Читать онлайн Сирена морских глубин

Sumi Hahn

THE MERMAID FROM JEJU

Copyright © Sumi Hahn, 2020 All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg Literary Agency за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Анастасии Рудаковой

© А. А. Рудакова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Иностранка®

Филадельфия. 2001 год

Тем летом эмбол притаился в своем убежище за правым коленом миссис Чунчжи Мун. Этот маленький сгусток не причинял боли и никак не давал о себе знать. Колеблемый стремительным потоком крови, он не двигался с места, пока миссис Мун часами готовила свое прославленное кимчхи, и на него ничуть не влияли ее усердные старания улучшить свою технику владения клюшкой для гольфа. Красный комочек был невосприимчив даже к изредка случавшимся у нее приступам тоски по дому, когда она, чтобы заглушить рыдания, включала душ и оплакивала остров Чеджудó, с которого бежала зимой 1948 года.

29 августа 2001 года в 18 часов 47 минут правую ногу миссис Мун пронзила острая боль. Не забыла ли она размяться после урока гольфа? Женщина позвала мужа, доктора Муна, который смотрел в гостиной обучающее видео и практиковался в выполнении ударов по мячу:

– Пора ужинать, йобо [1]!

Миссис Мун наклонилась и потерла икру, которая как будто чуть припухла. Доктор Мун отправил мячик в чашку, имитирующую лунку, и пробормотал «угу».

Семья, состоявшая из четырех человек, села за стол и вознесла христианскую благодарственную молитву за пищу. Пока разворачивали салфетки и готовили палочки для еды, миссис Мун собиралась с мыслями, чтобы обратиться к приехавшим погостить дочерям: Хане, чье имя, как уверяла акушерка в родильной палате, звучало вполне по-американски, и Окчже, которую назвали в честь прабабушки.

Обеим дочерям необходимо срочно найти себе мужей и родить ей внучат, желательно мальчиков. Миссис Мун – столп корейско-американской общины Филадельфии – желала планировать свадьбы и столетние юбилеи, а не церковные обеды и матчи по гольфу. Больше всего на свете ей хотелось положить конец вежливым расспросам о дочерях – без сомнения, умных и привлекательных, однако в свои не юные уже годы, сорок и тридцать семь лет, до сих пор остававшихся старыми девами.

Миссис Мун откашлялась, намереваясь взять слово. Одновременно крохотный сгусток оторвался, очутился в красных стремнинах кровотока и после недолгого захватывающего путешествия попал в вязкую трясину верхней доли левого легкого. Миссис Мун ошибочно приняла внезапно участившееся сердцебиение за волнение. Задыхающаяся женщина ударила себя в грудь, ощущая знакомую дрожь в теле: она тонула, хотя находилась на суше. Миссис Мун впилась пальцами себе в горло, пытаясь поймать глоток кислорода.

Ее дочери и муж замерли, не донеся палочки до рта, а миссис Мун поднялась с места, ухватилась за край стола и выхаркнула изо рта красную струю, угодившую в пустую тарелку.

Когда коллеги доктора Муна поставили диагноз: эмболия с летальным исходом, он покачнулся и ощутил, как земля уходит из-под ног. Все научные термины вылетели у него из головы, в которой теперь царил гулкий туман. Когда-то он увез Чунчжу с ее океанской родины, а теперь она навсегда уходила от него.

Его уха коснулся тихий плач. Доктор Мун посмотрел на дочерей, чьи слезы брызнули ему на лицо и наполнили рот теплой соленой влагой. Их руки удерживали его, точно якоря. Мужчина закрыл глаза.

Он вспомнил солнечный день на побережье Джерси, когда его маленькие дочери, шустрые, как крольчата, собирали камешки и складывали их в красные пластиковые ведерки. Чунчжа, присев на корточки, наблюдала за ними. Обращаясь к девочкам, она водила руками по песку.

– Что ты делаешь, Хана?

– Работаю.

– Ты так занята, Окчжа. Чем же это?

– Мы собираемся ловить рыбу, омма.

Голос у Чунчжи потеплел.

– У вас нет удочки. И сети тоже. Как же вы будете рыбачить?

Хана пожала плечами:

– Руками.

– Ты сообразительная, как хэнё, – улыбнулась Чунчжа.

– Кто это – хэнё? – прищурившись, поинтересовалась у матери Окчжа, в то время как ее старшая сестра ушла с ведерком за водой.

– Хэнё – это нечто вроде корейских русалок с острова Чеджудо, самого красивого места в Корее. Я жила там, когда была такой же маленькой, как ты сейчас.

– Они настоящие русалки, омма? Или невсамделишные?

– Настоящие. Они каждый день приносят своей семье еду.

– Я хочу их увидеть!

Чунчжа погладила дочь по волосам.

– Когда подрастешь, я отвезу тебя туда. – Женщина наклонилась и прошептала: – Давным-давно, в детстве, я тоже была русалкой, но это секрет.

Часть первая

• Весло ломается, но не то, что из настоящего дерева
• с горы Халласан.
• Снасть рвется, но не та, что из прочных веревок
• с мыса Сонхоль.
• Военный корабль в океане, пожалуйста, уплывай.
• Плыви куда угодно, только не сюда.

Из «Песен хэнё Чеджудо», записанных Музеем хэнё

Остров Чеджудо. 1948 год

– Чунчжа!

Чьи-то руки затрясли ее так сильно, что зубы застучали, словно камешки.

– Очнись, Чунчжа!

Если она не послушается, ее заставят выскребать раковины морских ушек и таскать к баку ведра с водой. Но девушка так устала, что сейчас хотела только спать.

– Чунчжа!

Ей отвесили крепкую пощечину.

Девушка открыла глаза – и тут же опять зажмурилась: слишком яркий свет! Изо рта у нее потоком хлынула вода. Она моргнула и стала хватать ртом воздух.

Над Чунчжой стояла мама, по коже которой, точно серебро, струилось море. Чунчжа начала отфыркиваться. Мама опустилась на землю и положила голову девушки себе на колени, гладя ее по волосам.

– Ты жива, Чунчжа! – Руки у мамы были очень теплые. – Ты слишком глубоко нырнула, но морской царь вернул тебя, и ты снова на суше…

Раздался голос бабушки:

– Надо расспросить ее, что она видела, пока была там.

– Тсс… не сейчас, – возразила мама. – Не беспокой ее.

Возле уха зазвучал горячий бабушкин шепот:

– Запомни свой сон про море, Чунчжа. Когда проснешься, высохшая и согревшаяся, вспомни сны наяву, которые видела под водой…

В кулаке у Чунчжи было зажато нечто твердое и колючее, что причиняло боль. Она разжала пальцы. На окровавленной ладони лежала раковина. Девушка протянула ее матери, которая высоко подняла раковину и крикнула:

– Она ее не выпустила!

Послышались радостные возгласы и восхищенный ропот. Чунчжа огляделась. Она лежала окруженная женщинами, по которым, так же как по матери и бабушке, стекали океанские струи.

– Теперь ты настоящая хэнё, – прошептала мама. – Ты принадлежишь морю так же, как я, как бабушка. Ты попала к морскому царю, совсем как нищенка Симчхон, и живая вернулась назад с его подарком! – Мама разбила створки камнем и ногтями выскребла мясо моллюска. – Ешь, – велела она.

Чунчжа отвернулась. Хватит с нее моря.

Но мама поднесла солоноватую массу к ее губам и заставила проглотить. Крохотная частичка моря скользнула вниз по пищеводу и очутилась глубоко в утробе, заставив Чунчжу закашляться.

И девушка выплюнула жемчужину.

С того самого дня, когда Чунчжа чуть не утонула, ей было позволено ходить вместе с матерью и бабушкой к морю, вместо того чтобы оставаться дома и присматривать за младшим братом. Теперь этим занималась ее сестра Гончжа, которая насчитывала всего восемь лет от роду, но уже умела варить отличную пшенную кашу.

– Я, пожалуй, и курицу смогу приготовить, – похвасталась Гончжа.

– Но ты не знаешь, как ее зарезать, ощипать и выпотрошить! – воскликнул Чжин.

– Очень скоро тебе придется самому о себе заботиться, никчемный мальчишка! – не осталась в долгу Гончжа. – Потому что я вырасту и тоже буду нырять, как омман, хальман и Чунчжа.

– Тише! – отрезала мать и, опустившись перед сыном на корточки, посмотрела ему в глаза. – Слушайся свою нуну. Помни: пока нас не будет, Гончжа – твоя мама. Веди себя как мужчина. Вы вдвоем должны прополоть огород и покормить кур. Когда закончите, три раза напишете алфавит. Вон там, на земле за забором, чтобы куры не затоптали. Потом можете поиграть.

Мама встала, чтобы собрать все необходимые для работы принадлежности – кирки, ножи, серпы, пеньковые сетки и веревки, плетеные корзины, выдолбленные тыквы, куски ткани, хворост для растопки и пресную воду – и разделить их между своей старшей дочерью, матерью и собой.

Втроем с большими свертками на головах они спустились по каменистой тропинке к берегу. Предрассветное небо было чернильно-черным, но их глаза были привычны к еще более темному океану. Женщины передвигались во тьме, находя дорогу босыми ногами.

– Айгу! – воскликнула бабушка. – У меня слишком старые ноги, чтобы ходить по этим ужасным черным камням.

– Айгу, – хихикая, передразнила ее Чунчжа, – у меня слишком молодые ноги, чтобы ходить по этим ужасным черным камням.

– Тише! – прикрикнула мама. – Вы разбудите моллюсков в их постелях.

– Расскажи, что ты помнишь из своего морского сна, – попросила бабушка, когда мама опередила их на несколько шагов, чтобы пинками убирать с тропинки большие камни.

Бабушка не одну неделю каждое утро и каждый вечер задавала этот вопрос, надеясь, что у внучки что-нибудь да всплывет в памяти.

– Я мало что припоминаю, хальман, – посетовала Чунчжа. – Помню, как опускалась все ниже. Вокруг было темно, холодно и мокро. Я не могла дышать, не могла шевельнуться. Помню, как мне подумалось: «Я уже умерла». Вместо того чтобы помочь маме, я лишь принесу ей горе. И вдруг я снова смогла двигаться. Морской царь и его прислужницы смотрели, как я снова всплываю. Я изо всех сил устремилась наверх, к свету. А когда очнулась, в кулаке у меня было зажато что-то, что, я точно знала, мне нельзя выпускать.

– У тебя осталась жемчужина, – сказала бабушка, – но ты потеряла сокровище.

Чунчжа промолчала.

– Настоящим сокровищем был твой сон о море, но морской царь заморочил тебе голову жемчужиной, чтобы ты вернулась в этот мир с драгоценностью вместо истины. – Бабушка вздохнула.

Мама выменяла эту жемчужину на большой мешок белого риса и новый серп. Чунчжа не понимала, почему ее сон ценнее жемчужины, хотя бабушка рассказывала ей о своей прапрабабушке, которая запомнила морской сон и поделилась его богатствами со всей деревней.

– Она целую жизнь мечтала об этом морском сне. А когда выкашляла из своего тела океан, ра-зум ее прояснился, и у нее осталась ясная картина всего, что произойдет в будущем. Она знала, когда подует тайфун, какая зима будет морозной, а какое лето – засушливым. Знала, где океанские воды кишат лакомыми тварями, а где только голые камни и песок. Когда она встретила мужчину, за которого должна была выйти замуж, то сказала ему: «Я видела тебя во сне, и ты станешь моим мужем». Было нелегко жить, зная, что случится дальше. Обычно она помалкивала об этом. Но в тот день, когда утонула ее мать, она пыталась остановить ее, умоляла не выходить из дому. Мать, более мудрая, чем ее одаренная дочь, не послушалась: даже когда знаешь, что скоро взойдет солнце или начнется прилив, помешать им ты все равно не в силах.

Чунчжа задумалась: возможно, зная час своей смерти, можно как-то отсрочить ее?

– Твоя прапрабабушка предвидела и собственную кончину? – спросила она.

– Может, и предвидела, – фыркнула бабушка, – но никогда никому не открывала эту тайну. Ее так печалило, что ей известен конец каждого из окружавших людей, что беспокойные духи всех мастей проникли в ее разум и затуманили его. Однажды вечером она поскользнулась и ударилась головой о черные камни. И очнулась несмышленой, как двухлетнее дитя. Жителям деревни пришлось привязать ее к дереву, чтобы она не спрыгнула с обрыва. Но пока никто не видел, она ослабила путы и высвободилась. Ее выброшенное волнами тело с головой, расколовшейся как яйцо, нашли на берегу. Таким образом морской царь напомнил нам: все, что приходит из моря, обязательно туда возвращается.

На берегу пылали костры. Между ними сновали женщины, разжигая огонь, сматывая веревки и проверяя, нет ли трещин в выдолбленных тыквах и прорех на сетках. Несколько ныряльщиц пели песню, напоминавшую завывания ветра. Кто-то, потирая ладони, нараспев читал молитвы морскому богу. Когда начало светать, в небе появились морские птицы. Чунчжа бросила принесенный хворост в общую кучу.

– Выбери себе тольчу! – гаркнула староста.

Чунчжа поспешила к кромке воды, где пестрели черно-белые камни, дочиста отмытые ночными приливами. Она нашла гладкий камень размером с кабачок и показала бабушке, которая, взвесив его в руке, одобрительно кивнула. Перед костром выстроилась первая группа ныряльщиц в предназначенных для погружения льняных одеждах; глаза их были закрыты, лица освещал пылающий огонь.

– К воде! К воде! Заходим в море!

Ныряльщицы закрепили на поясах серпы для морских водорослей и кирки для откалывания моллюсков. Поплевали в свои маски и растерли слюну по стеклу. Мать Чунчжи, надев толстые шерстяные рукавицы, помешала палкой тлеющие угли в костре и вытащила из него камни, чтобы они немного остыли на песке.

Первая группа хэнё, держа в руках нагретые каменные грузила, обвязанные пеньковыми веревками, стояла наготове во главе со старостой, которая должна была вести их к месту погружения.

Босые женщины ступили в воду, обхватив руками тыквы-поплавки. Каменные грузила согревали им животы. Их льняные костюмы потемнели, затем сморщились и прилипли к коже. По мере того как они проходили сквозь волны, пение становилось все тише, уступая место плеску воды и стуку сердец.

Океан жадно всасывал каждую ныряльщицу. Но женщины были готовы к битве. Они били ножами по вцеплявшимся в них пальцам морской травы. С помощью кирок откалывали прилипшие к подводным скалам раковины. Они трудились в океане, напевая про себя песни своих праматерей, которые осваивали пучину до них.

Ты должна выбраться из океана, пока у тебя не онемели пальцы и губы. Хватай добычу и устремляйся обратно, к свету. Когда твоя голова покажется на поверхности, выпусти со свистящим стоном воздух, который ты задерживала в груди.

Прислонись щекой к выдолбленной тыкве, что покачивается на воде и мечтает о земной тверди, на которой она когда-то покоилась. Положи раковину в сетку и поблагодари морского царя за подарок. Закрой глаза и представь, что солнечный жар проникает вглубь тебя.

Сделай еще один глоток сверкающего воздуха.

И снова ныряй в пучину.

Мама на глазах у завистливо наблюдавшей за ней Чунчжи опустила в большой деревянный короб увесистый ком мокрых водорослей. Сверху положила притаившиеся в своих раковинах морские ушки и накрыла их другим комом водорослей. Затем, вылив сверху ковш морской воды, плотно закрыла крышку. Чунчжа крепко держала заплечную раму, пока мама привязывала к ней короб.

