Читать онлайн Почему он смеется
Глава 1
Фотографии Владимир Александрович Еленский долгое время не любил, их наличие в собственной жизни не допускал. Он даже предположить не мог, что один снимок, плоский и лишённый всякого движения, будет висеть на стене сначала гостиной, потом перекочует в спальню и что будет занимать его взгляд снова, снова и снова. А снимок был интересным. Когда всё-таки этот снимок увидел его сын Дмитрий, с губ его слетело изумлённое “А почему ты…”, но тотчас затихло.
Тогда Владимир Александрович с украдкой наблюдал за сыном. Дмитрий молчал. Замечал. Понимал. Одобрял.
Это фото напоминало Еленскому об одном приключении, изменившим его и его жизнь. Мрачную, пассивно догорающую жизнь.
До этого Еленскому казалось, что не только фото, но и современные голографические снимки не способны передать всю ту жизненность, которую давала кисть истинного художника. Жизнь настоящую, естественную, натуральную, без примесей цифровой химии. Долгими часами он рассматривал детали на картинах, написанных Евгенией, его ныне покойной супругой. Долгими часами он стоял в вакуумной тишине осиротевшего особняка, окружённого сибирским сосновым бором. Долгими часами глотал смазанными глотками виски, не чувствуя его вкуса, и всё больше и больше открывал для себя живопись, которой жила его жена. В которой запечатлелась её душа. Эти мягкие пастельные тона ложились рваными мазками на его измученное сердце.
Ему вспоминались те летние дни, когда после очередного светского раута он отпускал язвительные комментарии, а она хохотала, не веря ни единому его слову, и что ловил себя на мысли, что состарится он рано от всех этих полуулыбок, спрятать которые был не в силах. Что эти состояния – удовольствие редкое и что никто из его знакомых мужчин подобным не обладал. Не подрывались они с места, не ехали семнадцать часов в душном общественном транспорте, жутко неудобном c его-то длинными ногами, только для того, чтобы сказать ей, что она высокого о себе мнения и что ужасно, когда аэропорт её города закрыт, а после без устали целовать смеющиеся губы, потому что улыбка её сокрушала и собирала по частям, как лего, только уже в правильную фигуру. И эти безумные состояния, когда вышибало дух и ощущалось волшебство – он любил. Это было уникальностью, которую он не мог отпустить. На протяжении тридцати лет Владимир думал, что обладал чем-то коллекционным, а овдовев, осознал, что обладали все-таки его сердцем.
После того, как она ушла, он осознал каждый сантиметр Её картин и потерял вкус к алкоголю. Вкус к дорогому, изысканному алкоголю, призванному дополнить жизнь, а не притупить её. Этот вкус больше не рассыпался на гармонию нот, не дурманил, не услаждал. Еленский поглощал его как лекарство, и лекарство уже не горчило – оно было пресным, как вода, и всё-таки справлялось со своей задачей на весьма примитивном уровне. И именно это дало определённую свободу домашним роботам – нет-нет, а тайком распродавать хозяйские коллекции цифровых артефактов. Мотивы их оставались неизвестными, но поговаривали, что не обошлось без влияния чужого хакерского таланта. Как бы то ни было, но коллекция семейных украшений с механизмом, придуманным ещё его бабкой; та самая коллекция, которая блокировала сеть полностью в определённом радиусе, а своему обладателю давала неоценимую власть; была продана на аукционе за считанные минуты и за гроши! И всего-то как украшение со шпинелевскими камнями!
По началу Владимир, находясь в своём горе, не обращал на это внимания и скорбел по Евгении, которая бесспорно была куда большей потерей. Он даже позабыл, что эти украшения не работали, по коварной задумке бабки, без женщины, которая бы их носила. Ему было плохо. Боль, ненависть и отчаянье, сменявшие друг друга, заглушались постепенно, так долго, что казалось, сердце вот-вот развалится на шестерёнки. Всё в нём ныло, скорбело, и дыхание утопало в маслянистой тяжести чувств, однако вскоре и эти чувства сменились вялым, апатичным бессильем.
Пришла бессонница, причём не без помощи друга Еленского – Севастьяна (как выяснилось позднее). Друг этот был доктором специфическим и лечил людей, чья анатомия была так или иначе связана с цифрами и кодами. Оттого у него всегда имелись качественные лекарства с нанороботами, которые действовали быстро, но не без побочных эффектов.
