Читать онлайн Чужое зверье

СМЕРШ – спецназ Сталина

© Тамоников А.А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

– Когда и как вы попали в немецкий плен? При каких обстоятельствах?

Изможденный человек, не поднимая опущенной головы на худой, как ветка, шее, пробормотал в ответ:

– Вы уже это спрашивали. И я вам отвечал. Несколько раз рассказывал обо всем, называя даты. Каждую подробность, каждый шаг. Я все рассказывал.

Он наконец поднял на них глаза. В блеклом, потухшем взгляде бывшего военнопленного было столько тоски, что Алексею Савельеву, оперуполномоченному отдела контрразведки 134-й стрелковой дивизии, стало не по себе. Серые глаза мужчины были мутными – казалось, будто их затянуло туманом.

Изможденный мужчина, заключенный по фамилии Грошев, вдруг впился дрожащими руками в наголо обритую голову, так что вспыхнули алыми клочками шрамы, которыми был усеян его череп.

– Почему вы спрашиваете это снова и снова? Зачем? – в голосе несчастного не было злости, только безысходное отчаяние. – Я ведь пришел сам, я рассказал всю правду, ничего не скрыл. Ни про плен, ни про пытки, ни про вербовку абвера. За что? За что? – заключенный опустил голову и снова забормотал, тускло и жалостливо, словно читал унылую молитву.

Сидящий рядом с молодым контрразведчиком, младшим лейтенантом Савельевым, капитан Никодим Евстафьев резким окриком остановил эти причитания:

– Прекратить, Грошев! Немедленно! Я буду задавать эти вопросы столько раз, сколько понадобится. А ты будешь отвечать на них! Если хочешь, чтобы я поверил, что ты не работаешь на Гитлера! Когда и как попал в немецкий плен? При каких обстоятельствах? Отвечай немедленно! Рассказывай все подробно.

Несчастный Грошев поник, костлявые плечи совсем обвисли, мокрая от пота – из-за мучившей его лихорадки – грязная рубаха обтянула впалую грудь. Бывший немецкий военнопленный, а теперь узник советского фильтрационного лагеря, гвардии старший лейтенант тускло принялся повторять снова свой рассказ. Его младший лейтенант Савельев слышал вчера. И позавчера. И три дня назад. Они с капитаном Евстафьевым допрашивали Грошева по кругу вот уже неделю, повторяя одни и те же вопросы.

Первые три дня Алексей Савельев, совсем еще новичок в контрразведке, с интересом вслушивался в каждое слово. Он внимательно рассматривал сидящего перед ним мужчину: худой, как скелет, с дрожащими после контузии руками, покрытый шрамами, почти всегда смотрящий в пол Грошев вызывал у Савельева недоумение. Молодой мужчина никак не мог представить себе: неужели этот дерганый и какой-то погасший человек командовал ротой, отдавал приказы бойцам, вел их в атаку?

После шестого или седьмого допроса, с одними и теми же вопросами Евстафьева, одинаковыми ответами Грошева, Алексей заскучал. Будни контрразведчика при проверочно-фильтрационном лагере совсем не были похожи на то, что представлял себе Савельев, когда учился на курсах для сотрудников СМЕРШ.

Хотя оперативная деятельность была для него не нова: до войны комсомолец и отличник ГТО, Савельев успел отучиться два года в высшей школе милиции. Там он проходил практику в одном из районных отделов милиции, даже участвовал в качестве добровольца в захвате банды. Еще вместе с товарищами он патрулировал улицы как дружинник, не раз ловил хулиганов и расплодившихся в городе воров и мелких грабителей.

Поэтому и свою будущую службу в новом подразделении разведки – СМЕРШ – парень представлял такой же интересной. Поиск и разоблачение шпионов, немецких агентов, перебежчиков и диверсантов, сбор оперативных данных, риск во имя советской власти и коммунистической партии, увлеченные своей службой товарищи с горящими глазами.

Ведь сам отдел контрразведки создали не так давно – в апреле 1943 года – по приказу товарища Сталина, после того как он получил донесение о большом потоке перебежчиков, диверсантов и власовцев, хлынувших через фронтовую границу на территорию освобожденного от оккупации СССР. Немецкие шпионы были хорошо подготовлены, обучены азам вербовки, подрывного дела, сбора секретных данных. И у них было огромное преимущество – они мгновенно внедрялись в ряды военных, потому что сами были военными, обычными русскими офицерами и рядовыми. После мучительных и долгих пыток в нацистских лагерях некоторые из них соглашались на сотрудничество, становились агентами немецкого разведывательного отделения абвер, лишь бы прекратить бесконечные пытки. В пику новой разведывательно-диверсионной тактике армии вермахта и был создан отдел СМЕРШ.

А уже в сентябре этого же года первые курсанты подразделения контрразведки, а среди них и младший лейтенант Савельев, отправились после срочного обучения по местам распределения.

Молодой оперуполномоченный попал по распределению в проверочно-фильтрационный лагерь НКВД, где содержались советские военные, которые попали в плен к гитлеровцам, а потом смогли сбежать и найти дорогу назад. Сотрудники СМЕРШ проводили допросы, узнавая об обстоятельствах пленения и возвращения. Их задачей было понять – не является ли бывший военнопленный немецким агентом, не прошел ли он вербовку абвером и можно ли его снова включить в ряды действующей РККА.

День шел за днем, сентябрь перетек в холодный октябрь с первыми заморозками, а потом ледяной ноябрь, а вся работа молодого контрразведчика проходила в крошечном пыльном кабинете. Через мутные оконца заглядывало солнце, доносились голоса людей, иногда в стекла бился ледяной дождь, смешанный со снежинками. За окном била ключом настоящая жизнь, но в этом месте время будто бы застыло.

Ежедневно вместе с капитаном НКВД Евстафьевым младший лейтенант Савельев допрашивал советских военных, которые вернулись на родину из немецкого плена. Их содержали в бараках, водили под конвоем на допросы, хотя официально не называли заключенными.

Евстафьев и Савельев изучали личное дело каждого военного, узнавали обстоятельства плена. А через несколько дней или недель решали, действительно ли это он случайно попал в плен или все-таки возвращенец стал перебежчиком, является агентом абвера.

Каждый день офицеры меняли чью-то судьбу. Иногда накладывая резолюцию о том, что тот или иной возвращенец невиновен. А в отдельных случаях отправляя бывшего пленного из проверочно-фильтрационного лагеря в распоряжение военного трибунала, если сложилось мнение, что перед ними предатель, а не жертва фашистов.

Фронт, передовая были где-то далеко, жизнь лейтенанта Савельева вдруг превратилась в монотонную рутину – бумаги, допросы с однотипными вопросами, снова бумаги, обед и казарма. И так по кругу каждый день.

Но монотонная жизнь была для Алексея Савельева скучна и непривычна. Молодой мужчина провел два года своей жизни после призыва на фронт в стрелковой роте – в окопах, атаках, наступлениях и тяжелых марш-бросках. Поэтому для него было огромной тягостью видеть в измученных, бледных мужчинах потенциальных преступников, предателей и шпионов. Эти офицеры и рядовые ведь были тоже фронтовиками, как и он, обычными людьми, тоже сражавшимися ради победы над армией Гитлера.

Просто судьба повернулась к ним другой стороной. Эти несчастные люди не по своей воле, а из-за тяжелого ранения или контузии оказались в немецком плену, потом бежали, часто многократно, несмотря на пытки, лишения и голод в концентрационных и пересыльных лагерях. Оказавшись на родине, они снова становились узниками, такими же пленными.

Хотя фильтрационный лагерь официально не считался тюрьмой, но всем вокруг, в том числе и бывшим узникам, было понятно: они не герои сражений, не жертвы фашистов, а подозреваемые, в которых оперуполномоченные СМЕРШ пытаются распознать немецкого диверсанта.

Только у начинающего смершевца Алексея Савельева никак не получалось распознать в измученных людях предателей.

Ведь, будучи курсантом школы милиции, он видел на практике настоящих преступников, присутствовал при допросах. То были наглые урки, бравировавшие своими преступлениями, отвязанные бандиты, жестокие и грубые. Сейчас же перед ним каждый день едва сидели от боли и усталости, дрожали от унижения и несправедливости люди, которым не повезло попасть в плен. Обычные, изведенные голодом, пытками в немецких лагерях и тюрьмах, а теперь затравленные недоверием и бесконечными подозрениями.

Поэтому уже через неделю Алексей не мог поднять глаза на людей, которых ему приходилось допрашивать. При виде мужских слез, шрамов и рубцов, покрывавших их тела, от криков, полных отчаяния, ему становилось невыносимо тоскливо на своей новой службе в рядах СМЕРШ. А их рассказы про плен, про истязания и зверства в лагерях каждый раз вызывали у парня содрогание и ненависть к фашистам.

Глава 1

«Сам момент, как я попал в плен, я не помню. После прицельного огня я поднял в атаку своих бойцов, мы шли цепью. Как вдруг стало темно, и я слышал только звон, очень сильный звон в ушах. Потом помню, как упал от удара взрывной волны. Она меня уронила на землю – как течение, сбила с ног. По нам, наверное, ударила внезапно немецкая артиллерия. Точно не скажу, потому что ничего не видел и не слышал какое-то время. Меня оглушило. Помню, пытался опереться на что-нибудь, подняться на ноги, а руки как чужие – скребут по земле, но я не понимаю, как с ними управиться, они меня не слушаются. Меня контузило, почти сутки я ничего не слышал, может быть, больше. Воспоминание о том времени осталось в памяти какими-то урывками. С поля меня волокли под руки немцы, обшарили одежду, забрали оружие, а потом затолкали в грузовик с другими пленными. Офицеров держали отдельно, там почти все были ранены. Людей было так много, что никто не мог лечь, все стояли. Меня зажало между соседями, было очень трудно дышать, пахло кровью, сильно пахло.

