Читать онлайн После этого

Переводчик: Александра Глебовская

Редактор: Анастасия Маркелова

Издатель: Лана Богомаз

Генеральный продюсер: Сатеник Анастасян

Главный редактор: Анастасия Дьяченко

Заместитель главного редактора: Анастасия Маркелова

Арт-директор: Дарья Щемелинина

Руководитель проекта: Анастасия Маркелова

Дизайн обложки и макета: Дарья Щемелинина

Леттеринг: Владимир Аносов

Верстка: Анна Тарасова

Корректоры: Наталия Шевченко, Марина Пищаева

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2023 by Alena Bruzas

First published in the United States of America by Rocky Pond Books, An imprint of Penquin Random House LLC, 2023

Иллюстрация на обложке Cerise Steel

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

Аните Хилл, которая говорит правду сильным.

Шанель Миллер, от которой мы узнали твое имя.

Тем, кто заговорил первыми, вопреки нападкам и сопротивлению, чтобы мы смогли подхватить их слово.

Всем девушкам

Глава 1

Давным-давно жили-были пять принцесс. Нет, скорее колдуний. Которые на самом-то деле были богинями. Хотя неважно, главное, что они были подругами.

Жили-были пять подруг.

А дальше вот какая получилась история.

Наконец-то лето, и мы двинули к морю. Поппи за рулем, я, понятно, сижу рядом. Рамона, Пас и Талия плотно сдвигают головы, чтобы влезть в кадр. Я предлагаю убрать все телефоны в бардачок. Мы поем под радио, пока музыку не забивают помехи, а потом играем в «Номерной знак» и в «Правду или действие». Я даю Рамоне задание снять лифчик – рядом с нами как раз едет джип, она мне в отместку – выставить в окно задницу.

– Ро! – пищу я.

– Вирджиния! – верещит она в ответ, швыряет в меня резинкой для волос и говорит: – Проиграла, так давай.

Ну, я и даю и чудом остаюсь в живых, когда Поппи резко поворачивает руль и я едва не вываливаюсь наружу.

В Ла-Пуш мы приезжаем на закате. На полу в машине полно мусора, нога у меня затекла, руки у нас переплелись и перепутались. Талия заплетает Поппи мелкие косички, я крашу Пас ногти на ногах, а Ро уплетает бутерброд, который Талия прихватила для себя.

Мы вываливаемся из машины, взявшись за руки и толкаясь попами – похоже, дружба у нас все-таки крепкая, ничто ее не разрушит, никогда. Но тут нас замечает Эдисон, громко зовет меня по имени, я чувствую, как Талия шарит глазами по моей коже, и мне делается страшно: а вдруг разрушит?

Мы собираемся устроить лагерь на пляже. Всем наплевать, разрешено это или нет. Мы просто ставим палатки, вытаскиваем спальники и садимся пить. Повсюду голые ноги, бегущие волны, шортики из обрезанных джинсов. Я надеваю купальник, но в воду не лезу. Здесь в океане не купаются. Слишком холодно. В штате Вашингтон не поплаваешь даже летом.

Ро разводит костер – Талия хоть и не сразу, но отдает нам свои пакеты из «Трейдер Джо» на растопку, после чего к нам то и дело подваливают парни – выпить нашего пива и стянуть хот-дог. Руми обнимает Поппи, целует в шею, лапает за ляжку, а она все отстраняется и передергивает плечами, но он будто не слышит этого ее «убери руки, а то меня стошнит». Я вижу, что она пьяна – изо рта у нее пахнет чем-то сладким, вроде виски, зрачки расширены. Поппи всегда изображает этакую невинность, типа: «А что я не так сделала?»

Руми, похоже, на это плевать, Поппи же его девушка, но я вижу, что она злится, причем после каждой рюмки все сильнее. Интересно, как ночью быстро все меняется. Сперва сидишь под звездным небом и солеными брызгами, зарывшись пальцами ног во все еще теплый песок, костер потрескивает, искры улетают вверх, рядом вздыхает океан. А потом вдруг понимаешь, что тебя сейчас вырвет, а все вокруг наверняка говорят про тебя гадости, потому что ты пьяная, вялая и тебя лапают.

Поппи зажимает рот ладонью и уходит, пошатываясь, к скалам; Руми тащится следом – видимо, считает, что хорошему бойфренду так и положено. Я тоже иду, ведь я знаю, что будет дальше.

– Отвали, да? – говорит Поппи.

Я фыркаю от смеха, потому что голос у нее как у гангстера из английского фильма, но тут она сгибается пополам, и на землю шлепается что-то мокрое. Руми стоит рядом, засунув руки в карманы, и смотрит себе под ноги.

– Я разберусь, – говорю я ему.

Он явно колеблется. Поппи снова орет:

– Отвали!

Руми краснеет, смотрит на меня, а потом уходит – и мне делается его жалко. Поппи хватается за мою руку, меня качает, я задеваю пяткой камень, на ней появляется ссадина. Поппи снова рвет, а я стою, стиснув зубы, не отбираю у нее руку и слежу, чтобы волосы не падали ей на лицо.

Потом я обхватываю ее рукой за талию, она приваливается ко мне, и так мы идем к палатке. Я снимаю защиту от дождя – небо чистое, ветер ласковый. Мы ложимся рядом, мои высветленные волосы смешиваются с ее натуральными черными, она нашаривает мою руку, переплетает пальцы с моими.

Потом она долго лежит тихо – мне кажется, заснула. Я начинаю вставать, и тут она крепче сжимает мою ладонь.

– Я люблю тебя, – говорит она, не открывая глаз.

Руми сидит один, играет с приливом в «Кто первый струсит». Ноги вытянуты вперед и уже намокли.

– Она просто напилась, – сообщаю ему я. – Ты тут ни при чем. Ее всегда переклинивает, когда тошнит.

В расцарапанной пятке пульсирует боль. Руми ничего не отвечает, я осматриваю ногу. Кровь все еще идет, в порез попал песок.

– Что случилось? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

Руми встает.

– Подожди здесь.

Вернувшись, он кладет мою пятку себе на колени. Льет холодную воду на порез – щиплет. Смазывает неоспорином, заклеивает пластырем. Я вспоминаю, что твердо решила с ним не флиртовать, и теперь понятия не имею, что сказать. Сгибаю колено, засовываю заклеенную ногу под попу.

Пас у костра начинает петь, Талия сидит у Эдисона на коленях, Ро что-то кричит Эдисону, типа что сейчас даст ему в морду – скорее всего, он это заслужил, но Ро все-таки, наверное, шутит. Потом они разбредаются в стороны от костра, рассаживаются отдельными компаниями, Пас, Талия и Ро заходят в воду по лодыжку, вода гладкая и серебристая в свете луны. Эдисон тащится куда-то, прихватив упаковку пива, накренившись набок, точно разваливающийся дом.

Я каждый раз говорю себе: все, это в последний раз. Талия что-то подозревает, хотя и не знает правды. Если я сейчас остановлюсь, может, и не узнает. Но тут Эдисон бросает на меня взгляд через плечо. Я встаю, поправляю низ купальника, стряхиваю с попы песок. Чувствую, что Руми следит, как я ухожу следом за Эдисоном, но я не оглядываюсь. Народу собралась куча, никто ничего не заметит – скорее всего.

Почти полнолуние, луна дрожит на воде, и в какой-то миг, в преломленном свете, мне кажется, что я очень красивая. Поэтому я его целую, и мы, конечно же…

(Даже сказать не могу.)

Все еще слышны пение, заливистый смех, грязные шутки наших спутников.

Я возвращаюсь домой к Поппи – я всегда возвращаюсь к ней домой. Это может быть ее комната, или стол в школьной столовой, или, как сейчас, палатка. Смотрю, как она дышит: вдох-выдох, вдох-выдох. Как ей это легко.

Когда я пришла от Эдисона, все уже легли. Костер почти потух. Лишь несколько угольков мерцали в пепле. Я некоторое время смотрела на них, пила красное вино из бутылки – кто-то бросил ее, открытую, наполовину закопав в песок.

И вот я лежу, пристроив бутылку на локоть, а когда в ней ничего не остается, засыпаю, положив голову на закапанную вином подушку, и шею мне лижут неприятные сны, но утром я их не вспомню.

Мы уже собираемся уезжать, и тут Рамона говорит, что нужно пойти искупаться.

– Лето перед выпускным классом. Такого больше никогда не будет.

– У нас, Роуи, есть еще и следующее лето. – Пас складывает руки на груди и щурит глаза.

– Следующим летом, Пас, мы уже не будем учиться в школе, – говорит Ро. – И все разъедемся по своим делам. Я во Францию, Талия хочет пораньше уехать на учебу, а твоя мама собралась съездить к родным в Бразилию.

Талия улыбается – солнце падает ей на лицо, она откидывается на песок, закрывает глаза. Поппи сердито смотрит в чашку с кофе, а я спрашиваю:

– Ну а я, Ро? Где буду я?

Ро бросает на меня взгляд – смущенный, неуверенный.

– А ты будешь сметать паутину с небес, Вирджиния. А потом рано или поздно к нам вернешься.

Пальцы ног облепила морская пена. Ро ставит коричневую ступню поверх моей, бледной. У нее ногти на ногах красные, у меня – цвета морской волны. Ступни выглядят красиво – рядышком, одна чуть прикрыта другой. Ро заправляет мне прядку за ухо, а я улыбаюсь – какие у нее веснушки, я их очень люблю. Я понимаю, она хочет меня подбодрить, только по-своему. Наверное, просто не знает, куда меня занесет, но верит, что я разберусь, – вот что она пытается мне сказать.

– Ну как, пошли? – У Поппи похмелье, поэтому она очень злая.

– Ладно, – говорит Пас, потом улыбается и тянется к Талии.

Мы вбегаем в воду, держась за руки. Налетает волна, напоминающая застывший электрический разряд. Мы верещим, Поппи до боли стискивает мою руку. А потом меня окатывает, охватывает, окружает жуткий холод. Невозможно ни дышать, ни думать. Миг ужаса, я теряюсь – а вдруг меня унесет в бескрайний синий океан. Но у меня есть якоря – мои подруги. С ними я в безопасности.

Глава 2

Обратно Талия и Пас едут с Эдисоном. Ро спит, растянувшись на заднем сиденье и вывесив пятки в окно. Поппи блюет. Похмелье, да ее еще и укачало, так что за рулем я.

– На этой неделе футбол начнется, – говорит она.

– И ты в ужасе? – спрашиваю я. Лично мне непонятно, какая радость – возиться с командой одиннадцатилеток.

– Мне нравятся дети. Они забавные.

Я улыбаюсь дороге. Поппи у нас такая. Даже не считает это благотворительностью.

– Мы с Эдисоном – ну, это, опять, – говорю я.

