William Shakespeare
THE TRAGEDY OF CORIOLANUS
CYMBELINE
TROILUS AND CRESSIDA
Перевод с английского О. Сороки («Кориолан»), П. Мелковой («Цимбелин»), А. Федорова («Троил и Крессида»)
© Перевод. П. Мелкова, наследники, 2024
© Перевод. О. Сорока, наследники, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Кориолан
Действующие лица
Кай Марций, затем Кай Марций Кориолан.
Тит Ларций, Коминий – полководцы в войнах с вольсками.
Менений Агриппа, друг Кориолана.
Сициний Велут, Юний Брут – народные трибуны.
Маленький Марций, сын Кориолана.
Никанор, римлянин.
Тулл Авфидий, полководец вольсков.
Адриан, вольск.
Военачальник, заместитель Авфидия.
Заговорщики, сторонники Авфидия.
Горожанин из Анциума.
Два вольских часовых.
Волумния, мать Кориолана.
Виргилия, жена Кориолана.
Валерия, подруга Виргилии.
Служительница Виргилии.
Римские и вольские сенаторы, патриции, эдилы, ликторы, глашатаи, гонцы, воины, горожане, слуги Авфидия и другие служители.
Место действия: Рим и его окрестности; Кориолы окрестности Кориол; Анциум.
Акт I
Сцена 1
Улица в Риме. Входит толпа бунтующих горожан, вооруженных дубинами, кольями, вилами.
Первый горожанин. Погоди; прежде слушайте, что скажу.
Все. Говори, говори.
Первый горожанин. Значит, все вы на том порешили, что лучше умереть, чем голодать?
Все. Решено, решено.
Первый горожанин. И знаете, что главный враг народу – Кай Марций.
Все. Знаем, знаем.
Первый горожанин. Так убьемте его – и станем зерно получать по цене, какую сами назначим. Решено?
Все. Чего тут еще толковать? Убить, и кончено! Идем, идем!
Второй горожанин. Позвольте словечко, добрые граждане.
Первый горожанин. Мы не добрые, мы считаемся худые граждане. Это патриции – добрые, у них добра с избытком. Нам с ихнего стола одних излишков бы хватило на прокорм, и поделись они хоть этим, мы сказали бы, что они с нами по-людски. Но у них сгниет, а не дадут – слишком накладно, дескать, выйдет. Наша худоба, наш нищий вид только лишь выпячивают роскошь ихнюю; наши муки – им корысть. В колья же их за это, пока еще не поколели мы. Боги мне свидетели, что я с бесхлебья, с голодухи говорю, а не по мстивой злобе.
Второй горожанин. Особенно же с Каем Марцием желаешь посчитаться?
Первый горожанин. С ним – первым делом. Для нас, простонародья, он сущий пес.
Второй горожанин. А забыл, какие у него перед отечеством заслуги?
Первый горожанин. Ничуть я не забыл – и заплатил бы ему похвалой, да он сам себе платит своей спесью.
Второй горожанин. Нет, ты говори не злобствуя.
Первый горожанин. Да говорю ж тебе, все славные его дела единственно для славы этой самой деланы. Рохли мягкодухие пусть говорят, будто он для отчизны старался, но он-то лишь матери своей в угоду и гордыне собственной, – спеси в нем не меньше, чем отваги.
Второй горожанин. Таков уж от природы он, а ты ему в вину ставишь. Корыстным ведь его никак не назовешь.
Первый горожанин. Пусть так. Но на нем и без того всяческих вин предостаточно. Начать перечислять – устанешь. (Крики за сценой.) Что за шум?.. Это заречная часть Рима поднялась. А мы чего стоим-болтаем? На Капитолий!
Все. На Капитолий!
Первый горожанин. Тише! Кто это идет сюда?
Входит Менений Агриппа.
Второй горожанин. Почтенный Менений Агриппа. Он любит народ и всегда любил.
Первый горожанин. Он-то человек порядочный. Кабы все патриции были такими!
