жизнь смыслом,
Так много надо,
Качнулось кверху коромысло,
Наградой – Рада.
Вновь забываю о преградах
И хохочу,
Вновь не хочу жить так, как надо,
Лишь – как хочу!

11.04.2006

«Доверьем за доверие плачу я…»

Доверьем за доверие плачу я,
Любовью за любовь.
(Акула страсти вьёт круги, почуяв
Живую кровь.)
Неважно, что хочу всего лишь ласки
И тишины.
(Ей будут непроявленные краски
Вмиг сметены.)
Не палевый, не голубой, не жёлтый,
А цвет атак
Выбрасывает сердце из аорты,
И только так!

14.04.2006

«И снова вверх несут качели…»

И снова вверх несут качели,
Захватывает дух,
И вновь ветра апреля спели
Для двух.

15.04.2006

«Да, влюбляться – смешное занятие…»

Да, влюбляться – смешное занятие,
Отчего ж наяву и во сне
Я брожу, раскрывая объятия
Солнцу, свету, мечте и весне.
А затмение, что ж, пусть затмение,
Даже кстати случилось оно,
Подтверждая собой, как знамение,
То, случиться чему суждено.

18.04.2006

«Ангел смерти, Авадонна…»

Ангел смерти, Авадонна,
Подожди.
Много суток неуклонно
Льют дожди.
Не хочу в дождливый день я
Уходить,
И в Элизиуме тенью
Мне не жить.
Ангел смерти, Авадонна,
Не спеши.
Так таинственна, бездонна
Жизнь души.
Столько боли довелось мне
Испытать,
Что, казалось, на погосте
Лишь лежать.
Но ведь встал же, но ведь ожил,
Полюбил.
Ты бы лучше не итожил,
Позабыл.
Не готовь из чёрных перьев
Порошок,
Разойдёмся на доверье,
Хорошо?

23.04.2006

«Я, проводив тебя, на ровном месте…»

Я, проводив тебя, на ровном месте
упал, споткнувшись о бордюрный камень.
Возможно, если бы мы были вместе,
внимательнее под ноги смотрел,
тебя оберегая от падений.
Живя один, в пространстве сновидений,
я расхожусь в оценках с этим миром.
Какая разница, возвышенность иль яма?
Всё это ровное, точней, пустое место,
когда со мною рядом нет тебя.

27.04.2006

«Оборвалась весна в конце апреля…»

Оборвалась весна в конце апреля,
июнем грузно проступает лето,
и то, что мы с тобою не допели,
не будет спето.
Не домолчали, не наговорились,
не проросли и не нацеловались,
Атлантикой внезапно разделились,
расстались.
Инерцией довлеет неизбежность
и давних обязательств непреложность,
и сиротливо кутается нежность
в пустую сложность
случайных обещаний и событий,
поездок и прощания друг с другом,
и прячутся прозренье и наитье
в девятый угол.
Недоуменно ищем расшифровку
нам небесами посланного знака,
и смотрит вслед с надеждою неловкой
бездомная собака.

27.04.2006

«Не хочу и уже не могу…»

Не хочу и уже не могу
жизнь разменивать на побрякушки,
молча есть в своей личной психушке
из фальшивого зайца рагу.
Подскажи, как себя уберечь
от тоски, ожидания муки,
не упасть в чёрный омут разлуки,
где молчанье разит, как картечь,
где холодные веют ветра,
где один на один с целым миром,
где от стужи скукожилась лира,
где нет завтра, одно лишь вчера,
где, бродя меж кустов и ветвей,
вижу Бостон у берега Истры,
где ночами, влюблён и неистов,
в клочья рвёт тишину соловей.
Темноту раздвигая плечом,
я к нему пробирался в леваду…
И при чём здесь Нью-Йорк и Невада?
Объясни мне, откликнись, при чём?

29.04.2006

«Там у вас сейчас в разгаре день в Неваде…»

Там у вас сейчас в разгаре день в Неваде,
а у нас в Москве давно сгустилась ночь,
отзовись хоть на секунду, Бога ради,
одному бороться с вечностью невмочь.
Ночью качка, то бросает в жар, то в холод,
не до сна, да и какой тут, к чёрту, сон,
бьётся изнутри в груди стотонный молот,
одеяло навалилось сотней тонн.
Вегетатика играет, это ясно,
всё напрасно, и понятно почему:

я шепчу тебе ночами – ты прекрасна,
только нет тебя и шёпот ни к чему.
Я вдруг понял: месяц – это очень долго,
две недели загибаясь от тоски,
пересохшей я себя представил Волгой,
моря нет, вокруг лишь степи и пески.
Там у вас сейчас уже жара в Неваде,
здесь от стужи звёзды начали дрожать,
отзовись хоть на секунду, бога ради,
одному до моря мне не добежать.

30.04.2006

«Ты начало всех начал…»

Ты начало всех начал,
Люльку ты мою качал
И судьбу мою тачал
Горем,
Но, пока не надоест,
Пью ветра твои норд-вест,
И вокруг меня окрест
Море.
Хоть в карманах ни гроша,
Жизнь скитальца хороша,
В небесах парит душа
Просто.
В бейдевинде наш корвет,
Будет помнить много лет
Наш визит, как пьяный бред,
Бостон.
Клипер взят на абордаж,
Жизнь меняем баш на баш,
Но в судьбу наш экипаж
Верит.
В Бога, в чёрта, в душу, в мать…
Мне тебя не целовать,
Будешь Санни вспоминать,
Мэри?

05.05.2006

«Голытьба из разных стран…»

Голытьба из разных стран,
Чешем мы за океан,
Там целителен для ран
Климат.
И земли не мерил чёрт,
И сладка она, как торт,
И с названьем смачным порт —
Плимут.
Старый Свет сошёл с ума,
Что ни город, то тюрьма,
Нахлебались мы дерьма
Вдосталь.
В Новом Свете, примечай,
Салли ждёт меня на чай,
Приглашает невзначай
В Бостон.
Чайки вьются за спиной,
Дождь обрушился стеной,
Бриг солёною волной
Вымыт.
Что там впереди, земля?
Выпьем, душу веселя,
За тебя, брат, о-ля-ля,
Плимут!
Пропахал я сто дорог,
Раза три был одинок,
Надоела, видит Бог,
Росстань.
Салли, протрубил рожок!
Будет к чаю пирожок,
Загляну к тебе, дружок,
В Бостон.

06.05.2006

«По асфальтовой реке…»

По асфальтовой реке,
По весенним лужам
Я шагаю налегке,
Странный человек.
Если б знал наверняка,
Что судьбой ты суждена,
Мы б вдвоём, в руке рука,
Прожили наш век.
Одарила бы меня
В летний зной прохладой,
В стужу, ласкою маня,
Защитила льдом.
Нашептала мне волна,
Коль зовёшься Радой,
То и радостью сполна
Наполняешь дом.
Плыть подземною рекой,
Вдоль по серой ветке,
На Бутырку к вам домой
Я готов сейчас.
Встретишь ты меня с сестрой,
К пиву есть креветки,
И устроим пир горой
В тот же самый час.
По асфальтовой реке,
Разомлевшей простыне,
Шлёпаю я налегке,
Радость не тая,
Ждать недолго, скоро ты
Прилетишь из Бостона,
Ведь соскучились цветы
И, конечно, я.

