Читать онлайн Маски Арагона. Сборник рассказов

© Инга Викторовна Соборова, 2024

ISBN 978-5-0065-0229-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маски Арагона

Старуха:

Я-то вот, старуха древняя уже, а маску с лица снимала всего три раза в жизни. Первый самый, это когда девчонкой в озере тонуть стала. Маска сама тогда с меня слетела. Деревянная, плотная. Осталась плавать на воде. Раньше-то все маски деревянными делали. Слава Первым, отражение свое без маски в воде увидеть не успела.

Второй раз маска сама на мне треснула, к ногам упала. Я тогда чуть наземь не легла, подурнело мне. Хорошо, вторую в мешке под рукой нащупала. Надела сразу. Прикрыла срам.

Наша семья всегда традиции одна из первых в городе чтила. Древний род. Маска моя мне от бабушки досталась. Умерла бабка – сняли маску. Закопали в солевую гору на площади. Через год, в день смерти бабушки, достали из солевой горы и в сундук. А детскую маску бабушки- младшей внучке прилюдно надевают.

Стоит ребенок в детской маске своей, которую сразу после рождения Жрец надел. Жрец так быстро маску новорожденному надевает, чтоб ни мать, ни те кто рядом помогают, лица ребенка увидеть не успели.

А вот, когда детскую маску меняют по совершеннолетию, черную ткань накинут на голову, Жрец под тканью маску поменяет. Откинут ткань – поздравляют все. Взрослая уже. А детскую маску – в соль. А через год дома в сундук с масками положить можно. Так моя-то маска, кто знает, сколько поколений передавалась. Может еще при самых Первых, Слава им, ее носили предки мои. Вот она и раскололась от старости. Я-то закон хорошо знала: «Если маска сошла с тебя – вторую немедля надень». Если и со второй, что не так -лицо руками закрой, и беги домой скорее, чтобы во время бега твоего позорного, люди срамоту отвратную увидеть не могли.

Успела я тогда вторую надеть. Я без второй даже дома не хожу. А вторая-то моя маска, постарше всех моих масок была. На самом дне сундука лежала. Видно, жук источил ее всю. Я и не заметила. Надела я маску эту вторую свою, а она в пыль, в кусочки мелкие раскрошилась.

Бежала я всю дорогу, только о сундуке с масками и думала.

Закон гласит: «Чтобы маску дома на другую поменять – останься один. Лицом в темный угол повернись. Быстро маску поменяй. После, к зеркалу можешь подходить».

Забежала в дом. В доме, к счастью, никого. Открыла сундук. Маски там. Все деревянные, тяжелые. Для рта дырка небольшая, только чтоб ложечка маленькая проходила. Чем меньше дырочка для ложки, тем девушка добропорядочнее. А сейчас-то, молодые, маски из соломы плетеные, из стекла черного понаденут. Дырки для рта – хоть кулак просунь. Срам один.

Все болезни-то от того, что маску неправильно носят. А ведь те, кто чтят закон, и помнят каждое слово его, знают: «Маску носи не так плотно, чтоб лицо болело. И не свободно, чтоб ветер под маской гулял. Взгляды грешные привлекать».

Раньше маски в добропорядочных семьях в сундуке держали. Все маски до единой в солевой горе по году держаны. Одна в одну. А теперь-то на стены в дома вешают. Зачем это? В законе запрета нет, конечно. Но чувствую- не к добру.

А вот еще, моду завели – маски разных цветов делать. Говорят, от Первых запрета не было, на цвета разные. Да это еще что. Стали у масок края дырок для рта в верх загибать. Мы то помним, края вниз должны уходить. Углы глаз, на маске, тоже к земле направленны. Земля нас кормит и прячет. И ходить подобает в землю глядя.

А вот слышала я, как люди рассказывали: «Жена мужу говорит:

– Надень, милый, ту маску, в которой ты меня женой просил стать. Надень, вспомним былое.

А он:

– Нет, – говорит, – Не надену. Что было, то прошло.

Взяла тогда жена эту маску, положила на кровать, сидит – любуется. Увидел это муж, отнял маску и в печь. Жена криком кричать. А муж этот, увидел, что маска его горит, да как закричит. Смотрит жена, а у него, из под маски его, которая на нем, огонь и дым идет. Страшно».

А вот Жреца понесли. Хоронят. Не выдержал он. Чести удостоился, Жрецом стать. Но не перенес.

Помню, как выбирали его. На площади, возле Солевой горы. Трое самых старых жителей города держали в руках мясо свежее – кровь не спущена. А в центре – волк, в клетке деревянной. Веревка за дверцу клетки привязана. На мертвое дерево переброшена и к вершине Солевой горы протянута. Дева невинная на горе стоит. Потянет за веревку – дверца вверх. Волк семь дней не кормлен. Выходит из клетки. К какому старцу подойдет, тот мясо ему и отдаст. Будет этот старец Жрецом. Волка жизни лишили и возле каменных Первых, Слава им, положили.

Плакала я от счастья тогда. И не только я. Жрец то маски не только живым меняет. Приходит время, умер если кто – Жреца зовут. Нужно маску Жизни снять и маской Смерти заменить.

Красивые маски Смерти раньше-то были. Дырок для глаз и рта нет. Стеклом битым и углем колотым украшены. Отвернется народ – Жрец и поменяет. Маску Жизни в Солевую гору сразу.

Жрец-то, если первую свою маску Смерти поменяет покойничку, выдержит, не уляжется с покойничком рядом, значит быть ему Жрецом. До самой смерти своей. А если безумие им овладеет, от смущения такого, то в почетный храм Жрецов поместят его. В храм этот люди поклониться идут. Если Жрец смеется под маской – к удаче. Плачет – жди беды. Долго стоять можно в храме. Понять чтобы, плачет Жрец безумный или смеется.

Старик Масочник:

Сколько помню себя, столько я о масках думал. Больше, чем о чем-то другом. Мальчишкой маски делал. На ярмарке быстро разбирали маски мои. Другие рядом маски тоже продавали. Но мои маски разбирали сразу. Секрет есть у меня.

