Читать онлайн Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи

Глава 1

Больше никогда

Если взглянуть на британскую монархию начала XXI века, облако черной меланхолии, которое накрыло не только членов королевской семьи, но и их друзей, слуг и тех, кто привык жить за их счет, становится почти осязаемым. В 2006 году, спустя почти десять лет после смерти принцессы Дианы, я собирала материалы для ее биографии, и поиски то и дело приводили меня в разбросанные по всему Лондону обшарпанные служебные квартиры тех, кто когда-то работал на Фирму. Запах ковров, лежавших в подъездах этих домов, неизменно пробуждал во мне тоску, рождая мысли о постепенно наступающей старческой слабости и бессмысленном, хоть и благородном самопожертвовании. На третьем этаже вечно гас свет: так были настроены таймеры на лестничных площадках. Дверь, в которую я стучала, обычно вела в маленькую двухкомнатную квартирку, уставленную книжными шкафами, на полках которых ютилось множество изящных мелочей – реликты жизни и службы во дворце. Но что все эти люди получили в обмен на благоразумие и верность институту монархии? «Одобрение» Королевы, акварель работы Сигоу и несколько благодарственных писем за высочайшей подписью.

Заметнее всего этот упадок был на поминальной службе по кузену Королевы, светскому фотографу лорду Патрику Личфилду, которая прошла в марте 2006 года в Гардс-Чапел в Веллингтонских казармах Вестминстера. Я оказалась на ней потому, что часто работала с очаровательным и вежливым Личфилдом в начале восьмидесятых, когда была редактором Tatler. Однажды мне довелось даже провести весьма шумные выходные в его обществе, освещая Гран-при Монако. Компанию нам тогда составили еще двое легендарных фотографов: Хельмут Ньютон и Дэвид Бейли.

В тот дождливый день часовня была заполнена в соответствии с придворным циркуляром. Присутствовали пятидесятипятилетняя дочь Королевы, принцесса Анна (ее официальный титул – королевская принцесса), и Камилла Паркер-Боулз, всего лишь год тому назад, после свадьбы, получившая титул ее королевского высочества герцогини Корнуолльской. За спиной некогда бравого бригадира Эндрю Паркера-Боулза, экс-супруга Камиллы, облаченного в церемониальный наряд, заняли места на церковной скамье бывшие король и королева Греции. Камилла и Эндрю и после развода продолжали то и дело пересекаться в обществе. Людей, незнакомых с деталями королевского этикета, до сих пор удивляет тот факт, что Эндрю благословил брак Чарльза и Камиллы во время службы в часовне Святого Георгия и после этого отправился смотреть вместе с Королевой скачки Гранд-Нэшнл в боковой комнате Виндзорского замка.

– И никто больше не встает, когда входят греки. Разве это не ужасно? – прошипел Уильям Тэллон, бывший управляющий королевы-матери[4]. Он также сделал вид, будто очень удивлен отсутствием Елизаветы II на поминальной службе: – Она ведь его двоюродная сестра.

– Вот только она для него была сестрой больше, чем он для нее братом, – заметил стоявший справа от него Хьюго Виккерс, придворный биограф, и эти слова идеально описали отношение королевской семьи ко всем остальным. Принцесса Анна, сидевшая рядом с греческой делегацией, выглядела неряшливо одетой и неприветливой, при взгляде на Эндрю Паркера-Боулза на ум немедленно приходил коктейль с розовым джином. Дряхлый лорд Сноудон, бывший муж принцессы Маргарет, сестры Королевы, был явно не в духе и не скрывал этого, когда сын помогал ему опуститься на сиденье. Голову герцогини Корнуолльской, облаченной в узкий костюм, напоминающий форму стюардессы, венчала похожая на коробку шляпка. Все эти люди могли позволить себе лучшего стоматолога с Харли-стрит, но у каждого из них были больные зубы в по-королевски безупречной улыбке.

До чего это было печальное зрелище, когда они покидали часовню! Даже представители младшего поколения выглядели бледными и недовольными. Стоило любому из них заговорить, как Тэллон склонялся ко мне, чтобы упомянуть проблемы с наркотиками. Как же не хватало здесь яркого появления во вспышках фотоаппаратов высокой светловолосой принцессы Дианы. Кто-то из гостей утверждал, что позже видел бригадира Паркера-Боулза – в том же костюме, что и на поминальной службе, – в лондонском метро: он буквально висел на поручне. Каплю очарования в это грустное сборище представителей королевской семьи удалось внести только Марии Кристине, принцессе Майкл Кентской, дворянке из Силезии, до брака работавшей дизайнером интерьеров. В конце 1970-х годов она вышла замуж за его королевское высочество принца Майкла Кентского, двоюродного брата Королевы. После того, как газета The Mirror опубликовала материал об отце принцессы, служившем в СС, Диана стала называть ее Фюрершей. Впрочем, шагая по проходу между церковными скамьями, принцесса Майкл Кентская – длинные светлые волосы прикрыты элегантной черной шляпкой, мелкая вуаль не скрывает широкой улыбки – напоминала скорее валькирию. Вероятно, ей приходилось стараться за двоих: ее супругу в жизни удалось разве что отрастить бороду, усилившую его сходство с императором Николаем II, и спуститься с седьмой на пятьдесят первую строку в списке наследников престола.

В тот день стало особенно ясно: в королевском дворце снова воцарилось оцепенелое спокойствие, раздражающее журналистов и дарившее членам дома Виндзоров долгожданный отдых, за который они были так благодарны. Им непросто далась эта борьба за покой.

Диана погибла в 1997 году, и Королева ясно дала советникам понять – такое никогда не должно повториться. Под «таким» подразумевалась невероятная популярность принцессы, ставшая проблемой для британской монархии, поскольку яркая личность затмила всех членов королевской семьи и этой личностью не была ни Королева, ни наследник престола. В комнатах и башенках дворца звучала, как заклинание, одна и та же фраза: «Нам не нужна вторая Диана». Пресса, общество и подрастающее поколение Виндзоров должны были четко понимать: корона – не социальный лифт, дальние родственники семьи – не монархи. Только действующий правитель и прямые наследники имели значение. Только они могли говорить о своей принадлежности монархии. Все остальные – даже те, кто смотрел с балкона Букингемского дворца на пролетающие в небе в честь дня рождения Королевы истребители – нужны были для того, чтобы служить славному образу Короны, поддерживать его и улучшать. Да, все они из знатных родов, но им суждено лишь готовить сцену для исполнителя главной роли.

Мировая известность принцессы Дианы, которую ничто не предвещало, когда королева-мать впервые отметила ее, идеальную английскую розу, как пару для принца Чарльза, обрушилась на Букингемский дворец подобно метеориту. Жар ее сияния оплавил даже королевскую тиару. В этом безжалостном свете остальные члены семьи впервые задумались об отводимой им роли и ее важности.

Сперва Диана показалась спасительницей. В конце 1970-х годов в Великобритании преобладали мрачные настроения – наследие эпохи лидерства лейбористов в Парламенте, запомнившейся экономической напряженностью. Монархию все чаще называли пережитком былых времен. Группа Sex Pistols даже выпустила в 1977 году насмешливую и весьма агрессивную песню «God Save the Queen», ставшую своеобразным гимном панк-музыки. Зимой 1978/79 года, вошедшей в историю как Зима недовольства, водители машин скорой помощи, мусорщики и могильщики устроили забастовку. Неудивительно, что появление юной леди Дианы Спенсер для королевской семьи стало глотком свежего воздуха, а для общества – прекрасным способом отвлечься. Виндзоры получили в распоряжение джинна в волшебной лампе, но понятия не имели, как вести себя, когда джинн вырвался на свободу.

До появления Дианы внимание и симпатии подданных распределялись в соответствии со строгой иерархией. Большая их часть доставалась Королеве наравне с королевой-матерью (описанной, если верить поиску Google, как «ослепительная» более девяти миллионов раз). Принцесса Маргарет и в шестьдесят лет еще пользовалась репутацией юной и прекрасной бунтарки. Следующим был принц Чарльз, которого оберегали от шуток про лопоухость идеально пошитые костюмы и мастерская игра в поло. За ним – его младшая сестра, принцесса Анна, упрямая, неизменно блистательная на балах и не менее эффектная в костюме для верховой езды, позволявшем продемонстрировать красивые ноги. Далее – принц Эндрю, любимый сын Королевы, уже прославившийся как офицер во время Фолклендской войны (и еще не прославившийся как друг американского финансиста-педофила). Когда он надевал форму, его вполне можно было назвать неотразимым. От принца Эдварда, младшего сына Королевы, который, по словам ее мужа, принца Филиппа, был немного плаксив (а сам Филипп, как не стоит забывать, представляет собой образец мужественности), никто многого и не требовал. К тому же он оказался весьма полезен Министерству иностранных дел: кто-то же должен встречать в аэропорту высокопоставленных лиц. Этот список можно было бы продолжать до бесконечности – точнее, до разнообразных Кентов и Глостеров, которые составляют пользующееся благосклонностью племя маргиналов, известное также как «младшие члены королевской семьи» и бесплатно проживающее в домах, принадлежащих Короне.

И тут – бац! – на мировую сцену вышла принцесса Диана, и публика больше и слышать не хотела ни о ком другом. Говорите, принцесса Анна за год совершила более 450 благотворительных пожертвований? Да кому это интересно. Принц Уэльский узнал, каково это, когда кто-то смотрит поверх твоего плеча на сиятельный образ в другом конце комнаты. Если члены королевской семьи присутствовали в дождливый день на открытии больницы в Гримсби, газеты публиковали только фотографии Дианы. Остальные не могли ни на что рассчитывать. Конечно, они злились – и боялись.

Монархия уже знала, какую опасность несет подобная слава. В 1920-х годах на сцену вышел Эдуард VIII, принц Уэльский, популярность которого была сравнима с популярностью рок-звезды: на первый взгляд, прогрессивный, общительный, способный на сочувствие. Его звезда закатилась, когда разведенная американка Уоллис Симпсон подтолкнула его к отречению от престола ради их брака. Можете называть это как угодно – демонстрацией эгоизма или актом романтического самопожертвования, – но, так или иначе, в результате на трон взошел, став Георгом VI, младший брат Эдуарда, Берти, – сомневающийся во всем и болезненно робкий отец принцессы Елизаветы.

Многие годы Виндзоры были уверены, что всеобщее преклонение сбило Эдуарда VIII с пути следования монаршему долгу не в меньшей степени, чем слабость характера. Он был не пригоден для роли правителя. Безответственный и неблагонадежный наследник престола к тому же симпатизировал нацистам. Рассуждая об ошибках Эдуарда, премьер-министр Уинстон Черчилль однажды метко сравнил его характер с цветком, который садоводы-любители называют «утренняя слава»[5] за то, что красота его угасает уже к полудню. После отречения герцог и герцогиня Виндзорские путешествовали по Франции и Соединенным Штатам, посещали замки и дворцы Европы, сорили деньгами, продолжая притворяться королевскими особами, и делали обескураживающие заявления. Иными словами, проблем от них было не меньше, чем если бы они остались в Соединенном Королевстве. Герцог много рассуждал о «нормальной работе», но королевская семья и британское правительство никак не могли решить, что хуже: если бывший король преуспеет в чем-то и создаст равное двору по значимости сосредоточение власти или если провалит начинание, опозорив тем самым монархию. Поэтому Эдуард и Уоллис продолжали пребывать в чистилище.

В период правления Георга V монархия, лишенная функций исполнительной власти, изобрела себя заново, превратившись в стража общественной морали нации и британского образа жизни. Все личное стало институциональным. В темные дни Второй мировой войны фотографии нуклеарной семьи его сына, короля Георга VI, служили символом борьбы добра со злом. Защита интересов самых близких – и их прямых потомков – стала основным (и подчас неоспоримым) приоритетом королевы-матери.

Король и королева верили, что иллюзию собственной значимости и стремление потворствовать опасным эмоциональным порывам Эдуарду внушило избыточное внимание общества. В особенный ужас их привело то, что он признался британскому народу в чувствах к Уоллис прямо во время трансляции в ходе отречения от престола. И без того сдержанную Елизавету растили в убеждении, что нужно всю жизнь возводить вокруг мыслей и чувств непоколебимые стены. За семьдесят лет правления Королева ни разу не давала интервью, и это сделало ее личность еще более загадочной. «Любой монарх, который вел бы себя более дружелюбно и открыто, сразу лишился бы этого особого очарования неприступности», – заметила как-то леди Элизабет Лонгфорд[6]. Бывшая гувернантка королевской семьи Мэрион Кроуфорд – при дворе ее называли просто Кроуфи – писала о том, с каким отвращением отнеслась принцесса Елизавета, которой тогда был двадцать один год, к толпе, скандирующей «Где Филипп?», когда слухи об их романе просочились за пределы дворца. Такое внимание напугало ее, она словно почувствовала себя товаром, выставленным на всеобщее обозрение.

За откровение, вошедшее в 1950 году в нашумевший бестселлер «Маленькие принцессы» (Little Princesses), срывающий покровы тайны с жизни королевской семьи, Кроуфи пришлось дорого заплатить. Ее слащавые рассуждения о буднях придворной гувернантки привели королеву-мать в ярость, ведь в них содержались намеки и на ее холодность к дому Виндзоров, и на приступы гнева короля. Отметила – совершенно справедливо – Кроуфи и тот факт, что монархи не стремились дать дочерям высшее образование.

С тех пор о Кроуфи говорили только как о предательнице, лживой змее. Однако в 2000 году Хэмиш Микура снял для Channel 4 документальный фильм, в котором предположил, что статьи для Ladies' Home Journal, послужившие основой для книги, родились из неуклюжей попытки дворца и правительства популяризировать в Америке образ королевской семьи. Бедная Кроуфи была далека от желания кого бы то ни было предать, напротив: она исполняла волю королевы-матери, так ей казалось. Еще реалистичнее выглядит предположение, что недобросовестные редакторы журнала сами перерабатывали ее статьи в погоне за сенсацией, а ей позволили думать, будто их соглашение с королевской семьей допускает подобную свободу действий.

Как и многие герои биографий до и после нее, королева-мать прочитала рукопись и немедленно изменила точку зрения. Даже крупицы света, пролившегося на тайну, окружавшую королевский дворец, были ей невыносимы. «Наша бывшая гувернантка, которой мы полностью доверяли, совершенно сошла с ума», – написала она леди Астор. В итоге Кроуфи лишили возможности жить на территории Кенсингтонского дворца в Ноттингемском коттедже, который был подарен ей на всю жизнь, и члены королевской семьи перестали с ней разговаривать.

