Читать онлайн Кабаре, или Жизнь продолжается

Свет выключили. Уже минут как сорок во всём доме стоит темнота, и, как следствие, тишина, ведь и лифт не работает, и электроприборы в соседних квартирах молчат. Кажется, весь дом вымер, но только не улицы Нью-Амстердама, пусть и освещённые лишь одними автомобильными фарами. Вероятно, произошла какая-то крупная авария, раз здания не освещаются, а уличные фонари не горят. Телефонная линия, не зависящая от электричества, занята, видимо, многие сейчас звонят на станцию узнать, что случилось. Однако и в темноте жизнь большого города продолжает идти своим чередом, и люди всё также спешат кто куда по своим делам в этот вечерний час.

Я стою у окна, наблюдая за строгими силуэтами вышагивающих по тротуарам прохожих и за движением расплывчатых и неясных в свете фар машин. Я, однако, рад грянувшей так внезапно темноте. Непредусмотренный отдых. Жаль, такого не случалось в прошлом, когда работа в оркестре ресторана «Золотой век» отнимала у меня большую часть дня. Теперь же, играя, где придётся, но подолгу просиживая без работы, я имею долгие часы досуга, не зная, чем занять себя, и предаваясь постоянной меланхолии. С возрастом понимаешь, что время ускоряет свой ход, несётся всё быстрее и быстрее к концу жизни, и долгие часы ожидания для тебя проходят уже не так, как в юности. Томление больше не является таким невыносимым.

Когда-то я думал, что стану известным музыкантом и покорю лучшие сцены мира и сердца первых красавиц, но четыре года назад осознал, что игра моя посредственна, что я не блещу талантом, владея лишь виртуозностью хорошей школы, но не чувственностью и подлинным пониманием музыки, а группы, в которых я подвизался, оркестры, в которых работал, никогда не станут знамениты на всю страну и, тем более, не прославятся на весь мир. Осознав свои возможности, я понял, что для меня нет будущего, и дальнейшая безвестность стала пугать меня, в голову лезло всякое. В такие моменты только выпивка помогала найти забвение и отгоняла философские думы, которые так некстати взялись меня мучить. Постигнув собственное ничтожество, я стал скатываться всё ниже, спиваясь. Меня выгнали с последнего места работы, подружка, на которой я собирался жениться, назвала меня никчёмностью и сбежала. Я остался один в этой просторной квартире в роскошном доме, и почти каждый вечер, который я провожу не вне этих стен, компанию мне составляет бутылка виски или джина. Да, крепкий джин теперь мой единственный верный и неизменный товарищ, друг всех моих горестей.

Вот почему в тридцать четыре года я чувствую себя так, будто нахожусь на закате своей жизни.

Если бы не автомобильные фары, воцарилась бы полная темнота. Интересно, спешили бы и дальше тогда люди по своим делам? Что же должно произойти, чтобы жизнь крупного города прервалась хотя бы на несколько минут?

Окна этой комнаты выходят на оживлённое авеню. Я не имею привычки наблюдать за незнакомцами или вмешиваться в чужие жизни, но в данный момент только этим занятием могу скрасить минуты неопределённости.

Дом наш располагается почти в центре города. Два квартала отделяют его от Центрального вокзала, но не поэтому он считается элитным. В каждой квартире несколько просторных комнат с высокими потолками и шикарной ванной, в каждом подъезде два лифта и широкая мраморная лестница, ступени которой устилает ковёр; круглосуточно дежурит швейцар у парадного крыльца, он готов оказать жильцам любую услугу, благоустроенная территория внутреннего двора, куда нет входа посторонним, подземный гараж – мне повезло, что в молодости я решил осесть именно здесь и у меня хватило средств на покупку именно этой квартиры. По крайней мере, мне никогда не приходилось стыдиться своей крыши над головой.

Такси останавливается у входа. Я заинтересован. Кто прибыл к нам в этот час? Вижу, что выходит роскошная молодая женщина. Роскошная, несомненно, потому что на ней дорогое пальто, облегающая юбка, ажурные колготки и полусапожки на шпильках, а в руках небольшая сумочка (ныне подобные опять в моде). Она расплачивается, и фары мимолётно освещают её лицо. Я узнаю в очаровательной особе Рози Корину. Она моя соседка. Её квартира этажом ниже, прямо под моей.

Я знаю её уже десять лет. Она поселилась в квартире своего дяди сразу как переехала в Нью-Амстердам из какого-то захудалого городишки на Среднем Западе. Говоря, что знаю её, я имею в виду то, что её развращение происходило на моих глазах. На самом же деле мы редко общаемся, в основном, здороваемся да обмениваемся ничего незначащими фразами о погоде или работе, сталкиваясь на лестнице, в лифте или вестибюле. Она не из тех, кто заинтересуется таким как я, хотя однажды мне пришлось кое-что сделать для неё по настойчивой просьбе её дяди. Некогда меня и Акселя связывали приятельские отношения, но через несколько лет после приезда его племянницы наши пути окончательно разошлись. Я один из немногих, если не единственный, кто подозревает, какие именно отношения связывают их. И отдалился я от Акселя, когда узнал, что только благодаря его стараниям Рози превратилась из милой скромной девушки в порочную развратницу.

Оба они работают в кабаре «Дивная пташка». Он – конферансье, а она – певичкой. Безусловно, они очень талантливая пара, а их совместные номера прославили это заведение на весь мир. О «Дивной пташке» ныне считает необходимым упомянуть каждый путеводитель. Многие туристы из разных городов и стран приезжают в Нью-Амстердам не только ради самого города, но и специально, чтобы увидеть Рози Корину и Акселя Дюшенталя, услышать её трогающие до глубины души песни, оценить его виртуозные, ни с чем не сравнимые ужимки. Заглавная песня, настоящая жемчужина, открывающая шоу, не сходит с подмостков кабаре вот уже восемь лет.

Однако об их личной жизни слагают такие легенды, что популярность подобных слухов даже затмевает славу их артистических талантов. Аксель, сколько я его знал, всегда был бабником и распутником, и сплетням о нём я не придаю большого значения, тем более что лишь я один подозреваю, нет, почти уверен, в каком качестве он использует собственную племянницу. К Рози же я испытываю искреннюю симпатию с первых дней её появления в нашем доме, и мне неприятно узнавать о ней всё новые факты, порочащие её имя в ещё худшем свете, и видеть, как с каждым годом она позволяет себе всё большие непристойности. Ведь её считают даже более развратной, чем Акселя. Людская молва приписала ей все качества любительницы собственного пола, она была замешана в нескольких грандиозных скандалах, связанных с одним пикантным домом свиданий, и в кабаре знают, что она игнорирует мужское внимание, насколько это вообще позволяет её профессия. Я не понимаю, почему Рози терпит всё это, как может так спокойно относиться к подобным пересудам. Как ко всяким прочим деятелям сцены, подобное, конечно, только привлекает к их персонам внимание и увеличивает доходы кабаре. Все спешат поглазеть на главную развратницу города, не ведающую о морали и пренебрегающую приличиями, и на мужчину, чьи похождения сравнивают с нравами древнеегипетского фараона, обладателя трёх тысяч прелестных рабынь.

Но какие бы слухи о ней не ходили, я ни разу не видел, чтобы Рози привела к себе кого-либо хоть раз. Складывалось впечатление, что у неё вообще нет друзей. Всегда только она одна или с Акселем приходит в свою квартиру. Возможно ли, что она последовала примеру дяди и использует этот дом в качестве тайного убежища, отдыхая от своих приключений и бурных ночей, как он когда-то прятался здесь от неиссякаемого интереса многочисленных навязчивых подружек.

Оба обладают не просто притягательной силой красоты и внешнего очарования, но и обворожительным шармом, но, подозревая истину, я не могу не презирать его и не жалеть её. Их легко было бы причислить к баловням судьбы и любимцам толпы, но всё же в каждом есть что-то такое…

Звонок в дверь. Как странно… Гостей я не жду, так что не имею ни малейшего понятия, кто может звонить. Уж не Мисси ли это? Но я потерял всякую надежду, что она когда-нибудь вернётся. Наверняка просто ошиблись дверью, ненароком заблудившись в этой темноте.

Не забыв захватить фонарь, иду открывать.

На пороге сама Рози Корина. Никогда ещё за все десять лет она не одаривала меня своим посещением, да и какое ей может быть дело до такой пьяной образины как я, пусть она и слушает мои трубные упражнения каждое утро. Я знаю, соседи снизу оба не пьют и не курят, но стараются не выделяться этим среди прочих, и сейчас Рози пришла не за тем, чтобы составить мне компанию за бутылкой.

– Привет! – в её голосе слышится чудное придыхание. – Не впустишь девушку?

Ха! Она такая же девушка, как моя бабушка – королева испанская. Но я всё же отодвигаюсь в сторону, пропуская её. Сладкий шлейф её духов укутывает меня, словно саван. Она не переоделась у себя, только сняла пальто и оставила сумочку.

За столько лет я ни разу не видел Рози в «обычной» одежде или без косметики, или с уставшим лицом и опухшими глазами. Напротив, она всегда элегантно, хоть и несколько вызывающе одета, накрашена, точно собирается на приём, а её длинные волосы заплетены в какую-нибудь сложную причёску. Складывалось впечатление, что она родилась в подобном неизменном образе, что остаётся такой в ванной и постели, где угодно, что будто бы лишена человеческих слабостей, ведь на её лице всегда выражение довольства. Обворожительная женщина. Стараниями умелой руки Акселя её красота стала совершенной и постоянной. Вот и сейчас её глаза густо обведены и накрашены, на алых губах застыла полуулыбка, искусственный румянец горит, на ногтях изумрудный лак, волосы изящно зачёсаны назад. В придачу она обладательница потрясающей фигуры с длинными ногами и пышной грудью. Мечта любого мужчины. Но Рози недоступна ни для кого. Что с ней сотворила работа в кабаре? В кого превратил близкий родственник?

Наши взгляды пересекаются. Помню, когда я впервые её увидел десять лет назад, она показалась мне неискушённой провинциалкой, только-только окончившей школу и впервые прибывшей в большой город. К её лицу словно навечно приклеилась маска изумления. Сейчас же передо мной стоит независимая, раскованная женщина, осознающая, какими прелестями обладает, однако погрязшая в разврате, шокирующая окружение, сделавшая свою персону главным достоинством неприличного заведения. И при всём при том она взобралась на вершину славы, когда я пал так низко.

– Сколько лет мы живём бок о бок, сталкиваемся чуть ли не каждый день в лифте, я слушаю и знаю наизусть весь твой репертуар, а ты так ни разу и не пригласил меня к себе, – говорит она просто, без церемоний окидывая взглядом едва освещённое помещение.

Она давно перешла на «ты», я не был особо против, ведь старше всего на шесть лет. Не такая большая разница, чтобы важничать, но помнится, она начинала с того, что обращалась ко мне, как к уважаемому музыканту, точно я был мировой знаменитостью. Интересовалась моим здоровьем первые несколько месяцев. Аксель тогда объяснил мне, что в мелких городишках Среднего Запада все друг друга знают и что у них так принято, и добавил, что Рози здоровалась со всеми прохожими на улицах в первые два дня своего пребывания в Нью-Амстердаме.

