Читать онлайн Замороженный. Как холодильник изменил нашу жизнь и нас

Гниение

Ледяной урожай

Машина для производства холода

Улучшение жизни с помощью химии

Когда мышцы становятся мясом

Спящие красавицы

Бананы

Торговля акциями

Король термоса

Лиловое безумие

Новая Арктика

Холодное дело

Свежесть гарантирована

Вкус холода

Диета в холодильнике

Будущее холодильной техники

Будущее не может быть охлажденным

1

|

ИСКУССТВЕННАЯ КРИОСФЕРА

Первый день на складе компании Americold в Онтарио, штат Калифорния, начался в 8 утра. Снаружи обещал быть тот самый двадцатиградусный мартовский день с голубым небом, который заставляет Лос-Анджелес чувствовать себя раем, каким его показывают по телевизору. Внутри Марк Мэнсон, генеральный менеджер предприятия, предупредил меня, что в холодильниках всего три градуса, а на причале – от тридцати шести до тридцати восьми. «В морозильной камере – минус десять», – добавил он, излучая хорошее настроение.

Моя экспедиция в искусственную криосферу – огромную синтетическую зиму, которую мы создали, чтобы сохранить наши продукты питания, – началась здесь, с недели посменной работы на холодильных складах Южной Калифорнии. Americold – один из крупнейших поставщиков складских помещений с регулируемой температурой не только в США, но и по всему миру. По всему миру компания содержит 1,5 миллиарда кубических футов холода, где хранится все – от говяжьего фарша, предназначенного для школьных обедов, до замороженных омаров, направляющихся в элитные ресторанные сети, такие как McCormick & Schmick's. В Онтарио большая часть склада площадью 100 000 квадратных футов отдана под продукцию Danone: паллеты за паллетами шоколадного молока Horizon, сливочного масла Land O'Lakes, соевого молока Silk и греческого йогурта, большая часть которых поступает с завода, расположенного всего в сорока пяти минутах езды. «Они сосредоточены на создании продуктов питания, – объясняет Мэнсон. «Мы же сосредоточены на том, чтобы убедиться, что они попадают к покупателям в целости и сохранности».

Накануне Мэнсон и его начальник склада Кайл Шведес уже приняли двух новых сотрудников. «Я сказал им, что здесь очень холодно, очень тяжело, очень много работы», – говорит Шведс. Он и Мэнсон ищут в кандидатах на работу на складе несколько основных качеств. Межличностные навыки и внимание к деталям очень важны, но опыт вождения погрузчика с ричтраком – обязательное условие.

Другим важным испытанием, конечно же, является реакция будущего работника склада на холодную температуру. «Я люблю холод», – говорит Мэнсон. «Он сохраняет меня! Все наши парни сохраняют молодость». (К его радости, я угадал, что его возраст на целое десятилетие моложе, чем он есть на самом деле). Тем не менее, многие люди просто не созданы для карьеры, проведенной внутри гигантского холодильника. Позже, когда я сам вышел на пол, начальник смены по имени Амато взял меня под свое крыло. Он рассказал мне, что видел, как десятки новобранцев уходили после пары часов работы в холодильнике. «Они снимают пальто в обеденный перерыв, и все! Они уходят», – сказал он. «Редкий человек задерживается здесь надолго».

редко кто вообще заходит на холодильный склад. За почти два десятилетия работы над репортажами о еде для национальных и международных газет и журналов, а также для собственного подкаста мне посчастливилось побывать в самых разных необычных, закулисных местах – от ферм и заводов до библиотек закваски, экспериментальных садов и военных лабораторий. Тем не менее, пока я не начал писать эту книгу, я ни разу не заглядывал внутрь чего-то большего, чем холодильник. Вероятно, вы тоже этого не делали.

Холодильный склад – это недостающая середина на пути продуктов от фермы к столу: черный ящик, чьи таинственные внутренние механизмы позволяют скоропортящимся продуктам преодолевать ограничения времени и пространства. Даже те шеф-повара, которые гордятся тем, что знают историю жизни каждого стейка, который они подают, или гурманы, настаивающие на встрече с фермером, вырастившим мясо, которое они едят, никогда не поинтересуются историей его хранения или не представят, что говяжьи туши должны быть убиты током, чтобы выдержать суровые условия холодильника и не стать жестче. Точно так же вы можете быть знакомы со всем разнообразием сортов салата в пакете с весенней смесью из супермаркета, лежащем в ящике холодильника, но я готов поспорить, что вы понятия не имеете, что сам пакет – это высоко инженерный дыхательный аппарат, состоящий из слоев полупроницаемой пленки для замедления метаболизма шпината, рукколы и эндивия и увеличения срока их хранения. Я точно не знал.

Холодильная цепь – так технически называется сеть складов, морских контейнеров, грузовиков, витрин и домашних холодильников, которые сохраняют мясо, молоко и другие продукты в охлажденном состоянии на пути от фермы до вилки, – стала настолько важной частью нашей продовольственной системы, что воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Ее масштабы и деятельность непрозрачны даже для наших избранных лидеров. В первые дни пандемии COVID-19, когда полки супермаркетов опустели, один из экспертов отрасли рассказал мне, что ему в бешенстве позвонил высокопоставленный чиновник британского правительства и спросил, от какого количества грузовиков-рефрижераторов и складов зависит снабжение страны продовольствием.

Это непреднамеренное слепое пятно – большая и опасная ошибка. Как я обнаружил, путешествуя по миру в процессе написания этой книги, невозможно понять смысл нашей глобальной продовольственной системы, пока не разберешься в загадочной логике невидимой сети теплового контроля, лежащей в ее основе. Что мы едим, каково это на вкус, где это выращивается, как это влияет на наше здоровье и здоровье нашей планеты – все это определяет нашу повседневную жизнь, а также наше дальнейшее существование как вида, и они были полностью преобразованы промышленным холодом.

В 2012 году Королевское общество – национальная академия наук Великобритании – объявило холодильник самым важным изобретением в истории еды и напитков. По степени влияния на ряд критериев, включая производительность и здоровье, холодильник был признан более значимым, чем нож, печь, плуг и даже тысячелетия избирательной селекции, благодаря которой мы получили скот, фрукты и овощи, известные нам сегодня. Кроме того, эта технология появилась гораздо позже: наши предки научились управлять огнем еще до появления современных людей, а способность управлять холодом по своему желанию появилась немногим более 150 лет назад. Механическое охлаждение – охлаждение, созданное искусством человека, в отличие от естественной прохлады, обеспечиваемой зависящими от погоды снегом и льдом, – было достигнуто лишь в середине 1700-х годов, коммерциализировано лишь в конце 1800-х, а одомашнено лишь в 1920-х годах.

Сегодня, столетие спустя, почти три четверти всего, что попадает на тарелку среднего американца, обрабатывается, упаковывается, доставляется, хранится и/или продается в холодильнике. Соединенные Штаты уже могут похвастаться примерно 5,5 миллиардами кубических футов холодильного пространства – своего рода третий полярный регион. Это почти невообразимо большой объем: самая высокая гора на Земле, Эверест, занимает лишь примерно две трети этого пространства от основания до вершины.

По мере того, как развивающиеся страны начинают строить собственные холодильные цепи по американскому образцу, ускоряется расширение этой производственной Арктики. Согласно последним статистическим данным Глобального альянса холодных цепей, в период с 2018 по 2020 год объем складских помещений для хранения охлажденных и замороженных продуктов в мире увеличился почти на 20 % – при этом большинство жителей планеты по-прежнему обеспечены продовольствием, используя менее шестой части холодильных мощностей, необходимых для питания среднего американца. (Стандартный домашний холодильник объемом от двадцати до двадцати пяти кубических футов – это всего лишь крошечный шкаф в распределенной кладовке размером с особняк, которая требуется для сохранения наших скоропортящихся продуктов). Пока экологи и исследователи занимаются сокращением естественной криосферы – замерзших полюсов Земли и вечной мерзлоты, – эта альтернативная, полностью искусственная криосфера расширяется практически незаметно, вокруг нас.

Мое увлечение холодной цепочкой началось около пятнадцати лет назад, когда в СМИ набирало обороты движение «от фермы к столу». В то время как мои коллеги-журналисты писали о кормоцехах и фастфуде, или о локаворах и съедобных школьных дворах, я зациклился на связке. А как же «до»? Что произошло между фермами и столами?

Почти сразу я понял, что мой скромный домашний холодильник – лишь верхушка айсберга. Если рассматривать холодовую цепь как единое целое, то она казалась мне не менее достойной благоговения, чем пирамиды Гизы, – непрерывный монумент спроектированной зимы, который изменил все наши отношения с едой, к лучшему и к худшему. Промышленные инсайдеры, несомненно, имели представление о ее географии и механике; горстка историков проследила отдельные элементы ее эволюции; разрозненные ученые занимались анализом ее различных эффектов на все – от вкуса помидоров до содержимого микробиома нашего кишечника; а в последнее время политики начали беспокоиться о ее воздействии на окружающую среду. Однако, к моему удивлению, никто не пытался связать эти нити в единое повествование – историю, которая помогла бы нам понять необычайный масштаб и последствия революции в холодильной технике.

Просматривая ежегодный каталог предприятий-членов Международной ассоциации холодильных складов, я не мог не задаться вопросом: где же Шеклтон и Скотт искусственной криосферы? Почему никто не отправляется в смелые экспедиции в самые дальние уголки, не отваживается на ледяные просторы, не наносит на карту неизведанные контуры, не знакомится с обитателями и не ведет летопись их обычаев? Тогда я понял, что, возможно, мне стоит надеть термобелье и сделать это самому. Результатом стала эта книга.