Маску сделал – подуй на нее, частицу жизни своей маске передай. Когда готовые маски мои лежат на полке, я всегда слышу, как они шепотом переговариваются.

Свадебные маски- чистые, легкие. Всегда отдельно лежат. Детские – поближе к свадебным. Солдатские маски – грозные, прочные и тяжелые, подальше от свадебных и детских. А то свирепую мощь потеряют. Как потом воевать в них? Самые красивые, так это для женщин молодых. Я закон Первых чту, Слава им. Но там не сказано, что нельзя камнями драгоценными маску украшать. И камни, и золото по краям.

А вот для мужчины, на каждый день – в нижний части маски, пустота. Бороду отросшую туда укладывать. В законе прописано:

«Стричь бороду, коя из под маски лезет».

Я закон не преступаю. Борода из под моих масок не висит.

Маску Смерти я делаю под особое настроение. Словно с самой Смертью побратался. Торжество и величие чувствую. Самый большой спрос на маски эти. Если кому наденут эту маску, так ее уже никому не передать.

А ведь есть и такие, кто не хочет маску носить. Таким, Слава Первым, закрытую маску надевают. А ключ от маски на середину озера вывозят, в воду бросают. Уходят из города бунтари эти. Бродят по белу свету.

Арагон:

Детская у меня маска. Красивая. Мне ее на День Рождения старший воспитатель подарил. Новую купил. Пошли мы с ним в лавку к Масочнику. Много у него красивых масок. Шепчутся они между собой. А воспитатель не слышит. Я свою маску сразу узнал. И она меня тоже. Слышу – зовет меня кто-то. Она это.

Маска эта в одном зеркале, выглядит как моя. А в другом – как чужая.

В это, другое зеркало, мне воспитатели смотреться не велят. В нем, няня престарелая, себя без маски увидела. Случайно, говорят. С тех пор она только об этом и рассказывала. Даже во сне.

Когда воспитатель и все, кто живет в приюте, не видят меня, я к зеркалу этому хожу. Смотрю в него долго. Даже однажды, мне показалось, что стоит у меня за спиной кто-то. Обернулся – нет никого.

Зачесалось лицо под маской. Почесал, чуть маску сдвинул. Кожа белая у меня под маской. Красивая. Мягкая. Говорят – щека там.

Я сегодня положил сахара кусочек в рот под маску. Не в дырочку для рта. Маска мне разрешила. Только воспитателю нельзя говорить. Заругает. А вот, Старший Смотритель, если узнает – на целый день маску так крепко привяжет, что ни поесть, ни пить, ни дышать нельзя.

Я видел в зеркале свой рот, в нем язык. Оказывается, большой такой. Иногда, когда кто-то покажет язык в маске, то через дырочку, только маленький кусочек виден.

И зубы видел. Как белые бусы. Много их у меня.

Мне говорили, что я дышу носом. Хочется посмотреть. Какой он?

Няня престарелая, в зеркале том запретном, за спиной моей, все говорит о том, что под маской увидела. Я уже привык у тому, что Няня эта в зеркале постоянно видна. Она там в такой маске, какие сейчас не носят.

Я видел свой нос. Он очень страшный. Даже некрасивый. Дальше поднять маску я боюсь.

Я видел свой глаз. Красивый. Как у козлёнка, только меньше. Кожа может закрывать глаз. Белая кожа закрывает глаз, и его как будто нет. Волоски на этой коже маленькие.

Я, если поднимаю маску, то только с краю. Или рот смотрю, или нос, или глаз. Все вместе нельзя видеть.

Сегодня я и все дети нашего приюта ходили поклониться Первым. Каменные Первые. На них маски из камня. Их двое. Их маски особые – квадратные.

Никому нельзя носить квадратные маски. Сегодня в школе нас учили: «Как только подумаешь о квадратной маске для себя – молись сразу: „Слава Первым, слава во веки веков!“ И сразу мысли эти уйдут».

Сегодня большой праздник. Всем юношам нашего города, достигшим совершеннолетия, будут снимать «детские» маски, и надевать маски «взрослые». Городской совет дарит маски тем, кто в приюте живет. Нет у нас сундука с масками, что от предков передаются. Может это хорошо. Маски новые. Свежим деревом пахнут. Одинаковые у всех. Закон гласит: «Каждый может разукрасить свою маску сам. Но скромно, в одном цвете». Это нужно для того, чтоб вор от добропорядочного гражданина отличен был.

Теперь я взрослый. Как построю свой дом – не жить мне больше в приюте. Не долго мне осталось в запретное зеркало смотреть.

Хожу к зеркалу каждый день. Вчера страху натерпелся. Глянул на себя в зеркало, а маски на мне нет. Два глаза, как у пса дворового смотрят на меня, лицо белое, щеки – две сразу. И нос этот страшный. И рот открыт. Убежал я.

Очень мне увиденное напоминает то, что я по частям под детской маской видел.

Жрец:

Вот и случилось то, чего я боялся больше всего. Я попал в число трех старейших жителей нашего города. Те двое, что были постарше меня, отошли перед самым Избранием. Повезло им.

В день выбора Жреца пришли за мной на рассвете. Повели. Хожу я медленно. Не торопили. Даже конвой понимает, куда ведет меня.

Трое нас. Все между собой с детства знакомы. Глупая была у нас поговорка: «А чтоб ты жрецом стал».

Сидим. Я и еще двое стариков. Мясо в руках. Волк в клетке. Толпа на площади. Первые каменные стоят. Волк, если вместо мяса на человека набросится – не быть тому Жрецом.

Подняли решетку. Вышел волк. Медленно так. Направился в мою сторону. Оскалился. Или загрызет меня волк – или Жрецом стану. Бросил я мясо ему в пасть. Толпа как закричит: «Новый Жрец! Слава Первым!». Как не со мной все это. Смотрю на Первых. Молюсь. Хоть бы не умер никто.

