Читать онлайн Проданный путь

Глава 1

Миры Дальней волны творения, контийская империя, планета Саркасс, город Стальной Форт

Дождь плачет над Саркассом,

звёзды не светят над Саркассом,

жизнь покидает Саркасс,

потому что планетарный принцип,

дух Саркасса – Несару,

что есть Великая тайна,

умирает на Саркассе.

Наступает новый эон, эон мрака и невежества, и те, кто понимают, умоляют Зервана, повелителя времени, повернуть стрелки часов назад. Но Зерван не отвечает смертным, а Несару проклял свою планету, – так что есть причина вместе с дождём плакать над Саркассом.

Кто может, тот покидает этот мир, ибо нет ничего хуже, чем родиться в эон мрака и разрушения в мире, где производят орудия войны.

Саркасс ничего не замечает, он занят войной, победами, болью, производством оружия и торжеством, потому что этот мир принадлежит новому эону мрака. Стрекозы и бабочки покидают Саркасс, ставший пустыней, планета кажется им непригодной для жизни. В ответ Саркасс порождает формы, похожие на стрекоз, но снабжённые жалами, несущими смертельный яд. Саркасс захвачен контийцами, воинами молодой империи, претендующей на абсолютную власть в Живом космосе.

Стальной Форт, город контийской империи, одиноко стоит посреди мёртвой пустыни, если не считать станций разработок саркасского нефрита. Он – совершенство металлических форм, образец безупречной победы чистой логики, что принесли с собой солдаты Конта. В лучах закатной Гимиды его стальные шпили блестят как мираж золотого чертога, а блики играют, отражаясь от линз силовых установок.

Стальной Форт прекрасен для воинов Конта. Он похож на чудовище – каменного сфинкса, застывшего в прыжке. Стерилен, как нож хирурга, окружён непроницаемым силовым полем. Ничто чужое в воздухе, на земле или под землёй не сможет проникнуть в Стальной Форт, оплот порядка и чистоты помыслов.

Город производит нефритовые пушки, при помощи которых контийская империя сражается и побеждает мерзость космоса – отвратительных симбиотов Птаха, нарушающих законы жизни. Стальной Форт замкнут на себе и открывает врата в космос лишь для того, чтобы выплюнуть звездолёты, несущие на борту нефритовую смерть, или принять в свои недра корабли, вернувшиеся из боя. Стальной Форт – большой завод, штампующий орудия войны, шлифующий доблесть и честь своих солдат.

В центре его находится командная башня, выходящая в стратосферу, чтобы принимать волновые сигналы Конта. Так высока башня, что никто не осмелится подняться пешком на самый её верх. Есть ещё ангары – аккуратные стойла железных «хищников», военных звездолётов, и унифицированные бараки для отдыха солдат.

В каждом эоне ведутся войны – это закон Дальней волны творения. В этих войнах герои находят своё предназначение, воины совершенствуют дух и тело, правители учатся мудрости и политической гибкости. Эти войны не бессмысленны. Некогда ривайры использовали битвы, чтобы вырастить личности и стать совершенными, а магистры трагила-сай оттачивали навыки боевой магии; прочие воины учились быть стойкими и решительными. Но не сейчас.

Сражения в эоне мрака превратились в беспощадные бойни, где гибнут миллиарды существ, поражённые бессмысленным огнём, так и не раскрыв свои таланты. Невинные создания вовлекаются в сражения, чтобы стать пищей духа смерти. Сам Некроникус содрогается, принимая в объятия целые армии. Причины таких войн смехотворны, полководцы ослеплены жестокостью, орудия беспощадны, а солдаты кровожадны. Никто больше не удивляется, видя в космосе моря крови и горы костей. Таков эон мрака и таковы его адепты – контийцы, заражённые чистой логикой.

Сегодня в центре командной башни, зеркальном зале, слышен смех усталых воинов, играет музыка, звенят хрустальные бокалы. Здоровая раса празднует одну из побед над уродством Живого космоса – отвратительными симбиотами, порождением безумного гения Птаха. Контийцы беспечны и считают, что энергополе Стального Форта защитит их от любой угрозы.

Дождь плачет над их недальновидностью,

стрекозы смеются над их самоуверенностью,

и только Зерван, вращающий колесо времён,

печально усмехается: он точно знает,

что эон мрака только начался,

и неизвестно, что он принесёт тем, кто забыл богов.

Командир Стального Форта, сильный и умный воин, произносит речь, полную возвышенных уверений в будущей победе. И когда он на миг замолкает, чтобы поднять бокал за Конт, радостный смех и разговоры смолкают. Кажется, даже свет становится не таким ярким, а зеркала, в которых контийцы любуются собой, помутнели, словно сам Некроникус подарил им своё влажное дыхание смерти. В зале появляется бродяга.

Вид его безобразен: волосы не стрижёт и не расчёсывает, один глаз слеп, другой затуманен дымом остролиста, который незваный гость курит в зеркальном зале. На нём старая роба, грязная и оборванная, свисает чёрными нитями; штаны, протёртые до дыр, не скрывают босые ноги. А на суме, что перекинута у него через плечо, растёт плесень и грибок. Одна кисть бродяги заменена ржавеющим железным манипулятором, она опирается на гнилой сук, потому что пришелец хромает. Вокруг его головы вьются ядовитые стрекозы и мелкие мухи, которых никто никогда не видел на Саркассе. Их привлекает запах сладковатого остролиста, который запрещён на Саркассе под страхом депортации.

Для чистых и аккуратных воинов Конта этот бродяга – сущее наказание. Их глаза видят, но разум не может объяснить, как оборванец проникает сквозь силовой барьер, который не пропускает ни одной молекулы снаружи. Но тем не менее он появляется, когда его не ждут, и там, где не ждут совсем. Слышится тихий шёпот: «Опять здесь Продавец путей…» – и воцаряется молчание, которое не может преодолеть даже командир Стального Форта.

Появление этого гуманоида словно парализует солдат контийской империи. Есть те, кто вовсе не желают думать над загадкой бродяги, но есть и те, кто считает, что он не тот, за кого себя выдаёт. Если бы они могли спросить у тех немногих, кому Продавец путей предложил путь и кто покинул Саркасс и послал войну к дьяволу, чтобы ступить на путь самосовершенствования и мудрости, то услышали бы их особое мнение о бродяге.

Но те, кому он продал путь, никогда не возвращаются на Саркасс.

Командир Форта бросает бокал, и тот разбивается на тысячу осколков, с глухим звоном ударившись о зеркальный пол. Он не раз отдавал приказ арестовать бродягу как симбиотского шпиона, которым он, несомненно, и является. Сотню раз просил депортировать его за распространение дурмана «остролиста», но солдаты забывали приказы, как только встречались с взглядом единственного глаза бродяги. Они утверждали, что праведный гнев и величайшее презрение к оборванцу в тот миг так смущало их разум, что они забывали о приказе. Но все в Стальном Форте знают, что это неправда. Солдаты-контийцы сначала с жадным любопытством смотрят на пророка в лохмотьях, ждут его жестоких откровений, чтобы потом проклясть его и назвать слова бродяги бредом.

В полной тишине он ударяет палкой-посохом о зеркальный пол, и пол даёт трещину. Взмахнув руками, как крыльями, зловещим голосом говорит, обводя контийцев туманным взглядом:

– Пьёте разбавленный спирт, доблестные воины? Празднуете то, что кажется вам победой? Убиваете, чтобы ощутить жизнь? Стреляете по звёздам, что угрожают вам светом? Вы – жалкие создания, лишённые разума, а не солдаты. Мир, который вы отравили, умирает. Дух Несару покинул Саркасс, прокляв его на сто эонов вперёд. Скоро вы станете проигравшими, мёртвыми проигравшими. Но даже и в смерти вам не будет покоя: Средние миры закрыли все входы для смертных. Понимаете ли вы, жвачные животные, побеждающие лишь своё отражение, что это значит? Для вас лишь Дно миров станет последним пристанищем… И даже богам вы не сможете вознести молитвы, ибо Эшелон богов отвернулся от Конта.

Он ужасен, и от посоха разбегаются во все стороны блохи, крысы, пауки и многие неизвестные твари, которых никогда не видел Саркасс. Воины слушают его с ужасом, но вскоре чистая логика побеждает, и они предпочитают не верить словам бродяги. Кто-то нетерпеливо бросает фразу-меч, звучащую на контийском резко и хлёстко:

– Хватит рассказывать сказки. Убирайся, грязный оборванец!

– Прогоните бродягу! – подхватывают те, кому страх затуманивает мозги.

– Уходи, зараза, пока наши лучемёты не распылили тебя на атомы!

Они не желают слышать о Несару, не верят в Божественный Эшелон, и даже Дно миров кажется им выдумкой Аста Деуса, автора легенд Дальней волны творения. Наверное, они имеют право так думать, потому что подобные мысли защищают их мир от разрушения. Они кидают в бродягу остатки еды, пластиковую посуду и просят командира сбросить смутьяна в море Мутантов на съедение морским драконам.

Командир достает лучемёт, хотя применение оружия в командной башне запрещено его же приказом. Продавец путей покидает зеркальный зал, оставив гулять холодный ветер в открытых дверях. Контийцы бурно радуются, увидев, что он уходит из командной башни под угрозой оружия. Им проще считать его симбиотским шпионом, чем пророком.

Три багровых луны восходят над Саркассом, когда бродяга идёт по аллее вечной осени. Ядовитые стрекозы шелестят над его головой; твари, которых раньше не было в Стальном Форте, воют ему вслед, радуя ненасытного Некроникуса; на море Мутантов начинается небывалая по силе буря. Даже три луны прячутся за облаками, чтобы не встречать взгляд бродяги, полный укора бессмысленному существованию контийцев на Саркассе.

На своём пути бродяга встречает контийку, женщину-воина, что имеет в армии большой чин. Она не боится слов бродяги, ведь её муж купил «путь» и ушёл с бродягой, чтобы никогда не вернуться. Она сидит на осенних листьях и курит трубку. Мастер убийства, она заслужила боевые награды и гордится ими.

– Они не желают слушать тебя, Джари?

– Да, добрая женщина. Они закрывают уши, они изгоняют меня из своих залов, но сердца их пусты. Я – лучшее, что есть у них в этом эоне. Разве не так?

Он присаживается рядом с контийкой на сухие листья. И насекомых больше нет. Стоит невероятная тишина, багровые луны вновь выходят из-за туч. Над ними пролетает огромная птица, укрывая мир чёрными крыльями. Никаких птиц нет в Стальном Форте, и никогда не было, – контийская убийца знает это очень хорошо. Она думает, что птица – тень иных миров, и появляется она лишь там, где бродит Джари Дагата, продавец путей, нарушающий границы реальности.

– Может быть, ты слишком жесток с ними? Твои слова непонятны тем, кто вырос в военном городе, кто всю жизнь чтил лишь чистый разум и логику. Матери не читали им сказок, отцы не рассказали легенд. Они лишь учились слушать приказы и побеждать, размышляя здраво. Для воинов Конта твои слова не более чем бред сумасшедшего.

– Возможно, ты и права, мудрая женщина.

Он садится к ней совсем близко и играет с палкой, что поросла лишайником и грибком.

– А стала бы ты слушать меня, мудрая женщина?

– Нет, Джари. Идёт война с симбиотами, а твои сказки о богах ничем нам не помогут. Если легенды расскажут, как завоевать Тронн, я готова выслушать.

– Завоевать Тронн? – смеётся бродяга, и его голос похож на карканье старой вороны. Он даже роняет свой гнилой посох, такими смешными кажутся ему слова контийской воительницы. – Нет, глупая женщина, мои легенды не расскажут, как завоевать Тронн или умертвить Птаха. Но если хоть одно слово дойдёт до твоего сердца, тебе станет мало и Тронна, и всей вселенной, так высоко будет парить твоё освобожденное сознание!

Листья опадают в аллее вечной осени, и сумерки наливаются чёрной густой тьмой, от которой женщине становится очень неуютно. В командной башне гаснет свет, механические голоса птиц замолкают. Стрекозы-мутанты в страхе покидают Стальной Форт, а пустыня за силовым барьером стонет и ревёт голосами голодных хищников. Сейчас, рядом с Джари, ей кажется, что силовое поле совершенно ненадёжно, а защитные силы контийцев – лишь слабая иллюзия. Она поспешно встаёт, чтобы уйти, но просто так уйти нельзя, потому что Джари ждёт ответа, и она говорит:

– Ты, мудрый бродяга, отлично знаешь, на что способен каждый из нас. Моя судьба – убивать симбиотов, моё сознание закрыто для сказок. Но я знаю того, кто не прогонит тебя и даже выслушает с большим любопытством.

Тот, кого назвали Джари Дагатой, встаёт и гладит волосы контийской женщине, он невероятно нежен и искусен, даже её старая боль в голове проходит от тепла чужих пальцев. Он нетерпелив. Настолько нетерпелив, что силовой барьер слабеет и пропускает в Форт скорпионов, червей, многоножек, блох и ночных мотыльков.

– О ком ты говоришь, скрытная женщина? Скажи мне скорей, и я подарю тебе стебель остролиста. Ты забудешь того, кого любила, и погрузишься в безмерное удовольствие.

– В том нет никакой тайны, бродяга. Гилберт, приёмный сын землянина Гая Мэгана, юный романтик, последний на Саркассе, кто верит в легенды Аста Деуса.

– Уж не тот ли это Гай Мэган, что ведёт разработку самой крупной нефритовой горы на Саркассе?

– Тот самый. И боюсь, он продырявит тебя лазером, если увидит рядом со своим сынком.

– Лазеры против меня неэффективны… – смеётся бродяга и дарит контийской воительнице свой посох, что похож на гнилую палку. Контийка берёт из вежливости и ждёт, когда он уйдёт, чтобы выбросить его. Но когда тень бродяги растворяется в ночи, выбросить посох уже невозможно, потому что в её руках не сухая палка, а нефритовый стержень Саркасса, цены которому не сосчитать. Она оформляет разрешение на вылет и навсегда исчезает с планеты Саркасс, оставив войну глупцам.

***

Серебряный свет трёх лун и бесчисленных звёзд льётся на фигуру путника, который только что прошёл сквозь энергополе Стального Форта. Пустыня ночью полна тварями, ядовитыми и безжалостными, особенно в багровых сумерках. Чтобы пройти по ней, нужны стальные ноги или самый прочный защитный костюм контийской армии. Но даже в таких костюмах воины не желают выходить туда, где жара не спадает даже тёмной ночью, где заросли колючих растений сплелись в плотный ковёр, идти по которому – самоубийство.

Бродяга идёт по пустыне, переполненной ядовитыми насекомыми, как по самой удобной в мире дороге. В руках его опять посох, которым Джари щекочет пустыню, и колючие растения расступаются, освободив ему путь. Он приветствует небо с серебристыми звёздами, и небо посылает ему дождь, смягчив жар раскалённого песка, по которому ступают босые ноги бродяги. Ночной путешественник просит три луны Саркасса послать ему свет – и луны освещают дорогу. Он приветствует песок Саркасса, и песок рассыпается, сотворив проход для босых ног. Он приветствует жизнь, и ядовитые стрекозы летят впереди, чтобы указать правильное направление.

Что же это за бродяга? Горы и небеса ему подчиняются, стрекозы и скорпионы не жалят, как воинов Конта, силовые барьеры пропускают его, а сухая палка может превращаться в нефритовый стержень! Но он действительно нищий: одежда заскорузла от грязи, запутанные волосы покрылись пылью, на подошвах язвы, сочащиеся кровью, а в карманах живут пауки и многоножки. Он потеет, он страдает от жары и жажды, укус саркасского скорпиона смертелен для тела бродяги.

Контийцы не знают ответов на эти вопросы, но если бы они спросили у мнемоидов с Окутаны 5, то услышали бы странную мысль, которая совершенно не укладывается в их логику: мнемоиды считают, что Продавец путей учтив с миром, и потому мир учтив с ним. Впрочем, когда Джари Дагата усмехается, оглядываясь на Стальной Форт, точно и определённо можно сказать, что он никогда не будет учтив с теми, кто спрятался за силовым барьером и убил дух Саркасса, перекопав все пески пустыни в поисках нефрита.

Контийцам нет дела до мыслей бродяги, они считают себя героями, которые освобождают мир от страшной угрозы. В легендах Аста Деуса записано: эон, который начинается с неестественной войны, способен уничтожить порядок всей волны творения. Хаос, который расположен за границами волны творения, смешается с материальными мирами, всё заполнится первоэнергией. Не будет разницы между планетой и вакуумом, пламенем и водой, телом контийца и нефритовым стержнем. Никто не сможет выразить свою индивидуальность и совершенствовать дух, потому что дух будет частью целого, пребывающего в застывшем совершенстве. Ведь именно потому и посылает великое Внеграничье своих эмиссаров в волну творения: чтобы совершенство хаоса превратить в разность уровней, дающих возможность течь первоэнергии в разных направлениях.

Кто-то из мудрецов и магистров смотрит с опаской на войну, от которой весь мир погрузился в хаос, а кто-то с надеждой, ибо считает состояние хаоса безупречностью, ведь хаос рано или поздно лишит формы содержания, а содержание – смысла, и тогда всё станет единым.

Действительно, война с симбиотами Птаха – самая неестественная в этом эоне. Миллиарды гуманоидов, вооружённых смертоносными нефритовыми излучателями, не могут победить несколько тысяч симбиотских воинов. Кажется, конец войны настанет, когда прекрасный Бальдур подурнеет лицом, а воинственный Мардук перестанет метать огненные дротики в смертных. Так считают мудрецы, но, скорее всего, закончится эон – и вместе с ним завершится и эта странная война.

В ней участвует ещё одна сила – клан Раат, владеющий древней боевой магией. Один воин Раат стоит тысячи контийских звездолётов, но им тоже пока не удалось победить симбиотов или захватить Птаха и его планету Тронн.

Даже когда силы гуманоидов и Раат объединились, конец проклятью симбиотов не наступил. Потому многие мудрецы пришли к печальному выводу: возможно, царство антропоидных рас приходит к концу, уступая дорогу новому виду существ. Их называют «тики», что на языке Тронна значит «божественные шары», или «небесные скаты»; впрочем, кроме Птаха, никто точно не знает язык Тронна. Тики не нуждаются в кислороде, они создают симбиоз, соединяясь с любым живым существом, обладающим плотью, превращая своего носителя в сверхсущество.

Когда появились первые симбиоты, мир вздрогнул от ужаса, но не посмел напасть на них. Однако планеты окружили себя защитными барьерами, и тогда Птах объявил войну Живому космосу, а именно – Контийской империи. В переговоры он вступить не пожелал и развязал войну, которой нет конца.

Воины контийской армии уверены, что очищают Живой космос и свой дом от скверны, от самого неестественного союза в волне творения – гуманоидов и анаэробных тики. Моральная чистота солдат не подвергается сомнению, а ужас симбиоза в их глазах – хуже смерти. Правители Конта поддерживают высокий моральный дух армии, но втайне грезят о прибыли, которую могли бы извлечь, если бы получили монополию на симбиоз тики. Правда, для реализации таких целей сначала надо умертвить Птаха и победить воинов-симбиотов. К чему стремится клан Раат – вообще неизвестно, однако и они имеют планы использования анаэробных тики.

Великий Птах, создатель симбиотов, лишь смеётся над воинами Конта и продолжает создавать симбиотов. Только теперь он не дарит тики всем желающим. Разве что раз в сто циклов, когда у него особое настроение.

Саркасс производит оружие, нефритовые лучемёты, без которых война с Птахом давно была бы проиграна. Именно здесь, на Саркассе, большие залежи бело-кремового минерала, из него Конт производит смертельный нефрит. Не будь нефрита на Саркассе, война завяла бы, как цветок, вырванный из земли. Разработки нефритовой горы ведёт гуманоид из пятой контийской галактики, названной Солнечной, – землянин Гай Мэган. Именно туда и идёт через пустыню бродяга Джари Дагата.

Глава 2

Миры Дальней волны творения, Саркасс, пустошь у нефритовой горы

Белый песок и палящая Гимида беспощадны, особенно когда звезда в зените. Без моря Мутантов жизнь там была бы невозможна. Тёмно-красное море окутывает влажными парами песчаный обрыв, и даже редкие растения не осмеливаются прорасти днём из песка. На первый взгляд это одинокое море спокойно. На нём не бывает смерчей и ураганов, разве что когда Продавец путей приходит в Стальной Форт. Но море смертельно опасно – оно заполнено мутирующими формами жизни. Одни твари пожирают других, чтобы продолжить существование. Кто-то живёт не более суток, кто-то целый цикл Саркасса, но судьба всех тварей предрешена – быть пищей более сильному.

