Читать онлайн Команданте Мамба

Глава 1. Во славу чёрного вождя.

Сезон дождей закончился, закончилась и моя хандра, и «нетерпяк великих дел», которые неудержимо просились из меня наружу. Заканчивался 1887 год, а наступающий 1888 год в моих старых представлениях обещал счастье и удачу.

Что такое счастье, я не совсем сейчас понимал, наверное то, что я потерял, и возможно, навсегда, а вот удача – это такая женщина, которая нравится каждому мужчине, даже если она страшная.

Страшная удача – это вообще нечто, о ней можно говорить только шёпотом, перемежая слова благоговейным придыханием от экстаза. В общем, хочу удачи себе во всём, и чем больше её будет, тем лучше.

В поход мои сотни готовились вместе со мной. Основательно и неторопливо, без всякой лишней суеты. Когда я, конечно, смотрел за ними. Но дисциплина тем и хороша, что вбивается раз и навсегда. А если долго мучиться, что-нибудь получится.

И сейчас я с немым удовлетворением смотрел на почти ровные ряды своих пяти сотен, стоящих на моём полигоне в саванне. На данный момент мне было около 27 лет. Я повзрослел и заматерел.

Моё тело радовало меня тугими узлами мышц, но не радовало цветом кожи, мир не совершенен… увы. Я и так был благодарен судьбе, которая решила дать мне второй шанс, хоть и в чужое время и в чужом теле.

Люди, любящие позлословить, могли бы поглумиться над этим, особенно над тем, каким образом моя душа появилась здесь, и из какого места она вышла. Ответственно заявляю, что душа каждого человека находится в области груди, ниже сердца, но выше живота, где-то посередине тела.

Отделившись от тела, душа сгустком энергии устремляется в астрал, но не сразу, а немного погодя, наблюдая за происходящим сверху, чтобы увидеть и оценить взаимоотношения других людей.

Получив нравственный урок, душа устремляется уже в биополе Земли, растворяясь в нём либо полностью, либо частично, а дальше… дальше, увы, никто не знает, и не помнит, как это происходит. Реинкарнация, или что-либо ещё – "каждому своё".

Сейчас же я придирчиво проверял вооружение и снаряжение моих воинов. Большинство из них были молодыми, но были и те, кто находился в уже довольно приличном возрасте.

Пять сотен стояло напротив меня. Над каждой сотней развевался штандарт из куска кожи, насаженной на длинное копьё, с намалёванным тотемом сотни. Первая сотня была "крокодилы".

Та зубастая дрянь, что была изображена на штандарте, больше походила на пасть дракона с переломанной челюстью, но на первый случай, что называется, сойдёт. Командовал ими сотник Наобум, и это были, в основном, среднего возраста воины, вооружённые копьями. Их я обычно оставлял в качестве гарнизонов в захваченных селениях.

Вторая сотня была "бабуины". Дерзкие, наглые, постоянно всем недовольные, любящие подраться и покачать права, они словно сошли из кадров фильма Брат-2. Ну и получили по заслугам. Теперь у них был штандарт с изображением хвоста бабуина и его же рожей, намалёванной растительной краской на коже штандарта.

Правда, я бы остерёгся называть это изображения рожей, скорее она была похожа на другую часть тела, которую в приличном обществе избегают называть, из которой как раз и свисал хвост, словно бунчук, оплетая древко копья. Сотника я пока так и не смог подобрать, поэтому командовал ими сам.

Третья сотня получила от меня название "гепарды". В ней собрались воины, которые отличались сухопарым телосложением и умели перемещаться на большие расстояния с очень большой скоростью, удивительной для людей.

Легконогие и поджарые, вооружённые луками, пращами, дротиками и мечами, они заменяли у меня как лёгкую пехоту, так и лёгкую кавалерию, исполняя функцию преследования врага, либо выполняя роль стрелков.

В качестве штандарта у них на копьё была насажена оскаленная пасть гепарда, высушенная на солнце, с вставленными вместо глаз двумя необработанными алмазами, подаренными мною для своих любимцев. Командовал ими сотник Ярый, которого я учил и воспитывал постоянно.

Четвёртая сотня была тяжеловооружённая и имела штандарт с простым и незатейливым изображением носорога. Здесь подобрались воины большой физической силы, и эта сотня была моим ударным кулаком. Командовал ею молодой негр по имени Бедлам, больше похожий на шкаф, чем на человека.

Ну и пятая сотня называлась "хамелеоны", здесь было правило, кто во что горазд. Телосложение, рост, возраст – все было самым разнообразным, как и самым разнообразным было их вооружение. В эту сотню я сливал всех, кто сильно отличался от других, либо не мог ужиться в своей сотне.

Она заменяла мне диверсионные силы, там были доморощенные специалисты по засадам, джунглям, рекам, и прочему, прочему, прочему. Командовал этой сотней пока португалец Луиш, мой начальник контрразведки.

Штандарт у них был простой. К кожаному полотну приделана мумия пойманного и высушенного хамелеона с затейливо загнутым крючком хвостиком. Кстати, неплохо смотрелось вблизи, издалека же было не понятно, что это, хамелеон, или зародыш дракона.

Вот такими силами я и располагал. После торжественного смотра мои сотни, подхватив свои вещи, двинулись в путь, а вместе с ними и я. Чёрную спину каждого воина украшали кожаная перевязь с метательными ножами или дротиками и большой кожаный мешок с криво, но добротно пришитыми лямками.

Кожи животных у нас было предостаточно, мощностей для её обработки тоже. Ведь обработка шкур была делом не только важным и очень полезным, а ещё и одним из немногочисленных развлечений.

Аммиака, селитры, поташа и прочих ингредиентов для дубления кож у нас не было, зато в избытке была моча. Копалась выгребная яма, в нее закладывались шкуры, а потом туда ходило отлить всё население посёлка.

Процесс был долгим, но правильным, сезон дождей этому способствовал. Так что нашим женщинам было чем заняться долгими нудными днями и вечерами, когда они были свободны от постоянных приставаний своих любвеобильных мужей, забот о многочисленных детях и приготовлением пищи для вечно голодных членов семей.

И теперь все воины щеголяли с вещмешками, похожими на солдатские, времен СССР, по типу сидора, с пришитыми, а не завязанными узлом лямками. Это было придумано мною для простоты и удобства.

Каждый воин кроме оружия тащил на себе запас продуктов в виде солёного либо сушёного мяса, вяленых бананов и других сушёных фруктов, горсть орехов, баклажку из бутылочной тыквы с водой, кукурузную, либо соевую муку, и арахис. Семена сои, гороха и прочих зерновых я привез из похода на Дарфур.

Кукурузы выросло много, её вовремя убрали и, сидя в хижинах, перемалывали зёрна ручными каменными мельницами. Я любил ходить в гости к кому-нибудь и, сидя посередине с важным видом, слушать разные песни, которые затягивала каждая хозяйка очередной хижины, почитаемой мной своим присутствием.

Воины были заряжены на победу и физически и морально. А я что-то боялся, но вида не подавал. Мы вышли из Баграма и двинулись вдоль реки по заросшей свежей травой саванне.

Дорога была привычной, а из-за того, что по ней часто ходили, здесь уже была вытоптана практически дорога. Рядом со мной вышагивал мой верный португальский Санчо Панса по имени Луиш, но он не был таким простым и наивным, как в книге Сервантеса.

Да и ветряных мельниц здесь не наблюдалось. Взяться им было неоткуда, я не специалист по строительству разных объектов сельхоз назначения. Был бы, уже б давно элеватор смастерил бы. Хорошо, что на хижину хватило моих знаний, да и то не полностью.

Луиш, как и я, тащил на себе винтовку. Только у него была французская однозарядка системы Гра, а у меня висел на плече винчестер образца 1873 года, любезно предоставленный англичанином в Дарфуре.

Вообще, я был вооружён вплоть до белых крупных зубов, которыми меня наградила природа, да и теми я был готов драться. Кроме винчестера у меня был шестизарядный револьвер Вайтли, приобретённый там же, и заткнутый сейчас за пояс на моём животе.

Грудь перетягивали ремни с метательными ножами, на плече колыхался мешок с отравленными дротиками, которые я научился метко метать. Но это было ещё не всё.

В левой руке у меня был большой круглый щит с намалёванным на нем белым солнцем, а в правой копьё с полыхавшем на ветру белым бунчуком, сделанным из шерсти белого носорога. На голове был череп крокодила, модифицированный под мою голову, в результате чего его вытянутые, но обрезанные челюсти, не сильно мне мешали смотреть.

Надевал я этот череп только перед входом в селения, или когда шёл в бой. Нужен он мне был не только в качестве устрашения, но и защищал мою чёрную голову в мелких кудряшках от ударов холодным оружием. Короче, африканский вождь во всей своей красе.

Кроме нас двоих, огнестрельным оружием были вооружены ещё четверо телохранителей, входящих в мою немногочисленную гвардию. Ох, и намучился я с ними и их обучением.

Патронов было мало, огнестрельное оружие, которое у нас было, не имело такой запас прочности, как автомат Калашникова. Да к тому же, как и всякий нормальный негр, они боялись его грохота, а также, дыма и огня, извергаемого им.

Научил я их пользоваться оружием чисто механически. Они боялись стрелять из него, пришлось объяснить, что стреляю как бы я. А им всего лишь надо было оттянуть затвор, вложить металлический цилиндрик вовнутрь, закрыть затвор, навести ствол винтовки на цель и нажать спусковой крючок.

Они так и делали, хреново конечно, но зато в точности так, как я сказал, и даже попадали. Жаль, патронов было мало, а то бы потренировались, привыкли и стреляли нормально и куда надо.

До Бырра мы дошли ускоренным маршем и остановились в нём чтобы передохнуть и запастись водой и продовольствием. (От Бырра до Банги предстоял путь в три раза дольше, и не по самым лучшим местам).

Воины уже привыкли к долгим маршам и шли по жаре и саванне таким темпом, которым ни один белый человек не смог бы идти, особенно когда температура воздуха превышала 45 градусов по Цельсию в тени.

Эх, не хватало белого коня, на котором бы я въезжал в захваченные моими войсками города, к копытам которого падали бы чёрные селения и их жалкие и продажные вожди.

Но у меня не было даже верблюда. Да пусть был хотя бы осёл, хоть зелёного цвета, хоть чёрного, лишь бы не сбивать ноги в кровь. По примеру римских легионеров, мои воины были обуты в точно такие же кожаные сандалии, что и римские легионеры две тысячи лет тому назад.

Шагая вместе со своими воинами, я, не выдержав однообразия, запел на чистом русском языке. Моя душа, словно птица, пыталась вырваться из узких оков чёрного тела, куда загнала её судьба, самым неведомым для меня способом.

И слова старой русской песни полились чистым пронзительным звуком в вышину синего неба, нагретого жарким африканским солнцем, равнодушно взирающим на чёрного вождя с русской душою.

_ Ой, ты не вейся…, чёрный вооорон, над моеююю головой,

_ Ой, не дождёшься, не дооождёашься, крови мооолодой.

Негры, подхватив мотив песни, запели что-то своё, и каждая сотня, ощетинившись копьями, мечами и дротиками продолжила свой путь в характерной манере приплясывания, одинаково обозначавшей и боевой и радостный танец.

Я же шёл, полностью отдавшись словам песни, грудь разрывала щемящая тоска по Родине, а мои глаза набухли непрошенной влагой, что через пару мгновений испарилась, не оставив и следа. Только горькая пыль африканских саванн скрипела на моих крепких зубах, да злость, поднявшись из глубин моей души, перехватила горло, заставив меня крепче зажать в руках копьё и щит.

Я быстро зашагал вперёд, обгоняя вытянувшуюся цепочкой колонну сотни "крокодилов", а португалец бодро семенил вслед за мною, отставая на один шаг, и даже не задумываясь о том, какие мысли гложут меня изнутри.

Луиш был всем доволен, он нашёл себя здесь. Нищий португальский моряк, он кинул жребий своей судьбе, сверкнувшей чистой серебряной монетой на солнце и булькнувшей в море, словно рыбка с серебристой чешуёй, скрывшаяся в глубинах океана.

Утопив свою удачу, он сошёл на берег и здесь выбрал уже другой жребий, который привёл его к месту, где находится большой чёрный алмаз, обещавший ему и славу, и почёт, и деньги.

Этот жребий в виде вождя, называвшего себя Ваней, а всеми местными жителями Ваалоном шёл впереди своего войска. В этом самом войске все называли вождя Мамбой, давно позабыв его прошлое имя, и перестав упоминать и нынешнее. А сам Луиш добавлял про себя Чёрный… Мамба.

Он восхищался вождем, действительно оправдывающим своё негласное прозвище, который был хитрым, как змея, умело пользовался ядами, как истинный змей, да к тому же, умел оказаться в самый неудобный для врагов момент, быстрым и изворотливым, что позволяло избегать многих неприятных ситуаций.

Поэтому Луиш шёл позади и напивал весёлые песенки из своего детства, время от времени подменяя слова детской песни похабщиной портовых кабаков, и такой же бранью. Но делал это тихо, чтобы вождь не услышал ненароком, и не обматерил его в свою очередь, оскорбившись.

Благодаря вождю, португалец изрядно обновил свой лексикон ругательств, куда входили не только португальские и испанские ругательства, но и английские гадкие словечки, хотя, конечно, английский язык беден на данные слова, без огонька, так сказать.

