Читать онлайн Бойкие рассказы – 2

© А. Ревягин, текст, 2024

© Издательство «Четыре», 2024

В 1973 году окончил Уральский политехнический институт им. С. М. Кирова (УПИ, в настоящее время – УрФУ им. Б. Н. Ельцина).

Впервые опубликовался в журнале «Юность» (1980), затем в «Литературной России», «Студенческом меридиане» и различных СМИ.

Является автором трёх книг: «Разводим поллитру на глазок» (2018), «Стихи о прекрасной Анжеле» (2019), «Бойкие рассказы» (2024). Печатался в сборниках «Зимняя сказка», «Сокровенные души», «Миры внутри нас», «Самому себе не лгите», «За стеной сна», «Человек слова», «100 писателей – 2021», «Писатель года – 2021», «Национальная книга», «Неформат», «Назад в СССР», «День Победы», «Антология русской прозы», Dovlatoff, «Современные записки», «Наследие», «Родина», «Заветное желание» (2-й выпуск) и других.

Награждён медалями «Александр Пушкин 225 лет», «Михаил Лермонтов 210 лет», «Фёдор Достоевский 200 лет», «Максим Горький 155 лет», «Марина Цветаева 130 лет», «Святая Русь», «В ознаменование 100-летия образования СССР», «Просветители Кирилл и Мефодий», звездой «Наследие» ІІ и ІІІ степени, «За сохранение русских литературных традиций» им. Великой княгини Ольги.

О вреде фантазии

Верно подмечено: то, что наиболее ярко проявилось в уходящем году, найдёт своё не менее яркое продолжение в предновогодье или в самый Новый год.

Вот и судите, какая у нас серость на работе процветает, если рядовое происшествие так отразилось, запечатлелось и, как говорят, зарубцевалось в умах нашего высоколобого производственного персонала.

Короче говоря, за неделю до Нового года подходят ко мне на работе два наших технолога-металлурга и говорят:

– Помнится, 8 марта этого года вы оригинальнейшим образом так сумели…

Они эмоционально излагали, а я вспоминал. В тот день, в преддверии женского дня, когда накрывали на стол в кабинете начальника, я во всеобщей толчее незаметно взял со стола одну бутылку и поставил в вазу. А её при хорошем застолье всегда не хватает.

И когда под искромётные тосты всё было выпито, разгорячённые праздничной атмосферой празднующие принялись уныло прощупывать глазами стол.

Глаза не подводили…

– Тогда давайте чай, что ли, – послышался недовольный голос.

И тут выступил я.

Я встал, взял со стола подвернувшуюся линейку и произнёс:

– Уважаемые господа и дамы! Вы, я думаю, не верите в волшебство, но прошу внимания…

С этими словами я легко постучал линейкой по вазе, медленно, как истинный факир, запустил туда руку и вытащил заветную бутылочку.

Что тут началось! Это было невообразимо! Шутка ли: когда все уже мысленно простились с желанным и теперь недоступным, оно волшебным образом оказывается на столе…

Так вот, из объяснений технологов-металлургов следовало, что весь наш производственный коллектив просто жаждет проявления на предстоящем праздновании Нового года чего-нибудь подобного, что случилось 8 марта, или даже, может, кое-чего «покруче». Технологи дали мне понять, что начальник относится к этому очень даже благосклонно.

Я охотно согласился, не зная ещё, впрочем, что же я такое предприму.

Праздновать решили, как всегда, в кабинете начальника. И за час до события я взял у него ключ и попросил, чтобы мне не мешали. «Будь спок!» – заверил начальник.

К делу я подошёл основательно. Всё должно было быть красиво и впечатляюще.

Над столом, на котором уже были расставлены салаты, закуски и торт, висела люстра. Вот её-то я и решил использовать в своём деле, подвесив к ней на толстой миллиметровой леске заначиваемую бутылку… Она висела над тортом, не доставая до него три пальца. Это для начала… Затем я к горлышку бутылки привязал ещё одну толстую белую нитку, перекинул эту нитку через остов люстры и подтянул осторожно за неё бутылку вверх к люстре, где она спряталась среди лампочек, а свободный конец нитки протянул к окну и привязал за верхний шпингалет. Конструкция, я думаю, получилась всем ясная: если белую нитку перере́зать, бутылка сорвётся вниз и, эффектно возникнув посреди стола, грациозно закачается на едва заметной леске.

Вечеринка шла своим чередом, все были милы и предупредительны, острили, вспоминали смешные случаи, смеялись и, мне казалось, не особенно торопились лицезреть, что же такое я приготовил. Мне даже подумалось: а не забыли ли они про свой заказ? Но, скорее всего, все просто растягивали удовольствие.

Конечно, я всё сделал согласно законам физики и сопромата. Но законы любой науки бывают глубже, чем мы о них думаем… Так, леска за то время, пока мы приятно беседовали за столом, отчаянно флиртовали и развлекались, нагрелась среди шести стоваттных ламп и приобрела способность к упругой деформации…

Наконец всё, что искрилось в стеклянной таре на столе, было выпито, и коллеги, будто разом вспомнив что-то, обратили радостные физиономии на меня.

Я понял, что настало моё время. Я встал, взял в руки «волшебную палочку» (скрученный в трубку листок бумаги), попросил, чтобы сам начальник, чиркнув зажигалкой, поджёг её, и таким это поставленным баритончиком, на манер опереточного пошляка, произнёс:

– А теперь, пожалуйста, откиньтесь все на спинки стульев, всплесните в восхищении руками и произнесите: «Как это замечательно!..»

Все так и сделали.

«Волшебная палочка» горела у меня в руке. Я сделал ею несколько замысловатых пассов в воздухе и незаметно поднёс пламя к белой (неразличимой на фоне потолка) натянутой нити. Нитка мгновенно перегорела, и бутылка пошла вниз, набирая скорость.

