Читать онлайн Девочка Грома. Любовь – ненависть

Глава 1

Вот я дурёха, что попёрлась сюда с Лялей. Но она говорила, здесь всё прилично и безопасно, а по факту приехали в какой-то притон с бандюками, и, если бы не Громов, неизвестно, кто бы сейчас был на его месте и тащил меня в пустую комнату для известно чего.

– Пусти! Я с тобой никуда не пойду!

– Пойдёшь.

– Не пойду.

Схватив меня за локти со спины, он тащит по длинному коридору.

– Пойдёшь, как миленькая.

Острыми каблуками туфель царапаю рябой линолеум, настойчиво упираясь ими в пол.

Громов разворачивает меня к себе, наклоняется ниже, наши лица совсем близко друг к другу. Мне хочется отшатнуться: от его силы, от его гнева, от его притяжения. Когда-то давно я столкнулась с ним лицом к лицу. Побывала в его руках. И вот опять. Он слишком рядом. Слишком близко. Громов умеет подавлять, но и я научилась сопротивляться. Его глаза пылают от гнева, в моих – отчаяние и испуг. И в то же время я нахожу силы сопротивляться.

– Нет, ты не имеешь права так со мной обращаться!

Дёргаю рукой, но Юра держит её очень крепко, очень сильно, до боли в костях. Ах, как мне хотелось, чтобы он до меня дотронулся, но не так. И не здесь, если уж на то пошло.

– Гром, какие-то проблемы с бабой? – проходящий мимо мужик широко улыбается, демонстрируя внушительную щербину между верхними зубами.

Юра останавливается, и я затихаю, не желая привлекать особо пристальное внимание левого чувака.

– Всё нормально, Новый, – кидает Громов.

В короткой фразе мне слышится «отвали, сам разберусь». А тут иначе и нельзя. Сразу понятно, у кого какой авторитет.

– Несговорчивая? Помощь в убалтывании нужна? – грязно ухмыляется, окидывая меня сальным взглядом с головы до ног.

Мне тут же хочется одёрнуть короткую юбку и прикрыть не супер-откровенный, но всё-таки низкий ворот футболки.

Перестаю вырываться, готовая уже прятаться за спину Юры. Он, по крайней мере, никогда не смотрел на меня так.

– Да уж сам справлюсь.

С этими словами Громов вталкивает меня в комнату, куда пытался затащить до этого. И я поддаюсь, потому что осознаю: другой вариант – вернуться в зал с великовозрастными кабанами, от которых меня оторопь берёт.

Внутри одинокий кожаный диван и низкий столик перед ним. Окно наглухо зашторено. Обои в мелкий цветочек освещаются единственной лампочкой Ильича, висящей по центру на тонкой проволоке.

Накрываю ладони щеками, прохожу глубже, хочу отодвинуть ярко-алые занавески и посмотреть, куда выходит окно, но Громов резким «эй» притормаживает меня.

– Не высовывайся. Присядь, – кивает на диван, затем без улыбки добавляет: – А ещё лучше приляг.

– С чего?

– С того!

Смотрю на него исподлобья.

– Ты моя на сегодня. Я тебя выкупил. Забыла? – это он чуть ли не выплёвывает.

А на меня против воли нападает странная дрожь. Не от ситуации, конечно. Всего лишь от пары слов.

Сколько раз я мечтала услышать от Громова «Ты моя» даже не сосчитать!

Моя не на сегодня, естественно, а моя навсегда. От другого Громова. А не от этого. Он всегда был резким и дерзким, сколько его помнила, но сейчас стал опасным. И непредсказуемым.

Тогда это был, видимо, не наш случай. Я для него всегда была слишком маленькая, слишком худосочная, слишком глупая, слишком простая, слишком не такая, каких он обычно любил. А сейчас странный интерес в его взгляде меня пугает.

С вызовом смотрю на него, пока иду к дивану и ложусь. Реально ложусь.

– Ноги раздвигать? – задиристо, прекрасно понимая, что нарываюсь.

Лицо Громова будто темнеет. Глаза у него зелёные, тут полумрак и цвет не разглядеть, но я знаю, что это так. Зелёные, дикие, непокорные. Как он сам.

– А ты уже научилась, Илона? – с хрипотцой и издёвкой.

В его голосе я будто слышу нечто большее. И это меня пугает.

– Придурок, – сквозь зубы, но пальцами подхватываю край мини-юбки резинки и безуспешно тяну вниз к коленям.

Тёмный материал настойчиво возвращается на место, собираясь в неровные складки.

Пока я увлечена одеждой, не замечаю, как Громов приближается. Его ладонь ложится мне на плечо, пригвождая к дивану. То место, где меня касаются его пальцы, горит.

– Я тебя спас, а ты обзываешься, ай-яй-яй, – выговаривает с интонацией воспитателя.

Такое ощущение, что он планирует меня отшлёпать. И я сглатываю, очень надеясь, что ощущение таковым и останется.

– А я не просила, – еле слышно говорю в ответ.

– Вернуть обратно?

Он отстраняется, но тёмный силуэт нависает надо мной и диваном. Замираю, не понимая, чего от него ожидать. Я ведь не думала встретить его в подобном месте, а он вон с какими людьми якшается.

– Нет, не надо возвращать. Мне и тут неплохо лежится.

Разыгрываю из себя дерзкую и отчаянную. А у самой поджилки, словно у кролика трясутся.

Гром меня реально выкупил и может делать, что хочет.

Вздох разрезает воздух: усталый и обречённый. В нём всё: нежелание возиться со мной, оценка моего умственного потенциала и, возможно, что-то ещё.

– О чём ты думала, когда сюда пёрлась?

– Я не знала… – в горле пересыхает, а на глаза набегают слёзы, впервые за этот вечер. – Н-не знала, куда…

Уже и заикаюсь.

– Не знала, куда едешь? – в его голосе появляется толика теплоты.

– Не знала, – шёпотом подтверждаю.

Юра садится на диван. Мы молча смотрим друг на друга. Я тяжело сглатываю, давя практически болезненный узел в горле. Комок невысказанных чувств.

«Почему он? – это бегущей строкой, будто курсы валют над обменником, мчится сквозь мой мозг. – Почему всегда он?»

И вот надо же попасть в эту идиотскую ситуацию! Я бы вырвалась, убежала, как-нибудь бы выкрутилась, но нет… Нужно было нам прямо лоб в лоб в этом притоне столкнуться!

Так что Юра теперь знает, что я в неё попала!

А если б не было его здесь, кто б меня спас?

Я реально идиотка. Он прав.

Ладони взмывают к горящим щекам, а они оказываются мокрые. Выходит, я нюни распустила, а сама не заметила? Как так? Тру глаза отчаянно, наверняка, размазывая ровные стрелки, которые с таким усердием рисовала, думая, что мы едем в какое-то прикольное место.

Да уж… хороший прикол вышел. На все сто баллов, так сказать!

– У-и-и-и-и, – вырывается сквозь стиснутые зубы, напряжённые губы дрожат и кривятся. – У-и-и-и-и.

На мою макушку ложиться тяжёлая ладонь. Коротким то ли вздохом, то ли всхлипом впускаю воздух в напряжённые лёгкие.

– Не надо, Илона, не плач, – раздаётся совсем близко. – Не надо.

Его рука гладит по волосам, смахивает слёзы со щёк. Медленно, ласково, с добротой.

– Не надо. Всё будет хорошо.

Он отводит волосы с виска. Пальцами скользит по коже. Я чуть оттаиваю, убаюканная его лаской.

– Не будет, – упрямо спорю с заложенным от слёз носом. – Ни черта не будет хорошо!

– Будет. Обязательно будет, – мягко убеждает, продолжая свои поглаживания, и я расслабляюсь.

А потом его пальцы вдруг ныряют за ворот футболки и с силой дёргают. Мне больно, ткань трещит, впиваясь в нежную кожу, испуганно кричу, пытаясь сесть. Но ладонь Юры опять отправляет меня в горизонтальное положение.

Господи, что происходит? Как же я настолько потеряла бдительность?

Глава 2

Я машу руками, пытаюсь отбиться, но что я могу? Он держит крепко. Ещё и ухмыляется.

– Отлично…

– Что отлично-то?!

– Тихо!

– Ты мне одежду порвал.

– Не целку же, – усмехается, а краснею.

Позорно так, становлюсь цветом, как свёкла, как плотные алые шторы этой комнаты.

– Или там уже нечего рвать?

– Иди в зад! – реагирую молниеносно, отпихивая его руку, внезапно вернувшуюся к мягким поглаживаниям моих волос. – Не твоего ума дело!

Громов усмехается.

– А как же твои обещания? Юра, я ваша навеки?

– Я была не в себе! Забудь! Сколько мне было? Шестнадцать?

– Что-то рано на тебя склероз напал, не так много времени прошло. Два года?

Ну да, мне уже восемнадцать, а ему двадцать три, и между нами пять лет разницы, два года его армии, шатаний непонятно где и гигантская пропасть предубеждений.

Он всегда был дерзким и резким, а теперь стал откровенно опасным. У меня мурашки от его взгляда. Никогда не понимала, что у него на уме. А слова, вылетающие из него… Что делать? Как их воспринимать?

Громов поднимает вверх руки, потягивается, затем массирует, видимо, уставшую шею. Его русые волосы коротко стрижены, а когда-то он носил чёлку и выбривал молнии на висках. Гром и молнии, блин!

– За футболку прости, – усмехается, – надо же местным показать, что я воспользовался своим приобретением по назначению. Не переживай, я тебе новую куплю. Футболка – не целка, восстановим.