– И как, хорошо было? – Поппи отказывается меня осуждать.

– Ага, по большей части.

– А что было плохо?

– Он слюняво целуется. Заплевал мне все лицо и язык засунул в самое горло. Я едва не поперхнулась.

Поппи хохочет, прикрыв глаза. Впереди поворот, я безрассудно давлю на газ, потом резко торможу, когда машину начинает уводить в сторону, а лес и океан проносятся мимо смазанными зелеными и синими полосами, и весь мой мир теряет устойчивость. Поппи фыркает и высовывает руку в окно.

– Так-то все нормально. Просто я не уверена, что оно тебе нравится, – говорит Поппи через некоторое время.

– Нормально? Тебе правда кажется, что то, что я делаю, нормально? – Я оглядываюсь на Ро. Она так и спит.

Поппи откидывается назад и закрывает глаза.

– Ну, это если в космическом масштабе. Нам семнадцать лет. Талия с Эдисоном не муж и жена при детишках. Ну типа драма, конечно. Но без серьезных последствий.

– Ты хочешь сказать, ну, короче…

Она смеется.

– Да ну тебя.

Дело в том, что от Поппи все равно не скроешься. Она смотрит на меня, я на нее.

– Но мне от этого гадко, – говорю я.

– Тогда зачем делаешь?

Поппи курит косяк. Я его перехватываю, затягиваюсь.

– Пуф-пуф, вот, забери обратно, – говорю я сквозь дым во рту.

– Вирджиния, зачем ты это делаешь? – повторяет Поппи.

– Убеждаю себя, как до дела доходит, что мне этого хочется.

– А потом?

– Ну вот вчера, когда мы с Эдисоном трахнулись, я чувствовала себя надраенной кастрюлей. – Я еще раз затягиваюсь и возвращаю косяк Поппи. – Странное, конечно, сравнение.

– А я поняла. Ты была пустая.

– И отшкрябанная.

– Бросила б ты это.

– Что именно?

– Делать вещи, от которых тебе гадко, – поясняет Поппи.

– Мне много от чего гадко, и никогда не скажешь заранее. Но у меня есть ты. С тобой сразу становится лучше. – Я улыбаюсь подловатой улыбочкой – мол, знаю я, какая я дрянь, но ты ж меня все равно любишь.

Встаем в очередь к парому. Ро на заднем сиденье бурчит, садится, вытирает слюну в уголках рта.

– А здесь травкой пахнет, – сообщает она.

Паром причалил, и в центре Сиэтла, где плотное движение, за руль садится Поппи. Сперва пахнет солью, водорослями, холодным ветром, потом – выхлопными газами и нагретыми тротуарами. Переключая передачи в своей старенькой пацанской машине, Поппи каждый раз раздраженно хмыкает. Ро просматривает песни в телефоне, ищет самую лучшую.

Я жалею, что мы не остались у моря еще на ночь. Жалею, что не остановились в каком-нибудь прибрежном городишке, в задрипанном пансионе на убитой дороге, где вокруг домики из фанеры и американские флаги хлопают на ветру. Не остановились. Мы дома.

Паркуемся, Ро бежит к дому, с крыльца спускается ее мама. Мы уезжали на каких-то два дня, но вот они идут, обняв друг друга за талию, и разговаривают так, будто не виделись несколько месяцев и накопили кучу новостей.

В моем доме – он почти напротив дома Поппи – темно, шторы опущены, но за дверью гремит музыка.

– Мама, кажется, сегодня хотела сделать пиццу на гриле, – говорит Поппи – она, похоже, и не сомневается, что я останусь у них на ночь. Да и Уиллоу, ее мама, как будто в этом не сомневается.

До нас доносится запах цветов апельсинового дерева, растущего во дворе между моим домом и домом Поппи. С той самой первой моей ночи у Поппи, когда нам почти исполнилось двенадцать, я ни разу не спала в кладовке и не пряталась за дубом на заднем дворе. Я ни разу не пыталась напроситься к кому-то из подружек – только чтобы услышать в ответ, что в будни такого не будет. Уиллоу пускает меня всегда.

В доме у нее все какое-то на удивление нормальное. Чисто, в холодильнике еда, сама Уиллоу сидит на веранде и пьет чай со льдом. Спрашивает нас, как съездили, говорит, что мне нужно смазать солнечные ожоги соком алоэ, потом разводит огонь в гриле, а я закрываю глаза и вслушиваюсь. В разговор, в голоса птиц, в шорох ветра в кронах деревьев, в «стук-стук-стук» – это Уиллоу режет помидоры, лук и перец.

Вспоминаю ту первую ночь. Каким это стало облегчением – сбежать из дома, когда там Он. Не уворачиваться от Него, не чувствовать себя обязанной улыбаться Ему, мучиться, если все-таки улыбаешься. Вспоминаю, как Поппи дала мне свою лучшую пижаму, уступила лучшую подушку – да так, будто это обычное дело. Будто это самая обычная ночь.

– Вирджиния, – зовет меня Уиллоу.

Я открываю глаза, смотрю на нее: она улыбается и вообще выглядит нормально.

– Хочешь? – спрашивает она и поднимает со стола кувшин с чаем, лимоном и кубиками льда.

И я тоже прикидываюсь нормальной – как и всегда, как всегда прикидываюсь после этого.

В общем, есть у меня эта книга. Большая, тяжелая, с картинками цвета солнца и неба. Называется «Мифы Древней Греции» Долера. Мне ее подарила учительница в четвертом классе. Подарила втихаря, потому что иначе вышло бы, что я у нее в любимчиках, – но это было в том году, когда я пришла в школу с синяками в форме отпечатков пальцев на плечах.

Весь год я читала и перечитывала эту книгу в укромном уголке парка у водохранилища. Если шел дождь или начинало темнеть, я часто уходила домой к Талии. Дверь ее всегда была открыта – в прямом и переносном смысле. У них двери и окна открыты весь год – или почти. В дом проникает сырость от дождя, и ветер, и солнце.

Талия не так тащилась от этой книги, как я, но ей нравился миф про Дафну. А мне больше всего про Медею. У нас случались жаркие споры, чем Аид отличается от Хель и Люцифера, об эволюции мифологии и религии.

Поппи спит со мной рядом, а я таращусь в потолок. В следующем году я буду ходить на семинар «Сравнительная история идей», там нужно написать большой реферат. Я, наверное, буду писать по фольклору. По мифологии и сказкам. Давным-давно. Давным-давно жила-была маленькая девочка. Давным-давно жила принцесса-красавица. И после всяких приключений они жили долго и счастливо.

Я вытаскиваю из-под подушки телефон. Пишу Талии: Привет.

Чего там? – отвечает она. – Как Поппи?

спит и дуется

Нельзя спать и дуться одновременно

С такой похмелухи очень даже можно, – пишу я ей.

Талия присылает мне гифку: панда падает на спину – видимо, имеется в виду Поппи.

я тут подумала написать реферат по фольклору, – набираю я.

Например о чем? – отвечает Талия.

пока не знаю, может по мифологии? ну там про дафну

Клево

Хочешь вместе писать?

Талия долго не отвечает, меня прямо трясет.

Окей, – пишет она.

Я таращусь на это слово, пока не начинают болеть глаза. Она согласилась. Может, все еще можно поправить. Поправить то, что сломал Эдисон.

Я отправляю ей несколько сердечек, поворачиваюсь на бок, улыбаюсь в подушку.

Талия всегда считала, что сказки и мифы – разные вещи. Сказки – одно, мифы – другое, а религия и вообще третье. Сказки – вроде мультиков Диснея. Спящая Красавица, Белоснежка, Золушка. Что-то типа того, что писали братья Гримм или, может, еще Ханс Кристиан Андерсен. Прекрасный принц спасает принцессу от злой волшебницы, а после того, как сказка кончается, они живут долго и счастливо.

А мифы – это про Зевса, слышали про такого? Или еще про Одина, который Верховный Бог, про крутейшего Тора – они оба есть в фильмах киновселенной «Марвел». Только тут Талия, по-моему, ошибается. Все взаимосвязано. Тор когда-то был чьим-то богом, чьей-то религией. Потом стал мифом, а теперь это клевый австралийский актер, типа иностранец, который говорит по-английски как во времена Шекспира. Вообще непонятно. Всё – мифология, религия, сказки – на самом деле одно и то же: истории, которые мы рассказываем. Рассказываем, чтобы хоть что-то стало понятно.

Темнота, тебе страшно, гремит гром, мир содрогается, сейчас рухнет вообще, и тебя того и гляди схватит зверь, монстр, волк. Ничего ты не можешь с этим сделать. Только рассказать себе историю.

Давным-давно жили-были.

Просыпаюсь я раньше Поппи. Я здесь очень хорошо сплю. Всегда просыпаюсь первой. Осторожно вылезаю из кровати, иду вниз, в комнату, где нас укладывают, когда мы тут собираемся все. Раскладной диван, который всегда занимают Талия и Пас – ноги перекрещены и перепутаны в углу. Кресло-кровать, на котором спит Ро, раскинувшись, точно принцесса с ренессансной картины. А мы с Поппи устраиваемся на полу, набрав одеял, диванных подушек и длинных валиков – их продают в «Таргет», они все в павлинах, пейсли и георгинах. Рядом с Поппи мне всегда лучше спится.

Утренний свет – голубоватый, рассеянный, росинки блестят, как на платье у Золушки: крошечные огоньки на цветах и листьях. Это любимое мое время дня – если успеть вовремя проснуться. Я пью мятный чай, который заварила Уиллоу, и жду Поппи. Она сползает вниз, вымотанная, но не ворчливая, протирая глаза от последних снов. Я подаю ей кружку с чаем – кружка нагрелась, а утренний воздух холодный – Поппи отпивает.

– Пошли на пробежку, – наконец говорит она.

– Не хочется.

– Давай, хорошо же будет. Не пожалеешь.

Мы синхронизируем музыку в наушниках, берем хороший темп: как всегда, наперегонки пробегаем полтора километра быстрее обычных семи минут. Я чувствую, как секунды отстают от нас, уносятся с воздушной струей, а мы все ускоряемся. Поппи вскидывает руки, выкрикивает любимую строчку из песни, я тоже поднимаю руки, когда этого требует песня, а она делает такие движения, как буд-то она газонокосильщик, мы будто танцуем какой-то старомодный танец, и солнце бьет в глаза, а воздух теплее некуда.

Накануне вечером шел дождь, в трещины и выбоины на тротуаре натекла вода. Я бегу на месте, пока Поппи спасает толстого дождевого червя – он тянется к цветам и грязи. Для нее это обычное дело. Спасает не только червей, но еще и жуков, и даже пауков. Талия называет ее покровительницей мелюзги.

Мне в кроссовки натекла вода, хочется в душ и переодеться в чистое, а дома у меня как раз все затихло.