– Не думал, что тебе может быть интересно у старого пьяницы, – отзываюсь я. Уже привык называть вещи своими именами.

Рози игнорирует мои слова.

– Я пришла попросить какой-нибудь источник света. Дома темно, хоть глаз выколи. Глупо, но у меня ничего нет на такой непредвиденный случай. Я и не предполагала, что подобное может случиться. Не знаешь, в чём причина этого безобразия?

– Какая-то крупная авария, раз даже уличные фонари не горят. Больше ничего не знаю, не могу дозвониться на станцию, – тут я немного приврал, но не говорить же ей правду.

– Да-да, верно, авария. Я слышала об этом в двух местах – от нашего швейцара и на выходе из кинотеатра. Я была в «Ретросинемаскоупе», когда всё это случилось. Экран погас на середине сеанса. Такая жалость! Деньги за билет вернули, но всё же… Я решила вернуться на такси. Не хотелось бродить в темноте, хотя пешком гулять я люблю. Но ты это знаешь, верно? Поэтому будь паинькой, одолжи фонарик, хоть какой-нибудь самый маленький, ладно? Только побыстрее, а то есть хочется. Холодильник потёк, наверное, но сейчас я готова умять, что угодно.

– Прости, Рози, мне нечего тебе одолжить. У меня только это, – я раскачиваю фонарём, и полутени пляшут по её лицу. – Если хочешь, можешь остаться у меня, пока свет не дадут. Еда для тебя найдётся. Не против?

Другого случая может не представиться, ведь я так давно мечтаю поговорить с этой красоткой, вызвать её на откровенность. Пришло время задать ей интересующие меня вопросы, чего бы это ни стоило.

– Нет, – она легко соглашается. – Всё равно из-за этой темноты все планы нарушились.

– Тогда на кухню, – я указываю путь, светя фонарём.

– У тебя точно такая же квартира, как у нас! Один живёшь?

– Сейчас да.

– Слышала, ты в очередной раз потерял работу. Ты поэтому больше не упражняешься?

– Да, – я морщусь. – Но давай не будем об этом.

– О’кей. О! – она смеётся. – Представляешь, я до сих пор не знаю, как тебя зовут на самом деле. Про себя я прозвала тебя Трубачом ещё с давних пор. Но, может, ты из тех людей, кто предпочитает обращение исключительно по имени?

– Так и есть. Фред, – скупо представляюсь я, игнорируя её многословную болтовню, и кладу фонарь на стол так, чтобы удобно было заниматься нехитрым ужином для Рози. Она по-хозяйски усаживается близ окна, где до этого предавался грёзам я, и привычным жестом неодобрения отодвигает чуть в сторону пустые бутылки. Грехи парочки снизу направлены лишь в одну сторону. Но… каждому своё.

– Очень приятно, Фред. Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой давние приятели, хотя все эти годы лишь по чуть-чуть болтаем по-соседски. А всё из-за твоей трубы. Словно близкий человек тренируется в соседней комнате. Помнишь, однажды ты играл для меня песни Элвиса…

– По просьбе твоего дяди.

– Откуда ты…, – она едва не подскакивает на месте.

– Не важно, – прерываю я. – Раз уж ты здесь, может, расскажешь о себе? Ты всегда казалась мне такой загадочной.

– Брось. Я самая обыкновенная.

– Но о тебе ходят невероятные слухи.

– Люди вечно болтают глупости, – она передёргивает плечом. – Не могу же я всем заткнуть рот. О, смотри, женщина споткнулась, и, кажется, у неё каблук сломался. В такой темноте можно и ногу сломать, оступившись. Когда же дадут свет?

Она пытается перейти на другую тему, но я не позволю себя отвлечь. Рози моя гостья, но я не выпущу её, пока не выясню всё, что меня беспокоит. Как она сама сказала, мы точно давние приятели. И мне хочется наконец-то постичь её натуру. Я ставлю перед ней блюдо с тунцовым салатом, сандвич и кофе. Она благодарит и перекладывает фонарь так, что бы удобнее было есть.

Я не оставляю своих настойчивых попыток.

– Ни разу не видел тебя с короткой стрижкой. Твои длинные волосы неизменно заплетены в сложную причёску. Почему?

– Так нравится Акселю, – в её словах чувствуется любовь к нему.

– Ты спишь со своим дядей? – задаю я без обиняков давно мучающий меня и такой желанный вопрос. Мои подозрения не в счёт на этот раз.

– Что за допросы? – возмущается Рози непритворно. – Мне лучше уйти.

Она собирается встать, но я удерживаю её за ладонь.

– Не уходи. Прости за этот вопрос. Просто все эти годы я наблюдаю за тобой и вижу, какой ты была и какой стала благодаря его стараниям.

– Какой же? Порочной? Развратной? Распутной? В этом нет вины Акселя, виновата жизнь, – она снова принимается за еду. Я чувствую, как она заталкивает вглубь себя нечто неприятное.

– Мне жаль тебя.

– Жалеть не надо, – ледяным тоном отзывается Рози.

– Пожалуйста, Рози, поговори со мной откровенно. Никто не узнает о нашем разговоре, клянусь. Просто я хочу понять причину твоих поступков. Что каждый раз толкает тебя на связь… в объятия близкого родственника? Слава? Таким способом ты благодаришь Акселя за то, что он сделал тебя знаменитой?

Я наблюдаю за выражением её лица. Она неторопливо ест. Не лицо, маска.

– Мне не хочется, чтобы ты думал дурно об Акселе. Ты из-за этого перестал с ним дружить и едва здороваешься, верно? И кстати, один писатель написал, что слава – «только пепел жизни, если ты не знаешь любви».

– Это был Уильям Хоуп Ходжсон. «Ночная земля». Но где и когда читала ты эту книгу, Рози? Я не поверю, если скажешь, что кто-то из коллег по работе одолжил её тебе.

– Ты удивишься, но в школе я была круглой отличницей. Я любила читать. Такие имена как Ходжсон, Говард, Лавкрафт хорошо мне знакомы. Но ты не дал закончить. Раз уж спросил, так дослушай до конца, пожалуйста. В моей жизни было три больших Любви, и трижды они доводили меня едва ли не до гроба. Аксель всякий раз был рядом, помогал мне вернуться в мир живых. Я испытываю к нему самую нежную дружбу и привязанность, но в моём сердце нет страсти, которая приводит к более глубокому чувству. Я даю ему то, что он просит, из чувства благодарности. Но не за славу, а за возможность продолжать жить. Жить нормально.

– Так и знал! Я подозревал, что он не только бабник, но и извращенец.

– Ты неверно судишь. И я считаю, ты должен возобновить отношения с ним.

– Убеди меня, Рози, и я послушаюсь твоего совета. Расскажи мне всё.

– Придётся теперь, – она вздыхает и принимается за кофе. Пьёт почти залпом и продолжает. – Только сперва объясни, от кого узнал, что Аксель – мой дядя. Мне он запретил так себя называть чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.

– Он сам сказал. Около десяти лет назад, когда просил разучить песни Элвиса для твоего дня рождения. Я сначала отказался, потому что мне надоело разучивать песни для его подружек, ведь ему не впервой было просить меня о подобной услуге. Я тогда работал в оркестре «Золотой век», мы играли исключительно джаз, а из-за него мне приходилось тратить свободное время на разучивание песен, которые, как я тогда думал, мне никогда не пригодятся. Повторюсь, ты была далеко не первая, для кого я играл. Аксель часто просил меня о подобных маленьких услугах, а в тот день я находился в дурном расположении духа и велел ему, чтобы он убирался вон. Но Дюшенталь заявил, что на этот раз всё по-другому и нужно сыграть для его драгоценной племянницы. Я не хотел его слушать. Мне надоели бесконечные выдумки о том, как важно для него, чтобы я разучил новую мелодию для его очередной подружки, что бы ему было проще задурить ей мозги разной романтической чепухой, а потом играл где-нибудь поблизости от места их свидания, но он сказал, что твой жених погиб, что ты очень одинока в большом городе и тебе даже не с кем отметить день рождения, что мне не придётся покидать свою квартиру ради того, чтобы исполнить всего-навсего какие-то три песни Элвиса. И на этот раз он даже был готов заплатить, представляешь? Вот и всё.

– Надеюсь, ты не расскажешь об этом ни одной живой душе. Честно говоря, я удивлена, что Аксель открыл тебе столь многое.

– Я молчал все эти годы. И это не моя тайна.

– Хорошо. Что ж… Моя очередь говорить, – она колеблется. – Не знаю, с чего начать. Это так трудно.

– Начни с самого начала, – советую я, сгорая от нетерпения.

– Только выключу фонарь. В темноте мне будет комфортнее, я не смогу видеть выражения твоего лица. Сострадание меня убивает, ведь что бы ни случилось, жизнь продолжается, а в кабаре четыре раза в неделю обязательно дают представление с моим участием.

От моего дома до придорожной закусочной «У Пита» пятнадцать кило-метров. Пятнадцать километров – это чуть больше часа езды на велосипеде по шоссе, по которому автомобили проезжают не чаще одного раза за пятнадцать минут. Уже больше месяца дважды в день пять раз в неделю я проезжаю этим маршрутом. Подобное передвижение помогает мне ни о чём не думать. Я не позволяю тем мыслям, которые затолкала глубоко внутрь себя, просочиться наружу. Я стараюсь обращать внимание только на окружающую действительность: на тепло солнечных лучей, на ленту дороги, которая с незначительными изгибами тянется до самого горизонта, на знакомые с детства ландшафты Среднего Запада, раскинувшиеся по обе стороны от шоссе – такой хорошо знакомый мне мир. Каждое утро на работу и каждый вечер с работы в будний день я яростно кручу педали, иногда даже до боли в мышцах ног, как если бы меня преследовали и от моей скорости на грани возможностей зависела бы жизнь. Таким образом я стараюсь убежать от воспоминаний. Боль физическая для меня предпочтительнее боли душевной, поэтому я и выбрала велосипед, хотя могла бы добираться до закусочной на старом семейном грузовичке.

Я Роза Гамильтон, и мне восемнадцать лет. Всего несколько месяцев назад моя жизнь могла бы сложиться иначе, и мне не пришлось бы работать в подобном месте и терпеть грубые шуточки от водителей большегрузов, которые и составляли основную массу клиентов этого заведения. Сложись всё иначе, я была бы самым счастливым человеком на земле, потому что у меня было бы всё, о чём я могла когда-либо мечтать.

Мои родители фермеры. Всю свою жизнь я провела с ними и двумя младшими сёстрами на нашей родной ферме, расположенной на окраине городка Пратт на Среднем Западе. Этот городок до того крохотный и непритязательный, что обычно его не указывают на картах, а почти все поезда проскакивают нашу станцию, не останавливаясь. Мне всегда нравилась местность, в которой я жила, и моя фермерская жизнь тоже. Я никогда не мечтала переехать в крупный город, как о том мечтают другие ребята моего возраста. Мне такое не приходило в голову. Жить на природе в окружении большого количества домашних животных и предаваться размеренному труду изо дня в день мне было предпочтительней, чем задыхаться в каменных джунглях и суетиться в попытках приноровиться к бешеному темпу жизни крупного города.

