Читать онлайн Журнал «Юность» №08/2024

Родился в 1997 году в Тюменской области, сейчас живет в Краснодаре. Автор сборника рассказов «Человек, который открывал окна» (2021), романа «Пятая колонна» (2024). Участник курса «Стилистика и редактура» «Писательской академии Эксмо», литературных мастерских АСПИР, Форума молодых писателей в Липках.

Аномалия

Главред нашей газеты, Лисин, лично поручил мне съездить в командировку и написать репортаж. Для ознакомления он прислал документ, сотканный из десятков сообщений по электронной почте, и принес стопку бумажных писем – странно видеть, что их еще присылают. В каждом говорилось об одном и том же: об «удивительной природной аномалии» в поселке Верде.

Это крохотное село, о котором в интернете информации с ноготок: пятьдесят лет назад тут построили крупнейший в области элеватор, двадцать лет спустя открыли первую школу, в начале нулевых отреставрировали старинное здание администрации. И только на пятой странице поисковика, на сайте откровенно желтого издания, между заметками о всемирном заговоре рептилий и тайном правительстве инопланетян затесалась статья о волшебном лесе, который светится по ночам.

Письма я дочитывал уже по дороге в Верде. Ни вокзала, ни станции тут не было. Автобус остановился на обочине, высадил часть пассажиров и поехал дальше. С онлайн-картами в телефоне я быстро нашел местную администрацию и напросился на прием к главе поселка по фамилии Щипачев.

Он с минуту нервно смеялся, когда узнал, зачем меня отправили в Верде из областной газеты. С его слов, россказни о сияющем лесе – это сплошь сказки, сродни избе на курьих ножках и Бабе-яге верхом на метле. Я ему легко поверил. Еще в автобусе придумал дюжину логичных обоснований этой аномалии: от роя сверчков до затерявшегося в кроне фонарного столба.

По плану я должен был в первую же ночь понаблюдать за лесом, выяснить причину аномалии, взять пару интервью, написать статью и поехать обратно. Но Щипачев меня мигом заговорил – точно не хотел, чтобы я ехал в лес, – и повез к себе в гости. У него дома мы сперва приняли пару рюмок на грудь после ужина, потом пошли в баню, а после нее счет пошел уже на бутылки.

Утром я проснулся в гостевом домике и ничего не помнил о прошлом вечере. Понятно, что до леса мы в ту ночь не дошли. Я зашел в хозяйский дом, но Щипачев успел уехать: оставались только его жена и трое сыновей. Поблагодарил их за гостеприимство, умял упаковку жвачки, чтобы перебить перегар, и решил прогуляться по поселку, поговорить с местными жителями. Радуясь, что их письма наконец всколыхнули журналистов, все как один рассказывали о чудесном лесе в полутора километрах от деревни сразу за элеватором ровно теми же словами, какие были в письмах: зеленое свечение, проявляется по ночам, особенно сильно после дождя. Я задавал уточняющие вопросы, но без особого интереса. Как долго длится? Два-три часа после полуночи. Светится все дерево или только листья? В основном листья, но ствол и ветви тоже подсвечиваются. Бывает ли свечение осенью и зимой, когда листья опадают? Слабое: светится только ствол у основания.

Один из жителей рассказал о местной активистке – Анжеле, учительнице биологии. Она ратовала за огласку аномалии и, со слов поселенцев, больше других интересовалась лесом. До ночи было еще далеко, поэтому я решил зайти в школу и побеседовать с ней.

Наше знакомство проходило в пустом классе биологии, уроки в тот час уже закончились. Невысокая худая женщина, вылитая Дюймовочка, все еще сияющая молодостью, хотя и с первыми морщинами в уголках глаз, в отличие от прохожих на улице, говоривших сбивчиво и нескладно, она сразу разложила все по полочкам. Анжела объяснила, что раньше там была болотистая земля. Высадили лес, чтобы осушить местность, иначе мог повредиться фундамент элеватора. Но грунтовые воды оказались с какими-то редкими примесями, отчего лес начал светиться по ночам: чем старше становился, тем глубже корни уходили в землю и свечение становилось ярче.

Меня сразу увлек ее рассказ: логичный, разумный, без лишних эмоций. Даже не заметил, как за окном стемнело. Анжела предложила пройти к лесу и посмотреть на аномалию вживую. Я недолго думая согласился.

Сразу было видно, опыт поздних вылазок у нее богатый. По пути от школы до леса она заскочила домой: переоделась, прихватила с собой большой, отнюдь не карманный, фонарь и два бутерброда, одним из которых поделилась со мной. На элеваторе Анжела по-свойски поздоровалась с вахтером, он до полуночи приютил нас в своей каморке и угостил чаем. В уютной комнатушке мы отвлеклись от темы леса. Я рассказал о своем скромном жизненном опыте: школа, институт, неудачный заход на телевидение, оседание во второсортной газете. Ее повесть была немногим лучше: выросла в Верде, окончила педагогический колледж в областном центре, а после вернулась работать в родное село.

За разговорами и чаем время незаметно дошло до полуночи, и мы с Анжелой направились в лес. Я ждал чуда, но ничего удивительного не произошло.

– Рано. Надо еще подождать, – пояснила Анжела.

Мы прошли по тропинке в чащу и сели на самодельную скамью около опушки, прикрытой густой кроной. Я чуть сгорбился от усталости, уперев локти в колени. Глаза стали постепенно привыкать к темноте. Можно было различить силуэт ног Анжелы. Я поднял глаза от ног и увидел ее руку, лежавшую на скамье. Слишком уж хорошо глаза привыкли к темноте, подумалось тогда. Отчетливо видел руку Анжелы, деревянную скамейку – и все в слегка зеленоватом свете.

