Читать онлайн Петроградка

Введение

Весной птицы возвращаются в Питер довольно-таки поздно. Потому что насекомые тут тоже поздно просыпаются. А те из птиц, которым возвращаться не нужно, галдят очень. Они какие-то у нас не мечтательные.

Мыши и всякие другие мелкие грызуны в Питере весной, наверное, не спят. Мне кажется, они и зимой-то не очень спят. Но уж слишком они пугливы и деловиты – с ними тоже не помечтаешь.

Мой брат как-то поймал дома одну такую мышь и посадил ее в стеклянную банку. Полквартиры ради этого раскурочил, даже шкафы сдвинул. Жуть. А мышь эта молча стояла в банке на задних лапах и только шерсть на башке дыбила, пока я ее на помойку не выпустил. Ну какие мечты с таким существом?

А вот остальные, да. Они мечтают.

Их не так-то много. Собаки, кошки, люди всякие.

Но когда асфальт на Петроградке перестает пахнуть морозом, а начинает натурально пахнуть асфальтом, когда в лужах появляются веселые разноцветные мазутные разводы, а не черные льдины, когда на тротуар выпархивают сотни каблучков – стучать позвончее, а не хлюпать снежной кашей, когда, наконец, проглядывает что-то зеленое среди серых домов, тогда все они и начинают мечтать.

Глава 1

Мечты о любви

Возьмем, например, собаку по имени Пёсдель.

Она – собака, поэтому лежит на боку.

Лапы ее слегка бегут, нос подрагивает, а хвост бьет по полу. В общем, крепко спит.

А рядом спит Семен Апсатович. Кого еще во сне, спрашивается, она могла унюхать. Он лежит на боку, хоть и не собака, и обнимает холодную батарею отопления.

Семен Апсатович во сне ничего не нюхает. Да и нечего под батареей нюхать. Батарея, которую он обнял, холодная из-за весны. Хотя рядом теплая Пёсдель, которая так его любит. А он вот к батарее. Да еще и холодной. Такая маленькая трагедия и повод для Пёсделевой мечты о любви.

Они весь вечер смотрели в окошко. Семен Апсатович попивал что-то из фляжечки. Ждали, когда придет домой девушка Мария Анатольевна. Ее окошко в доме напротив. Через Зверинскую.

Вот у них и сложилась традиция смотреть на ее темное окошко, пока она не придет домой, не включит свет, не увидит Семена Апсатовича с Пёсделью и не задернет сердито занавески.

Сегодня девушка Мария Анатольевна особенно сердита. Она даже расплакалась, как только задернула занавески. Налила себе чаю, уселась за столик на кухне и размазала тушь кулачками по щекам.

Занавеска колышется от сквозняка из форточки. А сквозняк пахнет талым снегом, землей, бензином и древесной корой. В общем, городской весной пахнет, а она плачет.

Нет. Плачет она не из-за дегенерата с собакой в окне напротив. Она плачет потому, что ей нужно было надеть платье в пол и туфельки на высоченных каблуках. А у нее их нету.

Вот и пришлось ей пойти на десятилетие ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс» в джинсах и ботинках. Хорошие джинсы. И ботинки дорогущие. Но все же это не платье в пол. И уж тем более не туфельки. На высоченных каблуках.

Мария Анатольевна нацедила себе еще чаю в чашку с котиком и вдохнула весну из форточки.

А Ритка пришла в платье в пол. И на каблучищах.

Мария Анатольевна совсем разрыдалась. Как говорится, слезинки задрожали на ее ресницах, подсолив чай.

Никто. Абсолютно никто больше этим вечером не смотрел на Марию Анатольевну. Особенно не смотрел тот новенький. Она еще не узнала, как его зовут. С плечищами такой.

И только к ночи, когда Ритка начала раздеваться, танцуя на столе, и упала лицом в пол – запуталась каблучищами в платье, – а волочь ее до такси было поручено Марии Анатольевне, потому что она не пьет и одета соответствующе, только тогда на Марию Анатольевну тоже все посмотрели.

Ритка всегда была неплохой, в целом, девчонкой. Эта она после развода опустилась.

Сережа из отдела сбыта как-то порвал себе рот чупа-чупсом, вот она и записала его в книжку контактов как «Сережа Чупачупс». Кто ж знал, что муж эту запись заметит и все наизнанку вывернет. Что ей тогда выслушать от него пришлось, просто ужас.

А виновата во всем вообще юрисконсульт Настя. У нее всегда припасено очень много чупа-чупсов самых разных размеров, которыми ее снабжает сожитель. Вот Сережа и взял самый большой, когда она предложила ему угоститься.

А чупа-чупс этот огромный распер ему пасть так, что вытащить невозможно. Как лампочку, если запихать ее в рот. Оставалось только ссосать чупа-чупс до основания.

Сережа попытался накричать на Настю: мол, извращенцы оба – и она, и парень ее дурацкий. От этой попытки у него треснули губы, и он, стоя в слюне и кровавых подтеках, заткнулся. Только усиленно сосал. А Настя объясняла ему, что этот чупа-чупс надо не сосать, а лизать.

Ритка тогда и записала его в книжку как «Сережа Чупачупс». А потом пришлось развестись и начать сильно выпивать. Хотя бы на корпоративах.

Двое пожилых бухгалтеров попытались даже помочь Марии Анатольевне в деле выволакивания Ритки. Надо отдать должное последней, она к этому времени не потеряла присутствия духа и начала петь. На следующий день, когда на кухне офиса ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс» будут вспоминать праздник, Ритка потребует от всех, чтобы они признали, что пела она, как античная сирена, заманивающая моряков. И все признáют. Сейчас же, буксируя поющую Ритку до такси, Мария Анатольевна находила сходство скорее с сиреной полицейской.

А бухгалтеры не смогли помочь Марии Анатольевне. Их сбила с толку Риткина песнь. Услышав ее, они тоже что-то запели, обнялись, как моряки, и ушли в весенний туман, помогая друг другу, а не Марии Анатольевне.

Она, кряхтя, тащила Ритку одна и плакала. И сейчас плачет. Потому что мечтает о любви, а не о физических нагрузках.

И еще о платье в пол мечтает.

И о туфлях на высоких каблуках.

Она даже кота не стала целовать сегодня. И он сидит один на подоконнике, задернутый от Марии Анатольевны занавеской, нецелованный.

Он тоже мечтает, все-таки ведь весна, хоть и ранняя.

Котов, и не к моей это чести, я понимаю так себе. Сидят на подоконниках, глазами мигают. Очень расплывчато все это.

Вот когда весна уже набирает обороты, тогда они выражают свои мысли в песне. Не хуже Риткиной. И тогда, согласен, все предельно понятно.

Но сейчас-то весна ранняя, да еще и в Питере. Вот и смотрит он молча, без песни, через серые лужи темной Зверинской туда, на дом, где живет опасная и большая Пёсдель.

Но мечтает он не о ней.

Там, совсем под крышей, есть окошко. За окошком живут два физкультурника. Тот, который похож на мужчину, на кресле с колесиками зимой катался. А вот у той, которая как бы женщина, живет такая мадамка, ух! Вообще без шерсти, вся голенькая.

Именно в этот момент, кажется, кот мигает глазами. Да-да, прямо на слове «голенькая». Даже не мигает, а жмурится. То ли от страсти, то ли от вожделенья. Кто его знает. Когда жмуришься, думать ведь нормально невозможно. И весна-то еще пока ранняя, он петь не начал, молчит.

Смотрит он, смотрит, значит, на вожделенное окно со всей страстью – и вот наконец она! Выходит, потягивается всем своим розовеньким тельцем. Кошмар какой-то! И тоже на него смотрит. И между ними только голуби на детской площадке в скверике и лужи на асфальте Зверинской. И они смотрят друг на друга и на голубей.

О любви мечтают. Я, во всяком случае, надеюсь на это. И голуби тоже, думаю, надеются именно на это.

А мальчик Сашенька, он живет за стенкой от Марии Анатольевны с котом, записал свои мечты о любви на листке с рисунком, который сам и нарисовал.