Бутылка шлёпнула несколько раз…

Первый раз она ударила по серому шпротному паштету, отчего наш начальник сразу стал похож на Серого Волка.

В противогазе (начальник у нас очкарик).

Второй раз бутылка шлёпнула по розовому торту, отчего сидящие вокруг сослуживцы-технологи превратились в семь розовых поросят. Кому клюковка в глаз прилетела, кому пятачком прилепился кружочек лимона…

Мне и самому на нос грибок из салата пристал, как бородавка, отчего я сразу стал похож на некрасивого датского сказочника Ганса Христиана Андерсена. Но я быстренько смахнул маринованный продукт…

Ну, сами, конечно, чувствуете, что появление бутылки произвело очень-очень радостное волнение за столом. Только начальник буркнул: «Ему больше не наливать!» Как будто законы природы от этого зависят…

Бутылочку быстренько оприходовали.

«Поросята», ещё более довольные, снова уставились на меня: мол, давай, праздник-то продолжается!

Начальник пододвинул ко мне свою непочатую рюмку.

Я выпил, махнул рукой и решился. Праздновать так праздновать!

Встал, взял со стола циркуль и, крутя его в руке за одну ножку, как это делают охотники за аномальными явлениями, пошёл вдоль стола, приговаривая: «Я лозоходец, я лозоходец…»

Я ходил туда-сюда, как бы по координатам, тщетно пытаясь запеленговать объект. Я картинно морщил лоб и кусал в отчаянии губы. И вот у одного из стульев «рамка» явно стала проявлять активность – вращаться быстрее.

«Поросята» за столом верещали от счастья, предвкушая получить ещё одну бутылку.

И они получили её, когда я, попросив на минуточку привстать нашу нормировщицу Нонну с «активного» стула, перевернул его, и все, повскакивав, увидели эту бутылку, которую я же и приделал заранее к стулу, перемотав её той же леской и пришпилив леску кнопками к дереву.

Будучи резко отодранной, под бурю восторгов, и эта бутылочка пошла по кругу…

И всё бы ничего. Праздник когда-то заканчивается. Начинаются строгие будни. Но есть ещё на земле завидующие или, может, просто злые люди. И скоро до меня дошёл слух, что нормировщицу Нонну называют за глаза «А-а, это та, которая вместо икры мечет поллитровки». И до неё, конечно, это дошло. И вот, вместо того чтобы дуться на тех, кто распустил этот слух, она стала дуться на меня…

Вот и получается, что лучше не высовываться и сидеть смирно. Так спокойнее. Такая вот мудрость, в конце концов, берёт верх. Да об этом ещё, помнится, и сам Козьма Прутков говаривал…

«Нам бы»

(Какие ритуальные маски собирают культовые коллекционеры Океании)

Сейчас мир настолько разнообразен и стремителен в своих проявлениях, что дальше некуда. Скоро нас и папуасы обставят в вопросах экзальтации…

Я, как и многие продвинутые (авангардные!) представители нашего (нет, не Серебряного!) позолоченного века, являюсь коллекционером, да! Собираю маски (разных народов и культур).

Третьего дня посетил специализированный комиссионный магазин «Экзотические маски». И долго приценивался к одному шикарному и редкому по исполнительскому мастерству произведению папуасов Океании, в частности, представителей островного материка Гавайи. Помните, Высоцкий (Владимир Семёнович) пел про легендарного Кука? Про морского капитана и феноменальнейшего исследователя далёких заморских краёв и стран… Вот близ самого острова Гавайи со столицей Гонолулу (если мысленно провести линию в Тихом океане между Японией и Мексикой, то он расположен практически посредине, чуть южнее) в феврале 1779 года (а там – скудно в весеннее время, межсезонье) Кука-то и съели, говорят, местные аборигены. Он был по имени Джеймс, может, и спутали его с другим Джеймсом – Бондом?..

И вот, значит, неторопливо я прицениваюсь в немноголюдном салоне к впечатляющей и эффектной маске, разве что языком не цокаю от восхищения, и подходит тут ко мне один сильно кучерявый (явно не по-нашему) молодой человек, студент из развивающихся стран, как оказалось, и как раз выходец с того самого острова Гавайи, и говорит на хорошо ломанном русском языке:

– Это моя дипломная работа (показывает на облюбованную мной отменную маску), она выставлена на продажу, но я хотел бы поменять её на произведение вашего исконного искусства. Вы, я вижу, коллекционируете наши маски, а мы на Гавайях увлеклись собирательством ваших коренных и кондовых произведений подлинного народного искусства.

Я при этих его словах аж встрепенулся. Вдохновлённый. Мол, щас всучу этому лошаре «стеклянные», как говорится, «бусы». Как конкистадоры Колумба окучивали индейцев, меняя им на чистое золото солдатские одеяла и медные тазики…

Обрадовался (дар речи даже потерял), зачастил, заглядывая ему в чёрные бусинки добрых папуасских глаз:

– Лапти, пимы?.. Балалайка, матрёшки, онучи?.. Деревянные ложки, самовар?.. Тальяночка, веник берёзовый, туески?..

– Я не знаю, – говорит поспешно студент, – как это у вас называется. – И показывает мне (достал смартфон, включил музыкальный трек и приблизил ко мне экран).

На нём я сразу увидел пританцовывающего нашего Валеру. Певца-исполнителя… Всего – расхристанного, в каком-то кулёмном балахоне с пришитыми дизайнерски на нём средними осколками зеркал и в плавках.