Утром, когда грузовик остановился и нам приказали построиться, больше половины пленных уже были мертвы. Кто-то от ран истек кровью, а кто-то просто задохнулся от тесноты. Того, кто не смог встать в строй, обессилевших, тяжелораненых, там же, на месте, на наших глазах добивали. Их не расстреливали, просто били в затылок тяжелым гаечным ключом – экономили патроны. Я тогда смог встать. С пятого раза или шестого, я вставал и падал, снова вставал. Немецкий солдат занес надо мной ключ, но кто-то из толпы пленных подал мне руку, помог – и я удержался на ногах.

Нас долго куда-то везли. Наверное, целые сутки. И затем высадили в поле – это был просто клочок земли с пожухлой травой, где не было никаких построек – одна лишь ограда из колючей проволоки и охрана.

В этой полевой пересылке мы провели около месяца, спали на голой земле в той одежде, что попали в плен. Раз в сутки привозили два ведра с водой, четыре черствые ковриги и ставили за ограду. Каждый день пленные прибывали, от десяти до пятидесяти человек. Но паек был тот же – два ведра и четыре ковриги хлеба. Мы сами его делили поровну на всех. Кусок с ладошку, потом с половину, через месяц в день мне доставался кусочек размером с половину моего пальца.

Мертвецы были кругом, люди умирали десятками. От голода и ран, их никто не лечил. Нам не разрешали хоронить тела, только дежурные оттаскивали трупы за ограду каждое утро, чтобы охране было проще нас считать.

Мы строили планы побега: хотели разоружить охрану или отвлечь. Я готов был пожертвовать собой, умереть, подставиться под пули охраны, чтобы другие могли освободиться. Но гитлеровцы никогда не подходили к нам близко, боялись, что мы от отчаяния способны что-либо против них предпринять. Они даже сгоняли нас в кучу подальше от входа на территорию, чтобы поставить воду за ворота.

От страшного недоедания к концу месяца я почти уже не ходил. У меня выпала часть зубов, тело было покрыто язвами, в одежде и волосах ползали вши. Почти все время я лежал, полз на коленях только тогда, когда привозили паек.

Нас не избивали, нет, не пытали и даже не заставляли работать. Просто не кормили, не давали воду, одежду, укрытие, лекарства или возможность помыться. И это убивало медленно, по капле. Ты жил, но был ходячим мертвецом без сил на побег или сопротивление. Каждый, кто прибывал в тот лагерь, проходил через это. Разговоры о побеге затихали через неделю. Люди начинали гаснуть. Они от голода и постоянного холода берегли силы – переставали разговаривать друг с другом, старались двигаться поменьше. К концу месяца они почти не вставали с места, лежали в забытьи от холода, голода, боли.

Тогда я перестал бояться смерти – наоборот, ждал ее, просил побыстрее забрать меня, чтобы прекратить это унизительное состояние. Но мое тело двигалось и жило вопреки всему. А в конце месяца, когда вся территория лагеря была заполнена пленными, нас построили в колонну и повели перегоном через лес к железной дороге. Чтобы никто не попытался сбежать, заключенных связали одной веревкой. Шаг в сторону для того, чтобы попытаться сбежать, – и за тобой тянется кучка таких же живых мертвецов. В общем вагоне заключенных пересылки везли почти пять суток.

Оказалось, что нас вывезли в тыловую часть оккупированной территории Польши. Там был построен лагерь: бараки, ограда из колючей проволоки под током, вышки с охраной. Печи для сжигания тех, кто не мог работать. Правда, на работу ходили не все – лишь рядовые, женщины, дети.

Офицеров, таких как я, заняли совсем другими делами. Неделю нам давали еду, жидкую баланду и хлеб, это помогло восстановить силы. Я мог встать сам, сделать несколько шагов. Думал, что нас кормят, чтобы мы могли работать вместе с остальными заключенными. Оказалось, что это не так. От нас фашисты хотели совсем другого.

Когда я смог сам сидеть или стоять, меня начали допрашивать. Так же как делаете это вы: часами, сутками одни и те же вопросы: часть, звание, как попали в плен. Когда я засыпал или падал, меня раздевали догола, выводили на улицу и обливали ледяной водой. Была зима, и вода сразу застывала ледяной коркой на теле.

После этого меня привязывали веревкой к огромному стволу, так, чтобы я не лежал на земле, не простудился и не умер от воспаления легких. Вот такая забота. Заводили руки и ноги назад, туго обматывали веревками. В такой позе я висел несколько часов на огромном бревне, голый, дрожащий. Мимо меня иногда проходили другие заключенные, их вели на трудовые работы или обратно в барак.

После „закаливания“, как это называли фашисты, меня сажали в карцер. Это крошечная камера, метр на метр, где невозможно сесть или лечь. Там нет окон, туалета, ничего нет. Только стены в темноте и длинные царапины сверху донизу – следы от тех, кто провел там, как и я, много времени… Очень много. Неделю или месяц я там был, не знаю. Все дни тогда слились в нечто серое, одинаковое.

Иногда меня выводили оттуда, чтобы избить или облить ледяной водой на морозе или подвесить головой вниз. Иногда не давали воды по трое суток, потом надевали на голову мешок, клали на спину и заливали через воронку ведро воды в рот. Ты захлебываешься и увертываешься от воды, о которой думал несколько суток. От жажды в карцере губы слипались, ужасно хотелось пить. Я лизал стены, чтобы хотя бы от их прохлады получить какое-то ощущение влаги. А потом увертывался в ужасе от потока воды, корчился и захлебывался.

Пытки длились всю зиму. Вернее, бесконечно. Допросы почти прекратились, вместо них были только пытки. А однажды меня вывели из карцера, дали штаны и завели в теплую комнату. Я с трудом смог сесть, потому что кожа на мне висела клочками после побоев. Немецкий офицер в очках поставил передо мной кружку с горячим чаем и положил листок. Сказал, если я подпишу его, то смогу выпить эту кружку. Целую кружку чая.

Это было соглашение на сотрудничество с абвером. Я подписал сразу! Не из-за чая, не из-за пыток, нет! Как только я увидел соглашение стать немецким агентом, то сразу понял – это мой шанс вернуться назад, на родину. Я не думал ни о чем, ни в чем не сомневался. Сразу решил, что соглашусь на всё, буду делать вид, что готов сотрудничать. Лишь бы вернуться назад, на территорию Советского Союза, выйти за колючую проволоку. А как только окажусь у своих, то сразу раскрою тайну, сдамся сам и расскажу все, что знаю.

Я – советский офицер, я гражданин СССР, я – коммунист и не хочу предавать свою родину. Мои родители, моя жена, мои дети живут в этой стране, я защищал эту землю от фашистов. И я не собирался предавать родину.

Эта бумага была лишь пропуском назад, для меня она ничего не значила, поймите. Зачем мне умирать в муках, предателем, трусом, пленным, если можно принести пользу своей родине? Это было так просто – всего лишь соглашаться на словах с сотрудниками абвера.

После того как я подписал бумагу, меня с еще десятью офицерами перевезли в отдельный лагерь в пригороде Польши. Там нам дали еду, кровати, одежду, сводили к врачу и в баню. Да, мне пришлось присягнуть Гитлеру на верность… Но я понимал, что это ложь ради спасения. Ни минуты я не собирался служить ему и германской армии.

Наоборот, я не хотел, чтобы кто-то и вправду мог стать шпионом в Красной армии, смог навредить ей изнутри. Поэтому всегда соглашался на все предложения, изучал любые материалы, что давали нам во время подготовки. Я помогал другим диверсантам с изучением немецкого языка. Я делал все это, чтобы узнать как можно больше информации. Потому что потом планировал передать сведения нашей разведке, я хотел быть полезным здесь. Мне не было сложно лгать и притворяться. Я ничего не чувствовал, ни страха, ни вины.

Знаете, мне иногда кажется, я остался там навсегда, в том карцере, где нет ничего, кроме темноты и стен. Я стал там живым мертвецом. Потому что ничего не чувствовал, абсолютно ничего, окаменел, застыл изнутри и снаружи.

В немецком лагере, когда нас обучали, как осуществлять диверсии, рассказывали о величии Германии и заставляли присягать на верность, мне не было страшно или стыдно. Только от единственной мысли становилось тепло на душе: я вернусь домой, я помогу своей стране, я снова буду собой. Все остальное – неважно.

По ночам я зубрил каждое слово и цифру, что услышал днем. Нас планировали раскидать по разным фронтам и подразделениям, сделали фальшивые документы. Каждому из перебежчиков придумали легенду – часть, имя. У всех были разные задачи, позывные, но цель поставили одинаковую – служить Гитлеру, вредить советской власти и Красной армии. Организовывать диверсии, вербовать агентов, вести агитационную деятельность, узнавать и передавать сведения о ситуации на советском фронте – это входило в задачи „перебежчиков“.

Через месяц подготовки нас обеспечили всем необходимым – формой, рациями, бумагами. В группе из пяти человек меня вывезли на аэродром под Люблином. Оттуда на транспортном самолете „физилер-шторх“ нас доставили на Восточный фронт. Согласно приказу, диверсионный отряд из пяти единиц десантировался в районе Ивангорода. После приземления мы с моим сообщником, Олегом Двурядовым, захватили остальных немецких агентов, обезоружили их и сдали в ближайшую военную часть. Сами тоже добровольно сдались, а потом рассказали о своем вынужденном сотрудничестве с абвером.

Все планы, явки, пароли, свои и чужие, что я успел узнать за время пребывания в плену, я перечислил сотруднику НКВД под запись сразу после ареста. При задержании сдал фальшивые документы и оружие. Это было больше трех месяцев назад.

Из того места, где меня арестовали, на поезде и под охраной меня перевезли в этот лагерь и теперь допрашивают, словно я преступник. Только я рассказал вам все без утайки. В моих словах нет ни единого слова лжи.

Я хочу быть свободным, меня не пугает смерть. Поэтому прошу, поверьте мне. Я не двойной агент, я никогда не собирался служить Гитлеру и не хочу быть частью армии вермахта. Отправьте меня на передовую, в любую часть, в любое подразделение, хоть в штрафную роту рядовым. Я докажу, что готов служить своей родине. Прошу, я хочу быть свободным. Я больше не хочу быть в том карцере, где только темнота! Я не хочу быть мертвым внутри! Прошу вас, поверьте мне».

