Читать онлайн Чудовище в саду прекрасных цветов

© Тамасии-но Кое, 2024

© Heirasu, иллюстрация на обложке

© Алина Сон, иллюстрация на форзацах

© ООО «Издательство АСТ», 2024

– to 박지민

Посвящается Пак Чимину (BTS)

Посвящается тому, кто помог мне в темные времена. Блуждая с израненной душой в своем личном Ёми, лишенная всякой надежды и света, я услышала твой мягкий голос. Он пролился золотым лучом, укутал в теплых объятиях, указал путь и вывел из сумрака. Твое существование вдохновляет и исцеляет. Эту книгу я посвящаю тебе, Пак Чимин из BTS. Пусть твой внутренний свет никогда не погаснет.

Пролог

Это было много тысяч лет назад, когда люди только начали заселять землю. Владычествующая в небе богиня солнца Аматерасу любила наблюдать за тем, как живут и молятся люди, почитая ее законы. А те, что нарушали божественные правила, наделялись плохой кармой и даже после смерти не могли очиститься от грехов своих. Перерождаясь, нечестивцы появлялись на свет чистыми младенцами, но испорченная карма продолжала преследовать их в новой жизни. И человека ждала несчастливая судьба. Тех, кто смиренно принимал все удары судьбы, из раза в раз творя благие дела, несмотря на боль и тяготы, ждала счастливая жизнь в новом воплощении. Их карма очищалась. С теми, у кого была плохая карма, судьба была особенно жестока. И тогда у наблюдавшей за человеческими невзгодами Аматерасу с ресниц сбегали огненные слезы. Ей хотелось помочь грешникам, которые вели праведную жизнь, тем, кто, по ее мнению, сумел очистить карму. Они не нуждались в перерождении и очищении в желтых водах Ёми.

Однажды, наблюдая за тем, как судьба особенно жестоко терзает благочестивую девушку, из глаз богини выкатилась слеза. Она упала в небесную почву, и сквозь божественную толщу пробился особенный цветок, способный освободить человека от бремени его кармы и очистить ее. Достаточно было только сорвать Небесный цветок, сделать из него отвар и выпить.

Цветок тот был особенно красив. Тонкий, длинный стебель венчала алая шапка. Из причудливых волнистых лепестков вырывались длинные тычинки. Они, словно солнечные лучи, стремились ввысь, как струны души тянутся к небу, чтобы вымолить прощение и очиститься. Аматерасу назвала чудесный цветок Хиганбана[1] и оставила его расти в своих владениях – в Долине Высоких Небес.

Хиганбана был настолько особенным, что даже цвел и рос не так, как другие цветы. Его листья и цветки появлялись в разное время. Не бывало такого момента, когда их можно было видеть одновременно. В первые дни осени из-под земли стрелками пробивались стройные стебли, на которых пышными розетками зацветали кроваво-алые цветы. Когда они увядали, на свет острыми стрелами пробивались листья и оставались до весны. В начале лета зеленые листики увядали и цветок снова ждал появления своих алых соцветий. Так, рождаясь на одном цветке, листья и цветы никогда не видели друг друга.

Богиня не могла оставить без присмотра небесный цветок. Ведь его мог сорвать ёкай или какой-нибудь недобрый дух и отдать человеку с нечистой душой, который не очищает свою карму, а, наоборот, еще больше оскверняет. Некоторые бессмертные слишком доверчивы и добры к людям. Их легко обмануть, вызвав жалость, рассказав о несчастной судьбе, и хитростью уговорить их очистить карму. Не раз обманутые нечестивыми людьми духи пытались выкрасть из Высокой долины алый цветок, желая помочь тому, кто этого не достоин. Такого Аматерасу допустить не могла. Хиганбану могла сорвать лишь очистившаяся душа. И только с ее разрешения. Она велела двум природным духам охранять цветок. Мандзю, мужскому духу, Аматерасу приказала охранять цветы. А Сягэ, женскому духу, сидеть под землей и приходить в свой черед, когда листья пробивались из-под земли. Как и листьям с цветами, природным духам не полагалось видеться друг с другом. Но в планы Аматерасу вмешалось нечто более сильное, чем законы, установленные ею.

1. Любовь, родившаяся с восходом солнца

ПЛЕЙЛИСТ ГЛАВЫ:

Bella Poarch – Living Hell

RM – Wild Flower

BTS – Your eyes

Меня зовут Мизуки – «красивая луна». Когда я родилась, полный лик луны смотрел с небес на мою мать и освещал мое появление на свет. Небесный лик так низко нависал над землей, что родичи испугались и решили, что он свалится на землю и больше никогда не сможет подняться обратно на небеса. Но ничего подобного не случилось. Луна приветствовала мое появление на свет. Именно она наделила меня, прямого потомка богини Инари[3], рыжую кицунэ[4], особым даром. Я могла создать иллюзию второй луны в небе или невероятных размеров деревья. Сделать место или целые пространства, леса невидимыми для людского глаза.

Я была рождена в клане диких лисиц Ногицунэ[5].

Именно нам богиня плодородия Инари поручала наказывать прогневивших ее смертных. Лисы из моего клана приходили к провинившемуся перед богиней человеку и карали без тени жалости. Сжигали целые рисовые поля, дома, сводили с ума до такого состояния, что отец семейства мог ночью перерезать всю свою семью. Когда я доросла до того, что мне доверили наказывать смертных, уже умела применять особо изощренные способы наказания и могла изрыгать из пасти огонь. Я стала ёриката – помощницей, исполнителем воли богини Инари и своего отца Кодзо, с чьей помощью уничтожала все, что принадлежало прогневившему богиню человечишке. Но куда забавнее было наблюдать, как смертный сходил с ума, брал факел в руки, поджигал им стебли так трепетно выращиваемого риса и уничтожал весь будущий урожай. Сам, по собственной воле. Я могла лишь слегка подтолкнуть к этому смертного. Но, если честно, все это было мне не по душе. Мне не нравилось убивать людей и быть смертоносным оружием в руках богини или отца. Я всего лишь хотела заслужить признание и одобрение Кодзо, который замечал мое существование лишь тогда, когда ему было что-то нужно от меня. С детства мне было ненавистно его имя – оно вызывало у меня неподдельный страх и дрожь во всем теле. Фраза: «Тебя ищет Кодзо» не сулила ничего хорошего. За ней всегда следовало либо несправедливое, жестокое наказание, либо поручение убить смертного. Лучше уж просто «отец» – за этим словом можно скрыть жестокость и подлость Кодзо.

Когда мне было лет двести, отца привлекла одна смертная. Он так хотел обладать ею, что готов был забыть о совести, чести и долге перед моей матерью. Я была младшей в клане. Отец считал меня еще совсем маленькой и глупой, неосведомленной в вопросах любви, неискушенной. Но он заблуждался – я не была такой уж неосведомленной. Я часто наблюдала за смертными и лисьими парами в нашем клане. Подглядывала за бесстыдными парочками и точно могла отличить любовь от похоти. Сама я еще никого не любила – отец не разрешал до замужества иметь связи с мужчинами, а я и не спешила их заводить. Глядя на частые измены родителя, начала испытывать отвращение к мужчинам. Боялась, что со мной будут поступать так же, как отец с моей матерью. Не хотелось повторять ее судьбу, лучше уж быть одной. Когда отец обратился ко мне с приказом уничтожить мужа смертной красавицы, было очевидно, что им управляет низменная похоть, а не возвышенные чувства, ведь ради любви невинных людей не убивают. Я не горела желанием в очередной раз отправлять кого-то в мир мертвых, но боялась прогневить жестокого отца. Поэтому решила побыстрее преподнести ему понравившуюся деревенщину на блюдечке, в надежде, что наконец-то смогу заслужить его одобрение и благодарную улыбку.

Бедолагу, с которым я должна была расправиться, звали Когими. Это имя я запомнила навсегда.

У меня тогда еще не было девяти хвостов, а только два. Именно столько бывает у двухсотлетней кицунэ. Все знают, что лисы-оборотни отращивают очередной хвост каждые сто лет. Лишь когда кицунэ исполнится тысяча лет, она обретает все девять хвостов. В свое тысячелетие такая лиса становится очень могущественной и получает божественный дар, становясь высшим божеством. До появления третьего хвоста мне оставалось ждать немногим меньше ста лет. Чем больше у слуги богини Инари хвостов, тем больше у нее магических способностей. С двумя хвостиками у меня было не так много возможностей, как хотелось бы. Для этого задания отец на время поделился со мной частью своей силы, чтобы я могла сотворить все, что захочет мой беспокойный лисий дух.

– Кай-кай!

На горный хребет, где возделывал свое рисовое поле Когими, спустился вечер. Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо кровавыми красками. Великая богиня Аматерасу отправлялась на покой. И чем темнее становилось, тем прохладней дул ветер. Ноги смертных, весь день простоявших по колено в воде, наполнявшей рисовое поле, очевидно, начали подмерзать. Люди то и дело вынимали из воды то одну ногу, то другую и растирали побелевшие ступни ладонями. Временами, чтобы сэкономить время, терли их о голень. От поля по воздуху разносился запах влажной травы с примесью терпкого аромата свежескошенного сена и только что приготовленного риса.

– Уже темнеет. Пойдем домой, а завтра продолжим работу, – обратилась к мужу Акасси. Она действительно оказалась красавицей. Глаз радовался, глядя на ее лицо, которое можно было сравнить с только что распустившимся бутоном сакуры, благоухающим в своем прекрасном цветении. – Наш малыш скоро проснется и захочет есть. Нужно успеть приготовить нам немного риса на ужин.

Я вытянула свою лисью морду из зарослей травы и увидела привязанного к спине Акасси младенца. Тот мирно спал, сморщив милое личико. Малыш был похож на отца.

– Ступай домой, – Когими вытер лоб и разогнул спину, – я еще немного поработаю и тоже пойду домой. Рис как раз уже будет готов, и мы вместе поужинаем.

– Хорошо, – покорно кивнула Акасси, – думаю, успею приготовить еще рисовых лепешек к твоему возвращению.

Жена Когими вышла из рисового поля, опустила заправленные за пояс-оби́ полы кимоно и направилась к тропинке, ведущей вниз. Ее спина изящно выгибалась, но женщина не казалась хрупкой. Долгие годы тяжелой работы в поле и дома сделали мышцы ее рук твердыми. А спину, к которой был все время привязан ребенок, – крепкой. Последние лучи солнца осыпали золотом удаляющийся силуэт молодой женщины. Усиливающийся ветер играл с выбившимися прядями черных волос. Несмотря на усталость и изнуряющую работу, которая длилась весь день, Акасси сохранила легкую походку. Ее тело дышало жизнью. Провожая смертную взглядом, я понимала, почему она так понравилась моему отцу. Я сама с трудом отвела восхищенный взгляд от нее.

Когда солнце покидает землю, сначала темнеет в лесу, затем погружается во мрак долина и равнина. И только горы сдаются последними. Они долго борются, задерживая на своих макушках призраки ушедшего дня, не желая расставаться со светом. Когда горы, сдавшись, отпускают на ночной покой последний солнечный луч, наступают густые сумерки, а в лесу царит ночь. Путь к дому Когими лежал через лес. Это сыграло мне на руку. Я решила подождать его на лесной тропинке, свернувшись в клубок. Он едва не наступил на меня в темноте. Когими наклонился, чтобы рассмотреть то, что лежало у него под ногами.

– Хм… лисица. Кажется, мертвая. Интересно, что с ней могло случиться? Заберу-ка я ее с собой домой. Посмотрим, что можно будет сделать с мехом.

Он протянул ко мне руку, и я мгновенно обернулась красивой девушкой – намного красивее его Акасси.

– Ой! – Он отдернул пальцы, которые мгновение назад прикасались к мягкой шкурке, и непонимающе посмотрел на меня.

– Умоляю! Не убивайте! – Я закрыла лицо руками, изображая испуг. Тело била дрожь, будто его окатили ледяной водой из зимней реки.

Мне не терпелось воспользоваться отцовской силой и проверить ее в деле. Я чувствовала, какой огромной она была внутри меня. Сконцентрировала энергию и направила в середину ладони правой руки. Сжала кулак, накапливая силу, и, как только поток серой энергии был готов вырваться на свободу, – разжала пальцы. Сизый туман направил свои острые, как языки пламени, кончики к лицу смертного, полностью окутав его голову. Затем энергия дурмана приняла форму двухголовой змеи. Извивающиеся головы нырнули в глаза Когими, и туман тут же исчез, проникнув в голову несчастному смертному. Морок, который я напустила на этого крестьянина, заставил его верить всему, что он увидит или услышит. Молодой, сильный крестьянин стал глупой, безвольной тряпицей в моих руках.

– Я прошу простить меня, – Когими быстро справился с испугом и вежливо поклонился мне, – в темноте мне привиделась мертвая лисица, вот и решил взять с собой. Но внезапно на ее месте оказались вы. В темноте может всякое померещиться. Не хотел вас оскорбить, простите.

– Вы не поможете мне подняться? – я протянула наивному смертному руку.

– Конечно-конечно, – он взял меня за руку и помог встать. Как только наши взгляды встретились, он снова поклонился и засыпал меня вопросами: – Скажите мне, прекрасная дева, что вы делаете здесь, в лесу, одна? И зачем вы легли посреди дороги? Вы точно не кицунэ, которая бродит по ночам и дурачит запоздавших путников?

– Никакая я не кицунэ! – возмутилась я. – Держу путь в храм богини Инари, чтобы помолиться об урожае риса. У моего отца маленькое поле. И земля на нем истощилась. Все говорит о том, что рисом в этом году мы не сможем запастись и нас ждет голодная зима. Отец отправил меня в храм, чтобы вымолить у богини хороший урожай. Тогда будущую зиму смогут пережить все члены моей семьи.

– Понимаю вас, без запасов зимой будет туго. Мы с женой, наоборот, ждем хорошего урожая. Возможно, нам удастся выменять излишки риса на что-нибудь еще. Но почему вы лежали на дороге? Вы, возможно, ранены? – По лицу Когими скользнула обеспокоенность.

– Я так долго шла и сильно устала, что решила присесть и немного отдохнуть. И не заметила, как уснула, а вы разбудили меня.

– Не стоит юной девушке бродить так поздно одной в лесу. До храма вам еще полдня пути. В нашей деревне нет святилища Инари, есть только в соседнем селении. Вы не сможете добраться туда сегодня – придется заночевать в нашей деревне. Можете остановиться в моем доме на ночлег. Мы с женой будем рады приютить вас на одну ночь. Утром, когда встанет солнце, сможете продолжить свой путь к храму. Вы позволите узнать ваше имя?

– Мизуки, – скромно поклонившись, ответила я.

– Рад нашей встрече, – поклонился в ответ смертный и сообщил свое имя, которое мне уже было известно от отца. – Я Когими, рад познакомиться…

Несчастный наивный глупец еще не знал, что его ждет.

Дорога, освещенная полной луной, сузилась и обернулась в тонкую тропинку среди густого леса. Пышные ветки кленов то и дело неожиданно выныривали из темноты, норовили ткнуть своими острыми концами – от этого становилось жутко. Каждый раз от внезапного столкновения с веткой в виде огромной лапы Когими вздрагивал. Днем деревья выглядели не так устрашающе. Их тени были похожи на пожар, в который они превратятся осенью, окрасив все вокруг в огненный цвет. Разгулявшийся ветер будет срывать раскрасневшуюся листву с веток, а листья языками пламени закружатся в воздухе и шумно упадут на остывшую землю, обретая свой покой среди подсохших травинок. Белый снег накроет павшую листву, чтобы весной гниющие останки некогда живых листов напитали собой почву и дали жизнь чему-то новому. Именно так я видела судьбу Когими. Этот еще зеленый, молодой листок я должна была спалить ярким пламенем, чтобы в безумном танце он превратился в тлен, уступив дорогу моему отцу.

Именно здесь я решила начать свою игру; создавая иллюзию за иллюзией, сводила с ума ни в чем не повинного Когими. Рядом с тропинкой, по которой мы шли, благодаря отцовским магическим силам внезапно вырос большой дом.

– Что это? – Когими ткнул пальцем в сторону жилища, озираясь по сторонам. – Его здесь не было раньше! Я каждый день хожу этой тропой к своему полю и никогда не видел этот дом прежде.

– Может, его построили, пока вы работали в поле? – предположила я.

– Как можно, Мизуки-сан?[6] За один день такой большой дом не построишь. – Смертный покачал головой и запустил пятерню в копну волос на затылке, пытаясь сопоставить то, что он видел сейчас, и то, что видел раньше.

– Молодой господин, – льстиво обратилась я к нему, – а у вас не бывало так, что вы идете куда-то в темноте, а потом ощущаете сильную усталость в теле, и перед глазами все начинает кружиться, мутнеть? Вы делаете усилие над собой, и, когда наконец добираетесь до дома, оказывается, что вы шли не час, а целую неделю?

– Не-ет, – удивленно протянул Когими. Он остановился прямо передо мной и с недоверием пытался вглядеться в мое лицо. – Разве такое возможно?

– Да, возможно. Со мной такое уже однажды было. Позже выяснилось, что я была такой уставшей и изможденной, что упала под деревом и уснула. Проспала целую неделю и вернулась домой, не подозревая, что отсутствовала дома так долго.

– И часто такое с вами происходит?

– Это было со мной всего лишь раз. Меня послали в соседнее селение к знахарке. Моя тетушка должна была вот-вот родить ребенка. Но когда я вернулась, меня ждала встревоженная тетя и новорожденная девочка.

– Ну и история! – воскликнул Когими. – Вы, видимо, совсем не бережете себя, раз устаете так сильно, что можете проспать целую неделю.

– Я и сейчас себя так же чувствую. Господин, давайте зайдем в дом? – Я указала рукой на входную дверь.

– Прошу вас, не называйте меня господином, Мизуки-сан, я такой же крестьянин, как и вы. И мы не можем войти в дом без приглашения хозяев. Они могут быть недовольны нашим вторжением.

– Прошу вас, давайте войдем, – настаивала я, – так устала и хочу пить. У меня сегодня во рту не было ни капли, умираю от жажды. Мы попросим у хозяев прощения за то, что незваными гостями зашли в их дом, и попросим немного воды.

Когими не стал возражать, лишь покорно, озираясь по сторонам, ища хозяев, вошел в дверь, оставив у порога свои гэта[7]. Я последовала его примеру. Внутри было просторно и чисто. В очаге горел яркий огонь, освещая большую комнату. Полы были устланы чистыми циновками из плетеной рисовой травы. Вокруг котацу[8] лежали подушки, набитые сухой рисовой шелухой. На широкой поверхности котацу стояли чашки, миски, наполненные едой, и глиняная бутылочка с саке. На глиняных подставках лежали бамбуковые палочки для еды. На широком блюде лежала большая жирная рыбина, от которой исходил густой пар. Восхитительный аромат коснулся наших ноздрей, и мы одновременно сглотнули слюну, которая тут же щедро наполнила рты снова. Ослепительно-белый рис горкой возвышался в миске. Рисинка к рисинке, горка поблескивала в свете огня и манила к себе. Свежие, сохранившие на себе прозрачные капельки воды овощи призывали наброситься на них и тут же отправить в рот.

– В доме есть кто-нибудь? – Голос Когими прозвучал над моим ухом так громко, что я невольно вздрогнула.

Нас встретила мертвая тишина. Лишь языки пламени, лизавшие бревна, потрескивали в очаге.

– Хозяева, отзовитесь, мы пришли к вам с миром! – Пряча улыбку, я попыталась дозваться до того, кого здесь в помине не было. – Видимо, хозяева ушли. Давайте поужинаем?

– Еда на столе еще дымится, – прошептал мой спутник, – они, видимо, готовились к ужину. Возможно, они где-то здесь неподалеку. Надо их подождать.

– Умоляю вас, я умираю от голода. Меня мучает жажда. Давайте сядем за стол и немного поедим. А когда хозяева вернутся, мы извинимся перед ними и сделаем для них какое-нибудь доброе дело, чтобы отблагодарить за ужин.

Я взяла его ладонь и потянула к котацу. Когими не стал сопротивляться. Влекомый мной, он поклонился столу и сел на подушку. Я тут же придвинула к нему миску с рыбой и потянулась к токкури[9], чтобы налить саке. Когими обмотал перышком зеленого лука кусочек рыбы и принялся жадно жевать, одобрительно промычал. Я протянула ему тёко[10]. Несколько капель саке пролилось на пальцы смертного. Взяв его ладонь в свою, я аккуратно забрала тёко и осторожно вернула ее на котацу. Он недоуменно посмотрел на меня:

– Что случилось?

– Простите меня, мой господин, я была так неосторожна и пролила саке на ваши пальцы. Позвольте мне исправить ошибку?

– Да что вы, Мизуки-сан? Это всего лишь несколько капель саке. Я сейчас вытру. – Он попытался отнять свою руку, но я лишь крепче сжала его ладонь и притянула к себе.

Я коснулась пальцев Когими языком и медленно, одну за другой, слизала слегка обжигающие, немного кислые капли саке.

– Что вы делаете? – Смертный отдернул руку и недоуменно посмотрел на меня. Тени языков пламени, плясавших в очаге, отразились на его лице.