Раз в год, отправляясь на гору Халласан, мать надевала носки и плетеные соломенные сандалии, которые ни разу не чинили. На ней была еще не успевшая вылинять ярко-оранжевая накрахмаленная блуза с пятью деревянными пуговицами вместо обычных завязок. В узле волос на затылке поблескивала серебряная заколка, позаимствованная у бабушки. В неярком свете заходящей луны мама могла бы сойти за двойника своей дочери.

Чунчжа глубоко вздохнула и сделала новую попытку:

– Пожалуйста, омман! Ты же обещала, что в этом году пойду я!

С тех пор как мама объявила о своем намерении принести с Халласана поросенка, Чунчжа стала проситься на гору вместо нее. Она говорила шепотом, потому что в доме все спали, но куры открыли глаза и уставились на нее.

– Отпусти меня, пожалуйста! Клянусь, со мной все будет в порядке.

Чунчжа, еще не отваживавшаяся в одиночку удаляться от своей деревни больше чем на два часа пути, до сих пор не бывала на священной горе и видела ее только издалека.

Мама взвесила заплечный короб в руках, кончиками пальцев ощупывая надежность всех узлов. Вес короба напомнил ей о том, что придет день – и она уже не сможет совершать такие восхождения. Когда это время настанет, она будет встречаться со своей подругой, женой свиновода, лишь в городе, на рынке. Женщина примечала в глазах Чунчжи ту же неугомонность, которая в юности была присуща и ей самой.

Чунчжа заметила, как мать сжала губы. Девушке уже исполнилось восемнадцать, а она еще не засвидетельствовала свое почтение богу горы. Вполне понятное упущение, учитывая, что на острове полным-полно чужаков. Нынче невозможно выбраться в город, не увидев по пути по меньшей мере полдюжины повозок. А моторы проносились мимо с такой частотой, что старик, живший рядом с шоссе, стал поговаривать о том, чтобы открыть придорожную лавочку. Только вчера он насчитал два автобуса, четыре мотоцикла и военный грузовик, битком набитый солдатами.

Автомобильное движение, несмотря на его новизну, лишь усиливало всеобщую тревогу. Мама, вероятно, беспокоилась насчет ныряльщицы, согласившейся на время отсутствия занять ее место. Эта женщина стала свидетелем схватки угря с осьминогом в луче света. Фиолетовые щупальца осьминога вцепились в темного угря, а тот острейшими зубами впился в голову противника. Смертельные объятия двух существ в светящемся ореоле настолько заворожили ныряльщицу, что она едва успела вовремя всплыть на поверхность. Напуганная хэнё целую неделю не совалась в воду, однако уверяла, что справится с поручением. Мамино беспокойство было понятно: подходит ли эта женщина для того, чтобы руководить погружениями в ее отсутствие?

Почувствовав колебания матери, Чунчжа сунула руки в лямки заплечного короба. Она встала и, когда вся тяжесть короба обрушилась на нее, судорожно выдохнула. Однако притворилась, будто откашливается.

– Видишь, как легко я его поднимаю? Если пойду я, ты сможешь очень многое сделать тут. Пожалуйста, позволь помочь тебе, мама!

Женщина покачала головой.

– Маленькая плутовка! – Она всегда ворчала на своих детей, прежде чем уступить их просьбам.

Чунчжа подавила взволнованный вскрик и обвила шею матери руками:

– Спасибо!

Мама стряхнула с себя ее руки.

– Я отпускаю тебя не потому, что ты этого хочешь, а потому, что это поможет мне, – отрывисто проговорила она, уже заранее продумывая все, что можно будет сделать в неожиданно высвободившиеся часы. – К тому же тебе давно пора нанести визит горной богине. – Женщина покосилась на Чунчжу, которая, подражая матери, на всякий случай надела свою лучшую блузу. Девушка заплела волосы в косу и умыла лицо. Выглядела она вполне прилично, вот только ноги были босые. – Надень сандалии.

Чунчжа поморщилась:

– Они слишком тесные. И вообще, без них удобнее.

– Обувь предназначена не для удобства. Когда ты доберешься до дома свиновода, у тебя должен быть пристойный вид.

Мать села на черный камень и сняла сандалии и носки.

– Можешь взять мои.

Носки еще хранили тепло маминого тела. Девушке удалось натянуть их, а вот соломенные сандалии оказались малы.

Мама взглянула на ступни дочери:

– Ну как?

Чунчжа попыталась пошевелить пальцами ног. Сандалии матери были слишком маленькими, но девушка не хотела дать ей повод передумать. Она готова заниматься чем угодно, лишь бы не проводить еще один скучный день, собирая водоросли и обучая этому юных ныряльщиц, вверенных нынче ее попечению. А обувь, как и правда, – вещь растяжимая.

– Отлично.

– Что ж, вот и славно. Отправляйся на Халласан вместо меня. – Мать в раздумье прикрыла глаза. – Ты пройдешь мимо двух святилищ, но у тебя не будет времени останавливаться там по пути наверх. Засвидетельствуешь свое почтение после того, как доставишь морские ушки.

Когда мама повесила на шею Чунчже тяжелую выдолбленную тыкву на ремне, девушка едва не охнула от тяжести нового груза.

– Не пей из тыквы. Это морская вода – для того, чтобы водоросли оставались мокрыми. Можешь пить по пути из ручьев, как только сойдешь с повозки. Первый ручей найдешь у подножия горы, после того как минуешь последнее бататовое поле. Пару часов спустя увидишь большую скалу, напоминающую тольхарыбан. Там откроешь короб и польешь водоросли из тыквы. К тому времени ты будешь совсем близко от цели, всего в трех тысячах шагов. Солнце уже поднимется высоко, и тебе придется идти очень быстро, иначе моллюски погибнут и твои усилия пропадут даром.

Когда Чунчжа сделала первый шаг, вес заплечного короба заставил ее покачнуться.

– Тебе уже восемнадцать, и ты очень сильная, – сказала мама, чтобы подбодрить дочь. – Даже сильнее, чем была я, когда впервые поднялась на Халласан.

– А если я споткнусь и упаду? – Чунчжа уже сомневалась, хорошее ли дело она затеяла. Собирать водоросли скучно, зато нетрудно.

– Тогда ты встанешь и продолжишь путь.

– А если я слишком задержусь в дороге и морские ушки испортятся?

– Тогда ты подведешь жену свиновода, а у нас грядущей зимой не будет свинины. А я стану считать тебя глупой девчонкой. Не говори о бедах, не то накликаешь их. Выброси эти мысли из головы. – Мама свистнула, чтобы невезение перешло с дочери на нее. Она повесила на шею Чунчже маленький кошелек и спрятала его под блузу. – Одна монета – вознице, две – констеблю [2] на перевале. Скажешь ему, зачем идешь, в точности повторив эту фразу: «Я доставляю улов хэнё из деревни Одинокий Утес свиноводу с фермы „Дом в облаках“». Если он попросит тебя показать, что в коробе, немедленно повинуйся.

Чунчжа кивнула. Ее внезапные опасения исчезли, сменившись волнением, связанным с самостоятельным выходом за пределы деревни.

– Не забудь передать жене старшего сына мои поклоны, а также извинения. – Мама закусила губу. – Будь начеку. Если увидишь что-нибудь подозрительное, сойди с дороги и постарайся, чтобы тебя не заметили.

– Что значит – подозрительное, омман? – спросила Чунчжа, пытаясь подтянуть носок, но объемистый короб за плечами мешал ей.

Мама притворилась, будто поправляет веревки, которыми был перетянут короб. Буквально на днях националистские солдаты [3] совершили нечто невообразимое, войдя в пультхок, пока ныряльщицы грелись у костра. Ухмыляющиеся мужчины находились внутри, пока сгорбленная старуха не прогнала их палкой, бормоча что-то себе под нос. Если бы мужчины поняли, чтó она говорит, им стало бы не до смеха, ведь она прокляла их на древнем языке, которого жители материка не знали. Женщина развязала и снова завязала узел. Она и помыслить не могла, что вспомнит добрым словом японских негодяев [4]. Те никогда не запятнали бы себя вторжением в скромное женское пристанище.

– Просто внимательно наблюдай за всем, что тебя окружает. Не отвлекайся. Ты же не хочешь случайно наткнуться на горе на змею или кабана.

Мама направила Чунчжу в сторону большой дороги. Ее прощальное напутствие служило одновременно памяткой и талисманом, призванным избавить дочь от забывчивости и бед:

– Пусть ноша покажется тебе легкой, пусть твои шаги будут уверенными. Ты поднимешься по горной тропе, миновав два пансатхапа. Когда доберешься до тольхарыбана, польешь содержимое короба, памятуя о том, что ты почти на месте. Поторапливайся. Тебя встретит кто-нибудь из семьи свиновода. Ты останешься на ночь, а завтра вернешься домой с откормленным поросенком.

Когда Чунчжа закрыла деревянные ворота на главном въезде в деревню, на западе небосклона еще мерцали ночные звезды. Она прислонилась к стене, чтобы вытащить застрявший в подошве сандалии камешек. Ноги у нее уже подкашивались. Короб оттягивал плечи, и девушке пришлось напомнить себе, что она хэнё – женщина, которая сильнее большинства мужчин.

Тропинка, соединявшая деревню с шоссе, по мере приближения к асфальтированной дороге постепенно расширялась. Чунчжа замедлила шаг, надеясь, что вскоре мимо проедет какой-нибудь отзывчивый фермер на повозке. Шагать в соломенной обуви по земле было не так уж трудно, но на твердой поверхности ноги ощущали каждую трещинку и бугорок.

Почувствовав дискомфорт, Чунчжа вспомнила, что надо топнуть ногой и плюнуть на асфальт, как всегда делала бабушка, оказываясь на дороге, построенной японцами. Бабушка рассказывала, что в ее детстве на Чеджудо все ходили пешком или ездили на лошадях по грунтовым олле. «Дорога с одного конца острова на другой занимала несколько дней, но это было чудесное путешествие, которое мы совершали по особым случаям. Мы запасались едой и навещали друзей и родственников, живших в деревнях по пути. У каждой олле имелся свой дух-хранитель – особое дерево, камень или ручей, которому мы молились или оставляли рядом с ним небольшие подарки, например цветы или орехи. Когда явились япошки, они разровняли бульдозерами и заасфальтировали большинство древних пешеходных троп, проложенных нашими предками тысячу лет назад. Современные дороги лучше, говорили япошки. Всем будет проще путешествовать. Ха! Хорошие дороги и всякие сооружения, которые они использовали, лишь облегчили этим кровопийцам возможность грабить нас».

К тому времени, когда на шоссе появилась первая повозка, над посветлевшим горизонтом висели лишь Полярная звезда и горбатый месяц. Небо на востоке стало бледно-сиреневым, расчерченным оранжевыми полосами, а гора Халласан напоминала расплывчатый силуэт женщины, наслаждающейся отдыхом. В этот ранний час Чунчжа почти въяве видела, как дышит богиня горы, как вздымается и опускается ее грудь, когда она потягивается, как ее длинные волосы каскадом устремляются к морю.

Девушка замахала руками, чтобы привлечь внимание возницы.

– Вы направляетесь к горному перевалу, господин? – Чунчжа надеялась, что ее поклон, несмотря на сковывавшую движения поклажу, выглядел вполне почтительно.

Возница помотал головой и подстегнул лошадь. Девушка пролепетала что-то вслед удаляющейся повозке. Ни здравствуйте, ни до свидания! С подобной грубостью она еще не сталкивалась. О чужаках на острове ходили разные истории; теперь и она обзавелась своей собственной.

Несколько минут спустя из-за поворота показалась еще одна повозка. Однако облегчение Чунчжи сменилось разочарованием, когда она увидела, что рядом с возницей уже сидит пассажир. Она едва волочила ноги, а короб становился все тяжелее.

Поравнявшись с девушкой, повозка замедлила ход. Пассажир обратился к Чунчже необычайно глубоким, звучным голосом:

– Прошу прощения, юная госпожа, но куда вы идете с таким огромным коробом?

На добром лице молодого монаха играла улыбка. Он был одет в те же широкие полотняные штаны и рыжую рубашку, что носили все мужчины на Чеджудо, только голова у него была гладко выбрита.

Прежде чем заговорить, Чунчжа в знак уважения склонила голову.

– Доброе утро, сыним. Я иду на ферму «Дом в облаках», чтобы доставить морские ушки из деревни Одинокий Утес.

– Какое чудесное совпадение! – просиял монах. – Я направляюсь в ту же сторону.

Он повернулся к вознице, но не успел задать вопрос, как тот оборвал его:

– Не, моя кляча всех троих так далеко не увезет. Да еще с этаким грузом, что у нее за спиной!

Улыбка монаха ничуть не потускнела.

– Понимаю. Тогда один из нас должен сойти с повозки, чтобы помочь этой юной девице с тяжелой ношей.

Возница фыркнул:

– Ну уж не я. Это моя повозка и моя лошадь!

– Тогда сойти придется мне. – Монах взял свой посох, суму и поблагодарил возницу, вручив ему мелкую монету. – Желаю вам счастливого пути, господин.

Он слез с повозки и, улыбаясь, кивком предложил свое место Чунчже.

Девушка была польщена великодушием молодого монаха. Если она сядет в эту повозку, то наверняка доберется до горы вовремя. Задержка будет стоить ей не только поросенка, но и моллюсков, а значит, у нее нет другого выбора, кроме как принять это предложение. И все же невежливо соглашаться слишком быстро.

– Вы чересчур добры, господин. Но я никак не могу занять ваше место. Уверена, что скоро появится другая повозка.

Монах поднял руку, и лицо его расплылось в широкой улыбке:

– В отличие от вас, молодая госпожа, у меня нет тяжелой поклажи, которую нужно доставить до места назначения прежде, чем солнце поднимется слишком высоко. Как вы и сказали, скоро наверняка появится еще одна повозка.

Из приличия Чунчжа продолжала колебаться. Она попыталась поклониться, забыв, что делать это ей мешает короб. Тогда девушка как можно ниже склонила голову.

– Большое вам спасибо, господин. Спасибо!

Монах помог Чунчже забраться в повозку. Как только она устроилась, возница крикнул лошади «пошла!», и та, бодро взмахнув хвостом, тронулась с места. Чунчжа помахала монаху, который в ответ поднял свой посох и улыбнулся.

Когда повозка отъехала, девушка повернулась к вознице:

– Это самый добрый монах из всех, кого я встречала!

– Он не такой чванливый, как остальные. – Мужчина почесал за ухом. – И не говорит загадками. Хотя вообще-то болтал много. Ты ведь не собираешься прожужжать мне все уши, а?

– Нет, господин.

– Хорошо. Мне надо следить за дорогой. В наши дни, когда из-за любого дерева или камня того и гляди кто-нибудь выскочит, надо быть начеку.

Чунчжа вспомнила мамино предостережение.

– На дорогах нынче опасно? – спросила она.

Возница задумался.

– Не то чтобы опасно. Скорей чуднó. Много всяких странностей.

– Вроде той повозки, что проехала мимо меня как раз перед вами! – Чунчжа не упустила возможность поделиться своим негодованием. – Возница даже не приостановился, когда я махнула ему рукой. Увидев меня, он помчал еще быстрее, точно не хотел, чтобы его заметили.

– Этот ублюдок чуть не столкнул меня с дороги. – Фермер сплюнул. – Моя лошадь едва не охромела. Никаких манер! Определенно неместный. Поневоле задумаешься, что это он замышляет, рыская по окрестностям будто крыса.