Поплатиться за принятое решение пришлось и принцу Филиппу, который позволил камерам BBC проникнуть в святая святых дворца во время съемок документального фильма «Королевское семейство», вышедшего в эфир в июне 1969 года. Хотя лента получилась такой же чопорной и проходной, как и книга Кроуфи, для прессы она буквально транслировала сообщение «Вы приглашены». Корона предусмотрительно сохранила за собой авторские права, и после премьеры полуторачасовой фильм, включавший кадры, на которых принц Филипп руководит приготовлением барбекю в замке Балморал, пока его семья демонстрирует присущее высшему классу идеальное произношение, перекидываясь шутками, пропал с экранов. Впрочем, в 2021 году кто-то выложил запись на YouTube.

Внешняя искренность Филиппа маскировала ту же скрытность, которая была присуща его жене. Детство будущего супруга королевы прошло в настолько нестабильных условиях, что все эти многочисленные слои эмоциональной защиты были необходимы ему для выживания. Дядю Филиппа, короля Константина I, в 1922 году вынудили после военного переворота отречься от греческого престола в пользу старшего сына. Принц Андрей, отец Филиппа, в том же 1922 году был арестован и предан военному суду, после чего отправился в изгнание в Париж. С ранних лет Филипп жил то в Англии, то во Франции, то в Германии. И конечно, рассматривая его в качестве претендента на руку дочери, королева-мать не обрадовалась тому, что в правившей Грецией датской семье доминировала немецкая ветвь. Все четыре старшие сестры Филиппа были замужем за выходцами из аристократических домов Германии, которые сочувствовали нацистам, а это неизбежно создавало некоторую неловкость в общении. Когда Филиппу было восемь лет, его матери, принцессе Алисе Баттенберг, правнучке королевы Виктории, диагностировали параноидальную шизофрению. После нескольких мучительных сеансов психиатрического лечения, таких же варварских, как применение пиявок, предписанное королю Георгу III, ее поместили в больницу. Между десятью и шестнадцатью годами Филипп не виделся с матерью. Они встретились вновь в Дармштадте на похоронах его любимой сестры, Сесилии, погибшей в авиакатастрофе вместе с мужем и двумя сыновьями. Позднее принцесса Алиса основала религиозный орден и путешествовала по миру, облачившись в монашеские одеяния.

Принц Андрей до конца своих дней жил с любовницей в Монте-Карло, лишь изредка навещая сына. Война положила конец встречам. В годы учебы в Шотландии, в школе-интернате Гордонстаун, известной спартанскими условиями, Филипп никогда не знал, где и с кем из родственников будет проводить каникулы.

Писатель и телеведущий Джайлз Брандрет рассказал мне, как неоднократно – и безуспешно – пытался вывести резкого в общении Филиппа на разговор о сложностях такого лишенного корней детства, полного трагических событий.

БРАНДРЕТ. Вашему королевскому высочеству не казалась… хм… эксцентричной привычка матери облачаться в монашескую одежду?

ФИЛИПП. В каком смысле? В этом не было ничего эксцентричного! Это всего лишь одежда, понимаете? Она не тратила деньги на платья, укладки и прочую чепуху, просто одевалась как монахиня.

Детство вдали от близких только укрепило в Филиппе веру в то, что обеспечить существование монархии способна лишь верность долгу. Именно поэтому он не поддержал принцессу Маргарет, когда та влюбилась в разведенного главного конюшего, полковника военно-воздушных сил Питера Таунсенда, который был к тому же намного ее старше. Очаровательной и вечно скучающей Маргарет досталась роль сексуальной героини второго плана, к ней постоянно было приковано внимание прессы. Покуривая Balkan Sobranie через длинный мундштук, она кутила в роскошных клубах в компании богачей и оттеняла тем самым добродетель юной королевы. (Молодое поколение влюбилось в Маргарет заново после сериала «Корона», снятого для Netflix Питером Морганом.) В те дни, как и позднее, Королева иногда чувствовала себя словно в ловушке между сиятельной матерью и склонной к романтической театральности сестрой.

Роман Маргарет поставил Елизавету перед выбором: на одной чаше весов оказалась любовь к сестре и стремление сделать ее счастливой вопреки рекомендациям советников, на другой – необходимость соблюдать конституцию. Королева долгое время бездействовала, в итоге решив проблему не по годам жестко. Согласно закону о королевских браках, принятому в 1772 году, Елизавета должна была дать согласие на союз сестры, если та собиралась выйти замуж до двадцати пяти лет. Дать его она не могла, поскольку была главой Церкви, выступавшей против свадьбы. Маргарет всегда винила в произошедшем только советников Королевы, но на самом деле та была полностью с ними согласна. Принцессе предложили подождать два года, то есть до тех пор, пока она не достигнет возраста, при котором согласия действующего монарха не требуется. И это сработало. Постепенно влюбленные разошлись. Отречение Маргарет от чувств к Таунсенду после расставания было исключительно практичным решением, принятым обеими сторонами. Осознав перспективу потерять титул ее королевского высочества, Маргарет поняла, чем грозит отказ от привилегий принцессы. Ей пришлось бы стать миссис Таунсенд и жить с мужем, который был на пятнадцать лет ее старше, и двумя его сыновьями от первого брака, на его жалованье. И никаких больше почетных эскортов, ванн, подготовленных личной служанкой, и круизов на королевской яхте Britannia (куда разведенных не пускали). Никаких королевских прав, никаких возможностей – Маргарет стала бы… обычной.

Какой бы ни была подоплека принятого ею верного решения, Маргарет на какое-то время осталась в глазах публики романтической героиней. Однако главная опасность сияния славы в том, что оно рано или поздно гаснет. После расторжения брака со светским фотографом лордом Сноудоном пресса навесила на Маргарет ярлык избалованной придворной дивы, которая слишком много пьет и отпускает оскорбительные замечания. Интрижка с Родди Ллевеллином (он вполне мог бы сойти за младшего брата-близнеца Сноудона) на Карибском острове Мюстик стала достоянием общественности, и истории о Маргарет начали напоминать назойливо повторяющийся в журнале безвкусный рекламный разворот. Пресса всегда рассматривала Родди как мальчика-игрушку, не отдавая должного тому, кем он стал для принцессы на самом деле; а ведь этот очаровательный баронет и специалист по садовому дизайну сумел отнестись к Маргарет с добротой, которой ей так не хватало.

Пускай Маргарет и жила как на подмостках, она ни разу не проявила неуважения к суверенитету сестры как главы государства. Ее бунт не нанес никакого ущерба непререкаемому авторитету Короны. Самим отказом от первой любви принцесса наглядно продемонстрировала обществу: она в полной мере понимает, что долг для членов королевской семьи всегда будет превыше чувств. Маргарет совершенно искренне возмущали любые нападки на Елизавету. Все конфузы ее личной жизни были порождены порывами сердца и выпали на те времена, когда социальные нормы общества, не скованного правилами придворной жизни, стремительно менялись. Какой бы громкой ни была сенсация, Маргарет никогда бы публично не призналась, что несчастна, как это позже сделала Диана. Таинство монархии охраняла привычная максима: «Никогда не жалуйся и никогда не объясняй».

Появление Дианы стало испытанием для королевской семьи потому, что она куда лучше Маргарет понимала суть изменений в медиа и знала, как превратить СМИ в смертоносное оружие. В том, как освещались безумные похождения сестры Елизаветы, еще чувствовалась былая сдержанность; к тому времени, как на сцену вышла Диана, сдержанность давно отступила под напором рынка.

Все публичные выступления Дианы словно предвосхищали веяния времени. Ее сенсационное интервью с Мартином Баширом, которое состоялось в ноябре 1995 года, стало не менее откровенным, чем знаменитые признания на шоу Опры. Позднее выяснилось, что Башир успешно манипулировал страхами Дианы. Ее брату, Чарльзу Спенсеру, он предоставил поддельные документы, согласно которым ближайшие друзья якобы подставили ее перед дворцом. Конечно же, это разожгло в ней желание говорить напрямую. Так ложь помогла Баширу взять интервью, которое стало самым громким в истории телевидения XX века.

Впрочем, Диане и самой не чужда была тактика уловок. Немало хитрости потребовалось, чтобы помочь съемочной группе проникнуть в Кенсингтонский дворец в воскресенье, когда у слуг был выходной. Оборудование доставили под видом новой музыкальной системы. Принцесса нанесла макияж – ярко подвела глаза, подчеркнула бледность кожи – и огорошила Королеву прямым вызовом ее авторитету. «Я хотела бы стать королевой людских сердец». (Какая дерзость!) «Принц Уэльский разошелся со мной». (Точный удар!) «Я стала проблемой. Точка. Такого никогда раньше не случалось, и они думали: "Что нам теперь с ней делать?.. Она не уйдет по-хорошему"». (Угроза!) В тот день прозвучала фраза, которая навсегда останется в истории: «В этом браке нас было трое». (Он изменял. Мне.)

Принято считать, что к интервью с Баширом Диана позднее начала относиться как к роковой ошибке. Она бы точно пожалела, что дала его, если бы узнала о нечестности журналиста. Однако при этом Диана ясно дала понять: она сказала перед камерой ровно то, что хотела сказать. В беседе со мной Гулу Лалвани, британский предприниматель, уроженец Пакистана, который некоторое время встречался с Дианой в последний год ее жизни, отметил: «Она была довольна [интервью]. И никогда не отзывалась плохо о Мартине Башире. Она поняла, что оно помогло ей добиться цели». Он говорил про июль 1997 года. И Диана была права. Ее цель заключалась в том, чтобы предстать в роли женщины, которую предали, и сделать это нужно было до неизбежного развода с Чарльзом. Опрос общественного мнения, проведенный после интервью, показал, что 92 % зрителей встали на сторону принцессы. Публика была у нее в руках.

После развода Чарльз сосредоточился на кампании, призванной улучшить его образ в глазах людей. Для ускорения этого процесса принц в 1996 году нанял Марка Болланда, тридцатилетнего специалиста по связям с общественностью, у которого уже были налажены контакты с таблоидами, поскольку раньше он работал в Комиссии по жалобам на прессу. Хитрый и умный, Болланд сделал карьеру благодаря способностям и умело компенсировал неаристократическое происхождение манерами. Он активно поддерживал Камиллу. В качестве кандидата на должность его предложил Чарльзу ее бывший адвокат, занимавшийся бракоразводным процессом. Уильям и Гарри прозвали Болланда Черной Гадюкой, намекая на его убийственное умение манипулировать фактами так, чтобы в выигрыше всегда оказывался только один человек: принц Уэльский. От любого, кто работал на Чарльза и при этом не любил Камиллу, избавлялись очень быстро.

В жизни принца постепенно обозначились две главные проблемы, решением которых он стал буквально одержим. Во-первых, ему нужно было вернуть расположение британской общественности, возлагавшей на него вину за дурное обращение с Дианой. Во-вторых, приходилось завоевывать расположение публики к Камилле, любви всей его жизни. Он отчаянно пытался помочь ей выйти из тени, но народ воспринимал ее только через призму интервью Дианы. В нем принцесса сравнила Камиллу с ротвейлером, вцепившимся в Чарльза и омрачавшим жизнь его наивной двадцатилетней супруги, пока та не поняла наконец горькую правду о том, к кому на самом деле лежало его сердце.

В чьих-то глазах Чарльз мог бы заработать очки за то, что вступил в средний возраст в обществе женщины, которая никак не могла считаться «женой напоказ». Камилла противилась всяческим подтяжкам и уколам ботокса. Она не стеснялась «деревенского» телосложения и морщинок вокруг глаз. Даже прическу носила одну и ту же, никаких неожиданностей: вечная укладка в духе семидесятых с прядями, подкрученными от лица. Похоже, ее преступление состояло только в том, что она не соответствовала сексистскому образу любовницы, который насаждали журналы. Таблоиды тем временем упражнялись в остроумии, придумывая все новые оскорбления: «старая перечница», «старая калоша», «сморщенная, как чернослив», «лицо, будто топором вырубленное», «лошадиное лицо», «толстуха», «доходяга», «потрепанная», «ведьма», «вампирша», «замухрышка» (это запоминающееся определение использовала Эллисон Пирсон в статье для The New Yorker в 1997 году). В лучшем случае в честь Камиллы называли ресторанные блюда: в Сент-Джеймсе Green's Restaurant and Oyster Bar добавил в меню «Копченую треску Паркер-Боулз». Камилла отнеслась к этому спокойно, а Чарльз – нет. Видимо, он хотел, чтобы в честь его возлюбленной назвали как минимум кеджери[7].

Чарльз Болланд занимался в основном тем, что обхаживал и умасливал газету Daily Mail, которая под руководством Дэвида Инглиша стала самым влиятельным таблоидом Британии. Инглиш однажды сказал Болланду: «Тебе нужно донести до принца Уэльского, что мы никогда не выступали против него – мы выступали за Диану… Это чисто деловой подход. Диана повышает нам продажи. А Чарльз – нет. Если он сделает то, что хорошо продается, мы его поддержим». Чарльз, мрачный даже в лучшие времена, счел это известие особенно удручающим. Он только и делал, что бесконечно договаривался с редакторами газет, пытаясь продать им себя повыгоднее и получить их расположение, – так ему казалось. Болланду он ответил следующее: «Я занимался этим, когда был моложе, и что теперь? Они все равно верят обвинениям Дианы».

И все же действия Болланда оказались эффективными. В тандеме со Стивеном Лэмпортом, личным секретарем Чарльза, ему удалось постепенно изменить отношение людей к Камилле, привлекая внимание публики к благотворительным мероприятиям, которые она посещала, и давая прессе возможность увидеть ее вместе с Королевой (на почтительном расстоянии, разумеется). Особенно тщательно Болланд разрабатывал и продвигал миф о том, что сыновья Дианы постепенно приняли Камиллу. На самом деле они в лучшем случае с ней смирились. Гарри даже в возрасте слегка за тридцать продолжал обиженно жаловаться на мачеху друзьям, вспоминая, что та превратила его старую спальню в Хайгроув, загородной резиденции Чарльза в Глостершире, в вычурную гардеробную.

Летом 1997 года Чарльзу казалось, что общественность недостаточно быстро смиряется с его стремлением жить с Камиллой. Случилось и еще кое-что. 5 августа в Сиднее прошла пресс-конференция архиепископа Кентерберийского в честь 150-летия англиканской церкви в Австралии. Архиепископ заявил, что женитьба разведенного наследника британского престола неизбежно вызовет кризис Церкви Англии, впрочем, по его словам, беспокоиться не о чем, поскольку принц Уэльский не дает оснований полагать, что собирается снова связать себя узами брака. Это сообщение стало для Камиллы неприятной новостью. Прошло уже два года с ее расставания с Эндрю Паркером-Боулзом и год – со дня развода Чарльза и Дианы, но Камилле по-прежнему приходилось навещать любимого практически тайком, приезжая к нему раз в неделю из дома в Уилтшире. Ей все так же было запрещено видеться с ним в замке Балморал, шотландской резиденции королевской семьи, и в Сандрингеме, резиденции в Норфолке, на побережье, если там находилась Королева. Пара мечтала вместе ходить в театры и проводить выходные в Биркхолле, летнем домике королевы-матери в поместье Балморал, но Королева оставалась непреклонной. Когда ее спросили, примет ли она миссис Паркер-Боулз, Елизавета спросила: «Зачем?» С ее точки зрения, было всего два варианта развития событий: либо Чарльз остается наследником престола и отрекается от Камиллы, либо женится на ней и повторяет путь герцога Виндзорского.