Я посмотрела на огонь, затем перевела взгляд на Когими. Он в ужасе отпрянул – в моих глазах танцевало то же пламя, что и в очаге. Моргнув, я погасила пламя в зрачках. Когими нервно сглотнул и продолжил смотреть мне в глаза.

– Что с вами, мой господин? Вы так странно смотрите на меня. – Я изобразила удивление.

– Ничего. – Он помотал головой, будто пытался прогнать от себя видение. – Привиделось. И я уже просил не называть меня господином.

– Давайте есть, Когими-сан. – Отщипнув палочками кусочек рыбы, я поднесла их к его губам и жестом предложила съесть угощение.

Не отводя от меня глаз, Когими покорно открыл рот и принял горячую рыбу. Проглотив, не жуя, он потянулся к батату, очистил верхнюю часть от кожуры и с жадностью впился в него зубами.

– Ммм… – довольно промычал Когими.

Взяв обеими руками тёко, я снова поднесла саке к смертному. На сей раз я не стала отдавать посуду ему в руки и сама напоила несчастного.

– Почему вы сами не едите? Ведь вы были так голодны? – он кивнул в сторону моей пустой миски.

– В моей деревне так не положено. Отец всегда учил меня сначала накормить мужчину. Он говорит: «Сначала отдай должное мужчине. Покорми его из рук своих и лишь потом, когда он насытится, поешь сама». Я выполняю свой долг, когда кормлю вас. – Низко поклонившись ему, я отщипнула бамбуковыми палочками от рыбы кусок побольше.

– Ну, раз в вашей деревне так принято… – жуя, произнес Когими, – я с удовольствием приму еду из ваших рук.

– А вам не кажется, – сморщив нос, я отщипнула очередной кусок рыбы, – что у этой еды странный запах?

– Нет, рыба восхитительно пахнет! – Аккуратно сняв кусок рыбы с бамбуковых палочек, он с аппетитом прожевал мое подношение.

– Но меня преследует запах навоза…

– Разве? Я ничего такого не ощущаю. – Он повертел головой по сторонам, принюхиваясь.

– Ну как же, от рыбы очень дурно пахнет, – захватив палочками самый большой кусок, я поднесла его к носу Когими, – вот, принюхайтесь. Разве вы не чувствуете зловоние навоза?

Смертный слегка наклонился и шумно втянул ноздрями аромат, исходивший от кусочка рыбы, который я с помощью бамбуковых палочек поднесла к его носу.

– Пахнет рыбой, – заверил он меня, снимая губами подношение с палочек.

– А вот на вкус… – он сморщился, но продолжил жевать, – действительно, как навоз…

Когими выплюнул то, что так и не смог проглотить, в миску и с ужасом уставился на зеленую, источающую отвратительный аромат, навозную жижу.

– Что это, как такое могло произойти? Только что тут была рыба! – Ничего не понимая, округлившимися глазами Когими таращился то на меня, то на навозную кашицу в своей миске. Оторвав взгляд от меня, он посмотрел на рыбу, которая мгновение назад дымилась и аппетитно выглядела. А теперь перед нами стояла миска, полная коровьего дерьма вперемешку с непереваренной соломой. Над зловонной кучей кружился рой мух. – Фу-уу!

Когими брезгливо сморщился и начал выплевывать остатки съеденного, но этого было недостаточно. Следы навоза, размазанные по языку, все равно остались во рту, он начал озираться по сторонам в поисках воды.

– Воды! – хрипло закричал Когими, но ничего похожего на воду рядом не оказалось, все миски внезапно опустели.

На столе стояла тёко с саке. Смертный схватил ее и попытался опрокинуть содержимое себе в рот, но, благодаря мне, из посудины не вылилось ни капли. Он снова стал сплевывать навоз, но я сделала так, чтобы новые куски вновь и вновь появлялись на его языке, сколько бы он ни пытался их выплюнуть. Тогда Когими высунул язык и пальцами попытался счистить с него прилипший навоз. Согнул руку в локте и громко сплюнул в рукав кимоно, попутно вытирая о ткань язык. Сейчас он был похож на змею, которая жадно хватает раздвоенным кончиком языка воздух. Это навело меня на одну мысль…

– Что с вашим языком, мой господин?

– А что с ним? – перестав лизать рукав, спросил несчастный.

– Он вытянулся и раздвоился, как у змеи. – Я поднесла Когими большую черную чашу с водой, чтобы он смог увидеть свое отражение. Длинный, с двумя кончиками язык рвался изо рта обескураженного смертного.

– О великая Инари! Чем я так прогневил тебя? Что я сделал не так? – Он с жадностью накинулся на чашу с водой, но тут же выплюнул все обратно. Вместо воды я попотчевала его коровьей мочой.

– Ты прогневил Инари? – Я поднялась на ноги и теперь возвышалась над бедолагой.

Когими вздрогнул, помутневшие глаза округлились. Он испуганно озирался обезумевшими глазами по сторонам. Наложенное на него колдовство действовало безупречно.

– Мне казалось… – задыхаясь от выступивших слез, он распластался на полу. – Я вел праведную жизнь… Чем я мог оскорбить Великую богиню? Всегда делаю ей подношения в храме. Очевидно… хозяева дома решили так подшутить над нами за то, что без разрешения зашли в их дом и ели еду. О, мой язык! – Когими застонал и закрыл глаза руками.

Он лег ничком, поджал ноги, вытянул руки перед собой и начал неистово молиться Инари.

– Встань, сын мой, и объясни, как ты мог изменить своей жене Акасси?! Разве она заслуживает к себе такого отношения? – раздался над Когими низкий мужской голос.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Теперь перед ним была не юная прекрасная дева, в чьем облике я явилась ему, – над несчастным возвышался его отец.

– Отец? – Когими протер глаза кулаками, размазывая навоз по лицу. – Разве ты не умер? Мы в прошлом году с почестями проводили тебя в долину желтых рек. Я сам похоронил тебя!

Смертный на коленях подполз ко мне и обвил руками мои ноги, но я оттолкнула его коленом.

– Прочь, нечестивый! Мне стыдно за тебя! Ты развлекаешься тут с девицей, в то время как твоя жена с малым дитя ждет дома!

– Но я не развлекался с ней, бедная девушка припозднилась, искала дорогу в храм. Я лишь хотел помочь ей! Она могла заблудиться в горах и стать жертвой недоброго человека. Хотел привести в наш дом, чтобы Акасси накормила ее и дала ночлег. Ничего не было, прости меня, отец. – Бедный Когими залился слезами.

Красивое лицо крестьянина исказила гримаса страдания. Грязь размазалась по всему лицу. Искренние слезы весенними ручьями сбегали по его щекам. Грязные капли падали на темно-синюю ткань выстиранного трудолюбивой Акасси кимоно. Мне было больно смотреть на этого смертного. Он не сделал ничего плохого. Жил своей жизнью, трудился, чтобы прокормить семью и заработать немного денег, чтобы его жена и сын жили в достатке. Сможет ли выжить без него Акасси? Что будет с их ребенком, как поступит с малышом мой отец? Оставит ли он в живых сына Когими? После того как я расправлюсь с этим несчастным, в облике мужа к Акасси явится мой отец, чтобы пролить в нее свое семя. Бедный, бедный Когими. Даже не знаю, с кем из вас лучше поступит судьба в лице моего отца-кицунэ. Но времени на сожаление у меня не было. Я не могла ослушаться отца и поступить иначе. Меня саму ждало суровое наказание, отпусти я Когими.

– Встань, сын мой. – С теплыми нотками в голосе я склонилась над несчастным и протянула к нему руки. – Я верю тебе.

Когими вытер дрожащими руками слезы, встал с колен и бросился к «отцу». Он пытался вглядеться в мое лицо помутневшими, одурманенными глазами.

– Я так счастлив видеть тебя, так рад, что ты жив, – снова залился слезами, а я крепко обняла его. Ладонями я почувствовала, как сильно он дрожит. Его будто била лихорадка, полученная в зимнюю стужу во время прогулок в горах. Он безутешно плакал, как ребенок, потерявшийся в огромном лесу и потерявший надежду на воссоединение с родителями. Прижав Когими к себе, я дала ему возможность немного успокоиться. Легонько похлопывала ладонью по спине – так мать утешает расплакавшегося ребенка.

Рыдавший на моем плече Когими затих. В хижине все замерло. Лишь огонь в очаге продолжал потрескивать.

– Шшш… Успокойся, мой сын. Дай я тебя поцелую, я так скучал.

Двумя пальцами я взяла его подбородок и притянула к себе. Правая щека, левая. Легкими крылышками ночного мотылька я касалась губами перепачканной кожи Когими. Подчиняясь, благочестивый сын расцеловал мои щеки в ответ. Я коснулась его губ. Обдала жарким дыханием и впилась в них с такой силой, с какой никогда не поцелует отец своего ребенка.

Когими напрягся и перестал дышать. Недоуменно промычал и попытался отстраниться, но я еще крепче прижала его к себе. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я запустила язык в его рот. Меня встретили два кончика раздвоенного змеиного языка, я слегка погладила сначала один, затем другой, и язык смертного соединился и стал прежним. Когими почувствовал изменения и оторвался от меня.

В тот момент, когда он оттолкнул меня от себя, я уже вернула свой прежний вид. Перед крестьянином вновь стояла красивая деревенская девушка.

– Что происходит? – Когими пальцами потрогал кончик своего языка. – Передо мной только что стоял отец. – Он огляделся по сторонам. – И целовал меня. – Смертный передернул плечами. – А это вы?!

– Вам привиделось, господин. – Изобразив страх, я отпрянула от него, упала на колени и рукой прикрыла грудь, плотнее натягивая на шею кимоно, словно меня пытались раздеть. – Вы накинулись на меня, начали целовать, лезть руками под кимоно. Я кричала от ужаса и звала на помощь. Вот только что! Разве вы не помните, Когими-сан? Как я теперь могу вам верить?

– Но я не понимаю, что произошло! Наверное, я схожу с ума. Я только что видел перед собой отца, и рядом не было вас. Простите, если я вас оскорбил или обидел. Я не хотел этого, клянусь вам. А может, это все происки кицунэ? И это она одурачила меня здесь, среди леса? – Он зажал рот руками и округлившимися глазами начал озираться по сторонам. Он так перепугался, что подпрыгивал, дергался и кружился, тщетно ища ту, что стояла сейчас перед ним. В глазах несчастного мелькнуло осознание. На мгновение взгляд Когими стал прежним, но я провела ладонью перед его лицом, и глаза снова заволокло пеленой отцовской магии, не позволявшей его разуму видеть истинное положение вещей.

Трясущимися руками Когими потянулся ко мне и помог встать. Оперевшись на руку смертного, я поднялась. Мы оказались слишком близко к очагу. Предательское пламя осветило нас и бросило тени от наших тел на циновку. Когими опустил глаза, которые тут же стали размером с круглое зеркало Аматерасу, и в страхе отпрянул от меня. С глаз его вновь спала пелена. Я проследила за его взглядом и обнаружила, что у моей тени два пушистых лисьих хвоста. Они выглядывали из-под подола кимоно.

– Кицунэ! – закричал Когими. – Меня одурачила кицунэ!

Ненадолго хватило отцовского дурмана.

– Вам снова померещилось, господин! – крикнула я вдогонку бедолаге, бегущему к сёдзи[11]. Но он меня уже не слышал.

Одним прыжком я преградила ему путь к выходу.

– Далеко собрался, милый? – Я решила больше не скрывать свою сущность и обольстить его. Обычно мужчины теряли голову при виде человеческого облика кицунэ, но не этот. Когими дрожал от страха, как кленовый лист на ветру. – Какой ты прыткий. Не стоит так меня бояться, Когими. Я всего лишь хочу поиграть с тобой. У тебя такие сладкие губы, что у меня нет сил оторваться от них.

Рывком я притянула к себе за кимоно трясущегося Когими и впилась в его рот. С жаром накрыв его губы своими, я уже не искала его язык. Мне нужно было кое-что повкуснее. Его жизненная энергия. Это то, ради чего кицунэ связываются со смертными. Я могла бы высосать из него жизнь полностью, но никогда бы не позволила себе этого. Никогда мне не приходилось убивать человека собственноручно. И я не делала этого по собственному желанию, лишь по приказу отца, боясь ослушаться и навлечь на себя его гнев. Моя лисья душа была слишком ранима, и я бы себе этого не простила. А подтолкнуть к самоубийству – могла, и руки мои оставались чистыми.

Светлая, тягучая, сладкая, как мед весенних пчел, энергия Когими влилась в меня вкуснейшим нектаром. Я оставила ему половину. Теперь он не будет таким прытким и не сможет бежать. Он в любом случае не смог бы ускользнуть от меня. Однако представление затянулось, и я решила заканчивать. Мне надоело играть с ним, как кошки развлекаются с мышью, прежде чем проглотить.

Глаза Когими закрыты, он замер. Поцелуй кицунэ всегда приносит огромное наслаждение смертному, несмотря на то, что при этом тот теряет часть своей энергии. Частое дыхание говорило о его возбуждении. Сейчас Когими желал меня и был готов подчиниться моей воле. Он больше не станет пытаться убежать от меня и сделает все, лишь бы ощутить на себе мой поцелуй. Снова и снова, до тех пор, пока не истает снежинкой в моих руках, отдав всю энергию до капли. Глядя на него, я боролась со своей лисьей сущностью. Кицунэ требовала продолжения игры. Мое сердце молило отпустить бедолагу домой. Он и так уже натерпелся. Там, внизу, в деревне его ждала молодая жена с ребенком. Я уже решилась убрать иллюзию и отпустить Когими с миром. Но перед моими глазами встало разгневанное лицо отца. И его огромная тяжелая палка, которую он создал для наказания тех, кто был ему неугоден. Внутри нее была заключена особая сила, которая при ударе мгновенно ломала кости и разрывала органы изнутри. Бессмертных она, конечно, не убивала, но восстанавливаться приходилось долго. Несчастный ужасно страдал после наказания, не в силах подняться с футона. Последний раз, когда я ослушалась отца, он так избил меня, что я три года не могла ходить. Лежала в постели и не могла встать. Даже целебный бульон, сваренный моей матерью, не помогал. С тех пор я мечтала о своем тысячелетии[12], чтобы получить девятый хвост, стать высшим божеством и покинуть семью. Но до этого времени мне оставалась вереница долгих семьсот лет. Даже если я сбегу, отец найдет меня в любом из миров и изобьет еще сильнее. И мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться его воле и продолжить смертельную игру с Когими. Целуя смертного, я вливала в него дурманящие силы, чтобы подчинить его разум себе и заставить делать то, что я прикажу. Белая пелена накрыла его мэ[13], и рассудок покинул несчастного. «Я не кицунэ, я все та же крестьянская девушка, которую ты встретил на своем пути», – мысленно внушала Когими, он не сопротивлялся.

Мои губы разомкнулись, и я отодвинулась от него. Спустя пару мгновений Когими открыл глаза и осмотрелся. Очаг, котацу с едой, превращенной в коровий навоз, жилище – все исчезло. Мы снова стояли в лесу. Смертный потряс головой, пытаясь прогнать от себя недавние видения, и шумно выдохнул.

– Этот дом… он тоже… привиделся мне? – Он осмотрелся по сторонам и громко вдохнул остывший ночной воздух.

– Какой дом? – изобразив недоумение, спросила я.

– Тот, в котором мы сейчас были, – с недоверием в голосе произнес он.

– Что вы, господин? Какой дом? Здесь лес и тропа. Нет никакого дома. Вам, видимо, привиделось во сне.

– Во сне?

– О да, вы заснули, Когими-сан. Вы так устали, что свалились прямо здесь, посреди тропы. Помните, я вам рассказывала, как внезапно заснула посреди леса и проспала неделю? Видимо, с вами произошло то же самое.

– Я проспал неделю? – в ужасе схватился за голову Когими.

– Нет, что вы! Вы проспали всего каких-то пару часов. Мне было жалко вас будить. Поэтому я тихо сидела рядом и наслаждалась пением цикад. – Эти жуки и вправду разошлись не на шутку. Их пение с каждой минутой становилось все более оглушающим.

Когими пошатнулся и сел на траву.

– У меня кружится голова, – простонал несчастный и завалился на спину, прикрыв глаза.

Мне нужны были эти мгновения; пока Когими приходил в себя, я создала огромную иллюзию луны. Она сейчас смотрела на нас сверху, стремительно приближаясь, норовя упасть.

– Когими-сан, уже поздно, – пролепетала я покорным голоском, – ваша семья переживает за вас. Не пора ли нам пойти домой?

– Вы правы, – живо откликнулся он, резво поднимаясь на ноги. Откуда только энергия взялась для такого рывка? Мысли о семье придали ему сил.

Тем временем огромная луна стремительно неслась на Когими, освещая все вокруг. Мой смертный заметил приближающийся свет.

– Почему так светло? Разве уже настал день? – Крестьянин озирался по сторонам, ища источник света. Он был похож на маленького ребенка, потерявшегося в толпе на городском рынке, который ищет мать, но не находит. Было ощущение, что он вот-вот вцепится маленькими детскими ручонками в рукав моего кимоно, ища во мне утешения, посмотрит доверчивыми, полными безутешных слез глазами, пролепечет: «Где моя окаасан?»[14] Мое внушение лишило его разума.

– Это потому, что луна сейчас прямо у вас за спиной, – указав пальцем на падающую громаду, рассмеялась я.

– Что?

Когими повернулся и наконец увидел ночное светило, которое грозилось упасть ему на голову. Луна стремительно приближалась. Ее свет ослеплял, он прикрыл рукой лицо, чтобы унять боль в глазах. Луна тем временем опустилась низко-низко и замерла в нескольких десятках сун[15] от травы прямо перед Когими. Почувствовав отсутствие движения за спиной, он отнял руку от лица и посмотрел на замерший перед ним огромный лунный лик. Его рот растянулся в удивленном немом крике. Из горла смог вырваться только хрип. Когими онемел. Стоя у него за спиной, я вытянула руку навстречу луне и призвала ее к себе. Огромное светило послушно направилось ко мне, пройдя через обезумевшего от страха смертного, попутно вытягивая из него остатки жизненных сил. У него осталось совсем чуть-чуть. Энергии едва хватило бы, чтобы добраться до дома и свалиться на несколько дней в постель. Глубоко внутри мне было его искренне жаль. Этот смертный уже никогда не сможет работать в рисовом поле, чтобы прокормить свою семью.

Пройдя через Когими, луна мгновенно уменьшилась до размера лепестка сакуры и отправилась мне прямо в рот. Я с удовольствием проглотила ее, наслаждаясь новой порцией жизненной энергии смертного. В этот момент Когими повернулся ко мне и равнодушно наблюдал за тем, как ночное светило исчезает у меня во рту.

Он уже ничему не удивлялся – настолько ослаб, что спустись сейчас с небес к нему Инари, он рассмеялся бы ей в лицо. Вид у него был как у помешанного, который не спал неделю.

– Как тебе удалось проглотить луну? – немного придя в себя, спросил Когими.

– Какую луну, Когими-сан? Она по-прежнему наблюдает за нами с неба. Вам опять привиделось. – Я ткнула указательным пальцем вверх, где настоящее светило безмятежно наблюдало за происходящим вокруг – безмолвный свидетель моего деяния.

Когими поднял голову вверх и убедился, что луна была на месте. Несчастный устало прикрыл глаза рукой и пошатнулся. Он стоял так, раскачиваясь, и глухо стонал. Прекращай, кошка, играться с мышью, пришло время заканчивать эту игру.

– Обернись, Когими-сан! – крикнула я и показала пальцем в сторону леса. – На нас надвигаются кицунэ-би[16]!

Тысячи маленьких блуждающих огоньков, источающих синее свечение, летели на бедного Когими. Смертные называют их «лисий огонь» – они считают, что лисы носят его в пасти и с помощью него вредят людям. На самом деле блуждающие огоньки не причиняют никакого вреда, если ими не управляют со злым умыслом кицунэ. Они похожи на мерцание безвредных ночных светлячков, только больше раз в десять. Эти огоньки подчиняются кицунэ. То есть мне.

Блуждающие огоньки облепили тело Когими. Он с воплями, думая, что горит, пытался сбить их со своего кимоно. Безуспешно хлопая себя ладонями, он бегал кругами и громко кричал, разбудив в ночной мгле эхо.

– Спасите! Помогите! Я горю! Помоги мне, Мизуки! Они не гаснут, – с мольбой в голосе, срываясь на плач, простонал Когими, в очередной раз пробегая возле меня.

– Это живые огоньки, – спокойно произнесла я, безучастно наблюдая за его мучениями, – просто так их не сбить.

– А как их сбить? – Обессилев, он плясал на месте, хлопая себя руками, в надежде погасить злосчастные огоньки. В глазах отражалось лисье пламя, он выглядел совсем измученным. Казалось, смертный готов на все, лишь бы прекратить происходящее и избавиться от мучений.

– Их нельзя погасить, их можно только убить. Вот этим, – я протянула ему танто[17]. Острейший нож блеснул коротким тонким лезвием в моих руках.

Когими остановился и замер передо мной, недоуменно глядя то на меня, то на танто. Маска ужаса застыла на его лице.