Менений
Первый горожанин. Сенату беда наша небезызвестна. О своем намеренье мы дали там понять еще две недели назад, а сейчас идем подкрепить делами. Говорят, мол, от бедноты дух тяжелый; мы им покажем, что у нас и рука тяжелая.
Менений
Первый горожанин. Да что губить – погублены и так.
Менений
Первый горожанин. Ага, они о нас сроду пекутся: смотрят, как нас голод допекает, а у самих зерна полны амбары. Пекут о ростовщичестве указы – в пользу ростовщиков же. Что ни день, отменяют какой-нибудь здравый закон против богатых, и что ни день, все туже сковывают и треножат бедняков новыми уставами. Не войны, так патриции нас кончат, и в этом вся их любовь к нам.
Менений
Первый горожанин. Что ж, послушать можно. Только не надейся, господин, заговорить нам басенками зубы. Ну, да валяй, рассказывай.
Менений
Первый горожанин. Да, господин, – что отвечало брюхо?
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Первый горожанин
Менений
Входит Кай Марций.
Марций
Первый горожанин
Марций
Менений
Марций
Менений
Марций
Менений
Марций
Менений
Марций
Входит поспешно гонец.
Гонец
Марций
Гонец
Марций
Входят Коминий, Тит Ларций с другими сенаторами, Сициний Велут и Юний Брут.
Первый сенатор
Марций
Коминий
Марций
Первый сенатор
Коминий
Марций
Тит Ларций
Менений
Первый сенатор
Тит Ларций
(Коминию)
(Марцию.)
Коминий
Первый сенатор
(горожанам)
Марций
Патриции уходят. Горожане потихоньку расходятся. Остаются Сициний и Брут.
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Уходят.
Сцена 2
Кориолы. Сенат. Входят Тулл Авфидий и кориольские сенаторы.
Первый сенатор
Авфидий
Первый сенатор
Авфидий
Второй сенатор
Авфидий
Все
Авфидий
Первый сенатор
Второй сенатор
Все
Уходят.
Сцена 3
Рим. Комната в доме Марция. Входят Волумния и Виргилия. Садятся на скамеечки и шьют.
Волумния. Прошу тебя, спой, дочка, или иначе как-нибудь взбодрись. Если б он не сын мне был, а муж, я бы сильнее радовалась разлуке с ним, несущей ему почесть, чем объятиям его постельным, самым любящим. Когда он был еще нежнотел, мой единственный, когда юная краса его влекла к себе все взоры, когда ни на час не рассталась бы мать с таким сыном, хоть проси ее о том цари земные день-деньской, – то и тогда я понимала, как пристанет такой красе военное величье, как ее оживят слава и честь, а иначе прозябать этой красе, будто настенному портрету. И я беспечально посылала Марция на поиск опасностей и обретенье славы. На свирепую войну послала я его, и он вернулся с дубовым венком вкруг чела. Говорю тебе, дочка, не так возликовала я, услышав, что дитя мое мужского пола, как тогда, воочью убедясь, что он стал и вправду мужчиной.
Виргилия. Но если б на войне его убили, госпожа моя?
Волумния. Тогда славное имя его осталось бы мне вместо сына – за сына. Скажу тебе чистосердечно: будь у меня двенадцать сыновей и люби я каждого поровну и не меньше, чем твоего и моего родного Марция, я бы предпочла, чтобы одиннадцать геройски пали за отчизну, чем хоть один чтобы постельно услаждался вдалеке от боя.
Входит служительница.
Служительница
Виргилия
Волумния
Виргилия
Волумния
Служительница уходит.
Виргилия
Волумния
Входит Валерия со слугой-вестником и прислужницей.
Валерия. Доброго вам дня, дорогие!
Волумния. Милая наша Валерия!
Виргилия. Рада видеть тебя.
Валерия. Как поживаете? Обе вы хозяйки и домоседки известные. Что за шитье у вас? Красивый узор, ничего не скажу. Ну, как сынок твой, Виргилия?
Виргилия. Благодарю, дорогая. Здоров.
Волумния. Его сильнее тянет к солдатскому мечу и барабану, чем к школьному ученью.