Хочу врезать ему по роже, молниеносно сажусь, пытаясь выцарапать ему глаза за гадкие слова, но Юра ловит мои руки одной своей ладонью и пинком отправляет обратно лежать на спине.

– Ты, чё, завелась? Выдохни, рядом со мной безопасно. И подвинься, я тоже прилягу. Но сильно не расслабляйся. Будешь задом своим елозить, передумаю. Воспользуюсь тем, что купил. Ещё не решил, что с тобой делать, девочка.

Он устраивается с краю, лежит, заложив руку за голову, а я жмусь к спинке дивана, свернувшись в клубок. Сколько мы тут будем? Наверное, столько, сколько он сочтёт нужным. А дальше? Бросаю короткий взгляд в его сторону. Как он будет меня отсюда выводить?

Юрка достаёт сигарету, прикуривает, пуская кольца дыма в пространство. Словно заворожённая смотрю на ровные «бублики», которые он выталкивает изо рта силой дыхания. Они поднимаются к потолку, становясь шире и шире, пока не теряют форму, матовой дымкой расплываясь над нами.

Я не пойму, сильно ли изменился Громов? Мы не виделись два года с хвостиком. Знаю, что он вернулся из армии и уехал в Питер. Когда навещал отца в Ломоносове, старалась держаться подальше от его дома. Последнюю нашу встречу вспоминаю, как страшный позорный сон. Видимо, и эту новую можно окрестить так же.

Ладно, по крайней мере, одного он добился: не дал истерике разыграться, потому что рыдать я перестала.

Лежу и думаю, каким образом умудрилась вляпаться в эту грязюку? Всегда разумная, рациональная, осторожная, боязливая, подозрительная… и так попала!

Хотя, может, я вовсе и не такая, а всего лишь считаю себя таковой?

Кто бы мог подумать, что Ляля так подставит!

С Лялей, то есть Алёной, мы познакомились, когда поступали в педагогическое училище, только я попала, а она – нет. Наши пути могли бы разойтись, но мы продолжили общаться. Ляля решила подождать ещё год, никуда больше не подавалась, а я пробовала в пару институтов, но не прошла по конкурсу.

Какой выбор у меня был? Мать учитель, ну и пусть сейчас молоком в ларьке торгует, там больше платят, и я туда же. По стопам, как говорится.

Жмурюсь недовольно. Вот заняться больше нечем, как размышлять тут о прошлом и будущем!

О настоящем думать надо. О том, что произойдёт, когда мы выйдем из этой комнаты.

Краем глаза поглядываю на Грома, но он молчит. Докурил и, закрыв глаза, лежит спокойно. Будто бы даже спит.

– Юр? – тяну тихонько.

Ноль реакции.

– Юра?

Заснул, что ли, реально?

– Юр? – протягиваю руку, и вскрикиваю, потому что его ладонь выстреливает вверх и ловит моё запястье.

Сжимает сильно, но терпимо, а потом отпускает.

– У меня нет настроения разговаривать.

У меня нет настроения разговаривать, тьфу ты какой, – это я про себя повторяю.

Иррационально злюсь на Громова, с недовольным вздохом утыкаюсь носом в спинку кожаного дивана.

Ну и молчи, зараза, считаешь себя лучше остальных, да? Спас, облагодетельствовал? Теперь что, хочешь, чтобы я в ноги твои кланялась? Или свои раздвинула?

Это всё проносится в моей голове, конечно. Озвучивать такое не стану. Что я, враг себе?

Слёзы обиды наворачиваются на глаза. И паника подступает.

– Как я домой доберусь? – сдавленно спрашиваю. – Я даже не понимаю, где мы находимся.

– В Лопухинке мы, – вдруг раздаётся за плечом. – Я тебя довезу, не переживай. Через час-полтора выйдем. Надо чтоб мужики разошлись, а то тебя не выпустят. Пусть забудут о твоём присутствии и свалят. А то по рукам пойдёшь, дурочка.

Точно… я дура. И слышать это от Громова вдвойне обиднее.

Сегодня Ляля заехала за мной вместе со своим другом.

– Эм, думала, мы вдвоём поедем, – настороженно спрашиваю, плюхаясь на заднее сиденье белой шахи, чьи дверцы изрешечены круглыми ржавыми дырами, похожими на отверстия от пуль.

Может, это они и есть? Я уже ничему не удивляюсь.

– Митька только подкинет. Да, Митяй? – Ляля обнимает его со спины, сидя позади водительского кресла. – У него сегодня много дел, всю ночь бомбит в Рамбове.

Вообще мы живём в Ломоносове, но местные часто его между собой Рамбовом называет, что пошло от старого названия города Ораниенбаум.

– Пятница, вечер, всегда активно.

Впервые вижу этого Митяя, хотя, возможно, он откуда-то с области. Мне не нравится, как он пристально меня разглядывает, оценивающе даже как-то.

– А это Илона, кстати, – знакомит нас Ляля. – Будущий учитель начальных классов. У меня-то не сложилось.

– Ну какой из тебя учитель, Ляля, – зыркает Митяй на неё. – Чему ты научить можешь? Пить, курить и трахаться? – Ржёт, словно лось. – Я, кстати, любя, не обижайся. Но не твоё это.

– Мать говорит, профессия нужна, – тянет Ляля, – хотя её же в первых рядах под зад коленом с завода пнули, когда сокращения пошли. Но она у меня такая… полы мыть не будет, – вскидывает гордо голову. – И я не стану.

Думаю, а чего такого в полах? Моя, вон, мыла, когда нужда заставила. На ткацкой фабрике с шести до восьми утра убиралась. И меня с собой таскала, потом в школу вела.

– Ладно, Митяй, едем, хватит базарить, – шлёпает Ляля его по плечу.

И мы мчимся, по Ленинской, мимо парка, то и дело ныряя из света в темноту, потому что половина фонарей не работает.

Едем мы довольно долго. Митяй молча подгазовывает. Из магнитолы, проглотившей кассету наполовину, рвётся новый хит. Сегодня душно, днём вообще, будто в бане было, а парни поют про тучи. От дождя бы я не отказалась. А ещё лучше от ливня. Сейчас начало июля, и жара стартанула сразу под тридцать. Ещё и комета эта дурацкая… Поднимаю глаза в небо, но мы на центральном шоссе, и её пока не видно.

Все новости об этой комете. Кто-то реально ждёт конца света. Хотя мать моя говорит: куда уж хуже?

Ляля треплется про родаков. Кажется, это её болевая точка.

– Достали! – завершает коротко. – Хочу съехать от них.

– Есть куда?

– Пока нет. Замуж выйду и свалю.

– За кого?

– Да вон за Митяя. Мить? – двигается на самый краешек сиденья, снова обвивая плечи парня руками. – Возьмёшь меня в жёны-то?

– Дура, руки убери! Впишемся ещё куда-нибудь! – рявкает её Митяй.

– Фи… – презрительно тянет Ляля. – Я и сама за тебя не пойду. Грубиян!

– Тут темно, как в жо… – тут мне хочется прикрыть ушки руками, и я отворачиваюсь к окну.

В принципе, с Митяем мне всё понятно. Он как большинство местных ломоносовских пацанов. Что у них в головах? Ларёк, с друзьями в Бронке позависать, да от бара до квартиры прогуляться?

Ляля складывает руки на груди, та поднимается в вырезе платья, на коже блестит золотая цепочка. Отчаянная Ляля, я б с таким богатством в клуб не пошла. Сорвут ещё! У нас одной девочке в группе серьги сдёрнули практически вместе с ушами. И это было среди бела дня возле метро!

– Ты документы подала? – спрашиваю у Ляли, она ведь собиралась по новой в Некрасовское поступать.

– Нет ещё, – морщится, – вторым потоком пойду. Слушай, хватит про учёбу. Не хочу!

– Как скажешь.

– Мить сделай погромче! – хлопает друга по плечу и поднимая руки крутит запястьями, где брянькают часы на тонком металлическом ремешке. – Вечером, вечером, делать было нечего, взяли мы сбросились и пошли в кабак. – Илонка, подпевай, – поддевает локтём.

– Эм… я слов не знаю.

Да и уж честно говоря, не слушаю такое. Отворачиваюсь к окну.

Тёмный лес по краям дороги кажется чужим и неприветливым, на небе россыпь звёзд, далёкая Луна, да комета Хейла-Боппа, распушившая свой длинный хвост.

Это уже вторая комета за год. Ух, разлетались. Не к добру это… не к добру!

– А куда мы едем? Не в сторону города разве? – оборачиваюсь к Ляле.

– Скоро будем, не боись! Место клёвое! Тебе понравится! Клуб небольшой, но очень популярный, – с хихиканьем лезет обниматься. – Очень… очень… популярный. И контингент – огонь!

И я думаю, не выпила ли она чего лишнего? Ляля любительница коктейлей типа «Браво». Меня от газированного алкоголя мутит, а ей по кайфу. Тут мы разные.

Поэтому чем больше общаюсь с Лялей, тем сильнее могу согласиться с Митяем. Учитель из неё не выйдет. Хотя вот моя мать говорит, что педагоги они ещё те любители заложить за воротник. Работа, мол, тяжёлая. Но мама лично это дело вообще не любит. Тут я в неё пошла.

Довольно скоро мы останавливаемся перед кирпичным забором. На неустойчивых каблуках, в которых итак то ходить сложно, я делаю пару шагов по крупному насыпному камню.