В ходе своих приключений я побывал в местах, которые большинство из нас никогда не увидят, и познакомился с людьми, о которых большинство из нас никогда не слышали, несмотря на то что они стоят между нами и голодом. На последующих страницах мы вместе посетим все достопримечательности искусственной криосферы – от огромных пещер, где компания Kraft хранит национальный запас американского сыра, до арктического хранилища, где будущее фермерства защищено охлаждением. Мы узнаем ненаписанную историю охлаждения, порывшись в нетронутых архивах и разыскав забытых первопроходцев. Мы познакомимся с операторами вилочных погрузчиков, дизайнерами холодильников, миллиардером, который ест замороженные продукты, и единственным в мире экспертом по знакомствам с холодильниками. Самое главное – мы придем к пониманию истинной роли нашей холодильной системы.

Конечно, за последнее столетие человечество освоило холод для множества других увлекательных целей – от центров обработки данных до медицины, от кондиционеров до катков. В этой книге я ограничил свои поиски только продуктами питания – средствами, с помощью которых охлаждение внесло наиболее радикальные изменения в наш образ жизни. Как заявило Королевское общество, объясняя причину своего решения, охлаждение стало благословением, «ответственным за то, что диета становится все более разнообразной, интересной, питательной и доступной для все большего числа людей».

Но сейчас, когда развивающийся мир переживает те же преобразования, что и Соединенные Штаты в двадцатом веке, настало время провести полный учет затрат, связанных с холодильной цепочкой, а также ее преимуществ. Холодильное оборудование изменило наш рост, наше здоровье и семейные отношения; оно изменило форму наших кухонь, портов и городов; оно изменило конфигурацию мировой экономики и политики. Оно породило посуду Tupperware и телевизионный ужин, послужило акушеркой для тележки для покупок и толстовки, а также стало предвестником смерти нескольких видов животных. Что особенно важно, механическое охлаждение вносит все больший и значительный вклад в глобальное потепление, поскольку для его работы требуется электроэнергия, а также парниковые газы, циркулирующие во многих системах охлаждения. По досадной иронии судьбы, распространение искусственной криосферы оказалось одним из главных виновников исчезновения ее естественного аналога.

Первопроходцы считали, что контроль над холодом наделяет человечество божественной властью над неизменными силами распада и гибели, открывая безграничное изобилие, устраняя ограничения расстояний и циклов сезонности. Сегодня наша диетическая зависимость от холодильников почти полная, и контроль человека над природой никогда не казался менее устойчивым. Возможно, приготовление пищи сделало нас людьми, но, говоря словами утопического протагониста Пола Теру из «Москитного берега», действительно ли лед – это цивилизация? Что произойдет с нашими тарелками, городами и окружающей средой, если мы сбросим его морозные оковы?

Прежде всего, что на самом деле происходит внутри (обычно белых) коробок, в которых размещается искусственная криосфера?

Прежде чем мне разрешили приблизиться к полу холодильного склада компании Americold, я должен был пройти двухчасовой инструктаж по технике безопасности. Работа на складе и так является одной из самых опасных в Соединенных Штатах, и многие из этих рисков можно отнести к вилочному погрузчику. Эти маленькие кубики на колесах выглядят как огромные бамперные машины с двумя серебристыми штырями, но они удивительно сложны в управлении. Подстройка угла наклона вил, чтобы погрузчик не опрокинулся, когда тянется за тяжелым грузом на паллете, зависит от опыта и интуиции. Рулевое управление осуществляется с помощью двух рычагов, оба из которых невероятно чувствительны; на одном из них рычаги также перевернуты, так что поворот налево приведет вас к повороту направо. «Если хотите ужасов, посмотрите на YouTube аварии вилочных погрузчиков», – говорит Марк Мэнсон. «Если вы врежетесь в стеллаж достаточно сильно, чтобы опрокинуть его, возникнет эффект домино, и вся крыша обрушится».

Помимо стандартных несчастных случаев, связанных с вождением вилочного погрузчика и разгрузкой паллет, условия холодного склада представляют собой десятки дополнительных рисков. На замороженном складе пол блестит от кристаллов льда, что приводит к подскальзыванию и падениям. Аммиак, используемый в холодильных установках, смертельно опасен. Несколькими годами ранее, рассказал мне Мэнсон, у него произошла утечка химикатов, когда трубу случайно прорвало вышедшим из-под контроля погрузчиком. В течение трех минут весь док заполнился белым облаком. «Когда вы видите это, вы видите смерть», – сказал он. «Аммиаку нужна влага – ему нужны ваши глаза и ваши щели».

Самая большая проблема, однако, возникает из-за того самого качества, которое делает холодильную технику такой мощной: холод способен замедлить все процессы. Микробы и ферменты, которые обычно портят йогурт и сворачивают молоко, становятся вялыми в охлажденном воздухе, как и люди, которым приходится загружать и разгружать эти молочные продукты. Даже компьютеры перестают работать в глубокой заморозке, поэтому такие компании, как Honeywell, выпускают специальный ассортимент датчиков штрих-кодов и ноутбуков, оснащенных внутренними обогревателями и размораживателями экрана. При минус двадцати и ниже клейкая лента плохо приклеивается, резина становится хрупкой, картон более жестким – и все эти мелкие препятствия кажутся непреодолимыми для заторможенного холодом мозга.

Медицинская мнемоника описывает воздействие чрезмерного холода на человеческий организм как «омбре»: недоодетый или переобутый человек начинает ворчать, бормотать, путаться и спотыкаться. «Холодная тупость» – это альпинистский сленг, обозначающий то, как сгущаются мыслительные процессы после слишком долгого пребывания при низкой температуре. Еще в 1895 году первый торговый журнал индустрии холодильного оборудования «Лед и охлаждение» отмечал, что «сильный холод, как хорошо известно, оказывает ослабляющее влияние на умственные способности». В качестве примера автор приводил рассказ об отступлении Наполеона и его войск из Москвы, во время которого врач отметил, что при температуре пять градусов «многие солдаты забывали названия самых обычных вещей, которые их окружали». Для сравнения: средняя температура на складе замороженных продуктов составляет от пяти до двадцати градусов ниже нуля, хотя в специализированных помещениях для хранения особо деликатных продуктов, таких как тунец, она может достигать минус восьмидесяти; на Южном полюсе в самые холодные месяцы бывает минус семьдесят четыре, а средняя температура на вершине Эвереста зимой составляет сравнительно приятные минус тридцать один градус.

Как хорошо известно полярникам и альпинистам, при падении температуры воздуха работоспособность человека снижается задолго до наступления амнезии, не говоря уже о гипотермии или обморожении. Энергия, необходимая для быстрой и целенаправленной работы, уходит на поддержание тепла в организме. Мэнсон рассказал мне, что инженеры в штаб-квартире Americold тщательно рассчитывают рабочие планы с учетом такого снижения производительности. Постоянный фоновый дискомфорт от холода – онемение пальцев рук и ног, насморк и слезящиеся глаза – отвлекает. Холод также снижает периферийное зрение, скорость реакции и координацию. Исследователи винят в этом отчасти замедление нейронной связи, но в основном тот факт, что, когда мозг сосредоточен на телесном дискомфорте, он не может сконцентрироваться на чем-то еще. Если сравнить сотрудников холодильного склада, то они будут двигаться и думать медленнее и с большей вероятностью нажмут не те кнопки на погрузчиках и сенсорных экранах, чем их коллеги на складе сухих товаров.

Этот эффект, похоже, действует во всем мире природы: скорость, ловкость и острота ума напрямую коррелируют с температурой тела через скорость метаболизма. Холоднее почти всегда означает медленнее и глупее. Одно из недавних исследований показало, что теплокровные морские хищники, такие как тюлени и киты, обычно скапливаются в самых прохладных частях океана не потому, что находят прохладу приятной, а скорее потому, что в таких условиях их морская добыча «медленная, глупая и холодная» – и поэтому ее легче поймать.

Даже если на человека не охотятся киты-убийцы, провалы в холоде могут быть смертельно опасны, как показано в самом громком литературном произведении о холодильном складе. Одна из глав романа Тома Вулфа «Полный мужчина», написанного в 1998 году, посвящена борьбе молодого Конрада Хенсли, когда он стоически переносит говяжьи голени, замороженные в восьмидесятифунтовые кирпичи, во время ночной смены в морозильном отделении компании Croker Global Foods в Ричмонде, штат Калифорния. За первые несколько месяцев работы Хенсли уже видел, как падают его коллеги. Один из них «вывихнул спину, практически ничего не делая, и теперь не может ходить», – вспоминает он, прежде чем отправиться на смену. На прошлой неделе Джуниору Фраю, раздробило лодыжку паллетой, скользнувшей по льду». Той ночью, после нескольких часов, проведенных в «холодном сером сумраке» того места, которое Хенсли окрестил «морозильным отделением для самоубийц», его коллега слишком быстро поворачивает свой домкрат, выходит из-под контроля на морозном полу и едва не убивает их обоих.

В одном из обучающих видеороликов сотрудник компании Americold по имени Джейсон Картер рассказывает о своей собственной поучительной истории – «пятнадцатисекундной ошибке», которая привела к семи с половиной часам в травматологическом отделении. Это была суббота выходного дня Дня труда, и он погрузил на свой вилочный погрузчик слишком много паллет. «Я зацепился за брус, ударился затылком и врезался в экран своего компьютера», – объяснил он. «Я сломал тридцать семь различных костей и обе глазницы – мои дети очень переживали из-за этого».

Мэнсон рассказал мне, что за последние годы значительно улучшились и безопасность, и моральный дух. Табличка у входа гласит, что на объекте прошло 1045 дней без происшествий. «Тем не менее, это сложная среда», – сказал он. «Здесь не все голубое небо и розы».