– Смотрите, – прошептала она.

Прежде чем посмотреть на то чудо, о котором писали жители Верде, прежде чем увидеть купол сияющей кроны, прежде чем сделать несколько фото на камеру телефона, я посмотрел на лицо Анжелы. Никогда не видел такого безмятежного счастливого блаженства. Лес был прекрасен. Тот факт, что россказни бабушек с авоськами, коих я расспрашивал днем, оказались правдой, обескураживал и сшибал с ног. Но из-за этой одинокой слезы, скатившейся по улыбающемуся лицу Анжелы, становилось ясно: дело тут не только в природной аномалии. Лес Верде – это нечто большее.

Я чувствовал себя ребенком, который только что спустился с карусели. Все тело дрожало, но хотелось непрерывно смеяться. Смеяться до слез. Все закружилось. Внутри была такая легкость, что мне всерьез казалось: я могу оттолкнуться от земли и вспорхнуть к этой зеленой светящейся кроне, обнять ее, утонуть в ней, раствориться в этих деревьях. Все остальное в жизни вдруг стало неважно: работа, статья для газеты – это такие мелочи. Ничего не существовало, кроме этого леса.

– Прекрасное ощущение, не правда ли? – сказала Анжела.

Обернулся, посмотрел ей в глаза – да, она чувствовала то же самое.

Не помню, сколько мы там пробыли: может, десять минут, а может, три часа. Когда тебя наполняет столько эмоций, столько чистого восторга и счастья, время перестает существовать.

Переночевал я в сторожке на элеваторе – вахтер добродушно позволил вздремнуть на раскладушке. Утром сразу позвонил Лисину, пообещал ему сенсацию и выпросил еще два дня командировки.

После звонка главреду сразу рванул в администрацию, чтобы встретиться с главой.

– Разве еще не написали статью? Я думал, вы уже уехали! – удивился Щипачев.

Рассказал о своем вчерашнем опыте: описал лес во всех красках, показал смазанные фотографии с телефона, нестройно изложил теории Анжелы. Выразительной была разница в реакции: слезный восторг Анжелы и заскорузлый скепсис Щипачева. Да, он судил о лесе только с моих слов и паршивых снимков, но, казалось, увидь он деревья вживую, его реакция вряд ли была бы другой. И, как выяснилось позднее, лес к тому моменту он уже видел, вот только трубить о чуде на всю страну было не в его интересах.

Ответ Щипачева был словно выбит на бланке с гербовой печатью:

– Обсудим с коллегами. Примем меры.

После Щипачева я отправился в школу, чтобы рассказать Анжеле о разговоре с главой. У нее сразу началась паника. Оказалось, Щипачев не равнодушный сухой пень, как мне сначала подумалось, а главный враг защитников леса. Он собирался вырубить деревья, чтобы построить за элеватором завод.

Если бы в классе вдруг начался пожар или во дворе школы взорвалась бомба, меня бы это повергло в меньший ужас, нежели слова Анжелы. Она объяснила, что в почве нашли особые минералы, которые являются причиной аномалии. Щипачев уже выкупил землю и снял запрет с застройки леса, чтобы возвести завод по добыче ископаемых и разбогатеть на их продаже. В ее рассказе оставался только один пробел: нельзя было увязать самого Щипачева с офшором, который владел элеватором и лесом за ним. Но у Анжелы не было сомнений, что связь существует.

Это было похоже на те расследования, которые я делал по молодости и за которые меня выперли с телевидения. Огонь борьбы с произволом власти во мне давно поутих, но ради спасения леса я подкинул дровишек в тлеющий костер.

Пообедав в местной столовой, сел за черновик статьи, и давно у меня не было такого вдохновения: текст лился рекой, только и успевай подставлять новые страницы. Вечером я снова отправился к лесу. В сторожке вахтера на элеваторе уже сидела Анжела, и к скамейке на опушке мы пошли вместе. По пути я спросил, почему она сразу не рассказала о Щипачеве и той угрозе, которая нависла над деревьями.

– Ты не первый журналист, кто делает репортаж о лесе, – объяснила она. – Все предыдущие сразу уезжали восвояси, когда узнавали, что здесь замешаны большие шишки. Одни пугались, что лишатся работы, другие называли нас недалекой деревенщиной, которые зря мутят воду. Короче, слова о том, что глава хочет вырубить лес, еще никогда не играли нам на руку.

Увидели бы эти журналисты лес, то не говорили бы так. Все мои мысли крутились теперь вокруг него. Я не мог и представить жизни без этого свечения! И Анжела тоже. Мы просидели всю ночь на скамейке в лесу, держась за руки. С девятого класса я так сильно ни в кого не влюблялся.

Утром мы пошли домой к Анжеле, позавтракали блинами с медом и растворимым кофе. Был выходной. Я сказал, что пойду домой к Щипачеву. Поговорю начистоту, попробую если не уговорить сохранить лес, то хотя бы выпытать план его действий. Рассчитывал, что в неформальной обстановке он будет более откровенным, поэтому заранее включил диктофон на телефоне.

Было опасение, что меня и на порог не пустят, но глава оказался радушным хозяином. Либо же просто не хотел ругаться при детях, которые играли во дворе: трое мальчишек пинали друг другу футбольный мяч. Старшему, видно, уже лет семнадцать, совсем взрослый.