Питер Мандельсон, политтехнолог премьер-министра Тони Блэра, рассказывал в мемуарах об обеде с принцем Чарльзом и Камиллой, который состоялся в Хайгроуве в августе 1997 года, за три недели до гибели принцессы Дианы. Приглашение ему прислал Болланд. В тот день шел мелкий дождь. Чарльз провел Мандельсона по своему любимому саду и поделился тем, как давит на него пресса. Он отрицал, что торопится жениться на Камилле; по словам принца, они «просто хотели жить как нормальные люди». Затем Чарльз спросил, каким его видят. Мандельсон ответил, что британцы любят принца гораздо больше, чем можно было бы ожидать, и восхищаются тем, как он ставит перед собой множество достойных целей. Однако, по его мнению, у людей сложилось впечатление, что Чарльз «жалеет себя, довольно угрюм и подавлен»: «Эти нюансы существенно влияют на то, как вас воспринимает общество». Никто не хотел видеть при дворе королевский эквивалент ослика Иа.

С откровенностью члены королевской семьи сталкиваются редко. Мандельсон вспоминал, как Чарльз «ошарашенно замер» и как в глазах Камиллы появилась тревога. Однако принц лишь сказал гостю спасибо за искренность и даже прислал ему благодарственное письмо. Оно заставило Мандельсона задуматься, с какими удивительными сложностями сталкиваются монархи. «Для меня и других политиков существуют границы, которые необходимо оберегать, – писал он в книге. – Но для Чарльза и Королевы сама жизнь – работа. Каждый их жест, улыбка, движение бровью, отношения с кем-либо рассматриваются как часть их главной задачи, заключающейся в том, чтобы быть королевской семьей».

Смерть тридцатишестилетней Дианы стала для Королевы потрясением, поскольку тогда для нее смешалось частное и публичное. Диана, чья жизнь трагически оборвалась в ужасной аварии 31 августа 1997 года, была не только бывшей женой ее сына, но и матерью будущего короля и обожаемой иконой нации.

Люди, которые никогда не встречались с принцессой Уэльской, прибывали в Лондон со скоростью шесть тысяч человек в час, чтобы оплакать ее кончину. Огромная толпа наглядно показывала, насколько различными были ее почитатели: старые и молодые, чернокожие и белые, выходцы из Южной и Восточной Азии, в шортах и сари, полосатых костюмах и хиджабах, на инвалидных креслах и костылях, с детьми на плечах и младенцами в колясках. Гора букетов у Кенсингтонского дворца становилась все выше. Смерть матери Терезы 5 сентября осталась практически незамеченной; беспокойная и непокорная принцесса Уэльская должна была вот-вот стать новой «святой», причем не только в Великобритании – по всему миру. Еще ни один монарх в Соединенном Королевстве не обладал такой властью над умами и воображением людей, и этот факт не укрылся от премьер-министра Тони Блэра, который назвал Диану «народной принцессой».

Горе, словно цунами, захлестнуло страну. Раньше всех устраивало, что монарх в первую очередь символ. Теперь этого было недостаточно. Обычно Королева прекрасно знала, что правильная реакция заключается в том, чтобы – в формулировке Питера Мандельсона – «просто быть», но после смерти Дианы это знание испытывала на прочность потребность в эмоциональном отклике, соответствующем масштабу кризиса. Елизавета предпочла бы остаться с внуками в Балморале и утешать их; царившая в обществе истерия, требовавшая иных действий, вызывала у нее отвращение. «Она осознавала значимость этого события, но по-своему, – пишет Тони Блэр в книге «Путь» (A Journey). – И не собиралась позволять помыкать собой. В этом смысле она вела себя истинно по-королевски… Между правителем и подданными установился странный симбиоз, и люди требовали, чтобы Королева признала: она правит с их согласия и должна уступать настояниям».

Так и вышло. После пяти дней народных волнений Елизавета неохотно возвратилась в Лондон, пройдя через шумную толпу и осмотрев возложенные у Букингемского дворца цветы. Затем она в прямом эфире обратилась к нации – это случалось нечасто – и выразила сочувствие, которого, скорее всего, не испытывала (назвать себя «бабушкой» ее убедили на Даунинг-стрит). В конце концов ей пришлось смириться и приспустить флаг над Букингемским дворцом. Мне рассказывали, что принц Филипп расценил все это как величайшее унижение.

Самый сложный разговор в жизни Чарльза состоялся в 7:15 утра в замке Балморал, когда он разбудил сыновей (одному было двенадцать, второму – пятнадцать), чтобы сообщить о смерти их матери. В документальном фильме, снятом Ником Кентом на двадцатилетие со дня гибели Дианы, принц Гарри описал ощущения от того дня, о которых в более поздних интервью больше не упоминал: «Это очень тяжело – говорить своим детям, что второй их родитель умер… Но он был рядом, понимаете? Теперь остался он один, и поэтому старался изо всех сил, оберегал и заботился».

Принц Уильям вспоминал: «Шок – вот что ты ощущаешь. Я чувствую это до сих пор… Люди часто говорят, что это кратковременное состояние, но это не так. Потрясение того дня сопровождает меня уже двадцать лет, словно я несу тяжкий груз».

Организовать погребение Дианы всего за неделю было непросто. Джордж Кэри, архиепископ Кентерберийский, отправил настоятелю Вестминстерского собора молитвы, которые должны были прозвучать на службе. Ему в ответ сообщили, что семейство Спенсеров не желает упоминаний королевской семьи. Букингемский дворец, в свою очередь, настаивал на отдельной молитве для представителей Короны и на том, чтобы не произносились слова «народная принцесса».

Четыре дня продолжались споры о том, кто из мужчин королевской семьи должен идти за гробом Дианы. Пожелания сторон передавали личный секретарь Королевы Роберт Феллоуз, находившийся в Лондоне, и его представитель Робин Джанврин, оказавшийся в самой гуще событий – в замке Балморал. Принц Филипп, который следил за переговорами, время от времени громогласно в них вмешивался.

Один из тех людей, кто занимался планированием похорон, рассказал мне следующее: «Спенсеры то и дело говорили, что должны будут делать дети. Филипп неожиданно не выдержал: "Перестаньте диктовать нам, как поступить с мальчиками. Они только что потеряли мать!" В его голосе было столько эмоций! Он говорил как дедушка». А еще он говорил как человек, фактически лишившийся матери, когда ему было десять.

Аластер Кэмпбелл, пресс-секретарь Тони Блэра, в дневниковой записи от 4 сентября 1997 года отметил, что принца Уильяма «поглотила ненависть к средствам массовой информации», охотившимся за его матерью, и он отказывался следовать за гробом. Они с Гарри твердо придерживались этого решения. Принц Чарльз должен был отправиться в Вестминстерское аббатство вместе с братом Дианы, но Чарльз Спенсер так сильно его ненавидел, что не хотел даже ехать с ним в одной машине. В итоге Филипп, который всегда умел находить решения в сложных ситуациях, мягко убедил мальчиков: «Если я пойду за гробом, пойдете ли вы со мной?» Он напомнил им, как фотографии похорон важны для всего мира. Хотя Гарри и по сей день вспоминает, насколько это было тяжело лично для него, с точки зрения дворца Филипп поступил правильно. Три поколения мужчин королевской семьи, торжественно следующих за гробом Дианы, – это невозможно забыть, в том числе и как важное заявление о династической преемственности, которое было необходимо монархии.

В Вестминстерском аббатстве царила тяжелая тишина, нарушаемая только всхлипываниями и тихими рыданиями. Джордж Грейг, редактор, чья сестра когда-то снимала квартиру вместе с Дианой, а потом вошла в ее свиту, сказал мне: «Все вокруг было погружено в печаль, присутствующие чувствовали себя в самом сердце скорбящего мира».

Вряд ли что-то могло потрясти и разозлить Ее величество и принца Филиппа – в их жизни в служении обществу – больше, чем обвинительная речь брата Дианы, Чарльза Спенсера. Его слова, прозвучавшие с кафедры, произвели эффект разорвавшейся ручной гранаты, брошенной в присутствующих на церемонии членов дома Виндзоров. Чарльзу Спенсеру тогда было тридцать три года, и его литературной славе еще предстояло окрепнуть благодаря множеству мастерски написанных историй. Ту речь он посвятил Диане Преследуемой, проявив ту же склонность к риску, которая была у его сестры. Он пообещал ее духу: «Мы не позволим [юным принцам] страдать от тех притеснений, которые часто ввергали тебя в отчаяние и слезы». Он заявил: «Мы, твоя кровная семья, сделаем все возможное, чтобы продолжить воспитание этих выдающихся молодых людей в русле любви и творческой свободы. Так их души не будут скованы слепым следованием долгу и традициям, а смогут петь в полный голос, как ты хотела».

Кровная семья! Этими словами Чарльз Спенсер нанес окаменевшим членам королевской семьи метафорический удар в лицо. В былые времена за такое его швырнули бы в Тауэр и казнили. Особенно оскорбительной была та часть речи, в которой звучал намек на величие Дианы, которая «доказала: ей не нужен был королевский титул, чтобы продолжать нести в мир личную магию». Во время трансляции было хорошо слышно, как волна аплодисментов прокатилась по ожидавшей снаружи толпе и далее через Большие западные ворота к нефу, пока – впервые в истории этой великой церкви – не оказалось, что хлопают уже все собравшиеся. Все, кроме королевской семьи. Дебби Фрэнк, астролог Дианы, сидевшая рядом со всхлипывавшим телеведущим Майклом Бэрримором, вспоминала, что звук аплодисментов показался ей похожим на раскат грома. Архиепископа Кэри речь Чарльза Спенсера шокировала: он назвал ее «мстительной и злобной». Принц Филипп был так разгневан, что лорду Брэбурну, зятю Луи Маунтбеттена[8], пришлось его успокаивать. «Как нагло», – отметила, по словам очевидцев, королева-мать. Даже Королеве непросто было оставаться выше всего этого. Спустя почти семь лет, на открытии мемориального фонтана имени принцессы Дианы в Гайд-парке, она бросит Чарльзу Спенсеру: «Надеюсь, теперь вы довольны».

Больше никогда.

После разрыва с Дианой Чарльз нанял для мальчиков няню, Тигги Легг-Бурк, которая заменила им добрую старшую сестру. После похорон, в понедельник, она повела их смотреть Бофорт-Хант, лисью охоту. Там их встретил – со всем подобающим сочувствием – капитан Ян Фаркуар. «Рад видеть вас, сэры, – сказал он опечаленным принцам. – Хочу сказать, что все мы искренне сожалеем о случившемся с вашей матерью. Примите наши глубочайшие соболезнования. Все мы гордимся тем, как вы держались на церемонии в субботу. Теперь мы должны просто жить дальше».

«Спасибо. Вы правы, – мрачно ответил принц Уильям, в котором ярко проявился стоицизм, унаследованный от бабушки. – Мы все должны теперь просто жить дальше».

Гарри оказался менее стойким, и жизнь без матери стала для него испытанием. Спустя несколько недель после ее смерти Чарльз, чтобы как-то подбодрить сына, забрал его из школы и увез в пятидневный тур по Южной Африке – в Эсватини и Лесото, а затем в Ботсвану, на сафари, которым руководил Марк Дайер, умный и хитрый бывший конюший и бывший же офицер валлийской гвардии. Позднее он станет наставником мальчиков. В Йоханнесбурге Дайер подарил Гарри незабываемый день, устроив ему закулисную встречу с группой Spice Girls. Королевскую группу в Африке сопровождал писатель Энтони Холден. В воспоминаниях он писал, как с нетерпением ждал появления принца Гарри на концерте. Придет ли он в джинсах и футболке, которые непременно надел бы, будь его мать рядом? Или наденет костюм и галстук, символ влияния Виндзоров? Гарри выбрал костюм и галстук, и это, по словам Холдена, означало, что «память о Диане уже начала стираться».

Принц Чарльз изо всех сил старался быть для мальчиков заботливым отцом, пусть и в своей манере: слегка встревоженно и старомодно. Перед сном читал им рассказы Редьярда Киплинга. Возил сыновей в Стратфорд-апон-Эйвон на спектакли королевской Шекспировской труппы и вместе с ними ходил за кулисы знакомиться с труппой. Писатель и актер Стивен Фрай, который сопровождал их на «Буре», рассказал, как был очарован бесконечными шутками юных принцев, поддразнивавших отца. Он счел это «знаком истинного выздоровления». За завтраком в Хайгроуве Фрай осматривал предложенные блюда и снял крышку с тарелки льняного семени, которое обожал Чарльз. Тут же вмешался принц Уильям: «Ох нет, даже не подходите к птичьей кормушке, Стивен, это все для папы».

Как бы ни клялся брат Дианы, что воспитанием мальчиков займется «кровная семья», Гарри и Уильяма растили не как Спенсеров, а как Виндзоров. Никаких больше каникул на европейских курортах, где вокруг вились фотографы. Никаких визитов на частные острова Карибского моря. Теперь от школы принцы отдыхали преимущественно в Балморале и Сандрингеме, где учили военную историю и совершенствовали навыки стрельбы. Их друзьями стали дети друзей Филиппа. Сестра Дианы, Джейн, предпочитавшая не раскачивать лодку, в которой они все оказались, мыслила трезво, поэтому постепенно стала частью жизни мальчиков, принимая их во время визитов к кузенам в деревню в Норфолке. Ее муж, Роберт Феллоуз, сохранил верность Королеве и после отставки с поста личного секретаря, так что Джейн осталась близка Виндзорам.

Во время поездки в Африку Гарри окружала материнской заботой Тигги Легг-Бурк. Она же следила за его режимом. Веселая блондинка из младшей дворянской семьи, словно вышедшая из группы поддержки хоккейной команды, она была до мозга костей верна Чарльзу и разделяла его позицию: мальчиков нужно отвлечь, и лучше всего этому послужат «свежий воздух, винтовка и конь». Ей досталось от прессы – и Чарльза – за то, что она позволила принцам спуститься по канату с пятидесятиметровой дамбы в Уэльсе без страховки и шлемов. Говорят, не понравилась двору и растиражированная газетами фотография: Тигги вела автомобиль, зажав в зубах сигарету, а Гарри стрелял по кроликам из открытого окна. В 2006 году Гарри пригласил Тигги на выпускной парад, в котором участвовал как офицер, а в 2019-м в частном порядке предложил ей стать крестной матерью Арчи. Едва ли не худшей ложью, которую скормил Мартин Башир Диане, было предположение о романе Тигги и Чарльза, в результате которого ей якобы пришлось сделать аборт. В 2021 году бывшая няня принцев, вышедшая замуж за Чарльза Петтифера, по слухам, получила от BBC предложение о щедрой компенсации ущерба, принесенного ее репутации.