Я была первой красавицей школы, круглой отличницей, пела в церковном хоре, а по субботам посещала танцевальный клуб, но при всём при том не мыслила ни о чём, кроме фермерства и родных краёв.

В четырнадцать лет я познакомилась с Джоэлем Грином и влюбилась в него по уши почти с первого взгляда. Он вернулся на ферму своих родителей, которые были, кстати, нашими ближайшими соседями, после службы в каких-то войсках. Он получил не то ранение, не то травму (он никогда не рассказывал мне об этом эпизоде своей жизни подробнее) и вернулся, чтобы помогать своим старикам и продолжить их дело. Джоэл был настоящим красавцем, великолепным (во всей полноте этого слова) и обаятельным человеком. Он был храбр, честен и имел твёрдые принципы, которым следовал. Подобных мужчин редко встретишь в сельскохозяйственной глуши. Ему минул двадцать один год, но он уже столько всего знал и умел. Мы были соседями, мы не могли не сталкиваться друг с другом почти ежедневно, поэтому очень скоро подружились, и, так как я уже была в него влюблена, его симпатия ко мне тоже скоро переросла в более глубокое чувство.

У нас были одинаковые интересы, общие взгляды на жизнь, мы прекрасно дополняли друг дружку как внешне, так и внутренне. Очень скоро мы даже думать стали одинаково, и не редко один из нас вслух продолжал мысли другого. Это было самое настоящее единение душ. Это было прекрасно. Это была любовь, подаренная нам свыше.

Не каждой девушке в четырнадцать лет доводится услышать предложение руки и сердца от избранника намного (как мне тогда казалось) старше её. Мне довелось, и это был очень волнительный момент.

Мы оба тогда валялись на сеновале около курятника, и солнце освещало наши тела, сплетённые руки, лица сквозь щели в досках. Прелое сено пахло ароматно, птицы кудахтали за стеной, сидя на яйцах, а мы болтали о каких-то пустяках. Потом Джоэл вдруг неожиданно сказал:

– Роза, выходи за меня. Я так тебя люблю, что хочу провести с тобой всю жизнь. Стань моей женой, подари мне это счастье – относиться к тебе, как к своей супруге.

Я утонула во взгляде возлюбленного, и по моим глазам он прочёл положительный ответ. Кроме друг друга нам никто не был нужен.

Однако я предупредила Джоэля, что прямо сейчас не могу стать его же-ной. Я была ещё не вполне готова, хоть и любила безмерно. Мне предстояло ещё многому научиться, чтобы стать умелой хозяйкой в собственном доме. Мы решили подождать до моего восемнадцатилетия. День рождения у меня был в конце марта, и мы сошлись на том, что поженимся через месяц после него. Также мой избранник согласился со мной и в том, чтобы ничего не говорить нашим родителям, уведомив их ближе к заветному сроку, тем более что мы не планировали торжественную обстановку, а всего лишь хотели скромно обменяться кольцами в церкви.

Мы сразу занялись планами на будущее. Последующее обучение после школы я посчитала ненужным для себя, тем более что Джоэл предложил мне обосноваться на ранчо его дедушки. Его дед был очень стар. Мы могли бы помогать ему, а потом наследовать его хозяйство. Будучи старшей дочерью, я с малых лет привыкла ухаживать за младшими и потому всегда мечтала о собственной семье и хозяйстве. Так что я уже предвкушала, как стану полноправной хозяйкой на этом ранчо и вокруг меня будет сновать множество ребятишек. Это был предел моих мечтаний – любящий муж, дети и обширное хозяйство со скотиной, а дед Джоэля как раз разводил лошадей не один десяток лет. И в центре всей этой кипучей жизни я – любящая мать и хозяйка.

Джоэл только деду и рассказал о наших планах, и тот с радостью согласился, чтобы мы переехали к нему, как только поженимся, и пообещал никому не раскрывать наш секрет, пока мы сами того не пожелаем. Но до этого момента оставалось ещё почти четыре года, и мне по-прежнему предстояло учиться в школе, переходить из класса в класс, точно обычной школьнице, а не взрослой барышне, каковой я начала себя считать, готовиться к экзаменам и сдавать их на высший балл, как велел мне долг, и петь в хоре не без одобрительного кивка Джоэля. Однако по субботам я стала приходить в танцевальный клуб с возлюбленным под восхищённые, но завистливые взгляды подружек и не изнывала от разлуки с любимым так сильно, как в другие дни. Джоэл настоял на том, что своим постоянным присутствием не должен отвлекать меня от учёбы, и был так уверен и убедителен, что я пошла на эту уступку без излишних сожалений.

Я редко помогала родителям на ферме и в былые времена. Моя обязанность заключалась исключительно в присмотре за младшими. Мама хотела, чтобы я получила достойное образование и добилась чего-нибудь в жизни, и потому следила, чтобы я больше времени уделяла урокам, нежели помощи по хозяйству. Я же всегда отдавала предпочтение «возне с землёй» сначала как игре, затем уже как маленькая помощница. Так что теперь грезила наяву, как перееду к мужу, ещё не окончив школу, и знала, что семья, скорее всего, не примет моего выбора, но я твёрдо решила посвятить жизнь тому, кого люблю.

В юности время кажется вечностью, и ты почти не замечаешь его движения. Эти четыре года и были для меня моей вечностью, счастливой и беспечной, и только необходимость продолжать ходить в школу, хотя отнюдь не знаниями была занята моя головка во время уроков, омрачала мои наисчастливейшие дни. Моя совесть не позволяла бросить школу, как и глупые законы, регулирующие отношения в нашем обществе. Не за себя, но за Джоэля боялась я, хотя мысль о побеге была лучшей фантазией того времени. Он же сопровождал меня всюду, когда не был занят делами на ферме, за исключением тех часов, что я проводила в школе или на репетициях. И, разумеется, ночи всегда разлучали нас. И пока он помогал мне с уроками, я под его руководством обучалась вести хозяйство на ферме, как надобно. Пусть и старшая дочь, но я была лишена того человека, который руководил бы моими действиями и наставлял по жизни. Мама всегда уделяла больше внимания моим сёстрам, того требовал их возраст, и обычно все её советы сводились к тому, чтобы я уселась за учебники. В лице старшего по возрасту и более опытного Джоэля я наконец-то обрела того мудрого наставника, которого всегда желала.

Мы были счастливы, и ничто не могло омрачить нашего счастья. Так мы тогда считали. Травма Джоэля, полученная на военной службе, не разлучила бы нас, она не представляла опасности для его здоровья, поэтому я с нетерпением ждала условленного срока. Время было единственным препятствием для нашего окончательного соединения.

Ближе к моему восемнадцатому дню рождения мы съездили в соседний город в нескольких часах езды (то была моя первая поездка за пределы Пратта) и купили кольца – простые золотые украшения без изысков. Мы оба не хотели обставлять нашу свадьбу торжественно, нам не надо было составлять список гостей, подбирать наряды и заниматься прочей кутерьмой, вызывающей головную боль. Свадьба касалась нас двоих и никого более.

В наших семьях давно знали, что мы испытываем чувства друг к другу, но родители не предполагали, что мы поженимся. Иногда в шутку намекая на столь скорое возможное событие, в ответ я неизменно слышала одно и то же – что мы ещё слишком молоды, чтобы связывать себя узами брака, что первые чувства часто обманчивы и только кажутся сильными и постоянными, что у нас разница в возрасте, что таким молодым людям не следует оставаться на ранчо, не повидав мир. Множество отговорок, лишь бы только мы, дети, безропотно слушались своих родителей. Ведь и мои, и его родители были сторонниками нашего дальнейшего образования и переезда в более крупный город. В своё время они были лишены такой возможности, но желали её для своих детей, не желая принять то, что мы хотим идти собственным путём, а если и повторим те же ошибки, то разберёмся с ними сами. Только дедушка Джоэля поддерживал нас, считая, что молодые не должны покидать насиженные земли своих предков, и во мне он видел идеальную жену для своего единственного внука. Он ценил мой трудолюбивый и покладистый характер, но считал (единственное, что мне в нём не нравилось), что я не склонна к самостоятельному принятию решений, что мне нужна твёрдая рука, которая направляла бы меня по жизни, и этой рукой он видел своего внука, который всегда был уверен в том, чего хочет, ставил перед собой цель и добивался её.

Страшное горе, ужасное событие свершилось в день моего восемнадцатилетия, когда уже казалось, что все мои мечты станут явью.

На мой праздник собралось много гостей, в доме было очень шумно и весело. Торжество в честь меня. Важнейшее событие, когда я последний раз, можно так выразиться, остаюсь ребёнком, одной ногой уже находясь во взрослой жизни, которая наступит сразу по получении диплома об окончании школы. Этот день обернулся настоящей безудержной вечеринкой. Джоэл всё время находился поблизости, и мы предвкушали наше скорейшее заключение уз, мечтая, как уже завтра сделаем объявление о том, что собираемся пожениться. Всеобщему удивлению не будет конца, ведь мы так долго скрывали ото всех свои намерения.

Во второй половине дня мой возлюбленный вдруг почувствовал себя плохо, настолько плохо, что решил вернуться домой и отдохнуть в тишине под воздействием лекарств. Я хотела поехать с ним, я словно предчувствовала нечто дурное, но он не позволил.

– Это твой день. Все эти люди пришли ради тебя, – сказал он, потому что я никак не желала отпускать его. – Было бы невежливо с твоей стороны предоставить их самим себе. Со мной ничего не случится, не беспокойся. Это всего лишь обострившееся недомогание. Это всё из-за шума и толпы. Одна таблетка, и я приду в норму.

И он уехал на стареньком пикапе, а я осталась одна в этой проклятой жизни.

То были его последние слова, сказанные мне. Мы даже не попрощались как следует. Никто из нас не способен предвидеть будущее…

Я вернулась к гостям и празднику, но смутное беспокойство не оставляло меня. Я не могла понять, что именно меня тревожит. Постоянно думала о Джоэле. Решила, как только гости разойдутся, поехать к нему. Хотя мы были соседями, расстояние между нашими фермами было значительным для пешего человека.

Однако ещё до того как праздник закончился, на нашу ферму прибыли двое полицейских. Они искали родителей Джоэля. Один из них хорошо меня знал (его дочь тоже пела в церковном хоре) и подозвал к себе.

– Я знаю, ты дружила с их сыном, – сказал он тихонько. – Я считаю, тебя это тоже касается. Ты имеешь право знать, что произошло. Можешь остаться. Сочувствую тебе, девочка.

Я поняла, случилось нечто ужасное. Почти мгновенно на меня напала страшная дурнота. Когда чета Гринов подошла, я услышала голос второго полицейского, но он раздавался как будто издалека:

– В пикап вашего сына час назад врезался большегруз. Сочувствую вашему горю, но вам необходимо проехать с нами. Это может сделать один из вас.

Эти холодные безжизненные слова причинили мне нестерпимую боль.