Совершеннолетие. Зовут маску заменить. Конвой Жреца приводит и уводит домой. Оно и понятно. Туда ноги не несут, обратно тоже.

Дали мне Святейшее покрывало Первых. Много веков оно покрывает лица во время снятия маски. Накрыл я голову юноши. Веревочки маски его развязал. Маску детскую снял. Стал под покрывалом новую, взрослую надевать. Коснулся лица его. Чуть не вырвало меня. Мягкое оно. Влажное. До сих пор мутит. Завязал веревочки. Домой меня отвели.

Вот и настал день. Смертную маску поменять надо. Почему я еще не умер? Стою возле покойника. Маска жизни на нем. Снять нужно. Снять-то могу, но как лица не увидать. Хотел бы я снять эту маску жизни, и умереть сразу. Был бы это хороший конец. Слава Первым! Тогда конвой должен накрыть лицо покойника плащом. Да так и хоронить. Конвой, потом за ворота города вывезут. И забудут навсегда.

Сделал я это. Странно. Не страшно. Даже кажется, что я видел уже это когда-то. Может во сне. Знакомо мне лицо, открывшееся из-под маски. Не человек сам. А так. Лицо увидеть. Надел маску смертную. Увели меня.

Арагон:

Я теперь каждый день маску снимаю. Хорошо себя рассмотрел. Интересно, как другие лица под маской выглядят?

Жрец:

Снимаю я маски другим. Привык уже. Почему я так боялся? Но я, виду не показываю, что не страшно мне уже. Иду, ноги еле волоку. Скулю, как лис в капкане. Так-то оно лучше.

А что, если и мою маску снять, и в зеркало заглянуть. Терять мне нечего. Если безумие овладеет мной, то в Почетный Храм Жрецов поместят меня. В почете доживу остаток дней. И если умру от страха, так тому и быть. Стар я уже очень.

Вот и зеркало старое. Мутное совсем. От прабабушки еще моей. Хорошо, что мутное оно. Может не так страшно будет.

Слава Первым! Совсем, как у покойника. Глаза только открыты. А так, один в один. Надену маску обратно. Увидит еще кто. Я в доме-то, перед этим, окна позавесил. Засов задвинул.

Старик Масочник:

Разные маски я делал. В каждой маске я кусочек души своей оставил. Когда свадебную маску делал, так девой невинной представлял себя. Когда для битвы- так солдатом свирепым и угрюмым. Не знающим жалости. А вот когда маску смерти, то самой смертью я был в тот момент.

Страшные мысли приходят мне теперь в голову. Боюсь даже думать. Слава Первым! Хотел бы я сделать квадратную маску Первых. Но об этом даже думать страшно. Все чаще я представляю, как из камня серого вытачиваю я квадратную Маску Первых. Вот и для глаз квадраты вырезал. Вот и для рта. Столько раз уже представил это, что кажется, маски эти уже на столе у меня. Слава Первым!

Арагон:

Вон дом Жреца. С тех пор, как он стал Жрецом, к его дому никто особо не приближается. Даже старые знакомые переходят на другую сторону улицы, чтоб не столкнуться с ним. Всегда так. Уважают и боятся очень.

Я вот, хотел бы с ним поговорить. Ведь он лица других видел. Мертвых, правда. Страшновато идти к нему. Станет ли говорить со мной? Может уже и обезумел он от должности такой. Посмотрю в окно его. Дома ли?

Слава Первым! Он без маски перед зеркалом стоит. Занавески задернул, а щелка осталась. Теперь я еще больше боюсь. Надел маску. Постучу.

Жрец:

Стал думать я. А может маски-то и не нужны вовсе. Вот умру я и никто не узнает, что в маске толку никакого. Сказать бы кому. Так ведь закрытую маску наденут. Ключ в озеро. Для меня это хуже всего, теперь, когда я знаю, что маска мешает только.

Арагон:

Открыл мне Жрец. Впустил меня. Стоит. Молчит. Я маску свою, видно, плохо завязал, поклонился Жрецу. Маска упала с меня. Поднял я маску, надеть хотел. Остановил меня жрец. Подошел близко. Смотрит на мое лицо без маски. Думал я, конвой позовет.

А жрец говорит:

– Властью данной мне свыше, Слава Первым, приказываю тебе, подойти к зеркалу. Узри лицо свое. Пришло время.

Подошел я к зеркалу. Забыл, что притворяться надо, что лицо свое впервые вижу. Стою, смотрю. Понял жрец, что не в первый раз я в зеркало гляжусь. Почувствовал я, что не зря к нему пришел. Стою перед ним без маски. Смотрю в глаза ему. Вижу – плачет он.

– Видел я вас в окно ваше. Видел, как вы в зеркало глядитесь.

Снял Жрец маску. Тут как смешно нам стало обоим. Так от смеха и повалились. Хорошо, что занавески на окнах хорошо задернуты. С тех пор, стал я часто захаживать к Жрецу в гости.

Старик Масочник:

Стал делать я Маски Первых. Как-то ноги сами понесли меня в каменоломню. Нашел две каменные заготовки. Домой принес. Стал делать. Словно, это я опять в фантазиях своих. Руки, как будто сами маски делают. Я смотрю только.

Арагон:

В гости к Жрецу хожу, да и на вызовы, тоже сопровождать стал я его. Ему поддержка, а мне интересно. Когда Маску Жизни Жрец менял на смертную, все, кто рядом был – отвернулись. А я нет. Посмотрел на покойника. Лицо точно такое, как у Жреца и как у меня. Бледное только. И глаза закрыты.

Вот так новость. Старик Масочник умер. Теперь все маски, что есть у него в доме, по закону, в дом Жреца перенесут. И станет он их надевать – кому какая понадобится. Пока все маски не закончатся.

Помогал я Жрецу маски из дома старика Масочника переносить. Слава Первым! Что нашел я у него в мешках в комнате! Подальше от полок с масками, мешки эти лежали. В них Маски Первых.