– Потом приду, – говорю я.

– Мне надо на это тренерское собрание, – отвечает она. – Как вернусь, напишу.

Мы никогда не прощаемся. Непонятно откуда, но она знает: мне важно быть уверенной в том, что она всегда рядом. Никаких прощаний. Скоро встретимся снова.

– Ладно, – киваю я.

– Ты супер, – говорит она.

– Ты, – отвечаю я.

– Нет, ты.

Машу рукой – и Поппи растворяется в солнечном свете.

Мы все выросли в этом тупичке. У Пас и Талии общий забор, в дальнем конце, под высокой сосной, которая убивает всю траву, а летом пахнет смолой и пылью. Ро живет на том углу, что ближе ко внешнему миру. Оттуда слышен шум Пятнадцатой улицы – до нее два перекрестка. Там остановка автобуса, прямо за магазинчиком Пальяччи, где делают песто примавера – мы его покупали на дни рождения, думая, что это очень круто.

За моим забором парк у водохранилища – там темно, безопасно, иногда холодно, иногда приятно тепло, а в основном что-то среднее. Однажды в седьмом классе мы перелезли через мой забор и впервые покурили в парке травку. Ро перетрусила, Пас разоралась, а я таращилась на листья березы с нижней стороны, на серебряные колокольчики, качавшиеся на ветру. В десятом классе Ро предложила мне на слабо пробежать по парку голышом, потом передумала – нет, только постоять с голой попой на тротуаре, но я последнюю часть не расслышала и помчалась вперед в чем мать родила, уворачиваясь от желтых фонарей, – было холодно, но прикольно. Потом оделась за спинами у девчонок, в тени забора. Ро, Поппи, Талия и Пас ржали как ненормальные, потому что я рванула голышом, хотя меня никто и не просил.

Было время, когда я их еще не знала. Разглядывала со своего крыльца. Ро с родителями, которые, представьте, ею занимались: водили на прогулки, усаживали в детское автомобильное кресло и куда-то везли. Талию и Пас на другой стороне улицы – маленькие фигурки вдалеке рисовали мелом огромные деревья перед своими домами, крутили обруч, делали «колесо», пытались ездить на великах без рук. Даже когда в третьем классе мы с Талией подружились, я чувствовала себя чужой. А потом приехала Поппи, ничья подруга, которую можно было забрать себе.

Поппи и познакомила нас всех. Когда она приехала, мы собрались вокруг нее. Она пригласила нас к себе, мы все пришли – и подружились. До того не дружили, а Поппи нас объединила. А потом ее дом стал моим настоящим домом.

Дома в нашей округе – дома Талии, Пас и Ро – построены по проекту «Сирс крафтсмен». Я однажды посмотрела в интернете, потому что они мне очень нравятся и совсем не похожи на мой. Мой – старый уродский многоуровневый, мы его купили у старухи, и там до сих пор пахнет старухой, хотя сколько лет уже прошло. В сортире пятна, дверцы буфета ободранные.

Хлам после попойки, которая вчера вечером была у папани, раскидан по ковру в гостиной, тянется через кухню и столовую в ванную. Рядом с туалетом по линолеуму размазано дерьмо. На столешницах в кухне пустые бутылки и красные круги от засохшего вина. Мусорное ведро вытащено из-под раковины, в него засунуты коробки от пиццы и мятые пакеты от чипсов. Я вытаскиваю коробки и переношу на столешницу – потом отнесу в компостную яму.

На моей прикроватной тумбочке пивная бутылка с окурками. Воздух вонючий, спертый. Похоже, вчера вечером кто-то вырубился в моей кровати.

Я снимаю постельное белье, распахиваю окно, запираю дверь, ложусь на запасное одеяло из шкафа в коридоре. Накрываю голову подушкой без наволочки и проваливаюсь в сон.

Давным-давно жила-была прекрасная принцесса, которая была еще и богиней, а еще колдуньей. Звали ее Медея (вы наверняка про нее слышали).

Жила она в далекой стране, далеко-далеко от всего на свете, даже от богов, песок там был черный и горячий, а вода серая, в ней так и кишели чудовища, а в хвойном лесу за ее царством водились ползучие и прыгучие твари, она их любила и боялась, иногда ползала с ними вместе, узнавала их тайны и разучивала их заклинания.

Она была внучкой Гелиоса, бога солнца (до того как его сместил Аполлон). Богов она не любила. Героев тоже. О Ясоне услышала еще до его появления. Знала про его смелую затею, он со своими аргонавтами хотел забрать золотое руно. Вот только руно охранял недремлющий дракон, которого Медея кормила свежими абрикосами, и с них капал медовый сок, а Медея любила и ласкала дракона.

Она услышала про Ясона и поняла, что не похитить ему руно из-под охраны недремлющего дракона. Услышала про Ясона и поняла, что он обречен, а потом увидела его, и было в нем что-то такое такое такое. Что Медея его полюбила. Очень сильно. (Будто по волшебству.)

В результате она помогла ему похитить руно, помогла обмануть своего отца, помогла убить дракона, помогла покинуть ее царство, и так она сильно-сильно его любила, что отправилась с ним. И жили они после этого долго и счастливо. (Так?)

Глава 3

Просыпаюсь под мамин крик «ты чё, охренел», – видимо, это она отцу. Дверь гаража открыта, пол под моей кроватью вздрагивает. Басы в его сабвуфере бухают так громко и низко, что у меня дергается голова, кивая, подчиняясь. Слишком мощно – это чувствует каждая моя косточка. Угроза. От отца всегда исходит угроза.

Когда оглушительный грохот смолкает, раздается другой звук, настолько привычный, что от него было бы уютно, когда бы не было так грустно. Мамин плач.

Я типа не слышу и снова пытаюсь заснуть.

Я его типа никогда не слышу.

Типа не слышу уже столько лет.

Это меня достало. И все же.

Она в ванной, шумит вода (только ничего не заглушает). Я сажусь на мамину кровать и жду. Она входит – лицо умыто, смазано кольдкремом, блестит, не больно свежее, она одергивает рукав, чтобы спрятать красноту на расцарапанном запястье, и я отвожу глаза – мы так с ней договорились без всяких слов.

– Привет, лапуля, – говорит она. – Пошли смотреть «Друзей»?

Я опускаю голову ей на плечо – знаю, что ей так нравится. И пусть яркие цвета «Друзей» сливаются в кровавую акварель, пусть смех зрителей за кадром заглушает ее всхлипы.

Она почти сразу засыпает. Видимо, приняла таблетку. Или несколько. Часы на тумбочке показывают восемь – всего восемь. Нужно сваливать отсюда.

Я наклоняюсь к туалетному столику Ро и фоткаю, как она красит губы. Задеваю попой ее духи, роняю на пол, Талия ржет, я брызгаю себе на запястья.

– М-м-м, а что это такое?

– «Ж'адор». – Ро старательно изображает французское произношение.

– Фу, прыщ какой вскочил, – жалуется Талия.

– Хочешь, выдавлю? – предлагает Пас, придвигаясь к Талии поближе и разглядывая ее кожу.

– Отвали, ненорма! – орет Талия.

– Ну вы вообще, – говорю я и морщусь.

– А я люблю выдавливать, – сообщает Пас.

– Можно возьму твой консилер? – спрашивает Талия.

– Не обломится, колонизаторка, у меня только для моего оттенка кожи, – отвечает Ро и закатывает глаза.

Пас пожимает плечами, а я роюсь в сумке, выуживаю почти пустой тюбик и передаю Талии. Еще раз проверяю, не пришло ли сообщение от Поппи.

– Достали меня Исайя и его козлищи-друзья, – говорю я – понятное дело, имея в виду Эдисона. Смотрю на Талию, но ей все пофиг, она пялится в зеркало и подмазывает подбородок.

– Зато у Исайи дом что надо, и к нему сегодня люди придут, так что не вякай, подруга, – говорит Пас и показывает мне язык, а я ее фотографирую.

– А Поппи где? – спрашивает Талия.

Все смотрят на меня. Я показываю пустой экран телефона и пожимаю плечами.

– Без понятия, – говорю я.

– Она тебе не ответила? – удивляется Пас.

– Я ей раз двадцать написала. Мы днем собирались встретиться – и ни фига.

Какое-то странное молчание. Непонятный пустой миг, будто без воздуха. Поппи так долго нас всех объединяла. Все смотрят на меня – типа я-то должна знать, где она, но Поппи мне не отвечает. Я снова пожимаю плечами.

Ро встает и кружится – косички взлетают, юбка облегает попу.

– Я как, похожа на шлюху? – спрашивает она. Складывает губки бантиком – бордовые и блестящие на фоне темной кожи.

– До определенной степени, – говорит Талия.

На ней комбинезон с узорчиком. Мне он нравится больше моего летнего платья. Она замечает, что я ее разглядываю.

– Чего?

Я слегка раздуваю юбку.

– На тебе бы клево смотрелось!

– У меня лифчик неподходящий, – говорит она.

– Поменяемся! Ну давай, размер у нас один, а тебе больше пойдет, чем мне.

Она смотрит на меня, прищурившись.

– Вирджиния, нам уже не одиннадцать лет.

В одиннадцать мы менялись одеждой и играли, будто мы близнецы. В те времена дружить было проще. Мне не приходилось бороться за каждую улыбку.

– Как хочешь! Просто хотела сделать тебе одолжение.

Пас (она сидит на кровати) закатывает глаза – но я знаю, что не в осуждение. У нас принято проявлять заботу друг о друге. У нас принято хорошо выглядеть и тащиться от того, что мы хорошо выглядим, и то, что мы от этого тащимся, не значит, что мы какие-то там тупые. У нас у всех правильные черты лица, все мы умеем краситься и одеваться – хотя иногда приходится меняться одеждой, когда Талия недостаточно похожа на шлюху. Пас у нас вообще красавица. Бразильской и настоящей гавайской крови – гладкая золотистая кожа, длинные черные волосы, карие глаза как мятый бархат, но она свою красоту не выпячивает. Если накрасится, выглядит как модель, на нее все пялятся. Сама я не пялюсь, но замечаю, что на нас поглядывают, когда мы идем все вместе. Все вместе, все одно целое, и из нас получается что-то большее, чем сумма нас всех по отдельности или если поделить нас на равные части.

А части такие: ревность, похоть, любовь.

Темно и тихо, мы движемся мимо освещенных окон – они будто картины Нормана Рокуэлла на экране компьютера. Пригибаемся, проходя мимо моего дома, мимо домов Поппи, Талии, Пас, хихикаем, такие скрытные, хитрые, классные.