Контийские воины не любят море Мутантов, оно слишком агрессивно для них. Особенно зловещи морские драконы – чудовища, часто имеющие две головы и железные шипы. Но Гилберт Мэган лишь наполовину контиец, он рождён на планете Земля, и некоторые вещи на Саркассе не кажутся ему такими отвратительными, как воинам Конта. Сила и беспощадность морских драконов завораживает его так, что юный мечтатель забывает о немилосердной жаре. Его вездеход уже засыпало песком, и вызовы Гая Мэгана остались без ответа. Он смотрит лишь на море, а нефритовая гора, самое большое сокровище на Саркассе, ему совсем не интересна.

Продавец путей идёт целую ночь, а ночь всё не кончается; тогда он просит обсидиановую бабочку, столь редкую в пустыне, ускорить восход солнца. Ведь к обеду он должен увидеть Гилберта Мэгана, сидящего у моря Мутантов.

Действительно, на краю обрыва виден силуэт одинокого мечтателя, а сердце его открыто чудесам мира – явление крайне редкое в эоне мрака.

– Светлого дня тебе, юноша, – низко кланяется бродяга Джари Дагата, у которого ужасно измождённый вид. – Разреши усталому путнику обрести краткий миг покоя рядом с тобой.

– Прохладной тени тебе, странник, – отвечает Гилберт Мэган и тоже кланяется. Он замечательно воспитан и сейчас пытается всеми силами скрыть свое удивление. – Пустыня не принадлежит моему отцу, так что можешь остановиться там, где захочешь.

Бродяга садится на расстоянии вытянутого локтя, что намного ближе, чем разрешает саркасский этикет. Внизу плещется море Мутантов, из бордового вдруг ставшее почти чёрным. И всё же вода прозрачна, и в ней можно увидеть движение самых разных тварей, о которых бывает даже страшно подумать. Это море так же одиноко и так же полно жизни, как и юный Гилберт Мэган.

– Я не спросил разрешения остановиться на этом обрыве или в этой пустыне. Я лишь хотел узнать, разрешишь ли ты, юноша, отдохнуть непосредственно возле тебя. Не каждому в Стальном Форте нравится близкое присутствие Продавца путей.

Услышав это имя, Гилберт Мэган бледнеет, пока бродяга бесцеремонно его рассматривает, не пытаясь скрыть грустную усмешку: волосы Мэгана выкрашены в три цвета – синий, жёлтый и красный, потому что это цвета звездолётов империи Конта. Нос имеет проколы, в которых гнездятся чёрные жемчужины, потому что так модно на Земле. На нём безрукавка, сандалии и брюки из кожи морских драконов, одет он в соответствии с трендами Саркасса. Несомненно, сам Гилберт считает себя вполне современным.

Увидев, что бродяга полон презрения, Мэган встаёт, чтобы уйти:

– Мой отец не разрешает мне разговаривать с оборванцем, торгующим остролистом. Я лучше уйду, а ты можешь остаться, где пожелаешь.

– Ты так снисходителен, сын Мэгана. – Бродяга притворно вздыхает и втыкает свою палку-посох в песок. Палка начинает покрываться почками, что совершенно невозможно для пустыни Саркасса. – Конечно, иди. Я хотел рассказать тебе легенды, о которых не знал даже сам Аста Деус. Но отца надо слушать, юный Мэган. – Джари демонстративно не смотрит вслед уходящему юноше.

Проходит совсем немного времени, но шума мотора вездехода не слышно. Наконец Гилберт Мэган возвращается и садится рядом с Продавцом путей.

– Ладно, я послушаю, если ты не обманешь.

Он скрывает свой интерес за скучающим видом и надменным выражением лица, словно каждый день к нему приходят бродяги, предлагающие рассказать легенды космоса.

– О великий Зерван, как неумолимо время. Я был готов подарить тебе легенды просто так, но теперь мои условия изменились. Я продам тебе легенды. Заплати и слушай.

– Я так и знал, – отмахивается Гилберт Мэган, он разочарован, но уходить не спешит. – Я слышал о тебе и твоих странностях.

– Тебе нужна легенда, или я пойду дальше?

– Хорошо, Продавец путей. Назови свою цену, а я подумаю.

Бродяга вытаскивает посох, который только что зацвёл в пустыне, и бросает его в море Мутантов. Посох падает на самое дно, и тысяча хищников немедленно окружают его, но вскоре твари теряют интерес, поскольку в палке нет мяса.

– Мой посох упал в море, Гилберт Мэган, принеси мне его обратно. Видишь ли, я так долго шёл через пустыню, что ноги мои стёрлись до кости, кожа на лице обгорела и к тому же у меня закончился остролист. Я так немощен, что не смогу сам за ним спуститься. Принеси посох, и я расскажу тебе легенду о солнечном Митре, шагающем по мирам.

Во время тёплого сезона море Мутантов особенно опасно, твари размножаются и готовы порвать друг друга на куски, лишь бы получить мясо и вырастить потомство. Войти в его чёрные воды подобно самоубийству. К тому же, привлечённые вознёй мелких тварей, в море появляются морские драконы – отвратительные монстры, от которых у Гилберта озноб по всему телу. Как только человек ступит ногой в воду, сразу станет лакомым кусочком этих голодных тварей.

– Как же я найду твою палку на дне моря, если меня съедят? Давай лучше сделаем тебе другой посох!

– Ах, сын Мэгана! Я такой      неуклюжий, вдруг я уроню и вторую палку?

– Это обман, Продавец путей! Ты утверждаешь, что неуклюжий, но ты достаточно проворен, если прошёл через пустыню, где никто другой не может быть без защитного костюма. Разве ты не должен был получить ожоги?

– Я получил ожоги. Смотри!

Он показывает свои ноги, которые и правда как сплошная рана. Он так корректен, что даже не замечает неуважительный тон Гилберта Мэгана. Законы Саркасса запрещают спорить со старшими или перебивать их.

– А высокая каменная гряда, что стоит с северной стороны моря Мутантов? Как ты её преодолел без вездехода?

– Я не заметил никакой гряды.

– А ядовитые насекомые, скорпионы и многоножки, которыми кишат пески пустыни везде, кроме морского побережья?

– Наверное, от меня воняло, – пожимает плечами Джари Дагата, и его единственный глаз горит яростным огнем. Вопросы юноши кажутся ему бессмысленными, как и всё на Саркассе. – Если ты собираешь уличать меня, старого бродягу, во лжи, то лучше я вернусь в Стальной Форт. Там найдётся кто-нибудь менее придирчивый и готовый выслушать легенды.

– Хорошо, я попробую. Бросай камни в сторону, чтобы твари отплыли от посоха.

Гилберт Мэган спускается к морю Мутантов, проклиная свою горячность, и в ужасе видит, как возле берега скопились твари и готовы выпрыгнуть из воды, чтобы полакомиться его телом. Продавец путей начинает кидать камни в сторону, и твари устремляются к ним в надежде на мясо. Пока их нет, Мэган ныряет за посохом, но не находит его. Бродяга сверху указывает, где посох, но всё время ошибается или нарочно дразнит юношу: то он кричит, что нужно нырнуть влево, то вправо, то дальше, то ближе.

Гилберт видит, как пенится вода: это приближаются морские драконы. Он в отчаянье ныряет ещё раз, не надеясь выплыть, хватает посох, который уже заплели жадные водоросли, и изо всех сил плывёт к берегу. Едва он выскакивает на песок, как три золотых дракона уже ревут на том месте, где на дне лежал посох. Они готовы выпрыгнуть на берег, чтобы настичь жертву, но Гилберт Мэган уже далеко. Он кладёт посох к ногам бродяги и сам удивлён своей отвагой: никто и никогда ещё не нырял в чёрные воды моря Мутантов.

– Я принёс посох.

– А я принёс тебе плохую весть, Гилберт Мэган. Дух Несару, планетарный принцип Саркасса, покинул планету. Вскоре она вся станет безжизненной пустыней. Здесь будет лишь военная контийская база. Но, впрочем, тебя это уже не будет волновать.

– А как же люди, которые работают на разработках нефрита? Они не военные. А мой отец? Он любит этот суровый мир, так же, как и я. Может быть, Несару поторопился покинуть Саркасс?

– Нет, мой мальчик, – смеется Джари Дагата, и смех делает его значительно моложе – разглаживаются морщины, волосы темнеют, а тело распрямляется. – Несару знал, что я приду и заберу самое дорогое, что здесь есть.

– Нефрит?

Продавец путей смеётся ещё громче, а Гилберта Мэгана охватывает озноб, несмотря на то, что Гимида в зените и её лучи беспощадны. Что-то подсказывает ему: надо уйти сейчас. Но он не может, любопытство сильнее его, а смех Дагаты словно сковал всё тело холодом.

– Присаживайся на песок, юный герой, – бродяга благосклонен и больше не позволяет себе ужасного смеха. – Я расскажу тебе о язате света, госте волны творения, солнечном Митре и его пришествии в Дальнюю волну. Я услышал эту легенду в галактике Чёрных колдунов, от умирающего сигматоида. Я ослеп на один глаз, пока слушал этот рассказ, ведь там было гигантское волновое излучение. Но тем не менее, я ничего не заплатил за неё, поэтому и тебе передаю просто так.

– Митра существовал на самом деле?

– Я тоже задался вопросом: легенда лжёт или чудеса происходили на самом деле? Я отправился вглубь галактики, чтобы найти великого Гильдиона, владеющего матрицей Тевтата. Я хотел спросить его, ведь достоверность всегда важна для меня.

– Но Гильдион мёртв! – восклицает Гилберт Мэган и совершает сразу две недопустимые ошибки: перебивает речь старшего и верит малознакомому пришельцу. Первая ошибка стоит репутации, вторая может стоить жизни, но Гилберту всё равно – он искал ответы и сейчас готов отдать за них всё, что имеет.

– Я тоже сначала так думал. – Продавец путей словно не замечает невоспитанности собеседника, напротив, молча поощряет нарушать законы приличия, ибо что ему чужие правила? – Я нашёл Гильдиона в глубокой пещере на безжизненной планете Рив. Он был почти мёртв, но искра жизни все ещё теплилась в его иссушённом теле. Гильдион, чьё истинное имя Серапис, равнодушно относился к вопросам жизни и смерти, но мне удалось разбудить его и спросить о той легенде.

– Как же ты его разбудил, если это была практически смерть?

Продавец путей недовольно машет головой и одним своим глазом так внимательно смотрит на сына Мэгана, что тому становится не по себе. Он словно оценивает, достоин ли его собеседник великой правды.

– Я отрезал его волосы, и он на миг проснулся, чтобы потом умереть на моих руках.

Они долго молчат – в голове Мэгана поселяется убийственная тишина. Нечего сказать и не о чем подумать, если на миг поверить бродяге… Наконец Гилберт возвращается к реальности и спрашивает – просто чтобы поддержать разговор:

– И что, легенда не лжёт?

– Митра действительно посещал наши миры и он был самым сильным и странным гостем Волны творения. Однажды он…

– Расскажи, – умоляет Гилберт Мэган и готов есть песок, лишь бы услышать слова легенды.

– Это слишком долгая история. Очень жарко в полдень на Саркассе. – Джари смахивает пот со лба и начинает раздеваться. – Пойду, искупаюсь! Ты со мной, мой юный друг?

– Прости, Джари, но твой разум не в порядке. Нельзя купаться в море Мутантов!

– Мне всё можно.

Он спускается с песчаной горы, легко преодолевая песчаные оползни, и Гилберт Мэган, сын землянина Мэгана, вынужден признать, что бродяга ловкий и грациозный, движения его полны силы и уверенности. Но разве это спасёт его от голодных тварей, которыми кишит недоброе море? Гилберт не спешит спускаться за ним.

– Я расскажу тебе продолжение легенды о Митре, язате света, но позже. Впрочем, у меня есть для тебя кое-что поинтересней.

И, сняв лохмотья, он заходит в море.

– Осторожнее! – кричит во всю мощь лёгких Гилберт. – Справа большая группа морских драконов!

– Это я позвал их.

Гилберт Мэган думает, что от жары разум бродяги совсем помутился, и сейчас он станет пищей драконов. Вода из чёрной станет ярко-алой и больше некому будет возмущать спокойствие в Стальном Форте и продавать пути. В ужасе он закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как пируют твари, но слышит смех Продавца путей и плеск воды. То, что происходит, не умещается в восприятии его разума: морские драконы милы, как беззубые рыбки, и трутся своими мощными телами о спину бродяги. Один из них покорно подставляет своё скользкое тело, и Джари Дагата катается на спине морского дракона, которая блестит золотой чешуёй в ярких лучах звезды.

Остальные твари выставляют хвосты из воды и слегка бьют по поверхности, создавая фонтаны, которые укрывают Джари Дагату от палящей звезды. Детёныш одного из хищников выставляет свой чёрный плоский нос, и Продавец путей целует его, радостно смеясь. Гилберту Мэгану кажется, что всё это иллюзия, мираж, он просто перегрелся в лучах Гимиды, уснул на берегу моря Мутантов, особенно опасного в тёплый сезон, и не было никакого бродяги, а легенда о Митре – не более чем его воспалённое воображение. Он ложится на песок и закрывает глаза, не зная, что делать дальше, потому что его привычное восприятие мира рушится.

И тут происходит нечто ещё более странное, что заставляет Гилберта Мэгана отказаться от спасительных мыслей о сне. Над ним сгущается чёрная туча, тяжёлая, как все грехи мира. Гимида прячется за неё, резко холодает, дует сильный ветер, ворчит далёкий ленивый гром, и первые капли с силой бьют по лицу Гилберта Мэгана. Этот дождь, что случается впервые за двадцать годовых циклов, – как пощёчина здравому смыслу. Пустыня удивлена не меньше, чем сын Мэгана, потому что дождь идёт в пустыне впервые, и это настоящее чудо даже для морских драконов.

Под каплями дождя и громыханием грома Джари Дагата выходит из моря Мутантов. Он заворачивается в белую ткань, которую достаёт из своей сумы. Что-то меняется в нём. Волосы становятся чистыми, плечи распрямляются, кожа разглаживается. Он вовсе не так стар, как кажется, а напротив – полон сил. Смеясь, он снимает с кожи золотые чешуйки морских драконов, кладёт их в свою сумку. Пока Гилберт Мэган смотрит на ворчащее небо и подставляет лицо холодному дождю, образ молодого Дагаты тает, как дым, и вот он снова выглядит привычным образом: одежда порвана и грязна, лицо расчерчено морщинами, волосы спутаны.

– Я готов слушать твои легенды, Продавец путей. Назови цену.

– Не спеши, мальчик. – Джари отрывает клок волос Гилберта Мэгана. – Посмотри на себя: твои волосы как перья птицы с планеты Бут, твоя одежда сделана из шкур морских драконов, с которыми я дружу, твоё сознание замусорено правилами и законами Саркасса. Как же я смогу раскрыть тебе самую великую тайну Живого космоса?

– Я могу обрезать волосы и раздеться!

– О-о…! Что тогда скажут обо мне в Стальном Форте? Моя репутация и так полна чёрных пятен. Позволь дождю смыть всё лишнее, и открой свой разум, потому что ты услышишь то, что перевернёт твой мир. Я буду говорить, пока идёт дождь, но моя цена велика: за эти знания ты отдашь мне нефритовую гору. Хватит контийцам желать невозможного!

Гилберт Мэган испуган, как никогда. Дождь больше не радует его, и рёв драконов не удивляет. Он опускает взгляд и готов бежать от Продавца путей через всю пустыню. Нефритовая гора, которой владеет его отец, Гай Мэган, – самая большая разработка нефрита на Саркассе, именно от этой разработки зависит, победит ли контийская империя отвратительных воинов Птаха или весь мир будет заражён симбиотами.

– Я слышал, что о тебе говорят, – раздраженно восклицает юный мечтатель, – но не хотел верить. Ты действительно шпион симбиотов?

– Разве я похож на симбиота, Гилберт Мэган?

– Не знаю, я их никогда не видел.

Дождь смывает краску с волос Гилберта, они становятся белыми. Кожа дракона, из которого сделана его куртка, расползается под каплями волшебного дождя, и он остается в нижнем белье, только не это пугает юношу. Сознание Мэгана полно страха и непонимания, однако он медлит и не может уйти. У него есть отговорка:

– Как я могу подарить тебе нефритовую гору, если не я владею разработкой, а мой отец, Гай Мэган?

– Скоро ты подаришь её мне, поверь. – Продавец путей смотрит на море Мутантов и показывает вдаль. – Видишь, куда плывут морские драконы? Ну же, у тебя два глаза, а у меня всего лишь один. Смотри внимательнее! Если бы ты спросил дух Несару, он бы поведал тебе одну легенду Саркасса. В ней говорится о тех великих существах, что населяли планету до пришествия контийцев…

– Неправда! Планета была пуста, когда воины Конта на неё высадились.

– Конечно, ведь они покинули Саркасс, увидев прагматизм и холод в ваших сердцах. Эти существа умели передвигаться по морю на спинах морских драконов. И они нашли в середине моря Халь-Ни-Ран, что вы зовёте морем Мутантов, единственный остров. На нём стоял дом, в котором было три двери. Одна из них вела в Краткую волну творения, обиталище богов, другая – в Средние миры, и ещё одна – на Дно миров. Через неё и ушли те, кто жили на Саркассе.

– Всё это рассказал тебе дух Несару?

–Несару уже нет здесь, об этом я узнал от морских драконов.

– Драконы рассказали тебе эту сказку, Продавец путей?

– Нет, наивный мальчик. Я увидел следы энергии на их телах и прочёл их, как ты читаешь тексты книг. Где-то в центре моря Мутантов есть гиперпространственный туннель, через который ушли мудрые существа Саркасса, но контийцы его никогда не найдут.

Продавец путей встаёт во весь рост. Тучи сгущаются, воздух темнеет, словно наступили сумерки. Гром гремит за его спиной, а туман окутывает руки, которые светятся слабым светом. Он грозен и велик. Гилберт Мэган думает: если бы Джари Дагата так появился в Стальном Форте, его бы стали слушать. Мурашки бегают по телу сына Мэгана, и он понимает, что не готов уйти сейчас, не узнав величайшей тайны Живого космоса, даже если ценой будет нефритовая гора.

– Я подарю тебе нефритовую разработку, когда она перейдёт в мое владение. Скажи, пока я не умер от любопытства!

– Смотри на меня, Гилберт Мэган! Я продал тысячи путей; тысячам существ, среди которых были как гуманоидные расы, так и кибероидные; я подарил мудрость и знания, которые раскрыли их сознание. Мои ученики ушли в Среднюю волну. Но почему же я сам брожу по миру, как бродяга, не имея своего пути? Я знаю восемь магистров трагила-сай, я мог бы стать чёрным колдуном в системе Сигма или магом трёх Святых пирамид. Но ни один из путей не привлекает меня. Да, мой догадливый ученик. Я однажды услышал тайну, и она «отравила» мой разум. Слушай же и трепещи: мне стало известно, что в мирах Дальней волны творения все ещё жив один антиривайр.

– Не может быть! – Гилберт Мэган не верит.

Он смотрит на слепой глаз бродяги и с грустью понимает, что он предназначен совсем для другого видения. Контиец не замечает, что дождь прекратился, и из-за туч показалась нерешительная звезда Саркасса – Гимида. Он начинает дрожать. Если бы не было оснований верить Джари Дагате, он бы мгновенно покинул пустошь у моря Мутантов, чтобы навсегда забыть то, что услышал. Но уже слишком поздно и он желает услышать всю легенду, однако всё в его разуме говорит «нет»: не может жить до сих пор воин Рива или антиривайр, созданный Сераписом.

– Теперь это и твоя тайна, Гилберт Мэган. Понимаешь ли ты, что это значит для нас с тобой?

– Конечно, – шепчет контиец, – забытая магия сиджана-ки, которую адаптировал для себя Лайтрон Викс. Самое сильное магическое искусство последнего эона, безупречный путь древних, прямой путь в Эшелон богов. Я читал легенды Аста Деуса. Но не принимаешь ли ты желаемое за действительное, Джари Дагата?

Бродяга пожимает плечами и садится на песок. Пустыня спокойна, как и была до прихода Продавца путей. Яркая звезда слепит белым светом, море Мутантов кишит голодными тварями, из вездехода контийца слышен усталый голос его отца, искажённый волновым полем. Джари Дагата молчит, потому что не знает. Но он уверен, что сиджана-ки антиривайров – это единственное, ради чего стоит отправиться в путь.

– Ты возьмёшь меня с собой, Джари Дагата?

– Иначе зачем бы я тебе рассказал! У меня нет звездолёта, так что достань транспорт, сын Мэгана, и я буду считать это твоим первым вкладом.

Гилберт Мэган так рад, что в предвкушении невероятного приключения даже не слышит всех слов бродяги. Когда Джари повторяет их дважды, контиец думает о военном ангаре, который расположен недалеко от нефритовой горы.

– Я попрошу отца одолжить Аскелон, у него мощное оружие на борту, и скорость для такого шаттла вполне приличная… А можно, я возьму с собой Натрисс Галиду из Стального Форта?

– Можно.