– Эм… Ляля? Куда мы… – я хочу сказать «приехали», но Ляля, качая блондинистой кудрявой головой, хватает меня под локоть и тащит к воротам. – Что-то не похоже на клуб…

– Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша… – подпевает она старому хиту, вырывающемуся из сипящих динамиков шахи. – Рус-с-сая коса-а-а-а… Пошли, Илонка, тебе понравится.

Калитка в воротах приоткрывается, и мы шмыгаем за неё. Стоит ей закрыться за нашими спинами, а мне вперится взглядом в бугая с толстой шеей, понимаю, что ни черта мне тут не понравится.

Очень хочется развернуться и драпануть в обратном направлении.

Но мышеловка уже захлопнулась.

– О… новых чик подвезли, – басит мужик-гора, и я отшатываюсь. – Очень хорошо.

Оскал на его лице не сулит ничего хорошего.

– Я, пожалуй, пойду, – пытаюсь вслепую нашарить ручку калитки, но малоэффективно.

– Не туда идёшь, – тяжёлая пятерня бугая ложиться на моё плечо.

– Нет, я именно туда, обратно, – настойчиво вырываюсь, но пальцы впиваются сильно-сильно.

– В дом быстро! – командует, затем добавляет многозначительное: – А то хуже будет.

Не слушаюсь, упираюсь, и ему приходится практически тащить меня. От забора до кирпичного главного дома метров семь. Краем взгляда успеваю уцепить ещё несколько построек: сарай, что-то типа времянки, крытая беседка.

Ляля идёт без сопровождения. Сама и добровольно.

– Илонка, – кидает мне. – Хватит по барам шататься, не наш это уровень, – подмигивает.

А какой наш? – хочется спросить мне. – Приехать на дачу к браткам, чтобы… Чтобы что?

По спине струится холодный пот, начинаю дышать коротко и рвано. Паника захлёстывает всё тело, горло сжимается.

Господи! Во что я влипла!

Это как страшный сон. Если ущипну себя, проснусь?

Но нет… Яркий свет прихожей, куда меня вталкивает бычара, отрезвляет сильнее холода и щипков.

– Ляля, – хватаю подругу за запястье, та недовольно вздыхает и разворачивается.

– Что?

– Я на такое не подписывалась.

– Ой, хватит из себя недотрогу строить. Ничего страшного не произойдёт с тобой. Не сахарная, не растаешь.

– Ты сама-то в это веришь?

– Да, я тут уже была. Ребята добрые, хорошие, щедрые.

Теперь уже Ляля хватает меня за запястья и тянет к себе, чтобы жарко и убеждённо шептать на ухо.

– Мой тебе совет, Илона, выбери одного. Кто понравится выбери. Или самого безопасного. Первый раз оно тогда не так страшно будет. Они первый раз не обижают. Выбери, короче. А если не выберешь, то могут по кругу пустить, или кто пожёстче возьмёт, потом шестёркам своим отдаст. Такое тоже бывает. А выберешь сама, так если хорошо себя покажешь, то и в постоянные попадёшь. Ребята своих не обижают. Стань своей. Своей станешь, будешь, как сыр в масле кататься. Ты девка симпатичная. Всё будет хорошо. Расслабься, – она хлопает меня по плечу, желая успокоить. – И не делай глупостей.

Но мне с каждым её словом всё хуже и хуже. Паника уже не просто змеёй сдавливает сердце, она рвёт один за одним натянутые нервы, удерживающие спусковой крючок истерики.

Задыхаюсь… я задыхаюсь. От ужаса, от того, куда и зачем меня притащила Ляля.

В голове гул, как на вокзале. В мозгу бьётся одна мысль – бежать!

Бежать! Сейчас! Немедленно!

Я разворачиваюсь, хватаю ручку двери, дёргаю, но там… закрыто. Она не поддаётся. Ни на себя, ни от себя. Я колошмачу руками в дверь, дёргая, как бешеная, эту чёртову ручку.

Ляля за моей спиной смеётся. Есть в этом пьяном смехе нечто дьявольское.

Да! Я в аду! В аду!

Метаюсь, как ненормальная, по холлу в поисках другой двери или окна, которые бы вели на улицу, но второй выход отсюда – это в дом, полный неизвестно кого.

– Нет, нет! Выпустите. Я хочу уйти. Выпустите! – как птица бьётся о прутья клетки, так я налетаю на дверь, то плечом, то бедром. – А-а-а! – срывает тормоза, и я, кажется, верещу от ужаса.

Глава 3

– Цыц! Чё орёшь, курица! – возвращается бугай, протягивая ко мне свои грабли. – Ляля, кого ты нам притащила!?

Та что-то ему задиристо отвечает, её нервный хохот эхом отзывается в моей голове. Я в панике. В абсолютной дикой панике. Поражена животным страхом.

Я снова ударяюсь об дверь, потом перебегаю в угол, но мужик хватает меня и, держа мёртвой хваткой, приподнимает над полом.

– Хотя так даже интереснее. Люблю строптивых.

Я, чёрт возьми, не строптивая! Я просто в ужасе!

– Нет-нет, пустите, пожалуйста, пустите, – ору, пытаясь выкрутиться.

Он несёт меня перед собой, спиной прижимая к груди, больно хватая под мышки, а я лягаюсь, но делу это не помогает.

То кричу, то умоляю, то начинаю рыдать.

В приглушённом свете накуренной гостиной, куда меня вносят, сидит большая компания за ломящимся от еды и выпивки столом. Мужики, девки, незнакомые лица, есть и пара знакомых. С шоком вижу Оленьку Ветрову, нашу отличницу, она же, вроде, в медицинский поступила? Заметив меня, потупляет взгляд. На плече её тяжёлая лапа бритого мужика в чёрной футболке. И она… она тоже? Это что же такое делается?

– В холодную брось, – раздаётся со стороны скрипучий без эмоциональный и даже как будто бы утомлённый голос. – Ай-яй-яй, да что за сучка, воет так… Стукни, что ли. Достала верещать. Замолкни, а? – рявкает уже на меня.

Но чёрта с два я замолкну! Ору ещё сильнее. Пока бугай не накрывает мой рот ладонью, перекрывая доступ кислорода. Если б могла, я б укусила, но ребром ладони он больно давит на подбородок. Так, что даже шанса разомкнуть челюсть у меня нет.

Втягиваю воздух носом. Раз за разом с шумом.

– Босс, первым будешь пробовать? – Вторая лапа ложится мне на грудь и начинает грубо мять полушарие. – Смотри, какие персики зачётные.

Рука ныряет за вырез и трогает сосок, больно сжимая.

Из глаз текут слёзы, я дёргаюсь, но всё без результа.

– А может мне тебя на пробу взять? – шепчет бугай на ухо. – Я трахаться умею. Понравится, будешь просить ещё. И если попросишь, делиться ни с кем не стану. Малая, что скажешь? – Палец снова больно мнёт сосок.

Я хнычу, чувствую жуткую беспросветную безысходность.

Слышала я про такие компании. Разговоры про бандюков по Рамбову ходят, сложно быть в стороне, когда беспредел творится вокруг. Но никогда бы не подумала, что попаду прямо в логово к зверям.

Мужики ржут, а я чувствую себя, словно кобыла на осмотре перед продажей. Ляля ведь меня продала. Да? Так это называется? Сказали привести тупую и наивную, вот она меня и нашла.

– Я сговорчивых люблю, – скрипит главарь. – Ласковых. А эта… Есть тут любители диких кошек?

Раздаются несколько грубых «да», и я замираю, а потом с новыми силами принимаюсь лягаться, пытаясь попасть по коленям держащего меня бугая.

– Уноси. А мы пока разыграем, да? Новенькую…

Кошусь на мужика, который тут за главного. У него шрам через щёку, падающий прямо в угол тонких губ.

Гуинплен какой-то, как у Гюго в «Человеке, который смеётся»… Господи, что за бред лезет в голову!?

– Нет-нет! – пищу я, сквозь ладонь, закрывающую рот. – Отпустите. Нет!

– Я тоже поучаствую, – раздаётся со стороны знакомый голос.

И я на секунду застываю, даже перестав сопротивляться. Повисаю на руках толстошеего.

В тёмном углу сидит одинокая высокая фигура. Парень, обладатель знакомого самоуверенного и прямолинейного голоса встаёт. Свет падает на его лицо, и мои глаза раскрываются шире.

Нет. Нет. Нет. Только не он. Только не здесь. Только не так.

– Поучаствуй, – благосклонно отвечает косоротый. – Вдруг повезёт.

Громов подходит к столу, таща стул за спинку, ножки того неприятно скребут по полу, нарушая тишину в комнате. Он на меня даже не смотрит.

– Да я вообще везучий.

***

Меня трогают за плечо, и я резко открываю глаза. Где я? С кем я?

Дезориентация быстро проходит, ещё стремительнее возвращаются воспоминания.

Рывком переворачиваюсь на спину, чувствуя тепло человеческого тела под боком. Внутри всё быстро холодеет: становится и противно, и страшно.

Удивительно, как я умудрилась заснуть? Хотя у меня так несколько раз было: огромное нервное напряжение вырубает. И ты лежишь, аккумулируешь силы для новой битвы. Битвы, которой хотелось бы избежать.

Что дальше?

Кошусь на Громова.

– Пошли, – тот вскакивает на ноги, упирает ладони в бёдра, отворачиваясь.

Голова его наклонена к плечу. Он походит на дикое хищное животное семейства кошачьих. Прислушивается, оценивает обстановку.