Мы обосновались на летней кухне. Как раз около бани, где парились и напивались две ночи тому назад. Тут стояла настоящая печь, как в старых избах. Но на пироги к обеду я не рассчитывал: она была остывшая, точно мертвая. Видимо, огонь внутри не зажигали уже много-много лет.

Я минут десять без остановки рассказывал о лесе: это чудо надо сохранить, сделать главной достопримечательностью региона. Ни в коем случае нельзя его уничтожать – это будет преступление против природы.

– Забудьте и поезжайте домой, – только и сказал Щипачев, глядя в окно на детей.

– Да как вы можете так говорить! Идите в лес и посмотрите сами – после этого ни о чем другом думать не сможете…

– Я видел! – гавкнул он и резко повернулся ко мне.

Я опешил. Не мог и мысли допустить, что можно побывать в лесу и потом хотеть его вырубить.

– Нет ничего прекраснее… Я видел и чувствовал все то же, что и остальные.

– Тогда спасите лес. Это ведь ваша земля, ваш элеватор. Я знаю, что вы им владеете через офшор…

Щипачев перебил меня раскатистым грудным смешком.

– Ты что, бивень, думаешь, это все мое?

От прежнего уважительного тона Щипачева не осталось и следа. Он явно нервничал, колупал ногтем краску на подоконнике.

– Тут такие люди верховодят, ты себе не представляешь. Есть распоряжение: срубить лес и построить завод. Вопрос решен на самом верху. Там никому не нужны рассказы о чуде природы, о красоте, о счастье, которое испытываешь, глядя на это свечение… Вон, предыдущий глава пытался, теперь в психушке сидит. Всех туда отправляют, кто барагозить начинает.

Сперва я чувствовал злость, но потом мне вдруг стало страшно. Когда Щипачев говорил о красоте и счастье, было видно, что лес его притягивает не меньше меня, не меньше Анжелы и других жителей поселка. Он снова повернулся к окну, посмотрел на детей. За пару секунд я смекнул, что к чему.

– Значит, вы свою долю тоже получите?

– Долю? Там о таких деньгах речь идет, что мне дай бог пара крох перепадет. Но и того достаточно.

Сыновья во дворе от чего-то рассмеялись, и Щипачев улыбнулся им через окно.

– Мне своих ребят поднимать надо. Не позволю, чтобы они, как и я, в этой вонючей дыре всю жизнь провели. Готов на все ради их счастья.

Я молчал, не мог придумать, что на это ответить.

– Он снится мне, этот лес, – снова заговорил Щипачев, повернувшись ко мне. – Меня мучает мысль, что его уничтожат. Тяга к нему не ослабевает. Стоит лишь раз увидеть… Я только молю Бога, что это закончится, когда лес вырубят. Что магия растворится, исчезнет, и я снова буду спать спокойно.

Мы прослушали запись разговора вместе с Анжелой у нее дома. Качество хромало, но смысл был ясен. Я убрал телефон и обругал Щипачева за бессовестную жажду наживы, но где-то глубоко внутри мне было жаль его.

Как бы ни хотелось остаться в поселке подольше, чтобы быть ближе к лесу, надо было возвращаться в город. Анжела проводила меня до автобуса. Мы обменялись телефонами, крепко и долго обнимались напоследок. Мелькнула мысль позвать ее с собой, но не стал предлагать. И зря. Возможно, если бы мы были вместе, то ее удалось бы спасти…

Следующим утром я отправился в редакцию. Показал черновик статьи Лисину, вместе мы прослушали запись с диктофона. Рассказы о сияющих деревьях ему не особо понравились – в эту аномалию он, как мне кажется, так до конца и не поверил, – но связь главы поселка с элеватором его зацепила. На этом скандале можно неплохо раскрутить газету, посчитал Лисин. Вместе мы подготовили материал для публикации. Вдобавок разослали его по тем изданиям, которые не испугаются рассказать о коррупции.

Пока репортаж был в работе, я каждый день переписывался с Анжелой, узнавал необходимые подробности с места событий. Ей удалось сделать хорошие фотографии леса ночью. Лисин согласился добавить их в публикацию.

Когда материал вышел в печать, а потом сразу же и на сайт, поднялся такой шум, которого мы с Лисиным не ожидали. Этой новости даже уделили полминуты в федеральных новостях – невероятный успех для нашей областной газетенки. Губернатору пришлось выходить к журналистам и обещать, что над Щипачевым проведут расследование.

Более того, в интернете через пару дней начали собираться подписи под петицией о сохранении аномального леса, присвоении ему особого статуса.

Мы с Анжелой созвонились, вместе порадовались этой огласке. Нам казалось, это победа. Можно праздновать. Я уже запланировал отпуск через месяц, чтобы вернуться к ней, вернуться к лесу. Но тут пришла новость, которая мгновенно разрушила наши планы.

Помню, в то утро я никак не мог зажечь огонь на плите, чтобы приготовить завтрак. Ни в одной конфорке газ не горел. Минут двадцать провозился, пытался починить, но потом наплевал и поехал на работу голодный.

Пока сидел в трамвае, достал телефон, чтобы полистать новости, и тут увидел…

Короткий репортаж о пожаре из поселка Верде. Уже с первой фотографии сердце остановилось и провалилось в пятки. Весь лес, от элеватора до рапсового поля, затянут огнем и дымом. Чем дальше листал картинки, тем больше понимал: в таком пожаре не выживет ни одно дерево. Пробежал глазами текст новости: неаккуратное обращение с огнем, случайное возгорание, быстрое распространение пожара. Ни слова правды, как обычно.