Забрали мы их в дом к Жрецу. Страшно даже думать, что будет, если кто узнает. А жрец, хоть и старый совсем, а веселый. И смелый. Давай, говорит померяем Маски Первых. Я даже испугался вначале.

Достали мы эти маски каменные. Жара вокруг, а маски холодные, как лед. Вместо веревок – ремни кожаные. Где старик Масочник покойный взял их? Неужели сделал? Слава Первым!

Старуха:

Скоро великий праздник. День Первых. В этот день, по календарю, сотни лет назад Первые покинули нас. Теперь раз в год, у подножья Солевой горы, мы ждем их.

В детстве я очень боялась ходить на этот праздник. Между Солевой горой и каменными Первыми – огромный костер. Толпа. Все жители города у Костра. Кто ходить не может – тех приносят. Дети грудные на руках. Никто не должен остаться в городе. У кого маска треснула или разломалась – в костер бросает. Маски в огне разными цветами вспыхивают. Говорят, если маска в огне желтым вспыхнет- значит добрый человек ее носил. Зеленым если – веселый. Если красный, то сильна любовь этого человека. А вот если дым черный от маски пойдет, да еще искры, то злые помыслы у того, кто ее носил. Видят люди все это. Молчат.

Маску треснувшую, только в огонь в День Первых. А если в земле схоронить, или спрятать куда, то все самое страшное, что было и будет, случится сразу.

Чувствую, если Первые вернутся, могут случится перемены. Боюсь думать об этом. Хоть бы не при мне это случилось.

Темнеет. Все жители города медленно сходятся к Костру. Я раньше других пришла. Времени у меня много. Да и полюбила я этот праздник. Красиво. Жрец стоит у огня. Перед лицом Каменных Первых.

Кто маску треснувшую принес, то сначала Жрецу в руки дает. И на место уходит. Жрец громко кричит: «Слава Первым!» И маску в огонь. Я чуть не плачу тогда.

Огонь горит. Пламя выше Первых. Никогда такого не было. Жрец пропал куда-то.

Что же это!!! Первые вернулись! С колен не встану. Слава Первым!

Первые:

– Вот и дождались вы нашего возвращения. Все вы свято чтили закон. Настал день Великих Перемен. Властью Первых, сегодня у Великого Костра, под городской стеной, каждый из вас должен снять маску перед самым старым Зеркалом, что из городского приюта. Узреть лицо свое и маску в огонь.

Кто снял маску, узрел свой лик, и ужас свой не превозмог, может надеть маску вновь. И ровно через год повторить это испытание.

Те, кто выполнят приказ, и снимут маски навсегда, уходят из Старого города. Прямо за городской стеной надлежит возвести вам Новый Город.

Каждый год, в день Первых, будет проходить это испытание вновь. До тех пор, пока ни один житель старого города не будет носить маску. Тогда стена, между Старым и Новым Городом будет разрушена.

Арагон:

Так все и получилось, как я задумал. Город теперь состоит из двух частей. Каждый год часть жителей переходят в Новый Город. Все меньше людей остается в Старом. Почтальоны Старого и Нового города каждый день кладут письма в отверстие в стене. Преступникам стало легче избежать законного наказания. Под стеной в тайных местах – подкопы. В подкопах под землей комнаты. В них маски, оружие, еда. Ходят теперь туда и обратно.

В Старом городе одни старики уже остались. Старики всегда послушнее всех чтят Закон. Тяжело им, но каждый год приходят к зеркалу на площадь.

Старуха:

Одна я осталась в городе. Я и так одинока была. А тут хоть волком вой. Закон я чту всегда. Хоть и не легко мне, а закон есть закон. Несколько раз в День Первых хотела испытание пройти. Вот у Зеркала уже. Вот и маску сняла. А глаза открыть не могу. Помню, как открыла глаза, что видела, что было не знаю. Дома только в маске своей опять очнулась. Не суждено мне, видно, в Новый Город перейти.

Арагон:

Вот и умер последний Жрец. Город Масок не существует. Одна старуха древняя живет там.

Я ухожу сегодня из этих мест. Побродил по улицам Старого Города. Приют, где прошло мое детство. Дом старика Масочника. Солевая гора. Первые каменные. Зеркало. Ухожу. Посмотрю издалека на стены Старого Города. На стене часовой.

Кричит что-то. Слышу:

– Умерла Старуха!

Лебединое сердце

– 1 —

Маг третьего уровня, потомственный колдун Нубис, принимал клиентов в своём кабинете в самом центре Москвы. Псевдоним, который он выбрал для себя, звучал так не потому, что маг не решался называть себя именем своего любимого древнеегипетского божества, а просто для удобства произношения.

Кое-какие предметы, которыми был обставлен его кабинет, были исключительно для антуража. Например, белая сова Фёдор, сидевшая неподвижно в клетке и глядящая прямо перед собой. Нубису сова не мешала, хотя и отвлекала порой. Особенно во время кормления, когда уборщик очистив клетку, засовывал в узкую дверку живых мышей. По одной. И захлопывал сразу, как только мышь падала на дно клетки. Тут же начинались возьня и непродолжительный писк мыши.

Чучело летучей мыши, замершее в нелепой позе, и как бы волокущей за собой свои засохшие крылья. Но, поскольку никто не знает в какой позе должна стоять летучая мышь, то это чучело выглядело совсем не плохо, в сочетании с рядом стоящим человеческим черепом. Этот череп Нубис подобрал на берегу реки. Отмыл, очистил, радуясь, что нижняя челюсть неплохо сохранилась.

Но помимо этих предметов, функция которых состояла в том, чтобы создавать атмосферу, на полках в банках, кожанных мешках, древних сундучках хранились то, что маг действительно применял во время ритуалов.

Артур мялся перед дверью мага. Нубис, глядя на экран, на котором было видно все, что происходило за дверью, не торопился пригласить клиента войти. «Пусть вызревает».

– Можно? – Артур приоткрыл дверь и заглянул в кабинет.