На рисунке изображена женщина. Именно женщина, потому что ноги торчат из треугольника. Все остальные детали рисунка, правда, от этой мысли отталкивают. Особенно отталкивают тщательно прорисованные пальцы на ногах с огромными ногтями. Видимо, важно было подчеркнуть, что женщина босиком. Из головы у нее во все стороны льются красные карандашные фонтаны. А неподалеку мужчина в семейных трусах с ромашками и мальчик в пижаме со звездами держатся за животы.

Подпись под рисунком все разъясняет:

«Мама шла ночю за калбасой и ударилась об дверь. Лбом и нагой. И упала. Эта я ни закрыл. Мама нас с папой теперь ни любит, патаму шта мы смиялись.

Пряма в тарец. Эта папа сказал. И смиялся громче миня.

Пусть ана нас снова палюбит!»

Этот рисунок он положит завтра маме под подушку, когда уляжется скандал. И все будет хорошо.

А еще где-то на Петроградке, а точнее – в одном из мрачноватых домов Сытнинской улицы, лежит на диване в наушниках Василий Семенович Подгайкин и слушает музыку. Хороший вечерок у него выдался. Только-только нашел неплохое местечко с приличной зарплатой – и сразу на юбилей компании попал.

Правда, какая-то отвратительная баба напилась и сверзилась со стола плашмя об ламинат. Прямо лицом. Даже нос расквасила.

Он таких не любит. Хватит с него таких. Он даже плечищами передернул.

Ему другие нравятся. Там была одна такая. Грустная. И таинственная. Скромная. И вся… Точеная. В джинсиках в обтяжку.

Надо признаться, Василий Семенович весь вечер тайком на нее поглядывал. А делал вид, что вовсе и не интересуется.

Она вся такая, эх. Весенняя, в общем.

Василий Семенович увеличивает громкость в наушниках, и какой-то мужик поет ему в уши по-английски о том, что если и есть справедливость в мире, то ты, поет, будешь моей девушкой, а я буду твоим мужчиной.

Куда она подевалась? Василий Семенович заметить не успел, потому что его попросили прибрать битую посуду – остатки танца на столе. И незнакомка куда-то исчезла, как и положено всем незнакомкам. Тихо и таинственно. Как птичка вспорхнула с ветки.

Иф дэйес эни джастиз ин дэ волд, ю вуд би май гёл, ай вуд би ё мэн, еээ.

Глава 2

Собственники

Мечтать можно и не только о любви. Тут уж простите, пожалуйста, Петроградка не исключение.

Лежат они в своих постелях, конечно же, и мечтают о всяком. Особенно если любовь уже есть. Что о ней и мечтать-то тогда.

Лежат, кстати, не всегда. Просто по большей части лежат, а иногда могут и сидеть, и даже стоять. А иногда еще идут. Например, по чуть теплому асфальту. Или по слякоти, если асфальта не нашлось. Идут и мечтают.

Если же взять важное из всего того, о чем можно мечтать и что вроде бы не является любовью, то самым постыдным из этого будет, наверное, сребролюбие и всякая там собственность. Так ведь?

Если кто-то мечтает о чем-то еще более постыдном – а я знаю, мечтает, – уж об этом я рассказывать не буду. Лучше расскажу про мечты о собственности.

Возьмем, например, Сергунчика с нашей улицы. Он над Марией Анатольевной живет.

Очень азартная натура этот Сергунчик, несмотря на неполные одиннадцать лет. Вот и мечтает о богатствах. Конкретно, объектом его постыдной меркантильной страсти стал один редкий оловянный солдатик.

Такие раньше у метро «Петроградская» продавались, маленькие, сантиметра три. Я сам недавно свою детскую коллекцию килограммов на восемь у мамы под кроватью обнаружил. А Сергунчик наткнулся на папину.

Солдатик изображал Рэмбо с автоматами в руках. И владел им Жэка. Жэкин папа тоже свою коллекцию приберег, а теперь его наследник вступил в права владения всей этой оловянной массой и начал активно ею управлять.

Так себе человек, этот Жэка. Нет, Сергунчик, конечно, ничего не хотел сказать плохого про Жеку, больно уж он здоровый, блин, Жэка этот, но один Рэмбо в обмен на шесть колес от наполеоновской пушки – это перебор. Шесть!

И главное, ни лафеты, ни стволы ему нужны. Колеса только. Спицы, видишь ли, поломались.

А где ему столько колес набрать?

Вот почему на маминой плите, в отсутствие самой мамы, появилась мамина эмалированная кастрюлька с цветочками. Кастрюлька в мирное время предназначалась для приготовления каш, но сейчас была перепрофилирована для изготовления колес и наполнена проволокой, вовсе не маминой, а изъятой с места ремонта трансформаторной будки во дворе. А электрическая плита со стальными конфорками была готова выступить домной.

Способ изготовления оловянных деталей Сергунчик вычитал в одной книжке. Там было сказано, что надо воткнуть в пластилиновый брусок четыре бортика из спичечных коробков, расположив их квадратиком. Между ними воткнуть в пластилин плашмя солдатика или что там еще до середины фигурки. И все это надо залить гипсом. Опа! – и у вас половинка формы.

Потом форму надо намазать маслом. Приделать по бокам такие же бортики. Положить в нее солдатика и снова залить сверху гипсом.

Опа! – ликовал коллектив авторов книжки, и вот у вас готова вторая половинка формы.

Теперь всего лишь надо ножичком прорезать в готовой форме горловину для залива олова и воздуходувы, растопить олово в кастрюльке и залить в форму.

Не беритесь голой рукой за край кастрюльки, предупреждала книжка, только тряпочкой. Чтобы не обжечься.

Хорошо, что у Андрюхи из «Б»-класса мама художник и что он боится ударов в нос. У него очень чувствительный нос, из которого удивительно легко идет кровь. По поводу и без повода. Тут повод был. И вот трехлитровая банка гипса легла в основу первой половинки формы.

Масло, правда, Сергунчик пожалел. Даже не пожалел, а сам съел. Поэтому первые две слипшиеся половинки гипсовой формы пришлось разбить папиным молотком, чтобы достать такое редкое и столь ценное колесо от пушки.

Но потом жирное сливочное маслице все же пошло в ход, и форма с прорезанной горловиной ожидала, как говорит один мой знакомый мартеновец, залития сырья в ея нутро.

Потом сгорела тряпочка. И не тряпочка, а полноценная тряпка. Мамина любимая, как выяснилось впоследствии.

Да еще стало очевидно, что алюминиевая проволока – вовсе не оловянная. Она не плавится на электрической плите. Точнее, плавится, но примерно в тот же момент, когда плавиться начинает и раскаленная докрасна кастрюлька. Очень удобная кастрюлька. С длинной ручкой, как у ковша. Из такой кастрюльки сподручно было бы наливать олово в форму. Тоже мамина любимая, как позже было сказано Сергунчику. И тоже алюминиевая под эмалью, как и проволока.

Но что поделаешь, в любом производстве без потерь не обойтись.

Кстати, вместе с кастрюлькой Сергунчик и его папа чуть не потеряли маму. Папа молодец, остановил этот цирк.

Он строго пообещал сдать маму в психиатрический стационар имени Скворцова-Степанова, если та продолжит искать свою долбаную, как он выразился, кастрюленцию.

Куда делась кастрюлька, никто не знал. Сергунчик предпочитал думать, что ее и не было.

И вот наконец новая стальная безликая кастрюля, наполненная оловянной проволокой, – то, что оловянной, а не алюминиевой, Сергунчик вместе с бомжами проверили на костре за сквериком у Сытного рынка, – греется на многострадальной конфорке. И кривая форма, восьмая по счету, потому что кто ж знал, что воду с гипсом надо смешивать в пропорции, а иначе все рассыплется, открыла утробу в ожидании смеси.

Конфорка светится красным, вселяющим в сердце ужас светом. Расплавленные ошметки любимой маминой тряпки прилипли к конфорке и топорщатся из-под кастрюли. По телевизору оперный певец натужно нагнетает какое-то завывание, поддерживая ладошками живот.