– Если воткнуть нож в кицунэ-би, он тут же погибнет и погаснет, – устало произнесла я. Сейчас настанет кульминация игры, и мне совсем не хотелось во всем этом участвовать. Но искаженное презрением и гневом лицо отца каждый раз вставало перед моим мысленным взором, стоило мне засомневаться. Вот и сейчас из глубин моего сознания он грозил мне огромной шипастой палкой. Я содрогнулась.

– Не бойся, Когими-сан, им будет не больно, – мягко проговорила я. Так мать убеждает ребенка погладить дружелюбно виляющую хвостом собаку, которую он до смерти боится. Только дотронувшись до нее, он перестанет испытывать страх перед ней. – Эти огоньки не чувствуют боль. Бей их острым концом ножа, и они тут же погаснут. Тогда ты не сгоришь в их пламени.

Я увеличила свечение огоньков, и они стали жечь еще сильнее. Несчастный зашипел от боли и с криком вырвал нож из моих рук.

– А-аа! – закричал Когими и вонзил нож себе в ногу.

Боль от огоньков, облепивших его, распространилась по всему телу, и он не почувствовал боли, которую причинил ему нож.

– Ааа!.. – смертный воткнул нож в огонек на своем животе. И тот тут же погас. Когими вытащил нож.

Войдя в раж, он раз за разом вонзал острое лезвие танто в свое тело, с каждым ударом все ниже припадая к земле. Пока не остался последний огонек, мерцающий у него на груди возле сердца. Собрав последние силы, истекающий кровью Когими одним рывком вонзил нож себе в сердце. Он посмотрел на меня: в его глазах застыло непонимание. Немигающий взгляд цепко вонзился в меня. Было тяжело его выдержать, но мне хватило смелости не опустить глаза. Перед самой смертью во взгляде Когими промелькнуло осознание.

– За что? – прошептал несчастный, и его бездыханное тело свалилось наземь.

Игра закончилась. Приказ похотливого отца выполнен. Можно идти докладывать: путь свободен.

Старый лис был очень доволен моей работой. Вместо похвалы я услышала лишь:

– Ступай к себе, в ближайшее время ты мне не понадобишься. – Отец протянул ко мне руку и одним движением забрал обратно всю свою силу.

И пока отец, примерив на себя личину убитого мной Когими, делил постель с Акасси, я упивалась ненавистью к себе. Я не хотела убивать несчастного смертного. Он понравился мне. Такой невинный, трудолюбивый, заботливый. Он не сделал никому ничего плохого. Почему отец позарился именно на его жену? Каждую ночь перед сном и каждое утро в момент пробуждения перед глазами теперь вставало красивое лицо Когими. Чёрные глаза, тонкий прямой нос, пухлые губы и длинные, цвета безлунной ночи, волосы, завязанные в тугой хвост почти на макушке. Если бы он не был смертным, я бы, пожалуй, могла в него влюбиться. У меня было правило: не влюбляться в смертных, потому что живут они совсем недолго и я не успею вдоволь насладиться их присутствием в моей жизни. Я еще ни разу не влюблялась, но была уверена, что буду любить вечной любовью своего возлюбленного.

Меня мучили совесть и чувство вины перед Когими – перед глазами постоянно всплывал его образ и искаженное страхом и ужасом лицо. Содеянное лишило меня покоя. Душа разрывалась от одной мысли о том, что именно я стала причиной смерти невинного человека, который не сделал мне ничего плохого. Когими стал сниться мне по ночам, и я просыпалась в холодном поту от его криков, наполненных болью. Однажды мне приснилась его жена.

С привязанным к спине младенцем она блуждала во мраке ночи с фонарем из рисовой бумаги. Она звала его во тьме, но эхо уносило имя мужа в горы и возвращало с утроенной силой, разбивая каждый звук, вырвавшийся из груди несчастной женщины, на тысячи осколков. Озираясь по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху, Акасси наступила на что-то твердое. Решив, что это поваленное ветром дерево, она попыталась перешагнуть его и посмотрела вниз. Нечеловеческий крик застыл в воздухе, заставив встрепенуться дремавших в гнездах птиц. Громкий птичий гомон разнесся по лесу. Прикрыв ладонью рот, молодая жена, не веря глазам, отступила на несколько шагов, не в силах оторвать взгляда от застывшего, истерзанного тела супруга.

«Мизуки!» – протяжно позвал меня приглушенный, полный муки голос Когими. Он доносился откуда-то из-под земли. Убитый мной смертный звал меня, молил помочь избавиться от сжигающих его огоньков. Я проснулась, не в силах унять биение сердца. Мне не хватало воздуха, будто кто-то украл его, пока я спала. Я долго не могла избавиться от ночного видения. Очевидно, душа Когими даже в царстве мертвых не смогла обрести покой.

После долгих размышлений я решила искупить вину перед ним. Пока мой отец ждал появления на свет сына, которого ему должна была родить Акасси, я отправилась в Ёми – долину желтых рек, в царство мертвых, чтобы отыскать Когими. Решила, раз Идзанаги[18] смог беспрепятственно попасть в мир мертвых, то и я смогу. Нужно лишь найти лазейку между входом в Ёми и куском скалы, которым первородный бог амацугами[19] оградил мир живых от мира мертвых. Мне, юркой лисичке, хватило и маленькой щели, образовавшейся за тысячи лет между скалой и входом, чтобы проникнуть внутрь.

Желание исправить то, что я натворила, было сильнее страха повстречаться с жуткими существами, обитавшими в царстве мертвых. Проникнув в Ёми, прежде чем отправиться на поиски Когими, я заглянула в Книгу Жизни, где записаны имена тех, кто когда-то жил, и тех, кто еще только должен родиться. От старших кицунэ я слышала, что свитки, в которых описаны будущие судьбы тех, кто готовится к перерождению, хранились неподалеку от входа. В углублении скалы аккуратными стопками были сложены горы свитков. Рядом горел вечный факел и освещал плоский длинный камень, напоминавший стол, на котором лежали кисть и растертые чернила. Раз в месяц, когда луна открывала миру свой полный лик, сюда приходил Сусаноо – бог ветра, брат самой Аматерасу, и записывал в Книге Жизней будущие судьбы душ, которые готовились вернуться в мир живых. Свитки охраняли три слепые фурии. Они были настолько уродливы и стары, что, несмотря на свою слепоту, не обладали острым слухом. Уродливые создания сидели в ряд, скрестив колени, подпирали руками сморщенные до состояния сушеной сливы головы и, медленно раскачиваясь, дремали. Чтобы избавиться от запахов живого существа, мне пришлось изрядно изваляться в желтом песке Ёми, который вонял тухлыми яйцами. Беззвучно я подкралась к свиткам и нашла имя Когими. Древний бог еще не успел сделать напротив него записи. Обмакнув кисть в чернила, стараясь подражать почерку Сусаноо, я сделала запись, решившую будущую судьбу одного смертного. В надежде, что бог ветра не заметит подмены, довольная собой, отправилась на поиски того, ради которого спустилась в это страшное, безжизненное место.

Человек, которого я из-за малодушного страха перед гневливым отцом убила, сидел на камне, возвышавшемся над рекой забвения. С его влажного кимоно стекала желтая речная вода. Он уже очистил свою и без того светлую карму, ожидая, когда боги позволят ему вернуться на землю в новом теле. Несчастная смертная душа тоскливо смотрела на желтые воды, бросая в них мелкие камни. Те тонули в тихой бездвижной воде, оставляя круги после себя. Любое действие всегда создает круг после себя. Круги расходятся, множатся, создавая волну. И чем тяжелее поступок, тем мощнее волна. Бывают такие, что смывают целые города. Мой проступок не вызвал большой волны. Он лишь изменил судьбу одного семейства. Только камень в воду бросил мой отец. Я была тем камнем.

В Ёми нет звуков. Неслышными шагами я подошла к Когими и села рядом. Он обернулся и, признав меня, равнодушно отвел взгляд.

– Это ты… – бесцветно произнес Когими.

– Пришла просить у тебя прощения и искупить свою вину.

– Я погиб из-за тебя. Там, в мире живых, осталась моя семья, – все тем же бесцветным голосом промолвил мой смертный. В его тоне не было ни упрека, ни ненависти, ни страха. Все в Ёми лишены эмоций. Иначе можно было бы оглохнуть от душераздирающих стенаний и вселенской тоски.

– Прости, я выполняла приказ отца и не могла ослушаться, – честно призналась я смертному. Своим страхом перед отцом тоже поделилась в надежде, что смертный поймет меня.

– Может, тебе пойти в услужение к какому-нибудь другому богу? Он возьмет тебя к себе, и отец больше не сможет трогать тебя и давать такие ужасные поручения? – предложил Когими.

Мне нечего было сказать ему в ответ, и какое-то время мы сидели молча. Затем я спросила:

– Знаешь, как я решила искупить свою вину перед тобой?

– Ммм?.. – Когими задумчиво вскинул брови.

– Я поработала кистью в Книге Жизней и создала отличную судьбу для тебя. Надеюсь, боги не заметят мою маленькую шалость и не перепишут твою судьбу вновь. Когда твой дух полностью очистится от прошлой жизни и сотрутся все воспоминания, ты снова вернешься в царство смертных через рождение – станешь императором. У тебя будут хорошая жена и дети. Жизнь не будет приносить страдания, судьба повернется своей лучшей стороной к тебе. Ты заслужил благостную жизнь. Душа твоя светла и чиста. Потому родишься императором по имени Корэмицу, что означает «правильный свет». Никто и никогда не потревожит тебя больше. Даже мой отец. Хочешь жизнь во дворце в любви и роскоши, когда вся страна боготворит и восхваляет тебя?

– А как я умру? – положив голову на колени, не отрывая взгляда от воды, тихо спросил Когими.

– Своей смертью, в императорских покоях, на рассвете, слушая песнь соловья. В окно ветер принесет аромат цветущей сакуры. Несколько лепестков, кружась в последнем вальсе, упадут на пол. И как только первые лучи солнца упадут на твою подушку, согрев твое покрывшееся паутинками морщин лицо, ты сделаешь последний вдох, улыбнешься своей прожитой жизни, закроешь глаза и уйдешь на покой. Ты умрешь от старости, Когими. Ты хочешь себе такую жизнь?

– Пожалуй, ты нарисовала лучшую картину жизни, которая может быть уготована смертному. Я согласен. Буду императором Корэмицу.

– Кай-кай! – радостно завопила я и что есть сил прижала его к себе. Он выдавил легкую улыбку и слегка похлопал меня по руке. – Ты прощаешь меня? Совесть так сильно мучает. Я так сильно хочу загладить свою перед тобой.

– Не печалься, лисичка. Ты не хотела меня убивать. Ты лишь послушная дочь, которая подчиняется своему отцу, не из любви, а из-за страха прогневить родителя. Я прощаю тебя, Мизуки.

Похлопав Когими по плечу, я решила оставить его одного наслаждаться покоем. Он это заслужил. Я прошла шагов десять, когда Когими окликнул меня.

– Мизуки! Я буду помнить свою жену Акасси в следующей жизни?

– Нет. Ты забудешь свою прошлую жизнь.

– А тебя там, среди живых, я смогу встретить и вспомнить?

– Тоже нет, – я покачала головой.

– Я бы хотел сохранить память о тебе, Мизуки. Хочу узнать, каким ты можешь быть другом.

– Хм… – озадаченно хмыкнула я. – Если ты вдруг встретишь меня в следующей жизни, то вспомнишь. Я тебе обещаю. Но я бы не стала на это рассчитывать на твоем месте.

Он кивнул и продолжил созерцать желтые воды реки. Я отвернулась и продолжила свой путь, но мой подопечный снова окликнул меня:

– Мизуки! А можно сделать так, чтобы Акасси стала моей женой и в следующей жизни?

Я отрицательно покачала головой и поспешила вон из Ёми, пока Когими не начал просить у меня невозможное.

Получив прощение убитого мною смертного, я покинула Ёми. Возвращаться домой не хотелось. Видеть отца и мать, которая, чувствуя его измену, становилась несчастней день ото дня, не хотелось. Я чувствовала себя перед ней виноватой – ведь это я поспособствовала распутству отца. Я отправилась в верхний мир, в Долину Небес, решив последовать совету Когими – или Корэмицу. Как мне его теперь называть? Обернувшись двухвостой лисицей, я бежала среди небесных полей, наслаждаясь ароматами цветов, которые ковром расстилались по всему Небесному Царству, раскрашивая его всеми красками, которые только были в мире. Как, должно быть, хорошо здесь жить, – думалось мне в тот момент.

– Кай-кай! – кричала я, не в силах сдерживать восторг.

Теплое солнце не жгло, а ласкало шерстку. Нежный ветер играл с моим красивым мехом, волнами пробегая по лисьему телу. Как же было радостно на душе. Я ощущала полную свободу. И главное, здесь не было отца. Вот бы поступить в услужение к Аматерасу, верховной богине солнца.

– Что ты здесь делаешь, юное создание? – прервал мой щенячий восторг мягкий женский голос.

Подняв голову, я увидела ту, что обратилась ко мне. Это была сама Аматерасу! Такой мгновенной удачи представить себе не могла. Я уже представляла, как буду поджидать ее каждый день у храма, пока богиня не посетит его. А потом буду умолять выслушать меня. На деле оказалось все намного проще. Аматерасу сама нашла меня и заговорила со мной. Я припала к ногам верховной богини и рассказала ей свою историю. Просила забрать меня у отца и позволить остаться служить ей. Я не могла больше убивать невинных смертных. Великая Аматерасу согласилась помочь. Она лично пришла к моему отцу и не терпящим возражений тоном сообщила, что забирает меня к себе в услужение. Так я осталась в Долине Небес.

– Раз уж ты теперь прислуживаешь мне, – богиня кончиками пальцев коснулась моей шерстки и нежно провела по спине, – ты поможешь мне сохранить один цветок.

– Да хоть целое поле цветов, о Великая богиня, – с готовностью запрыгала на месте я.

– Поле не нужно. Мне важен один цветок. Ты когда-нибудь слышала о красной паучьей лилии?

– Нет. – Я порылась в памяти, но на ум так ничего и не пришло.

– Этот цветок еще называют хиганбана. Он особенный и способен очищать карму. Я позволяю прикасаться к нему только тем, кто заработал себе плохую карму в прошлых жизнях, а в этой живет праведно. И уже искупил свою вину, но бедствия и страдания продолжают преследовать его до конца жизни. Мне жаль таких людей. И некоторым я позволяю прикоснуться к хиганбане, чтобы очистить карму. Тогда смертный может прожить остаток жизни в умиротворении – ему нечего больше искупать.

Цветок охраняют два тенина, природные духи Мандзю и Сягэ. Когда у хиганбаны пробиваются листья, ее охраняет Сягэ и несет свою службу до конца лета. Когда же солнечные лучи становятся не такими палящими, листья увядают и на смену им распускается огненными брызгами алый цветок. Сягэ уходит отдыхать под землю, ждать следующей весны. И на смену ей приходит Мандзю. В последнее время эти двое кажутся мне беспечными. Боюсь, пока я не вижу, они недобросовестно охраняют цветок. Следи за ними и докладывай мне обо всем. И чтобы ни один дух и ни один ёкай не смогли подобраться к моему цветку и отдать смертным. Только я решаю, как распорядиться хиганбаной и кому явить благость очищения кармы. Эти тенины не должны отводить глаз от цветка, а ты не должна отводить глаз от Мандзю и Сягэ. – Аматерасу смотрела на меня сверху вниз, окруженная сияющим светом.

– Я все сделаю, как желает Великая богиня. – Я опустилась на колени, скрестила перед собой ладони и положила на них голову, не смея поднять взгляд на богиню солнца.

Аматерасу отвела меня на поляну, которая расстилалась зеленым футоном на краю Высокой Долины Небес, где росла хиганбана. Близился конец лета, но дни все еще были изнуряюще жаркими. Возле цветка сидела прекраснейшая из тенинов – Сягэ.

Природные духи славились своей добротой и красотой. Эти создания призваны быть вестниками и помощниками богов. Их любили и обожали все. Увидев раз, и боги, и смертные начинали желать их. Всеобщее восхищение окружало их. Но тенинам не позволено было вступать в связи. Ни с людьми, ни с богами, ни между собой. Так и жили природные духи, любимые всеми, без возможности любить в ответ. Я никогда раньше не встречала их и знала только по рассказам матери. Теперь можно было воочию убедиться в их красоте. Первое время я сидела в траве и не отрывала глаз от Сягэ – настолько она была прекрасна. Тонкие, идеально ровные длинные пальцы нежно ласкали стебель хиганбаны. Длинные ресницы отбрасывали тень на фарфоровые щеки. Серые глаза меняли свой цвет в зависимости от времени суток: по утрам цвет их напоминал воды весеннего ручейка, что, едва высвободившись из ледяного плена, спускается вниз по горе, чтобы напитать собою истосковавшиеся травы. Днем глаза напоминали небо, на которое так часто мечтательно устремляла свой взор Сягэ. А по вечерам напоминали бездну, в которую можно было упасть, сорвавшись со скалы. Я любовалась ее тонким стройным телом – природный дух во всем была идеальна.

Вместе с Сягэ мы наблюдали за луной, разглядывая ее молчаливый лик, встречали восход солнца, слушали щебетание птиц и брачные песни цикад. Наблюдали, как с появлением на небосклоне солнца умолкал быстрокрылый ветер и как волны трав замирали, стоило ему исчезнуть. На рассвете мы любовались каплями росы, которые серебряными брызгами собирались на густых зеленых листьях хиганбаны. После того как первые лучи солнца касались их – смиренно стекали в благодарную землю. Та жадно впитывала вкуснейшую влагу и тут же щедро делилась ею с корнями нашего цветка. Изнурительно жаркие летние дни тянулись лениво и беззаботно.

– Вот бы сохранить для себя все звуки летней природы, – вырвалось у меня. – Взять сосуд и запечатать их в него.

Я мечтательно посмотрела вокруг, решая, какие именно звуки мне бы хотелось забрать себе, чтобы долгой зимой открывать сосуд и слушать, возвращаясь в лето.

– Ты умеешь играть на со? – Сягэ вопросительно посмотрела на меня.

– Со?

– Да, – с улыбкой выдохнула Сягэ, – яматогото. Слышала о таком инструменте?

– Видела, как мать играет на нем, когда хочет уединения. – Перед глазами всплыла далекая ночь и мать, сидящая под деревом. На коленях лежал длинный музыкальный инструмент, созданный из павлонии. Ее пальцы, одетые в костяные цумэ, касались шелковых струн, глаза блестели при лунном свете. Мир наполнялся прекрасными звуками. – Сама я не умею на нем играть.

– Ками, что прислуживают нашей богине Аматерасу, создали этот инструмент, – продолжила Сягэ. – Богиня как-то пожаловалась, что не всегда слышит просьбы и молитвы смертных. Ей хотелось создать для них нечто, что могло бы стать проводником между молитвами смертных и ею. И тогда богиня радости, танцев и счастья Удзумэ нашла способ решить эту проблему. Она вспомнила, как в то время, когда вместе с другими ками пыталась выманить Аматерасу из пещеры, соединила вместе шесть охотничьих луков юми и играла на их тетиве-цуру. Мудрая Удзумэ снова соединила их вместе. Юми, сделанные из дерева павлонии, срослись, а вместо привычной пеньки для цуру она привязала шелковые струны. Так она создала яматогото, способную воспроизводить звуки природы, животных и подражать ками. Струны из шелковых нитей издавали волшебные звуки, способные изобразить шум ветра, полет стрекозы, щебетание птиц или звон колокола. Удзумэ поставила под струнами костяные мосты-котодзи, чтобы можно было менять звук, и преподнесла Великой богине, чтобы та отдала новый инструмент в мир смертных. Тогда бы в храмах зазвучала музыка, которая дотянется до слуха Аматерасу. Яматогото так пришлась по вкусу нашей богине, что она решила повременить и пока не отдавать смертным чудесный инструмент. Сказала, что сможет еще пару столетий прожить без людских молитв. Ей захотелось в полной мере насладиться прекрасными звуками, которые издает диковинный инструмент. Сейчас яматогото есть только у ками, природных духов и ёкаев. Играя на нем, бессмертные ласкают слух Великой богини. Научившись играть на ней, ты сможешь наслаждаться всеми летними звуками, которые тебе пришлись по вкусу, не запечатывая их в сосуд. Касаясь пальцами струн, сможешь услышать даже легчайшее падение лепестков сладкой сакуры.

– Сягэ, ты умеешь играть на со? – Я восхищенно смотрела на длинный, отполированный инструмент с шестью шелковыми струнами, молчаливо покоящийся на коленях моей новой – и в общем-то единственной – подруги.

– Хочешь, сыграю для тебя? – предложила тенинка.

– Я буду счастлива услышать твою игру и приму музыку, которую ты сыграешь для меня, как дар. – Не пряча улыбки, я склонила голову в поклоне.

– Что бы ты хотела послушать? Шепот ветра, полет жука над травой или же брачные танцы журавлей?

Немного подумав, я вспомнила, как, тихо кружась, слетают нежные лепестки с цветущей сакуры, и предложила Сягэ сыграть для меня Цветение сакуры. Природный дух кивнула и заправила серебристо-белые, словно сотканные из лунного света, пряди волос за уши, передвигая костяные котодзи. Ее тонкие пальцы коснулись шелковых струн. Яматогото отозвалась протяжным нежным звуком, будто ветер коснулся розового цветка, срывая с него лепесток, чья нежность была схожа с щекой младенца. Сягэ глубоко вдохнула и прикрыла глаза. Пальцы бегали по струнам, заставляя петь о том, как цветет сакура. Перед моими глазами вставали картины: ранним утром, когда солнце едва касалось верхушек гор, среди ветвей просыпались птицы и начинали свой гомон, радуясь и отдавая дань новому дню.