Но и пошуметь хочется, поэтому через маленький и темный парк у водохранилища мы бежим с воплями, схватившись за руки, ко всему готовые. У Исайи гремит музыка, и по моему телу будто проходит электрический ток. Я хватаю Талию и Ро, а Пас начинает подпевать во весь голос, мы скачем в такт, точно маньячки, и мне кажется, что у меня поехала крыша, и плевать я хотела на все, что про меня говорят.

Понятное дело, долго это не продолжается, потому что Эдисон начинает шляться по комнате. Касается моего бедра, встает между мной и Талией, она верещит и обхватывает его руками за шею. Щеки у нее горят, глаза сияют – типа ей очень классно, лучший миг ее жизни. Потому что Эдисон – ее парень, и он обалденный, и пахнет от него как надо, и они танцуют. Правда, она не в курсе, что он тянет руку назад. Дотрагивается до моего локтя, ноги, голой кожи, пытается обхватить. Типа мы сейчас все втроем бухнемся в койку и получит он этот свой секс втроем, о котором давно мечтает.

Стыдно признаться, но я едва не поддаюсь. Но тут музыка меняется, в меня впиливается Лэнгстон, улыбается, чтобы извиниться, и тут же ну прямо жуть как аккуратно кладет ладонь Пас на плечо. Поздно.

Талия успевает все заметить. Ту самую секунду, когда я коснулась Эдисона со спины, – и этого ей достаточно. Лицо делается непроницаемым, как захлопнувшаяся дверь, она поворачивается. Смотрит в сторону. Уходит.

А я остаюсь кружиться в темноте.

Может, я все придумала. Может, никто ничего и не заметил. Талия исчезла, Пас и Ро нигде не видно. Я выхожу посмотреть, где они, – вечеринка все равно уже выплеснулась во двор.

Присасываюсь к бутылке с джином, которую принесла из дома. Нашла, представьте себе, полную. Талия и Эдисон стоят напротив. Он размахивает полной бутылкой шампанского – спер ее, небось, у родителей Исайи и теперь тащится от собственной крутизны. Талия выхватывает бутылку и делает огроменный глоток, вытирает рот и смеется Эдисону в лицо – такая классная, красивая, веселая и свободная. Прикидывается? Ей правда с ним хорошо? Пытаюсь понять, убедилась ли она в своих подозрениях насчет моих с ним отношений.

Я отхлебываю еще этого гадкого джина – а хотелось бы вкусного шампанского, и мне пофиг, что в гробу они меня видели с этой моей бутылкой и перекошенной мордой и что мне лучше отсюда уйти. Но за ним-то не задерживается. Как всегда. Я вообще, вообще, вообще не врубаюсь, зачем я ему сдалась. Я же типа и внешне ничем не лучше Талии. В смысле мы почти близнецы. Может, в этом все дело. Тянет его на близняшек. Козел. Извращенец. Он впивается ногтями мне в руку и подтягивает к себе, а я пытаюсь отыскать ртом бутылку с джином. Хихикаю, пузырьки отвечают мне эхом, я проталкиваю в горло еще глоток.

– Ты над чем ржешь? – спрашивает Эдисон. Он привалился к углу дома Исайи. Грохот вечеринки не так уж далеко, но достаточно далеко, наверное.

– А над тем, что я шлюха, а это, вообрази себе, смешно, – говорю я.

– Знаю. – Он зажигает косячок. Тянется ко мне.

– Эдисон.

– Что?

– Просто. – Не знаю, что сказать. Не придумать мне, как уйти, не обидев его, все равно выйдет неприятно и неловко. Я прижимаюсь затылком к стене, закрываю глаза, чтобы не видеть звезды – они сегодня очень низко и очень яркие. Он лапает меня. Запускает руки под платье, в вырез. Лезет в лифчик. От косячка меня забирает, я улетаю все выше, выше, выше, я воздушный шарик, красный шарик, и весь мой цвет, вся красная краска сливается с темнотой и тает, тает.

– Эй, – долетает сквозь опущенные веки.

Это Руми.

– Что надо? – спрашивает Эдисон. И после паузы вытаскивает руки из-под моего платья.

Руми улыбается мне, но между бровями складка. Я вглядываюсь в него. Он откинулся назад всем своим длинным телом – можно подумать, что опирается на воздух. Темно-каштановые волосы, слегка волнистые, как раз такой длины, что можно заправить за ухо. В мочке дырочка от пирсинга, пустая. Кожа под летним солнцем стала теплее и смуглее обычного. И все это видно очень отчетливо, как и то, что смотрит он на меня так, будто ему не все равно, что будет дальше. Будто ему не все равно, оставит Эдисон меня в покое или нет. При том что сама я делаю вид: мне все равно.

Протягиваю Руми косяк.

– Спасибо, – говорит он сквозь дым во рту. – Там это… Поппи на связь не выходила?

Эдисон отворачивается, смотрит на черную пустоту между деревьями.

– Нет, с самого утра. А с тобой? Я вообще не в курсе, где она. – Я отстраняюсь от Эдисона, он это замечает и придвигается снова. Он пока не готов признать, что нынче не обломится, и ему, похоже, пофиг, что думает Руми.

И тут Руми тоже подходит вплотную. Они рассматривают друг друга. Секунду – без всякого притворства. Потом Эдисон качает головой, затягивается, выпускает дым в темный воздух. И я четко ощущаю тот момент, когда ему становится пофиг. Он смеется – типа да не может быть, типа я вообще охренела, типа сдались ему мои дурацкие драмы. Я ныряю за угол дома, Руми идет следом.

Садимся вдвоем у забора. Я подтягиваю к себе ноги, обхватываю колени руками и сжимаюсь в комок, чтобы не дрожать. Что сказать, не знаю.

Отпиваю джина, но Руми не предлагаю. Бутылка-то моя.

Может, про меня уже прямо сейчас треплются.

Может, про нас с Руми.

Про то, что я бл…

Что трахаюсь со всеми подряд.

Что стоит Поппи отвернуться, и я уже трахаюсь с Руми.

Я встаю, мне кажется, что по моей коже так и рыскают чужие взгляды, что кожа слишком туго натянута на тело, хочется ее сорвать, выбраться наружу, стать кем-то другим. Руми дотрагивается до моего запястья, я чувствую, что взгляды становятся пристальнее, пора уходить. Отыскиваю тротуар, бреду, пошатываясь, вниз, вниз, вниз по склону, смотрю под ноги, подворачиваю лодыжку. Тут Руми подхватывает меня под локоть, поддерживает, чтобы я не спотыкалась.

– Вирджиния, – говорит он, и рука у него теплая, – давай сядем на минутку.

Парк Равенна впереди и позади нас. Над оврагом, в котором ручей, небольшая детская площадка. Нахожу качели. Нахожу свои ноги, смотрю, как они шаркают по гравию, он ночью тусклый и серый.

– Тебе, наверное, лучше домой, – говорит Руми.

Я сажусь на качели.

– А я не хочу домой.

– Ладно. – Руми отталкивается, раскачивает качели. – Давай покачаемся.

Ветер холодный, летит в лицо, отбрасывает назад волосы, платье липнет к ногам, мы оба хохочем, раскачивая качели до небес – сейчас пробьем в них дырку, хохочем так, что мне даже нечем дышать.

– А детство еще не кончилось, – говорит Руми, тормозя.

Сердце колотится, голова ясная. Неподалеку квакает лягушка, я достаточно пьяная и достаточно трезвая, чтобы нутром вспомнить, как мягкая мокрая лягушка тычется мне в ладонь, шебуршится, щекочет, заставляет хихикать. Я ловила их прямо здесь, в этом парке. Настораживаюсь, будто я кошка и учуяла мышь.

– Чего? – спрашивает Руми.

– Лягушка, – говорю я. Вот опять, внизу, под склоном. Иду на звук, за спиной смех Руми. – Ты что, не слышишь? Совсем рядом, – говорю я. Снимаю туфли, ставлю на камень. Ступни погружаются в жижу, лодыжкам холодно, я шлепаю по ручью.

Руми садится рядом на корточки.

– Вон там. – Указывает пальцем.

Я подкрадываюсь ближе, ближе. Вот она. Маленькая горбатая тень. Руми ухмыляется. Глаза блестят. Бросок – и да, я до нее дотрагиваюсь, но, едва почувствовав напряжение скользких мокрых мышц под рукой, падаю назад с криком, попой в воду. Платье вымокло, а мне не унять смех. Лягушка возмущенно квакает, перепрыгивает на другой камень. И там снова замирает – типа, ну, мы ж ее, понятно, больше не видим, раз она сдвинулась с места.

Руми сгибается пополам от хохота, даже не может дышать.

– А я когда-то отлично ловила лягушек, – говорю я.

Руми садится рядом со мной в жидкую грязь, обхватывает меня рукой за плечи и все хохочет. Прижимает к себе, потом отпускает.

– Я и теперь ее вижу, – говорит он. Шаг вперед, задирает рукав до локтя, белый хлопок сияет на фоне кожи. Мгновение все тихо, неподвижно, даже деревья не шелестят на ветру. Руми выбрасывает вперед руку, быструю, как змея, лягушка скрывается в кулаке. Я верещу, зажимаю рот ладонями.

– Держи, – говорит он и роняет лягушку мне на колени.

Я хватаю ее, пока не ускакала. Лягушка просовывает голову между пальцами, я поднимаю ее повыше. Заглядываю в глаза. Говорю:

– Привет.

Она делает прыжок, мы ловим ее снова. И снова и снова. Бедняжка. Но мне в кайф. Все это в кайф. Прохладный вечер. Ручей. Деревья над головами. Звезды, тусклые из-за фонарей, фар, освещенных окон. В кайф, что рядом Руми с его теплом. В кайф гул ночных насекомых, поющих песни луне. Но больше всего мне в кайф, что кожа у меня мокрая, платье перепачкано, лицо перемазано, волосы взлохмачены. Вот такая я себе в кайф.

Указываю рукой, в которой лягушка:

– Вон там, под камнями, летом полным-полно садовых ужей. Я их ловила, засовывала под футболку и держала там, они сперва извивались, а потом засыпали на теплом теле.

– Ни фига себе. – Руми смеется. – Дай-ка мне лягушку.

Я целу́ю лягуху и отдаю ему.

– Пора отпустить мелкую, – говорит он. Подносит ее к воде. – Пока, подруга. Ты свободна.

Лягушка сидит на раскрытой ладони, потом прыгает в ручей и исчезает в темной воде и блеске лунного света.

Руми смотрит на меня. Смотрит так, будто я типа красивая и он этим наслаждается. Я закрываю глаза, по мне прокатываются волны ночи.