Матерные слова английского языка были одни и те же, фак, бич, киски там всякие, да всевозможные эссы, и не поймёшь, то ли ты козёл, то ли задница. Больше всего вождь употреблял слово сука. Что было непонятно, никаких собак, кроме изредка появлявшихся небольших стай гиеновидной африканской собаки здесь не было, и при чём тогда мать всех кобелей?

– Это всё загадочная африканская душа, – с тоской вздохнул Луиш, и внезапно вспомнил Дарфурскую красотку, захваченную в Дарфурском султанате.

Вождь, не влезал в амурные дела своего зама, и даже подарил объект вожделения исстрадавшемуся от недостатка женского внимания, и особенно тела, Луишу.

Но черномазая красотка с примесью бедуинской крови оказалась излишне гонористой и, почувствовав, что её никто не собирается насиловать, тут же показала свой нрав, взбрыкнув, словно необъезженная кобыла, и сбросив с себя неумелого седока, в роли которого выступал сам Луиш. Обескураженный неудачей португалец попробовал зайти с другого места, и снова потерпел неудачу, но уж очень хотелось ему женщину горячую и по обоюдному согласию, чтобы сполна вкусить всех прелестей любви.

По своему опыту он знал, что чем горячее женщина, раздираемая страстями своей души, тем более страстной она была, и тем сильнее он её хотел. Наконец, долго осаждаемая крепость сдалась, широко распахнув свои ворота и приняв в себя своего победителя, усыпавшего предмет обожания подарками и окружившего её комфортом и вниманием, вместе с гарантированной защитой.

Расставаться с предметом своей любви Луишу было тяжело, и он даже хотел взять её с собой в поход, подойдя с этой просьбой к вождю. Выслушав просьбу, Чёрный Мамба поднял на него свои пронзительные чёрные глаза, окружённые ярко-белыми белками глаз, и сказал.

– Ты что… португалец, с баобаба рухнул, да ещё и не один раз? Бабу в поход брать? Ты на меня смотрел?

Луиш, судорожно кивнул головой.

– И что? Я беру кого-нибудь с собой? Или гарем тащу за собой, которого и нет. Или ты думаешь, что мне женщины не нужны, или я их не люблю?

Луиш вспомнил громкие охи и вздохи, которые частенько раздавались из хижины вождя, причём беременная Нбенге при этом часто скромно сидела за пределами хижины или вообще уходила в другую. Эти охи и ахи иногда слушала и вся деревня, так что сомнений в любвеобильности вождя у Луиша не было, а вот в необходимости тащить за собой подругу – были. И он снова стал уговаривать.

Вождь сначала улыбался, слушая увещевания Луиша, потом забавлялся, затем начал хмуриться, потом пообещал оторвать ему тот орган, который не даёт ему покоя, а потом принял воистину Соломоново решение, и, крикнув телохранителей, велел привести объект любви Луиша.

Не ожидавший такого поворота, Луиш испуганно затих. Вскоре привели Мабетту. Вождь сначала с интересом окинул взглядом её фигуру, потом его взор потух, и он с пренебрежительным видом сморщил нос.

– Ты что ли, любовь португальца? – обратился он к Мабетте.

– Да, – с гордостью ответила та и, выпятив свою грудь, задрапированную обрывком ткани, гордо откинула голову назад.

– Ну ладно, – сказал тогда вождь, по просьбе твоего ё…, ммм, временного мужа, мы берём тебя в поход, будешь скрашивать быт, как своего любимца, так и всего войска, и он очаровательно ей улыбнулся, а потом с откровенно насмешливым видом загоготал.

Когда она заговорила, Луиш понял, что ему повезло хотя бы в одном. Мабетта не была тупой, и быстро сообразила, что ей грозит быть одной женщиной в огромном войске. Ведь кто-то не удержится и захочет напиться из колодца, отодвинув от него португальца, несмотря на его близость к вождю, а напьётся один, и тут же потянется очередь и из других страдающих от засухи. Мабетта, бросившись на колени перед смеющимся вождём, обняла его ноги и завопила.

– О, великий вождь, я не согласна, я хочу остаться здесь, чтобы молить всех богов о вашем возвращении из похода живыми и здоровыми, и буду готовиться здесь к вашей встрече.

Вождь не стал дальше забавляться и коротко бросил.

– Всем спасибо, все свободны, даже… дураки.

На том всё и закончилось, и сейчас Луиш, смотря в спину вождю, с облегчением вспоминал об этом случае и пытался попасть в такт шагов впереди идущего вождя, но на его один шаг, делал два, и вскоре бросил это занятие, продолжая просто идти за вождём вперёд.

Глава. 2. Операция «Попугай» и другие приключения Вождя.

К городу Банги в прошлом, а сейчас переименованным мною в Барак, мы подошли через две недели, изрядно запыленные, но довольные. Это время мои воины потратили с пользой, успев хорошо поохотиться на разных животных, пока передвигались по саванне.

Во время охоты мне не раз приходила мысль приручить кого-либо из животных. У местных племён приручёнными были только коровы, худые, как гончий велосипед, и такие же резвые. Они больше походили на худую разновидность буйволов, чем на тех неспешных животных, к которым привык я.

Кроме них по деревням бродили ещё козы, что также были гораздо ближе к африканским антилопам, чем к европейским козлам. Хотя характер оставался таким же гадким.

Овец не было, как не было и домашних птиц, к моему великому сожалению, иногда просто очень хотелось побаловать себя жареной курочкой.

Зато хватало попугаев, которые, в основном, жили в джунглях, либо на островках деревьев в саванне. Эти до предела наглые птицы, разведав наши поля, стали усиленно их осваивать, прилетая на них не работать и пахать, а клевать и уничтожать выращенный нами с большим трудом урожай.

Я был в шоке, когда, получив известие о нападении на поля каких-то волнистых попугайчиков, увидел огромную стаю, океанскими волнами бесновавшуюся над нашей кукурузой и немногочисленными посадками гороха, сои и прочих зерновых культур.

При ближайшем рассмотрении это оказалась разновидность попугая под известным всем названием «неразлучник», только с менее массивным клювом, но кусались они не менее больно, чем настоящий неразлучник.

Негры гоняли птиц палками с полей. Весело чирикая, вся стая срывалась с земли и, трепеща крыльями, взмывала вверх и в сторону, делала пару кругов и приземлялась на краю следующего поля, и все повторялось заново и с тем же результатом.

Меня это изрядно бесило, а также злили глупые лица моих подданных, с разочарованием разводивших руками. И тогда я задумал страшную месть бессовестным попугаям, грабившим мои поля.

Для начала было изготовлено множество силков, которые мы расставили на одном из привлекательных для попугаев полей. Была подготовлена атака ультразвуковым визгом женщин, измученных месячными циклами, а им в поддержку приданы молодые дарования из числа девочек – подростков, имеющих фальцет и регулярно тренирующихся на своих братьях и родителях.

Сам я, навешав на себя пучки травы, залёг на краю поля и приготовился к встрече пернатых разбойников. Ничего не подозревающая стая появилась со стороны темнеющей вдали полоски джунглей, и, нарезав несколько кругов, попыталась сесть на приглянувшееся им другое поле.

Но не тут-то было! Злые, не выспавшиеся негры, пригнанные мною с раннего утра на другие поля, тут же поднялись из зарослей сельскохозяйственных культур, дико крича и размахивая палками, взбудоражили стаю и погнали её с поля.

Обиженно чирикая и сверкая в свете яркого утреннего солнца разноцветными пятнами перьев, стая полетела на другое поле, где их снова встретили злые негры. Та же история повторилась и на других клочках полей, раскиданных тут и там, и, наконец, стая попугаев, изрядно налетавшись, обнаружила небольшой очаг спокойствия в этом бешеном мире, и, покружив над ним, решила опуститься.

Усевшись на поле, птицы начали настороженно поднимать разноцветные головы, торопясь узреть злых людей. Но всё было спокойно, и вся стая, немного успокоившись, стала неторопливо клевать угодья, с лёгкостью вышелушивая из колосьев вкусные и питательные зёрнышки.

Дождавшись, пока птицы успокоятся, я подал сигнал лежавшим в зарослях густой травы женщинам и их визгливым дочерям и внучкам. Словно свёрнутые пружины, выскочили они из зарослей и помчались к полю, давая волю столь долго сдерживаемым чувствам, вереща, завывая и крича, как только возможно.

Эффект, превзошёл все ожидания! От испуга половина попугаев чуть не подавилась зёрнышками, сразу понеся потери в этом бою, остальные резко облегчились от испуга и мгновенно взмыли сразу с места, без всякой команды вожака стаи.

Из-за резкого взлета всей стаи в воздухе возникла мешанина из крыльев, тел и хвостов. Добрые женщины ещё добавили визга в жуткую какофонию звуков, разрывавших мои перепонки.

Часть попугаев не смогла подняться с земли, запутавшись в силках, часть задохнулась, поперхнувшись вкусными зёрнышками, часть умерла от разрыва своих маленьких, но храбрых сердец.

Остальные приземлялись, столкнувшись в воздухе друг с другом. Они падали на землю, трепеща поломанными крыльями и дёргаясь своими маленькими телами в судорожной попытке подняться в обратно в воздух.

Поднявшись, я нанёс последний удар стае пернатых разбойников. Для этой цели я достал один из мушкетов, захваченных мною давным-давно у охотников за рабами.

Его широкий раструб позволял выпустить огромное количество дроби. Для единственного заряда я разобрал все негодные патроны, которые носил в кожаной суме, страшась выкинуть. Ведь новые патроны взять было негде, а самостоятельно делать порох я ещё не умел.

Да, конечно, в детстве мы делали дымный порох, смешивая селитру с углём, но здесь я не нашёл селитры, вот и не выкидывал негодные патроны, надеясь найти и им нужное применение.

Но на единственный заряд выстрела из мушкета, пороха я собрал. На дробь пошли крошки металла, обрезки и обломки ножей и прочего железного хлама. Тщательно прицелившись, я поднёс еле тлевший трут к запальному отверстию. Грянул выстрел, всё вокруг заволокло пороховым дымом.

Когда дым рассеялся, стаю словно ветром сдуло. Небольшая кучка птиц виднелась далеко впереди, в отчаянных усилиях пытаясь набрать ещё большую скорость и издавая дикие вопли ужаса на своём попугайском языке.

На поле битвы за урожай оставались лежать кучи мёртвых и раненых птиц. Чувство раскаяния тронуло моё зачерствевшее сердце при виде разбросанных разноцветных тел.

Но, оглядываясь на остальных негров, я понял, что раскаяние посетило только меня, остальные, оживлённо переговариваясь, собирали попугаев и начинали их ощипывать, надеясь полакомиться жалкими окорочками из их тел.

Что ж, это дикая природа, и битва за ресурсы с животным миром беспощадна для проигравших. Ведь попугаи всё равно бы склевали весь урожай, несмотря на то, что его потеря привела бы к голоду среди людей.

Но несмотря на здравый смысл, попугаев было жалко. Направившись к полю битвы с попугаями я увидел довольно крупного их представителя жёлто-зелёной расцветки. Судя по его размерам, бывшего вожаком, если не всей стаи, то хотя бы её части. Попугай бился о землю крылышками, трепыхаясь при этом всем своим телом и надрывно и тоскливо крича, зовя на помощь сородичей.

Подойдя к нему, я решил его поймать, вылечить и приручить. Поймав птицу, которая тут же стала сильно клеваться и перебирать лапками, я стал успокаивать её, держа в руках, и унёс с собой. Чуть позже мне сплели из прутьев клетку, в которую я и поместил пойманного вожака, и стал его лечить, одновременно приручая, что в принципе было нетрудно.

Бродя по саванне, мы часто натыкались на охотившихся гепардов, но их щенки меня не интересовали, разве что, для их перепродажи редким торговцам. То же касалось и других животных.

Ещё в саванне и приречных зонах, было много птиц: грифы, стервятники, попугаи, ткачики из семейства воробьиных, жившие целыми колониями и опутав своими гнёздами деревья, как пауки, вот собственно и всё разнообразие. Изредка мелькали в вышине орлы, да вдоль реки появилась скопа. Были ещё и совы, иногда смешные, вроде белолицей совки, больше известной, как сова-трансформер, ну и посерьёзнее, вроде африканского филина.

Да ладно совы, вот были ещё лисицы… ушастые. Это были бы настоящие помощники, подслушивали бы всё, да подглядывали вместе с… собаками, одна беда… говорить не умеют.

Совсем другая история произошла с гиеновидными собаками, этот довольно тщедушный представитель семейства псовых, был намного меньше самой гиены, не такой безобразный, и жил небольшими стаями. Конечно, этому представителю псовых было далеко до дикой собаки Динго. Но в качестве добровольного помощника для поиска людей и обнаружения засад он мог бы пригодиться.

В один из дневных переходов по саванне, я вместе со своими воинами случайно наткнулся на стаю гиеновидных собак, торопливо пожиравшую загнанного детёныша небольшой антилопы. Оценив ситуацию, дал команду поймать парочку детёнышей. Получив приказ, воины стали окружать стаю.

Глотая куски мяса на ходу, стая бросилась наутек от трупа, но далеко они не ушли. Лучники отработали по ним, и вся стая прекратила своё существование, кроме трёх забавных щенков.

И сейчас на моём плече, словно у пирата Флинта, (пират Мамба! А… Звучит!?), сидел попугай, а возле ноги бежал щенок. Время от времени я поднимал щенка на руки и дальше он путешествовал, сидя на моём щите, словно большая чёрно-серая клякса посередине белого круга.