Я заворожённо смотрю, как ходят мускулы под его футболкой. Громов подтянутый, поджарый даже, никогда не был качком, но парень крепкий. Силу сегодня я оценила. Из этих рук невозможно вырваться. Ни единого шанса.

– Ну ты чего разлеглась, Илона? – хмыкает. – Или тут остаться хочешь? Новый тебя быстро в общак определит.

Сглатываю, думая, что, возможно, этот самый общак и был моей вероятностью на сегодня. Если б не Гром, я бы попала в ужасную историю, из которой, возможно, даже и не выбралась живой. Но что он попросит взамен? Я не настолько наивна, чтобы думать, что это он так по доброте душевной. Нет… точно нет.

Я не выкрикиваю дерзких слов, не огрызаюсь, лишь снова тяжело сглатываю и медленно встаю на ноги. Громов тянется к моим волосам, забирается пятернёй во взлохмаченные пряди, треплет, позволяя последним невидимкам выскочить из укладки. Тёмно-русые ни разу не крашенные волосы свободно падают на плечи.

– Вот так лучше.

– Лучше? – переспрашиваю, придерживая порванную футболку. – Кому лучше-то?

– Видок лучше. Сразу видно, что мы трахались, – ухмыляется, затем более серьёзно. – Молчи, если пристанут, говорить буду я. Это понятно?

– Да не тупая.

Теперь тяжко вздыхает Громов.

– Да вот после нашей встречи здесь… есть сомнения, знаешь ли.

Кривлю губы, готова зашипеть от раздражения. Ненавижу, когда меня носом тыкают в мои же ошибки.

Внезапно Громов хватает меня за шею и тянет на себя. Я ойкаю от удивления и неожиданности. И застываю, когда упрямый рот впечатывается в мои губы.

Пищу что-то, пытаюсь вырваться, но язык настойчиво рвётся внутрь. Зубы стиснуты, но разве Громова это остановит.

Губам больно. Поцелуй этот ни черта не нежный. Даже отдалённо ненормальный. Он словно клеймо, словно наказание. И рука на моей шее держит крепко. Чувствую себя в капкане.

Приходится сделать вдох, а со стиснутыми зубами это довольно затруднительно.

Так что, когда приоткрываю их, язык моментально скользит внутрь, опаляя своим жаром и привкусом дыма. Тело реагирует странно на это вторжение. Между ног начинает пульсировать.

Это ведь ничего не значит. Мне должно быть противно.

Но весь факт в том, что мне не противно.

Не тогда, когда Громов целует меня. Хотя поцелуем это можно назвать с большой натяжкой.

Наконец, он отстраняется. Прищуриваясь, изучает моё лицо. Большой палец ложится на мою верхнюю губу, нажимая и размазывая помаду.

– Вот, – тянет Юрка, ухмыляясь, – теперь вообще норм.

– Норм? – мой голос дрожит от возмущения.

Подношу ладонь к горящим губам, вокруг которых потекла алая помада.

– Уверенна, ты можешь лучше, – хрипло бросаю.

– Хочешь узнать на практике? – выгибает Громов бровь.

И между ног опять стреляет. Мне хочется сжать бёдра, ведь между ними сладко тянет от мыслей о практике.

Нет-нет-нет.

– Обойдусь, – произношу твёрдо.

Громов посмеивается, а затем берёт меня за руку и тянет за собой.

– Да пойдём уже. Не бойся. Я рядом. Пока я рядом, можешь не бояться, – дважды уточняет, видя, что у меня ступор.

И мы выходим за дверь.

– Не смотри ни на кого, – даёт совет.

И я тупо изучаю пол, пока он ведёт меня куда-то. Очень надеюсь, что к выходу.

Слышу громкий смех, слышу стоны вполне себе определённые, ругань слышу, музыку из главной комнаты, где за столом, возможно, по-прежнему сидят опасные братки. Пару раз чьи-то ботинки проходят мимо, владельцы которых отвешивают сальные комментарии Громову по поводу меня. От них мои уши и щёки горят. Юра смеётся и соглашается, а мне хочется провалиться под землю.

– Хороша тёлочка?

– Объездил?

– Чё там? Целка, говорят? Долго рвалась?

– Покататься дашь?

Может, он боится, что я заартачусь, потому что ладонь Громова ложиться мне на шею и чуть придавливает, чтобы головы не поднимала.

Да я и не собираюсь. Одна цель – быстрее убраться отсюда.

– Ну чё? Понравилось тебе у нас, да, Гром? – кто-то басит в главной зале.

– Годно, – бросает Юра.

Стоит выйти из дома и возвращается способность дышать. Я будто в глубоком нырке под водой была, а теперь, вместе с кислородом, пришла лёгкость.

Женский визг сбивает с мысли.

Оборачиваюсь на автомате. Там два мужика, охрана, вроде, несут девчонку к одному из домиков. И та, вроде, не сопротивляется.

Отворачиваюсь, когда один из мудаков задирает ей юбку и кладёт лапищу на ягодицу, а рука девушки ложится на его ширинку.

– Мяса пацанам подкинули, – комментирует Юра.

Меня передёргивает, только уже не от страха, а от мысли, что с ним… Как он сюда попал? Он… Он такой же, как и эти?.. Если тут, то, наверное, да?

Громов всегда был хулиганом. Но здесь, кто угодно, только не хулиганьё. Тут сливки местного криминального бомонда. И надо быстрее уносить ноги, пока они не передумали нас отпускать.

Выходим за калитку. Меня трясёт, когда переступаю порог…

Свобода… неужели свобода?

Громов берёт меня за локоть и тащит к перекрёстку поселкового проулка. Только сейчас замечаю, что дача эта в тупике. Как удобно… И неприметно.

От соседнего дома остался лишь погорелый остов. Там точно никто не живёт. Теперь уж точно. Само сгорело или устранили, чтоб лишние глаза отвадить? Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

– Машина там, – бросает Гром.

Каблуки мешают идти по каменной крошке, и я бы сняла туфли, но без них по острым камням вообще передвигаться будет невозможно.

– Пришла в себя? – с более мягкой интонацией спрашивает Громов, когда подходим к тонированной в ноль иномарке.

– Когда это ты успел тачилой разжиться? – вопросом на вопрос.

– Разжиться-то несложно… в наше время, – распахивает дверцу. – Прошу, принцесса Илона, – с издевательским поклонном.

Я залезаю внутрь, где мягкое кожаное сиденье моментально принимает форму моего тела. Оно заключает меня в объятья, из которых не хочется вылезать.

Громов садиться на место водителя, достаёт сигарету.

Следующие пару минут мы молчим, а он задумчиво курит. Затем вставляет магнитолу и, включив её, давит на газ.

Мы трясёмся по поселковой дороге, потом выруливаем на грунтовку, поднимая облака мелкодисперсной пыли, а когда оказываемся на шоссе Юра опускает стёкла, и в салон с рёвом врывается воздух, загоняемый скоростью движения. Он плотный и густой, совсем не освежающий, но это воздух свободы.

Запрокидываю голову к звёздному небу, где далеко сквозь Млечный путь несётся комета Хейла-Боппа, чей шикарный длинный хвост видно невооружённым взглядом и днём, и ночью.

Громов чуть сбрасывает скорость.

– Знаешь, что самое поганое, Илона? – врывается его голос в мою голову.

Резко оборачиваюсь, но передо мной только его профиль. Сам Юра на меня даже не смотрит.

– Что?

– Придётся нам поизображать кхм… – тут он задумывается, видимо, подбирая подходящее определение, – любовников.

– Зачем?

– А ты не понимаешь?

Жму плечами слегка. Реально не понимаю.

Громов принимает моё молчание за да.

– Если я типа к тебе потеряю интерес, то его проявят другие. И твоя подружка тебя с потрохами сдаст, чтобы ещё бабла срубить. А дальше мужики будут тебя подкладывать под кого им захочется и получать оплату, а подружайка – свой процент. Ну и сами пользоваться не забудут. У них ведь как, кружком трахнут, потом в аренду сдадут. И так пока ты не поистаскаешься окончательно и не потеряешь свой свежий товарный вид.

Меня передёргивает от его цинизма. Он обо мне говорит, как о бездушной вещи.

– Разве… – сглатываю панический ком, резво заполнивший гортань. – Разве так можно? Разве так делается?

Я думала, что ничего хуже, чем уже было, не предвидится. А оно вон как…

– Крепко ты попала, принцесса Илона. Ещё и имя у тебя запоминающееся, да и пацаны все местные. Кто ты такая, выяснят без труда. Может, уже и знают. Подруга, небось, им уже и адрес продиктовала. Придут как-нибудь ночью и…

– Молчи… – резко его прерываю и с громким шлепком кладу ладонь на предплечье, чтобы сжать. Он должен заткнуться, иначе меня инфаркт схватит. – Молчи, пожалуйста…

– Нет, я хочу, чтобы ты поняла, во что вляпалась.

Гром стряхивает мою руку, будто я надоедливая мошка, вьющаяся перед его лицом.

А я складываю ладони домиком и прижимаю пальцы ко лбу, словно в молитвенном буддийском жесте.

– Что же мне делать… Что же мне делать… – бормочу без конца.

– Держись меня и… – вздох. – Так будет лучше. В первую очередь для тебя. Сечёшь?

Его рука поднимается к моему лицу, большой и указательный палец больно обхватывают и стискивают подбородок, чтобы развернуть к нему.

– Принцесса Илона… – со странным взглядом тянет Громов.

Глава 4

Юра тормозит возле старой четырёхэтажки, где живу с матерью, глушит мотор и смотрит на меня, а я отвожу взгляд. Мне сказать нечего, кроме пока. Рассуждать о том, как будем изображать «любовников», я тоже не особо хочу.