Свой рассказ Грошев закончил шепотом, он едва говорил, оставшись без сил. Алексей, хоть и слышал этот рассказ уже не один раз, снова почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ежедневные пытки, мучения, холод и голод – их пленный офицер терпел бесконечно. Невозможно представить, что он чувствовал тогда и каково ему сейчас от подозрительного отношения уже на родине после возвращения.

Но напарник оперуполномоченного Савельева, капитан Евстафьев, равнодушно пожал плечами:

– Наплел нам тут с три короба, какой ты герой! И немцев с носом оставил, и на родину вернулся. Только мы не дураки, знаем, что ты там задумал. На фронт, говоришь, хочешь? Чтобы там без присмотра сведения гитлеровцам переправлять через границу? Хитро придумано, Грошев. На передовой сбегал туда-сюда пару раз, и никто не узнал ничего?! Да кто вас, шпионов и перебежчиков, к передовой подпустит, вредителей!

Голос Никодима становился все громче и громче, в нем звучало раздражение. Он с утра чувствовал себя плохо, живот крутило без остановки, голова трещала после вчерашних семи кружек самодельной браги из кусков черствого хлеба и сахара. Савельев каждое утро наблюдал растущую желчь и злобу, которую капитан выплескивал во время допросов на задержанных.

Однако сегодня молодой смершевец не удержался от возражения:

– Остальных же отправляем на фронт с понижением в звании, искупить вину с оружием в руках. Товарищ Грошев тоже может доказать верность родине.

Евстафьев на полуслове замолчал, и его лицо пошло пятнами:

– Савельев, соорудил бы ты чаю лучше. Сходи за кипятком в каптерку, как молодой сотрудник. А то с этой работой ни поесть, ни попить, власовцев с каждым днем все больше и больше.

Алексей хотел было возразить, что он не прислуга. Да и утром он сам лично видел в офицерской столовой, как Никодим завтракал двумя кусками хлеба с маслом. Но промолчал. Уже не первый раз капитан отправлял его из кабинета под благовидным предлогом, а после его возвращения все протоколы и признания были подписаны. Понурый и молчаливый задержанный сидел, шмыгая кровавой юшкой из разбитого носа. Методы Евстафьева молодому смершевцу не нравились, хотя он не считал себя вправе делать замечания из-за разницы в возрасте и звании.

Поэтому, скрепя сердце, молодой лейтенант направился в сторону каптерки, где всегда в пузатом чайнике кипела вода. Он осторожно налил в большую жестяную кружку кипятка и отправился обратно по коридорам штаба к своему кабинету. Уже почти в конце пути навстречу ему выскочил из-за двери клозета бледный капитан Евстафьев. Подтяжки на его штанах были спущены, а на лбу выступили бисеринки пота.

– Что случилось, товарищ капитан? – удивился парень.

Никодим простонал, прижимая ладонь к животу:

– Худо мне что-то. Надо до фельдшера.

– А Грошев где, задержанный?

– Да закрыл я его в кабинете, – прокряхтел капитан. Он сунул ключи молодому оперуполномоченному. – Отправь его обратно в барак и следующего на допрос. Ох, без меня пока действуй, скрутило что-то.

Алексей заспешил к кабинету, долго возился с ключами, потому что ему мешала кружка, полная кипятка. Наконец скрипучая створка распахнулась от толчка плечом, лейтенант шагнул внутрь и ахнул – пол, стены и окно были залиты кровью. На полу лежал извивающийся в судорогах Грошев. Его тело тоже было залитой алой жидкостью. Савельев отшвырнул в сторону кружку и кинулся к распластанному на полу мужчине:

– Что, что случилось? Это Евстафьев, он вас избил?!

И тут же инстинктивно дернулся назад от жуткого вида: у Грошева на шее набухала кровавая полоса рваного разреза. Сам задержанный сжимал в залитой кровью руке осколок. В разбитое стекло завывал ноябрьский ветер. Бывший офицер и немецкий агент разбил стекло, пока офицеров не было в кабинете, и перерезал себе горло.

Узкие губы на лице у несчастного растянулись в безумной улыбке, в уголках рта выступила кровавая пена.

– Потерпите, я сейчас. Я приведу фельдшера! Срочно в госпиталь вас! – засуетился лейтенант, не зная, как помочь умирающему.

Тонкие пальцы ощутимо сжали рукав гимнастерки:

– Нет, нет, нет, я сам. Я сам это сделал! – Грошев открыл глаза, они светились радостью и спокойствием, впервые с тех пор, как Савельев увидел его в кабинете для допросов. – Я свободен, теперь я свободен! Я свободен, свободен!

Он выкрикивал эти слова, захлебываясь собственной кровью. Кричал с надрывной радостью, пока не захрипел и не дернулся в предсмертной судороге. Когда тело несчастного Грошева обмякло, а взгляд и безумная улыбка застыли навсегда, Алексей Савельев очнулся от оцепенения.

Парень кинулся к двери за врачом, потом сделал шаг к телу, проверил пульс на шее – мертв. Стянул свой ватник с крючка у двери и закрыл бледное лицо с жутким оскалом-улыбкой.

Весь оставшийся день младший лейтенант провел как во сне: он писал рапорт начальнику о произошедшем; отвечал на вопросы врачей; помогал отнести тело в хладник, который отдали под хранение трупов. Даже сходил на обед, где повеселевший после посещения фельдшера Евстафьев с аппетитом уплетал щи, заедая их щедрыми кусками ржаного хлеба.

А Алексей механически ел, не замечая вкуса еды.

– Ты чего, лейтенант, смурной такой? Из-за самоубивца этого? Да не переживай, нашей вины тут нет. Сам он себе глотку распорол. Еще и окно разбил, паразит, как теперь работать, просквозит ведь от ветра.

Савельев вдруг резко спросил напарника:

– Нет нашей вины, вы уверены? Вы так думаете, что в его решении нет нашей вины? Грошев ведь не думал, что по возвращении его будут мучить допросами. Он не рассчитывал, что станет преступником на своей родине. Почему вы не допускаете, что он и правда хотел как лучше? Разве он не хотел вернуться назад и быть полезным советскому государству? Грошев же рассказывал, что только поэтому формально согласился на сотрудничество с абвером! Что, если он говорил искренне, а мы ему не верили – и от нашего недоверия он потерял надежду?

Капитан Евстафьев вытер рукой лоснящиеся от жирного супа губы:

– Молод ты еще, Савельев. Потому и веришь каждому проходимцу, кто умеет слезу пустить. У таких, как он, ни стыда, ни совести нет. Ты вообще знаешь, что наша контрразведка смогла предупредить операцию «Длинный прыжок»? Знаешь, что за операция? Гитлеровские агенты готовили покушение на лидеров «большой тройки», Сталина, Рузвельта и Черчилля во время конференции. Хотели прямо на мирных переговорах ликвидировать руководителей стран, которые за мир, за победу! После такого как этим перебежчикам можно верить? Пускай спасибо скажут, что не ставим к стенке без суда и следствия. Хотя им только такое и положено по законам военного времени!

Толстый палец почти ткнул Савельева в грудь:

– Ты жалость эту убирай. На нашей службе она ни к чему. В СМЕРШ надо людей видеть насквозь, всю их гниль, слабость! Подлецов кругом много развелось, так и норовят и нашим, и вашим служить. Если будешь каждому верить, то ни одного власовца на чистую воду не выведешь, – тяжело крякнув, Никодим поднялся из-за стола. – Там уборка в кабинете идет. Сегодня работу провести не получится. Ты проследи там, посиди, чтобы все хорошо отмыли. А потом запрешь дверь. Я в казарму, мне доктор велел отлежаться сегодня. Здоровье ни к черту стало из-за этих предателей да шпионов. Расшатали мне все нервы. А ты им в рот глядишь.

С этими словами Никодим тяжело пошагал к выходу.

Его молодой напарник так и остался сидеть в тяжелых раздумьях, склонясь над тарелкой. Молодому мужчине было муторно на душе от мысли, что этого могло бы не случиться, доверяй они чуть больше словам Грошева.

После обеда младший лейтенант Савельев вернулся в кабинет. Однако здесь полным ходом шла уборка: звенели ведра, пахло хлоркой и загустевшей кровью, звонко шлепали мокрые тряпки, а плотник бурчал что-то под нос, примеряясь к разбитому окну. Алексей сгреб со стола все бумаги – протоколы допросов и личное дело Грошева, – пристроился в коридоре на подоконнике, чтобы снова перечитать те сведения, что раз за разом повторял задержанный.

Оперуполномоченный внимательно перечитывал лист за листом, шептал с досадой под нос:

– Надо было заниматься проверкой сведений, а не бесконечными допросами. Вот же Грошев указал, что в окрестностях Железногорска в Курской области запланирована операция «Луч». Подготовлены кадры для внедрения, завербованные советские офицеры. Эх, вот где настоящая работа. Надо сделать запрос в штаб военной части в Курске, были ли там выявлены агенты абвера.

Контрразведчик открыл свой гроссбух, который выдавали каждому сотруднику, – формуляры с описанием разыскиваемых шпионов: клички, словесные портреты, особые приметы, легенда, на чье имя сделаны фальшивые документы, предполагаемое место ведения диверсионной деятельности. Он пролистал его от корки до корки, выискивая хоть одного фигуранта, которого бы обнаружили в названном Грошевым Железногорске или его окрестностях. И ничего не нашел. Неужели прав Евстафьев и самоубийца лгал ради того, чтобы только оказаться на передовой, снять побыстрее с себя подозрения, а сам хотел поставлять сведения противнику.

Может, и правда он, Алексей Савельев, не годится для такой службы, не быть ему контрразведчиком с такой доверчивостью к людям? От одолевавших сомнений парню стало совсем тоскливо на душе.

Но тягостные мысли Алексея прервал вдруг тихий голос:

– Товарищ младший лейтенант, добрый день!

Молодой контрразведчик соскочил с подоконника, вытянулся во фрунт и отдал честь. Потом понял, что на голове его нет головного убора, и сконфуженно отдернул руку вниз:

– Здравия желаю, товарищ майор.