– А Джерада Растина, что живёт на третьей станции?

– Можешь взять с собой хоть весь посёлок!

Слишком легко соглашается Джари Дагата, пряча улыбку за странными действиями. Сначала он раскапывает песок, потом втыкает в него свою палку-посох, поросшую лишайниками и водорослями моря Мутантов. Гилберт Мэган бежит к вездеходу, чтобы на полной скорости помчаться к поселению, выросшему вокруг нефритовой горы. Он поворачивается посмотреть, что делает Джари Дагата, но того уже нет на берегу моря Мутантов. Гилберт видит ещё одно чудо, которому нет объяснения: посох бродяги пророс зелёными побегами, впитав в себя влагу дождя. Ещё немного, и он станет тенистым деревом с корнями и шикарной кроной. Единственным деревом в пустыне Саркасса.

Долго Гилберт смотрит на посох и думает о дожде. Нет, совсем не дождь совершил это чудо.

Глава 3

Дальние миры, вневременной континуум

Он должен был быть мёртв много эонов назад, но он живёт здесь, в капле пространства, где время остановилось, он живёт, как тень самого себя. Иногда он и правда мёртв, тело становится холодным, хвост обрастает волосами, а чёрные чешуйки падают в космос, в котором ничего нет. Тогда он не плачет и не смеётся, а только плетёт косы из волос, что растут на его хвосте, и пересчитывает монеты, которых вокруг него больше, чем упавших чешуек. Ему всё равно – быть живым или мёртвым, когда рядом нет его господина. Когда он жив, то обладает неизменным признаком – он слуга великих.

Когда он был жив, то расстилал ковёр из звёзд Шагающему по мирам Митре, чуть позже расчёсывал длинные белые волосы Сераписа и тратил на это всю свою жизненную энергию. Это он искал мёртвое тело для духа Тау-синклит мага, когда бог богов спустился в Дальние миры. Это он вешал занавес из кожи гуманоидов на сцене трагедий Меродаха, повелителя мистерий, и он ковал меч нетерпеливому Донару, шил триста тридцать три наряда спящему Бальдуру. Своё тело он охотно предоставлял тем, кто не из Дальних миров, и позволял пользоваться своим светом, но не безвозмездно. В ответ он забирал всю мудрость и весь свет, что мог уместить в теле чёрного трактоида. Он был миллион раз проклят магистрами трагила-сай и тысячу раз похоронен расой кибероидов, ненавидящих божественного ящера.

Вечный жрец богов, спутник великих, творящих миры, он перестал быть трактоидом, когда его раса отреклась от него. Имя ему – Тансара, век его – вечность, а символ – искусность и тайна.

Когда он мёртв, то похож на спящего, и во сне творит всё, что пожелает. Для себя он создаёт сад цветов, и цветы в нём безобразны: бордовые лепестки похожи на рыхлую плоть, листья остры, как лезвия, тычинки и пестики так неприличны, что сама Роза Дроттар краснеет, когда смотрит сквозь миры на творения Тансары. Но самое ужасное в этих цветах, – это запах. Они пахнут плесенью, чем-то старым и перегнившим.

Впрочем, у расы трактоидов своё представление о красоте, и Тансара настойчив, когда рассыпает цветы по всему космосу в надежде, что они приживутся на пустынных планетах. В темноте, что заполняет вневременной континуум, тело трактоида распухает до шарообразной формы, а пластины топорщатся, брызгая ядом. Эта форма очень мешает ему, когда жрец слышит приближение господина, и он вынужден стать живым, чтобы слышать голос господина, чтобы усладить свои три глаза видом господина и, если судьба улыбнётся жрецу, то проникнуть своими влажными усами в тайное место господина, о котором он сам не ведает.

Цветы он вычищает из своего сна, отправляя на Дно миров, где и так уже всё заполнено творениями Тансары; он извивается, как змея, рождая из своей спины малахитовый дворец. Семь башен, созданных из слёз Тансары, блестят холодным малахитом. Семь залов, один красивее другого, ждут господина. И в каждом есть прохладный малахитовый трон, чтобы господин смог присесть, если ему захочется. Трон совсем неудобный, но Тансара не беспокоится об этом, ведь его господин никогда не отдыхает, никогда не устаёт и никогда не высказывает пожеланий о более удобном троне.

Тансара не любит зелёный цвет, но все остальные драгоценные камни он уже использовал в прошлый раз, когда видел господина. Напряжённо вслушивается жрец в пустоту малахитового дворца и, услышав гулкие шаги, прижимается к полу, выпустив лишний воздух. Он готов бесконечно страдать, если господину не понравится его дворец, и даже готов впасть в сон, если трон не подойдёт ему. Покорность Тансары велика, так же как и его терпение. Он знает, что будет, и потому готов ждать очень долго.

– Тансара, где ты?

Шаги не смолкают, когда господин останавливается. По виду он гуманоид, но рассмотреть точно нельзя. Всё его тело закутано в плотную белую ткань, которая прилипает к телу. Непонятно, как он идёт, ведь ткань похожа на саван и стесняет движения. Только кисти рук господина свободны, и их можно видеть даже в темноте, потому что они имеют собственное свечение. На изящных руках семь тонких пальцев и золотые татуировки в виде замысловатых узоров. Руки очень подвижны; что-то, что нельзя разглядеть, сжимают длинные пальцы. С правой руки господина капает маслянистая жидкость с очень специфическим запахом, который не нравится Тансаре. Но всё равно – Тансара своим умелым языком подбирает капли с малахитового пола, чтобы потом дорого продать в мире Кинз на карнавале духов.

– Я здесь, мой господин, и я построил этот дворец для тебя, как всегда.

– Плохо старался, тварь, здесь пахнет плесенью.

В голосе не слышно гнева, и Тансара осмеливается медленно подползти на согнутых лапах. В присутствии господина его чешуйки-пластинки на коже топорщатся и семь сексуальных органов возбуждены, источают жидкости и ароматы, которые и напоминают запах плесени. Господин молчит в темноте, и жрец несмело обвивает его ноги, где очень-очень жарко. Но для трактоида жар необходим, увеличивается движение жидкостей в организме ящера, и пластины топорщатся так неприлично, что господин мелодично смеётся. Он позволяет себе неосторожный жест – слегка наклонившись, гладит чувствительное место на хвосте, где вскоре появится еще один сексуальный орган трактоида.

– Если господин пожелает другие дворцы, Тансара заполнит ими всю Дальнюю волну… – мурлычет жрец, желая продлить сладостный миг и удержать на хвосте прикосновение пальцев.

– Зачем мне столько дворцов, мой мудрый слуга?

– Тогда пусть господин скажет, что ещё Тансара может сделать для великого Птаха, сияющего ярче богов?

От удовольствия Тансара сжимает ноги господина и ранит их металлическими пластинками. Дворец начинает таять, потому что жрец забывает поддерживать его образ и стены стекают жидким малахитом к ногам господина. Птах выскальзывает из ранящих объятий трактоида и собирает дворец заново. Впервые он садится на неудобный малахитовый трон, где чувствует себя прекрасно. Движение пальцев останавливается, и теперь Тансара видит, что в руке господина. Это прозрачный сосуд, в котором плавают тики, розовые шарообразные существа. Их движение завораживает жреца, но вид господина ему более интересен, жаль только, что лик скрыт белым саваном. Хотя раса трактоидов и изгнала Тансару, всё же он трактоид и может видеть сквозь ткань, может смотреть на дух и при этом не опалить свои глаза.

– Помнишь ли ты, Тансара, свою дочь и сестру – Синюю Спенту?

– Конечно, великий Птах. Спента-грешница слишком увлеклась своими пророчествами, за что судьба её жестоко наказала.

– Расскажи мне о Спенте.

– Сейчас Синяя Спента на Дне миров, заключена в каменный шар. Её волосы вплетены в Дно миров, как когда-то были вплетены волосы Гильдиона в твердь пещеры. Она пленница камня и никогда не освободится из своей тюрьмы.

Тансара делает ещё одну попытку приблизиться к господину, чтобы обвить его талию хвостом, ибо его шипы трепещут в неоправданном ожидании. Ни один смертный не смог бы выдержать прикосновения Тансары, но господин совсем не простой смертный, и жрец нетерпелив.

– Говори дальше! – приказывает Птах и мягко ускользает от хвоста Тансары. Покинув трон, он взлетает к потолку, куда трактоид не может попасть сразу.

– На планете Гвал есть вход на Дно миров, где страдает Спента. В мире Гвал она стала объектом религиозного поклонения, мою сестру там считают святой пророчицей.

– Ты знаешь, кто заключил её на Дно миров?

– Тансара многое знает, господин, но ещё и о многом догадывается. Но я не люблю болтать лишнее.

– Как ты мудр, жрец. Мне нужно наградить тебя.

Птах спускается с потолка и плетёт косы из волос трактоида, что совсем недавно выросли на хвосте. Нет большего удовольствия, чем такие умелые прикосновения. Тансара застывает, закатив глаза, и дворец рассыпается в прах. Они парят в темноте космоса, как и должно быть.

– Выполни мое поручение, и я подумаю о награде.

– Нет большего экстаза, чем служить тебе, мой господин.

– Ты слишком скромен, Тансара. Слушай, – Птах кидает сосуд с розовыми существами, и Тансара ловит его острыми зубами, но с сосудом ничего не происходит, его стекло самое прочное в Дальней волне творения, – дай этот сосуд Синей Спенте. Это её шанс освободиться из плена.

Тансара ревёт и плачет, потом ворчит, потеряв Птаха в темноте, наконец его мысли оформляются в слова, и слова, как яд, из чешуек-пластин капают на дно пространственной петли, где тают в луже жидкого малахита:

– Господин, Тансара не сможет выполнить твою просьбу, он ведь всего лишь ящерица…

– Я дам тебе тело гуманоида на время, мой верный жрец. Когда найдешь Спенту, передашь ей тики, только долго не смотри на них. После того как Спента получит мой дар, у тебя будут ровно сутки в теле гуманоида, потом ты снова станешь трактоидом.

– О, господин! Это очень щедрый дар!

Тансара не раз бывал в мире Гвал и хорошо представляет, как можно распорядиться телом гуманоида на планете, где царит разврат и всеми повелевают извращения. Никто из тех, кому он раньше служил, не давал ему тела гуманоида; никто не позволял приближаться так близко, как великий Птах, и потому трактоид особо взволнован. Однако он не осмеливается задать интересующий его вопрос о пребывании Птаха в мире Гвал.

– Что мне следует взять взамен у блудницы Спенты, мой мудрый и щедрый господин?

– Обещание говорить нужные мне слова.

– И всё, господин? Ты даришь симбиоз проклятой пророчице и прощаешь все её прегрешения лишь за какие-то слова? Трактоиды считают слова не более ценными, чем пепел.

– Именно так, жрец. Мне нужны её слова. Ведь, кажется, Синяя Спента великая рассказчица, вот пусть и расскажет то, что я прошу и тем, кому я попрошу.

Тансара не спорит, ибо всегда учтив. Он вползает на трон, где ещё осталось тепло господина, и греется в нём, как в пламени огня. Шесть его лап прорастают щетиной, и это признак возбуждения у трактоидов. Он смотрит на Птаха, который стоит напротив него, играя кольцом с редким камнем из мира Грань, и теряет капли жидкости на малахитовый пол.

– Я исполню, господин. И исполню ещё тысячу раз любые твои пожелания взамен небольшого снисхождения с твоей стороны, великий Птах. Я предан тебе уже три эона, но…

– Проси, тварь, но не очень много.

– Такую малость, господин, что она не будет ничего стоить: Тансара ни разу не видел твоих глаз, великий Птах.

Птах пожимает плечами, ему просьба слуги кажется пустым ребячеством. Белая ткань, что плотно укрывает его тело и голову, становится частично прозрачной, и Тансара видит глаза своего господина. Они похожи на далёкие звёзды, так же холодны и недостижимы, полны чужого света и никого не согревают. Нет ничего прекраснее тех глаз, но Тансара не спешит радоваться: он не уверен, что видит именно глаза своего господина, ведь, как и все великие, Птах лжив и непостоянен.

Всего лишь миг длится взгляд, подобный далёким звездам, потом господин снова закутан в свой саван, как вечный мертвец. Он покидает вневременной континуум, приснив в нём коридор, полный света. Звёзды вокруг континуума становятся ярче, космос наполняется странным звуком, когда великий Птах скользит вдоль стрелы времени и оставляет Тансару кусать себя за хвост в полном одиночестве.

Глава 4

Миры Дальней волны творения, Гилма

Мир Гилма – близнец Гвала, ближайшая планета к Тронну, где великий Птах, смеясь, нарушает все законы и выращивает галлюциногенный остролист. И Гилма, и Гвал заражены духом неподчинения, нравы здесь пали так низко, что повсюду царит хаос, всё продаётся и всё покупается, непристойности стали нормой, а аскетизм – исключением. Гилма темна, как вечные сумерки, её слабая звезда не справляется, но горячие источники подогревают мир изнутри. На поверхности тепло и сыро, напитки бесплатны, а цветы растут прямо в грязи. Гилма совсем не лучшее место для отдыха, это помойка Дальней волны творения, очаг разврата и болезней. Здесь собрана вся грязь миров и именно сюда прилетают умереть искалеченные судьбой существа со всех уголков космоса.

На Гилме есть город, названный Астовидад. На стеклянном куполе, которым укрыт город, светится символ мухи, потому что Астовидад назван в честь демона, который выглядит как огромная трупная муха и чей взгляд убивает всё живое. Астовидад – верный слуга Некроникуса, демон смерти и извращений. Город Астовидад – самый крупный город Гилмы и если бы на планете было государство, он бы наверняка стал его столицей, но жители Гилмы не нуждаются в порядке и правовых нормах. В городе душно и дым остролиста перемешался с серным запахом горячих источников и нечистот, что текут по городу в виде широкого канала. Дым остролиста оседает тяжёлым серым пеплом, трупы с улиц не убирают, секс здесь перемешан с поглощением пищи и часто одно перетекает в другое. В Астовидаде всегда царит хаос звуков, потому что каждый слушает свою музыку.

В один из притонов Астовидада заходит гуманоид с ярко-жёлтой кожей и кибер-хвостом, он хорошо одет и вооружён. Это Тансара, верный слуга великого Птаха. Он на время стал гуманоидом, имеет две неудобные ноги для прямохождения, две короткие руки для объятий и драк и одну почти круглую голову, чтобы произносить слова и пить вино, да ещё чтобы волосам трактоида было где расти. Совсем не пристало жрецу великих посещать подобные места, но эон мрака диктует свои условия, а Тансара достаточно гибок, чтобы не считать себя обиженным.

В притоне он видит служителя благостной Оми, стонущего под плетью; видит секс трёх разумных насекомых, пожирающих друг друга; едва рождённого и выброшенного младенца с двумя головами и сумасшедшего клоуна, предлагающего свое тело всего лишь за тридцать кредиток. Нет, не яд остролиста отравил разумы тех, кто пирует на Гилме, помойке Живого космоса.

Тансара убивает трёх слепых шарообразных существ, чтобы занять столик в притоне и посмотреть на полный стриптиз красотки из мира Станпри, которая сначала снимет защитный костюм, потом белье и на закуску – кожу. Возможно, это убьет её, но кому есть дело до стриптизёрши? Трактоид впервые за три эона пьёт вино, наслаждаясь телом, которое пьянеет. Тело ящера не бывает пьяным, его разум всегда холоден и светел, вино для него не более чем бесполезная отрава. К Тансаре подходит кибер из мира Дронт, чтобы продать кое-что из своих деталей. Тансара говорит ему, что видел глаза великого Птаха, но кибер не верит и стреляет в жреца из лучемёта. Тансара бьёт его металлическим хвостом и забирает лучемёт себе, когда кибера уносят, чтобы выбросить из притона.

Выпив вино, жрец садится рядом с толстым стариком, надутым как шар, с глазами на животе. Старик здесь так давно, что даже забыл, из какого мира прибыл на Гилму. Ему Тансара говорит то же самое, что и киберу. Рассказывает, как прекрасны глаза великого Птаха, и, надо признать, Тансара – прекрасный рассказчик. Его вкрадчивый голос льётся, как стихи, а взгляд обволакивает и подчиняет себе того, кто слушает. Но старик не верит и смеётся, он предлагает Тансаре нечто извращённое. Тогда Тансара приглашает на танец четырехрукую девушку из мира Сеп. Она молода, прекрасна лицом и неплохо танцует медленные танцы. Однако в её животе дыра, сквозь которую выливается вино и выпадает еда, поэтому она с трудом слушает то, о чём говорит жрец. Когда же она понимает, что он видел сияющие глаза Птаха, то насылает проклятия на Тансару, потому что уверена: у Птаха нет глаз.

Все, с кем заговаривает Тансара, отворачиваются и не желают верить. Они начинают перешёптываться и называть пришельца лжецом, в их глазах появляется холод, а в словах яд. Тансара достает лучемёт и собирается разделаться с теми, кто так бесконечно туп. Хотя он в теле гуманоида, его ум трактоида не терпит непонимания, а нрав остаётся вспыльчивым, как у всех трактоидов. Но он не успевает применить оружие: заражённый ползучей лихорадкой обнажённый юноша узнаёт в нем жреца мудрости, падает на колени, чтобы проявить уважение. Все, кто ещё могут передвигаться в этом притоне, окружают Тансару и теперь готовы выслушать. Они несут свою пищу и напитки в дар ему, а кто-то даже предлагает расплатиться органами, ведь жрецы мудрости крайне редко посещают Астовидад, и для жителей этого ужасного города слова Тансары прозвучат как великое откровение.

Тансара успокаивается, но про глаза Птаха он больше не рассказывает.

– Я знаю легенду о демоне Тарви, подарившего остролист великому Птаху. Я могу вам рассказать, бесхребетные твари, но взамен я хочу знать, как мне найти Синюю Спенту.

– Расскажи, и мы поделимся с тобой информацией о Синей Спенте, которая заключена в каменную тюрьму на Дне миров, – говорит тот, кто разливает вино, самый старый гуманоид на Гилме, похожий на скелет, обтянутый ветхой кожей. – Есть только одно место на соседнем Гвале, позволяющее пройти на Дно миров, только с телом гуманоида там совсем нечего делать.

– Договорились, старик. А насчёт моего тела не беспокойся, оно крепче, чем кажется.

Тарви – не легенда, не плод воображения, он один из сильнейших демонов Дальней волны творения. Но он покинул её в прошлом эоне, как раз тогда, когда встретился с великим Птахом и передал ему остролист, чтобы всю волну творения заполнить его сладким дымом, рождающим грёзы наяву. Тарви был рождён спектроидом в волне творения и долго не имел оформленного тела.

Когда на Спектру напали антропоиды из мира Дай и все существа с жидкими телами были уничтожены из-за их особой светимости, которую можно дорого продать на Гвале в виде наркотика, Тарви бросил вызов Некроникусу. Он презрел смерть и силой духа свершил невозможное: перенёс свой разум в тело антропоида и продолжил жить, убив личность того, кому принадлежало тело. Некроникус явился за нарушителем, чтобы отобрать чужое тело, ибо тот нарушил закон волны творения и должен был отправиться на Дно миров, чтобы стать там камнем. Тарви не хотел умирать сейчас, когда с таким трудом нашёл выход для себя. Поскольку его тело спектроида не сформировалось на момент смерти, то по логике вещей получалось, что он и не рождался. Когда Некроникус подумал над словами нерождённого смертного, то согласился с ними, но, тем не менее, закон обязывал его умертвить того, кто должен был умереть, но обманул смерть.

Тарви предложил Некроникусу, бестелесному духу, редкий подарок: своё тело во временное пользование. Некроникус согласился, потому что он, всегда даривший смерть и покой живым существам, никогда не умирал и не мог до конца прочувствовать миг кончины. Они договорились, что Некроникус займёт тело Тарви и умрёт в нём; таким образом, все задачи будут решены. Но за это Некроникус даст Тарви другое тело, которое будет носить его дух, пока господин смерти наслаждается моментом кончины и разложения.

Некроникус согласился и украл тело мощного демона из хранилища нерождённых душ, передал его Тарви и погрузился в тело антропоида. Тарви, который обещал убить Некроникуса, мгновенно улетел и покинул сектор космоса, где остался страдать заключенный в тело гуманоида дух смерти. Некроникус пришёл в невероятный гнев и полетел догонять Тарви, но не догнал, потому что его новое тело имело множество ограничений.

