Читать онлайн Аникс

Однажды сделал Пигмалион из слоновой кости статую такой необычайной красоты, что влюбился сразу в своё творение… Я был тогда с ним, в его мастерской, был и до того, я видел Галатею в зародыше, ещё не огранённую, и внимательно следил за её метаморфозами. Пигмалион выточил из неё идеал, и вечно оставалась бы она совершенной по своей форме и сути, если бы не сошла с пьедестала. Часто я наблюдал одну и ту же историю, и всегда она заканчивалась одинаково. Я по-прежнему блуждаю по миру в надежде, что хоть раз творение не покинет своего творца.

I

 Во вторник закончила бюст Синьора, сделала ему броский мясистый нос.

В среду приходил Максим, выпили.

В четверг и пятницу ничего не было.

В субботу было абсолютно всё, даже то, чего не было.

Гостей впустили в Малый зал в пятнадцать минут седьмого, мы с Максимом сидели на задней площадке, отдельно от других конкурсантов, с двенадцати часов оба ничего не ели и пытались незаметно перекусить, пока не началась презентация работ. Мой Синьор стоял по центру, его Нимфа – рядом справа, они злобно смотрели друг на друга, почти соприкасаясь лбами. На Максима я смотрела так же, потому что тем утром он решил стать новым человеком и побрился налысо, и я поняла, что он нравился мне только за миленькие завиточки на висках. И всё же Максим был слишком умён, чтобы одним днём потерять моё расположение, так что предложил в случае его победы разделить выигрыш на двоих и снова мне понравился.

Презентация прошла быстро и незаметно, каждый конкурсант сказал пару неброских слов про себя и свой труд, намного дольше длилось пылкое, почти перешедшее в ругань обсуждение работ. С горем пополам гости проголосовали и определили троих финалистов, меня, Максима и завсегдатаю подобных мероприятий Танюшу, затем жюри отошло посовещаться, чтобы решить, кто из нас получит заветные двадцать пять тысяч. За эти двадцать пять тысяч здесь могли убить – скульпторы люди голодающие, – и победителю стоило сразу ретироваться, чтобы не быть растерзанным проигравшими. Уже в тот момент на нас, финалистов, выбывшие смотрели косо, жадными глазами, а сухие костлявые пальцы нищих скульпторов тревожно скребли по подлокотникам кресел, готовясь выпустить когти. Конечно, конечно, я гнусно преувеличиваю, кто-то, возможно, даже с благородным смирением признал мою победу, когда Синьор занял первое место, но нос не обманешь: зал смердел завистью и разочарованием. Только Максим, чистая душа, был за меня рад, и в благодарность я пообещала, как придут призовые, положить в верхний карман его рубашки хрустящую тыщу.

Мы решили отпраздновать в баре и поспешили на улицу, но на выходе нас окликнул один из гостей. Я обернулась на его голос, и вот здесь, именно здесь произошло то, что называют провидением, катарсисом, озарением, знакомством с богом или как угодно иначе. Уже и в мыслях не было никакого Максима и никакого бара, я знала, что сегодня ночью буду только в одном месте, – в мастерской. Со дня на день мой безликий Аникс, моя неразгаданная головоломка, наконец будет закончен. Я искала в каждом лице его лицо, именно это лицо, утончённое и правильное, идеально гармоничное, одновременно жёсткое и нежное, холодное, благородное, умиротворённое, и теперь оно было прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки.

– Нина, я хотел поздравить вас, – сказал молодой человек в дымчато-сером костюме, – а вы так стремительно сбежали. Ваша победа была для меня приятной неожиданностью. Я думал, жюри отдаст первенство вашему другу, – он мельком посмотрел на Максима, затем снова повернулся ко мне. – Скажите честно, вы ведь даже не старались.

– Почему же, – я пожала плечами. – Может, старалась меньше, чем другие, но всё равно старалась.