Перед ним стоял майор НКВД, начальник местного отделения Народного комиссариата обороны СССР. Майора Костюченко, своего командира, младший лейтенант видел лишь раз, когда принес свои документы в штаб подразделения для оформления на службу. После короткого разговора именно Костюченко назначил его в напарники Естафьеву на оперативную работу с задержанными из пересылочно-фильтрационного лагеря.

– Вольно, – невысокого роста, но с крепкой фигурой, налитой невидимой под формой силой, глава подразделения двигался на удивление мягко, почти бесшумно, будто ходил не в армейских сапогах, а войлочных тапках.

Мужчина черканул взглядом по стопке документов на подоконнике:

– Заприте кабинет с бумагами и следуйте за мной.

Алексей кинулся выполнять приказ командира: он быстро расправился с замком; а потом последовал за майором, который уже медленно шел по коридору.

Они спустились на первый этаж, где располагались кабинеты штабных служащих, в том числе рабочее место Костюченко.

Майор жестом пригласил Савельева входить, сам проследовал к столу и занял свое место рядом еще с двумя военными. Алексей замер на середине просторной комнаты, он с удивлением разглядывал погоны и петлицы на кителях присутствовавших: два майора и старший лейтенант госбезопасности. Ох, неспроста собралась такая компания вместе.

Костюченко нахмурил белесые брови:

– Так, товарищи, это младший лейтенант Савельев, оперуполномоченный нашего отдела контрразведки 134-й стрелковой дивизии. На должность назначен недавно, опыта пока только набирается. Товарищ младший лейтенант, у нас здесь заседание комиссии по расследованию м… происшествия у вас на допросе. Самоубийство задержанного Ивана Грошева. Изучаем обстоятельства этого дела. Вы, как непосредственный свидетель произошедшего, расскажите подробно, как все произошло.

Алексей в деталях описал все события сегодняшнего утра. Члены комиссии переглянулись между собой.

Костюченко вдруг вздохнул и отодвинул в сторону записи, которые вел во время рассказа Савельева:

– Товарищ младший лейтенант, хорошо, что вы все в таких подробностях запомнили. Но что вы скажете вот о следующей информации? – он зачитал вслух строки из отдельного листа. – Осуждает деятельность СМЕРШ, подвергает сомнениям правомерность действий контрразведки, сочувствует власовцам, считая их предательство случайностью. Не пригоден к службе в рядах СМЕРШ.

От возмущения Алексей потерял дар речи на несколько секунд. Он мгновенно понял, кто написал донос, – Никодим Евстафьев. Капитан не только неизменно фыркал на все слова молодого напарника, считая его очень наивным, еще и поспешил изложить свои домыслы в доносе руководству подразделения.

Когда оторопь прошла, молодой лейтенант горячо заговорил. Он решил высказать наконец все, что скопилось внутри за несколько недель работы на допросах заключенных фильтрационного лагеря:

– Я не сочувствую перебежчикам, власовцам, настоящим предателям! Настоящим! Хотя ведь среди них есть и те, кто случайно оказался в плену. Те, кто искренне хочет искупить свою вину. И, я считаю, наша работа в том и состоит, чтобы как раз отличить одних от других. Выявить тех, кто лжет ради своей выгоды, а не грести всех под одну гребенку. Грошев, по моему мнению, мог быть как раз таким сознательным советским гражданином. Он постоянно говорил, что хотел бы исправить ошибку. Чтобы проверить его слова, надо не проводить с десяток похожих допросов, не задавать ему одинаковые вопросы. Надо проверить оперативными методами те сведения, что Грошев нам сообщил. В протоколе он упоминает об операции «Луч», которая запланирована в окрестностях Железногорска. Эту диверсию планировали провести с участием немецких агентов, завербованных советских военнопленных. Я изучил оперативные данные, у нас нет сведений о задержании шпионской группы в Курской области. Значит, диверсанты всё еще действуют на данном направлении. Нужно проверить информацию, провести оперативно-розыскные мероприятия тамошним сотрудникам СМЕРШ. Что если сведения подтвердятся? Если Грошев окажется не преступником, а надежным источником информации? Что тогда? Ведь он мертв, мы не сможем уже ничего исправить. Он умер преступником и предателем. Хотя бы все-таки посмертную реабилитацию он заслуживает, – младший лейтенант замолчал, взволнованный тем, что смог открыто высказать, накопившееся на душе.

Военные за столом снова переглянулись, Костюченко задумчиво протянул:

– Инициатива – это хорошо, товарищ младший лейтенант. Хорошо, что вы стараетесь разобраться в своей работе. Но все же с такими отзывами о вашей работе я вынужден поставить вопрос о вашем соответствии занимаемой должности.

Вдруг сидящий рядом с ним майор государственной безопасности хохотнул:

– Ну, парень, резвый ты не по годам. Рассказываешь, как отделу СМЕРШ шпионов искать.

Костюченко растерянно замолчал, поглядывая на мужчину, который, по всей видимости, был выше его по должности. А тот наклонил голову, серебрящуюся от седых нитей среди черного ежика волос, и принялся листать отдельную от всех бумаг папку.

Потом поднял на молодого контрразведчика черные, с цепким взглядом глаза:

– Курсант высшей школы милиции?

– Так точно, товарищ майор, – ответил Алексей.

Голос его звучал звонко от растущего волнения. Он вдруг понял, что эта комиссия собралась не только из-за покончившего с собой Грошева. Она будет решать также его судьбу. Ведь кто-то должен отвечать за то, что задержанный шпион перерезал себе горло прямо в кабинете оперуполномоченного. А после доносов Евстафьева вся вина ляжет на его плечи: недалекий, наивный, негодный к службе, неопытный, еще и сочувствующий немецким шпионам.

– С оперативной деятельностью знакомы, на практике были в отделении милиции? – вопрос застиг его врасплох.

– Так точно, товарищ майор, – почти выкрикнул младший лейтенант. – Принимал участие в поимке банды. Участвовал в патрулировании улиц в добровольной дружине по охране общественного порядка.

– Комсомолец, доброволец, – снова хохотнул седой майор. Он пролистал еще раз папку с личным делом контрразведчика Савельева. – Вижу, вижу, характеристики у тебя хорошие, да и на передовой отличился.

Мужчина отодвинул в сторону бумагу:

– Вот что, поступим мы следующим образом, товарищ Костюченко. Ты писульки своего Евстафьева в сторону убери, отложи подальше, – в ответ на поднятые брови майора он уверенно кивнул. – Убери, убери, не первый день я твоего Евстафьева знаю. Любитель тайных донесений. Этого парня я у тебя из подразделения забираю, служить он при лагере больше не будет. В кабинетике сидит готовый оперативник для работы в прифронтовой области. Чуть натаскать – и будет золото, а не контрразведчик. Ты же сам видишь, голова у него соображает получше, чем у твоего Никодима. Розыскную работу знает. А самое важное в этом парнишке – глаза у него горят, рвется в бой. Значит, надо отпускать! Не дело хорошему оперу бумажки перебирать в кабинете, его работа в поле.

Майор вдруг стал серьезным, от его внимательного взгляда у Алексея все сжалось внутри:

– Лейтенант, послушай, сегодня же собираешь вещи и с документами выдвигаешься в прифронтовую часть рядом с Железногорском. Ты будешь приписан к отделению контрразведки под командованием капитана Ефима Потапова. В твоей книге этих сведений нет. Но, действительно, в Железногорске и прилегающих деревнях активно действует движение коллаборационистов. Сведения, которые ты нашел в протоколах, могут быть подтверждены. И здесь ты прав. Нужна активная, качественная розыскная деятельность. Поэтому ты там пригодишься, я это вижу, – он замолчал на несколько секунд. Потом продолжил, не сводя цепких глаз с лица парня: – Я тебе сейчас не как член комиссии говорю, не как майор госбезопасности, а как в недавнем довоенном времени опытный сыскарь. Ты двигаешься в правильном направлении. Любое преступление или его отсутствие должно быть проверено, затем доказано фактами и уликами. Это наша работа. Мы не судьи, чтобы карать, наказывать или миловать. Решения о жизни и смерти оставь трибуналу. Наша задача как оперуполномоченных – собирать сведения, анализировать их и восстанавливать по крупицам картину тайной преступной деятельности. Этим ты и будешь заниматься теперь. Сейчас – вольно, шагай в казарму. Через час с вещами будь в канцелярии, получи необходимые документы.

– Спасибо! – Алексей не мог скрыть своей радости. Наконец его ждет то, о чем молодой смершевец мечтал! Дело, которым и должен заниматься настоящий контрразведчик, – поиск военных преступников, шпионов, предателей. Его ждет настоящая служба!

Савельев почти бегом направился к двери, но опомнился и перешел на шаг. Перед тем как толкнуть дверь, отдал честь всем старшим по званию, вновь звонко выкрикнув:

– Есть выполнять приказ! Я не подведу, товарищ майор! Даю слово офицера! Честное комсомольское, вы не пожалеете, что доверили мне такое дело!

Его сапоги от торопливых шагов загрохотали по коридорам штаба.

За дверьми же осталась сидеть в молчании комиссия. Костюченко растерянно теребил листы с протоколом собрания. А майор государственной безопасности Давыдов, который отправил парня заниматься оперативной деятельностью, улыбался одними уголками губ, склонившись над служебными бумагами.

Глава 2

Оставшуюся часть дня младший лейтенант Савельев провел в суматохе. Он то получал сухой паек на складе провизии, то укладывал в вещмешок свое немудреное хозяйство в виде пары сменного белья да принадлежностей для умывания. Самое ценное – книгу с описаниями немецких предателей – он бережно обернул в кусок брезента и уложил сверху остального скарба.

Сборы были быстрыми, поэтому на вокзале, где формировался поезд в нужном направлении, Алексей оказался раньше, чем следовало бы. Здесь царило настоящее столпотворение: тысячи людей осаждали вагоны, чтобы выдвинуться в сторону линии фронта; тут же на платформы грузили технику, артиллерию.