– Мелодия сакуры напоминает мне о зарождении в сердце любви, – шепнула Сягэ, не открывая глаз.

Я услышала жужжание пчел, опыляющих розовые цветки.

– Ты любила когда-нибудь, Мизуки? – по-прежнему не открывая глаза, тихо спросила подруга.

– Нет. – Я услышала капли дождя, сбивающие лепестки с хрупких цветков. – А ты?

Сягэ нахмурилась, мотнула головой, будто пыталась отогнать назойливого комара, и вместо ответа снова спросила:

– Ведь тебе уже двести лет, Мизуки, неужели на твоем пути не встречался ни один мужчина, который бы заслуживал твоего внимания? Неужели никому не удалось разбудить любовь в твоем сердце?

Я буквально чувствовала цветочный аромат сакуры, и сладость разлилась по языку, настолько реалистично яматогото смогла передать то, что хотела изобразить Сягэ, касаясь струн.

– Отец, после того как я стала девушкой, запретил мне общаться с юношами. Он считал, что общение с мужчинами до свадьбы порочит не только мою, но и его честь. Сказал, что сам выберет для меня мужа, когда придет время. Да я и не стремилась никогда искать любви. Наблюдая за тем, как отец относится к матери, решила, что вообще никогда не полюблю никого и не выйду замуж. Не хочу, чтобы со мной поступали так же, как с мамой. Наверно, все мужчины одинаковые…

– Не все… – тихо промолвила Сягэ, проводя пальцами по струнам, и до меня донесся шум сильного ветра.

Мы замолчали, прислушиваясь к пению яматогото. Когда струны под пальцами Сягэ замолчали, она положила на них ладонь, и дрожь их утихла. Подруга подняла голову и с улыбкой посмотрела на меня:

– Хочешь, сыграем вместе?

– Я не умею играть, Сягэ. Мама не научила меня.

– Это не страшно. Ты можешь подыгрывать мне на другом инструменте. Он несложный. – Ее рука нырнула в рукав, и вскоре в ее ладони появилась пухлая окарина с двенадцатью отверстиями. – Тебе достаточно дуть в нее и перебирать пальцами по дырочкам. Ты быстро почувствуешь ее. Мелодия сама поведет тебя.

Я взяла из рук Сягэ глиняную свистелку в форме пузатой птички и подула в нее. Из противоположного отверстия вырвался густой, низкий звук. Я опробовала каждую дырочку, поочередно закрывая их, пытаясь узнать, какой звук из них исходит.

– Подожди, дай покажу, как рождается мелодия в окарине.

Я вернула инструмент хозяйке, и Сягэ приложилась к нему губами. Быстрые пальцы со знанием дела закрывали сразу по несколько отверстий. Низкая, не визжащая, а ласкающая слух мелодия напомнила о ручье, впадающем в реку. Звук был ровным, не раздражающим. Я неотрывно следила за тем, как пальцы меняют отверстия и вместе с ними звук приобретает новые краски. Мелодия прервалась, и Сягэ вернула мне инструмент. Я последовала ее примеру, прикрывая те же отверстия, что и она. Мелодия получилась не сразу. Раз за разом я переставляла пальцы в поисках нужного мне звука, пока, наконец, не нащупала те звуки, которые пришлись мне по вкусу. Удовлетворенная, я оторвалась от окарины и с довольным видом посмотрела на подругу. Она встретила меня нежной улыбкой:

– Вот видишь, это несложно. Теперь давай сыграем вместе. Есть одна мелодия, называется «Прогулка в горах». Я начну, а ты подхватывай.

Мелодия вела нас по тропинке, ведущей в горы, извивалась среди пахучих трав. Сягэ вступила на тропу одна, сорвала цветок и позвала меня последовать за ней. Набрав побольше воздуха в грудь, я последовала за ней. У нас получилась легкая, почти веселая мелодия, с которой мы гуляли вдвоем среди гор, срывая с деревьев дикие груши, впиваясь в них зубами, и сладкий сок лился по нашим рукам. Сягэ изменила темп, и мы оказались у горной реки, в которой можно было освежиться. Мы гуляли, гоняясь за синими стрекозами и темнокрылыми бабочками до тех пор, пока солнце не приблизилось к острым пикам гор, норовя спрятаться за ними. Пришло время возвращаться назад.

– У тебя хорошо получается, Мизуки. Из тебя вышла прекрасная, талантливая ученица. Мы можем играть с тобой чаще. Пусть наши сердца с помощью мелодии рассказывают о себе.

Я поклонилась своей учительнице и протянула ей окарину.

– Благодарю тебя, Сягэ-сэнсэй. Это был самый приятный урок в моей жизни.

– Оставь себе, Мизуки. Это мой подарок тебе в знак нашей дружбы.

Поблагодарив, я спрятала подарок в рукав.

С того дня мы часто играли вместе. По ночам, когда нас освещала луна, Сягэ играла для меня тихую, печальную мелодию, служившую мне колыбельной. Засыпая, я думала о том, что сердце подруги точит червь тоски, заставляя ее прятать как можно глубже свою печаль. Сягэ не признавалась мне в этом, а я не умела спросить об этом. Просто ждала, что придет день, когда она расскажет все сама.

Иногда Сягэ печально вздыхала и осматривалась по сторонам. Я долго не могла узнать причину ее тоски. Пока однажды, в конце августа, Сягэ не поведала мне свой секрет. Она была влюблена в другого тенина. Того, что приходил ей на смену, – Мандзю.

– Вам нельзя влюбляться, – осторожно напомнила я.

– Я знаю, – задумчиво вздохнула Сягэ. Ее пальцы водили по острым кончикам травинок. Те становились зеленее в ответ. – Но ничего не могу с собой поделать. Он так красив и прекрасен, но также неуступчив. Я знаю, он тоже любит меня, но слишком чтит небесные законы. Нам, тенинам, нельзя любить. Но что делать, если от любви теряешь голову и больше ничего не хочется, кроме того, чтобы быть рядом с любимым человеком? Мне даже смерть не страшна. И гнев Богини. Лишь бы Мандзю любил меня в ответ. Он не ценит тех даров, которые приносит истинная любовь. Ему важнее соблюсти закон.

– Может, когда-нибудь он позволит себе открыть свое сердце в ответ на твои чувства. Ты не бойся, – поспешила я заверить Сягэ, – я не расскажу об этом Аматерасу. Не вижу в любви ничего преступного. Даже если это любовь двух природных духов. Ты приходи сюда, когда он будет охранять цветок. Я уйду в сторонку, чтобы не мешать, и вы сможете поговорить.

Остатки летних дней утекли со скоростью водопада, что уносит одинокий опавший лист в глубокую реку. Теплый ветер обрел прохладную свежесть и по утрам пах ледниками гор. Листья хиганбаны засохли и опали. На верхушке стебля завязались кудрявые бутоны. Я насчитала ровно пять. В преддверии осени Сягэ покинула свой пост. В ту ночь, когда Сягэ ушла, насекомые пели особенно волшебно. Сверчки сменяли цикад-сэми, затем во всеобщий хор вступали огромные кузнечики. Похоже, весь небесный мир встречал появление Мандзю.

Наступил кугацу[20]. Первый солнечный луч коснулся стебля с пятью пузатыми, налившимися жизнью бутонами. Почувствовав, что время пришло, цветок раскрыл свои головки. Семь тонких острых язычков лепестков вытянулись навстречу солнечному лучу, но лишь тот коснулся их нежной кожицы, отпрянули и закудрявились, образовав корону. Длинные алые стрелы тычинок выглянули из центра короны и потянулись вверх, паучьими лапками взлетая ввысь. Солнце гладило их, но те не спрятались, как лепестки, и продолжали тянуться навстречу жаркому светилу. И тут же получили награду за смелость. Кончики стрел окрасились в пушистые желтые подушечки – так хиганбана сможет привлечь к себе трудолюбивых пчел, которые, вдоволь насытившись нектаром, отблагодарят их опылением.

Я завороженно смотрела, как расцветает хиганбана. Последние дуновения ночного ветерка ласкали распустившиеся головки. Небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Сквозь позолоченные облака вдали виднелась бело-розовая шапка горы. От этой невероятной красоты у меня захватило дух. Я подняла свою лисью голову над травой и забыла о том, что время от времени нужно дышать. Освещенный золотыми лучами пробудившегося солнца, по сочной траве ко мне шагал Он. Темные, густые, чуть вьющиеся длинные волосы развевались на легком ветру. Фарфоровая, идеально ровная кожа отливала золотом. Миндальные глаза таили в себе темную бездну, куда, не в силах справиться с собой и захватившими эмоциями, я тут же нырнула, захлебнувшись в чувствах. Худощавое, но не лишенное мышц тело требовало моих прикосновений. О, зачем тебе такие длинные стройные ноги, прекрасный тенин? Неужели ты думаешь, что сможешь убежать от меня, самой быстрой кицунэ? Догнав, я смогу захватить в свой плен твои мягкие, нежные пухлые губы, что налились соком спелой ягоды. Они так нежны, что сам лотос устыдится своей утонченности, пытаясь сравниться с тобой. В тот миг я поняла чувства Сягэ и ее тоску по Мандзю. В этот момент я испытала то же самое и пожалела, что разрешила природному духу прийти к прекрасному Мандзю на свидание. Прости, милая подруга, но зов первой любви сильнее меня. Это чувство с силой вулкана выплескивалось наружу, полыхало огнем внутри, и я была не в силах им управлять. Прости…

2. Алая паучья лилия, или Небесный цветок

青空に

声かけて咲く

曼珠沙華

К голубому небу

Обращая голос, цветет

Ликорис.

Такаха Сюгё

ПЛЕЙЛИСТ:

Toshro Masuda – Hinata Vs/ Neji (Naruto)

Bellie Eilish – I love you

BTS – Fake love (slowed)

Япония, Долина Небес, владения богини солнца Аматерасу, V в. н. э.

– Мандзю! Сягэ! – сама Великая богиня Аматерасу-отиками спустилась на землю, чтобы покарать незадачливых любовников. – Вы оставили небесный цветок без охраны ради своих мерзких любовных утех! Проклятье будет вашим наказанием!

Аматерасу сверкнула золотым светом своих глаз на двух природных духов. Те не успели отойти ото сна и силились понять, что происходит.

– Кай-кай, – я ехидно засмеялась в траве. Теперь они точно не будут вместе.

Быстрой тенью я мелькнула двумя хвостами и села у ног богини солнца, торжествующе наблюдая за глупышкой Сягэ.

– А я говорила: они давно прилипли друг к другу и забыли об охране небесного цветка. – Я не удержалась и внесла свою лепту в процесс божественной кары.

– Я их разделю! – Аматерасу снова гневно сверкнула глазами. Воздух вокруг стал ослепительно-белым.

Тенины в страхе прижались друг к другу, ожидая расплаты. Рука Мандзю скользнула по дрожащей спине возлюбленной.

– Вы, два нерадивых тенина, всегда будете рядом, но никогда не сможете встретиться. Вот ваше наказание за то, что осквернили мой священный цветок.

Эхо, разносившее по долине небес разгневанный голос Аматерасу, стих. Богиня исчезла, оставив после себя золотистую дымку. Солнечные искры растворились в воздухе, и провинившиеся духи застыли в безмолвном ожидании исполнения проклятья.

– Кай-кай, – довольно пропела я, – а я предупреждала: любовь между природными духами невозможна. Как можно было нарушить небесный закон? Вы теперь только в Ёми, в долине желтых вод сможете увидеть друг друга.

Осознание мелькнуло в глазах Мандзю. Он в последний раз посмотрел в глаза возлюбленной, прежде чем Сягэ исчезла под землей. Они так и не успели попрощаться.

Великой покровительнице солнца недостаточно было покарать двух падших природных духов. Любимый цветок хиганбана тоже впал в немилость. После смерти тенинов богиня низвергла его с небесных полей в Ёми – царство мертвых. Отдала луковицы небесного цветка своему брату Цукуеми, чтобы тот рассадил хиганбану вдоль троп, по которым души смертных идут к своему перерождению.

Позже цветок появился и у смертных, порождая собой множество мифов, суеверий и легенд.

Эта история могла закончиться прекрасно, если бы не моя одержимость Мандзю и его нежелание ответить мне взаимностью. Но обо всем по порядку.

Я спала в траве, обернувшись двумя хвостами. Ночи стали по-осеннему свежими. Приходилось прятать нос в красивой лисьей шубке. Он не заметил меня в рассветных сумерках, дав возможность вдоволь полюбоваться им. Мандзю сидел неподалеку. Лежа в траве, оставаясь незаметной, я наблюдала. Найдутся ли в трех мирах слова, способные описать его красоту? Он был совершенен. Не веря в идеальность тенина, я начала искать в нем изъяны. И, казалось, нашла. Но, о боги, даже родинки на нем смотрелись идеально. Одна круглая, ровная, коричневая, с легким золотистым оттенком родинка разместилась у него на лбу. Маленьким пятнышком она возвышалась над правой бровью. Родимое пятно будто говорило: это перст Аматерасу коснулся прекрасного лба и назначил дух тенином. Божья отметина. Он точно был избранным. Вторая, точно такая же по цвету и форме родинка покоилась на скуле Мандзю, под правым глазом. В мире смертных есть поверье: если родинка появилась под глазом, значит, человек в своей жизни прольет немало слез. Он должен выплакать свое счастье. Но это среди смертных. Тенину незачем лить слезы. Никто не посмеет его обидеть – я не позволю.

Третья родинка расположилась с левой стороны его шеи, рядом с кадыком. Кадык двигался то вверх, то вниз, притягивая мой взгляд. Родинка приходила в движение вместе с ним, пульсировала и выглядела как живая. Я как завороженная не отрывала от нее глаз. Родинка маленьким теплым солнышком влекла меня. Так хотелось дотронуться, почувствовать ее, прижаться к красивой шее. Терпения оставаться без движения у меня не хватило. Легкой, беззвучной поступью, не отрывая глаз от медовой родинки, я приблизилась к Мандзю и лизнула его в шею. Втянула носом запах кожи тенина и тут же утонула в смеси ароматов весеннего цветка сакуры, персикового бутона, сладкого нектара и ягод, что растут на склоне гор жарким летом. От такой свежей сладости закружилась голова.

Мандзю вздрогнул и удивленно посмотрел на меня:

– Лисица? – В его мягком теплом голосе не было ни капли злобы. Напротив, он с заботой осмотрел меня и, только убедившись, что со мной все в порядке, облегченно вздохнул и ласково погладил меня по голове. – Откуда ты здесь?

Так по-доброму со мной даже родная мать не обращалась.

– Кай-кай! – Я не смогла сдержать восторга, оттолкнувшись четырьмя лапами, взмыла вверх, обернулась девушкой и села напротив Мандзю.

Наши взгляды встретились. Я смотрела в его темные, почти черные глаза и тонула во мраке. Мандзю с любопытством и лаской смотрел на меня, но мне этого было недостаточно. Я хотела, чтобы он открылся мне, впустил внутрь, позволил прикоснуться к своей душе. Мать рассказывала мне, как кицунэ находят себе пару. Они встречаются взглядом и с помощью глаз проникают вглубь друг друга. Так они впускают в души. Взгляд по-особенному открывался, и можно было поздороваться с духом того, кому собираешься посвятить свою жизнь. Мать говорила, что в этот момент кицунэ чувствует, что она, наконец, нашла свой дом. Утонув в глазах партнера, она обретает душевный покой.

Заглянув в глаза Мандзю, я захотела испытать то же самое. Чтобы почувствовать рядом с ним, что я дома. Но он не открывал мне свой взгляд. «Ну же, откройся, впусти меня!» – молила я его про себя. Мандзю оставался глух к моим внутренним мольбам. А мать говорила, что твоей истинной любви слов не надо, ей достаточно будет взгляда. Обманщица! Этот тенин не услышал первой любви кицунэ.

– Так ты кицунэ! – воскликнул Мандзю и с восхищением посмотрел на меня. – Как ты прекрасна в человеческом облике.

Я знала цену собственной красоты. Ни один смертный и ни один дзинко[21] не мог остаться равнодушным при виде меня. В моей семье все обладали прекрасной внешностью. Но мои глаза отличались от остальных представителей моей расы – крупный миндаль, внутри которого распласталось пасмурное небо. Мои глаза не были черными или карими. Они были серыми, как весенний ручей, оживший на вершине горы, стремящийся вниз, прорубая себе путь через снег, запертый в ледяной панцирь. А волосы были так же густы и блестящи, как и шерсть в моей лисьей шубке. Они были цвета переспелого каштана, который так любят собирать смертные по осени. А моему стройному, гибкому телу могла позавидовать сама Инари. Я знала силу и притягательность своего человеческого обличья. Поэтому и предстала перед Мандзю, чтобы он увлекся мной так же сильно, как успела я увлечься им за те несколько мгновений, пока наблюдала за ним, прячась в траве.

– Привет, – я улыбнулась ему своей самой обворожительной улыбкой.

– Здравствуй, милая кицунэ. – Продолжая улыбаться мне, Мандзю предложил сесть рядом. – Как ты здесь оказалась? Здесь не обитают лисы. Это владения Аматерасу. Ты заблудилась?

– Вовсе нет. – Я присела с ним рядом и почувствовала тепло. Я намеренно села близко, чтобы наши локти соприкасались время от времени.

– Вот как? – вздернул ровную бровь Мандзю. – Как зовут тебя и что ты здесь делаешь?

– Мизуки. Меня взяла в услужение Аматерасу.

Он повернулся ко мне лицом и с интересом посмотрел на меня.

– Впервые слышу, чтобы Высшая богиня брала в услужение кицунэ. Ведь вы, лисы, обычно служите богине Инари. С чего вдруг Аматерасу брать тебя в слуги?

Отведя взгляд, я провела ладонью по волнам мягкой травы. Мне нелегко было вспоминать об отце и том, что совершила ради него. А об отцовском гневе даже думать было страшно. Никогда не забуду его толстую палку. Но Мандзю я доверяла. Мой лисий инстинкт всегда безошибочно подсказывал, кому можно довериться, а кому не стоит.

– Я сама попросила ее об этом, – опустив взгляд на мирно покачивающуюся от прикосновений легкого ветра траву, ответила я.

– Ты так молода, – заметил Мандзю. – Когда ты была в лисьем обличье, я заметил у тебя всего лишь два хвоста. Значит, тебе только двести лет. Вы, лисы, очень любите свою богиню. Что заставило тебя отказаться от любимой Инари и прийти к Аматерасу?

Рука Мандзю потянулась к моему лицу. Тонкими пальцами он подхватил выбившуюся прядь и нежно заправил за ухо. Его прикосновения были легкими. Так только бабочка может едва касаться своими хрупкими крылышками, когда пролетает слишком близко к кому-то. От невинного заботливого жеста меня бросило в жар. В животе тягучим медом разлилось тепло и ринулось вверх, заставляя сердце биться чаще. По рукам и спине побежали мурашки. Хорошо, что у моего белого кимоно были широкие длинные рукава и Мандзю ничего не заметил. Но краска, выступившая на моих щеках, выдала меня. Мандзю смутился и чуть-чуть отодвинулся от меня.

– Ты прав. Я люблю свою Инари, – я пересела ближе к нему, снова сократив расстояние, – но я сбежала не от нее.

– Кто же заставил тебя бежать из отчего дома, раз не гнев твоей богини заставил тебя прийти сюда? – Мандзю нахмурился, сорвал травинку и прикусил ее.

Я сделала то же самое, не осознавая, что повторяю его действия.

– У меня слишком строгий отец, который потакает своим желаниям. Он часто увлекается смертными женщинами, и его не останавливает присутствие мужей. Без тени жалости отец избавляется от них, правда, не своими руками. Эту работу он поручает мне. Множество раз меня отправляли избавиться от мужа какой-нибудь красивой женщины, чтобы сластолюбивый лис, приняв облик супруга, мог удовлетворить свою похоть. После этих связей на свет появляются кицунэ-полукровки, которых отец использует для укрепления и защиты своего клана. Отцом движет не только сластолюбие – он жаждет власти и пытается добиться ее всеми способами. Рожденные от смертных дети, наполовину лисы, наполовину кицунэ, станут теми, из кого создадут армию, которую не жалко отправить на смерть, если понадобится. И пока отец не удовлетворится числом отпрысков, меня будут отправлять устранять помехи на его пути. Я не люблю вынуждать несчастных людей убивать себя, но, если ослушаюсь, меня жестоко накажут.