Меня не интересовало, что он говорил, но стоило поддерживать беседу как можно дольше, чтобы лучше запомнить черты его лица. Лоб высотой примерно с четыре пальца, прямая линия роста волос, внешние уголки глаз на одном уровне с внутренними, выделенное дугой нижнее веко, нос прямой и тонкий, с небольшой горбинкой, очерченные скулы, заострённый подбородок, аккуратный рот, верхняя губа немного тоньше нижней…

– Сразу видно, эту скульптуру вы не любили, – сказал он с лёгкой ухмылкой. – И даже так, победа всё равно досталась вам. Видимо, жюри больше ценит технику, чем концепцию. В технике вы и правда хороши.

– Действительно достойная работа стоит не двадцать пять тысяч, а вот Синьор стоит ровно столько.

– Я вас понял, – кивнул молодой человек, немного помолчал и добавил: – Забыл представиться, Захар.

Он обменялся рукопожатием сначала со мной, потом с Максимом. Может, мы продолжили бы разговор, но к Захару вышла женщина из совета жюри с какой-то просьбой, и Максим, воспользовавшись моментом, увёл меня на улицу. Как же ему хотелось выпить, он не шёл, а летел на звон стаканов, и когда я прискорбно сообщила ему, что бар откладывается и как раз подъезжает мой автобус, его зелёные глаза-стёклышки треснули. Мне даже стало жаль бедолагу, ведь я была его единственным собутыльником.

– Я доделаю Аникса, – сказала я, заходя в автобус.

– Врёшь, – Максим вскинул брови и бросил в просвет между закрывающихся дверей: – А как доделаешь, отметим?

II

Мастерская располагалась на мансарде старого четырёхэтажного дома, капитальный ремонт в котором проводился в лучшем случае лет пятьдесят назад, и если на первом этаже хотя бы иногда что-то чинили и меняли, то до мансарды не добирались никогда. Тем не менее, все удобства у меня были, разве что порой вырубало свет и стабильно протекали трубы, но я любила эту сырую каморку и счастливо жила в ней уже больше года. Поначалу я не хотела совмещать спальное место и каменные головы в одной комнате, но довольно быстро поняла, что молчаливый камень лучше скандальных соседок в общежитии, так и перебралась в мастерскую насовсем.

В тот вечер она была особенно хороша, словно готовилась к моему возвращению, как девушка готовится перед свиданием. Косая полоса света растекалась по полу от окна до прихожей, подкрашивая золотым рисунок на досках, ветерок игрался с тюлем, как призрак, и мешки с гипсом и глиной расслабленно лежали друг на друге, точно влюблённые. Всё вокруг наслаждалось и ожидало. Я подошла к голому каркасу и теперь ясно увидела в нём Аникса. Много раз я лепила кисти его рук, ступни и голени, шею, плечи и предплечья, сминала уставшую глину и лепила заново, чтобы однажды собрать Аникса целиком, воссоздать каждую часть его тела быстро, экспрессивно и ярко, без снятия форм с глины, а сразу в застывающем гипсе. Лицо же Аникса я искала так долго, что не была готова терпеть ни дня и сразу принялась разводить гипс. Можно счесть этот порыв за легкомыслие, вызванное излишней нервной возбудимостью, но я чувствовала, я знала, что с первой попытки сделаю лицо идеальным. Я покрыла каркас сеткой, пропитанной раствором, и сделала шпателем первый мазок. Прозвучала вступительная нота моей кантаты. Без промедлений и унылой плавности, сразу размашисто, как пролог Кармины Бураны, и затем только пышнее, только торжественнее, – вот так всё было. С пальцев ног я поднималась выше и выше, точным взмахом очертила голени, колени, бёдра, взмахом резче провела изгибы талии, запястья, локти и ключицы, я уже подбиралась к линии подбородка, кульминация была совсем близко, как вдруг раздался грубый стук в дверь. От злости я выронила инструмент.

Наспех вытерев руки, я открыла дверь. На пороге стоял Захар.

– Ещё раз здравствуйте, – сказал он, приподняв уголки губ, и кивком указал в сторону прихожей. – Можно?

Я преградила проход.

– Вы как сюда попали?

– Одна ваша коллега подсказала, где вас найти.