Я напросилась и поехала с ними в своём нарядном платье и с завитыми волосами. Я почти не помню дальнейших событий. Вернее, я намеренно запретила себе вспоминать о тех кошмарных часах. Закрыла доступы к этим воспоминаниям. Это был сон, страшный сон. Этого не происходило на самом деле. Это не принадлежит мне. Всё это мне только привиделось. Не я стояла в морге, глядя на тело моего ненаглядного, превратившегося в кровавое однорукое месиво с пробитой головой. Это не я слышала, как мать Джоэля так кричала и захлёбывалась слезами, что ей потребовался доктор. Это не я оставалась безучастно-спокойной, не из моих глаз не пролилось ни слезинки. Мой разум отказывался верить в то, во что уже поверили глаза.

Я не знаю, как оказалась дома и кто подвёз меня, но хорошо помню, что всю ночь проплакала. Слёзы наконец-то появились и лились нескончаемым потоком. Я старалась сдерживать рыдания, чтобы никого не разбудить. Под утро я забылась тяжёлым сном и последующие три дня не ходила в школу. Я могла только тупо сидеть и смотреть в окно.

Мне ничего не хотелось. Жить не хотелось. Точно душа покинула тело, которое продолжало функционировать.

Мама заходила ко мне, родители заходили ко мне, сёстры заходили, наш священник, но от их соболезнований и речей мне становилось только хуже. Мне было невыносимо говорить с кем-либо о Джоэле. Никто не знал, что он был моей второй половинкой, что я была готова разделить с ним жизнь. Мы не успели рассказать о нас всей правды. Так даже лучше, иначе сочувствия, слетающие с чужих языков, были бы мне ещё более неприятны, ведь никто из этих людей не понимал. Пусть лучше думают, что Джоэл был мне хорошим другом и парнем, в которого я была влюблена. Никто не подозревал, что моя первая любовь может быть для меня единственной и на всю жизнь. Если бы люди знали, они пытались бы убедить меня в том, что это не так.

Только старый дедушка Джоэля, зная истину, понимал всю глубину моего горя. Его степень боли от потери внука была соизмерима моей от потери возлюбленного. Я побывала у него лишь однажды и поняла, что долго он не протянет. Смерть драгоценного внука значительно подкосила его здоровье. А вот моё молодое тело будет жить ещё долгие годы, душа же будет изнывать, страдая в одиночестве.

В детстве у меня было очень много домашних питомцев, которых я сильно любила, и пока я взрослела, они старились и умирали. Каждого я провожала в последний путь и в своём сердце находила место для каждого из них. Я вспоминала всех. Так, когда мне было двенадцать, умер кролик. Рэм была его кличка. Он прожил двенадцать лет, мой ровесник. Очень долгая жизнь для кролика. Его купила ещё моя бабушка, которая скончалась, когда мне было пять. Так получилось, что этого кролика не забили в срок, и потом он стал принадлежать мне. Я сильно горевала после его смерти и поняла, что как бы долго животное не жило, его срок всё равно очень короток по сравнению с человеческим. Девочкой я думала, что нет ничего хуже гибели домашнего любимца, потому что, взрослея, ты лишь приближаешь его кончину.

Когда погиб Джоэл, моя скорбь была в тысячи раз сильнее, и я поняла, что ещё хуже, когда твой возлюбленный, вся твоя жизнь, умирает и оставляет тебя в одиночестве не известно на какой срок, и каждый день становится пыткой, которая не закончится до самой смерти. Нет ничего хуже этого. И я не знала, как жить дальше, как справиться с той болью, что поселилась в моём сердце.

Невыносимей гибели любимого пребывание в одиночестве в течение неопределённого срока и без надежды на встречу с ним.

Три месяца я как-то жила, училась, готовилась к выпускным экзаменам и сдавала их, приглядывала за младшими, но всё ежеминутно напоминало мне о том, что Джоэля больше нет. Видеть ферму по соседству мне было невыносимо. Где бы я ни находилась, всё мне напоминало о нашем счастливом прошлом и о радужных планах на будущее. Я погрузилась в то, что у меня этого будущего больше не будет: счастливая жена, большое хозяйство, дети – всё кануло в Лету. Всё. Не будет никакого счастливого дома, полного голосов наших детей.

Я не знала, как жить. Просто не знала.

Боль душевная не утихала ни на миг, сердечные страдания не ослабевали.

Я окончила школу, получила диплом с отличием, не испытывая удовлетворения, гордости или радости. На выпускной бал я не пошла. Плевать на всё.

Любое напоминание о Джоэле, будь то место наших встреч или предмет, который он вертел в руках, и меня сразу бросало в слёзы. Я не желала развлекаться в компании одноклассников или знакомых, забросила хор и танцевальный клуб. Мне казалось величайшим кощунством веселиться, когда моего возлюбленного забрала смерть. Я стала считать себя вдовой, пусть свадьбы и не было, но мы были так близки к ней, хотя никто не знал. Тайна давила на меня тяжким грузом, но я не собиралась делиться ею. Боль принадлежала только мне.

Родители с трудом смирились с моим решением не получать дальнейшего образования, хотя я со своими баллами могла претендовать на лучший университет страны. Они дали мне выбор: в течение года я могу помогать им на ферме либо устраиваюсь на временную работу. Они надеялись, что это приведёт меня в норму, и на будущий год я всё-таки передумаю и стану учиться дальше. Я выбрала второе. Сельское хозяйство более не привлекало меня, а новое занятие могло бы отвлечь от тяжёлых размышлений. Я всё же пообещала, что на следующий год попробую поступить куда-нибудь, но на самом деле это были только слова, чтобы успокоить близких. Моё будущее было мне теперь безразлично. Жизнь моя была кончена, и для себя я уже всё решила. Мне было абсолютно всё равно, чем заполнять свои дни, раз рядом не было моего драгоценного Джоэля Грина, поэтому, когда друг отца предложил мне место официантки в придорожной закусочной «У Пита», я согласилась сразу. Я могла бы добираться до работы на машине, но предпочла велосипед, чтобы отдавать все силы кручению педалей. После трудового дня и физической нагрузки было счастьем замертво падать на кровать и погружаться в сон. Я была бы рада работать круглосуточно и без выходных.

Работа не была сложной, но с первого же дня стала вызывать у меня отвращение. Ничего подобного я никогда не хотела для себя, однако посчитала, что закусочная станет моей карой за то, что я продолжаю жить, когда другие мертвы.

И вот пять раз в неделю уже немногим более месяца я изо всех сил крутила педали на протяжении пятнадцати километров ради того только, чтобы освободить разум от той горести, которая постигла меня. Я могла бы уже быть женой и хозяйкой, быть счастливицей в собственном доме, купающейся в любви, но судьба распорядилась иначе. Удача не благоволила мне, и я ничего не могла с этим поделать, как жители некоторых приморских городков ничего не могут поделать с наводнениями и цунами.

Работа помогала отвлечься на несколько часов, но дома я ходила как тень, пугая младших сестёр. За общим столом один только намёк о Джоэле, и я спешила уединиться, чтобы никто не заметил моих слёз.

– Что происходит с Розой? Почему она избегает нас? Почему всё время плачет? – часто спрашивала самая младшая, двенадцатилетняя Лили.

– Её близкий друг погиб, – тихо отвечала мама, считая, что я не слышу, но я всё слышала. – Когда подрастёшь, ты поймёшь всю глубину её печали.

Родители считали, что я всего лишь потеряла лучшего друга и первую любовь, но никто из них никогда бы не понял меня по-настоящему. Старшие дети часто обделены вниманием, вся забота направлена на младших. Я ещё не успела вырасти, как стала чужой в собственной семье. Как бы я ни действовала, чего бы ни говорила, родители всё равно толковали бы мои чувства неверно.

Немногим более месяца я проработала, когда к нам домой пришёл мой босс, папин друг, и у них состоялся разговор, который я случайно услышала. Питер говорил отцу, что я абсолютно равнодушна на рабочем месте, безжизненна, как автомат, что я не проявляю любопытства, не заинтересована в клиентах, хотя всегда послушно исполняю то, что от меня требуется. Я ни разу не жаловалась, несмотря на грязь и окружение, которое, как ему кажется, мне не подходит, и он посоветовал отцу, чтобы я сменила место. Питер считал, что работа в закусочной не для меня, что пусть я равнодушна сейчас, но в будущем могу пожалеть, что тратила время и молодость напрасно на работу, которая не приносила мне удовлетворения. По его мнению, я зациклилась на прошлом, и мне необходима какая-то встряска, которая оторвёт меня от ступора.

А через неделю у меня состоялся разговор с родителями за обеденным столом, когда младшие уже ушли спать.

– Роза, ты задумываешься о будущем, дорогая? – начала мама, ласково на меня посмотрев.

Я неопределённо пожала плечами.

– Питер считает, тебе неинтересно работать в его закусочной, – встрял отец.

– Работа занимает мои мысли и даёт заработок, – честно ответила я.

– Мы с твоей мамой подумали и обсудили, что тебе было бы полезно сменить обстановку. Мы понимаем, что вокруг слишком много тяжёлых воспоминаний для тебя.

– Мне всё равно, – я смотрела на стол, не на них.

– Как насчёт того, чтобы переехать в Нью-Амстердам?

– Это очень крупный город. Не думаю, что мне будет там хорошо.

– Там живёт твой дядя Аксель. Ты помнишь его?

Я кивнула. Аксель Дюшенталь приходился сводным младшим братом моему отцу. Такое необычное имя досталось ему от матери-француженки, которая умерла, когда он был совсем маленьким. Мой дедушка, став дважды вдовцом, стал воспитывать в одиночестве обоих сыновей. Что-то не так было с двумя его жёнами, да и он сам вёл в молодости достаточно бурную жизнь, что впоследствии и принудило его обосноваться в крохотном и затерянном на карте Пратте (где мои родители и познакомились ещё детьми), где он стал жить тихо-мирно. Я слышала, что сразу после окончания школы Аксель оставил Пратт и перебрался на побережье. Он был копией своей матери, ничего ему не досталось от наших предков – фермеров, первопроходцев и покорителей Среднего Запада. Он был младше отца на восемь или десять лет. Сейчас ему должно было быть где-то около тридцати. Он приезжал к нам один-единственный раз на похороны моего дедушки, своего отца, когда мне было семь лет, но в моей памяти о его визите ничего не отложилось кроме того, что он очень хорошо ко мне отнёсся, мы весело играли, потому что нам обоим было не по душе, что все вокруг ходят такие серьёзные, и ещё он подарил мне шикарную игрушку, которую мама впоследствии передала Лили. И в нашей семье это был не единственный раз, когда мои детские чувства были задеты тем, что ни одна вещь по-настоящему не могла принадлежать только мне.

– Он уже несколько лет работает в Нью-Амстердаме, – продолжил отец. – Я звонил ему три дня назад. Он согласен, чтобы ты приехала и пожила у него. Я объяснил ему ситуацию, и он обещал помочь тебе с работой.

– На самом деле я против этого, – возразила мать. – Я всегда считала (и до сих пор так думаю) Акселя легкомысленным, несерьёзным и ведущим не вполне достойный образ жизни. Я сомневаюсь, стоит ли доверять ему нашу Розу.

– Ты слишком к нему строга, Мей. Мой брат хороший человек, просто иногда в нём проявляется французская кровь.