После смерти Дианы при дворе пересмотрели и отношение к нравственной стороне вмешательств СМИ. Были введены драконовские меры в виде соглашения с Комиссией по жалобам на прессу. Теперь фотографы и репортеры, освещавшие жизнь двора, практически потеряли возможность нарушать личные границы Уильяма и Гарри. Некоторые редакторы, напуганные яростью, обрушившейся со стороны публики на папарацци, были даже благодарны за существование Кодекса профессиональной этики, который позволял им не принимать решений, способных вызвать новую волну народного гнева. По словам лорда Блэка, в то время директора Комиссии, мальчики из школы принцев постоянно предлагали газетам истории об их жизни. Кодекс защищал издателей, позволяя безопасно отказывать им в публикации. На каникулах Уильям и Гарри также были вне зоны доступа, если только сам дворец не режиссировал их встречу с прессой.

Сейчас легко забыть об этом, но прогулки Дианы с сыновьями в Диснейленде, их походы в кинотеатры и «Макдональдс» получили известность только потому, что за ними по пятам неотступно следовали фотографы, фиксируя каждый шаг и вызывая у принцессы слезы. На контрасте с этими развлечениями казалось, что все забавы Виндзоров скучны и однообразны. На самом деле принцы получили гораздо больше свободы, оказавшись в коконе королевской семьи. Они могли кататься на велосипедах по бездорожью на 50 000 акрах поместья Балморал, преодолевая болота и луга, стрелять по взлетающим в небо Норфолка фазанам на Рождество и Новый год, охотиться на лис во время выходных в Хайгроуве. Когда все семейство собиралось в Балморале, по вечерам они играли с гостями в шарады.

В июне 1997 года, во время благотворительного аукциона в Christie's, для которого принцесса Диана предоставила платья, мы встретились на Манхэттене и она призналась, как тяжело было соревноваться с Чарльзом и тем, что могли предложить ее сыновьям в резиденциях королевской семьи. В июле, незадолго до гибели, она отвезла мальчиков на курорт в Сен-Тропе, принадлежавший владельцу универмага Harrods Мохаммеду Аль-Файеду. Диана надеялась развлечь сыновей прогулками на яхте Jonikal стоимостью 15 миллионов фунтов. Однако принцам там не понравилось. Броское и чрезмерное гостеприимство Аль-Файеда – ломящиеся от еды столы, роскошные ванные комнаты – особенно смутило Уильяма. В море он старался не выходить на палубу, чтобы не попасть под прицел фотокамер; папарацци испортили и поездку в местный парк аттракционов. Гарри тем временем умудрился поссориться с младшим сыном Аль-Файеда, Омаром, который отказался уступить ему понравившуюся спальню. После смерти матери мальчики смогли спрятаться от назойливой прессы в лесах и полях королевских резиденций. Как-то раз Уильям даже предпочел остаться в Сандрингеме с дедушкой и там охотиться на фазанов, отказавшись ехать с Чарльзом на горнолыжный курорт в Клостерс, где их могли подкараулить репортеры.

Мир Виндзоров постепенно поглощал мальчиков. Громогласные заявления Чарльза Спенсера о превосходстве «кровной семьи», сделанные на поминальной службе, вскоре были забыты. Пережив два скандальных бракоразводных процесса, брат Дианы постепенно пропал из числа значимых для принцев людей. Когда Уильям обратился к нему с просьбой убедить брата повременить с женитьбой на Меган, Гарри воспринял это как грубое вмешательство. Память о Диане постепенно становилась лишь приманкой для туристов, которые собирались посмотреть на сохранившиеся в Элторпе, поместье Спенсеров, тускло освещенные артефакты ее жизни. Воздушное, как из сказки, свадебное платье, детские фотографии, трогательно-обыденные письма из школы-пансиона – вот и все, что досталось публике, готовой покупать билеты, внося таким образом вклад в Фонд памяти Дианы, принцессы Уэльской.

Прежний круг знакомых матери тоже постепенно исчезал из жизни принцев. Гарри по-прежнему нередко обращался за поддержкой к Джулии Сэмюэл, с которой Диана познакомилась еще в школе и которая всегда была готова ее утешить. Однако с другими ее близкими подругами – достопочтенной Розой Монктон (с ней принцесса провела последний перед свадьбой отпуск в Греции) и Люсией Флеча де Лимой, женой посла Бразилии (она была ее ближайшим доверенным лицом), – мальчики совершенно не общались. Роза делилась с прессой воспоминаниями о подруге, а значит, могла сказать что-то лишнее. Ее назначили председательницей Совета, собранного по случаю возведения в Гайд-парке фонтана в память о принцессе; Доменика, ее дочь, родившаяся с синдромом Дауна, была крестницей Дианы. Дворец, однако, не отвечал на письма Розы, приуроченные к дням рождения принцев и другим памятным датам. Люсию и вовсе не позвали на свадьбу Уильяма и Кейт в 2011 году, так что церемонию она смотрела по телевизору. Утратил возможность общаться с принцами и Ричард Кей из Daily Mail, любимый корреспондент Дианы, который всегда был в курсе событий и беседовал с принцессой по телефону в день смерти.

К концу века вóды, казалось, сомкнулись наконец над оставленным Дианой полем боя.

Королевская семья верила: болезненный, потрясший до основания их устои кризис со временем должен стереться из памяти. Они были правы, но стоило учитывать, что вселенная медиа, создавшая и раздувшая феномен Дианы, тогда еще только вступала в эпоху трансформации, выпавшую на XXI век. События, связанные с гибелью принцессы, освещались в прямом эфире – представьте, насколько больший отклик они получили бы сегодня. Интервью Дианы Мартину Баширу постоянно просматривалось бы на YouTube, как сейчас – интервью Меган и Гарри. Запрещенные тогда кадры с места аварии в туннеле Альма в Париже и снимки умирающей в покореженной машине принцессы разошлись бы по всем социальным сетям. Множество теорий заговора, на зарождение которых тогда ушли месяцы, появились бы в течение нескольких часов и обзавелись устрашающей ордой последователей. Если бы разъяренной толпе сообщили в Twitter, что автокатастрофа была организована агентами MI6 по приказу принца Филиппа, как знать, не превратилось бы требование приспустить флаг в бунт против монархии? «Никогда не жалуйся и никогда не объясняй». Этот рефрен так долго помогал Короне, но теперь звучит как сигнал с терпящего крушение лайнера.

Однако медиа еще только предстояло набрать такую силу. В описываемое время яростные обвинения и общественное порицание в средствах массовой информации постепенно утихли. Королева старалась этого не афишировать, но она была потрясена тем, что ее советники называли «революцией». Елизавета никогда не забудет, что ее внешняя отстраненность от народной скорби едва не побудила общество отвернуться от Короны. Не забудет она и того, что чувствовала потребность сделать, когда гроб с телом Дианы проносили мимо дворца. Впервые, единственный раз она подождала принцессу. Затем склонила голову.

Но больше – никогда.

Глава 2

Секс и чувствительность

О Камилле Паркер-Боулз важно помнить следующее: она говорила, что не собирается замуж за принца Чарльза. Теперь она его жена. Она также говорила, что не хочет становиться публичной персоной. Теперь она совершает больше 200 протокольных визитов в год. Еще она говорила (точнее, так заявлял Кларенс-хаус[9]), что после коронации Чарльза получит только титул принцессы-консорта. Но и от этого осмотрительного плана пришлось впоследствии отказаться, поэтому королевы Камиллы Британии не избежать.

При этом, несмотря на право называться принцессой Уэльской, Камилла предпочла титул ее королевского высочества герцогини Корнуолльской. Она была достаточно разумна, чтобы не пытаться присвоить себе звание, которое всегда будет ассоциироваться с другой принцессой, так любимой народом. И все же к настоящему моменту она уже дольше замужем за Чарльзом, чем была Диана.

Наследнику престола Камилла всегда дарила комфорт, эмоциональный и сексуальный. Они впервые встретились в 1971-м, и ее непринужденное очарование легко разбило оковы королевского воспитания Чарльза. Роль любовницы в ее роду передалась по наследству: прапрабабушка Камиллы, Алиса Кеппел, на протяжении двенадцати лет была главной фавориткой короля Эдуарда VII до его смерти. Для него она – остроумная и обаятельная светская львица – стала последним серьезным увлечением после череды аристократок и проституток, которых он менял как перчатки. Алисе было двадцать девять лет, Берти – пятьдесят семь; к тому времени он дышал с трудом и от него пахло дымом сигар. Из-за тучности королю даже с трудом удавался половой акт с проникновением. Алиса же поражала красотой. Вайолет Трефузис, ее дочь, позднее прославившаяся связью с писательницей и садовницей Витой Сэквилл-Уэст, вспоминала, что мать обладала «великолепными, богоподобными чертами», и восхищалась ее «изгибами», «алебастровой кожей, синими глазами, каштановыми волосами, большой грудью, добротой и очарованием».

Тем, что связь Берти и Алисы просуществовала так долго, последняя была обязана не только красоте, но и практичному складу ума. Консуэло Вандербильт, герцогиня Мальборо, писала: «Она всегда была в курсе самых крупных скандалов, цен на акции, последних политических решений; никому лучше нее не удавалось развлечь принца в ходе долгих, навязанных правилами этикета ужинов». А еще Алиса прекрасно понимала, как исключительно корректно исполнять роль любовницы на глазах у жены Эдуарда, королевы Александры. Алиса помогала Берти подбирать украшенные драгоценными камнями фигурки животных для коллекции Фаберже, которую собирала его жена. Держала подписанный портрет королевы на каминной полке в гостиной. Алисе всегда нужны были деньги, поэтому она попросила финансового советника короля помочь ей превратить подарки короля в прибыльные инвестиции. Вайолет запомнила, как вечерами мать «блистала в неизменной тиаре». Две служанки собирали ей на день четыре смены нарядов от модельера Чарльза Уорта из многочисленных шелковых платьев, украшенных длинной нитью жемчуга или воротничком с бриллиантами.

Адюльтеры эдвардианской эпохи в аристократических кругах были своего рода развлечением, которое становилось доступно только после свадьбы и включало в себя людей соответствующего социального круга. Обычно к нему прилагалось также умение нырять в нужную комнату в скрипучих загородных домах во время совместных выходных. Большинство любовниц Берти и сами были замужем, причем их супругов – включая достопочтенного Джорджа Кеппела – более чем устраивал статус, которым обеспечивал их жен такой союз. Одна из фавориток Эдуарда, Дейзи Брук (известная как Болтушка Брук), оказалась, впрочем, дамой ненадежной и попыталась после смерти короля продать его старые письма Daily Express. Корона помешала ей.

Если верить сплетням дома Кеппелов, изнеженный и не слишком мужественный Джордж довольно рано перестал приходить к Алисе в постель. Ко времени, когда она покорила своим очарованием принца Уэльского в 1898 году, у нее уже была целая вереница преданных ухажеров. Джорджа все это совершенно не трогало: пока жена принимала кавалеров, он подкручивал напомаженные усы в игровом клубе на Пиккадилли. Алиса, хоть и принадлежала к высшему обществу, была, по словам бывшей служанки, «страшной развратницей». Это вполне соответствовало интересам распутного Берти, который оставил после себя не только шестерых детей, рожденных долготерпеливой королевой Александрой, но и множество незаконнорожденных отпрысков. Ходили упорные слухи, будто Соня, младшая дочь Алисы и бабушка Камиллы, была на самом деле дочерью короля. Будь это правдой, герцогиня Корнуолльская оказалась бы кровной родственницей принца Чарльза.

Прошел век, и мы можем наблюдать множество сходных моментов в отношениях (и их динамике) между Камиллой и Чарльзом. Как и Берти, нынешний принц Уэльский десятилетиями ждет очереди взойти на престол. Королева Виктория оставила трон спустя шестьдесят три года правления. На протяжении долгих лет она считала сына неспособным заниматься государственными вопросами и яростно запрещала ему в них вникать. Чарльз, конечно, никогда не проявлял к Елизавете той откровенной враждебности, которая была присуща отношению Берти к матери, но попытки получить более важную роль при дворе в прошлом рождали не меньше противоречий между ним и Букингемским дворцом. Королева не раз говорила приближенным, что считает его «раздражающим», и лишь в последнее десятилетие, когда он помогал ей служить стране, перестала, наконец, видеть в нем упрямого ребенка.

Берти взошел на престол в пятьдесят девять лет. По его мнению, это было слишком поздно. «Я не против молиться нашему вечному Отцу, – негромко заметил он во время службы по случаю бриллиантового юбилея королевы Виктории, – но мне не нравится быть единственным в стране мужчиной, которому досталась вечная мать». Чарльз тоже нередко испытывал отчаяние и раздражение из-за необходимости оставаться на вторых ролях. Он дольше всех находился в статусе наследника, дольше всех носил титул герцога Корнуолла и дольше всех – титул герцога Ротсея (как таковой он фигурировал в Шотландии). Его переживания по этому поводу стали особенно очевидны в 1992 году, после похорон отца Дианы, Джона Спенсера. Чарльз тогда разговорился с сыном покойного, двадцативосьмилетним Джоном Спенсером–младшим. «Он, кажется, вообще не понимал, как я себя чувствую, – вспоминал тот. – Мы только что похоронили моего отца, а он только и говорил, как же мне повезло вступить в наследство в таком юном возрасте».