На остановке я вышел из трамвая и сразу же позвонил Анжеле. Вывалил на нее все вопросы, которые метались в голове: как это случилось, цела ли она, что говорят в поселке? Она долго молчала и потом, не отвечая ни на один мой вопрос, тихо сказала:

– Ничего не чувствую.

Я встал как вкопанный посреди тротуара. Анжела повторила то же самое еще раз, только чуть громче и отчетливее, потом еще и еще несколько раз.

– Ничего не чувствую. – Было слышно, как дрожит ее голос.

Пытался успокоить ее, разговорить, перевести тему – не помогало. Она только и повторяла:

– Ничего не чувствую. Ничего не чувствую.

Продолжать разговор не было смысла. Я сбросил вызов и помчался в редакцию. Пока поднимался в лифте, увидел себя в зеркале: лицо бледное, будто инфаркт пережил, на висках капельки пота. «Ничего не чувствую, – звучал в голове голос Анжелы. – Ничего не чувствую».

В редакции, к моему удивлению, был настоящий праздник. Никто не работал. Все сидели в комнате для переговоров, ели пиццу, пили шампанское.

– Чего такой кислый? – встретил меня Лисин и протянул бокал с шампанским. – Такие новости! Наша популярность на волне истории с Верде настолько выросла, что мы подписали несколько крупных рекламных контрактов. В этом году получим больше выручки, чем за предыдущие пять лет, вместе взятые!

– С нами теперь во всей области будут считаться! – добавил молодой корреспондент за спиной главреда. – Главу поселения, считай, мы за решетку упрятали. Пусть попробует теперь нам какой-нибудь чинуша отказать в интервью – мигом все грязное белье его подымем.

– Кстати, да! – подхватил, смеясь, Лисин. – Этого Щипачева все-таки отправят в кутузку. Мне шепнули на ухо, что завтра задержание будет. Поедешь в Верде, сделаешь репортаж. Так чего ж ты без настроения? Выпей!

Лисин все-таки всучил мне бокал шампанского, но я тут же поставил его обратно на стол.

– Лес сгорел. Утром везде об этом писали.

– Ох, а ты чего ждал? – Лисин закатил глаза. – Сколько разговоров было, да все о коррупции. От самого завода никто не отказывался. Когда появились эти петиции по сохранению леса, сразу стало ясно: экскаваторами валить не будут, слишком плохая картинка получится. А вот пожар – другое дело. Тут как будто и нет виноватых. Так получилось. Чего нос повесил? Ты уже большой мальчик, должен понимать, как в этой стране дела делаются.

От Лисина и остальных поскорее отвязался, противно было рядом с ними находиться. Лес сгорел, тот самый лес, а они празднуют…

Весь день провел в оцепенении. Ни с кем не разговаривал больше. Анжеле не звонил. Новостную ленту не листал. День-призрак. Пришел в себя только на следующее утро, когда ехал на автобусе до Верде.

В поселке первым делом побежал домой к Анжеле – никого. Вспомнил, что сейчас идут занятия, помчался в школу. Там на вопрос об учительнице биологии на меня посмотрели с досадой и отвели к директору.

– Ее увезли вчера вечером, – скорбно объяснил он. – Не вышла на работу. Мы к ней наведались, а она уже помешалась к тому моменту. Никого не узнает. Отказывается выходить из дома. Не ест. И все повторяет: «Ничего не чувствую. Ничего не чувствую». Больше ничего не говорит. Вы не волнуйтесь. Анжела в хороших руках. В соседней палате от нашего бывшего главы сидит, я узнавал. Будете в городе, навестите ее, если хотите. Я сидел, схватившись за голову. Вспоминал наши встречи с Анжелой в лесу, ее звонкий энергичный голос, ее улыбку… Как это все могло в один момент исчезнуть?

– Мы все горюем по лесу, – продолжал директор, видя мое состояние. – Но Анжела… Она чаще других бывала там, и, видимо, аномалия повлияла на нее сильнее всего. Наверное, поэтому потеря леса стала для нее такой трагедией. Когда мы вчера пришли к ней – из нее точно душу вынули. Понимаете?

– Понимаю, – ответил я. – Отлично понимаю.

После школы сразу пошел к администрации. Времени задержания Лисин не подсказал, поэтому надо было сидеть там и караулить.

По пути встретил одну старушонку. Она еще в первый мой приезд со слезами на глазах рассказывала о светящемся лесе. Такая активная была в тот день, говорила без умолку. Теперь же сидела обессиленная на пне у обочины. Перед ней на земле лежала авоська, из которой вывалилось несколько картофелин. Я подошел, сложил картофелины в авоську и протянул ей. Старушка махнула: мол, поставь рядом.

– Спасибо, – слабым голосом сказала она.

– Как вы?

Старушка помолчала немного, тяжело вздохнула и, все так же бесстрастно глядя перед собой, ответила:

– Так пусто на душе. Не плохо, не жалко – пусто.

Парой предложений она выразила все то, что я сам чувствовал. Оставил ее одну и пошел дальше в сторону администрации.

За Щипачевым приехали примерно через час. Тут же появились другие журналисты. Похоже, не у одного Лисина были полезные контакты в полиции.

Когда главу вывели из здания, все начали фотографировать его, задавать вопросы. Я же ничего не делал. Просто стоял в стороне. Только когда Щипачева уже заводили в автозак, прошмыгнул поближе и бросил ему в лицо:

– Ну что, устроил детишек?