Как только я был признан готовым приступить к своей первой смене в Americold, меня представили моему приятелю, старожилу по имени Джимми Амбрози. Вместе мы прошли последнюю проверку техники безопасности и сделали несколько разминочных упражнений. Затем я последовал за ним в комнату 1, пробираясь сквозь занавес из толстых виниловых полос, отделяющих стыковочную зону от холодильников. «Добро пожаловать в Диснейленд!» – крикнул Амбрози, когда я заглянул в ряд узких щелевых каньонов, стены которых были выложены йогуртами Stonyfield Farm, Dannon Light + Fit, COCOYO non-dairy и Oikos Greek. «Чуть меньше семи тысяч позиций на паллетах, и мы заполнены на девяносто пять процентов. Полагаю, что сейчас здесь находится продукции на сто миллионов долларов», – подсчитал он. В супермаркете обычно можно встретить больше йогурта, чем я съел бы за год. Здесь было больше йогурта, чем я мог бы съесть за всю жизнь: тысячи и тысячи картонных коробок, упакованных в толстые картонные кубы на деревянных поддонах, каждый куб был обернут полиэтиленовой пленкой и уложен на стальные стеллажи, достигающие трех этажей до потолочной балки и уходящие вдаль, насколько хватало глаз.

Освещение потребляет энергию и излучает тепло, поэтому в холодильных и морозильных камерах без окон царил вечный синевато-серый мрак. По ледяному бетонному полу расплывались лужи более глубокого синего света, проецируемого светодиодными прожекторами, установленными на каждом погрузчике, чтобы предупредить других о появлении из глубин каньона. Каждый раз, когда погрузчик давал задний ход, хор гудков пронзал непрекращающийся рев огромных вентиляторов. Все вокруг казалось тусклым и приглушенным, даже воздух казался плотным

Он также пах забавно: характерная, слегка металлическая базовая нота, которую я узнал, как основной запах искусственной криосферы. Все, кто работает в холодильных камерах, знают этот запах, даже если им трудно его описать. «Невозможно объяснить его тому, кто не работал там в течение восьмичасовой смены», – сказал мне один ветеран индустрии. «Просто пахнет как-то странно». «Это приятный запах – по крайней мере, он не противный», – сказал Адам Фейгес, который вырос в семейном бизнесе по хранению холода, прежде чем продать его компании Americold. «Это картон, дерево, пенопластовая изоляция, масло и то, о чем я всегда думал, как о запахе холода».

В компании Americold первые девяносто дней новые сотрудники занимаются складированием – перемещением свежепоставленных скоропортящихся продуктов в холодильную или морозильную камеру – и комплектованием, то есть вытаскиванием их оттуда, так что я начал именно с этого. На стеллажах хранятся паллеты глубиной три и высотой шесть, и продукция должна выгружаться в том порядке, в котором она поступила. На предприятие в Онтарио обычно поступает 120 грузовиков в день, и, поскольку оно работает более или менее в полную силу, убирать новые поддоны часто означает сначала перетасовать старые, как на парковке. Гарнитура Амбрози подсказывала нам, что и где нужно забрать, а мы с помощью сканера регистрировали конечный пункт назначения каждой паллеты.

«Система, которая у нас есть, не настолько умна», – говорит Амбрози. «Она не подскажет вам, в каком порядке собирать паллеты, чтобы добиться максимальной эффективности, или сбалансировать весовую нагрузку и сжатие». Он пообещал, что через некоторое время я разберусь с этим. «Вы должны соотнести ярусы и высоты», – объяснил он, имея в виду вертикальное и горизонтальное расположение коробок, которые мы укладывали на каждый поддон. «Это все индивидуальное решение, но мы можем использовать различные шаблоны».

Чтобы сделать эту ежедневную игру в складскую Дженгу еще более сложной, некоторые продукты нельзя класть рядом друг с другом. В холодильнике вы должны убедиться, что продукты, содержащие аллергены – сою, орехи, молочные продукты, пшеницу, – не соприкасаются; в морозильной камере – все в порядке. Органические продукты не должны лежать под обычными; сырые продукты не должны лежать поверх приготовленных. «Необходимо думать о запахе», – добавляет Мэнсон. «Лук и морепродукты могут быть довольно сильными». Соус для пиццы и пепперони также обладают резким запахом: всего нескольких часов, проведенных за замороженными пиццами Schwan's Big Daddy's Pepperoni и Freschetta Supreme sausage, хватило, чтобы моя шерстяная шапочка и меховой воротник пальто воняли несколько дней. Как и натуральные волокна, хлеб и сыр имеют свойство впитывать запахи, которым они подвергаются, как и мороженое, которое даже нельзя хранить в одном помещении с пиццей.

«Мороженое – это совершенно другой уровень сложности», – говорит Мэнсон. «Оно состоит в основном из воздуха, поэтому его нельзя укладывать в штабеля, потому что оно будет сжиматься»[*3] Убедиться, что продукты в нижней части поддона не будут раздавлены весом тех, что находятся выше, – еще одно условие успешной укладки, равно как и обеспечить равномерный вес готового куба, чтобы не было риска опрокидывания погрузчика.

Задавшись целью получить удостоверение криосферщика, я был в восторге, когда на выполнение первого задания по сбору у меня ушло всего 24 минуты и 40 секунд из отведенных штабом 29:32. Но менее чем через полчаса пребывания в морозильной камере меня охватил холод. Пальцы на руках и ногах онемели, нос не переставал течь. «Новые ребята затыкают нос салфетками», – говорит Амато. «Вы видите парней, которые хотят работать, но они просто не могут справиться с холодом». У мужчин с волосами на лице вырастали миниатюрные сосульки на усах и бородах; одному парню в очках приходилось каждые несколько минут останавливаться и вытирать конденсат со своего дыхания. Мне сказали, что все болеют в первые месяцы работы; простуды, кашель и «морозильный грипп» – круглогодичное явление в индустрии холодильных складов.

Хотя идея о том, что работа на холоде может привести к простуде, интуитивно понятна, ученые только сейчас выяснили ее причину. До недавнего времени в общем подъеме респираторных заболеваний зимой винили тот факт, что в прохладную погоду люди проводят больше времени в закрытых помещениях, обмениваясь вирусами. Это, вероятно, один из факторов, но холод также несет прямую, а не косвенную ответственность за то, что мы болеем, благодаря ранее неизвестному иммунному механизму: клеткам в наших ноздрях, которые способны обнаруживать прибывающие микробы и выпускать рой крошечных противовирусных пузырьков, чтобы окружить и нейтрализовать их. По словам бостонской команды, стоящей за этим открытием, при температуре сорок градусов клетки ноздрей выделяют значительно меньше и менее мощных защитных пузырьков, чем при температуре семьдесят пять градусов, что облегчает вирусам успешное заражение.

Несмотря на это недавнее открытие, многое еще предстоит узнать о влиянии работы на холоде на здоровье человека и о том, как люди приспосабливаются к жизни в криосфере, естественной или искусственной. На протяжении многих лет исследователи, изучавшие арктических исследователей, лесорубов, шахтеров и работников холодильных складов, постоянно обнаруживали, что воздействие холода приводит к учащению пульса и повышению кровяного давления, поскольку сердце работает интенсивнее, чтобы перекачивать загустевшую от холода кровь по суженным холодом кровеносным сосудам.

Холодный стресс можно буквально измерить в крови операторов вилочных погрузчиков: ученые обнаружили, что уровень гормона норадреналина в плазме крови после работы в морозильной камере значительно выше по сравнению с аналогичным периодом работы на складе с естественной средой. Мышцы сокращаются, а сухожилия напрягаются на холоде, что делает их более склонными к растяжениям и разрывам; вдыхание холодного воздуха может вызвать спазмы бронхов, провоцируя астму или даже хроническое легочное заболевание, известное как эскимосское легкое. Есть даже некоторые доказательства того, что низкие температуры наносят психологический вред, усиливая чувство одиночества, отверженности и отчуждения. После пятнадцати лет пребывания в сибирском ГУЛАГе, включая «одиночное заключение во льдах», русский писатель Варлам Шаламов пришел к выводу, что «главное средство для развращения души – это холод».

С другой стороны, все больше исследований посвящено тому, как воздействие холодных температур улучшает чувствительность к инсулину и контроль уровня сахара в крови. Хотя упоминания о пользе для здоровья погружения в холодную воду появились еще в Древнем Египте, в последнее десятилетие ледяные ванны и так называемое «дикое плавание» стали предметом как медицинских исследований, так и шумихи в социальных сетях как некая панацея от всех бед. Денис Блонден, квебекский ученый и бывший персональный тренер, чьи исследования посвящены терапевтическому воздействию холода, рассказал мне, что, когда он сажает людей в специально разработанный охлаждающий костюм на три часа, они испытывают метаболический эквивалент средней тренировки. «Сочетание мышечных сокращений, вызванных дрожью, и стимула, который вы получаете от холода, действительно улучшает вашу способность справляться с глюкозой в крови», – сказал он. «Есть некоторые изменения и в липидном профиле, но пока нет достаточных данных об этом».

И все же, несмотря на растущее количество доказательств пользы холода, Блондин предостерег меня от вывода, что работа в морозильной камере Americold автоматически сделает меня здоровее. Участники исследований Блондина проводят свои три часа при низкой температуре, сидя неподвижно, впитывая полезные свойства холода без необходимости гнать сиропную кровь по суженным сосудам или напрягать сжатые холодом мышцы. Амато, Джимми и остальные мои новые коллеги проводят свои восемь часов в почти постоянном движении. По словам Блондина, скорее всего, верно и то, и другое: «Вы можете подвергаться повышенному риску, если работаете в холодной среде, и холод может быть полезен».

Даже вопрос о привыкании к холоду сложен. Десятки исследований показывают, что после многократного воздействия низких температур и квебекские почтальоны, и японские ныряльщики за жемчугом приучили свой организм лучше работать на холоде. Другие исследователи утверждают, что то, что они меньше дрожат и чувствуют себя теплее, объясняется не какой-то физиологической адаптацией, а тем, что частое воздействие холода приглушает его предупреждающий сигнал в их мозгу, подобно тому, как вы можете со временем приглушить зуд от комариного укуса.

