Читать онлайн Этика микроагрессии

Мелкие неприятности, серьезный вред

Рассказчик, от лица которого ведется повествование в романе Вьет Тхань Нгуена «Сочувствующий», – человек, который знал много обид. Его мать была вьетнамской крестьянкой, а отец – французским священником, издевавшимся над ее верой. Выросшему полукровкой во Вьетнаме 1950-х годов, рассказчику никогда не позволяли забыть, что он не такой, как все. В следующем отрывке он описывает праздничную традицию – раздачу красных конвертов с деньгами «на счастье» старшими членами семьи детям:

Серьезный и взволнованный, я ждал в толпе других детей, когда наступит моя очередь подойти к каждому из взрослых и произнести маленькую речь с пожеланиями здоровья и счастья. Но хотя я не позабыл ни слова, не запинался, как большинство моих кузенов, и излучал искренность и обаяние, Тетя Номер Два не наградила меня красным конвертиком… «Я обсчиталась, – сказала эта ведьма, глядя на меня сверху вниз. – Взяла на один меньше». Я замер с почтительно сложенными на груди руками в ожидании волшебного конверта или по крайней мере извинения, но больше ничего так и не последовало – прошло, как мне показалось, несколько минут, прежде чем мама положила мне на плечо ладонь и сказала: «Поблагодари тетю за то, что она так любезно преподала тебе урок»[1].

Может показаться, что это мелочь – не получить вместе со всеми немного денег на Новый год. Но мелочь не такая уж и мелочь, когда она одна из множества мелочей. Рассказчик помнит этот случай, потому что он олицетворил собой целую систему оскорблений и несправедливостей. Он помнит его, уже будучи взрослым, десятилетия спустя, потому что этот случай положил начало осознанию им той реальности, в которой он живет. «В моей жизни, – говорит он, – не было другого дня, когда я узнал бы так много о себе, мире и его обитателях».

Большинству из нас повезло, и мы не росли в окружении таких жестоких родственников, но у всех нас есть воспоминания о мелких обидах, причиненных людьми, которых мы любим. Вернитесь мысленно в какой-нибудь момент из своего детства, когда ваши родители забыли прийти на ваш фортепианный концерт или не смогли найти время, чтобы поболеть за вас на баскетбольном турнире. Вспомните, как было тогда больно. В конце концов вы, вероятно, решили, что надо двигаться дальше, отпустить ситуацию. Когда мы вырастаем из детства, все мы учимся отпускать разные мелочи.

Но что, если эти мелочи складываются в нечто большее? Представьте, что по мере взросления вы стали замечать в этих маленьких обидах закономерность. Вы начали понимать, что ваши родители пропускали ваши фортепианные концерты и баскетбольные матчи гораздо чаще, чем выступления ваших братьев и сестер. Сначала вам казалось, что вы все это выдумали, что это старое доброе соперничество между братьями и сестрами. Но со временем вы поняли, что правы: родители действительно относятся к вам немного иначе, совсем чуточку похуже, чем к вашим братьям и сестрам. Все эти маленькие моменты, когда к тебе относятся иначе, приводят к большому выводу: вы – самый нелюбимый ребенок. И осознание этого гораздо больнее, чем один или два раза сыграть без группы поддержки.

Мелочи сами по себе не то же самое, что мелочи, сложенные вместе. Это верно для семейной драмы. Это верно и для пчелиных укусов: если только у вас нет аллергии, один пчелиный укус – это не то, из-за чего взрослому человеку стоит кричать и паниковать. Но если на вас налетит целый рой разъяренных пчел, глупо будет стоять и размышлять: подумаешь, всего лишь один маленький укус, потом еще один маленький укус, еще один маленький укус… от целого роя маленьких укусов надо убегать. Разрешается даже кричать.

Так вот, в этом отношении социальное угнетение похоже на невнимание к ребенку и на рои разъяренных пчел. Социальное угнетение чрезвычайно пагубно, поскольку оно несправедливо сужает возможности человека из-за его расы, пола, религии, сексуальной ориентации, физических возможностей и т. д. Но этот огромный ущерб в действительности не является какой-то одной вещью, одним большим злом, которое творится в определенном месте и в определенное время. Социальное угнетение – это система, самовоспроизводящийся сговор идеологии и попыток «ставить людей на место», который действует на протяжении поколений и обнаруживается в обществе везде и сразу. Система угнетения охватывает множество различных видов индивидуального вреда, некоторые из которых – отказ в избирательных правах или праве на брак, запугивание насилием, убийство – сами по себе являются большими и серьезными видами вреда. Но система также несет в себе мелкий вред, мгновенные обиды, с которыми, кажется, можно справиться по отдельности, пока камера не отдалится и вы не увидите размер всего роя.

Микроагрессия – это мелкое оскорбление или унижение, связанное с принадлежностью человека к социально угнетенной группе, которое само по себе кажется незначительным, но составляет часть существенного системного вреда. Эта книга о микроагрессии. Как ее распознать? Что делает ее таким злом? Как с ней бороться? И главный вопрос этой книги: заслуживаем ли мы морального осуждения, когда проявляем микроагрессию к другим людям?

Почти все мы в тот или иной момент совершали микроагрессию. Часто мы даже не хотели этого делать. Можно ли громадную тяжесть ответственности за нечто столь большое, как социальный гнет, возлагать на необдуманные сиюминутные ошибки?

Мой ответ будет: в общем, да. Но все не так просто.

Другими словами, я собираюсь дать философский ответ, а он никогда не бывает простым. Полный ответ сопровождается тщательными различиями и оговорками, и на то, чтобы собрать его воедино, потребуется время. Но в качестве превью: нет, напрямую нас не следует порицать за микроагрессии, потому что они слишком малы, скоротечны и диффузны, чтобы мы могли их контролировать. Но есть вещи, которые мы можем сделать более обстоятельно и обдуманно, чтобы совершать микроагрессии реже или смягчить последствия тех из них, которые в любом случае произойдут. И нас можно порицать, если мы не прикладываем никаких усилий, чтобы уменьшить вред, который наносим микроагрессией. Еще тоньше: при определенных условиях порицание, даже незаслуженное, может быть единственным эффективным способом решения некоторых социальных проблем. Но подобное порицание может быть опасным. Другими словами, все сложно.

Неартикулированное пустословие

Для начала нам потребуются конкретные примеры микроагрессии. Вот один из самых известных. В начале 2007 года сенатор Джозеф Байден только что объявил о начале своей (второй) кампании по выдвижению на пост президента США от Демократической партии. В ходе интервью газете The New York Observer он, не подумав, дал несколько откровенных оценок своих основных оппонентов (и очень кстати признал, что иногда грешит пустословием). Вот что он сказал об одном молодом коллеге по сенату, все более известном человеке из Иллинойса по имени Барак Обама: «Я имею в виду, у нас появился первый мейнстримный афроамериканец, артикулированный, умный, симпатичный парень с безупречной репутацией. Ну прямо как из сказки»[2].

Это было глупо. Кроме того, это было микроагрессией. Создалось впечатление, хотел он этого или нет, что Байден лично удивлен при виде артикулированного афроамериканца с безупречной репутацией. Это не совсем то, что имел в виду Байден, и, подозреваю, большинство людей это поняли. Сам Обама в своей первой публичной реакции на это замечание сказал: «Я не принял это близко к сердцу и не думаю, что он намеревался меня оскорбить. Но формулировка, вероятно, была не совсем удачной»[3]. Позже Байден попытался выйти из положения, заявив журналистам: «Когда появился этот парень, то он поразил воображение всей страны как никто другой. В этом и был смысл моих слов»[4]. Вскоре он просто извинился.

Из этого примера мы можем извлечь три урока, касающихся микроагрессии. Первый заключается в том, что отдельный эпизод – конкретное замечание или действие – зачастую гораздо менее важен, чем то, что он символизирует. Юджин Робинсон в статье для The Washington Post объясняет, почему он и некоторые другие афроамериканцы считают такое использование слова «артикулированный» неприемлемым:

Я понимаю, что это слово должно было послужить комплиментом, но оно используется для обозначения гораздо большего, чем способность ясно выражать свои мысли. Его используют для того, чтобы сказать даже больше, чем «вот чернокожий, который говорит на правильном английском, без примеси жаргонизмов».