– Заходи, – ответил Нубис. Его светло-серые глаза без отрыва смотрели на вошедшего.

– Здравствуйте. Я к вам по одному вопросу. Не совсем по одному.

– Садись, – колдун показал глазами на кресло, предназначенное для посетителей. Артур сел в кресло, не облакачиваясь и удерживая сумку на коленях.

– Я вот по какому вопросу. Я одинок. Но одинок не в прямом смысле. У меня есть близкие люди. Родственники и друзья. Товарищи и просто хорошие знакомые. И, несмотря на это, я чувствую себя очень одиноким. Возможно потому, что все, кто меня окружают – понимают меня не так, как-бы я хотел. Либо не понимают вовсе. Мне нужен товарищ. Друг нужен, который будет понимать меня так, как я этого хочу. И чтобы я понимал его так же.

– Ты хочешь друга или может подругу?

– Подругу? Неплохо подругу. Но будет ли она понимать меня? Женщины не в состоянии влезть в шкуру мужчины. Им не ведомо чувство мужской солидарности.

– Понимаю твой запрос. В магии можно все. Только ты должен указать чётко, какими качествами должен обладать твой друг.

– Хорошо. Тогда я хочу :

1.Подругу, мыслящую как мужчина.

2.Чтобы она была не менее весёлой и не более серьёзной, чем я.

3.Не более и не менее, чем я проявляла азарт, доброту, злость, интерес.

– Хорошо, – сказал маг, – Начнём, – и подвёл Артура к алтарю, на котором стояла жертвенная чаша в виде стеклянного шара, покоящегося на четырёх выбеленных костях. Нубис усадил Артура на стул, стоящий у алтарного стола. Пододвинул небольшое зеркало к Артуру так, чтобы он мог видеть своё лицо в отражении. Дал в руки стеклянный шарик и велел всматриваться в своё отражение до того момента, когда в зеркале не начнёт появляться чужое лицо. Как только это произойдёт – шариком немедленно разбить зеркало.

Артур всматривался в зеркало. Сначала отражение ни как не менялось. Но вдруг в зеркале отчётливо проявилось лицо неизвестного человека с провалами вместо глаз. Артур быстро ударил стеклянным шариком, который напряжённо сжимал наготове, по зеркалу. Стекло треснуло и разлетелось на маленькие кусочки.

– Теперь собери эти осколки, – сказал маг, пододвигая к Артуру низкую ступку из тёмного металла, и истолки их в пыль.

Артур справился и с этим заданием.

– Ну, теперь, давай называй качества своего друга – подруги, -глядя на жертвенную чашу, тихо произнёс Нубис, – Мужское – женское начало, говоришь?

Маг подошёл к полке, заставленной разными мелкими предметами. Взял маленькую куколку – балеринку, одетую в чёрную пачку и чёрные пуанты. И маленькую машинку, с непропорционально большими резиновыми колёсами.

Куколку и машинку мягко опустил на дно жертвенной чаши.

– Хочу ещё, чтобы была верным другом.

– Вот тебе ухо чёрного пса. Возьми его и положи в жертвенную чашу.

Артур с трудом притронулся к этому уху. Засохшее ухо казалось тёплым. Возможно потому, что в комнате мага было очень холодно. Это была слишком низкая температура для такого жаркого дня, какой был за окном. Кондиционера в комнате видно не было. Казалось, этот холод исходит от самого мага. Ухо поместилось на дне жертвенной чаши между балеринкой и машинкой.

– Хочу, чтобы нравилась она мне как женщина. Ну, понимаете.

– Понимаю, – сказал маг, доставая из мешка хвост рыжей кошки. Пушистый сверху, и засохший и твёрдый у основания меха.

Артур взял хвост, длинный и твёрдый. Опустил его в чашу, и к удивлению, этот хвост свернулся клубком, заняв свободное место, оставшееся между уже лежащими там предметами.

– Хочу, чтоб любила меня. Пусть уж любит, – Артур, не отрываясь, смотрел на предметы, лежащие в чаше.

– Хочешь, чтоб любила, хорошо. Клади туда сердце лебедя.

Если бы маг не сказал, что это сердце, то и не догадаться. Серо – коричневый, на вид камень, но очень лёгкий по весу. Полностью высушенное сердце лебедя казалось почти невесомым. Артур задержал в руке, рассматривая, этот засохший предмет. Комок дёрнулся в руке, потом ещё раз. Артур очень быстро, с ужасом, положил его в жертвенную чашу.

– Теперь сыпь сверху зеркало своё толчёное. И повторяй за мной заклинание.

Артур повторил заклинание, стоя над жертвенной чашей и глядя на всё, что находилось теперь там, засыпанное толчёным зеркалом. Колдун накрыл чашу чёрной тканью.

– Бери и неси домой. По дороге ни с кем не разговаривай. Домой принесёшь – спать ложись. Да, вот ещё. Возьми эту конфету.

Нубис протянул конфету, на этикетке которой была надпись «Холодок». Ни каких других надписей о составе и производителе не было.

– Если тебе станет холодно, очень холодно. Так холодно, как никогда ещё не было, можешь състь эту конфетку. Полегчает.

Артур взял в руки чашу. На секунду ему стало как-то дурно. Затошнило и закружилась голова. Колдун поддержал парня за локоть. Сказать, что руки колдуна были ледяные – так это ничего не сказать. Казалось, то место к которому он прикоснулся- промёрзло до кости. Даже дома, засыпая, Артур чувствовал холод на своей руке в том месте, где притронулся колдун.

– 2 —

Артур открыл глаза. На кресле напротив него сидела девушка и улыбалась. Увидев, что Артур проснулся, она улыбнулась шире:

– Таис. Можно Тая.