Валерия. Одно слово, весь в отца! И собой хорош просто на диво! Я прямо целых полчаса любовалась им в среду. Такое личико решительное! Побежал за золотистой бабочкой, поймал ее, и снова выпустил, опять за ней, и споткнулся, упал кувырком, и вскочил, поймал ее снова. То ли паденье рассердило, но зубы стиснул так – и в мелкие клочки ее! О, видели бы вы, как растерзал!
Волумния. Вот так и на отца гнев находит порывами.
Валерия. Высокий, пылкий нрав у малыша.
Виргилия. Озорник отчаянный.
Валерия. Ну-ка отложите ваше вышиванье. На часок хочу вас превратить в бездельных моих спутниц.
Виргилия. Нет, дорогая, я из дому не выйду.
Валерия. Как это?
Волумния. Да выйдет она, выйдет.
Виргилия. Нет, право, уж простите меня. Я ни ногою за порог, пока мой муж и господин не вернется с войны.
Валерия. Как не стыдно так затворничать по-неразумному. Идемте, навестим нашу подругу, что лежит в родах.
Виргилия. Желаю ей скорого восстановленья сил и навещу ее молитвами своими, но пойти не могу.
Волумния. Да почему же?
Виргилия. Не потому, конечно, чтоб ленилась я или любви к ней не питала.
Валерия. Ты хочешь стать новой Пенелопой; но, говорят, немного было проку от той шерсти, что напряла она, дожидаясь Улисса, – только моли развела на всю Итаку. Ну, полно тебе мучить свое вышиванье, пожалей ты его – оно уж и так все иголкой исколото. Да ну же, пойдем с нами.
Виргилия. Нет, прости меня. Не выйду я.
Валерия. Нет уж, Виргилия, выйдешь, а я за то скажу тебе отменную весть о твоем муже.
Виргилия. Ах, добрая моя, не может еще быть от него вести.
Валерия. Право, я не шучу. Ночью пришло известие.
Виргилия. Правда?
Валерия. Самая истинная. Я слышала – один сенатор вот что говорил: вольски выслали армию в поле, и Коминий, наш командующий, пошел на нее с частью римской силы. А твой муж и Тит Ларций осадили важный город Кориолы. И не сомневаются в победе и скором окончании войны. Это правда, клянусь честью. Так что идем с нами.
Виргилия. Уж извини меня, пожалуйста. Кончится война – отказу от меня ни в чем тебе не будет.
Волумния. Оставь ее, милая. Своей теперешней тоскою она только застудит нам все настроение.
Валерия. Это верно. Что ж, до свидания. Идем, дорогая Волумния. – А то прогнала бы ты вон грусть-тоску и пошла с нами.
Виргилия. Нет, право же, не могу. Нельзя мне. А вам желаю всего веселого.
Валерия. Ну что ж, до свидания.
Уходят.
Сцена 4
Под стенами Кориол, у городских ворот. Входят с барабанами и знаменами Марций, Тит Ларций, военачальники и воины. Навстречу им – гонец.
Марций
Тит Ларций
Марций
Тит Ларций
Марций
Гонец
Тит Ларций
Марций
Тит Ларций
Марций
Гонец
Марций
Трубят к переговорам. На стенах появляются двое сенаторов и другие кориольцы.
Первый сенатор
За сценой слышны барабаны.
Вдали шум битвы.
Марций
Тит Ларций
Из ворот выходит войско горожан.
Марций
Сражаются. Римлян оттесняют к их осадным траншеям. Снова входит бранящийся Марций.
Марций
Заново сражаются. Марций гонит вольсков к воротам.
Врывается в ворота.
Первый воин. Ну нет, я не дурак.
Второй воин. Ну нет.
Первый воин. Смотри, ворота заперли.
Бой продолжается.
Все. Все, крышка.
Входит Тит Ларций.
Тит Ларций
Все
Первый воин
Тит Ларций
Отражая напор вольсков, в воротах появляется окровавленный Марций.
Первый воин (Титу). Гляди!
Тит Ларций
Сражаясь, врываются в город.
Сцена 5
Улица в Кориолах. Входят несколько римских солдат с узлами награбленного.