Бессонница сначала радовала долгим созерцанием картин; потом отяготила темно-серым потолком, в котором Владимир взглядом стремился проделать дыру; и постукиванием в окно ветвей, терзаемых вихрем ветра; и тиканьем часов, которые оглушительной цикличностью будто проносились от стены к стене, так резво и радостно… Тик-тик. Тик-тик. Тик…
А потом… Потом это надоело. Напиваться до беспамятства не получалось. Кара похмелья доставляла новые страдания. И наконец, воспитание брало вверх. Появлялись силы: душевные, физические, самоиронизирующие. Владимир пил по инерции, и одним утром, когда Севастьян и вовсе не прислал ничего, а шорох, шум и цоканье часов перешли в оглушительные, Владимир счёл нужным остановиться и прекратить треклятый энергичный тик, а дальше… Дальше он выкорчёвывал из себя траур, пока, наконец, тот не занял должное место в сломленном, но всё ещё бьющемся сердце.
Новый удар настиг Еленского, когда он пришёл в полупустое хранилище, в котором как на дурака поглядывали на него пустые углы. Тогда Еленский отключил все системы умного дома, нашёл договора продаж и занялся перекупкой. Интересовали его, в первую очередь, драгоценности со шпинелевскими камнями. Три кольца, четыре браслета, два баджу – все с чипами, высоко ценимыми для их цифровой эпохи. Баджу, к счастью, Владимир отдал Севастьяну для помощи какому-то "обскуру" и выставить их на продажу роботам не удалось, но остальные, проданные по отдельности, довлели над Еленским особенно. Это был долг чести. Власть. Престиж. Защита его дома. Гарант полноценной, здоровой жизни без непрошенного влияния технологий, реклам и хакеров.
Владимир составил список покупателей и маршрут, растянувшийся паутиной по глобусу, подал заявки на телепорт, и в этот момент объявился Дмитрий. С денежным предложением, от которого отказаться было сложно – вложить крупную сумму в заброшенный бизнес. А именно – в какой-нибудь горнолыжный курорт, расположенный неподалёку от заброшенной кавказкой деревушки. Из-за часто сходящих лавин курорты там теряли свою стоимость, и потому купить их ничего не стоило, а уж с лавинами акционеру ведущей ИИ-компании несложно будет разобраться – всего-то договориться с властью и обойти закон об ограниченном использовании роботов… Но прежде чем вложиться, Еленский решил съездить туда в качестве туриста, чтобы увидеть товар, услуги и людей. В вопросах финансов он не допускал опрометчивости, поэтому выделил три-четыре дня на поездку в горы.
Стояла зима. Снег пышно лежал, серебрился. В окружении полесья возвышалось шале из толстого бруса с тяжёлыми от снега крышами. В его голубо-синих окнах отражались сероватые шпили гор. Владимир вышел из такси, забрал ручную кладь и трость и, поправив пуговицы на чёрном пальто, измерил скептическим взглядом каменных тектонических великанов. Ни облака. Дышалось легко, и ноздри покалывало от мороза. Люди в разноцветных шелестящих комбинезонах, сжимая подмышками кто лыжи, кто скейтборды, переговариваясь, направлялись к жужжащей канатной дороге. Рядом носились, падали и ревели дети. Витала всюду туристическая праздность, а ниже вырисовывались крыши жилых шале. Снег похрустывал. И никаких технологий. Самая что ни на есть глушь.
У главного пропускного пункта – двухэтажного шале с брендовым названием и знаменитыми звёздами – ни роботов, ни швейцаров. Владимирская рука, затянутая в кожаную перчатку, сжала поручень входной двери и потянула на себя. Резко пахнуло древесиной. Ноздри Еленского расширились, но, найдя взглядом дешёвые ароматические свечи на журнальных столиках, он едва заметно сжал губы и небрежным ударом сапога о сапог сшиб остатки снега.
У рецепшена по видавшему виды ковру топтались нетерпеливые пары ног. Очередь. Комья снега таяли, как масло на сковороде. Ковёр темнел. Никто не убирал.
Владимир приблизился. Его не покидали сомнения, что нецифровой бизнес – плохая идея, и тем не менее, по мнению Дмитрия, прибыльная.
Торшеры не горели. В камине чахли угли. Матовое тепло проникало по-женски кротко, и Владимир невольно расстегнул пальто, ослабил платок.