Одно желание – убежать, отмыться от грязи и забыться сном, чтобы наутро всё произошедшее оказалось причудливым кошмаром.

Бросаю взгляд на тёмный дом и двор. Только на последнем этаже горит свет в паре окон. Густые кусты сирени, превратившиеся за последние пару лет в заросли, нависают над крыльцом.

Мне не по себе. Чего он ждёт? Что брошусь на него с объятьями, поцелуями и глубокой благодарностью за спасение?

Я чувствую благодарность, но как реагировать на его поступок не знаю. Потому что боюсь показаться ещё более наивной дурочкой, чем есть.

Кто знает, что у Грома на уме? Я вот точно не знаю.

Не потребует ли он оплаты за свою лояльность?

– Ну… эм… я пойду? – смотрю на Юру неуверенно.

Он будто размышляет, отпускать меня или нет. Наконец, выдаёт:

– Завтра приеду, поговорим. Сейчас уже поздно, да и дрожишь ты вся. А чего дрожишь-то? Ничего же не случилось.

– Угу.

– По крайней мере, пока, – добавляет следом.

И это меня добивает. Что значит пока?

Гром по-прежнему меня изучает. Тёмный взгляд неторопливо проходится от макушки до груди, там задерживается, затем скользит ниже. Прямо до острых коленок и снова уехавшей вверх по бёдрам мини-юбки резинки.

Мне хочется прикрыться. И дрожать не хочется.

Взгляд какой-то откровенно раздевающий у Громова. Это лишний раз напоминает, что расслабляться рядом с ним не стоит.

– Так, так, так, – тянет он, – кажется тут кто-то до сих пор невинный воробушек. Что не нашла никого, кому целку подарить? Я, кстати, люблю подарки. Это на случай, если думаешь насчёт благодарности.

Застываю. Вот зачем он так: портит всё впечатление своей грубостью!

С губ Грома срывается хриплый смешок.

– А ты не расслабляйся. И со мной рядом тоже. Никому нельзя доверять, принцесса Илона. Даже очень хорошие люди предают. Даже добрые подруги продают. Как ты в этом убедилась.

– С каких пор ты поэт? – грублю, чтобы скрыть неуверенность. – В рифму изъясняешься?

– Бэлин… ну ты даже говоришь, как училка. Тебе мозги в твоём педе не проели?

Он внезапно наклоняется ко мне, заслоняя весь окружающий мир. Мой взгляд устремлён на его шею, где бьётся вена. Я ощущаю этот бешенный пульс всем телом. Что-то во мне, что-то животное, что-то запретное отзывается на притяжение Громова.

– Помни. Даже спасители требуют оплаты. – Его губы плотно прижимаются к моему уху, чтобы прошептать: – И я когда-нибудь её с тебя потребую, воробушек.

Он отпускает меня из-под власти собственной энергетики. А я дрожу.

Громов же спокоен, ленив и расслаблен.

– Если подруга твоя объявится, гони в шею и ссылайся на меня, – даёт последние ЦУ.

– Да уж… подруга, – вздыхаю, думая, как я могла так ошибаться в Ляле.

Хотя она мне с самого начала странноватой показалась. Как-то мы возвращались на метро, так она меня за грудь прихватила на эскалаторе с какой-то похабной шуточкой. Ни одна из моих подружек себе такого не позволяла, а мне бы просто в голову не пришло так с кем-то сделать. Но я всё списала на её лёгкий характер и пошловатый взгляд на жизнь. А стоило бы напрячься.

Звание доверчивая овца года уходит мне без вариантов.

– Сам-то ты там как оказался? – решаюсь задать вопрос, который мучает меня уже какое-то время.

– Позвали.

– И часто тебя… в подобные места зовут?

– Случается.

– Так ты, Громов, теперь с бандюками тусишь?

– У меня в знакомых, скажем так, разные люди имеются.

– Понятно.

Хочу отвернуться, но Юрка опять хватает меня за подбородок двумя пальцами. Я замираю, не понимая, что он собирается делать.

Атмосфера в салоне внезапно накаляется. Собственное дыхание становится слишком громким. Единственное, что вижу – губы Громова, которые что-то мне говорят.

Боже… сколько времени я сходила по нему с ума! Как хотела, чтобы он меня заметил. Не как соседскую девчонку, а как женщину. И вот.

Подушечка его пальца мягко касается уголка моих губ, и я, наконец, слышу короткое:

– Прикусила.

Язык выныривает изо рта, слизывая солёную капельку крови. Видимо, я действительно от напряжения так сильно впилась зубами в губу, что та лопнула.

Громов убирает руку, но взгляд не отводит. Но его густые ресницы скрывают от меня выражение глаз, так что я без понятия, о чём он думает.

Может, о чём-то запретном?

Дышу чаще…

Приходит шальная мысль, а что если… а что если и не придётся нам любовников изображать? Что если…

Но как приходит, так она и уходит.

Погода, как говорят, меняется. И настроение Грома. Он словно потерял ко мне всякий интерес. Кажется, я рискую сдохнуть от его контрастов в самое ближайшее время.

Он отодвигается, кашляет в кулак и первым выходит из машины.

Ступни протестуют, когда я встаю следом. Высокие каблуки, будто приспособление для китайских пыток, кажутся мне стеблями бамбука, который специально чей-то изощрённый разум решил врастить в мои пятки.

– Пошли, – подгоняет Громов.

– Сама дойду.

– Не спорь, – отрезает и, беря под локоть, тащит к парадной.

– Хватит! – строго. – Хватит меня таскать, как собачку за поводок. Хватит, Громов!

Делаю резкое движение рукой, вырываясь из его захвата.

Юра улыбается губами, но не глазами, приподнимает брови, как бы соглашаясь и указывает на дверь.

– Давай. До утра с тобой не буду возиться. Двигай булками.

– И не надо со мной возиться, – тараторю, как заведённая, задетая его комментариями. – Я не просила со мной возиться. Спас, благодетель. И на том спасибо. Дальше сама разберусь.

– Ага, видел уже, как эффектно ты умеешь разбираться. Иди-иди, – тыкает в спину, поторапливая.

Благо мне недалеко. Квартира на первом этаже.

Поднимаемся по короткой лестнице в четыре ступени. Дрожащей рукой шарю в сумочке в поисках ключа. Нащупываю металлический штырь для ригельного замка.

– Всё. Я пошла. Пока.

– До завтра, ты хотела сказать? – поправляет.

Открываю дверь и прежде чем шмыгнуть за неё, выдаю:

– Я ничего не хотела.

Плотно закрываю её за собой, только сейчас понимая, что вторая дверь в квартиру – старая деревянная, не заперта.

Почему? А вдруг Ляля с братками уже здесь?

Да нет… ерунда. Они на даче. Развлекаются.

Стоит мне подумать о тех развлечениях, как мороз снова бежит по коже.

Господи, как я влипла.

Хочется прижаться спиной к стене и съехать вниз. Ноги уже отказываются меня держать.

Может, я бы так и сделала. Только где-то в глубине квартиры раздаётся стон, и я замираю.

Прислушиваюсь, даже не дышу. Но, вроде, тихо. Может, привиделось?

В ушах всё ещё звучат слова Громова. Думать о том, как сильно я влипла, мне не хочется. Утро вечера, конечно, мудренее, но не в моём случае.

Тут хоть обрыдайся, делу это не поможет.

Поворачиваюсь к двери. Тщательно замуровываюсь на все запоры и замки. Провожу тыльной стороной ладони по лбу, думая, что и сил на душ уже нет. Потом маму разбужу, наверняка. С утра в него залезу. Сейчас план будет таким: просто упасть мордой в подушку и попытаться заснуть.

Моргаю, глаза уже привыкли к темноте. Надо пройти сквозь неё по коридору и ничего не задеть. Ладно, я как ниндзя, сотни раз это проделывала.

Дверь в комнату матери плотно закрыта. Это необычно. Мама не любит запираться и вечно ругается, что я в своей спальне отгораживаюсь от неё. Раньше, когда Снежинка, моя младшая сестра жила с нами, мама не закрывала дверь, чтобы слышать, если Снежа заплачет. Думаю, это в каком-то смысле стало привычкой.

Ладно. Может, сегодня день такой. Может, дверь сама захлопнулась, петли расхлябались.

Стаскиваю туфли, беря их за каблуки, и на кончиках пальцев крадусь по скрипучему паркету к себе. Но притормаживаю.

Из комнаты матери доносится стон. Видимо, её я и слышала.

Снится что-то дурное?

Делаю шаг. И снова стон.

Нет. Это стон боли. Протяжный такой. И вовсе не сквозь сон.

– Мам? – шёпотом.

Тишина.

– Ма-а-а-ам? – тяну осторожно.

– Всё хорошо, – зачем-то отвечает она тоже тихо, но так сдавленно, будто требуются усилия сохранить интонацию ровной.

– Ну нет, – распахиваю дверь и захожу к матери.

Она резко отворачивает лицо от меня, но я уже всё разглядела.

– Мам… Мам! – отшвырнув туфли в сторону, падаю на колени возле старого красного дивана. – Мам, что случилось?

– Дочка, иди.

Я тянусь к настольной лампе, чтобы включить вечерний свет.

– Не включай.

– Мам, надо посмотреть.

– Я уже всё обработала.

Говорит она как-то странно, будто у неё во рту вата. А вдруг так и есть?

– Что-то с губой?

– Угу.