Мужчина какое-то время брюзжал, после чего разразился последней вспышкой гнева.

– Проклятые чужеземцы даже берут с нас плату за пользование нашими собственными дорогами! Они ничем не лучше японских кровопийц. – Он снова сплюнул. – Да, кстати, у тебя есть деньги, чтобы заплатить на перевале?

Чунчжа показала на кошелек у себя на шее:

– Да, господин. И вам тоже.

Удовлетворившись этим ответом, возница до конца поездки больше не сказал Чунчже ни единого слова.

Когда они приблизились к предгорьям Халласана, лоскутные поля равнин сменились лесами, в которых росли нежно-зеленые клены и цветущие вишни. Подъехав к просвету между деревьями, где шоссе пересекала грунтовая дорога, повозка резко остановилась. Фермер спрыгнул с телеги, удивив Чунчжу, которая решила было, что он хочет помочь ей слезть. Вместо этого мужчина углубился в лес, где долго и громко мочился.

У въезда на перевал под цветущим вишневым деревом, съежившись, спал констебль в зеленой форме. Порыв ветра с горы всколыхнул распустившиеся цветы, которые обрушились на спящего человека ливнем. Бледно-розовые лепестки покрыли его густую шевелюру и пистолет, покоившийся в скрещенных на груди руках. На земле валялась зеленая шляпа, наполненная розовыми цветами. Сквозь жужжание насекомых и щебет птиц пробивался храп констебля. Приближаясь к спящему, Чунчжа беспрестанно отмахивалась от крошечных созданий, мельтешивших в воздухе.

– Господин?

Хруст гравия под колесами отъезжающей повозки заглушил ее шепот.

Констебль повел носом, на который упал цветок, но храп его отнюдь не сделался тише.

Чунчжа сглотнула и повысила голос:

– Господин! У меня плата за проезд.

Тормошить незнакомого мужчину она не осмелилась, а поскольку он по-прежнему не отвечал, Чунчжа решила тихонько прокрасться мимо. Но как только она сделала шаг за спину свернувшегося клубочком человека, тот выбросил вперед руку и вцепился в ее белый носок.

– Куда это ты навострилась, не заплатив за проход?

Констебль потянулся за шляпой и надел ее, осыпав голову новой порцией лепестков. У него был сильный материковый акцент, вероятно сеульский.

– Я не хотела вас будить, господин. Деньги у меня есть, вот они. – Чунчжа показала на кошелек у себя на шее.

Мужчина хмыкнул, поднимаясь на ноги. Девушка не могла отвести от него взгляда. Она никогда прежде не видела такого огромного брюха.

Констебль убрал пистолет в кобуру и, подтянув штаны, обошел Чунчжу кругом. С его волос и бороды сыпались лепестки.

– Собиралась тайком проскочить мимо меня, да? – Он рыгнул, смазав эффект грозного тона.

– Нет, господин. Я подумала, что смогу расплатиться с вами на обратном пути. В конце концов, это единственная дорога назад.

– Что у тебя в коробе? Оружие для коммунистических мятежников, что прячутся в горах? – Глаза, смотревшие на нее из-под буйной шевелюрой, сузились.

Прежде чем произнести то, что велела сказать мама, Чунчжа глубоко вдохнула.

– Я доставляю улов хэнё из деревни Одинокий Утес свиноводу с фермы «Дом в облаках».

Констебль сглотнул и почесал выпирающее брюхо.

– С какой стати я должен верить?

– Вы можете заглянуть в короб, господин.

– Что там? – буркнул мужчина.

– Водоросли, господин. И морские ушки.

Губы констебля, прятавшиеся в густой бороде, дернулись.

– Морские ушки – единственная отрада этого захудалого острова. Это все, что у тебя есть? Только водоросли и моллюски?

– Мне снять короб, господин, чтобы вы могли взглянуть?

– Само собой.

Чунчжа подавила вздох и начала развязывать веревки, которыми деревянная рама крепилась к ее телу.

Констебль протестующе поднял руку.

– Я не желаю тратить целый день, наблюдая, как ты снимаешь свой короб, а потом помогая тебе опять взвалить его на спину, – проворчал он. – Проклятые деревенщины считают, что у меня полным-полно времени. Просто заплати пошлину.

Чунчжа открыла кошелек, висевший на шее, и достала оттуда две монеты, которые констебль нетерпеливо выхватил у нее из пальцев и, прежде чем спрятать, внимательно изучил.

– Когда назад собираешься?

– Завтра утром, господин. Я буду возвращаться с поросенком.

– Свинина – еще одна штука, которую у вас на Чеджудо отлично готовят. – Выражение лица констебля смягчилось. – Но таких вкусных бараньих ножек, как у моей мамы, я тут покамест не нашел. – В животе у него заурчало, и он махнул девушке, чтобы проходила. – Что ж, ступай. Иди.

– Не хотите ли пиндэттока, господин? – поддалась внезапному порыву Чунчжа. – Я могу поделиться.

Она достала из поясной сумки матерчатый сверток и развернула его. Внутри обнаружились два толстых пшенных блинчика с начинкой из моркови, репы, зелени и яиц.

– Это очень мило с твоей стороны. Работая на воздухе и охраняя дорогу, можно ужасно проголодаться.

Констебль взял тот из двух блинчиков, что был толще. Он откусил большой кусок и стал с чавканьем пережевывать, пока Чунчжа заворачивала оставшийся блинчик и убирала его обратно. Кусочки блинчика валились у него изо рта, прилипая к бороде и усам.

Мужчина схватил Чунчжу за руку и с набитым ртом пробухтел:

– Вкусно. Действительно вкусно. Сама готовила?

– Нет, моя мама.

– Она живет поблизости?

– В деревне Одинокий Утес, господин.

– Как считаешь, согласится она продавать еду оголодавшему полицейскому вроде меня?

– Я узнаю у нее, господин, когда вернусь домой.

– Непременно узнай. Скажи ей, пусть спросит констебля Ли в военном комиссариате Согвипхо.

Чунчжа снова поклонилась.

– Мне уже пора, господин, – проговорила она. – Если я не поспешу, морские ушки погибнут.

– Ну так беги! – подтолкнул ее мужчина. – Ты что ж думаешь, это светская беседа?

Девушка пустилась быстрым шагом, чтобы наверстать упущенное время. Но тут же остановилась, потому что констебль крикнул ей вслед:

– Погоди! Как зовут твою мать? Я найду ее, если ты забудешь передать!

– Го Сукчжа.

И констебль махнул девушке, отпуская ее.

Чунчжа щурилась на солнце. Воздух быстро нагревался, и после обеда в пути она потеряла счет времени. Над головой кружили черные дрозды, пронзительно крича: «Ва-ва, ва-ва!» Заслышав журчание ручья, девушка пробралась к нему между деревьями, сняла короб и стала полными пригоршнями пить воду. Прежде чем снова взвалить на себя ношу, она ополоснула лицо и шею.

Широкая пешеходная дорога, сперва пологая, петляя между вечнозелеными растениями, становилась круче и ýже, лишалась гладкой, утоптанной поверхности и все больше походила на едва заметную тропу, проложенную дикими животными. Короб якорем тянул Чунчжу вниз. По ее спине струйками стекал пот, раздражая кожу, до крови натертую веревками. В соломенные сандалии набивались песок и камешки.

Чунчжа с кряхтеньем продолжала идти вперед, не обращая внимания на боль в ногах и головокружение, вызывавшее у нее желание лечь и уснуть. Она полностью сосредоточилась на сохранении темпа и, когда прямо ей в лицо метнулась звериная морда со взъерошенной шерстью, от неожиданности даже не успела испугаться.

Кабан? Чунчжа отшатнулась, приготовившись к мучительным ударам копыт и клыков.

Тяжелый короб с глухим стуком врезался в дерево, смягчив столкновение. Зажмурившись, Чунчжа закрыла лицо и грудь. Сама виновата, надо было помнить наказ матери и быть начеку.

– С тобой все в порядке?

Сначала девушка подумала, что это зверь заговорил с ней человеческим голосом, как в сказках, которые рассказывала бабушка. Чунчжа посмотрела сквозь пальцы. Перед ней стоял большой рыже-белый пес. Он смотрел на девушку снизу вверх, высунув розовый язык.

– Что ты сказал? – Чунчжа уставилась на пса, который, услышав ее голос, закрыл пасть и склонил голову набок.

– Моя собака ничего не говорила.

Из зеленого полумрака вышел рослый юноша с посохом. Он удивленно приподнял густую бровь. Его вихрастые, коротко стриженные волосы были перехвачены налобной повязкой ученого человека – мангоном. Если не считать этой черной повязки, он был одет как любой другой мужчина на Чеджудо – в широкие штаны и рубаху цвета засохшей грязи.

– Ты кто? – насторожилась Чунчжа.

Вид у этого неказистого юноши был настолько странный, что он вполне мог оказаться горным злым духом, тотчебби, который украдет у нее короб и будет издеваться над нею. Ну почему эти дурацкие мысли так и лезут в голову! Мама была права: своей глупой болтовней она накликала беду.

– Меня зовут Ян Суволь. Рад познакомиться, – сказал юноша и церемонно поклонился.

Изъяснялся он складно, как настоящий грамотей. Нос у него был крупный и кривой, точно решивший на полпути изменить направление, а подбородок имел форму лопаты. Когда он улыбался, глаза его почти исчезали за щеками.

Улыбался он или ухмылялся? Чунчжа нахмурилась, убедившись, что не может сдвинуться с места.

– Твоя бестолковая псина не должна носиться где попало и пугать людей.

Девушка попыталась было сделать шаг, но короб не сдвинулся с места. Юноша скрестил руки на груди и ухмыльнулся еще шире.

– Это не мой пес тебя напугал, ты сама себя напугала. И вовсе он не бестолковый, это самая умная собака на Халласане.

Чунчжа хмыкнула. Короб оказался плотно зажат между двумя молодыми деревцами.

– И вообще, он поумнее некоторых людей. – В тоне юноши угадывалась насмешка.

Девушка сверкнула глазами.

– Не стой столбом! – воскликнула она. – Я должна отнести этот короб жене свиновода из «Дома в облаках», пока морские ушки еще живы.

Юноша ахнул и устремился к коробу.

– Мама все утро их ждет!

Пытаясь высвободить зажатый между стволами короб, он с усилием напряг ноги.

– Осторожно! Если наклонишь, они выплеснутся!

Короб зловеще заскрипел, но уцелел и через миг очутился на свободе. Тяжкая ноша опять навалилась на плечи Чунчжи, заставив ее охнуть.

Юноша, не говоря ни слова, начал развязывать веревки у нее на поясе.

– Что ты делаешь? – Чунчжа была шокирована такой бесцеремонностью.

Кем он себя возомнил, если думает, что может приблизиться к ней настолько, чтобы она ощутила его запах?! Девушка покраснела.

Суволь прокашлялся.

– Я хочу взять короб. Кстати, у тебя сбиты ноги.

Развязывая веревки, он старался не прикасаться к ней. Чунчжа опустила взгляд. Одна соломенная сандалия свалилась с ее ступни. Белый пес нюхал красное пятно, проступившее на носке.

– Меня это не слишком беспокоит.

– А меня беспокоит.

Юноша жестом велел Чунчже снять с шеи бутыль из выдолбленной тыквы. При этом он столь изящно взмахнул рукой, что Чунчжа не могла не заметить, какие у него длинные пальцы и чистые, коротко стриженные ногти.

Девушка заколебалась, однако решила, что на споры нет времени. Она отдала Суволю бутыль, которую тот поставил на землю, после чего снял с ее плеч короб.

Внезапно лишившись своего груза, Чунчжа ощутила странную легкость в теле: казалось, еще немного – и она поднимется в воздух. Земля закачалась под ногами, и девушка ухватилась за ствол дерева.

– Он и впрямь тяжелый! Поверить не могу, что ты так долго его тащила! – Юноша посмотрел на Чунчжу с уважением. – Кто ты? – Он с кряхтеньем взвалил короб себе на спину.

– Го Чунчжа.

– Кажется, правду говорят о вас, хэнё, что вы сильнее большинства мужчин. – Юноша начал обматывать веревки вокруг пояса. – Не поможешь закрепить эту штуку?

Чунчжа примотала короб к раме и передала Суволю свободные концы веревок, которые он завязал на поясе сложным узлом. Опираясь о палку, юноша бодро зашагал вверх по горной тропе. Белый пес последовал было за ним, но тут же, озабоченно поскуливая, остановился.

Чунчжа все еще держалась за дерево, а мир точно вращался вокруг.

Обернувшись, юноша поспешил назад и, скрестив на груди руки, воззрился на нее.

– Голова закружилась?

Чунчжа кивнула.

– Тебе надо попить.

Юноша протянул ей бутыль из тыквы, жестом предложив сделать глоток. Чунчжа оттолкнула ее.

– Это соленая вода для моллюсков. Я должна была полить ею содержимое короба, когда доберусь до тольхарыбана. Скоро солнце будет совсем высоко, и морские ушки погибнут.

Она отвернулась, чтобы юноша не мог увидеть у нее на глазах слезы отчаяния.

– Не волнуйся, девушка. Я обо всем позабочусь.

– Я должна пойти с тобой… – Чунчжа попыталась встать.

– Ты только задержишь меня. Я не забуду полить моллюсков. Прошу тебя, останься здесь, и я пришлю за тобой. Поняла?

Внезапный приступ головокружения заставил Чунчжу осесть на землю. Она закрыла глаза и заставила себя кивнуть.

Юноша и его белый пес быстро зашагали прочь.

– Проснись, сестрица! – раздался в ушах у Чунчжи высокий голосок, и тоненькие ручки потрясли ее за плечи.

Открыв глаза, Чунчжа увидела перед собой детское личико; внимательные глазки так пристально уставились на нее, что, казалось, сошлись во лбу, над переносицей. Девушка взяла бутылку из выдолбленной тыквы, которую протягивал ей ребенок.

– Мама сказала, что ты должна выпить это, пока сидишь. Маленькими глотками, иначе тебя вырвет.

Девочка драматично распахнула глаза, продемонстрировав трепещущие длинные, тонкие ресницы и яркие, как у птицы, белки́.

– Кто ты? – спросила Чунчжа, сделав глоток.

– Все зовут меня Крошкой. Мне восемь лет, но люди говорят, что я выгляжу младше. Вообще-то я так не считаю. – Она стиснула свои пухлые щечки грязными кулачками и выпятила нижнюю губу; черные волосы доходили ей до мочек ушей, на глаза падала густая челка.

Девочка действительно была необычайно мала для своего возраста, но Чунчжа не стала этого говорить.

– Думаю, ты выглядишь так, как и должна.

– Мой старший брат сказал, что ты сама притащила сюда этот огромный короб! А еще – что ты русалка. Это правда?

Крошка не была красива, но ее любопытные глазки ярко сверкали. Сходство малышки с братом было несомненным.

Когда девочка упомянула о коробе, Чунчжа встрепенулась:

– Морские ушки были еще живы?

Крошка состроила гримаску.

– Мама полила их водой, и они зашевелились. Она собиралась заставить меня развешивать водоросли для просушки, но я сказала, что хочу найти тебя. Быстрее меня тут никого нет, потому что я знаю все тайные кроличьи тропы. – Девочка покосилась вниз, на ноги Чунчжи. – Но ты мне не ответила. Ты в самом деле русалка, как уверял братец? Значит, ты умеешь плавать будто рыба? И ты вправду сильнее его?