За непослушание отец бьет меня всем, что попадет ему под руку, и, когда входит во вкус, не может остановиться. Бьет меня, пока не устанет. Мать никогда не заступается за меня, лишь приходит ночью, чтобы смазать мои раны и напоить целебным бульоном. Раньше он заставлял меня задерживать мужчин в дороге, когда те возвращаются домой, пока он обманным путем ложился в постель с их женами. Я заманивала несчастных в лес или горы, путала их и одурманивала, и они, потерянные, плутали там по несколько дней. Изможденные мужья возвращались домой совсем без сил, и их жены не могли понять, что произошло! Бедняжки: утром провожаешь в поле бодрого, полного сил супруга, который ночью делил с тобой ложе, а спустя час муж возвращается домой изголодавшимся, в грязных, разорванных одеждах. Таким парам везло – оба супруга оставались живы. Только муж не подозревал, что спустя время у него рождался ребенок, в создании которого принимал участие не он, а хитрый кицунэ. Других же, в чьих женах он видел не только сосуд для рождения полукровок, но и усладу для своего искушенного сердца, отец с моей помощью делал вдовами и жил с ними под видом законного супруга до конца их дней. Век смертного слишком короток. Время в мире ёкаев, в Высокой Долине Небес, в Ёми и мире смертных течет по-разному. Пока бессмертный проживает миг, жизнь смертного обрывается, едва первый успевает моргнуть глазом. В Ёми же времени нет совсем. Даже у бессмертных оно течет быстрее, чем в Стране желтых вод. Моя мать почти не замечает отсутствие мужа, пока он проживает жизнь с одной из смертных.

Последний раз отец приказал мне свести смертного с ума, чтобы он убил себя. Я выполнила отцовский наказ, но после возненавидела себя за это. Мне было жаль того несчастного. Он был красивым, добрым и не заслуживал жестокой смерти – мне было стыдно. Его звали Когими. Возвратившись к отцу, я никак не могла избавиться от воспоминаний о содеянном. Передо мной постоянно всплывал образ несчастного смертного и его безумный, наполненный ужасом взгляд. Я вновь и вновь видела одно и то же: красивое лицо Когими обезобразили предсмертные судороги, а из ран ручейками стекала кровь. Куда бы я ни направилась, меня повсюду преследовал его образ. Тогда я решила, что это было последнее убийство, которое отец совершает моими руками, и спустилась в Ёми, чтобы выпросить прощения у Когими. Попыталась загладить перед ним свою вину, пообещала лучшую жизнь в следующем перерождении и подарила судьбу императора. Скоро придет его время, и на свет появится будущий император Корэмицу и проживет свою лучшую жизнь.

Когими простил меня, и я вернулась к отцу, который не оценил моих стараний. Я была готова на все, чтобы заслужить его любовь. Чтобы хоть раз папа улыбнулся мне и сказал: «Ты отлично справилась, я горжусь тобой, дочь». Но вместо слов благодарности я услышала лишь жестокое: «Можешь идти». В тот момент я отчаялась дождаться теплых слов от отца и полностью разочаровалась в нем. Я больше не собиралась пытаться добиться его внимания и заслужить любовь, убивая смертных. Там, в Ёми, Когими подал мне отличную идею. Уйти от отца служить другой богине, чтобы он больше не мог управлять мной. Так я оказалась у Аматерасу в услужении. Она приказала мне присматривать за цветком, потому что считает, что вы вдвоем с Сягэ не справляетесь.

– Хм… – нахмурился Мандзю и двумя пальцами покрутил травинку, зажатую меж пухлых губ. – Аматерасу не доверяет нам?

– Не то чтобы не доверяла. Просто считает, что за вами нужно приглядывать. И, как я поняла, она догадывается о ваших чувствах с Сягэ.

– Ну, раз так считает Великая богиня, значит, ты здесь нужна, – смиренно произнес Мандзю. Он посмотрел вдаль, где уже родившийся рассвет пробудил солнце и его диск застенчиво выглянул из-за верхушки горы. Тенин задумался на несколько мгновений. Затем, будто вспомнив что-то, оторвал взгляд от порозовевшей горы и повернулся ко мне. – Знаешь, это хорошо, что ты ушла от отца и пришла сюда, в долину. Здесь ты найдешь покой и умиротворение. И никто не станет заставлять тебя совершать ужасные вещи ради развлечения. А еще я рад, что твой упрямый лисий дух спустился в Ёми, чтобы примириться с Когими. Уверен, он простил тебя. Я бы точно простил того, кто искренне раскаялся и спустился за мной в царство мертвых ради того, чтобы выпросить прощение. Твоя смелость восхищает – не каждый отважится спуститься в Ёми. А ты была настолько храброй, что даже не задумалась над тем, что тебя там может поджидать опасность. Ты молодец.

Мандзю положил мне ладонь на плечо и легонько потрепал его. Мои щеки снова залились краской. Но в этот раз он не отодвинулся от меня и не убрал руку. Напротив, погладил по голове так, как сделал бы это, будь я в теле лисицы. Из горла так и рвалось мое: «Кай-кай». Я всегда выкрикиваю этот лисий клич, когда меня переполняют эмоции. Но я держалась изо всех сил, чтобы не смутить Мандзю. Смысл его слов о страшном Ёми только сейчас дошел до меня. Действительно, спустившись туда, я не задумывалась о том, что там может быть опасно. Ведь я могла и вовсе не выбраться оттуда. Желание вымолить прощение у убитого мной смертного было сильнее страха. Мандзю вырвал меня из размышлений, внезапно продолжив разговор.

– Ты правильно сделала, что подыскала для Когими хорошую жизнь после реинкарнации. Он станет императором Корэмицу. Станет отцом многих детей. У императора всегда много наследников. Уверен, он забудет обиду, нанесенную тобой. Не печалься.

Он отнял руку от моей головы, обнял свои колени и улыбнулся. Улыбка тенина была такой заразительной, что я не заметила, как сама заулыбалась в ответ.

– Как давно ты помогаешь нам с Сягэ охранять алую паучью лилию? – Мандзю вдруг стал серьезным и внимательно посмотрел на меня.

– Настолько давно, что успела познакомиться с Сягэ и узнать о ее чувствах к тебе. – Я ведь обещала быть подругой Сягэ и помочь ей сблизиться с Мандзю. Если бы я знала, что сама с первого взгляда влюблюсь в него, – не стала бы ей ничего обещать.

Мандзю побледнел и отвел взгляд, еще крепче сжав руками свои колени.

– Сягэ рассказала тебе?

– Да. Но тебе нечего бояться. Я не расскажу о вас Аматерасу.

– Тебе нечего ей рассказывать. Никто из нас не нарушил закон. – Из его голоса исчезла нежность, он стал сухим и холодным. Будто кто-то недоварил рис и не положил в него ни соли, ни специй. – Мы ничего такого не сделали с Сягэ.

– Я верю тебе, Мандзю.

Мне хотелось подыграть ему, показать, что я готова помочь. Выудить из него признание, чтобы понять, взаимны ли чувства к Сягэ. Я должна была знать, есть ли у меня шанс на ответную любовь этого доброго и донельзя красивого тенина.

– Неужели тебе совсем не нравится Сягэ? – Я начала издалека, чтобы не спугнуть тенина. – Когда я впервые увидела ее, то решила, что это самая прекрасная девушка на свете. Кстати, сколько вам обоим лет, как долго вы уже живете?

– Столько же, сколько и тебе, Мизуки. В мире людей нам троим было бы не больше девятнадцати. Я рад, что ты тоже считаешь Сягэ самой прекрасной. Именно это я и подумал, когда впервые мельком увидел ее. Я пришел чуть раньше, а она только собиралась покинуть свой пост. Сягэ поднялась с земли на закате, когда опал последний сухой лист, попрощалась с солнцем и скрылась под землей. Но я успел увидеть ее красоту. В памяти засел ее образ: тонкий женский стан, глаза цвета моря и длинные, ниже пояса, белые как снег волосы. Последние лучи уходящего солнца играли бликами в выбившихся прядях. Она была свежа и чиста, как едва распустившийся цветок сакуры. В тот момент мою грудь наполнило нечто теплое, большое – и оно продолжало расти! Я решил, что меня вот-вот разорвет изнутри, а потом это нечто лопнуло и по всему телу разлилось мягкое, обволакивающее тепло. Перед глазами плясали золотые бабочки. Я узнал это чувство – любовь, уже испытывал нечто подобное, когда был влюблен в прошлой жизни.

«То же самое почувствовала я, когда впервые увидела тебя», – подумала я и поспешила засыпать Мандзю вопросами о Сягэ, пока он не закрылся от меня и не сменил тему. Так я узнала их историю.

Я уже знала, что Сягэ тоже заметила Мандзю и восхитилась им. Он ни на минуту не выходил у нее из мыслей. Сидя там, под землей, в ожидании своей очереди, она грезила прекрасным тенином. Несколько недель Сягэ томилась внизу, съедаемая новыми чувствами. Образ Мандзю не хотел выходить из головы. Помня о том, что тенины не могут предаваться любви, она боролась с собой как могла. «Мы не можем любить и быть любимыми», – твердила она себе. Но что могут сделать слова против одного сильного чувства? Даже тысячи слов бессильны против могущества истинной любви. Сягэ сдалась. Покорилась воле чувств в одну теплую сентябрьскую ночь, наполненную ароматом спелых фруктов, поднялась наверх, чтобы тайком понаблюдать за Мандзю.

Она застала его лежащим на спине, устремившим взгляд к низко висящим звездам. Мандзю грыз травинку и тяжело вздыхал. Внутри него тоже родилось это чувство, но он помнил, что любовь между тенинами под запретом, и боролся с новым чувством как мог.

– Я ведь не всегда был тенином, – внезапно оторвался от воспоминаний Мандзю. – У меня когда-то была жизнь смертного. Именно в ней я познал истинную боль, которую может причинить любовь.

– Расскажи! Мне хочется узнать причину, почему ты отвергаешь Сягэ. – Кай-кай!

Я вскочила, оттолкнулась ногами от земли, крутанулась в воздухе и обернулась лисицей. Затем опустилась у ног Мандзю, обернулась двумя хвостами и положила голову на колени тенина. Мандзю, недолго думая, положил ладонь на мою мохнатую голову и начал гладить. Медленно, легко касаясь, он проводил рукой по шерстке, и по всему моему телу бежали мурашки.

– Когда я был смертным, в ранней юности полюбил одну девушку из своей деревни. Любовь была взаимна. Мы встречались тайком. Она приходила на берег, когда я вытаскивал лодку из воды. Садилась рядом и помогала распутывать рыболовные сети. Я всегда отдавал ей несколько рыбин из моего улова. Мы до темноты засиживались у лодки, болтая обо всем. Но больше всего нам нравилось мечтать о будущем. Как я заработаю немного денег и пойду к ее родителям просить разрешения на свадьбу. Я был из небогатой семьи, но прокормить себя и свою будущую жену точно смог бы. Когда на берег опускались сумерки и скрывали нас от посторонних глаз, мы целовались. И не было ничего слаще тех поцелуев! По ночам, перед сном, лежа в своей постели, я предавался мечтам о том, как буду счастливо жить со своей возлюбленной. Но нам не суждено было быть вместе. Моя любимая приглянулась одному богачу из соседнего города. Он не был молод. Лицо горожанина было покрыто оспинами, а тело расплылось, как тесто, оставленное на жаре нерадивой хозяйкой. Но родителей моей возлюбленной не беспокоил возраст будущего мужа их дочери. За нее предложили щедрый выкуп, и они не раздумывая согласились. Как ни билась, как ни плакала, как ни морила себя голодом моя возлюбленная, ей пришлось покориться судьбе. Чтобы дочь не сбежала, родные заперли ее в доме, и мы даже не смогли попрощаться. Настал день свадьбы. Ее нарядили в свадебное платье и отдали тому богатею. Свадьбу отправились праздновать в город, в дом будущего мужа. Когда праздничный пир отшумел и все стали расходиться по домам, чтобы оставить наедине новобрачных для первой брачной ночи, моя любимая призналась мужу, что плохо себя чувствует и ей нужно выйти во двор и подышать свежим воздухом. Этот глупец отпустил ее.

Она решила, что раз она не сможет быть со мной, то и другому мужчине не достанется. Не отдала себя нелюбимому, а поднялась на вершину скалы, на которой стоял тот город, и бросилась вниз. Холодные, темные волны не сразу приняли мою любимую. Ее тело разбилось о скалы. И лишь когда ночной шторм обрел достаточно силы, морская вода обняла мою любовь и забрала себе. Лишь месяц спустя, вдоволь наигравшись принесенной жертвой, море вернуло земле мою возлюбленную.

Когда я узнал об этом, то чуть не умер от горя. Мое сердце и до этого изнывало от боли. Но после того как мне рассказали о том, что стало с моей любимой, я готов был сам последовать за ней от отчаяния. Долго думал над тем, как жить дальше. Любовь не желала уходить из сердца, а боль утраты разгоралась нестерпимым огнем, с каждым днем жгла все сильней. Так же, как и она решила не изменять своей любви ко мне, я поклялся сохранить свои чувства в себе и стал монахом. Пришел в храм Аматерасу и служил своей богине, совершая остаток жизни благие деяния для людей. И всю жизнь хранил в сердце огонек любви к той, что до конца своей короткой жизни оставалась мне верна. После смерти мой дух не опустился в Ёми. Аматерасу забрала меня в Долину Небес, и так я стал тенином. «Раз ты отказывался от человеческой любви при жизни, – сказала Высшая богиня, – оставайся природным духом. Тенинам запрещено любить. Они должны хранить в себе святость. Думаю, ты легко справишься с этим».

– А разве тебя не должны были лишить памяти о прошлой человеческой жизни? – Я оторвала голову от его колен и недоверчиво заглянула в глаза Мандзю.

– Так и было! – пожал плечами природный дух. – Я забыл почти все из своей прошлой жизни: как выглядела моя возлюбленная и как ее звали, деревню, в которой родился, храм, в котором жил. Но у сердца есть своя память, оно смогло сохранить воспоминания о той, которую любил больше жизни. По ночам, в сновидениях, я возвращаюсь в свою прошлую жизнь и раз за разом проживаю то время, когда был счастлив с той, с которой не суждено было быть вместе. Сердце до сих пор помнит историю моей любви, и оно запомнило, что любовь причиняет боль. Поэтому я и хочу, и не могу ответить на чувства Сягэ. Потому что любовь между тенинами запрещена. И если кто-либо узнает о ней, боги накажут нас обоих и я снова испытаю боль.

– А если ты полюбишь не тенина? – осторожно поинтересовалась я.

– Кого? – он непонимающе посмотрел на меня.

– Ну, кого-нибудь из существ другого вида.

– Глупая лисичка, – он с нежностью потрепал меня по голове, – мне нельзя влюбляться. Я же только что тебе рассказал. Да, я знаю, что боги создали нас такими, что каждый, кто нас увидит, начинает пылать чувствами. Мы тоже любим всех, но другой любовью. Такой, как, например, мать любит свое дитя. Боги накажут нас за плотскую любовь. Понимаешь?

– Понимаю, – со вздохом отозвалась я и тут же отвела взгляд от Мандзю, чтобы он не догадался о моих чувствах к нему.

– Только смотри, Мизуки, не влюбляйся в меня, – он будто прочитал мои мысли, – ничего, кроме братской любви, я не смогу тебе дать в ответ.

– Не буду, – буркнула я и, почувствовав чье-то присутствие, подняла нос вверх, чтобы определить, с какой стороны к нам приближаются.

Ее запах – аромат спелой сливы и летних цветов. Я запомнила его с тех времен, когда мы вместе охраняли алую паучью лилию. Сягэ стояла за нашими спинами, сложив руки на груди и склонив голову набок.

– Сягэ? – Мандзю вскочил на ноги и протянул к ней руки. Она потянулась к нему в ответ. И вот они уже стоят передо мной, держась за руки. – Давно ты здесь?

– Я пришла сюда после захода солнца. Ты как раз начал рассказывать о своей прошлой жизни. Печальная история.

Я огляделась вокруг. Начало смеркаться. Мы так увлеклись с Мандзю разговором, что не заметили, как прошел день и наступил глубокий вечер. Поднялся легкий ветерок, он трепал белые волосы Сягэ. Они словно отражали лунный свет, и длинные пряди лучиками разлетались вокруг. Почему боги создали тенинов такими прекрасными? Им бы следовало иметь обычную внешность, может, тогда остальные не теряли бы голову в их присутствии. Уверена, что будь у Мандзю лицо обычного смертного, я все равно полюбила бы его. Еще никто до него не относился ко мне так по-доброму и не ласкал с такой нежностью. Да стань он хоть уродом, я бы все равно продолжала любить его.

В душе я хранила надежду, что Мандзю все-таки останется верен себе и откажется от своих чувств к Сягэ. Тогда у меня появится шанс завоевать его любовь. Пылая чувствами к этому тенину, я точно не нарушала никаких законов. Не все небесные правила распространяются на кицунэ. В этом Сягэ мне точно проигрывала. Но за время, проведенное вместе с этой красивой, доброй, чуткой девушкой, я успела привязаться к ней. Мы подружились, и я все еще помнила о своем обещании – помочь ей с Мандзю.

– А ты тоже помнишь свою прошлую жизнь? Кем ты была до того, как стать природным духом? – Он по-прежнему держал ее за руки, затем легонько потянул ее к себе, и они вместе уселись на траву рядом со мной. Сягэ улыбнулась мне и погладила по голове теплой рукой.

– Аматерасу забрала у меня память о прошлой жизни. Я ничего не помню. Может, это и к лучшему. Я бы не хотела вспоминать свои страдания из прошлой жизни. Лучше думать о той, которой живешь сейчас. И стараться сделать так, чтобы в новой жизни избежать страданий. – Она склонила голову к хиганбане и тонкими пальцами, едва касаясь, провела по стеблю и погладила собравшиеся в бутон уснувшие лепестки.

– А ты страдаешь? – удивленно вскинул бровь Мандзю.

Сягэ отвернулась от него и тяжело вздохнула. Я подняла голову, и наши взгляды встретились. Ее глаза были полны печали. Мне стало так жаль Сягэ: я еще не успела изведать горечи страданий от безответной любви. Мои чувства пробудились лишь вчера. А вот моя подруга вкусила этот терпкий вкус сполна. У меня никогда не было друзей и подруг, кроме братьев и сестер. Отец не позволял мне привязываться к другим существам – так легче было мной управлять. Сягэ стала моей первой и единственной подругой. Я решила спрятать свои новые чувства к ее возлюбленному подальше, в надежде, что вскоре забуду о них, уступить и перестать бороться за любовь тенина.

– Вы тут общайтесь, – я поднялась на четыре лапы и помахала им хвостами, – а я пойду спать. Это был длинный день.

Протяжно зевнув, я ушла, но не слишком далеко: спряталась за высокой сочной травой и навострила уши. Мне не хотелось пропускать разговор двух влюбленных тенинов. Стало интересно, поддастся ли Мандзю уговорам Сягэ.

– Доброй ночи, Мизуки, – донесся до моих ушей ласковый голос Мандзю. Отчего у меня кольнуло в животе и в сердце. Оказывается, слышать голос любимого, который не может быть с тобой, так мучительно!

– Угу, – буркнула я в ответ.

– Спи сладко, дорогая Мизуки, – эхом повторила Сягэ. Вот ей я не ответила. Лишь как можно громче и противней зевнула во всю пасть, клацнув клыками.

Их голоса превратились в шепот, но я не спускала с них глаз.

– Ты мне так и не ответила, почему ты страдаешь? – тихо промолвил Мандзю. – Разве плохо быть природным духом?

– Очень плохо, – снова вздохнула Сягэ.

– Отчего же? – Мандзю провел ладонью по ее спине.

– От того, что боги, создавая нас, запретили нам любить. Но ведь все живое имеет право на любовь – это чувство всегда приветствуется богами. Тогда почему только для тенинов любовь – преступление, почему, Мандзю?

– Мы созданы, чтобы дарить любовь богам, высшим существам и даже смертным, но друг друга любить не можем, иначе во всех мирах наступит хаос. Мы не имеем права создавать пары, увлекаться чувствами, нельзя, чтобы страсти нас захватили. Тенины – слуги богов, и мы не можем иметь пару. Таков закон.

– Ты все еще любишь ее? – Сягэ скинула руку Мандзю со своей спины и сердито посмотрела на него. – Девушку из прошлой жизни?

– Я не помню ее лица, но помню чувства, которые испытывал к ней. Они были сильными. Чтобы сохранить их в себе, я отказался от мирской жизни. Любовь была настолько сильна, что даже всемогущая Аматерасу не смогла вытравить ее из моего сердца.

– Как я завидую той смертной девушке, – дрожащим голосом произнесла Сягэ.

– Здесь нечему завидовать. Она бросилась со скалы в море, чтобы не быть с тем, кого она не любила. Родные, выдав замуж за другого мужчину, разбили ей сердце. Ты так же хочешь? – Мандзю заглянул ей в глаза и склонил голову набок.

– Нет, не хочу. Но мое сердце и без жестоких родителей плачет от боли. Я знаю, что нравлюсь тебе так же сильно, как и ты мне. Твоя нежность читается во взгляде, в жестах, во всем, что ты делаешь. Ты бы видел, как поменялся в лице, когда увидел меня сегодня. Пусть с твоих уст не срываются слова любви ко мне, но все, что ты делаешь, кричит мне об этом.