Могу сказать, что с течением времени я совершенно не привык к холоду. Более того, дискомфорт казался накопительным: чем дольше я находился на складе Americold, тем больше мне хотелось оттуда выбраться. Карлос, круглолицый оператор погрузчика, сказал мне, что ему проще просто не греться. «Даже зимой я включаю кондиционер в машине, когда еду домой», – сказал он. «Для парней, которые приезжают на автобусе, это ад». Амато, который поначалу утверждал, что работа на холоде – это «как гигантский пакет со льдом – все болячки уходят», признался, что ему все равно приходится проводить час или два в морозильной камере, и это довольно неприятно. «Не думайте об этом», – посоветовал он мне. «Вы должны сосредоточиться на том, что делаете, иначе вы ошибетесь с выбором или пойдете не туда».

В конце своей первой смены, разрываясь между радостью от скорого возвращения к температуре окружающей среды и затаенным желанием получить одобрение, я спросил Амато, возьмет ли он меня на работу. «И вот почему, – ответил он. «У вас не очень красный нос».

Помимо системы подбора товарищей и групповых упражнений на перерывах в комнате для зарядки аккумуляторов погрузчиков, которая является самым жарким местом на всем предприятии, основным способом, которым Americold пыталась защитить меня от дискомфорта и опасностей холода, было снабжение специально разработанной одеждой. Я пробирался по складу в тяжелых ботинках, комбинезоне с мягкими нагрудниками, шапке, перчатках и огромной куртке. На одежде был логотип Americold, но все это было сделано компанией RefrigiWear, которая изобрела концепцию гардероба для холодильных камер и до сих пор доминирует в этой категории. Куртка – жесткий, квадратный черный нейлоновый анорак с воротником из искусственного меха, серебристой светоотражающей полосой по центру и встроенным эластичным поясом – была потенциально наименее лестным предметом одежды, который я когда-либо носил. Но мне было все равно, ведь на этикетке было напечатано, что в нем будет комфортно при температуре до минус пятидесяти градусов.

«Вот как мы это выясняем», – сказал мне Шон Дитон, его южный говор почти заглушался оглушительным ревом вентиляторов из нержавеющей стали, нагнетающих холодный воздух в небольшой стеклянный бокс. Я приехал в лабораторию тепловой защиты Государственного университета Северной Каролины, чтобы посетить одно из немногих учреждений в Соединенных Штатах, способных точно измерить, сколько тепла может обеспечить мой костюм RefrigiWear. Дитон руководит работой всего текстильного комплекса университета, включая лаборатории биологической и химической защиты. В качестве буквальной разминки он уже представил мне Пиромена: огнестойкую модель гуманоида из полиэфирной смолы и стекловолокна, подвешенную, как калека, на тяжелых цепях в печи размером с комнату. Техник зарядил газовые линии для демонстрации, и я с открытым ртом наблюдал за огнеупорным стеклом, как кольцо из восьми огнеметов воспламенилось и в считанные секунды окутало Пиромена двухтысячеградусным огненным шаром.

Большая часть исследований Дитона и его коллег посвящена экстремальной жаре. Они использовали PyroMan для проверки защиты, которую обеспечивает новый пенопластовый утеплитель в униформе пожарных, и для изучения того, как лучше всего сочетать предотвращение ожогов с мобильностью при проектировании убежищ для пожарных. Но на объекте в Северной Каролине есть и несколько холодильных камер, и Дитон провел меня в одну из них: кабину со стеклянными стенами и стальным полом, которая чуть длиннее и уже, чем обычное парковочное место. Вместе с нами в испытательной камере, подвешенный на прочном металлическом каркасе, находился серый манекен в натуральную величину, одетый в черную шерстяную шапку, темно-синюю водолазку, джинсы, кроссовки на липучках и пару варежек.

«Вот один из наших термопотных манекенов», – говорит Дитон. «У этого есть дыхательный механизм, поэтому мы называем его Дарт Вейдер. Другой – манекен Энакина, и, конечно, у нас есть рука Соло для перчаток». Вейдер выглядел странно испуганным – его глубокие, круглые глаза, казалось, буравили меня, пока я не вернул ему прямой взгляд и не понял, что его глазницы были буквально глазницами. «Он немного жутковато выглядит», – согласился Дитон. «Это места подключения питания и управления». Обе модели оснащены 122 датчиками, которые регистрируют температуру «кожи» по всему телу, а также в сердцевине. Дитон приподнял водолазку Вейдера, чтобы показать плоское серебристое тело, усеянное маленькими порами, из которых «пот» (дистиллированная вода, подаваемая через отверстия на щеках) может либо медленно вытекать, либо обильно течь, в зависимости от необходимости.

Мы вышли из кабинки, чтобы посмотреть показатели Дарта Вейдера на экране. Определить температуру куртки довольно просто: камера охлаждается, а манекен программируется на температуру девяносто пять градусов, несмотря на то что он постоянно теряет тепло в окружающем его более холодном воздухе. В зависимости от теста, манекен также может быть запрограммирован на имитацию ходьбы, что-то вроде марша на жестких ногах. Датчики позволяют Дитону видеть, какие части тела манекена теряют больше всего тепла, что помогает дизайнерам одежды устранить проблемные места, а также рассчитать, сколько энергии необходимо для поддержания температуры поверхности кожи на уровне девяносто пяти градусов. Разница между тем, насколько сложно Вейдеру оставаться в тепле обнаженным и в куртке RefrigiWear, заключается в показателе теплоизоляции одежды.

Несмотря на обещанную точность технологии, Дитон предупредил меня, что не стоит слишком доверять полученному числу. Во-первых, и Дарт Вейдер, и Энакин технически являются унисексами, что в данном случае означает кастрированного мужчину. Дитон и его коллеги работают над созданием международно признанного стандарта женского манекена. «До недавнего времени в этом не было необходимости, – объясняет он. Кроме того, у каждого из нас своя скорость метаболизма, разная степень и форма внутренней прокладки, площадь поверхности тела, волосяной покров и даже определенное соотношение медленно и быстро сокращающихся мышечных волокон – все это в сумме делает человека более или менее устойчивым к холоду. «Если написано минус двадцать, это еще не значит, что вам будет комфортно при минус двадцати», – говорит Дитон. «В конце концов, комфорт – это жестко. Любые из этих конечностей – пальцы рук, ног – когда они замерзают, они замерзают, и тогда забудьте об этом, вам холодно. Остальное не имеет значения».

«Почти всегда это пальцы», – говорит Райан Силберман, один из руководителей компании RefrigiWear. «Трудно сохранить пальцы в тепле». До того, как Силберман пришел в компанию, он работал на холодильном складе, где хранился замороженный хмель для Anheuser-Busch. «Помню, когда я пришел в RefrigiWear, я был так взволнован», – сказал он мне. «Я думал: Неважно, что произойдет, с этого момента я буду решать проблемы при температуре семьдесят два градуса».

Я встретил Зильбермана в аэропорту, и пока он ждал очереди за фундучным латте перед полетом, он рассказал мне, что компания была основана в 1954 году Мортимером Малденом и Майроном Брейкстоном, отпрысками творожной империи, двоюродными дедушкой и бабушкой одного из генеральных директоров Silberman. «В те времена люди просто носили свои обычные зимние куртки, – говорит Силберман.

Толстовка – культовый предмет гардероба скейтбордистов, звезд хип-хопа и нормальных братьев из техноиндустрии – является одним из самых ранних примеров специально разработанной защитной одежды для работников холодильных складов. Компания Champion, которая изначально была известна как Knickerbocker Knitting Mills из Рочестера, штат Нью-Йорк, начинала с производства шерстяного белья, которое предпочитали работники холодильных складов, а затем разработала линию прочных толстовок для студентов-спортсменов. В 1930-х годах они представили версию своей толстовки с капюшоном, которую с благодарностью приняли и работники холодильных складов, и футболисты. «Мы до сих пор продаем огромное количество толстовок», – говорит Силберман. «С годами мы изменились: некоторые менеджеры по безопасности не хотят носить капюшоны, потому что они ограничивают поле зрения, но я всегда в шоке от того, сколько толстовок мы продаем».

Благодаря молочному бизнесу своей семьи Майрон Брейкстоун был знаком с ограничениями длинного нижнего белья, толстовок с капюшоном, шерстяных пальто и шапок, когда нужно было согреться во время работы в холодное время года. Он и его двоюродный брат Морт объединились с недавно созданным отделом текстильных волокон компании DuPont, чтобы создать первую за последние десятилетия инновационную утепленную одежду, используя совершенно новые продукты нефтехимии: ветро- и водонепроницаемую нейлоновую оболочку, покрытую синтетическим полиэфирным утеплителем из полых волокон. Самая первая куртка, которую они представили, – Iron-Tuff Minus 50 – была практически той же самой моделью, которую мне подарили в Americold две трети века спустя.

Продукцию RefrigiWear также носят гонщики на собачьих упряжках Iditarod, мексиканские шахтеры, добывающие молибден, и люди, строящие Трансаляскинский трубопровод, но основным рынком сбыта компании остаются работники холодильных складов. «Мы просто пытаемся защитить людей, которые вынуждены ходить на работу в условиях, позволяющих Америке питаться с размахом», – говорит Силберман.

В течение недели, вращаясь по объектам компании Americold в Южной Калифорнии, я начал понимать язык и ритмы работы холодильных складов. Я начал предвидеть прибытие первых за день поставок (часто срезанных цветов) и последних (хот-догов для стадиона «Доджер», сделанных из свиней, которые как раз в то утро прибыли на скотобойню Смитфилда в Верноне, в нескольких милях отсюда). В холодильнике продукты часто появлялись в один день и исчезали на следующий; в морозильной камере паллеты могли пролежать год или даже два. Среда и четверг были самыми медленными днями. Пятница была «временем рок-н-ролла», говорили мне мои новые коллеги, потому что логистические компании используют выходные, чтобы доставить товар на Восточное побережье к утру понедельника.