Работал телевизор. Новости. Говорили о недавно сошедшей лавине и лыжном патрулировании, что какую-то деревню отрезало от цивилизации и что эвакуируют. Показали петлю виляющего горного маршрута. Здешние дороги экстремальны, и даже телепортацию оформили в пункт, расположенный в часе езды до курорта. Почему – так толком и не объяснили, сослались на непредсказуемые погодные условия. Владимир не поверил ни единому слову. Так обычно скрывали ценное, и это ценное Еленский намеревался получить тоже.
Тем не менее путешествие выдалось долгим, и единственное, чего хотелось Владимиру – выспаться, притом желательно в том же объёме, в каком шли переговоры днём в Америке с одним упрямым коллекционером, который никак не желал уступать цену. Повезло, что роботы ничего в артефактах не смыслили и многое продали по частям. А как известно, артефакт в разобранном виде всё равно что красивая безделушка, купить которую ничего не стоит. Почти ничего. У почти не осведомлённых людей.
Сизым светом проникал через окна день. Для Еленского он никак не заканчивался. Ему даже дышалось тяжело: с вязким, повиливающим чувством где-то в груди. Он думал лишь о том, как бы быстрее бы заселиться, в тишину номера, в прохладу постели, способной вытянуть из него всю серую усталость.
Владимир не спал вторые сутки.
Совсем молоденькая девица в белой накрахмаленной рубашке приветливо объясняла что-то посетительнице в объёмистом пуховике. Пластиковый, даже не сенсорный бейджик, без встроенного ИИ, испещрённый мелкими царапинами, совсем поник, пряча имя и должность своей нервной обладательницы. Второе кресло администратора пустовало. Его девственная вздутость рассеивала в Еленском маревую надежду на скорое заселение. В провинции совсем иной темп жизни и совсем иные обычаи. Иной сервис.
– И вы ждёте? И я вот, – обратился к нему на ломаном кабардино-балкарском впереди стоящий мужчина. При этом, оборачиваясь, он успел проехаться локтем по шелестящему пуховику дамы и встать ногой в снежную кашицу. Дама шикнула, но вернулась к склоке.
– Именно, – ответил Владимир на русском.
Дама заругалась громче. Владимир, хищно, вылавливал нить их диалога.
– О, свояк! Я тоже русский, но по вам так и не скажешь. Одеты вы как местный барон. Нет, целый Лорд! Я-то подумал, что вы кавказец. Глаза чернючие, породу видно, да и возраст вам идет. Пятьдесят поди…Нос, правда, прямоват… Но так даже лучше.
Еленский всё ещё наблюдал за проблемой у рецепшена.
– Здесь много наших, – продолжил уже на родном незнакомец. – Ух, как вечерочком разгуляемся, да?
Еленский мазнул взглядом и по правильным, но совершенно неприметным чертам лица собеседника, и по глинистому цвету беззаботных глаз и по взлохмаченной чёлке; вывел возраст около тридцати пяти, а потом уже по делу осмотрел лестничный марш – узковат, не разминуться; должно быть, для персонала. А в номера – непременно с другого входа. Так должно быть у всех элитных заведений, и даже здесь…
– Мне ненадолго, – продолжал незнакомец. – Я так. По-быстрому.
– Вселяете надежду.
– Пётр Ибрагимович Гессенский, – он охотно протянул руку с растопыренными коротенькими пальцами и потряс ею в воздухе. Его губы растянулись в приветливую дугу. – Будем знакомы!
Предварительно помедлив и не снимая перчатки, Еленский руку эту пожал. Припоминал, что и среди “форбцевцев” Гессенские были, вот только то ли в прошлом, то ли в позапрошлом столетии разъехались по Европе, а ветвь русская выродилась лет двадцать тому назад. Вряд ли перед ним представитель династии…
– Владимир Александрович, – представился Еленский.
– Отлично! Мне кажется, наша встреча не случайна. Ну не символична ли она! Я вот вышел поинтересоваться, будут ли сегодня десерты, а то Алёнушка ведь обещала напечь эклеров! И вот познакомился с вами! Ах, какие замечательные эклеры! Вам тоже понравятся! Моя Алёнка печёт их ну просто великолепно! Вы с ней ещё не познакомились, наверное, хотя, быть может, слышали уже. Слышали же? Ну?
– Не слышал, Пётр Ибрагимович.
– А зря! – возгласил он. – Вчера она их так и не испекла. Знаете форс-мажор, форс-мажор! Вчера телевидение перестало работать, вот Алёночка и отвлеклась. Как-то там покрутила, подделала, антенну придержала. Она в этом деле на все руки мастер! А так бы – испекла! Говорю вам…
– Женщина и мастер…, – бровь Владимира неодобрительно взлетела вверх.