25.05.2006

«Жизнь как плащ, что заношен до дыр…»

Жизнь как плащ, что заношен до дыр,
но о прожитом не скорблю,
мне открылся чудесный мир,
мир двойной звезды Равилю.
Догорают в ночи костры,
над причальной мачтой кружу,
в мире том живут две сестры,
и с обеими я дружу.
У одной на холстах цветы,
у другой печаль на листах,
тают с грустной улыбкой мечты,
радость плещется на холстах.
Звёздной гавани Равилю
шлю я свой поклон и привет:
можно ли пристать кораблю,
что пространствовал много лет?
По холстам разбрелись цветы,
по листам струится печаль,
и с улыбкой нежной мечты
улетают в синюю даль.
Может быть, февраль виноват
в том, что средь метелей и стуж
полюбил я одну как брат,
а другую люблю как муж.
А цветы поют о весне,
а мечты цветут на листах,
и колючий февральский снег
на припухших тает губах.
Много в космосе чёрных дыр,
об одном лишь только молю:
сохрани, господь, этот мир
с дивным именем Равилю.
Здесь любовь взахлёб на листе
И цветочный вихрь на холстах.
Пусть счастливыми станут все
Наяву, во сне и мечтах.

30.07.2006

«Люблю грозу в конце июля…»

Люблю грозу в конце июля,
всесокрушающа она,
и тучи грозно брови хмурят,
и день натянут, как струна.
Предгрозовая тишина
накрыла маревом тяжёлым
запруду, пруд, деревни, сёла,
и лишь столетняя сосна
роняет шишки на дорогу,
а гром в недальнем далеке
подкрадывается понемногу,
как ангел, что ниспослан Богом
с кресалом в поднятой руке.
Вот чиркнул, свод небес взорвался,
и словно океан прорвался,
что был над нашей головою,
и в Переделкине нас двое.
Что в Переделкине – мы в мире
теперь одни, и словно в тире,
стреляют в нас, словно в мишень,
дождинки и крупинки града,
и ночью обернулся день,
не спрячешься, да и не надо,
разверзлось небо, и стена
нас захлестнула водопада,
и ты прекрасна, как наяда,
и в целом мире ты одна.

28.07.2007

«Душа была безвидна и пуста…»

Душа была безвидна и пуста,
Прошлись по ней невзгоды бороною.
Сказала ты, что это неспроста.
Воскликнул я: «Так стань моей женою!»
«Чтоб это всё в порядок привести
(И ты мазнула взглядом халабуду),
Придётся столько “Фейри” извести…»
Подробно я рассказывать не буду
О том, как пела тонкая струна.
Наполнены высоким содержаньем,
Лились слова, душа была полна.
Она переполнялась новым знаньем
О том, что вовсе не важны слова,
Когда пронизана мелодия участьем.
С тех пор моя кружится голова.
Я заболел. Болезнь зовётся счастьем.

02.08.2006

«Остановиться, замереть…»

Остановиться, замереть,
чтобы наполнилась покоем
душа, и суету стереть
твоей неспешною рукою,
и пусть не полностью, на треть,
но снова стать самим собою,
готовым лучше умереть,
чем разлучённым быть с тобою.

18.09.2007

«Я не люблю, когда ты спишь…»

Я не люблю, когда ты спишь,
Во сне ты не моя.
Мне никогда не разгадать,
Что сны твои таят,
Чему смеёшься ты во сне,
Иль вздрагиваешь вдруг,
Я знаю, не прорваться мне
В мир снов твоих, в их круг.
Ревную я ко всем подряд
Героям твоих снов.
Кто знает, сколько говорят
Они весенних слов.
Кто знает, из какой дали
Они к тебе пришли,
Какие чудо-корабли
С собой их принесли.
А я, я так тебя люблю,
Что не хватает слов,
И я не сплю и вновь ловлю
Дыханье твоих снов.

21.10.2007

«Ты не включала газ…»

Ты не включала газ,
я забывал записки,
замыливался глаз,
не видел то, что близко.
А то, что вдалеке,
ещё не стало милым,
без мыслей, налегке
душа моя парила.
Шёл тёплый летний дождь,
и липа отцветала.
Где истина? Где ложь?
Конец где? Где начало?
Семь нот, цветов и лет,
жаль, расплатиться нечем,
семь бед – один ответ,
судьбой сполна отвечу.

04.02.2010

«Была мне сызмальства знакома…»

Была мне сызмальства знакома
Сирени томная истома,
Её пьянящий аромат.
Вечерние сгущались тени,
Лиловый водопад сирени
Обрушился на майский сад.
И в этом сумраке лиловом,
Казалось, тяжелело слово
И выплавлялось, как свинец,
Мелодия любви звучала,
Мелодия её начала,
Соединенья двух сердец.
И женщины белели плечи
Так, словно разгорались свечи,
И взмахом обнажённых рук
Она замкнула мир безбрежный
И страстно, бережно и нежно
Меня в иной включила круг.

«Ты для меня одна на всей земле…»

Ты для меня одна на всей земле,
Всегда твой голос мною узнаваем,
И облик дышит ранним нежным маем,
Весной, хоть ты родилась в феврале.
Друг друга мы с тобой не потеряем,
Броди где хочешь, смейся, не спеши,
Дыши всей грудью и пиши, пиши,
Записывай движения души,
Тебе открыто то, что мы не знаем.
Люблю смотреть, как ты погружена
В неведомую зону откровенья,
Вовнутрь обращены и слух, и зренье,
Душа сокрыта и обнажена.
И чудится: ещё одно мгновенье —
Постигнет что-то тайное она.

«Из одного стручка горошины…»

Из одного стручка горошины
случайно встретились, и вдруг
средь суеты и быта крошева,
привычных дел, друзей, подруг
пронзил их жар от обретения
и страх внезапный, что опять
среди судеб переплетения
друг друга можно потерять,
а следом тайна узнавания,
и недоверья, и стыда,
и оглушённость понимания,
что эта встреча навсегда.

«Если ты три раза „нет“…»

Если ты три раза «нет»
мне сказала,
надо покупать билет
и с вокзала —
прочь, куда даже глаза
не смотрели,
в глушь забиться, в замять, за
снег, метели.
Но пусть даже трижды «нет»
просвистело,
а к утру едва «привет»
шелестело,
значит, тьфу и ерунда,
между прочим,
что послышалось тогда,
поздней ночью.

«Звонок – 760-86-21…»

Звонок – 760-86-21,
А я в постели сегодня один,
Сегодня я сам себе господин,
И нет семисот шестидесяти
И восьмидесяти шести,
И даже ещё одного рядом не наскрести,
Нет рядом ни одного, а точнее одной,
Сегодня у меня выдался выходной,
И я буду лежать, пока не устанет спина,
Пока не померкнет свет из моего окна,
Пока не вернётся домой та единственная одна,
Без которой лишь пустота, ни бессонницы и ни сна,
Но голос из трубки: «Встань, посмотри рюкзак».
– А что в рюкзаке не так, так его и растак?
– Да нет, – смеётся, – всё так, просто пора вставать,
Наша кровать для двоих, не для одного кровать,
Дождь за окном идёт, и ты вставай и иди,
Всё ещё впереди, всё ещё впереди.