Дело все в том, что, прежде чем появились Поппи и Руми, прежде чем появились я и Эдисон, был такой период, когда я думала, что появятся я и Руми. В первые две недели прошлого лета. Поппи умотала в художественный лагерь, потом проходила курсы спасателей в общественном бассейне, Ро уехала с мамой в большую поездку, Пас – в Бразилию, а Талия только начала встречаться с Эдисоном. То есть никого рядом, я вешалась от скуки, бегала на стадионе в досуговом центре, потому что типа готовилась к каким-то там соревнованиям, но больше потому, что мне нравилось, когда телу все тяжелее, тяжелее, тяжелее. А Руми там играл в баскетбол.

В баскетбол я неплохо играю. Я, вообще-то, его даже смотреть не люблю, но это как с бегом. Бегу. Перестаю думать. Ухожу в дыхание, растяжку и пот, а потом вдруг – раз, все получается, причем хорошо. Короче, я пошла играть с Руми, и оказалось – он совсем рядом, близко, даже дотрагивается, а я чувствую его запах, ощущаю его жар, – и вот оно. Быстрое дыхание, стук сердца, улыбка, которую мы оба пытались согнать с лица. Вот оно, я же почувствовала.

Один раз мы почти поцеловались. Он провожал меня домой, было темно, мы остановились в парке у водохранилища, и он так завертел меня на карусели, что у меня закружилась голова, и я покачнулась, случайно-специально, и он поймал меня, а я сделала вид, что падаю в обморок, и он хлопнулся на траву, но меня не выпустил, и я оказалась у него на коленях, и он обнял меня, и я не вырвалась. И мы взглянули друг на друга. Я улыбалась, и он тоже, а потом он перестал улыбаться, просто смотрел мне в глаза, а потом на мои губы, и я знала, что вот сейчас случится, но оно не случилось.

Но я все думала, что случится.

А оно так и не случилось.

А потом Поппи прислала мне сообщение: Тыващесебенепредставляешь.

Я и не представляла.

Глава 4

Я до поздней ночи читаю «Рамаяну». Пытаюсь отвлечься. А потом швыряю книгу на пол, она хрустит, как старая обертка от жвачки. Я знаю, что это нехорошо. Книгу мне дала Поппи, а ей она досталась от деда, и вообще я уверена, что он привез ее из Индии, когда эмигрировал сюда. Но уже почти час ночи, а я все не могу выбросить дурацкого Руми из своей дурацкой головы.

Пробираюсь в прихожую. Знаю, что добром это не кончится, но все равно засыпаю на диване под «Нетфликс».

Меня будит телефонный звонок. Звонит, и звонит, и звонит, как будто мне сверлят мозг электродрелью.

Когда я заснула, папаша еще не вернулся, а теперь он развалился в драном полосатом шезлонге, сам в майке и трусах, в руке бокал чего-то черного со льдом, явно с хорошей дозой рома «Сейлор Джерри». Одутловатое лицо в зеленых сполохах от фильма-ужастика. В телевизоре громко звонит телефон, на него таращится бледная девица – глаза как два черных провала. Я закрываю глаза, потому что знаю: сейчас будет страшное, а мне не хочется на это смотреть.

В телике кто-то орет, я поглубже зарываюсь в одеяло.

– Можешь сделать потише? – раздается мамин шепот. Похоже, действие бесконечных таблеток сошло на нет. Похоже, их последний скандал сошел на нет. Я не открываю глаз и прикидываю, сколько сейчас времени.

– Прекрати, – говорит она. – Нет, просто сделай потише.

Папаша молчит.

– Вирджиния здесь.

– Спит она. – Он пьян. Язык не заплетается, но он, как всегда, шепелявит. Типа такой добродушный дядя, типа ему так весело, типа он клевый мужик и все вокруг для него друзья. Пока не скажут слова поперек.

– Прекрати, – повторяет она тише, будто уже сдается.

Представляю себе, как папаша попытается затащить ее к себе в кресло, начнет лапать, мять, обхватывать руками и ладонями запястья, ляжки, талию – будто щупальцами. Представляю себе, как мама сопротивляется, отстраняется, пытается улыбаться, смеяться, да ничего, я просто устала, ну отпусти.

– Спит, твою мать. – Уже во весь голос, будто меня ничем не разбудишь.

– Пошли в кровать. – Ей нужно его задобрить, а то развоняется.

– Мать твою, – говорит он.

Я стараюсь дышать ровно.

– Пошли, пусик, пошли спать.

– Отвали, а?

Я больше не жмурюсь – все слишком очевидно. Только лицо стараюсь не напрягать, чтобы не дергалось.

– Ну, пошли. – Умоляющим тоном.

Идите спать. Идите спать. Идите спать.

– Шэрон, заткнись и отвали от меня. Я вообще без понятия, чего ты, мать твою, тут торчишь. Вали, на хрен, дрыхнуть.

Я пытаюсь слушать телевизор, крики, треск, быстрое перепуганное дыхание, потому что знаю, что будет дальше, что сделает мама, что папаша заставит ее сделать, чего она делать не хочет, потому что я рядом, но сил сопротивляться у нее хватает вот на столечко, а мне теперь не пошевелиться, потому что тогда они поймут, что я все это время не спала. Вот я и лежу и пытаюсь слушать только телевизор, а не папашу, который развалился в шезлонге, и не маму, которая старается побыстрее и потише, но все равно не обходится без сопения, скрипа и вздохов, и вот наконец папаша кряхтит, мама кашляет, потом тихие шаги, потом негромкое похрапывание, а потом только крики, треск и быстрое перепуганное дыхание.

Двери хлопают вразнобой, сперва одна, потом другая. Входная дверь, гаражная. Обычное «до свиданья» папашиным басом. Мама уносится прочь на своем джипе – ей кажется, что в нем она выглядит круто.

Рука моя свисает с края дивана, длинная и бледная, синие вены невысохшей акварелью стекают к запястью. В окна, выходящие на север, льется свет, слабый и тусклый, в нем меня труднее увидеть.

Чувствую себя призраком. Типа, может, меня не существует. Все вокруг тихое, белое. Сажусь, выглядываю в окно. В окнах дома Поппи, за кизиловыми деревьями, колышутся тени.

Пишу ей сообщение – тишина.

Приходит сообщение от Эдисона, я его стираю.

Пишу Талии: поппи не появлялась?

Летом мы всегда делали одно и то же. Поппи дежурила в бассейне, остальные торчали у бортика и обзаводились загаром (мы с Талией), веснушками (Ро) и еще более офигенной золотистой кожей (Пас) – и ждали, пока у Поппи кончится смена. С тех самых пор, как ее взяли по возрасту в спасатели, два года назад. А до того мы просто приходили в бассейн поплавать.

Поппи всегда первой из нас делала шаги во взрослую жизнь. Первой записалась на курсы вождения и получила права – а мы еще ездили на автобусе или ходили пешком. Первой устроилась на работу: в четырнадцать бэбиситтером на все лето, пять дней в неделю, к двум крысенышам, жившим неподалеку. А в пятнадцать стала спасателем.

Мы следовали ее примеру – правда, без особой охоты. Учились водить, искали работу. Но только после того, как она показывала нам путь. Она вела, мы шли следом.

И вот в этом году она вызвалась тренировать футбольную команду учениц средней школы и бросила нас у бассейна – разбирайтесь сами.

Талия отвечает: Отец сказал нет, не появлялась. Его поставили тренировать ее команду, пока нет замены. В этой команде, кстати, сестра Руми. Ей очень хотелось тренироваться у Поппи. А Поппи свалила.

Еще сообщение от Эдисона.

Телефон жжет мне руку.

Поппи свалила.

Думать об этом сейчас некогда – мы договорились встретиться с Талией и поработать над школьным заданием. Я быстренько принимаю душ, вытираюсь, наношу лосьон и косметику, высушиваю кончики волос, одеваюсь и очень-очень стараюсь не думать ни о чем, кроме сказок и историй, фольклора и мифологии.

Знала я, что ни фига из этого не выйдет.

Встречаемся мы в «Перле» на Проспекте. Опаздываю, поэтому сажусь в автобус, хотя добраться можно и пешком. Обхожу компанию мелких, которые сидят у дверей на тротуаре. Одна из них, с синими волосами и в клетчатом шарфе, хотя на улице жарко, учится в нашей школе. Талия машет мне сквозь раскрашенное стекло.

Есть что-то такое в пустоте, которую чувствуешь после секса. Я ощущаю внутри стенки – отшкрябанные, тонкие, вот-вот сломаются. А еще – саднящее ничто. Это максимум, что я ощущаю. Стенки и ничто.

Талия читает бесплатную еженедельную газету, придерживая страницу пальцами, забыв про все на свете.

– Ты слышала, что некоторые чуваки возбуждаются, когда сосут нос партнера? Оказывается, бывает такое. Называется носолингус.

– Фу, – говорю я.

Талия сворачивает газету.

Знала я, что ничему это не поможет.

– Ну, что думаешь? – начинаю я. – В смысле, ну, нам обеим нравится Дафна. Может, про нее и напишем?

– А вдруг не хватит материала? Задание-то на весь учебный год.

Я знала, что только еще больше все испорчу, но мне очень хотелось прижаться кожей к коже, виском к виску, ощутить тепло в холодном-холодном теле. Эдисон все слал мне сообщения. А я все писала Поппи, а она не отвечала. Тогда я попросила Эдисона прийти. Он пришел. И мы с ним… Потом он ушел. И вот я здесь.

Запрещаю себе возить ладонями по лицу, чтобы не размазать подводку. До приезда Поппи Талия некоторое время была моей лучшей подругой. Нам тогда было лет одиннадцать. Я постоянно ходила к ней в гости. И папа ее всегда был рад меня видеть. А потом, к концу средней школы, я начала пить. Начала курить травку и кое-чем другим баловаться тоже. Экстази, шрум, кислота. Начала водиться с парнями, перешла к петтингу, потом к минету, а там и к сексу. Талию это, видимо, напугало – то есть и она в итоге стала заниматься тем же, только в старшей школе.

Мы с Талией так и остались подругами, но отношения у нас изменились. Она больше тусовалась с Пас и Ро, а я – со своим очередным парнем. А потом сексом стали заниматься уже все, никого это больше не волновало, и все-таки дистанция между нами сохранилась. Сохраняется и сейчас. И мне от этого плохо.

А потом, в предвыпускном классе, Талия с Эдисоном начали встречаться. Похоже, влюбились друг в друга по-настоящему. Меня это бесило. Раздражало. Доводило до ручки. Талия у нас глупая, романтичная и наивная. Было ясно, что Эдисон будет ей изменять.

И вот она смотрит на меня.

– А есть какая-то история, которая вызвала у тебя действительно глубокий отклик? С первого раза?

Я думаю об Эдисоне: его лицо сверху, но он меня не видит.

– Медея, – отвечаю я. – Ее история не выходит у меня из головы.

– А как ты думаешь, в чем настоящая сила этих историй? Их придумали много тысяч лет назад и до сих пор пересказывают, – говорит она.