Слово «артикулированный» в этом смысле охватывает не только речь, но и целый ряд культурных сигналов – одежду, осанку, образование, гандикап в гольфе. Оно используется для характеристики чернокожего, с которым могут комфортно общаться белые, чернокожего, который не только говорит на языке белой Америки, но и свободно владеет ее телесным кодом.

И часто это слово произносится с удивленным видом, как будто это невероятная и удивительная вещь, что чернокожему удалось взломать этот код. Не могу не вспомнить известную цитату Сэмюэля Джонсона: «Сэр, женщина-проповедник подобна собаке, ходящей на задних лапах. Получается не очень хорошо, но вы удивлены, что она вообще это делает»[5].

Обратим внимание, что Робинсон говорит не просто об одном эпизоде 2007 года, когда Джо Байден сказал эти слова о Бараке Обаме. Он говорит о закономерности, о том, что многие афроамериканцы сразу узнали бы в слове «артикулированный» кодовое слово определенного типа. Казалось бы, это комплимент – и, возможно, именно это и имел в виду Байден. Но существует закономерность, система, которая превращает единичный эпизод в часть чего-то большего и очень нелестного.

Второй урок: общественное обсуждение микроагрессии обычно игнорирует всю эту историю про закономерности и системы. Всех зацикливает на конкретном случае и конкретных людях. Оказался ли Джо Байден расистом!? Обиделся ли Барак Обама? А как насчет Джесси Джексона, одного из предшественников Обамы на посту кандидата в президенты – афроамериканца? Обиделся ли он? (Возможно. Джексон не преминул напомнить The New York Times, что он добился большего успеха, чем Байден, когда они оба баллотировались на пост президента двадцатью годами ранее[6].)

Пока наше внимание сосредоточено на частностях, разговор сводится к референдуму о том, насколько нас разозлил данный конкретный человек. Примерно тогда же, когда Байден совершил свою оплошность, Джордж Буш – младший тоже назвал Обаму «артикулированным» (хотя и ничего не сказал о репутации). Вот как отреагировал на это ведущий Fox News Билл О’Рейли:

[Когда] президент Буш назвал сенатора Обаму артикулированным, то, признаюсь, я подумал, что он сделал этому парню искренний комплимент. Я имею в виду, кто знал, что некоторые афроамериканцы сочтут слово на «а» оскорбительным? Многие из нас до сих пор в замешательстве.

По мнению некоторых обозревателей, если вы называете чернокожего «артикулированным», вы подразумеваете, что другие чернокожие таковыми не являются. Вы выражаете удивление тем, что афроамериканец действительно может хорошо говорить по-английски. И это снисходительность, не так ли?

Окей, может быть. Но тон г-на Буша вовсе не был снисходительным. Так что я списываю это на легкую паранойю и/или на игру в жертву.

Многие из нас знают людей всех рас, которые являются профессиональными жертвами. Они везде видят обиды. Весь мир против них, и если ты живешь в этом мире, то ты тоже против. С этими людьми трудно иметь дело. Все, что вы им скажете, может быть использовано и будет использовано против вас[7].

Обратим внимание, что О’Рейли признает, что называть афроамериканцев «артикулированными» может быть проявлением снисходительности. Но он тут же решает, что Буш не говорил снисходительным тоном. Значит, Буш, видимо, не проявлял снисходительность. Так что если кто-то обиделся, то он должен быть «профессиональной жертвой», которая «везде видит обиды».

О’Рейли упустил суть. Дело не в том, чтобы решить, является ли лично Буш (или Байден) снисходительным расистом. Дело в том, чтобы понять, что использование этого слова таким образом имеет свою историю и что эта история более очевидна для одних людей, чем для других.

Интересно, что, казалось бы, О’Рейли был открыт для этой идеи. Он также написал: «Некоторые белые сочли, что реакция на замечание Байдена была преувеличенной, но подумайте вот о чем: если бы кто-то назвал меня, американца ирландского происхождения, „трезвомыслящим человеком“, наверняка большинство ирландцев подняло бы коллективную бровь удивления»[8].

«Коллективная бровь удивления» – вот в чем дело. К сожалению, мы раз за разом уходим в сторону, пытаясь решить, действительно ли чей-то тон был снисходительным или действительно ли кто-то хотел кого-то оскорбить. Одна из главных целей этой книги – уберечь нас от напрасной драмы осуждения отдельных личностей и сфокусироваться на решении серьезных проблем на уровне общества.

Третий и последний урок из оплошности Байдена более обнадеживает: люди преодолевают свою микроагрессию. Это важный момент, потому что нам часто очень трудно говорить о пагубных моделях социального угнетения, стоящих за микроагрессией. Все боятся, что их сочтут расистами или сексистами. Когда ты злодей, никто не хочет с тобой дружить. Признаться в микроагрессии – значит ощутить себя в одном шаге от социального апокалипсиса. Но если смотреть на вещи шире и помнить, что в конечном счете речь идет о больших системах за пределами нас самих, то необязательно все сложится именно так.

Джо Байден извинился за свое глупое замечание. А два года спустя он стал вице-президентом Барака Обамы. «Броманс» Обамы и Байдена уже стал легендарным; в последние несколько дней своего правления Обама наградил плачущего Байдена президентской медалью Свободы, крепкими объятиями и титулом «мой брат». В одном интервью на их последней неделе Байден сказал об Обаме: «Он мне не нравится. Я его люблю»[9].

Наши самые незначительные действия могут ранить людей, которых мы любим: семью, коллег, президентов. Но они могут ранить и незнакомцев. Центральная идея микроагрессии состоит в том, что маленькие поступки, которые мы совершаем, будучи опосредованы большими социальными системами, могут причинить людям гораздо больший вред, чем мы могли бы подумать. Наша задача состоит в том, чтобы выяснить, насколько мы можем порицать себя и других за этот вред, как мы можем сосредоточиться на социальных системах, а не на отдельных лицах и, самое главное, как мы можем изменить наши общества, чтобы устранить большую боль, причиняемую маленькими ошибками.

Скептицизм в отношении микроагрессии

Некоторые люди не верят в микроагрессию. Иногда они даже думают, что те, кто утверждает, что стал объектом микроагрессии, – просто чрезмерно чувствительные «профессиональные жертвы» (как сказал Билл О’Рейли), которые всюду выискивают невинные ошибки, чтобы поднять крик «Расизм! Сексизм!». Или, возможно, эти скептики могут понять, почему некоторые неуклюжие замечания, вроде оплошности Байдена с «артикулированным» Обамой, вызывают раздражение, но не видят смысла иметь специальный термин для подобного рода оплошностей или придавать им чересчур большое значение. Да, иногда люди говорят глупые, оскорбительные вещи. Но зачем тратить время на эти мелкие ошибки? Почему не отмахнуться от них, не научиться быть более толстокожими и двигаться дальше? Если ваша реакция на обсуждение микроагрессии напоминает что-нибудь из этого, то вы – скептик в отношении микроагрессии.

В 2014 году в статье в журнале City Journal, озаглавленной «Фарс микроагрессии», политический обозреватель Хизер Мак Дональд написала: «Быть взрослым – значит уметь отличать реальную проблему от тривиальной»[10]. Микроагрессия, по мнению Мак Дональд, – проблема тривиальная. Ее статья посвящена событиям в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, в ходе которых темнокожие студенты утверждали, что преподаватели обращаются с ними без должного уважения к их расовой принадлежности. Звездным примером Мак Дональд был семинар для докторантов, который вел профессор педагогики Вэл Раст. Среди других спорных моментов Раст, по-видимому, настаивал на том, чтобы учащиеся писали слово Indigenous («коренной») с маленькой буквы i, хотя некоторые считали, что оно заслуживает написания с заглавной буквы, как и термины для других культурных групп (Europeans, Midwesterners (европейцы, жители Среднего Запада)). Раст и его докторанты долго спорили по этому поводу, пока однажды Раст не похлопал одного из протестующих студентов по руке – действие, в котором Мак Дональд усматривает желание успокоить студента, но сам студент расценил его как намерение снисходительно отмахнуться от его жалоб.