«Дорогая, мы с тобою…»

Дорогая, мы с тобою
вместе здесь уж десять лет,
И стихи здесь рой за роем,
Врассыпную или строем
Вылупляются на свет.
Помню, ты мне говорила:
«Здесь лишь воздухом дышу,
Всё, что дорого и мило,
Всё, что в жизни натворила,
Здесь писала и пишу».
Я смеялся, я не верил,
Сдерживался, сколько мог,
Но и мне открылись двери,
Щёлкой приоткрылись двери
В мир, где жизнью правит слог.
Дорогая, вот за это,
То, что ты в моей судьбе
Переделкинское лето,
Что тобою жизнь согрета,
Что не всё ещё пропето,
Что явилась, как Одетта,
Радостью, любовью, светом
И женой при всём при этом —
Благодарен я тебе.

«Не в том беда, что Вас я не любил…»

Не в том беда, что Вас я не любил,
не в том беда, что Вас не ненавидел,
беда лишь в том, что равнодушным был,
был рядом с Вами, но в упор не видел.
Не замечал, не тщился показать,
что Вами хоть чуть-чуть заинтригован,
сильней себя не мог бы наказать,
ведь вышло всё, как бы сказать… бредово.
Вдруг оказалось (карты ль так легли,
зажглись ли звёзды, пронеслась комета
иль в океанской дали корабли
внезапно обменялись вспышкой света),
вдруг оказалось, что я в Вас влюблён,
я как мальчишка втюрился, влюбился,
и (скучная развязка всех времён)
Вы согласились, я на Вас женился.
И вот уже минуло десять лет,
как вместе мы, волшебный длится бред.
Спасибо, солнышко моё, за этот бред,
и пусть судьба хранит тебя от бед.

09.12.2016

«Жизнь, как во сне неодолимом…»

Жизнь, как во сне неодолимом,
текла по линиям судьбы,
Мелькали дни и годы мимо
свершений, горестей, мольбы.
Казалось, всё уже случилось
И недалёк заката час,
Но вдруг завеса приоткрылась
И вихрем подхватило нас,
Что в отдалении, что ближе
Не отличить, пока живу,
Ведь лишь одно лицо я вижу
В мечтах, во сне и наяву.

06.01.2017

«Жаль, всего полтора понедельника…»

Жаль, всего полтора понедельника
дымный воздух московский мне пить,
в небо цвета небесного тельника
скоро взмою и свистну: фью-ить.
До свиданья, Бутырская улица
и Савёловский малый вокзал,
где стоят вперемежку, сутулятся
те слова, что тебе не сказал.
Шлифовал, расставляя отточия,
не успел, ты меня извини,
но, пока ещё жизнь не закончена,
есть ещё предпоследние дни.
Распахни двери, окна и форточки,
не жалей ни тепло, ни уют,
вмиг слова, что сидели на корточках,
загалдят, зашумят, запоют.
И до тех пор, пока это тянется,
я с тобой пребывание длю,
мы с тобой никогда не расстанемся,
я тебя дольше жизни люблю.

«Ведь с каждым днём всё меньше стали…»

Ведь с каждым днём всё меньше стали,
Всё больше нежности. Она
Не от того, что мы устали,
Пришли другие времена:
Доверья, радости, печали,
Что клонятся к закату дни,
И каждый день словно в начале,
Мы рядом – руку протяни…

14.02.2017

«У тебя висит тоска на губе…»

У тебя висит тоска на губе
да и в целом внешний вид так себе,
всю неделю всё не так,
кое-как, и это факт,
знать, колёсики не в такт по судьбе.
Так бывает, вроде бы всё тип-топ,
только вдруг сосулька хлоп – прямо в лоб,
и осколков мельтешенье – вдрызг,
и машины перед носом – визг.
Жизнь куражится, плетёт вензеля,
только кажется спокойной Земля,
вон как кружится вкруг Солнца и оси,
и звенят колокола на Руси,
всё прими и ничего не проси.
Всё свершится, всё случится в свой черёд,
пламень плеч, и расставания лёд,
и ненужных встреч запутанный след,
и любовь, как смерч, на краешке лет.

«А он ей говорил слова…»

А он ей говорил слова,
Нанизывал за словом слово,
Сорокоустная молва
«Не верь, – шептала, – лишь полова
Всё, как мякина на ветру,
Рассеется, бесследно сгинет,
Исчезнет, как туман к утру,
Бесславно и бесслёзно минет».
А он ночами: «Не беда,
Я знаю, что серьёзно болен,
Но жив, люблю и в чувствах волен,
Всё остальное – ерунда.
Не слушай глупую молву
И помни лишь одно:
Я не ищу себе вдову,
С женою заодно».
Она не слышала слова,
Но вслушивалась в звук,
Что пробивался к ней едва
Сквозь сердца дробный стук,
И лёгкий колокольный звон
Заполнил окоём,
Люб-лю, влюб-лён, люб-лю, влюб-лён,
Вдво-ём, вдво-ём, вдво-ём.
И было так, и будет так
Повсюду и всегда
Сквозь морок, миражи и мрак,
Мгновенья и года.
Где миг как век, а век как миг,
Мгновение – эон,
Там если – колокольный звон,
То что нам мудрость книг.

«Пятнадцать лет ловлю я голос твой…»

Пятнадцать лет ловлю я голос твой,
спокойный, радостный, усталый, удивлённый,
мир без тебя покрыт тоской зелёной,
а мир с тобой – шатёр над головой.
С теченьем лет дороже свет в окне,
страшнее окон тёмные провалы,
быть одиноким – это не по мне,
молю, чтоб эта участь миновала
меня, и чтобы жили мы с тобой
как можно дольше (хорошо бы вечность),
и чтоб ушли однажды на покой
друг с другом рядом, дальше, в бесконечность.

«Сгущались тени по углам…»

Сгущались тени по углам,
сгущались тени,
и возникали тут и там
стволы растений
из ничего, из пустоты,
воображенья,
и становились я и ты
одним растеньем,
в ночной переплетались мгле
стволом, ветвями,
забывши всё, что на Земле
случилось с нами,
и в предрассветной тишине
вдруг ненароком
иное где-то в глубине
открылось око,
звёзд постигая тайный ход,
загадки смыслов,
закат – восход, закат – восход,
их коромысло.
Вот так и мы, вот так и мы,
и мы с тобою,
сплелись и вырвались из тьмы
одной судьбою,
я в августе, ты в феврале,
огонь и вьюга,
но встретились ведь на земле,
нашли друг друга.
Кто нам меж летом и зимой
назначил встречу?
Но ведь живём же, боже мой,
в пространстве речи.

«Мы шли навстречу февралю…»

Мы шли навстречу февралю
С тобою врозь так долго,
Не отпускай меня, молю,
И не из чувства долга.
Не отпускай меня, молю,
Не разжимай объятья,
Пока любовь не утолю,
Не стану улетать я.
Пока любовь не утолю,
Последнюю, земную,
Не отпускай меня, молю,
Пусть небеса ревнуют.
Пускай ревнуют небеса
До судорог, до дрожи,
Осталось пусть лишь полчаса,
И всё же, всё же, всё же…

«Всё в этом мире суетно и лживо…»

Всё в этом мире суетно и лживо,
Кругом обманы, бред и миражи,
Но мы ведь живы, и пока мы живы,
Мы ищем свет, барахтаясь во лжи.
Когда не мог до смысла я добраться
В рутине дел, потоке серых фраз,
Я вспоминал, что мне ещё семнадцать,
Я вас люблю, я думаю о вас.
И никогда мне с вами не расстаться,
Мир утонул в сиянье ваших глаз.
И мне семнадцать, снова лишь семнадцать,
Я вас люблю, я думаю о вас.
Мне так давно хотелось вам признаться,
И вот решаюсь я на этот раз,
Пусть я старик, мне всё равно семнадцать,
Я вас люблю, я думаю о вас.