Короче, все готово.

Сергунчик даже язык закусил, наливая раскаленное олово в форму…

Когда он выкидывал всю эту хрень на помойку, он был, по выражению классика, мрачнее тучи. Все выкинул: и жижу эту оловянную, и форму, и пластилин, и остатки проволоки.

Вот и мечтает теперь Сергунчик Рэмбу этого выкрасть. Он и раньше презирал собственность и собственников этих, а теперь вообще ненавидит.

Немудрено.

После стольких-то страданий.

А дядя Дима с Кронверкского проспекта, наоборот, собственность очень даже уважает. Именно он вручил сыну Женечке свою детскую коллекцию солдатиков – и, само собой, того солдатика с двумя автоматами в руках. И именно он рассказал сыну и его другу Сереже о том, какой ценный это солдатик и с каким трудом он его в свое время выменял на четырех уланов с конями.

Рассказал, когда покупал ботинки на Горьковской. Он всю жизнь покупает ботинки. Он ее, жизнь эту, и меряет ботинками. Скажешь ему что-нибудь про девяносто третий год, а он и не помнит ничего, пока не определит, в каких тогда был ботинках. После этого любые детали этого года доложит тебе в красках.

Это, кстати, очень верно – измерять жизнь ботинками. Я вот не помню, когда какие шаги делал, а ботинки помню. Особенно если они жали.

Дядя Дима ботинки очень ценит и покупает их каждый раз, когда что-то идет не так. У них с Женькой дома и есть всего только что солдатики да ботинки. Очень много ботинок.

Он даже людей оценивает по ботинкам. Если ботинки чистые, значит, человек зажиточный – на машине ездит.

Развитие кредитования и арендного бизнеса, правда, сломало дяде Диме всю логику, но он все равно остался ей верен. Даже поломанной и неверной. Только ввел запасное правило: если в мороз человек идет в туфлях-лодочках на тонкой подошве, значит, точно богат. Парчи и жемчугов не надо, этого признака достаточно.

Это тебе не «казаки» и мотоцикл, тут все солидно.

Вот из-за этого правила дядя Дима и стал мечтать о машине. Купить в кредит он ее не может. Это выглядит как обман. Ведь все будут думать, глядя на его чистые ботинки, что он сказочно богат, а он всего лишь кредит взял. Дядя Дима – честный человек. Это и по делам его видно: четырех уланов за Рэмбу – развели его как лоха, если не врет.

Вот и остается ему лишь мечтать.

Дяде Диме на эту тему зимний сон стал сниться один и тот же. Даже сейчас, весной, когда тепло и светло, и в чистеньких лодочках нет-нет да и можно пройтись по улице. Аккуратненько так пройтись. Не отходя далеко от дома. А сон снится, и все тут.

Он во сне одет в лаковые, на тонюсенькой подошве черные туфли. Идеальные ботинки богача. В таких ботинках неважно, во что человек одет, поэтому в каждом новом сне одежда на нем разная.

Сегодня, например, это синий деловой костюм с галстуком. Костюм должен быть шерстяным, но, судя по тому, как дядя Дима замерз, где-то в этот костюм добавлена синтетика. Процентов девяносто ее в этом костюме, думаю.

И идет он в таком наряде зимой, по морозу. Даже не по морозу, а по лютейшему морозищу. Брюки к волоскам на ногах прилипают.

Ботинки на тонкой подошве оставляют мокрые следы на снегу, потому что ноги внутри еще теплые. Но проходят минуты, и мокрые следы исчезают, а подошва замерзает настолько, что перестает гнуться. И Дмитрий, идя, как на копытцах, думает лишь о том, чтобы не упасть и не сломать себе ноги, потому что тогда он всплывет только поздней весной вместе с осенней, назовем ее так, грязью.

И вот наконец машина. Его машина. Стоит и ждет его.

Он ковыляет к ней против ледяного ветра, а она стоит и радостно его ждет. Даже подмигнула ему, когда он кнопочку «открыть» нажал закоченевшими пальцами на ледяном брелоке. Что это за машина, непонятно – очень уж снег с ветром бьют в лицо, и очки, сначала запотев, покрылись ледяной коростой. Но главное – это его машина. О ней он мечтает.

Дверь не открывается. Дернуть сильнее. Пальцы не держат. Ботинки скользят. Сильнее. Открылась.

Теплой пока еще спиной к ледяному сиденью. Ключ в зажигание. Не вставляется. Руки дрожат. И весь он дрожит крупной дрожью. Вставил.

Включить фары. Сосчитать до десяти. Выключить фары. Выжать сцепление до упора. Пальцы на ногах исчезли, он их не чувствует. Ключ на старт. Пальцы на руках опять не слушаются. Стартер ноет, но не крутит. Еще разок. Медленно, как во сне, двигатель начинает шевелиться. Еще разок.

Очень неровно, вибрируя, мотор заработал. Вот выровнялись обороты, урчанье стало радовать слух привычным звуком. Дмитрий отпустил сцепление, обороты провалились, но ненадолго. Машина ожила.

Он теперь слушает рокот греющегося мотора, а не вой ледяного ветра. Включает подогрев сиденья. Еще холодно, он дрожит, но знает, долгожданное тепло уже близко. Температура двигателя ползет вверх. Аккумулятор заряжается. Все это придает уверенности, ощущение надежности.

Заработала печка. Тепло, как обычно, сначала передалось ладошкам, поднесенным к печной решеточке, потом стало отдаваться в спине, прижатой к подогреву кресла, потом потянулось к ногам. Они хотя бы появились.

Он снимает пиджак, включает радио.

Здесь, внутри, теперь тепло, сухо и музыка. И диджей несет какую-то уютную чушь сонным голосом. А мороз и ветер там, за тонким стеклом.

С каким превосходством он теперь может наблюдать за несчастным бесполым созданием в туфлях на тонкой подошве, которое, кутаясь в бесформенное холодное пальто, пытается скользить против ветра навстречу метели и прячет лицо в шарф, как бы тараня ветер тонкой вязаной шапочкой. Прямо как он десять минут назад. Видимо, еще один идиот ищет свою машину в мороз.

От этого зрелища ему становится хорошо.

Так хорошо, что он просыпается. Кутает голые ноги в одеяло, потому что весна, и он открыл форточку, а в Питере весной с открытой форточкой голые ноги очень мерзнут во сне.

Да, о какой бы вещи они ни мечтали, мечты всех собственников, по сути, одинаковы. Им нужны трудности в ее добывании. Иначе грош ей цена.

Вот и мама Аня пригорюнилась у окна, смотрит во двор. Она тоже мечтает о новенькой собственности.

О новой плите. Вот о чем она мечтает.

Их старую-старую плиту кто-то испортил. А новую-старую плиту, испортила сама она, мама Аня.

Где-то с месяц назад она начала замечать, что конфорки старой-старой плиты, видимо, перегревались. Рифленка на них спеклась, появились пощелкивания внутри. А с какого-то момента на одной из конфорок появился даже след от припекшейся к ней кастрюли.

У мамы Ани, кстати, куда-то пропали две кастрюли. Она не смогла их найти. Не говоря уж о тряпке, изготовленной из футболки мужа. Он эту футболку носил целый год после свадьбы. Любимая тряпка, между прочим.

А плиты она стала бояться.

«Не взлететь бы на воздух с такой плитой», – даже как-то сказала она мужу. Раз восемнадцать сказала. А ему хоть кол на голове теши – говоришь, говоришь, пока не разорешься.

Вот так у них появилась новая-старая плита.

Эту подержанную плиту муж купил у какого-то мужика, живущего на Зверинской через два двора, и нес ее домой на спине, наклонясь вперед, как бурлак на Волге. Мама Аня с Сергунчиком ему помогали – они шли рядом, а иногда впереди. Изредка они с двух сторон пытались его как-то поддержать, но он просил их хотя бы пальцы не трогать.