В статье Мак Дональд нет попытки серьезно взвесить точку зрения студентов, которую она, похоже, считает безнадежно ошибочной. Но ее главная мишень – администрация университета. После того как студенты начали публично протестовать против поведения Раста, университет назначил комитет для расследования межрасовых отношений в кампусе. Комитет подготовил беззубый отчет, в котором, по сути, говорилось, что мы все должны больше стараться понять друг друга, а протестующих студентов благодарили за то, что они привлекли внимание к проблеме.

Для Мак Дональд отчет был актом опасной трусости. Она написала:

Самый ошеломительный промах отчета комитета и руководства вуза в целом – это нежелание предпринимать какие-либо публичные усилия, чтобы опровергнуть наговоры студентов против Раста. Наверняка коллеги Раста знают, что у него нет и следа расовой снисходительности или враждебности. Как выразился один из его студентов, «он чист сердцем». В сегодняшнем университете нет более порочащего обвинения, чем обвинение в расовой предвзятости или бесчувственности. Тем не менее администрация учебного заведения пожертвовала честью и чувствами Раста, не говоря уже об истине, чтобы избежать дальнейшего разжигания конфликта. Это промах не просто моральный, но и педагогический. Темнокожие студенты Раста глубоко неверно истолковали происходящее в аудитории, увидев расовую неприязнь там, где ее не было и в помине. Мало того, что взрослые в педагогической среде не исправили заблуждений учеников; они вознесли этих учеников как героев. Тем самым администрация и согласный с ней преподавательский состав практически гарантировали, что протестующие и их сторонники пойдут по жизни, предъявляя подобные же жалобы на столь же призрачный расизм и ожидая столь же хвалебной реакции[11].

Статья Мак Дональд однобока и насмешлива. (Обратите внимание, что она противопоставляет студентов «взрослым» из администрации, хотя это студенты-докторанты, пишущие диссертации, которым, вероятно, по 20 или 30 лет.) Тем не менее она поднимает некоторые разумные вопросы. Во-первых, было ли справедливо по отношению к профессору Расту оставить без ответа обвинения в расовой предвзятости? Действительно ли университет несправедливо пожертвовал его репутацией? Во-вторых, даже если Раст делал именно то, о чем заявляли студенты, не придавали ли они этому слишком большого значения? Не равносильно ли столь большое внимание к относительно мягким формам пренебрежительного отношения охоте за «призрачным расизмом» и не поощряет ли это бесконечную спираль дальнейших жалоб на вымышленные обиды?

Эти вопросы естественным образом возникают при чтении сообщений СМИ о микроагрессии в университетских городках. В недавней статье The New York Times рассказывалось о тренинге по микроагрессии для первокурсников Университета Кларка в Массачусетсе. Сотрудница кампуса, отвечающая за культурное разнообразие, Шери Марлоу, предостерегла студентов от нанесения непреднамеренныз обид, используя в качестве примера свои собственные промахи: она сказала, что ей нужно поработать над тем, чтобы не говорить «ребята», обращаясь к большим группам, поскольку некоторые студенты считают это гендерно неинклюзивным. Газета сообщала об этом так:

Для студентов Университета Кларка, таких как Ноэлия Мартинес, жительница Массачусетса, родившаяся в Пуэрто-Рико в семье выходцев из Доминиканской Республики, сессия стала прозрением.

«Это помогло мне понять, через что я проходила всю свою жизнь», – сказала она, описывая, как она терпела язвительные комментарии, такие как «ты очень хорошо учишься для латиноамериканки».

Но г-жа Мартинес, студентка-второкурсница, переведшаяся из другого университета, поняла также, что и она виновна в микроагрессии, потому что, по ее словам, она часто использует при обращении слово «ребята». «Это помогло мне понять, что я тоже микроагрессор»[12].

Легко ощутить авторитарный холодок, веющий от этой последней цитаты. Во времена Культурной революции в Китае ярые маоисты подвергали себя и других «проработкам», целью которых было заставить каждого человека публично признать свое порочное соучастие в капиталистическом классовом угнетении. Если вы уже скептически относитесь к идее микроагрессии, то образовательные занятия, после которых ученики послушно признают: «Я тоже микроагрессор», могут звучать как тревожные звоночки, сигнализирующие о том, что позитивная социальная тенденция быстро кренится в сторону принудительного всепоглощающего праздника стыда. Поэтому неудивительно, что некоторые люди считают идею микроагрессии не просто сомнительной, но и опасной.

Когда-то и я была скептиком в отношении микроагрессии. Я не выражала свои сомнения в такой сильной форме, как Билл О’Рейли или Хизер Мак Дональд, но меня тревожило, что в разговорах о микроагрессии, которые я наблюдала в университетских городках и особенно в социальных сетях, что-то пошло не так. Мне казалось, что люди часто взрываются из-за сомнительных ситуаций, переходя от реакции «о, лучше бы они так не делали» к реакции «они ужасные фанатики, и их следует избегать!».

Больше всего меня беспокоило то, что многие обвинения в микроагрессии были просто несправедливы по отношению к предполагаемому виновнику. Обвинения в расизме и сексизме – это тяжкие вериги на репутации человека. Но там много микроагрессий казались подлинными ошибками – ошибками людей, которые просто не знали, что их слова несут в себе оскорбительный смысл, или устали, или отвлеклись и посмотрели на кого-то не так. Казалось несправедливым относить совершающих такие относительно невинные ошибки в одну и ту же социальную категорию с отъявленными фанатиками.

Но постепенно я поняла, что мой скептицизм напрасен. Проблема не в самой идее микроагрессии – маргинализированные люди действительно подвергаются множеству мелких оскорблений, которые складываются в серьезное зло. Проблема в нашей моральной реакции на микроагрессию. Проблема в том, что у нас нет четкого понимания такого рода пагубных последствий или того, как возлагать ответственность за их причинение. Обычно, когда мы видим явный случай причинения вреда – скажем, взрослый преднамеренно бьет другого человека, – мы можем легко установить моральную вину. Человек, наносивший удар, знал, что делает, и знал, что тем самым причинит вред своей жертве. Если у него не было какого-то оправдания, вроде самообороны, то мы легко можем сказать: вы не должны были этого делать; вы должны загладить свою вину; нам может понадобиться наказать вас.

Но микроагрессия не похожа на побои как минимум по двум причинам. Во-первых, микроагрессия часто не преднамеренна; микроагрессоры часто не осознают, что причиняют вред, или реагируют слишком быстро, чтобы успеть задуматься. Часто кажется, что люди действительно не контролируют совершаемые ими микроагрессии. (Это будет основной темой главы 4.)

Во-вторых, каждая отдельная микроагрессия сама по себе причиняет мало вреда. Микроагрессии по-настоящему имеют значение только тогда, когда объединяются в систему угнетения. Если бы не произошло какой-либо конкретной микроагрессии, то ее отсутствие не оказало бы особого влияния на вред в целом, причиняемый маргинализированным людям. (Это будет основной темой главы 3.)

Взятые вместе, эти особенности усложняют наши попытки морального осмысления микроагрессии. Обычно мы не хотим винить людей, которые не полностью контролируют то, что они делают. И нам трудно понять, как разделить вину за большой вред, когда каждый виновник играет лишь незначительную роль, как в случае с изменением климата. Поэтому, хотя мы обычно знаем, что сказать с моральной точки зрения о вреде преднамеренно нанесенного удара, нам гораздо труднее иметь дело с большим системным вредом, причиняемым группами людей, каждый из которых вносит лишь небольшой и непреднамеренный вклад.

Есть веские причины рассматривать микроагрессию иначе, чем физические побои или сознательные акты расизма и сексизма. Тем не менее иногда обвинения в микроагрессии выглядят как попытки обращаться с виновниками так, будто ни одно из этих опасений не применимо, и это тревожно. Видимо, это и хотела сказать Хизер Мак Дональд по поводу обвинений в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе: «Что касается преподавателей, то нет никаких свидетельств того, что они виновны в „неосознанной предвзятости“ в свой работе, и намекать на обратное – оскорбление. Вся обстановка в юридической школе – образец расовой терпимости, и это должен признать любой справедливый администратор»[13].