Они продолжили спорить, и я не вполне поняла по их полунамёкам и незавершённым фразам, о чём идёт речь. Похоже, Аксель что-то натворил в свой прошлый приезд, и с тех пор мама его невзлюбила. Пока родители шумели, я призадумалась. Мне было здесь так невыносимо. Тошно, что на ферме, что в Пратте. Вдруг в Нью-Амстердаме мне станет лучше?

– Мне хотелось бы уехать, – заявила я, прекратив родительский спор. – Как скоро это было бы возможно?

В ответ я услышала, что могу купить билет на поезд, когда пожелаю. Но дядю следовало предупредить заранее, чтобы он знал, когда меня встречать, и мог отложить свои дела. Почему-то мне захотелось как можно скорее покинуть родную местность, поэтому я назначила отъезд на конец недели, чтобы успеть закончить разные мелочи и собраться. Однако, обдумав всё, я решила почти ничего с собой не брать, а из одежды захватить лишь самое необходимое. Если что понадобится, в большом городе я точно смогу приобрести любую вещь. Раз я решила начать новую жизнь, мне ничего не нужно из прежней.

Я заперла все воспоминания о Джоэле, все свои чувства к нему на замок и отправила их в самую глубину тайников своей души. Только так боль от потери любимого не причиняла мне постоянных невыносимых страданий, только так, совсем отказавшись от прошлого, могла я жить и вновь проявлять интерес к окружающему миру. Я знала, что по отношению к памяти Джоэля поступаю не совсем порядочно, но, только вообразив себе, что его никогда не существовало, я могла отрешиться от боли. Молодость брала своё, и организм противился всеми способами тому, чтобы быть обращённым в живой труп. Ведь, как я уже говорила, большую часть души я потеряла с гибелью возлюбленного.

Новая жизнь будет сродни актёрской роли. Я начну чувствовать себя другим человеком. Всё, мечты о семейной жизни остались в прошлом. Теперь я самая обычная девушка, окончившая школу и решившая перебраться в большой город на заработок, которая думает и ведёт себя в точности, как и сотни других подобных девушек.

Все мои вещи уместились в чемодан и небольшую сумку, и была ещё коробка с пластинками, которые я всё-таки не решилась оставить, хотя не один десяток раз изменяла решение «брать – не брать». От родителей я получила немного денег на первое время и еду в дорогу, потом что в пути мне предстояло провести целые сутки, и только на следующее утро поезд прибывал на Центральный вокзал Нью-Амстердама.

Провожали меня всей семьёй. Поезд остановился всего на несколько ми-нут на нашей захолустной станции, и нам и оставалось, что только махать друг другу через стекло. В этот момент, когда я осознала, что не увижу родных в течение неопределённо долгого времени, мне было приятно смотреть на эти милые лица и чувствовать их любовь. Родители так редко по-настоящему предъявляли мне её. Я была очень счастлива, что нахожусь в поезде, который умчит меня к новому светлому будущему. Как говорили мудрецы прошлого, начало – уже середина пути.

В дядиной квартире имелся телефон, так что мы договорились, что родители первое время будут звонить мне в конце каждой недели.

Я не сразу догадалась открыть окно, чтобы услышать последние мамины напутствия:

– Звони, если соскучишься. Если не понравится у дяди, в любой момент можешь вернуться. Никто не станет удерживать тебя в Нью-Амстердаме насильно. Мы не выгоняем тебя. Помни, ты всегда можешь вернуться домой.

Я вежливо улыбалась и кивала, но про себя решила, что под родительский кров не вернусь ни за что. Пока я жила в их доме, мне приходилось соблюдать определённые правила, но я больше не хотела жить по чужой указке. Я была решительно настроена на самостоятельное ведение хозяйства ещё четыре года назад, когда Джоэл сделал мне предложение. Не сложилось… Однако свободу я всё-таки обрела, и вновь возвращаться в подчинённое положение мне не хотелось. Я выросла. Мой путь разошёлся с теми, с кем я обитала все эти годы под одной крышей. Отныне моя жизнь принадлежала только мне.

В моё купе никто не подсел, и я порадовалась, что смогу устроиться с удобствами. Когда поезд тронулся, младшие бежали за вагоном, пока перрон не кончился. Мы махали и улыбались друг другу, слали воздушные поцелуи. Порой сёстры меня ужасно раздражали, особенно когда приходилось сидеть или заниматься с ними в ущерб собственным интересам, но сейчас мне было даже их чуточку жалко. Кто знает, доведётся ли им когда-нибудь побывать в крупном городе, и осмелятся ли они вообще оставить Средний Запад? К сожалению, ни Петуния, ни Лили не были мне особо близки, и я не думала, что стану сильно тосковать из-за того, что покидаю и их тоже.

То была первая ночь за долгое-долгое время, которую я провела спокойно, не поддавшись грусти, не пролив ни слезинки. Призрак умершего возлюбленного на этот раз не заявился незваным в мой сон.

А утром за окном была уже совершенно другая местность. Ландшафты Среднего Запада остались далеко позади, и всё, абсолютно всё было совершенно иным. Никаких необъятных полей, но большие особняки в предместьях, на мой взгляд, выглядевших уже почти городами, множество самых разнообразных зданий и машин, и построек и устройств современной цивилизации. Неутихающая жизнь – не то, что у нас. Я неотрывно смотрела в окно, поражаясь тому, с какой лёгкостью люди живут вдали от природы в своих искусственных каменных джунглях. В окрестностях Пратта почти все знали друг друга, мы были в курсе всех дел на соседних фермах и ранчо, а здесь люди наверняка не могут перечислить и всех соседей в своём высоченном доме. Одно только путешествие на поезде показало мне мир иной жизни. Что же станет со мной в самом городе? О крупных мегаполисах я читала только в книгах, а теперь вот в самом скором времени мне предстоит по собственной воле войти в запутанный лабиринт протяжённых улиц с головокружительной высоты зданиями, ощерившимися многочисленными окнами.

Когда поезд остановился, прибыв на Центральный вокзал, я взяла свои немногочисленные пожитки и ступила на перрон. Мимо меня сплошным потоком продвигалась живая масса – носильщики предлагали свои услуги, пассажиры спешили на свои поезда вместе с провожающими, а только что прибывшие устремлялись к ведомым им одним концам своего маршрута.

– Освободите дорогу, мисс, – услышала я позади голос и едва успела посторониться.

За мной следом спустился мужчина с большим багажом и, нисколько не растерявшись, живо призвал носильщика в форме. Повезло. Он-то знал, куда ему идти, я же – нет. Покрутив головой, я всё же пошла за своим соседом по вагону, да и люди, продолжая выходить из нашего поезда, направлялись в ту же сторону. Я была на правильном пути, раз не пришлось ломать голову над тем, в какую сторону двигаться.

Я не знала, как именно выглядит дядя, за исключением того пространного описания, что дал мне отец, и мы не условились заранее, где именно должны встретиться. Мне лишь сказали, что он непременно будет меня ждать. Но что, если я выйду из здания вокзала, так и не встретив его? Что мне делать тогда?

А потом вдруг я увидела мужчину с яркой табличкой в руках с моим именем. Он оказался высоким, моложе, чем я его себе представляла, и был достаточно красив, чтобы на него заглядывались женщины. Я никогда не видела настоящих французов, но в его манере держаться сразу почуяла нечто французское. Сама его натура была офранцужена, если можно так выразиться. Впоследствии я убедилась, что тут дело в его убийственном шарме и том очаровании, что он производил на окружающих. Он был одет в лёгкий летний костюм, который очень ему шёл, несмотря на то, что в городе было жарко в начале третьей недели августа.

Не успела я подойти, как он первым заговорил, глубоким, очень приятным голосом с небольшим акцентом, который поначалу резал мне слух. (Впоследствии я поняла, что это я обладательница характерного западного говора.)

– Племянница Роза! Сто лет не виделись! – он раскинул объятия, а потом крепко расцеловал, случайно коснувшись моих губ. Мой нос утонул в шлейфе его стойкого парфюма. – Ты так изменилась! Выросла и, дорогая моя, превратилась в настоящую красавицу. Можешь обращаться ко мне просто по имени. Не такая уж значительная разница в возрасте между нами, да и я ещё не настолько старый, чтобы важничать. Напротив, мне хочется, чтобы мы как можно скорее поладили и стали друзьями.

– Как…, – начала я, но он не дал договорить.

– Как я узнал тебя? Очень просто. Твой растерянный вид сразу бросается в глаза, так что я заметил тебя издалека. А ещё ты очень похожа на свою мать. Она в молодости тоже была такой – глаз не оторвёшь. Впервые в Нью-Амстердаме?

Я кивнула. Мне стало приятно, что он так отозвался о маме.

– Так я и думал. Ничего, скоро ты привыкнешь к большому городу и его небоскрёбам. По-первости это немного пугает, но быстро пройдёт. Верь мне. Когда-то и я ступил на ту же дорогу, что и ты сейчас.

Я снова кивнула. Не признаваться же мне вслух, что он абсолютно прав, и я не чувствую себя достаточно легко и свободно здесь и сейчас.

Дядя перехватил мой чемодан с лёгкостью, с осторожностью забрал коробку с пластинками, и я с сумкой последовала за ним к выходу. Он с ловкостью лавировал между прохожими, а мне с трудом удавалось не отставать и при этом стараться не столкнуться с растекающейся в разные стороны толпой. Никогда не видела такого скопления людей в одном месте. Всё же я зазевалась и сильно толкнула пожилого господина. Пришлось извиняться за свою случайную оплошность, но он только одарил меня сердитым взглядом и исчез прежде, чем я в достаточной мере высказала свои сожаления. Дядя обернулся, заметив мою задержку, и покачал головой. Когда я снова приноровилась к его шагу, он произнёс:

– Роза, ты ведь не в деревне. Достаточно краткого извинения, и всё. Этот человек… вы ведь незнакомы. К чему интересоваться его здоровьем, когда вы никогда в жизни больше не встретитесь? Я понимаю, что фермеры хорошо знают всех, кто живёт в округе, но в больших городах не принято быть многословным со случайными людьми.

Я покраснела, но родственник не заметил моего стыда, шагая чуть впереди и глядя вперёд.

Как же глупо получилось! Только приехала, как уже продемонстрировала свою неосведомлённость. Мне не хотелось позориться перед братом отца, тем более что дядя Аксель обладал какой-то неуловимой притягательностью, так что для тебя сразу становилось важно его мнение. Даже со спины он казался значимой личностью, потому-то мне и не хотелось, чтобы он подумал обо мне хуже, чем я была на самом деле. По первому впечатлению, как известно, складывается мнение о человеке. Будучи первой красавицей школы, я привыкла к вниманию противоположного пола, а настоящую любовь я узнала раньше всех своих одноклассниц, так что не могла позволить, чтобы кто-либо пренебрегал мной и считал глупой девчонкой, пусть он даже и старше меня на десяток лет. И пусть этот мужчина считался моим родственником, по большей части он оставался для меня посторонним человеком.

Когда мы вышли за пределы вокзала, дядюшка снова обратился ко мне. В его тоне не сквозило ни насмешки, ни издёвки, точно оплошности с моей стороны и не было, и я заметно оживилась, ободрённая его деликатностью.

– Не возражаешь, если мы пройдёмся пешком? До моего дома всего два квартала.