Мандзю встал и прошелся перед Сягэ. Он заложил руки за голову и шумно втянул ночной воздух. Луна уже вступила в свои права и освещала долину серебристым светом. Он повернул лицо к небесному светилу и прикрыл глаза. Мы обе, каждая со своего места, завороженно смотрели на него. Мандзю боролся с собой. Я видела по его лицу, что внутри него идет битва. Брови то сходились вместе, то, отталкиваясь, разбегались вновь. Мандзю набрал ртом воздух, раздул щеки, задержал дыхание на несколько долгих мгновений. Зажмурился и протяжно выдохнул. Затем он сделал шаг в сторону Сягэ, а потом резко отпрянул и отошел подальше. Опустил руки, и те безвольно повисли вдоль тела. Мандзю вновь набрал побольше воздуха, желая что-то сказать, протянул руки к Сягэ и тут же опустил их. В конце концов он сдался и, проиграв эту битву, снова сел рядом с белокурой Сягэ.

– Да! Я люблю тебя, моя прекрасная Сягэ, но эта любовь преступна. И если поддамся ей, Аматерасу покарает нас, и я снова испытаю невыносимую боль из-за разбитого сердца. Ты меня понимаешь?

Мандзю согнул ноги, положил на них руки и опустил голову. Сягэ приподнялась и обняла его, прижав к плечам возлюбленного голову.

– Спасибо, что не стал скрывать от меня свои чувства. Было очень мучительно подозревать тебя в них, но не знать, так ли это на самом деле.

– Все так, Сягэ, – голосом мученика произнес Мандзю и положил ладонь на руку Сягэ. Голову он так и не смог поднять. – Только это признание бессмысленно. Нам не суждено быть вместе.

– Если мы будем встречаться с тобой под покровом ночи, никто и не узнает. Мизуки обещала не рассказывать о нас никому.

– О нас все равно узнают. Аматерасу все видит. Не стоит недооценивать высшую богиню.

– Мы будем очень осторожны. – Сягэ подняла голову и прикоснулась губами к щеке Мандзю. Он вздрогнул, сбросил с себя руки Сягэ и поднялся на ноги.

– Умоляю, не делай так больше!

– Хорошо, не буду, – согласилась она и хитро посмотрела на него. – Садись рядом, будем любоваться звездами. Не бойся, я не буду больше тебя целовать.

Одну маленькую победу Сягэ сегодня уже одержала. Она была страшно довольна признанием Мандзю. Когда тот снова сел с ней рядом, Сягэ положила голову ему на плечо. Мандзю расслабился и, как будто забывшись, осторожно обнял ее за талию. Меня терзала ревность. В сердце вонзилась заноза и колола его всякий раз, как я бросала взгляд на тенинов. Но, как хорошая подруга, я все же нашла в себе силы сделать доброе дело для них. Я выпустила в темноту блуждающие огоньки. Они кружились над головами природных духов, играя тихую мелодию, наполняя сладостным чувством сердце и душу.

Дерзкий ветер грубо прижимал траву к земле, пуская волны по поляне. От его дуновений из стороны в сторону раскачивался стебель хиганбана, заставляя своих хранителей тревожиться. Спящая головка цветка то и дело клонилась к земле. Сягэ и Мандзю поочередно подставляли ладони к цветку, желая защитить хрупкую реликвию. Порой они вместе протягивали к цветку руки, встречаясь при этом глазами. Сягэ, счастливая и довольная, стыдливо отводила взгляд и опускала голову. Мандзю, напротив, не отводил глаз от возлюбленной, затем убирал ладонь от цветка и легкими касаниями проводил пальцами по щеке Сягэ. Она не отстранялась, лишь сильнее прижимала его ладонь к щеке. Блуждающие голубые огоньки кружились рядом, освещая их счастливые влюбленные лица. Этим двоим не нужно было слов, чтобы говорить друг с другом. Они объяснялись взглядом. Наверное, так и выглядят взаимные чувства.

Чтобы не переживали за хиганбану, я направила поток энергии к ней и создала защитный купол. Он накрыл цветок, и нежный стебель перестал гнуться от ветра. Успокоившись, цветок уснул, дав возможность своим хранителям вдоволь насладиться друг другом.

Неунимавшийся шалун-ветер разогнал все облака в небе, и круглолицая луна заглянула на поляну. Тонкий серебристый свет упал на два силуэта, окруженных мерцающими огоньками. Двое сидели, прижавшись друг к другу, наслаждаясь безмолвной ночью. Богиня ночи Цукуеми щедро рассыпала в небе звезды, и теперь их можно было читать на небесном покрывале. Природные духи тихо смеялись над своими шутками, стараясь не разбудить меня. Зависть и ревность жгучим ядом разливались внутри меня. Но я боролась с собой, позволяя этим двоим насладиться друг другом. По крайней мере, небесный закон они не нарушали. Нет ничего страшного, что хранители сидят рядом и любуются звездами. Но, похоже, Мандзю видел звезды лишь в глазах Сягэ, и от этого у меня щемило сердце.

– Приходи завтра ночью снова, – прошептал ей в волосы Мандзю.

Это последнее, что я услышала, прежде чем сон забрал меня в свое царство.

3. С последним опавшим лепестком ты уйдешь

そして、私はあなたのためにヨミの王国に降ります

И в царство Ёми спущусь за тобой

ПЛЕЙЛИСТ:

Toshiro Masuda – Hinata vs. Neji (Naruto)

Billie Eilish – I love you

BTS – Fake love (slowed)

Солнечные лучи уже давно грели мою лисью морду и били в глаза – я видела их красный свет сквозь закрытые веки. Я хотела прикрыть морду хвостом, чтобы поспать еще чуть-чуть, но кончика моего носа коснулся дымный аромат готовящейся еды. Он вырвал меня из сна.

Мне снился отец. Разгневанный, он бежал за мной с толстенной палкой в руках по Ёми и кричал. В Ёми нет эха. Ничто не разносило его голос по царству мертвых. Он проклинал меня. Кричал, что я не имела права лезть в Книгу Жизней и самовольно дарить лучшую жизнь Когими. Отец почти догнал меня, но я, поднырнув под палкой, бросилась в желтую реку и поплыла что есть мочи, гребя лапами. Недвижные воды тянули на глубину. Мне казалось, что я не плыву, а лишь барахтаюсь на месте. Но маленькая точка на том берегу увеличивалась с каждым гребком. Это дало мне надежду. Я начала перебирать лапами в мутной желтой воде еще быстрее, и вот размытая точка обрела четкие очертания. Это был Когими. Протянув руку, он схватил меня за лапу и вытянул из смрадных вод на берег. Обессиленная, я легла на желтый песок, пытаясь отдышаться после быстрого бега и мучительно долгого барахтанья в воде. Голос отца, оставшегося на том берегу, стих. Я повернулась к нему: он упер руки в бока и, прищурившись, наблюдал за нами. «Совсем выбилась из сил, бедняжка», – душа смертного склонилась надо мной и потрепала за морду. Я уткнулась носом в его ладонь. Рука ничем не пахла – от нее лишь веяло холодом. «У меня будет к тебе просьба, Мизуки. Сможешь выполнить?» – Когими заглянул мне в глаза. «Конечно», – попыталась ответить я, но не услышала своего голоса. Смертный склонился надо мной и, едва касаясь губами уха, тихо произнес: «Не трогай моего сына, Мизуки. Оставь его в покое, отступись от него». – «Я и не собиралась трогать твоего сына», – попыталась сказать я, но голос снова изменил мне. Слова беззвучно вылетали изо рта. «Мизуки!» – разорвал тишину крик отца, и Ёми тут же исчезло.

В воздухе пахло совсем как дома, когда мама суетилась у очага и готовила завтрак. Я с трудом приоткрыла левый глаз. Солнечный свет мгновенно ослепил его, я зажмурилась. Так, хорошо. Теперь попробуем проделать то же самое с правым глазом. Наглое солнце ослепило и его. Под закрытым веком заплясали радужные круги. Я попыталась снова взглянуть на мир одним глазом, оставив лишь щелку между век. Так уже намного лучше – солнце не смогло пробраться через столь узкие врата и не причинило боль. Немного привыкнув к яркому утреннему свету, я смогла приоткрыть и второй глаз. Первое, что я увидела сквозь высокую траву, была спина Мандзю. Он сидел неподалеку, склонившись над чем-то, и активно водил рукой перед собой. Я вытянула морду над травой, втянула носом воздух и поняла, что запах еды мне не приснился. Оттолкнулась четырьмя лапами от земли, сделала кувырок в воздухе и приняла человеческий облик.

– Как-кай! – Я встала за спиной Мандзю. – Доброе утро! Что ты делаешь? Так вкусно пахнет!

Тенин повернулся лицом ко мне, и беспощадное солнце тут же ослепило его. Он прищурил один глаз и улыбнулся мне самой очаровательной улыбкой, которую только можно себе представить. Мандзю приложил ладонь ко лбу, закрываясь от солнечных лучей, после чего смог полностью открыть глаза.

– Доброе утро, Мизуки! Надеюсь, тебе хорошо спалось? Ты поскуливала во сне. Твой лисий голосок звучал так беззащитно и мило, что мне захотелось тебя обнять. Но я не стал – побоялся разбудить. Тебе, наверное, приснился страшный сон.

О, великая Инари! Он хотел меня обнять! Почему же ты не сделал этого, мой скромный природный дух?

– И тебе доброго начала дня, Мандзю. Ты прав, мне снился кошмар. За мной гнался отец по всему Ёми с огромной палкой. Так что зря ты меня не обнял. Было бы лучше, если бы я проснулась и не досматривала этот странный сон. – Я пожала плечами и кивнула головой в сторону дыма, видневшегося за его спиной. – Ты что-то готовишь?

– Ах да. Вчера я заметил, что ты целый день ничего не ела. Ты, должно быть, сильно голодна, вот я и решил накормить тебя.

Мандзю шагнул в сторону, и передо мной предстала импровизированная кухня. В земле была вырыта неглубокая яма, в которой горел огонь. Сверху костер был накрыт большим толстым камнем. На камне кипел большой донабэ[22] – глиняный горшок, над которым клубился пар.

– Набэмоно?[23] – улыбнувшись, я кивнула головой в сторону котла.

– Да, готовлю сябу-сябу – блюдо из одного котла. Надеюсь, тебе понравится.

– Пахнет вкусно. – Я втянула ноздрями воздух, но человеческий нос не так восприимчив к запахам, как лисий. – А что там?

– Я варю клецки из желудевой муки вместе с очищенными луковицами лилий, морковью, кореньями и водорослями. Они придадут похлебке солоноватый вкус. А для густоты я добавил немного пшена.

– Ммм… звучит аппетитно. – Мой желудок, услышав все перечисленное Мандзю, заурчал так громко, что это рычание услышали, пожалуй, даже в царстве смертных.

– Вижу, как ты голодна, – рассмеялся Мандзю и присел на корточки. Пошарив за донабэ, он достал сверток из широких бамбуковых листьев. – Перед уходом Сягэ испекла для тебя печенье из каштановой муки. Оно, правда, не сладкое, но очень вкусное. Чтобы печенье не рассыпалось в твоих руках, Сягэ смешала муку с яйцами диких птиц. От этого они стали намного вкуснее и мягче.

– Из птичьих яиц? – В моих глазах промелькнул ужас. – А ты не боишься?

Мандзю хитро улыбнулся и, приложив палец к губам, понизил голос:

– Аматерасу совсем не нужно об этом знать. Смертные, конечно, считают, что цыплята – это посланники Аматерасу. Но это относится к птенцам курицы, а не дикой птицы. Так что никакой закон мы не нарушаем. Хотя смертные остерегаются есть любые яйца. Но пусть на всякий случай это останется между нами. – Он подмигнул мне и протянул аккуратный сверток. – Перекуси печеньем, пока не приготовится похлебка.

Я развернула бережно завернутые Сягэ листья и увидела внутри целую горку коричневого печенья. Умелые руки моей новой подруги вылепили лакомство в форме звезд. Я поняла ее послание. Так она благодарила меня за вчерашнее уединение и мои блуждающие огоньки, которые кружили над ними и создавали ощущение, будто само небо рассыпало звезды им на головы. Недолго думая, я взяла одно и надкусила. Каштан совсем не чувствовался. Не знаю, что еще добавила в печенье Сягэ, но мне показалось, будто его окунули в цветочный нектар. И пахло оно так же. Я зажмурилась от удовольствия.

– Подожди! – прервал мою трапезу Мандзю. – Сягэ передала тебе вино из бузины и шелковицы. Еще в начале лета она собрала ягоды и закупорила их в бутылки.

Откупорив крышку, он протянул мне глиняный сосуд. Вино пахло ушедшим летом и ягодной сладостью. Я сделала глоток. Во рту разлилась нежная сладость черной шелковицы, которая одновременно ласкала и пощипывала язык. Вино пролилось в горло и плавно стекло в желудок. Мягкое тепло обволокло мое нутро. Я затолкала целое печенье в рот и принялась жевать. Мандзю все это время неотрывно смотрел на меня и улыбался.

– Вкусно? – поинтересовался он и жестом пригласил меня сесть рядом с ним у огня.

– Очень, – призналась я, усаживаясь на колени возле Мандзю. Сейчас я была горда собой. Я села так красиво, как учила меня мать. «Будущие высшие богини должны уметь двигаться подобающе своему статусу», – пронеслось в голове.

– Потерпи еще немного, скоро похлебка будет готова. – Мандзю взял деревянную ложку и принялся мешать в глиняном горшке.

Я набросилась на печенье, поскольку действительно ничего не ела с тех пор, как охранять алую паучью лилию пришел Мандзю. Мне было не до еды. Я бросила взгляд на хиганбану. Цветок безмятежно кивал алой головкой в такт дуновениям ветра, источая сильный, приятный аромат вокруг. Оторвавшись от хиганбаны, я перевела взгляд на Мандзю. Он сосредоточенно помешивал в горшке похлебку. Ветер развевал его волосы, и легкие пряди падали на лицо. Мандзю сдувал их, но одна, особо непослушная, прилипла к его белой щеке. Я не удержалась и робко потянулась к нему. Аккуратно, стараясь не касаться бледной кожи, убрала прядь от его лица.

– Спасибо. – Мандзю с ласковой улыбкой взглянул на меня и отвернулся к костру.

– Хочешь? – я протянула ему сосуд с вином.

Тенин наклонил голову, заглянул вглубь глиняной бутыли и принюхался.

– Похоже, у Сягэ получилось отличное вино. – Он взял у меня из рук сосуд, поднес к губам и сделал большой глоток. Кадык на длинной шее дернулся и вновь замер посередине.

Сягэ. В который раз за это утро он произносит ее имя. Сердце заныло от тоски. Где-то внутри проснулась отступившая вчера ревность. Как уместить в одном маленьком лисьем сердце сразу два чувства: любовь и ревность? Как перестать видеть в новой подруге соперницу? Я обещала ей помочь с возлюбленным, но я не знала, что, едва увидев его, влюблюсь по уши с первого взгляда. Мне не хотелось терять подругу. Сягэ слишком милая и добрая. Но я, как и она, до смерти хотела заполучить Мандзю. Я не желала выбирать между дружбой и любовью. Никогда прежде не приходилось испытывать такого волнительного и сладкого чувства. Как бороться с любовью, если, сидя рядом с этим тенином, я испытывала прилив счастья? Это чувство переполняло меня: я ощущала себя огромным пузатым горшком, в который льют и льют воду без остановки. И вот я уже наполнена до краев, а вода продолжает литься и сбегает по стенкам, щедро проливаясь на землю. Она спешно проникает в мягкую почву и напитывает собою корни растений. Те с благодарностью принимают живительную влагу и в ответ выбрасывают свои соки вверх по стеблю, заставляя заснувшие головки бутонов мгновенно раскрываться и тянуться к солнцу. Мне хотелось вскочить и бежать по поляне, раскинув руки навстречу солнцу, и петь. Петь обо всем, что лежало у меня на сердце. Пусть неумело, неловко, зато честно – так мне хотелось в сладкой мелодии рассказать о первых ростках любви. Но я вынуждена была скрывать свое чувство, прятать его как можно дальше от глаз Мандзю, чтобы не предавать дружбу с Сягэ. Но не значило ли это, что, отказываясь от чувств, я предаю себя? От этих мыслей в горле встал ком, эмоции полыхали в груди и рвали меня изнутри.

Грызя печенье, я украдкой наблюдала за Мандзю. Он спокойно помешивал деревянной ложкой содержимое донабэ, поочередно вылавливая то клецки, то луковицу лилии, и тщательно разглядывал их. Зачерпнув немного бульона, он поднес ложку к носу, вдохнул густой пар и принялся дуть. Мандзю так мило раздувал щеки. Я не удержалась и хихикнула, прикрыв ладонями рот. Он посмотрел на меня, улыбнулся в ответ и протянул ложку:

– Хочешь?

Я отрицательно помотала головой.

– Ну же, попробуй! – настаивал он.

– Лисы не едят горячее. Мы ждем, когда хотя бы немного остынет.

– Так я подую. – Мандзю вернул ложку к своим губам и принялся усиленно дуть.

– Ты так заботишься обо мне… – Я опустила голову, боясь взглянуть на него.

Он замер и повернулся ко мне:

– А почему бы мне не позаботиться об одной хорошей юной лисичке? Нам предстоит провести много времени, охраняя заветный цветок. Будет лучше, если мы будем жить в дружбе и гармонии. – Помолчав немного, он добавил: – К тому же мне нравится заботиться о тебе.

– Почему? – Я не выдержала и заглянула ему в глаза. Они излучали теплый свет, ласку и даже улыбались немного. Но к своей душе Мандзю опять не подпустил меня. Он по-прежнему закрывался от меня. Про себя я молила его открыться мне хоть разочек, чтобы мой дух мог поздороваться с его. Будь я сейчас в теле кицунэ, не удержалась бы и заскулила, протяжно взвыла от переизбытка чувств. Но мать учила меня сдержанности, соблюдению приличий. И я молчала. Но мне так хотелось прикоснуться к душе Мандзю и открыться ему самой.

– Потому что я был создан таким. Любить все живое, помогать, заботиться. Быть братом, другом, отцом, если пожелаешь, – и даже матерью. Я отношусь к тебе как к сестре. Разве я не могу позаботиться о своей двухвостой сестричке? – Говоря это, он убрал ложку от губ и с улыбкой посмотрел на меня.

– А к Сягэ ты тоже относишься как к сестре? – с надеждой спросила я.

Он отвернулся от меня, опустил голову и вздохнул. Плечи Мандзю как-то сразу опустились, он сгорбился. Ложка в его руке задрожала, и бульон был готов пролиться на землю.

– Ты же знаешь, – из голоса Мандзю исчезли краски, – я говорил тебе уже о том, что испытываю к Сягэ чувства. Но я борюсь с собой, потому что природные духи не имеют право на любовь.

– Прошлой ночью я не заметила, чтобы ты боролся с собой, – с издевкой припомнила я.

Он посмотрел в уже прилично остывший бульон в ложке и поднес к моим губам.

– Попробуй. Уже остыло.

Я втянула губами наваристую, ароматную жидкость. По рту разлилось нечто восхитительное. Множество разных вкусов слились в одной палитре и заиграли на языке яркими красками.

– Ммм… – промычала я от удовольствия – твой суп давно готов! И он восхитителен. Давай есть!

– Ну, раз так, то давай есть! – просиял Мандзю и достал из рукава кимоно две аккуратные глиняные ложечки.

Одну он протянул мне, а второй зачерпнул похлебку, немного подул на нее и с жадностью отправил в рот содержимое. Я опрометчиво последовала его примеру и тут же обожгла себе нёбо. От неожиданности закашлялась, и кипяток попал прямо в нос. Окружающие запахи мгновенно исчезли. Я просто перестала различать их. Мандзю озабоченно посмотрел на меня.

– Все в порядке? – Я почувствовала, как его мягкая ладонь тихонько опустилась на мое плечо. О Великая богиня, сделай так, чтобы он как можно дольше не убирал ее!

– Угу, – я вытерла пролившиеся слезы рукавом кимоно, – горячо просто.

– А ты не торопись, подожди, когда остынет. – Мандзю осторожно погладил меня по спине. – Вон у нас сколько похлебки получилось. Нам двоим хватит на весь день.

От прикосновений руки Мандзю оставались теплые следы на моей спине. От них лучами расходились мурашки. В животе совсем не от горячей похлебки стало жарко. Если я откажусь от него и уступлю Сягэ, то больше никогда не смогу испытать эту приятную сладость. От такого отказаться было невозможно. Я еще никогда не была в такой близости с мужчиной и не подозревала, что рядом с кем-то может быть так хорошо. Я поняла, что мне нужен Мандзю, – только он и никто, кроме него. Внутри меня бушевала буря. Все смешалось в голове, отзываясь дикой тоской. Желание быть рядом с любимым тенином отозвалось невыносимо болезненным уколом совести: ведь я предавала свою единственную подругу. Всю жизнь родители держали меня в изоляции, ограждая от общения с другими видами ёкаев. Мне разрешено было общаться только с братьями и сестрами, притом, что я была самым младшим ребенком в семье. Старшие давно выросли, обрели свои семьи и очень редко навещали родителей. И я их прекрасно понимала. Я бы тоже не приходила повидаться с отцом, будь у меня своя семья, а поддерживала связь только с матерью, приглашая ее к нам в гости. И теперь, когда я впервые обрела подругу, должна была предать ее? Мандзю, ну почему ты не можешь быть хотя бы чуточку менее прекрасным, чтобы я не влюбилась в тебя так сильно? Но, выбирая между Мандзю и дружбой с Сягэ, я предпочла Его. Сможет ли когда-нибудь простить меня Сягэ, как однажды простил Когими? Смогу ли я восстановить нашу дружбу и вернуть ее расположение к себе какой-нибудь неоценимой услугой? Я утешала себя мыслью о том, что, спасая ее от преступной, запретной любви, из-за которой их покарает Аматерасу, я оказываю ей неоценимую услугу. Пока рядом со мной сидит Мандзю и нет Сягэ, есть прекрасная возможность завоевать его любовь и отговорить от связи с моей подругой.