14.02.2017

«Путаясь и в чувствах, и в словах…»

Путаясь и в чувствах, и в словах,
Не приму я горькое известье,
Что мы лишь на миг с тобою вместе
И что завтра превратимся в прах.
Что нам можно и чего нельзя,
Мы узнаем позже, много позже,
Жизнь пройдёт, горячая до дрожи,
Когда мы, по краюшку скользя
Меж привычным и непостижимым,
Миром тем, что создаём вдвоём,
Наконец поймём, чем дорожим мы
И что врозь с собой не заберём.

03.03.2017

«Замело все следы без следа…»

Замело все следы без следа,
хорошо поработала вьюга,
никогда не найти нам друг друга,
никогда, никогда, никогда.
Вновь вернёмся назад в города,
в толчею, гул машин, звон трамваев,
мы друг друга в толпе не узнаем
никогда, никогда, никогда.
Но закрою глаза, вот беда,
где бы ни был, везде и повсюду —
только ты, я тебя не забуду
никогда, никогда, никогда.

«Всё с кофточки, конечно, началось…»

Всё с кофточки, конечно, началось,
Поскольку кофточка была заговорённой,
Я, как мальчишка, был в тебя влюблённый,
И это всё в тебе отозвалось.
Лён вологодский, синеглазый лён,
Таишь в себе ты тайну и надежду,
А кофточка, чудесная одежда,
Секрет всех тех, кто любит и влюблён.
Что с нами сбудется, нам не предугадать,
Но любим мы, надеемся и верим,
Распахнуты друзьям сердца и двери,
И пусть для всех прольётся благодать.

04.02.2018

Фотография

Я носил тебя в левом кармане,
Чтобы ближе к сердцу была.
Был тобой я навылет ранен,
Эта рана не зажила.
Но пока кровь бежит по венам,
А озноб любви – по спине,
Мне не стать стариком степенным,
Эта стёжка судьбы не по мне.
И когда ночь придёт без рассвета,
Удержусь на самом краю,
Вспомню промельк слепящего света,
Я тебя дольше жизни люблю.

16.03.2020

«Прошло ещё три года…»

Прошло ещё три года,
промчалось, пролетело
с тех дней, того прихода,
но разве в этом дело?
Ведь я тогда не ведал,
что выпадет нам столько,
что годы-непоседы
и впрямь исполнят «горько»,
что рок, судьба иль выше
всего, что в мире этом,
нам столько лет распишут
любовью и советом.

17.06.2020

Лирическая-патриотическая

В Тель-Авиве, Москве иль Майами,
Беззащитна, отважна, нежна,
Лишь одна мне нужна мне моя мне,
Лишь моя мне нужна мне жена.
И пусть бабы в Нью-Йорке иль Мьянме
Строят глазки, какого рожна?
Лишь одна мне нужна мне моя мне,
Лишь моя мне нужна мне жена.
Не нужны мне Парижи и Бонны,
И чужая страна не нужна,
Не нужны мне маркизы и донны,
Лишь моя мне нужна мне жена.
Не оставлю я камня на камне,
Разлетится любая стена.
Дайте мне лишь мою, лишь моя мне,
Лишь моя мне нужна мне жена.
Ночь опустит лиловые ставни.
Мы одни наконец, тишина.
И шепнёт мне на ухо тогда мне,
Лишь моя мне шепнёт мне жена:
«Снег сойдёт, и проклюнется озимь
Среди хлябей российских и луж,
Строг, беспечен, смешлив и серьёзен,
Нужен мне лишь один мне мой муж».

20.09.2020

«Давай стихи напишем декабрю…»

Давай стихи напишем декабрю,
Быть может, он захочет стать светлее,
Когда ему я песню подарю,
Бредя по чёрной обезлиственной аллее.
Давай стихи на ветер пропоём,
Ведь песни даже в декабре бывают,
Давай декабрь маем назовём
И вспомним, как в нём птицы распевают.
Не говори, что я бреду в бреду,
В чаду любовном, я же не ребёнок,
Я и не верил, что тебя найду
В мечтах, иль наяву, или спросонок.
Но жизнь непредсказуема, она
Покруче, чем кино и чем романы,
И выдаст всё внезапно вдруг сполна
Без обещаний, но и без обмана.
Так и живём. Нам что декабрь, что май,
Лишь только б музыка любви в душе звучала,
Жаль только лишь, что жизнь не трамвай
И что нельзя начать маршрут сначала.

28.12.2023

«Пусть дождь и слякоть в феврале…»

Пусть дождь и слякоть в феврале,
пусть морось и туман,
в моей душе парад-алле,
и это не обман.
Сегодня Рада родилась,
и жизнь, конечно, удалась,
поскольку состоялась встреча,
и мы живём, ещё не вечер,
а если вечер – ну и пусть,
мы встретились, нашли друг друга,
и если грусть, то вместе грусть,
а вьюга – радости подруга,
метелью не сокрыть лица,
есть Рада – радость до конца,
до донышка последних дней,
до точки, многоточья,
галопа праздничных коней
перед последней ночью.
Порадуйтесь со мной, друзья,
Есть Рада – радость, жизнь моя!

04.02.2024

«Постель мы стелили в четыре руки…»

Постель мы стелили в четыре руки,
Друг другу являя участье,
И всё улыбались (совсем дураки),
А что ещё надо для счастья!
Сползал почему-то ночами матрас,
и в щель уползали подушки,
и мы забывали про день без прикрас,
про близость судьбы на опушке.
И о расставанье, что скоро грядёт,
незвано и неумолимо,
но всё ж мы отметили твой Новый год,
идущие вдаль пилигримы.

05.02.2024

«В комнате друг против дружки…»

В комнате друг против дружки
Мы сидим, как две подружки.
Вот он муж, а вот жена,
Непонятно, вот те на!
Я вздохну, достану флягу,
Отхлебну глоток вина
И промолвлю: «Поду лягу».
Ты в ответ мне: «Вот те на!»
Воттена и Подулягу,
Не тревожим мы бумагу,
Иль по клавишам стучим,
Иль, задумавшись, молчим.
А на улице весенней
Никакого настроенья,
Моросящий нудный дождь,
И весна – сплошная ложь,
Всё мрачнее тишина…
Подулягу – Воттена.

14.03.2024

Долгий путь к свободе
(1991–2023)

День пришёл

Я до рожденья знал, что я еврей,
Живой анахронизм, свидетель чуда.
И память предков, кто я и откуда,
Растворена, как соль, в крови моей.
Меня учили: «Помни, ты еврей,
Терпи, сожмись, храни любовь и нежность.
Надень плотнее маску – безмятежность,
Когда стоишь у запертых дверей».
Пытался стать своим среди людей.
Я – русский, белорус, азербайджанец,
Но мне твердили: «Ты лишь самозванец,
Закутавшийся в плащ чужих идей».
И день пришёл, как радостная боль:
Вода уходит, проступает соль.