Попугай же время от времени перебирался с моего плеча, где развлекался тем, что трепал мочку уха, на мою кучерявую голову и оттуда обозревал окрестности своим величавым взором. Сидя на голове, он вытягивался в струнку и кричал, воинственно хлопая своими крыльями. Настоящий воин по духу, и особенно значимо выглядели его вопли, когда я надевал на голову череп крокодила, и он взбирался на него и демонстрировал себя во всей красе.

Так мы и зашли в город Барак с попугаем на черепе и щенком под ногами. За мной пылили мои сотни, демонстрируя хорошую выучку и самодовольствие от собственной значимости и важности.

Меня посетила мысль об откровенном гротеске происходящего. Попугай на черепе крокодила, что заменял мне шлем, очень сильно смахивал на имперского орла, в частности, на немецких шлемах. Но что поделать, дикарский народ, дикарские нравы, не говоря уже о манерах.

Город я назвал не столько в честь чернокожего президента США, сколько охарактеризовав саму убогость этого городка, бараки, они и в Африке бараки.

Город несколько раз был разрушен, в том числе и мною, и сожжён, но от этого он не стал хуже, куда уж хуже. И после пережитой эпидемии сейчас в нём никого, кроме полусотни ландмилиции собственной стражи, и не было. Проживали в нём представители разных народности и всякого нищего отребья, даже по понятиям Африки.

Но именно сейчас этот город из моих трёх стал ключевым. Всё дело в том, что река Илу, небольшая возле Баграма, и неглубокая возле Бырра, здесь, возле Барака, значительно расширялась и была судоходна.

До столицы Банги была, по меньшей мере, тысяча миль, пролегающих не только по саванне, а уже и по густонаселённой местности. Для того, чтобы продвигаться дальше, мне бы пришлось захватывать каждое селение, встречавшееся на моём пути. Вступать в бесчисленные стычки, теряя людей и терпение, неся постоянные потери ранеными и оставляя позади себя враждебно настроенное население, которое, в случае моей неудачи, с удовольствием кровожадного зверя накинулось бы на моё истаявшее войско и рвало бы его, пока бы мы не истекли кровью. А мой кучерявый череп украсил бы собой жезл Верховного вождя народа банда, где бы скалился на долгие годы вперёд, пугая врагов носителя этого самого жезла. Нет, такие расклады меня не устраивали. А почему, а потому что!

Да и войско моего противника увеличивалось бы с каждым днём похода по его территории, и, в отличии от меня, он мог бы быстро набрать новое в случае моего поражения, а я уже нет.

Относительно недалеко от Барака находились джунгли, чем я и решил воспользоваться, разместившись на две недели в городе. Задумка моя была проста, как пять копеек и состояла из трёх слов. Река, лес, плот.

Африканцы довольно часто путешествовали по рекам, а в труднодоступных местностях только так и можно было путешествовать. Не всегда реки были широкими, что позволяло напасть на путешествующих из засады, под прикрытием густой зелени джунглей, но здесь у меня было безвыходное положение, да и джунглей по всему маршруту не ожидалось, так перелески чахлые.

На следующий день мы приступили к реализации моей задумки, отправившись в лес за брёвнами и лианами для их связки. Брёвна выбирались не по толщине, а по качеству. Часть плотов мы сделали из пробкового дерева. Самое тяжелое было даже не дотащить их до воды, а срубить грубыми топорами, которые было довольно проблематично затачивать, но справились.

И через десять дней почти все плоты были закончены, и покачивались на жёлтых волнах широкой реки, кокетливо показывая узлы лиан, связывавших между собою брёвна.

Не обошлось и без потерь. Несколько человек были укушены ядовитыми гадами и сейчас лежали в одной из хижин, приняв противоядие, изобретённое мною. Но что-то оно не сильно помогло.

Порасспросив пострадавших, я понял, что речь идёт о неизвестной мне разновидности чёрного аспида, мстившего всем покусившимся на его ареал обитания и вырубивших значительную часть леса наглых людишек.

Никакой солидарности, что за беспредел! Чёрные не должны кусать чёрных. Они должны кусать только белых, и плевать в их бесстыжие глаза. Но змейка меня заинтересовала.

Подумав, я решил её поймать и взять образец её яда, мало ли на что может сгодиться. Мне ещё предстоит стать императором Африки , а честными методами этого не добиться, только бесчестными. Да ещё и с европейцами общаться. Напоят они меня, и что я буду делать. Валяться в беспамятстве, а они – резвиться с моими подданными, грабить и убивать. Короче, давно назрела мысль сделать самогонный аппарат и проверить своё тело на предмет восприимчивости алкоголя. Но это чуть позже, а сейчас – в джунгли.

Вырезав себе парочку подходящих рогатин для поимки гадких змеек, я отправился вместе с очередной партией работников в джунгли. Идя со мной вместе, они изрядно осмелели, уже не пугаясь нападением ядовитых змей. Я, естественно… не подвёл их ожидания…. Меня тоже укусили.

Дело было так.

Мы пришли на опушку джунглей и, разделившись, направившись к разным деревьям, взяв на изготовку свои топоры. Я пошёл с одним из них. Потом остановился и стал всматриваться в густое переплетение ветвей, срубленных ранее и валявшихся неопрятной кучей между пнями срубленных деревьев. Там скользнуло что-то тёмное и блестящее. Я взял на изготовку свою рогатину и направил её в шуршащие ветки, как вдруг оттуда выстрелило туго извивающееся тело, быстро обвило собою мою рогатину, на долю секунды превратив ее в жезл одного из греческих богов – символа медицины, и с явно видимым злорадством вонзило свои зубы мне в руку, чуть ниже локтя.

Дикая и острая боль на мгновение парализовала меня, но в момент, когда гадкая змея посчитала, что выполнила свой долг святой мести и уже собиралась соскользнуть обратно в густую листву, я очнулся, и, перехватив её за хвост здоровой левой рукой, резко раскрутил её в воздухе и опустил потерявшую ориентацию змею в раскрытый кожаный мешок.

Место укуса радовало непрерывно сочившейся кровью и изрядной опухолью, а не радовало тем, что цвет укушенного места я не мог определить, потому что кожа-то была чёрной, а не белой, и на ней, ничего не было видно! И то, как цвет укуса переходил от красного к тёмно-багровому и грозил перерасти в чёрный – цвет гангрены, и как дальше всё бы развивалось, сигнализируя об опасности отравления, изменением цвета кожи. Но кожа была чёрной и поэтому приходилось обо всём догадываться, полагаясь на свой опыт и опыт других негров, знакомых с последствиями подобных укусов.

Лёгкий надрез мачете увеличил поток крови из места укуса, вымывая остатки яда, но, несомненно было то, что значительная его часть проникла в мой организм. Пошарив в своём заплечном мешке, я нашёл противоядие, которое давал и остальным потерпевшим, и немедленно выпил его чисто машинально фиксируя своё состояние. Температуру, сердцебиение, пульс, потоотделение, ища признаки спазма лёгких, лёгких судорог или паралича сердечной мышцы. Почему я так отстранённо всё воспринимал, да потому, что был уверен в себе.

Я постоянно принимал минимальные дозы различных ядов и сейчас чувствовал лишь лёгкое недомогание, пытаясь проанализировать, какого действия был яд этой «гадюки». По всем признакам, оглушающего и обще отравляющего действия. Попав под действие этого яда, многие животные и птицы теряли ориентацию и сваливались в беспамятстве на земле, служа пищей шустрой змее.

Облизав кровоточащую руку и сплюнув своей кровью, я наложил повязку на место укуса и продолжил свои изыскания, несмотря на небольшой шум в голове, краем уха слыша сначала испуганные, а потом всё больше восхищённые и опасливые возгласы, ловя взгляды не только своих воинов, но и полурабов из города Баграма.

– Мамба, мамба, мамба, – как заклинание приносил слух их шёпот за моей спиной.

– Мамамба, а всем амба, – сказал я вслух (не буду здесь приводить матерные слова песни певца Сергея Шнурова, хотя хотелось!) и пошёл искать следующего змеёныша. К концу дня я поймал трёх, успев нацедить их яд в специально заготовленную для этого ёмкость.

Держа в руке голову змеи с раскрывшейся пастью с огромными клыками, по которым сочился яд, острый запах которого будоражил нервы, я внимательно рассматривал устройство мышц ,управляющих челюстью. Укуса я уже не боялся, весь токсичный яд я уже скачал, а та жидкость, что текла по клыкам змеи, скорее была слезами бессилия опасного гада, чем ядом.

Закончив с поимкой змей и скачиванием их яда, я умертвив их, снял кожу вместе с головой. Мне пришла в голову вполне здравая мысль стать не только вождём, но и немножко шаманом, хотя бы визуально.

С этой целью, по прибытии обратно в Барак, я повязал к своему бунчуку на копье шкурки этих змей и добавил к ним ещё парочку других, завалявшихся в походном мешке, чтобы, так сказать, дополнить картину.

Теперь моё копьё полностью отражала мою чёрно-белую сущность. Чёрные шкурки змей переплетались с белым волосом носорога, причудливо извиваясь и играя на ветру, который трепал их, то обвивая вокруг копья, то заставляя обессилено свисать вниз.

Ровно через две недели, мы, сделав запасы продовольствия для долгого похода по реке и собрав все плоты с установленными на них рулевыми вёслами, отчалили от берега, отталкиваясь длинными шестами и провожаемые, явно обрадованными этим событием, жителями города Барака.

На прощание я решил протрубить для них из моего древнего рога, что подарил мне старейшина пигмеев. Поднеся его к губам, я набрал в лёгкие воздуха и со всей силы дунул в него.

Низкий басовитый рёв, внезапно ушедший в ультразвук, далеко разнёсся над рекой и заставил поморщиться всех тех, кто стоял рядом со мной на плоту.

Те же, кто оставался на берегу, похватали себя за уши, а у некоторых из носа стала сочиться кровь. Вот так подарок, невольно удивился я. Раньше он не издавал подобного рёва. Мысленно пожав плечами, я засунул рог обратно в вещмешок на положенное ему место и отвернулся, смотря на реку.

Глава 3. На реке.

Река несла нас вперёд. Плоты медленно проплывали мимо пустых берегов, покрытых пожухлой от жары травой. Только возле реки была свежая зелень, дальше же по берегам в обе стороны стелилась ровная, как стол саванна с небольшими точками отдельных зверей, или наоборот стадами диких животных, доедавших последнюю относительно свежую зелень.

В воздухе изредка проплывали силуэты грифов и вскоре исчезали из вида, растворяясь в безбрежной синеве неба. Я сидел на краю плота и химичил.

Наверно те, кто внимательно прочитал предыдущую главу, задался невольным вопросом.

– Если плоты были закончены через десять дней, то что я делал в Бараке ещё четыре дня?

Большинство подумают, что я спал, ел и развлекался с женщинами… и ведь не ошибутся! Но, кроме всего вышеперечисленного, я был занят серьёзнейшим делом. Я… делал самогонный аппарат.

Долго, долго я ломал свою голову, пытаясь по воспоминаниям и разрозненным фактам воссоздать его конструкцию. И, о чудо! Он мне приснился во сне, как великому химику Менделееву его знаменитая периодическая таблица химических элементов.

То, что у самогонного аппарата должен присутствовать бак под брагу, под которой горел огонь, это я помнил, то, что должен ещё быть змеевик, я вспомнил потом. А вот то, что должно быть между ними, не помнил, хоть убей.

И вот он… родимый, пришёл ко мне во сне. Нет, я не алкаш, я – бабник, но какие женщины без вина, это словно роза без запаха, но в меру конечно, в меру. Ну, а на самом деле, спирт мне нужен был для лечения и дезинфекции ран, а также для создания настоек, декоктов, стимуляторов и прочей лечебной хрени, типа растирок на змеином яде или эликсира храбрости.

А сколько целебных и редчайших растений я здесь нашёл, и не сосчитать! И для сохранения всего этого нужен был спирт.

Так вот, недоставало мне в устройстве самогонного аппарата сухопарника. Как только я это понял, сразу же развил бешеную деятельность и привлек к этому местных гончаров. Всего за сутки мне сделали глиняный бак, в который я вставил полые стволы лиан, залив места их соединений натуральным каучуком, то бишь, соком гевеи.

Сухопарник сделали аналогичным, только поменьше размером и, соответственно, с двумя трубками. Дальше горячий пар поступал в трубку с пятью шарообразными выпуклостями, целиком погруженную в примитивную глиняную ванну, в которую наливали кожаным ведром воду из реки.

Собрав всю конструкцию, я залил в бочку подготовленную заранее брагу из сгнивших фруктов и разжёг под ней огонь. Брага закипела, и процесс пошёл.

Горячий пар заструился в сухопарник, а оттуда в змеевик, где конденсатом начал стекать в подставленный с краю трубки кувшин. Божья водичка, как говаривал мой дед, или огненная вода, как называли её индейцы, стала капать в кувшин, медленно, но неумолимо заполняя его, радуя моё сердце знакомым ароматом крепкого самогона.

Перегнав первую партию браги, я повторно запустил процесс, разбавив получившийся спирт так называемыми «хвостами», а по-простому, слабоалкогольной жидкостью, что напоследок выходила из браги. В результате двойной переработки у меня получился замечательный спирт, на вкус примерно в градусах так семьдесят, как говорится, «что аптека прописала», чему я был несказанно рад.