Савельев едва нашел в этой суматохе дежурного, предъявил свои бумаги, и тот закрутил головой:

– Вон там, там на втором пути поезд. Пока еще не подали, садись, парень, в любой вагон. Прыгай куда понравится. Весь состав следует до Железногорска, туда подкрепление для фронта едет.

– Благодарю! – контрразведчик кинулся через пути. Он поднырнул под вагон, перебрался к нужному составу. В первой же теплушке сдвинул тяжелую дверь и нырнул в темноту небольшого пространства.

Оказалось, не он один решил занять удобное местечко на время долгого путешествия. Половину лавок внутри уже занял небольшой отряд совсем еще юных бойцов.

При виде офицера они подскочили со своих мест:

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант!

Алексей, который еще не привык после курсов, что к нему обращаются как к старшему по званию, отмахнулся:

– Вольно, ребята. Давайте знакомиться, младший лейтенант Савельев. Лучше Алексей.

– О, Алексей третий! – пошутил крепыш, сидевший с самого края лавки. – А я первый, а вот второй, – он ткнул в белесого паренька, который вытянул длинные ноги у двери, уложив их на тугой вещмешок. С шутками и смехом молодые люди перезнакомились. До отправления поезда вовсе отправились вместе добывать дрова, чтобы растопить на ночь буржуйку, которая ждала своего часа посередине вагона.

Молодой офицер остался внутри, покараулить их места и вещи.

Загремели сцепки вагонов, состав перевели на первый путь, и в вагон хлынул народ. Солдаты усаживались уже на пол, укладывали под спины свои вещи, так можно было сделать помягче свой пятачок пространства, где предстояло провести почти сутки. Разожженная печка уютно потрескивала, на железной площадке уже кипел чей-то котелок с чаем. От тепла и спокойствия, что наполнили вагон, у Алексея начали слипаться глаза. Сквозь дремоту молодой лейтенант с радостью продолжал прислушиваться к чужим разговорам: как же хорошо снова оказаться среди фронтовиков. Видеть в этих людях товарищей, однополчан, попутчиков, а не предателей и шпионов.

Тем временем опытный пожилой солдат, возвращавшийся после лечения в госпитале на фронт, давал советы молодым бойцам, окружающим его – словно цыплята заботливую наседку:

– Ежели агитки будут немецкие, ну не жгите вы их. Гадости там написаны, знамо дело. Дак в хозяйстве все сгодится. Махру заворачивать в самокрутки – самое то или до ветру сходить с немецкими писульками. Костерок запалить. А на ночь можно сапоги сушить. Набьешь кирзу листовками, так утром и сухое все. Пускай фашисты сапога русского нюхнут.

Молодые люди дружно рассмеялись над шуткой старшего товарища.

Кто-то, особо любопытный, спросил:

– А откуда ж эти листовки у нас берутся, дядя? Зачем немцы бумагу тратят?

Мужчина серьезно проговорил:

– Ну так знамо дело – агитация. Они ведь обещают там сладкое житье-бытье у Гитлера за пазухой. Кормежку от пуза, рейхсмарок ихних мешок, ежели на сторону немцев перейдешь.

– Вот гады! – крикнули из толпы новобранцев.

– Гады, – согласился солдат. – Да только находятся идиеты, что верят в эти сказки. И бегут на ту сторону прямиком к фашистам в окопы.

– Неужели такие бывают! – ахнул крепыш. – Как же так! Да от этих проклятых фашистов одни беды! Сколько они людей погубили, родных наших в концлагеря угнали! Разве можно с ними заодно быть!

– Да и похуже перебежчиков бывают люди, – тяжело вздохнул его старший товарищ. – Про «власовцев» слыхал?

– Не-ет!

– Расскажите!

На разные голоса попросили молодые бойцы.

Рассказчик закурил самокрутку, сунул ее в рот и выпустил клубы едкого дыма:

– Генерал такой был, Власов. В плен попал к Гитлеру и пошел ему служить, целую армию собрал из бывших советских пленных да белой эмиграции. Так что, получается, русские против русских воюют в угоду Гитлеру. И вот так бывает, ребятки. Нынче времена тяжелые. Немец лютует после Сталинграда, потому что чует – конец ему пришел. Вот и ищет, как бы обманом победу получить. Как ведь… мы силу ему свою показали под Сталинградом, а теперь гоним его каждый день обратно в Германию. Победа наша впереди, это уже каждый знает, кроме этого дурака Гитлера да его генералов.

– А если власовцы эти границу перейдут и среди нас будут вредительством заниматься? – вопросы от молодняка никак не заканчивались.

Тут не выдержал уже Савельев, он присел поудобнее, откашлялся:

– Чтобы бороться со шпионами, товарищ Сталин создал специальную организацию СМЕРШ, смерть шпионам. Потому что, как товарищ сказал, действительно, немецкая разведка всеми силами пытается помешать Красной армии двигаться вперед. Внедряет перебежчиков, бывших военнопленных в ряды советских бойцов, ведет агитацию – листовки, вербовщики. Если вдруг вы столкнетесь с таким человеком, заметите что-то подозрительное, то сразу сообщайте в штаб вашей части.

– Верно говорите, товарищ младший лейтенант! – пожилой рассказчик воодушевился еще больше. – Фрицы хитры стали, так и вытворяют кунштюки свои. Я вот как ранение-то схлопотал?! Повадились эти гады выманивать нас, связистов, прямо в засаду. Провод перерубят и засядут, ждут, когда починять придем. Нам потом командир велел по двое ходить, ежели разрыв линии. Раньше ведь как… бой идет, а мы на лавке или у стенки окопчика усядемся, значит, в рядок. Кто с краю, того очередь идти, ежели обрыв связи. Такое промеж нас правило заведено. А вернешься с обрыва или нет, то никому неизвестно. Когда раненого приносили, то в госпиталь его. Когда на своих ногах возвращался и с другого края садился – значится, жди, покуда снова очередь дойдет. Бывало, когда больше и не видели товарища своего. После боя… это уже санбатальон раненых и трупы собирает, кому в госпиталь, кому в могилу. Мы дальше идем со своим подразделением связи. Наступление войск, надо линию тянуть, кабеля класть.

– А как вас ранило-то, товарищ?

Разговорившийся мужчина крякнул:

– Ох, и позабыл, про что гутарил вам. Вот голова садовая, совсем работать не хочет. Немцы, в общем, эти, черти окаянные, засады такие для связистов устраивать взялись. Мы по двое ходили. Напарника-то моего, лейтенанта, по голове лопатой хрясь! – и оглушили. Потому что офицер… они их в живых оставляют, чтобы сведения получить. Поволокли его сразу вперед, чтобы, значит, себе в лагерь как языка представить на допрос. И мне тоже по башке досталось! Все потемнело в глазах, не понял, на каком я свете. Хорошо смекнул, свалился кулем и лежу, кровища по башке течет, а я не шелохнусь, чтобы подумали, что я мертвый. Видать, пожалели пулю на меня тратить, только врезал по носу прямо сапогом один – проверить, не прикинулся ли мертвяком. Ох, как хрустнул нос, искры из глаз посыпались, а я ни гугу – лежу, глаза закрыл, не шелохнусь. Он мне по ребрам еще хрясь! Ох, матушки, нутро все треснуло, а я терплю, замаскировался. Так фриц этот не унялся, еще мне по бочинам два раза засадил… сапогами своими. Потом они наконец-то ушли. Я ползком к кабелю, зачистил все, соединил – и к окопам. Весь день под пулями пролежал в поле – так немец жарил, продыху не давал. А по темноте к окопам двинул ползком – думал, кончусь, так больно было. Меня в лазарет отправили, три километра еще пешком прошел. Вроде и не подстрелили меня, а худо, сил нет никаких. Себя не помню, как дошел, в госпитале доктор меня тук-тук по бокам, да как закричит: «Срочно на стол!» Распластали брюхо – оказывается, немецкая скотина мне ребра так сломала, что кости живот внутри распороли. Слово такое мудреное… короче, внутри как в баке – кровища, еще и голова разбита. Провалялся на койке полгода, хотя даже пуля по мне не чиркнула. А поди ж ты… Но ничего, починили, подлатали. Спасибо докторам нашим, не люди – золото. После госпиталя обратно на фронт только отправили. Я и ничего, не жалюсь. Спасибо, что живой. Пока по койкам валялся в госпиталях, все о мальчишке том вспоминаю, о лейтенанте нашем. Вина моя ведь перед ним есть. Вот, думаю, ежели пальнул бы с винтовки или кинулся бы на немцев первым, почуял бы засаду, то отбились бы, может, с ним. Стыдно мне, душа болит, что в плену наш командир оказался. Ведь мальчишка совсем, год как после курсов. Лейтеха наш… Мы его Сомик называли за глаза, потому что фамилия Сомов. И глаза такие большие, навыкате, губешки пухлые. На рыбешку похож, вот и прозвали. Без злобы, любя. Он ведь знал и не обижался, хороший был командир. Головастый, соображал за троих, даром что командиром поставили. Эх, не уберег я его, старый хрыч…

Мужчина вдруг отмахнулся от нахлынувших на него тяжелых мыслей. Совсем старый воин позабыл, о чем рассказывал, что хотел поведать молодым бойцам.

Он смастерил трясущимися руками еще одну самокрутку, отошел к щели между дверью и стенкой теплушки и принялся жадно затягиваться дымом. Будто дым мог избавить его от тяжелых мыслей.

После его рассказа в вагоне разговоры стихли, ребята тихонько обсуждали сведения, которые им рассказали. Пожилой солдат вернулся на свое место, а потом задремал, как почти все остальные пассажиры теплушки.

У Алексея сон вдруг прошел, он вспомнил своих товарищей по стрелковой роте, где служил два года войны до перевода в СМЕРШ. Их лица, их разговоры во время перерывов между атаками, как спали в землянках плечом к плечу, шли в атаку цепью, прикрывали друг друга во время наступления, согревались от холода и дождя под одной плащ-палаткой. Как можно представить, что этот человек, твой друг и товарищ, вдруг предаст тебя, отправит под пули всю роту, пойдет ради банки тушенки на предательство? А если вдруг кто-то из них попал в плен к фашистам, смог сбежать и оказался бы в фильтрационном лагере… То неужели он, Алексей Савельев, считал бы его немецким предателем и изменником Родины? Как поступить в такой ситуации?