Мандзю убрал ладонь, оставив ощущение тоскливого холода. Он начал пристально разглядывать содержимое горшка. Немного помолчав, тенин вновь заговорил:

– И даже угостить гостя останется, если кто-то придет. – Казалось, что он обращался скорее к себе, чем ко мне.

– Гостя? Ты кого-то ждешь? – тяжелым камнем в груди легла догадка.

– Не знаю, – Мандзю пожал плечами, – вдруг кто-то голодный придет.

– Ты ждешь Сягэ? – как можно нежнее, подавляя в себе злость, спросила я.

– Возможно… Она обещала прийти ближе к ночи. – Озираясь по сторонам, Мандзю зачерпнул ложкой похлебку из горшка.

– Ох, не к добру это все, – я решила начать издалека.

– О чем ты? – Он с наслаждением прихлебнул из ложки и посмотрел на меня.

– Ты сам знаешь. О запрете на любовь между тенинами. Природные духи не должны испытывать чувства.

– Я знаю это. – Мандзю опустил голову, его ложка повисла и, раскачиваясь, легонько касалась зеленых острых кончиков травы. – Я пытался бороться со своими чувствами. Но вчерашней ночью, когда Сягэ сидела рядом, прижимаясь ко мне всем телом, когда над нами кружились звезды, я понял, что у меня больше нет сил противостоять этому чувству. Я отказывался от любви всю свою прошлую жизнь, в память о моей погибшей возлюбленной. Больше не хочу от нее отрекаться. В этой жизни я позволю испытать счастье себе и той, кого люблю.

– Ты так решил? – Сердце ухнуло вниз. Прямо сейчас оно летело с обрыва и готовилось разбиться вдребезги.

Не глядя на меня, он кивнул. Я поняла, что если сейчас не смогу переубедить Мандзю, то навсегда потеряю его. Собрав волю в кулак, я нашла в своей лисьей голове самые хитрые доводы, которые, по идее, должны сработать.

– Ты же помнишь, что было с твоей возлюбленной из прошлой жизни? Ты помнишь, что ее родители были против вашей любви? Но ты все равно продолжил любить ее и не отказывался от своих чувств, внушая ей надежду на светлое будущее. Ты не смог вовремя остановиться, и все зашло слишком далеко. Когда ее выдали замуж за другого, она не смогла этого вынести и убила себя. Ты из-за этого потом винил себя всю жизнь, не так ли? Корил за то, что не отказался вовремя и не дал ей себя забыть. Если бы ты отказался от своих чувств, зная, что ее родители никогда не отдадут возлюбленную за тебя, она бы быстро забыла тебя и осталась жива. Эти мысли приходили тебе в голову, когда ты запер себя среди монахов. Не с этими ли мыслями ты провожал свой последний солнечный луч на предсмертном ложе?

Мандзю не отрываясь смотрел на меня. В его глазах стоял ужас. Громко сглотнув, он согласно кивнул, позволяя мне продолжить.

– А сейчас между вами не смертные родители стоят, а Боги! Ты понимаешь? Насколько сильна и могущественна Аматерасу? Я даже представить боюсь, что она сделает с вами, если узнает, что два природных духа, оставленных ею охранять Алую паучью лилию – ее священный цветок, – предались незаконной любви. Что будет с Сягэ? Ты о ней подумал? – Краем глаза я заметила, как действуют на Мандзю мои слова, поэтому решила не упускать момент и продолжила: – Выживет ли она после этого? Не убьет ли себя, как та девица? Если, конечно, Аматерасу оставит вас в живых после того, как узнает…

Казалось, ужас сковал моего тенина. Он замер, боясь пошевелиться. В его глазах появилось осознание. В тот момент, когда он отказался бороться со своими чувствами к Сягэ, я добила его, нарисовав ужасающее будущее. Теперь он вряд ли позволит себе даже взглянуть в ее сторону. Мандзю выпрямил спину, бросил ложку в траву и поднялся.

– Ты права. Прошлой ночью я был слишком беспечен. Мне нужно прогуляться немного, прийти в себя. Ты не окажешь мне услугу?

– Конечно. Все, что попросишь, – старательно пряча улыбку, ответила я.

– Присмотри за хиганбаной, пока я буду бродить по полям.

– Это будет очень легко. – Я улыбнулась и, даже не глядя на цветок, пустила в него свой энергетический поток. Хиганбану накрыл полупрозрачный золотистый купол. – Не беспокойся Мандзю-сан, твой подопечный будет в полной безопасности.

– Благодарю, Мизуки. Наслаждайся похлебкой, пока она не остыла. Ешь досыта.

Я заметила странный блеск в его глазах. Они наполнились влагой. Мандзю моргнул и, отвернувшись, пошел прочь так быстро, что спустя минуту уже скрылся из виду. Мое сердце ликовало. Наслаждаясь своей маленькой и такой легкой победой, я с удовольствием принялась есть похлебку, которую тенин приготовил только для меня. Но ограничиваться ею не стала: оставшееся в донабэ вино добавило веселья и радости в этот прекрасный солнечный день.

Лишь после наступления ночи к цветку вернулся Мандзю. Он сел у костра, жизнь которого я поддерживала к его приходу. Поставив на камень, который все это время лизал огонь, горшок с остывшей похлебкой, протянула ему ложку. Насытившись, днем я разыскала ее в траве и вымыла в ледяном ручье, который сбегал с заснеженной горы. Мандзю даже не взглянул на нее и отрицательно покачал головой. Он обхватил руками колени и положил на них голову. Тихо потрескивал костер, допевали свои последние песни цикады. Над травой кружили сверчки. Они напоминали мои блуждающие огоньки, только белые и не такие яркие.

– Ты совсем не хочешь есть? – Я села рядом и положила захмелевшую от вина голову Мандзю на плечо. От его близости приятное тепло снова разлилось по всему телу.

Мандзю снова покачал головой и легонько дернул плечом, давая понять, что не хочет, чтобы я прижималась к нему.

– Разве ты не хочешь спать? – Он повернулся ко мне и выдавил из себя подобие улыбки.

– Хочу. День был такой долгий, а вина оказалось для меня одной так много, что я просто валюсь с ног.

– Не мучай себя, – мягко проговорил Мандзю и убрал прядь с моего лба. – Ложись спать. Утром я приготовлю тебе рисовые лепешки.

Подавив сладкий зевок, я отодвинулась от тенина. Встать на ноги было ошибкой. Голова закружилась, и я едва не рухнула прямо на Мандзю. Подавив смешок, рванула вверх и в прыжке обернулась лисицей.

– Кай-кай!

– Иди сюда. – Теперь голос Мандзю вновь звучал ласково. Он похлопал ладонью рядом с собой и снова мне улыбнулся.

Неужели мой лисий облик вызывал в нем прилив умиления и нежности? Значит ли это, что мне нужно почаще принимать облик кицунэ, чтобы он мог быстрее забыть о своих проблемах и несчастной любви к Сягэ. Мягко ступая по траве, я легла рядом с ним. Мандзю вытянул ноги, и я положила на них свою голову. Свет от костра бил красным отсветом сквозь закрытые веки. Я опустила на морду оба хвоста, и стало совсем хорошо. Мягкая рука тенина легла на мою мохнатую голову и принялась чесать за ушком. Это было прекрасно. Тягучий сон быстро увлек меня за собой, я даже не заметила, как уснула.

– Мандзю… – тихий голос Сягэ вырвал меня из сна.

Она стояла позади нас и с улыбкой любовалась на тенина, ворошившего остатки догорающих веток палкой. Я оторвала голову от колен Мандзю и поднялась на лапы. Он тоже встал, отбросил палку и подошел к ночной гостье.

– Сягэ, – тенин взял ее за руки, – тебе не нужно больше приходить сюда.

Он отвел от нее взгляд и опустил голову.

– Что?.. – Сягэ непонимающе моргала глазами и поочередно смотрела то на Мандзю, то на меня.

– Нам надо поговорить. – Он повернул голову ко мне, кивнул в сторону хиганбаны и потянул Сягэ за руку, давая понять, что им нужно отойти.

Растерянная, она озиралась по сторонам, но подчинилась Мандзю. Тенины отошли недалеко и встали друг против друга. Навострив уши, я легла на траву так, чтобы она скрывала меня, но можно было видеть тенинов.

– Мы больше не можем видеться, – тихо, с болью в голосе произнес Мандзю.

– Но почему? Вчера же было все так хорошо. Что изменилось с тех пор?

– Я долго думал. Весь день до ночи бродил по долине небес и принял решение. Наши чувства преступны. Аматерасу никогда не простит нам этого. Боги покарают нас. Если с тобой что-нибудь случится, я никогда не прощу себе этого. Я буду ненавидеть себя за это всю оставшуюся жизнь. Да, Сягэ, я люблю тебя! И поэтому, чтобы уберечь тебя и сохранить жизнь, я решил прекратить наши встречи, пока это не зашло слишком далеко. Сейчас я могу остановиться. Но если все зайдет дальше, я не смогу найти в себе силы противостоять нашей любви. Поэтому не приходи сюда больше, пожалуйста. Дай мне забыть тебя.

– Но, – Сягэ попыталась возразить, но Мандзю легонько прикрыл ей рот ладонью и не дал договорить.

– Пожалуйста, не надо. Мне так же больно, как и тебе. И пока я нашел в себе силы отказаться от нас и не поддаваться грешной любви, просто уходи сейчас и не возвращайся. Пожалуйста.

– Мизуки обещала проследить, чтобы богиня не узнала о нас… – прошептала Сягэ, опустив голову. Ее голос дрожал. Серебряные волосы упали на лицо. Ее слез не было видно, но они ощущались в воздухе.

Тихая печаль опустилась на поляну. Щемящее чувство прокралось в мою грудь и тяжелым камнем залегло под сердцем. Невозможно было смотреть на них. Боль, исходящая от Сягэ, вырвалась наружу и с треском разлилась в воздухе. Резко умолкли цикады. Погасли блуждающие огоньки сверчков. Лишь костер яростно трещал, пламя грозилось выбраться из-под камня и сбежать, сжигая все на своем пути. В моей груди тоже жгло – знакомое чувство предательства. Вот уже второй раз я предаю того, кто доверился мне. Было настолько гадко, что я не смогла больше наблюдать за тенинами и, отвернувшись, закрыла уши двумя хвостами. Пусть объяснятся без меня. Свое мерзкое дело я уже сделала. Мандзю оттолкнул от себя Сягэ.

Опустив голову, Сягэ ушла. Проводив ее взглядом, Мандзю вернулся к костру. Внутри меня боролись два чувства. С одной стороны, мне было очень жаль Сягэ. Я чувствовала, что ее сердце разбито. И виновата в этом была я. С другой стороны, я выполнила свое обязательство перед Аматерасу. Разве не для этого она взяла меня к себе в услужение? Но эта прекрасная тенинка стала моей подругой, и я обещала ей помочь с возлюбленным, но вместо этого предала ее. Вот только волею случая возлюбленный у нас был один на двоих. Я тоже полюбила Мандзю и боролась за него теми способами, которые были мне доступны. Победа была за мной. И от этого, несмотря на давящее гадкое чувство предательства, в душе ощущалась радость. Дорога была свободна, и теперь я легко смогла бы завоевать нежное сердце Мандзю.

Эту ночь я не сомкнула глаз. Слишком много чувств было внутри меня. Мандзю тоже не спал. Сидел у костра и поддерживал в нем жизнь. Похоже, огонь был единственным живым существом в эту ночь. Все остальные умерли. Даже голоса певучих цикад не возобновили свое пение. В ту ночь Мандзю так и не позвал меня снова лечь рядом с ним. Я догадывалась о том, какие чувства он испытывает сейчас, и решила не трогать его. Пусть проживет свою боль. Его душевные раны я залечу позже, когда наступит рассвет.

Жизнь с Мандзю потихоньку налаживалась. Негласно имя Сягэ было под запретом и не упоминалось вовсе. Первые дня три мой тенин был молчалив и мрачен. Но потихоньку оттаял, и на его губах все чаще появлялась улыбка. Сначала легкой бабочкой она едва касалась его губ и тут же исчезала. Потом она стала задерживаться подольше. И вот к концу недели мы вместе смеялись над моими рассказами из детства. Я часто бедокурила и попадала в нелепые истории и бесила отца. Но мир вокруг меня был настолько интересен, что даже под страхом отцовской палки я бежала со всех ног к новым приключениям. Мне с щенячьего возраста прививались любовь и почтение к богине Инари. Но я никогда не видела ее. Мне очень хотелось встретиться с ней и показать нашей покровительнице и хозяйке, как сильно я ее люблю. Был какой-то праздник. Все племя кицунэ собралось в храме, чтобы поприветствовать богиню. Лисий народ терпеливо ждал, когда она появится, а ее все не было. Бегать в храме с другими лисятами мне запретили. Я заскучала, сидя в углу, и не заметила, как заснула. Праздник прошел без меня. Мать разбудила меня, когда пришло время уходить. Я с удивлением обнаружила, что все уже закончилось. Тогда с криком «не-ет» я кинулась к алтарю и стала звать богиню. Ко всеобщему удивлению, Инари пришла на мой зов. Я кинулась к ней с криком:

– Обманщица! Я так долго ждала тебя, чтобы рассказать, как сильно люблю и хочу служить тебе, а ты так и не явилась, чтобы обнять меня! Как ты могла?

В толпе лис кто-то ахал и был возмущен, кто-то, прикрыв рот ладонью, смеялся. А я ревела навзрыд. Так боялась, что богиня меня оттолкнет. Отец вырвался из толпы и со свирепым видом хотел было схватить меня за шкирку и оттащить от Инари. Но богиня меня обняла и громко рассмеялась.

– Вот будет мне прекрасная слуга, когда вырастет! – Замерший на мгновение храм разразился благоговейным хохотом. – Придешь ко мне служить, когда подрастешь?

Инари подняла меня на руки и, улыбаясь, посмотрела мне в лицо.

– Зачем ждать, когда вырасту? Забирай меня сейчас! – Я осмелела и обвила шею богини своими маленькими ручонками. Она рассмеялась еще громче.

– Что же я буду делать с такой крошкой? Подрасти еще немного, и тогда я заберу тебя к себе. Ты будешь преданно мне служить?

– Да-а! – мой восторженный вопль разнесся по всему храму.

Подоспевшая мать попыталась забрать меня из рук Инари, но я, предчувствуя наказание, которое меня ждет дома, еще крепче вцепилась в шею богини и закричала во весь голос:

– Нет! Не хочу домой! Хочу к тебе! Хочу, чтобы ты была моей мамой!

Уже не помню, как мать с отцом, шипя на меня, оторвали меня от богини. Про то, что было со мной позже дома, вспоминать до сих пор страшно.

– Так, значит, ты еще малышкой поклялась преданно служить Инари, а сама сбежала в услужение к Аматерасу? – Смеясь, Мандзю разложил приготовленный на пару рис в миски. – Быстро же ты разлюбила свою богиню.

– Вовсе не разлюбила, – я взяла щепотку риса и завернула его в сушеный лист водоросли, – зря ты так обо мне. Если бы не отец, я бы так и осталась служить нашей покровительнице. Я по-прежнему люблю ее. И никогда от своей любви не отказываюсь. Если уж люблю, то до конца.

– Ладно, не обижайся. – Мандзю по-дружески положил мне руку на плечо и слегка сжал его пальцами. В ответ я потерлась щекой о его ладонь. Мне были приятны эти моменты: когда он забывал о своей несложившейся любви и всю заботу и внимание отдавал мне. Тогда я начинала верить, что смогу не только влюбить его в себя, но и убедить его нарушить запрет на любовь не ради Сягэ, а ради меня. В мечтах, которыми я грезила перед сном, все именно так и происходило. Оставалось только реализовать их в жизни.

– Мандзю… – тихий робкий голос за нашими спинами прервал нашу идиллию. Мы обернулись на зов одновременно.

Перед нами стояла Сягэ. Я не видела ее чуть больше недели, но ее было не узнать. Она высохла, как колодец, в котором давно не было воды. Под глазами прижились черные круги. Бледные губы потрескались и шелушились. Спина Сягэ сгорбилась, она была похожа на старушку.

– Что с тобой случилось? – встревоженный Мандзю поднялся на ноги и, забыв о нашей трапезе, бросился к Сягэ.

– Я не смогла… – тихо промолвила природный дух. – Я не смогла сделать, как ты велел. Не сумела забыть тебя. Я словно существовать перестала после твоих слов. Прости, я очень старалась, отвлекала себя другими мыслями. Но ты никак не выходишь ни из моей головы, ни из памяти, ни из сердца. Если хочешь, чтобы я забыла тебя, то лучше убей меня.

Дрожащими руками Сягэ протянула ему танто. Острое лезвие молнией сверкнуло в руках Мандзю. Она выхватил из ее рук нож и швырнул далеко в траву. Ни говоря ни слова, он притянул к себе Сягэ, обнял и крепко прижал к себе. Я задохнулась, увидев в его объятиях другую. Я смотрела на его лицо, по которому сбегала крупная слеза, и не могла поверить, что еще вчера мы сидели в обнимку с тенином и болтали всю ночь до рассвета. Считали падающие звезды и придумывали, что это боги ради развлечения швыряют в смертных осколки звезд. Спать так и не легли. Встретили нежно-розовый рассвет. Вдыхали хрустальный воздух и мечтали о сливах. Спорили, кто отправится собирать их в долину, когда настанет день. Неужели все это ничего не значило для него? Как могла Сягэ одним своим появлением перечеркнуть все, что только начало зарождаться между мной и Мандзю? Я не бегала в тот день по полям, но сердце жалил какой-то невыносимо острый шип. На мгновение оно перестало биться и из груди переместилось к горлу. Мне было слишком больно смотреть на них, непролитые слезы душили беспощадно. Но я не могла оторвать глаз от них.

– Моя душа, – шептал ей в ухо Мандзю. – Я хотел спасти тебя от смерти, но ты сама предпочла смерть. Я тоже ни на секунду не забывал о тебе.

Он терся щекой о бледные щеки Сягэ, и те тут же розовели. Мандзю потерся носом о ее нос, и в безжизненных глазах тенинки появился свет. Наконец, он коснулся губами уголков ее рта, и губы Сягэ заалели. Они больше не были похожи на иссохшую, потрескавшуюся землю.

– Ты все еще любишь меня? – неуверенно спросила Сягэ.

– Больше, чем свою собственную жизнь, – ответил Мандзю, накрыв ее губы своими.

Сягэ принимала поцелуй Мандзю, и из ее глаз ручейками сбегали слезы. Но они будто оживили ее: чем больше слез проливала Сягэ, тем прекрасней становилось ее лицо. Мандзю все не отрывал своих губ от ее. Эти мгновения длились для меня целую вечность. Раздираемая ревностью, я наблюдала за тем, как тенины закрывают глаза во время поцелуя, как наполняются нежностью их крепкие объятия. Как на их красивых лицах отражаются безмятежное счастье и облегчение. Я хотела крикнуть. Приказать, чтобы они прекратили, остановились, но голос изменил мне. Из горла вырвался лишь судорожный вздох.

– Прости. Я так боялся нарушить запрет, что совсем не подумал о твоих чувствах. Не предполагал, что своим решением причиню тебе такую боль, – оторвавшись наконец от губ Сягэ, произнес Мандзю.

– Жестокий, – шутливо укорила Сягэ, – лучше быть проклятой богами, чем жить без тебя.

– Эту ошибку я больше не повторю. Жаль, что я не понял этого раньше. Мне было больно отказываться от тебя. Но я сделал это из благих намерений.

– Я знаю. – Сягэ положила голову ему на плечо. Ее глаза светились счастьем. Мне невыносимо было смотреть на это.

Они оторвались друг от друга, и Сягэ наконец заметила меня.

– Здравствуй, Мизуки. Прости, что не сразу поприветствовала тебя.

– Тебе было не до меня, – огрызнулась я.

– Ты не расскажешь о нас Аматерасу? – Она с надеждой посмотрела на меня.

– Да ну вас, – я махнула на них рукой. – Следите за своим цветком. Я пойду за сливами.

Ни видеть, ни слышать я их была не в состоянии. Мне нужно было поскорее сбежать от объятых счастьем тенинов и пережить свою боль.

– Кай-ка-аай! – взметнувшись в воздухе, я обернулась лисицей и убежала прочь.

Остаток дня и всю ночь я провела в бессмысленном беге. Я бежала без цели, не разбирая дороги – лишь бы заглушить вой сердца внутри. Глупая Сягэ все испортила. Лучше бы ты там, под землей, убила себя тем самым танто, который ты хитро вручила Мандзю. Хотела переложить ответственность за свою смерть на него? Ты же знала, что он не способен на убийство. На это способна только я.