Из получившегося спирта я делал настойки. Разбавлял им яды, перемешивал настойки и яды между собой. Почти все яды хранились у меня в виде кристаллического порошка, некоторые в виде желе, и очень редко – растворённые в масле.

Так что спирт был для меня спасением и основным материалом для выработки настоек, эликсиров и растворения ядов. Всего у меня получилось 5 кувшинов превосходного спирта. Каждый кувшин вмещал не меньше трёх литров, что в итоге получилось около 15 литров.

Три кувшина я взял с собой, а два оставил в городе. Чтобы все это не выпили мои глупые соплеменники, я любезно дал глотнуть из кувшина самому любопытному из них, посоветовав с многообещающей улыбкой делать глоток побольше, что тот и сделал.

Глотнув из кувшина, он выпустил его из рук, но я был начеку и успел подхватить падающий кувшин из ослабевших рук. Выпустив сосуд греха, мой добровольный дегустатор подавился и, задыхаясь, старался произвести хоть какой-нибудь звук своим горлом, но тщетно.

Его чёрные глаза, казалось, вылезли из орбит, и стали такими же огромными, как и его губы. Наконец, он смог протолкнуть в свои лёгкие воздух, и заорал.

– О Мамба, мааам бе мбунгу мамбе сунгу бе., а потом побежал извергать выпитое. Тошнило его довольно долго и упорно, за это время посмотреть на страдания успела прибежать почти половина города. Дегустатор тем временем сменил цвет лица с чёрного на серый, а затем перешел и к необычному зелёному. Но всё обошлось благополучно, и дурачок смог убежать восвояси. Ну а я?

А я, понюхав содержимое кувшина, демонстративно крякнул, задержал воздух в лёгких и быстрым глотком втянул в себя целебную жидкость. Волна жара, зародившись в гортани, стала опускаться по пищеводу горячим обжигающим клубком, даря чувство чистоты и обновления всего организма.

Вслушиваясь в шёпот своего организма, я словно слышал, как мириады микробов кричали в ужасе сжигаемые крепким алкоголем, уступая место стерильным поверхностям моего организма.

Вытерев свои большие губы ладонью, я демонстративно крякнул и занюхал самогон кулаком, после чего обвёл слегка осоловевшим взглядом всех присутствующих. Толпа отшатнулась.

– Эх,… хорошо, – проговорил я, и уже не боясь, снова глотнул из кувшина. В голове ощутимо зашумело. Сказать по правде, я ожидал что-нибудь подобного, поэтому всё оружие оставил у своего португальца, строго настрого приказав ему мне его не давать ни под каким предлогом, особенно, если он увидит, что я слегка не в себе.

На его резонный вопрос, а что со мной может случиться, я коротко бросил: – Увидишь! И он, конечно, увидел.

После выпитого мне захотелось немного поразвлечься, ну и пошутить. Сжав здоровые кулаки и заметив наглый взгляд одного из негров, я немедленно пошёл к нему и врезал от души, пока он не успел убежать.

Дальнейшее я очень плохо помню. Вот здесь помню, а здесь уже нет. Но народу я побил много, и что-то, кажется, снёс. Очнулся я уже ночью, сидя возле потухшего костра, который непонятно кто разжёг, а я, соответственно, потушил. Вроде помню, что успокаивали меня уже толпой, а я их всех раскидал и пошёл разбираться с крокодилами, крича:

– Где эти недоделанные, пресно-водо-плавающие земноводные?

Не знаю, были ли в тот момент в реке крокодилы или бегемоты, но то, что со мной биться никто не приплыл, это факт.

На следующее утро ко мне пришла целая делегация во главе с Луишом и Наобумом и слёзно попросила меня больше не напиваться. Наобум так и не понял, что за водичку я выгнал, а вот Луиш – догадался. Ну что ж, я это им пообещал, тем более, что и сам не собирался, это была просто жесткая проверка моего организма, своеобразный тест на алкоголь.

На очереди была вторая часть запланированного мною шоу имени Ваалона-Вана-Мамбы. Собирая обрывки сведений о лекарственных травах, ядах, информацию о соках растений и плодах деревьев, я наткнулся на упоминание о сильном афродизиаке, случайно созданном кем-то из шаманов.

В него входил яд небезызвестной мне змейки, обнаруженной мною у Барака в джунглях, вытяжка из бражки и лекарственный корень, по действию схожий с корнем женьшеня, название которого я не знал, ну и последним ингредиентом была кора дерева йохимби, истолчённая в пыль.

Выгнав самогонку, я решил попробовать воспроизвести его, и сделал настойку, использовав все известные мне ингредиенты по-своему усмотрению, добавив ещё парочку (добавил масла иланг-иланга и пачули). Концентрацию сделал небольшую, чисто для пробы. Ну и опрометчиво решил испытать её на себе.

Плотно пообедав, я выпил небольшую дозу и стал ждать последствий её применения, справедливо рассудив, что вреда для организма никакого не будет. А если и пользы не будет, то и ладно. Но, не тут-то было! Сначала всё шло прекрасно. Плотный ужин медленно переваривался в моём животе и я даже задремал, овеваемый прохладным ветерком под навесом открытой хижины.

Часа через два я проснулся от чувства жжения в детородном органе, и понеслось. В общем, что тут описывать. На сей раз пострадавшими оказалась не мужская половина города, а женская. Ну как пострадавшая, кто-то был и не против, и даже за.

Когда мы отплывали, провожать наше войско вышел весь город, мнение жителей обо мне у всех было неоднозначное. Что было скорее плюсом, чем минусом. Так что, им было, что вспомнить долгими летними вечерами и о чём поговорить, да и мне тоже. А пока я делал свои настойки и вытяжки на корме плота и вспоминал прошедшие события, прислушиваясь к тихому шёпоту воинов, что сидели на некотором расстоянии от меня.

Река продолжала нести нас на своей спине к цели нашего путешествия. Время от времени мы причаливали к берегу, чтобы поохотиться и пополнить запасы нашего продовольствия, но делали это очень редко. Между тем, водная гладь жила своей привычной жизнью, не обращая никакого внимания на наши плоты, которые вереницей тянулись по её поверхности.

Крокодилы все также лежали в реке, поджидая свою добычу и выставив только глаза и ноздри длинного рыла, иногда выбираясь на песчаный берег прогревать свои крепкие шкуры. Сезон размножения у них закончился, самки отложили яйца в кладки и теперь охраняли их от разграбления другими животными, к которым было можно причислить и нас.

Но яйца крокодилов интересовали меня не сильно. Мой щенок изредка тявкал или подвывал, увидев других животных, но в основном вёл себя спокойно, время от времени нюхая воду на краю плота.

Попугай же бесновался, курсируя по головам моих воинов и испражняясь при этом самым нелюбимым из них на голову. Ко мне он подлетал только за тем, чтобы поесть и потрепать меня за ухо, словно напоминая, чтобы я вёл себя хорошо.

Я так себя и вёл, никого не трогая, и не воспитывая. И даже никого не бил… почти. Только рассказывал по вечерам страшные истории собственного сочинения, или пересказывал наивным и диким неграм фильмы ужасов вроде «Зловещих мертвецов», «Ван Хельсинга», и прочей ерунды.

Негры верили мне и боялись, хотя каждый из них был храбрым воином, закалённым в битвах и самой суровой жизнью. Но рассудок у них был слабым, а верования в духов – неимоверно сильны, так что иногда, при остановках на ночлег, поставить в ночной караул было просто некого.

Вроде ушёл ночной дозорный, а пойдёшь обходить все костры, вернёшься к своему, а он тут как тут, сидит возле него, испуганно таращась белыми белками в темноту ночи. Поэтому я и прекратил рассказывать по вечерам всякие страшные истории, да и днём тоже, перейдя на мультфильмы.

Через неделю путешествия по реке начали попадаться первые признаки заселённых территорий. Сначала попадались небольшие стада домашних животных, потом клочки полей, ну и люди, убегающие в недалеко расположенные от реки деревни.

Через десять суток мы доплыли до того места, где, судя по карте, и словам проводника, нам нужно было пересесть на другого коня. То есть, перетащить свои плоты на другую реку, которая текла в паре километров к северу. Карта, по которой мы ориентировались, была сплошь покрыта белыми пятнами, как раз на месте территорий, где мы и находились.

Первыми на берег высадилась сотня «хамелеонов» и, рассыпавшись, бойцы отправились на разведку, отлавливая любого, кто мог нас увидеть, либо напасть. Вслед за ней высадились «гепарды», потом «носороги», «крокодилы», и последними – «бабуины».

Эта… разгильдяйская сотня, чуть не потопила пару плотов, и сама чуть вся не утонула из-за своей недальновидности и скудоумия. Но… удача была на их стороне, и все выжили. И теперь тащили плоты на себе, за себя, и за «хамелеонов».

До следующей реки мы добрались без происшествий, изрядно при этом устав, но доставив все плоты в целости и сохранности. Хамелеоны тоже не подвели, выловив парочку любопытных местных жителей. Расспросив испуганных негров, я отпустил их, несмотря на неодобрение моих сотников, которые хотели их показательно умертвить, посчитав эту жестокость излишней.

После этого, мы погрузились на плоты и отчалили от берега, направившись в нужную нам сторону. Плыть стало намного тяжелее, потому что плыли мы теперь против течения, отталкиваясь от дна длинными шестами. Из-за этого приходилось держаться ближе к берегу, что нависал над рекой раскидистыми кустами и деревьями, запускающими свои корни в самую воду.

Здесь была уже незнакомая территория, полностью враждебная нам, и я приказал удвоить бдительность, держа наготове свой винчестер. Я любовно поглаживал его ложе, развлекаясь тем, что щёлкал скобою Генри, загоняя патрон в ствол, а потом вынимая его оттуда.

Спокойное, но тяжелое передвижение по реке закончилось на третий день. Видно, нас всё же заметили и сопровождали по берегу, а потом решили выяснить, кто мы, перед нападением.

На горизонте виднелась излучена реки, на краю которой лежал массивный ствол старого дерева, вырванного с корнем и принесённого сюда откуда-то с верховьев во время сезона дождей.

Спрятавшись между переплетённых его ветвей, наполовину ещё зелёных, а наполовину уже высохших, внезапно поднялись три фигуры. Один из них был довольно пожилым негром, больше похожим на старую сморщенную обезьяну. Двое других были молодыми воинами, сплошь раскрашенными белыми полосами, собранными на их теле в замысловатый узор.

Страх и жестокость горели в их глазах, а подпиленные зубы, похожие на крокодильи, не сулили моему отряду ничего хорошего. Старая обезьяна подняла правую руку вверх и произнесла на языке народа банда, правда с очень сильным акцентом.

– Воины, плывущие по могучей реке, остановитесь!

Я дал знак прекратить плыть. Плоты остановились, и нас стало сносить течением. Воткнув свои шесты в дно, гребцы стали их удерживать на месте. По моему второму знаку все схватили щиты и закрылись ими, в том числе закрыв и гребцов. Диалог продолжился.

– Вы плывёте по территории могучего племени банда под тотемом крокодила. Кто вы, и что вам надо?

Я встал и, взяв свой щит в левую руку, ответил им.

– Мы плывём выразить своё почтение верховному вождю народа банда.

– Наш вождь не примет такое количество воинов. Сойдите на берег и сдайте оружие. Вас доставят к верховному вождю Ууку, – сказал старик.

– Да я бы с удовольствием, но наше племя под тотемом карася боится сойти на берег в незнакомом месте, – ответил я.

– Сойдите, о, несчастные! А не то пожалеете!

– А вот угрожать, пожалуй, не надо было, старик, – пробормотал я вслух и дал знак своим воинам. Лучники натянули тетиву и выстрелили в пришедших. Оба воина, пронзённые стрелами, рухнули в воду, не успев скрыться, а проворный старик успел спрятаться. Не зря я его назвал старой обезьяной.

В тот же момент со всех сторон по нам ударили стрелы, но вовремя поднятые щиты спасли нас, да и стрел было немного, а потом мы высадились на берег, как просил нас вредный старик, и уничтожили весь отряд, угрожавший нам.

Воинов, всего-то было человек сто, ну и старик, само собой. В живых я решил никого не оставлять, за исключением старика. Забрав его с собой, мы поплыли дальше, побросав трупы убитых в реку. И они поплыли по реке, возвратившись к своим истокам, оправдывая тем самым свой тотем и показывая крокодилам свои подпиленные зубы.

Но крокодилам было не страшно, они и не такое ещё видели.

Старик оказался бесполезен и почти ничего нам не рассказал, он оказался одним из советников верховного вождя, и был направлен с небольшим отрядом разобраться с обнаруженными вооружёнными людьми, никогда не приплывавшими в таком количестве с этой стороны.

Вот и разобрался на свою голову.

Дальше были его байки об огромной силе, которая есть у верховного вождя. (Речь шла о десяти тысячах воинов, но я не был склонен верить в подобные сказки). Вот выйдут на поле боя, тогда и сосчитаем, а пока, иди-ка ты, старик, купаться, и его столкнули в воду на середине реки. Он же был из племени крокодилов, вот и сможет с ними договориться быть не съеденным, а нам и на плотах хорошо.

Но на следующие сутки я принял решение двигаться дальше пешком.

Глава 4. Череда сражений.

Река сильно разлилась, стала более полноводной, а дно значительно стало глубже. К тому же, сильное течение серьёзно затрудняло нам возможность плыть по реке. Гребцы выбивались из сил, двигая плоты против течения. В конце концов, я сдался. Найдя подходящие камышовые плавни, мы загнали туда плоты и спрятали их, а сами двинулись дальше по правому берегу, где предположительно и находился главный город народа банда -Банги.