Он резко повернулся ко мне. Взгляд у него был такой же, как у старушки на обочине, как у директора в школе, как у меня вчера в лифте.

– Теперь уже все равно, – невнятно пробормотал Щипачев.

В следующую секунду он уже скрылся в кузове с решетками на окнах. Полиция уехала, журналисты разбежались. Я потоптался пару минут перед администрацией, после чего побрел в лес.

У элеватора меня встретил знакомый вахтер, провел в сторожку и угостил горячим чаем. Мы молча посидели, о пожаре я не спрашивал. Кому интересно после смерти близкого человека обсуждать его предсмертные конвульсии? Его молча поминают и не оскорбляют непристойными подробностями кончины. Особенно если человек был хороший и дарил людям радость.

Набравшись сил в сторожке вахтера, я проделал оставшийся путь до леса. Как и стоило ожидать, на его месте осталось пепелище. Пейзаж, достойный Верещагина. Поле обугленных пеньков, торчащих из-под земли, как могильные плиты.

Постарался найти то место, где раньше была скамейка. Сел на один из пеньков. Оставалось только вспоминать те часы у опушки, проведенные вместе с Анжелой под зонтиком сияющей кроны, когда я еще мог по-настоящему чувствовать.

Родилась в 1990 году в Омске, окончила Омский государственный университет. Живет в Санкт-Петербурге, работает переводчиком. Училась в школе писательского мастерства CWS и на курсе Евгения Бабушкина.

Публиковалась в журналах «Новая юность», «Традиции & Авангард», «Пашня», «Прочтение». В 2024 году вошла в длинный список премии «Лицей». Участница литературных мастерских АСПИР.

Аркадия

И вот народились у земли небоскребы, один другого выше и тоньше. Раньше вырастали дома плотные, приземистые, коренастые, а тут от малокровия пошли все жерди худосочные, которым лишь бы ввысь устремиться. Аркашина многоэтажка обещала обогнать по высоте остальные здания ЖК, прорасти сквозь небо и упереться крышей в сапог одноногого бога. Обещала, да только выросла всего на четверть и остановилась в развитии. Стоит теперь грустным безглазым коробом – ни туда, ни сюда.

Аркаша – тот еще на котлован приходил любоваться, когда там не было ничего, кроме ямы и огромных бочек не пойми с чем – приданое химзавода, которому земля уже отслужила. Аркаша становился у забора, обращал глаза к небу, туда, где мыслил себе восемнадцатый этаж, и мечтал: «Вот тут у меня телевизор висеть будет. На лоджии поставлю стол, чтобы летом работать. Утеплю обязательно. А в том углу будет место под барабаны. Да, мама, я все-таки куплю себе барабаны и научусь играть, ворчи сколько хочешь. Можешь даже смеяться. Ну а здесь – будуар будущей жены, или без чего они там обойтись не могут, эти женщины».

Он не переставал мечтать, даже когда стройка замерла на шестом этаже: вычитал где-то, что дома полезно подкармливать позитивными мыслями. Но вот «Урбанстройкапиталинвесткоммерцгруп» объявила о своем банкротстве, краны впали в спячку, под ними перестали копошиться расторопные люди, и только слепой сторож месил сапогами песок. Тогда Аркаша перешел к действиям более решительным.

Однажды незадолго до полуночи он с пакетом в руке приблизился к щели в заборе и кликнул сторожа. С той стороны лениво рявкнула собака, послышались шаги и несвежий голос:

– Чего вам?

– Я знаю, почему дом не строится, – объясняет Аркаша.

– И че?

– Кажется, я нашел решение.

– Дольщик, что ли? Идите в суд.

– Вы не соблюдали ритуалы. Старые дома стоят крепко, потому что возведены на костях и пропитаны кровью. А здесь был бездушный завод – он жизни не даст. Вы монету в котлован не зарывали, землю не освящали, животом к ней не припадали, не целовали ее в уста. Вот земля мой дом и родила только частично.

– Давай отсюда. Охраняемый объект.

– Да нет, вы послушайте. Я принес черного петуха. Точнее, петуха достать сложно – была только курица. И то не живая. За живой нужно ехать на специальный рынок. Поэтому вот, охлажденная.

Аркаша перекидывает пакет через забор. Сторож шуршит пакетом, вздыхает, гремит цепью, и где-то в стороне открывается калитка.

– Тебе чего надо-то?

– Мне только дайте квартиру еще раз посмотреть. Я прикину, в угол мне барабаны ставить или по центру стены.

Сторож впускает.

Одна лампочка, кое-как к деревянному шесту прикрученная, светит изможденным солнцем, а в остальном за забором – чернота и звезды. Аркаша идет, не глядя под ноги, спотыкаясь о какие-то кирпичи и железяки. Не видит и не слышит ни собаки, что вцепилась зубами в пакет с охлажденной курицей, ни сторожа, что орет отрывистым матом, сапогом пытается достать пса. Аркаша шагает, взметая песок, глядя счастливо вверх, где звездами обозначается купленный им кусок черного неба.

Гармония

У Ксюши не росли брови. Приходилось по утрам отнимать час-полтора от сна и рисовать недостающие черты. Ей говорили: «Это же хорошо. Все в твоих руках. Каждый новый день не похож на предыдущий». За столько лет можно было научиться одним росчерком карандаша и взмахом кисточки с гелем изображать из себя и девушку без фильтров, и принцессу без комплексов, и мечтательную нимфоманку. Но Ксюша ничего такого не умела и ходила с вечным удивлением на лице.