– И зачем пришли?

Захар тихо хмыкнул и ответил с лёгкой, едва уловимой подковыркой в голосе:

– Уверен, вы хотели, чтобы я вам позировал. Решил удовлетворить вашу просьбу, пусть вы и не озвучили её напрямую.

Времени на удивление и разбирательства не было: гипс затвердевал. Я позволила Захару войти, посадила на кровать и снова внимательно всмотрелась в черты его лица. Мне было достаточно пары секунд, и больше я не нуждалась в сверке. Ничто не должно было отвлекать меня от работы, такова была задумка, – сделать всё залпом, одним рывком, обрушить себя на алюминиевые прутья, как штормовую волну. Захар и так прервал мой ритуальный танец непрошеным визитом, разделил его на два акта, а на третьем Аникса можно было бы смело раскромсать. Я протяжно выдохнула и наклонилась за инструментом.

– Стойте, – Захар опередил меня и сам подал его мне.

– Какой вы джентльмен, – бросила я и, зачерпнув шпателем гипс, положила новый мазок.

Больше я не чувствовала ни силы нажима, ни скорости движений, ни собственной власти: казалось, лицо рисовало себя само, а я лишь наблюдала за его изменениями. Аникс смотрел на меня. Полуприкрытые глаза ласково смеялись, и мне хотелось смеяться вместе с ними. Когда его белая кожа затвердела окончательно и мелкие детали были доведены до совершенства, я осторожно отступила назад. Наконец он был передо мной, прекрасный в сумеречном свете, словно ангел. Я сняла со спинки кровати полупрозрачную золотую ткань и заколола её на нём.

– Потрясающе, – вполголоса произнёс Захар и, поднявшись, подошёл ко мне. – Редко из столь скучного и дешёвого материала получаются такие живые скульптуры. Позвольте поинтересоваться, как зовут ваше творение?

– Аникс, – сказала я с улыбкой.

– Аникс… – протянул он. – Чудесно бы он украсил Петербург, не правда ли?

Я кивнула, уже видя Аникса в цветущем сквере, окружённым толпой восхищённых туристов, и моё имя на информационной табличке рядом с ним. Все взгляды были прикованы к нему, а его взгляд был прикован ко мне.

– Оставить вас вдвоём? – Захар неспешно встал и склонил голову набок, ожидая ответа.

– Раз уж вы здесь… – я пожала плечами и, достав из минибара бутылку, села за стол. – Знаете секрет хорошего сна? Чай с коньяком, один к одному. А для отличного сна – повторить пару-тройку раз.

Он повесил пиджак на вешалку, закатал рукава рубашки и сел напротив. Чашка за чашкой – и разговорились. Наконец напускная учтивость выветрилась из Захара, и он стал похож на человека. Его тёмные глаза расплылись, и чёрные брови, прежде надменно вздернутые, наконец опустились в нормальное положение.

– Захар, – обратилась к нему я, – вы ведь на выставках скульптуры частый гость, верно?

– Угу, – кивнул он. – И не только скульптуры.

– Страшно представить степень вашей скуки.

– О, вы ошибаетесь, – он косо ухмыльнулся и, подвинув к себе пепельницу, закурил. – Скучно мне не бывает, никогда не понимал скучающих людей. К тому же, что может быть занимательнее, чем горящие глаза юных дарований? Когда человек творит, он ближе всего к богу, а человек-бог до невозможности интересен.

Вырвался смешок. Я подлила себе ещё чая.

– Конечно, вы говорили с истинным наслаждением, – снисходительно сказала я, – но прозвучало ужасно пафосно.

– Нина, разве вы не чувствуете себя богом, когда ваше творение стоит прямо перед вами?

– Ни в коем случае.

– Не мыслите в таких категориях?

– Не мыслю.

– Ниночка, вы нагло лжёте. Может быть, вам не хочется называть вещи своими именами, только сути это не меняет.

Я думала, мы просто переспим, но Захар ушёл далеко в дебри пьяного философствования. Меня захлестнула тоска. Хорошо, что я не могла быть богом, – прескверный бы вышел.