Незаметно прошли сутки пути, и оказалось, что нас уже ждали. Стали попадаться многочисленные селения, обитатели которых при виде нас быстро убегали, скрываясь в разных направлениях. Мы их не преследовали, а, продолжая свой путь, мимоходом собирая брошенное ими продовольствие и домашний скот.

Пройдя очередное селение, я увидел впереди полоску людей, раскрашенных в боевую раскраску. К слову сказать, своим воинам я не запрещал раскрашиваться в боевые узоры, но и не поощрял. Каждый воин принимал решение сам.

Мы выступили навстречу воинам, хотя, судя по приблизительной оценке, их было намного больше, чем нас. Впоследствии оказалось, что вдвое. Наступившая ночь разделила нас и наши лагеря, где мы остановились на ночлег. Я понимал, что успех будет только при внезапности и быстроте наносимых разгромных ударах, и решил ударить на противников ночью. Никто из моих сотников со мной не согласился.

Мои негры почему-то крайне не любили воевать ночью. Мне же было всё равно, главное – победить. Я переломил их упорство, пообещав, что ночные духи будут на нашей стороне. Естественно, они не могли мне не поверить.

Общая задумка ночной атаки была проста, как яйцо пингвина. Все сотни выстраивались в линию, кроме легковооружённых гепардов, которые должны были двигаться за основными силами, взяв на изготовку свои щиты и копья.

А чтобы лучше чувствовать ритм шага, я включил в строй такое полезное приобретение, как двух тамтамщиков, я имею в виду двух человек, умеющих бить в большие барабаны, называемые там-там, для того, чтобы задавать общий ритм атаки.

Сказано – сделано, и мои сотни пошли в атаку, сначала неслышно ступая босыми ногами на землю, а потом и под ритмичный грохот барабанов, с ходу обрушившись на вражеский лагерь. Противник попытался сначала отбиться, но он был не организован, напуган и дезориентирован. Не выдержав полученных сразу огромных потерь, он бежал. Только засверкали розовые пятки в ярком лунном свете.

Поле битвы, как и вражеский лагерь, остались за нами. Вот только трупы поутру тоже пришлось убирать нам. Наши потери были небольшими, всего пятеро убитыми и двадцать легкораненых. Противоположная сторона потеряла в разы больше, а сколько у них было раненых оставалось только догадываться.

Воины наскоро захоронили трупы по моему приказу, и мы двинулись дальше, ускоренным маршем нагоняя потраченное на похороны время и преследуя отступающих. Путь отступления был виден по умершим ночью от ран и брошенных своими же товарищами на месте.

Потом нам стали попадаться и раненые, но ещё живые негры, которые обессилив, прятались в густой траве. Найденные пленные давали показания и бросались там же, где мы их и находили, а мы шли дальше, всё больше углубляясь на территорию верховного вождя Уука.

Судя по показаниям пленных, до Банги осталось пять дневных переходов миль по тридцать каждый. Перед ним располагался другой крупный город, находившийся на пересечении двух рек и имевший большое торговое значение. Обходить его не имело никакого смысла, да и наверняка там находились значительные силы, пока еще правящего верховного вождя, которые могли ударить нам в спину, и я принял решение взять его штурмом. До города было ещё два перехода.

Остановившись на отдых перед решающим рывком, я раздал своим воинам небольшой запас отравленных стрел. Так, на всякий случай. У меня в моей плечевой перевязи на такой же случай находились отравленные дротики, как я предполагал, для более крупного зверя.

Утром мы двинулись на город. Где-то около полудня, когда солнце стояло почти в зените, вдалеке появилась неровная полоска прибрежного города, если так можно выразиться про город, находящийся не возле моря, а возле большой реки. С каждой пройденной милей он приближался к нам, обнажая перед нами своё нутро. Первыми показались масличные пальмы, потом высокие хижины между ними, и самыми последними появились маленькие фигурки людей, заметавшиеся между хижинами и деревьями.

Как ни странно, нас заметили довольно поздно, а заметив, торопливо засуетились. Солнце давно перевалило зенит, когда мы подошли к городу, перед которым стало выстраиваться мое войско. На этот раз оно было более многочисленным, чем те, что я видел раньше. На беглый взгляд, в нём было около трёх тысяч вооружённых людей, но не все они были профессиональными воинами, далеко не все. И это сильно бросалось в глаза.

На этой стороне реки была довольно большая, хоть и примитивная пристань на коротких сваях, возле которой покачивались лодки. И стало уже заметно, как часть жителей спешно грузилась на лодки, чтобы переплыть на противоположный берег реки.

На это раз бой первыми начали не мы. Противоположная сторона, выпустив из своих рядов лучников и пращников, засыпала нас стрелами и камнями. Мои воины закрылись щитами. Я занял место в середине строя за сотней крокодилов, размещённых в центре. Носороги стояли слева, справа находились бабуины, которые даже сейчас выкрикивали в адрес горожан какие-то ругательства, ну и показывали им разные свои… места и … ну вы понимаете! С удивлением, в их рёве я стал различать знакомые слова: гады, сволочи, обезьяны, и это не считая русских матерных слов, значение которых они видимо, не совсем понимали, выступая сейчас в роли попугаев, но выговаривая эти слова с таким старанием и экспрессией, что я невольно зауважал их.

Возле меня стояли два барабанщика, готовые отбивать ритм наступления. Стрелы продолжали лететь в нашу сторону, как и камни, но я пока наблюдал за развитием дальнейших событий и ждал сюрприза, который могут преподнести нам горожане, но те, видимо просто тянули время, давая возможность сбежать своим семьям. Но это, в свою очередь не входило в мои планы, и я дал сигнал гепардам.

Вытянувшись в линию, гепарды выпустили залп стрел, потом второй, и ещё один, и в этот момент получили от меня команду к наступлению. Загрохотали тамтамы, отбивая ритм.

Обороняющиеся ещё продолжали падать от поразивших их стрел, а мои сотни уже двинулись в бой. Они всё больше и больше увеличивали шаг, а тамтамы всё убыстряли и убыстряли темп наступления. И горожане не выдержали и ринулись на нас в рукопашную.

Две волны схлестнулись друг с другом. Наша, закрытая круглыми щитами и выставленными навстречу врагу копьями с длинными кинжаловидными наконечниками, и пёстрая толпа сборной солянки чернокожих воинов, которые волею судьбы очутились на моём пути к вершине власти.

Крики ярости, ненависти и боли взмыли высоко вверх, заставив вздрогнуть всех, кто их слышал. Началась мясорубка. Несмотря на то, что горожан было в несколько раз больше, они все гибли на наших копьях, не в силах пробиться сквозь ряды моих воинов. Копья противников не пробивали наших щитов, а мечи пружинили, либо оставляли только порезы на многослойной коже щитов.

Втянув всю группу атакующих горожан и связав их ближним боем, я отдал команду на одновременный удар с флангов двумя моими сотнями, стоящими наготове в резерве. Хамелеоны, выскочив из-за спин бабуинов, обежали их и ударили по противнику справа.

Гепарды, воспользовавшись тем, что носороги были самыми сильными моими воинами и легко начали теснить горожан слева, обежали и тех, и других, и ударили практически сзади, атаковав в спину горожан своими дротиками, которые представляли собой усовершенствованную копию древнеримских пиллумов.

Если бы нам противостояли профессиональные воины, пусть и африканцы, мы бы не смогли добиться столь лёгкой победы, но воинов было здесь едва ли третья часть.

И вот, не выдержав атаки с тыла и с фланга, а также одурев от крови, потерь и жары, то один, то другой горожанин начали вываливаться из подобия строя и обращаться в бегство. Этому постепенно последовали и остальные, и вскоре против нас оставались лишь немногочисленная кучка уцелевших горожан. Во главе их стоял мощный негр, вооружённый, как и я когда-то, хопешем, которым рубил направо и налево всех подряд. Благодаря его силе и отваге, оставшиеся воины еще пытались оказывать хоть какое – то сопротивление.

Надев череп крокодила, я поднял копьё и щит. И, раздвинув воинов из сотни крокодилов, выступил против него. Все расступились, освободив пространство между нами. Оскалив зубы, я опустил своё копьё с бунчуком из шкурок змей и шерсти носорога и ринулся на противника. Первый удар он отбил, и нанёс в свою очередь свой, который я ловко отбил щитом. Оставив копьё, я выхватил длинную каскару, и стал биться ею.

Мой противник был сильным и смелым воином, но моя каскара была смазана ядом и после нескольких полученных царапин, его движения замедлились, и я снёс его голову. Обезглавленный воин зашатался и рухнул навзничь, и в этот момент все его воины побежали, оставив за нами поле боя. Победа была безоговорочной.

Перед боем я предупредил всех своих воинов, чтобы при занятии города они занимались только грабежом, и никого не убивали, кроме тех, кто нападал бы на них с оружием. О женщинах я умолчал. Это было вынужденной мерой, воины месяц не видели женского тела, и мои требования всё равно бы не выполнялись, а так был шанс, что они удовлетворяться, и не будут заметать следы своего преступления, убивая женщин. Кроме того, я хотел захватить страну, а не сжечь её.

В общем, когда мы ворвались в город, представлявший собой крытые пальмовыми ветвями хижины на сваях, воины не буйствовали, и я повёл их в сторону речного порта. Но он был уже пуст.

Основная масса различных размеров лодок, плотов и лодочек, сделанных из цельного ствола дерева, находилась уже на противоположном берегу реки, и только несколько штук больших парусных лодок и один управляемый плот стояли посередине реки, удерживаемые брошенными якорями.

Оттуда с интересом наблюдали за нами, рассматривая в подзорные трубы, купцы, приехавшие торговать с народом банда. Там были как представители арабского народа, так и редкие гости в этих краях – европейцы, смотрящие на нас сейчас с нескрываемым удивлением.

Вволю насмотревшись друг на друга на приличном расстоянии, я разорвал визуальный контакт, и, убедившись, что ничего стоящего тут нет, увёл своих воинов грабить город и сгонять всех его жителей на окраину.

Мои воины не подвели меня. Никто из жителей города не пострадал, пострадали только женщины и их честь, если, конечно, она у них была. В принципе, большинство жительниц успели перебраться на противоположный берег, но и тех, кто остался, хватило для компенсации нашего воздержания и моральных издержек.

Собрав всех пойманных жителей, я произнес перед ними речь, объяснив, что они видят перед собой нового верховного вождя по имени Ван, а не какого-то там Уука. О своём прозвище я скромно умолчал. Мне, конечно, мало кто поверил, и это было отчетливо видно по скептически настроенным наивным лицам почти всех собранных мною негров. Но я не унывал, рассказывая в красках, какие кары им уготованы, если они не войдут добровольно под мое сильное управление.

Посчитав, что сказанных мною слов уже достаточно для понимания той ситуации, в которой они очутились, я приступил к практическим действиям. Действовал я согласно слогана: "Рассказ, показ, действие". Показав действия моего любимого парализующего яда и некоторых других, но с более слабой концентрацией, я увидел страх в глазах зрителей, и распустил всех по домам, удовлетворённый результатом.

За ночь, мои воины успели отдохнуть, а большинство жителей спешно покинули город в неизвестном направлении. Утро встретило нас безмолвием опустевшего города, но нам это было безразлично, мы шли ускоренным маршем навстречу генеральному сражению, отягощённые хорошо пополненным запасом продуктов.

О том, что мы смогли разгромить войско горожан, верховный вождь уже наверняка знал, как и о том, что я хочу занять его место. И сейчас, наверняка, лихорадочно собирал своё войско, чтобы разгромить меня, больше не воспринимая как досадное недоразумение.

Я это понимал, и, отойдя от города на половину дневного перехода, остановился на отдых, дав воинам отоспаться и восстановить свои, потраченные в ходе боя и ночи, силы. Мои войска понесли довольно ощутимые потери. Двадцать один убитый и около сорока раненых. Поэтому нам крайне необходим был отдых, и возможность залечить полученные раны.

Глава 5. Генеральное сраженье.

Остаток дня и ночь прошли спокойно, и я двинулся дальше. Сейчас у меня было четыреста боеспособных воинов и семьдесят раненных. Подлечив их, чтобы они могли передвигаться, мы двинулись форсированным маршем дальше, направившись к Банги, проходя многочисленные мелкие селения, жители которых разбегались при нашем приближении.

К концу третьего дня мы заметили впереди, между двух небольших холмов с плоскими вершинами, войско верховного вождя, поджидавшее нас.

Солнце опускалось за линию горизонта, заливая холмистую равнину кровавым светом своих лучей. Увидев количество воинов, вышедших против нас, по моим героям пробежала волна страха. Признаться, я и сам почти наложил в свои шорты, уж слишком многочисленен был противник. По моим скромным подсчётам, впереди находилось не меньше пяти тысяч человек, то есть, в пятьдесят раз больше, чем у меня.

– «Глупость фраера сгубила», – мелькнула в моей голове здравая мысль. Я переоценил свои силы и недооценил силы противника. Хотя, на что я рассчитывал? На то, что умнее других? Или на то, что был белым человеком, да ещё и из другой эпохи?

Ну, так я просчитался.

От быстрого разгрома нас спасла опустившаяся ночь. Силы верховного вождя были уверены в победе, и поэтому не стали на нас нападать вечером, а ночью африканцы не любили воевать, и сражение было отложено.