Хотя на складах круглый год царит вечная, неизменная зима, здесь все же есть сезонные признаки. Мое погружение в холодильную атмосферу пришлось на март – напряженный сезон для рыбы и баранины, благодаря сохраняющемуся культурному влиянию постных постов и весенних праздников. «Мы накапливаем морепродукты в четвертом квартале и отгружаем их с января по апрель», – сказал мне Амато. Когда я работал в Compton, мы получили 3500 фунтов ягненка в коробках, доставленных самолетом Qantas, чтобы удовлетворить пасхальный спрос». Иногда я думаю: «Кто съест весь этот пирог?»« говорит Амато, показывая на стеллажи, заполненные замороженными десертами из лайма, печенья и крема. «Но сейчас Пасха, и людям нужны пироги». Тем временем из Монтаны начали привозить первых индеек, чтобы запастись ими на День благодарения; замороженные пиццы и телевизионные ужины накапливаются за лето в преддверии школьного и футбольного сезона осенью.

Под этими годовыми ритмами не прекращалось асезонное исполнение американских желаний. Час за часом мы принимали, складировали, пополняли запасы и отбирали: замороженный сок гуавы в бочках, предназначенный для завода по розливу Dr. Smoothie; банки с охлажденной арахисовой пастой, привезенной из Аргентины для наполнения M&M's и Clif Bars; паллеты с рулонами рентгеновской пленки для местных больниц; и тысячи и тысячи свежеиспеченных гавайских булочек King's, доставленных горячим грузовиком из Торранса – термический сбой, за который Americold берет дополнительную плату. «Мы должны опускать температуру медленно, чтобы сохранить влагу в продукте. Хлеб кристаллизуется, если его охладить слишком быстро», – объясняет Мэнсон. «Люди думают, что он такой свежий и мягкий», – говорит Карлос.

«Я говорю им, что оно лежит здесь уже несколько месяцев, а они мне не верят». Предприятие Americold в Комптоне также предлагает ряд «услуг по переработке и упаковке белков», и все это происходит в помещении с белыми стенами, где температура держится чуть ниже нуля. Во время короткого перерыва между сбором паллет Сезар, который рассказал мне, что на родине в Перу он работал мясником, рассказал мне о том, как он нарезает, змельчает, чистит от костной стружки и упаковывает мясо в вакуум. Огромный барабан из нержавеющей стали, называемый тумблером, предназначен для аринования; такая же гигантская ванна питает мясорубку. «Мне нравится эта машина», – сказал Сезар, показывая мне приземистый металлический ящик с конической воронкой наверху. «Она может делать колбасу, может делать фрикадельки», – сказал он, показывая мне, как куски мяса засасываются из бункера в вихрь серебристых винтообразных ножей. Через несколько секунд шлепки мяса о металлические внутренности машины сменились ритмичным скрежещущим звуком, а затем, со звуком «ух», мясо выдавилось в длинный толстый цилиндр.

Эти дополнительные услуги означают для Americold дополнительный доход. «Нам нравится заставлять продукт работать, пока он находится на складе», – объясняет Мэнсон. Сезар сказал мне, что это также помогает сделать его работу более интересной. Конечно, когда мы провели остаток дня в морозильной камере, собирая коробки с надписью «Carl's Jr. Patties» для отправки в Риверсайд и получая коробки с говядиной Кобе, доставленной в Лос-Анджелес из Токио, я не мог не чувствовать себя винтиком холодной застывшей плоти в вечной машине по перетасовке белка. Коробка за коробкой с азиатскими белыми креветками и имитацией крабового мяса была сложена на высоте сорока футов до потолка. На одном поддоне лежали галлоны говяжьей крови в пакетах из-под молока; этикетка на другом комплекте коробок гласила, что в них находятся бычьи пиццы, сердца и печени. «Мы называем это «разное», – сказал Сезар. «Все это – обрезки, все это пойдет на бургеры». Здесь были целые бараньи туши из Новой Зеландии, завернутые в холст и уложенные нос к носу на деревянном поддоне, словно на двухъярусной кровати; огромные картонные коробки с пластиковыми пакетами, полные мясного фарша, предназначенного для школьных обедов.

В перерыве я растирал замерзшие пальцы, и мы говорили о баскетболе, о пробках Лос-Анджелеса и о том, почему автоматический голос в гарнитурах Americold такой странный. Карлос сказал мне, что это, конечно, не работа мечты, но ему нравится безопасность, оплата больничных и пенсионный фонд 401(k). «Если вы можете пойти в школу, идите в школу», – сказал он. «Но если у вас нет особых талантов, то и это сойдет». Фрэнк, который сменил свою фирменную шапочку на кепку «Рейдерс», подхватил. «До работы здесь я и представить себе не мог, что такое место может существовать», – сказал он. Сейчас я захожу в магазин и думаю: «Наверное, я выбрал это. То, что мы делаем, – я чувствую, что это незаметно».

«Раньше я видел эти вещи и не задумывался, как они туда попадают», – согласился Карлос. «Ты видишь, как парни в магазине заполняют полки, но как это попадает к ним? Никто никогда об этом не задумывается. Но если бы не я, этой пиццы пепперони не было бы».

2

|

ЗАВОЕВАНИЕ ХОЛОДА

Гниение

«Если вам станет легче, у меня две инженерные степени, и я изучал термодинамику у одного из ведущих ученых в этой области», – говорит Кип Брэдфорд. «Я мог сделать тонну отличных математических вычислений, но не имел ни малейшего представления о том, как работает холодильник».

Брэдфорд – инженер и соучредитель стартапа по производству систем отопления, вентиляции и кондиционирования воздуха. Хотя его интерес заключается в изобретении будущего охлаждения, после того как я признался в собственном невежестве, он пригласил меня провести апрельское утро с ним в его гараже в городе Паутакет, штат Род-Айленд, и собрать старый добрый холодильник.

Охваченный восторгом от перспективы создать холод с нуля, я похвастался своими планами таксисту, который был впечатлен. «Если бы я знал, как сделать холодильник, я бы вернулся на Гаити и открыл свое дело», – сказал он и дал мне свою визитку, чтобы мы могли вместе начать сотрудничество. «Я буду заниматься импортом для вас, потому что знаю, как доставить вещи на Гаити», – сказал он. «А вы будете делать холодильники».

«Почему бы и нет?» – сказал Брэдфорд, когда я рассказал ему о своем новом перспективном предприятии. Он налил мне кофе, прежде чем мы приступили к работе, а затем жестом указал на верстак, заваленный блестящими медными трубками, зажимами и гофрированным алюминием. «Это до абсурда просто».

Такое беззаботное отношение стало бы шоком для многих поколений ученых, в том числе для многих знаменитостей – Леонардо да Винчи, Фрэнсиса Бэкона, Галилео Галилея, Роберта Бойля, Исаака Ньютона, – которые пытались и не смогли установить, откуда берется холод. Бэкон умер от простуды, когда пытался заморозить курицу с помощью снега; Бойль жаловался, что «никогда не занимался ни одной частью натурфилософии, которая была бы столь сложной и полной трудностей, как эта». В 1600-х годах холод был загадкой, последствия которой были мало изучены, а источник неизвестен. Одни считали, что он приходит с далекого севера, другие – что его истоки кроются в ветре, воде или глубоко под землей, третьи предполагали, что он является свойством невидимых «атомов-фригорификов» или «холодных корпускул».

Рене Декарт, сравнивший уверенность в существовании холода с уверенностью в существовании Бога, ближе всего подошел к нашему современному научному пониманию в своих «Медитациях», опубликованных в 1641 году. «Если верно, что холод – это просто отсутствие тепла, – утверждал он, – то идея, представляющая мне холод как нечто реальное и положительное, не будет неуместно названа ложной».

Два века спустя, когда ученые сформулировали первые два закона термодинамики, они поняли, что Декарт был прав – насчет холода, если не обязательно Бога. Холода не существует – это не вещь, не сила, не свойство, которое существует и измеряется само по себе. Холод, как полагал Декарт, – это отсутствие тепла; охлаждение, таким образом, – это ощущение потери тепла, поскольку оно передается в другое место. Создание холодильника не подразумевает создание холода, как я себе представлял – это просто вопрос поиска способа перемещения тепла изнутри контейнера наружу.

«Мы будем резать, гнуть, соединять, эвакуировать, а потом заряжать», – сказал Брэдфорд, освобождая место на верстаке перед нами, чтобы разложить внутренние органы нашего будущего холодильника. Над нами висела пара велосипедных рам, позади стояли лопаты для снега, секаторы и грабли. Любопытные воробьи запрыгивали и выпрыгивали через открытую дверь гаража, неистово чирикая. Наше занятие по строительству холодильника, как я быстро понял, больше походило на приготовление куриного пирога из жареной курицы, покупного слоеного теста и бульонного кубика, чем на приготовление всего этого с нуля. Брэдфорд заказал все компоненты по Интернету – нам оставалось только правильно соединить их вместе.

«Есть четыре детали, которые имеют значение, – объяснил Брэдфорд, представляя их мне по очереди. Компрессор – черный пластиковый цилиндр размером с банку пива, изготовленный компанией Samsung. Конденсатор, размером с книгу, из рифленого алюминия, был привезен из Таиланда. Испаритель представлял собой белесый прямоугольник размером с лист бумаги, похожий на сплющенную абстрактно-художественную версию печатной платы. Последний игрок в квартете холодильников был настолько мал, что я сначала не заметил его – маленькая спираль из тонкой медной проволоки, называемая капиллярной трубкой.