В тот момент я действительно была готова убить свою соперницу. Так неожиданно она явилась в наш славный мир с Мандзю и одним своим появлением разрушила все мои мечты и планы.

Луна выплыла на середину неба и осветила долину. Я не сдержалась и вылила свою боль в протяжном лисьем вое. Спящие в траве птицы вспорхнули и разлетелись по сторонам. Напуганные, ослепленные тьмой, они сталкивались друг с другом и, поверженные своими же собратьями, с тихим свистом падали в траву. Растревоженные поднявшимся шумом цикады невпопад запели, усиливая окружавшую какофонию звуков. Обессиленная, я упала в траву и прорыдала всю ночь. Лишь с приходом рассвета я забылась кратким сном. К пробуждению я уже знала, как поступлю. Я буду действовать, как Сягэ. Мандзю слишком робок и осторожен. Он боялся нарушить запрет. Поэтому он никогда не проявлял инициативы. Сягэ сама липла к нему. Сама признавалась в чувствах и вытягивала из него признания в ответ. Он отверг ее, а она обнаглела и пришла с ножом в руках, моля ее убить. Шантажистка. Она точно рассчитала, что Мандзю не способен воткнуть в нее нож и пожалеет несчастную. И как ловко она разыграла тоску своим видом умирающей мученицы. Вот Мандзю и сжалился над ней, потому решил нарушить запрет. Сягэ всегда первая говорила ему о своей любви. Он лишь принимал ее признания. Но Мандзю не знает о том, что я тоже люблю его. Я решила поступить, как Сягэ – признаться тенину в своих чувствах, и пусть выбирает между нами.

Приняв решение, я отправилась обратно к месту, где росла хиганбана. Приходилось гнать прочь мысли о том, что всю ночь эти двое провели одни, без моего надзора. Не хотелось представлять себе то, чем они там занимались. Чем ближе я подходила к месту, где рос цветок, тем меньше уверенности у меня оставалось. Не хотелось, чтобы Сягэ узнала о моей любви к Мандзю. Мне тогда придется открыто признать, что я предала нашу дружбу. За ночь ненависть к ней поугасла. Она же не виновата, что влюбилась в Мандзю. Он был слишком хорош. Невозможно в него не влюбиться. Но и меня винить в моих чувствах тоже нельзя. Невольно мы оказались соперницами, и наши пути должны разойтись. Потерять единственную подругу было страшно. Еще страшнее было быть отвергнутой Мандзю.

– Мизуки. – Увидев меня, Сягэ встала с колен МОЕГО Мандзю и протянула мне навстречу руки. – Тебя не было всю ночь. Где ты была? Мы уже начали волноваться о тебе. И где же сливы?

– Съела по дороге, – буркнула я и подпрыгнула вверх. – Кай-кай! – На землю я приземлилась уже человеком.

В траве я заметила початый кувшин с вином. Недолго думая, я схватила сосуд и приложилась к нему губами. Сладкий персиковый напиток обжег мне горло и разжег в желудке огонь. Тот недовольно зарычал, и я икнула.

– Похоже, сливы не насытили тебя, Мизуки, – рассмеялся Мандзю. – Иди сюда, садись к огню. На рассвете я поймал спящего зайца в траве. Я зажарил его для тебя.

Сягэ хихикнула и обвила руками шею Мандзю:

– Я, пожалуй, пойду. Мне нужно проверить корни нашего ликориса. Нам крепко достанется от богини, если они начнут сохнуть или гнить. Найду в недрах земли воду и напою их. – Она поцеловала тенина и скрылась под землей, оставив нас с Мандзю наедине.

Всю дорогу сюда я прокручивала в голове предстоящий разговор с Мандзю. Но сейчас все слова вылетели из головы, и я не могла выдавить из себя ни звука. Оказывается, признаваться в своих чувствах человеку, которого любишь, – непростая задача. Какая, оказывается, Сягэ смелая, раз нашла в себе силы признаться. Ну ничего, я тоже смелая. Вот только съем приготовленного специально для меня зайца.

– Где ты была прошлой ночью? – Мандзю сел рядом, убрал с моего лба прядь волос и заглянул мне в лицо. – Я волновался за тебя.

– Гуляла. – Не глядя на него, я впилась зубами в мясо.

– Так долго? – Мандзю протянул мне миску с рисом.

– Мне нужно было побыть одной, подумать кое о чем. – Я мотнула головой, отказавшись от риса.

– Надеюсь, тебе было хорошо наедине со своими мыслями. – Мандзю не унимался и продолжил предлагать мне еду. В этот раз он протянул мне вино. Кивнув в знак благодарности, я сделала большой глоток. Это должно было придать мне храбрости.

– Благодарю, Мандзю-сан, мне было хорошо одной, – ответила я, вспоминая, как проревела всю ночь.

Я молча жевала мясо, пытаясь подобрать слова, чтобы начать разговор. Решила зайти издалека – это даст мне возможность морально подготовиться к признанию и понять, насколько сильно Мандзю любит Сягэ.

– Если бы Сягэ не призналась тебе в любви, ты тоже не признался бы ей?

– Конечно, нет! Мы же тенины, нам нельзя любить, ты забыла?

– Значит, если бы Сягэ сама не рассказала тебе о своих чувствах, ты бы не любил ее?

– Любил… – не глядя на меня, ответил Мандзю. Он пристально смотрел на огонь, будто тот был его собеседник, а не я. – Почему ты спрашиваешь об этом?

– Хочу понять ваши чувства, – с досадой ответила я и тоже отвернулась.

– Получается, что ты тоже любил Сягэ, но боялся ей признаться и нарушить закон. А если бы тебе кто-то другой, а не Сягэ сказал, что любит тебя, ты тоже ответил бы ему взаимностью? – я все пыталась подвести разговор к нужной точке.

– Нет. Природным духам не дано любить, – пожал плечами Мандзю.

– Но Сягэ ты любишь?!

– Да.

– Но почему? Ты же тенин, тебе нельзя любить. Ты сам так сказал. Тогда почему ты любишь Сягэ?

– Мне сложно это объяснить. Когда я впервые увидел ее, то почувствовал нечто странное внутри. Будто мы были знакомы очень давно и на какое-то время расстались. И вот наконец-то встретились после долгой разлуки. Я ощутил в ней нечто родное – не могу тебе этого объяснить. Просто чувствую так, и все. Когда Сягэ рядом, моя душа поет и радуется. Понимаешь, о чем я? – Мандзю повернулся ко мне и улыбнулся самой широкой, самой милой улыбкой. Той самой, которую я очень любила.

Конечно, я понимала, что он имел в виду. Ведь то же самое испытывала и я, когда Мандзю был рядом со мной. Я кивнула ему вместо ответа.

– Бывают такие встречи, когда перед тобой оказывается совершенно незнакомый человек, а у тебя внутри есть ощущение, будто ты его знаешь. И у вас на двоих есть одна история. Вы точно общались уже, вот только забыли, где и когда. И сейчас, когда ты встретил этого человека вновь, уже не хочется его отпускать от себя и нужно сделать все, чтобы ваше общение возобновилось. Ты пытаешься обратить на себя его внимание, боясь, что незнакомец снова исчезнет из твоей жизни. А потом оказывается, что он и сам не против остаться рядом с тобой, потому что чувствует то же самое. И вот проходят мгновения, а вы уже не можете расстаться, потому что вам обоим этого не хочется. Наверное, это и называется родством душ. А может, сама любовь так рождается в сердцах двоих. При условии, если это взаимно.

Если сейчас не решусь ему признаться, то еще долго не будет подходящего момента. Я набрала побольше воздуха в легкие и зажмурилась, посчитала до трех, открыла глаза и выпалила:

– Я понимаю, о чем ты. Все то же самое испытала я, когда впервые увидела тебя. Тогда, на рассвете. Когда первые солнечные лучи коснулись твоего лица и осветили его. Ты будто сам стал солнцем. При виде тебя моя душа пела. Ты был так увлечен своими чувствами к Сягэ… И даже не заметил, что я тоже люблю тебя и хочу быть с тобой.

– Что? – Мандзю вздрогнул. С его лица мгновенно исчезла улыбка. Выражение счастливой мечтательностью сменилось на удивление, больше похожее на ужас.

– Ты все слышал. – Я спрятала лицо в ладонях, не в силах смотреть на него. – И не надо смотреть на меня так, будто я на твоих глазах с огромным аппетитом съела слизняка.

– Прости, – он растер ладонью лоб и поднялся на ноги.

Убрав от лица руки, я подняла голову и посмотрела на него. Мандзю метнулся сначала в одну сторону. Остановился, почесал затылок. Пальцы запутались в его длинных волосах. Он попытался вытащить их, но лишь еще больше спутал пряди. С змеиным шипением нервно выдернул пальцы из пучины густых волос, и те, наконец, освободились из плена, захватив с собой целый клубок из спутавшихся волосин. Брезгливо стряхнув их в траву, Мандзю устремился ко мне и ткнул в меня пальцем:

– Ты!.. – Он не договорил, покачал головой и зашагал в противоположную сторону.

Ну, спасибо, любимый тенин. Не такой реакции я ждала от тебя. Я нетерпеливо ждала ответа на свои чувства, а Мандзю схватился за голову. Внутри все сжалось от страха. Вот прямо сейчас он возьмет и оттолкнет меня. И что я буду делать со своей любовью к нему? Смогу ли выжить после его отказа? Даже боги не подозревали, как сильно я хотела быть любимой Мандзю. Ради него я готова была нарушить все существующие законы и правила. Он единственный, кто был нежен, заботлив и ласков со мной. Всю мою жизнь со мной обращались иначе. Мандзю был первым, кто разглядел во мне личность, а не безмолвного исполнителя чужих прихотей.

Несколько минут Мандзю стоял неподвижно, как врата тории[24]. Лишь спутавшиеся длинные волосы развевались на легком сентябрьском ветру. Он сложил руки на затылке и вглядывался в даль. А я пыталась услышать его мысли. Наконец Мандзю опустил руки, прерывисто вздохнул и вернулся ко мне. Подошел, сел рядом и, положив ладонь на мое плечо, заглянул мне в лицо.

– Мизуки, ты не можешь любить меня. – Его голос был мягким и нежным. Он по-доброму смотрел на меня, но слова разрывали мое сердце на части.

– Но почему? Почему Сягэ может любить тебя, а я нет? – сопротивлялась я.

– Потому что мое сердце уже занято Сягэ. – Он осторожно погладил меня по голове, как маленького капризного ребенка, готового через мгновение разразиться плачем.

– Но ты не ответил, любишь ли ты меня? – Я ждала, очень ждала, что он ответит мне взаимностью. И он ответил.

– Мизуки, я люблю тебя. Тенины созданы любить все живое. Мы помогаем, утешаем, даем надежду, когда чья-то душа потеряна, а чье-то сердце разрывается от боли. Для этого и существуют природные духи. Я люблю тебя, иначе не могу. Но моя любовь к тебе не такая, как к Сягэ. Я могу любить тебя только как сестру или близкого друга. Но как женщину, как родную душу я люблю Сягэ. Пойми меня, пожалуйста.

– Нет! – Я скинула с себя руку Мандзю. – Мне не нужна такая любовь! Я тебе не сестра! Я, между прочим, тоже женщина, если ты не заметил. Красивая женщина! Ни один смертный не может устоять перед моей красотой. Я могу заполучить любого мужчину, которого захочу. Но мне не нужен любой. Мне нужен ты.

– Я ни разу и не сомневался в твоей красоте, Мизуки, ты очень красива, – терпеливо и мягко продолжал Мандзю. – Но я никогда не смотрел на тебя как на женщину.

– Но почему? – Я встала и нависла над ним, посмотрев сверху вниз. – Почему ты не видишь во мне женщину?

– Потому что с некоторых пор для меня существует только одна женщина – Сягэ, – тихо сказал он, опустив голову.

Я долго сдерживала себя, но больше не могла терпеть. Крупные слезинки весенним горным ручьем побежали по щекам, падая в траву. После слов Мандзю у меня почти не осталось надежды. Я готова была цепляться за любую травинку, лишь бы услышать, что у меня есть хотя бы крошечная надежда на то, что Мандзю когда-нибудь сможет полюбить меня в ответ.

– А если бы не было Сягэ, ты бы смог полюбить меня?

– Если бы не было Сягэ, я был бы примерным тенином и соблюдал закон.

– Но ты его уже нарушил с ней! Так ответь мне, не ссылаясь на законы богов: смог бы ты влюбиться в меня, если бы не было Сягэ?

– Не знаю, Мизуки. Прости. Возможно, мог бы, – он задумался на пару мгновений. Мне показалось, мыслями он унесся куда-то далеко. Об этом говорил его погасший взгляд. Вскоре он оживился и, понизив голос, продолжил: – Мне было приятно находиться рядом с тобой, заботиться о тебе. Ты такая славная и милая. И, конечно, красивая. Возможно, я бы влюбился в тебя. Но Сягэ я встретил раньше. И полюбил раньше, чем узнал тебя. Мизуки, я очень ценю твои чувства и уважаю тебя, но умоляю, не становись между мной и Сягэ. Я и так долго боролся с собой, боясь преступить закон. И теперь, когда наконец решился на запретную любовь и впервые за все свое существование почувствовал себя счастливым, я бы не хотел, чтобы кто-то вставал между нами. Мизуки, прошу, пойми меня. Моя любовь принадлежит Сягэ. Я могу быть тебе братом и любить искренней братской любовью. Буду заботиться о тебе всю свою жизнь, если хочешь, только не требуй от меня того, чего я не могу тебе дать.

Мое сердце разбилось на миллиарды мелких кусочков и рассыпалось бесчисленными звездами в небе. Но одна крошечная искорка надежды осталась тлеть внутри меня. Он сказал, что полюбил бы меня, если бы не было Сягэ. Мне нужно было об этом подумать.

– Хорошо, давай сделаем вид, что этого разговора никогда не было, – вытерев слезы, предложила я.

– Конечно, пусть все будет как прежде. Я очень благодарен тебе, Мизуки. Спасибо за понимание и за то, что нашла в себе смелость признаться в своих чувствах. Уверен, когда-нибудь ты встретишь своего дзинко[25] и он полюбит тебя так же сильно, как я полюбил Сягэ. Ты обязательно будешь счастлива рядом с ним.

«Ага, как же, – крутилось в голове в ответ, – я смогу быть счастлива только рядом с тобой. Кроме тебя, мне никто не нужен. И я найду способ, чтобы ты смог разлюбить свою Сягэ и ответил мне взаимностью». Но вслух я сказала:

– Мне нужно снова побыть наедине с собой. Ты не будешь возражать, если следующую ночь я не буду вместе с тобой охранять хиганбану? Мне нужно привести в порядок свои мысли.

– Я понимаю твои чувства. Конечно, я не буду возражать. Возьми себе времени столько, сколько тебе нужно. К твоему возращению я приготовлю что-нибудь вкусное, чтобы порадовать тебя.

Обернувшись лисицей, я убежала в поля. Меня терзали вопросы, ответ на которые хотелось найти внутри себя. Чем я хуже Сягэ? Почему он выбрал ее, а не меня. Разве Мандзю не сказал, что я красива? Сказал. И если бы не было Сягэ – полюбил бы меня. Именно эти слова засели внутри меня, раздувая искру надежды. Если бы не было ее… Этой доброй прекрасной тенинки. Без нее я была бы счастлива. Зачем мне такая подруга, если ее присутствие в моей жизни причиняет боль? Теперь, после объяснения с Мандзю, кроме ненависти, я ничего к ней не испытывала. Мне больше была не нужна ее дружба. Я всю жизнь обходилась без друзей. Обойдусь и без подруги, которая стала соперницей. А соперников нужно устранять со своего пути. Когда мне было лет сто, отец праздновал что-то с двумя друзьями. Он веселился с ними, улыбался им, пил с ними крепкий сётю[26]. Когда все напились и улеглись прямо там же, где и пили, распластавшись на циновках, уснувший раньше всех отец поднялся и осмотрелся. Он был абсолютно трезв. Его глаза зло сверкнули, и он достал из рукава острый нож. Громкий храп заглушал брачную мелодию цикад. Я не спала и наблюдала за отцом. Он взмахнул ножом, и спустя пару мгновений храп стих навсегда.

– Не спишь? – ухмыльнулся отец, заметив застывший ужас в моих глазах.

– Зачем вы это сделали, отец? Это же ваши друзья.

– Они были когда-то моими друзьями. Я должен был стать повелителем лисьей долины. Но эти двое встали у меня на пути и поддержали моего соперника, а не меня. Какие они друзья после этого? Всегда избавляйся от соперников, Мизуки. Только тогда ты сможешь получить то, чего хочешь.

Этот урок я запомнила навсегда. Отец тогда добился своего. Он стал повелителем лисьей долины, и никто не посмел препятствовать ему. Я дочь своего отца, несмотря на то, что ненавижу его всем сердцем. Из него вышел плохой папа, но учителем он был хорошим.

Я лежала у горной реки и слушала, как быстрый поток разговаривает с камнями. Свет луны падал на пенные завитушки маленьких волн, и те начинали искриться и блестеть. Вода казалась серебряной. Я молила реку унести мои печали далеко-далеко в море, чтобы они растворились в соленой воде вместе с моими слезами. Но река была глуха ко мне. И моя ревность все больше росла в груди. Она ширилась с каждой мыслью о том, что там, возле алой паучьей лилии, сидят два тенина и наслаждаются друг другом. Сомнений в том, что Сягэ пришла к Мандзю этой ночью, у меня не было, но я решила проверить. Что есть мочи я пустилась к цветку. Мне нужно было увидеть собственными глазами любовь Мандзю, когда он смотрит на НЕЕ. Собрав все силы, я пустилась обратно. Чем ближе становился ликорис, тем чаще билось мое сердце. Оно знало, что будет больно. Но я решила, что должна это увидеть. И увидела.

Мандзю смотрел на Сягэ так, как никогда не смотрел на меня. Нежность, восхищение, страсть, любовь – все, что можно испытывать к поистине любимому человеку, читалось в его глазах. Сягэ смотрела на него так же. Они без остановки осыпали друг друга поцелуями. Казалось, они готовы были съесть друг друга. Приподняв голову над травой, я наблюдала за ними из темноты. Но эти двое были так увлечены друг другом, что будь тут стая лис, они никого бы не заметили. Тихо смеясь, они легли на землю. Мандзю с жадностью срывал с Сягэ одежды и впивался губами в ее тело. Она тихо постанывала в ответ, выгибаясь навстречу его губам. Смотреть на это дальше у меня не было сил. Мандзю снова разбил мне сердце. Решение пришло само собой: молнией сверкнуло перед глазами, и я поняла, что нужно делать. Я покинула влюбленных и пошла искать Аматерасу.

Великую богиню я нашла ближе к рассвету. Она уже встала и готовилась показать миру свой солнечный лик. Я переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти. Решила, что будет лучше, если появлюсь перед ней в человеческом обличии. Подпрыгнула, обратилась и приземлилась девушкой. Открыв глаза, я обнаружила Аматерасу, стоявшую прямо передо мной.

– Мизуки? Что ты здесь делаешь? Разве ты сейчас не должна присматривать за тенинами, охраняющими цветок?

– Прошу прощения, Великая богиня, что побеспокоила вас, – я поклонилась ей как можно ниже. – Вы просили меня проследить за двумя природными духами и доложить вам, если что-то пойдет не так. – Я отвесила ей еще один поклон, более низкий: буквально легла на колени, выставив перед собой руки.

– Можешь встать, – добродушно разрешила Аматерасу. – Рассказывай, что там случилось. Надеюсь, моя алая паучья лилия не пострадала?

– Хиганбана чувствует себя прекрасно. Ее хорошо охраняют.

– Раз с цветком все хорошо, тогда зачем ты пришла?

– Тенины, моя госпожа, – с поклоном ответила я. Сердце защемило, ведь именно сейчас я вынесу приговор Мандзю и Сягэ. К горлу подкатила тошнота, но я поборола в себе это чувство и решительно продолжила, потому что после увиденного этой ночью я начала невольно ненавидеть и самого Мандзю. – Они нарушили закон богов.

– Что? – глаза Аматерасу гневно сверкнули. – Что они сделали?

– Они полюбили, Великая богиня. Мандзю и Сягэ нарушили закон, полюбив друг друга. Этой ночью они отдались любви целиком и полностью, наплевав на все запреты. Но прошу не наказывать обоих, моя госпожа, я видела, как Сягэ умоляла Мандзю нарушить закон. Он отвергал ее, но она пришла к нему с ножом и просила лишить ее жизни из-за неразделенной любви. Из жалости к ней Мандзю согласился. Поэтому стоит наказать только Сягэ.

– Да как они посмели?! – Аматерасу не дала мне закончить: богиня махнула своим длинным шелковым рукавом, попутно накрыв меня им. И, когда рукав спал с моего лица, я оказалась на поляне Хиганбаны. Я вновь обернулась лисицей. Найти спящих влюбленных не составило труда. Они лежали в обнимку возле ликориса. Мандзю крепко держал в своих объятиях Сягэ. Она положила голову ему на плечо. Даже у спящей на лице играла блаженная улыбка. Аматерасу не стала церемониться с ними и сразу приступила к делу.