Как мы увидим в главе 4, идея неосознанной предвзятости гораздо сложнее, чем допускает Мак Дональд. Пока что речь идет о беспокойстве Мак Дональд по поводу «оскорбления» преподавателей Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Кажется, она считает, что смысл выявления пагубного системного угнетения состоит в том, чтобы возложить индивидуальную вину на каждого, кто ему способствует, независимо от его намерений или выбора, как если бы он раздавал маргинализированным людям тумаки. Если это и есть цель разговоров о микроагрессии, то действительно стоит быть скептиком в отношении микроагрессии.

Но это все – каша вместо логики. У нас не укладываются в голове одновременно две мысли, которые обе верны, но кажутся противоречащими друг другу. Во-первых, микроагрессии в сумме оказывают реальное и серьезное пагубное воздействие на жизни маргинализированных людей. Во-вторых, большинство микроагрессий – это не то, за что мы можем легко возложить на человека вину. Нам трудно принять обе эти идеи одновременно, возможно, потому, что мы хотим верить, что серьезный вред причиняют только отдельные злодеи, а не постепенное накопление социально некрасивых поступков обычных людей.

Если мы хотим сделать мир лучше для всех, то мы не можем допустить, чтобы эти две идеи соперничали между собой. Мы не должны делать то, что, по утверждению Мак Дональд, сделал Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, и позволить нашим опасениям о последствиях микроагрессии заставить нас несправедливо стыдить ее виновников. Но мы также не должны делать то, что сделала сама Мак Дональд, и позволить нашим опасениям по поводу несправедливого стыда заставить нас отрицать реальность вреда микроагрессии. Балансирование между этими двумя ошибками требует тщательного осмысления моральных аспектов микроагрессии.

Призыв к избегающим конфликтов эгалитаристам

Когда микроагрессия впервые стала предметом широкого общественного обсуждения (примерно в 2015 году), я задавалась вопросом: как этот некогда малоизвестный фрагмент академической теории оказался в самом центре культурных войн? По образованию я моральный философ. Мои научные интересы сосредоточены на том, как мы в плюралистических демократических обществах справляемся с моральными разногласиями. Меня поразило, как часто люди, разделяющие мое стремление к цивилизованности и открытому диалогу, осуждают концепцию микроагрессии. Некоторые даже призывали к запрету преподавания микроагрессии на том основании, что такой запрет якобы будет способствовать свободной дискуссии[14]! Мне было очевидно, что в этом споре возникла какая-то ужасная путаница.

Поэтому я и взялась за эту книгу. Я надеюсь, что по мере ее прочтения вы придете к тому же пониманию концепции микроагрессии, к какому постепенно пришла и я, и увидите в ней ценный инструмент для осмысления нашего все еще незавершенного пути прочь от исторической нетерпимости и предубеждений. Это инструмент, который иногда неправильно представляют и часто неправильно понимают, отчасти потому, что стоящие за ним философские вопросы моральной свободы, ответственности и справедливости сами по себе являются сложными вопросами. И именно эти сложные вопросы я и изучаю.

Не так давно я выступала с докладом о микроагрессии перед доброжелательно настроенной группой ученых. Было много кивков и несколько дружеских вопросов. Затем меня спросили: кого я действительно хотела бы видеть среди слушателей? Это был хороший вопрос. Как бы ни было приятно видеть ободряющие кивки от коллег-ученых, по сути, я ломилась в открытую дверь. Я ненадолго задумалась об этом и остановилась на следующем ответе: мое послание направлено прежде всего избегающим конфликтов эгалитаристам. Больше всего я хочу, чтобы эту книгу прочли те, кто мечтает, чтобы все мы поступали друг с другом по справедливости, но надеются, что им не придется повышать для этого голос.

Я сама одна из таких избегающих конфликтов эгалитаристов. Наверное, поэтому прежде я и была скептиком в отношении микроагрессии. Обвинять доброжелательных людей в содействии угнетению просто казалось излишне конфронтационным. Зачем обрушивать на кого-то тяжкие обвинения из-за незначительной ошибки? Почему бы не приберечь силы для борьбы с нетерпимостью со стороны тех, кто действительно этого заслуживает, вроде куклуксклановцев или нацистов? Люди начинают защищаться, когда вы называете их расистами или сексистами. Все это очень неприятно. Разве мы не можем постараться быть милыми, любезными и вежливыми и не бросаться страшными обвинениями?

Проблема избегающего конфликтов эгалитаризма заключается в том, что любезность не всегда добродетель. Некоторые вещи важнее любезности. А иногда мы становимся соучастниками несправедливости, когда из-за соображений любезности закрываем глаза на угнетение. Мартин Лютер Кинг – младший в своем знаменитом «Письме из бирмингемской тюрьмы» 1963 года писал, что он «горько разочаровался в „умеренных“ белых американцах… более преданных „порядку“, нежели справедливости, которые предпочитают негативный мир (то есть отсутствие напряженности) миру позитивному, означающему справедливость»[15]. Пять лет спустя (и всего за месяц до своего убийства) Кинг выступал в средней школе для белых в пригороде Детройта, города, который незадолго до этого пережил одни из самых жестоких расовых беспорядков в американской истории. Вот что он заявил слушателям:

Теперь я хотел сказать кое-что о том, что последние два или три лета мы прожили в агонии и видели, как наши города полыхали пламенем. И я был бы первым, кто сказал бы, что по-прежнему привержен воинственному, могучему массовому ненасилию как наиболее мощному оружию в борьбе с этой проблемой с точки зрения прямого действия… Но мне недостаточно стоять перед вами сегодня вечером и осуждать беспорядки. Было бы морально безответственно с моей стороны делать это, не осуждая в то же время ненужные и невыносимые условия, существующие в нашем обществе. Эти условия и заставляют людей чувствовать, что у них нет другой альтернативы, кроме как участвовать в насильственных беспорядках, чтобы привлечь внимание. И я должен сказать сегодня, что бунт – это язык неуслышанных. И что же не услышала Америка? Она не услышала, что участь негритянской бедноты за последние двенадцать или пятнадцать лет ухудшилась. Она не услышала, что обещания свободы и справедливости не были выполнены. И она не услышала, что широкие слои белого общества озабочены больше спокойствием и статус-кво, чем справедливостью и человечностью[16].

Пятьдесят лет спустя избегающий конфликтов эгалитарист рискует повторить те же ошибки, что и умеренные белые, разочаровавшие Кинга, больше озабоченные спокойствием, чем справедливостью. Да, разговоры о микроагрессии – и о вездесущих предубеждениях, скрывающихся за ней, – нарушают наше спокойствие. Трудно признать, что доброжелательные люди играют невольную роль в увековечении несправедливости. Но все же нужно говорить о вещах, о которых неприятно говорить, потому что сама реальность пока неприятна. Если эта книга снабдит нас языком, который поможет нам в этом нелегком разговоре, значит, она сделала свое дело.

Существует много путаницы вокруг того, как использовать слово «микроагрессия». Некоторые понимают его как синоним любого оскорбления или грубости. Другие ограничивают его применение случаями нетерепимости: расизма, сексизма и т. д. Есть разные мнения относительно того, какие действия слишком велики, чтобы быть «микро», и считается ли намеренное оскорбление. Перед тем как углубиться в этический анализ, нам нужно прояснить само понятие. Мы займемся этим в этой и следующей главах. Эта глава преследует две цели. Во-первых, заглянуть в прошлое понятия микроагрессии – от его появления в 1970 году до современных психологических работ. Во-вторых, ответить на несколько ключевых вопросов о микроагрессии, чтобы предотвратить путаницу и возражения, прежде чем мы перейдем к вопросам моральной ответственности.

Честер Пирс и способы агрессии

К 40 годам Честер Пирс был в Гарварде штатным профессором как медицины, так и педагогики. Он руководил крупным исследованием психологических последствий экстремальных условий окружающей среды и ездил в Антарктиду, чтобы понаблюдать за военными, живущими по полгода в условиях полярной ночи. Он стал ведущей фигурой в психологических исследованиях – нелегкая задача для чернокожего в Америке 1960-х годов[17]. Тем не менее, несмотря на все профессиональные достижения, на занятиях он заметил неприятную закономерность.