Возвращение

Средь шума повседневной суеты,
Средь тошноты душевной маеты,
Рассеивая грёзы и мечты,
Вдруг прозвучит: «Где ты? Скажи, где ты?»
Не рабби я, не цадик, не злодей.
Обычный меж обычнейших людей.
И чаша жизни, терпкого вина,
Мной выпита уже почти до дна.
Я лгал себе, я время воровал,
Друзьям надежды тщетно подавал.
Ценил застолье, суету и лесть.
И прелестей иных не перечесть.
В оцепененье идолам служил,
Плыл по теченью и вполсилы жил.
Но всё же мне доверено хранить
Синайской клятвы трепетную нить,
Но помню я о вере и любви,
Но звуки Шма звучат в моей крови,
Но к правде, оступаясь и греша,
Стремится обнажённая душа.
Скользят века – опавшие листы.
Как в день шестой, звучит: «Адам, где ты?»
Рукой прикроюсь, вздрогну на бегу.
Я прятался, но больше не могу.

Письмо из Иерусалима в Москву

Шепни: «Шалом», и я тебе отвечу,
Шепни: «Шалом», я сразу всё пойму.
Звучит «шалом», и я спешу сквозь вечер
Навстречу сердцу, вопреки уму.
Ещё сгожусь, быть может, на затяжку,
Стареющий, лысеющий еврей.
Кто остановит храброго портняжку,
Сорвавшего все петли от дверей?
Звучит «шалом», окутывая плечи
Своим теплом сквозь годы, вёрсты, тьму.
Звучит «шалом», и я стремлюсь навстречу
Сквозь вихри чувств и мыслей кутерьму.
Перевалила жизнь за половину,
Но вызван я тобой из суеты,
И ветер странствий холодит мне спину,
И грудь щемит восторгом высоты.
Субботний вечер расставляет свечи,
«Шалом, хавер, пойму я и приму».
Звучит «шалом», и я лечу навстречу,
Ерушалаим, зову твоему.

Письмо из Москвы в Иерусалим

Да, русский я! И сладкая до боли
Щемит тоска, а не английский сплин,
В ней волн прибой в осеннем ржавом поле
И тающий над ним гусиный клин.
Но я еврей! И дым тысячелетий
Окутывает, небо заслоня,
Рим первый и второй. А этот третий?
Иль я избрал, иль он избрал меня?

Проломлена стена тупым тараном,
И снова вдаль сухим листом лечу.
Но не хочу в Толедо жить мараном
И покидать Толедо не хочу.
Я не хочу стать в Аушвице пеплом.
Но как оставить Рейна берега?
Я онемел. Душа моя ослепла.
Рука отсохла. И стоят стога…

На всех полях стоят стога разлуки,
Любовь, надежда сохнут на юру,
И шепчет ветер гаснущие звуки:
«Тебя ли позабуду, Иеру…»
Брожу я по Москве, Иерусалиму,
Ищу покой, двойной печали сын.
Но горестно вздыхают серафимы:
Всегда один…

Рождение пророка

Был день седьмой. Растущая луна
Тревожного, щемящего нисана.
Ушёл он в спальню необычно рано,
Но спать не мог: сегодня не до сна.
Болит душа. Волнения причины
Давно понятны. Лунный полукруг
Далёк и пуст, как идолов личины,
Пропитан злобой, желчью, как Мардук.

Мир раскололся. Кружится война,
Насилья волны гонит Прат суровый.
И страшная всеобщая вина
Колеблет мироздания основы.
Неужто жизнь лишь случая игра,
Похмелья миг в чужом холодном пире?
Не зная зла, не ведая добра,
Ей тешатся безликие кумиры.

Бесчисленных ваалов ложь и скверну
Рубил, сжигал он, но молчал народ,
Уже его испытывал на верность
В печи коварный мстительный Нимврод.
Отец его богат, слыл мудрецом,
В Харране приторговывал богами.
Аврам пытался говорить с отцом,
Но каждый раз они сшибались лбами.

Кого любить в чужом холодном мире?
Он в гневе был, отчаянье, тоске.
Нет Бога в пошлом золотом кумире,
Нет правды в чёрной крашеной доске.
Что делать, если невозможно жить
От подступившей к горлу вязкой лжи,
А тихий голос совести звенит
Струною, опрокинутой в зенит?

Молился он. И в страстной жажде слова
Была душа зерном для молотьбы.
Всё внешнее сметалось, как полова,
И обнажалась линия судьбы.
К утру ему открылся Элоким,
Среди руин забрезжила дорога,
И впредь неважно, что случится с ним,
Он призван, чтоб исполнить волю Бога.

Его удел – за истиной идти,
Стремиться к ней без устали и меры,
Быть странником, хранителем пути,
Глашатаем любви, свободы, веры.
Гроза прошла. Он вышел на крыльцо.
Был терпкой горечью пронизан воздух.
Светлело небо, холодели звёзды,
И дождь слезами омывал лицо.

Не ведал он, единственный еврей,
Как долог путь от запертых дверей.
Покинуты навек отец и мать.
Не лгать, не убивать, не предавать.

Жертвоприношение

Как мне понять загадку Исаака?
Всегда задумчив, тих, и одинок,
И молчалив. Жил в ожиданье знака
Средь волн пустыни, таинства дорог.
Кому обязан жизнью, зная с детства,
Мечтал о встрече и молил о ней,
И веры драгоценное наследство
Впитал, как губка, с первых детских дней.
В пустыне, меж колодцев и верблюдов,
Жил Бога глас, взыскующий в ночи.
Ждал Исаак, когда свершится чудо,
Пустыни ветер словом зазвучит.
Он в тридцать семь поднялся на вершину,
Безмолвно лёг на жертвенный алтарь.
Бог есть любовь, зачем Он жертву сына
Потребовал, как требовали встарь?
В последний миг предложена замена,
Ответ небес на преданность отца.
Но как измерить испытанья цену
Страданием любимого лица,
Вместившим нежность, боль, любовь, сознанье,
Что всё вершится волею Его,
Сиянье веры, трепетность желанья,
Тщету надежды, страх поверх всего.
Над Мориа диск солнца зябко стынет.
Душа в оцепененье замерла.
Был жертвы акт исполнен, понят, принят…
Но Сарра в этот вечер умерла.

Исход

Пришёл нисан, и зябкий свет луны
В полночной тьме колышет занавески,
Трубит шофар, преграды сметены,
Рабам на волю вручены повестки.
Уже свершились казни, и в Мицраим
Возврата нет.
А будущее? Или станет раем,
Иль превратится в бред.
Но ровная симметрия долины,
Прорезанная мутной лентой Нила,
Уныла, словно кирпичи из глины,
И как спина надсмотрщика постыла.
Похлёбка с мясом, солнца злобный жгут,
С рождения исчислена дорога.
А над Синаем грозно тучи ждут,
Когда придём мы, чтоб услышать Бога.

От рабской повседневности в душе
Привычек, слов, поступков, отношений
Уводит в неизведанность Моше,
В пустыню для исканий и свершений.
Шма, Исраэль! Раздался трубный глас.
Мы Тору приняли однажды и навеки.
Но сколько рабства ещё было в нас,
Как долго оно тает в человеке.

Одни уйдут к язычникам служить,
Другие боги уведут их за собою,
Но клятвы той трепещущая нить
Оставшихся сплетёт одной судьбою.
Сквозь Вавилона блуд, сквозь Рима спесь
К печам Освенцима протянется тропинка.
Машиах если всё ещё не здесь,
Неужто непонятно, где заминка?