– Мам, повернись.

– Не хочу, – упрямо заявляет. – Не хочу, чтобы ты смотрела.

– Утром всё равно увижу.

Мама лишь глубже натягивает одеяло на худые плечи. Она у меня дюймовочка. Метр пятьдесят пять и тростиночка к тому же. Кто ж её так!? А самое главное – за что?

Всякое в нашей жизни было, но я впервые вижу мать в таком состоянии.

Отец Снежки часто её унижал, она рыдала белугой, потом уже не реагировала, молча сносила оскорбления. Но пальцем этот козёл её ни разу не трогал. А здесь… что ж это делается!

На глаза наворачиваются слёзы. Хочется зареветь во всю мочь! Что ж за вечер сегодня такой!? Одно потрясение за другим!

Ахаю от внезапной мысли. А что если это из-за меня? Может, Ляля кого на квартиру навела? Меня с собой утащила, кому надо шепнула, что, кроме одинокой женщины в доме никого не будет, можно… Можно что? Чего у нас выносить? Старый телек, который ещё баба с дедом покупали. Ну, видик есть, я накопила за прошлый год, и трубка телефонная беспроводная. Что с них поиметь можно? Хотя если нарики какие… сдадут в комиссионку… на дозу хватит.

Только вот в доме порядок. Не похоже, чтобы тут посторонние шарились.

– Мам, это из-за меня? – всё-таки решаюсь спросить.

– У тебя какие-то проблемы, Илона? – получаю вместо ответа.

С трудом сглатываю. Вот что ей сказать? Конечно, неправду.

– Нет, мам, у меня всё хорошо, но… я не знаю. Точно не из-за меня?

– Точно. Ты тут не при чём.

Вздыхаю обречённо, складываю руки на валике дивана, утыкаюсь в них лбом. Ощущение безнадёжности становится лишь сильнее.

Значит… значит это не здесь случилось!

– Это не здесь случилось?

– Нет, Илоша, не здесь.

– А где?

Молчит.

– Мам, надо в милицию позвонить.

– Зачем?

– Сказать… сказать, что на тебя напали!

– Зачем?

– Пусть ищут!

Мать горько усмехается и, наконец, поворачивает ко мне лицо. И я ахаю, теперь уже в деталях разглядев, что с ней. Даже темнота позволяет это сделать.

Один глаз у неё почти заплыл. Там огромная припухлость. Губа рассечена и на лбу тоже глубокая рана, но края обработаны, значит, мама уже оказала себе первую помощь. Качаю головой, думая, как бы зашивать не пришлось.

– А чего искать? – выдаёт мать. – Как будто я не знаю, кто это сделал!

– Тем более!

– Тем более нет! – отрезает, потом пару секунд помолчав, добавляет. – Хуже будет.

– Мам… кто?

– Не скажу.

– Мам, но почему?

– Не лезь… не лезь в это. Иди спи. – Опускает взгляд чуть ниже, замечая непорядок в моей одежде. – Что с футболкой, Илона? – прищуривается, затем аккуратно. – Что-то случилось?

– Ты стрелки-то не переводи.

– Я спрашиваю, что случилось?

Теперь уже в голосе мамы паника. Кажется, в её голове начинают складываться два и два… Поэтому спешу успокоить, прежде чем она напридумывает невесть чего.

Хотя… если уж начистоту: всё правильно она напридумывает. Только со мной ничего не случилось. А вот с ней…

– Всё в порядке. Неудачно зацепилась.

– За что? Я не идиотка.

– Я знаю, ну… пьяный парень налетел. Вернее, он за меня зацепился, – сочиняю на ходу. – Он всё хватал, что на его пути стояло. И я вот неудачно так подвернулась под руку. Не переживай, меня Громов выручил. Помог до дома добраться, – спешу добавить.

– Юрочка.

В голосе мамы теплота. А меня чуть передёргивает. Знала бы мама, чем этот Юрочка, её бывший ученик, кстати, теперь занимается.

И как кусал мои губы какой-то час назад. И угрожал под юбку залезть, если потребуется.

Спас, конечно, меня. Огромное ему за это спасибо. А вот поток гадких слов после произносить было необязательно, и без этого хреново.

– Он самый, – бурчу со скрытым недовольством.

– Это тебе повезло. Он хороший мальчик.

Да уж… мальчик. Да уж… хороший. Знала бы ты, мама, где мы с этим хорошим мальчиком сегодня столкнулись!

Глава 5

Мама пытается прогнать меня, чтобы я лишних вопросов не задавала.

– Иди к себе, Илоша, поздно уже. Устала, поди.

– Двигайся, – киваю на диван. – Рядом лягу.

Не хочу уходить. Вот вообще нисколько! Внутри всё вибрирует от перенапряжения, гнева и страха. Кто так с мамой обошёлся? Что будет со мной? А с ней? Что чуть не случилось? Почему мама не хочет говорить, кто её так? Я выясню… вот блин! Выясню. И Громова спрошу, вдруг у него в милиции друзья есть? У этого товарища, по ходу, везде они имеются.

Мама сдаётся, не сопротивляется, пододвигается к стенке, а я ложусь рядом.

И ей, и мне спокойнее.

Хочется её обнять, но боюсь, что сделаю больно. Поэтому просто легонько, почти невесомо, глажу её по плечу, а мама вздыхает.

Так мы и лежим, пока сон не одолевает нас.

***

Утро моё начинается в районе полудня. Мама прячется в комнате, то ли спит, то ли делает вид, что спит. Не трогаю её. Отползаю к себе, потом в душ. Долго стою под горячим потоком, позволяя, наконец, себе порыдать вдоволь. Оно само как-то так выходит. Где ж ещё мне плакать? Не на виду же у мамы, а то вопросов не оберёшься.

Натягиваю нижнее бельё, заворачиваюсь в свой пушистый халат с котятами, а на голове наворачиваю тюрбан из махрового полотенца. На кухне сыплю растворимый кофе в кружку, пока на плите закипает чайник. Добавляю в тёмную жижу две ложки сахара и открываю дверцу холодильника, чтобы сделать бутерброд с сыром. Есть совсем не хочется, но надо бы что-то в себя закинуть.

Как раз беру остатки батона из хлебницы, когда раздаётся звонок в дверь. Так с батоном в руке и застываю.

Кого это нелёгкая принесла? Я гостей не жду. Мама тоже.

В голове долбится: а вдруг это Ляля?

Глазка на двери у нас нет. Раньше, в восьмидесятых, когда я была ещё маленькой, дверь даже не запиралась. Потом в начале девяностых установили вторую металлическую и замков наварили, но вот глазок сделать не додумались. А зря. Хотя… кому надо, тот залепит, и не поможет этот глазок ни черта. Как и цепочка, которую любой сильный мужик в два счёта сорвёт.

Короткое «чив-чив» снова разносится по квартире.

Надо подойти, спросить, кто там. А то мама встанет, что нежелательно.

Впрочем, мама не спешит в коридор. Вероятно, пока не сойдут синяки будет прятаться в квартире и даже до магазина выходить не станет. Увидит кто, а вот ведь увидят, как пить дать, потом вопросов не оберёшься!

Крадусь к входной двери. Даже не дышу. Ступаю на носочках, всё ещё боясь, что это Ляля с Митяем или каким-нибудь бугаём с бычьей шеей.

Господи… пусть не Ляля… пусть она отстанет от меня… ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… – шепчу с отчаянием.

Деревянная дверь открыта. Видимо, я её вчера так и не заперла, в отличие от железной. Тоже непозволительная безалаберность в моём положении!

Стою, не зная, что делать.

Внезапный шорох по ту сторону усиливает напряжение. Кто же там… кто?

– Чего замерла? – раздаётся из-за двери голос Юры, чётко определяющего, что я стою возле неё. – Открывай. Свои.

Какие к чёрту свои?

– Принцесса Илона, – тянет он насмешливо, и всё слышу.

Медленно отпираю дверь и Громов в тот же миг делает шаг мне навстречу. Пячусь невольно от такого напора.

– Воу! Полегче.

Выставляю ладони перед собой, но Гром, будто меня не слышит, прёт напролом.

На нём серая футболка и чёрная джинсовая куртка, на макушке тёмные очки, за ухом сигарета.

– Илона, пора нам проветриться, ты чего ещё в халате разгуливаешь?

Уголок рта у Громова кривится в усмешке. Выглядит он выспавшимся, отдохнувшем и при параде, в отличие от меня.

Ленивым взглядом окидывает мои голые коленки, грудь в вырезе халата и улыбается, замечая, что смущаюсь.

Руки невольно поднимаются к щекам, стремясь прикрыть раскрасневшееся и ещё не накрашенное лицо.

– Тише, – шикаю. – Маму разбудишь.

– Юлия Витальевна дома?

– С ума сойти, помнишь, как мою маму зовут?

– Забудешь тут… свою первую учительницу, а?

Он тянется к сигарете, чтобы взять и запрятать её в карман. Вытягивает шею, рассматривая узкий длинный коридор. У нас трёшка и по моим ощущениям – основной метраж ушёл на этот грёбанный коридор, потому что кухня и комнаты милипусичные.

– Она не выйдет, говорю же, спит. Иди на кухне подожди, я позавтракать как раз хотела.

– Завтрак в полдень… да у тебя замашки аристократов, Илона, – продолжает стебать Юра, но шёпотом. – Где сестра твоя?

Смотрит под ноги, будто бы там Снежа где-то ползает.

Покусываю губу, заходя за Громовым на кухню.

– Она с нами больше не живёт.