– Может, с этого и начнем? С «в чем сила этих историй»? – предлагаю я.

– И откуда взялась эта сила, – добавляет Талия.

– Сила, например, в том, как именно их рассказывают, – говорю я. – Как именно рассказывают, почему, кто – в этом тоже своя сила. – Я допиваю кофе, а когда поднимаю глаза, Талия смотрит мимо меня и на лице у нее приветливая улыбка. Я поворачиваюсь, оглядываюсь через плечо. Там Руми.

– Привет! – здоровается Талия. – Ты здесь работаешь? А мы и не знали.

Руми доливает мне кофе в чашку. Капля падает на скатерть, я накрываю ее салфеткой.

– Деньги-то нужны, – говорит он. – А вы тут что делаете?

– Обсуждаем школьное задание, – объясняет Талия. – Которое на весь год.

– Вы за него уже взялись? – удивляется Руми. Смотрит на меня, на Талию – я все молчу.

Она тоже на меня смотрит. А потом говорит Руми:

– Да, с нашей училкой не забалуешь. Зато у нее связи в Университете Вашингтона, и, если мы хорошо справимся, она это оценит, так что мы с Вирджинией стараемся. – Талия смеется и слегка поводит плечами, будто стесняясь нашего честолюбия.

– И о чем писать будете? – спрашивает он.

– Пока еще не решили. О том, в чем сила мифов? Как так вышло, что они просуществовали столько времени? Мне нравится история Дафны, Вирджинии нравится Медея, так что, наверное, возьмем греческую мифологию.

– Занятно, – говорит Руми.

Оба смотрят на меня, но я продолжаю молчать.

– У меня смена почти закончилась, – говорит Руми. – Скоро вернусь.

Талия бросает на меня взгляд.

– Ты чего такая странная? – спрашивает она.

– Я это… – начинаю я и умолкаю.

Талия пристально всматривается в меня, нахмурив брови (как она делает себе такие идеальные брови? Прямо из восьмидесятых).

– Так, ну ладно, в чем сила мифов? В том, как их рассказывают? Мифы продержались очень долго. Больше ничто не обладало такой силой. Может, дело в том, что мифология – это религия культуры, которая ее породила? А в чем разница между мифологией и религией? Мифология – это чужая религия?

– Ага, – соглашаюсь я. Бросаю взгляд на Руми, снова смотрю на Талию. Перед глазами яркие картинки из большого сборника греческих мифов. Чувствую его тяжесть на коленях. – Но кроме того, дело в самих историях, мне они дают чувство защищенности. Понимаешь, о чем я?

– Мне тоже, – говорит Талия.

Мы обе умолкаем, а потом она видит, что я не отвожу глаз от Руми, на лице возникает неодобрение – глубокая морщина появляется между совершенно прямыми бровями.

Я чувствую, что щеки пощипывает, прижимаю холодные пальцы к горячей коже. Изо всех сил стараюсь не смотреть на Руми, чтобы Талия не перехватила мои взгляды, но все равно вытягиваю ноги, длинные и загорелые, и замечаю, что его взгляд скользит по моим голым ногам, по плечам, по лицу. Он улыбается мне из-за стойки. Возникает ощущение, что он до меня дотрагивается. А потом снимает передник, подходит, садится за наш столик, и мне приходится делать вид, что пространство между нами не наэлектризовано.

Он дотрагивается до моей чашки с кофе.

– Можно?

Я киваю и понимаю, что Талия опять за мной следит, смотрю вниз, мимо Руми, который пьет из моей чашки. Пытаюсь представить, каковы на ощупь его губы.

Талия захлопывает крышку ноутбука.

– Мне нужно в магазин.

– Уже? – удивляюсь я.

– Мы утром собирались, но папу вызвали к футболистам. Руководительница программы на той неделе попала в аварию, теперь он ее замещает и говорит, что это вообще кошмар. Мы собрались ребрышки готовить, папе нужна приправа.

Мы когда-то вместе готовили у Талии дома. Всякие красивые блюда, на которые уходил целый день и от которых запахи плыли по всему дому. В третьем классе, четвертом, типа того. Когда все еще было хорошо.

Папа Талии ждет снаружи – приехал ее забрать. Разговаривает с ребятами, которые сидят на тротуаре. Смеется, протягивает девчонке с синими волосами деньги, она улыбается ему снизу вверх, смотрит, как он открывает дверь. Он заходит внутрь поздороваться и задает обычные родительские вопросы, какие задают друзьям дочери, а потом они уходят – рука его у Талии на плече, он направляет ее к выходу.

Руми смотрит, как я смотрю им вслед, и будто бы видит, что у меня в голове.

– Хочешь, сходим куда-нибудь вместе? – предлагает он.

Руки у меня под столом. Я потираю средний палец большим.

Нужно отказаться.

Солнце жарит в лицо, пробиваясь сквозь окна, подсвечивает мне глаза, они, наверное, блестят. Аромат кофейных зерен, гул голосов, гудение машинки для эспрессо, никто не обращает на нас внимания. Я собираюсь нагнуться к нему ближе, вижу, что он бросает взгляд на мои губы, хочется, чтобы он придвинулся, почувствовал запах моих духов.

– Сбежим? – предлагает он. Будто спасает меня из башни.

Я все равно просто притворяюсь. Все это притворство.

Мы собираем малину. Тетя Руми заправляет общественным садом за Магазином Дика в Уоллингфорде. Добираемся туда пешком, хотя далеко и нужно переходить шоссе. Сад на их земле, такой огромный огород: растет виноград, тыквы, как лава, выплескиваются из раскрашенных в яркие цвета автомобильных покрышек, повсюду цветут цветы. Старик в соломенной шляпе голыми руками ковыряется в салатной грядке, кивает, когда мы проходим мимо. Семьи и парочки собирают ягоды – пальцы перемазаны красным, в волосах искры солнца.

Я почти все отправляю в рот. Ягоды сочные, теплые, а я хочу есть. Понимаю, что во рту у меня давно уже не было ничего, кроме кофе и спиртного.

Пока мы с Руми почти не разговаривали. Он не упоминал про Поппи, я тоже, хотя внутри что-то ноет, я все гадаю, где она. А Руми просто привел меня в этот замечательный сад. Он улыбается, но не мне. И вообще пытается часто на меня не смотреть. Смотрит на ползучие, зеленые, сладко пахнущие кусты малины. На других людей – голоса их звучат приглушенно. На ягоды, которые я задерживаю в руках, на то, как я откидываю волосы с лица – зря не взяла резинку.

– Ну-ка, – говорит он. Собирает мои волосы. Пальцы у него загрубевшие, шершавые. Ими он касается моей шеи. Сворачивает волосы в узел. Вытаскивает что-то из кармана, вставляет – узел держится.

– Что это ты туда вставил?

Он опускает ладонь мне на затылок, потом смещается, чтобы я видела его лицо.

– Карандаш из «Перла». Я часто ворую карандаши – ненамеренно.

Мне почему-то вспоминается Талия, каково было смотреть на нее и думать про нас с Эдисоном.

– Лира! – кричит Руми, глядя мне через плечо.

Из дома выходит девчонка-подросток, кожа у нее теплого охристого оттенка, как у Руми, волосы прямые, темные; она тащит щенка на слишком длинном поводке. Руми подзывает ее взмахом руки.

– Опять на ковер накакал! – докладывает девчонка. На ней высокие кроссовки с незавязанными шнурками.

– Она все-таки выгонит его из дома, – говорит Руми.

Щенок маленький, шоколадный, вислоухий, c купированным хвостом. Он обнюхивает мои ноги, виляя всем телом. Лира садится на траву, берет его к себе на колени и пытается обнять – он, похоже, решил облизать ей все лицо.

– Плевать мне. Я его никому не отдам. Он моя радость.

Руми вздыхает, смеется и говорит:

– Это моя сестра Лира и ее безмозглый пес Транкс.

Лира воркует, уткнувшись песику в шею:

– Кто тут у нас безмозглый пес? Ты мой сладкий безмозглый пес.

– Транкс, который из «Драконьего жемчуга»? – спрашиваю я у Руми.

– Ага, она на него подсела.

– Видимо, вообще подсела на аниме.

Руми кивает и смеется, и мне, вообще-то, хочется, чтобы Лира ушла, но она все вьется вокруг, пока мы собираем ягоды.

– У меня вот это приложение есть в телефоне, – говорит она, а мне не больно-то хочется с ней разговаривать. – В айфоне, у меня айфон. – Она смотрит на меня, я киваю и улыбаюсь, всем своим видом показывая, что, мол, круто. Руми ушел вперед, но, похоже, слушает. – В этом приложении можно делать стоп-моушен анимацию из лего. У меня есть специальный набор для съемок, а еще я использую лего из «Звездных войн», только у меня «Дар Неба» а не «Дарт Вейдер», потому что он копирайтный, а я не хочу, ну, типа попасть под суд.

– Ясно, – говорю я.

– Хочешь посмотреть?

Руми приподнимает подбородок – видимо, ждет, что я отвечу. Видимо, надеется, что я соглашусь. Мне немножко неловко, думаю, и ему слегка неловко – за сестру, которая надумала показать мне свое дурацкое видео. В результате я улыбаюсь.

– Да, конечно.

Она бежит за телефоном. Мы идем следом, Руми берет меня за руку. Знаю, что не надо, потому что как, как я теперь все это объясню Поппи? Да никак. Но ладонь у него теплая, шершавая, мне не хочется ее выпускать.

Видео просто жесть. В углу каждого кадра – кусок ее пальца, за ним не видно, как там дергается человечек из лего, выражая какие-то невнятные эмоции. Устроено все как в этих старых немых фильмах, где сперва сцена, а потом надпись, у Лиры надписи сделаны от руки, кривым почерком, который мне не прочитать. Руми улыбается от уха до уха и наблюдает, как я смотрю видео. Лира тоже.

Все, закончилось, я перевожу взгляд на ее лицо, оно открыто нараспашку.

– Красота! Правда, здорово. У тебя целая серия? В смысле, этот лего-пацан пока же не выпутался. Типа другой пацан наверняка ему отомстит.

– Да, моему другу тоже нравится. Он сказал – присылай еще, так я решила наснимать других серий, штуки по три в день, – говорит Лира.

Я забираюсь в «вольво» Руми, похожий на кирпич, в руках поддон с малиной. Мир на закате почему-то одновременно синий и оранжевый, сероватый и сумрачный, а еще похолодало. Руми включает обогрев и везет меня домой. Когда подъезжаем, уже горят фонари. Внутри тихо, я решаю, что попытаться войти – приемлемый риск.

Пальцы мои лежат на картонном поддоне, он холодит мне ноги.

– Отлично пахнет, – говорю я. – В смысле малина.