Часто после занятия к Пирсу подходил какой-нибудь белый студент с предложениями, как ему перестроить дискуссию, когда проводить дополнительные встречи, даже как расставить стулья в аудитории. Для Пирса эти взаимодействия имели подтекст. Белый студент, возможно сам того не осознавая, сопротивлялся чернокожему, поставленному выше его. Эти просьбы были скрытым напоминанием о том, что, может, Пирс и стоит за кафедрой, но главные все равно белые студенты.

Сохраняя присущую профессиональному терапевту клиническую дистанцию, Пирс размышлял об этих разговорах:

Кто-то может увидеть тут чрезмерную чувствительность, если не паранойю, в отношении того, что не должно быть чем-то необычным в общении между студентами и преподавателем. Я признаю это. Чего я не могу объяснить, но знаю, что каждый чернокожий поймет, так это то, что дело не в том, что студент говорит в ходе этого общения, а в том, как он подходит ко мне, как разговаривает со мной, как он, и это чувствуется, относится ко мне. На меня смотрели свысока. Он как бы говорил мне, или это мое собственное искаженное восприятие говорило, что, хотя я и профессор на двух факультетах престижного университета, для него я всего лишь большой черный ниггер. Меня нужно научить, дать мне указания о том, как лучше ему угодить![18]

В 1970 году Пирс опубликовал статью под названием «Атакующие механизмы», в которой описал психологию, лежащую в основе подобных столкновений. Эта статья и дала нам термин «микроагрессия». Пирсу нужно было слово, которое передавало бы тот факт, что некоторые случаи расового антагонизма могут казаться незначительными, но при правильном понимании становится ясно, что они играют свою роль в крупных системах угнетения. Казалось бы, такая мелочь – белый студент говорит Пирсу, как расставить стулья. Но за этим взаимодействием скрывается нечто гораздо большее – в бессознательном учащегося и в порочных расовых установках общества, сформировавшего это бессознательное.

Вдохновение для своих идей Пирс почерпнул из неожиданного источника – американского футбола. Он предположил, что расовое неравенство частично коренится в агрессивных действиях белых против чернокожих. Чтобы изучить агрессию, он мог провести исследование на лабораторных животных или, например, на радикалах из университетских городков той эпохи. Но он хотел понять, как человека натренировывают, чтобы он стал эффективным агрессором. Поэтому, когда наступила осень, он записался помощником линейного тренера футбольной команды первокурсников Гарварда.

Двадцатью годами ранее Пирс сам играл за Гарвард. В 1947 году, всего через несколько месяцев после того, как Джеки Робинсон преодолел «цветной барьер» в бейсболе, Пирс сделал то же самое в университетском футболе Юга. До этого команды с Севера, отправляясь на Юг, оставляли черных игроков дома. Но когда Гарвард приехал играть с Университетом Вирджинии, тренер Пирса настоял на том, чтобы его старший тэкл вышел на поле. Хотя Вирджиния пошла на эту уступку, а сама игра прошла благополучно (особенно для хозяев, выигравших с разницей в 47 очков), в сегрегированном Шарлоттсвилле возникли некоторые трудности. Пирсу сказали, что он не может зайти в столовую через основной вход. Поэтому вся гарвардская команда настояла на том, чтобы проводить его через служебную дверь[19].

Двадцать лет спустя, тренируя полевых игроков в течение сезона, Пирс многое узнал и как профессор, и как тренер. Эффективное нападение требует «изощренной хитрости и безжалостного коварства», умения скрывать свою игру за дымовой завесой отвлекающих движений, при этом прощупывая защиту противника на предмет слабых мест[20]. Обучение агрессоров предполагает повторение маневров, чтобы в решающий день работали рефлексы – без необходимости останавливаться и думать. Небольшие изменения, такие как отказ от одного вида блока в пользу другого, могут иметь значение для результата.

И, что важнее всего, кумулятивная работа хорошего нападения часто настолько тонка, что почти никому не заметна. Однажды Пирс вместе с главным тренером смотрели, как два игрока отрабатывают блокирующий маневр. В конце игры главный тренер повернулся, чтобы закричать на третьего игрока, который все это время был вне поля зрения. Тренер сказал игроку, что он сделал не так, показал ему более эффективную позицию и снова провел игру. На сей раз это сработало. Пирс был поражен: откуда главный тренер знал, что третий игрок делает не так, в то время как он наблюдал за двумя другими? Тренер объяснил, что ему не нужно смотреть; он может судить, что делал игрок, по тому, где и как он стоял в итоге. Механизм был невидим ни для Пирса, ни для самого игрока, но для такого эксперта, как тренер, его действие было очевидным.

Пирс вернулся к своим исследованиям с такими выводами об агрессии: если осуществлять ее правильно, то это дело тонкое, навык приобретается путем повторения и небольших корректировок, и все происходит незаметно даже для самих исполнителей. Эффективная агрессия – это не громкая демонстрация, как делают животные, грохочущие клеткой. Она действует скрытно и методично, заставая противников врасплох, и те даже не могут точно понять, что с ними произошло.

Эти уроки, решил Пирс, «применимы как к будущему футболисту, так и к будущему школьному задире». Если расизм – это командный вид спорта, то команда белых разработала особенно удачную программу тренировок. «Точно так же, как умелый тренер учит своих подопечных определенным правилам нападения, общество неустанно учит свою белую молодежь тому, как максимизировать преимущества, получаемые от атаки на чернокожих»[21].

Эта мысль позволила Пирсу объяснить, как белые, вроде его раздававшего советы студента, могут совершать жесты белого превосходства, искренне веря в свою невиновность в расизме. Он начал со знакомой психологической концепции «защитного механизма»: люди подсознательно избегают или отделяют себя от нежелательной информации о самих себе, вместо того чтобы честно взглянуть ей в лицо. Не могут ли существовать и «атакующие механизмы» – так же находящиеся ниже уровня осознания и так же нацеленные на сохранение какого-то аспекта самовосприятия человека, но действующие против других людей? Тонко оскорбить, быстро отмахнуться, дать самонадеянный совет – все, что помогает белым бездумно навязывать чувство своего превосходства, привитое им расистским обществом, чернокожим, с которыми они сталкиваются.

Этот последний пункт – ключевой. Как виделось это Пирсу, расизм часто достигает своих целей благодаря урокам тренера-ветерана, игроки которого проводят свои агрессивные маневры с легкостью, приходящей с интенсивными тренировками:

Эта культура делает атакующие механизмы автоматическими и, возможно, почти обязательными для белых. Эти механизмы можно рассматривать как сознательные, бессознательные или предсознательные. Но для чернокожих характерной чертой этих атакующих механизмов является то, что они кажутся автоматическими. Они всегда определяют для белых характер межличностных отношений с чернокожими[22].

Автоматизм предубеждений, по мнению Пирса, объясняет, почему у белых и черных такое разное восприятие расовой реальности. Если превосходство белых является автоматическим, бездумным, то, конечно, белые часто будут не замечать своего собственного соучастия в его достижении. Но жертвы расизма, которые беспрестанно испытывают на себе толчки и пинки микроагрессии, не могут не видеть, во что все это выливается. Мелочи накапливаются, решил Пирс, и понимание чего-то столь значительного, как расизм, может потребовать пристального внимания к мельчайшим личным взаимодействиям. Отсюда новый термин:

Большинство агрессивных действий не являются грубыми или калечащими. Они неуловимы и потрясающе изощренны. Масштабы негативных последствий, которые они вызывают, можно оценить, только если учесть, что эти утонченные удары наносятся непрерывно. Несмотря на то что любое отдельное нападение может справедливо считаться само по себе относительно безобидным, кумулятивный эффект для жертвы и для агрессора невообразимо велик. Поэтому терапевт обязан сформулировать идею о том, что «атакующие механизмы» обычно являются микроагрессией, в противоположность грубой, драматичной, очевидной макроагрессии, такой как линчевание. Изучение микроагрессии белых и черных является необходимым компонентом понимания того, каким образом должен измениться процесс взаимодействия, прежде чем сможет увенчаться успехом какая-либо программа действий[23].

Микроагрессия подрастает

Честер Пирс умер в 2016 году после десятилетий успешной работы в области психиатрической теории. Он продолжал развивать идею микроагрессии в нескольких более поздних публикациях[24]. Но лишь после работ нескольких других теоретиков, опиравшихся на первоначальные идеи Пирса, концепция микроагрессии вышла за рамки академической психиатрии.