Тогда он стал подходить к смертным и просить убить его, чтобы освободить дух. Но, увидев взгляд Некроникуса, смертные в ужасе покидали планеты, и никто не осмелился приблизиться к нему на расстояние парсека. Тогда впервые за время существования Дальней волны, великий и могучий дух Некроникуса стал умолять Тарви вернуться и убить его, освободив от ненавистного тела. Тарви вернулся, но поставил условие, чтобы Некроникус обучил его владению первовеществом и некроэнергией. Некроникусу пришлось согласиться, и он взял единственного ученика, Тарви, и оставил ему тело бессмертного демона, а также передал некоторые формулы сворачивания пространства. Почему Тарви поделился остролистом и формулой создания чёрной дыры с великим Птахом – это тайна, но именно так всё и было…

Ещё много сказок знает Тансара, жрец великих богов, некоторые придумывает тут же, экспромтом, другие вспоминает, смешав с собственной фантазией, третьи читает в мыслях пьяных жителей Гилмы. Что в них правда, а что ложь, не мог бы сказать и сам великий Птах, но все в притоне слушают, затаив дыхание, отложив еду и питьё. В благодарность за рассказ они дают точные координаты входа на Дно миров, где спит вечным сном пророчица Синяя Спента, сестра Тансары. Тогда Тансара покидает Гилму, усмехаясь доверчивости и глупости двуногих существ. Расскажи он ещё немного сказок, – они продали бы своих детей и родителей, лишь бы слушать его волшебный низкий голос.

Глава 5

Дальние миры, Бут

Зарман – сама старость. Никто не помнит, сколько циклов живёт он на планете Бут, древней, как мир. Он видел рождение Бута и расцвет цивилизации, видел её утомленный закат и сейчас так же стар, как легенды волны творения. Почему Зерван, повелитель времён, столько лет подарил этому гуманоиду, не знает никто. Зарман всё ещё помнит, как зажглись звёзды над Бутом, выплывшим из подпространства, как остывала кора планеты, как первые поселенцы молились планетарному принципу Бута, умоляя дать им плодородную почву. Никто из живущих на Буте не помнит других миров, откуда они пришли, и никто не спрашивает старика о своих корнях, потому что Бут умирает, так же, как и Зарман.

Он пережил тысячи войн и кровавых сражений, в которых брат шёл на брата из-за клочка земли, и времена, когда великие расы Бута объединялись в могучую силу, чтобы одной мощной волной смести с лица планеты внешних врагов. Он сто раз смеялся в лицо терпеливому Некроникусу, был тысячу раз влюблён и имел столько потомков, что не смог бы всех вспомнить по именам. Зарман был тем, кто первым обнаружил опасность и дал отпор тёмным колдунам Бута, открывшим нестабильный портал в миры Средней волны. Да, он пережил целые эпохи и никак не мог умереть, словно судьба смеялась над ним. Сейчас он – символ ветхости, и умирает, потому что эон мрака разочаровал саму старость.

Он живёт на высокой горе, где вместо деревьев растут каменные идолы, такие же дряхлые, как и сам Зарман. Гора покрыта озёрами, которые замерзают ночью, а днём испаряются в атмосферу, чтобы вечером излиться обратно и вновь замёрзнуть ночью.

Когда на горе дует сильный ветер и хижина Зармана скрипит и воет, как раненый Ракс-Баа, по ледяным озёрам идёт человек, кутаясь в тонкий плащ. Тысяча родственников, дежуривших возле постели Зармана, засыпают, дверь со скрипом открывается и появляется нежданный гость на пороге. На нём черный плащ, широкополая чёрная шляпа, закрывающая лицо, и сапоги из кожи хищной птицы-ящерицы Бута. Когда он ступает на гнилые доски, они трещат под ним и готовы провалиться. Окно срывает с петель ледяной ветер, а крыша протекает холодными каплями дождя. Так неосторожно гость входит в соломенную хижину, где умирает сама старость, прощённая Зерваном.

– Да пребудет с тобой мудрость, вечный Зарман, – приветствует его гость на высоком слоге Живого космоса и небрежно садится на самый шаткий и старый стул в хижине: – Неужели ты всё-таки решил отдать своё тело в объятия Некроникуса?

– Да, незнакомец. Не знаю, кто ты и почему проделал этот долгий путь, чтобы спросить меня. Но я отвечу: моё существование утратило смысл. Я думал о великом назначении, что дала мне судьба: быть свидетелем рождения мира, видеть его расцвет и плакать над концом. Но увы, сейчас я склоняюсь к мысли, что моя жизнь не более чем ошибка богов.

Он пытается встать, чтобы лучше разглядеть незнакомца, но не может, старое тело бессильно, только поднимает тучи пыли и тревожит кровососущих насекомых, которыми оно облеплено. Гость снимает плащ и расстилает его на полу, потому что стул очень неудобен. Садится на пол, скрестив ноги. Под этим плащом у него ещё один, тоже чёрный. А вот руки в белых перчатках имеют длинные и подвижные пальцы. В них что-то есть, но старые глаза Зармана не могут разглядеть. Однако старик встревожен и понимает, что никто из простых жителей Бута не посмел бы нарушить последние минуты жизни старого Зармана.

– Грустно слышать, как ты сдался, самый старый из живущих на Буте. Разве именно так ты должен был распорядиться великим даром богов – бессмертием?

– Нет.

– Разве больше ничто не волнует твой великий ум?

– Нет.

– Разве не ощущаешь ты, как пронизан магией творения каждый миг твоей никчемной жизни? Я знаю тех, кто продал бы целый мир за возможность жить вечно!

– Моё тело одряхлело, потому что сдался разум. И ты прав, незнакомец. Я плохо распорядился этим даром. Тело поросло мхом и покрылось паразитами, я уже месяц не принимаю пищи и воды, но всё ещё жив. Наверное, моя миссия на Буте не завершена.

– Вспомни, каким ты был, Зарман!

Словно вся жизнь пролетает перед слепыми глазами старика: вот весенний ветерок принёс первые семена любви. Она была невероятно красива и нема, никогда не произнесла ни слова. Про их любовь говорили, что она вечная. Он похоронил её в океане в последний день осени и ушёл молодым на поиски войны. Война всегда помогала забыть про вечность, что лежала на плечах. Война опалила его глаза и почти отняла слух. Но пришла эпоха мира и технологий, врачи вернули ему слух и зрение, заменили искалеченные члены.

А потом он полюбил снова, когда мир, упоённый достатком, стал катиться к закату, утопая в роскоши и безделии. Морозная зима дышала им в лицо, когда грянула гражданская война и разметала по разные стороны баррикад их сыновей и внуков. Он хотел лечь с любимой в могилу и остаться там навсегда, когда его потомок изобрёл тотальное оружие. Но не успел, она умерла одна. Оружие сработало, и мир стал пустыней, откатившись в первобытную жизнь. Ещё тысячи циклов прожил Зарман, наблюдая, как зарождается новое общество, как вырастают города, как жители Бута заново учатся ненавидеть друг друга.

Эпохи сменяли друг друга, не прекращало бег колесо времени, и вскоре Бут снова стал великим миром, в котором выросли мудрецы, магистры и философы. Живой космос принял планету в свой круг и подарил технологии. Сын Зармана стал правителем планеты, настала эпоха процветания. Но пришла тьма, и все, кто жил, ослепли и замёрзли, лишённые света. Закатилось солнце Бута, чтобы надолго погрузить мир во тьму. Казалось, всё напрасно. Он один бродил по пустыне, не понимая, как может сохраняться его жизнь. А потом прибыли поселенцы, совсем не похожие на жителей Бута.

Нашли Зармана, построили в его честь дворец и зажгли искусственное солнце. Бут был застроен прекрасными городами и чистыми каналами, поля стали колоситься злаками, и Зарман снова позволил оттаять своему сердцу и впустил в него любовь. Она была совсем юной и не похожей на прошлых жён. Так и не успела родить, когда яростный жар лета отобрал у Зармана его любовь. Она первой умерла от неизвестной болезни, которая вскоре поразила большинство поселенцев. Выжили единицы – и то болезнь сильно ослабила их разум. Они покинули проклятые города и ушли жить на вершины гор, где построили каменных идолов и стали молиться древним богам, выпрашивая у них прощения за свои мнимые прегрешения. Вскоре их осталось совсем мало, потому что новая религия запрещала использовать технические изобретения и носить одежду. Хищники Бута воспользовались беспомощностью уцелевших и съели половину населения.

Горечь и невероятная тоска заполнили израненное сердце Зармана. Что бы ни происходило, рай никогда не длится вечно, волны в океане всегда гасят ветер, а слабость побеждает воинский дух. Зарман видел достаточно, чтобы не желать больше жить и любить. Он хотел одного – наконец-то умереть и раствориться в космосе, чтобы не хоронить больше тех, кого любил, ибо это было выше его сил.

– Я многое видел и пережил, чего мне еще желать? Я лишь жду смерти, потому что хочу её.

– Это говоришь не ты, а твоё усталое тело и ум, хранящий боль тысячи потерь. Но раз ты не можешь умереть, то мог бы облегчить свои страдания, Зарман, и твоё сердце не истекало бы кровавыми слезами.

Незнакомец достаёт сосуд, внутри которого розовые шары. Они живые и реагируют на смотрящего, начинают метаться в пространстве сосуда. Играют друг с другом, сталкиваются, соединяются и разлетаются. Их мир – единая капля, и все они осознают себя целым организмом. Смотреть можно бесконечно долго, игры тики завораживают и слепят глаза даже Зарману, который совсем плохо видит.

– Скажи им «да», старик, и получишь молодое тело, которое не захочет умирать. Ты забудешь всё, что было с тобой на Буте, и отправишься в великое путешествие по вселенной. Твоя мудрость поможет тебе достичь равновесия силы.

– О нет, великий господин, – Зарман догадывается, кто находится перед ним и держит длинными белыми пальцами божественный сосуд, и голос старика дрожит, как никогда до этого, – мне не нужен твой дар, я слишком устал для новой жизни.

– Что ж, Зарман, это твой выбор, и я уважаю его. – Незнакомец прячет сосуд с тики под плащом, и снова старость набрасывается на Зармана, как голодный зверь, и тело его становится беспомощным и вялым. – Но, может быть, кто-то из твоих детей хотел бы обладать великой силой и стать сверкающим воином, чтобы прожить свою короткую жизнь так насыщенно, как не осмелился ты?

Долго молчит Зарман, перебирая в дырявой памяти имена и лица. Вскоре он вспоминает свою праправнучку, обладающую сильным характером и железной волей. Она родилась инвалидом и её ноги никогда не ходили, она уже давно перестала мечтать о чуде и надеяться на Зармана, своего мудрого предка, который не смог ничем ей помочь.

– Да, господин. Я знаю тех, кто продал бы свою душу, чтобы стать симбиотом, но их век очень короток, и после смерти они возвращаются на Бут, став каменными идолами. Но я знаю одну женщину, которая сможет удержать в узде силу тики, она найдет способ контролировать свои эмоции и без труда поднимется в Средние миры, если ты подаришь ей волшебные крылья.

– Твоя праправнучка получит тики. Но ты окажешь мне услугу, старик, ведь я не так щедр на самом деле, как обо мне говорят.

– Я понимаю, великий господин Птах. Но что может старик, прикованный к смертному ложу?

– Просто не умирай ещё некоторое время. В подвале хижины хранится древняя рукопись Рива, за ней придут двое странников…

– Но у меня нет подвала, господин!

– Разве? – улыбается гость, и от его улыбки всё вокруг начинает звенеть, стрекотать и шуршать, так что насекомые, не в силах вынести ультразвук, разлетаются в стороны, а мох, которым поросло тело Зармана, рассыпается в прах. – Поверь мне, мудрый Зарман, обманувший Некроникуса, у тебя есть подвал.

– Конечно, господин. Думаю, он был всегда, просто я забыл о нём.

– Хорошо. И поешь, на твои кости противно смотреть!

Когда посетитель уходит, на столе появляется поднос, полный фруктов из далёких миров, о которых Зарман не смел и мечтать. Потомки Зармана просыпаются и с удивлением смотрят на поднос. Берут с него фрукты и протягивают старику, потому что так положено на Буте: сначала ест самый старший, потом остальные. Он жуёт, с трудом размыкая челюсти, сладкий сок течёт по старому подбородку. Сколько он ни ест, фрукты не заканчиваются. Вместо тех, что он съел, появляются новые, и они ещё слаще тех, что были. Остановиться невозможно…

Глава 6

Миры Дальней волны творения, планета Саркасс

Гилберт Мэган возвращается к берегам моря Мутантов и видит цветущее дерево среди обжигающих песков. Это гибрид смоковницы и голубой агавы, самое странное дерево, какое только можно вообразить. Сама пустыня с удивлением взирает на своё порождение, которого по определению не может быть в раскалённом сухом воздухе и бесплодном песке.

Продавец путей сидит в тени дерева, опираясь спиной на толстый ствол, в который превратилась его палка-посох. В руках у него глиняный сосуд, подобный которому Гилберт Мэган видел на Конте в музее. В этот сосуд с пляшущими чёртиками Джари Дагата собирает сок дерева, надрезав кору. Сок густого белого цвета, он пахнет сладостью весны, цветочной фантазией, состоящей из несмелых поцелуев и лёгких прикосновений. Кажется, сок этот мог бы исполнять любые желания. От одного его запаха кружится голова.

– Выпей, Гилберт Мэган, – предлагает бродяга, плеснув немного сока в пиалу, которую достаёт из сумы, – дерево сказало, что твой ум нужно успокоить. Сок унесёт прочь все волнения.

– Может, ты предложишь мне ещё и остролист? – Гилберт Мэган с некоторым сомнением принимает пиалу и тщательно рассматривает её на предмет грязи, но пиала чиста, и тогда он делает глоток горьковатого сока, который на жаре кажется невероятно прохладным. – Ты знал.

Ему хочется лечь на песок и закрыть глаза, слиться с песком, согревать могучие корни дерева, каплей влаги ползти по стволу, раствориться в жилках листа и выпить тёплые лучи звезды. В тело проникает неоправданная нега, и Гилберт Мэган с полным равнодушием понимает, что сок дерева – наркотик, а бродяга опоил его. Ум говорит молодому романтику, что пора волноваться, пора бить тревогу и вернуться в посёлок, потому что скоро он станет совсем безвольным, но Гилберт только лениво улыбается. Ему хорошо лежать в тени раскидистого дерева с ароматом весны.

– Я многое знаю, мой юный друг, но о чём именно ты говоришь? – Джари тоже пьёт сок агавы, но он собран и внимателен, как никогда.

– Знал, что мои друзья не придут. Знал, что никто из них не захочет лететь на поиски антиривайра. Они вообще не верят в легенды и считают, что богов придумал Аста Деус.

– Да, воистину эон мрака так логичен, что скоро захлебнётся в своём прагматизме. Твоих друзей было легко предугадать. Но ты, Гилберт Мэган, особенный. Ты – единственный, кто на Саркассе верит в легенды. И ты единственный в десяти секторах контийской империи, кто осмеливается проверить легенды. Я бывал в разных мирах: заражённых логикой, как Конт; погрязших в разврате, как Гвал; отравленных духом Мардука, как Кибертроникус. Я нашёл там много верующих и фанатиков, но никому из них я не предлагал искать антиривайра.

– Я не единственный, – сонно отмахивается сын Мэгана, – ведь ты тоже веришь в легенды.

– Мне проще, у меня есть доказательство. Я готов продемонстрировать его, но мне нужен транспорт. Ты достал звездолёт?

Глаза Джари Дагаты сощурены, и в них нет ничего снисходительного или доброжелательного, хотя, кажется, совсем недавно там вспыхнула искра великодушия, когда он хвалил Гилберта Мэгана. Но сейчас он нетерпелив, и от такой нетерпеливости скручиваются листья на дереве, а звезда Саркасса прячется за чёрной тучей.

– Нет. Отец и слышать не хочет о том, чтобы одолжить мне Аскелон. Он сказал, что сопливый мальчишка вроде меня, не закончивший лётную академию, не может управлять столь сложным боевым звездолётом, как Аскелон.

– Ты глупец, Гилберт Мэган. Кто же просит звездолёт у своего приёмного отца? Нужно было украсть его!

– А как ты поступаешь, Джари Дагата, когда тебе нужна какая-то вещь?

– Я засыпаю и во сне нахожу то, что нужно. А когда просыпаюсь, вещи уже находятся рядом со мной.

Гилберт Мэган видит парящие вокруг головы бродяги предметы: старая серебряная ложка, пластиковый стакан, амулет из чистого нефрита, старинный контийский лучемёт. Потом он видит жужжащий чёрный шар, тяжёлый и подвижный, и, присмотревшись, с отвращением замечает, что это рой ядовитых ос, которых полно в горах. Он не боится, потому что уверен, что сок агавы уже подействовал, и всё это не более чем галлюцинации, порождённые отравой дерева и полуденным зноем. Но Продавец путей смеётся:

– Мне вчера снились насекомые. Укради звёздный корабль!

– Но я правда не умею им управлять, Джари.

– Я умею. Не слишком-то это сложно!

– Но если Аскелон поднимется в атмосферу без разрешения отца, все орудия Стального Форта откроют огонь на поражение, и мы упадём обратно, в пустыню Саркасса, которая станет нашей могилой. Воины Конта очень подозрительны, они верят в то, что вокруг Стального Форта снуют шпионы симбиотов.

– Я всегда считал, что контийцы слабоумные.

– А на чём ты прилетел на Саркасс, бродяга? Ведь ещё четверть цикла назад тебя здесь не было?

Джари хитро улыбается и снова наливает Гилберту Мэгану сок дерева. Он смотрит в зеленоватое небо Саркасса и пожимает плечами:

– Я прилетел на крыльях обсидиановой бабочки, но тебя она не сможет унести, ты слишком тяжёлый. Давай, спи, и пусть тебе приснится платиновый звездолёт, похожий на Мистериус. Скоро здесь будет твой приёмный отец, Мэган-старший, я слышу, как гремит ржавыми гусеницами его страшная машина. Думаю, он захочет проехаться по моему телу.

– Может быть, он будет прав… – бормочет Гилберт Мэган и закрывает глаза, готовый увидеть во сне великого Митру, язата света.

Глава 7

Дальние миры, Саркасс, Стальной Форт

Гилберт Мэган засыпает в пустыне, и ему снится Стальной Форт, утопающий в закате. Рядом с городом вязнет в песке одинокий ангар для звездолётов. Небо Саркасса расчерчено жёлтыми стрелами и полыхает огнём. Идёт сражение с симбиотами Птаха, которые атакуют базу контийской империи. Раньше симбиоты никогда не нападали на Саркасс. Война была где-то далеко. Рядом с солнцем Саркасса есть ещё одна звезда, подверженная сильной аберрации, возле неё и идёт бой.

Все силы Стального Форта брошены в печь сражения. Многие не вернутся на Саркасс, и тем, кому повезло сегодня, не повезёт завтра, – таковы войны в эоне мрака. Гилберт Мэган с ужасом смотрит на небо, полыхающее взрывами, – скоро ему исполнится двадцать саркасских циклов и придёт время лететь на войну, чтобы погибнуть возле звезды, подверженной аберрации. Когда он смотрит на стальной город и стальные ангары, в которых его соплеменники ждут своей очереди умереть, Гилберт Мэган даёт себе клятву лететь на край Живого космоса, как можно дальше от войны.

Почти все воины сражаются в космосе, только один стражник стоит у входа в ангар. Он почти слеп и не имеет левой руки. Мэган знает его, это старый солдат. Герой двух битв, носящий орден золотого орла. Солдат курит остролист, пока его начальство командует войной, но увидев Гилберта, прячет окурок.

– Эй, я тебя знаю. Ты – мальчишка Мэгана. Что случилось? Как ты сюда попал?

Гилберт Мэган и сам не знает, как оказался возле Стального Форта. Только что он беседовал с Джари Дагатой на берегу моря Мутантов, и вдруг он здесь, за три тысячи миль. Он осматривается, желая найти разумный ответ, но ответа нет. Слева от входа в ангар, опершись на ржавые врата, стоит пилот звездолёта, капитан контийской армии. Он со смешком наблюдает за растерянностью Гилберта Мэгана. Что-то знакомое есть в чертах пилота, но Мэган не может вспомнить.

Он одет в костюм лётчиков, цвета хаки, самый любимый цвет Некроникуса, носит широкие башмаки на тяжёлой подошве и прячет глаза за тёмными стёклами очков. Лётчик, отдыхающий во время битвы с симбиотами, кажется праздным и никчёмным. Присмотревшись к его небрежной позе, Гилберт Мэган холодеет, несмотря на жар пустыни, что окружает Стальной Форт. Этот лётчик вовсе не пилот контийской империи, это бродяга, Джари Дагата, переодетый в форму военного. Перевоплощение столь безупречно, что сын Мэгана думает о служителях Меродаха, повелителя мистерий, об их театральном искусстве.

Неужели Джари – слуга Меродаха, верный жрец его культа? Иначе как объяснить такое перевоплощение? Пилот приподнимает очки и смотрит на Гилберта Мэгана двумя глазами, и ни один из них не слеп, а потом подмигивает и отворачивается, словно потерял к нему интерес.

Стражник ждёт ответа, и Гилберт Мэган взволнованно сообщает:

– У нас на разработке случилась катастрофа, обвалился шурф, погибло двое рабочих. К тому же началась песчаная буря, ни один вездеход не может тронуться с места. Меня прислал отец, чтобы попросить звездолёт. Нужно доставить раненых в Стальной Форт.