А потом он новую-старую плиту подключал к электричеству, и они ему тоже помогали – мама Аня переспрашивала, когда уже можно будет ее включить, а Сергунчик спал у себя в комнате. Потому что уже наступила ночь.

И вот наконец ей показалось, что разрешение включить новую-старую плиту получено.

Она торжественно разбудила Сергунчика. Сонного вывела его из темной спальни на свет кухни, где глава семейства что-то доковыривал отверткой в теле плиты. Отодвинула руку мужа с отверткой, повернула ручку и сказала Сергунчику: «Смотри».

Этот случай принес их семье несколько неудобств.

У лидера семейства, например, подгорела борода. А ведь такая пышная была. Рыжая. Издалека видна была, когда он вышагивал по Зверинской. Даже когда он, согбенный, нес плиту, она красиво топорщилась в стороны с должным напряжением.

Мама лишилась новой-старой плиты.

А кот и пес приготовились умереть обнявшись. Но не умерли.

Плюсы тоже были.

Сергунчик получил впечатление и полезный урок на всю жизнь. Особенно он запомнил, что надо сохранять спокойствие и, когда орут «Вырубай свет!», не выключать свет на кухне выключателем, а обесточивать помещение. Хорошо, что мама все-таки догадалась это сделать со второго раза.

Она очень суетится в таких ситуациях. Бегает, лопочет что-то. Вот Сергунчик – другое дело: он стоял, как оловянный солдатик, и смотрел. Смотрел на отца, который прыгал над всполохами в темноте, как шаман, и что-то выкрикивал. Смотрел, как мама бегала по квартире и выключала свет во всех комнатах и в прихожей. Даже заметил, как обнялись пес с котом.

Отец потом пальцем пытался прижать к плите выпавшую лампочку, чтобы прилипла, пока горячая, но не смог и обжег палец. Очень ойкал.

Мама тоже не осталась внакладе – она получила, не сразу, а по прошествии времени, когда все успокоились и залечили раны, по-настоящему новую плиту, которая и обрела название новой-новой. Так они ее еще много лет будут называть.

Отец, так сказать, семейства сбрил бороду. Ввиду ее обугливания. Без бороды ему лучше, чем с бородой. Поэтому отнесем это к плюсам.

И только кот и пес не получили ничего хорошего от этого инцидента. Пес даже получил по шее. Потому что был отправлен котом что-то выяснять на кухне.

Два раза получил. На входе и на выходе.

А ведь и эти двое тоже мечтают. И очень даже. Особенно когда спят. И о собственности размышляют. Куда ж без нее.

Возьмем, к примеру, кота.

Он спит на спине с сигаретой во рту. Сигарету ему в рот вставил Сергунчик. Потому что Сергунчику это показалось смешным. Лапы его растопырились, голова свесилась немного набок. В принципе, если б не развратная поза, ни дать ни взять курильщик в сигарном клубе на Патриарших в Москве. Хотя нет, поза тоже похожа. Я двоих таких там видел.

Мечтает он о том, чтобы все убрались от него в даль туманную. Чтобы не было ни здоровенного этого мужика, ни жены его дурацкой, ни Сергунчика, ни даже пса. Пес еще туда-сюда, но он вонючий и фамильярный. Лижет прямо в морду, даже в рот языком попасть может. Уму не постижимо!

А если их всех не будет, он сможет делать что хочет. Особенно воровать. Если их всех не будет, это и воровством-то не назовешь. Так, просто взял ножку куриную вон из той тарелки и пошел себе.

Коты не признают собственности. Хотя пока и мечтают о ней. Они, получается, коммунисты.

А с собаками проще.

По форме их мечты очень похожи на кошачьи, но с небольшими отличиями.

Та же поза, но без сигаретки и не на кресле, а на полу.

Та же цель, но исчезнуть должны все, кроме хозяина. Потому что собственность без хозяина будет скучать, а она очень не любит скучать. Она любит с ним гулять, играть и вообще общаться всячески. И кушать она любит тоже, когда хозяин кушает.

Вот и снится псу, что все исчезли, даже Сергунчик. И не нужно ни с кем бороться за внимание.

И тогда хозяин залезет на велосипед, а поводок будет держать в руке. А пес сможет тащить его, пока не устанет. А он устанет нескоро, потому что он очень полезный пес. И они будут самыми первыми, даже если, кроме них, никто никуда не бежит и не едет. Всех обогнать – это важно.

В отличие от котов-коммунистов, собаки, получается, за капитализм. Только видят они себя средством производства. Или чем-то похожим, поди пойми их эгоизм.

Глава 3

О смысле жизни

Мы с вами понимаем, что смысл жизни – это очень просто. В чем он – надо знать. А рассуждать о нем не надо. И тем более незачем о нем мечтать.

Ведь смысл либо есть, либо его нет. А если о нем мечтать, значит, его нет. Потому что мечтают о том, чего нет. То, что есть, уже есть, о нем мечтать бессмысленно. Так же бессмысленно, как бессмысленно мечтать о смысле. Даже о таком смысле, как смысл жизни.

Вот и скажите это им, нашим жителям Петроградки. Эдуарду Семеновичу, например.

Он живет на втором этаже длинного дома в Татарском переулке и поэтому, когда бывает дома, смотрит днями и ночами в окно и видит дом напротив. Татарский переулок узенький, а дом высокий. Кроме него, больше ничего и не видно. В этом доме на четвертом этаже квартира подлеца Петрова. На окна этой квартиры Эдуарду Семеновичу и приходится смотреть снизу вверх.

Эдуард Семенович света белого не видит, вот и мечтает о дурацком смысле своей серьезной жизни.

И в этом смысле мечтает он стать заместителем директора к концу жизни. Чтобы Петров знал свое место.

В озвученном слогане все мелочи важны.

Достичь этого смысла Эдуард Семенович хочет именно к концу жизни. Ни раньше, ни позже.

Стать заместителем генерального директора после конца жизни ему не годится – это перечеркнет само выражение «смысл жизни».

А стать заместителем генерального директора заранее – то есть значительно раньше конца жизни, уже не хочет сам Эдуард Семенович. Причина проста. Он не знает, что с этим делать дальше. Да и пахать, скорее всего, в должности заместителя генерального директора нужно чуть больше, чем пашет сейчас Эдуард Семенович.

Потому что ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс» это вам не шуточки, тут пахать надо. А при таких раскладах это не жизнь, а мученье, хоть со смыслом, хоть без смысла.

Вот и живет Эдуард Семенович в этом замкнутом круге, глядя на дом через улицу. Так ведь и положено смыслам жизней – не поддаваться логике и примитивному сознанию.

«И жизнь-то проходит совсем, и смысла не прибавляется», – думалось Эдуарду Семеновичу, когда они, пьяные, обнялись с подлым Петровым и плыли в тумане петроградской весенней ночи в сторону Татарского переулка с юбилея ООО «ЛенПитерСнабСтрой плюс», напевая какую-то лирическую, по мнению Эдуарда Семеновича, мелодию. Он поглядывал исподтишка на Петрова и грустил. До чего ж отвратительный тип, этот Петров. Эдуард Семенович не знает, как именно, но уверен, что именно Петров всегда был препятствием на пути его, Эдуарда Семеновича, к смыслу жизни.

Но все поменял один примечательный и даже забавный случай. Случай этот произошел с самим Петровым. Буквально той же ночью.

И вот, как всегда, стоя у своего окна после похорон Петрова, Эдуард Семенович вдруг понял, что потерял старый смысл жизни и обрел новый. Этот новый смысл не лучше старого смысла. Даже, наверное, хуже. Но Эдуард Семенович обновился.

А ведь это так важно, когда человек обновляется и получает новый смысл своей жизни. Эдак ведь человек еще и вкус к самой жизни может почувствовать.

Но долой эту абстрактную лирику, будем конкретны.

Теперь Эдуард Семенович мечтает умереть не как Петров. Потому что ужас, конечно, и даже смотреть страшно.

Вот о чем мечтает сейчас Эдуард Семенович, глядя из окна на дом через улицу. На дом, где жил подлый Петров.