Борьба не кончена, ещё ярится зло,
И, значит, миру вновь нужны солдаты,
Те самые, которым повезло
Жизнь заслонить собою в сорок пятом,
На грозный суд из пекла той борьбы
Они придут, когда Ему угодно.
Ты видишь, Адонай, мы не рабы.
Мы выполнили клятву. Мы свободны?

Опять весна, опять пришёл нисан,
Вновь свет луны колышет занавески.
Кто для свободы был рождён, от сна восстань,
Ещё не все разобраны повестки!

На распутье

Опять весна, опять пришёл нисан,
Вновь Песах плавно переходит в Пасху,
И тот, кто требовал: «Иди за мной, восстань!» —
Меняет облик, излучая ласку.
Сквозь тьму веков пригрезится едва
Дрожь ночи звёздной, тихий шум Кидрона,
Оливы серебристая листва
Во рву ночном, над пропастью склонённом.
В том мире, где всесилен римский меч,
Волнуется одна лишь Иудея.
Здесь головы летят с упрямых плеч,
Когда сердца об истине радеют.
Народ жестоковыйный, вас из всех
Избрал Господь, и нам нельзя расстаться.
Ведь опираться можно лишь на тех,
Кто в состоянии сопротивляться.

Спрячь в ножны меч, кто на решенья скор,
Пройдут века, но не придёт решенье.
Не силой разрешится давний спор
Меж воздаяньем и меж всепрощеньем.
Любое чудо можно совершить,
Лечить больных и накормить голодных.
Но как рабов в свободных превратить,
От ненависти для любви свободных?
Пройдя путь крестный муки и любви,
Он ввысь ушёл, сомнений не рассеяв,
Поклявшись, что ничем не искривил
Пути, завещанного словом Моисея.
Не изменить явился, а исполнить
Завещанный от пращуров закон —
Одной любовью только мир наполнить.
Но вновь набатом – колокольный звон.

Дорога надежды

Среди язычников лишь верою храним,
Египет, Вавилон, Афины, Рим
Прошёл еврей, гоним, но не покорен,
Он жил, любил и умирал по Торе.
«Бог – жизнь моя, прохлада в летний зной, —
В душе звучала проповедь пророка. —
Ходи смиренномудрым предо мной,
Люби людей и избегай порока».
Но за грехи сожжён Иерусалим,
Разрушен Храм, заброшена дорога.
И вновь народ рассеян и гоним
В изгнанье. И вершится воля Бога.

Вот Павел пламенный (в отрочестве Шаул),
Из слов Христа пожар любви раздул.
Такой горячей, пламенной любви,
Что стали храмы строить на крови.
А вот печать пророков, Мохаммет,
В любви и верности Аллаху дав обет,
Клинком и словом радуя сердца,
С восторгом бьёт гяуров до конца.
Покорны все, и лишь один народ
Аллаха и Христа не признаёт.
Унижен, втиснут в гетто, как в тюрьму,
Зачем-то верен Богу своему.

Но вот пришли иные времена,
Начертаны иные письмена.
– Долой господ, богов, мы не рабы!
Мы рождены для счастья и борьбы!
Оставьте Храм, скорей спешите к нам,
Обряды ваши – древний ветхий хлам.
И разве ваш ревнивый старый Бог,
Когда вас распинали, вам помог?

Но если справедливость в мире есть,
Её добудет «совесть, ум и честь».
Идите к нам, у нас одна дорога.
И соблазнились, и не стало Бога.
И сотни тысяч, лагерная пыль,
Сошли туда, где не растёт ковыль.
И стоном переполнилась земля.
Взывали: «Бо…» – а выдыхалось – «…».

А в это время в западной стране
Другие песни пели по весне:
«Долой химеру совести, страна
Права тогда, когда она сильна.
А милосердья вздорные идеи
К нам завезли мерзавцы-иудеи.
Пора весь мир от них освободить.
Кто слаб, тот не имеет права жить».
И миллионы превратились в дым,
И воздух стал от ужаса седым.
Пройдя сквозь печи, в небо изошли
Пророков дети, странники земли.

С тех пор прошло уже немало дней,
И с каждым днём становится ясней:
Без Бога нет ни правды, ни ума,
Нет выбора – пустыня иль тюрьма.
Но если тридцать с лишним сотен лет
Живёт народ, что сохранил Завет,
И вновь обрёл Израиль, как и прежде,
Быть может, в мире место есть надежде…

Правда и милость

Ночью тревожной бессонницы гул,
Злобы, обиды и гнева разгул.
И не прорваться сквозь эту лузгу
Правды тарану.
А милосердие нежной рукой
Смоет из глаз, исходящих тоской,
Злость, и обиду, и непокой
Лжи и обмана.

Правда разрушит гордыни скалу,
Вихрем сметёт заблуждений золу,
Гневно прорвёт равнодушия мглу
Словом пророка.
А милосердье прольётся, искрясь,
И, прорезая сомнения вязь,
Семя любви прорастает сквозь грязь
Зла и порока.

Правда сурова. А милость легка?
Не избежать в этой жизни греха.
Взвешено будет на небесах
Всё, что случилось.
Миг – и исчезнут узоры листа:
Сила, богатство, успех, красота.
И лишь две жилки дрожат на весах:
Правда и милость.

Пророк

Из пустоты текут слова
Без мыслей и без чувств,
Вот так насквозь растёт трава,
И в зелень плещет синева,
И марево, как тетива,
Дрожит, и… вспыхнул куст.

Он вспыхнул пламенем речей,
А я при чём? Ведь я ничей,
Косноязычен я и гол,
И робок – не по мне глагол,
И голова моя пуста,
Замкни, Господь, мои уста,
Случайно я в кресте дорог,
Я не пророк.

Но ничего, кроме огня,
И в мраке ночи, свете дня,
Теснясь, волнуясь и звеня,
Несёт меня поток.
Противился я, сколько мог,
Но слов поток, словно потоп,
Несёт меня.

Песах

Вот и опять середина нисана,
день лишь один – и исход,
то ли готовить для жертвы барана,
то ли искать, где засела охрана,
что стережёт пароход.
Кто-то сказал, что мы встретим преграду,
море в дороге нас ждёт,
но нам плавучего средства не надо,
так как Всевышний пошлёт нам награду —
мы перейдём его вброд.
Море расступится, нас пропуская,
а фараону хана.
Как тебе нравится сказка такая,
мол, разойдётся до дна?
Мы перейдём, а его колесницы
сгинут в пучине морской…
Мне до сих пор переход этот снится,
полнится сердце тоской.
Что покидали? Дома и могилы,
прочный налаженный быт,
край, где впервые был назван я милым,
сердце щемит и щемит.

По всей земле метель метёт,
Ей нет предела,
А нам с тобой, мой друг, вот-вот
Идти на дело.
Остался только миг один —
И грянет Песах!
Уже дожили до седин,
Но длится пьеса.
Пусть декорации не те,
Пусть снег, но всё же
Есть что-то в снежной пустоте,
Помимо дрожи.
Пусть не песок и не жара,
А снег и холод,
Но кто-то шепчет мне: «Пора,
Ты снова молод».

По Никитскому бульвару,
по Никитскому бульвару
Мы идём с тобой на пару,
А откуда и куда?
Мы отсюда и оттуда,
И зовёт нас отовсюду,
За собой ведёт нас всюду
Путеводная звезда.

Мимо городов, посёлков,
То асфальтом, то просёлком,
Словно чаша из осколков,
Но откуда и куда?
Мы идём неутомимо,
Нас влечёт неутолимо
На холмы Иерусалима
Путеводная звезда.