– Хорошо. Так даже лучше, – я постаралась, чтобы мой голос звучал радостно, хотя за пределами вокзала толчеи нисколько не уменьшилось, и это обстоятельство было не в мою пользу. – Я привыкла к долгой ходьбе, люблю также длительные прогулки на велосипеде. Пешком я смогу всё вокруг рассмотреть без спешки.

– Ну, Нью-Амстердам тебе пешком не обойти, – улыбнулся мой родич. – Однако квартира, в которой тебе предстоит обосноваться, находится не слишком далеко от того места, где я работаю, а это очень удобно.

– А где ты работаешь? Я не знаю.

С конца марта я впервые проявляла столько любопытства, да и город заставлял обращать на себя внимание, что я только успевала головой вертеть по сторонам и просто чудом не натыкаться на прохожих. Пратт уже казался далёким сном или полупрозрачной фантазией, словно располагался в какой-то иной реальности.

– В кабаре «Дивная пташка». Отец тебе не сказал?

– Нет.

– Значит, и твоя мать не знает, – усмехнулся дядя, чего я не поняла. – Я работаю конферансье. Знаешь, кто это?

– Как в цирке, наверное. Объявляет номера, ну всё такое.

– Почти угадала. Помимо объявления номеров и представления публике артистов я ещё принимаю участие в некоторых сценках и обязательно выступаю в первом номере, которое задаёт тему нашего вечера. Я могу пристроить и тебя. Ты уже где-нибудь работала?

– Официанткой в закусочной. Ужасная работёнка!

– Верно. И мне бы не хотелось, чтобы моя племянница работала официанткой. Поёшь или танцуешь?

– Я э… пела в церковном хоре и шесть лет ходила в танцевальный клуб по субботам.

– Ладно. Позже посмотрим, что из тебя может выйти.

Остаток пути мы прошагали молча. Я продолжала разглядывать всё, что казалось мне диковинкой, а этим являлось большинство в окружающей меня действительности, ощущая себя словно и не собой вовсе, как если бы мой разум вдруг взял и переместился в иную обстановку. Фермерская жизнь и звуки скотного двора, ранчо, глухой Пратт, Средний Запад остались далеко позади. Я поняла и приняла это, как и то, что возврата к прошлому не будет. Да я и не хотела его, этого прошлого. Научившиеся летать более не способны думать о земле либо тосковать по ней. Бесконечные потоки людей, такси и дорогие авто последней модели, яркая реклама всюду, высотки, шум и суета большого города, не утихающего ни на один час – всё было мне в новинку, тем более что я-то привыкла к спокойствию и размеренной жизни тихого городка. И я вдруг сравнила уединённость нашей жизни на ферме с жизнью дикарей на каком-нибудь острове, которые наслышаны о цивилизации где-то далеко-далеко, но и капли представления о ней не имеют.

Дальние расстояния, необъятные поля и пастбища не представляли для меня проблемы, поэтому те два квартала, что мы прошли, показались мне слишком короткими. Мой гибкий ум впитывал окружающие диковинки, так что, конечно, время пролетело незаметно, точно мы просто переместились из одной точки в другую. Но и этого «мгновения» мне хватило для того, чтобы понять – воздух в Нью-Амстердаме менее свежий, уличный шум более громкий, а люди вокруг представляют живую, непрерывно движущуюся массу.

Очень много людей. Очень много машин. И как-то тесно и скученно, так как и кусочка свободного пространства не пропадает даром. Слишком много рекламы, подсветки, проводов, и моему неискушённому взгляду это казалось излишним, портящим пейзажи «каменных джунглей».

Мой дядя жил в элитном многоэтажном доме. Он пояснил, что в нём два входа: через парадное крыльцо, выходящее на оживлённое авеню, и через чёрный ход, расположенный чуть в стороне от главной улицы в узком переулке, заставленном мусорными контейнерами, которым мы и воспользовались, чтобы не столкнуться со швейцаром, который, по словам родича, порой бывал как чрезмерно любезен, так и чрезмерно любопытен. Верно, он просто не хотел, что бы его соседи меня видели и могли чем-то смутить.

Мы поднялись на нужный этаж в лифте, который, по моему мнению, едва ли уступал в чём-то лифту отеля «Ритц», который я, конечно, никогда не видела, но представляла себе именно таким, а потом мой притягательный дядюшка пропустил меня вперёд в свою «хибару». Именно таким словом он нарёк свою чудную квартирку, и, оставив мой багаж на полу передней, повёл меня по дому, показывая, где что находится.

– Я здесь не слишком часто бываю, потому что, помимо этой квартиры, у меня есть ещё одна, в которой я в основном и живу. А это место – тихая обитель, можно так сказать, – он усмехнулся. – Ну, ты понимаешь, когда хочется побыть одному. Я подготовил для тебя комнату, – радостно сообщил он, придерживая дверь для меня, – хотя ты можешь свободно бродить везде и пользоваться всеми благами этой хибары, за исключением моей берлоги, – он указал на дверь своей спальни в самом конце коридора. – Если тебе, конечно, не захочется стать свидетельницей моего беспорядка и грязных носков.

Из вежливости я улыбнулась, хотя думала о другом. Мне не верилось, что у меня будет своя комната, пока мы не вошли в неё. В родительском доме не существовало понятия о личной жизни, и если мне было необходимо побыть в одиночестве, приходилось уединяться в курятнике либо на сеновале. Но часто я вовсе не могла отдохнуть, когда мне того хотелось. Здесь будет всё иначе. Комнатка небольшая, и понятно, что она не предназначалась для молодой девушки, но я была рада и этому. Мой крохотный уголок собственного пространства.

– Спасибо тебе огромное за то, что позволил мне жить у себя, – я обернулась к дяде с искренней улыбкой.

– Не стоит, – он поднял вверх ладони. – Это малость. Пустяк. Как я уже сказал, я не живу здесь постоянно. Это мне стоит тебя благодарить за то, что ты согласилась приехать. Ты превратилась в настоящую красавицу, Роза. Я-то запомнил тебя совсем маленькой, очень подвижным сорванцом. А теперь ты взрослая барышня. Леди. Обнимемся ещё разок?

Мы обнялись, и я почувствовала, что дядя на самом деле искренне рад моему приезду. Он прижимал меня к себе крепко и никак не хотел отпускать, точно мы всегда были членами одной семьи. Затем он чмокнул меня, немного коснувшись губ. На вокзале я посчитала, что это случайность, но теперь это снова повторилось. Я знала, что некоторые родители целуют своих детей в губы, но в нашей семье не были приняты столь тесные контакты. В лучшем случае я могла быстро прикоснуться к чьей-нибудь щеке. В губы я целовала только Джоэля, и дядин поцелуй казался более чем странным и неуместным. Я напряглась буквально на долю секунды, пока не откинула подобные нелепые мысли прочь. Просто ещё одна случайность, не более.

– Твой отец рассказал мне о том, что произошло. Мне жаль твоего друга, – дядя Аксель заглянул мне в глаза, но я отвернулась.

– Он был мне ближе, чем друг, – дрогнувшим голосом впервые открылась я. Перед этим человеком было можно, ведь он не знал ничего. И любые его слова не затронули бы тонких струн моей души, нежели слова сочувствия и жалости тех, кто хорошо меня знал.

Мой внезапно обретённый родственник снова прижал меня к себе.

– Время лечит, – его слова были нежны, а тон полон философского смысла более глубинного значения, чем я могла постичь на данный момент.

Он не просто искренне мне сочувствовал, но и разделял понимание боли, а этого я ни у кого другого прежде не замечала. Я кивнула.

– Сегодня у меня выходной весь день. Если хочешь, можем сходить куда-нибудь вечером. А пока располагайся и отдыхай. Я в эту хибарку редко прихожу. Предпочитаю другое своё жилище, подальше от работы. А тут тебе будет хорошо. Никто не знает об этой квартире, и непрошенные гости не придут.

Его последние слова прозвучали скорее для него, чем для меня, и я посчитала это место его тайным логовом, где он может побыть один, отдохнуть, поразмышлять. Другим такая скрытная предосторожность могла бы показаться странной, но не мне. Уж я-то могла оценить необходимость порой побыть вдали от общества.

– Отдыхай, принцесса, – он оставил меня одну.

Мне понравилось, что дядя так меня назвал. Не по имени, а именно «принцесса». Прошлое действительно осталось позади, а здесь другая жизнь. Иной мир.

Мне удалось хорошо выспаться в поезде. Однако, решив полежать лишь полчасика, я уснула и, к своему удивлению, проспала несколько часов. Потом я разбирала вещи и осознала, как же мало взяла с собой. Всё-таки я была немного не в себе, и моё путешествие большей частью напоминало бегство.

Вечером дядя Аксель предложил посмотреть его кабаре, и я согласилась. Правда, внутрь мы заходить не стали. У заведения был выходной в этот день. Я посмотрела только на вход с вывеской, изображающей танцовщицу в откровенном наряде с райской хохлатой птицей на руке, а потом мы отправились в ресторан с живой музыкой, расположенный немногим дальше по той же улице, вернее оживлённому авеню, но сперва родич зашёл отметиться в «Лунный кот». Этот пиано-бар находился через дорогу прямо напротив его места работы, и бармен оказался близким приятелем моего дядюшки. Они всего-то перебросились несколькими загадочными для меня фразами, но при этом я была представлена как одна очень дальняя родственница.

Мне показалось, что в ресторане «Новый Свет» нет свободных мест, но Аксель шепнул что-то портье у входа, которого, видимо, тоже хорошо знал, и нас живо проводили к столику в самом углу, ближе всего к темнокожему старику-пианисту.

Всё мне было в новинку. Я даже не знала, что выбрать. Блюда в меню были мне незнакомы, и я во всём положилась на дядю. Он пообещал, что заказ придётся мне по вкусу, и мы стали его дожидаться. Я находилась в каком-то сладостном предвкушении, и глаза мои бегали по всему залу, впитывая всё подряд. Пианист сидел к нам спиной, и мелодии жгучего джаза отчётливо наполняли мою сущность. Мне снова показалось, что всего этого просто не может происходить со мной. Разве могла я подумать, что буду находиться в подобном месте, скажем, зимой, когда ещё ходила в школу и грезила о счастливом будущем?

Потом к Акселю подошёл какой-то мужчина, а заодно и меня окинул оценивающим взглядом. Мне это показалось не слишком-то вежливым. Вдобавок, он явно дал понять, что увиденное вполне удовлетворило его. Знакомые обменялись рукопожатиями и тихими фразами. Я разобрала только два слова – «очередная красотка», причём оба они взглянули на меня в разное время, но в каждом взгляде я прочитала одобрение собственной внешности. Я и раньше замечала такие взгляды в свой адрес, но не придавала им значения, так как в сердце моём ещё с юных лет поселился лишь один. Вскоре дядя заставил этого мужчину уйти, хотя напоследок тот неприятно меня поразил, кивнув с пониманием и как-то гаденько улыбнувшись.

Но не успела я поразмыслить над всем этим, как внимание моё привлёк пожилой посетитель. Он поднялся из-за столика и пошёл к выходу, но сделал всего три шага, после чего повалился как тряпичная кукла на пол. Я вскочила, собираясь броситься ему на помощь, но Аксель моментально удержал меня за руку, и хватка его, надо признать, на тот момент была стальной.