А плавки-то не простые…

Вот поэтому именно Валера считается у нас не просто певцом, которых и в оперном театре полно, а певцом-исполнителем…

– Вот, – переводя дух, молвил потомок пигмеев, – мы на нашем архипелаге Гавайи, активно кушая папайи и закусывая крепкий грог гуайявой, делая чмоки-чмоки нашим прелестным и великолепным гавайяночкам-куколкам, собираем коллекции таких вот превосходных облегающих вещей, как эта…

Я смотрю на экран – на Валере не плавки… Вернее, конечно, плавки, но под них поднадет грандиозный такой «намудник» – явно из канадского профессионального хоккейного арсенала амуниции. А эти жёсткого вида изделия не из жести ведь делают – сталь и только сталь (углеродистая и термообработанная). Ну, на худой конец – карбон (для дружеских и посредственных поединков любительского хоккея и встреч ветеранов-одноклубников или игр чемпионата завода между цехами на кубок предприятия).

А Валера (явно в неком забытьи) танцует и поёт в цветном и искрящемся клипе: «Все бегут, бегут, бегут… А он им светит!..»

– Как у вас такие вот потрясающие предметы культа… а их же тоже можно считать масками, называются?.. – спросил любознательный студент, раскрывая записную книжку. – Нашим коллекционерам и простым бушменам-воинам особенно нравятся блистательные произведения с укрупнённым «шнобелем». Они выступают как бы акцентом, как бы жизнеутверждающей такой силой в победе над тщедушным врагом в яростной и решающей схватке…

Я сглотнул и говорю ему (очень приватно):

– Ты, мил человек, тихонько, шёпотом, скажи мне, как эта, как ты классифицировал, «ритуальная маска» у вас на Гавайях называется. Тихонько, потому что у нас в общественных местах ругаться матом запрещено, а потом я тебе скажу…

Он прошептал тихо-тихо, как это умеют делать только истинные и надёжные в разведке воины-туземцы Океании:

– На нашем языке это называется «нам бы»… В гавайском алфавите ведь всего 12 букв, и нам не о чем шибко разглагольствовать.

– Лады! – успокоился я. – Будем называть эту забойную «ритуальную маску» по-вашему – «нам бы»… Это более лояльно звучит. Хоть и лаконично, но всё понятно. А у нас (я сбавил голос – тоже тихо-тихо, как по военно-туземскому обиходу в непредсказуемых и коварных джунглях, где тебя всегда ожидает опасность от охотников за черепами) – это называется «намудник»… Такая вот участь у нашей, как ты говоришь, народной маски. Но у меня нет такой, чтобы нам с тобой поменяться: мне вашу ритуальную маску, а тебе – нашу «нам бы», как у вас это называется…

Я ещё добавил, что у нас (в обществе) сравнительно небольшой процент населения играет в хоккей. В основном игроки – это миллионеры, легионеры и большие чиновники.

– Трудно у нас достать эти улётные и несравненные «нам бы», – добавил я. – Я вот в продаже никогда не видел…

Студент погрустнел (папуасы ведь – как дети, по их виду сразу всё прочитывается).

Он в сердцах начал говорить (и отчаянно жестикулировать), что в феврале, сразу после сессии, хотел бы поехать на родину – на сказочный остров Гавайи – и подарить такую же изумительную «нам бы» своему вождю племени (ответственному руководителю, отцу-командиру и патриарху). Он беспрестанно тыкал пальцем в экран смартфона и умилялся (в диком восторге бесстрашного ирокеза-воина) Валериной «нам бы».

Я искоса глянул (более пристально)… Действительно, вижу – бесподобная и потрясная «нам бы» (ритуальная маска): изукрашена вся и расшита ярчайшими стразами и шёлковой нитью (как святые какие-нибудь хоругви)… Впереди – округлая и выступающая вперёд часть («шнобель», как сказал студент-искусствовед), а по бокам – такие как бы отрезки ярких лампасов – и всё горит, переливается и сверкает и, кажется, даже осыпается ослепительными искрами на сцену…

– Да, обалденный у вас, как у коллекционеров «нам бы», вкус!.. – похвалил я. – Такую богатую вещь – да на ковёр прибить, над старинной кривой саблей – впечатлений у почётных гостей будет уйма…

– В салоне я ничего подобного не нашёл, вы тоже не располагаете такой «нам бы», – патетически заговорил студент. – Может быть, вы мне подскажете, где можно найти этого певца-исполнителя, чтобы поменяться уже с ним, или даже я куплю у него эту несравненную «нам бы»… Так хочется мне порадовать нашего вождя племени фердипердозным подарком. Ведь вы же тоже дарите наши прекрасные маски своим вождям на юбилей или в другой радостный праздник…

Я ещё более заинтересованно всмотрелся в экран (буквально впился взглядом)… Валера, конечно, красавчик: на его роскошном и зашибенно-неподражаемом «нам бы» – и бисер, и изысканная на вид бижутерия, и вкрапления редких минералов и колчеданов… И всё это великолепие нитками мулине расшито и атласно вышито – чарующее и зашибенное произведение искусства!

– Да, – я говорю (от избытка чувств вслух), – это тебе не гуашь пресловутая, совковая, как говорится… Это – настоящие, обалденные и бесподобные «нам бы»!

У меня даже голова закружилась от модельно-модельерного транса…

– А Валерку щас не найдёшь!.. – вернулся я к вопросу потомка дикарей (в классическом смысле этого слова). – Он убежал… Да, вот, говорят, как раз в ваши края ринулся – на Майами…

– Да, Майами и Гавайи – это звучит созвучно, – поправил меня студент. – Но Майами – это США, а Гавайи наши, где мы любим и чтим неподражаемые «нам бы» – это на северо-восток от Австралии, на самом краю Океании…

Вижу – совсем погрустнел мой папуасок, как ласково я его уже окрестил.