Тая нравилась Артуру. Она была хороша. Даже слишком хороша. Артуру нравилось делать с Таей всё. Спать. Есть. Болтать о серьёзном и ни о чём. Просыпаться и засыпать. Гулять и возвращаться в дом. Строить планы и внезапно убеждаться в том, что эти планы ничего не стоят. Менять их на другие. Знать, что они могут быть не обязательны к исполнению. И не испытывать сожаления об этом. Тая была всегда рядом. Ходила за Артуром хвостиком и выглядела счастливой.

В какой-то момент Артур засел за работу. Работа была не срочная. Можно было сделать её и позже. Но Артур чувствовал, что абсолютно все свое внимание он направляет на Таю. Направлять внимание было, конечно приятно, но Артур чувствовал, что теряет себя.

Последней ночью он на столько слился с Таис, что в ощущениях не мог отделить себя от неё. В тот момент он чувствовал себя божественно. Но вот наутро, Артур ощутил какое-то растущее напряжение.

Тая подошла к Артуру, сидящему за компом, и обняла сзади за плечи. Смешанное чувство удовольствия и ощущения захвата какими-то внешними силами овладело Артуром. Не хотелось думать, что удовольствие, получаемое им в любой форме, может являться каким либо рычагом управления им самим.«Идти на поводу своих удовольствий – проявлять слабость. Если всё время получать одни только удовольствия, то можно утратить силу и потерять себя. Таис. Кто она для меня? Она всего лишь моё творение. Плод моего воображения.»

Артур поднялся. Незаметно для Таис подошёл к жертвенной чаше и вытащил оттуда хвост рыжей кошки. Потом подошёл к девушке и обнимая, прижал её к себе. Таис отстранилась с непонимающим и вопрошающим взглядом. Артур ухмыльнулся. Незаметно вернул хвост на место в чашу и сел на диван. Таис, проходя мимо, прыгнула к Артуру на колени. Засмеялась и несколько раз поцеловала.

– Кошка ты рыжая.

Артур пересадил Таис с колен на диван и сел за комп. Тая говорила, шутила, спрашивала что-то не значительное. Затихала и говорила вновь. Делала смешные фото. Показывала их Артуру. Веселилась. Наслождалась присутствием Артура. Не унималась, догадываясь, что Артуру, возможно нужен покой.

Прошло несколько дней. Артур работал за компом. Таис в свойственной ей манере продолжала что-то придумывать, шутить и сама же смеяться над своими шутками, приглашая Артура поиграть в придуманные ею же игры. Артур мог часами и даже днями не отвечать и даже не реагировать на радостные призывы Таис. «Она же не настоящая. Её нет. А внимание тянет, как живая.»

Напряжение Артура росло. Он всё реже отвечал Таис. Она замечала это. Отставала, но не на долго. Хорошо видела его реакции, но когда чувствовала, как сильно она его любит – не выдерживала и подходила к нему снова.

– 3 —

Однажды утром, глядя на спящую Таис, Артур подошёл к жертвенной чаше и начал последовательно вынимать оттуда предметы, которые там лежали. Вынимал и складывал рядом на столе. Хвост, ухо, балеринку, машинку, сердце лебедя. Спящая Таис стала выглядеть прозрачной. Начала мерцать, как некачественная галограмма. Кучка толчёного стекла от зеркала легла рядом на столе. Таис полностью исчезла.

Стало очень тихо. Хотя спящая Таис звуков не издавала, но это была тишина отсутствия чего-то, что только что заполняло пространство.

«Теперь я свободен. Одинок, как и прежде, но свободен. Удовольствие от этой близости чуть не поглотило меня. Если я откажусь от удовольствий, это сделает меня сильнее. Только слабоки идут на поводу у удовольствий.» Так рассуждал Артур всякий раз, проходя мимо стола с пустующей жертвенной чашей и предметам извлечёнными из неё, лежащими рядом на столе.

Артуру иногда казалось, что Тая сидит в кресле за его спиной и улыбается. Думал, даже, что если долго не оборачиваться, то можно услышать её дыхание.

– Таис, – тихо произнёс Артур, не замечая, что говорит вслух. Все разложенные предметы в правильном порядке легли на дно чаши. Когда последняя крупинка толчёного зеркала упала в чашу, из середины комнаты раздался знакомый голос.

– Привет.

Тая улыбалась, как ни в чём не бывало. Артур признался себе, что скучал по ней.

Несколько дней Артур не отпускал Таис от себя. И чем сильнее утопал в своей привязанности к ней, тем сильнее росло сопротивление захвату этой «несвободы,» порождавшее напряжение. У Таис сохранилась память о том, что Артур рассоздал её. И осознание того, что она создана им вновь, тоже отчётливо присутствовало. Но она не сердилась на Артура. Грустила только об этом. Лебединое сердце и собачье ухо не давали ей оставить Артура навсегда.

Таис знала наверняка, что после той ночи, которую они провели с Артуром, такой прекрасной ночи, он утром рассоздаст её вновь. Это происходило уже не однократно. Каждый раз, перед тем как Артур на утро расссоздавал Таю, она тихо плакала, не показывая этого.«О чём же я плачу?» – спрашивала себя Таис. «Да. Я очень боюсь не увидеть Артура больше никогда. Дурацкое лебединое сердце».

– 4 —

Ярко горел огонь в камине. Артур только что подбросил туда дров. Прилёг рядом на пол, растянувшись на мягкой медвежьей шкуре. Тянуло в сон. Рядом, поджав ноги, глядя в камин, сидела Таис.

Да, сегодня была та самая ночь, после которой Артур должен рассоздать Таю опять. Глядя на огонь, то ли от света, то ли от осознания, что Артур не хочет видеть её и слышать возле себя, и досады, что так выполняет свою функцию лебединое сердце, лежащее в жертвенной чаше, слёзы стекали по шекам Таис, и капали куда-то на пол.

– Тая, последишь за огнём? – спросил Артур, засыпая.

Таис не слышала его. Она смотрела на огонь полными слез глазами.