Чунчжа улыбнулась и отхлебнула еще один глоток чая. Крошка опустила голову и вздохнула, проговорив:

– Мама велела, чтобы я помалкивала, пока ты не допьешь чай. И чтобы потом мы пошли домой.

Чунчжа, ухватившись за дерево, поднялась. Ноги у нее дрожали, ступни ныли, но голова стала кружиться меньше, и она снова могла передвигаться. Крошка взяла ее за руку и повела по тропе вверх. Небо было ясное, маленькие весенние листочки шевелил легкий ветерок. Могучая, неподвижная гора составляла яркий контраст с волнующимся морем.

Поднимались молча, пока Крошка не потянула Чунчжу за руку. Девочка зажимала рот ладошкой, раздувая щеки.

– Зачем ты закрыла рукой рот?

Крошка громко выдохнула:

– Мама сказала, что я должна только отвечать на вопросы.

– Ты по-прежнему хочешь знать, умею ли я плавать как рыба?

– О да, да! – Крошка запрыгала на месте.

– Ну, когда я в воде…

Девочка тут же перебила Чунчжу:

– Когда ты в воде, твои ноги превращаются в рыбий хвост, верно? Вот почему ты можешь заплывать в самую глубину, как рыбы, да? А еще, как рыбы, дышать водой? Ты видела морского царя?

Чунчжа рассмеялась:

– Ты словно кролик: перескакиваешь с мысли на мысль. В воде я пользуюсь ногами, как рыба хвостом. Нет, я не дышу водой, как рыба. Я задерживаю дыхание. На длительное время. Да, я видела морского царя. И его жен тоже.

Разочарование на лице Крошки сменилось благоговейным трепетом.

– Какой он из себя?

– Большой и толстый, как ламантин, с длинными щетинистыми усами. Он носит одеяние из зеленых и фиолетовых водорослей, перехваченное поясом из блестящих жемчужин.

Девочка от изумления только рот раскрыла.

– Он, должно быть, страшно богат!

– Именно. Морскому царю принадлежит все, что находится под водой, даже сокровища с затонувших пиратских кораблей.

– Я хочу быть хэнё, как ты! – Крошка, дрожа от волнения, сжала кулаки. – Я найду сокровища морского царя и стану такой богатой, что смогу сколько угодно есть рисовых конфет и пить медовой воды. И мои поросята каждую ночь будут спать на новой соломе.

– Если будешь так кричать, у тебя не хватит дыхания, чтобы дойти до дома!

Над ними на повороте тропинки показался брат Крошки. К девочкам, тяжело дыша, подбежал белый пес.

Крошка бросилась к брату.

– Понеси меня, охрабан! – крикнула она. – Пожалуйста!

Когда Суволь притворился, будто отказывается, Крошка принялась молотить его маленькими кулачками:

– Неси меня! Неси меня!

Юноша протянул свой посох Чунчже. Девочка забралась ему на спину. Суволь, подхватив сестру под ноги, приподнял ее. Крошка победно ухмыльнулась, а пес помчался вперед.

Чунчжа ожидала, что ферма свиновода будет напоминать ее собственный дом – каменную хижину с соломенной крышей, огородом и грязным свинарником, обнесенную низким черным тольдамом. Она растерянно захлопала глазами, уставившись на защищавшие вход неприступные каменные стены, что возносились так высоко, точно окружали военную крепость. Пройдя через ворота, девушка тут же поняла: «Дом в облаках» – усадьба знатного человека. Изогнутая черепичная кровля главного строения величаво выдавалась вперед, затеняя соседние здания поменьше.

В просторном внутреннем дворе было полно людей. Мимо проплелся тощий мужчина с привязанным к спине веревкой глиняным кувшином, за ним следовала тучная женщина, выкрикивающая указания. На шатких приставных лестницах балансировали два кровельщика, менявшие солому на крыше опрятной хижины рядом с главным домом. Стайка малышей гонялась за цыплятами, а двое мальчиков постарше тащили на веревках визжащих поросят. Несколько сидевших на корточках женщин пригоршнями зачерпывали только что процеженный твенчжан и раскладывали каплющую ферментированную массу по соломенным корзинам, чтобы дать стечь жидкости. В тени красного клена играл с кучкой камешков и палочек маленький мальчик.

– Как много людей здесь живет! – Чунчжа изумленно огляделась, а Крошка тем временем соскользнула со спины брата.

Суволь шикнул на нескольких карапузов, подошедших поглазеть на Чунчжу. Они были еще слишком малы для горшка или уборной, а потому ходили без штанишек.

– У меня семь маленьких дядьев и десятки двоюродных братьев и сестер. А у тебя? – полюбопытствовала Крошка.

Чунчжа ответила не сразу:

– Нас всего пятеро: бабушка, мама, младший брат, младшая сестра и я.

– А отец? – перебила ее девочка. – Разве с ним вас не шестеро?

– Моего отца… больше нет с нами. – Чунчже не хотелось выдавать постыдную правду: он бросил семью и уехал на материк.

– Как грустно. Я бы очень скучала по своему папе, если бы он умер! – На лице Крошки на мгновение появилась скорбная мина, но, когда через двор пробежала кошка, оно тут же просветлело. – А животные? Вы держите кур? Собаку или кошку?

– У нас есть куры, но собак нет. Впрочем, в деревне живет кот.

Суволь бросил палку. Белый пес умчался, и Крошка последовала за ним. И собака, и девочка одновременно откликнулись на зов какой-то женщины.

Чунчжа засмеялась:

– Похоже, твой пес считает себя человеком.

– Поси – самая умная собака на Халласане. А значит, и на всем Чеджудо. Может, даже во всей Корее.

– Поси? – Чунчжа подавила смешок. – Любишь этот суп? [5]

– Именно его мама и грозилась сварить, если Поси будет плохо себя вести, – усмехнулся юноша.

Вернулась Крошка с маленьким деревянным ящичком и узкими полосками ткани.

– Мама велела мне отвести тебя к источнику, где ты вымоешь ноги. Тебе надо смазать раны этим снадобьем и забинтовать ступни, чтобы они не распухли. А потом ты должна сходить к святилищу – так всегда поступает твоя мама. Я могу отвести тебя туда! – Дергая себя за мочку уха, девочка повернулась к Чунчже боком. – Братец, ты должен что-то сделать со свиньями. Маленький дядя так сказал, но я забыла, что именно.

Суволь расхохотался:

– Крошка, всякий раз, когда ты врешь, ты дергаешь себя за ухо. Каждому известно, что тебе запрещено ходить к источнику. Отдай Чунчже бинты и мазь.

Крошка сунула ящичек и бинты Чунчже в руки, отвернулась от нее и сердито воззрилась на брата.

– Думаешь, ты такой умный только потому, что учишься на паксу?! – воскликнула она. – Повязка на лбу еще не делает тебя ученым!

Суволь жестом поманил Чунчжу за собой. Юноша с девушкой ушли, а Крошка взвыла и принялась топать ногами.

– И долго она будет так орать? – спросила Чунчжа, оглядываясь, потому что Крошкины вопли становились все громче.

Ее мама отхлестала бы детей хворостиной по ногам, вздумай они так себя вести.

Суволь продолжал шагать.

– Если будешь обращать на нее внимание, она разорется еще сильнее, – проговорил он. – Просто игнорируй ее.

Источник находился неподалеку от главного дома, за небольшим увалом. Суволь вскарабкался на него и протянул спутнице руку.

– Доберемся кратчайшим путем.

Когда Чунчжа взобралась на увал, ветер мгновенно подхватил ее волосы. Тяжело дыша, она откинула пряди с глаз. Внизу под ней расстилалась береговая линия: светлый песок, темные скалы, мерцающий океан. И яркая голубая ширь неба.

– Здесь чудится, будто стоишь на вершине мира, верно? – заметил Суволь.

Ветер взъерошил его стриженые волосы. «Они точь-в‑точь как перья черного дрозда», – подумала Чунчжа. Юноша отвернулся, чтобы достать ведро, вставленное в расщелину скалы рядом с небольшим каменным колодцем. Приподняв деревянную крышку колодца, он сбросил это ведро, привязанное к крышке длинной веревкой, в темную глубину.

– Остальные пользуются новым колодцем с вóротом. Вон там. – Вытягивая веревку, Суволь кивком указал направление. – Но я предпочитаю старый колодец. Отсюда вид лучше.

Он поставил наполненное до краев ведро на землю рядом с Чунчжой, уже снявшей соломенные сандалии и носки. Девушка опустила в воду сложенные лодочкой ладони, чтобы напиться.

– О! Как хорошо!

Она намочила полоску ткани, чтобы протереть раны.

Суволь отвернулся, не желая смущать девушку, пока она занимается своими ногами. Он присел на корточки неподалеку и, сорвав травинку, произнес:

– Святилище в нескольких шагах отсюда. Но если ты считаешь, что дойдешь до храма, я мог бы тебя проводить. Это всего в часе ходьбы, у перевала Ёнсиль.

– Боюсь, сегодня мне не стоит много ходить. – Чунчжа с сожалением посмотрела на свои ноги. – Тем более нам следует поскорее вернуться на ферму, чтобы я могла помочь с ужином. – Ей было жаль отказывать. – Пожалуй, ты мог бы сводить меня туда в другой раз.

– Значит, ты придешь опять? – спросил юноша так быстро, что Чунчжа смутилась.

– Да. Возможно. Не знаю. Это будет зависеть от мамы. Сегодня должна была идти она, но я упросила ее разрешить сходить мне. Я раньше не бывала на Халласане.

– То есть ты еще никогда не видела Пятьсот генералов вблизи? – Суволь кивнул на далекую гряду валунов, обращенных к морю.

Действительно, Чунчжа впервые в жизни оказалась настолько близко от охраняющих южное побережье Чеджудо каменных столбов. Бабушка часто рассказывала легенды о них, утверждая, что в валунах обитают духи воинов – сыновей великанши, которая создала остров Чеджудо всего за семь натужных усилий. Великанша погибла, готовя сыновьям последнюю еду. Когда сыновья узнали о ее кончине, то с горя превратились в камни.

В знак уважения к ним девушка склонила голову.

– Монахи говорят, что Пятьсот генералов – вовсе не воины, а мудрецы, достигшие полного просветления, – сказал Суволь, догадавшись, что Чунчжа вспомнила легенду, которую слышали все дети на Чеджудо. – Вот почему они построи-ли рядом с перевалом храм: это место считается священным.

– Моя бабушка говорит, что у каждой семьи своя легенда про эти скалы, но все эти легенды схожи между собой.

Чунчжа закончила бинтовать ноги и встала. Она подошла к юноше, чтобы получше разглядеть каменные столбы, и встала с ним рядом. Суволь покосился на нее: глаза девушки сияли, а ослепительная улыбка и его заставила улыбнуться.

– Как бы ни было на самом деле, в них определенно есть нечто необычное. Я много раз поднимался на Ёнсиль и встречал людей, рассказывавших странные и удивительные истории.

– Какие?

– Кое-кто слыхал, как столбы переговариваются между собой. Другие будто бы видели проявляющиеся на их поверхности лица или дотрагивались до теплых слез.

В камнях, как объясняла Чунчже бабушка, обитают всевозможные духи, как правило милостивые.

– Неужели люди и впрямь проделывают весь этот путь наверх? – Теперь, после того как Чунчжа преодолела такое расстояние, как сегодня, ей было трудно поверить, что кто-то проходит еще больше.

– Да, – кивнул Суволь. – Многие – и не только монахи. Рядом с вершиной есть хижина для медитации, которой монахи разрешают пользоваться всем желающим. Оттуда, сверху, вид еще лучше. Но это полдня ходьбы отсюда.

Их разговор был прерван протяжным тарахтеньем. Чунчжа и юноша, прикрыв глаза ладонями, прищурились. В небе низко летел серый самолет, оставлявший за собой полосу грязного дыма.

Суволь с трудом удержался, чтобы не выругаться.

– Это уже второй за неделю. – Он нахмурился, следя за полетом самолета к воде.

– Китайский?

Еще несколько лет назад все военные машины были японскими.

Юноша помотал головой:

– Американский.

Самолет отбрасывал на море тень, и по ряби скользил его черный близнец.

– Что он делает? – Чунчжа ощутила, как от этого зрелища ее бросило в дрожь.

– Ищет.

– Что?

– То, чего там нет.

Суволь пристально следил за воздушной машиной, пока та не скрылась за горизонтом. Он молчал так долго, что Чунчжа решила вернуться в дом, чтобы предложить помощь в приготовлении ужина. Но как только она сделала шаг в сторону, Суволь опомнился:

– Ну, пошли к святилищу.

Горное святилище представляло собой гладкий выступ на замшелой расселине скалы, словно расколотой надвое топором великана. Чунчжа услышала, как внизу, под угловатыми шершавыми валунами, нагроможденными друг на друга, точно они были сброшены с большой высоты, бежит вода. С обеих сторон расселины зелеными водопадами низвергались побеги лиан и листья папоротника. Сквозь кроны деревьев пробивался солнечный свет, освещая каждую мошку и пылинку в воздухе.

– Это тот самый источник, что питает наши колодцы, – объяснил Суволь, подтверждая догадку Чунчжи. – Вода здесь подходит близко к поверхности, а потом опять ныряет глубоко под землю. – Суволь почтительно поклонился выступу. – Если идет дождь или богиня не в настроении, святилище скрывается за водяной завесой.

– Мне повезло, что сегодня гора благоволит ко мне. – Чунчжа тоже поклонилась святилищу, после чего сунула руку в поясную сумку и достала горстку риса и сушеных плодов унаби – приношение, данное ей матерью.

Девушка положила угощение на выступ рядом с небольшим углублением, заполненным песком.

– Ты принесла благовония или свечи? – спросил юноша.

Чунчжа помотала головой, щеки ее вспыхнули.

– У меня была слишком тяжелая ноша.

Хотя Чунчже было известно, что боги не настаивают на таких тонкостях, она задалась вопросом, не скудны ли ее дары для столь примечательного святилища.

– Каждая капля пота, пролитая во время восхождения на гору, стоит палочки благовоний, – торжественно проговорил юноша.

– Кто тебе сказал?

– Я где-то прочел. – Суволь сунул руку в карман и вытащил свечу. – В отличие от тебя, я не испытывал себя столь долгим восхождением, поэтому захватил с собой это. – Он воткнул свечу в небольшой песчаный холмик. – Могу ли я засвидетельствовать свое почтение вместе с тобой?

– Конечно!

Суволь зажег свечу, после чего, став рядом с Чунчжой, преклонил колени перед природным алтарем. Оба сложили ладони перед грудью и закрыли глаза, чтобы вознести божеству горы личные молитвы.

Стоя с закрытыми глазами, Чунчжа ощутила умиротворяющую прочность этого святилища. Трепещущая листва колебала воздух, смешивая насыщенный запах влажной земли с искристым ароматом воды. Повторяя про себя мантру благодарности, девушка представляла горного духа: старца с деревянным посохом в руках и сопровождающего его тигра с яркими, как пламень, глазами. Мама, которая видела божество во всех его обличьях, говорила Чунчже, что горный дух также может представать в виде беловолосой женщины с белым оленем.

Юноша и девушка закончили молитвы, трижды склонившись ниц. Они поклонились всем четырем сторонам света, после чего возблагодарили небо и землю.

Когда они отвернулись от алтаря, Чунчжа стала ждать, пока Суволь первым нарушит молчание. Она откашлялась, но, поскольку юноша по-прежнему не произносил ни слова, заговорила сама, не в силах совладать с любопытством:

– Чем ты зажег свечу? Зажигалкой?