– А ты вот что… – подбодрил я его. – Я недавно иностранный фильм посмотрел, про самурая. И там самурай для своего господина сделал всё! Он отправился в дальнее путешествие, столкнулся там с разными перипетиями и приключениями, не раз даже пришлось ему применять свой самурайский большой двуручный меч… Но всё же он нашёл и достал, как говорится, то, что нужно было его господину и за чем он и отправился в дальние края… Вот бы и вам подыскать такого же самурая. Он вам и доставил бы требуемое эффектное и неподражаемое «нам бы» – и если не выкупил бы, так вырубил бы мечом и скрылся с добычей – тихо, как они умеют…

– Не надо нам никакого самурая! – посвежел лицом мой папуасок (очень умненький оказался паренёк). – Мы сами – отважные потомки воинов-папуасов! Хотя взять несколько уроков искусства самурая – не помешает… Я сам поеду в Майами и добуду эту прекрасную и удивительную «нам бы». А если понадобится, то вырублю её, как ты посоветовал (он с благодарностью посмотрел на меня)… А тебе я дарю эту свою дивную маску (это ту, к которой я полчаса приценивался)…

Я скромно потупил глаза…

Потому что советовать-то мы умеем, но не надо этим хвастаться…

Наука и жизнь

(Дела давно минувших дней)

Что и говорить, школьные занятия чрезвычайно помогают постигать окружающий мир во всём его многообразии красок, а также развивают гармонию чувств у неравнодушного человека…

Не успели мы на уроке зоологии усвоить и закрепить материал по обманно-устрашающей окраске бабочек, как у нас в подъезде произошла драка (политкорректная, как обычно, процедура – без вызова полиции; мы ведь сор из избы не выносим, потому что «I am sorry» – сожалею, «I am very sorry» – очень жаль, – это ведь из лексикона провинившихся, а у нас виноватых – не бывает).

Дрались Щегол и дядя Федя.

Драка у нас – дело обычное (зачем нам ссорриться, если каждый прав? Подрались и разошлись). Поэтому у нас незаменимые люди есть, а нераздолбанных – нет (кто такие нераздолбанные, вы узнаете далее).

Ну, как дрались… Сначала-то дядя Федя навалял Щеглу, поскольку он изначально сам-то здоровый, как правофланговый верблюд на Шёлковом пути. А Щегол сам… нет, техника-то у него, конечно, есть, но он «мухач» – прыгает, как ёжик резиновый, но достать не может, бьёт по тулову…

А у дяди Феди тулово – как рулон кровли советского рубероида… Но драться, однако, он не умеет: то вместо апперкота в ухо вмажет, то вместо хука по кромке носа просвистит… Но харизму всё же он сохранял молча, без помощи трёхэтажных харизматических словосоставляющих.

Щегол-то психует (а обычно так-то он весёлый – как Маугли в мае, нос курносый, как крыши в Шанхае), вертится:

– Это я-то Гамлет датский?! – кричит, сжимая кулачки (а они у него, как кастеты). Во дворе говорили, что отец у него был алкоголиком (и прекрасно обеззараживал перегаром воздух двора) и Щегла зачал не сперматозоид, а спиртматозоид…

А началось у них всё обыкновенно: то ли кто-то кого-то не пропустил (ширкозадый, как сундук с хреном, а в штанах пусто, как киш-миш без косточки!), то ли кто-то «лезет везде (как Гамлет датский на афишу!), – человеку не пройти»!.. Но это всё, как говорится, присказка, а вот когда дядя Федя отлупил Щегла, вот тут-то природная вековая защита индивидуума (как органического существа) от внешнего на него посягательства в этом нашем враждебном мире добра и зла и проявилась во всей своей показательной красе.

Надо сказать, что в подъезде, конечно, женщины сначала закричали… У нас в подъезде женщины повседневных лет очень жалостливые. (Повседневные года – это когда раз-раз-раз… и бац! – пенсия «по 1-му списку», или – раз-раз-раз… и бац! – пенсия «по 2-му списку».)

И вот когда женщины-то закричали, мы с пацанами и смотрим – Щегол не Щегол, а только его «личное место» одни только «бравурные», в натуре, глаза занимают…

И вот тут-то как раз и надо об обманной раскраске бабочек вспомнить (в школе-то все учились, да не все помнят; кто-то, может, и прогулял), что мы на уроке зоологии почерпнули. С каким, научно говоря, интересным и поучительным механизмом окружающей фауны познакомились.

У бабочек ведь на их тонких крыльях, когда они садятся на ветку или ещё куда-нибудь, большие такие точки-пятна становятся отчётливо видны. И это явление, как сказала нам зоолог Марья Ивановна (и мы с ней согласились), очень похоже на внезапное появление как бы зрачков глаз больших и, главное, хищных птиц. И хотя по отношению к бабочкам (очень невинным существам, пьющим только нектар и негу) все птицы хищные, все наперебой стараются их съесть – тут тебе кроме само́й, бывает, что и жирной, бабочки ещё и нега, и нектар, как начинка конфетки, впридачу достаются! Так вот, у бабочек природа на крыльях «нарисовала» именно глаза хищных птиц (зрачки, как пуговки, неистово горят!), которые готовы запросто не побрезговать и птицами безобидными (не хищными) и питающимися только и только бабочками… И вот теперь, скажите-ка, какая же такая птичка певчая (да или даже целая, но гуманная по своей сути, птица!) осмелится напасть на большую хищную птицу, цапнув её прямо в глаз?! Ведь даже между самими хищными птицами такого не водится (все знают поговорку «ворон ворону глаз не выклюет»)… А из дяди Феди вообще «ворон» никакой, если его своя же жена временами гоняет по этажу с веником, приговаривая: «А я тебя предупреждала – будешь боярышник пить, станешь, как киш-миш без косточки!..» Нам было ясно, что про киш-миш – это Щегол от неё услышал, не сам придумал (и что тогда с него справлять? В чём он тогда виноват?). Что же касается нас, то мы за свои «косточки» в штанах – временами очень твёрдые – даже и не переживали (и не думали переживать).