– Ещё какая! Повариха что надо! Чинит похлеще электриков. С сантехникой дружит. И даже слесарные работы! А как-то оказалось, что она и грузовик умеет водить! Вот удивила-то она меня. Я-то моряк, знаете ли, дома не так часто бываю. Но зато капитан атомного ледокола!
– Ну надо же…
Поленницы нигде не было. Рядом с камином лежала сетка дров. Для роботонеимущих это неудобно, и Еленский думал, что если договориться и обойти закон зелёных об ограничении эксплуатации, то первым делом маленькое цифровое удобство…
– Конечно! – воскликнул Гессенский, и Владимир вздрогнул. – Вам обязательно с нею нужно познакомиться! Все без ума от Алёны Шикардосовны! С нею всё горит, всё решается! А вот давеча она разобралась, как собрать шкаф и…
– Петру-у-уша, – девушка с бейджиком шлёпнула ладошкой по стойке, привлекая внимание Гессенского, – Алёна как всегда. Дуй!
– А-а-а! Дрова принимает! – пояснил он, полуобернувшись. – Огонь-баба!
– Пётр Ибрагимович, она же дама… – поморщившись, устало выдавил Еленский и, подойдя к стойке, чуть мягче заявил: – Дорогая моя, на меня записан президентский люкс.
– У нас их два: шале и апартаменты. Желаете посмотреть? Или… сперва я должна была посмотреть ваше имя, да? – и, натужно улыбнувшись, залистала тетрадь, шелестя резко, нескладно. – Н-нет, сначала я должна спросить имя, а потом предложить… Да! Одну ми…
– Оба, моя дорогая. Я рассмотрю оба.
– Выбирайте апартаменты! – вклинился Гессенский. – Там есть всё на первом этаже: и бассейн, и библиотека, и игровая, и бары! Могли бы как-то с вами пропустить по стаканчику этого самого! Да и апартаменты обставлены на самый роскошный лад! Со вкусом. С лучшим вкусом!
И всё-таки Еленский выбрал шале. Отдельное. Не устроило его главное здание. Уже зайдя в его многолюдный холл, Владимир услышал, как воздух, пропитанный местной героиней Алёнушкой, трещал от какофонии звуков. Холл был велик. Лестница – далеко. На диванах пили резко пахнущий глинтвейн. По рецепту Алёны – слух вырывал отрывки разговора. Из библиотеки выходили лыжники с узкими тугими бёдрами, обтянутыми в спортивные трико. Обсуждали тренировки, хотели собраться вечером – искали Алёну, которая могла бы всё это организовать. Наконец, перед Владимиром пронёсся официант с выпяченной грудью. На его мелькнувшем подносе лежала новая порция десертов, навязчиво всем предлагаемая. Разумеется, тоже дело рук небезызвестной.
– Вспомни солнце, вот и лучик!
Владимир вздрогнул. Гессенский с вспененным жирным кремом на глуповатой улыбке протянул эклер, сжатый и помятый пальцами.
– Попробуйте! Уже приготовила! У моей Алёнки стряпня лучше всех! – Крем выполз, словно внутренности червяка, и сразу же в грудь Гессенского упёрлась рукоятка трости. Он так и застыл. Капля крема шлёпнулась на паркет между ними.
Те, кому уже доводилось общаться с Еленским, знали, что взгляд, которым он посмотрел на свои туфли, а потом на Гессенского, не обещал ничего хорошего.
– Это значит, попозже? Смотрите, уже стемнело. До ужина всё разберут! Профукаете.
– Нет, Пётр Ибрагимович, – сказал Владимир. Уголок его рта дёрнулся в деликатном полуоскале. – Это значит…
– Да говорю же! – перебил Гессенский.
– Это значит “нет". Отказ от вашего настойчиво рекламируемого блюда.
Под нарастающим давлением трости Гессенский отшагнул. Владимир смерил его прохладным взглядом и направился к лестнице, желая скорее оказаться на этаже апартаментов, а может, и вовсе там остаться, лишь бы не проделывать обратный путь.
Он очень и очень устал.
Поигрывая пальцами на ручке саквояжа, Владимир свернул в залитый тенью коридорчик. Лестница оказалась такой же узкой, как и в первом шале. Ступени поскрипывали, но дама, спускающаяся навстречу Еленскому, передвигалась так тихо и легко, что, выскочив внезапно из-за поворота, врезалась в него и крепко вцепилась в его плечи. Владимир тотчас придержал её за талию, но сам отстранился.