Всмотритесь в окна. Эдуард Семенович из-за занавесок хорошо виден. Он улыбается усами.

И Алевтина, я о ней подробнее попозже расскажу, волоча домой в обход через Кронверкский с Сытного рынка мешки с едой, замечает, как он обновился.

Она и сама мечтает.

Мечтает о многом, и не только о смысле жизни. О том, например, чтобы Старший поступил в институт, чтобы Младший не попал в тюрьму или если и попадет, то когда-нибудь потом. Мечтает о новых сапогах – о них она вообще мечтает постоянно, и муж ее Поликарп об этом прекрасно знает.

Но не это составляет тот смысл жизни, о котором она мечтает осмысленно. Его составляет очень сложная мечта, а именно мечта о том, чтобы ничего не менялось.

Да-да. Такой смысл жизни. Чтобы дети не росли. Чтобы из скверика во дворе был виден кот в окне. Чтобы Поликарп на табуретке всегда был рядом. Чтобы из окна их квартиры всегда был виден магазин «Оранж». Даже чтобы Пёсдель с Апсатычем, живущие через лестничный пролет, никуда не девались.

Видимо, мечта эта может сбыться только с ее смертью. Ведь если кто-нибудь из них умрет или вырастет раньше, либо если «Оранж» успеет обанкротиться, смыслу жизни Алевтины, к сожалению, придет конец. А это означает, что она должна умереть раньше всех. То есть всех обмануть. Только так.

Не очень это хорошо, когда смысл жизни строится на обмане. Мне такое не нравится. Но, с другой стороны, бывают ведь и такие смыслы. А раз Алевтине достался именно такой смысл, пусть так и живет.

Кстати, про кота в окне дома. Да, это тот самый кот, который из-за стекла смотрит на лысую свою любовь. А потом вместе с ней на голубей. Он и о своем маленьком смысле оставшихся жизней тоже мечтает. Не только же о женщинах и голубях ему мечтать. И этот смысл чем-то очень похож на Алевтинин.

Кот мечтает о том, чтобы стекло никогда не разбилось. Никогда-преникогда.

Да. Даже когда он мечтает о любви, он потом всегда к этому смыслу жизни возвращается.

И он на эту тему тоже жмурится.

А вы никогда не жмурьтесь, если думаете о смысле жизни. Помните: когда жмуритесь, думать нормально невозможно. Вот и не жмурьтесь, когда думаете. Особенно если думаете над смыслом. Любым, не обязательно именно жизни.

Кот же есть кот, пусть жмурится. И прямо сейчас он думает именно о смысле жизни. Потому что красотка в окне напротив еще не появилась, а вместо этого в скверике у скамейки одиноко сидит пес Василий и смотрит в окно на кота.

«Никогда-преникогда», – мечтает кот и жмурится от страха.

Пес Василий, в отличие от кота, вообще никогда не жмурится. Он прибился к «Оранжу» в тысяча девятьсот девяносто шестом году и почему-то до сих пор жив. Шерсть на его хвосте слиплась, одно ухо висит, проплешина на боку чешется. И все равно он имеет право мечтать.

А так как старые псы всегда мудрецы, естественно, смысл жизни он нашел и знает. Он мечтает лишь о том, как до него добраться.

Сначала ему казалось, что этого смысла можно было бы достичь вместе с Младшим – сынишкой Алевтины. Толковый парень. Особенно Василию импонировали попытки Младшего разбить камнем окно, за которым прятался мечтательный кот. Они вместе искали для этого камни. И Младший даже угостил Василия мухой, которую для этого прежде убил. Да, ничто человеческое оказалось не чуждо Младшему, даже великодушие.

Но позже Василий все-таки признался себе, что вся эта их с Младшим деятельность противоречит его смыслу жизни.

Как бы отвратительно ни было существо в окне, если смысл твоей жизни полюбить весь мир, нельзя это существо камнем… Или возлюбить… Василий в терминологии не очень разбирается, на его языке все это звучит одинаково.

Так вот, нельзя его камнем…

«Хоть он и чмошник, конечно», – добавляет обычно Василий к этой мысли.

И, так работая над собой, возрастая духовно, он пришел к выводу, что смысл жизни ему придется искать, к сожалению, не с Младшим, а с одним мальчиком со Съезжинской.

Мальчик этот ходит мимо «Оранжа» каждый день с книжкой и смотрит Василию в глаза. Из него и самого-то, по мнению Василия, мог бы получиться прекрасный смысл жизни. Хоть он и не годится в подметки Младшему.

Младший хорош тем, что с ним быстро всего достигаешь, невзирая на жертвы. И такую ерунду, как смысл жизни, Младшему тоже достичь не проблема. Главное, врубиться, что это за смысл такой.

Но все-таки, вопреки логике, сердцем старый добрый Василий почувствовал, что тянуться надо за мальчиком со Съезжинской. Об этом и помечтать не грех.

Вот и ждет он мальчика у скамеечки в скверике. Мальчик будет читать книжку, потому что весна и уже тепло, а Василий рядышком будет смотреть, как дворник Николаич возится со шлангом, уходящим через слуховое оконце в подвал дома.

Мальчик называет Василия Артамоном, потому что Василием только сам Василий себя и называет. Еще я его так называю, потому что он похож на Василия.

А самого мальчика зовут Алешей. Он живет, как мы знаем от Василия, на Съезжинской улице и мечтает стать самым богатым бизнесменом в мире или хотя бы вторым по богатству.

Эта мечта временная, потому что он читает сейчас книжку про какого-то атланта то ли с плечами, то ли с крыльями. Очень не по возрасту читает. Четырнадцатого мая он начнет читать Тарле, который уже давно томится на полке, и станет мечтать о том, о чем мечтает большинство мальчиков. Даже Сергунчик, который ничего не читает.

А когда по школьной программе его заставят читать Достоевского, он разочаруется в жизни и перестанет мечтать. Но пока он мечтает, и главное – помогает Василию добраться до смысла.

Хоть какая-то польза от этого Алеши.

Глава 4

Мечты о дне завтрашнем

Бывает приятно откинуться в кресле и помечтать о дне завтрашнем. Ведь кажется, что он поважнее будет смыслов всяких жизней, потому что до смысла жизни далеко, а день завтрашний уже завтра. И никто не обещал, что день завтрашний не станет последним.

Но и о дне завтрашнем мечтают не всегда. Иногда вовсе даже и не хотят, чтобы он наступил.

Например, я в детстве в свой день рождения чуть не плакал оттого, что день рождения закончился и завтра уже будет другой, обычный день.

И сейчас без всякого дня рождения я думаю порой: ну его на фиг, этот завтрашний день, давайте в сегодняшнем побудем еще. А он все равно наступает. Пока что.

А они на Петроградке мечтают о дне завтрашнем, несмотря ни на что.

Вот, пожалуйста, спят, обнявшись, кот и пес.

Пес так мечтает о дне завтрашнем, аж скулы сводит. Он даже поскуливает. А все потому, что из-за ремонта плиты его так и не выгуляли. Не звери же они, в самом деле, должны же они его все-таки выгулять завтра. И гореть у них больше вроде бы нечему.

А ему надо. Он же не чихуа-хуа, в самом деле, он же не может на пеленку… Да и не на пеленку… Так приучен. Воспитание. Ему очень даже надо.

В общем, он не столько мечтает о завтрашнем дне, сколько ждет его как избавления от плена египетского.

А кот спит меж беспокойных лап своего пса и мечтает о том, что завтра никто никуда не пойдет. Потому что ботинки должны подсохнуть. Ведь если не подсохнут, то ему кабзда. Таким прямо словом и думает: «кабзда». Он его от Сергунчика услышал, когда тот что-то на старой-старой плите в кастрюльке варил.

Ну да, испугался. А вы бы не испугались? Этот орет, та бегает, тьма, и полыхает еще… М-да. Надо, чтобы завтра никто никуда не ходил.

Мечтают оба о дне завтрашнем, но я не уверен, что сбудется у обоих.