Суволь воспользовался не спичкой, а небольшой вещицей, похожей на зажигалку, которая принадлежала одному из мужчин в деревне Одинокий Утес и была получена им от американского солдата. Этот человек так берег свою «зиппо», что никому не позволял к ней прикасаться.

Суволь вытащил из кармана тонкий цилиндрический предмет и протянул девушке:

– Хочешь попробовать?

Чунчжа опасливо взяла латунную зажигалку, которая, к ее удивлению, оказалась прохладной на ощупь.

– Я думала, она горячая. Как ты зажигаешь с ее помощью огонь?

– Чтобы высечь искру, надо крутануть вот это кремневое колесико, – показал Суволь.

Чунчжа со второй попытки зажгла огонек и ахнула от восторга:

– Как здорово! Где ты ее взял?

– Ее сделали из гильзы австрийские солдаты. Она принадлежала японскому генералу, а потом попала к моему отцу. Он подарил ее мне на восемнадцатилетие.

Маленькая вещица вдруг словно обожгла руку Чунчжи. Она торопливо вернула зажигалку Суволю и осторожно поинтересовалась:

– Твой отец знал этого генерала?

Суволь поднял бровь.

– Ты спрашиваешь, не был ли мой отец настолько близок с японцами, что получил от одного из их генералов подарок? Ответ – «нет». Эта зажигалка осталась тут после того, как пес Хирохито [6] вывел свои войска. – Он сплюнул.

Чунчжа облегченно выдохнула. В ее семье все ненавидели японцев и отказывались прикасаться к любой вещи, когда-либо принадлежавшей кровопийцам. Предатели, которые с ними сотрудничали, считались хуже воров.

– Я рада, что они ушли.

– Я тоже, – кивнул Суволь, и лицо его потемнело. – Но те, кто пришли на их место, возможно, ничуть не лучше.

Чунчжа, которую предостерегали от разговоров о политической ситуации, сменила тему:

– Не мог бы ты показать мне обратную дорогу к дому? Я не хочу, чтобы твоя мама думала, будто я уклоняюсь от своих обязанностей на кухне.

Ужин в тот вечер напоминал деревенский пир, на котором количество закусок панчхан равняется количеству присутствующих. Мать Суволя, будучи женой старшего сына свекров, непринужденно заправляла в доме, с любезной улыбкой отдавая негромкие приказания всем женщинам на кухне. Миниатюрная пышнотелая красавица с ямочками на щеках и необычайно светлой кожей, какой Чунчжа никогда прежде не видела, она явно происходила не с Чеджудо, что подчеркивал и ее мягкий певучий акцент.

– Младшая тетушка, не могли бы вы принести еще вашего супа из пророщенных бобов? Он так хорош, что одного горшка, пожалуй, не хватит.

– Матушка Вонбин, это кимчхи из шнитт-лука, кажется, знавало лучшие времена. Не могли бы вы попробовать его, прежде чем подавать на стол?

Поскольку стояла прекрасная весенняя погода, мужчины, включая Суволя, ужинали на открытом воздухе в главном дворе, а женщины и дети – во внутреннем дворике кухни.

Мать Суволя предложила Чунчже миску косáри:

– Мы собираем этот папоротник на горе, в особом месте, где растет самый вкусный. Это любимое блюдо твоей мамы, она лакомится им всякий раз, когда приходит. Попробуй!

Чунчжа заколебалась, чувствуя себя виноватой. Теперь она понимала, почему мама ежегодно отправлялась на гору повидаться с подругой. Они познакомились, когда эта миниатюрная женщина впервые приехала на Чеджудо юной невестой, и с тех пор дружили. Хотя мать Суволя встретила Чунчжу приветливо, она явно огорчилась.

– По крайней мере, ты похожа на свою мать, и я могу представить, что ты – это она.

Пока Чунчжа помогала с ужином, хозяйка дома забрасывала девушку вопросами о здоровье, расположении духа и работе матери.

Она снова принялась угощать Чунчжу:

– Давай! Ешь!

Чунчжа из вежливости попробовала косари. Мясистые коричневые побеги оказались нежными и сочными.

– Очень вкусно!

– Тогда возьми еще. – Мать Суволя палочками переложила большой комок стеблей папоротника в миску с рисом, стоявшую перед Чунчжой.

– Это чересчур много! – ахнула девушка: такой порции хватило бы на ужин для всей ее семьи.

– Твоя мама может съесть вдвое больше! – улыбнулась мать Суволя, и ее щеки покрылись ямочками. – Для обитателей гор косари столь же привычны, как водоросли для людей с побережья. – Она указала на перебинтованные ступни Чунчжи. – Теперь твоим ногам лучше? Эта медовая мазь очень действенна.

– Они уже не болят, спасибо за ваши заботы. Кажется, вода тоже помогла. Ваш горный источник – самое прекрасное место, какое я когда-либо видела.

Миниатюрная женщина рассмеялась:

– Отец Суволя тоже так говорит, но мне хотелось бы наливать воду в кастрюлю, стоя во дворе своей кухни. Вот это куда прекраснее, чем таскать тяжелые кувшины сверху, как по-твоему?

– О, это было бы замечательно. – Чунчжа вздохнула.

В ее обязанности входило наполнение глиняных кувшинов водой из деревенского колодца. Она ходила к нему дважды в день, покачиваясь под тяжестью привязанного к спине сосуда.

– Мир так быстро меняется. – Мать Суволя похлопала девушку по руке. – Когда-нибудь каждый дом в деревне соединят с колодцем трубой. Уверяю тебя, когда это произойдет, твоя мать будет первой в очереди!

Их внимание отвлек шум в кухонном дворе. Суволя окружила стайка ребятишек во главе с Крошкой, которые требовали подкидывать их в воздух.

– Хм, что делает здесь этот парень? – удивилась хозяйка дома.

Она поднялась с пола, разглаживая юбки. Чунчжа тоже встала.

Суволь, волоча за собой малыша, уцепившегося за его правую ногу, заковылял к ним. Он кивнул Чунчже, после чего обратился к матери:

– Ты хорошо поела, мама?

– Так же хорошо, как и ты.

– Тогда, должно быть, и впрямь хорошо. – Суволь почесал живот и рыгнул.

Женщина рассмеялась и ударила сына по руке.

– Ты должен находиться с мужчинами, а не играть здесь с детьми.

Суволь наклонился, чтобы оторвать мальчугана от своей ноги. Он поставил ребенка на землю и шлепнул его по попке.

– Я поиграю с тобой позже, карапуз. После того, как закончу разговаривать со старшей тетушкой.

Когда Суволь выпрямлялся, Чунчжа заметила, как ему на глаза упала длинная прядь волос. Беседуя с матерью, он откинул ее.

– Заходил монах с новостями из Согвипхо. Он спрашивал, благополучно ли добралась сюда девушка с большим коробом. Я хотел проверить, о какой именно особе он говорит. – Суволь повернулся к Чунчже. – Тебе встретился по дороге монах?

Чунчжа кивнула.

– Он уступил мне свое место в повозке. Благодаря его доброте я прибыла вовремя. – Ей захотелось еще раз выразить признательность этому человеку. – Он еще здесь?

– Нет.

Мать Суволя, нахмурившись, вмешалась в разговор:

– Какие новости из Согвипхо могли заставить монаха зайти к нам в это время суток?

Юноша пожал плечами.

– Не особенно интересные. Думаю, он просто хотел убедиться, что Чунчжа добралась в целости и невредимости. – Проговорив это, Суволь шикнул на мальчугана, покачал головой и прижал палец ко рту.

Женщина пристально посмотрела на сына. Объяснение было вполне правдоподобным, и она успокоилась.

– Что ж, весьма любезно с его стороны. В следующий раз обязательно пригласи его к столу. Ох уж эти мужчины! Когда же наконец они научатся учтивости?!

Суволь, не ответив на увещевание матери, позволил малышам утащить себя со двора. Юноша случайно слышал, как его отец уговаривал монаха присоединиться к вечерней семейной трапезе, но тот с сожалением отказался. Монах объяснил обеспокоенному отцу Суволя, что ему необходимо как можно быстрее вернуться в храм – новости, которые он принес, не могли ждать: по приказу американских военных схвачены и заключены в тюрьму сотни жителей Чеджудо. Надо предупредить людей. Они должны быть готовы к худшему.

Гладя мягкое стеганое одеяло, Чунчжа удовлетворенно вздыхала, вспоминая события минувшего дня, который привел ее сюда, в спальню с шелковыми одеялами в дворянском поместье. За ужином все блюда были сервированы не на раковинах моллюсков, а на деревянных блюдах. В конце трапезы мать Суволя подала лакированные чашки с соком ягод омичжа, охлажденным кусочками льда, который Суволь и его дяди привезли с озера на вершине горы. Чунчжа впервые попробовала эту горную ягоду, обладающую сразу пятью вкусами, и окружающие посмеялись над недоуменным выражением ее лица.

Патриарх семейства Ян, дедушка Суволя, настоял на том, чтобы вынесли большой деревянный футляр, и продемонстрировал гостье его содержимое. Внутри лежал кривой меч, сделанный из сложенного тысячу раз стального листа. Это была старинная придворная реликвия, подарок последнего настоящего короля Чосона самому надежному члену королевской гвардии. Старик прослезился, описывая, как всех верных королю гвардейцев отослали и это помогло им избежать смерти от рук японцев. Чунчжа опустилась на колени, чтобы поклониться старику, который был в восторге от проявления почтительности такой хорошенькой девушкой.

После того как Чунчжа помогла женщинам прибраться в кухне, Крошка отвела ее в свинарник, где они вдвоем скормили остатки ужина хрюкающим поросятам. Девочка показала уже позевывавшей Чунчже пару своих упитанных любимцев, посулив ей одного из них.

На обратном пути в главный дом Крошка и Чунчжа столкнулись в большом дворе с Суволем. Юноша решил сделать перерыв в занятиях, чтобы подышать свежим воздухом. Пальцы его были перепачканы, на рубашке с левой стороны, над сердцем, виднелся чернильный след. Все трое устремили взгляды в сверкающее небо, выискивая созвездия. Выяснилось, что Суволь и Чунчжа любят одно и то же созвездие – семь звезд Большой Медведицы. Крошка же беспрестанно дергала девушку за руку, страстно желая показать ей комнату для гостей. Она отказалась спать с родителями, настояв на том, чтобы составить компанию Чунчже. Две ее двоюродные сестрички Принцесса и Малютка, упросили, чтобы им тоже разрешили переночевать вместе с гостьей. Кончилось тем, что Чунчжа принялась рассказывать трем маленьким девочкам историю о нищенке Симчхон, которая принесла себя в жертву морскому царю во имя того, чтобы ее слепой отец смог прозреть.

Девочки, уже знавшие эту сказку, заставили Чунчжу в красках изобразить подводный дворец. Конец истории потерялся в описаниях крабов, прячущихся за завесами из морской травы, дельфинов, запряженных в гигантские раковины, и осьминогов, следующих за своими хозяевами, точно собаки за людьми.

Наступила ночь, и пение сверчков стало громче. Чунчжа, привыкшая к убаюкивающему шелесту прибоя, обнаружила, что ей трудно заснуть в этом шуме. Наконец, уходя в свою комнату во флигеле, она заметила в главном доме освещенное окно. Вероятно, подумалось ей, это комната Суволя, где он сейчас занимается.

Осторожно закрыв за собой дверь, Чунчжа тихонько заползла на тюфяк и натянула на себя шелковое одеяло, поразившись его легкости. Девушка ожидала, что такое толстое одеяло, как здесь, окажется тяжелым, но оно окутывало ее словно ворох невесомых перьев. Рядом, посапывая, спали вповалку Крошка и две ее маленькие сестрички.

Пение сверчков становилось все громче и звонче. Чунчжа натянула одеяло на уши и перевернулась на другой бок. Она задалась вопросом, заснул ли уже Суволь, потом мысленно упрекнула себя за глупость. Тот, кто учится на паксу, будет заниматься при свете фонарей до поздней ночи. Наверное, сейчас юноша, сверяясь с книгами, водит по рисовой бумаге длинной деревянной кистью. Скорее всего, он сосредоточенно хмурится, и налобная повязка не дает его черным прядям падать на глаза.

После долгих ворочаний на тюфяке Чунчжа наконец погрузилась в глубокий, без сновидений, сон. На следующее утро ее разбудила одна из тетушек.

– Простите, что заспалась! Я и не слышала, как кричали петухи! – воскликнула Чунчжа, огорченная тем, что со стороны выглядит нерадивой бездельницей.

Она начала сворачивать свою постель. Девочек уже было не видно.

– Горный воздух повергает в крепкий сон, – сказала тетушка, – что очень хорошо, ведь ты прекрасно отдохнула перед обратной дорогой. Я принесла тебе еще мази и чистых бинтов для ног. Когда вернешься домой, подержи ступни в морской воде и высуши их на солнце. На кухне, в одном из маленьких горшочков, есть каша. Подкрепись. Крошка приведет тебе твоего поросенка.

– Спасибо вам за гостеприимство! – Чунчжа поклонилась женщине, а та улыбнулась и ушла, унося с собой постель, которую надо было проветрить на солнце и взбить, после чего убрать в пропахший камфарой деревянный сундук.

На кухне было пусто, если не считать Поси, свернувшегося калачиком в небольшом углублении возле каменного очага. Прежде чем подбежать к Чунчже, пес потянулся, выгнувшись дугой и ощетинив шерсть. Он завилял хвостом и положил лапу на колено девушке.

Темные собачьи глаза следили за каждым ее глотком. Закончив есть, Чунчжа провела пальцем по миске и протянула собранные остатки каши псу, чтобы он их слизал.

– Поси опытный попрошайка. – В дверях стоял ухмыляющийся Суволь с посохом в руке и коробом за спиной. – Я собираюсь спуститься вниз, чтобы выполнить кое-какие поручения, а заодно провожу тебя до твоей деревни. Мои родители сейчас в семейном святилище, и мама попросила меня попрощаться с тобой за них.

Чунчжу удивил внезапно нахлынувший прилив радости.

– Мне жаль, что я не смогла попрощаться с твоей мамой сама. Пожалуйста, передай госпоже Ян, что я очень благодарна ей за гостеприимство. – И девушка отвесила искренний поклон.

В кухню заглянула Крошка. Она держала в руках веревку, конец которой был обвязан вокруг шеи лохматого черного поросенка.

– Я выбрала для тебя второго из своих любимцев, потому что он немного толще, чем самый любимый мой поросеночек, который ужасно умен и слишком сильно меня любит, чтобы покинуть.

Девочка наклонилась, подняла животное и протянула его Чунчже, которую передернуло. Она отлично знала, что бóльшая часть корма черных свиней происходит из уборной.

Суволь подмигнул ей:

– Не волнуйся. Этого малыша отлучили от матери всего несколько дней назад. Он питался только объедками со стола. И пока еще не перешел на взрослую пищу, если ты понимаешь, о чем я.

Он отдал Чунчже ее бутыль из выдолбленной тыквы, теперь наполненную родниковой водой, и полегчавший короб. Забрал у младшей сестры поросенка и поставил его на землю.

– Крошка, скажешь маме и папе, что я пришлю весточку, если задержусь. Пока меня не будет, хорошенько заботься о Поси, ладно?

Девочка кивнула и, прильнув к Чунчже, обвила ее руками за талию.

– Возвращайся к нам поскорее, – попросила она.