Тяжелые мысли не давали ему уснуть. Младший лейтенант тяжело вздыхал, ворочался с боку на бок, пока глубоко за полночь мерный такт колес не укачал его. Коротко остриженная голова его склонилась на грудь, парень забылся в коротком тревожном сне. Он, как тонкая паутина, опутал его, но то и дело рвался, возвращая контрразведчика в душный вагон с сотней людей.

Спасаясь от тесноты и тяжелого духа, уже перед прибытием пассажиры теплушки приоткрыли двери. Через широкую щель холодный воздух хлынул внутрь. Дышать им было приятно, свежесть утра смешивалась с резким запахом пропитки для шпал, отчего казалось, что война где-то совсем далеко и военные возвращаются на этом составе домой к семьям и любимым.

Неожиданно на повороте состав начал замедлять ход, хотя за деревьями крыши домов едва были видны тонкими черными полосками. Вдруг из леса к теплушкам хлынула толпа людей: солдаты тащили носилки с ранеными; девушки-санинструкторы помогали ходячим пациентам идти, подставляя хрупкие плечи; женщина в черной ватной куртке и белом чепчике с красным крестом подгоняла всех, чтобы быстрее шли к вагонам.

Машинист поезда бежал вдоль состава, выкрикивая с явной тревогой в голосе:

– Всем выйти из вагонов! Конечная остановка! Всем пассажирам покинуть вагоны! Немедленно!

– А что случилось?

– Так до станции не доехали же, товарищ!

– Совсем выходим? С вещами?

Суматоха и гвалт затихли мгновенно, когда воздух разорвал резкий и одновременно тоскливый вой сирены – воздушная тревога!

Когда она оборвалась на несколько секунд, рослая девушка с повязкой санинструктора, чтобы остановить общую суматоху, прокричала хрипло во все горло:

– Товарищи, которые прибыли, срочно покиньте вагоны. Состав не пойдет до станции из-за авианалета! Нам срочно надо погрузить раненых и отправить поезд назад! Помогите нам, пожалуйста! Быстрее, надо всех пациентов посадить в вагоны!

Алексей бросил свой вещмешок под ближайший куст, спрыгнул на землю и кинулся к девушке. Он перехватил с ее плеча на свое плечо руку раненого, который с трудом ковылял на одной ноге, опираясь на самодельный костыль. Вместо второй ноги у него висел обрубок, укутанный в окровавленные бинты.

Санинструктор ловко вынырнула из-под руки искалеченного бойца:

– Во второй вагон, ходячих во второй! Ведите!

Ее застиранный медицинский чепчик зацепился за край ватника на больном и слетел на землю. На свободу вырвался ворох золотистых кудрей, их разметал ветер, словно переливающиеся лучи солнца.

На несколько секунд контрразведчик застыл, ослепленный великолепной красотой блистающих золотом и солнечными бликами прядей.

В чувство его привел окрик девушки. Она подхватила шапочку с земли и ловко упрятала под нее свои роскошные волосы:

– Ну что же вы стоите?! Быстрее, юнкерс уже над городом!

Снова завыла сирена, суматоха усилилась. Сотни раненых, которые скрывались в лесочке, теперь пытались самостоятельно или с помощью прибывших бойцов добраться до вагонов. Солдаты и офицеры, побросав свои вещи, помогали, тащили, подсаживали.

Санинструкторы бегали между людьми, распределяя потоки:

– Ходячих во второй!

– Битком уже, в третий тоже пускай их садят!

– Уже хоть куда, девочки! Быстрее давайте! Немец в небе уже! Заметит нас!

– Успеем, успеем! Он опять на восточную ветку все скинет!

– Осторожнее, не уроните его! В вагон помогите поднять!

– Быстрее, быстрее! Давайте, давайте! – подгоняла всех старший фельдшер.

Младший лейтенант Савельев дотащил на себе одного раненого. После чего запрыгнул в вагон и принялся принимать тяжелых пациентов, которых на одеялах и кусках брезента затаскивали в теплушки, затем укладывали рядами на полу. Он слышал, как небо тяжело загудело над головами людей.

Лейтенант Савельев вскинул взгляд на секунду в небо, когда тянул угол очередных импровизированных носилок. В небе кружил немецкий «разведчик» Focke-Wulf Fw 189 Uhu, который они на передовой называли «филин». Его появление означало только самое худшее – авианалет или артиллерийский удар. Но им ничего не оставалось, как продолжать дальше погрузку. Как понял Алексей, авианалеты стали уже здесь привычными, все действовали слаженно и быстро.

Только одно спасало сейчас пассажиров состава от массовой гибели – то, что удары немцы наносили по другому участку железной дороги. Поэтому для маскировки остановку, высадку и посадку отъезжающих сделали специально под прикрытием лесного массива подальше от станции.

И тем не менее обмануть люфтваффе не удалось. В небе загудел тяжелый юнкерс, ударила артиллерия. Однако гул не стих – мимо!

У Савельева вдруг екнуло все внутри от дурного предчувствия. Он сиганул на землю и кинулся к машинисту, который уже закрывал двери наполненных вагонов:

– Немедленно уводи состав, сдавай назад!

Тот закрутил головой, ткнул перемазанной в саже рукой в кучку людей у деревьев:

– Еще не всех погрузили!

– Уводи! – неожиданно для себя заорал Савельев и со всей силы дернул машиниста за рукав прокопченной робы. – Это приказ, немедленно сдавай назад! Нас заметили, люфтваффе заметил состав! Уводи дальше в лесной массив! Остальных потом заберем!

Он кинулся к раненым и санинструкторам, торопливо шедшим от полосы лесного массива к насыпи:

– Назад, назад. Остановите посадку! Нас заметили, сейчас будет авиаудар сюда! Уходите в лес к деревьям! Быстрее!

Его слова сделали свое дело, женщины остановились в растерянности. Паровоз в это время дернулся и медленно принялся толкать вагоны назад. Часть теплушек скрылась под густыми ветками деревьев, которые подходили все ближе и ближе к рельсам, смыкаясь в природную арку своими ветвями.

Младший лейтенант кинулся на помощь Златовласке, как он мысленно теперь называл девушку с золотистыми кудрями. Девушка одна с трудом тащила по земле одеяло, на котором стонал высокий и широкоплечий мужчина, обмотанный бинтами до пояса.

Алексей едва успел протянуть руки и подхватить другой край носилок, как над головой оглушительно завыл юнкерс.

Зеленые глаза напротив расширились от ужаса:

– Ложись!

Они рухнули на землю под утробный стон летящей бомбы. Взрыв и удар волны от упавшего снаряда. По голове будто ножом резанули, уши взорвались пульсирующим звоном. Из-за страшной боли мир вокруг расплылся в серую массу. По телу будто ударило огромным молотом, да так сильно, что остановилось дыхание. На несколько секунд младший лейтенант Савельев потерял все ориентиры, смешались небо и земля, будто в жуткой смертельной карусели. Он протянул руку, пытаясь нащупать что-нибудь рядом с собой. Его пальцы утонули в массе волос, рядом голос Златовласки простонал:

– Помоги им! Спаси!

Парень затряс головой, пытаясь избавиться от тумана перед глазами и шума в ушах. В нескольких сантиметрах от него на земле лежала девушка с золотистыми кудрями. Шапочка с нее снова слетела, пряди разметались по земле, но теперь их невероятная красота была залита кровью.

Умирающая девушка шептала без остановки, не сводя с него стекленеющего взгляда:

– Помоги им, спаси! Спаси раненых!

Грохнула снопом осколков и огня вторая бомба. Она попала ровно на то место, где только что стояла голова состава. Металлические рельсы вздыбились кривыми струнами, земля фонтаном поднялась вверх, рассыпалась во все стороны смертельным ливнем из раскаленных осколков и кусков шпал. Потом черный дым окутал все вокруг и укрыл дымящимся саваном воронки, тела замерших в ужасе на земле людей.

Алексей Савельев попытался пошевелиться. Младший лейтенант дернулся в сторону Златовласки, которая лежала рядом с ним, закрывая своим телом раненого на носилках. Голова девушки была повернута в сторону контрразведчика, взгляд ее стал стеклянным, а лицо белым, как у фарфоровой куклы. От шеи и до ног тело санинструктора превратилось в кровавое месиво, начиненное осколками немецкой бомбы.

– Я сейчас, я помогу. Перевязку! – младшему лейтенанту Савельеву казалось, что он кричит изо всех сил. Однако со стороны было видно, что он всего лишь хрипит и тянет руку к уже мертвой девушке.

Парень с трудом смог встать. Едва он попытался сделать шаг, как черное от гари небо над головой опрокинулось, ударило в лицо, словно тяжелая металлическая крышка, и он утонул в бездонной глухой бездне.

Алексей Савельев открыл глаза и едва сдержался, чтобы не застонать от ужасной боли, которая тяжелым молотом била изнутри в затылок.

Над ним нависло бледное лицо медсестры:

– Очнулся! Тише, не шевелись, пока доктор не осмотрел. У тебя контузия после взрыва. Скажи только, как зовут, и назови номер воинской части.

Однако молодой мужчина упрямо приподнялся, сел, а потом встал.

– Ничего, я смогу идти. Не надо врача, пускай поможет остальным. Там много раненых.

Женщина, та самая, что руководила посадкой в состав, покачала головой и вдруг погладила его по плечу:

– Было бы еще больше, если бы ты не приказал остановить посадку и убрать состав. Ты спас сотни людей, спасибо.

От ее слов парню не было приятно или лестно. Алексей только опустил глаза, потому что перед глазами стоял стекленеющий взгляд девушки с золотыми волосами, а в ушах звенел ее предсмертный хрип: «Спаси…» Вот кого он не успел спасти, не успел прикрыть. И от этого внутри было не радостно, а тоскливо.

Медсестра постучала карандашом по списку пассажиров, который правила, вычеркивая погибших или получивших ранения:

– Ну что, герой, как тебя зовут? Мне отметить тебя в живых надо.