На Чарльза, так было и с Берти, все еще влияли травмы детства и безрадостной школьной поры: властный отец не понимал его, эмоциональной привязанности с матерью не сформировалось. Крепче всего оказалась связь с Мейбл Андерсон, бывшей няней исключительно традиционных взглядов (говорят, Камилла на нее очень похожа). Как и Берти, принц Уэльский от природы эстет, легко подвержен сентиментальным настроениям и приступам гнева и нуждается в женщине, которая могла бы успокаивать и развлекать его, по-матерински контролировать и в то же время действовать не напрямик. Козырем Камиллы – как в свое время и Алисы – стала именно ее способность развлекать. Гости ужинов в Хайгроув считают выигрышной возможность занять место подле нее за столом, поскольку Камилла – собеседница утонченная и прагматичная, искушенная и прямолинейная, к тому же невероятно остроумная. Один из завсегдатаев таких ужинов, мужчина, рассказывал мне, что она умеет сделать так, чтобы любой почувствовал себя самым важным человеком в комнате. «Я настояла, и вот вы сидите рядом со мной», – говорит она обычно низким и проникновенным голосом. «У нее есть особенный талант: в ее обществе ты чувствуешь себя на своем месте, – сказал мне этот человек. – Долгое время мы с ней на таких вечерах оказывались единственными курильщиками, и она каким-то чудом превратила это обстоятельство в наш маленький забавный секрет». Камилла, подобно Алисе, никогда не оспаривала статус-кво. Она глубоко пустила корни в мире аристократов и не нуждалась в дополнительных советах о том, как вести себя в присутствии королевских особ. Ее муж, майор Эндрю Паркер-Боулз, как и муж Алисы, спокойно терпел измену жены, исправно пропуская мимо ушей популярную шутку о том, что умудрился «отдать жену за государство». Наконец, Чарльз, как было с Эдуардом VII и Алисой, не мыслит жизни без Камиллы.

Камиллу Чарльзу представила его бывшая возлюбленная, Лючия Санта-Круз, дочь чилийского посла. Встреча произошла летом 1971 года, когда принцу Уэльскому было двадцать два, а Камилле только что исполнилось двадцать четыре. Примерно в то же время с Чарльзом познакомился и Рой Стронг, директор Национальной портретной галереи. Стронг описал принца как «приятного молодого человека, честного, с мальчишеской улыбкой и не слишком тонким чувством юмора, озорного, вдумчивого, доброго и робкого. Он одевался в манере, присущей скорее мужчинам средних лет: узкие лацканы, крошечные воротнички, узкие галстуки». В первый день учебного года в Кембридже, где он позднее встретится с Лючией, Чарльз пришел на занятия в безукоризненно сшитом костюме и галстуке. На дворе стоял октябрь 1967 года, прошло всего два месяца после Лета Любви[10]. Неудивительно, что с таким стартом у принца, очень редко появлявшегося в обществе, было мало шансов завести романтические связи.

Лючия и Камилла жили на Санди-стрит в Белгравии в одном многоквартирном доме, который принадлежал группе компаний Grosvenor Estate и притягивал дочерей владельцев целевых фондов и юных дебютанток. Для Вирджинии, дочери лорда Кэррингтона, министра и члена Консервативной партии, Камилла была той самой соседкой, у которой вечно царил беспорядок. Их квартира находилась на первом этаже. Лючия рассказала, как познакомила их: «Принц собирался заехать, чтобы выпить или пойти со мной куда-то, а я спросила: "Можно Камилла присоединится?"» Лючия знала, что Чарльз чувствует себя одиноким. Подругу она описала как «обычную девчонку», которая умеет относиться ко всему «с огромным сочувствием, теплом и искренностью». Чарльз сразу же потянулся к Камилле. Представляя их друг другу, Лючия пошутила: «Так, вы двое, будьте осторожны. У вас у обоих предки с историей. Осторожно, ОСТОРОЖНО!» Такое шутливое вступление к их отношениям кажется куда более вероятным, чем неоднократно процитированная похабная фраза, якобы произнесенная Камиллой: «Моя прабабка была любовницей вашего прапрадеда, может, попробуем и мы?»

Камилле и правда не было нужды упоминать предков. Шанды были обаятельны, и их харизма только укрепляла связь с миром аристократии.

Отец Камиллы – бравый герой войны, майор Брюс Шанд, мать – достопочтенная Розалинд Кьюбитт, дочь третьего барона Эшкомба. Майор Шанд, предводитель Саутдаунской охоты в Восточном Сассексе, прославился не только подвигами на поле боя, но и привлекательностью: внешне он походил на актера Джейсона Робардса. Три года он провел в плену в Германии и был дважды представлен к награде за дерзкую изобретательность и хладнокровие во время сражения. «Вспоминая о годах плена, он жаловался не на то, как с ним обращались нацисты, а на необходимость находиться в замке Спангенберг, превращенном в тюрьму для офицеров и напоминавшем ему школу-пансион», – рассказывал Джеймс Фокс, писатель, семья которого в Сассексе вращалась в тех же кругах.

Фокс описывал майора Шанда как «прямую противоположность растиражированного таблоидами образа полковника Мастарда»[11]. Он отлично говорил на французском, поскольку в молодости обучался виноделию в Бордо и после войны стал партнером премиальной винодельни Block, Grey, and Block в Мейфэре. Неодобрение он умел выразить взглядом, не переходя на крик, и к сложным обстоятельствам жизни Камиллы относился с позиции «живи и дай жить другим».

Розалинд Шанд была признанной красавицей, дебютанткой 1939 года. Она приходилась прапрапраправнучкой Томасу Кьюбитту, известному архитектору XIX века, в чье наследие входят знаковые постройки Лондона: огромные, похожие на свадебные торты особняки Белгравии, белые террасы Плимико возле Палаты общин, восточный фасад и балкон Букингемского дворца. Выпускной бал Розалинд, на котором присутствовали король Георг VI и королева-консорт Елизавета, прошел в Кенсингтоне, в великолепном Голландском доме, и это был последний праздник там: во время «Блица» дом был разрушен. Розалинд Шанд часто курила короткие сигары и обладала живым нравом, острым умом и большой грудью. По воспоминаниям Камиллы, она также «довольно жестко» требовала соблюдения приличий.

А еще Розалинд отличал необыкновенный гражданский дух. Два-три дня в неделю она проводила в школе Чейли-Херитаж с детьми с ограниченными возможностями. Там, недалеко от дома Шандов в Пламптоне в Восточном Сассексе, она на добровольных началах работала сиделкой для детей, пострадавших в результате «талиомидной трагедии»[12]. Нередко Розалинд приглашала их к себе, чтобы дети могли провести время в бассейне, и даже звала группу подопечных на свадьбы обеих дочерей.

Камиллу, ее сестру Аннабель (успешного декоратора) и их младшего брата Марка называли «красавчики Шанды». Впрочем, главным красавчиком среди них был Марк. В 1970-х годах он был самым желанным холостяком Лондона: мускулистый и светловолосый, юный бог, встречавшийся то с топ-моделями, то с It-girls[13]. Подобно другу и единомышленнику Питеру Бирду (Питер, правда, был более экстравагантен), Марк скитался по миру благодаря неожиданным связям и соразмерному задаче финансированию. О своем эпическом, растянувшемся на 1200 километров странствии верхом на слоне от города Конарак в Бенгальском заливе до стоящего на Ганге Сонепура он написал книгу «Путешествия на моем слоне» (Travels on My Elephant), которая отлично продавалась. Среди его таких же эпатажных друзей из высшего общества были Гарри Фейн, сын графа Уэстморланда (они вместе жили на Бали и начали строить бизнес по продаже антиквариата), Дон Маккаллин, фотограф, и Имран Хан, звезда крикета, сердцеед и, позднее, премьер-министр Пакистана. Самые запоминающиеся похождения Марка Шанда нашли отражение на его теле – в виде татуировок. «Змею на предплечье я набил, когда работал в упаковочном цехе Sotheby's, краб на плече – память о Техасе, тигр – о том утре, когда я проснулся среди алжирских солдат. Отметки на ноге оставлены даяками с Борнео: я тогда был под кайфом от всего, что хотя бы относительно для этого подходило», – рассказывал он писательнице Камилле Лонг. Одна из поклонниц как-то назвала Марка «настоящим Индианой Джонсом». Он умер в шестьдесят два года, совершенно внезапно: от полученной при падении травмы. Это случилось возле бара отеля Gramercy Park в день, когда Марк запускал сбор пожертвований для своего фонда помощи слонам. Кончина брата стала ударом для Камиллы. Друзьям она рассказывала: «Стоило услышать голос Марка в телефонной трубке, я знала: ему что-то нужно. Но, Боже, как же я скучаю».

Дети семьи Шанд воспитывались в атмосфере безопасности и любви и поэтому выросли уверенными в себе людьми. Семейство обосновалось в Лейнс, уютном загородном поместье, принадлежавшем приходскому священнику. В его комнатах фамильные ценности Эшкомбов попадались так же часто, как разнообразные артефакты вроде сотканных вручную марокканских ковров-килимов и мягких диванов, на обивке которых скапливалась собачья шерсть. Из окон открывались прекрасные виды на горный хребет Саут-Даунс. Особое очарование поместью придавали тайные сады, посаженные Розалинд: она умела обращаться с растениями, и это сразу бросалось в глаза, стоило посмотреть на выращенные ею овощи или собранные букеты цветов. Няню детям не нанимали, что было редкостью для той эпохи и класса, к которому принадлежала семья. Девочки учились в школе Дамбреллс в Дичлинге, и Розалинд каждый день сама забирала их после занятий. Летом она увозила дочерей на пляж в Хоуве. Камилла и Аннабель ездили верхом и ходили в походы в горы, ночуя в спальных мешках. За обедом детям по французскому обычаю давали по стакану разбавленного водой вина; им разрешалось засиживаться допоздна вместе с Розалинд, пока та потягивала мятный ликер. Друзья девочек завидовали тому, какие у них доброжелательные и располагающие к себе родители.

Благодаря происхождению Розалинд, ее дети могли похвастаться кузенами и родственниками по всему раскидистому генеалогическому древу пэров и баронетов. Задействуя эту паутину связей, они посещали вечеринки, охотничьи выезды на выходных и званые ужины в самых известных домах Англии. Разумеется, Камилла Шанд тем не менее была куда менее удачной партией, чем Диана, которая по линии отца могла похвастаться титулом графа Спенсера, а по линии материи – барона Фермой. Не было у Шандов и фамильного поместья размером с Элтроп. Но семья Дианы всегда была настолько разрозненной и антагонистичной, что не могла пустить корни и стать своей в кругу обитавшей за городом аристократии. Будучи старше Дианы на четырнадцать лет, Камилла куда больше соответствовала королевскому кругу. Не только в силу родословной, но и благодаря социальным связям она была знакома со множеством друзей принца Чарльза и семей, определявших окружающий его мир.

Уверенность, с которой Камилла вошла в общество, сделала ее еще более привлекательной для противоположного пола. У нее были низкий и хриплый голос, ярко-голубые глаза, соблазнительная фигура и ободряющая улыбка. Они с принцем встретились, когда Чарльз только начинал карьеру в вооруженных силах Ее величества: он учился на пилота военного истребителя, чтобы потом окончить курс в королевском военно-морском колледже в Дартмуте. Ни Королева, ни принц Филипп не смогли прийти на его выпускной парад в 1971 году. Церемония посвящения в кадеты прошла в присутствии лорда Луи Маунтбеттена, бывшего вице-короля Индии и первого морского лорда Великобритании. Он был ближайшим другом Чарльза и его «почетным дедушкой», как называл Маунтбеттена сам принц. На церемонию Луи прилетел вертолетом из дома в Хэмпшире, обеспечив присутствие хотя бы одного члена семьи.

Принца ожидала служба на ракетном эсминце Norfolk в Гибралтаре – первое задание в качестве солдата королевского флота, кем были и его отец, и дед, и оба прадеда. «Бедный Чарльз, – сказала тогда Елизавета кому-то из гостей во время одного из ужинов, – у него проблемы с математикой, а его сделали штурманом!» За следующие пять лет принц Уэльский должен был, несмотря на королевское происхождение, преодолеть по карьерной лестнице путь от младшего лейтенанта – стажера до младшего лейтенанта, а затем до лейтенанта. (Статус давал ему лишь одну поблажку: звания Чарльз получал вне боевой службы. Как бы ни обстояли дела с математикой, сейчас он дослужился до адмирала флота.)

Освободившись от внимания прессы и надзора со стороны родителей, принц изо всех сил старался быть «просто одним из парней». Ему не нравилось делить и без того крошечную каюту еще с двумя офицерами, но он научился ценить чувство единения, с которым познакомился во время службы, и даже ненадолго отрастил бородку как у Георга V. «Предполагалось, что ко мне будут относиться как к любому другому младшему лейтенанту, – писал он в морском дневнике, – но разница была очевидна, и, подозреваю, никто не знал, как я буду себя вести и насколько напыщенным окажусь». Эта «разница» заключалась и в том, что принца не подпускали к самолетам и противолодочным вертолетам, полеты на которых считались слишком опасными для наследника престола. Чарльза раздражал такой подход. В 1976 году он получил в командование бронированный минный тральщик Bronington. К сожалению, во время службы на нем с принцем случился казус, достойный инспектора Клузо[14]. До нас история дошла в пересказе журналиста Энтони Холдена. Чарльз приказал спустить якорь, не заметив, что под судном идет телекоммуникационный кабель, соединяющий Британию и Ирландию. Якорь зацепился за кабель, двое водолазов, отправленных его освободить, едва не утонули. «Мне всю оставшуюся жизнь нужно будет иметь дело с государственной почтовой системой[15], – жаловался, как говорят, принц. – Что будет, если я испорчу эту чертову штуку?» Двадцать четыре часа спустя ему пришлось все-таки смириться с унизительной необходимостью оставить якорь там. За это принц получил «строгий выговор» от руководства в Министерстве обороны. Он оставил службу в военно-морском флоте в декабре 1976 года и явно был этому рад. На 7400 фунтов выходного пособия Чарльз основал свой первый благотворительный фонд.

Возможно, карьера Чарльза на флоте оказалась не столь впечатляющей, как карьера его отца или лорда Маунтбеттена, но пресса отнеслась к его службе очень благожелательно. Трудно переоценить, насколько привлекательным принц Уэльский выглядел в начале и середине 1970-х годов. Он был самым желанным холостяком Британии, мужественным и эффектным, да к тому же наследовал около 53 000 гектаров герцогства Корнуолльского, что давало ему годовой доход порядка 80 000 фунтов. Впечатляюще тонкий расчет позволил ему увеличить «приданое», в которое входили земли, постройки и финансовые инвестиции, до 22 миллионов в год. Если судить по кадрам, снятым королевской пресс-службой, создается впечатление, что Чарльз находился в постоянном движении: прыгал с парашютом с вертолетов, занимался виндсерфингом, скакал по полю для игры в поло, щеголяя загаром. Незадолго до встречи с Камиллой он совершил отчаянный прыжок с борта военного самолета: запутавшись ногами в стропах парашюта, Чарльз вниз головой спланировал к морю. Развернуться принцу удалось только на высоте 365 метров, после чего он приземлился на побережье Дорсета.