– Если ты навестишь меня, мы вместе поищем дворец морского царя. – Чунчжа погладила Крошку по волосам.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Спускаясь по горной тропе рядом с Суволем, Чунчжа изумлялась: со вчерашнего утра так много всего произошло, что казалось, будто бы это было в другой жизни. Словно изменилось что-то в ней самой, и за один день она повзрослела на целый год.

Суволь удивил девушку, эхом повторив ее мысли:

– День за днем в моей жизни ничего не меняется: просыпаюсь, учусь, работаю, ем, сплю… Но вчера все было по-другому. И сегодня тоже ощущается иначе.

Чунчжа не смогла удержаться от улыбки. Поросенок, с хрюканьем натягивая веревку, принюхивался к влажному запаху земли.

– Я хочу тебе кое-что показать. – Суволь остановился. – Да, твое возвращение домой задержится, но, думаю, тебе очень понравится. Хочешь увидеть?

– О чем ты?

– Ничего, если я не отвечу на этот вопрос? Мне хочется тебя удивить. Но я обещаю: ты останешься довольна.

– Мне так любопытно, что я вынуждена согласиться, – рассмеялась Чунчжа. – Лишь бы это не отняло слишком много времени. Я обещала маме помочь сегодня.

Юноша улыбнулся:

– Ты не пожалеешь!

Он осматривался и раздвигал посохом кусты, пока не нашел то, что искал, – узловатое вечнозеленое деревце с изгибом в нижней части ствола.

– Здесь мы свернем с большой тропы. – Суволь приподнял ветку, жестом предложив девушке поднырнуть под нее.

Они прошли несколько шагов бок о бок, после чего Чунчжа, ощутив чрезмерную близость, навязанную им узкой тропинкой, замедлила шаг, пропустив юношу вперед.

Оглянувшись и прокашлявшись, он спросил:

– Как твои ноги? Надеюсь, не беспокоят?

Его заботливость вызвала у девушки прилив благодарности.

– Повязка такая толстая, что я, наверное, смогу пройти по полю из камней и ничего не почувствовать.

– Прекрасно… Потому что если бы ноги болели, я понес бы тебя на спине. – Суволь внимательно посмотрел на нее. – Уверена, что тебе не больно?

– Совершенно уверена. – И Чунчжа продемонстрировала это, пнув ногой камень.

– Ну и отлично!

Суволь резко ускорил шаг, вынудив Чунчжу перейти на бег, чтобы не отстать. Поскольку она молчала, юноша тоже надолго прикусил язык, но в конце концов выпалил первый пришедший ему в голову вопрос:

– Все хэнё такие же сильные, как ты?

Чунчже вспомнилась худенькая девочка, игравшая с ней в «веревочку». Она зажмурилась, радуясь, что Суволь не видит ее лица.

– Мы не можем позволить себе быть слабыми.

– Давно ты этим занимаешься?

– Пять лет.

Чунчжа уставилась в спину Суволя. Какой странный юноша – интересуется женскими делами.

– В каком возрасте девочки впервые ныряют?

– Мы начинаем плавать, как только научимся ходить. Но к погружениям приступаем не раньше тринадцати-четырнадцати лет, как только тело немного обрастет жиром. Иначе в море будет слишком холодно. Вот почему ныряльщиками становятся именно женщины: мы можем продержаться в воде дольше, чем мужчины.

– Это правда? – Суволь обернулся. – Женщины действительно могут продержаться в воде дольше? Или это одна из тех старых бабушкиных сказок, которые рассказывают так давно, что все в них верят?

– Тогда почему этим занимаемся только мы? Уж конечно, не потому, что мужчины трудятся усерднее женщин!

Не испугавшись нотки раздражения в голосе Чунчжи, юноша продолжил расспросы:

– Сколько тебе лет?

Чунчже из вежливости пришлось ответить:

– Я родилась в год Овцы.

– А я – Дракон. – Суволь был явно доволен своим старшинством, что тут же сказалось на его речи: – Каково это – нырять в морскую пучину?

Переход Суволя на непринужденный тон поразил Чунчжу, которая, будучи девушкой, не могла позволить себе подобных вольностей. Она задалась вопросом, не покровительственно ли с нею обращаются, однако юноша как будто не выказывал высокомерия, и она решила благосклонно отнестись к тому, что этот юный студент говорит с нею по-дружески, и ее настроение улучшилось.

– Нырять всегда холодно и тяжело. Но весело, особенно если добыча обильная.

– И вместе с тем довольно опасно, да?

Чунчже вновь вспомнилась худенькая девочка, ее холодное синее тело, всплывшее на поверхность воды. Море, объясняла бабушка, безжалостно уничтожает непригодных.

– Это зависит от твоей судьбы и от того, благоволит ли к тебе морской бог, – глубоко вздохнула Чунчжа. – Некоторые девочки погибают при первом же погружении. А есть старушки, совершившие тысячи погружений, – на суше они едва таскают ноги, зато в море плавают проворнее всех.

Именно такой была ее собственная бабушка.

Суволь откликнулся не сразу, и Чунчжа решила, что он, вероятно, уже удовлетворил любопытство. Однако юноша задал очередной вопрос:

– Тот свистящий звук, с которым вы, хэнё, всплываете на поверхность, – для чего вы его издаете?

– Сумбисори? – «Просто издаем, и все», – подумала Чунчжа, пытаясь вспомнить, чему ее учили. – Мы производим этот звук, чтобы из легких вышел весь плохой воздух. И чтобы другие ныряльщицы знали, что мы всплыли.

Суволь остановился. Он улыбнулся, и эта улыбка преобразила изменчивые черты его лица так, что Чунчжа не могла не улыбнуться в ответ.

– Прошу тебя, не могла бы ты воспроизвести сумбисори прямо сейчас? – Он воткнул посох в землю и застыл в ожидании.

– Здесь?!

– Да! – Суволь сверкнул глазами.

Чунчжа задумалась. Этот ярко освещенный склон горы был совсем не похож на темную пучину. Сможет ли она издать такой же звук, не ощущая противодействия моря и отчаяния своего тела? «Не смогу, если этот парень будет продолжать так пялиться».

– Сначала тебе придется отвернуться, – краснея, проговорила она.

Суволь немедлительно подчинился.

– Готовься, сколько нужно, – сказал он. – Я не шелохнусь, пока ты настраиваешься.

Чунчжа закрыла глаза, втянула воздух глубоко в живот. И представила, как идет ко дну. А вокруг бурлит и завихряется море, такое же живое и огромное, как гора, на которой она стоит. Девушка вскинула руки, устремляясь вверх, к свету. Задержанное дыхание начало трепыхаться у нее в груди. И Чунчжа позволила ему вырваться наружу.

Вспорхнули с деревьев птицы, с визгом подскочил поросенок. На миг воцарилась изумленная тишина, после чего обычный для горы гомон возобновился: зажужжали насекомые, защебетали птицы, зашелестела листва.

– Ты издала крик ястреба! – Суволь обернулся, улыбаясь так широко, что глаза совсем исчезли с лица.

Чунчжа залилась румянцем.

Шагавшие по лесистому подножию Халласана юноша и девушка показались летящей над их головами вороне настолько любопытными, что она сочла их заслуживающими еще одного пролета. Однако, не обнаружив ни интересных запахов, ни блестящих безделушек, ради которых стоило бы задержаться, ворона взмыла вверх и улетела прочь, громким карканьем выражая свое разочарование.

Чунчжа вздрогнула, когда рука Суволя коснулась ее плеча. Его голос прозвучал так близко от ее уха, что она ощутила жар его дыхания.

– Взгляни. – Юноша кивнул вниз, на нежный зеленый побег, пробившийся из почвы. – Косари. – Он раскинул руки. – Это мое тайное убежище. Здесь, внизу, теплее, поэтому папоротники распускаются раньше. За час мы соберем достаточно побегов, и ты отнесешь их домой, маме. Вы сможете есть их все лето. – Юноша шагнул в курчавые зеленые заросли, присел на корточки и развернул два больших квадратных куска материи. – Один для тебя, другой для меня. – Он указал на место рядом с собой.

Чунчжа присела на корточки и подтянула к себе один из кусков ткани. Она чувствовала, как колотится в груди сердце. Почему оно стучит так громко? Вдруг Суволь тоже слышит?

– Можешь воспользоваться этим ножом. – Суволь положил нож на землю так, чтобы острие было направлено в противоположную от девушки сторону.

Неужели он спланировал все это только ради нее? В душе Чунчжи расцвело незнакомое ей дотоле чувство, нежное и доброе.

Они работали бок о бок, настолько близко, что Суволь ощущал тепло тела девушки, смешивавшееся с прохладным горным воздухом. Чунчжа слышала или, скорее, чувствовала дыхание Суволя. Ножом, зажатым в одной руке, они срезали стебли, другой рукой поднимали срезанные папоротники. По небу плыли маленькие облачка. Солнце поднималось все выше. Юноша и девушка смеялись и болтали. Квадратные куски ткани были уже полностью завалены молодыми, нежными побегами косари. Руки Суволя замерли. «Пора идти», – подумала Чунчжа. Она закрыла глаза и вздохнула, не желая уходить. Если бы можно было остаться в этом тихом зеленом уголке навсегда!

Суволь шевельнулся и придвинулся так близко, что Чунчжа почувствовала его запах. От волнения кожа у нее покрылась мурашками. Она едва могла дышать и не смела шелохнуться. Суволь нежно коснулся ее щеки пальцем. Голос юноши был так тих, что Чунчжа усомнилась, не послышались ли ей его слова.

– Когда я впервые увидел тебя на горе, то подумал, что ты – кумихо. Очень жестокая и дикая. – Он сглотнул. – А прошлой ночью, после того как мы смотрели на звезды… я никак не мог сосредоточиться. – Он провел пальцем по изгибу ее губ.

Чунчжа подняла голову. В глазах Суволя появились крошечные отражения ее лица. Как она могла всю жизнь жить у моря, не зная, что он здесь, на горе? Ее руки, задрожав, потянулись к его лицу, но тут же замерли. Чунчжа отодвинулась и стала возиться со своей охапкой папоротника. Она пыталась спрятать свой румянец.

– Прошу прощения. – Суволь отвел руку. – Это было слишком самонадеянно с моей стороны. Извини, пожалуйста. Не сердись.

Девушка покачала головой. Она испытывала не гнев, а некое другое чувство, столь же пылкое и жгучее. Что бы подумала мама? Внезапно возникшее в воображении лицо матери, искаженное душевным смятением, поразило Чунчжу.

– Ты не чувствуешь себя такой же счастливой, как я? – спросил Суволь.

Вид у него тоже был взволнованный.

Чунчжу одновременно охватили радость и ужас. Что же это за счастье, если его омрачает такая тревога? Девушка оглянулась на подлесок. Если бы их кто-нибудь увидел, что предстало бы этому постороннему взору? Пальцы Суволя, коснувшие-ся ее лица. Ее рука, поднявшаяся и застывшая на полпути. Ничего зазорного.

Чунчжа осадила юношу:

– Кто-нибудь может тебя услышать!

Искушать судьбу, шумно разглагольствуя о своем счастье или везении, – не самая хорошая идея.

Суволь рассмеялся:

– Я не слишком суеверен.

Чунчжа принужденно улыбнулась:

– Глупая я, да?

И все же она не могла унять дрожь. Не облако ли только что наползло на солнце?

Когда они связывали охапки папоротника, на девушку навалилось уныние. Даже когда Суволь взял ее за руку, она не сумела избавиться от мрачного предчувствия.

– Ты когда-нибудь задумывалась, какой жизнью хотела бы жить?

Суволь выпустил руку Чунчжи, чтобы потыкать посохом в заросли. От этого беспокойство девушки усилилось, и когда он снова взял ее за руку, она стиснула его ладонь и улыбнулась:

– Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

Странный вопрос Суволя озадачил Чунчжу. Жить – значит выживать и выполнять свой долг, зарабатывать на пропитание и заботиться о своей семье. Она всегда делала то, что надо делать. Трудилась под водой, трудилась по дому, трудилась в полях, трудилась в школе… Мама говорит, что для женщины на Чеджудо жить – значит трудиться.

– Я имею в виду, хочешь ли ты быть хэнё, как твои мать и бабушка? Или не против заняться чем-то другим и прожить совершенно иную жизнь?

Эти вопросы поразили Чунчжу. Неужели Суволь полагает, что у нее есть выбор? Не желая показаться недалекой, девушка тщательно подбирала слова:

– Мама говорит, что в следующей жизни не хочет родиться хэнё. Пожалуй, я тоже.

– Я спрашиваю тебя об этой жизни, а не о следующей.

Чунчжа пожала плечами.

– В этой жизни я – хэнё, – сказала она.

Сувол, невольно зашагав размашистее, произнес:

– Семья моего отца всегда жила на горе. Никто из нас ни разу не покидал Корею. Я хочу быть первым. Я хочу поехать в Америку.

А отчего не улететь на сороке на луну?

– Почему именно в Америку?

Суволь остановился.

– Тебе известно, что в Америке людям не нужно носить или накачивать воду? Они всего лишь поворачивают металлическую ручку – и вода течет прямо к ним в дом.

Чунчжа попыталась представить себе подобное устройство, но не смогла уяснить, как оно работает, не затопляя дом.

– Клянусь, это правда. И это еще не самое удивительное: они пользуются фарфоровыми ночными горшками, подсоединенными к трубам. Закончив свои дела, дергают за ручку, и всё смывается.

– Куда?

– Я решил, что, может быть, в свинарник, – пожал плечами Суволь. – Но ясно, что нечистоты утекают куда-то очень далеко.

– Тогда что же едят их свиньи?

– В Америке так много еды, что свиней, очевидно, кормят кукурузой.

– Я тебе не верю.

Суволь вздохнул.

– Вообще-то, я завел этот разговор не для того, чтобы обсудить, чтó едят свиньи, – сказал он, – а чтобы узнать твое мнение. Ты считаешь меня сумасшедшим? Или тебе тоже хотелось бы поехать в такое место, как Америка?

Он что, предлагает ей присоединиться к нему? Чунчжа не осмеливалась в это поверить.

– И что ты будешь там делать?

– Я мечтаю изучать английский язык в одном из тамошних университетов. Это самое главное.

– Откуда у тебя так много сведений об Америке?

– Помнишь миссионеров, которые приезжали на Чеджудо?

Как же это забыть? Японские военные подняли из-за чужеземцев шум, точно у них было какое-то право возмущаться. В деревне ходили слухи, будто эти странные люди открыли школу, которую дети могут посещать бесплатно.

– Миссионеры пробыли у нас несколько дней, – продолжил Суволь. – Отец позволил мне слушать их рассказы. Они много говорили. Особенно о своем боге.

Чунчжа тоже слышала об их боге. Вся соседняя деревня целиком обратилась в христианство, примкнув к божеству, которое изгнало японцев. Их священник часто посещал деревню Чунчжи, пытаясь убедить людей, что христианский бог могущественнее всех богов Кореи, вместе взятых.

– Моя бабушка говорит, что любой, у кого есть хоть капля здравомыслия, поймет, что боги Чеджудо не позволили бы иностранному богу вмешиваться в наши дела.

– Знаешь, не все верят в богов и духов. – Суволь посохом столкнул с тропинки камень. – Некоторые полагают, что существует только физический мир.

Чунчжа от удивления выпучила глаза. В воздухе летают птицы. В воде плавают рыбы. По суше ходят люди. А в призрачном царстве грез живут духи, посещая и покидая мир людей и животных, когда им заблагорассудится.

– Как же эти люди объясняют невезение? Удачу? Совпадения? И что, по их мнению, происходит, когда мы умираем? – Девушке с трудом верилось, что такие люди существуют.