И нам в этой ситуации было просто странно, что все и вся так жутко разволновались…

А драка продолжалась… И вот мы, уже в дальнейшем и захватывающем процессе её протекания, – мы отчётливо начинаем видеть (тут и приглядываться особо было не надо), как у Щегла под его основными настоящими глазками (обычными и повседневными – хитрющими по жизни и в быту) начали образовываться… да они совсем и не долго образовывались, а взяли, да и вдруг образовались быстро, – образовались другие, хоть и искусственные, но очень большие и очень хищные на вид глаза (а Щегол-то в эту минуту ещё и обозлился, ещё и окрысился на дядю Федю). Образовались глаза иссиня-фиолетового, предельно устрашающего цвета – глаза именно отъявленного и крайне озлобленного хищника – очень ловкого, скорого и готового на всё! Щегол для пущей острастки ещё и брови свои «нажгучил» домиком!

Тут мы все увидели, что дядя Федя испугался очень, почти как Дарвин в бане. Забегал сам. И всё отмахивается, как будто это не он совершил… Вот на что способно истинно природное и абсолютно натуральное (не показное) явление! Не подстроенное, не приукрашенное, не срежиссированное, а по-истинному земное и настоящее! Вот что оно делает с людьми!..

Короче говоря, вот на этом самом месте, обращаясь опять к тактике бабочек (что мы узнали на уроке), можно и далее разъяснить ход их инстинктивных действий (а бабочки ведь не думают, им некогда размышлять; они всё выполняют бессознательно, машинально, согласно давно разработанному природой алгоритму, но – и это главное! – у них же всё получается натурально).

Вот бабочка села (а крылья у неё сложены вверх, и «хищных глаз» пока не видно!), птица к ней подлетает, чтобы склевать её, а бабочка – раз! – и крылья свои в стороны быстренько так и распускает, и «хищные глаза» на этих крыльях (размах крыльев хоть и маленький, но если судить по расстоянию между «глаз», то какая же тогда будет пачка (или даже будка!) у самого́ хищника?! – эта мысль кинжально проносится в оцепеневшем мозгу напавшего) – «хищные глаза» как на ту подлетевшую подлую птицу вдруг как глянут (во всей своей решимости и злобе) – вот тут та птица и наутёк сразу бросится (и тут как бы возглас ещё слышится: «Сюда смотреть! В глаза мне смотреть, я сказал!..»).

Или же – эта же птица уже подлетела, села и только вот хочет разинуть клюв на бабочку (слышали, небось, как в драке один из дерущихся вдруг да как закричит: «Ты на меня клюв-то не разевай!» – предупреждает, значит), а бабочка вдруг без всяких предупреждений крылышками своими – бяк-бяк-бяк-бяк! – и глаза «нарисованные» хищные так и забегают, так и закосятся угрюмо у неё на крыльях на эту безмозглую птицу, и тут этой пернатой твари и кирдык приходит – или приступ её настигнет внезапно, или усикается она тут же – самой жёлтой своей солью…

Дядя Федя, правда, не усикался (мы специально смотрели), но струхнул болезный жутко, убежал, как пряник лысиной блестя…

Прибежала, однако, его жена (без всякой видимой ласки на лице). Она, видать, сначала подумала, что это Щегол избил дядю Федю, но потом всё сама увидела, тоже испугалась, опять убежала (вылетела, как муха из стакана)…

А если бы что, то она ведь и сама бы Щегла оттырила, она размерами-то пошире, чем угловой дерматиновый диван будет.

Какой-то мудрец сказал, что практика – это критерий истины… Ну, это в более старших классах изучают. А мы с пацанами в тот день тоже закрепили теоретический урок на практике…

И хоть про нас кое-кто и говорит порой – раздолбаи, мы не спорим и даже соглашаемся (но не более того, так как виляют хвостом только те, у кого недостаёт извилин). Потому что раздолбаи – это если не любимые, то вполне легитимные классные ученики – им не надо всё по многу раз вдалбливать раз за разом, они с первого раза всё понимают. И усваивают…

Когда вы – на пороге нобелевской премии

(Ещё одна мечта человечества)

Все, конечно, слышали эту неимоверно чарующую песню на тему несчастной любви:

Лирический герой песни (и мы это отчётливо чувствуем) как бы горьким образом наслаждается видом любимой девушки (может быть, вспоминает или видит её наяву). Что, впрочем, не даёт ему повод забыться – унять в груди невыразимую тоску и безысходную печаль (вот так она проявляется-то, несчастная любовь, в нашей ликующей жизни).

То ли дело – мачо!

У мачо – всё схвачено…

Признаки мачо – это: солнце, море, загар, яхты…

Кто-то подскажет: «Ну, а девушки?..»

Да! И, как говорится, «девушки потом…»

То есть, говоря вдохновенно и поэтически, можно выразиться так: что, мол, мачо и яички постоянно и всенепременно кушает крашеные, как на Пасху.

А не это ли – счастье в личной жизни?

Но вот, оглядываясь вокруг и вспоминая эту песню (про черёмуху, конечно же), приходится констатировать:

Уточним: не для всех крашены…

Так вот, я по поводу Нобелевской премии.

Все знают, что её присуждают за грандиозные открытия.

А чтобы сделать открытие (даже не грандиозное), нужна гипотеза (лучше – грандиозная).