– Хвост. Сначала хвост, – сказала Таис. Поднялась и поднесла жертвенную чашу к камину. Через прозрачное стекло чаши было видно, как хвост меняет своё положение. Скручиваясь то в бублик, то в спираль, выпрямляясь и изгибаясь вновь. Балеринка смотрела на огонь чераз стекло чаши и не переставала крутить колесо маленькой машинки. Ухо поднялось верхушкой в верх и обратилось в слух. А сердце. Лебединое сердце билось чаще обычного, расширялось и сжималось, толкая ритмичными ударами всё, что с ним соприкосалось.

Таис взяла хвост. Метнула его в огонь. Сноп искр и запах палёной шерсти. Ухо чёрного пса туда же. Ещё искры и вонь палёного мяса. Таис тящело дышала. Слёзы больше не застилали ей глаза. Сердце теперь. Туда его. Бьющееся сердце вспыхнуло не сразу. Удары его затихали постепенно, и по краям оно начало чуть прихватываться огнём. Куколка – балеринка вместе с машинкой сгорели очень бысторо. Таис с трудом удерживала чашу. Наклонив её над огонём, высыпала стеклянный песок на горящие угли. В эту секунду она исчезла. Жертвенная чаша, на мгновение повисшая в воздухе упала, разлетевшись на мелкие осколки.

– 5 —

Артур проснулся утром от сильного холода. Камин затух. В окно, открывшееся от сильного ветра, залетал мелкий снег.

«Холодно. Очень холодно. Просто нестерпимо холодно.»

Артур вспомнил слова колдуна. «Когда тебе будет очень, очень холодно, съешь эту конфету.»

Конфета «Холодок», упакованная в обёртку чёрного цвета, лежала в портмоне у Артура. Он, трясясь от холода, дрожащими пальцами положил конфету в рот. Через несколько секунд Артур полностью перестал ощущать холод. Теперь температура его тела была ниже самой холодной температуры окружающей среды. Навсегда.

Массаж в четыре руки

– 1 —

Хелен обучалась в школе с первого класса. За время обучения овладела общеучебными и предметными навыками на высоком уровне. Владеет современными компьютерными технологиями. Выпускницу отличает общая эрудиция и стремление к самообразованию. Личность ориентирована на общечеловеческие ценности, обладающая задатками интеллигентности и высокой культуры. Доброжелательный и сострадательный человек, ответственный за свои поступки. Не многословна, порой замкнута. Скромная девушка, умеющая твёрдо обозначить свою позицию. С одноклассниками и учителями общается ровно. Вежлива.

Положительная девушка с немалыми возможностями. Критику воспринимает спокойно. Психологическая и эмоциональная атмосфера в семье благоприятна. Родители осуществляли полный контроль за свободным временем девочки. Прислушивались к советам классного руководителя.

Характеристика дана по месту требования.

Директор школы.

Классный руководитель.

– 2 —

Поступление в педагогический вуз прошло легко. Хелен даже удивилась, как мало знаний, полученных за весь период школьного обучения, пригодилось при поступлении. Куда теперь все эти знания? В этом вузе – точно не пригодятся. Школа теперь позади.

Хелен стояла у окна. Заходящее солнце красиво отражалось в стёклах дома напротив. Квартира, доставшаяся от бабушки по наследству. Близко к месту учёбы. Желание почувствовать себя самостоятельной. Взрослой.

Солнце село и в доме напротив зажгли свет. Хелен отошла от окна. Включила старый бабушкин торшер. Мягкий свет неярко заполнил комнату. Из приоткрытого шкафа была видна наполовину выпавшая широкополая шляпа. Хелен подошла к шкафу. Мутноватое зеркало, от времени потерявшее прозрачность по краям. Приоткрыла шкаф, потянув на себя заедающую дверцу. Шляпа и куча каких-то вещей упали на пол. Хелен подняла шляпку. Немного примятая, пахнущая нафталином, серая шляпка с вуалью.

Хелен надела шляпку. Глядя в зеркало сквозь вуаль, девушка почувствовала себя гордой леди голубых кровей. Подкрасила губы. На веки нанесла тёмные тени. Обычно Хелен косметикой не пользовалась. Но хранила подаренные ей косметические средства, на всякий случай.

Длинное бабушкино манто. Из тонкой ткани. С мехом. Холодное даже для осени. Хорошо смотрится со шляпкой. Зонт. Не понятно, как его открыть. Деревянные спицы. Открылся. Нужно ещё туфли поискать. Сейчас такие ботильонами называют. Немного жмут.

Хелен крутила, открывала и закрывала зонтик. Элегантным движением приподнимала вуаль. Лёгким кивком здоровалась с воображаемыми господами. Удерживая прямо осанку, ходила по комнате взад – вперёд, косясь из-под вуальки на зеркало.

Очередной раз, проходя мимо своего отражения, помахивая зонтиком и оттачивая грациозную походку, Хелен глянула в окно. В доме напротив, на фоне освещённого окна была видна тёмная фигура человека, прильнувшего к стеклу, и явно давно уже наблюдавшего за девушкой. Хелен быстро подошла к окну и с силой задёрнула портьеру. Тяжёлая занавесь и упавший карниз накрыли девушку. Выпутавшись, теряя шляпку, переступая через открытый зонтик, Хелен бросилась к выключателю. В полной темноте, подальше от окна, можно было наблюдать теперь за окном напротив.

«Неловко как. Глупо. Ведь он всё это видел. И как карниз упал, тоже» – думала Хелен. Человек отошёл от окна и выключил свет.

– 3 —

Прошёл месяц. Хелен не забывала по вечерам задёргивать портьеру, косясь на то самое окно. Но с того вечера свет в нём больше не зажигался.

Однажды, когда уже окончательно стемнело, задёргивая портьеру Хелен заметила два белых отблеска, близко расположенных друг к другу. Сверкнувших в тёмном окне напротив. Они сверкнули и сразу исчезли. Потом ещё раз. «Может показалось?»

Утро следующего дня выдалось ясное. В открытое окно светило солнце, и дул свежий ветер.