Одним из наиболее важных из них была Мэри Роу, эксперт в области организационной психологии, которая десятилетиями помогала университетам и корпорациям обеспечивать честное отношение к их сотрудникам или студентам. Работа Роу началась в 1970-х годах в Массачусетском технологическом институте, где она собрала сотни историй женщин, столкнувшихся с сексистскими препятствиями на пути к карьерному росту. В статьях 1970-х она отдает долг Пирсу, но развивает свою собственную концепцию – «микронеравенство». Микронеравенство – это «деструктивный, но практически не поддающийся юридическому воздействию аспект окружающей среды»[25].

Термин «не поддающийся юридическому воздействию» говорит об интересе Роу к правовым аспектам управления человеческими ресурсами. Вы (как правило) не можете подать иск о микронеравенстве, потому что оно слишком мало или расплывчато, чтобы его можно было задокументировать в соответствии с юридическими стандартами доказывания. Тем не менее что-то может причинять вред, даже если этот вред трудно доказать перед лицом судей и присяжных. Например, Роу обнаружила, что молодых женщин-ученых часто забывают включить в списки приглашенных на обед с влиятельными приглашенными спикерами. Роу не нужно было предполагать, что такая «забывчивость» не совсем случайна. Даже если она действительно была ненамеренной, суть остается той же: систематическое воздействие подобных мелочей затрудняет продвижение женщин в профессиональных академических кругах.

Роу, по всей видимости, рассматривает микронеравенство как более общее понятие, чем микроагрессия; она говорит, что микроагрессия – это разновидность микронеравенства, характеризующаяся оскорбительным или враждебным характером. Но многие из основных идей те же самые. Мы снова можем услышать тревогу Пирса по поводу скрытой агрессии, когда читаем у Роу: «Трудно иметь дело с микронеравенствами, потому что каждое из них само по себе кажется тривиальным. Потому что жертве трудно быть уверенной в том, что произошло. Потому что мы все так к этому привыкли, что не замечаем»[26].

Между взглядами Роу и Пирса есть два важных отличия. Во-первых, Роу не делает никаких утверждений относительно психологии людей, создающих микронеравенства. В отличие от Пирса, она не постулирует бессознательные «атакующие механизмы». Для Роу, неизменно практичного консультанта крупных учреждений, самое важное – сосредоточиться на том, как создать более совершенные институциональные процедуры.

В этом подходе есть огромная ценность, но, конечно, он обходит стороной центральный вопрос этой книги: Роу не интересуется оценкой морального облика тех, кто поддерживает микронесправедливость, потому что ее вообще не интересуют отдельные нарушители как таковые. По этой причине я в основном буду придерживаться концепции Пирса, но было бы серьезной ошибкой упускать из виду вклад Роу.

Во-вторых, работа Роу помогла расширить круг людей, притеснение которых привлекало внимание исследователей микроагрессии. Пирс был почти исключительно сосредоточен на расе и в особенности на опыте чернокожих американцев, страдающих от агрессии белых. Работа Роу начала обсуждение микронеравенства в отношении женщин (особенно темнокожих, но не только). В последующие десятилетия другие исследователи добавят множество других типов в реестр микроагрессии: расовые/этнические предубеждения против латиноамериканцев, азиатов и прочих; религиозная микроагрессия против мусульман и иудеев; микроагрессия против сексуальной ориентации и микроагрессия против людей с ограниченными возможностями[27]. Хотя это направление исследований началось с того, что Пирс сосредоточил внимание на расе, сегодня существует анализ микроагрессии почти для всех видов предвзятости и предубеждений.

После 1970-х годов исследования микроагрессии по большей части отошли на задний план, хотя несколько важных работ опубликовали психологи, правоведы и представители критической расовой теории. Одним из важных примеров является вышедшая в 1989 году в The Yale Law Journal статья Пегги Дэвис под названием «Право как микроагрессия». Дэвис утверждает, что американское право развивалось в первую очередь благодаря идеям белых судей и в большинстве своем белых присяжных, в результате чего правовая система оказалась менее восприимчивой к опыту и проблемам чернокожих граждан. Она цитирует чернокожих присяжных, которые обнаружили, что их белые коллеги «не придают значения конкурирующим взглядам и точкам зрения чернокожих присяжных заседателей. В результате чернокожие присяжные мало влияют на совещательный процесс»[28].

Дэвис ссылается на первоначальные наблюдения Пирса о распределении микроагрессии в обществе. Ее ключевой вклад состоит в указании на то, что правовая система посредством своих формальных процессов может кодифицировать и закреплять расплывчатые предрассудки. Это дает основания некоторым темнокожим сомневаться в беспристрастности самой системы правосудия. Как говорит Дэвис:

Накопительный эффект микроагрессии дает повод для скептицизма. Если существует культурная модель инстинктивного реагирования на чернокожих как на низших и требующих контроля, то маловероятно, что чернокожие будут фигурировать в юридическом дискурсе как часть тех «нас», которые приходят на ум, когда суды рассматривают, как «мы» будем управлять собой и относиться друг к другу… [Т]от, кому ты не думаешь, что надо уступать дорогу на тротуаре, не будет считаться равным партнером при расчете требований правосудия[29].

Современные исследования микроагрессии

Большинство людей не слышали слова «микроагрессия» примерно до 2010 года, когда идее Пирса исполнилось уже четыре десятилетия. Если есть один человек, благодаря которому это слово вошло в общественное сознание, то это психолог Деральд Уинг Сью. Во множестве книг и статей Сью и его коллеги предложили современную программу исследований микроагрессии и ввели этот термин в широкое употребление[30]. Сью создал таксономию типов микроагрессии, разработал исследовательские методики для анализа микроагрессии в реальном мире и значительно расширил набор предубеждений, которыми занимаются исследователи и активисты. Несколько его бывших учеников стали лидерами в этой области; психолог Кевин Надаль, например, первым начал исследовать микроагрессию в отношении ЛГБТ[31]. Как и почти все, кто пишет на эту тему, я приму схему Сью, хотя по мере продвижения предложу некоторые пути ее усовершенствования.

Определение микроагрессии, данное Сью, встречается в десятках исследовательских статей и в документах корпоративных и университетских тренингов. Согласно Сью, микроагрессии – это «краткие и привычные повседневные вербальные, поведенческие и средовые унижения, преднамеренные или непреднамеренные, которые передают враждебные, уничижительные или негативные расовые, гендерные, связанные с сексуальной ориентацией или религиозной верой замечания и оскорбления в адрес соответствующего лица или группы»[32]. Как и Пирс, Сью подчеркивает, что люди, совершающие микроагрессию, часто действуют, не вполне осознавая, что они делают: «Сила микроагрессии заключается в ее невидимости для агрессора, который не подозревает, что его или ее действия несут в себе угрозу и унижение для адресата такого сообщения»[33].

Самый влиятельный вклад Сью – таксономия микроагрессий. Он выделяет три их формы:

Микроотмены – это «сигналы, передаваемые в ходе коммуникации или заложенные в окружающей среде, которые исключают, отрицают или сводят на нет мысли, чувства или субъективный опыт определенных групп, таких как темнокожие, женщины и ЛГБТ»[34]. Например, белые американцы иногда говорят американцам азиатского или латиноамериканского происхождения, что те хорошо говорят по-английски, даже если человек родился в Соединенных Штатах и английский – его родной язык. Лежащее в основе этого послание подрывает ощущение человека, что он просто американец, принимаемый наряду со всеми другими. Сью называет это микроагрессией типа «иностранец в собственной стране». Обратите внимание, что, хотя намерение, стоящее за подобным замечанием, может быть позитивным, даже лестным, результат таковым не является.