Но такие гипотезы могут выдвигать (порождать) только гении или престарелые (изредка; поспрашивайте любого из них)…

Так вот, у нас в офисе сотрудник (а он и не престарелый совсем!) по фамилии Сидоров (по выпуску – бакалавр) такую вдруг гипотезу вбросил нам, как говорят, в массы. А говорил он – мечтательно, устремляя взор не столько вдаль, сколько непосредственно – в завтра:

– Вот вы мечетесь, ищете, стремитесь – в Сочи, в Ялту, в Анталью… В другие солнечные места, – говорил он. – А я вот что думаю: если куриные яйца от луковой шелухи при варке становятся золотистыми и буквально «загорелыми», то что?..

Мы, понятно, все навострили уши, внимая…

– Это значит, – продолжил Сидоров, – что если выпить этот концентрированный отвар шелухи, употребить его, как говорится, внутрь, то ты уже сам, автоматически и неизбежно, будешь золотистым и буквально «загорелым», со временем, естественно… И причём за просто так…

Мы все восхитились данной гипотезой. Сразу же!

Потом спрашиваем:

– А ты пробовал сам-то?

– Но это же гипотеза, друзья! – продолжал устремлять свой взгляд вдаль всё такой же вдохновлённый Сидоров. – А с красивой, как поэт Бальмонт, гипотезой – даже расставаться трудно…

– Ну ты всё же попробуй… – начали настаивать мы. – Пропей курс ядрёного отвара шелухи, хоть до некоторого пробного загара.

– Ладно, – он говорит (сам воодушевлённый на вид, как не знай кто!).

Ну, мы поперетоптывались тогда, да и разошлись…

А сама идея, конечно, всех вдохновила… Очень грандиозная гипотеза получилась!

Кто-то, возможно, возразит: «А являлась ли или является эта идея насущной мечтой человечества?»

Что ж, возможно, и не являлась. Можно посмотреть, погуглить…

Но если не являлась насущной мечтой, то ведь можно и внести её – в соответствующий реестр… Да заодно и галочку поставить – «выполнено»!

И действительно – ты систематически пьёшь отвар какой-то несчастной луковой шелухи (охлаждённый, конечно; и, естественно, пьёшь через соломинку, неторопливо, смакуя) и буквально загораешь изнутри. То есть диффузионно, загар же должен куда-то выходить, проецироваться…

А куда ему деваться? Ведь если где-то прибыло, то это должно же куда-то убыть…

И вот так, постепенно, день за днём (а ты ведь регулярно будешь попивать этот «нектар» – шелухи-то, бывает, много на кухне скапливается!), и уже скоро – вот-вот – загар-то ведь выйдет же наружу, на поверхность, и проявится на коже. И ты – уже загорелый, и ты уже – мачо… И ты, как мачо, уже готов…

И, прежде всего, готов получать «своё» (как мачо в дерзком своём образе) – и получать всё самое лучшее и превосходное…

С загаром у тебя и «кубики» на животе резко выступят, возникнут, резко обострятся и укоренятся…

И вот ты уже – с полной охапкой благоухающей черёмухи, с великолепным достоинством – влетаешь в окошко к любимой девушке (а имеешь право!). И без всяких ненужных теперь сантиментов: Сочи, Гагры, Анталья… А и какая откажет? Ты же – мачо будь здоров!..

Ну а что касается меня (а вы ведь обязательно меня спросите: какое, мол, моё мнение на этот счёт?), я не знаю. Честное слово, не знаю… Сам-то я пока ещё не рискнул к шелуховому-то этому отвару припасть, как к целительному источнику. Не притронулся даже, можно сказать…

И не то чтобы я боюсь привыкнуть (хотя это – та ещё, может быть, зараза!). Или боюсь осложнений или аллергии…

И осложнения, конечно, будут, и не наверное, а точно (хотя бы и психологического формата)! Ведь не каждый в мачо вот так сразу – напропалую – готов ринуться, как в озеро башкой. Ведь с непривычки боязно как-то… Да и не свычно: из грязи да в князи… Это ведь как выиграть миллион долларов. А что ты будешь потом с ним делать? А многим ли он, «лимон» этот, пошёл впрок? А не многие ли после зарекаться не на шутку стали, поплёвывая через левое плечо, что такое вот выиграли?

Но сама гипотеза – грандиозная! Великолепная гипотеза. Революционное изобретение…

Короче говоря, сам-то я ещё не определился – «мохаю», как говорят, да раздумываю…

Но отчаянных-то голов у нас ведь – полно! Так что кто хочет рискнуть – «пожалте на старт». Берите за рога эту гипотезу и используйте её во всеоружии.

Потом расскажете.

Заранее не благодарите. Платы за то, что разгласил, никакой не требую. Полный вперёд!..

Но вас, конечно, интересует, а что же произошло с нашим Сидоровым (он-то ведь раньше всех начал применять на себе отвар луковой шелухи, охлаждённый, со льдом).

Да мы и сами в догадках теряемся. Помалкивает Сидоров…

И то верно, ведь если счастье сваливается на тебя кубарем и ошеломительно, то это же надо уметь сохранить в тайне. Это же старая аксиома. Кто будет языком трещать направо и налево? Так удача может и отвернуться…

Одним словом, сами всё узнаете, когда начнёте применять средство. Главное – ни гу-гу (тихо!), чтобы ненароком не спугнуть своё счастье.

А загар пойдёт изнутри. Неминуемо… Осматривайте себя почаще – в полный рост (зеркало надо бы купить соответствующее).

В каких-то местах загар может проявиться ранее всего… Вот, говорят, старикан Ной так-то и «погорел»: разделся полностью, стал себя осматривать, а тут – Хам, его младшенький сынок, в комнату зашёл, не постучавшись (а у Ноя яички блестят, как николаевские золотые червонцы – шелуха-то в то время пестицидов не знала)…

Главное, соблюдайте технику безопасности: пейте отвар луковой шелухи только охлаждённым!