Мои воины, глядя на такое количество противостоящих им врагов, утратили надежду на победу. Это было видно по их лицам, позам и общему настроению. В лагере стояло уныние. Погрустил и я… немножко. Но если у других была надежда на то, что они смогут выжить, то у меня такой роскоши уже не было. Поражение, и моя глупая башка украсит собою, как я уже упоминал, жезл верховного вождя.

Надо было что-то делать. Сев возле костра, я впал в прострацию, из которой меня вывел португалец. Тронув за плечо, он показал мне винтовку.

– Чего тебе Луиш?

– Ван, соберись, мы должны победить!

– Мы все умрём, – с мрачной обречённостью проговорил я.

Мне было очень себя жалко, ещё чуть-чуть, и слёзы полились бы у меня из глаз. Португалец внезапно стал передо мной и сказал.

– Я – Луиш Амош, несчастный бродяга, без дома и семьи, клянётся тебе, что умрёт вместе с тобой в бою, и не сбежит к твоим врагам.

После этих слов он повернулся и, подхватив винтовку и меч, ушёл в темноту. Мне стало стыдно. Причём до такой степени, что слёзы унижения выступили на моих глазах.

– Русские – не сдаются, а умирают стоя, – произнёс я вслух. Мои воины, что делили со мной тяготы и лишения, завтра пойдут за мной в бой, и я не могу их предать. И плевать, что у них чёрный цвет кожи, а не белый.

Это МОИ воины, это я их учил и мучился с ними, вместе преодолел не одну тысячу километров, и сейчас, когда до цели осталось всего два шага, я не отступлю, и пусть моё тело терзают стервятники и растаскивают гиены, я не отступлю!

Ярость горячей волной поднялась во мне, вскоре уступив место злости, прочистившей мои мозги, заставив их работать, как форсированный процессор на материнской плате компьютера.

Лихорадочно обдумывая завтрашний бой, я искал пути выхода из заведомо проигрышной ситуации. Ничего не приходило мне в голову. Не в силах заснуть, я поднялся от костра, возле которого сидел в раздумьях, и, взяв оружие, пошёл проверять часовых.

Обходя посты, я не заметил чёрную тень, что ядовитой гадюкой скользнула в траву и ушла в сторону противника. Вернувшись обратно, я начал доставать из памяти всё, что смог вспомнить из тактик древних армий.

Интерлюдия.

Командир лучшей сотни вождя сотник Наобум, до встречи с Ваном носивший имя Наа, замер в высокой траве. Затаившись, он проводил взглядом высокую фигуру вождя Вана, которого за глаза все называли Мамбой, прошедшего мимо затаившегося в траве Наобума и скрывшегося в кромешной темноте.

В ту же секунду сотник поднялся со своего места и скользнул в ночь. Благополучно обойдя часового, он побежал в сторону лагеря Верховного вождя Уука. До лагеря было всего пару миль, которые он преодолел всего за двадцать минут, ориентируясь на слабые огни костров. Обойдя посты вражеского лагеря, Наобум стал искать походный шатёр Уука.

Лагерь спал, ел и дрался. На Наобума никто не обращал никакого внимания. Идёт себе обычный негр, с одним мечом на поясе, ну и пускай себе идёт. Только непосредственно перед входом в шатёр верховного вождя его остановила охрана.

– Я к великому вождю Ууку, поклясться в своей преданности ему. Я из лагеря предателя Вана, и готов перейти на его сторону.

Один из воинов откинул львиную шкуру, служившую пологом шатра, и нырнул внутрь. Через пару минут он вышел оттуда в сопровождении высокого и худого негра с небольшой седой бородой, в небольшой чёрной шапочке на лысой голове.

– Кто ты? – спросил этот, по всей видимости, советник вождя.

Сотник Наобум низко поклонился, коснувшись правой рукой своей груди.

– Я, ничтожный раб нашего верховного вождя Уука, милостиво прошу его принять меня.

– Ты решил бросить своего вождя?

– Я ненавижу этого выскочку, в которого вселился злой дух. Он погубит всех нас и весь наш народ. Он посмел замахнуться на великий род Верховных вождей и хочет сменить династию. О, как я ненавижу его.

Тощий старик дал знак, воины разоружили сотника и ввели его в шатёр.

Покрытый шкурами диких животных снаружи, изнутри шатёр представлял собой круглую вытоптанную площадку, также застеленную шкурами, но более тонкой выделки. Внешний каркас из жердей и костей животных держал на себе всю конструкцию, чтобы не загромождать внутреннее пространство столбами и поперечными балками.

В центре шатра стоял небольшой трон, сделанный из чёрного дерева и слоновой кости, весь покрытый узорной резьбой искусного мастера древности. На нём чинно сидел ещё не сильно пожилой человек. У него были крупные грубые черты лица, пронзительные глаза навыкат, больше похожие на буркалы, которыми он сверлил каждого собеседника, словно пытаясь заглянуть ему в самое нутро.

Свет в шатре поддерживался небольшими масляными светильниками, в качестве топлива в которых использовалась смесь животного жира с пальмовым маслом с добавлением ладана, отчего дым приобретал запах благовоний, а не пах горелым жиром.

Возле трона сидели и стояли советники верховного вождя. Его визирь, начальник охраны, походный вождь, непосредственно командовавший войском, многочисленные родственники и его любимая жена, сидящая у ног вождя.

Буркалы впились испепеляющим взглядом в испуганное лицо сотника Наа, осознававшего, что его жизнь висела на волоске, но обратно дороги уже не было.

– Кто ты, животное, что посмело приползти ко мне ночью и нарушить мой покой накануне сражения? Что тебя привело… о, несчастный?

Наа упал на колени и коснулся лбом пола.

– Я пришёл бросить к твоим ногам голову безумца, что командует сейчас в противоположном лагере.

Верховный вождь Уука запрокинул голову назад и стал громко смеяться. Вокруг трона тоже послышался сдерживаемый смех.

– Голова твоего вождя завтра будет торчать у моего шатра, и охранять его от злых духов.

Сотник Наа упал навзничь и, приподняв голову, заговорил.

– Несомненно, о, Великий. Но у него сильные и храбрые воины, что готовы идти с ним до конца, и у него есть громовые палки и отравленные стрелы, которые убивают малейшей царапиной.

– А ещё, его защищают злые духи. Во сне он бормочет на грубом и страшном языке, лает и смеётся женским голосом. Я сам видел, как по ночам к нему приходят исчадия загробной жизни. Он страшен в гневе! О… мой вождь.

Все советники переглянулись с невольной опаской, а любимая жена Уука, что до того времени спокойно сидела и медленно поглаживала ступню вождя, встревожено приподнялась и испуганно посмотрела на своего повелителя.

Уука медленно покачал головой слева направо и произнёс.

– Да, до нас доходили сведения, что в него вселился злой дух, который управляет им. Все его действия и поступки показывают, что он изменился и не похож на себя прежнего. Ты говоришь, что он якшается с дьяволом, о котором нам поведали христианские миссионеры. А может он живое воплощения злого духа Вуду?

– Гмм. Тогда это меняет дело. Насколько ты готов предать его?

– Я не предатель. Предатель он, что пошёл против своих братьев и заставляет нас нарушать и забывать наши древние обычаи, завещанные нашими бесчисленными предками. Смерть ему!

– Теперь я вижу, что ты не пришёл к нам с пустыми руками. Да будет так. Завтра ты принесёшь голову своего вождя. И поторопись. Если ТЫ… принесёшь его голову, то станешь вождём всего племени, что проживает на территории восточнее реки Илу. Если же нет, то я сохраню тебе жизнь и отдам тебе твою родную деревню в вечное пользование, как тебе, так и твоим детям.

– А сейчас … – и он отдал знак одному из своих приближённых.

Тот отошёл от них в дальний угол шатра, открыл крышку старого сундука, сбросив с него шкуру леопарда. Покопавшись в сундуке, он вытащил оттуда свёрток. И с величайшей осторожностью, на вытянутых руках, преподнёс своему вождю, склонившись в пояс.

– Возьми этот кинжал. Если всё, что ты сказал – правда, только он сможет его убить. Возьми кинжал и отрежь им его голову.

Державший в руках свёрток советник подошёл к, по-прежнему лежавшему ниц сотнику, и протянул свёрток. Наа поднялся и с поклоном взял предложенное. Развернув материю, он увидел тёмные древние ножны из потрескавшегося от времени палисандра с редкими серебряными кольцами, обхватывающими дерево, держащими всю конструкцию в сборе, не давая окончательно разрушиться.

Из древних ножен торчала рукоять в виде головы римского орла. Потянув за неё, Наа вытащил из ножен кинжал, который формой своего зловеще изогнутого лезвия немного напоминающего «клыч». Лезвие было покрыто тёмными рунами и мелкой арабской вязью, в свете мутных светильников загадочные буквы вспыхивали огнём, отражая тусклый свет.

– Береги его, – снова раздался голос Уука, – этот кинжал достался нам от великих предков, что когда-то жили на побережье солёного моря и бежали к озеру Чад. Но и там их судьба была печальна, и они вынуждены были перебираться дальше, в самый центр Африки, но кинжал сохранили.

Сотник Наа, ещё раз склонился до пола, коснувшись его рукой и вышел, сопровождаемый двумя воинами, которые не были свидетелями только что разыгравшейся сцены.

За пределами шатра ему вернули оружие и проводили до конца лагеря, где он опять скользнул в темноту и побежал в обратном направлении, найдя его уже с великим трудом.

Ведь в лагере Вана не горели костры, а только слегка тлеющие угли неярко светили во тьме ночи, да негромкие разговоры, нервничавших перед предстоящим сражением негров, указывали на его местоположение. Обойдя часового, сотник вернулся на свое место и, разбудив верную ему двадцатку своих воинов, рассказал им план и показал полученный кинжал.

Пошушукавшись между собой и обговорив все детали предстоящего предательства, они разошлись на отдых. Завтра предстоял нелёгкий день, и многие его не переживут. А значит надо хорошо выспаться.

А совесть, а что такое совесть? Сотник Наобум никогда не слышал этого слова и не понимал, что это за качество такое – совесть. В его диком сознании царило только одно моральное качество – умение выжить любой ценой и дать выжить своим родственникам, остальное не имело никакого значения. И он спокойно заснул под огромным звёздным небом, которое равнодушно смотрело на разыгрывающуюся перед ней очередную человеческую драму.

Вечную пьесу предательства и жизни.

Ночь прошла, я смог забыться сном только перед самым рассветом. В оправдании себя могу сказать, что я не бездельничал, а варил для своих воинов эликсир храбрости. Его состав был простой: чистый спирт, тонизирующие травы, капля афродизиака, что как известно возбуждает не только любовь, но и агрессию, и немного парализующего яда, чтобы мои воины не чувствовали боли от полученных ран. Закончил все эти действия я под утро, и многие видели, чем я занимался.

Проснувшись с первыми лучами солнца, я, тем не менее, чувствовал себя отлично. Мой дух и разум были ясными, а голова работала как часы. Как только начало светать, я стал расставлять свои войска для последнего боя. Наверное, это понимали все, и поэтому я произнёс небольшую зажигательную речь перед воинами.

«Воины! Мы прошли с вами через всю страну. Мы побеждали в Дарфуре, Бырре, Бирао и, конечно, здесь. Мы брали города. Мы охотились… и мы – жили. Сейчас мы идём в бой. Назад дороги нет! Каждый струсивший и бежавший будет убит, либо искалечен. Я, готов встретить смерть в бою. Готовы ли вы, мои доблестные воины?»

Громкие, абсолютно дикие одобрительные крики были мне ответом.

– У меня есть для вас эликсир храбрости, что сделает вас непобедимыми и нечувствительными к боли. Вы будете сильны, как львы, быстры, как гепарды, яростны, как носороги. (О том, что они будут тупы, как обезьяны, я умолчал. Ведь всё имеет свою цену!)

Я разрешил провести моим воинам любой обычай, намалевать на своё тело боевую раскраску, а потом раздал всем желающим эликсир храбрости и подготовился сам.

На голову надел череп крокодила, попугая отпустил, но он и не собирался улетать, а кружил над моею головой, громко скандаля, бессовестная птица. Вместе с попугаем на моих вещах остался и подросший щенок гиеновидной собаки.

Каждая сотня выставила перед собой свой штандарт, и они заплескались на ветру, хлопая тяжёлой кожей. Строй я оставил такой же, как и в предыдущем бою. В середине была сотня «крокодилов» под командованием Наобума, слева стояли «носороги» под командованием сотника Бедлама. Справа бабуины, усиленные ранеными. Все остальные, имеющие более легкие ранения, влились в состав гепардов, вооружившись луками. Луками и пращами были вооружены и хамелеоны. Обе сотни я выдвинул далеко вперёд, выдав весь имеющийся запас отравленных стрел и дротиков. Оставшийся яд пошёл на лезвия копий, а на мечи его уже не хватило. В качестве резерва у меня оставались два моих барабанщика, вооружённые винтовками и португалец, тоже с винтовкой.

В лагере противника началось движение. Примерно через час там образовалось что-то подобие строя, и вся многотысячная толпа двинулась в нашу сторону, вытянувшись в жирную линию, неумолимо приближающуюся к нам.

Подойдя на расстояние, на котором мы могли слышать друг друга, они стали оскорблять нас насмешками и осыпать ругательствами. Я молчал, как молчали и мои воины. Наконец, устав, а, может, получив приказ на атаку, вся толпа воинов двинулась на нас, и я подал знак открыть огонь. Мои воины были вооружены намного лучшими луками, чем противники. Соответственно, и стреляли намного дальше.