Вот уж тридцать три столетья
Ждём мы совершеннолетья,
Завершатся лихолетья,
Горе – это не беда.
Знаем, кончатся все беды,
Распростимся с давним бредом,
Манит волшебством победы
Путеводная звезда.

Мы актёры в древней пьесе,
Нет песков – идём мы лесом,
Покидая города,
Потому что грянул Песах,
И в Иерусалим небесный
Мы уходим навсегда.

В тучи ныряя, какая-то тусклая, странная
В небе блеснула звезда, позвала за собой.
Эта звезда, что была до сих пор безымянная,
Может быть, станет моей путеводной звездой.
Чудится мне или сбудется всё, что пророчилось,
Рабство закончится, и обжигающий свет
Вспыхнет, и всё, что недавно кривлялось и корчилось,
Сгинет, и кончится пошлый и тягостный бред.
Время свободы грядёт и тревожно, и радостно,
Что же сомненья в душе, словно кошки, скребут?
Бремя свободы, наверно, не менее тягостно,
Чем подневольный, но всё же вразвалочку труд.
Лишь самому каждый день отвечать за свершения,
Лишь самому, из себя выжимая раба,
Все прегрешения только мои прегрешения,
Ни фараон не виновен в них и ни судьба.
В тучи ныряя, нежданная и долгожданная
В небе блеснула звезда, позвала за собой.
Эта звезда, что была до сих пор безымянная,
Стала сегодня моей путеводной звездой.

Йом-Кипур
Судный день

Эти грозные дни,
дни раскаянья, десять шагов,
Десять дней для того,
чтоб уйти от разверстой могилы,
Нам даны, нам дарованы
не для заученных слов,
А для мыслей и чувств,
что исполнены правды и силы.
Вспомнить всё, что случилось,
мгновенье, минуту и час,
В недостойных делах
обнаружить причины, истоки,
Понимая, что скоро
откроется суд и сейчас
Время истины и
умолчанья окончились сроки.
Эти дни очищенья
от грязи налипшей и лжи,
Эти дни, когда каждый
лишь только к себе беспощаден,
Нам даны для того,
чтобы дальше продолжилась жизнь,
Что дарована на год, на месяц, неделю и на день.

Правда – мёртвая вода,
Милосердие – живая.
Средь обмана и стыда
Правда вешки расставляет.
Пусть свершится правый суд,
И тогда для новой жизни
Милосердия сосуд
Животворной влагой брызнет.

Пока Господь не раскрутил пращу,
пока не перевёрнута страница,
прощаю и прощения прошу,
прошу любви и мира, чтоб ресницы
не закрывали взор, что я ищу,
чтоб жили все и были все здоровы,
пусть длится жизнь, сбываются мечты,
прошу, чтоб при подходе к шалашу
на праздник Кущей я увидел снова
благословенье на родные лица,
чтоб милосердным оставался Ты.

Милосердием и истиной искупается грех.
Мишлей(Книга притчей Соломоновых)

Мир – коромысло на плече у Бога,
в одной бадейке милости вода,
в другой – бескомпромиссно, жёстко, строго
медь справедливости и тяжкого труда.
Бадьи скользят, не торопясь, сквозь вечность,
то вверх, то вниз без гнева и любви,
мимо эпох, где правит человечность,
но чаще злоба, войны на крови.
То справедливость без конца и края:
суд, ссоры, склоки, тюрьмы, лагеря;
то милосердье, как мечта о рае,
и всепрощенья страшная заря.
А что же мы? Как соблюсти нам веру
среди крушенья истин дорогих?
Себя ль судить, не соблюдая меры,
и милосердным быть к делам других?
Иль строже к ближним, а к себе терпимо,
как издавна на свете повелось?
Есть коромысло на оси незримой,
и в каждом сердце кровоточит ось.

2016–20.05.2023

Ханука

Старинной книги мудрая печаль,
В ней воплотился в страстной мысли логос,
В ней алфавита царственная строгость
И лента строф, струящаяся вдаль.
В ней вдох и выдох, встречи и разлуки,
Где жизнь и смерть сплетаются в кольцо,
И горестно опущенные руки,
И счастьем озарённое лицо.
Мгновения, ветвящиеся в вечность,
Капель веков, как сердца метроном,
Любви сиянье, веры бесконечность,
Молитва, охраняющая дом.
В ней явный смысл, намёк, и толкованье,
И тайна, и признание вины,
И стыд греха, и радость осознанья
Того, что для свободы рождены
И рабство временно. В ней всё, и все мы в ней:
Кипенье чувств, и космоса безмерность,
И непреложных истин эфемерность,
И Ханука в сиянии огней.

Вновь Ханука, сияние огней,
И всюду свечи, свечи, свечи, свечи,
И тёплый свет за окнами, и вечер,
Как ожиданье ясных летних дней.
И тьма рассеется, и будет всё как надо,
И Маккавеи вечно будут жить…
Храм восстановят, оживёт Масада,
И никогда не будет в мире лжи.

Читая Шломо

Пройдёт любовь, и отпылает страсть,
Иссякнут силы, и наскучит власть.
Сметает время всё неумолимо.
Познанья жажда лишь неутолима.
К чему стремлюсь я, что хочу понять,
На что пытаюсь небесам пенять?
В объятьях смерти жизнь, и, не дыша,
Внимает вальсу этому душа.

«Без цели некуда идти…»

Без цели некуда идти,
И пусть открыты все пути,
Но жизнь пуста, уныла и убога.
Снежинка на чужом плече,
Пылинка в солнечном луче
Осмысленней, чем жизнь без Бога.
Один над нами господин,
Мир будет, как и он, един,
И, как бы ни была длинна дорога,
Отбросив злобу за порог,
Изжив надменности порок,
Придёт к нему. Нет Бога, кроме Бога.

Дорога в Иерусалим

В темноте ночной огни брезжат,
Я не стану никогда прежним.
Мчит автобус ночью нас в горы,
Ты лечи меня, лечи Торой.
Ты в веках один такой вечный,
Не сгорают твоих снов свечи,
Не смолкают о тебе споры,
Ты лечи меня, лечи Торой.
Здесь молитвы вливаются в небо,
Здесь сливается с былью небыль.
В наши дни здесь случится, скоро,
Что предсказано было Торой.

Иудея

То ли явь, то ли сон, то ль мечта – я никак не пойму,
Эту встречу я ждал, на неё уж почти не надеясь,
Но в лиловом дыму, в невесомом миндальном дыму,
Как подарок и тайна, открылась мне вдруг Иудея.

В этой выжженной вечности лишь ручейками текут
В чёрных шляпах паломники (скорбно опущены лица),
На могилы святых их надежды и грёзы влекут
И стремленье в молитве хотя бы на миг раствориться.

Тишина и покой, первозданная графика гор,
И столетья, как миг, в равнодушном дыханье пустыни,
Из теснины забот вылетает душа на простор,
Понимая, где быть предстоит ей вовеки отныне.

Позабуду стихи, позабуду про всё и про всех,
В этой выжженной вечности весь растворюсь без остатка,
Только эхом в горах разольётся твой шёпот и смех,
И слезами на скалах проступят скупые осадки.