Интерес публики к нему был настолько велик, что прямую трансляцию церемонии официального наделения его титулом принца Уэльского в 1969 году смотрело 500 миллионов человек. Церемония состоялась в замке Карнарвон. Среди зрителей, прильнувших к экранам, была и восьмилетняя Диана Спенсер. Чарльз стал двадцать первым принцем Уэльским: эта традиция была заложена в 1301 году, когда король Эдуард I пожаловал титул прямому наследнику, принцу Эдварду, после покорения Уэльса. По словам графа Сноудона, готовившего мероприятие, Чарльз был «до чертиков напуган», но все равно выглядел невероятно благородно: пурпурная бархатная мантия ручной работы, пелерина из меха горностая, украшенная крупными золотыми пряжками, а на голове – специально для этого случая изготовленный золотой венец, инкрустированный бриллиантами и увенчанный отполированным золотым шариком, напоминавшим мячик для гольфа (на самом деле это и был покрытый золотом мячик, только не для гольфа, а для настольного тенниса). Если посмотреть на эти фотографии сегодня, кажется, что они сделаны не пятьдесят, а пятьсот лет назад. Вот Королева опускает корону на голову двадцатилетнего принца. Когда он поворачивается в профиль, тонкий нос делает его похожим на королей из династии Плантагенетов. На лице застыло торжественное выражение. Чарльз всегда ответственно подходил к обязанностям, поэтому на протяжении девяти недель готовился к церемонии: зубрил вместе с преподавателем из Университета Аберистуита речь, чтобы на коронации произнести ее на валлийском. Сэр Джон Бетчеман, придворный поэт, так описал происходившее:

Ты опустился на колени мальчиком, а поднялся – мужчиной.

Так началась твоя одинокая жизнь.

Чарльз начал настойчиво ухаживать за Камиллой после первой же встречи. Роман продлился до декабря 1972 года, когда принц вынужден был отправиться на фрегат «Минерва». Влюбленные до ночи беседовали по телефону, танцевали в обнимку в ночном клубе Annabel's в Мейфэре и ужинали вдвоем после посещения постановок опер в театре Ковент-Гарден. Чарльз обожал развлекать Камиллу, изображая персонажей из The Goon Show, юмористической радиопостановки Питера Селлерса и Спайка Миллигана. Камилла была достаточно вежлива, чтобы находить эти пародии невероятно смешными. Они брали голубой Aston Martin, который Чарльзу подарили родители на двадцать первый день рождения, и уезжали на длинные выходные в Бродлендс, дом графа Маунтбеттена в Ромси. Кто-то из журналистов даже заметил пару на двойном свидании: в клубе к ним присоединились принцесса Анна и ее спутник Джеральд Уорд.

Иногда им удавалось тайно встречаться в доме бабушки Камиллы, Сони Кьюбитт. Она жила в Хэмпшире, довольно близко от Портсмута, где стоял на приколе корабль принца. Соню эти встречи наверняка интриговали, поскольку она помнила, как ее мать, Алиса Кеппел, встречала и развлекала полного бородатого мужчину, которого при дочери называла «Королек». Ее дворецкий рассказывал, как однажды Камилла слонялась весь день по дому в джинсах, молния которых была подхвачена английской булавкой. Миссис Кьюбитт потребовала, чтобы та переоделась во что-то более подходящее для встречи с принцем Уэльским. «Я твое белье вижу, Камилла», – упрекнула она внучку, услышав в ответ только: «Ну, это-то Чарльза вряд ли смутит». Принц заехал к ним в шесть вечера, и влюбленные тут же «исчезли». Чарльзу явно нравилась сексуальность подруги и ее умение радоваться жизни. «Представь на моем месте лошадку-качалку», – сказала она ему как-то, помогая побороть неловкость в постели. Бабушку Камиллы Чарльз отблагодарил за осмотрительность и гостеприимство серебряной шкатулкой с выгравированными на ней страусиными перьями, геральдическим знаком принца Уэльского.

Первые совместные фотографии Чарльза и Камиллы были сделаны на соревнованиях по поло на лужайке Смитс-Лоун в Большом Виндзорском парке: они стоят возле ограждения парковки или под деревом – она в красной футболке и джинсах, он в полосатой форме своей команды и бриджах, загорелый, вспотевший после матча, – и смотрят друг на друга. Камилла с пяти лет обожала пони и под руководством отца стала увлеченной наездницей. Нравились ей и охоты на лис в Саутдауне – этот тяжелый и опасный спорт, безумные погони за добычей по голым холмам Восточного Сассекса и бурные споры за чаем, когда все собирались в доме кого-то из охотников. Принц восхищался ее беспечностью и тем, что она никогда не пыталась заискивать перед ним. Нравилась ему и семья Шандов, всегда открытых и доброжелательных, так непохожих на его родню. Мари Хелвин, британская супермодель, которая несколько лет встречалась с Марком Шандом, рассказала мне, как во время совместных выходных в деревне «Камилла возвращалась в дом в огромных, заляпанных грязью сапогах, с растрепанными волосами, но все равно умудрялась выглядеть потрясающе. Грязь под ногтями ее тоже не беспокоила. Для человека, застегнутого на все пуговицы – вроде Чарльза, – такое поведение было притягательным». Когда же Камилла выезжала с собаками, на первое место выходил егермейстерский этикет ее отца и она превращалась в образцовую наездницу: обтягивающие бриджи, охотничий шарф.

Легкость, с которой Шанды преображались, переходя с одного «регистра» стиля одежды и поведения на другой, нередко ставила в тупик тех, кто только недавно вошел в их мир – мир уверенных в себе людей. Марк как-то явился на званый обед дома в потрепанных шортах. А Мари Хелвин вспоминала, как рождественским утром в атласном пеньюаре и платье от Dior спустилась по лестнице в столовую и с ужасом увидела там все семейство в мятых пижамах и наброшенных поверх старых охотничьих пиджаках. Младшие сыновья Камиллы и Аннабель до сих пор не забыли то ее появление.

Невзрачный, на первый взгляд, дом Шандов мог внезапно приобрести необходимый для большого званого ужина лоск. Внимание членов семьи к социальным нормам только укрепило навык держаться непринужденно в обществе. Камилла принадлежит последнему поколению женщин в Великобритании, от которых требовали – и которых учили – быть интересными собеседницами. Беседуя в 2017 году с британским журналистом Джорди Грейгом, она рассказывала, как ее мать силком приводила ее с другими детьми в гостиную, заставляя принимать участие в застольных разговорах со скучными соседями.

«Мы то и дело жаловались и ныли: "Можно мы останемся наверху, будем смотреть телевизор и есть рыбные палочки?" Но мама заставляла нас занять места за столом и, едва беседа на секунду стихала, командовала: "Говорите! Неважно о чем: хоть о попугайчиках, хоть о пони. Поддерживайте разговор…" У меня никогда не было возможности помолчать. Необходимость избегать тишины сформировала мой характер».

Сверстницы Камиллы из высшего света, как и она сама, не были обременены хорошим образованием. С десяти лет она посещала элитную лондонскую школу Квинс-Гейт, расположенную неподалеку от городского особняка Шандов в Кенсингтоне. Это был отличный плацдарм для дебюта в обществе. По словам Пенелопы Фицджеральд, романистки, которая в Квинс-Гейт преподавала французский, школа была местом, «где девочек учили выписывать чеки, играть в бридж и разбираться в правильной сервировке стола». К выпускному Камилла сдала один экзамен, заполнила полезными контактами записную книжку и научилась фехтовать. Обучение – точнее, его отсутствие – она завершила в школе-пансионе на берегу Женевского озера, где девушки оттачивали французский, дегустировали вина, собирали букеты и осваивали навыки ведения хозяйства в большом доме. Потом Камилла добавила еще больше блеска своему образованию, отправившись на шесть месяцев во Францию изучать язык и литературу в Парижском институте Лондонского университета.

Ее дебют в высшем обществе состоялся в 1965 году, на стыке двух миров, когда от привычной традиции «дебютного сезона», во время которого девушек (fillies[16], как называл их ее отец) представляли ко двору, а затем бросали в водоворот вечеринок, скачек и роскошных загородных балов, уже начали отказываться. Этот процесс шел с 1950-х годов, и последнее представление ко двору, прошедшее, как обычно, в Букингемском дворце, состоялось в 1958 году. Принц Филипп давно выступал за отмену этого ритуала, поскольку считал его «чертовски бессмысленным», что вполне отражало сатирические настроения британской публики, которая все меньше уважала правящие классы. Принцессе Маргарет «сезоны» тоже не нравились. «Нужно это прекратить, – считала она. – Ко двору разве что пироги не представляют». Бал королевы Шарлотты, который раньше открывал «сезоны», продолжали проводить до 1976 года, но дебютантки должны были приседать в реверансе не перед монархом, а перед тортом. Среди них были и те, кого обучала Люси Клейтон, главная специалистка «школы очарования»[17], известная также под прозвищем Боевой Топор Бонд-стрит.

К выходу Камиллы в свет бальный зал отлично отображал царивший в настроениях нации дух противоречия. Половина девушек была облачена в мини-юбки от Мэри Куант и высокие, до колена, сапоги. Они бродили по залу, вихляя бедрами и поправляя озорные короткие стрижки «под Твигги». Другая половина – и в их числе Камилла – оказалась более консервативной, предпочитая коктейли «Бакс-Физз», нити жемчуга и вечеринки в поло-клубе Guards.

То был год, урожайный на стильных девушек из высшего света, от невероятной леди Кэролайн Перси, дочери герцога Нортумберлендского, до леди Мэри-Гэй Керзон, дочери Эдварда Керзона, шестого графа Хау, – ее дочь, Крессида Бонас, впоследствии станет подружкой принца Гарри до того, как он встретит Меган. Мэри-Гэй так часто оказывалась героиней колонок со сплетнями, что в честь нее в баре отеля Claridge's даже назвали один из коктейлей – голубой, как ее аристократическая кровь. Сногсшибательная блондинка с ногами, привлекающими взгляды, она воплощала рисковый дух времени, позируя для обложки иллюстрированного подарочного издания «Птицы Британии» (Birds of Britain) практически обнаженной и с измазанным машинным маслом (в память о дедушке-гонщике) милым личиком.

Днем, после очередного похода по магазинам, стайка дебютанток (и Камилла в их числе) обычно приземлялась на зеленые кожаные кресла банковского этажа Harrods, а потом перепархивала через дорогу – на обед (холодный жареный цыпленок и горошек) в ресторане Brief Encounter.

Похоже, Камилла совершенно не жалеет об этих беззаботных годах. О карьере она никогда не мечтала. На работу ходила примерно десять минут: устроилась для вида в дизайнерское агентство Colefax and Fowler, но как-то ночью танцевала допоздна, опоздала утром и была уволена. Что с того? После смерти бабушки, Сони Кьюбитт, ее ждало наследство: 500 000 фунтов.

Сейчас многие женщины, взрослевшие в тот период, говорят о нем не иначе, как с отвращением: девушкам недоступно хорошее образование, и они вынуждены коротать дни в пансионах вроде Хитфилда в Беркшире. Одна из выпускниц назвала его «придуманной Джейн Эйр школой, где все пошло наперекосяк». Сама же Камилла, которая много читает и живо интересуется культурой и современным миром, охотно рассуждает о ценности того, чему научилась в рамках несуществующей больше системы. В интервью Джорди Грейгу она заметила:

«Основам и манерам меня обучали родители, и я благодарна богам за это. Возможно, я покажусь вам снобкой – особенно учитывая, в какую эпоху мы живем, – но раньше мы оканчивали школу в шестнадцать, и в университет поступали только настоящие умники. Остальные вместо этого отправлялись в Париж или Флоренцию, учились жизни, знакомились с культурой, разбирались, как вести себя с людьми, как с ними общаться. Это стало важной частью становления; не будь у меня такой возможности, жить при дворе было бы намного сложнее».

Камилла и правда настолько хорошо была подготовлена к жизни с наследником престола (особенно на контрасте с Дианой), что теперь кажется странным, что ее сочли неподходящей для него парой. Но у Камиллы не было ни громкого титула, ни безупречной репутации. На роль невесты принца прочили немало известных дам, в том числе принцессу Марию-Астрид Люксембургскую. В таких обстоятельствах шансы, что Чарльз сделает Камилле предложение, стремились к нулю.

В тот сезон существовало неписаное правило, которое британский журналист Кристофер Уилсон сформулировал следующим образом: «Хорошие девочки так себя не ведут, а Камилла уже это делает». Целый год она крутила интрижку с Кевином Бурком, девятнадцатилетним сыном авиационного магната. Кевин разъезжал по городу на желтом Jaguar, который Камилла называла Яйцом. Успела она завести роман и с Рупертом Хамбро, наследником банковского бизнеса.

Но постоянным присутствием в ее жизни мог похвастаться только Эндрю Паркер-Боулз, наследник богатых родителей. Его семья занималась разведением скаковых лошадей. В то время в их общем кругу не было кавалера желаннее, чем Эндрю. Никто из парней Камиллы не мог похвастаться сексуальной энергией, которую тот излучал. Эндрю был на семь лет старше Камиллы и выглядел сногсшибательно в форме офицера королевской конной стражи, элитного полка дворцовой кавалерии. Их познакомил в 1966 году его младший брат, Саймон, и Камилла влюбилась с первого взгляда. Все лето они с Эндрю то и дело встречались на вечеринках в Шотландии, и вскоре она зачастила с ночевками в его квартиру на Портобелло-роуд, хотя там часто можно было увидеть следы пребывания и других посетительниц.

Камилла прекрасно понимала, что ее отношения с Чарльзом упираются в устрашающе архаичное требование для невесты принца: быть девственницей. Именно оно в итоге и привело к несчастливому браку. Найти женщину, которой уже было к тридцати, но которая еще ни разу не занималась сексом, было просто только с точки зрения королевы-матери. В Лондоне семидесятых, где большинство придерживалось свободных сексуальных взглядов, это было не легче, чем поймать лох-несское чудовище. Неудивительно, что Чарльзу пришлось жениться на наивной леди Диане Спенсер, которой только что исполнилось двадцать.

Да и вряд ли Камилла приняла бы предложение принца. Она семь лет потратила на преследование Эндрю Паркера-Боулза, сексуального и куда менее надежного. Эндрю то приближал ее к себе, то отталкивал. (Он даже успел ненадолго записаться в ухажеры юной принцессы Анны – это было в начале семидесятых. Они остались близкими друзьями, и он часто сопровождал ее на скачки. В марте 2020-го восьмидесятилетнего Эндрю видели с Анной на фестивале в Челтенхейме: какое-то количество людей, включая его самого, подхватили там COVID-19.) Камилла развлекала Руперта Хамбро невероятно смешными историями о многочисленных изменах Эндрю. Все всё поняли. Камилла Шанд была одержима Эндрю Паркером-Боулзом.

Вполне вероятно, что ее роман с Чарльзом служил только одной цели: заставить Эндрю ревновать. По времени он как раз совпадает с долгой, растянувшейся на шесть месяцев, командировкой бравого офицера в Северную Ирландию и на Кипр. Слухи о новом поклоннике Камиллы, несомненно, должны были заставить его воспылать чувствами и сделать предложение.