Первый римлянин
Второй римлянин
Третий римлянин
Издалека по-прежнему доносится шум битвы. Входят Марций и Тит Ларций с трубачом.
Марций
Тит Ларций
Марций
Тит Ларций
Марций
Тит Ларций
Марций уходит.
(Трубачу.)
Уходят.
Сцена 6
Поле близ римского стана. Входят отступающие Коминий и воины.
Коминий
Входит гонец.
Гонец
Коминий
Гонец
Коминий
Гонец
Коминий
Входит Марций.
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Общий возглас; все воины потрясают мечами. Подхватив Марция, поднимают его над собой; взлетают в воздух шлемы.
Марций
Коминий
Уходят.
Сцена 7
Кориолы. У городских ворот. Тит Ларций, оставя в городе гарнизон и под барабаны и трубы отправляясь на соединение с Коминием и Марцие м, выходит из ворот с воинами, начальником гарнизона и разведчиком.
Тит Ларций
Начальник гарнизона
Тит Ларций
Уходят.
Сцена 8
Поле боя близ римского стана. Шум битвы. Входят с разных сторон Марций и Авфидий.
Марций
Авфидий
Марций
Авфидий
Марций
Авфидий
Рубятся; на помощь Авфидию приходят несколько вольсков; измотав их, Марций гонит этих вольсков прочь.
Авфидий
Уходят, сражаясь.
Сцена 9
Римский стан. Трубы. Шум сражения. Отбой. Входят с одной стороны Коминий и римляне, с другой – Марций с рукой, взятой на перевязь.
Коминий
Входит Тит Ларций с войском, возвращаясь после победного преследования.
Тит Ларций
Марций
Коминий
Марций
Коминий
Марций
Долгий фанфарный клич труб. Все восклицают: «Марций! Марций!», бросают в воздух шлемы и копья. Коминий и Тит Ларций обнажают головы.
Марций
Коминий
Фанфарно трубят трубы, бьют барабаны.
Все
Кориолан
Коминий
Тит Ларций
Кориолан
Коминий
Кориолан
Коминий
Тит Ларций
Кориолан
Коминий
Уходят.
Сцена 10
В стане вольсков. Трубы и рожки. Входит окровавленный Тулл Авфидий с двумя-тремя воинами.
Авфидий
Первый воин
Авфидий
Первый воин
Авфидий
Первый воин
Авфидий
Первый воин
Уходят.
Акт II
Сцена 1
Площадь в Риме. Входят Менений и два народных трибуна – Сициний и Брут.
Менений. Авгур мне предсказал – к вечеру будут вести.
Брут. Хорошие или плохие?
Менений. Простонародью придутся не по нраву: оно Марция не любит.
Сициний. Природа учит земную тварь знать и любить тех, кто ей друг.
Менений. А скажите-ка, волк кого любит?
Сициний. Ягненка.
Менений. Да, ягнятину волк любит. Вот так и несытое плебейство не прочь бы сожрать благородного Марция.
Брут. Ну, этот ягненок чистым медведем ревет.
Менений. Нет, этот медведь, как чистый ягненок, живет. Вот вы оба уже люди старые; ответьте мне на один вопрос.
Оба трибуна. Изволь.
Менений. Назовите мне такой грех, такой порок, какими Марций не был бы нищ, а вы не обиловали бы?
Брут. Да он во всех пороках и грехах повинен.
Сициний. Особенно в гордости.
Брут. И всех переплюнул бахвальством.
Менений. Бахвальством? Странно это слышать. А знаете вы оба, как о вас судят здесь в городе – то есть как мы, люди знатные, судим?
Оба трибуна. Как же вы о нас судите?
Менений. Вот вы о гордости упомянули – а сами не рассердитесь?
Оба трибуна. Да уж говори, говори, почтенный.
Менений. А и рассердитесь, так горе небольшое: ведь чашу вашего терпения любой пустяк-воробышек способен опрокинуть. Что ж, опрокидывайтесь, злобьтесь на здоровье, раз вам это здорово. Вы обвиняете Марция в гордости?