– Да? – оживляется Руми. Улыбка у него непонятная. Что-то или ничего? Конечно, ничего. Он же парень Поппи.

Поэтому я отвечаю:

– Спасибо. Правда.

Малину я оставляю в салоне. Мне противно думать про все это сочное, спелое, красное на нашем загаженном кухонном столе.

Вхожу, встаю у окна своей спальни. Вспоминаю нас с Руми в саду. Солнце, тепло, ветер.

Да все это неважно. Я больше не буду встречаться с Руми вот так. Не буду. Нельзя.

Я забыла свою курительную трубку у Поппи. А мне она нужна, и вообще, еще даже девяти нет. Пишу ей еще одно сообщение и еще, никакого ответа.

Просматриваю свои сообщения, все этак непринужденно – шутки, мемы, гифки, потом: ты где? ну где, правда? поппи? злишься на меня что ли? какого хрена, а?

Пишу снова: оставила у тебя трубку побалдеть хочешь? ты первая.

Тишина.

Дома у нее горит свет. Теплые квадраты окон. Будто фонарь в непроглядной ночи – указывает путь, призывает домой.

Может, она дома и забила на меня?

Трубка просто предлог. В смысле она мне действительно нужна. Но сильнее нужно выяснить, что случилось. Повидаться с Поппи.

На звонок к двери подходит Уиллоу, ставит одну босую ступню поверх другой, ногти выкрашены в ярко-зеленый цвет.

– Я одну штуку забыла, – говорю я.

Она делает шаг в сторону.

– Конечно, Вирджиния, заходи.

Прислоняется к кухонной столешнице. Я помню, как они делали ремонт. Мы с Поппи долбили кувалдами стену между кухней и гостиной – в защитных очках и накидках, а Уиллоу смеялась и фоткала нас. Теперь тут просторно и светло.

Уиллоу говорит:

– Чаю хочешь? Я только заварила.

– Это, – говорю я, указывая большим пальцем через плечо, – а Поппи дома? Я схожу наверх.

Уиллоу открывает рот, закрывает снова.

Чайник начинает плеваться паром.

– Она тебе не сказала? – удивляется Уиллоу.

– Что не сказала?

Чайник воет, она хватает его с плиты.

– Поппи уехала пожить к моему отцу, – сообщает Уиллоу, поворачиваясь ко мне спиной.

– Надолго?

– Вирджиния, – говорит Уиллоу.

Глаза у нее очень светло-карие, почти золотистые. Хуже всего смотреть, как она смотрит на меня, и знать, что она видит по моему лицу, что до меня дошло. Дошло, что не все тут в порядке.

– На все лето, – поясняет Уиллоу. – В сентябре вернется.

Я делаю шаг назад. Под ногами ковер – толстый, мягкий.

– В последний момент решила. Он давно уже звал ее к себе, а тут она взяла и собралась.

Я поворачиваюсь к двери.

– Ты, кажется, что-то забыла, – кричит мне в спину Уиллоу.

Что я забыла? Не вспомнить.

Щеки горят. Я машу через плечо – смутно, смущенно.

Поппи уехала.

Поппи уехала и не вернется до конца лета, а я…

А я

не знаю

как

мне

без

нее

жить.

Давным-давно жила-была красивая женщина. Звали ее Фатима. Давным-давно жил-был богач с синей бородой и собственным замком. Фатима его не знала типа как совсем, но когда Синяя Борода попросил ее руки, отец ее сказал: да конечно, чего нет-то? Синяя Борода был богат, у него был замок, и вот они поженились. Замок был очень красивый, что правда, то правда. У Синей Бороды было много слуг – и это тоже правда. Фатима думала, что ей понравится замужем за богачом, в красивом замке, где много слуг. Сыграют свадьбу – и после этого она будет жить долго и счастливо, да?

А потом до нее стали доходить слухи о сгинувших женах. Женах, которые были до нее. И исчезли. Станет ли она очередной сгинувшей женой? Будет ли после нее другая жена, которая сгинет тоже? Вот только поговорить ей было не с кем. Некого спросить: что с ними случилось? Некого спросить: что случится со мной? Она была одна.

Синяя Борода часто уезжал из замка, и, поскольку Фатима все же была его женой, он отдавал ей все ключи. Фатима бродила по залам, ни с кем не разговаривала и однажды набрела в подвале на неприметную черную дверь, и у этой неприметной черной двери Синяя Борода ее и обнаружил. Никогда никогда никогда не открывай эту дверь, разбушевался он. Фатима испугалась, убежала к себе в комнату и пряталась там, пока он не уехал по делам. Вот только ее постоянно тянуло к той самой двери, как будто против собственной воли.

Она стояла и не сводила глаз с этой двери, черной и низкой. Не сводила глаз, будто пытаясь заглянуть внутрь сквозь дерево. Не сводила глаз, будто можно открыть дверь взглядом. Почему он ей этого не разрешает? Что за дверью? Дверь взывала к ней. Говорила: открой открой открой. И однажды Фатима ее открыла.

А там, во тьме, мерзли трупы ее предшественниц. Простертая окровавленная рука, вымученная бледная улыбка, остекленелые глаза, закатившиеся глаза, гниющие посеревшие глаза. Она стояла и смотрела в бездну, бездна же смотрела на нее.

Глава 5

Мне снится пустота. Зазор между звездами.

Сон пришел не сразу. Было не уснуть. Болели глаза. И сердце. Оно тоже болело.

Я отправила эсэмэски Ро, Пас, Талии. поппи уехала, – написала я, – уехала на все лето и не отвечает.

охренеть, – ответила Ро.

Че, правда? – ответила Пас.

Почему? – ответила Талия.

Я не знала, что им сказать, и заснуть не могла, поэтому решила убаюкать себя мрачными колыбельными и еще красным вином, вином, вином прямо в горло – кислое, два дня простояло открытым, просто мама забыла о нем, вот я его все глотала и глотала.

Пока все не качнулось, не закружилось, и тогда я вырубилась, вычеркнулась, вычеркнула все вокруг.

Больше не сбежать домой к Поппи. Вообще. Не только сегодня. Речь не о том, чтобы пережить ночь-другую. Поппи тут просто нет.

Звонок будильника – как удар ножом по обратной стороне глазного яблока. Я пытаюсь убедить себя в том, что ничего страшного не случится, сама же тем временем одеваюсь, так, чтобы не слишком внимательный родитель счел меня нормальным тьютором. Вот только мне нужны деньги на автобус, на несколько чашек кофе, на китайские паровые булочки из «Пайка» и на рахат-лукум со вкусом розы тоже.

В досуговом центре полно окон – а значит, там очень светло. Я заливаю в себя кофе и закидываюсь экседрином – приношения Богам Похмелухи, – а дальше надеюсь на лучшее. Лэнгстон сидит на скамейке, уткнувшись в книгу. «Возвращение короля».

– Ты так и остался ботаником, – говорю я.

Он смотрит на меня с кривоватой улыбкой. Вообще-то он очень красивый. Прямо Майкл Джордан, только тон кожи темнее, зато ямочки на месте.

– И сколько раз ты перечитывал «Властелина колец»? – спрашиваю я.

– Включая «Хоббита»?

Пожимаю плечами.

– Неважно, все равно много получается. – Он распрямляет спину. – Ну, это типа как вкусная привычная еда. Текст такой знакомый, что читается без всяких усилий. Любимая сладость. – Он загибает страницу, хмурится мне в лицо. – А ты что тут делаешь?

– Я теперь тьютор. Так-то.

Открываются двери конференц-зала, оттуда гуськом выходят озабоченные родаки и зашуганные младшеклассники, я вижу, что какая-то мелкая егоза улыбается и машет мне рукой. Лира. Я вспоминаю, что Руми говорил: у нее будет тьютор на лето.

Лэнгстон делает вид, что страшно рад видеть всю эту малышню, я тоже. Блин, Лира, кажется, спрашивает, можно ли ей ко мне.

– Как там Транкс? – интересуюсь я, когда она садится напротив.

– Слопал пульт от телевизора и напи́сал в шкаф тете Джен – это вчера вечером, а сегодня – у двери, когда я вела его писать на улицу.

– Ого, – говорю я.

Она пожимает плечами.

– Тетя рассердилась и наорала на меня, Руми тоже рассердился, но не орал.

C аналитическим чтением у нее плохо, но она все равно должна читать самостоятельно. Лира проговаривает слова вслух, старательно шевеля губами. Читает на уровне четвертого класса, хотя осенью пойдет в шестой. Волосы нечесаные, футболка мятая, с бордовым пятном. На вид – натуральная маленькая торговка спичками, Оливер Твист, беспризорница. То ли бездомная, то ли сиротка.

Я читаю текст на странице вверх ногами. Какая-то девчонка смотрит на морские волны и думает о том, какие они одновременно красивые и страшные. Лира со стуком роняет голову на стол и понарошку храпит.

– Знаю, что чушь, но выбирать не приходится, – говорю я, ткнув ее пальцем в плечо. Она поворачивает голову в другую сторону и храпит еще громче. Лэнгстон смотрит на нас из-за соседнего стола, улыбается ей, я закатываю глаза.

После урока мы с Лирой выходим на улицу вместе. Это, наверное, не совсем то, что положено взрослому-старшему-педагогу, но я сажусь на поребрик, Лира садится рядом, вытягивает ноги на парковку. Напевает себе под нос, а мне очень хочется, чтобы ее поскорее забрали, потому что мне совершенно не улыбается с ней сидеть, и тут она говорит:

– А я иногда сбегаю из дома. Вот вчера сбежала и пошла в кино.

– Мгм, – говорю я и шарю в кармане в поисках заначенного косячка. Руми, кажется, их курит. Лире, небось, наплевать. Все родители и дети разъехались. Никто на нас не смотрит. Я нагибаюсь вперед, заслоняя косяк волосами, закуриваю.

– Можно попробовать? – спрашивает Лира.

– Нет.

Она молчит, я тоже.

Вообще-то, очень неловко, поэтому я спрашиваю:

– И что за фильм показывали?

– «Техасская резня бензопилой», – отвечает она гордо. – Специальный показ.

– Фу, гадость. – И где этот Руми? Долго мне тут сидеть с этой психической?

Наконец он подъезжает, она бежит к машине, я машу Руми и иду следом. Он опускает стекло, улыбается – на щеке ямочка.

– Поппи на связь не выходила? – спрашиваю я.

Он крутит телефон в ладонях.

– Нет.

Я прислоняюсь к открытому окну машины, ставлю локти на горячий металл. Он смотрит на меня, и я понимаю, что мы совсем близко друг от друга. Чувствую эту близость, точно пульс, биение сердца, – но не отстраняюсь.

– Она уехала. К дедушке, на все лето. Мне ее мама сказала вчера вечером. Я пыталась ей дозвониться, но она не отвечает.