– Алексей. То есть вот, – контрразведчик вытянул красное удостоверение из внутреннего кармана. – Оперуполномоченный отдела контрразведки… или проще – СМЕРШ… младший лейтенант Савельев. Прибыл в Железногорск, в отделение контрразведки под командование капитана Потапова.

Брови женщины удивленно поползли вверх, она не стала проверять запись в удостоверении. Сразу кивнула и сделала пометку в своем списке.

Объяснила торопливо:

– Все личные вещи собраны в приемном отделении. Думаю, и твой вещмешок там. Сам разберешься?

Алексей в ответ кивнул и снова скривился от острой боли в голове.

Медсестра нахмурилась:

– Так, герой, у тебя сотрясение после удара взрывной волны. Поэтому сутки отлежаться, не бегать, голову беречь. Понял меня?

– Так точно, – каждое слово отдавало болью в голове.

Могучий кряжистый мужчина, который стоял, будто окаменев, посреди госпитальной круговерти из раненых, врачей, помощников, на секунду неожиданно очнулся и переспросил:

– В СМЕРШ прибыл?

– Так точно, – Савельев старался не двигаться, чтобы хоть на секунду затихли эти волны боли в висках и затылке.

Мужчина остановил тяжелый взгляд на младшем лейтенанте Савельеве:

– Я – капитан Потапов, командир отделения. С вещами сейчас отправляйся на улицу Гороховую, дом пять, кабинет на первом этаже. Старшего лейтенанта Горченко Владимира найди, введет в курс дела.

– Есть, товарищ капитан.

Хотя Потапов, казалось, его уже не слышал, он снова застыл, как огромный камень среди моря из людей. Раненые стонали, медики метались от одного к другому, пытаясь оказать первую помощь или сделать перевязку, добровольцы из действующего военного состава перетаскивали на носилках пострадавших с места взрыва бомбы. И посреди суматохи и криков замер с остановившимся взглядом капитан Потапов – мужчина ушел глубоко в себя от каких-то тяжелых мыслей.

Алексей же тем временем осторожными шагами добрался до кучи из чемоданов и вещмешков, наваленных прямо на земле у входа в госпиталь. Здесь уже стояли несколько подвод с ранеными, которых привезли с места бомбежки у железнодорожной станции. Он долго копался, пока не нашел свой потрепанный и почти пустой вещмешок. Перекинул его через плечо и пошагал так же медленно по улице, на ходу спрашивая у прохожих путь до Гороховой. Дорога оказалась короткой: два проулка, поворот через площадь – и вот он, тупичок из трех домов, сомкнувших свои торцы в одной точке. Только шел это расстояние пострадавший контрразведчик больше часа, то и дело его сознание мутнело, парня накрывало тошнотворной волной, от которой подкашивались ноги, а в голове пульсировала жуткая боль. Ему приходилось останавливаться, облокачиваться о стены домов и терпеливо ждать, когда спадет белесый туман перед глазами и тело начнет снова подчиняться своему хозяину. В кабинет он почти заполз, держась на стену, бледный и мокрый от холодного пота. Держась за стенку, прошел к стулу и с размаху рухнул на него. Молодой человек, сидящий над кипой бумаг на столе, удивленно протянул:

– Это кто тут такой пожаловал?

Савельев снова вытащил удостоверение:

– П-пы-пы при-пы-пы, – он пытался объяснить, что он прибывший оперуполномоченный, направленный капитаном Потаповым в отдел, но выговорить ничего не мог непослушным языком, который от жажды прилип к небу. Парень оказался понятливым, он без слов зачерпнул полную кружку воды из жестяного ведра, стоявшего в углу кабинета, и протянул Алексею. Тот сделал несколько глотков, отчего ему немного полегчало, и наконец смог представиться. Крепкая ладонь сжала его вялую от слабости руку и крепко встряхнула:

– А я оперуполномоченный отдела контрразведки, лейтенант Горченко Владимир. Можно просто Володя или «Гора», это мой позывной. У нас у всех позывные есть, потому что часто отправляем в штаб секретные сведения. И чтобы ни звания не было, ни фамилии, вот позывные используем. Учили вас на курсах такому?

– Да, и на курсах СМЕРШ, и в школе милиции изучал основы оперативной работы, – подтвердил Алексей.

Лицо высокого и худощавого Владимира засияло светлой улыбкой:

– Так ты у нас обученный, опытный. Это хорошо, не хватает хороших кадров. Во всем отделе четверо вместе с Потапычем… ой, то бишь с капитаном Потаповым, командиром нашим. А ты будешь «Голова» тогда.

Говорливый и любящий пошутить Горченко мгновенно придумал позывной и Савельеву.

– Почему «Голова»? – удивился молодой контрразведчик.

– Ну как, потому что умный, в школе милиции учился. А еще потому, что твоей головой сейчас любого коллаборациониста до смерти напугать можно. Орудие непрямого действия. Да вот сам посмотри, – Горченко указал на отражение в оконном стекле.

Младший лейтенант Савельев повернул голову – и чуть не ахнул при виде размытого себя в отблеске дневного света. По лицу были размазаны кровавые полосы, кровь из резаной раны на макушке залила его светлые волосы, превратив голову в жуткое зрелище.

– Я так понимаю, тебе водички, чтобы умыться? – Горченко соображал быстрее, чем Савельев мог сформулировать собственную мысль. Сослуживец покопался в ящиках стола и вытащил застиранное, но чистое полотенце из куска мешковины:

– Держи, это обтереться, – он подтянул ведро на середину комнаты и поставил на свободный колченогий стул, прикрыл плотно дверь. – Ну все, умывальня готова. Давай скидывай верх, башку ополоснешь. Потом пойдем свежей воды наберем на колонке. Я пока тебе расскажу, как у нас тут все устроено.

– Хорошо, – согласился Алексей, который был рад такому радушному приему. Атмосфера в отделе и манеры его сослуживцев так разительно отличались от высокомерия и вечного недовольства Евстафьева, что он сразу почувствовал себя здесь на своем месте.

Младший лейтенант обмыл голову и лицо, отчего вода в ведре окрасилась в красный цвет, потом насухо вытерся импровизированным полотенцем. Посудину с грязной водой перехватил его новый товарищ:

– Давай помогу, ты вон сам еле ноги передвигаешь. Загоняем тебя сразу, так сбежишь еще. У нас служба тяжелая, ответственная. Я на передовой с первого дня войны, а здесь три месяца как. Ух, с непривычки убежать хотелось. На фронте ведь как – вот он, враг, перед тобой. Стреляй в него, забрасывай гранатами, снарядами, танками дави. А здесь его нет. Невидимый он, маскируется хорошо! Сначала найти его надо по следам, по оперативным данным, по всяким приметам! У Потапыча вот хорошо это получается, потому что он охотником всю жизнь был в Сибири. Зверье всякое умеет выслеживать, следы читать, интуиция у него работает будь здоров. А стреляет как!.. – в глаз белке попадает. Ну это он так рассказывал, белок тут я не видел. Зато видел, как он из винтовки троих шпионов уложил за минуту, когда они сбежать решили. Ни одного выстрела мимо, все ровно в чашечку, чтобы живы остались и бегать уже никуда не могли. Он в этом плане строгий у нас, ликвидировать разрешает только в крайних случаях, если угроза для жизни контрразведчика существует. А так правило – живым брать, чтобы за все перед военным трибуналом ответил. Вот такой у нас командир.

– Он мне показался неразговорчивым. Я видел его в госпитале. Он стоял и молчал, даже раненым не помог, – поделился с «Горой» своими впечатлениями о Потапове Савельев. Открытый и дружелюбный парень вызывал у него теплые чувства, не страшно было доверить ему свои мысли.

В одно мгновение Горченко помрачнел. Нажал на рычаг колонки и замер, как и Потапов в госпитале, рассматривая что-то видимое только ему одному в звенящей об ведро струе чистой воды.

Алексей Савельев смутился от такой мрачности, больше не расспрашивал нового товарища, боясь сказать что-то лишнее. Но Владимир начал разговор сам:

– Тут вот какая штука… Может быть, рано тебе это знать, вдруг Потапыч тебя на другое дело поставит, но весь город об этом гудит, так что все равно узнаешь. Расскажу, хотя это секретная информация у нас в разработке. В общем, бомбят в Железногорске станцию, и не просто станцию, а бомбы сбрасывают точно на составы. Вот уже месяц как прилетает юнкерс и устраивает авианалет, прямо посередине дня. Точно знает, куда бить. На прошлой неделе состав с техникой разгромил на восточной ветке, до этого чуть дальше на три километра в сторону Кисловки – состав с провиантом.

– Если бомбы сбрасывают прицельно, то координаты известны заранее, – выпалил младший лейтенант Савельев.

– Вот, я не зря тебя «Головой» прозвал! – поднял палец вверх Горченко. – Потапыч тоже так считает, что есть шпион, причем где-то среди наших сидит, который юнкерсы наводит на цель так, чтобы авианалет нанес вред максимально.

Алексей, ободренный похвалой товарища, продолжил рассуждать:

– Но, с другой стороны, ведь перед юнкерсом «филин» прилетает – немецкий самолет-разведчик. Сведения через радиосообщения служат наводкой для бомбардировщика.

– Не было рамы! – Владимир даже остановился и поставил ведро. Он приблизился к новенькому так, чтобы никто из прохожих его не слышал и горячо зашептал: – В прошлые авиаудары не было рамы, не было воздушной разведки. А попадание было точно в цель! Кто-то передает данные люфтваффе! Поэтому расследованием Потапыч сам занимался, искал, из-под земли готов этого шпиона достать. Потому что из-за него столько людей погибло! А сколько составов разрушено! Сначала со станции перенесли отправление на восточную ветку, стрелками каждый раз приходилось переключать. Погрузку и высадку в лесной массив на два километра от станции перенесли, чтобы от бомбардировок уберечь и личный состав, и матчасть. А немцы об этом сразу узнали! Как?

– Точно есть информатор! – подтвердил свою догадку Алексей.