Брут. Не мы одни.
Менений. Знаю, что вы одни – упряжка квелая; пособников многих имеете, а иначе сирые из вас были бы деятели. Силенка у вас у одних-то сиротская. На гордость чью-то жалуетесь. Ох, если б могли вы повернуть зрачки свои к затылку и обозреть драгоценную внутренность вашу! Если б только могли вы!
Брут. И что бы тогда?
Менений. А тогда бы обнаружили вы пару никчемных, спесивых, склочных, скандальных должностных дураков, каких поискать в Риме.
Сициний. А ты что за птица, Менений, тоже всем известно.
Менений. Всем известно, что я шутник-причудник и не любитель разбавлять крепкое вино хоть каплею тибрской воды. И не любитель отказывать жалобщику – и в этом видят изъян мой, а также и в том, что поспешен бываю и вспыльчив, и знакомей мне глухие зады ночи, чем рассветные ланиты утра. Что у меня на уме, то и на языке, и зла на людей не держу, расходую тут же в словах. Таких государственных мужей, как вы, не величаю мудрыми законодателями, и если от питья, каким потчуете меня, во рту кисло, то морщусь откровенно. Когда слышу в речах ваших всякие «зане» и «поелику», сбивающие с панталыку, то не хвалю вас за такое спотыкливо-ослиное ораторство. И хотя оспаривать не стану, что возраст ваш серьезный и года у вас почтенные, но обличу в постыдной лжи того, кто скажет, что у вас и лица почтенные. И если все это читается на карте моего микрокосма, то я «птица», по-вашему? А если всем известно, что я за птица, то какую тут зловредность могут высмотреть ваши закисшие органы зрения?
Брут. Ну, ну, ну, знаем мы тебя.
Менений. Вы ни меня и ни себя и ни шута не знаете. Вам одно надо – чтоб голытьба перед вами шапки ломала в поклонах. Вы целое утро погожее тратите на разбор трехгрошовой ругни между лотошницей и продавцом затычек, и еще на завтра назначаете дослушиванье. А случится разбирательство серьезнее и схватит вдруг у вас живот, то корчите гримасы, точно актеры в пантомиме, теряете последний свой терпеж и, убегая на истошно затребованный горшок, вырявкиваете решение, еще только запутывающее тяжбу. Вся уладка дела к тому сводится у вас, что обоих тяжущихся честите подлецами. Славные из вас миротворцы!
Брут. Все знают, что насмешничать в хмельном застолье тебе сподручней, чем державные дела решать на Капитолии.
Менений. Тут и степенный жрец станет насмешником, когда посталкивается с такими умницами, как вы. Самые мудрые ваши суждения не стоят того, чтоб, изрекая их, вам разевать свои брадатые уста, а ваши бороды со всем их волосом не годны даже и в подушку под портняжий зад или во вьючное ослиное седло. А еще обидно вам, что Марций горд; да он в любой базарный день дороже стоит всех ваших прародителей и предков со времен потопа, даже если лучшие из них, возможно, были потомственными палачами. Желаю здравствовать вашим милостям. А то как бы не подхватил я скотскую чуму от разговоров с вами – пастухами плебейского стада. Так что уж не смею вас удерживать. (Брут и Сициний отходят в сторону.)
Входят Волумния, Виргилия и Валерия.
Привет госпожам моим, столь же прекрасным, сколь благородным, – а сама Луна, спустясь на землю, не превзошла бы вас благородством. Куда путь правите так спешно?
Волумния. Достойнейший Менений, мы спешим встречать моего мальчика, моего Марция. (Спутницам.) Идемте скорей, ради Юноны.
Менений. Что? Марций возвращается?
Волумния. Да, и проявив себя отважно и победоносно.
Менений. Ура! Лови, Юпитер, мою шапку – и спасибо тебе, боже! Неужто уже возвращается?
Виргилия и Валерия. Правда, правда.
Волумния. Вот письмо от него. И сенату прислал письмо, и жене тоже. По-моему, и тебя дома ждет письмо.
Менений. Ну, вечером весь дом мой ходуном пойдет от пированья. Мне письмо!