Отрезав несколько отрезков медной трубы и согнув их, чтобы соединить детали в петлю – компрессор, испаритель, капиллярная трубка, конденсатор и снова компрессор, – мы надели защитные очки. «А теперь самое интересное, – объявил Брэдфорд, размахивая синим пламенем своей оксиацетиленовой горелки, как кисточкой, чтобы загерметизировать все соединения. Чтобы убедиться в отсутствии утечек, мы создали давление в контуре, заполнив его азотом из баллона, который Брэдфорд держал в углу рядом с воздуходувкой. Затем он подключил вакуумный насос, который выглядел как сверхмощный фонарик и звучал как рой металлических пчел. После того как из системы был удален весь воздух, мы открыли небольшой водно-голубой резервуар с жидким 1,1,1,2тетрафторэтаном, более известным в промышленности как R-134a, и с шумом заправили весь контур хладагентом.

«Это именно то, что находится в вашем домашнем холодильнике», – сказал Брэдфорд. «Я могу прийти к вам домой, вырвать внутренности вашего холодильника и заменить его этим, и вы не заметите никакой разницы». Машины, охлаждающие холодильные склады, работают по тому же принципу, хотя и в увеличенном масштабе, и с использованием других компонентов и химических веществ для хладагента.

«Я собираюсь включить питание компрессора», – сказал Брэдфорд. «Вот где происходит волшебство – с минуты на минуту мы почувствуем холод». С тихим урчанием компрессор начал перекачивать хладагент по контуру, и меньше, чем через минуту капли кофе, которые я пролил ранее, застыли в ледяную коричневую слякоть. Пока Брэдфорд все настраивал и настраивал, я положил руки на испаритель и наблюдал, как белеют кончики моих пальцев. Это было похоже на самое близкое к колдовству ощущение, которое я когда-либо испытывал. -

T

Его система называется парокомпрессионным охлаждением, и хотя это не единственный способ получения холода, используемый сегодня, он, безусловно, самый распространенный. Испаритель – белая печатная плата – это та часть, которая находится внутри задней стенки холодильника и отводит тепло от коробки и всех находящихся в ней продуктов. Компрессор обычно располагается в отдельном встроенном шкафчике в задней части прибора и подключается к розетке. Конденсатор всегда находится снаружи, либо установлен на задней стенке в виде пыльного набора змеевиков, переплетенных взад-вперед по сетке, как металлический ткацкий станок, либо, в более новых моделях, спрятан за накладкой внизу.

Цикл опирается на три ключевых принципа, которые были смутно знакомы из школьных уроков естествознания: термодинамическая истина о том, что тепло всегда движется от более теплого к более холодному; закон физики, согласно которому молекулы жидкости поглощают тепло при кипении, изменяя свое состояние и превращаясь в газ; и, наконец, тот факт, что вы можете повысить или понизить температуру, при которой жидкость испаряется, повышая или понижая давление, под которым она находится. (Это то же явление, которое заставляет чайник кипеть при более низкой температуре в горах, где давление атмосферы ниже).

Процесс охлаждения на удивление прост. В тот момент, когда жидкий хладагент поступает в испаритель, он находится под очень низким давлением – настолько низким, что, вращаясь внутри задней стенки холодильника, он не может не начать кипеть. При кипении его молекулы забирают тепло из окружающей среды, чтобы двигаться быстрее и превращаться в газ. Этот тепловой градиент создает желаемый побочный эффект – охлаждение содержимого холодильника.

Пока все хорошо, но для того, чтобы холодильник оставался холодным, хладагенту нужно снова и снова выполнять один и тот же трюк, а значит, он должен снова стать жидкостью. Вот тут-то и вступает в дело остальная часть системы. Хотя R134a – это газ, когда он доходит до конца испарителя, это холодный газ – холоднее комнатной температуры. Брэдфорд объяснил, что R134a не может сбросить все тепло, полученное от холодильника, и снова остыть в жидкость, пока мы его не нагреем. Только когда R134a станет горячее, чем гараж, в котором мы стояли, тепло уйдет из хладагента в окружающий нас воздух.

Компрессор, по сути, выполняет работу по переносу хладагента вверх по склону, чтобы затем снова спуститься вниз по тепловому градиенту, поглощая тепло по мере продвижения. Подключенный к стене, маленький черный цилиндр получает энергию в виде электричества и использует ее для прокачки поршня вперед-назад внутри баллона, заполненного R-134a. Это повышает температуру и давление хладагента: скорость движения его молекул и скорость их столкновения. После того как компрессор выполнит свою работу, R-134a превратится в плотное облако перегретого пара.

Оттуда газ попадает в гофрированный алюминиевый конденсатор – внешний змеевик вашего холодильника. Вся эта площадь поверхности позволяет горячему хладагенту сбрасывать свою энергию в более холодный воздух помещения, так что к концу цикла его молекулы становятся достаточно вялыми, чтобы сконденсироваться в еще достаточно теплую жидкость. (Именно поэтому задняя стенка вашего холодильника или пол перед ним кажутся теплыми). «К тому времени, когда он выходит из компрессора, его температура составляет около ста сорока градусов», – подтверждает Брэдфорд. «К тому времени, когда он доходит до конца конденсатора, температура, вероятно, составляет девяносто градусов».

Затем он упирается в дроссель: расширительный клапан. Эта длинная и очень тонкая трубка ограничивает количество проходящего через нее хладагента, создавая область пониженного давления на другой стороне. Хладагент возвращается в испаритель в виде жидкости под низким давлением – достаточно холодной и с достаточно низкой температурой кипения, чтобы втянуть в себя все тепло внутри холодильника, когда он снова превращается в газ.

Пока в цепи нет утечек, а компрессор подключен к источнику питания, вы можете перемещать тепло изнутри коробки наружу вечно – по крайней мере, до тех пор, пока движущиеся части компрессора не износятся. «Компрессоры рассчитаны на пятьдесят лет», – заверил меня Брэдфорд. «Ваш холодильник будет работать, не требуя обслуживания, дольше, чем вы владеете своим домом».

Я понял, что холодильник – это недооцененное чудо инженерной мысли: надежный, относительно простой ящик, который без шума и шума использует силы природы для сверхъестественного эффекта, ежедневно совершая чудо задержки неизбежного разложения и смерти материи.

В декабре 2011 года сотни тысяч британцев наблюдали за тем, что происходит с едой, хранящейся в очень разных коробках. В рамках инициативы BBC под названием «После жизни: Странная наука распада», команда ученых, инженеров и техников построила муляж кухни, наполнила его едой, заключила в стеклянный куб и на два месяца поместила на звуковую сцену в Эдинбургском зоопарке. Получившийся в результате «ящик гниения», дополненный камерами с таймлапсом, нацеленными на его обитателей – микробов, плесень и личинок, – стал диаметральной противоположностью холодильника, наглядной иллюстрацией того, что происходит без холода.

Как объяснил биолог Джордж МакГэвин в последующем документальном фильме, «внутри – вся еда, которую можно было бы ожидать, если бы семья собиралась устроить вечеринку»: блюдо чили кон карне, немного вареного риса, тарелка с фруктами и овощами, сырая рыба и курица на противне и несколько гамбургеров в пластиковой обертке. «А еще внутри, – сказал МакГэвин, круглощекий биолог с легкой шотландской ноткой, – находятся бактерии и споры грибов, которые начнут процесс разложения». Потирая руки, он добавил: «Не могу дождаться, когда увижу, что произойдет!» Наблюдать за гниением пищи оказалось до странности завораживающим зрелищем, и в течение следующих восьми недель британская публика в зачарованном ужасе смотрела, прикрыв руками рот и сморщив нос от отвращения, как ящик для гниения оправдывает свое название.

Хотя в начале эксперимента дыни, сладкая кукуруза, салат-латук и клубника на кухне казались совершенно свежими, на самом деле, как только фрукт или овощ собран, он начинает портиться. В миске с фруктами персики и яблоки выглядели довольно хорошо, но их текстура, вкус и содержание питательных веществ уже начали страдать. Отрезанные от корней и листьев, которые снабжали их пищей и водой, фрукты уже прибегли к самоканнибализму, разъедая себя изнутри в отчаянной попытке поддержать клеточный метаболизм. Кукуруза и горох за первые несколько часов пребывания в ящике сожгли половину запасов сахара, а стебли сельдерея и салата-латука стали вялыми, истощив свои внутренние резервуары воды.

Через день миллиарды бактерий, воспользовавшись ослабленным состоянием растительных и животных клеток, начали свою собственную атаку. Бутерброды обвисли, а блестящая чешуя рыбы потускнела, став сначала липкой, а затем склизкой. Курица, в частности, выглядела одутловатой и вздутой, ее кожа окрасилась в пурпурный и желтый цвета. В комнате было влажно, жарко и, по словам МакГэвина, уже начинало вонять.

К концу первой недели плесень взяла верх. Грибки обычно растут медленнее бактерий, но они более адаптивны и устойчивы, что и привело к их окончательному триумфу. В деревенском ящике из реек овощи полностью погибли: опустошенные гнилью, они рухнули на землю и окутались пушистым одеялом плесени. Вблизи каждая белоснежная нить была усыпана похожими на чертополох головками спор, сверкающими, как кристаллы.

Хлеб исчез, превратившись в зелено-серый гобелен пенициллиума. Чили кон карне было погребено под толстой коркой плесени, а бургеры были усеяны белым пухом, их пластиковая упаковка натянулась из-за скопления газа. Курица полностью потеряла форму и бесформенно сползла на край противня, вытекая мутной жидкостью. Зайдя в бокс, Макгэвин отметил, что первоначальная прогорклая и аммиачная вонь в комнате сменилась дрожжевым, тошнотворно-сладким запахом – но не раньше, чем эти первые, более сильные по запаху газы, выделяемые бактериями, послужили маяком для привлечения мух к мясу и рыбе, чтобы те отложили свои яйца.