А девчонки уже ждут вас у раскрытых окон – с вашей охапкой белой черёмухи…

Да и ваша медаль нобелевского лауреата уже чеканится (вам, как соучастнику-соавтору Сидорова, тоже дадут).

Ну, а мне – и Шнобелевской премии достаточно (10 миллиардов долларов, но зимбабвийских)…

Куманёк, побывай у меня!

(Слово предоставляется испуганному и стыдливому релоканту)

Раньше, пока мы не деморализовались, не демаркетинговались, не застыдились, не испугались и не отчалили, мы на любых корпоративных подмостках куманьками были, со всем своим «фанерным» репертуаром (всё – под вид комнатно-уютных мило урчащих болонок-пуделей-хомячков ургантного, упоительного местами в России вечернего пошиба). Все нас радостно приветствовали и любили: «Куманёк, побывай у меня!..» – зазывали одни корпоративщики нас, а другие подхватывали: «И у меня!.. И у меня!..»

А встроиться в «корпоративную пищевую цепочку» – это ведь очень хорошо сказывается на экономике развитой страны. Вон – Лайма Вайкуле говорит (с лёгким элегантным закордонным акцентом и неодолимым презрением к «плебсу» – этой «маленькой, злой и глупой массе» – «оленям», как отзывается о них золотая молодёжь): «Мы столько денег заработали для СССР, что стыдно сказать… Я содержала филармонию, я содержала Советский Союз, выпуская свои диски…» Говорит (предварительно, конечно, облаяв «оленей», как это положено в нашей элитной среде), а потом (подумав) добавляет (тоже со специфическим и стильным европейским акцентом): «Если будут извинения и покаяние, если всё изменится…», то она типа снова выступит (готовьте денежки в твёрдой валюте!).

А вот нам – релокантам – пришлось, типа испугавшись и застыдившись, срочно переобуваться из лапотков – кому в черевички, кому просто в тапочки (наалей ям), и, прихватив крем агана и напялив кову, тихо сдристнуть, хотя наиболее продвинутые из нас выставили это в понимание и принятие того, что хотя человеческая жизнь состоит из четырёх элементов: цорес (напасти, недуги), макес (болячки), ихес (гордость), нахес (достаток) – первые два элемента они отбрасывают, а вот вторые два – с почтением принимают… И слово-то какое грамотное кто-то (из наших, видать, оставшихся пятой колонной!) удачно ввернул (для будущей нам отмазки приготовлено!) – релоканты. На самом-то деле релоканты – это работники фирмы, которые перемещаются вместе с ней, если фирма переезжает в другую страну. А мы-то – куманьки! Какие, к чёрту, работники фирмы, мы же каждый сам по себе (и даже конкурируем между собой). Единственное, что нас объединяет, – это «фанера», кормилица наша и поилица…

Так вот, если продолжать мысли (и помыслы) Лаймы Вайкуле, то корпоративные гонорары (а счас миллионами отождествляют искусство «фанеры»!) тоже благоприятно сказываются на экономике (теперь уже не развитой, а развивающейся) страны. Ведь корпоративный гонорар идёт не от группы элитных (но жадных) топ-менеджеров той или иной компании, не из их бездонного кармана, а будет уплачен из общего бюджета компании, то есть за счёт «оленей», вот! А если бы эти деньжищи пошли на добавку к зарплате «маленькой, злой и глупой массе» и эта бы «масса» «оленей» назавтра вместо того, чтобы закупить валюту и отправить её за границу в банк, ринулась бы в магазины – расточать прибавку к зарплате и тем самым создавать дефицит товаров, а следовательно, и рост цен, что только будет стимулировать инфляцию, и тогда… что? Вопрос, я думаю, излишен. (Надо бы покумекать и диссертацию защитить по этому вопросу или заказать её за бабки.)

А хорошее слово придумали или откопали да отмыли – релокант. Сразу и не разберёшь, о чём речь… А потом, когда въедешь, так вообще приличное такое слово получается – релокант, индифферентное, если не сказать «фиолетовое» (от слова «фиг с ними», с релокантами какими-то)… А нам ведь это и нужно (чтоб не отсвечивать), чтоб позабылось всё, что мы ранее нафигачили…

Конечно, всех интересует – а зачем же мы свинтили в загранку? Ну, раньше-то мы говорили, не подумав, сгоряча и, как оказалось, сдуру, что мы испугались, что нам стыдно в этой стране… Сейчас хорошо, что это частично забылось, а частично спряталось за слово релокант (понимай, мол, как хочешь; а если ты интеллигентный человек, то и не подумаешь плохого, так?)…

Сейчас (но это между нами; а вы же тоже интеллигентные, я думаю, люди) у нас другая фишка главенствует. Мы, будучи за кордоном, акцент нагуливаем по рецепту Вайкуле. Помните, в СССР (да и в нынешней ранней России) как благостно реагировала масса (тогда не «маленькая, злая и глупая», а большая, добрая и умная!) на специфический акцент – этот незабвенный элемент имиджа Лаймы Вайкуле? Вот мы акцент-то и упражняем да воспитываем и лелеем – кто в Юрмале, кто в других городах и странах забугорья, которые располагаются в живописных и райских местечках. Как мы это цитируем из методичек – в аккурат сразу же за болотами да за гумном России.