Виргилия. Да, да. Я сама его видела.
Менений. Письмо прислал! Прислал мне на семь лет здоровья – теперь семь лет чихать я буду на врачей. В сравнении с этим хранительным письмом самый лучший рецепт из Галена – коновальская и знахарская ерунда. А он не ранен? Он всякий раз возвращается раненый.
Виргилия. Ах, нет, нет, нет.
Волумния. Да, он ранен; и я благодарю богов за то.
Менений. И я тоже, если раны не слишком тяжелые. Они его красят. Возвращается с победою в кармане!
Волумния. С победой на челе, Менений. Третий раз приходит он домой в дубовом венке.
Менений. Уж верно, задал перца самому Авфидию?
Волумния. Тит Ларций пишет, что мой сын сразился с Авфидием, но тому удалось уйти.
Менений. И счастье его, что ушел. А то бы Марций так его разделал, так бы разавфидил, что не захотел бы я быть на его месте за все сундуки кориольские со всем их золотом. А сенату сообщено это?
Волумния (спутницам). Идемте же. (Менению.) Да, да! В сенат пришла реляция от полководца, от Коминия, и там виновником всей победы назван сын. Он в этом походе вдвойне превзошел свои прошлые подвиги.
Валерия. И правда, о нем рассказывают чудеса.
Менений. Вот видите – чудеса! И будьте уверены, все так и есть.
Виргилия. Дай-то боги!
Волумния. Да уж дали, дали!
Менений. Клянусь, все так и есть. Куда он ранен? (Трибунам.) Храни Юпитер вас, почтенные! Марций возвращается, умножив причины для гордости. – Куда он ранен?
Волумния. В плечо и в руку левую. Какие шрамищи сможет народу показать, когда выставит себя в консулы! А в первую свою войну, отражая Тарквиния, он семь ранений получил.
Менений. И в шею, не забудь, а в бедро два – всего девять, по-моему.
Волумния. У него двадцать пять ранений, не считая нынешних.
Менений. Теперь уж двадцать семь. И каждая рана – могила врагу. (За сценой возгласы и трубы.) Слышите? Это боевые трубы!
Волумния
Торжественные трубы. Входят полководец Коминий и Тит Ларций; между ними идет увенчанный дубовым венком Кориолан. В триумфальном шествии участвуют военачальники, воины и глашатай.
Глашатай
Трубы.
Все
Кориолан
Коминий
Кориолан
Опускается на колени.
Волумния
Кориолан
Менений
Кориолан
(Валерии.)
Волумния
Менений
Коминий
Кориолан
Глашатай
Кориолан
Волумния
Кориолан
Коминий
Трубы и рожки. Торжественное шествие удаляется. Оставшиеся Брут и Сициний выходят вперед.
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Брут
Сициний
Входит гонец.
Брут
Гонец
Брут
Сициний
Уходят.
Сцена 2
Капитолий. Римский сенат. Входят два служителя, раскладывают подушки на сенаторских сиденьях.
Первый служитель. Быстрей, быстрей – сейчас придут. Сколько у нас кандидатов на консульство?
Второй служитель. Говорили, что трое. Но все считают, выбран будет Кориолан.
Первый служитель. Отважный человек, но страшно гордый и не любит простого народа.
Второй служитель. Да ведь сколько уж больших людей льстило народу, а народ ничуть их не любил. И скольких любил народ, сам не зная за что. А раз любит ни за что, то и ненавидеть может без причин. Так что если Кориолану все равно, любят они его или же ненавидят, то, стало быть, он их натуру знает, а действует нескрыто по своей благородной беззаботности.
Первый служитель. Будь ему все равно, любят его или нет, он бы равнодушно не стремился делать им ни худа, ни добра. А он ищет их ненависти с таким усердием, что они даже не поспевают отвечать ему этой ненавистью; он прямо всеми силами старается показать, что он им враг. Вот он лестью гнушается, – а ведь так упорно вызывать к себе вражду и неприязнь народа ничуть не лучше, чем лестью вызывать народную любовь.
Второй служитель