Потребовалось еще семь дней, чтобы из яиц вылупились личинки, и тогда популяция личинок в коробке превратилась в студенистый сгусток белых личинок, которые всасывались и прокладывали себе путь через гамбургеры и чили. Курица тоже кипела ими, постепенно растворяясь в пене желтоватой слизи. Рыба уже давно превратилась в коричневую слизь, от которой остались только кости и хрящи. Было почти невозможно не захлебнуться рвотными массами, даже защищаясь от запаха двойными стеклянными стенами гнилой коробки и экраном моего собственного телевизора.

Вооруженный ультрафиолетовыми лампами и микроскопами, в сопровождении небольшой армии экспертов, МакГэвин изо всех сил старался рассказать о медленно развивающемся фильме ужасов, которым является порча продуктов. По истечении двух месяцев содержимое коробки стало неузнаваемым, и МакГэвин выглядел взволнованным. «От свежих продуктов, с которыми мы начали, осталось совсем немного, а то, что осталось, продолжит свой неумолимый путь», – сказал он. «То, что мы наблюдали в коробке, – это процесс обновления, частью которого являемся мы все». Разбитые на основные строительные блоки жизни, объяснил он, атомы, ранее известные как курица и клубника, будут переработаны в редис, а затем в человека. Этот процесс он и его научные коллеги проследили, нанеся химические метки на молекулы азота и проследив, как они выводятся из одного организма, чтобы затем попасть в другой.

МакГэвин считает, что если остановить гниение – если бактерии, грибки и насекомые не будут разлагать растения и животных, чтобы высвободить необходимые питательные вещества, – Земля быстро станет непригодной для жизни. В ходе мысленного эксперимента, целью которого было представить себе мир без микробов, ученые нарисовали мрачную картину накопления биомассы в «огромных резервуарах» отходов, нарушающих «биогеохимическую переработку, от которой в конечном итоге зависит все живое». В заключение они написали, что без гниения «мы предсказываем полный крах общества только в течение года или около того, связанный с катастрофическим сбоем в цепи поставок продовольствия».

порча продуктов – это, безусловно, вопрос перспективы: биоразложение – это потрясающе, за исключением тех случаев, когда речь идет о нашем обеде. Скоропортящиеся продукты, такие как рыба, мясо, молоко и продукты, просто более уязвимы для гниения и быстрее подвергаются ему, чем другие органические вещества. Наполненные питательными веществами и водой, они так же прекрасно приспособлены для роста микробов, как и люди.

С того самого момента, как наши предки-охотники-собиратели в жаркий летний день впервые убили слишком крупное животное, чтобы съесть его за один раз, люди знали, что срок жизни свежей пищи ограничен, хотя и не всегда понимали, почему. В то время как большинство британцев XXI века достаточно уверены в своем следующем ужине, чтобы относиться к разлагающейся пище как к развлечению, на протяжении большей части истории человечества – да и сегодня во многих частях света – большинство людей были и остаются некомфортно знакомы с голодом. Потерянная из-за разложения пища была бы невыносимым расточительством.

Таким образом, микробы и люди в течение тысячелетий ведут межвидовую войну: постоянную конкуренцию за пищу, в которой бактерии и грибы пытаются обеспечить себя обедом, выделяя неприятные или токсичные химические вещества, а люди в ответ со временем разработали не менее впечатляющий арсенал антимикробного оружия, или, как его чаще называют, методов консервации.

До 1860-х годов, когда французский ученый Луи Пастер обнаружил, что прокисание молока вызывается микроорганизмами, которые можно уничтожить с помощью тепла, подобные методы разрабатывались эмпирически, без какого-либо реального понимания того, почему они предотвращают гниение. Их изобретение было продиктовано насущной необходимостью предотвратить будущие потребности: «Сохранение», как писал итальянский автор Джироламо Синери, «это беспокойство в чистом виде».

Использование солнца и ветра для высушивания пищи считается самым древним методом ее сохранения. Археологи, работающие на Ближнем Востоке, обнаружили свидетельства высушенного мяса, из которого испарилась вода, необходимая для жизни, еще в 12 000 году до нашей эры. В то время такая трансформация, должно быть, казалась чудом. После недели сушки на солнце полоски мяса оставались съедобными до двух лет, в то время как без консервирования – менее двух дней. Не отставало и развитие соления и сахарирования – химических способов достижения той же цели, заключающейся в уменьшении количества воды. К 3000 году до н. э. шумеры упаковывали соль вокруг рыбы для хранения в амфорах, а древние греки регулярно консервировали фрукты в меду. В регионах, где не было соли, и до того, как индустриализация сделала сахар доступным, люди также прибегали к тому, чтобы сделать пищу чрезвычайно кислой или щелочной с помощью уксуса или щелочи, кипятили ее, чтобы убить микробы, или тушили ее под слоем жира, лишенного кислорода.

Многие технологии используют многосторонний подход, сочетая химические и физические методы для получения дополнительных консервантов. Копчение мяса или рыбы высушивает их, а также наносит на поверхность продуктов химические вещества, убивающие клетки. Сыр, который автор Клифтон Фэдимен назвал «прыжком молока к бессмертию», изготавливается с помощью молочнокислых бактерий, которые заквашивают молоко, затем добавляют соль и смесь ферментов под названием сычужный фермент, чтобы помочь ему свернуться в творог, и в результате получается долговечный и, к счастью, более портативный конечный продукт со значительно меньшим содержанием воды.

В других случаях борьба становилась еще более изощренной: вместо того чтобы полагаться исключительно на грубую силу, люди привлекали грибковых союзников в попытке обуздать и контролировать гниение, а не останавливать его вовсе. Например, в Азии рыбу, капусту и соевые бобы смешивали с солью, а также с заплесневелым рисом, чтобы стимулировать рост полезных микробов, чья активная ферментация одновременно отталкивала их вредных сородичей и создавала восхитительно терпкий вкус – предшественников современных соевого соуса, суши и кимчи. Это частичное разложение можно рассматривать как своего рода перемирие, достигнутое в результате переговоров.

Все эти интенсивные, резкие вкусы – соленый, фруктовый, дымный, кислый и сладкий – характерны для дорефрижераторной кухни. Если наши предки-охотники-собиратели питались чрезвычайно разнообразно и, по оценкам археологов, включали в себя десятки видов свежих продуктов, то появление сельского хозяйства чуть более десяти тысяч лет назад радикально упорядочило это меню. Пшеница, ячмень, рис и кукуруза кормили ранние земледельческие общества достаточно надежно и с болезненным однообразием. Соленая говядина, копченый лосось, маринованный перец, заквашенная капуста и засахаренные фрукты ценились как крайне необходимые вкусовые бомбы, а также как важнейшие запасы продовольствия – съедобный страховой полис, позволяющий сэкономить на урожае в худые сезоны.

Действительно, многие из самых вкусных продуктов в мире – результат тысячелетней войны человечества с гнилью: от вонючего сыра, копченого лосося и салями до мисо, мармелада и мембрильо. Даже желатиновые удовольствия скандинавского лютефиска или китайских яиц столетней выдержки имеют своих почитателей. Большинство этих консервированных продуктов также невероятно долговечны. Однако они не похожи на свежие: химические и физические преобразования, необходимые для победы над микробами, неизбежно уничтожают первоначальный вкус, текстуру и внешний вид продукта. Малиновый джем может быть идеальной начинкой для булочки, но его вряд ли перепутают со свежей малиной; хот-дог без квашеной капусты, по мнению многих, неполноценен, но вас могут простить, если вы не догадаетесь о родстве капусты со смальцем.

Тем не менее, эти способы консервации в основном работали, часто были приятными на вкус, а многие из них даже имели побочное преимущество – делали еду более портативной: кусок сыра или палку салями можно было взять с собой в однодневное путешествие гораздо легче, чем банку молока или свинью. Конечно, транспортировка пищи на большие расстояния не была особенно актуальной проблемой на протяжении большей части истории человечества. Люди почти всегда жили в непосредственной близости от растений и животных, которые составляли основу их рациона. Даже в 1800 году, когда в Британии уже вовсю шли сельскохозяйственная и промышленная революции, только 3 процента населения Земли жили в городах. Для сельского населения, составлявшего большинство, сохранение пищи функционировало не столько как механизм распределения, сколько как статичное сезонное ограждение, приглушая циклы пиршеств и дефицита сельскохозяйственного года, а не устраняя их вовсе.

Моряки и солдаты были исключением: основную часть их рациона составляли запасенные продукты, и они полагались на хартдак или бисквит, соленую свинину, рассольный и копченый сыр, сушеный горох и фасоль, дополняя их свежими продуктами, которые они могли поймать или добыть на суше или в море. Кормление армий в пути представляло собой настолько серьезную проблему, что это послужило толчком к следующему крупному прорыву в технологии борьбы с порчей: консервированию. В конце XVIII века французы ввели всеобщую воинскую повинность, чтобы собрать самую большую армию в мире: более миллиона человек под командованием молодого и амбициозного Наполеона Бонапарта. Местные сельские хозяйства не могли прокормить эту грабительскую орду, и в 1795 году французское правительство бросило вызов: щедрый денежный приз в размере двенадцати тысяч франков за новый метод сохранения продуктов.

Николя Апперт, талантливый повар без формального образования, задался вопросом, можно ли применить метод, который он использовал для консервирования засахаренных фруктов в стеклянных банках, к проблеме сохранения супа, овощей, тушеной говядины и бобов. «Динамичный и веселый человечек», по словам французского историка Магелона Туссен-Самата, Апперт начал свои эксперименты с того, что засыпал горох и вареную говядину в старые бутылки из-под шампанского, закупоривал их и помещал в ванну с горячей водой на разное время. Когда любопытство переросло в одержимость, Апперт продал свой парижский кондитерский бизнес и уехал в небольшой городок за городом, где провел большую часть десятилетия, совершенствуя свой метод.