Гарантией того, что тот все-таки наденет ей кольцо на палец, служили и совместные действия майора Шанда и Дерека Паркера-Боулза, отца Эндрю. 15 марта 1973 года, еще до того, как Эндрю официально обручился с Камиллой, в The Times появилось объявление об их помолвке, в котором упоминалась и дата – через четыре месяца. Этот рискованный ход окупился сторицей. Принц Чарльз узнал обо всем из газеты, когда проходил службу на корабле Fox в Вест-Индии. «У нас были такие чудесные, мирные и счастливые для нас обоих отношения, но судьбе было угодно, чтобы продлились они всего полгода», – жаловался он в письме, которое впоследствии попало к биографу Джонатану Димблби. Церемония венчания (Эндрю католик, Камилла не стала креститься) прошла 4 июля 1973 года в присутствии 800 гостей. Их было столько, что примерно для сотни человек сидячих мест не нашлось. Гардс-Чапел была забита до отказа. Присутствовали также королева-мать и принцесса Анна, а принцесса Маргарет присоединилась к приему в честь молодых, который состоялся позднее в Сент-Джеймсском дворце. Анна, еще влюбленная в Эндрю, чувствовала себя «разбитой» из-за его свадьбы. Вскоре она обручилась с капитаном Марком Филлипсом, менее мужественной и менее интеллектуально развитой версией Паркера-Боулза. Чарльз дал ему шутливое прозвище Туман[18]. Принц Уэльский на свадьбе присутствовать, к счастью, не смог, поскольку отбыл в Нассау в качестве представителя Королевы на церемонии по случаю предоставления Багамским островам независимости. Вряд ли его настроение в те дни улучшил случившийся во время передачи документов инцидент: когда бумаги, подтверждающие новый статус государства, были подписаны, на всех участников встречи упал навес.

Впрочем, Чарльз хотя бы избежал необходимости видеть бывшую возлюбленную в великолепном пышном платье и с бриллиантовыми украшениями в волосах. К алтарю, у которого Камиллу ждал красавчик-офицер, ее вел отец. Покидая часовню, жених и невеста с гордостью прошли под скрещенными саблями офицеров дворцовой кавалерии. Королева-мать – главная свидетельница – собственноручно расписалась в реестре.

Если взглянуть на него сквозь призму времени, Эндрю Паркер-Боулз напомнит одного из персонажей романа «Гордость и предубеждение», Джорджа Уикхема. Оба были красавцами, оба офицеры. И оба оказались ненадежными распутниками. Вот только Камилла, в отличие от Элизабет Беннет, всегда знала об этой слабости мужа.

«Его умение очаровывать было поистине невероятно, – вспоминала позднее одна из любовниц Паркера-Боулза. – Женщины безоговорочно верили его словам. Казалось, он околдовывал их, заставляя влюбиться в себя, иногда бросая девушку так быстро, что у нее кружилась голова. В этом смысле он был абсолютно безжалостен».

Единственной женщиной, чье расположение ему так и не удалось завоевать, стала Розалинд Шанд. Она считала, что зять слишком уж поглощен установлением социальных связей, и не сомневалась: ходить налево он не перестанет.

Она оказалась права. На протяжении практически двадцати двух лет брака с Камиллой он был ей так же неверен, как и семь лет до него. «Во время нашей связи с Эндрю Камилла подходила ко мне на вечеринках и спрашивала, чем я занимаюсь с ее парнем, – вспоминала леди Кэролайн Перси. – Она всегда так поступала с его женщинами. В конце концов мне это надоело, и я ответила: "Я с ним закончу, и можешь забирать обратно"». Похоже, только неискоренимый оптимизм и тот факт, что Камиллу все это совершенно не смущало, и позволили ей выйти за него замуж.

Они стали образцовой парой провинциальных дворян. В 1974 году, когда Камилла была беременна первым сыном, Томом, они с мужем жили в поместье Боулхайд, огромном особняке XVII века, расположенном в Эллингтоне, неподалеку от Чиппенхейма, Уилтшир. Круг их друзей был очень тесным, все – солидные домовладельцы, графы Пемброки, Шелбурны и Саффолки. Мари Хелвин, рассказывая мне о том периоде, подчеркивала, что Эндрю и Камилла были «крепкой» парой: они открыто выражали чувства, проявляли дружелюбие, часто оживленно переговаривались друг с другом в кругу гостей на званых ужинах.

Их объединяла любовь к лошадям. Эндрю погрузился в мир скачек и много играл в поло. В 1969 году он как жокей-любитель принял участие в большой национальной гонке с препятствиями. Не помешала даже стальная пластина в спине – результат неудачного падения в Аскоте двумя годами ранее. Они с Камиллой выбрали Боулхайд еще и потому, что земли поместья находились на территории Бофорт-Хант, где проходит самая старая, масштабная и престижная охота на лис в Англии. Один из ее участников описывал Камиллу как превосходную всадницу: «Часто, приближаясь к препятствию, можно было услышать ее крик: "Да уйди же ты с гребаной дороги, не мешай"!»

Но за фасадом таилась суровая правда, о которой Камилла предпочитала не упоминать. Даже после рождения Тома и Лоры она понятия не имела, где находится ее муж и с какой женщиной он проводит время на этой неделе. Когда служба не требовала от него заграничных командировок, Эндрю вел игру на поле, которым стал для него весь Лондон, где он снимал квартиру вместе с Николасом Паравичини, мужем своей сестры. Таки Теодорокопулос, греческий журналист и ловелас, вспоминал, как однажды столкнулся с Паркером-Боулзом в начале 1980-х годов. Эндрю тогда начал ухлестывать за девушкой, с которой Таки пришел в ночной клуб.

«Я сказал ему: "В другой раз тебе повезет", а он ответил: "Ты для нее четвертого сорта, парень". "C твоего шестого разряда, конечно, виднее", – ответил я ему».

Эндрю и Николас разработали особый код, определенным образом выставляя за дверь бутылки с молоком, чтобы дать понять товарищу, есть ли в спальне соседа девушка. Лорд Личфилд, который делил с Паркером-Боулзом квартиру, когда тот еще был холостяком, так отзывался о его женщинах: «Они с ним трахались и прощали». Это было в 1990-х годах, задолго до движения #MeToo.

Именно женщины и скачки стали основой неожиданной дружбы Эндрю с Люсьеном Фрейдом, художником-бунтарем. Он обратился к Паркеру-Боулзу в начале 1980-х годов, когда тот – уже подполковник – служил командиром дворцовой кавалерии. Люсьен попросил найти лошадей, которых можно было бы писать и на которых можно было бы ездить. Фрейд обожал азарт гонок и общество жокеев, бетторов[19] и букмекеров. Многие из них стали героями его картин. Джорди Грейг в книге «Завтрак с Люсьеном» (Breakfast with Lucian) предположил, что тот потерял на неудачных ставках не меньше 3–4 миллионов фунтов.

Паркер-Боулз и Фрейд вместе скакали галопом по лужайкам Гайд-парка, ездили в Париж на одну из выставок Люсьена, навещали его букмекера в Ирландии. Они делили любовь прекрасных женщин и отличные обеды. В 2003–2004 годах Люсьен использовал Эндрю в качестве модели для весьма ироничного прочтения сюжета, использованного Джеймсом Тиссо в 1870-м в портрете Фредерика Барнаби, жизнерадостного офицера королевской гвардии, который изображен лежащим на диване прямо в начищенных черных форменных сапогах. Фрейд обратился к той же сцене, но его огромное, два метра в высоту, полотно показывает прежде очаровательного мужчину, постепенно растерявшего шарм: из-под расстегнутого кителя виднеется намечающееся брюшко, на покрасневшем лице застыло одновременно беспутное и безразличное выражение. В 2015 году эта картина – «Бригадир» – была продана на аукционе Christie's в Нью-Йорке за 34,9 миллиона долларов. Журналу Tatler Эндрю потом рассказывал, что, во-первых, тогда у него не было лишних 3–4 миллионов долларов, «а во-вторых, так себе забава: позировать для двухметрового портрета, на котором у тебя красное лицо и жирок».

Чарльз после свадьбы Камиллы времени зря не терял. В середине семидесятых он пустился в отчаянное странствие в поисках той единственной, которую на самом деле не хотел искать, и обошел всех блондинок высшего света. За его расположение состязались дочери графов, герцогов, адмиралов и послов. Он встречался с восходящими звездами кино и девушками с обложек. Иногда в этом списке мелькали и жены покладистых друзей. Большая часть этих романов быстро заканчивалась по вине слишком пристального внимания прессы или крайнего раздражения, которое вызывало право носить титул принца Уэльского. Чарльз уже не был в этой игре новичком и прекрасно понимал, какой притягательной силой обладает его положение. Вскоре он научился принимать ее как должное.

«Быть девушкой принца Чарльза – значит чувствовать себя совершенно особенной, – поделилась со мной в 2005 году Сабрина Гиннесс, с которой Чарльз некоторое время встречался. – Все вокруг внезапно начинают тобой интересоваться, в глазах друзей из привычного круга ты становишься звездой». Сара, старшая сестра леди Дианы Спенсер, ставшая спутницей принца Уэльского на одном из загородных балов, запомнила, как ей не понравилось ехать на заднем сиденье его Aston Martin, в то время как переднее, словно трон, занимала колумбийская красотка, с которой Чарльз на том балу и познакомился. Другие девушки выражали недовольство тем, что их совершенно не защищали от нападок прессы. В этом пренебрежении крылся эгоизм Короны. Девушек не пытались оградить от преследований и травли, при этом молниеносно отказывались от них, стоило им начать слишком часто появляться на страницах желтой прессы.

Камилла тем временем медленно и осторожно вплела отношения с Чарльзом в замужнюю жизнь с Паркером-Боулзом. Появляется ощущение, что она вела двойную игру: сохранившееся между ней и принцем сексуальное напряжение было козырной картой в партии против Эндрю. Это стало своеобразной страховкой и позволило Камилле сохранить чувство собственного достоинства. Как и Алиса Кеппел для Берти, она оставалась для наследника престола самой внимательной слушательницей, которая всегда с сочувствием отзывалась на его истории о романтических похождениях и раздраженные монологи об ограничениях, накладываемых статусом. В каком-то смысле она заняла в его жизни место королевы-матери, считавшей Чарльза центром своего мира. У Камиллы всегда находилось для него доброе слово, метафорический сладкий десерт. Мать же могла предложить ему только пресные, приготовленные на пару овощи. Забота слышится в голосе Камиллы и во время печально известного телефонного разговора, записи которого просочились в прессу и вызвали небывалый скандал, получивший название «Камиллагейт». Его записал кто-то из радиолюбителей в 1989 году: Чарльз звонил Камилле, которая находилась тогда в доме родителей в Уилтшире.

КАМИЛЛА. Я так горжусь тобой.

ЧАРЛЬЗ. А я – тобой.

КАМИЛЛА. Но я-то ничего в жизни не достигла.

ЧАРЛЬЗ. Ты любишь меня – вот твое главное достижение.

КАМИЛЛА. Ах, милый, этого-то было легко достичь.

Этот диалог словно Ноэл Кауард писал. Один из гостей Боулхайда видел, как принц «терпеливо, словно маленький, замерзший ребенок, сидит на кухне, ожидая, пока Камилла проводит гостей после званого ужина». Разумеется, пикантности их отношениям добавлял тот факт, что Чарльз рассказывал ей о частной жизни Королевы и принца Филиппа со всеми подробностями. Но с годами его внимание перестало быть для Камиллы лишь способом потешить самолюбие. Непоколебимая преданность принца Уэльского дарила ей ощущение комфорта. Связь с ним превратилась в сокровище, которое стоило оберегать. Несмотря на то что Эндрю постоянно отвлекал Камиллу, она, возможно, любила Чарльза сильнее, чем ей казалось.

Мне довелось побывать у Паркеров-Боулзов вместе с фотографом Дерри Муром в 1981 году, за несколько месяцев до женитьбы Чарльза на Диане. Дерри делал для Tatler репортаж о больших поместьях Уилтшира. Тогда меня заинтриговало напряженное равнодушие между супругами. Эндрю был сорок один год, он по-прежнему прекрасно выглядел, обладал некой тревожащей жесткостью и сохранил армейские замашки.

– Вы выезжаете на охоту? – спросил он.

– Нет.

– А на рыбалку?

– Нет.

– Настоящая интеллектуалка, да? – слегка покровительственно усмехнулся Эндрю.

Камилла в общении была куда мягче. Она хорошо научилась защищать границы, поэтому наш диалог превратился в продуманно невинный обмен шутками и рассказывание баек о призраке «одного ужасно похотливого монаха». Ее чары таились в низком голосе и всепрощающей улыбке. Миссис Руперт Лёвенштайн, соседку, она отнесла к типу женщин «милый, не сегодня», и очевидно, что ей самой такая позиция не близка.

К тому времени Чарльз и Камилла снова стали любовниками – или же их считали таковыми. Есть основания предполагать, что их встречи и не прекращались. Подтверждение тому можно найти в свидетельствах покойного сэра Мартина Чартериса, личного секретаря Королевы. В 1973 году, когда Камилла вышла замуж за Эндрю, Чартерис доложил Королеве, что «принц Чарльз спит с Камиллой Паркер-Боулз, женой одного из офицеров кавалерии, и его однополчанам это не нравится». Королева, по его словам, ничего не сказала, даже бровью не повела. Впрочем, придворным приказали никогда не приглашать миссис Паркер-Боулз на официальные мероприятия.

Подобно Джорджу Кеппелу, Эндрю удивился и счел за честь, что принц до сих пор так откровенно увлечен его женой. Чарльз даже согласился стать крестным отцом Тома Паркера-Боулза, что воспринималось как показатель статуса, который немало порадовал мужа Камиллы. Если они ехали в Биркхолл к королеве-матери, давней подруге семьи Эндрю, принц неизменно составлял им компанию. Похоже, этот роман то утихал, то вспыхивал с новой силой, и управляла процессом Камилла, загодя чувствуя приближение соперниц.

Особенно тщательно она следила за Дейл Харпер, известной под прозвищем Кенга: платиновая блондинка из Австралии, дочь богатого мельбурнского издателя. Она была женой лорда Триона, партнера Чарльза по спортивным увлечениям. Когда в разговоре со мной Камилла упомянула статью о Дейл, появившуюся в Tatler за пару месяцев до нашего визита, мне все стало ясно. «Все эти разговоры, что леди Трион якобы дружит с леди Дианой… – она лукаво покосилась на меня. – Они даже не встречались ни разу. Весьма забавно, учитывая, что Дейл – очень провинциальная барышня».