– Если вас смущает, – продолжал Захар, вкручивая сигарету в пепельницу, – что вами двигало не чистое чувство, а нечто другое, это не имеет значения. Аникса, в отличие от Синьора, вы любите и создали из любви. Глупости, что любовь должна быть светлой и безвозмездной. Такой и вовсе не бывает. Конечно, вы хотите обладать своим самым прекрасным творением, но можете разве что уничтожить его, как и создали. Вам этого мало. Вы не ощущаете полноты своей власти, поэтому так категоричны к тому, что я говорю. Поверьте, всё пустяки. Вы самый настоящий бог и скоро убедитесь в моих словах. Вы ведь хотите… – он повернулся к Аниксу и задержал на нём взгляд. – Нина, вы ведь хотите не мечтать о нём дальше, а видеть наяву, – затем снова посмотрел на меня. – Он должен спуститься к вам в руки, он обязан!

Появилась смутная надежда, что Захар таким завуалированным образом намекал на себя – всё-таки лицо Аникса было сделано с его лица, – и мы с горем пополам переместимся в постель, но нет. Он высосал из бутылки остатки коньяка, затем резко вскочил на ноги, повторил ещё раз: «Он обязан!» и, сорвав с вешалки пиджак, вылетел из мастерской. Разочарованная, я легла спать. Может быть, моя одержимость Аниксом слишком явно бросалась в глаза, что спугнуло Захара, и он весьма специфично меня отшил. Пусть так. Всё равно я никогда не засыпаю одна.

III

Я не добрый человек, уже давно нет. Всегда мне либо безразлично, и я смеюсь со скуки, либо тошно, и я вздыхаю, чтобы не сблевать. Ты – всё хорошее во мне. В тебе нет ни злости, ни обиды, ни боли, я выскребла из глубин своей души остатки любви и красоты и сделала тебя. Пока ты есть, я не боюсь смерти, никакой, даже самой бесчестной. Замёрзшее зёрнышко того нежного и чувственного, что было во мне, теперь спасено и пустило в тебе ростки, а скуку и тошноту я без сожаления заберу с собой в могилу.

Он сидел на пьедестале, закутанный в золотую ткань, и смотрел на свои руки, а я сидела перед ним, всё ещё не понимая, продолжался ли мой сон или я уже проснулась. Аникс был такой же белый, как гипс, но теперь с розоватым оттенком на лице, пшеничной краской в волосах и бьющимся сердцем. Я коснулась кончиков его пальцев, и он медленно поднял на меня взгляд, взволнованный и пытливый. Не мираж, не призрак из сна, а он настоящий блуждал по мне глазами, светлыми-светлыми, как облака, и мне не хотелось задаваться вопросами, искать ответы, отвергать и не верить, потому что впервые в жизни всё было истинно и правильно. Хруст дверного замка не спугнул мгновение, я не обернулась. Мы с Аниксом рассматривали друг друга, как два диких животных. За спиной послышались шаги, пару секунд спустя упало что-то лёгкое, видимо, ключи. Снова Максим и снова непрошено. Поставив на пол звонкий пакет, он опустился рядом со мной и долго, пронзительно молчал. Ему как скульптору я могла доверить свою тайну, тем более, он уже её разгадал.

– Я говорила, – наконец сказала я полушёпотом, – Аникс будет закончен. И будет совершенен.

Была в Максиме одна противная черта: он на дух не переносил совершенство. Собственными глазами посмотрев в лицо ангелу, он поморщился, будто понюхал тухлую рыбу.

– Дура, – Максим расцепил наши с Аниксом руки и окатил меня холодом. – Чему радуешься?

– Чудо ведь.

– Страшно это. Хорошим не кончится. Неважно как и почему, пусть ты хоть потомственная ведьма, у тебя не было права. Ты не бог.

– Ещё один со своим богом, – вздохнула я и мельком повернулась к нему. – И, кстати, прекращай врываться без спроса, а не то ключи заберу.