– А ты как сюда попал, юный герой? – стражник полон недоверия, но вытягивается по всей форме. Оружие бряцает об ангар, и слышится смех лётчика. Но стражник словно не видит его, и смотрит только на Мэгана, не зная, верить ему или нет. – И почему от твоего отца нет сообщения?

– Я же сказал – песчаная буря, сигналы не проходят. Я прошёл через телепортационную кабину, которая работает с перебоями, и больше никто не рискует ею пользоваться. Вы же знаете, что будет, если тело застрянет в подпространстве.

– Можешь мне не рассказывать, мальчишка. Я дам тебе звездолёт. Надеюсь, папочка прислал голограмму с кодами.

– Голограмму?

Гилберт Мэган вспоминает, что обязательным в контийской армии является личная идентификационная голограмма с подписью. Он бросает взгляд на Джари Дагату, умоляя помочь ему. Потом опускает руку в карман комбинезона и находит там холодный металлический овал. Открывает его, положив на песок перед стражником, и запускается голограмма, на которой Гай Мэган что-то невнятно произносит на языке мира Земля. Качество плохое, ничего невозможно разобрать. Вокруг отца бушует песчаная буря, и видно, как вездеход утопает в песке.

– Хорошо, можешь взять третий слева в первом ряду. У него повреждён хвост, но до Нефритовой горы и обратно он долетит. Прости, других дать не могу, все участвуют в бою или неисправны.

– Второй справа в третьем ряду? Я что-то не запомнил, – улыбается Гилберт. Он входит в ангар и ищет глазами Аскелон, но его нет.

– Третий, мальчишка, в первом ряду, с красным крестом на носу.

– Приготовь мне коридор в защитном поле, и быстрее, стражник.

– Не командуй, сын Мэгана!

Солдат не любит гражданских. Те, кто работают на Нефритовой горе, кажутся ему трусами, убежавшими от войны. Он смотрит на юношу и думает, что когда придёт пора, тот не сможет отвертеться от призыва в контийскую армию, будь его отец хоть правителем Конта. Новое пушечное мясо полетит, чтобы умереть от руки симбиота во славу Конта. Однако без нефрита война будет проиграна, потому он снисходителен к разработчикам. Открывает коридор и закуривает новую сигару с остролистом, не утруждая себя проверкой ангара.

Мэган идёт по ангару, с отвращением минуя старый звездолёт, третий слева в первом ряду, а направляется он к красному монстру, что стоит в самом конце ангара. Мощный и загадочный, он совсем не похож на контийские корабли. Гилберт Мэган поднимается по ступенькам в чужой звездолёт, не понимая, зачем он это делает и как можно запустить эту машину. Но только он попадает в кабину пилота, приборная доска загорается, и мигает один-единственный сенсор, на котором изображена стрелка вверх…

Стражник роняет остролист, задрав голову. Глаза его округляются, рот открыт, и он только успевает прорычать проклятия вслед взлетающему кораблю, как в лицо ему ветер сыплет горсть песка. Из пространственного коридора ангара вылетает Змей, трофей контийской армии, симбиотский звездолёт, много циклов стоявший на Саркассе мёртвым памятником победы контийцев. Лучшие учёные Конта не смогли определить и понять принцип его механизмов и запустить двигатель, а мальчишка улетел на нём в один миг. Стражнику кажется, что он сходит с ума, что всё это сон. К нему подходит пилот, чьё лицо он не может вспомнить – киберплаты в голове стражника, что частично заменяют ему мозг, перегорают, и он застывает в нерешительности.

– Что, мальчишка увёл симбиотский корабль?

– Чёрт возьми, этого не может быть! А ты кто? Я что-то не припомню…

– На, возьми, может это тебя утешит.

– Что это? – Стражник осторожно берёт в руки плод, который предлагает пилот. Кажется, солдат видел такие на Гвале. Любопытство побеждает, и он вгрызается зубами в сочную мякоть. Сладкий сок проникает в его гортань и наполняет блаженством.

– Это особенный плод моего дерева, стражник. Плод забвения!

– А кто ты такой?

– А кто ты? – Пилот в упор смотрит на стражника, который жадно проглотил весь плод и стоит в растерянности.

– Я не помню.

– А что ты здесь делаешь?

– Не могу вспомнить. Кажется…

– Тогда уходи. Видишь, это ангар контийской армии, и здесь нельзя находиться посторонним!

Стражник бредёт прочь, в пустыню. Он и правда ничего не может вспомнить, киберплаты, частично заменяющие его мозг, сгорели, а память затуманилась. Пилот смеётся вслед уходящему стражу ангара, и теперь на нём снова одежда бродяги, в руках – порванная сума и корявая палка-посох.

Стальной Форт так занят войной, что не видит, как бежит, схватившись за больную голову, стражник, убитый рождением амбивалентности. Никто не знает, что давно мёртвый симбиотский корабль ускользнул из ангара Стального Форта. Никто не слышит, как смеётся от души бродяга, Продавец путей, сбрасывая лик пилота, как змея сбрасывает кожу. Если бы воины контийского флота видели и слышали то, что происходит на Саркассе, они бы прокляли свои недальновидные умы и содрогнулись, ибо сам страх вползает в пустыню Саркасса, чтобы лишить планету самого ценного.

Глава 8

Средние миры, город Насмешников

В мирах Средней волны нет городов, нет звёзд и нет неба. Есть соединённые случайностью энергетические поля, которые наделены сознанием. Но тому, кто смотрит со стороны глазами смертного, кажется, что капризная суть заставляет существа менять формы, а вещество податливо как мягкий воск и готово исполнить чужую волю. Иллюзия и перерождение – вот реальность Средних миров. Для существ из Дальней волны такая текучесть стала бы смертельной – разум тех, кто имеет фиксированную форму, не удержит её смену. Но есть один смертный, который появляется в пространстве Средних миров. Сначала он не видит ничего вокруг себя, только пустую серую мглу. Но когда он начинает скользить взглядом вокруг, то видит, как пустота вдруг прорастает деталями.

Город никогда не похож на город, разве что совсем случайно. Он может быть чем угодно: палубой корабля, зелёным морем, футбольным полем, поросшим уличными фонарями, ледяной ареной, где гладиаторы из снега соревнуются в вечных битвах. Или шестернёй гигантского робота, сделанного из чистой платины. Как бы там ни было, у города Насмешников есть неизменный принцип – это форма шара. Именно по этой форме и можно узнать город, где пребывает великая госпожа радужных цветов, несмелая радуга Кама.

Пришелец, смертный, чьё тело должно раствориться в Средних мирах, чувствует себя отлично вопреки ожиданиям многих. Напротив, он выращивает себе тело, огромное, как целая галактика. Он больше звёзд и выше города Насмешников. Став таким огромным, он диктует смену форм, что есть грубое вмешательство в течение Фантастической поэмы. Смертный из Дальней волны желает видеть город Насмешников в виде ёлочной игрушки, внутри которой спряталось небо и кукольный городок. Он протягивает руку, которая становится манипулятором робота, и железными пальцами сжимает ёлочную игрушку, что теперь хрупкая, как никогда. Три звезды атакуют пришельца, защищая свой город, но тело гуманоида становится прозрачным, и звёзды проходят сквозь него, чтобы превратиться в кометы.

– Наши миры не пересекаются, поэтому вы бессильны, стражи, – тихо поёт гуманоид, и звук его голоса так музыкален и гармоничен, что смена форм в Средней волне на миг останавливается, чтобы все существа, составляющие Средние миры, могли насладиться неслыханным покоем.

– Убирайся, смертный, кто бы ты ни был. Не насилуй нас формами! Твоя способность конкретизировать убьёт нас! – шипят кометы, и в чём-то они правы.

Гуманоид отпускает ёлочную игрушку, и она масляным пятном протекает сквозь его тонкие пальцы.

– Мне нет дела до вас и вашего города. Я покинул Дальнюю волну и появился здесь с единственной целью: увидеть прекрасную Каму, несмелую радугу. И не покину ваш уровень волны, пока не увижу.

Кометы соединяются в сверхновую и слепят пришельца, заполняя всё вокруг невероятно ярким светом. Город насмешников принимает привычную форму шара и становится бесконечным морем с бесконечными островами.

– Как ты попал к нам, смертный? Вход богов закрыт! Ты прошёл через врата Меродаха? – Сверхновая становится бабочкой, которая светится неоновым светом в кляксах тьмы, что есть вакуум Средней волны.

– Смотри, страж, и увидишь! Мне не нужен вход Меродаха. Я на досуге сам создал портал, чтобы посмеяться в городе Насмешников, но, кажется, меня плохо встретили…

Крылья бабочки опадают, она окукливается, и из кокона выходит железный воин, рыцарь с опущенным забралом. Его меч шириною на весь город, и он занесён над пришельцем:

– Передай мне то, что должно быть известно Каме, и она узнает. Видеть её необязательно, наглец.

Стражник не верит в созданный смертным портал, но не может отрицать, что впервые за десять эонов гуманоид появился в Средних мирах без разрешения высших сил, нарушив существующий порядок.

Город Насмешников – всё ещё бурное море, и теперь пришелец плывёт по нему, стоя на палубе танкера. Страж не более чем символ на флаге танкера – череп с костями, и нет ничего унизительнее для того, кто привык сам менять свою форму.

– Кама и так всё знает. Я не сказал, что хочу говорить с ней. Я сказал: хочу видеть. Прекрасная радуга – единственное украшение вашей клоаки, и потому я пришёл, чтобы увидеть и порадовать свои глаза. Можешь считать меня старшим братом Камы.

– Брат, которого сестра стыдится.

Голос звенит повсюду, над морем сияет разноцветная радуга. Из радуги выходит высокая девушка с телом многоножки. На хвосте у неё жемчужная раковина, что и есть город Насмешников. В волосы вплетены ядовитые стрекозы, улетевшие с Саркасса, в двух сумках, что пришиты к телу многоножки, спрятаны драконы. Ногти её как хрустальные мосты, кольца как гиперврата, а заколки похожи на строительные леса. Она огромна и могла бы быть устрашающей, если бы не улыбка, сияющая, как дневное светило.

– Ты ли это, Птах?

– Разве я изменился, Кама?

Танкер становится плотом, каждая доска плота прорастает дурманящими лилиями. Он стоит обнажённый на плоту из лилий и купается в свете радуги, укрывается её улыбкой, как легким одеялом. Он разрешает лилиям расти навстречу радуге, пока её ноги не оплетает ковёр из цветов.

– Твоих цветов больше, чем семь, несмелая радуга?

– Да, я расту. Радуги растут, Птах, особенно здесь, в Средней волне. Но ты увидел меня, а теперь уходи, повелитель глупости, я устала.

– Я скоро уйду, но приглашаю тебя в гости, Кама.

– В Дальние миры? – Она плачет алмазными слезами, от чего радуга тускнеет, и город Насмешников замирает, не смея шевельнуться. – Почему ты так жесток, мой названный брат?

– Что же жестокого я тебе предложил, великая госпожа? – Птах ложится на цветок лилии, и лилия растёт, расцветая возле лика Камы. Он кажется таким маленьким по сравнению с её гигантским телом, что слова Камы бессмысленны. Разве может смертный быть жесток с существом Средней волны, великой колдуньей, сестрой и дочерью Розы Дроттар? – Дальние миры не так уж плохи. Посмотри на меня, Кама, я ведь живу и действую в них, творю и исполняю замыслы. Да, условия там могли бы быть мягче, а агрессии – поменьше, но для великого ума это ерунда. Разве произойдет что-то страшное, если царица радуги на краткий миг явит себя в сон юноши из Дальних миров, чтобы ублажить своего названого брата?

– Но Дальние миры так тяжелы, так неподвижны. Это ты привык быть в них, а я уже забыла. Вдруг я потеряю свой свет? Ты ведь не хочешь, чтобы бедная Кама страдала?

– Страдания твои будут несоизмеримы с наградой.

Птах забирает лепестки лилии и белой птицей взлетает к уху Камы, чтобы поведать то, что не должен слышать город Насмешников. Город в это время высыхает и становится пустыней, потом затвердевает дорогами и трансформируется в асфальтовый полигон, имеющий форму круга. Множество машин мчится по нему, пока есть возможность, ведь трансформации неповторимы. Кама глазами следит за гонкой, но не изгоняет смертного искусителя, что шепчет ей в мраморные уши:

– Я дам тебе формулу построения портала между уровнями волны творения. Так же, как я проник сюда, ты сможешь пройти в Краткую волну, или на Дно миров, или ещё куда-нибудь, куда захочешь, несмелая радуга.

Выслушав, она отращивает крылья и отлетает в сторону, парит в раздумье, роняя из сумки крылатых драконов. Теперь она не такая высокая, и драконы падают на полигон, разбиваясь насмерть. Наконец Кама отвечает, после долгой борьбы, что идёт внутри её сознания:

– Да будет так, Птах. Что я должна сделать для твоего юноши?

– То же, что ты сделала для Гильдиона, когда он творил антиривайров.

– Ты можешь это сам, прародитель симбиотов.

– Могу, – соглашается пришелец, став большим шаром света. Он раздувается и испускает красные лучи, как Меродах в гневе, но это лишь умелая имитация, лучи никого не ранят. – Я многое могу, несмелая радуга. Но я не могу повелевать временем, как Зерван. Сколько уйдёт циклов, пока я освою ваши способы сотворчества и научусь управлять веществом так, как ты, моя разноцветная радуга? Век гуманоида очень короток, боюсь, он столько не проживёт.

Они молчат, и несмелая радуга цветным дождём проливается на ковёр из лилий, прощаясь с тем, кто смущает её ум. Она согласна с пришельцем, которого любит и ненавидит одновременно, но больше не в силах выносить его присутствие. Однако она даёт обещание, а дав обещание, почти всегда его исполняет.

Птах проникает рукой в её светимость и забирает с собой тёмно-красный цвет, спрятав между пятым и шестым пальцами. На тот случай, если Кама забудет выполнить обещание. Кама съёживается до размера небольшой звезды, ей становится холодно без красного цвета, но она не понимает, как Птах отнял часть её сущности, потому лишь упрекает:

– Одним ты даришь вечность, а у других забираешь последнее, брат.

– Разве я несправедлив, Кама? Прощай, несмелая радуга!

И он исчезает, послав ей поцелуй из миллиона лилий, таких прекрасных и таких горьких, что она всё ещё плачет, хотя и шепчет, чтобы никто не слышал: «Прощай, когда-то я любила тебя!»

Может быть, это правда, а может быть, и нет. Но когда пришелец покидает город Насмешников, шутов метафизики, радуги долго не видно, только ледяной дождь выливается лавиной прямо из ниоткуда. Город стряхивает с себя насильственную форму асфальтового полигона и некоторое время плавно течёт энергией, заключённой в сферу. Только иероглифы, написанные лунным светом, плавают над городом, не желая раствориться в общем единстве. Кама вдыхает их, как капли коктейля, и смеётся, узнав формулу пространственного портала, которая неизвестна никому, кроме Меродаха и Тау-синклит мага.

Глава 9

Дальние миры, пустошь Саркасса

Воровство на Саркассе является самым тяжёлым преступлением после предательства и шпионажа. Тот, кто украл чужую собственность, тем более собственность контийской империи, является изгоем. На Саркассе не устраивают судов или трибуналов. Воров немедленно депортируют на рудники двух отдалённых планет, где им отмерена очень тяжёлая и короткая жизнь. Гилберт Мэган чувствует, как голова его кружится, а страх ядовитой змеёй заползает в сердце. Он отчётливо помнит, что уснул на берегу моря Мутантов и во сне увидел ангар возле Стального Форта. Но сейчас он летит на огромном корабле, всё вокруг реально, и сон давно перетёк в бодрствующее состояние. Значит, всё это – колдовство Джари, который заставил его поверить в сон, где всё возможно.

Теперь же сын Гая Мэгана – преступник и предатель контийской империи, для которого позорная смерть будет наилучшим выходом. С одной стороны, его ум осознаёт степень вины, понимает, как отвратителен такой поступок по меркам военного положения, но с другой стороны, ни умирать, ни отвечать за свой проступок он не готов. Ведь контийская империя желает послать его на войну, бессмысленную и продолжительную, чтобы он погиб, не оставив после себя славы или потомков. Мысли разрывают целостность его сознания и приводят к безмолвному конфликту.

Потеряв силы и путаясь в мыслях, он с трудом приземляет звездолёт в пустыне, ещё раз нажав на сенсор со стрелкой. Звездолёт ревёт и зарывается в песок. Перед глазами Гилберта Мэгана всё плывёт, поэтому он заставляет себя сползти по ступенькам вниз, на свежий воздух. Выбравшись наружу, он засыпает прямо на песке Саркасса, прохладном в вечернее время суток.

Гилберту Мэгану снится прекрасная девушка неземной красоты, которая что-то шепчет на ухо, но он не может разобрать, что именно, – и только улыбается ей в ответ. Потом она превращается в звезду и падает ему в грудь, проникает внутрь и остаётся там, распирая плоть. Гилберту становится не по себе, он проваливается в чёрный омут без снов и видений, пока утреннее солнце не начинает щекотать его нос, а голос отца не режет слух, врываясь, как гром.

– Гилберт Мэган, отойди от симбиотского звездолёта!

Гай Мэган, рождённый в мире Земля, загорелый широкоплечий мужчина, стоит на башне чудовищной машины. Этот танк – гибрид контийского вездехода и боевого танка из мира Земля. Он такой же древний, как и легенды Аста Деуса. Гай Мэган привёз его с Земли, несмотря на запрет контийской армии гражданским лицам владеть смертоносными машинами. Танк ощерен ста двадцатью орудиями, корпус его обтянут нефритом, он страшен и очень стар. Гай Мэган гордится своим железным детищем, считает его универсальным орудием и называет Сциллой в честь чудовища из земных мифов. Танк примитивен и неповоротлив, но честный солдат, Гай Мэган, уверен, что он мог бы перепахать весь Тронн и даже царапины не получить.

Возле Гилберта Мэгана склонился бродяга и брызгает ему в лицо водой. Все это похоже на продолжение странного сна, но кажется, что проснуться невозможно.

– Сын, отойди от звездолёта и этого мерзавца, я превращу его в пыль!

– Он просто бродяга, у него нет оружия, чтобы противостоять тебе, отец! – шепчет Гилберт и смотрит в глаза Джари Дагате: – Что со мной произошло?

– Прости, я совсем забыл: контийцы наверняка обработали звездолёт ядом, чтобы убить на нём всё живое. Я думал, яд выветрился за столько циклов, но, видимо, нет. Ты надышался отравы, бедняжка!

– А мой отец, откуда он здесь?

– Наверное, выследил меня, когда контийцы сообщили о пропаже звездолёта.

– Но, Джари, это ведь был сон!

– Сон, реальность, – какая разница! Я ведь говорил тебе: видишь во сне нужную вещь, а потом вытаскиваешь её в этот мир. Ты так и сделал!

Сцилла рычит, как Ракс-Баа, и разворачивает лазерные пушки в сторону Продавца путей. Гай Мэган полон гнева. Как все земляне, он подчинён эмоциям, не желая углубляться в тонкость взаимоотношений:

– Гилберт, отойди! Неужели ты не видишь, что бродяга затуманил твой разум?! – Гай поворачивает пушку, лазерный прицел нацелен точно между бровями бродяги. Ещё миг – и она выстрелит. – Я отвезу его в Стальной Форт, чтобы начальник города депортировал тварь. Как шелудивый пёс, он рассыпает вокруг себя слова лжи и грязь. Он отравил солдат в Стальном Форте остролистом, тебя смутил выдумками, он – шпион симбиотов! Дай я убью его, пусть рассказывает свои басни самому Некроникусу!

Гилберт Мэган смотрит на своего приемного отца и понимает, что косное сознание никогда не сдвинется, что шаблоны и правила, насаждаемые контийской империей, навсегда завладели разумом Гая Мэгана. Он не может остаться с ним на Саркассе, потому что нет ничего, что бы привлекало его больше, чем поиски истины и возможность вписать своё имя в легенды. Приключение в неизведанной бесконечности, – или серая смерть в рядах контийской армии. Увы, но Гаю Мэгану нечего предложить юному романтику.

– Даже если он шпион, лучше я уйду с ним, чем стану мясом в вашей дурацкой войне, отец! Какой мне смысл оставаться на Саркассе?

– Я спрячу тебя от войны, Гилберт. И я уже переписал на тебя Нефритовую гору, теперь ты владеешь разработкой нефрита. Я думал сделать тебе подарок на совершеннолетие…

Гилберт смотрит на Продавца путей, который коварно улыбается. Теперь гора принадлежит ему, ведь договор на Саркассе, даже устный, дороже чести. Его условия надо выполнять.

– Нет, отец! Я обещал Нефритовую гору Продавцу путей за то, что он расскажет мне тайну.