Хелен делала зарядку и наслаждалась утром. Подойдя с чашечкой кофе к открытому окну, стала рассматривать, теперь хорошо заметное, «то самое окно». Давно некрашеная рама. Тёмное, при дневном свете, стекло. В нижней части стекла видна какая-то картинка. Это было фото этого окна. Точно так, как выглядело это окно в тот первый вечер. Это был тёмный силуэт человека, прильнувшего к освещённому окну. У Хелен по спине пробежал холодок: «Маньяк? Может шутник? Хотя, тут не придерёшься. Ведь не запрещено выставлять в своём окне картинки. Не буду больше смотреть в это окно».

Вечером, после занятий, зайдя домой, Хелен, не зажигая света, задёрнула портьеру. Стараясь, чтобы окно напротив не попало в поле зрения.

Любимый ужин казался невкусным. Занимаясь анализом ситуации, Хелен поняла, что она утратила покой окончательно.

Вариант №1:

Плюнуть, забыть и больше не смотреть на это окно. (Не получается).

Вариант №2:

Разрешить себе смотреть на это окно. (Этим ничего не решается, покоя всё равно нет).

Вариант №3:

Установить видеокамеру. (Ситуацию не решает, но, возможно что – то прояснит).

Теперь, вернувшись вечером домой, Хелен сначала просматривала видеозапись. И только потом, уже переодевалась и ужинала. Фотография по-прежнему находилась в правом нижнем углу окна. Хелен злилась, что не может теперь спокойно, стоя у открытого окна, по утрам пить кофе.«В конце концов, я у себя дома. И могу стоять возле своего окна, когда захочу и сколько захочу.»

Хелен заварила кофе. Подошла к открытому окну. Попивая кофе маленькими глоточками, она направляла свой взгляд куда угодно, только не на окно. «Не думай о белой обезьяне». Допивая последний глоток, девушка уставилась прямо на это окно. Каких-либо занавесок за этим окном видно не было.

Внизу, на дороге, два водителя ссорились, не пропуская друг друга. Оценивая, кто из них прав, Хелен отвлеклась от наблюдения за окном. Когда она подняла взгляд снова на окно – фотографии, прислонённой к стеклу, уже не было.

«Но, ведь, только что была!»

Хелен побежала пересматривать видео. Исчезнувшее фото в записи выглядело так, как будто его сдуло ветром, и оно, упав на подоконник, перестало быть заметно. Никого подошедшего к окну видно не было.

– 4 —

Утренний звонок в двери разбудил Хелен. У порога стоял курьер службы доставки.

– Но я ничего не заказывала. Вы, вероятно, ошиблись, – сказала Хелен.

Курьер посмотрел на красиво оформленную подарочную коробку. Назвал имя, фамилию получателя. Адрес. Сообщил, что их частная контора службы доставки обязуется не раскрывать имени отправителя, если он хочет остаться инкогнито. Содержимое посылки проверено и является безопасным.

– Поставьте пожалуйста вашу подпись в графе «получатель», – курьер протянул квитанцию.

– Прежде, чем поставить подпись, я попрошу вас самостоятельно распаковать эту посылку за пределами моей квартиры.

Курьер смущённо улыбнулся, распаковал коробку, быстро дал девушке подписать бланк о получении и удалился.

То, что Хелен увидела в коробке, привело её в полное замешательство. В коробке лежал дилдо. Розовый, глянцевый силикон просвечивал через прозрачную пластиковую упаковку. «Helper Pitter» – было написано крупными буквами.

«Идиоты. Идиотские шутки». Девушка не притронулась к коробке. Захлопнула дверь. Постояв у двери, подумала, что все поймут, что эта коробка и её содержимое, раз стоит под дверью, имеет к ней прямое отношение. Открыла дверь. Забрала коробку. Начала заталкивать её в мусорное ведро. Коробка не помещалась. Рвала мусорный пакет. Хелен вынула упаковку с дилдо. Расплющила ногами коробку. Затолкала в мусор. Дилдо бросила сверху.

«Нет. Так нельзя. Нужно завернуть его. Чтобы видно не было.»

Бумаги, газеты, даже старого пакета под рукой не было. Запакованный в пластик, новенький дилдо лежал на полу в кухне возле мусорного ведра.

Раздался звонок в дверь.

Хелен схватила дилдо, обернула курткой и спрятала в шкаф. Соседка зашла одолжить коробок спичек.

«Дилдо. Видела только на картинке. А тут… У меня в шкафу розовый дилдо. И смешно. И стыдно как-то. И страшно даже. Вероятно, мне его передал тот маньяк, который наблюдает за мной из своего окна». Хелен подошла к окну. Задёрнула портьеру.

«Может рассмотреть, как следует его, и потом уже выбросить? Всё равно никто не узнает.»

Хелен вскрыла упаковку. Потрогала поверхность дилдо кончиком пальца. Силикон как силикон. Маслянистая поверхность. Взяла в руку.

«Да ну его!» – бросила на кровать.

«Регулятор какой-то».

Покрутила. Вибро и подогрев.

«Чего только не придумают. Хорошо, что никто не видит».

«Нужно погуглить об этом».

Хелен углубилась в изучение «Всё о дилдо». «Фаллоимитаторы всех времен и народов». «Польза и вред фаллоимитаторов».

Хелен никогда ещё не имела сексуального опыта с мужчинами. Чтение информации о дилдо, гормональный фон, любопытство – всё это смягчало отношение к предмету. Хелен даже как-то подзабыла, что собралась дилдо выбросить.

Взяла его в руку. Включила вибрацию и подогрев. Дилдо принял температуру человеческого тела. Хелен прикоснулась дилдо к своей коленке. Вибрация, тепло. И какое-то странное чувство стало овладевать девушкой. С одной стороны, было понимание, что это всего лишь кусок силикона. С другой стороны – тепло этого предмета, внешний вид и какое-то неясное, еле уловимое ощущение чего-то живого. И эта «живость» предмета или процесса притягивала, возбуждала и давала смутный намёк на какое-то интимное единство с этим дилдо.