Суволь пожал плечами:

– Они думают, что когда мы умираем, то перестаем существовать. Навсегда.

Чунчжа вздрогнула. Подобным людям не хватает главного, как тому младенцу, что родился без глаз. Бедняжка из милосердия был задушен, и шаман очистил дом от скверны. Те, кто отрицает существование мира духов, – уродцы, как этот самый младенец, у них отсутствует нечто, что делает их полноценными людьми. Без духовного чутья, которое руководило бы их действиями, эти люди способны на невообразимые поступки.

Размышляя обо всем этом, Чунчжа снова ощутила укол беспокойства. Она услышала голос матери, упрекавший ее и напоминавший, что неосторожные раздумья навлекают несчастье. И девушка пробормотала себе под нос заклинание на удачу.

Вишневые деревья внизу, у шоссе, сбросили весь цвет, и на земле остались лишь потемневшие лепестки. Констебль, с которым Чунчжа познакомилась накануне, уже не охранял перевал. Его место занял худосочный мужчина без передних зубов, который, почесываясь, стал шепеляво допрашивать путников. Чунчжа пустилась в объяснения о моллюсках и поросенке, но мужчина, махнув рукой, прервал ее на полуслове:

– Хорошо, хорошо. Идите уже.

Когда сторож оказался вне пределов слышимости, Суволь выругался, напугав поросенка, который шарахнулся в придорожный кустарник.

– Ублюдки! Куражатся, оттого что американцы снабдили их оружием. Я тоже отправлюсь на танкере в Сеул и буду допрашивать каждого жителя материка, проходящего по мосту Ханган.

Чунчжа огляделась, чтобы удостовериться, что никто не подслушал гневные слова, вырвавшиеся у Суволя. Она со страхом увидела позади них на дороге приближающийся зеленый военный мотоцикл. Девушка всмотрелась в лесную чащу. Может, националистские солдаты прячутся и на деревьях? Она потянула Суволя за руку и шикнула на него.

Поравнявшись с молодыми людьми, мотоцикл замедлил ход и остановился. Прежде чем заговорить, солдат снял защитные очки.

– Вы двое, хотите прокатиться? – указал он на пустую коляску. Судя по акценту, солдат был местным. – Я еду в Согвипхо, если вам туда.

Суволь злобно уставился на молодого мотоциклиста, и Чунчжа решилась ответить за двоих:

– Я иду в деревню Одинокий Утес, которая лежит по дороге. А вот он направляется в Согвипхо.

Суволь перебил ее. Речь его была отрывистой, но вежливой:

– Зачем вы носите эту форму, господин?

Молодой солдат взъерошил свои недавно остриженные волосы. У него было потемневшее от солнца лицо, казавшееся приятным, и загрубевшие от работы руки.

– Думаешь, у меня был выбор? А где во время призыва был ты? Прятался на горе, да? – Он подмигнул Чунчже и фыркнул, точно отпустил смешную шутку. – Так хотите вы прокатиться или нет? – И ухмыльнулся, когда Чунчжа кивнула.

Суволь махнул рукой:

– Мы не желаем разъезжать на мотоциклах янки.

– Нет, желаем! – поспешила возразить Чунчжа. Она повернулась к Суволю: – Я еще не ездила на таких штуках.

– Ты не так уж много упустила. – Юноша скрестил на груди руки.

Чунчжа нахмурилась:

– Возможно, нам придется брести несколько часов, прежде чем на дороге появится кто-нибудь еще.

– И прекрасно. Я предпочел бы пройти весь путь пешком.

– Ну а я нет!

Девушка поставила короб на пол коляски и наклонилась, чтобы поднять визжащего поросенка. Суволь, кипя от злости, наблюдал за тем, как она вместе с коробом и поросенком устраивается в коляске. Мотоциклист вручил Чунчже запасные защитные очки и, взглянув на Суволя, пожал плечами.

– Если поедешь с нами, тебе придется сесть у меня за спиной и закрыть глаза. Решай.

Когда стало ясно, что Чунчжа собирается уехать без него, Суволь в самый последний момент все-таки оседлал мотоцикл. Однако вместо того, чтобы обхватить мотоциклиста за талию, как было велено, предпочел взяться за спинку сиденья.

Молодой солдат, перекрывая рев мотора, крикнул Суволю, кивнув на коляску:

– Твоя младшая сестренка, верно?!

Ответ Суволя утонул в грохоте, но мотоциклист услышал то, что хотел.

– Надо сказать, я тебя понимаю. Мне это знакомо. Она миленькая. Как думаешь, ей понравится парень вроде меня?

– Сомневаюсь.

– Типичный старший брат. Не слишком-то рьяно ее опекай. Ты ведь не хочешь, чтобы она осталась в девицах! – Мотоциклист покосился на Чунчжу, чья радостная улыбка побудила его поддать газу и прибавить скорость. – Ей быстрая езда по душе, верно?

Суволь, невольно ухватившись за солдата, когда мотоцикл рванул вперед, сжал парня словно в тисках.

– Полегче, охрабан, – передернул плечами тот. – Чтобы управлять этой штуковиной, мне необходимо дышать. Что тебе вообще понадобилось в Согвипхо?

– У меня там дела.

– Это может означать что угодно. – Мотоциклист снова покосился на Чунчжу. – Позволь ради твоей сестры дать совет. В городе сейчас не очень спокойно. Лучше бы тебе держаться подальше. Но учти: я этого не говорил. И вообще, ты меня не видел, и я вас не подвозил. Соображаешь, о чем я?

Суволь сглотнул.

– Что происходит? – Он надеялся, что монах на горе ошибся.

– Коммуняк берут под стражу и допрашивают.

– А как определяют, что это коммуняки?

– А у нас свои способы. В большинстве случаев это можно выяснить, просто взглянув человеку в глаза.

– Сдается мне, метод не слишком точный.

– Именно так говорят коммуняки. Ты ведь не коммунист, а? Иначе мне придется сообщить про тебя куда следует.

– Я такой же уроженец Чеджудо, как ты. И она. – Суволь указал локтем в направлении коляски.

Молодой солдат взглянул на Чунчжу и снова поддал газу.

– Твоя сестра слишком хорошенькая, чтобы быть коммунисткой, так что, полагаю, ты тоже не коммунист.

Мотоцикл с ревом умчался прочь, а Чунчжа еще какое-то время удивленно качала головой. Суволь, отказавшись от предложения подбросить его до города, поклонился молодому человеку и поблагодарил его за совет, однако вид у него был встревоженный. Чунчжа тем временем, прощаясь, расхваливала чудо-машину, которая так быстро домчала их до деревни:

– Я не могу поверить, что мы уже здесь! Чудеса, да и только! Спасибо вам, господин!

Суволь был слишком поглощен своими мыслями, чтобы принимать участие в прощальном разговоре. Чунчжа объясняла мрачное настроение юноши заигрываниями мотоциклиста, который осведомился, как ее зовут, и, лихо подмигнув, обещал вернуться, чтобы снова покатать ее. Девушка уже собиралась ответить, но Суволь ее опередил:

– Я – Ким Докмун, а ее зовут Ехвá. Вообще-то мы не отсюда. Мы живем у перевала, где вы нас подобрали. Везем папоротники для продажи местным хэнё.

Он развязал один из матерчатых свертков и продемонстрировал его содержимое.

– Почему ты соврал этому парню? – спросила Чунчжа после того, как мотоциклист уехал.

– Потому что не стоит называть свое настоящее имя солдату, если можно этого избежать. Никогда не знаешь, как используют эти сведения.

Бабушка и мама согласились бы с ним.

– Я не подумала. Спасибо тебе. А почему ты сказал ему, что мы брат и сестра?

– К счастью для нас, он сам так решил.

Молодые люди двинулись от шоссе к деревне, время от времени замедляясь, так как Чунчжу тянул за собой поросенок, упорно стремившийся обнюхать каждое растение. Некоторые прохожие бросали на Чунчжу странные взгляды, которые девушка приписывала тому, что ее сопровождает незнакомый парень. Когда они дошли до каменного бассейна в центре деревни, Суволь предложил остановиться, чтобы он мог наполнить свою бутыль из выдолбленной тыквы.

Чунчжа сделала долгий глоток из ковша и передала его Суволю. Поросенок потянул ее за собой, и она посмотрела вниз, чтобы утихомирить его. А когда снова подняла взгляд, ей в лицо был выплеснут полный ковш воды. Захлебываясь, Чунчжа стала протирать глаза. Наконец открыв их, она увидела, что Суволь ухмыляется.

– Ты собираешься кататься на быстром мотоцикле с каждым солдатом, сестренка?

– Только с твоего разрешения, охрабан!

Произнеся последнее слово, Чунчжа облила Суволя водой из ведра, а тот в ответ выплеснул на нее еще несколько ковшей. Оба насквозь промокли и громко хохотали, и тут к ним, заламывая руки и причитая, подбежала одна из деревенских старух.

– Чунчжа, живо беги домой! Тебя ждет мама! – крикнула она. – Случилось нечто страшное!

Улыбка сползла с лица Чунчжи. Оправившись от первого потрясения, она бросилась бежать по пыльным улицам, таща за собой перепуганного поросенка. Суволь устремился за ней; длинные ноги позволили ему скоро нагнать девушку. Чунчжа тяжело дышала, взгляд ее обезумел. Юноша забрал из ее рук поводок, на конце которого визжал поросенок.

У дома Чунчжу караулила группа хэнё в мокрой одежде, окруженная кудахчущими курами.

– Наконец-то ее дочка явилась!

– Она успела?

– Быстрее, быстрее!

Дверь дома распахнулась, заставив женщин умолкнуть, и на пороге показалась бабушка.

– Что случилось?! – бросилась к ней Чунчжа. – С мамой все в порядке?

С ее волос на крыльцо капала вода. Суволь помог ей снять короб.

Пожилая женщина взглянула на юношу и поросенка, затем посмотрела вниз, на темную лужицу воды, натекшую им под ноги. Ничего не сказав, она втащила внучку внутрь и захлопнула за собой дверь.

Во внезапно наступившей полутьме Чунчжа точно ослепла. Она зажмурилась, а бабушка втолкнула ее в комнату, служившую всей семье спальней.

На мамином тюфяке лежала женщина, которую девушка не узнала. Рядом с ней, прижавшись друг к другу и заходясь рыданиями, сидели младшие сестра и брат Чунчжи. Седовласая женщина перебирала в руках четки. Маленькая девочка трясла над распростертым телом погремушкой.

Когда шаманка почувствовала присутствие Чунчжи, она прекратила священнодействовать и жестом велела ей приблизиться.

Чунчжа, мотая головой, упала на колени. Это распухшее лицо принадлежит не ее матери. На маминой подушке покоится голова незнакомки.

Прозвучал голос бабушки, чересчур громкий:

– Твоя старшая, Чунчжа, вернулась.

Эта незнакомка не могла быть матерью Чунчжи. На тюфяке лежало какое-то усохшее, покрытое синяками создание. Мама никогда не ложилась днем. Мама никогда не болела. Чунчжу затрясло. Незнакомка попробовала открыть опухшие глаза. С окровавленных губ сорвалось одно-единственное слово:

– Чунчжа…

Бабушка подтолкнула внучку локтем:

– Отвечай, живо!

Чунчжа опять замотала головой, пытаясь подняться, отшатываясь от лежавшей на полу самозванки. Бабушка потянула ее вниз. Прежде чем накрыть рукой Чунчжи руку женщины, она вытерла влажную ладонь девушки о свою одежду.

Женщина на тюфяке кашлянула. На губах у нее выступила розовая пена. Глаза незнакомки были устремлены на нечто за плечом Чунчжи. Девушка оглянулась, но ничего не увидела.

Женщина крепко сжала руку Чунчжи своими пальцами.

– Поросенок?

Это был голос матери. Ошибки быть не могло. Чунчжу захлестнул ужас.

– Я… п‑привела хорошего, жирного. Он на улице.

Девушка с трудом сдержала рвоту. Она растирала руки матери, которые на ощупь казались ледяными. Та снова сжала ее пальцы. Нет, всё, безусловно, закончится хорошо. В маминых руках еще столько силы.

– Славная девочка… – Голос женщины стих, и глаза ее закрылись.

Чунчжа затрясла мамину руку, по-прежнему сжимавшую ее пальцы.

– Мама! – пронзительно вскричала она.

Та опять открыла глаза. И посмотрела на Чунчжу так, словно хотела сказать что-то еще, но с ее губ не сорвалось ни звука.

Рука, которую держала Чунчжа, обмякла.

Увидев выходящих из дома Чунчжи седовласую женщину и девочку, Суволь остановил их.

– Что происходит? С матерью Чунчжи все в порядке?

Шаманка покосилась на стоящую рядом с ней девочку. Девочка устремила на Суволя невидящий взгляд, ее черные глаза блестели. Она наклонила голову набок.

Наконец седовласая шаманка произнесла:

– Ее мать была изувечена.

– Во время погружения?

Прежде чем ответить, седовласая женщина оценивающе посмотрела на юношу.

– Остальные принесли мать девушки домой. – Она кивком указала на ожидающих женщин, которые стояли неподалеку, безмолвные, точно каменные.

– Не следует ли вам вернуться в дом? Чтобы помочь?

Шаманка отдала четки, ножи и погремушки девочке, и та положила их в корзинку. Женщина устремила глаза ввысь, на небо над крытой соломой хижиной. Внезапный порыв ветра всколыхнул деревья. Шаманка повернула седую голову и прислушалась. В доме кто-то заголосил.

Когда толпа хэнё, пронесясь мимо Суволя, хлынула внутрь, тот ошеломленно заморгал. Он двинулся следом за женщинами, но тут же, вспомнив о поросенке, задержался, чтобы привязать животину к забору.

Седовласая шаманка коснулась его руки.

– Ты родич? – спросила она.

Он помотал головой:

– Нет. Я помог довести поросенка.

– Не родственник… – Старуха с интересом изучала Суволя. – Но в тебе течет та же кровь.

– Не понимаю. – Юноша подумал о своей матери – уроженке материка, всегда боявшейся шаманок с Чеджудо.

Седовласая женщина схватила Суволя за руку, понуждая выслушать ее.

– Держись подальше от горы, – сказала она.

– Не могу. Халласан – мой дом.

Шаманка отпустила его руку. Больше она ничего не могла поделать, ибо не все истины можно поведать. Вместо этого она благословила юношу, а девочка, стоявшая рядом с ней, молча наблюдала.

Один за другим жители деревни приходили в скорбный дом с едой и аккуратно складывали свои приношения на крыльце. Пока кишечник еще не оправился после потрясения, пища должна легко проскальзывать внутрь и усваиваться: жидкие супы, каши, подливки. Позднее приношения станут более соблазнительными, дабы разжечь притупленный печалью аппетит: появятся лоснящаяся от жира жареная макрель, маринованные в соевом соусе и меде побеги черемши, приготовленные на пару морские ушки и мидии. Чунчжа послушно подавала эти блюда бабушке, брату и сестре. Младшие уже снова улыбались, набитые животы отвлекали их от тоски по матери. Но Чунчжа могла проглотить лишь несколько кусков. Свои объедки она отдавала повизгивавшему от удовольствия поросенку.

После трехдневного траура Чунчжа с бабушкой вновь пришли на берег. Другие ныряльщицы уговаривали обеих отдохнуть подольше, беспокоясь, что их горе слишком тяжело. И обещали делиться своим уловом. Бабушка отмахнулась от их опасений. У Чунчжи очень бледные щеки, она заметно похудела. Подводная пучина притупит любую скорбь. Старуха рассудила и пришла к выводу: пускай тогда уж морской царь заберет свою десятину – всё лучше, чем смерть от горя. И тем не менее она молила о пощаде.