– Все договорённости отменяются! – ревёт Гай Мэган, и крик его громче, чем моторы ржавой Сциллы. – Я – твой отец, и я приказываю тебе подойти ко мне!

– Потише, Гай Мэган! – Продавец путей распрямляется, и его голос звучит тихо. – Он всего лишь твой приёмный сын. Ты нашёл его на астероиде около Земли, так что он даже не землянин. Какое у тебя есть право насильственно удерживать Гилберта? Разве он не свободная личность и у него не может быть своего выбора?

– Всё это пустые слова, бродяга. А сейчас заговорит моя Сцилла, и посмотрим…

– Советую тебе, Гай Мэган, отойти от танка, – улыбается тот, кого назвали шелудивым псом.

Продавец путей спокоен, как никогда. Он с насмешкой наблюдает, как Гай Мэган прыгает подальше от танка, который с громким хлюпаньем погружается в песок, словно он стал водой. Один миг, – и от универсального оружия остаётся лишь воронка. Гай Мэган взбешён и размахивает лучемётом, понимая, что проиграл в глазах сына.

– Что это? – удивлён Гилберт, рассматривая песок, поглотивший Сциллу.

– Зыбучие пески, – отвечает Продавец путей, – их довольно много на Земле, не правда ли, Гай Мэган?

– Но их не было на Саркассе, бродяга! – Гай Мэган садится на песок, в сердце его боль и тоска. Он понимает, что его находка, ребёнок по имени Гилберт, на самом деле никогда не принадлежал ему, тут Продавец путей прав. Но отдать его бродяге, торгующему остролистом! – Это твоё колдовство, шпион симбиотов! Ты отбираешь у меня сына потому, что мстишь контийской армии за то, что она прогоняет тебя отовсюду?

– Это не твой сын, Гай Мэган.

Голос бродяги теперь звучит очень отчётливо и с каждым словом становится всё громче. Море Мутантов волнуется, когда голос бродяги разносится подобно раскатам грома; песчаные горы рассыпаются, в их глубине ворчит умирающий танк Сцилла; невидимые ночные птицы теряют крылья и камнем падают на песок. Вся пустыня содрогается, когда Продавец путей говорит с контийским слугой:

– Почему ты, землянин, возводишь в ранг собственности свободное существо? Позволь Гилберту самому решать. Мне нет дела до ваших войн с симбиотами, и месть мне не интересна. Я всего лишь предложил Гилберту Мэгану волшебный путь, и он согласился. А что можешь предложить ты, солдат самой бессмысленной во всей вселенной армии? Ничего? Мы улетим с Саркасса, оставив войну тебе, а потом я вернусь за Нефритовой горой.

В пустыне начинается буря, хотя для неё сейчас не сезон. Тьма закрывает небо, ветер несёт песок. Саркасс, лишённый планетарного принципа, всего лишь мёртвая пустыня. Гилберт Мэган понимает это, но он видит, как расстроен его отец, и в его сердце появляется нерешительность. Нужно сделать выбор, и то, что казалось ещё вчера приятным приключением, обернулось судьбоносным решением. Он смотрит на Продавца путей и говорит:

– Я готов идти с тобой, бродяга. Но ты упомянул доказательства; если ты не обманул, то предъяви их.

Джари достаёт из своей старой сумы металлическую пластину с символом Меродаха и показывает Гилберту Мэгану:

– Смотри. Это микрочип Мистериуса, трансформера Меродаха, легендарного транспорта Лайтрона Викса. Он отвечает за эмоции робота. Хотя симбиотский корабль не так велик, как Мистериус, всё же я сейчас внедрю в него чип и улечу на поиски антиривайра. А ты, Гилберт Мэган, можешь полететь со мной или остаться со своим приёмным отцом, чтобы стать таким как он, верным слугой слепых воинов. За то, чтобы получить этот микрочип, я поплатился многим. Те, кто его продавали, не знали истинной ценности и потому отобрали у меня всего лишь ногу, и теперь я хожу с протезом. Но это не остановит меня на волшебном пути. Змей улетит через четверть оборота Саркасса вокруг звезды. Если ты решишься лететь со мной, Гилберт Мэган, я буду ждать до восхода солнца.

Гилберт смотрит на отца, сгорбленного и бессильного воина, который стал никчёмным существом, не видевшим иного мира, кроме Земли и Саркасса. Одинокий и колючий, как песок в пустыне, он на самом деле ничего не может предложить мечтателю, жаждущему приключений. Однако он всё ещё бормочет, повторяя снова и снова, без надежды и силы:

– Гилберт, я оформил твои права на Нефритовую гору, ты будешь богат. Не улетай с этим шарлатаном, он продаст тебя в рабство на ближайшей планете, где нет цивилизации! Неужели ты не видишь, его послали симбиоты, они используют тебя в своей войне!

– Послушай, землянин, – бродяга тщательно осматривает Змея, очищая рукой песок с его поверхности, – симбиоты, в отличие от контийских солдат, не подпустят меня и на парсек к своему господину Птаху. Они так же полны брезгливости, хотя и не опускаются до того, чтобы кидать вслед камни и проклятия. Судьба твоего приёмного сына будет печальной, когда он перейдёт черту, отделяющую ребёнка от воина, поэтому лучше будет забрать его сейчас. Но если я прав, и мы найдем антиривайра, Гилберт Мэган прекратит войну, ведь перед силой сиджана-ки не устоять даже симбиотам. Сам великий Птах опустится перед ним на колени и подарит Тронн, свою планету.

– Красиво говоришь, мастер лживых слов! – Гай Мэган поднимается с колен, он смело встречает песчаную бурю, собран и мрачен. – Я не верю в антиривайров. Это выдумки Аста Деуса!

– Нет, отец, – Гилберт уже принял решение, – много необъяснимых вещей произошло на моих глазах. Пустыня расцвела деревом, морские драконы катали Джари Дагату на своих спинах, во сне я украл звездолёт, над пустыней шёл дождь, хотя это невозможно. Мир не так прост, как думают контийцы, и далеко не всё можно объяснить чистой логикой. Если я останусь, то стану жертвой войны, которая никогда не прекратится. Это мой единственный шанс, отец!

– Может быть ты и прав. Но Джари Дагата… Если хоть одна царапинка случайно появится на моем сыне, я найду тебя, хитрый сказочник, достану из-под земли и натравлю весь контийский флот!

– Не волнуйся, солдат. Там, куда мы направляемся, случайности исключены.

– И куда же вы отправляетесь?

– Сначала на Траг, а потом туда, куда укажет судьба. Путь будет трудным, но именно таким и бывает истинный путь.

Гилберт Мэган подходит к отцу и склоняет колени, как принято на Саркассе по отношению к старшим. Он просит прощения и отдаёт отцу амулет, который тот подарил ему очень давно. Ему жаль оставлять отца в месте, которое может быть уничтожено очередной битвой, но другого выбора нет. Когда он исчезает в шлюзе Змея, Гай Мэган кричит:

– Удачи, Гилберт! А ты, Продавец путей, береги моего сына, – слышишь? Или я похороню тебя в этом песке…

Завывает буря, восходит солнце, Змей запускает двигатели. Бродяга отвечает, однако в шуме двигателей и завывании бури его слов почти не слышно:

– Не указывай мне, слепец, что делать! Судьба распорядится, как посчитает нужным. Я всего лишь её проводник.

Глава 1

Дальние миры, Траг

О, великий и могущественный Траг! Сердце трагила-сай, мир, переполненный магией и сакральными учениями! Что сделало с тобой неумолимое время… Где былое величие, где шёпот тайны, где напевы магистров, вводящие сознание в божественное состояние? За что боги наказали тебя, бывшего некогда центром мудрости и цивилизации гуманоидных рас? Впрочем, если бы был жив хоть один ривайр, он бы мог поведать много интересного. Сила, которой обладали магистры трагила-сай, не привела их в Средние миры, а лишь развеяла величие Трага, словно он был песчаным троном песчаному господину. Молитвы, обращённые к Меродаху, не были услышаны, магия и энергия не защитили мир, некогда блиставший гордостью и величием на весь Живой космос.

Теперь планету Траг никто не назовёт живой. Тлен и прах, запустение и смерть, – вот синонимы Трага в новом эоне. Изумрудные башни, шпилями царапающие зелёное небо Трага, превратились в пыль. Мраморные горы и трон первосвященника, принимавшего пять эонов подряд неофитов на самой высокой горе Трага, превратились в гравий и песок. Даже песни Оми не звучат в таинственных сумерках над бывшим центром Живого космоса. Иногда гигантская волна выше мраморной горы Трага ураганом проносится по поверхности планеты, чтобы смешать в хаос пыль, щебень и гравий. После волны поверхность Трага становится однородной и представляет собой безжизненную грязь. Так пусто на когда-то величественном Траге, что этот мир не интересен даже Некроникусу, духу смерти.

Гости так редко посещают этот мир, что можно сказать – их практически нет. Но сегодня особенный день. В ночь, когда три спутника планеты выстраиваются в ряд, патроны мистерий, магистры трагила-сай ждут учеников на самой высокой точке планеты, чтобы ответить на любые вопросы. Эта традиция стара, как мир, и, несмотря на то что Траг мёртв, трагилы ещё есть в мирах Дальней волны. Сегодня двое высоких гуманоидов прогуливаются по поверхности, ставшей грязью. Они светлокожие, и носят традиционные для магистров одежды – длинные чёрные плащи с красной подкладкой, на которой изображён символ солнца – знак Меродаха.

Под плащом у них может быть тонкая льняная рубаха или шёлковое платье, ноги обычно босы или обуты в сандалии на высокой платформе, нижнее бельё магистры не носят, поскольку оно сковывает движение сексуальной энергии. Гостей двое: это старая патронесса, живущая как ящерица, спящая в холодном климате и бодрствующая в тепле, и молодой маг трагила-сай, сбривающий волосы со своего звериного тела в знак отречения от удобств материального мира. Они неспешно прогуливаются по Трагу, с которым связаны их сердца, ожидают учеников или любопытных, но практически не надеются на то, что кто-то придёт. Осталось очень мало тех, кто знаком с традицией трагила-сай. Когда приходит волна, что выше любой горы на Траге, они взлетают над ней и там продолжают свой разговор.

– Симбиоты опять победили. Контийцы мрут как мухи, но их логика упорно говорит, что победа близка, ведь их в тысячи раз больше, чем отвратительных порождений Птаха. Если две третьих контийской армии выжило, проклятая война продолжится!

– Симбиоты противны мне так же, как и контийцы, патронесса. Они – насмешка над путём совершенствования, они – оскорбление любой магии и мудрости. Почему бы нам не развернуть жизненную ось Дальней волны так, чтобы Птах навсегда исчез из материальных миров?

– Ты горяч, как сама молодость. Думаешь, никто не разворачивал ось? Таких попыток было предпринято тридцать пять, и их совершали великие магистры, до которых тебе, юноша, очень далеко. Но каждый раз Птах возвращается, словно он не порождение Дальней волны. Теперь он стал осторожней и сам лично не принимает участия в сражениях, доверив судьбу войны симбиотам. Он назначил командующих, чтобы лично не участвовать в битвах. Симбиоты почитают Птаха как бога, хотя это самая великая ересь Дальней волны.

– Конечно, имя Птаха никогда не сияло в Божественном Эшелоне и он не был богом пантеона, так что созданный им культ самого себя так же неестественен, как и его симбиоты.

– Официально Птах – всего лишь житель планеты Тронн, которая процветает за счёт поставок корней эремуруса. Когда на Тронн прилетают представители Конта, плантации остролиста превращаются в безобидный эремурус, и предъявить ему совершенно нечего, – это магия Птаха. Мы посылали на Тронн магистров трагила-сай, но они словно слепли в присутствии Птаха и не могли понять, как происходит превращение. Весь Живой космос знает, откуда приходит остролист и где он выращивается, но доказательств нет. Так же никто ничего определённого не может сказать о Птахе: кто он, что за магию использует, почему живёт так долго. Он искусно скрывает свою суть. Одно я могу сказать определённо: я своими глазами видела на звездолётах симбиотов древний символ обсидиановой бабочки.

Волна проходит, и они спускаются, чтобы присесть на крупный валун, мокрый и неуютный. Смотрят вслед волне и грустят о Траге, где сейчас могла бы кипеть жизнь, рождая магов и даря пути всем желающим.

– Мне ничего неизвестно о древнем символе – обсидиановой бабочке, хотя я видел, что некоторые странники используют его в своих молитвах к богам. Расскажите, патронесса!

– Когда была создана волна творения, жизнь заполняла только Дальнюю волну творения. Когда же существа нашего уровня познали смерть и смирились с ней, некоторые из них, достигшие небывалых высот осознания, сохранили свои личности и воспоминания после утраты материального тела. Так они попали в миры Средней волны и позволили энергии и веществу быть текучими, чтобы научиться не привязываться к форме.

Средние миры стали промежуточными для тех, кто стремился подняться ещё выше на пути к полной свободе: в Краткую волну. Там единицы, достигшие отрешённости от всего материального, стали чистыми принципами: любовью, войной, светом, тьмой, творением, разрушением, порядком и смертью. Ничто материальное не интересовало их, свои предпочтения они сделали частью силы, что скрепляла миры, – Фантастической поэмы.

Некоторые из них покинули волну творения, чтобы раствориться в неизвестном хаосе Внеграничья и слить свои принципы с первоэнергией. Когда же существа из Дальних миров узнали, что открыты пути, ведущие во Внеграничье, то многие, не одарённые ничем и не прошедшие свой земной путь до конца, стали умерщвлять плоть, надеясь попасть в Средние миры, а оттуда – в боги. Некроникус пировал, маги умирали, а волну творения раздирали распри и соперничество, ибо слишком манящими были пути, ведущие за пределы волны творения. Тогда был собран круг магистров, называемый Создатели Тайны.

Они искрились силой и были столь мудры, что могли в любой момент покинуть материальные миры, но остались в них, чтобы сделать многие пути, ведущие к Средним мирам, тайными. Они закрыли большую часть быстрых путей, уничтожили их адептов и оставили лишь несколько тайных троп и официальных путей, таких как трагила-сай. Каждый раз, когда путь закрывался, в мир являлась обсидиановая бабочка и осыпала пыльцу с крыльев. Вдохнувшие пыльцу навсегда теряли память о своих магических знаниях и становились обычными смертными. Сам образ бабочки остался неразгаданным.

Молодой маг впервые слышит о круге Создателей Тайны, и перед его глазами оживают картины прошлого, когда пути были открыты всем желающим, а возможности существ в Дальней волне практически неограниченными. Но как истинный маг трагила-сай, он недолго грустит о том, чего давно нет. Его ум практичен и погружён в настоящий момент.

– Значит, наглец Птах присвоил себе чужой символ? Тогда скоро наступит время его краха, ведь боги не прощают воровства!

– Богам не известен этот символ. Во всяком случае, я никогда не видела, чтобы принципы Эшелона богов использовали обсидиановую бабочку. Я предлагала магистрам уничтожить Тронн сейчас, пока Птах занят двумя смертными, но любопытство магистров оказалось сильнее. Было принято решение наблюдать за ними, чтобы узнать, в чём состоит заинтересованность Птаха. Одного из этих смертных я знаю. Джари Дагата по прозвищу Продавец путей. Он отвратителен на вид, и сначала мы не принимали его всерьёз, но бродяга привёл десятерых учеников, двое из которых уже стали магистрами, трое готовятся к инициации, остальные тоже подают большие надежды. Сейчас он ведёт к нам молодого контийца. Если юноша окажется способным учеником, я прислушаюсь к рекомендации Дагаты и возьму его на обучение. Таким образом, нам будет легко наблюдать за действиями Птаха и понять его замыслы.

– Что необычного в этом юноше, патронесса?

– Я не знаю. Я слышала, что его усыновил гуманоид из мира Земля. Ребёнка нашли на астероиде в капсуле, в которой практически закончился кислород. Как он выжил без воздуха и питания – тайна. Однако его воспитал солдат контийской империи, так что парень заражён вирусом чистой логики и воспринимает мир плоско, как и все контийцы. Впрочем, я ничего не буду утверждать окончательно, пока не увижу юного неофита.

– Значит, вскоре здесь будет Джари Дагата, если его пропустит Диго Драмин!

– Когда Джари Дагата устремлён, никто не может его остановить. Он уже здесь!

– Тогда я покину тебя, великая патронесса, ибо у меня нет никакого желания нюхать вонь Продавца Путей!

Глава 2

Дальние миры, космическое пространство в секторе Трага

Доживающее свой век солнце Трага скоро родится сверхновой звездой, чтобы осветить новую эру давно забытого мира. Но пока Траг невероятно трагичен, он окружён обломками астероидов, мусором и чёрными дырами, которых с каждым циклом всё больше и больше. Чёрные дыры иногда говорят друг с другом. Говорят тихо и медленно, но именно так им комфортно вести беседы. Говорят они только о сверхновой, которая будет, которая есть или уже остыла. Дело в том, что чёрные дыры видят первовещество вне времени, знают прошлое и будущее, которое наслаивается на настоящее. Потому для них смерть и жизнь сверхновой – это лишь замкнутый круг. Когда она рождается и когда она умирает, их количество увеличивается. Когда чёрных дыр станет достаточно много, они сольются в одну, которая поглотит Траг и, переварив его, станет сверхновой.

Язык энерготолчков, на котором болтают сверхновые, понимает только Диго Драмин, хранитель Трага. Семью сердцами он чувствует, что недалеко от него медленно дрейфует симбиотский корабль, и на борту корабля – Продавец путей. И так же, как и в прошлый раз, когда Продавец путей появляется в космическом пространстве Трага, чёрные дыры замолкают, словно боятся, что их подслушают. Никогда ещё Диго Драмин не встречал смертного, который обошёл бы его ловушки и которого стесняются чёрные дыры. Но четырнадцать глаз не обманывают фантома Трага, созданного магистрами трагила-сай: Джари Дагата опять здесь и намеревается проникнуть на Траг.

Диго, мёртвый страж мёртвого мира, чертит четырьмя руками магические формулы, чтобы узнать тайну Джари Дагаты, но формулы не дают ответа. Впрочем, как и всегда. Джари Дагата уже совсем рядом. Чёрные дыры молчат, успешно притворяясь лишёнными осознания вместилищами антивещества. Диго Драмин чертит слова молитвы в космосе, производит пассы, которым его научили магистры трагила-сай, но ничего не происходит. Над ним смеются пролетающие мимо кометы. Четырнадцать глаз Диго Драмина плачут шарами света, которые могли бы стать бесценными, подари он свои слёзы гуманоидам. Но слёзы фантома рассеиваются, и, даже силовым бурям, проплывающим мимо, кажется, что страж Трага бессилен. Так и есть, если не считать того, что он всё ещё помнит свои вопросы…

Когда-то он был велик. Дух Диго Драмина решил воплотить себя в Дальних мирах и явился первосвященнику трагила-сай с просьбой дать ему тело взамен на знания, которых у трагилов не было. Но магистру некогда было заниматься Диго Драмином, шла война с антиривайрами, Траг был под угрозой. Дух и магистр договорились, что трагил подарит Диго Драмину капельку своей магии, но за это дух будет охранять планету Траг от многочисленных врагов. Договор был честный, и, не задумываясь, Диго согласился, потому что его любопытство и жажда обрести плоть были невероятны. Магистр передал ему знания о магии сотворчества, и дух, познав силу магии, тут же пожелал себе тело.

Он посмотрел на гуманоидов, которые легко умирают от осколков металла, от газа и низких температур. Такое тело показалось ему непрочным и недолговечным, а Диго собирался жить в Дальних мирах очень долго. Тогда он сделал себе прочную оболочку из металла, удивительную конструкцию из шаров и конусов. Он видел киберов, но их конструкция показалась ему не эстетичной. Новое тело было тяжело и неподвижно, оно было практически неуязвимо, но существовать в нём было невероятно скучно. К тому же он помнил о необходимости быть хранителем Трага, для чего требовалась подвижность. Диго Драмин разочаровался в металлическом теле и попросил Траг поливать его дождём, пока тело не съела ржавчина, и дух Драмина снова стал свободным.

Своё новое тело Диго создал из пластилина. Оно соответствовало его целям, было очень подвижным и гибким. Светлое время суток дух Диго Драмина ликовал, наслаждаясь лёгкостью трансформации, но наступила ночь, и жуткий грохот наполнил Диго ужасом. Каждую ночь на Траге оживал мраморный единорог и мчался, не разбирая дороги, по всему острову. Его алмазные копыта втоптали Диго Драмина в землю, и казалось, пришла смерть, о которой он ничего не знал. Однако он собрал себя по крупицам и снова наслаждался, пока светила звезда. Ещё три ночи подряд единорог превращал пластилиновое тело в лепёшку, и тогда Диго Драмин решил отказаться от гибкого, но непрочного тела. Долго он думал и пришёл к выводу, что тело должно быть организовано по принципу гуманоидного: твёрдая основа и мягкая кожа. Кости он сделал себе из прочного металла, а кожу из резины. Однако этого ему показалось мало.