– Прошу прощения…
Она выглядела обескураженной, пахла едва уловимо каким-то древесно-мускусным ароматом, но Владимир был готов поспорить, что на шее этот аромат раскрывался какой-то цветочной нотой.
– Всё в порядке? – поинтересовался он.
Она кивнула и убрала руки, приглашая его поступить также. Вся хрупкая, утончённая, с аристократической бледностью и с умышленно замедленным будто бы напуганным дыханием, с красиво вздымающейся под чёрной блузой грудью и аккуратно очерченными губами – по всем меркам чаровница, коих немало видел свет. Владимир всё ещё придерживал её, невольно собирая складками шёлковую ткань, и думал, что из всех женщин, которых видел за сегодняшний долгий день, эта – единственная дотягивала до красавицы.
Незнакомка сделала шаг назад, и талия её ускользнула из-под подушечек его пальцев. Глаза её, серые как зимнее небо, тоже изучали, оценивали, взвешивали в нём мужчину, его возможности и ту неуловимую терпкость, которая выдавала качество, лишённое примеси пошлости. Во всяком случае именно это увидел Владимир, а ошибался он редко, особенно в хорошеньких женщинах.
Что ж… ему это польстило.
– Потом сочтёмся, Владимир Александрович, – скрывая волнение, проговорила она. Ни тени дружелюбия, ни кокетства. При упоминании своего имени Еленский удивлённо вскинул брови.
Подоспела девушка с рецепшена, глухо, будто стесняясь двигать ртом, но стараясь при этом нелепо улыбаться, промычала в его спину:
– Пройдёмте.
Он вышел из оцепенения и, прислонившись лопатками к стене, пропустил незнакомую даму. Но даже приятное соседство (пускай и гипотетическое) с этой самой дамой не увлекло его настолько, чтобы он спокойно отнёсся к мысли, что двумя этажами ниже Дон Кихот и Санчо Панчо Гессенские в очередной раз веселят и одновременно раздражают публику.
Уже смеркалось и на улочках сияли белым фонари, когда Владимир, наконец, подошёл к президентскому шале. Девушка с неприветливым бейджиком отворила дверь и потупила взгляд с кокетливой вежливостью.
– Завтра пришлют прислугу.
Повеяло нагретым воздухом. Он зашёл, поставил саквояж на тумбочку и подумал, когда же его оставят в покое. Девушка не уходила, но и переступать порог не решалась.
– А у нас мужчины ушли в другую деревню на мероприятие и встретились с лавиной…
Под его внимательным взглядом она помялась и, громко вдохнув, с тревогой заявила:
– Но они скоро вернутся, Владимир Александрович. Лавины участились за последний год, так что и людей понять…
– Что ж, это многое объясняет. Благодарю…
– Аня, Владимир Алекандрович! Я Аня!
– До завтра, Анна, – снисходительно повторил Еленский и, бросив тоскливый взгляд на всё ещё поникший бейджик, закрыл дверь.
На втором этаже он включил свет, помассировал переносицу и обошёл широкую кровать, призванную удовлетворять своим видом всех, кому присуща гигантомания. Платок скинул на лакированный дубовый столик. Расстегнул запонки, открывая венозные запястья точёных мужских рук. Из бара попробовал виски и нашёл его сносным. Исследуя и пробуя “на вкус” также интерьер и удобство шале, прошёлся по спальне. Паркет глухо резонировал под каждым размеренным шагом. Приятно звучал, создавая чувство обладания. Спускаясь на первый этаж, Еленский уже ощущал себя хозяином этого отсталого курорта и скромничать не собирался. За три дня он изучит товар досконально и примет решение: купить ли скрипучую канатную дорогу, две-три дюжины шале и персонал, или вычеркнуть из списка очередное наименование и отправиться дальше.
День был тяжёлым. Стоя у дивана, Владимир коснулся полы рубашки, расстегивая пуговицы, и уже собирался в душ, когда в шале напротив вернулись хозяева. Он машинально глянул в сторону засветившегося жёлтого квадрата окна.
Первый этаж. Прихожая. Посередине темноватый силуэт в приталенном пальто. В нём сразу узналась незнакомка. Она стояла у окна, замерев, и смотрела в упор на него, на Еленского. В этом не было сомнения, свет горел и в его шале. В ночи их окна подсвечивались лучше, чем подмостки сцен старых театров.
Две сцены. Два зрителя. Друг напротив друга.