У него отваливается челюсть.

– Вот именно, – говорю я. Вот именно.

Ее место вдруг опустело.

Он ощущает то же, что и я? Будто от него что-то отрезали, откромсали кусок?

Он тоже ощущает, что его как-то непонятно предали? Уехала, мне не сказав. Не попрощавшись.

Что бы это могло значить?

Задается ли он этим вопросом? Что бы это могло значить?

Возвращаюсь домой, но внутрь не хочется. Напрямик, через чужие дворы, добираюсь до парка у водохранилища, ложусь на залитую солнцем траву.

Написать Поппи, что ли?

Только я не знаю, что сказать.

Да она, скорее всего, и не ответит.

Думаю, не написать ли ей про Руми. Что она и его бросила. Но я и этого не делаю.

Переворачиваюсь, смотрю сквозь траву на землю, насекомых. Хрен знает сколько разглядываю муравьев и тлю и еще хрен знает кого, наблюдаю, как они суетятся в свете солнца, рассеянном и преломляющемся в каплях росы.

А мог бы быть обычный день. Мы бы с Поппи встретились после обеда. До того, как вернутся с работы мои родители. Я бы свалила из дома. Понадобилось – осталась бы у нее на ночь.

Не выйдет.

Пишу Ро, она приходит.

– Помнишь, прошлым летом? – говорит она, отталкиваясь длинными шоколадными ногами от гравия и будто бы опираясь спиной на воздух. Кивает на водохранилище.

Я тут же врубаюсь.

– Когда мы купались голышом?

– И нас еще парни увидели, – подхватывает она.

– И мы еще стали напяливать купальники под полотенцами, чтобы они не поняли, что мы голые?

– Да всё они поняли, – говорит Ро.

– Мы ж и не скрывались.

– Все равно козлы – стояли, блин, и таращились, – говорит она.

– Пас! – кричу я и машу рукой. Та перелезает через изгородь между нашей улицей и парком, за спиной у нее появляется Талия. Пас снимает листик у Талии с волос, обе смеются.

– Помните, как мы купались голышом? – спрашивает Ро, как только они подходят.

– И этих козлов, которые за нами подглядывали? – подхватывает Талия.

– Ушлепки, – говорит Пас.

– А потом мы все рассказали маме Поппи, и она нам заявила, что они с одноклассницами делали то же самое, только еще и пели во весь голос, и прыгали со стены, и вообще ничего не стеснялись, – добавляю я.

Ро смеется:

– Офигеть!

– Я поняла, что не такая уж шлюха, – замечаю я.

Пас и Талия препираются, кто будет последней качаться на качелях, Пас садится, а Талия говорит:

– Ладно, давай пауком.

Забирается Пас на колени, лицом в другую сторону, вытягивает ноги ей за спину, они начинают раскачиваться – и наконец ловят общий ритм. А потом Ро показывает свой коронный номер: кувырок с качелей на землю этакой паучихой – я пытаюсь повторить, но только набираю полный рот гравия и волос.

А потом Ро пора домой ужинать.

А у Пас с Талией билеты в кино, с Лэнгстоном и Эдисоном.

– Я б тебя к себе пригласила, но к нам дядя собрался в гости, а ты мою маму знаешь, – вздыхает Ро.

– Семейный вечер, – киваю я.

А Пас говорит:

– Все билеты проданы. – И целует меня в щеку.

Я продолжаю качаться, смелая такая – отталкиваюсь ногами, волосы летят по ветру, тело длинное, небо проносится мимо, закрываю глаза, качаюсь, качаюсь, даю им скрыться из виду. А когда они скрываются, я перестаю качаться и просто сижу, свесив ноги, и черчу носками на гравии бессмысленные круги.

С папашей моим история такая: он не дожидается выходных, чтобы уйти в загул. Надраться с дружками можно всегда, не только вечером в пятницу.

Я вижу, как по моему потолку – в пузырях после покраски – ползет паук. Ползет так медленно, что можно отвернуться, а потом посмотреть снова – и тогда уже измерить расстояние. Он все ближе и ближе к трещине у меня над кроватью. Пронзительно-приятный дым проходится по легким, я его выдуваю, целясь в паука – я его назвала Ананси. Мы с Ананси теперь друзья, пусть и его заберет от травки.

Я слышу, как папаша возвращается домой, они с мамой начинают орать друг на друга. Зачем ему пить столько пива? Столько спиртного? Ему ж с утра на работу.

А она фиг ли так говнится? Ну оттянулся мужик, обязательно дать ему потом по башке?

Свет я у себя не включаю, просто смотрю, как солнце перетекает в сумерки, а они – в ночь.

Внизу работает телевизор, поверх орет музыка, потом начинают стучать в дверь, продолжают стучать, голоса, голоса, голоса, а потом я слышу Его голос, и тогда я распахиваю окно, выталкиваю защитный экран, падаю вниз и бегу, бегу, бегу так быстро, будто от этого зависит моя жизнь, в ужасе бегу прочь от всех ползучих тварей, бегу от погони.

Я помню, как все было до приезда Поппи. Да вот так. Дом у меня то ли был, то ли нет.

Лира говорит, что сбегает из дому. Куда? Зачем ей шататься по улицам в такие вот холодные вечера? Она сбегает откуда-то, а мне страшно хочется, чтобы мне было куда сбежать. Типа когда мы с Поппи сбегаем потанцевать по парку, зажечь свечи и пропеть заклинания, набрать цветов, засунуть их в замочные скважины, в щели для писем, в почтовые ящики – поизображать майских фей. А потом крадучись возвращаемся обратно, и Уиллоу наверняка все знает, но считает, что это мило и здорово, и утром покупает нам вкусные бейглы.

Теперь все не так. Никто не знает, где я и что делаю. И Поппи здесь больше нет.

Я устала, пошел дождь, как когда мне было одиннадцать. Пишу Пас и Ро, никакого ответа. Спят, наверное.

Так давно не происходило ничего плохого. Иду домой, чувствуя, что мне становится все равно.

Но я не могу позволить себе уснуть, пока Он внизу. Таращусь на Ананси, чувствуя, что в глаза будто насыпали песка. Хлопок двери, треск, бьется стекло. Не знаю, что там: родаки скандалят, или пьяный папаша шатается по дому и сметает все на своем пути, или дружки его препираются, кто выиграл пари, или в дом вломились воры и разносят все ради чистого удовольствия.

Я просто хочу спать.

Но что, если я засну, а Он войдет сюда. Он может. Хотя не заходил уже давно. Но сегодня может.

Я встаю и запираю дверь на замок, который поставила несколько лет назад с помощью Поппи. Почему именно – ей не сказала. Но она знает, что я не чувствую себя в безопасности. Я ей в общем все объяснила. Типа «ха-ха, я типа просто нервная, но знаешь, как-то спокойнее, если посреди ночи никто не завалится спьяну ко мне в комнату и не начнет ко мне приставать».

Я бесшумно тяну за дверную ручку, чтобы не привлекать внимания к двери, к комнате, к себе, к частям своего тела. Возвращаюсь в постель, сжимая в кулаке ключ от замка.

Наконец в доме все стихает, теперь слышны только ветер, шорох деревьев, шум машин вдалеке. Знаю, что спать нельзя, но все-таки засыпаю.

Совсем тихо – не знаю, что меня разбудило. Сажусь в постели, сердце так и бу́хает.

Ничего.

Совсем темно, поди что разгляди.

Потом – звук.

Это еще что?

Ничего не видно.

Вглядываюсь в темноту. Да, дверь. Ручка поворачивается туда-сюда. Дверь дергается, но ее держит язык замка: кто-то пытается попасть ко мне в комнату. Я не шевелюсь, нельзя, нельзя привлекать к себе внимание, я просто лежу и сплю, уходите, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Все давно затихло, я наконец откидываюсь на подушку, но спать не сплю.

Глава 6

Телефон начинает звонить в половине восьмого.

На рассвете в доме опять началось буйство, серый утренний свет проник в мою комнату, и раз поднялся шум, значит, проснулся кто-то еще. Поэтому мне было не страшно – по крайней мере не так страшно, как в самый темный и глухой ночной час. Глаза жгло, они воспалились и пересохли, так что мне, видимо, удалось еще ненадолго заснуть.

И вот Руми звонит мне в половине восьмого.

Я нашариваю телефон, чтобы сбросить этот звонок на фиг, а он начинает мне рассказывать про музыкальный фестиваль, на который у него билеты. Лэнгстон его кинул, а там будет выступать Жанель Монэ, и, может, я с ним схожу, ведь там будет обалденно.

Я прочищаю горло.

– Конечно, – говорю ему.

– Ты в порядке?

Я отыскиваю взглядом Ананси – вон он, расселся в центре паутины.

– Просто устала.

– Ну выпей кофе и одевайся.

– Ладно.

Ананси шевелит лапами.

– Через часик за тобой заеду.

Я засыпаю еще минут на сорок пять. Руми приезжает на десять минут раньше.

Я надеваю большие солнечные очки, собираю волосы в узел, остаюсь в топике и в леггинсах, в которых спала. Заглядываю по дороге в зеркало – я похожа на нежилой дом. В одном из пустых окон – крошечная фигурка. Вот такое у меня лицо. Щиплю себя за щеки, спускаюсь к машине Руми, делаю вид, что все ок.

Место для парковки мы находим так далеко, что проще было вовсе не брать машину.

– Лучше бы на автобусе поехали, – говорю я, и Руми пожимает плечами.

– А мне нравится ходить с тобой, – заявляет он и слегка задевает мою руку своей.

Это все притворство. Я просто притворяюсь

Для начала, как положено, мы набираем всякой еды. Пончики с корицей, пад-тай, лимонад, где во льду плавает целая половинка лимона. Я ложусь на траву погреться на солнышке – может, оно заполнит пустоту внутри. Руми сидит рядом в позе лотоса и болтает. Я не очень вслушиваюсь, пока он не упоминает Эдисона.

Руми, видимо, улавливает мою реакцию и умолкает.

– Что там, короче, у вас происходит?

– Да ладно, будто ты не знаешь.

На лице никакого выражения.

– Все знают, что я «такая уж вот». – Говорю и чувствую себя полной дурой. Это идиотское клише, которое совершенно не описывает того, кем я себя ощущаю.

Впрочем, это правда. Все знают. Все знают, что первый секс у меня был в четырнадцать, со студентом, который был не в курсе, сколько мне лет. Все знают, что как-то раз, в туалете в Грин-Лейк, я обработала Исайю рукой. Все знают, что я изменяла каждому из своих бойфрендов.

Руми откидывается назад.

– Уж вот какая?

Солнце печет, вокруг ходят люди – в дыму, перьях, шарфах и сандалиях, музыка с четырех или пяти площадок сливается в этакий приятный белый шум.