Одна голова у гуманоидов думала быстро, но Диго Драмин хотел быть умнее тех, кто подарил ему магию, и создал себе семь голов, чтобы мыслить в семь раз быстрее. Две руки ему тоже показались недостаточными, и он создал себе десять, чтобы быть ловче и искуснее гуманоидов в пять раз. Две ноги показались Диго смешными, слишком медленно они передвигались. Себе он пожелал двадцать ног, чтобы легко обогнать любого магистра. Когда же монстр, задуманный Диго, материализовался, он был так ужасен и неуклюж, что не только не побежал, но даже не смог стоять.

Диго Драмин споткнулся и упал с горы. Он разбился и уже собирался расстаться с этим телом, потому что оно сильно ограничивало дух. Но мимо проходил магистр со своими учениками. Они долго смеялись над Диго Драмином, они видели, что он скоро умрёт, и предложили ему виртуальное тело. Трагилы в то время создали кибермашину, которая помогала кибероидным расам хранить часть информации в кристаллах. Чтобы испытать её, маги впустили в машину дух Драмина, оставив его отвратительное семиглавое тело в виде голограммы. Сначала Диго был очень доволен. Тело не мешало ему двигаться, почти ничего не весило, не требовало еды и было бессмертным. Так он и стал фантомом. Диго Драмин приступил к своим обязанностям – охране периметра Трага.

Вместе с кибермашиной он полетел в космос, где создал систему охраны, основанную на полях-ловушках, пройти которые невозможно, не получив от Диго точного маршрута. Он, словно паук, заплёл космос вокруг планеты энергонитями и невидимой паутиной. Сел ждать, как исправный страж, и вскоре в его ловушки стали попадаться те, кто хотел нелегально попасть на Траг. Счастье Диго Драмина было недолгим. Трагилы покинули планету из-за экологических нарушений и оставили его одного. Некоторое время страж не покидал своего поста, ожидая возвращения магистров, но потом потерял терпение и решил отправиться путешествовать. Он пытался вырваться, но машина, к которой он был привязан, не отпускала виртуальное тело Диго Драмина.

В гневе он разрушил машину, оборвав все связи с ней. Теперь его тело-фантом, заключённое в пузырь с воздухом, свободно парило в космосе, но Диго заметил, что не может ни до чего дотронуться из-за того, что виртуальное тело не было наполнено физической массой. Дух решил, что трагилы обманули его, но потом вспомнил, что сам сделал такой выбор. Блуждающий по маршруту в обход своих же ловушек, не знающий цели и забывший, кто он на самом деле, дух стал придумывать загадки, чтобы в следующий раз, когда магистры вернутся, заставить их отвечать на вопросы. Ведь теперь никто, кроме самого Диго Драмина, не знал пути к Трагу. Иногда так и было: приходили магистры или любопытные, страж задавал им вопросы и, если они не знали ответа, убивал.

Пока не пришел Продавец путей и не нарушил традицию.

***

– Кто это там, в шаре энергии? – Гилберт Мэган смотрит на толстого монстра, плывущего среди чёрных дыр. Ему неудобно наблюдать за ним, словно подсмотрел чужую тайну. – Ведь на Траге нет жизни?

– Это Диго Драмин, фантом, страж Трага. Он на меня очень обижен. Но не волнуйся, мой юный друг, Диго нам не опасен. Подай-ка мне киберпаяльник, я хочу кое-что усовершенствовать в Змее.

Он вовсе не похож на бродягу. Одет в контийскую форму лётчика, точно такую, как во сне Гилберта Мэгана. Волосы его причёсаны и уложены в два узла сзади, как носят воины Конта, но в нём столько лени и вальяжности, что не спасают даже огромные армейские сапоги: Джари Дагата не похож на контийского солдата, он – скорее насмешка над образом воина, чем рыцарь Конта. На лицо Джари надевает защитную маску и вскрывает консоль звездолёта. То ли от старости, то ли от вредности Змей бьёт током Продавца путей.

– Кастаэрана! Этот звездолёт проклят самим Тевтатом! Он чуть не убил меня. Закрой уши, Мэган! Кстати, ты умеешь паять?

Гилберт растерянно осматривает сложное сплетение проводов и киберсхем. Волокна неизвестного вещества врастают в металл, по ним пробегают искры, и слышится угрожающее шипение. Контиец с любопытством рассматривает оголённую плоть Змея и отступает:

– Лучше ты, я никогда не видел такого механизма. А что ты хочешь сделать?

– Припаять чип Мистериуса. Хотя я не уверен, посмотри, кажется, совершенно непохожие технологии: Змея недавно создали симбиоты, а Мистериус – творение Меродаха и кибероидов прошлых эонов. Как думаешь, если их соединить, будет взрыв или мы получим живой звездолёт из легенд Аста Деуса?

– Не знаю. – Гилберт Мэган мечтает услышать голос легендарного трансформера Мистериуса, но разве какой-то чип может совершить это чудо? – Если гуманоидов подвергли симбиозу, почему бы не попробовать со звездолётом?

– Действительно! – смеётся Джари, и у него смех молодого, полного сил человека. Это немного пугает Гилберта, который представляет его старшим и уважаемым учителем, пускай немного странным, но всё же никак не молодым и беззаботным, как он сам. – Тогда я попробую!

На холодный пол капают раскалённые нервы Змея, ужаленные киберпаяльником. Змей отвечает серией взрывов и ядовитым дымом, от которого слезятся глаза. Слышится «кастаэрана» и много еще отрывистых слов на языке древнего Рива. Джари на время отступает, сняв маску. Бессилие Продавца путей кажется Гилберту забавным, и он улыбается, отбирает паяльник и сам припаивает чип Мистериуса к волокну, ведущему к энергонакопителю.

– Расскажи мне о симбиотах и великом Птахе.

– Я не люблю Птаха. Слишком много шумихи вокруг его персоны. И потом, он затеял войну, которой нет конца. Те, кто мог бы купить у меня путь, прямиком отправляются в объятия Некроникуса, на войну.

– Ничего не происходит… – Гилберт прислушивается к тишине вокруг. – Может быть, я не туда припаял чип?

– Ты вживил его в самое сердце Змея. Просто нужно немного времени. Подождём.

– Тогда расскажи мне о симбиотах, Джари. Ведь тебя считают их шпионом.

– Я знаю не больше других.

– А я ничего не знаю. Отец называл их мерзостью космоса и никогда не говорил о сути симбиоза. Прошу тебя, расскажи.

Продавец путей закрывает искрящую консоль и снимает маску. Он взбирается на высокий неудобный стул, но располагается на нём со всем возможным комфортом. У него тело, как у земной кошки, – гибкое и умное, а вид скучающий и снисходительный. Некоторое время он лениво молчит, с насмешкой поглядывая на кружащего вокруг звездолёта фантома Диго Драмина, но потом говорит, растягивая слова и совсем не спеша:

– То, что я скажу, мальчик, не должно стать твоей правдой. Это лишь моё предвзятое мнение. Ты спрашиваешь, кто такие симбиоты, но я не знаю ответа на твой вопрос. Иногда кажется, что они всесильны, потому что могут принимать любую форму, но чаще видятся чудовищами, ожившими сфинксами, демонами, наделёнными невероятной силой. Симбиоз гуманоида и анаэробных существ тики даёт фантастическое тело, ты видел, как они выглядят. Но анаэробные существа, называемые тики, не обладают разумом, не могут мыслить, как мы, они всего лишь выполняют волю своего носителя. Потому тики и разум гуманоида соединяются воедино, чтобы создать сверхсущество. Хочешь превратиться в птицу – у тебя удлинятся руки и вырастут перья, но полетишь ты или нет, зависит только от твоей воли.

– А если я захочу стать Ракс-Баа?

– Тебе придётся усиленно питаться, ведь, насколько я помню, Ракс-Баа был раз в сто больше обычного гуманоида, – усмехается Джари Дагата.

– А смогу ли я превратиться в бога Бальдура?

– А ты можешь представить его детально?

– Нет.

– Значит, не сможешь.

– А что получают тики взамен, зачем им нужен такой странный союз?

Этот союз действительно странный. Он даётся не всем, а лишь тому, на кого падёт взгляд капризного Птаха. Тики не существовали до появления Птаха в мирах Дальней волны и, возможно, уйдут вместе с ним. Их пища – эмоции носителя, взрыв чувств, который недоступен самим тики. Они дают большие возможности гуманоиду, но в ответ требуют много: восторженных экстазов, смертельной печали, бурного удивления. Там, где есть место сверхсиле, там должны быть сверхэмоции.

– Представь себе ощущения, юный Гилберт, когда ты, тяжёлый и приземлённый, вдруг получаешь возможность летать, парить над смертными мирами! И разве пучина боли не заполнит твой кипящий ум, когда ты упадёшь, утратив крылья, разобьёшься о твердь? Так существуют тики, это их игра. И с каждым превращением эта игра становится всё сложнее, всё утончённее, всё изысканнее. Вскоре носитель, не обладающий железной волей и контролем над эмоциями, умирает от эмоционального истощения, а тики, дарившие неземные возможности, покидают его, чтобы найти нового носителя. Случается, что они умирают вместе с симбиотом, который не дает им эмоций, но это самая ужасная смерть из тех, что можно себе представить.

– Говорят, что существует мифический баланс, при котором носитель может контролировать эмоции настолько, чтобы дать тики лишь свои излишки. Тогда организмы гуманоида и анаэробных тики сольются и породят новое в эволюции космоса существо, способное стереть в пыль богов волны творения. Только я таких не встречал. Вначале все уверены, что могут контролировать тики, но чем больше возможностей получает носитель, тем сильнее он хочет стать. Я видел тех, кто совсем потерял контроль и был поглощён калейдоскопом превращений. Они не годятся даже для войны. Но для тех, кто более или менее собран, война как развлечение, место, где можно испытать острые чувства, накормить вечно голодных тики. Как ты думаешь, зачем правителям Конта нужна победа над симбиотами?

– Чтобы искоренить мерзость симбиоза, заражающего весь светлый космос! – повторяет слова отца Гилберт Мэган.

– Симбиотов всего несколько тысяч, как они могут кого-то заразить? К тому же, Гилберт, тики не заразны, они живые организмы с собственной волей. Они сами выбирают носителя. Дело в другом, мой наивный ученик: твои правители хотят не уничтожить тики, а подчинить себе анаэробную мощь. Ведь они уверены, что смогут управлять симбиозом и продавать тики. Или завладеть с их помощью властью в Живом космосе. Сказка об искоренении симбиотов – для таких простаков, как ты, Гилберт Мэган.

– Не знаю даже, верить ли тебе, Продавец путей… А меня выберут тики, как ты считаешь?

– У тебя другая судьба, Гилберт. И даже не думай о симбиозе, ты слишком слаб для него.

***

Гилберт Мэган с любопытством смотрит на Диго Драмина, кружащего вокруг звездолёта. Продавец путей говорит, что Диго Драмин проиграл лишь потому, что не имел цели и не знал, чего хочет. Но то же самое Гилберт Мэган может сказать о себе. До знакомства с Джари Дагатой тысячи целей привлекали его внимание, неоткрытые планеты манили пуститься в приключение, юные контийки с прекрасными телами казались пределом мечтаний. Но сегодня эти пути потускнели, и хотя он считает, что вовлечен в невероятное приключение, цель совершенно иная. Гилберт Мэган хочет чего-то большего, чем просто увидеть новые миры. Безграничные возможности и бессмертие, вход на другие уровни существования, лики далёких богов – вот чем поманил его бродяга, и отказаться нет сил.

То, что он видит, вызывает грусть и стеснение: на круглом теле едва двигаются маленькие сухие ручки, похожие на спящих змей; болтаются, словно сломанные, множества ног, и с застывшим недовольством смотрят огромные зрачки на лобастых, как у младенца, головах. Нет ни одного волоса, даже ресниц. Он похож на гладкую куклу, к которой приклеили чужие конечности. Даже полупрозрачный, Диго Драмин не вызывает жалости. От него хочется отвернуться, чтобы не видеть и не слышать, но, похоже, это невозможно сделать.

Он плавает в своей виртуальной капсуле и неотрывно взирает на Змея. Гилберту кажется, что страж Трага не больше, чем дурной сон; призрак, лишённый жизни, очередной предмет из сна бродяги. Он не знает, что чёрные дыры очень любят Диго Драмина и предлагают пролететь сквозь них, но фантом отказывается, ведь он до сих пор верен своему обещанию защищать Траг. И, кажется, он уже был там, только забыл.

Наконец фигура стража останавливается напротив иллюминатора и легко проходит сквозь стекло внутрь звездолёта, вплывает вместе с каплей и странными мыслями.

– Приветствую тебя, играющий в бога, вор путей! – Голос его гремит повсюду, врывается прямо в мозг, блуждает по телу, как очень холодный ветер. Так и должно быть, ведь тот, кто давно потерял тело и стал виртуальной картинкой, не помнит, как это приятно —говорить словами. Ему не важно, как слышат его гуманоиды, достаточно того, что они понимают смысл. Он опасен и неуправляем, как любой спятивший кибер, но избавиться от его присутствия невозможно.

– И тебе долгого дня, вечный страж, чьё тело состоит из нулей.

Продавец путей учтив, склоняется в поклоне. На груди у него висят десятки контийских медалей, а форма лётчика блестит как новенькая, эполеты начищены, а сапоги пахнут гуталином. Гилберту Мэгану становится стыдно своей порванной одежды, старых штанов, в которых он шёл через пустыню к морю Мутантов, полагая, что никого не встретит на пути. Он тоже склоняется в поклоне перед Диго Драмином, но глаза не опускает, не зная, чего ожидать от фантома. Бросает мгновенный взгляд на Джари, чтобы узнать, почему кибер-призрак так странно называет Продавца путей. Но Диго Драмин в его голове, и потому нельзя скрыть ни одной мысли, ни одного вопроса, ни одного удивления.

– Потому что твой проводник, юный контиец, всегда обходит меня, построившего эту сложную систему охраны. Посмотри на космос: он весь усеян чёрными дырами, при этом каждый парсек вокруг планеты связан со мной энергосетями. Полно ловушек и силовых воронок, электрические штормы бушуют вокруг Трага. Ловушки передвигаются каждые сутки, пройти без проложенного мною маршрута невозможно. И только я один знаю безопасный путь. Но прилетает Продавец путей и смеётся над моими усилиями, он открывает пространственный коридор и отодвигает поля. Проходит в образовавшееся окно, как в простую дверь. Кому же я буду задавать вопросы, как я отвечу перед магистрами трагила-сай за сохранность их мира?

– Прости, Диго, у меня нет времени забавляться, я вижу проход и без твоих подсказок.

Джари Дагата больше не вежлив, напротив, он хмурит брови и поглаживает свое боевое оружие, трёхфазовый лучемёт контийской армии. Однако всё его внимание направлено не на стража Трага, а на консоль Змея. Он нетерпеливо смотрит на неё, словно ждёт чуда.

– Ты пройдешь, Продавец путей, – злится тот, кто не жив и не мёртв, чьё тело состоит из нулей и единиц, – но сможешь ли ты протащить за собой эту симбиотскую «калошу» и юного контийца? Разве мои смертельные поля не убьют его косное сознание?

Драмин смеётся, и его смех похож на скрип тысячи ржавых машин, но он прав при всей своей невежливости. Чёрные дыры сгущаются, кажется, они голодны, а Змей – отличная пища.

– Контиец должен доказать, что достоин стать трагилом, прежде чем магистры допустят его к мистериям! Отвечай на вопросы!

– Какие мистерии, Диго? – Продавец путей нетерпелив, его милость слетает как усохший лист с осеннего дерева. – Траг мёртв уже целый эон, на нём нет магистров, мост, соединяющий Траг и Окутану 2, разрушен. Ты охраняешь пустыню, глупый дух. Никто не проводит мистерии.

– А кто их отменил? – гремит фантом, и его усохшие руки сжимаются в кулаки. – Ты что ли, Продавец путей?

Так они спорят и кричат друг на друга, забыв про всё на свете. Продавец путей смотрит на Траг и видит пустыню, усеянную мусором; волну, что выше любого замка; смерть и запустение. Диго смотрит на Траг и видит длинные цепи учеников, которые идут на гору, чтобы стать частью мистерии, трон первосвященника и магистра в красно-чёрном плаще, который возносит молитвы Меродаху солнцеподобному. Жизнь кипит на Траге, деревья цветут, и ученики возводят тысячи храмов, чтобы восславить своих учителей. Спор затянулся, и уставший Гилберт вмешивается в разговор старших, хотя это совсем не по правилам Саркасса:

– Я отвечу на вопросы, Диго Драмин.

– Нет, Гилберт, разговор со стражем может затянуться на долгие циклы, вот только у Драмина есть время, а у нас нет, – не согласен Джари Дагата.

– Ваш спор тоже может затянуться на долгие циклы. Спрашивай, виртуальный страж, если в моих ответах есть смысл для тебя.

– Конечно, есть, – уверен Диго Драмин. Ему очень сложно принять позу, в которой было бы удобно сидеть, но всё же страж пытается. – Так я познаю смысл жизни, так я развлекаюсь и так я могу управлять миром, который вокруг меня. Если ты неправильно ответишь, силовые поля перетрут твои кости в труху.

– Откуда он может знать правильные ответы, ведь он не ученик трагилов? – вмешивается Продавец путей. – Спроси лучше меня о смысле своего иллюзорного существования, я тебе отвечу…

– Нет, пусть контиец говорит, ему я верю больше! Есть дилеммы, а есть чья-то правда. Твоя правда мне не интересна, Продавец путей, я вижу сплошную ложь в твоих мыслях. Первый вопрос, Гилберт Мэган. Сколько уровней волны творения существует?

– Мне известно пять. Дальняя волна, под ней находится Дно миров, где время тянется невероятно медленно, над нашим миром расположены Средняя и Краткая волна, и ещё есть высшие сферы, коридор во Внеграничье. Так говорится в легендах Аста Деуса.

– И ты веришь тому, что написано? – Фантом неприветлив, но съёживается, словно ожидал другого ответа.

– Я доверяю лишь себе, – отвечает Гилберт Мэган, – я думаю, явной границы нет между мирами. Граница в сознании, она и определяет уровни существования.

Диго Драмин улыбается всеми ртами и удаляется от звездолёта, покинув капитанский мостик. Ему нужно обдумать ответ и следующий вопрос, а также посоветоваться с чёрными дырами. В космосе он почти прозрачен и кружится в своей капсуле, путаясь в ногах и головах. Чёрные дыры советуют ему спросить про гостей Внеграничья. Он расплывается в капсуле, теряя на время форму. Из всех неживых существ, он – самое любопытное.

– И как ты, неофит, собираешься преодолеть собственную узость разума, чтобы перейти на высший уровень?

Гилберт смотрит на Продавца путей, надеясь на подсказку. Но Джари абсолютно равнодушен: раскручивает остролист, чтобы выдохнуть горький дым; на глаза надевает очки с тёмными стеклами, чтобы нельзя было прочесть одобрение или неодобрение. Он из тех, кто не вмешивается в исполнение чужих решений. Кажется, он внимательно слушает разговор Гилберта и фантома, но это не так. Пальцы его сложены особенным образом – так делают те, кто молятся Зервану, господину времён, прося ускорить время. Нужно отвечать, но Гилберт не знает – как, от него требуется полная откровенность, потому что бессмысленно хитрить с тем, кто поселился в твоей голове.

– Не знаю, Диго Драмин. Продавец путей обещал мне особенный путь, и это вся моя надежда.

– Глупец …

Хранитель Трага смеётся, путаясь в складках живота. Он сотрясает вакуум, цепляет виртуальным телом силовые воронки и позволяет чёрным дырам смеяться вместе с ним. Даже нерождённая сверхновая улыбается наивности юноши.

– Твой ответ – самое глупое, что я слышал за триста циклов!

Он собирается ещё кое-что сказать, но в это время что-то происходит со Змеем, что заставляет Диго Драмина оборвать дребезжащий смех. Гилберт падает, потому что пол уходит у него из-под ног. Джари Дагата ударяется о консоль и ломает свой посох, который спрятан у него под лучемётом из мира Саркасс. Проклятья Продавца путей так ужасны, что Мэгану хочется заткнуть уши, и кажется, что боги должны немедленно испепелить сквернослова, но, видимо, на Саркассе говорят правду: боги слепы и глухи. Посох сломан, лоб Гилберта разбит в кровь, но пол наполняется теплом и вибрирует. Потом они слышат металлический голос, вырывающийся из динамиков звездолёта:

– Никто не смеет называть моего господина глупым! Умри, прозрачная тварь!