Микрооскорбления – это «акты межличностной или заложенной в окружающей среде коммуникации, которые транслируют стереотипы, грубость и бесчувственность и унижают расовую, гендерную или сексуальную ориентацию, наследие или идентичность человека. Микрооскорбление выражает завуалированное пренебрежение, зачастую остающееся за пределами сознания агрессора, но оно несет в себе обычно скрытое оскорбительное сообщение получателю»[35]. Например, белые водители, остановившиеся на светофоре, могут проверять, заперты ли дверцы автомобиля, когда мимо проходят чернокожие пешеходы. Или некоторые люди говорят «это так по-гейски», чтобы назвать что-то странным или не крутым. Важно отметить, что люди, делающие подобные вещи, могут не до конца осознавать, что они делают (проверить дверцы автомобиля можно не задумываясь), и они могут не ставить целью нанести кому-либо обиду. Но они ее наносят.

Микронападения – это «сознательные, преднамеренные и либо неочевидные, либо явные предвзятые установки, убеждения или действия, связанные с расовой или гендерной принадлежностью или сексуальной ориентацией, которые сообщаются маргинализированным группам через сигналы окружающей среды, вербально или поведением. Они призваны ударить по групповой идентичности человека или обидеть / причинить вред предполагаемой жертве путем использования бранных эпитетов, избегающего поведения или целенаправленных дискриминационных действий»[36]. Сью приводит примеры: демонстрация изображений свастики или петли; сжигание креста; использование расовых кличек.

Можно заметить, что эта последняя категория подразумевает резкую эскалацию. От неочевидных и непреднамеренных микрооскорблений мы дошли до заведомо оскорбительных выходок, иногда граничащих с угрозами. У вас может возникнуть опасение, что объединять все это под рубрикой микроагрессии – значит обесценивать эту концепцию. Вы не первый, кого это тревожит. В следующей главе я буду утверждать, что нам следует пересмотреть таксономию Сью и полностью отказаться от категории микронападения, ограничив микроагрессию микроотменами и микрооскорблениями. Но мы вернемся к этому в главе 2.

Таковы формы микроагрессии в таксономии Сью. Он также выделяет три механизма микроагрессии. Во-первых, некоторые микроагрессии носят вербальный характер. Например, когда совет директоров Uber собрался, чтобы обсудить сложившуюся в компании сексистскую корпоративную культуру, единственная женщина-директор упомянула исследование о преимуществах присутствия большего числа женщин на руководящих должностях – и ее тут же перебил венчурный капиталист-мужчина, который пошутил, что это приведет только к тому, «что станет гораздо больше болтовни»[37].

Во-вторых, некоторые виды микроагрессии невербальны. Например, Барак Обама вспоминал, что когда он однажды вышел с ужина в модном ресторане, то один из посетителей тут же вручил ему ключи от машины, предполагая, что, поскольку он чернокожий, то должен быть одним из служащих[38].

Разница между вербальным и невербальным достаточно очевидна. Но третья категория Сью немного тоньше. Микроагрессии, заложенные в окружающей среде, отличаются тем, что в них не замешан какой-либо конкретный агрессор. Это фоновые факты, регулярно сигнализирующие о презрении или пренебрежении по отношению к маргинализированным людям. Например, во время Второй мировой войны метеорологи военно-морского флота стали называть штормы именами своих жен и подруг. В 1953 году Американская национальная метеорологическая служба формализовала эту практику, начав официально присваивать ураганам женские – и только женские – имена. Рокси Болтон, активистка феминистского движения из Флориды, утверждала, что такая политика увековечивает отвратительные стереотипы о женщинах как ураганах, иррациональных, непредсказуемых и в конечном счете опасных, – микроагрессии, заложенной буквально в окружающей среде, еще до того как был придуман этот термин. (Когда Болтон предложила вместо этого называть ураганы в честь политиков, Национальная метеорологическая служба заявила, словно в подтверждение ее позиции, что она не может оскорблять политиков.) Болтон вела свою кампанию в течение многих лет, пока в 1979 году ураган Боб не положил начало новой практике чередования гендерных названий ураганов[39].

Микроагрессия, заложенная в окружающей среде, может проявляться не только через действие, но и через отсутствие чего-либо. Например, в отчете о микроагрессии в Университете Иллинойса в Урбана-Шампейн говорится, что «темнокожие студенты сообщали, что чувствовали себя некомфортно, просто входя в класс или сидя в классе, особенно если они были там единственным или одним из немногих темнокожих». В отчете приводятся слова латиноамериканского студента: «Люди необязательно говорят, что мне тут не место, но я чувствую, что это так, когда нахожусь в классе и являюсь единственным небелым»[40].

Обратите внимание, что в микроагрессии, заложенной в окружающей среде, совсем не обязательно должен участвовать какой-либо агрессор. Дело не в том, что какой-то злодей коварно подстроил, чтобы темнокожие студенты Урбана-Шампейн чувствовали себя в аудитории изолированными. Точно так же обычай называть ураганы в честь женщин не был введен каким-то одним человеком. Эти институциональные факты возникают в результате сотен отдельных решений разных людей. Но это распределенное в пространстве и времени происхождение не уменьшает пагубности микроагрессии, заложенной в окружающей среде, – на самом деле оно может ее усугублять. Мы вернемся к этому моменту в главе 3, когда обратимся к моральной ответственности за распределенный вред.

Итак, от Сью нам досталась таксономия микроагрессии. Микроагрессии бывают трех видов: микроотмены, микрооскорбления и микронападения. Они также задействуют три механизма: вербальный, невербальный и средовой. Как я уже сказала, в следующей главе я буду выступать за внесение некоторых изменений в эту систему (а именно за исключение категории микронападений). Но пока мы просто познакомились с последними достижениями в области теории микроагрессии. Оставшаяся часть этой главы прояснит некоторые распространенные вопросы и заблуждения, касающиеся микроагрессии.

Часто задаваемые вопросы

Действительно ли микроагрессия наносит вред? Конечно, мелкие обиды раздражают, но каким образом кто-то может понести ущерб?

Большинство философов исходят из «контрфактического» понимания «вреда»[41]. Когда мы хотим понять, наносит ли действие кому-либо вред, то спрашиваем: было бы этому человеку лучше, если бы этого действия не произошло? Столкнуть вас с лестницы – значит явно причинить вам вред, потому что вам было бы лучше, если бы вы не упали.

Микроагрессия может быть вредна именно таким образом. Иногда единственное, казалось бы, незначительное происшествие врезается в память человека так, что оказывает влияние на его жизнь. Рассуждая контрфактически, если бы этого не произошло, его или ее жизнь была бы лучше. Философ Саба Фатима вспоминает случай в начале своей преподавательской карьеры, когда студентка из другой группы услышала, как она говорила о предстоящем экзамене и приказным тоном велела ей «идти сюда». Фатима вспоминает:

Это был краткий приказ. Я помню, как стала накаляться – то ли от гнева, то ли от растерянности, не могу сказать точно. Я среднего телосложения, у меня коричневая кожа, и у меня есть видимые признаки того, что я иммигрантка. Возможно, она решила, что я уборщица и случайно увидела материалы экзамена. Я понятия не имею, за кого она меня приняла[42].

Фатима признает, что инцидент кажется относительно безобидным. Но воспоминание о нем осталось у нее, как мы видим, на годы. Этот случай способствовал навязчивому ощущению паранойи. Что именно имела в виду неуважительная студентка? Может быть, Фатиме каким-то образом не удалось проецировать педагогический авторитет или дело было только в собственных предубеждениях студентки? Такого рода паранойя вредна для развивающейся карьеры, и Фатиме было бы лучше, если бы этот инцидент никогда не имел места. Таким образом, контрфактический анализ показывает, почему этот случай микроагрессии вреден.

Но не все микроагрессии вредны в контрфактическом смысле. Некоторые из них слишком малы и быстротечны или, возможно, слишком привычны, чтобы у их жертвы были время или энергия для особой эмоциональной вовлеченности. Человек может сразу забыть об этом, так что инцидент не будет иметь очевидных долгосрочных последствий. Тем не менее система таких случаев может оставлять свой след и в результате причинять вред.

Например, электронные письма, адресованные преподавателям-мужчинам, обычно начинаются со слов «Уважаемый доктор такой-то» или «Уважаемый профессор сякой-то», в то время как преподаватели-женщины иногда получают «Уважаемая миссис такая-то». Большинство женщин в академических кругах знакомы с этой тенденцией, но это необязательно то, что вы замечаете в первый раз, когда это происходит, или даже каждый последующий раз. То, что вы в итоге замечаете, – это просто тенденция. И то, о чем вам сообщает эта тенденция, причиняет вам вред: она сообщает о том, что женщины в академических кругах систематически менее уважаемы как полноправные члены профессии, чем мужчины.