Если «ещё не вечер», ходим «на вернисаж» (кто трезвый), вспоминаем бывшие гонорары… А так – бегаем по Акапулько в тапках – «наалэй байт», будто в Юрмале, – ай-яй-яй! Причём вопрос с тапками у нас решается двояковыпукло (если физически рассуждать): если мы тапки несём (в зубах), то мы мопсы-пуделя, а если сами в тапках (а кто первый встал – того и тапки!), то мы – хомячки (естественно!). Научились также не делать важных вещей «на потом», хотя такой образ жизни включает употребление алкоголя и курение.

Но, конечно, масштабы творчества уже не те, что были. Если раньше мы упирались только в потолок (кто понимал это), то теперь – в плинтус (это понимают теперь все из нас)…

Но главное теперь у нас (и для нас) – это акцент. И обволакивающий тембр голоса, плюс аристократические холодные манеры (а чего с «оленями» цацкаться?). То есть мы работаем над тем, чтобы наш акцент был безупречен в восприятии и свежести…

Ну а вам, господа (так и хочется назвать вас товарищами – бывшими благодарными и отзывчивыми советскими слушателями, каковыми вы были в массе в те совковые благостные для нас времена на концертах), остаётся только покаяться и извиниться (как уже было сказано), чтобы всё изменить (как преподнесла эту идею-мысль наша средняя прелестница из всей череды «императриц» – мать-муазель Лайма). И слёзно попросить нас, как в той русской народной песне поётся:

И мы обязательно откликнемся (за хорошие-то деньжищи!), да со знатным иностранным акцентом откликнемся, который мы пуще прежнего нагуляем в заграницах и который вам так люб и дорог с советских времён давнишних:

Запоём мы «куманьками», отставив на время запой.

Вам от такого исполнения прям в присядку захочется заплясать…

Короче говоря, открывай, кума, ворота, нам по нашей звёздности нужен ихес и нахес, а мы уже начинаем свой отложенный было концерт и поём хором:

Соскучились мы, поблювать-блювать-блювать нам у вас хочется…

Новый русский

(Рассказ ужасов)

Это был какой-то кошмар! Я просто кипел от возмущения…

Судите сами: среди бела дня, возле престижной больницы, на глазах у всех какой-то молодой человек пинал лежащего на тротуаре старика, одетого в строгий дорогой смокинг.

Этот изверг так азартно орудовал ногами, что с него самого только перхоть сыпалась.

– Эй! Вы что делаете?! – не выдержал я.

Не удостоив меня взглядом, паренёк между тем прекратил пинать старика и начал снимать с него модельные туфли.

– Хорошие ещё, – буркнул он себе под нос. – Некоцаные.

Потом он брезгливо скинул с себя тапочки, похожие на больничные, и неторопливо надел жёлтые туфли старика.

После этого юнец снова принялся пинать несчастного.

– За что вы его так? – холодея, проговорил я, буквально чувствуя на себе удары модных туфель (носок выполнен «гробиком»).

– За дело! – косо глянув на меня, процедил раскрасневшийся парниша. – Я женщину хотел. А он не мог. Старый хрен негативный! Бацилла!

– Перестаньте! Его срочно надо отнести в больницу, – закричал я, видя, что молодчик раздухарился ещё больше.

– Да я этого стрёмного только что оттуда вынес, – отреагировал ухарь. – Ты мне батон ложкой не кроши…

О! Совсем забыл, – оживлённо проговорил он, перестал пинать старика и, быстренько нагнувшись, сдёрнул с его руки громадную золотую цепочку.

– Как?.. Зачем?.. – пробормотал я, чувствуя, что говорю не совсем то, что надо говорить в подобном положении. – Зачем вы его вынесли?

– А я его купил! – шмыгнув носом, твёрдо сказал этот… не знаю, как уже его и назвать… тип, надевая на палец печатку старика, резанувшую мне глаза зеленью изумруда. – Мне его не давали, потому что я сразу заявил, что с ним сделаю, поэтому пришлось покупать… А пинаю я его чисто за то, что… я повторяю, – он привычно сделал пальцами корявые «рога», – за то, что я хотел женщину, а этот набитый йогуртом и бужениной мешок не мог! Ты понял?!

Я в изнеможении повалился на старика, стараясь закрыть его руками.

– Эти удары ногами несовместимы с жизнью, – еле ворочая языком, выдавил я из себя.

– Да ты не боись… Расслабливайся, чувачок… Этот кулёк – давно уже неживой!.. – заверил меня типчик, видимо, испугавшись моего вида и состояния.

Я отрубился…

– Эй! – бросив терзать старика, переключился мучитель на меня, осторожно потрогав кончиком туфли мои рёбра. – Я его купил – уже мёртвого… Ты не переживай! Дёргаешься, как этот… Лобан!

– А что, продают? – с трудом раскрыл я глаза.

– Ну видишь ведь, – разъяснил он, показывая на старика (как бы конкретизируя). – Такая вот байда…

Я снова закрыл глаза…

– Да это вообще-то я сам! – возбуждённо заговорил он. – Ну, был – я… Видишь вот, дожил до девяноста шести лет, – он тронул туфлей старика, вроде бы даже душевно, но тут же настроение его легло в прежнее русло. – А меня уже давно за большие бабки подпольно клонировали. И вот я… – он нервно ощупал себя, и у него затряслась нижняя губа, – вместо того чтобы опять балдеть чумово, сидел пока, как арнольд сушёный, в большой банке со спиртом, как бы полуживой, и долго ждал, когда он умрёт, – он замахнулся на старика ногой, чтобы пнуть его, но передумал. – Потому что надо было пересадить мозг от него ко мне… Как бы от меня старого ко мне – новому… Ну, у них так положено, – кивнул он на больницу. – Да и, вообще-то, так даже удобней. Не надо опять всю эту бодягу с учёбой разводить, запоминать номера счетов во всех банках, да ещё за рубежом, снова искать ходы и выходы во властных структурах и тэ дэ…