Следует слепящая вспышка, слышен продолжительный вой, и всё затягивается тьмой. Теперь Гилберт Мэган готов присоединить свои проклятья к ругани Джари Дагаты, потому что катается по полу и набивает болезненные шишки, не понимая, что происходит. Когда вращение звездолёта прекращается, контиец смотрит на то место, где находился Диго Драмин и видит остатки капсулы и растаявшие капли; обрывки пульсирующего света и разлетающийся в стороны дым. Кажется, чёрных звезд стало меньше, но это может быть обман глаз.

– Что происходит, Джари? – шепчет Гилберт, вытирая кровь со лба. Его светлые волосы стали красными, а нос синим от ударов.

– Наш звездолёт распылил хранителя Трага, – смеётся Джари Дагата, – я готов ему простить сломанный посох.

– Но разве такое возможно? Ведь страж Трага – не материя, а лишь голограмма?

– Кто знает, Гилберт! Технология симбиотов – полная тайна. Вероятно, они снабдили свой звездолёт оружием против виртуальной опасности, какой и являлся Диго Драмин. Эй, Змей, никто не давал тебе приказа аннигилировать дух Драмина!

– Я сам определил такую необходимость, – снова льётся голос из динамиков, но теперь он тише и имеет приятный низкий тембр. – Это отвратительное световое пятно смеялось над моим господином!

– Змей ожил, Джари! – Гилберт в восторге, он уже забыл о своих шишках и, смеясь, кружит в весёлом танце. – Ты совершил чудо!

– Это не я, а чип Мистериуса.

– Всё равно. Но почему он признаёт меня господином?

– Возможно, белые волосы делают тебя похожим на Лайтрона Викса, его прежнего господина. Поговори с ним.

– Змей, ты готов защищать меня от любых врагов?

– Змей готов, господин, только требуется больше энергона, я истратил на пробуждение почти весь запас.

Ещё долго Гилберт развлекает себя беседой со звездолётом, принимая военную присягу у симбиотского звездолёта. Утомлённый, но счастливый, он уходит в свою каюту и слышит, как Джари бормочет, заваривая чай из остролиста:

– Странно, что он признал парнишку хозяином. Дело, конечно, не в волосах! Вот и выпала тебе удача, Джари Дагата, – узнать, каким был великий Мистериус. Хотя, судя по легендам, не слишком умным, а важным и своевольным… И всё же, первое, что он сделал, это защитил контийца, хотя Диго Драмин не представлял реальной опасности.

Что он имеет в виду, Гилберту Мэгану непонятно. Какая связь была между Мистериусом и Лайтроном Виксом? Ответа нет, и он идёт спать, переполненный чувствами. Стража Трага, виртуального младенца по имени Диго, ему лишь слегка жалко. Гилберт обращает внимание на пятна света, которые скользят по потолку. Они стремятся друг к другу, но гаснут прежде, чем появляется возможность объединиться. В них уже ничего нет от Диго Драмина, разве что вечное любопытство.

Глава 3

Миры Дальней волны, Траг

Траг неспокоен, как любой мёртвый мир. Хаос в нём желает стать порядком, но время ещё не пришло. Траг ревностно относится к тем, кто смотрит на его падение, кто пришёл из мира, где кипит жизнь, в пустыню, полную мусора и холодных ветров. Молочные тучи сгущаются над пришельцами, переговариваясь короткими очередями молний. Если гости настойчивы, тучи выливают на них тонны ледяной воды, выпускают плазменные шары величиной с гору и сыплют градом, надеясь, что незваные посетители оставят в покое неприветливый мир. Кажется, атмосфера Трага взбесилась, но это не так, просто тучи не любят посторонних. Злой ветер рвёт одежду и осыпает мусором тех, кто не является магистром трагила-сай.

– Джари, попроси ветер не злиться! – Гилберт Мэган едва стоит на ногах, так неприветлив Траг и так сильны его ветры. – Я ничего не вижу: в глазах песок и весь промок до нитки, что с этой планетой не так?

– Планета всё ещё жива, хотя планетарный принцип давно ушёл во Внеграничье. Не обижайся на Траг, у него особое мнение насчёт гостей. Такие малые препятствия, как ветер и дождь, не должны остановить тебя, великого воина, отважившегося пуститься в путь в поисках антиривайра. Подумай лучше о встрече с магистром.

– Я должен опасаться магистра трагила-сай?

– В этом эоне они не дают бесплатной информации.

Форма контийской армии не спасает Гилберта Мэгана от дождя Трага, он мёрзнет и дрожит, взобравшись на небольшой холм. Джари Дагата снова выглядит, как бродяга, который появился на Саркассе: старый, грязный, сгорбленный и одет в лохмотья. Он с трудом взбирается на высокий камень и садится, опустив голову.

– Чем мы будем платить, Джари? У нас ничего нет!

– Если хорошо подумать, у нас есть что предложить. Мы можем отдать Змея!

– Нет, не можем. На чём мы полетим искать антиривайра?

– Тсс! Ещё есть твоё молодое здоровое тело. Я слышал, некоторые трагилы ставят эксперименты на живых организмах…

– Ну уж нет! – Гилберт Мэган так обижен, что даже ветер затихает, и тучи перестают метать молнии. – Я не могу пожертвовать своим телом!

– Можешь предложить его в качестве сексуального объекта.

– Мы так не договаривались, Продавец путей! Сам дари конечности магистрам и сам с ними кокетничай! – Гилберт садится на камень поменьше, спиной к Джари Дагате.

– Посмотри на меня, юный герой. Я стар и уродлив, мои органы нельзя продать, а тело никому не интересно. Я одноглазый калека, я воняю, и на мне живут колонии насекомых.

– Ты притворяешься!

– Каждый выживает в этом эоне, как может, Гилберт. Такова реальность.

Они долго сидят, не шевелясь, и Гилберт Мэган не решается спросить, чего они ждут. Тучам кажется, что это не два гуманоида, а статуи из слёз единорога, который жил когда-то в этой долине. Траг отзывает дождь, и появляется нестабильное солнце, совершенно не греющее планету. Но всё же это лучше, чем холодный ливень. Контиец смотрит на того, кого недавно считал учителем, и думает, что Джари Дагата ищет выход из ситуации, размышляет над тем, чем можно заплатить магистрам трагила-сай. Но когда оборачивается, видит, как плывёт в воздухе, окутанный туманом, треугольный предмет с грифом и струнами: он видел такие инструменты на Земле.

За ним плывут еще несколько металлических деталей странного механизма, два зонта ярко-оранжевого цвета и женское платье из бархата. Мэган вздыхает: его спутник спит, и, как всегда, то, что ему приснилось, материализуется здесь, на Траге, который и так заполнен мусором.

– Джари, как такое возможно? Ты видишь во сне, а я вижу наяву твои детали сна?

– Что? – Продавец путей нехотя просыпается и смотрит на свет нестабильной звезды. – Дождь прекратился. Нам пора идти. А насчёт сна, всё просто: реальности не существует, говорится в учении сиджана-ки, реальность – не более чем детальный сон. За счёт мелочей он становится непрерывным, и тебе кажется, что ты бодрствуешь. Но и во сне можно управлять деталями, и тогда не будет разницы между двумя состояниями: сном и явью. А если обладать полным контролем над своей жизнью, можно перемешать сон и обычную жизнь, создать мост между грёзами и повседневностью. Разве не так творят боги, Гилберт? На страже стоит Гипнос, бог сна, но и с ним можно договориться. Я слышал, что целые миры, населённые живыми существами, приходили из сна кого-то всесильного и вливались в реальность. Я также знаю две расы, которые ушли во вселенную грёз и остались там навсегда, бессмертные и мудрые. Когда я смотрю на контийцев, то думаю, что скоро Гипнос отправит их всех в мрачное сновидение вместе с их агрессией и озабоченностью пустыми победами. И тогда мир вздохнёт спокойнее. Возможно, они уже живут в грёзах, а не в объективной реальности, потому что в их истории есть много подтверждений тому, как постепенно менялся и искажался мир. Они жаждут крови, не ценят дар богов и свою жизнь, они озабочены только прибылью и властью. Так что они живут во сне, точно.

– А мы?

– Ты был с ними, а теперь в другом сне.

– Всё это сложно представить, Джари. – Гилберт подаёт руку Продавцу путей, чтобы он осторожно спустился с камня. Он только что видел Джари в отличной форме, но сейчас тот слаб и немощен, как старик. Это не похоже на игру, а скорее на трансформацию, которая делает хитрого пришельца то слабым стариком, то полным сил мужчиной. Гилберт не задаёт вопросов, потому что ответы пугают его больше, чем неизвестность. Он просто выполняет то, что должен в этой ситуации.

– Тогда не ломай голову, пойдём, встретимся с магистром.

– Идём, я готов. Но если цена окажется непомерной, я откажусь.

– Конечно, мой мальчик. Есть и другие пути. Я не позволю трагилу отрезать твои руки или ноги.

– Мне кажется, отец был прав: ты взял меня с собой, чтобы выполнять грязную работу, как говорят земляне.

– Что ты, сын Земли, о работе ещё не было речи!

***

Один раз в несколько циклов, в ночь, когда три спутника планеты выстраиваются в ряд, магистры трагила-сай делают свою мудрость доступной простым смертным, не идущим магическими путями. Во время фиолетового заката они становятся благосклонны и отвечают на вопросы учеников, предсказывают будущее и учат просить богов о просвещении. Будущее, что хранит великая Микротена, редко бывает таким, как предскажут маги трагила-сай, но вот настоящее они видят намного яснее, чем обычные разумные существа, погрязшие в низких страстях.

Раньше, когда Траг процветал, когда были слышны стройные гимны учеников, а купола храмов сверкали в ярких лучах, – множество желающих стояло в очереди, чтобы получить ответы у мудрецов. По мосту, соединяющему две планеты, Окутану 2 и Траг, шли воины и ученые; звездолёты заполняли всё околоземное пространство, чтобы выпустить на горячий песок Трага учеников и неофитов. Поток никогда не уменьшался, и далеко не все успевали увидеть магистров, но это был дар Трага всему миру. В этом эоне едва ли кто помнит о старых традициях. Сотни циклов проходят впустую, и никто не появляется, чтобы задать вопросы мастерам трагила-сай. Первосвященник принимает решение о том, что сегодняшние сутки будут последними, и если никто не прилетит на Траг, чтобы задать вопросы, традиция прервётся.

Двое путников видят старую женщину, восседающую на фиолетовом плато. У неё закрытая одежда и суровое лицо, волосы туго стянуты на затылке, тело плотно укрыто чёрной тканью. Черты лица простые, глаза прикрыты, смотрят с презрением на смертных, что явились в последний час сумерек. Луны выстраиваются в ряд, и вся долина Единорога залита ализарином – фиолетовым светом, от которого кружится голова. Перед ней стоит зеркало, как и предписывает ритуал, в зеркале ничего не отражается, ни будущего, ни прошлого, ни настоящего, оно темно, как и спящий разум существ в мирах Дальней волны. Где-то вдали горит костёр, и ветер разносит пепел, покрывая голову магистра серой мглой, от чего кажется, что она – не живое создание богов, а искусная подделка, статуя, каких раньше было множество в долине Единорога.

– Мудрой жизни тебе, патронесса, и всем трагилам. – Продавец путей опускается на колени, и хотя под его дряхлым телом острые камни, он терпит боль и не встаёт, пока патронесса не ответит.

Гилберт Мэган едва скрывает свою радость и тоже опускается на колени. Эта женщина кажется ему столь правильной и строгой, что вряд ли допустит вольности или потребует расплатиться органами. Он ещё так юн и наивен, что вызывает у магистра лёгкую усмешку, в которой больше сожалений, чем радости. Юный контиец ощущает глубокое и искреннее уважение к женщине в чёрной одежде, ведь он впервые в своей короткой жизни встречает магистра древнейшего искусства трагила-сай.

– И тебе мудрой жизни, Продавец путей. Можешь встать, – отвечает она не сразу, и её низкий голос едва слышен. – Я чувствовала твоё приближение, но ты пришёл во время ритуала. Почему ты выбрал фиолетовые сутки для своего визита?

– Так получилось, госпожа. Я прошу прощения, что нарушил порядок. Если патронессе не угодно видеть меня и моего ученика, мы немедленно покинем Траг.

Гилберт Мэган хочет возразить. Ведь магистр – его единственная ниточка к антиривайру, он не может улететь без ответов. Но Джари Дагата толкает его ногой, и тело Мэгана пронзает острая боль, так что он молча корчится, склоняясь в поклоне ещё ниже, чтобы не показать гримасы, что сейчас на его лице.

– Нет, Продавец путей. Ты не раз приводил к нам достойных учеников и продавал нам нужные для войны вещи, так что мы помним твои услуги.

– Тогда, великая патронесса, ты должна помнить, что я ни разу не брал платы за свои услуги.

– Да, это так. Ты удивил магистров трагила-сай, ведь всем остальным ты продаёшь учеников, всему космосу известно о твоей корыстной натуре.

– Моя жадность, госпожа, не сделала меня богаче. Как видишь, я всё тот же нищий бродяга. И я искренне уважаю клан трагила-сай…

Ещё долго Джари Дагата рассыпается в похвалах, но вскоре патронессе надоедает слушать лживые речи и смотреть, как гуляет усмешка на губах Продавца путей. Она встаёт во весь рост и становится гораздо выше контийца и бродяги Джари. Порыв ветра уносит чёрный плащ трагила, а под ним – самое невероятное платье, что доводилось видеть Гилберту Мэгану. Оно сшито и склеено из скелетов мёртвых рыб, из сухих листьев разной формы, из чужих волос и украшено минералами разных миров, самый крупный из них – нефритовый стержень, редкий даже для Саркасса. Ветер срывает части платья, и, падая в почву, они прорастают лишайниками и мхом; в воде, что осталась от волны, зарождается жизнь. Она так величественна, что Гилберт готов отдать за неё жизнь, и, несмотря на холодный взгляд и преклонный возраст, сила патронессы заставляет думать о ней, как о желанной женщине.

– Ты пришёл получить плату, Продавец путей!

– Нет, госпожа. Только просить о небольшой милости.

– Для юноши, чистого сердцем, что всё ещё стоит на коленях и не смеет поднять голову?

– Да, патронесса.

– Что ж, я приму его в ученики. Ты ни разу не ошибался, Джари Дагата, и…

– О, нет, госпожа. Его судьба не принадлежит трагила-сай. Посмотри в его сердце и увидишь.

– Да, кажется, он отравлен твоими легендами, бродяга. Так чего же ты хочешь?

– Задать вопросы, госпожа и получить честные ответы от клана трагила-сай.

Он склоняется в нижайшем поклоне и бормочет о мудрости трагилов и их магической силе, о благосклонности богов и великом сиянии повелителя мистерий Меродаха. Патронесса знает, что это всего лишь лесть, но не перебивает Джари Дагату. Она одна из немногих, кто опасается Продавца путей. Иногда она слышит обрывки мыслей бродяги, и в них нет ничего человеческого, как и в его старом теле притворщика. Однако она не доверяет себе целиком, и это делает её слабой. Иначе она бы мгновенно уничтожила колдуна, что рядится под немощного бродягу, если бы смогла.

– В эти сутки, когда три луны выстроились в ряд, каждый может задать вопросы магистру трагила-сай и получить правду в ответ. Но времени совсем мало: скоро придёт гигантская волна, которая сметёт всё живое с поверхности Трага. Это очищение, которое получает планета. Для вас волна смертельна.

– Не беспокойся, трагил, – говорит Джари Дагата, он выпрямляется, и в его голосе звучит неожиданная сила, – я договорился с Трагом. Волна подождёт. Я удалюсь, чтобы не мешать вам.

Он уходит, низко поклонившись, но никакого смирения или уважения в этом жесте нет, скорее холодное равнодушие. Гилберт Мэган не видит лица Джари и смеет поднять голову, лишь когда патронесса обращается к нему:

– Поднимись, юноша, и посмотри на меня.

Она медлит, ожидая волны, которая унесёт два трупа, но волны нет, словно планета уснула. Стоит невероятная тишина, звёзды на небе столь ярко светят, что ночь похожа на сумерки. Патронесса читает память Гилберта Мэгана, как открытую книгу, но не находит там ничего, кроме банальной истории контийца. С интересом она узнаёт о мире Земля и планете Саркасс, нефритовой горе и о том, как Продавец путей вырастил в пустыне дерево из своего посоха. Все эти факты не могут объяснить, почему Птах обратил свой взор на двух жалких существ, вообразивших себя всемогущими. Её вопросы роятся, как рассерженный улей, но ответа нет. Зеркало перед ней показывает контийскую военную базу, танк Гая Мэгана, Змея и дождь в пустыне, но это не те ответы, которых ждала патронесса. Она думает о том, как заглянуть в мысли Джари Дагаты, но зеркало опять мутнеет, и в нём ничего не видно.

– О чём ты хотел спросить магистра трагила-сай?

– Я хочу знать, может ли в этом мире быть антиривайр? – Гилберт встаёт с колен, в которые впились острые камни. Но всё равно ему очень далеко до патронессы, которая стоит на фиолетовом плато, что выше всего на Траге, – там даже не летают птицы. Дотянуться до неё нет сил, но Гилберт пытается. С платья патронессы срываются сухие листья и больно бьют контийца по лицу. Ветер рвёт волосы, и где-то на тёмном горизонте собирается чёрная волна, несущая смерть.

– Всё может быть. Этого я не знаю, юноша. Кто возьмётся опровергнуть или подтвердить то, о чем ты говоришь?!

– Что вы знаете о них?

– Один магистр из нашего клана видел Синюю Спенту, великую пророчицу и мученицу. Она говорила о том, что знала существ, в венах которых течёт не кровь гуманоидов, а энергожидкость урождённых на Антириве. Эти существа на четверть антиривайры, но могут ли они поглощать чужие души – неизвестно. Впрочем, я бы не стала доверять Синей Спенте, ведь она пленница светового шара, который находится на Дне миров. Как нужно было согрешить, чтобы стать рабой самого низшего уровня?

Гилберт едва сдерживает нахлынувшую радость. Слова Джари Дагаты подтверждаются. Только теперь он может признаться сам себе, что мало верил в легенды.

– Как мне найти Синюю Спенту, великая патронесса?

– На Дне миров ты не сможешь существовать, поэтому никак. Впрочем, есть один шанс. Говорят, в мире Гвал, царстве порока, есть портал на Дно миров, скрытый от простых смертных. Я бы не советовала тебе, юный контиец, искать ответы у Спенты. Она так занята своим несчастьем, что вряд ли будет отвечать.

– Спасибо, патронесса. Сколько я должен заплатить за твою информацию?

– Сегодня я здесь, чтобы отвечать на вопросы неофитов. Это традиция, платить не требуется.

– О! Тогда я ещё хочу спросить о Тронне и симбиотах Птаха, которого называют богом и…

– Прости, Мэган из мира Саркасс, но затмение кончилось, уже утро, и твоё время истекло.

– Я понимаю, госпожа. Может быть, я могу оказать вам, великая патронесса, какую-нибудь услугу или быть чем-то полезным?

Патронесса смеётся неестественно высоким голосом, её альт пугает ночь, и тьма рассеивается. Ветер раздувает её платье-колокол. Скелеты рыб обрастают плотью, сухие листья становятся скользкими водорослями, где рыбы плавают, как в воде. В её распустившихся волосах просыпаются совы, вылетают пчёлы из ноздрей, и в ногах скаты бьют электрическими разрядами. Патронесса гудит и жужжит жизнью, словно шар первородной энергии, а потом её плащ, что унёс ветер, возвращается, и она заворачивается в него, вывернув наизнанку: теперь она в красном плаще, на котором горит ярким огнём символ Меродаха солнцеподобного. Гилберт Мэган лишь на миг прикрывает веки, чтобы пауки, летящие на ветру, не попали в глаза, но, открыв, понимает, что патронессы больше нет на Траге. Насекомые, которые упали с её платья, зарываются в землю, начинают обживать долину Трага и размножаться в невероятном количестве, чтобы прожить ровно до прихода новой гигантской волны высотой в сто алмазных этажей, но и этого времени для них вполне достаточно.

Гилберт потрясён живым платьем патронессы. Кажется, всё это сон. Как и говорил Джари, сон и реальность перепутались, и он уже не знает, где именно находится. Но вот эта наступающая волна совсем не похожа на грёзы, скорее на кошмар. Чёрная стена воды до самого серого неба. На неё можно смотреть очень долго, бежать бесполезно, спрятаться негде. Гилберт Мэган готовится к смерти, потому что волна совсем рядом, он чувствует, как заполнен влагой воздух, как шумит вода и как вздрагивает Траг, предвкушая очищение. Змея не видно, и, скорее всего, Джари Дагата бросил его здесь… Но что это? Прямо перед ним открывается гиперокно, небольшая воронка, бурлящая энергией, и рука бродяги хватает Гилберта за воротник контийской формы, чтобы втянуть на звездолёт. Волна жадно накрывает поверхность, но не находит гуманоида, которого наметила в жертву.