– Не надо. Ему помогут. Смотри.

И точно. Уже подбежали двое официантов, подхватили старика под мышки и поволокли в холл. Пианист ничего не видел и продолжал играть всё это время, как ни в чём не бывало, а остальные посетители только на мгновение умолкли и, как только старика вывели, продолжили прерванную беседу, без намёка на сочувствие. Всеобщий гул возобновился, будто и не было никакого происшествия.

Я попала в совершенно другой мир, это верно. Произойди такое в общественном месте Пратта, упавший оказался бы в центре внимания с избытком помощи, и ещё долго бы не утихали разговоры о нём. Здесь же не было места состраданию, подобная случайность являлась лишь досадной помехой для веселья других. Здесь единичная жизнь не представляла большого значения для общей массы. Что бы ни произошло, движение продолжалось.

Дядя Аксель, деликатный и тактичный, не заострил внимание на моей промашке, словно её и не было, и продолжил разговор, пояснив, что некоторые его знакомые могут показаться мне странными и что мне не следует придавать значения всем тем глупостям, что я могу услышать от некоторых людей. После этого нам как раз принесли первое блюдо, и дядюшка переключился на достопримечательности города, советуя, что мне необходимо посмотреть обязательно и в первую очередь. Прерывался он лишь, когда к нам подходил официант с добавками, да разок, когда подошла, нет, подплыла, женщина до того размалёванная, что произвела на меня не слишком-то приятное впечатление. Я считала, что для подобного места видок её слишком неподобающ, но меня вряд ли бы кто из здесь присутствующих поддержал. Такая «раскраска» на лице была вполне в духе мегаполиса.

Она явилась только для того, чтобы перекинуться парой фраз, начав без приветствий и предисловий.

– Очередная подружка, Аксель?

Вновь тот же оценивающий взгляд, брошенный на меня. Я не вполне его понимала, но такое ощущение, что все эти люди принимали меня за ту, кем я не являлась на самом деле.

– Нет, одна моя дальняя родственница.

– Ну-ну! – в её голосе прозвучало столько скепсиса, что я вскинула голову, собираясь подтвердить дядины слова, но она уже двинулась прочь.

Таким образом, становилось ясно, что дядя свой человек не только в «Лунном коте», но и в «Новом Свете», что он неоднократно приводил в эти заведения своих знакомых девушек наверное, вот и меня теперь посчитали за одну из них. Дядя Аксель оказался очень общительным, приятным человеком, с ним не хотелось расставаться. В его тени я чувствовала себя неуклюжей букой, хотя в школе всегда имела успех у аудитории, окружающей меня. И конечно, глупо считать, что в свои годы он не интересуется женщинами, пусть и живёт один. Мне было неясно только одно, почему он представляет меня как свою очень дальнюю родственницу. Видимо в моих глазах дядюшка прочитал, что мне хочется узнать ответ на эту загадку, потому что позднее, когда мы поели и покинули ресторан, он сказал следующее:

– Я буду очень признателен тебе, принцесса, если ты никогда и никому не будешь говорить, что я твой родной дядя. Забудь об этом, начиная с этого самого момента. Всегда зови меня только по имени. И в моей, и в твоей работе так будет лучше, чтобы никто не знал, что ты моя племянница. И никогда никому не говори, где живёшь. Не называй адреса моей квартиры. Это очень важно. И я надеюсь, что к моим просьбам ты отнесёшься с должным уважением.

– Хорошо, дя… Аксель.

Мне бросились в глаза его странности, но я не стала требовать более подробных объяснений. У каждого свои причуды, к тому же пока я недостаточно хорошо знала его как человека. Если он попросил меня о чём-то, я так и буду делать. Кроме него, у меня никого нет в этом огромном городе.

– Как тебе еда? Ресторан понравился?

– Всё показалось достаточно вкусным, но я всё-таки буду тосковать по домашней стряпне. Мои родители оба очень вкусно готовят. А мне, быть может, больше никогда не доведётся снова посидеть на нашей старой кухоньке…

– Обретая новое, мы всегда при этом чего-то лишаемся. Если хочешь, завтра могу провести для тебя экскурсию по городу, – предложил Аксель, взглянув на меня.

– Охотно, – улыбнулась я. – Но как же твоя работа?

– Я работаю с четверга по воскресенье. У кабаре два выходных, а в среду дают стрип-шоу, где моё присутствие в качестве конферансье излишне. Репетиции оркестра и артистов с трёх часов со среды по необходимости. Пока ты отдыхала, я, кстати, успел переговорить по телефону с мистером Данилевски, он мой начальник. Завтра отведу тебя на новое место работы.

– Я что же, буду работать в твоём кабаре? – вскричала я, и моё лицо обдал жар. – Но кем, Аксель?!

– Узнаешь завтра, – загадочно отозвался он. – Не беспокойся, принцесса, Лев Данилевски меня очень уважает и прислушивается к моему мнению. Во всём, что касается наших номеров и артистов, он считается со мной.

Я не знала, что ответить. Вот так внезапно получить работу в кабаре, расположенное в центре Нью-Амстердама, казалось мне невероятным. Я понятия не имела, какая там может найтись работа для меня, и о подобных заведениях могла лишь судить по полотнам французских импрессионистов, а там они изображались как место разврата и порока. Но, взглянув на своего дядю, я не заметила в его лице ни капли испорченности. Импозантный мужчина с привлекательной внешностью и очаровательными манерами, он посмотрел на меня, и я сразу опустила глаза. Не будь мы родственниками, не потеряй я жениха, я могла бы влюбиться в него.

– Почему ты так странно на меня посмотрела, маленькая Роза? – спросил он, и я вновь подняла свои очи на него.

– Я просто подумала, – с лёгкой полуулыбкой отозвалась я.

– О чём? – его любопытство не знало предела.

– О том, что мой дядя… очень хороший человек, – не наилучшим образом довершила я фразу.

– Держи это в большом секрете ото всех, принцесса. Не порти другим удовольствие считать меня великим грешником, – сказал он полушутя и подмигнул.

Я поняла, что он дал мне право считать его лучше, чем он есть на самом деле. Раз уж он работает в кабаре, то, возможно, и соответствует его обстановке с развратными едва одетыми женщинами? Или я несколько не так представляю, что такое стрип-шоу? Просьба не называть его дядей уже не казалось такой бессмыслицей. Он мог просто не желал демонстрировать другим, что обременён родственными связями.

Мы почти пришли. Удивительно, что в таком большом городе дядя Аксель не обзавёлся машиной, а передвигается пешком. Но жить в центре – редкое везение. Тогда, конечно, все необходимые для жизни заведения находятся в подобной близости друг от друга и дома.

За время нашего пути я успела рассказать о том, как поживает моя семья, чем занимается отец, и при этом не могла не задать один интересующий меня вопрос:

– Ты никогда не жалел, что оставил Средний Запад?

– Никогда. Я всегда знал, что мой мир здесь, что моя душа принадлежит жизни быстрой и переменчивой. Я никогда не жалел о том, что оставил дом, в котором родился и вырос. По духу я никогда не принадлежал к Гамильтонам, вот почему вернул девичью фамилию матери. Ты тоже скоро осознаешь, что мир ферм и ранчо не для тебя. Но мы уже пришли.

Аксель распахнул передо мной металлическую калитку, ведущую во двор элитной многоэтажки, а я чуть было не прошла мимо. Пока ещё я не научилась различать высотки, все они казались какими-то одноликими. На этот раз мы прошли по парадной лестнице к лифту, и дядюшка представил мне швейцара на входе, а тот был до того любезен, точно я какая-нибудь важная персона. Не из-за славы ли и авторитета моего дядюшки?

Могла ли я вообще прежде помыслить о том, что так живут люди?

Мой первый вечер в Нью-Амстердаме, но я устала и сильно хотела спать, а не размышлять о том, как внезапно моя жизнь переменилась. Последние месяцы тревожные сны мучили меня каждую ночь, если я не выпивала таблетку и не забывалась. Долгожданный покой пришёл в купе поезда, ну и на сегодня я тоже, похоже, избавлена от бессонницы.

Моя новая комната, полная чужого запаха, показалась вдруг душной и нежилой. Я собралась распахнуть окно, чтобы глотнуть вечернего городского воздуха, но тут дядя позвал меня на балкон, о существовании которого я не подозревала. Вид выходил во внутренний двор, но шум с оживлённой авеню был отдалённо слышен и здесь, а ещё более высокие здания заполняли собой дальний план. Небоскрёбы с подсветкой были изумительны.

– Потрясающе! Просто потрясающе! – не удержалась я от восторгов.

Дома с наступлением темноты замирала и жизнь, а небо полыхало сверкающими точками мириадов звёзд Млечного Пути, которыми мы так любили любоваться с Джоэлем, лёжа на стогах сена или на траве пастбищ. Здесь же искусственные звёзды в виде реклам, играющих ярким неоном, и городское движение, не утихающее ни на минуту. Красоты иного рода…

– Когда-то и я так вздыхал, – я перевела взгляд на Акселя, и он продолжил. – Когда я приехал в Нью-Амстердам, первые недели всё мне казалось волшебным, но со временем это чувство притупилось и новизна исчезла. Но у тебя пока есть возможность ценить это. А завтрашний день для тебя будет полон сюрпризов, принцесса.

Внезапно зазвучала музыка. Звуки раздавались откуда-то сверху. Какая-то знаменитая песня, только я не могла припомнить, какая. Но подобная пластинка не раз ставилась у нас в танцевальном клубе.

– Это сосед с верхней квартиры, только почему-то сегодня он припозднился, – пояснил дядюшка. – Он музыкант, трубач. Я хорошо его знаю. Мы с ним иногда вместе куда-нибудь ходим.

– Он настоящий профессионал, – отметила я, вслушиваясь в мелодию. Если бы не моя скорбь, мне захотелось бы потанцевать. В субботний клуб-то я всегда ходила по зову своей души. Петь и танцевать – этим занятиям я любила отдаваться в свободное время.

– Да, он учился в консерватории три года, но потом бросил. Имел большие перспективы в банде Сэма Рэдли, но группа распалась. Сейчас он играет в ресторане «Золотой век». Хорошее место, но он опять чем-то недоволен. Бекст хороший человек, но выпивка когда-нибудь погубит его. Он почти каждый день репетирует на своём инструменте, повторяя гаммы, в качестве своего рода обязательного тренажа, но может сыграть и самодостаточные произведения, когда его охватывает вдохновение или ностальгия. А ты, Роза, часто на вечеринках потребляешь спиртное?

– Нет, что ты! Неужели я создаю впечатление пьющей девицы? Женщины-алкоголички вызывают у меня отвращение и презрение.

– Куришь?

– Нет, дя… Аксель! Как ты можешь думать про меня такое?!

– Надеюсь, так будет и впредь. Учти, я сам не пью и не курю. Запомни это, и никогда не пытайся изменять своим принципам, сколько бы соблазнов вокруг ни было. Отсутствие подобных привычек помогает сохранить ясным рассудок. Поставь меня себе в пример. Я не советовал бы тебе поступать так в иных случаях, но в этом – всегда, – он произнёс это наставление таким властным тоном, что я поняла, подобная вещь представляла для него огромную важность.