Евреям быть

Евреев бить сегодня не смешно,
Порой опасно, иногда грешно.
И неизвестно, кто будет избит,
И Нюренберг как будто не забыт.
Евреем быть сегодня не грешно,
Порой досадно, иногда смешно.
Нет, право, быть евреем – пережиток.
Всё прожито давно, и всё изжито.
Зачем же до сих пор ищу следы
Той с нами приключившейся беды?
Смотрю в глаза с надеждой и опаской
И вижу: омут глаз подёрнут ряской.
Неужто смыла память навсегда
Забвения болотная вода?
Но я там был, вы слышите, я был!
Всё помню и ни грана не забыл.
Я как незамерзающий ручей,
Струящийся сквозь тысячи ночей,
Несущий слёзы скорби и стыда
За всё, что с нами сделали тогда.
Евреем быть как в бурном море плыть,
И сострадать, и сомневаться, и любить,
И вновь надеждой наполнять сердца,
И против лжи бороться до конца.
Евреем быть – за истиной идти,
Пусть сил уж нет и нет конца пути,
Но в тусклом свете сумрачного дня
Хранить искру Синайского огня.
Евреем быть – о прошлом не забыть,
Закон исполнить, все грехи избыть
И в память встречи на заре времён
Стать совестью всех наций и племён.
Евреям быть!

«Где ты был, Господь Милосердный…»

Где ты был, Господь Милосердный,
Когда твой народ истребляли,
Когда мир был пропитан скверной
И в детей, как в тире, стреляли?
Где ты был, Господь, ты, Царь Воинств,
Где ты был в своей Славе и Силе?
Отчего не ответил на поиск?
Не услышал, как голосили?
Если ты чего-нибудь стоишь,
Если правда ты Царь Вселенной,
Как ты мог не прийти на помощь,
Когда мир захлестнуло скверной?
Где ты был, почему тебя не было,
Когда зло стало с духом вровень
И не влагой сочилось небо,
А потоками крови с кровель?
Как ты мог позабыть про Землю,
Как ты смел стать глухим, незрячим?
Я такого тебя не приемлю,
Ты свой лик от меня не спрячешь.
Как ты мог допустить всё это?
Я к тебе ночами взываю,
Что молчишь, не даёшь ответа?
Я на суд тебя вызываю.
Мир, что создал ты под луною,
Отягчён твоею виною.
В оправдание что предложишь?
Искупи вину, ты ведь можешь.
Они приняли смерть без страха,
И луна ещё не ослепла.
Ты создал их когда-то из праха,
А теперь воссоздай из пепла.
Если хочешь, чтоб Вера крепла,
Чтоб заполнила мир до края,
Воссоздай свой народ из пепла
И вовек береги Израиль.

18.04.2023

«Мы – евреи…»

Мы – евреи.
Мы чужие на общем празднике жизни.
Мы всё подвергаем сомнению,
пробуем на ощупь и на зуб,
вскрываем устоявшиеся
и герметично закрытые мнения
скальпелем мысли.
Мы левые и правые, центристы и анархисты,
ультралибералы и ультраортодоксы,
ревнители Веры и потрясатели основ,
зануды, скептики и вдохновенные пророки,
циники, прагматики и романтики,
прижимистые деляги и бессребреники,
брюнеты, блондины и рыжие,
белые, смуглые и чёрные,
живущие в Израиле и разных странах мира,
верующие, агностики и атеисты,
до краёв переполненные великолепным напитком
жизни
– коктейлем из радости и горя,
отчаяния и надежды, любви и ненависти,
веры и неверия,
падавшие в бездну греха
и подымавшиеся на вершины праведности.
Нас гнали, распинали, расстреливали, сжигали,
но мы восставали из рвов и пепла,
мы стояли все вместе во время Синайского откровения,
приняли заповеди и поклялись исполнять их
до конца времён.
Мы разные, и мы – один народ.
У нас разные индивидуальные судьбы,
Но одна общая.
Неужели мы позволим и дальше убивать себя?!
Од авину, хай! Ам Исраэль, хай!
Амен!

10.10.2023

С мгновеньем вечность говорит
(2000–2016)

«Я Кирнос, Дреш, Радошовецкий…»

Я Кирнос, Дреш, Радошовецкий,
Еврей с закваскою советской,
Воспитанный в культуре светской,
И русский – мой родной язык.
Но, позабыт и позаброшен,
Во сне всплывает мамолошен
С картавостью из эр-горошин
И вкусом молока козы.
А где-то глубже в подсознанье,
Бесплотней ангела касанья,
Иное притаилось знанье,
Оно во мне подспудно спит,
В нём шелестом песков пустыни,
Сиеной жжёною и синью
От дней синайских и доныне
С мгновеньем вечность говорит.

«Жизнь иррациональна, это точно…»

Жизнь иррациональна, это точно
(диаметр, умноженный на пи),
и круг замкнулся, и пыльцой цветочной
осыпался. И всё же потерпи,
ещё побалансируй на канате,
пусть лонжи нет и ноша нелегка,
создателем предъявлены к оплате
лес, поле, небо, птицы, облака.

«Я проснусь однажды старым…»

Я проснусь однажды старым,
очень старым и седым
и пойму, что даже даром
не хочу быть молодым.
Но за этим поворотом,
на изломе бытия,
станет грустно отчего-то,
словно я уже не я,
будто в этом старом теле
постепенно, не спеша,
незаметно постарела
вместе с телом и душа.
А шальная, молодая
вместе с телом молодым
постучалась в двери рая
и растаяла, как дым.
Но и этой старой клуше,
хоть она не молода,
хочется ведь песни слушать,
спрашивать: ты любишь, да?
Не могу понять, хоть тресни:
если будет страшный суд,
кто из них тогда воскреснет,
чьё ей тело поднесут?
И когда взмахнёт десницей
шестикрылый Серафим,
с телом чьим соединится,
хорошо ль ей будет с ним?
Вдруг душе, что постарела,
испытала боль и грусть,
не своё предложат тело,
юное предложат тело…
Ну и ладно, ну и пусть.

«Жили печенеги и хазары…»

Жили печенеги и хазары,
пронеслись, как «с белых яблонь дым»,
вот и нам пора идти с базара,
уступать дорогу молодым.
Жить бы, с этим знанием не знаться,
песни петь, любить и водку пить,
хоть чуть-чуть ещё поторговаться,
лишь пошебуршиться, не купить.

«Ну что такое человек?..»

Ну что такое человек?
Прах, дуновение…
И жизнь его от силы век,
Одно мгновение.
То воспаряет к небесам,
То с бездной вровень
И Господу кричит: «А сам?
И ты виновен!!!
Не верю я тебе, не ве… —
И чрез мгновение: —
Ведь это я не по злобе…»
Прах, дуновение.

«Я прошу не справедливости…»

Я прошу не справедливости —
Милосердия прошу,
Буду я просить о милости
До тех пор, пока дышу.
Не ищу обоснования,
Мол, была жизнь непроста,
Для любви и покаяния
Разомкни мои уста.

По мотивам песен Нарекаци

Подстрочник Валентины Кочарян

Господи мой, Боже,
я сын недостойный твой,
с моею увядшей кожей,
с моей прокисшей рожей
пророк я совсем никакой.
Я точно тебя недостоин,
тебе не служил ни дня,
ведь я не солдат, не воин,
в бортах моих столько пробоин,
зачем ты избрал меня?
Зачем ты вручил мне лиру,
глагол свой вложил в уста,
о чём мне поведать миру?
Я духом убогий, сирый,
душа скорбна и пуста.

Продолжить чтение