– Как так? – удивляется. – Она ж малышка совсем.

– Ей уже десять.

– Так и где она?

– У отца. Ей там лучше.

Вот это «она у отца, ей там лучше» мы с мамой повторяем, словно мантру. Для всех: для соседей, друзей, знакомых, для самих себя, чтобы поверить в эту ложь и как-то смириться с потерей. Вадим, мамин любовник, от которого она родила Снежу, забрал её к себе и видеться не даёт. Мать пыталась бороться первое время, но сдалась. Ох и нелегко ей далось это решение! Но выхода не было.

Сглатываю, поражённая внезапной мыслью, а что если… а что если это Вадима рук дело? Что если он мать вот так разукрасил? Ну или не он, так кто-то с его подачи. Мама ведь то и дело ездит к нему, названивает, пытается добиться встреч со Снежаной, но там всё сложно.

Отворачиваюсь к плите.

– Кофе будешь?

– Три в одном есть?

– Фу… как ты эту бурду пьёшь?

– Бурда бодрит.

– Я тебе чёрный с сахаром наведу, молока плесну.

– Валяй.

Громов на моей кухне смотрится очень странно. У меня нет друзей мужского пола, да и приятелей тоже. В школе в классе было больше девочек. Ну а пед… пед сам за себя говорит. Там бабье царство. Как сказала мама, надо было на инженера идти, денег бы не заработала, так замуж бы вышла. Но кто в наше время идёт на инженера? Только идейные. Им совсем ничего не платят. Дядь Коля, старый папин друг, теперь вон мясом на рынке торгует, а раньше турбины проектировал.

Так что нет. Я как подумала, учителя всегда будут нужны. Да и нравится мне это дело – учить.

С такими мыслями я достаю кружку и снова включаю газ на плите, не замечаю, как Громов подкрадывается со спины. Тянет за край полотенца, которое тут же валится с головы. Мокрые волосы рассыпаются по плечам, а по телу бегут мурашки. Наглость Грома не имеет границ.

Я на секунду замираю, думая, что он собирается делать. Пятерня Громова ныряет мне в волосы, кончики пальцев касаются затылка. Меня словно электротоком пронзает. Воображение рисует, как он хватает меня за волосы и разворачивает к себе, чтобы прижаться губами к губам и терзать их, как вчера в некоем подобии поцелуя, воспоминания о котором до сих пор зажигают искры внизу моего живота.

Но ничего из этого не происходит.

Поворачиваюсь с возмущённым видом, Громов втягивает воздух носом с коротким комментарием:

– Розочки-цветочки. Ничего не меняется.

Это он про мою шампунь?

– Не розочки-цветочки, а «Кря-Кря».

– Одна ерунда.

Возвращается за стол, а я выдыхаю. Оказывается, близость Громова напрягает. Ой, как напрягает. Аж до потери возможности дышать!

– Вот, – разворачиваюсь и замолкаю, не договорив.

Юрка уже жуёт мой недоделанный бутерброд.

– Это моё, – киваю на булку с сыром и всё-таки ставлю перед ним чашку с кофе.

– Слушай, сделай ещё. Один ни туда, ни сюда.

– Ты ко мне пожрать пришёл?

– Не только, – тянет с таинственностью и замолкает.

Делаю бутер и ему, и себе. Сажусь за стол напротив Громова. За окном птицы поют, солнце постепенно переворачивается на сторону кухни. Отличный июльский день, но уже очень жаркий.

Смотрю выше, будто проверяя, на месте ли комета.

На месте. Тут всё стабильно.

Затем перевожу взгляд на дно кружки, но краем глаза улавливаю, что Громов пялится на меня.

– Что? – с вызовом.

– Вчера думал, ты изменилась. А сегодня смотрю: а не, всё такая же.

– Это плохо?

– Не знаю. Хорошо, наверное, с одной стороны. С другой, не очень.

– Почему не очень.

Юра медлит, неспешно доедая сыр и делая глоток кофе, может, ещё и размышляет, стоит ли мне о таком сообщать.

– Сожрут тебя, Принцесса Илона.

– Кто?

– Люди.

– Я с каннибалами не общаюсь. Не сожрут.

На лице Громова улыбка. Он сегодня другой. Расслабленный даже какой-то. Видимо, сон на него так благотворно влияет или дневной свет. Ночь она многих делает иными.

Вернее, вытаскивает из людей их нутро! – возникает непрошенная мысль. – И если то, что я вчера разглядела в Громове правда, то мне надо от него бежать. Не оглядываясь, быстро и без колебаний. А потом держаться на очень конкретном, очень далёком расстоянии.

Но он на моём пороге, какие у меня варианты?

Нет их. Нет!

Раньше он просто хулиганом был, в которого я влюбилась. Девочки ведь любят плохих мальчиков. Он за меня несколько раз заступался, в школе его видела, когда к маме приходила. Только он давно её закончил, между нами пять лет разницы. И гигантская пропасть во взглядах на жизнь. Я хочу спокойствия. Стабильности. А Гром, видимо, любит ходить по краю. Иначе как объяснить компании, в которых он зависает. Там всё на тонкого. Одно неверное слово или взгляд, свои же ножом пырнут, ахнуть не успеешь.

– Мне нравится твоё чувство юмора. Может, и выплывешь.

– Откуда?

– Из аквариума с акулами, куда по глупости угодила.

– Я хорошо плаваю. Тебя тоже бояться?

Он, вроде как, задумывается.

– Остерегаться, – наконец, выдаёт, что на мой взгляд, по большему счёту одно и то же.

Мы допиваем кофе молча, и я иду одеваться к себе в комнату.

– Не кури тут, – предупреждаю, прежде чем выйти.

– А я уже собирался.

В голосе Громова и смех, и подколки, и раздражение. Удивительное открытие: мне нравится действовать ему на нервы. Ещё более удивительное открытие: я уже не теряю дар речи рядом с ним, как было два года назад. Ну так и мне не шестнадцать!

Может, я переросла?

Сомнительно… сомнительно… Если бы переросла, было бы уже всё равно. А мне не всё равно. Потому что от одной мысли, что Громов в моей квартире, а я полуголая перед шкафом в комнате, за пару дверей от него, меня охватывает озноб. Что ещё более ужасно – приятный озноб. И хочется быстрее впрыгнуть в джинсы и футболку. Или в платье. Или в джинсы? Или в юбку? Или нет, всё-таки в платье?

Да чёрт возьми!

Отшвыриваю дверцу шкафа, она хлопает весьма звучно.

– Ой… – вжимаю голову в плечи.

Проклятая наша чисто женская особенность: не знать, что надеть. А когда идёшь с симпатичным тебе мальчиком куда-то, так вообще засада!

Мальчиком… Где я мальчика-то нашла?

Чешу всё ещё влажный затылок. Мокрые волосы опутывают пальцы, заворачиваясь большими кольцами.

Нет, Громов не мальчик, он уже давно не мальчик. И никогда я его не воспринимала, как парня с соседнего двора. Он каким-то странным образом сразу залетел ко мне и в сердце, и в душу.

– И в печень, – цежу сквозь зубы недовольно.

Недовольно… потому что я-то нет. Я то ему никуда не залетела! Даже вот настолько, на немного не запала! А теперь мы должны там кого-то изображать, всё потому что у меня мозгов не хватило, и я завела дружбу не с тем человеком. С Лялей!

Снова распахиваю шкаф и, покусывая губу, пялюсь на штангу с вешалками и полки.

Внезапно раздаётся короткий предупредительный стук в дверь, и она приоткрывается.

– Илона, где у вас… – Юра, возникший на пороге, замолкает, потеряв мысль.

А я молчу, стоя перед ним в одних трусиках и бюстгальтере.

Чувствую, как соски напрягаются, просвечивая твёрдыми горошинками сквозь тонкую светлую ткань. Соски-предатели!

Скрещиваю руки на груди невольно и не знаю, куда деться под взглядом Громова, который он так и не отводит.

– Ну? – бросаю с вызовом?

– Чего ну?

– Чего вломился? Что где у нас?

– А… телефон?

Взгляд скользит к дивану, на котором валяется трубка. Если возьму, придётся руки опустить, а мне как-то этого делать не хочется.

– Вижу, – Громов заходит в спальню. – Да ты одевайся, я не смотрю.

– Да ты выйди, я и оденусь.

Отвечаю ему в тон, после вчерашнего вечера решаю, что таять перед ним уже нет смысла. Это раньше я Громову в рот смотрела и бегала, как собачонка, следом. Мы с одноклассницами вечно ошивались в его дворе, возле кафе крутились, где он с парнями тусил, в парке возле беседки круги наматывали, да на рынок возле станции бегали. Где Юра был, туда и шла. Поближе, чтоб на глаза почаще попадаться, но ему было плевать. Моя влюблённость его даже не раздражала. Забавляла. Что ещё хуже, как понимаете.

Юра всё-таки выходит. А я достаю джинсовый сарафан с юбкой по колено. Весьма скромный, но модный.

Лицо не крашу, только чёлку слегка начёсываю, чтоб ко лбу не липла, и возвращаюсь на кухню.

Пока одевалась слышала тихое «бу-бу-бу». Интересно, кому Громов звонил? Но мне он, конечно, это не сообщает, лишь бросает коротко, пошли.

– Куда? – интересуюсь.

Глава 6

– На причал поедем.

– Зачем?

– Буду демонстрировать тебя, Илона. Чтоб пацаны знали, что ты со мной.

Прежде чем выйти из квартиры, он притормаживает.