А тут – свадьба. «А на свадьбе, – думала Ксюша, – надо быть не такой, как в жизни. Чтобы хоть на фотографиях собой любоваться годы спустя. А то замужем не до этого – там семейные ценности, и махровый халат, и супный чад на всю квартиру, и дети в том или ином количестве… Там уже не до бровей».

Ксюша решила довериться профессионалам. Все бы хорошо, только мысль эта пришла ей за два дня до бракосочетания, когда в нормальных салонах уже давно все было расписано. До двух часов ночи Ксюша гуглила местных бровистов. Нашла Амину, дизайнера взгляда из подвала соседнего дома, между скупкой телефонов и зоотоварами. Ксюша пришла к ней с мольбой в глазах и без бровей. Амина сунула ей в руки каталог, сама пошла курить. В каталоге – выбирай не хочу. Брови на любой вкус: аристократичные, истеричные, пикантные, атаманские, рабоче-крестьянские, «мефистофель». И приписочка ручкой: «Возможен смешанный дизайн».

Четких пожеланий Ксюша не высказала, главное – чтобы красиво и все восхитились немедленно. Амина хмыкнула, надела черные перчатки и склонилась над девушкой. Долго колдовала, усердно: расчерчивала Ксюшин лоб по линейке, рисочки ставила, кресты чернильные рисовала, кожу иголочками прокалывала, туда пигмент заливала. («Вам только среднекоричневый, у вас такой типаж».) Наконец подала зеркало.

– Ну вот, пожалуйста. Устраивает?

Ксюша смотрит на себя, а слова застряли где-то глубоко, повисли на связках.

– Да вы накраситесь, хорошо вам будет, – успокаивает Амина. – Реснички, если захотите, могу вам в следующий раз сделать.

Ксюша идет к остановке, ловя в витринах свой новый образ. Ксюшу распирает от удивления. Только на лице удивления нет. На лице – что-то злобное и не вполне человеческое. И новые брови.

Жених долго всматривался, не мог понять – зачем? Потом сказал:

– Я полюбил свою Ксюшу за кроткий взгляд и за то, что она смотрела на меня подобострастно. Это вселяло в меня уверенность и давало мне повод думать о будущем. Вы же глядите так хищно, что мне становится страшно и немного не по себе. Мне нужно все осмыслить. Я отойду на минутку.

Больше его в загсе в тот день не видели. Телефон забыл, а паспорт забрал. Родственники с той и с другой стороны посетовали, потоптались, но потом, переборов стыд, все же поехали на банкет. Ну а Ксюша – домой, плакать и анализировать ситуацию.

Понятно, что семейной жизни не получилось из-за бровей. Но так ли от этого больно, как должно быть? Обидно, конечно, и стыдно перед родственниками. И фотографий теперь не будет. Хотя какие фотографии с такими бровями? Ну а что с ними не так? Ксюша и раньше себе не нравилась. А сейчас? Брови вроде ровные получились, почти одинаковые, просто Ксюша их побаивалась. Какие-то они не такие, не отражают ее внутренний мир, а может, и того хуже. Ксюша замечала, как за надбровными дугами потихоньку скапливаются нехорошие мысли: «Есть поступки, которые нельзя прощать. Есть слова, которые нельзя забыть. Есть люди, которые из самых близких становятся никем…» И вот еще: «Только судьба может дать второй шанс. Я не такая добрая. Потому что не судьба». Или даже так: «Я не нарушаю чужие правила – я просто живу по своим». Рука сама потянулась к телефону, чтобы это все опубликовать на стене и фотографию прикрепить позагадочнее: женская лодыжка в красной туфле, или только нижняя половина лица с приоткрытым ртом, или волосы, спадающие на плечо. Ксюшу объял ужас неимоверный. Телефон она отодвинула от себя подальше, а наутро – успеть бы, пока совсем не накрыло, – побежала к Амине.

– Микроблейдинг – это навсегда, – заявила Амина. – Если перекрывать, то только «мефистофелем». Но оно вам надо?

– Я не хочу «мефистофеля». Я хочу свои старые брови.

– Нет их больше. Убыли.

– Куда убыли?

– Не «куда», а «к кому». У вас убыли, у кого-то прибыли. Количество красоты во Вселенной – величина постоянная. И двух одинаковых бровей не бывает.

– В смысле, двух пар бровей?

– Нет.

– Так а что же мне делать?

– Да жить, как раньше жили. Удалять – это только лазером, и то на месте этих возникнут, сами понимаете, не те, что раньше. А само если побледнеет, то разве что в фиолетовый. Слушайте, а давайте я вам губы сделаю. Вам хорошо будет. Они на себя часть внимания заберут.

Ксюша от губ отказалась. С мыслью о старых бровях и новой жизни пошла в аптеку, купила перекись и йод. Дня три исправно мазала на ночь брови, приговаривая: «Чистая кровь, небесная кровь, избави Ксюшу от татуажа злого, от пигмента худого. Верни безбровное счастье. И руки Амине повыдергивай». На четвертую ночь Ксюша проснулась оттого, что лоб распух, горит невыносимо, и лицом шевелить больно.

В коридоре травмпункта на железных стульях сидели блондинка с раздутой до носа верхней губой, рыжая девушка со склеенными ресницами, женщина с нарывом под ногтем и мальчик со сломанной ногой.