С очаровательной и яркой Дейл Чарльз познакомился в кампусе Тимбертоп в частной школе Джелонга, Виктория, где учился полгода, когда ему было семнадцать. Они встретились на танцевальном вечере. Потом Дейл переехала в Лондон, вышла замуж за лорда Триона и стала близкой подругой принца. Она всегда тепло принимала его, отличалась прямолинейностью и умела развлекать гостей. Именно эти качества в свое время привлекли Чарльза в Камилле. Когда та временно вышла из игры, вынашивая детей, Дейл укрепила позиции и провернула все таким образом, что наследник престола начал отзываться о ней как о «единственной женщине», которая его понимает. Обычно этого звания заслуживала либо королева-мать, либо та, кто ее «заменил», – миссис Паркер-Боулз.

В середине семидесятых обе соперницы были замужем и обе были готовы примчаться к принцу по первому зову, пока их супруги старательно отводили глаза. Линделл Хоббс, тоже австралийка, с которой мне случилось завести знакомство, описывала лорда Триона как «человека исключительно напыщенного, непроницаемого и в некотором роде скучного». Зато лучезарную Дейл обожали все. Она создала коллекцию воздушных платьев и запустила их в производство под брендом Kanga. На международный благотворительный музыкальный фестиваль Live Aid, который проходил на стадионе «Уэмбли» в 1985 году, принцесса Диана надела одно из небрендовых пестрых платьев этой линейки, чтобы позлить Камиллу. Чета Трионов бывала и в Балморале, где Дейл каталась верхом вместе с Королевой: та, очевидно, считала импульсивность спутницы забавной. Принц Чарльз согласился стать крестным отцом среднего сына Дейл, которого назвали… Чарльз. К тому же он часто бывал в летнем домике Трионов в Исландии, где можно было не только порыбачить, но и провести с Дейл время вдали от любопытных глаз. Именно в ее обществе он встретил новости об убийстве любимого дяди, лорда Маунтбеттена: боевики Ирландской республиканской армии (ИРА) подготовили нападение, когда тот рыбачил в своем поместье в Ирландии 27 августа 1979 года. Дейл подарила Чарльзу то утешение, которое обычно приносила Камилла.

Диана, впрочем, гораздо больше боялась Камиллы и оказалась совершенно права: миссис Трион было далеко до миссис Паркер-Боулз. Чтобы справиться с ролью любовницы особы королевской крови, нужны годы и годы муштры в высшем свете. Только так хватит терпения дождаться того времени, когда соперницы начнут совершать ошибки. Дейл слишком уж очевидно увлеклась вниманием Чарльза: много говорила о нем, давала понять, что стала его фавориткой. И он ее бросил, точнее «отстранился». Делать это члены королевской семьи умели, как никто другой.

Когда брак Чарльза и Дианы начал разваливаться, Дейл упорно верила, что принц вернется в ее объятия, но он сблизился с Камиллой. Эта новость потрясла Дейл. У нее начались проблемы со здоровьем, был диагностирован рак и развилась зависимость от болеутоляющих. Однажды миссис Трион, находясь на лечении в реабилитационной клинике для людей с алкогольной и наркотической зависимостью Farm Place в графстве Суррей, выпала из окна, расположенного на высоте почти восемь метров. Она выжила, но осталась парализована ниже пояса. Это происшествие шокировало всех, а когда Дейл позднее начала утверждать, что ее толкнули, ситуация накалилась еще больше. Ее муж попросил о разводе и вынудил ее согласиться. Общество отвернулось от Дейл. В июле 1997 года ее видели на состязаниях по поло в Тидворте: передвигаясь на инвалидной коляске, она фанатично преследовала принца Чарльза. После того, как эта странная история просочилась в прессу, Чарльз сделал заявление, в котором холодно подчеркнул: их дружба осталась в прошлом.

Дейл умерла от сепсиса в возрасте сорока девяти лет в 1997 году, через три месяца после гибели Дианы. Тайна произошедшего в клинике так и осталась нераскрытой. В 2011 году ее дочь дала Daily Mail интервью, в котором рассказала, каково быть дочерью родителей, между которыми существует цивилизованное на первый взгляд «соглашение» о сексуальных связях: «Эта боль так и осталась с нами, она не прошла после смерти мамы или женитьбы Чарльза на Камилле Паркер-Боулз, – признавалась леди Виктория Трион. – Для кого-то все это только давно забытый скандал, но для нас, Трионов, последствия ощущаются до сих пор».

Чарльзу становилось все сложнее игнорировать попытки родителей найти ему подходящую жену, а его отношения с Камиллой тем временем набирали обороты, приобретая легкий налет отчаяния. Казалось, пара напрашивалась на то, чтобы быть пойманной с поличным. Среди друзей принца многие верили, что убийство лорда Маунтбеттена повергло Чарльза в нестабильное состояние, и поэтому снова вспыхнула его страсть к Камилле, но у нее тогда тоже были основания повысить ставки. После шести лет брака и рождения двух детей Эндрю опять начал заглядываться на других женщин. В 1979 году его отправили служить в Родезию в качестве старшего офицера связи при лорде Соумсе, губернаторе Южной Родезии в ходе предоставления ей независимости в качестве государства Зимбабве. Предполагалось, что Эндрю будет работать с возвращающимися армиями Мугабе и Нкомо и поможет сохранить мир в преддверии выборов. Паркер-Боулз справился с задачами великолепно. Он даже получил медаль «За выдающуюся отвагу» после столкновения с четырьмя сотнями партизан Национальной освободительной армии Зимбабве, которых сумел без потерь перевести в зону сосредоточения войск.

Помимо этого, насколько было известно Камилле, он успел также завести открытую интрижку с очаровательной Шарлоттой Соумс, дочерью губернатора.

Миссис Паркер-Боулз умела вести бой на своем поле. Она прибыла в Родезию – теперь Зимбабве – на церемонию вместе с принцем Уэльским в качестве его официальной спутницы. Кристофер Уилсон сообщал, что Министерство иностранных дел Великобритании пришло в ярость от такой вольности. «Церемония спуска британского флага унизительна сама по себе; совершенно ни к чему всем было знать, что представитель королевской семьи привез по этому случаю подружку», – возмущался багровый от досады сотрудник канцелярии. Заигрывания Чарльза с Камиллой были с негодованием встречены всеми роялистами, как и его недвусмысленное поведение на праздничном ужине в резиденции губернатора 16 апреля 1980 года. На нем также присутствовали бригадир Паркер-Боулз и семья Соумс с дочерью. «Кристофер Соумс поступил исключительно неразумно, посадив Чарльза рядом с Камиллой, возможно по просьбе принца, – рассказывал мне бывший пресс-секретарь Королевы Майкл Ши. – Они вели себя вопиюще откровенно». Леди Соумс, дочь Уинстона Черчилля, быстро поняла: это будет мучительный ужин. Закатив глаза, она сухо заметила: «Дай Бог, хотя бы кларет окажется хорошим».

Такое отчаянное поведение Чарльза было, несомненно, продиктовано паникой. Ему было жизненно необходимо найти жену. Принцу уже исполнился тридцать один год, и это на год больше того возраста, в котором, по его же словам, опрометчиво сказанным ранее, лучше всего сочетаться браком. Он был достаточно умен, чтобы понимать, в каком затруднительном положении находится: его то и дело отправляли в отдаленные уголки мира, где один за другим спускали флаги Британской империи, притом что на самом деле все ждали, когда же он станет отцом наследника, который продолжит исполнять бессмысленные обязанности. В августе 1980 года Чарльз оплатил покупку дома Хайгроув из средств герцогства Корнуолльского. Это поместье – 347 акров земли недалеко от Тетбери, Глостершир, и усадьба XVIII века – было и остается образцом романтизма. Особенно Чарльзу понравились широко раскинутые ветви величественного двухсотлетнего кедра, растущего возле западной стены дома. Эта покупка обошлась ему примерно в миллион долларов.

Журналисты немедленно решили: принц готовится остепениться. Принцесса Анна, его любимая сестра, жила в 11 километрах вниз по той же дороге, в Гэткомб-парке. Чарльз постепенно привыкал к жизни избалованного богатого холостяка: лошади готовы с самого утра, рыболовные снасти можно взять в любой момент, твидовые пиджаки и вельветовые брюки выложены из шкафа еще с вечера, до любовницы рукой подать – всего чуть больше 20 километров. Согласно инсайдерской информации, главным достоинством поместья Хайгроув стала его близость к дому Камиллы. (Даже когда Паркер-Боулзы, отправив детей в школу-пансион, переехали в 1985 году в Миддлуик-хаус в Коршаме, это было недалеко от Хайгроува.)

Чарльз определенно нервничал. Дворец предпринимал все больше усилий, чтобы уладить, наконец, дела с девятнадцатилетней леди Дианой Спенсер, принц Филипп требовал от сына перестать крутить интрижки, а тот неожиданно повстречал новую пассию. С двадцатипятилетней Анной Уоллес (прозванной Хлыст за резкий характер), дочерью богатого шотландского лендлорда, он познакомился во время охоты на лис во владениях герцога Ратленда. Охота! Камилле сразу же не понравился этот нюанс. Женщины, предпочитающие риск и скорость опасной охоты, предпочитают и сексуальные приключения. Все ее друзья знали, что Эндрю увлекся Шарлоттой Соумс, и Камилла, которой было уже тридцать три года, испугалась интереса принца Уэльского к более юной сопернице.

Камилла избавилась от конкурентки во время одного из летних балов жаркой июньской ночью 1980 года. Ходили слухи, что Чарльз уже сделал Уоллес предложение. Она сопровождала его на важном семейном вечере, посвященном восьмидесятилетию королевы-матери. Его устраивала в Виндзорском дворце сама Королева. Миссис Паркер-Боулз сразу же увела принца Уэльского на танцпол и не отпускала оттуда. Анна не скрывала раздражения. «Никогда, никогда больше не игнорируй меня, – шипела она. – Никто не вправе так со мной обращаться, даже ты». Но он был принцем Уэльским и повел себя точно так же спустя неделю, когда они вместе приехали на вечеринку в Стоувелл-парк, в гости к наследнику бизнеса по торговле мясом лорду Вести. Там продолжился сексуально заряженный фейерверк. Паркер-Боулзы получили места за столиком принца. Поведение Чарльза и Камиллы на танцполе было демонстративно откровенным. «Они всё вились и вились друг вокруг друга, целовались, целовались взасос, танец за танцем… Совершенно неприлично», – вспоминала Джейн Уорд, в прошлом возлюбленная Чарльза. Такое открытое проявление близости на глазах Эндрю смутило даже Розалинд и майора Шанда. Но за это как раз волноваться не следовало. Бригадир Паркер-Боулз на все вопросы отвечал фразой, которая подошла бы Джорджу Кеппелу, оказавшемуся в подобной ситуации в 1898 году. «Его королевское высочество очень тепло относится к моей жене. Она, похоже, отвечает ему тем же, – сказал Эндрю кому-то из гостей. В этот раз Анна не стала дожидаться возможности продемонстрировать возмущение. Она села в автомобиль леди Вести и умчалась прочь из Стоувелл-парка – и из жизни Чарльза.

Однако история с Анной Уоллес напугала Камиллу, и та выбрала новую тактику. Теперь она настаивала, что Чарльз должен найти невесту, не менее активно, чем Королева и принц Филипп. Принцу Уэльскому нужна была супруга: юная, наивная и желательно вечно беременная. В конце концов, твердость позиции Алисы Кеппел при Эдуарде VII обеспечивалась в том числе и тихой элегантностью королевы Александры. Ее присутствие служило страховкой от юных соперниц.

Принц терзался нерешительностью, но Камилла уже обратила внимание на очаровательно краснеющую леди Диану Спенсер. В свои девятнадцать она, как обеспокоенно заметил Чарльз, была еще ребенком: «невероятно милая, идеальная куколка… но совершеннейший ребенок». Диана не любит охоту, и это, по мнению Камиллы, было идеальным обстоятельством: у нее останется много возможностей для встреч с Чарльзом.

С точки зрения дворца Диана подходила идеально. Родословная? Пожалуйста. Возраст? Прекрасный. Девственность? Диана хвасталась, будто всегда знала: нужно «держать себя в чистоте» для будущего мужа. Род Спенсеров постоянно присутствовал в жизни монархов. Бабушка Дианы, леди Фермой, была одной из дам в свите королевы-матери и числилась среди ее любимиц. Отец, Джон Спенсер, служил конюшим и у Георга VI, и у Елизаветы II. Всю жизнь Диана была близка Виндзорам, а значит, должна знать, как все устроено при дворе, и следовать правилам, не жалуясь на них.

У Королевы, впрочем, были сомнения. «Она никогда ничем долго не занималась», – прокомментировала она небольшое резюме Дианы. Когда новости о помолвке стали достоянием общественности, принцесса Маргарет от лица всей семьи высказалась о происходящем, беседуя с другом: «Мы все испытываем колоссальное облегчение, но [Камилла] от него не откажется». Словно в попытке укрепить статус-кво, принц Уэльский назначил Эндрю Паркера-Боулза главой службы безопасности на свадебной церемонии.

Жаль, что Королева, прекрасно разбирающаяся в родословных породистых лошадей, так сильно ошиблась в месте Спенсеров возле королевской кормушки. Да, происхождение Дианы было идеальным. Поколениями ее предки служили Короне. Но их сила и стремление к независимости выражались в том, что они сами выбирали, какому монарху служить. Спенсеры возводили на престол королей и были искусными комбинаторами. Мужчины славились дурным и буйным характером, женщин, пользуясь мизогинной лексикой высшего класса, было «совершенно невозможно контролировать». Кто-то из их родственников однажды сказал:

«Спенсеры – сложная семья… Они любят драму. Среди них всегда есть кто-то, с кем остальные не разговаривают. Они не похожи на остальных. Не прямолинейны».

В речи на Европейской неделе профилактики наркомании в 1993 году Диана говорила о «научившихся выживать» членах дисфункциональных семей. Тогда все решили, что это зашифрованное сообщение, в котором принцесса говорит о прохладных отношениях ее мужа с родителями и о том, как ему недоставало физических проявлений любви. Однако она могла говорить и о себе. Развод ее родителей стал ожесточенным противостоянием, исход которого определило предательство.

Мать Дианы, Фрэнсис Рош, была одной из самых юных невест, когда-либо входивших под своды Вестминстерского аббатства. Когда она вышла замуж за Джона Спенсера, наследника рода Элтропов, ей было восемнадцать лет. Ему – тридцать один год. За безупречными манерами и привлекательностью Джонни прятал жестокий нрав и стремление к патриархальному укладу, подвыпив, начинал распускать руки. В погоне за наследником он заставил Фрэнсис забеременеть шесть раз всего за девять лет. Она смогла выносить и родить лишь четырех детей. В какой-либо независимости ей также было отказано.