А папа Андрей лежит неподалеку на кровати и не спит. Его лицо пахнет паленым волосом. Поэтому он смотрит в потолок и старается не нюхать. Глаза его полны слез.

Глаза теперь вообще самое большое место на его лице без бороды. И самое грустное. Хотя нет. Самое грустное теперь на его лице все-таки борода.

«А потому что она…» – думает он. Слово никак не подобрать. «Офигела», – додумывает он, не очень точно, на мой взгляд, этим словом отражая все происшедшее.

«Пусть сама с утра и идет Ральфа выгуливать, вот что». Он не знает, как это сообщить спящей жене, но полон решимости. А она прижалась головой к его плечу и посапывает, шевеля губами во сне.

Мысли его смягчаются.

С одной стороны, думается ему, все ж таки она не хотела, и шарахнуло не из-за нее, а вообще хрен знает из-за чего. А с другой стороны, можно было так не тупить. Ведь соображать же надо, что значит «вырубай свет». Особенно в такой ситуации. А с первой стороны, все ж таки любимая жена. Вон же она какая. Лежит тут. Прижалась. А с другой стороны, так это оставлять нельзя. Знает он эти штучки, отец говорил. Потом вообще на шею сядет и поедет. Вот пусть хотя бы Ральфа с утра и выведет. В парк желательно, на подольше. А то и не припомнить, с Ральфом сегодня гуляли вообще или нет…

А пока они будут гулять, я буду лежать тут. А еще лучше, они уйдут, а я за ноут и в танчики, прокачал ведь неплохо уже…

А если она будет говорить, что не может или не хочет, он скажет, что у него спина болит. Они же с Сергунчиком плиту тащили, поэтому должно правдоподобно звучать. Она будет долго собираться, и придется все это время лежать. Можно еще будет сказать, что с Ральфом вчера не гуляли вроде бы и надо бы побыстрее. Да Ральф и сам скажет. А потом сразу… и Лехе напишу, чтобы в сети был…

И вот тут только он начинает по-настоящему мечтать о дне завтрашнем. И не о чем-нибудь там дурацком, а о настоящих серьезных вещах. О дружбе, например, с Лехой. Конечно, не так прямолинейно – что об этой дружбе мечтать-то, она и так есть, – а опосредованно, на то он и интеллигентный человек с бородой.

«Уже без бороды», – горько вздыхается ему.

А я вот думаю, есть все-таки шанс у них обоих. Я имею в виду пса с котом. Вполне может у обоих с мечтами завтра срастись, если все у папы Андрея получится.

Папа Андрей лежит на спине, смотрит голым подбородком в потолок и мечтает. А с потолка на его мечты льется мелодия без слов. Папа Андрей настолько взрослый, что узнает ее и вспоминает слова: «Мой костер в тумане светит, искры гаснут на-а лету-у-у-у…» – ноет он мечтательным голосом.

А этажом выше, над перекрытиями, лежит в кровати девушка Таня семнадцати лет от роду и тоже мечтает о завтрашнем дне.

Мечты ее негативные.

Нет, они не грустные и не злые. Они просто отрицательные, потому что начинаются с «не».

Девушка Таня мечтает завтра не слышать эту песню. И больше никогда ее не слышать.

Таня живет с родной бабушкой. А если быть точнее, Таня живет с родной девяностовосьмилетней бабушкой.

Для развития бабушки с учетом ее возрастной группы и навыков было куплено электронное пианино. Не учтено было лишь то, что бабушкина память сильно сузила знания о навыках. Очень сильно. До одной известной мелодии.

«Мой костер в тумане светит, искры гаснут на-а ветру-у-у…» – подпевает своим пальцам бабушка, бряцая по клавишам.

Бабушка очень благодарна Тане за пианино, и при этом она очень забывчива.

Забывает она не поблагодарить, а наоборот. Она забывает, что поблагодарила. Вот почему она так себя ведет, а не то, что думает Таня.

Ну да. Происходит все это, конечно, дискомфортно. Во-первых, в любое время дня или ночи. У бабушки ведь бессонница. А во-вторых, очень громко. Бабушка – человек старой закалки и привыкла благодарить не словом, а делом. Поиграла Танечке на пианино любимую Танечкину мелодию, и Танечка рада-радехонька. Танечка с детства такая хорошая девочка. И всегда любила, когда бабушка ей играет.

Просить бабушку не играть в ночи бессмысленно. Велик риск обиды и надутых губ. Да и не запомнит бабушка эти просьбы. Вот и радует внучку круглосуточно.

Я не буду говорить вам, о чем сейчас мечтает Таня, ни к чему вам эти ужасы. Но я думаю, вы догадываетесь, о чем она точно не мечтает. Накрыла голову подушкой и не мечтает.

Бабушка, кстати, утверждает, что соседям очень нравится, как она играет. Особенно соседям снизу. Она их спрашивала об этом, они кивали.

Тут даже и крыть нечем.

Остался один мечтатель, которого я боюсь обойти вниманием.

Младший тоже лежит в кроватке. Почти так же, как все люди. Я имею в виду нормальных людей.

Он уже задремал, но еще не уснул, поэтому его личико дергается. Он, представьте, тоже мечтает о дне завтрашнем.

Представляется ему, как он все-таки попадает точно в центр. И камень хорошего размера, поэтому стекло вдребезги. И прямо в окно попадает, где сидит эта тварь. Каждый день сидит и смотрит. Не поймешь куда. И хвостом по подоконнику бьет. И не приведи господь, если смотрит на Младшего, тогда вообще смерть.

А так просто камнем всю его рожу кошачью разбить в кровищу.

Когда Младший поделился с мамой намеком на эту свою мечту, она, как настоящая мать и петербурженка, поправила его: «Не рожу, а морду». После этого Младший счел согласование полученным.

Он, конечно, не виноват. Он же не знает, что этот дурацкий кот просто ту самую кошку ждет каждый вечер, а не специально вредит.

В самом деле не знает. А значит, действует более или менее обоснованно. Так сказать, по ситуации. Ну и мечтает, соответственно, завтра достичь успеха на своем поприще, как и все нормальные люди.

Все ведь мечтают завтра достичь успеха. Вот и он.

И робкая улыбка ползет по ангельски бледному дремлющему детскому личику. А по щеке папы Поликарпа, сидящего над кроватью с книжкой под названием «Колобок», от умиления течет слеза. Теплая отцовская соленая слеза счастья. Ведь именно они с Алевтиной умудрились родить это прекрасное исчадие.

Когда я вижу такие сцены, я тоже начинаю мечтать и умиляюсь. Поэтому не будем о ней.

Заключение

Вот они, мечтатели Петроградской стороны. Конечно же, весенние, потому что весна – такой сезон. В остальное время не до мечтаний, тогда надо либо отдыхать, либо работать.

Кто-то мне сказал, что они настоящие философы, эти петроградские мечтатели. Живут в тумане, видят красоту и мечтают еще.

Нет.

Может быть, они ничем и не отличаются от других мечтателей, разбросанных по Земле, но уж точно они не философы.

Во-первых, они мечтают только весной, а философы мечтают без перерывов.

А во-вторых, я тут почитал недавно всяких философов и уверенно могу сказать: нет, петроградские другие.

Философы однообразны. Если честно, это свихнувшиеся на логике обиженные старики. Обиженные потому, что логика не для этого выдумывалась.

Одному из них, например, насколько я помню, известная заповедь не понравилась. И он давай уточнять: что это, говорит, значит – возлюби, и кто это такой, говорит, ближний? Не нашлось просто рядом с ним родной души, чтобы объяснить, что, если он не хочет, может и не возлюблять, но сам потом оправдываться будет, когда умрет.

У этих философов и мысли какие-то уж слишком простенькие, и мечты какие-то ненастоящие. Этот рабом был – он все про свободу, самая главная, говорит, вещь. Другой богат был, как Моисей Иосифович с улицы Лизы Чайкиной, так он деньги решил презирать. Третий заявил, что все меняется из-за противоположностей, и, очевидно, счел эту мысль очень дельной. А Шопенгауэр вообще почему-то решил, что самое главное – быть умным, и зачем-то умным стал считать именно себя.