– Конечно, дя… Аксель. Мне бы не хотелось тебя чем-нибудь огорчить, – сочла нужным добавить я. – И я постараюсь всегда обращаться к тебе по имени. Просто пока мне это непривычно. И ни одна живая душа не узнает о том, где я живу.

– Хорошо, принцесса, потому что я очень тебя люблю. И буду заботиться о тебе, как велел мне твой отец.

Мы покинули балкон, но в комнатах трубу всё равно было слышно, пусть и приглушённо. Однако инструмент мне нисколько не помешает, наоборот, будет создавать романтический настрой, тем более что музыкант действительно отменный виртуоз.

Ванна с горячей водой и душистым мылом придала расслабленность моему утомлённому телу, а потом я отдалась долгожданному сну на такой мягкой, но не своей, привычной и родной, постели.

На следующее утро получилось так, что во всей дядиной квартире не оказалось ни кусочка какой-нибудь еды, так что пригодились недоеденные в поезде мамины запасы.

– Вот видишь, какой я плохой хозяин! – беспомощно развёл руками Ак-сель, угощаясь сандвичами и печеньем, что я с ним по-братски разделила. – Я одинокий волк, не способный заботиться ни о ком, кроме себя. Обещаю исправиться. Мы куда-нибудь сходим на первый раз, а потом ты уже сама примешь на себя роль хозяйки.

Но до момента выхода из дома пришлось прождать полтора часа. Дядюшка слишком долго облагораживал свой внешний вид. Как я успела отметить, в этом плане он был крайне щепетилен. Сегодня он надел другой костюм, не менее идеально сидящий. И мы с ним отправились в ресторан одного из отелей, расположенных неподалёку. Когда живёшь в центре, всё кажется расположенным близко. Я могла бы обойтись самой простой забегаловкой, но Аксель даже думать не хотел об этом. Он никогда не питался в подобных местах. Похоже, дядюшка был достаточно обеспечен. В ресторане я чувствовала себя не слишком уютно, да и не хотелось, чтобы родич сорил из-за меня деньгами, но обо всём об этом я смолчала. Хватает и того, что я держу себя точно пришелец с другой планеты.

– Новая подружка? – услышала я от очередного официанта, который хорошо знал своего постоянного клиента.

Похоже, в этом районе Аксель Дюшенталь был вполне известной личностью, а гаденькая улыбочка являлась неотъемлемой частью всех его знакомых.

– Она моя дальняя родственница. Очень дальняя, – сухо ответил он и бросил предупреждающий взгляд на меня.

Несомненно, что у Акселя много знакомых женщин, с которыми в силу своей профессии ему приходится иметь дело. С некоторыми у него могут быть более тесные отношения, он может приглашать их на свидания, водить в ресторан, вот как меня сейчас, а так как мы с дядей совсем непохожи, нет ничего удивительного в том, что меня всё время принимают за его подружку, тем более что Аксель очень красив и ничто в его внешности не указывает, что ему идёт уже третий десяток.

Мы отменно позавтракали, согласившись определить эту трапезу за второй завтрак, а потом родич устроил для меня обещанную экскурсию по центру Нью-Амстердама. Он оказался исключительным гидом и рассказывал не только очень интересно и живо, но ещё и умудрялся сдабривать свои истории всякими шутками-прибаутками. В нём пробудился великий актёр, и мне захотелось увидеть, каков он на сцене и насколько подходит ему образ конферансье.

Наши учителя не проводили подобных экскурсий в местных музеях, как Аксель Дюшенталь провёл её для меня по центральным достопримечательностям нового для меня города. Я едва ли не лопалась со смеху от его забавных историй про некоторые памятники. Когда я выдохлась, вернее, моя голова переполнилась новыми впечатлениями, мой индивидуальный гид предложил отдохнуть в Центральном парке. Мы прошли мимо гигантского здания собора Святой Анны. Святое место привлекло моё внимание, но я не решилась войти внутрь, тем более что Аксель только вскользь упомянул название и зашагал дальше.

Центральный парк оказался настоящим оазисом среди каменных джунглей. Несмотря на будний день, народу было столько, сколько в Пратте в моменты его наивысшего оживления. Однако здесь оказалось очень хорошо, свежо по сравнению с духотой улиц и слишком зелено, из-за деревьев совсем не было видно высоких зданий и легко было поверить в то, что находишься где-нибудь за городом. Легко было представить, что мы на прекрасных островах Тихого Океана или где-нибудь в Японии, когда проходили мимо одного, другого, третьего пруда. Не хватало лишь цветущей сакуры. Я решила, что парк станет моим любимым местом в городе. Казалось, что мы провели всего мгновение в этом приятном зелёном уголке природы, как уже подошло время назначенной встречи. Той встречи, за исход которой я втайне переживала.

– Скажешь ты, наконец, какая работа мне предстоит? – в очередной раз затеребила я дядю, когда мы направились в «Дивную пташку». Каждый шаг приближал меня к тому, чему я внутренне противилась.

– После звонка твоего отца я поговорил со своим боссом Львом Данилевски и попросил для тебя местечко, – спокойно отозвался он.

– Я это уже слышала. Но неужели в кабаре мало своих официанток, чтобы брать ещё неизвестно кого со стороны?

– Ты не неизвестно кто. Во-первых, я уже замолвил за тебя слово; во-вторых, ты будешь работать не официанткой. Я уговорил Льва прослушать тебя, и в случае успеха ты сразу займёшь место ведущей певицы, тем более что Бесс бесстыдным образом сбежала с очередным хахалем, испортив нам три последних шоу.

– Певицей? Я не ослышалась? – я была крайне удивлена, и подобная перспектива меня напугала ещё пуще прежнего.

Как я могу стать звездой в том месте, о котором ничего не знаю?!

Как я вообще могу быть звездой? Я всего-то немного пою и танцую.

– Нет, – по его губам растеклась ухмылочка удовольствия. – Все Гамильтоны очень музыкальны. И мой отец, твой дедушка, имел очень насыщенный обертонами голос, и мой братец в юности постоянно любил насвистывать музыкальные хиты. А наш дедушка так вообще играл на укулеле и губной гармонике. А ты вот пела в церковном хоре, а это должно непременно означать наличие ангельского голоска. К тому же я против тяжёлой и грязной работы для моей маленькой Розы. Такой симпатичной мордашке пристало блистать на сцене. А о чём ещё мечтать юным и прекрасным сердцам, как не о славе? Так что не подведи, принцесса. Ты должна получить это место, а я не должен краснеть за тебя.

– Но ведь я о нём не просила, – захныкала я, пробуя протестовать.

– Роберт попросил, чтобы я помог тебе с работой, – как маленькому ребёнку растолковывал он. – И я собираюсь сдержать слово, данное брату. Я не случайно исподволь расспрашивал у него обо всём, что ты умеешь. Я знаю, например, что дома ты постоянно подпевала, да и не случайно столько пластинок с собой привезла. Мне рассказали обо всех твоих успехах как в хоре, так и в танцзале. И, по моему мнению, это даже хорошо, что ты не пошла учиться дальше по какой-нибудь научной стезе. Нужно взращивать свои природные таланты, Роза. К тому же я уже договорился. Это хорошая, достойная работа с высокой оплатой. Ты же не хочешь меня огорчать, верно? Разве ты не любишь меня? – с нажимом закончил он.

– Люблю, но я… мне немножечко страшно. Да, я пела в церковном хоре, но это не то же самое, что быть сольной певицей. А вдруг я не справлюсь?

– Ты справишься, Роза. Я в тебя верю, – он приобнял меня за плечо и крепко его сжал. – Ты получишь эту работу если не ради меня, то ради себя. Или ты хочешь вернуться обратно и всю жизнь провести в далёкой дыре и безвестности?

Нет. Конечно, он прав. Мне нельзя вернуться. И отказавшись от его предложения, я поступлю неблагодарно. Ведь дядя такой ласковый, заботливый, приютил меня, накормил в ресторане дважды, провёл такую чудесную экскурсию. Он беспокоился обо мне с первых минут моего появления в его жизни. Так могу ли я отказать? Почему бы не попробовать себя на сцене, ведь я на самом деле неплохо пою и люблю это дело. Друзья часто просили меня спеть, и для гостей родителей я тоже пела по праздникам, я принимала участие в церковных концертах и любительских танцевальных соревнованиях.

– Хорошо, Аксель, я попробую себя на прослушивании.

– Вот и умничка, – он обнял меня, но быстро отпустил.

Мы добирались до кабаре «Дивная пташка» другой дорогой, которую я тщетно пыталась запомнить. В этот послеполуденный час второго буднего дня людей на улицах было нисколько не меньше. После того как я несколько раз оступилась и едва не угодила под колёса такси из-за того, что всё с тем же нескончаемым любопытством вертела головой по сторонам, Аксель крепко взял меня под руку и больше никуда не отпускал от себя. Но я всё равно продолжала удивлять его своим поведением, хотя сама не считала, что веду себя странно. Мы пришли на место неожиданно. Аксель провёл меня во двор к чёрному ходу.

– Уже пришли! – удивилась я, осматривая ничем не примечательный кирпичный фасад, пока внутри меня всё замирало от такого стремительного наступления грядущего. – А почему я не вижу вывески?

– Это же вход для артистов, Роза. Вход же с вывеской только для зрителей, чтобы привлечь их внимание к нам, – поспешил просветить меня родич. – У артистов, понимаешь, должна быть возможность спокойно приходить на работу. Или ты считаешь, что мы должны как и всякий наш посетитель проходить мимо кассы в вестибюль и оттуда расходиться по своим гримёркам?

Но я едва ли слышала его слова. Мне прежде не доводилось бывать за кулисами, и теперь я с нетерпением ожидала погружения в подлинный, а не сценический, мир артистов. Мы шли по длинному коридору мимо закрытых одноликих дверей, и Аксель кратко сообщал, что за каждой дверью находится. В основном были гримёрки или костюмерные. Здесь располагался девчачий мир актрисок, танцовщиц, стриптизёрш и прочих «леди». В другой стороне от сцены располагались комнаты отдыха для музыкантов, машинистов сцены и рабочих постановочных цехов, а официанты обитали рядом с кухней вместе с поварами, потому что «Дивная пташка» предлагала посетителям не только пикантные шоу, которые, как было заявлено на одной из афиш, бегло просмотренной мной по ходу нашего движения, самого взыскательного зрителя не оставят равнодушным, но и ужин, входящий в стоимость билета, с выпивкой за дополнительную плату. Однако сейчас тут никто не перевоплощался, артистический дух дремал. Только где-то одиноко тренькало пианино.

– Гарри сейчас репетирует, но будет аккомпанировать тебе. Он частенько приходит во внерабочее время. Знаешь, сюда всякий из нас может прийти, когда пожелает. Пусть в это трудно поверить, но босс долгие годы старался, чтобы все в кабаре чувствовали себя одной большой семьёй. У оркестра выходной, но для тебя так даже лучше, чтобы как можно меньше посторонних лиц… Да и мало ли что ещё… Глупо было бы вызывать сюда всех оркестрантов, – пояснил привычный к этому месту конферансье.