Ксюша спустя три часа вышла от врача под рассветное небо с перевязанным по самые волосы лбом, а на крыльце – та блондинка с губой. Она курила, приподняв повязку надо ртом, чтобы сигарете удобнее было.

– Ты после Амины? – спрашивает. – Знакомый почерк. Вон, видала? Ее работа.

Она выпятила вперед губы для лучшего обзора.

– Всю жизнь мне испоганила. Меня теперь не воспринимают как личность. Поэтому я буду мстить. Присоединяйся.

– А смысл? Брови и губы нам никто не вернет. Они убыли.

– Не вернет. Зато почувствуем кратковременную эйфорию и хоть ненадолго восстановим душевное равновесие, зная, что обидчице пришлось хуже, чем нам. Меня Наташа зовут. Ну что, рассчитываю я на тебя? Ты не бойся – адвоката я уже нашла.

Ксюша согласилась. Наташа стянула у брата-ветеринара самый страшный скальпель – на нем даже шерсть и следы крови остались. Ксюша записалась к Амине на восемь тридцать. Зашли вдвоем, Наташа дверь за собой защелкнула и достала скальпель.

– Ну здравствуй, Аминочка, красота ты наша. Хорошо у тебя дела? Щас станут еще лучше. Ксюш, клади ее на кушетку, руки обмотай чем-нибудь. И телефон забери.

Амина телефон не отдавала, ложиться не хотела, пиналась, кричала матом и вообще показала себя волевой женщиной. Ксюша так бы с ней и не совладала, если бы Наташа не подошла и не ударила Амину по лбу, отчего та повалилась на кушетку. Девушки Амину привязали, смотрят на нее сверху. Наташа примеряется, как лучше резать.

– Хочешь, ты первая? – И протягивает скальпель Ксюше.

Ксюша пожимает плечами, берет нож. Брови у Амины черные-черные, четкие-четкие. «Атаманские», – подумала Ксюша.

– Девочки, да за что? – лепечет Амина.

– А ты думала как? – Наташа нависла над ней, почти касаясь губами. – Можно кривыми ручками людям жизни ломать, и ничего тебе за это не будет? Вот походишь с такой же рожей, как у нас, – и скажешь потом, как тебе.

– С какой рожей? Ну с какой такой рожей? Девочки, да хорошо вам. Нормально я все сделала. Это вы с непривычки так. Лучше, что ли, без бровей и без губ, как бледная поганка, ходить? Да вы сами посмотрите.

Ксюша посмотрела на Наташу, та кивнула и подала ей зеркало. Ксюша размотала повязку: кожа под ней была пунцовая, но сами брови яркость и четкость не потеряли.

– Вам только чуть-чуть подправить, – советовала с кушетки Амина. – И губки поднакачать, чтоб с бровями сочеталось.

Наташа, в свою очередь, отлепила пластырь под носом. Губы были припухшие, сочные, налитые.

– А вам, – сказала Амина, – брови бы поярче, тоже для гармонии. Давайте попробуем. Ну не понравится – зарежете. Только имейте в виду: у меня много родственников, и кровная месть – наша семейная традиция.

Через полгода Ксюша и Наташа пришли к Амине на коррекцию, а заодно – показать фотографии с двойной свадьбы на Сейшелах. Девушки успели за это время выйти замуж за футболистов. Амина смотрит на снимки – не нарадуется.

– У Ксюши платье обалденное. Со стразиками такое, блескучее.

– Это Наташкино. У меня с кружевом. Вот я рядом стою, видишь?

– Тьфу. Совсем уже. Простите, девочки. Наташ, давай ложись.

– Ложусь. Только я Ксюша.

– Да что ж такое?

Так Амина и не выучила, кто есть кто. Путала она и других своих клиенток: Иру – с Машей, Дашу – с Аней, Веру – с Настей. Народу все больше, как всех упомнишь? Рука у Амины поставлена, глаз наметан, работа спорится, тут не до имен. Главное ведь – гармония. И чтобы клиентки выходили от мастера счастливые, и чтобы все у них было одинаково хорошо.

Родилась в Тамбовской области. По образованию архитектор. В 2008 году переехала в Москву и основала интерьерную дизайн-студию. В 2017 году прошла обучение профессии сценографа в Британской высшей школе дизайна. Занимается писательским творчеством с 2022 года. В 2024 году обучалась в Creative Writing School и опубликовала свои первые рассказы.

Совещание

– Коллеги, надеюсь, что у вас и ваших близких все в порядке. Предлагаю начать планерку. Наш сметчик сообщает, что цена предложения, сделанного на прошлой неделе, может существенно возрасти после детального просчета. Что будем делать? Евгений.

– Считаю, что надо выходить на договор в любом случае. А после разберемся.

– Екатерина, ваше мнение?

– Думаю, что говорить о повышении надо сейчас, до заключения договора. Иначе потом нам обеспечены проблемы, и авторитет компании будет подорван. Это приоритетный заказчик. Мы должны играть в открытую.

– Извините, но мне нужно закрыть план до конца месяца, – противно хихикает Евгений.

«Какой же он ушлый, одно слово – продажник. Уже проходили не раз эту схему, взять клиента во что бы то ни стало, закрыть план, а потом расхлебывать претензии придется опять мне».

В этот понедельник планерка кажется особенно бессмысленной. Чувство потерянности не отпускает уже третий день. Диалог генерального и менеджера слушаю вполуха. Сегодня работаю из дома, и у меня привычка во время таких созвонов смотреть в окно. Это очень удобно, глаза отдыхают от экрана, и можно неспешно поглазеть на дворовую жизнь.