Пес Василий, честное слово, мудрей философов этих.

Из них только Августин дело говорил, но очень уж давно жил, говорят, несовременный, и Кьеркегор лишнего не выдумывал – жаль, что его никто не читает из-за фамилии.

Наши на Петроградке не такие. Они душою мечтают, а потому мудрецы. И засыпают они весной с настоящими мечтами, а не с какой-то логической дребеденью. Какие же они философы?

А весна их обнадеживает зачем-то. Я думаю, не нужно это.

Пусть их мечты не сбудутся. Ведь им новые тогда придумывать. А это очень плохо – все время новые мечты придумывать. Лучше об одном и том же мечтать.

Я не имею в виду, конечно, пса с котом. У них мечты жизненно важные. Тут уж пускай все получится. Хотя бы у пса.

Введение

Задумался я недавно над простыми вопросами.

Нет, не над тем, что пожрать и куда дальше. Попроще. Типа, что такое жизнь, как она связана со смертью и при чем тут время.

Так как вопросы очень простые, и ответ получился простым.

Каждый из вас, я уверен, и сам давно ответил на эти вопросы. Что тут, собственно, странного и непонятного. Не стоило и огород городить.

Меня беспокоит лишь то, что у нас ответы могли получиться разными. Вот и решил вам свой ответ показать.

Чтобы свериться, как говорится.

Все простое очень сложно описать, а доказать и подавно.

Например, сказать, что дважды два – четыре, очень просто, но поди докажи. Особенно если у вас свой ответ есть. Приходится показывать четыре яблока и двигать их туда-сюда.

Вот и вспомнил я одну историю. Там как раз три основных участника: один похож на смерть, второй на жизнь, а третий – вылитое время, хронос, ни дать ни взять.

Я про каждого из них потихонечку рассказывать буду, а вы сами выводы делайте. Может быть, мой ответ и неверный вовсе. Тогда про свой мне расскажете.

Глава 1

Люблю проснуться и лежать. Особенно если за окном дождь.

Лежишь. Капли стекают по холодному стеклу. А под одеялом тепло.

И не нужно никуда.

А сегодня, как назло, солнце, и на работу очень даже нужно.

Терпеть его не могу, солнце это. Особенно в Питере. Особенно летом.

Ну стоило город на болоте строить, чтобы тут солнце было?

И капли на стекле засохли. И жара.

Блин.

И мама еще будить меня пытается. Уже четвертый раз приоткрывает щелку, просовывает в нее рот, чтобы тихо что-то сказать.

Мама не умеет будить.

Во сне даже комар лучше такого зудежа. Его хотя бы пришлепнуть можно.

С утра съезжу в офис, потом к Тохе, потом с заказчиком пересекусь. Так, наверное, все успею.

Да встаю я, встаю.

Когда в белые ночи жара, ни один кондиционер не помогает. Толщина стены в доме с мою кровать. Если эту стену прогреть – всё, дома баня. А солнце круглые сутки светит.

Только москвичам белые ночи в Питере могут нравиться. Уверен, на Петроградке все как один эти ночи дурацкие ненавидят. А если говорят, что любят, значит, ненавидят где-то глубоко в душе. Хотя и ждут их зимой.

Хотя бы плеснуть на лицо прохладной водой, как-то полегче стало бы. Но эту воду холодной не назвать. Она прохладная и потому кажется липкой.

Мама еще кофеек погорячее заварила, как назло. Рассказывает что-то. Есть у нее манера – не давать нормально поесть своими разговорами. И телик не давать смотреть нормально, загородила и стоит. А ведь там Бритни Спирс в самолете пляшет. Изображает, будто очень соблазнительная.

Заказчику надо будет сегодня цену сказать, чтобы я точно был уверен, что мне на все хватает.

Да, на мотоцикле я, мам.

Будет теперь мозги промывать, как небезопасно и все такое.

В прихожей прохладно. Потому что в ней нет ни окон, ни наружных стен, есть только дверь в прохладную парадную.

Надо бы мне «казаки» нормальные купить, а то в кедах на моцике как-то не понтово.

Да, мам, все, пошел.

Где-то к девяти.

Ну все, давай.

Пацаны, я что хочу сказать. Я хочу сказать, правильный Колян был чувак.

Не, я не про то, что он мой «гелик» намутил. Намутил, кстати, так, что не стыдно и на параде с президентом проехаться. Я про то, что он вообще правильный чувак был.

Подлей-ка, Семеныч, что застыл-то.

И пацаненка этого пришибленного он ведь тоже приютил. Ты вот смог бы так? Вот и молчи, а он приютил.

Что?

Я ему обещал. Мы с Коляном договорились: меня ушатают – он мой «гелик» себе возьмет, он ласты склеит – я его пацаненка к себе заберу.

Вот и забрал. Сидит в коляске своей. Смотрит. Что я его, брошу, что ли?

Я их вместе с собакой и забрал, да.

Не спи ты, Семеныч. Серега, забери у него бутылку.

А потому что бестолковое ты чучело, Семеныч.

Давайте, ребзя, за Коляна, не чокаясь. Пусть ему там хорошо будет.

Оп-па. Пошла, родимая.

Альберт Петрович любит две вещи: лежать на диване и жить воспоминаниями, которых у него почти нету.

Диван у Альберта Петровича старенький, продавленный. К таким диванам точнее всего подходит слово «рухлядь». Когда-то на нем лежал дед Альберта Петровича, потом отец, а теперь он сам. Кто-то, наверное, и до деда на нем лежал, но это неважно. Потому что какая разница, кто лежит, ведь главное, что ничего не происходит.

От этого и весь уют, что ничего не происходит.

Именно поэтому у Альберта Петровича почти нету воспоминаний, которыми он живет.

Более того, если эти воспоминания и есть, они так похожи на то, что сейчас вокруг Альберта Петровича происходит, а точнее, не происходит, что можно перепутать и задуматься: а воспоминания ли это?

В этом смысле Альберт Петрович симметричен: что бы ни происходило, все остается по-прежнему.

Как и все мы, Альберт Петрович идет к какому-то концу. В этом смысле он как обрыв – закончится, и все.

Иначе перед концом что-то должно будет меняться и вокруг, и внутри Альберта Петровича. А это так на него не похоже.

Рядом с диваном стоит табуретка. На табуретке – чашка. Внутри чашки коричневые разводы. Они от холодного чая, который вместе с пакетиком живет в чашке.

Как-то жена оставила мне кастрюлю с котлетами и уехала на три недели. А я про эту кастрюлю позабыл, потому что бродил по друзьям. Проголодавшись на третьей неделе, я обыскал холодильник и нашел ее. А открыв крышку, испугался.

Что-то белое и большое колыхалось щупальцами из кастрюли мне навстречу.

Я выкинул кастрюлю на улицу. Чтобы оно не вылезло и не победило меня во сне ночью.

Почему такое не вырастает из чая Альберта Петровича, непонятно. Видимо, оно питается твердой пищей. Или чай крепковат. Или оно знает, что ничто не должно меняться. Вот и не растет.

Альберт Петрович, лежа, протягивает пухлую руку к чашке, отхлебывает, ставит чашку обратно на табуретку и откидывается на спину. Лысина его прокручивается в подушке, как шуруп в гайке, и застывает. Альберт Петрович погружается в воспоминания.

Так и живет.

Глава 2

В парадной хорошо. Почему так прохладно тут в жару и так тепло в мороз? Выходить не хочется.

Вываливаюсь на улицу, словно в натопленную баню. И жарко, и влажно. Противопоказана Питеру жара.

Я даже оделся по-домашнему – футболка, джинсы, кеды. Конечно, надо быть в косухе, хоть какая-то защита, и в «казаках». Для понта. Но сейчас все это носить на себе невозможно. И переодеться на работе толком негде. Так доеду.

С моим ростом я хожу быстрее других.