– Надо бы с мамой твоей зайти поздороваться. А то скажет, что Юра Громов в конец всю вежливость растерял.

– А у тебя она была?

Толкаю его в плечо.

– Иди, не надо к ней заходить, она болеет, – хмурюсь, думая будут ли дальнейшие расспросы, и Громов спрашивает.

– Чем?

– Простыла.

– На улице двадцать девять градусов.

– Продуло. В автобусе. Пошли, а? – начинаю нервничать.

Мне не хочется, чтобы мама слышала, о чём мы тут говорим. Ещё позовёт меня, объясняться придётся.

Наконец, мы выходим из квартиры и из здания. Громов тут же забрасывает руку мне на плечи. Я аж шарахаюсь в сторону от неожиданности, но Юра пальцами впивается в голую кожу и притягивает обратно.

– Не рыпайся.

– Это обязательно?

– Да, видишь вон там тачка?

Хочу повернуть голову в сторону, но Громов хватает за подбородок.

– Не так откровенно, а то сейчас кто-нибудь выйдет.

Краем глаза вижу вишнёвую ладу. Окна тонированы в ноль, поэтому непонятно, сколько там человек.

– Кто?

– Почём я знаю, дружки твоей приятельницы. Они ж тебя пасут.

Я снова на автомате поворачиваюсь и смотрю на машину.

Дверца приоткрывается, а я застываю. Чертыхаюсь про себя.

Кто сейчас оттуда вылезет?

Внутри вибрирует напряжение. Но эта чёртова приоткрытая дверца, словно намёк. И мне намёк, и Грому, что за нами приглядывают. И если возникнут хоть какие-то сомнения, что Грому наскучила его игрушка, за мной придут.

А ему это чем-то чревато?

Смотрю на Юрку. От ловит мой расстроенный взгляд и поясняет:

– Да не кисни, сегодня прокатимся по нужным местам, все будут в курсе, что ты моя, и отстанут. Только вот… есть проблема, Принцесса Илона.

Заворожённая тем, как близко его лицо к моему, а ещё фразой «ты моя», я одними губами спрашиваю:

– Какая?

– Как только мы типа расстанемся или ты мне изменишь, тебя могут взять в общак. Ты же уже распечатанная. Я тебя как бы по назначению использовал. Тут такой закон. Так что следи за своим поведением, и, если что, отвечай, что ты с Громом. Понятно? На случай, если какой малограмотный пристанет.

– Какой общак? – пищу в шоке. – Какой малограмотный?

– В этой среде так часто происходит. Когда девчонку бросают, пацаны пользуются, потому что она уже порченная.

– В какой среде?

Он наклоняется и наши лбы соприкасаются.

– В той, – вкрадчиво, – в которую ты по своей тупости угодила.

– А ты… – шиплю, – а ты то как в неё угодил?

Громов на секунду прикрывает глаза, прежде чем ответить. Зелёный омуты затягивают глубже:

– Лучше тебе этого не знать, Илона.

Но я хочу знать! Я очень хочу знать! Я, чёрт возьми, до сих пор хочу знать о нём всё.

Только приходится заткнуться и сесть в машину Юры, чтобы уехать на причал. Там несколько кафе и гостиница, в которой я ни разу не была. А Юра ведёт меня прямо в неё.

– Да расслабься, – видя моё напряжение, одёргивает, – тут ресторан на первом этаже. Кофе попьём да дальше поедем.

Место это не простое. В этот час в зале практически никого нет, лишь пара столов занята компанией, участники которой все, как на подбор, напоминают мне мужиков из вчерашнего кошмара.

Кто-то подходит перекинуться парой слов с Громовым, а я смотрю в пол, чтобы не создавать лишних проблем.

В голове всё ещё вертятся его предупреждения, а в сердце поселяется какая-то странная смесь: радости и печали. Радостно мне от того, что, видимо, с Громовым мы будем теперь видеться чаще, а печально, что всё это вынужденная игра с неизвестными последствиями. Когда-то ведь нам придётся её прекратить?

С трудом допиваю свой кофе, а потом плетусь за Громовым обратно к машине. Мы снова куда-то едем, но не ко мне домой. Сколько по времени, где и кому он ещё собирается меня демонстрировать, Юра не сообщает.

Приезжаем на окраину города в здание закрытого ремонтного завода, которое местные используют для тусовок. Я здесь ни разу не была и почему-то всегда думала, что народ стекается сюда вечером, но под тёмными сводами цехов многолюдно и шумно.

На самодельной сцене, кто-то играет рок. Самопальный и хаотичный. У сцены прыгает с десяток людей, да ещё беременная девушка на приличном сроке потягивает пиво, смотря на гитариста влюблёнными глазами.

У бара замечаю братков. Они в коже и бритые. Эти всегда везде выглядят одинаково. Местные смотрящие.

Мы идём сквозь толпу, мимо перевёрнутых бочек, поверхность которых усеяна пластиковыми стаканами с полудопитым алкоголем.

Юра будто кого-то ищет и, видимо, находит.

Он трогает девушку, стоящую у одного такого самопального «столика», за плечо. Та разворачивается. Её светлые волосы заплетены в два длинных колоска. Косички бьют по спине, а чуть пьяная улыбка растягивает губы.

Именно ими… этими пьяными губами… она внезапно прижимается ко рту Громова. Тот, вроде как, не возражает.

Моя ладонь выскальзывает из его руки сама по себе.

Незнакомка, наконец, отсасывается от него.

– Юрочка, а кто это познакомишь? – громко произносит.

А затем повисает на шее Громова и хитро смотрит на меня.

***

– Чего это они тебя всё ползать заставляют?

– Не заставляют, – Настя, моя подопечная, активно мотает головой. – Я всегда выигрываю, поэтому они держат паутинку, а я прохожу испытания.

– А… так это выигрыш такой?

– Ага.

Настюха выпивает воду, почти осушая бутылку, и снова убегает на площадку к своим подружкам. Я же сижу в теньке на скамейке и стараюсь взгляд с Насти не спускать. Что очень сложно. Во-первых, жара. Во-вторых, Громов в моей голове.

Он теперь там постоянно. Метлой не выгонишь.

Да и уж положа руку на сердце, он всегда там был.

Настя, наконец, проигрывает и встаёт держать верёвку, меняясь местами с другой девочкой. Её высокий хвостик возмущённо трясётся. Не довольна тем, что продула. А мне, чем меньше пыли на её одежде, тем лучше.

Три раза в неделю я сижу с Настей. Ну как сижу: кормлю её, выгуливаю, занимаюсь подготовкой к школе, ей ещё шесть лет и через год в первый класс. Вот её родители, Родионовы, вполне себе состоятельные люди, и наняли меня в качестве… Как там его? Бебиситтера…

Уж очень не нравится мне слово няня. Так что буду бебиситтером.

Я люблю детей, а Настя мне немного напоминает Снежку, сестру. В очередной раз, по сердцу, будто проводят ножом. Но что я могу? Только проклинать Вадима, забравшего себе дочь? И, возможно, избившего маму. Не собственноручно, конечно. У него на такие случаи есть специально обученные люди. Деловые особи, вроде Вадима, лично не мараются. Если их ловко обтяпанные дела доходят до милиции, сядут другие, не они.

Интересно, а Громов из таких? Специально обученных?

Вспоминаю его комментарий, что мне лучше не знать, как он попал в эту бандитскую среду. А хочется-то как!

Юра всегда был слегка бедовый. Этим меня и привлёк, что ли. Догма, что хорошим девочкам нравятся плохие парни, в моём случае сработала на сто процентов.

С учётом того, что у него отец директор путяги, было немного забавно, наблюдать, как хулиганит сын уважаемого в городе человека. Но Громова многие любили, поэтому ему любые шалости сходили с рук. Только мы выросли, и шалости выросли вместе с нами. Простят ли ему то, что он связался с бандитами? Рано или поздно это всплывёт, если уже не всплыло. А отец его как на это посмотрит?

А девушка эта?

Стискиваю зубы недовольно. Ну вот, убеждала же себя не думать об этом, а мысли так и лезут в голову.

Та наглая и уже пьяная в самый разгар дня девица, которая запрыгнула на Юрку и облобызала с ног до головы, успела и на мне повисеть, пока мы вели её до машины.

Там Громов посадил меня на заднее сиденье, а её – на пассажирское, примотав ремнями безопасности к креслу, словно рукавами смирительной рубашки, и конвоировал до особняка на окраине города.

Район толстосумов, как мы его между собой называли, местный Голливуд. И она тут жила: за высоким забором в кирпичном особняке.

Пока ждала в машине, Юра ушёл с ней в дом, но вернулся обратно достаточно быстро.

Мне хотелось задать ему кучу вопросов, но по взгляду его поняла, что не стоит. Про себя же подумала: продался или там великая любовь?

– Илонка! – раздаётся над ухом так внезапно, но приходится моргнуть, прогоняя воспоминания.

Только что я думала про Грома… а теперь в реальности начинаю дрожать от страха.

Мне очень не хочется поднимать взгляд, но приходится.

Потому что вариантов вскочить и убежать – нет.

Во-первых, это сыграет против меня.

Во-вторых… а вдруг погонятся?

– Чего на звонки не отвечаешь? Трубку бросила, а?

Ляля падает на скамейку рядом со мной, а я хочу отодвинуться. Взглядом в панике шарю по двору, высматривая подозрительные тачки. Но всё, вроде, как всегда, Настя играет с подружками, бабушки на лавочке у парадной что-то громко обсуждают, тётка выгуливает кокер-спаниеля. Обычный день в обычном рамбовском дворе.