«Хотя бы солнечный день сегодня, хоть какое-то облегчение».

Рабочие мысли не хотят задерживаться в голове. Открытый страх последних дней улегся, но на душе все равно еще пустота, и что-то постоянно тикает, тянет в пучину мрачных размышлений.

«Такая страшная трагедия, 130 погибших, как же так…»

За окном все как обычно, редкие люди, машины на парковке, недотаявший снег, голые березки на краю клочка леса. Вдруг глаз ловит быстрое движение. По дороге несется бигль.

«Кто же отпустил собаку на дорогу?

Хотя нет… Хвост поджат. Удирает от кого-то?»

Стремительно бегущая собака внезапно останавливается, оглядывается. Туда, сюда, назад. Проходит подальше, снова замирает. Хвост вниз, между задними лапами. Домашняя, в голубой шлейке. Несмело подходит к домику трансформатора. Видно, что испугана.

Сердце екает.

«Она же потерялась!»

Высовываюсь в окно, глазами пробегаю по двору, хозяина не видно. Вероятно, он сильно отстал. Понимаю, что нужно бежать и ловить пса. На ходу накидываю куртку.

– Екатерина, вы сможете провести встречу со сметчиком и предоставить полную картину для понимания размера превышения сметы?

– Да, постараюсь сделать это в ближайшее время.

«Неужели они все-таки думают заманить клиента этой низкой ценой, идиоты!»

«Так, нужно взять поводок, если удастся поймать, то нужно же будет ее удержать».

Тихонько командую своему встревоженному внезапными сборами Фреду оставаться дома и ждать. Вопрошающие глаза: «Идешь гулять, и без меня?» Трогательность этих глаз пробивает мою озабоченность. Чмокаю его в нос и вылетаю.

В лифте связь продолжается.

– Давайте подумаем над тем, какие могут быть сценарии, если заказчик захочет проверить наше предложение у конкурентов.

Рядом с трансформатором никого уже нет, конечно. Пес убежал дальше, искать хозяина или дом. Где он теперь? Хочешь понять собаку – думай как собака. Вспоминаю рассказы о том, как разные потерянные животные находились рядом с подъездом дома.

«Он бежал в сторону школы и леса, потом по пешеходной дорожке, возможно, там он и живет. На этой дорожке довольно людно и нет машин, безопасно. Там его кто-то может поймать и по адреснику сообщить хозяину. А вот в лесу никого нет, и перед ним дорога с машинами!»

Решаю идти туда. Каковы мои шансы? Клички нет, хозяина тоже. Никто, кроме меня, похоже, не знает про бедного потерявшегося бигля. Вокруг тишина обычного дня, прохожим нет никакого дела ни до кого. Прилипшая тревожность нарастает. В груди громко тикает, отсчитывает время. На полянке перед лесом ноги проваливаются в рыхлый снег, повсюду собачьи кучки, настоящее «минное поле».

«Как не ругаться на собачников», – ворчу мимоходом.

Среди деревьев еще тише и, несмотря на довольно солнечный день, до сих пор мрачновато. В этом лесу большинство владельцев собак нашего микрорайона знают каждый уголок. Мы с Фредом гуляли здесь всю зиму. Было незабываемо красиво, особенно после снегопадов. Сказочные деревья как на открытке, белоснежные дорожки, морозный звон. А сейчас совсем другая картина. Голые холодные ветки деревьев, как тощие молящиеся руки, тянутся вверх. На фоне черных еловых зарослей особенно драматично смотрятся березы с их по-девичьи тонкими стволами. Открывшаяся земля вокруг стволов покрыта прошлогодней гнилой и мокрой травой. Усталый серый снег в зарослях кустов тихонько умирает, доживает последнее. Скорбная компания последних дней этого марта.

Через каждые двадцать метров останавливаюсь и внимательно всматриваюсь, не бежит ли испуганный пес. Собака в такой ситуации не станет бессмысленно стоять на месте, она будет двигаться, искать, действовать.

«А может, мне показалось? И никто не потерялся. А если и потерялся, то уже нашелся? Ведь я так и не узнаю. И сколько буду здесь ходить, час, два? С чего вдруг я вообще решила, что нужна моя помощь?»

– Коллеги, данный кейс считаю проработанным.

Евгений будет на связи с клиентом и в случае необходимости предоставит ему корректные данные. Давайте двигаться дальше.

Вдруг мелькает силуэт человека в черном. Слышу крик, явно зовут кого-то. Еще крик.

«Хозяйка!»

Стремительно шагаю в сторону голоса.

Девушка, совсем молодая, в распахнутой настежь куртке, черное худи, голая шея, в руке нежно-голубой поводок, тяжелые черные ботинки громко шлепают по снегу. Ярко-розовые щеки, но в целом лицо очень бледное, еще не заплаканное, но уже на грани. Взгляд как будто не здесь, шарит по кустам, между деревьями. Видно, что она ходит так уже давно.

В телефоне ставлю свой звук в режим mute.

– Вы собаку ищете?

– Ищу. – Внезапно останавливается, все еще не видит меня, смотрит куда-то вдаль.

– Я увидела ее из окна, поняла, что потерялась. Выбежала вот искать.

– А где видели? – Секунда внимания. Ее голос чуть не срывается в рыдания, но сама она держится.

– Там, на углу. Но пока вышла, он убежал. Как зовут?

– Дарси.

«Вот так совпадение, Дарси – так же зовут брата Фреда».