Получив приказ, они стали засыпать стрелами врагов. Взлетев по параболе в небо, стрелы, увеличивая скорость и разгоняясь при полёте вниз, к земле, стали впиваться в тела наших врагов, сразу нанеся большие потери.

Вопли ярости и боли сотрясли воздух. В ответ вражеские лучники начали посылать свои стрелы. Врагов было в разы больше, но луки были хуже, и их стрелы попросту не долетали до нас. Обе сотни увеличили темп, в ответ стена врагов двинулась быстрее, ещё быстрее, и ещё. Наконец, их стрелы стали долетать и до нас. Но мои легковооружённые воины закрывались маленькими щитами, ловя их колючие удары. А тяжеловооружённые сотни и вовсе не заметили этой атаки, надёжно укрытые за своими большими щитами.

Так это продолжалось около пяти минут, после чего, израсходовав почти весь запас стрел, мои лёгкие сотни отступили за спины товарищей, державших большие щиты с изображением белого круга посередине.

Решив, что победа у них в руках, передовые сотни врага, к тому времени уже изрядно прореженные стрелами, бросились в атаку.

По моей команде тяжеловооруженные сотни отпрянули, пропустив легковооруженных «гепардов» и «хамелеонов». А те, отрабатывая давно изученный приём, просочились мимо своих товарищей и метнули вперед подготовленные заранее дротики. Успев метнуть по паре дротиков, они спрятались обратно, когда нахлынувшая толпа вражеских воинов, в попытке их догнать, разбилась о выставленные копья и щиты моих легионеров, и стремительно откатилась обратно. Тут же сотни с тяжёлым вооружением перехватили копья в левые руки, и, вытащив из перевязи за спиной дротики, метнули их вслед отступающим, нанеся еще большие потери и посеяв панику в их рядах.

На поле боя остались убитые и раненые, своими предсмертными криками нагнетая тоску и уныние. Атакующие активно перестраивались, убирая в тыл деморализованные и потерявшие до половины своей численности сотни и отдельные отряды племенных мелких вождей. Вперёд выдвигались свежие и злые.

Ну что ж, вот он и настал последний и решительный бой. И хоть я и был неверующим, но чисто машинально осенил себя православным крестом. Глядя на меня, несколько раз перекрестился и Луиш, начав бормотать «Аве Мария».

Подозвав к себе молодого сотника Ярого, который сейчас командовал обеими сотнями, я отдал ему приказ уходить влево, и, обойдя по дуге вражеский строй, ударить в тыл войска, чтобы уничтожить командование и, если повезёт, верховного вождя. Это был мой последний шанс на победу.

Ярый, молодой, подтянутый, сухопарый юноша, с правильными чертами лица, словно рождённый быть воином, внимательно посмотрел на меня своими чёрными глазами, в которых на один миг мелькнуло понимание и тоска от того, что он знал, на что я иду, и произнёс.

– Я всё сделаю Мамба. Не сомневайся во мне! – и ушёл.

Проводив взглядом ушедших, я перестроил свои три сотни в виде дуги, в центре которой находился я и все раненые. Между тем, войска верховного вождя Ууки закончили перестраиваться и снова пошли в атаку. Шаг за шагом, мое войско стало отступать.

Воины противника, яростно взревели и бросились бежать на нас, разорвав строй, надеясь обрушиться всей своей силой и молниеносно одержать победу.

Тут же я дал отмашку барабанщикам, и мы стали идти навстречу врагам под звуки и ритм боевых тамтамов. Перед тем, как снова схлестнуться, мои воины повторили манёвр и, переложив копья в левые руки, метнули правыми один за другим два дротика. После чего две силы с громкими воплями и боевыми кличами бросились друг на друга.

Два огромных потока схлестнулись в жестоком бою. Под ногами моих воинов была обычная пыльная земля выжженной солнцем африканской саванны, а атакующим приходилось перемещаться по трупам своих погибших товарищей, затаптывая ещё живых раненых.

Несмотря на огромные потери, противников всё равно было ещё очень много, а я метался вдоль строя, все более замыкавшегося в кольцо, не давая атакующим врагам прорваться вовнутрь. То здесь, то там, я вставал в строй, когда оттуда выпадал раненый или убитый воин, спасая положение, пока строй не сжимался обратно, компенсируя потери, тогда я опять отступал назад.

Лезвие моего копья стало красным, а бунчук свисал вниз кровавой сосулькой, с которой стекала свежая кровь, и его цвет превратился из бело-чёрного в красно-багровый. Пик битвы нарастал. А весы победы колебались, не зная, на какую сторону склонить горькую чашу поражения. И в этот момент… меня предали! Мой лучший и самый старый сотник, командовавший «крокодилами», Наобум, внезапно обернул своё копьё на меня, его поддержали и некоторые его воины, и хорошо, что не все.

Мгновенно отреагировав, я отбил брошенное в меня копьё. Наобум выхватил свой меч, и вместе с десятком своих воинов бросился на меня с явным намерением убить.

Меня спасли … "бабуины"! Несмотря на абсолютное разгильдяйство, они были преданы мне, и по-своему даже любили меня. Сплотившись под неожиданной атакой, они не дали прорваться вовнутрь строя атакующим воинам противника пока я бился с Наобумом и его воинами.

Наобум успел ударить мечом, удар которого я принял на щит. Оттолкнув его, я резко ударил копьём, но мой бывший сотник не был слабым воином. Отпрыгнув, он увернулся от копья и снова ударил меня мечом. В тесном пространстве было неудобно орудовать копьём и снова отбив щитом очередной удар, я его бросил, выхватив висевший на правом боку меч.

Дальше пошёл обмен ударами, как от сотника, так и от его воинов. Зарубив одного и проткнув мечом другого, я оказался незащищенным перед очередным ударом меча, но, извернувшись, смог в последний момент подставить под него свой щит. Меч сотника, скользнув по щиту, и, следуя за силой инерции, вонзился в землю. Я занёс каскару над головой, готовясь к решающему удару. Сотник мгновенно поняв, что сейчас произойдёт, с истинно кошачьей грацией вывернулся, и, оставив свой меч торчать в земле, отпрыгнул, вытащив откуда-то странный кинжал с длинным изогнутым лезвием.

В этот момент древний рог нагрелся и обжёг своим жаром мою кожу на груди. Я дёрнулся от боли, отшатнувшись назад. В ту же секунду, Наобум коротко размахнувшись, метнул кинжал в меня. Сверкая и кружась, короткий клинок полетел вверх, и моя рука, с нелепо выставленным мечом, оказалась на траектории его полёта и встретила кинжал лезвием меча. Раздался серебристый чистый звон, и оба клинка упали в пыль. Кинжал – целым, а моя каскара оказалась разрубленная напополам.

Первым очнулся я. Подхватив лежащее у моих ног копьё, я с силой размахнулся и вонзил его в сотника, проткнув насквозь так, что бунчук копья высунулся у него из спины, затем рывком отбросил противника в сторону, оставив в его агонизирующем теле кровавое копьё. Дальше события понеслись ярким калейдоскопом, быстро сменяя друг друга.

Винчестер из-за спины доставать было некогда, и меня выручил револьвер. Шесть выстрелов в упор прозвучали один за другим, и нас слегка заволокло пороховым дымом. Ещё двоих застрелил Луиш. Выжившие двое из числа нападавших изменников, бросились бежать, вырвавшись из круга, но тут же погибли на копьях воинов верховного вождя.

Разрядив револьвер, я сунул его обратно за пояс, и достал из-за спины одиннадцатиразрядный винчестер. Прицелившись в людей, пытавших прорвать нашу оборону, я стал стрелять, непрерывно дёргая за скобу Генри чтобы перезарядить винтовку.

Прогрохотало одиннадцать выстрелов, и одиннадцать тел, застреленных в упор негров, упало на землю. Рядом раздавались выстрелы моих барабанщиков и Луиша. И нападавшие не выдержали, стали откатываться назад, оставляя за собой трупы убитых и тела раненых, спотыкаясь о них и падая на скользкой от пролившейся крови сухой высокой траве.

Я стал перезаряжать револьвер и успел сделать им вслед ещё шесть выстрелов, прежде чем они отбежали на безопасное расстояние, после чего стал перезаряжать оружие.

К этому времени закончили совершать обходной манёвр и две мои сотни, посланные напасть на лагерь верховного вождя. Крики и шум боя послышались со стороны тыла наших врагов. Тут я дал приказ начать атаку. Мои потрёпанные потерями и предательством сотни, пошли вперёд под звуки тамтамов. Один из барабанщиков был убит, и я взял в руки тамтам. В ярости оскалив белые зубы, войдя в боевой раж, что есть силы молотил я своими широкими ладонями по туго натянутой коже тамтама, задавая темп атаки.

Два штандарта развевались над оставшимися двумя сотнями воинов, да и тех, наверно, не было. Каждый второй был ранен, каждый третий и не по одному разу, и только те, кто не мог идти, не участвовали в этой атаке.

А мы шли. Молотя руками по барабану, я что-то хрипел, мешая слова разных языков, а штандарт крокодилов валялся на пыльной земле, под телами, предавших свою сотню, воинов.

Рядом со мной шёл мой верный португалец и, поднося к плечу винтовку, время от времени совершал меткий выстрел, выбивая из рядов противника наиболее мощных воинов.

Не знаю, что всё-таки послужило решающим фактором разгрома противника: наша решимость и стремление к победе, неожиданная гибель вождя и всех его военных советников, атака с тыла, смерть от малейших царапин, нанесённых нашим оружием, а может и всё вместе. Но враг бежал, стремительно рассеиваясь в разные стороны, и был полностью дезориентирован.

Две тысячи, или больше человек, мгновенно перестали существовать как армия и превратились в толпу испуганных негров, прячущих свои жалкие шкуры и сбегающих от нас, рассеиваясь по окрестностям.

Убедившись в своей безоговорочной победе, мы принялись собирать раненых и хоронить убитых.

Через некоторое время меня нашёл Ярый, и, дико вопя и гордясь своим подвигом, сунул мне под нос мёртвую голову Верховного вождя народа банда Уука с выпученными, как у лягушки, глазами.

Меня передёрнуло от такого варварства, но что поделать, "с кем поведёшься, того и наберёшься". И я пристроил голову, убитого Ярым вождя, себе на копьё, и без того полностью залитое кровью. Теперь у меня появился личный штандарт.

Но это не была единственная голова, украсившая наши копья. На другом копье, ранее принадлежавшем мёртвому верховному вождю Ууку, была голова моего предателя – сотника Наобума, по родовому имени названному Наа.

– Что ж, вот и встретились два одиночества! Оба копья были воткнуты перед небольшой походной палаткой, захваченной в качестве трофея у побеждённых. И теперь обе головы наблюдали друг за другом, глядя глаза в глаза и молчаливо упрекая в проигрыше.

Интересный кинжал, который метнул в меня бывший сотник, я подобрал уже после битвы, рассмотрел и засунул в ножны, найденные на поясе у сотника. Затем убрал его до поры до времени в свой походный мешок, надеясь разобраться позже, что же мне попало такое интересное в руки. Единственное, что я понял, так это то, что древний рог и этот кинжал были несовместимы друг с другом, но почему… неизвестно.

Через три часа наступил вечер, и солнце окрасило саванну в зловеще красный цвет, дополнив мрачный пейзаж поля битвы. Несмотря на позднее время, над полем боя закружили грифы и стервятники, а с наступлением темноты, стало отчетливо слышно противное тявканье гиен, ожидавших в нетерпении обильной ночной трапезы. Собрав оставшееся войско, наскоро захоронив убитых, подобрав оружие, трофеи и раненных, я увёл людей в темноту.

Пройдя, несколько миль, я принял решение остановиться на ночлег. И начал считать. Считать своих убитых товарищей. Теперь, после этой ужасной битвы, каждый мой воин был для меня не дикарём, а товарищем. Да, они были глупые, дикие, жестокие, вероломные. Но они были моими людьми, и я собирался приложить все силы, чтобы сделать хоть какую-то часть их жизни лучше, а, может, и переделать и их самих.

Мой отряд понёс огромные потери. Только убитыми я потерял двести человек, ещё около сотни были тяжелоранеными, ну а почти все остальные были легкоранеными.

Воины мои не роптали, терпеливо ожидая своей очереди на лечение, страдали от ран, но не показывали вида. Стойко принимали свою судьбу, что называется, с открытым забралом. Они верили в меня, к тому же, выпили эликсир "храбрости", как они думали, и это не позволяло им признаться в боли и муках от ран. Я не спал всю ночь, спасая жизни воинов, но пятерых из них так и не смог спасти. Утром, похоронив своих товарищей в саванне, мы двинулись на захват столицы народа банда города Банги.

Глава 6. Декларация намерений и демонстрация возможностей.

Продвигались мы медленно, так как были отягощены ранеными, трофеями и собранным оружием, которое здесь было даже ценнее жизни самих негров. Вскоре мне это надоело и, подозвав к себе Ярого, я отправил его с остатками его сотни «гепардов» за рабами или пленниками, впрочем, название не имело никакого значения.

Уяснив полученную задачу, сотник повеселел, и, забрав своих людей, отправился ловить нам носильщиков. К концу дня с нами шагало уже около трёхсот рабов из числа воинов разбитой армии. Всех их доставил Ярый со своими гепардами. Теперь раненых и трофеи, кроме оружия, тащили выловленные, словно рыба, пленные. Скорость нашего войска увеличилась. До столицы Банги остался один дневной переход.