Тем временем Аникс внимательно слушал нас, и я замечала, как выражение его лица становилось всё более осознанным: ему было достаточно лишь пары фраз, чтобы начать понимать нашу речь. Дивное существо нечеловеческой красоты и ума, идеальное снаружи и внутри, – как же быстро он учился.

– Я тебе прямо говорю, – настойчиво продолжал Максим, – есть в нём нечто зловещее.

– Ты же выпить пришёл? Ну так выпей.

Пробурчав что-то невнятное, он достал из пакета бутылку хмельного и сел на подоконник. Аникс посмотрел на Максима исподлобья, затем встал осторожно, оперевшись о пьедестал, и сделал несколько шагов по комнате, касаниями изучая шероховатые стены, корешки книг на полках, тонкие стебельки сухоцветов, лопатки в засохшей глине, шпатели и молоточки, раму зеркала и своё отражение в нём. Отражение привлекло его больше всего.

– Значит, это я? – робко спросил он, бросив мне взгляд через плечо.

– Это ты, Аникс.

Он снова прикоснулся к зеркалу.

– Хорошо, – улыбка озарила его лицо. – Ты будешь радоваться, глядя на меня.

IV

Максим стал злой и дёрганый, и его жёсткий острый профиль стал ещё жёстче и острее. Я вела себя с ним, как обычно, чтобы не дать повода вылить потоком то едкое и скорбное, которое он держал в себе. По моей просьбе он принёс Аниксу несколько пакетов старой одежды – вкусу Максима я доверяла, и даже самая дряхлая его вещь была произведением искусства, – а после продолжил опустошать бутылку за бутылкой на моём подоконнике. Он мог пить литрами, но не пьянел, по крайней мере, я не замечала в нём изменений. Возможно, я просто ни разу не видела его трезвым. Вскоре он слился с тучами за окном, такой же серый и угрюмый, и я забыла про него. Захотелось позвонить Дине и поделиться с ней своей радостью – а она бы порадовалась, как полагается хорошей и глупенькой сестре, всему, чему порадуюсь я, – но я решила не торопить события. Пока что нас с Максимом Аниксу было достаточно, даже многовато.

Я села позади моего ангела и принялась расчёсывать его волосы гребнем, хотя они были гладкими, как шёлк, и не спутывались. Мне нравился сам процесс, нравилось рассекать эти струящиеся золотые ленты на ленты потоньше, и истинное чувство власти наполняло меня до краёв, когда Аникс в такт движению гребня чуть запрокидывал голову и выгибал спину. Что ж, Захар, вы были правы: теперь, когда он, монументальный и далёкий, спустился с пьедестала в мои объятия и стал в них податливым и мягким, я нахожу себя богом.

– Как тебя зовут? – спросил Аникс, положив затылок мне на плечо.

– Нина, – сказала я.

Он смолк ненадолго, затем приподнялся и повернулся ко мне.

– Ты сделала меня своими руками? Из порошка в тех мешках? – он кивком указал на них.

– Да.

– Зачем?

В его вопросе было лишь чистое любопытство, без отголоска разочарования или пресыщения, всё-таки слишком мало он прожил, чтобы столкнуться с экзистенциальным кризисом. Тем не менее, ответить честно на его вопрос оказалось трудно. Зачем? Чтобы любоваться? Не только. Чтобы обладать чем-то прекрасным? Звучит слишком по-собственнически. Чтобы превозмочь саму себя в мастерстве? Эгоистично и бездушно. Честный, полный ответ был бы такой: малейшее уродство в мужчине, в душе или в теле, легко выветривало мою влюблённость, так что я перестала грезить о свиданиях, поцелуях и смене фамилии, смирившись с тем, что неизбежно разочаруюсь в любом кавалере спустя пару недель ухаживаний, и вместо этого стала грезить о тебе; я создала тебя из-за гордости – я не могла согласиться на меньшее, чем совершенство, – из-за скуки – без розовых очков влюбленности смотреть на серый и пресный мир быстро надоедает, – и, наконец, из-за безразличия к винтикам в своей голове – пусть даже я потеряю рассудок, нестрашно, в этой голове и так спасать нечего.