В Питере хоть тротуары и узкие, зато люди ходят гуськом. Можно как-то ходить. Зимняя привычка, что ли, у питерцев? Чтобы видеть, наверное, кого сосулькой пришибло. А в Москве люди шеренгой ходят. Поэтому в Москве мне тяжело проталкиваться.

Во дворе прислонилась к стенке моя «хаяба» [1]. Старенькая, маленькая, шустренькая.

В детстве я именно такой мотоцикл вовсе не хотел.

Я хотел себе старый «Урал». Потому что видел, как он упал. И придавил хозяина. Мне очень тогда понравилась эта мощь.

Хозяин сам был виноват. Нечего издеваться.

На Оредеже дело было. Тоже летом в жару. На даче.

Мама ушла в булочную, а я остался стоять и смотреть на мотоцикл. Деревенский парень, сидя на нем верхом, как на корове, заметил меня и стал выпендриваться.

На скамеечках у деревенских магазинов обычно сидят бабушки. Именно их он и начал окуривать бензиновым дымом, подкручивая газ и бася мотором.

А дальше то ли с передачи он забыл снять своего конягу, то ли сломалось что-то.

Я дружил одно время с девочкой, которая занималась конкуром. И видел, как лошадь, у которой не было настроения прыгать через заборы, скинула ее и сама упала.

Тут получилось точь-в-точь.

Просто молодчина – старый, добрый, большой мотоцикл «Урал». И еще сверху на хозяина завалился.

Бабушки остались очень довольны.

А я с тех пор о мотоциклах мечтаю. А еще о косухе и «казаках».

Купил вот «хаябу» эту. Совсем она на «Урал» не похожа. И вообще девочка. Но ничего, куплю со временем и «Урал».

А на «хаябе» все равно в «казаках» стану ездить. Как только «казаки» добуду и жара спадет.

На большой Пушкарской пыль липнет к телу, а асфальт к колесам. Давно не меняли, даже колея просела.

Привычная пробка. Ускоряюсь в объезд по Воскова и Кронверкской, обратно на Пушкарскую и по Ординарной – на Малый. Мотор играет стеклами домов в узеньких улочках. Кто-то высунулся из окна.

Дальше только любимый Каменноостровский.

В Питере все приезжие любят Невский и Дворцовую, а самые красивые в Питере проспекты, Кронверкский и Большой проспект Петроградской стороны, даже не видят. Странные люди. Ходят шеренгой, потому что москвичи, по Невскому. А красоты не видят.

Вот и Карповка с зеленым домом, где подъезд внутри крылечка с лесенкой. Спортивный диспансер из двух этажей, не знаю, что там теперь находится. Слева новенькие дворцы в скверике.

Наш идиот главный бухгалтер отмывает губкой табличку у входа в офис от голубиного помета. Некуда человеку талант девать, так он в бухгалтеры подался. Каждое утро всех развлекает своим мыльным шоу.

Еще руку мне жмет своей мокрой ладошкой. Надо бы сразу сполоснуть.

Почти опаздываю.

И паренек-то, говорят, талантливый. В шахматах, говорят, петрит.

Странно, да?

Сидит, молчит, а тоже ведь думает. Каспаров, елки-палки.

Серег, не спи ты. Че ты жмотишь? Лей нормально.

Это Колян его на шахматы подсадил. Даже деньги всандаливал каждый месяц в тренера.

Думал, наверное, что через это пацан говорить начнет.

Давай еще разочек за Коляныча. Коляныч, ты там это, смотри на нас сверху.

А я ему тоже тренера оплачу. Лучшего в Питере. Он у меня так базарить начнет, уши в трубочку скрутятся.

Что?

А с сердцем что-то. Колян, он же тихий был. Ходил, молчал. Я это к чему? А это я к тому, что эдак в себе накопишь, из ушей польется.

Вот и каюк.

Что-то он там увидел, что ли, или надумал себе. Расстроился, наверное.

Эти вот ботинки на мелкого нацепил, с тех пор и помрачнел. Я сразу заметил, поменялся наш Колян. Он и раньше-то не особо много свистел, а тут вообще базарить перестал.

Альберт Петрович и воспоминания – это одна сущность. Они неразделимы.

Сейчас вот, например, он вспоминает свое детство.

Что вы, к слову сказать, можете вспомнить из своего детства?

Яркое, наверное, что-то. Как с качелей звезданулись, или как на велике с горы летели, или как девочке в пятом классе потную шоколадку подарили. А если вы девочка, шоколадку эту засохшую достаете и смотрите на нее: был, мол, все-таки один настоящий мужик в вашей жизни.

Мало ли что…

А Альберт Петрович вспоминает, как лежал на диване на даче.

Из яркого в этом воспоминании только стеклышки в окне веранды.

Жара стоит. Мухи бьются в цветные стекла. Сирень у входа. Где-то – не видно где и куда лень идти – обрыв с камнем и ручьем в овраге. Маленький Альбертик лежит на диване и смотрит.

Смотреть на стеклышки слишком ярко, на сирень – слишком пахнет, на дверь – слишком нервно. Вдруг идти куда-нибудь заставят.

Поэтому Альбертик смотрит на мух. Они вроде бы суетятся, но ведь ничего не происходит.

Смысл жизни верандной мухи – биться в стекло. Биться в цветное стекло, думаю, удел зажиточной мухи. Другие мухи, скорее всего, ей завидуют. Точно завидуют. Альбертик видел, как мухи, которые бились в прозрачные стекла, стремились добраться до цветного. И биться в него.

И так они бьются до самой смерти.

А потом лежат на подоконнике.

Это происходит все время. А значит, это ничего не меняет. И потому Альбертику очень спокойно и приятно смотреть на амбициозных верандных мух.

К самим мухам Альбертик относится безразлично.

Глава 3

В офисе утро. Солнце светит сквозь пыль окон. Пахнет кофе и дезодорантом. Сонные люди вводят пароли в ноутбуки.

Наши секреты живут среди бардака и трепа. Они известны всем и никому не интересны, но мы старательно вводим пароли, чтобы секреты свои спрятать.

Из-за невысоких перегородок перед каждым столом торчат женские утренние сонные головы с нарисованными лицами. Когда я прохожу мимо, они напускают на себя усталый вид.

Отчего они могут устать? Физической нагрузки в нашей работе нет, интеллектуальной тоже. Можно было бы устать от ответственности, но мы рождены для того, чтобы от ответственности уворачиваться.

Над Ирой стоит наш проблемщик. У него привычка носить за ухом ручку. Надо ему, чтобы Ира что-то подписала, вот он ей эту ручку и дал. Видно, что ей противно. Потому что ручка теплая.

Я тоже ввожу пароль.

Сегодня придут ювелиры за своим кредитом, чтоб им пусто было. Будем с Павлом Семеновичем слушать, как они пытаются нас обмануть. Их деревенские хитрости нас очень умиляют. Деньги получить хотят, а заложить, говорят, нечего. Сегодня, наверное, буду им хамить. Надоели.

Назвал же некий Семен своего сына Павлом. Надеялся на что-то, наверное. А получился наш Павел Семенович, и надеяться ему не на что. Разве что на том свете прогулы ему уже ставят. Видимо, надеется раньше времени туда не засвистеть.

Как же долго грузится ноутбук…

Сделкой с ювелирами занимается Ира. Ходит перед стеклом моего кабинета с напряженной физией. Всем видом показывает, как она старалась.

«На могилах у дебилов было написано: „Они старались“». Так говорит Павел Семенович, когда совсем уж ни на что не надеется.

Ноутбук наконец-то врубился и глядит на меня как-то напряженно. Еще и еще раз смотрю на фото квартиры. Такая, как мне нужна. Лишь бы дело срослось, тогда мне хватит.

Звонок противный такой. К Павлу Семенычу пора.

Семеныч, а ты знаешь, откуда у него такие понтовые ботинки?

Ребзя, наточняк говорю, Коляну собачонок этот их с шоссе притащил. А Колян возьми да и надень ботиночки на инвалидыша. У него, говорит, ноги мерзнут.

Сидит вот теперь в «казаках» таких понтовых.