Мои воины шли бодро, окрылённые победой и разгромом превосходящих сил. Но я не был настолько оптимистичен. Город Банги был самым крупным городом народности банда и родственных им мелких племён. Его население, по моим подсчётам, было около двадцати пяти тысяч человек.

Этот город находился на берегу большой реки Убанги, что по своим размерам была сопоставима с Окой. И впадала она в ещё более крупную реку Конго. Конго – это не только огромная страна и территория, впоследствии разделённая на два государства, но и огромная река, своими размерами схожая с Волгой, и уступающая разве что Египетскому Нилу, давшая название обоим государствам. Она позволяла переплыть почти весь Африканский континент с запада на восток, преодолевая огромные расстояния. И, самое главное, она впадала в Атлантический океан, что давало огромные возможности для торговли, но там начинались владения бельгийского короля – купца Леопольда Второго.

Не государства Бельгия, а именно короля Леопольда Второго, самого успешного коммерсанта из дворян, и самого жестокого эксплуататора в 19 веке. Железной хваткой он наводил порядок в своей колонии и заставлял нанятых карателей, собранных со всей Африки, отрубать руки ленивым, по его мнению, работникам, покупая эти руки поштучно и ведя учёт своим преступлениям. Его плантации гевеи заполонили территорию Конго, основанная им торговая компания, торговала ценными породами дерева: красного, чёрного, лайсвуд, венге и так далее.

Так вот, именно Конго было следующей моей целью, но это не сейчас, не сейчас. Впереди показались многочисленные хижины города Банги. Перед ними стояло не меньше тысячи вооружённых жителей, возглавляемых кем-то из приближённых убитого вождя Уука.

Мои воины, перестроившись в одну линию, застыли в одношереножном строю, выставив свои копья и спрятавшись за щитами. Толпа горожан разразилась дикими, угрожающими криками, тряся над головами своим оружием. Некоторые устрашающе показывали нам не только оружие, но и оголенные части тела.

Ну, этим нас не удивишь, мы и сами могли грозно кричать ничуть не хуже, а их голые задницы никого из нас не привлекли.

Войдя в боевой раж, многочисленная, но не организованная толпа начала осыпать моих воинов стрелами. Их жалкие потуги не принесли нам никакого вреда. Эти оперённые палочки, на близком расстоянии бывшие весьма опасными, сейчас бессильно лежали и торчали в сухой красноватой почве травянистой саванны.

Под бой единственного тамтама, шеренга моих воинов, чётко ступая по земле обутыми в грубые сандалии ногами, двинулась неумолимой злой силой на распоясавшихся в безумстве отчаянья горожан.

Но этой силы было мало, горожане были напуганы, но недостаточно, чтобы бежать от нас без боя. Достав свой древний артефакт в виде рога, я приставил его к губам и, набрав в лёгкие побольше воздуха, дунул изо всех сил. Громкий, басовитый, низкого тембра гул вырвался из рога. Горячий воздух завибрировал от низкочастотных колебаний, и, ударив в шеренги наступавших на нас горожан Банги, посеял в них неуверенность и заново возбудил мистические страхи.

Их решимость биться до конца получила очередной удар. Ещё дважды я прикладывал рог к губам, издавая всё более и более протяжные звуки, похожие на стенания заключённого в магический круг демона. Наступающие горожане дрогнули и остановились, заколебавшись.

Тут в дело вмешались мистер Оливер Винчестер и месье Базиль Гра. Оставшиеся в живых, два моих воина с винтовками и португалец Луиш, по моему знаку, открыли беглый огонь из винтовок. Патронов было мало, но небольшие потери своим огнём нанести они все же смогли.

Почувствовав, что судьба сражения висит на одном волоске, зацепившись за одну из чаш, я решил, что настал мой выход, и, надев на голову свой уродским шлем в виде черепа крокодила, шагнул вперёд, растолкав шеренгу моих воинов. Откуда-то прилетел мой попугай и, усевшись на своё привычное место, растопырил крылья и возмущённо заорал, тем самым доказав, что он из породы боевых попугаев, а не каких-то там, прости господи, "неразлучников".

– Хурра, – издал я боевой клич, и, вскинув винчестер к плечу, открыл из него огонь. Прогремел выстрел, и выкинутая экстрактором гильза выскочила из патронника и, дымясь, упала на сухую траву. Передёрнув рамку, я загнал следующий патрон в патронник, и снова выстрелил.

Продолжая стрелять, я двинулся вперед. Шёл и орал своё "Хурра", а гильзы продолжали выскакивать из патронника и, дымясь, падали на землю за моей спиной, поджигая сухую траву под ногами. Впереди падали люди, цепляясь за других, в последней попытке удержаться на ногах. Их простреленные тела медленно опускались на землю, поливая её кровью и внушая ужас убийством на расстоянии.

Трава за мной начала разгораться, огонь побежал следом, словно прирученная собака. Остановившись, я еще раз приложил к губам рог и выдул из него мрачный рёв чёрного торжества, одновременно вытаскивая из-за пояса револьвер.

Расстояние между мной и онемевшей толпой было уже около ста метров, когда я, выставив револьвер перед собой, произвёл шесть выстрелов подряд. Не успел барабан револьвера разрядиться, как вся толпа, дрогнув, развернулась и бросилась бежать, наскоро оставив всё, что могло помешать унести ноги с места сражения.

Мне оставалось только смотреть на их грязно-розовые пятки, сверкающие на бегу, резко отличающиеся от чёрного цвета кожи остального тела и… тушить загоревшуюся траву.

Я не преследовал их, как не преследовали их и мои воины. В город мы вошли почти спокойно, не убивая, не насилуя, и не сжигая дома, а так, как будто этот город – зрелая и сочная груша, давно поджидавшая своих победителей, чтобы наградить их своим сладким соком и нежной мякотью.

Убедившись, что победители не грабят, и не убивают, население, попрятавшееся кто куда, выжидающе пялилось на нас сквозь щели стен хижин, с деревьев, из травы и куч мусора, лежащих, как и положено в любом уважающем себя африканском городе, посередине улиц.

Мы не обращали на них никакого внимания, не спеша продвигаясь в центр города, где размещались постройки дворца Верховного вождя, ныне убитого Уука.

Подойдя к небольшой площади, на которой, как это ни странно, не было куч мусора, я обнаружил ожидавших меня бывших приближённых верховного вождя, его слуг и личных рабов.

Все они были растеряны, и не знали, что делать после такой резкой смены власти. Бежать было некуда, их бы сразу выдали, как стеклотару победителю. Поэтому они покорно стояли на коленях, ожидая своей участи.

В центре площади располагалось шарообразное здание дворца, состоящего из двух этажей.

Равнодушно пройдя мимо коленопреклонённых людей, я вошёл внутрь здания, приоткрыв большую, покрытую узорами, деревянную дверь. Воинов, которые должны были бы охранять эту дверь, не было.

Скрипнув, дверь отворилась, впустив меня в обиталище комфорта и древнего, узаконенного порока. Что-то, прожужжав, промелькнуло мимо меня и ударило в косяк двери, краем глаза я уловил тусклый блеск лезвия кривого кинжала.

– Вот же, любители кривых клинков, – промелькнула в голове непрошенная мысль. Уловив, что застоялый воздух снова шевельнулся, я нагнул голову, и в косяке тут же появился рог из другого кинжала.

– О, да они парные?! И да, я теперь рогоносец – похвастался я сам перед собой.

Тут я заметил кидавшего. Он оказался дамой. Судя по её длинным чёрным волосам, в её крови текла не только негритянская кровь, но ещё и арабская.

– Ух, какая женщина!

Свистнул третий кинжал, и я еле успел подставить под него свой звериный шлем. Кинжал вонзился, и в месте удара по шлему расползлись змеистые трещины.

– А не пошла бы ты на…, дорогая моя.

Я скинул испорченный женщиной шлем, и, сделав два огромных прыжка, оказался возле неё.

– Ах, какая женщина! И обрушил на её руку с очередным кинжалом удар своей чёрной лапы.

Вскрикнув, женщина выронила кинжал, но она, по-прежнему, пыталась меня убить. Этого я не мог допустить, и, хотя в душе я был джентльмен, но не до такой же степени, извините. Извинившись сам перед собой, я ударил кулаком в голову злой женщины.

От удара она потеряла сознание.

– Да,… мне б такую, – мимоходом подумал я, и крикнув своих воинов, сам пошёл дальше рассматривать дворец.

Да, хижина была большая. На второй этаж, пол которого был сделан из тонких брёвен, вела широкая, по местным меркам, лестница. И если внизу располагались комнаты слуг, приёмный зал, и прочие небольшие помещения, то наверху царило царство комфорта и разврата, было много всяких интересных вещей, вроде жертвенного алтаря с ароматными свечами, горящими перед ним, которые распространяли вокруг удушливый аромат благовоний.

В общем, выразил я своё мнение громким чихом, дворец категорически мне не понравился, включая его обитателей.

Где это видно, чтобы благородных героев сразу тыкать кинжалами? Это там, в Европах, считается нормальным тыкать кинжалами своих царей и монархов, а у нас тут… в горячо любимой мною Африке, это, извините – моветон. У нас тут всё по-простому, по-чёрному. Так, иногда ядами балуемся, как итальянские князья, но это мелочи.

Вытащив из дворца всё ценное барахло, включая золото, драгоценные камни, а также множество редких уникальных поделок, которые, на мой взгляд, имели особенную культурную и историческую ценность, я, по своей давней традиции, спалил дворец.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло, – шептал я, глядя в восторге, как полыхает старое сооружение. Да и зачем оно, пусть горит со старыми клопами и лобковыми вшами (фу… извините меня за грубость, жёстко конечно, но как есть!).

– Мы будем жить теперь по-новому! Аллилуйя!

Ну, теперь вернёмся к нашим баранам, то бишь, к неграм. Город я захватил. Власть взял. Золото, бриллианты и прочее – взял. Женщин тоже, вон их куча стоит, жмутся друг к дружке. Принцессы, блин… немытые.

Но что-то не совсем радостно. Как-то больше к белым тянет, наверно ностальгия. Вот бывало, возьмёшь в свои руки… эх, да что там вспоминать, только душу травить. И я очень смачно, со злостью сплюнул, и велел своим воинам, любовавшимся догорающим костром, созвать сюда жителей города, пока не сбежали.

Дальше всё происходило, как в драматических фильмах, и напоминало известный сюжет из мультфильма про Маугли. Смеркалось, мои воины, громко переговариваясь между собой, ринулись в город, выгоняя из хижин, обессиливших от страха, жителей.

Держась друг за друга, на площадь входили целыми семьями. Периметр площади был оцеплен воинами с чадящими копотью и плюющимися искрами факелами. – "Ближе… бандерлоги, ближе…".

Чёрная африканская ночь опустилась, словно занавес, на захваченный город. То молчала, то испуганно шепталась стоящая на площади толпа чернокожих людей. Свет луны выхватывал отдельные куски тел и лиц, освещая белки тысяч, с ужасом смотревших на меня, глаз.

Тихо покачивались на воде шаланды, плоты и рыбацкие лодки в речном порту Банги. Где-то среди них затерялись и два больших торговых кеча, один с немецкой командой приплывший из Камеруна, а другой, с бельгийской, прибывшей из Конго.

Крепко стоя на слегка покачивающейся палубе, внимательно разглядывали берег в сильные морские бинокли капитаны обоих кечей, пристально следя за разворачивающимися перед их глазами событиями. А там было на что посмотреть.

Я встал в центр пятна, покрытого пеплом от сгоревшего дворца верховного вождя. Убедившись, что кворум достигнут почти полностью, я дал знак окружить толпу двойным кольцом воинов, расположившихся спина к спине. Задрав картинно руки к небу, я задействовал весь свой запас лицедейства и жалкие зачатки театрального мастерства. Всё это раньше сильно помогало мне в деле опутывания липкими сетями любви доверчивых девчонок, но это было в моей прошлой жизни.

Издав звериный вой, я заставил вздрогнуть всю толпу, и даже некоторых из моих воинов. Это мне понравилось, и я сбросил узду со своего разума, отдавшись всем телом эмоциям.

– Харрр, люди народа Банги. Предали вы свою жизнь. Бросили на растерзание древние обычаи предков, подчиняясь пришлым потомкам чужого народа, что захватили над вами власть и терзали вас и весь народ.

– Верховный вождь Уука был наказан мною за то, что был чужим по крови и духу. Он предал обычаи народа, приютившего его, и обманом захватил власть над вами.

– Но, Великий Нгонго не оставил своих детей без присмотра. Он прислал меня! Я, волею наших древних богов и самой судьбою, теперь поставлен над вами, и буду управлять всеми с этого времени и до окончания времён!

– Я – потомок вождей нашего народа, пришедшего сюда в древние времена с берегов благословенного богами Нила и основавшего здесь христианское царство Гаога. Солёное море родило наш народ, вскормило его и отправило в самостоятельное плаванье.

( Эфиоп, который был судовым врачом на сухогрузе, все уши мне прожужжал о своих могучих предках, и прочей чепухе на африканскую тему. Я почти всё забыл, но кое-что в голове всё-таки осталось).

– Пришлые заставили забыть наши истоки! Но мы вспомним, и возрадуемся… братья, сёстры, товарищи! – ввернул я для проверки незнакомое им слово.