Отказ женщине в академической титулатуре является микроагрессией (а именно микрооскорблением). Но трудно понять этот вид вреда контрфактически. Контрфактическое утверждение должно быть примерно следующим: если бы в этот раз ко мне обратились не как к «миссис Рини» (а как к «доктору Рини»), то моя жизнь была бы лучше. Но часто это просто не так. Каждый конкретный случай настолько незначителен, что часто я его даже не замечаю. А когда замечаю, то обычно почти сразу же забываю. Ни один конкретный случай не оказывает особого влияния на качество моей жизни; если бы я обладала волшебной властью вернуться в прошлое и сделать так, чтобы то или иное конкретное письмо начиналось с «доктор Рини», это не повлияло бы на то, как складывается моя жизнь. Проблема в тенденции, и тенденция сохранится даже после удаления любого отдельного случая.

Если проблема в тенденции, то мы не можем сказать, что отдельные случаи этой микроагрессии контрфактически вредны. В этом смысле вредна только сама тенденция. Значит ли это, что мы должны сказать, что отдельные индивидуальные микроагрессии сами по себе не вредны?

Нет. Скорее, это показывает, что нам нужно более тонкое понимание «вреда». Простая контрфактическая модель, рассматривающая каждый случай отдельно, заводит в тупик. Проблема с контрфактической теорией вреда как таковой, а не только применительно к микроагрессии. Философ Дерек Парфит придумал мысленный эксперимент под названием «Безвредные мучители», чтобы продемонстрировать то же самое. Парфит предлагает представить себе сложную электрическую установку, к которой привязана проводами единственная невинная жертва, но напряжение в проводах не может контролироваться одним человеком. Вместо этого ток включает сразу тысяча человек, и каждый из них усиливает напряжение лишь на микроскопическую величину. Дополнительное напряжение, добавленное каждым из них, настолько мало, что с точки зрения ощущений жертвы им можно пренебречь; ей не становится лучше или хуже в результате решения какого-либо одного мучителя добавить ток, хотя она испытывает мучения, когда это делают все они[43].

Очевидно, что жертве в этой истории в конечном итоге причиняют вред. Тем не менее, исходя из простой контрфактической модели, мы как будто не можем сказать, что кто-либо из тысячи мучителей лично причинил вред. Рассуждая контрфактически, не имеет значения, нажал ли на свою кнопку какой-либо конкретный человек; независимо от этого, жертва будет страдать в той же степени. Но это абсурд; было бы нелепо, если бы кто-то из мучителей в ответ на нашу критику пожал плечами со словами: «Да бросьте, я никому не причиняю вреда».

Некоторые виды вреда являются составными. Они складываются из множества отдельных действий, каждое из которых может быть незначительным само по себе. Более реалистичный пример – загрязнение среды. Один человек не может нанести вред большому озеру, вылив в канализацию одну бутылку бытового чистящего средства. Но если мы делаем это все и постоянно, эффект суммируется. Вместе мы можем нанести ущерб озеру, даже если по отдельности никто из нас ничего существенного не изменил. Поэтому наша концепция вреда должна быть достаточно нюансированной, чтобы охватывать составной вред. Если у нас будет такая концепция, то понять микроагрессию будет не так уж сложно. Этому вопросу будет посвящена глава 3.

Хорошо, микроагрессия вредна. Но разве это не просто чувство обиды? Это не такая уж важная вещь.

Есть вред и вред. Удар током – не то же самое, что грубое слово. Так что, возможно, скептики в отношении микроагрессии теперь допустят, что в ней есть определенный вред, но будут настаивать, что это тривиальный вред. Похоже, так думают активист Грег Лукьянофф и психолог Джонатан Хайдт. В вынесенной на обложку журнала The Atlantic статье 2015 года они утверждают, что разговоры о микроагрессии – всего лишь причуда университетских городков, продукт чрезмерной родительской опеки и плод трудов академических администраторов, которые делают возможной «защитную мстительность». Они спрашивают:

Что мы делаем с нашими студентами, если поощряем их сверхчувствительность в те самые годы, когда они готовятся покинуть созданный взрослыми защитный кокон и вступить в самостоятельную жизнь? Не будут ли они лучше подготовлены к жизненному успеху, если мы научим их подходить критически к своим эмоциональным реакциям, а сомнения толковать в пользу собеседника? [44]

Лукьянофф и Хайдт, по-видимому, полагают, что микроагрессия не больше, чем обыкновенная грубость. Вред, причиняемый микроагрессией, – это всего лишь временная боль обиды, которую мы все должны научиться преодолевать. Каждый в какой-то момент сталкивается с невнимательностью продавца или хамством случайного прохожего, и правильная реакция взрослого человека – проигнорировать эмоциональный укол и двигаться дальше.

Но что игнорирует этот тривиализирующий ответ, так это систематичность микроагрессии. Обыкновенное хамство случается хаотично, непредсказуемо, без какой-либо закономерности и регулярности. Но микроагрессии происходят с некоторыми людьми снова, и снова, и снова. Подумайте, например, о том, что некоторые незнакомцы настойчиво прикасаются к волосам чернокожих женщин, часто даже не спросив разрешения[45]. Однажды это может случиться почти с каждым, и тогда, наверное, лучше всего просто отмахнуться от возникшего дискомфорта. Но к некоторым чернокожим женщинам любопытствующие подходят все время.

Когда неприятное переживание становится системным, характер дискомфорта меняется. Вы начинаете беспокоиться о том, что вы никогда полностью не можете просто быть среди других, общаясь как все люди, без того, чтобы какой-нибудь невежда не стал обращаться с вами как с домашним животным. Писательница Майша Джонсон говорит об этом так: «Каждый, кто спрашивает меня, можно ли потрогать мои волосы, следует за длинной чередой людей, которые демонстрируют мне, насколько я для них чужая, – включая незнакомцев, которые прикасаются, не спрашивая. Сознавать, что люди упорно считают, что имеют право на мое личное пространство, психологически очень обременительно»[46].

Аналогичная мысль применима к нашему более раннему примеру, когда к женщине-ученому обращаются как к «миссис», а не как к «профессору». Расстраиваться из-за того, что вы не удостоились особого титула, может показаться наихудшим проявлением интеллигентской изнеженности. Но, опять же, тривиальный разовый вред приобретает другой характер, когда он становится системным и особенно когда эта система говорит о всепроникающем предубеждении. Если бы отказ в академической титулатуре происходил случайным образом, то от него, конечно, следовало бы отмахнуться. Честно говоря, мне кажется странным, что ученым вообще положены особые формы обращения. Но раз уж такая практика существует, выборочное ее применение – предоставление особых привилегий одним ученым, но не другим, на основе простого сексизма – не есть нечто тривиальное. Эта закономерность говорит о более глубоком неуважении, которое не следует отбрасывать как обычную грубость.

Систематичность превращает вред микроагрессии в угнетение. Согласно влиятельной теории философа Мэрилин Фрай, угнетение ставит людей перед характерной «порочной дилеммой», когда их возможности во многом ограничиваются социальными ожиданиями. Метафорически, как говорит Фрай, быть ограниченным угнетением – все равно что оказаться запертым в птичьей клетке:

Если вы станете внимательно рассматривать только один из прутьев клетки, вы не будете видеть остальные. Если ваше представление о том, что находится перед вами, определяется этим близоруким фокусом, вы можете долго осматривать один прут сверху донизу и не понимать, почему птица не может просто улететь, обогнув этот прут, в любой момент, когда ей куда-нибудь захочется… Только когда вы отступите назад, перестанете рассматривать прутья один за другим, микроскопически, и взглянете макроскопически на всю клетку, вы сможете ее увидеть и сразу же поймете, почему птица никуда не улетает… Можно с большой тщательностью и определенным количеством доброй воли изучать элементы структуры угнетения, не видя этой структуры в целом и, следовательно, не видя и не будучи в состоянии понять, что смотришь на клетку и что в ней заключены люди, движения и мобильность которых ограничены, жизни которых придавлены и согнуты[47]