Они много ныряли – это был способ хоть как-то возместить потерю.

Ночью, после того как Чунчжа заснула, бабушка сидела рядом и пела, пытаясь облегчить страдания девушки. Каждое утро она задавала внучке один и тот же вопрос. Всякий раз Чунчжа давала один и тот же ответ:

– Ничего, хальман. Мне вообще ничего не снилось.

Вместо нее о своих снах принялись рассказывать младшие дети, Чжин и Гончжа; их звонкие голоса перекрывали монотонную речь Чунчжи.

– Мне снилось, что я выросла большая-пребольшая, – объявила Гончжа. – Сделалась ростом с дом и носила его на себе вместо платья. Моя голова пробила крышу, а руки торчали из окон. Я стала высокой, как дерево!

Бабушка кивнула, не сводя глаз с Чунчжи.

– Двенадцать – самый подходящий возраст для снов, в которых растешь. Значит, твое детское тело готовится к превращению в женское. Этот сон приснится тебе еще несколько раз. Как только твое тело изменится, сон перестанет к тебе приходить.

Настал черед Чжина.

– А мне приснилось, что я лечу, как птица! – воскликнул он. – Когда я подпрыгивал вот так и поднимал руки, то взмывал в воздух. И в небе я нашел омман. Она тоже парила, и я полетел за ней. Мы вместе улетели в сторону горы.

Бабушка погладила мальчика по волосам.

– Ты помнишь, куда вы с мамой направились?

Чжин на мгновение задумался.

– Мы улетели из деревни и полетели над горой. Я не знаю, куда я направился. Но когда я там очутился, омман со мной уже не было.

– Так и должно быть, – кивнула бабушка. – Твоя мама теперь обитает в мире духов, а ты еще слишком мал, чтобы быть с ней. Прежде, чем ты сможешь с ней воссоединиться, тебе придется закончить эту жизнь здесь.

– Но что означает мой сон?

– Вскоре ты отправишься в путешествие.

– Правда? – встрепенулся Чжин.

Бабушка покосилась на старшую внучку. Чунчжа носила оставшуюся после завтрака посуду на кухню, где протирала ее песком, а потом ополаскивала. Пожилая женщина наклонилась к внуку.

– Никому не рассказывай об этом сне. Такой прекрасный сон нужно оберегать от злых демонов.

Чжин кивнул. Тотчебби вечно воровали его любимые камешки и палочки и перепрятывали их, чтобы не дать с ними играть. Он был умный мальчик и умел хранить тайны.

Чунчжа вздрогнула и проснулась. Светил полумесяц. Прислушавшись к дыханию окружающих ее родных, она начала понимать, где находится: дома, в деревне, на своем напольном тюфяке. Рядом лежала бабушка, по бокам от которой спали Чжин и Гончжа. Девушка закрыла глаза, стараясь не проснуться окончательно. Ей хотелось еще немного поплавать в этом тихом месте, где все, что она хотела забыть, казалось далеким, – на окраине памяти. Но она была не в силах остановить набегающие волны своего беспокойного разума.

Луна, сияющая в ночном небе, и неумолчный хор сверчков. Живительная сладость горного источника. Белые пальцы Суволя на фоне зеленых папоротников. Испачкавшая мамины носки алая кровь, становящаяся бурой.

Чунчжа свернулась клубочком, пытаясь выдавить эти ощущения из своего тела.

Боль в груди вытолкнула ее из постели, оторвав от теплых тел спящих. Она ощупью, на четвереньках поползла по неровному деревянному полу. Мамины домашние обязанности теперь достались ей. Пора разводить огонь и варить кашу на завтрак.

В то утро, когда она заняла место матери, Чунчжа лежала в постели, объятая дремой, пока не вспомнила, что мама собирается в горы. Она вскочила, побеспокоив бабушку, которая что-то пробормотала, и бросилась к матери на кухню. Пока девушка подбрасывала в огонь хворост, мама налила в черный котелок с оставшимся от ужина пшеном воды. Помешивая кашу, Чунчжа молила мать отпустить ее на гору. Та, качая головой, добавила в кашу яйца и мелко нарезанный зеленый лук.

Одеваясь в темноте, Чунчжа остро ощутила свою утрату, дотронувшись до маминой домашней одежды и головной повязки. Ей хотелось закутаться в слабеющий аромат матери. Впервые увидев ее в этом наряде, бабушка вздрогнула и пробормотала что-то насчет квисина. Но она была слишком практична, чтобы позволить хорошей одежде лежать без использования, и разрешила внучке завладеть вещами покойной дочери.

Чунчжа всегда знала о своем поразительном сходстве с матерью. Однако и представить не могла, что ей так скоро придется занять мамино место. Если судьба человека действительно написана у него на лице, как вечно твердила бабушка, чем это обернется для Чунчжи? А для младших брата и сестры с их круглыми лицами, широко распахнутыми глазами и пухлыми губами, – точных копий отца?

Отец бросил их, когда Чунчже было двенадцать лет, и с тех пор о нем почти не упоминали. Мама полностью вычеркнула его из жизни, дав детям фамилию своей матери. Но недавно бабушка снова заговорила о нем, раскрыв неизвестные детям секреты. Только вчера она рассказывала, что их отец вырос на материке, недалеко от большого города Сеула, где слишком холодно для мандариновых деревьев.

– Горожане не должны заключать браки с селянами, а горцы – с жителями побережья, – поучала бабушка. – Слишком большая разница! Посмотрите, как вышло у ваших родителей!

Мама могла выбрать любого мужчину. Бабушка похвалялась, что их тянуло к ней, хотя она и не считалась признанной красавицей. Лицо у нее было слишком худое, рот слишком широкий, а подбородок свидетельствовал об упрямстве. Но Сукчжа производила впечатление: высокая, с длинными, красивой формы конечностями. К тому же она была одной из лучших хэнё – женщиной, стоящей двух мужчин. Бабушка говорила, что самое красивое в ней – светло-карие глаза: «Цвета темного меда. Глаза духа, хотя она прожила недостаточно долго, чтобы духи попали в поле ее зрения».

Сукчжа отвадила стольких поклонников, что к тому времени, как ей исполнилось двадцать шесть, ни один мужчина не осмеливался к ней подступиться. За то, что она погубила так много надежд, односельчане прозвали ее каменной девой. Одним летним днем, приехав в Согвипхо, мама приметила на пристани отца.

– Красивый мужчина, – вспоминала бабушка. – Такой привлекательный, что каждая женщина, которой он попадался на пути, пыталась его соблазнить. Ваша мама решила, что он достанется ей. Он был окружен глупо хихикающими женщинами, и все они бросали на него зазывные взгляды. Ваша мама, слишком гордая и слишком хитрая, не пожелала присоединяться к этой жалкой компании. Она скинула с себя верхнюю одежду и встала на причале в своем костюме для ныряния. Ее распущенные волосы развевались на ветру. Ваш отец сразу заметил ее, поскольку она была единственной женщиной, не обращавшей на него внимания. Сукчжа делала вид, что изучает что-то под водой. И, почувствовав, что он наблюдает за ней, прыгнула в воду. Нырнула в глубину, глаза слепило солнце, пальцы ощупывали дно. Она сказала себе: «Если я найду морского ежа, то принесу его этому красавчику. Если он съест ежа, то станет моим». У причала неоткуда взяться морским ежам. Там очень мелко, и вода чересчур мутная. Но морской царь, должно быть, пребывал в игривом настроении, потому что пальцы Сукчжи нащупали-таки колючий шарик. Когда ваша мама вынырнула на поверхность, ваш отец наклонился над водой и протянул ей руку, чтобы помочь выбраться из воды. Ухватилась ли она за нее? Разумеется, нет. Вместо этого она посмотрела ему в глаза, показала морского ежа и проговорила: «Съешь и скажи мне, какой у него вкус».

Оставаясь в воде, Сукчжа наблюдала за тем, как он пытается вскрыть колючее создание. Смеялась, когда иглы ранили его до крови и исторгали у него проклятия. И все же красавчик не сдавался. Наконец одна из женщин сжалилась над ним и принесла ему черный камень. Ваш отец раскроил ежа одним ударом, обнажив его нутро. Достал оранжевую мякоть, положил ее в рот и проглотил. «Так какой у него вкус?» – повелительно спросила ваша мама. «У него вкус свадьбы!» – воскликнул он.

После недолгого ухаживания они поженились. И поначалу были очень счастливы. Однако ваш изнеженный, выросший в городе отец не приспособился к жизни у воды. Он был ужасным рыбаком. Из-за того, что семью содержала Сукчжа, терзавшие ее мужа угрызения совести уничтожили его любовь к ней. Он сделался слабым, ведь чтобы быть сильным, мужчине необходима гордость. Однажды ваш отец сел в лодку, сказав, что собирается поймать соллани. Он уплыл, насвистывая какой-то мотивчик, и домой уже не вернулся. Сначала мы думали самое худшее – что он погиб в море. Но когда его лодка нашлась, купивший ее человек поклялся, что заплатил справедливую цену. По его словам, этих денег хватило, чтобы ваш отец купил билет в один конец до материка.

Когда Чунчжа открыла дверь кухни, чтобы принести хвороста, то увидела лежавший на крыльце круглый сверток, похожий на переросший гриб. «Еще одно запоздалое траурное приношение», – подумала девушка. Ей надо было сначала развести огонь и вскипятить немного воды, прежде чем решать, подавать ли подаренную еду на завтрак или отложить ее на потом.

Выбирая между спичками и огнивом, девушка сердито отмахнулась от воспоминания о зажигалке Суволя. Каждый раз, когда юноша наведывался в деревню, ей удавалось избегать встречи с ним, отговариваясь трауром. Чунчжа выбрала огниво. На дворе почти лето, зачем тратить лишнюю спичку. Когда девушка высекла искру, сухая трава под черным железным котелком занялась. Прежде чем раздуть пламя, Чунчжа подбросила горсть щепок. Зевая, она изучала содержимое кухонного шкафа, удивляясь, почему ей так хочется есть. Спохватившись, девушка вспомнила о приношении на крыльце.

Она положила сверток на каменную плиту рядом с очагом. Размотала несколько слоев тряпок, аккуратно скатав их, чтобы вернуть владельцу. Когда под ними показался глиняный горшок, на котором стояла накрытая крышкой деревянная миска, сердце у нее екнуло. Ей знакома только одна семья, которая может позволить себе такую посуду. Снимая крышку с миски, Чунчжа затаила дыхание. В миске лежала щедрая порция косари.

Девушка едва удержалась, чтобы не выбежать на улицу – посмотреть, есть ли там кто-нибудь. Как можно думать о Суволе, будучи в трауре по матери? Она упрекнула себя за глупые, эгоистичные мысли, которые заставляют ее уклоняться от своих обязанностей. Если бы на гору отправилась мама, в тот день она не пошла бы на берег. Хотя бабушка настаивала на том, что мамина судьба была предопределена еще до ее рождения, Чунчжа не могла не размышлять о своей роли в этом несчастье. Она захотела занять место матери, и боги, наперекор себе, позволили ей это.

Чунчжа сняла крышку с горшка. Вокруг распространился аппетитный запах тушеной курятины, который сразил ее наповал. Не стерпев, она оторвала крылышко и впилась зубами в нежную мякоть. Девушка жадно, как человек, хватающий ртом воздух, поглощала мясо. С каждым проглоченным куском она ощущала себя все менее воздушной и более плотной, точно до этого пребывала на грани исчезновения.

Чунчжа добралась до крошечных костей и дочиста обсосала их, после чего снова заглянула в горшок. Подливка из-под курицы была сдобрена плодами унаби, чесноком, имбирем и волокнистым женьшеневым корешком. Она налила в большую раковину из-под моллюска подливку, удалив из нее часть клейкого риса, которым была нафарширована курица. Оторвала еще одно крылышко.

Девушка вынесла еду на крыльцо кухни. На сей раз она ела медленно, смакуя подливку и нежное мясо. Закончив, поставила импровизированную миску на стол и поковыряла в зубах деревянной щепочкой, наблюдая за кружащими в небе морскими птицами. Затем ее внимание переключилось на мамин огород, где между колючими молодыми огурцами и стрелками чеснока пробивались маленькие зеленые ростки. При маме на грядках не было ни единого сорняка. Чунчжа опустилась на колени, чтобы выполоть растения-захватчики. Оттого, что она скребла почву руками, с корнем вырывая все лишнее, под ногтями у нее стало черным-черно.

Когда ее исступление утихло, грядки сделались аккуратными и чистыми, совсем как у мамы. Чунчжа снова ощутила голод и вернулась на кухню. На сей раз она вытащила из куриной утробы начинку из клейкого риса, добавила в миску, сделанную из раковины, косари, после чего снова отправилась на крыльцо.

– Не курятиной ли здесь пахнет? Или я сплю? – На пороге, почесывая плечо, стояла бабушка.

– Это фаршированная курица, хальман, тушенная с унаби и женьшенем. В начинку добавлены каштаны.

– Что? Кто ж это так расщедрился? – Пожилая женщина догадалась, что это блюдо стряпала не уроженка Чеджудо.

Столь вычурный и дорогой способ приготовления тушеной курицы предпочитали обитатели материка.

– Это от семьи Ян с фермы «Дом в облаках», – объяснила Чунчжа, которая не сомневалась в этом после того, как попробовала папоротник.

– Ну разумеется. Само собой. Твоя мама дружила с женой старшего сына. – Старуха жестом велела Чунчже оставаться на месте, а сама заглянула в горшок.

Почти половина курицы уже съедена. Выходит, блеск в глазах Чунчжи ей все-таки не померещился. Коли вернулся аппетит, значит, человек оправился.

– Когда я привела поросенка домой, со мной явился старший внук. Это косари на вкус в точности такое же, как то, что я ела у них в доме.

Бабушка попробовала немного.

– Довольно вкусно, – неохотно признала она.

Чунчжа поставила пустую миску на столешницу.

– Думаю, сегодня надо постирать постельное белье, – заявила она. – День будет довольно жарким, и одеяла быстро высохнут.

Пожилая женщина пристально посмотрела на внучку, с момента трагедии не замечавшую подобных мелочей.

– Тебе снова начали сниться сны, верно?

Чунчжа кивнула.

Бабушка села на корточки и похлопала по полу рядом с собой:

– Садись и расскажи мне, чтó помнишь.

Она взяла Чунчжу за руку. Кожа у старухи была прохладная и сухая, как береста. Прежде чем ответить, девушка ласково сжала ее пальцы.

– В моем сне я была замужем за морским царем. Две его придворные дамы были нашими дочерьми. Под водой все было странное и чужое. Я не очень хорошо понимала язык рыб, но обитала в доме размером с дворец и была очень богата.

Бабушка хмыкнула в знак того, что внимательно слушает.

– Я много лет вела под водой безбедную, счастливую жизнь. Но по-прежнему испытывала тоску по деревне. Когда я уже не могла ее выносить, то упросила морского царя позволить мне навестить тебя и маму. Он спросил, почему я, живя у него в такой роскоши, хочу вернуться в столь убогое место. Я ответила, что хочу полакомиться мандаринами, ведь в море нет ничего подобного им по вкусу. Морской царь пожурил меня за неблагодарность, но исполнил мое желание. Он положил мне в рот розовую жемчужину и велел проглотить. Сказал, что, когда придет время возвращаться, жемчужина приведет меня обратно.