– Есть, то есть, а как его найти? – Володя снова подхватил ведро и широкими порывистыми шагами направился в отдел. – Потапыч этим занимался, а мы… ну, в общем, у нас там другое направление, – сослуживец по СМЕРШ смутился, не зная, можно ли делиться с новеньким секретными сведениями. Через минуту молчания сокрушенно замотал головой. – Потапыч сейчас совсем взбеленится, спать, есть не будет, пока шпиона не найдет.

Будто черная тень легла на светлое, открытое лицо Володи:

– У него жена погибла в этом авианалете, фронтовая. Санинструктор, Кудрявцева Наталья.

– Златовласка?! – вырвалось у Савельева.

Его товарищ удивился:

– Знаком с ней? Красивая она, как киноактриса… Была…

Владимир снова замолчал, погрузившись в тяжелые мысли, так же как и Алексей, у которого перед глазами сразу возникло лицо Натальи в последние секунды ее жизни.

В отдел они заходили мрачные и молчаливые. Там уже за столом сидели остальные контрразведчики отдела СМЕРШ: хмурый капитан Потапов, черный от горя; смуглый, жилистый старший лейтенант Нодар Гелашвили, тихий и задумчивый Геннадий Махов, тоже в звании лейтенанта.

Потапов при виде Савельева и Горченко молча кивнул им, указав на свободные стулья. Сухо пояснил остальным:

– У нас пополнение. Младший лейтенант Савельев, познакомитесь поближе потом. Сейчас к делу. Сегодня снова был авиаудар по квадрату три дробь двенадцать. Снаряды были сброшены на прибывший поезд и готовящийся к отправке санэшелон, – у мужчины заиграли желваки от сдерживаемой внутренней боли. – Погибли тридцать семь единиц личного состава. Поиском агента, который передает данные о движении поездов на станции, занимаюсь и дальше я, для усиления в оперативную группу приказываю подключиться старшему лейтенанту Гелашвили. Белой бандой будет заниматься пока один Махов. Доложите, кстати, какой результат по опросу местного населения.

Гена Махов, невысокий, щуплый молодой мужчина лет двадцати пяти, откашлялся:

– Сегодня объехали Горячий Ключ, Мадаевку, Евсеево, вчера все населенные пункты по направлению на Курск на расстоянии пятидесяти километров, как вы и приказали. Случаев ограбления среди местного населения на дороге не выявлено, только воровство. Вот список украденного за последнюю неделю, – он протянул лист бумаги начальнику. – Тут немного, в основном инструменты или хозяйственная утварь. Заявление всего двое согласились написать. Местный мальчишка, из Мадаевки, вроде как видел преступников. Говорит, их было трое, все одеты в гражданскую одежду, никакой маскировки из белой краски на лице не было.

– Сколько лет, приметы запомнил? – нетерпеливо уточнил Потапов.

Но Геннадий опустил взгляд:

– Ему пять лет. Считать еще не умеет, поэтому возраст определить не смог. Но точно не старые. Сказал – это были дядьки. Не юноши и не старики.

– А ты как сам думаешь, эти трое из Белой банды или просто залетные?

– Не знаю, товарищ капитан. Они ведь взяли три тяпки, лопату старую и ведро, разве бандитам такое понадобится? Женщина бы даже не заметила пропажу – сажать пока рано, – если бы не мальчишка… Он от матери прятался в сарае, чтобы она его не наказала за то, что стекло разбил в доме. Вот воришки его и не заметили. А когда они ушли, он к матери кинулся рассказывать о том, что их обворовали. Так что, может, и правда залетные. Залезли, взяли, что под руку попалось, и ушли.

– Еще залетных нам не хватало, с имеющимися бы разобраться, – раздраженно сказал командир.

Махов подвинул к капитану скомканный лист бумаги:

– Еще вот это обнаружили, – он вдруг виновато глянул на Горченко. – В деревнях был заброс немецких агиток, лежат пачками у каждого в доме. Местные их приспособили печку растапливать.

Командир СМЕРШ подвинул к себе лист бумаги и прочитал вслух:

«Советские граждане! Красная армия окружена и терпит поражение, советские генералы скоро сложат оружие!

Вам не надо бояться власти Гитлера, ваши дома, ваша земля будут принадлежать вам! Переходите на сторону Гитлера и великой Германии. За это вы будете получать каждый месяц деньги и продуктовый паек. Советское правительство – евреи, которые живут за ваш счет. Освобождайтесь от них! Гоните ваших вождей и коммунистов к черту! Создайте себе новую свободную жизнь! Ваша жизнь принадлежит вашему народу! Каждый из вас должен быть собственником земли, должен иметь хлеб, работу, и среди вас должно быть социальное равноправие. Переходите к нам! Приводите с собой ваших колеблющихся товарищей! Никто не будет расстрелян! Все будут нами хорошо приняты, мы вас накормим и напоим. Передайте это вашим соседям и товарищам! Еврей – ваш смертельный враг! Гоните его и с ним ваших политруков, жидовских прихвостней, в шею!» [1]

Контрразведчики переглянулись между собой. Но капитана интересовало мнение только одного из них:

– Что скажешь, Горченко. Листовки – твое направление.

– Товарищ капитан, я займусь, – насупился Володя. – До этого их только с самолета скидывали в расположение военных частей. На передовой такое часто, там наверху еще пишут «пропуск», чтобы с этим листком и оружием можно было перейти к врагу.

– Это я знаю, Горченко, – Потапов не сводил со своего подчиненного тяжелого взгляда. – Только мы не на передовой, мы сейчас на прифронтовой территории. Откуда здесь могут взяться листовки? Еще и у мирного населения? Ты понимаешь, что, получается, есть немецкий агитатор, который ходит по селам, по деревням и распространяет эти листовки!

Капитан скомкал и отшвырнул в сторону агитку:

– Он не должен ходить свободно по советской земле, на квадрате, где расположена действующая военная часть, Горченко. Это твоя боевая задача – его найти и остановить.

– Так точно, товарищ капитан, – Владимир смотрел в стол, потому что слов возразить командиру у него не было. Только стыд за то, что до сих пор не обнаружил немецкого подстрекателя.

– Все, сегодня дежуришь в отделе, – капитан Потапов встал и накинул шинель. – Гелашвили и Махов со мной, сегодня поможете на станции опросить свидетелей. Кто что видел. От вас, лейтенант Горченко, жду утром версию, крепкую, хорошую, и план поиска немецкого агитатора с этим его бумажным мусором. Сравни листовки из военной части, вдруг распространитель – один и тот же человек. Найди любые следы, невозможно распространить по всей деревне агитки, чтобы никто ничего при этом не видел. В помощь берешь себе новенького, Савельева. Введи его в курс дела.

– Есть, товарищ командир, – голос у Володи Горченко был совсем грустным после выволочки от начальника.

Когда дверь в кабинет закрылась за оперуполномоченными СМЕРШ, лейтенант Горченко тяжело вздохнул и потянул к себе скомканный лист бумаги:

– Черт, да откуда они взялись по всем деревням-то? Кто их мог приволочь?!

Алексей нетерпеливо попросил:

– Рассказывай, ну же, что за листовки, что там с ними…

Его товарищ снова тяжело вздохнул:

– В общем я занимаюсь ликвидацией агитационной деятельности фашистов. Они регулярно раскидывают по плацдарму листовки, где обещают награду, предлагают с оружием перейти на их сторону. Да вы такие на передовой разве не видели?

– Обязательно, – согласился младший лейтенант Савельев. – Часто их скидывали ночью с самолетов. Но в нашей стрелковой роте ни один человек в эту чушь не поверил. Гитлеру служить предлагают, еще и врут, что Красная армия терпит потери, готова сложить оружие.

– Да я понимаю, что это враки, – лейтенант Горченко задумчиво рассматривал листовку. – Да только прав товарищ капитан, ведь он рядом совсем, агитатор этот. Сегодня листовки, завтра в открытую начнет вербовать, а послезавтра диверсию устроит. Эх, как бы найти, кто их раскидывает. С самолета не скидывали, это точно, ночью кто-то на плац вываливает. А еще один раз у госпиталя раскидали.

– А что там с Белой бандой? Почему белая?

– Этим Гена с Нодаром занимаются, я подробностей не знаю. Орудуют по пригородным поселкам бандиты, красят лицо в белый цвет для маскировки, вот и белая. Три раза уже ограбили. Первым грузовик с лекарствами, шофера убили, потом колонну целую расстреляли, забрали амуницию у пехоты, третий случай совсем недавно был. Вроде генерала подстрелили, но информация засекреченная, даже друг с другом обсуждать нельзя, так что только Потапыч и ребята знают детали нападения.

– Да уж, хватает работы, – покачал головой Алексей. Ему не терпелось взяться за дело, но так же, как и Владимир, он не понимал, каким образом можно подловить агитатора с листовками. Он взял листовку и принялся рассматривать ее со всех сторон. Горченко в это время рылся в своих записях, бормоча под нос:

– Вот четвертого февраля листовки распространили на площади, потом десятого на плацу, где проводят учения для курсантов. Утром у госпиталя медсестры обнаружили прокламации, когда пришли на смену. Черт, никаких следов, даже намека, откуда они взялись!

В дверь кто-то постучал, потом она открылась, и в щель просунулось вытянутое лицо:

– Здравия желаю, товарищ начальник.

– Чего тебе, Уханчук? – лейтенант Горченко явно был не рад посетителям.

Тот входить не стал, но просунул в приоткрытую дверь рваный лист с отпечатанным текстом:

– Вот, товарищ начальник, агитка немецкая. Рядом с казармой у курсанта отнял. Опознать легко, я ему ухо разодрал, сразу его признаете. Ну что, на махру сменяем хабар?

Владимир Горченко нахмурился:

– Зайди-ка, Уханчук, не стой у двери.

Высокий сутулый мужчина с лошадиным лицом, улыбаясь улыбкой, больше похожей на звериный оскал, блеснул металлическими зубами:

– Чего так, гражданин начальник, ругаешься. Я ведь добровольно пришел, помогаю, так сказать, отделу вашему, можно и поощрить.