В 1803 году Апперт передал первую партию консервированных продуктов французскому флоту для полевых испытаний. Содержимое бутылок получило восторженные отзывы: говядина была названа «очень съедобной», а фасоль и зеленый горошек имели «всю свежесть и аромат свежесобранных овощей». Апперт был награжден премией и быстро использовал деньги для финансирования дальнейших экспериментов. Вместо того чтобы запатентовать свою методику, он опубликовал книгу с подробными инструкциями, чтобы каждый мог овладеть «искусством консервирования». Неудивительно, что он умер нищим. Несмотря на то, что французское правительство официально признало его «благодетелем человечества», даже жена в конце концов ушла от него, и он был похоронен в братской могиле.

Стеклянные бутылки Апперта принесли на февральские обеденные столы летние персики и кукурузу и позволили людям, не имеющим выхода к морю, впервые попробовать несоленые морепродукты – хотя для того, чтобы сделать консервы по-настоящему портативными, потребовалось изобретение жестяной банки по ту сторону Ла-Манша, а в 1920-х годах – эволюция консервного ножа от примитивного рычага до вращающегося колеса, чтобы сделать его удобным в использовании. Но долгое кипячение означало, что содержимое банки также часто было безвкусным, кашеобразным или резиновым. Консервированные помидоры могут быть лучшей заменой свежим, чем их вяленые собратья, или чем кетчуп, выдержанный в уксусе, но они никогда не обманут никого, что они прямо с виноградной лозы. К тому же помидоры – редкий пример продукта, чей питательный профиль улучшается благодаря консервированию: в большинстве случаев нагревание снижает содержание витаминов в овощах.

К началу двадцатого века люди разработали множество эффективных и более-менее вкусных стратегий, чтобы остановить гниение. Но консервирование продуктов было трудоемким. Для этого часто требовались дорогостоящие материалы, такие как сахар или алюминий, а в случае с сыром и другими культурными и ферментированными продуктами требовались неоспоримые промежутки времени. В процессе консервирования продукты часто уменьшались в размерах, а потеря веса воды делала их более дорогими в пересчете на объем. А главное, она не была похожа на свежую по виду и вкусу. В результате большинство людей по-прежнему питались по сезону и по месту жительства. Хотя в современной кулинарной философии это считается идеалом, в дорефрижераторной системе питания это было сопряжено с трудностями для всех, кроме очень богатых. В конце зимы и ранней весной рацион среднестатистического человека мог быть крайне однообразным и часто испытывал дефицит важных микроэлементов. Фермерам приходилось продавать весь урожай сразу, что приводило к снижению цен, а переработка образовавшегося избытка требовала многочасового труда, зачастую неоплачиваемого женщинами дома. Между тем свежий персик был редким лакомством, доступным раз в год – или вообще не доступным для городской бедноты.

Появление холодильника – сначала естественного, а затем механического – изменило все это, перевернув тысячелетнюю историю питания. В некотором роде оно сделало полный круг: впервые с момента появления сельского хозяйства люди стали питаться немного больше, чем наши предки эпохи палеолита, выбирая из огромного количества сотен различных видов продуктов, все свежие и без консервантов. Однако в конечном итоге систематическое использование холода открыло дверь в совершенно новую главу в человеческом питании, в которой мы преодолели не только гниль, но и сезонность и географию.

Ледяной урожай

В Соединенных Штатах осталось всего несколько мест, где до сих пор практикуют забытое искусство заготовки зимы. Одно из них – ледяной дом Томпсона в Южном Бристоле, штат Мэн, – небольшая деревянная хижина на обочине шоссе № 129. В 1826 году Аса Томпсон запрудил ручей на своем участке, чтобы создать неглубокий пруд площадью в один акр, построил на его берегу ледяной дом и занялся бизнесом по производству замороженной воды. Пять поколений семьи продолжали собирать ежегодный урожай до 1985 года, спустя полвека после того, как вся ледяная промышленность Новой Англии испарилась. Кен Линкольн, который вырос неподалеку и начал работать на последних коммерческих сборах в возрасте всего девяти лет, помог вновь открыть ледяной дом в качестве живого музея в 1990 году.

К тому времени, когда я приехал ярким, но горьким февральским утром, решив принять участие в ежегодной резке льда, несколько пожилых мужчин в поношенных комбинезонах и клетчатых пледах уже вычерчивали на заснеженной поверхности озера продолговатую сетку с помощью ледоруба, оставляя призрачные очертания белых прямоугольников, каждый шириной чуть меньше двух футов и длиной три фута, тянущихся вдаль. Линкольн был занят тем, что приводил в действие столетнюю циркулярную пилу на санях, работающую на газе, чтобы вырезать канал, ведущий к пандусу ледяного домика.

Внутри ледяного домика, обшитого деревом, несколько слоев ледяных глыб уже сияли голубой белизной. Они были заготовлены неделей ранее по просьбе съемочной группы канала Discovery. Линкольн сказал мне, что сцена рубки льда в прологе диснеевского фильма Frozen вызвала всплеск интереса к этому процессу. Тем не менее, несколько десятков человек, столпившихся вокруг кофе и пончиков, разложенных на складном столике на парковке, были в основном из соседних общин, хотя некоторые посетители приехали из Портленда и других городов. Многие сказали мне, что они завсегдатаи и каждый год возвращаются с термосами, полными чили, шерстяными пледами и шезлонгами, с которых можно наблюдать за весельем.

Без всяких официальных объявлений и фанфар начался день сбора урожая с использованием коллекции найденных и подаренных старинных инструментов. Работая в парах, мужчины резали по параллельным линиям с помощью тяжелых двуручных ледорубов. Когда прямоугольный плот всплывал на поверхность, они брались за длинные долотообразные инструменты, называемые брусками, которые, опускаясь на зазубренные линии, раскалывали блоки крест-накрест. И наконец, они направили каждый отдельный пирог в ледяной канал, используя шест, чтобы осторожно подтолкнуть и протащить медленно движущиеся белые кубоиды через узкую полосу черной воды.

После того как первый ряд был собран в качестве демонстрации, наступил сезон инструментов. Собравшаяся толпа местных жителей и посетителей могла попробовать свои силы в пилении, разбивании и управлении льдом. Могу сообщить, что пиление было самым быстрым способом разогреться – протаскивать громоздкие железные лезвия через двенадцать дюймов льда было довольно тяжелым занятием. Управление также оказалось на удивление сложным: пироги весили более трехсот фунтов каждый и двигались по воде с медлительностью контейнеровоза. Однако самым приятным занятием было отламывать отдельные блоки от более длинного плота с помощью отбойного бруса: один правильный толчок – и с легким треском новый вырезанный блок предстает во всем своем кристаллическом совершенстве.

Процесс доставки заготовленного льда в дом был не столь дружелюбным. Пара парней в флуоресцентных рыболовных гидрокостюмах окунала ледяные лепешки и перебрасывала их на подводные сани, прикрепленные к системе шкивов. Лошадиная сила была предоставлена человеком в потрепанном пикапе, а не более исторически достоверными Clydesdales. (Пара лошадей присутствовала, но была занята катанием на санях местных детей). Как только «ныряльщики» подали сигнал, водитель пикапа дал задний ход, и один сверкающий, полупрозрачный, огромных размеров куб был завезен на санях по пандусу на вершину шаткого деревянного помоста, где он на мгновение остановился, разбрасывая радугу во все стороны, словно гигантская призма, а затем набрал скорость и скатился вниз.

Внутри ледяного домика младшее поколение выполняло чуть более волнительную работу по размещению тортов. Когда глыба на мгновение замирала на вершине подъема, кто-то кричал «Лед на подходе!», и, подобно комбинации керлинга и «Тетриса», в которую играют с помощью шестов, борцы приседали, готовые направить тяжелую глыбу, быстро скользящую на своей сверкающей ходовой части, в следующий открытый слот. Иногда это срабатывало, и блок с удовлетворительным стуком въезжал на отведенное ему парковочное место. Чаще всего этого не происходило, и ледяной торт на скорости сбивался с курса, врезаясь в стены, отламывая куски от других блоков в сверкающих брызгах, а иногда, как рассказывали мне старожилы, ломая лодыжки. Чем плотнее уложен лед, тем дольше он держится, поэтому отколотые куски использовались для заделки всех щелей. Зазубренные куски сверкали, как молочно-голубой кварц, отбрасывая осколки света на теплые деревянные стены.

Льда, который мы собрали в тот хрустящий февральский день, могло бы хватить на все лето, если бы он был тщательно упакован. Однако в наши дни лед озера Томпсон в основном расходуется в одном эпическом порыве: на июльском празднике мороженого. Добровольцы – многие из которых, как и я, участвовали в сборе урожая – вернулись к озеру; мы откололи пару блоков и смешали их с солью, чтобы заморозить мороженое в старомодных машинах с ручным приводом. В густой влажности лета на Восточном побережье купание в прозрачном бирюзовом сиянии оставшихся ледяных лепешек в ожидании, пока мороженое застынет, уже освежало – это был тающий монолит холода. Я с удовольствием съел по шарику сливочного клубничного и мятного шоколадного мороженого на берегу почти неузнаваемого озера, темные воды которого теперь кишели стрекозами и были украшены кувшинками.

К концу дня в леднике оставалось всего несколько сжатых глыб, их блестящие бока лохматились от соломы, которой они были укрыты в качестве утеплителя. После этого оставшийся лед продают рыбакам-спортсменам по доллару за лепешку. Благодаря меньшему количеству пузырьков воздуха натуральный лед тает медленнее, чем искусственный, и хороший блок может продержаться на воде до недели. Странным образом такое использование – сначала вечеринка с мороженым, а затем, почти случайно, хранение продуктов – отражает любопытный путь холодильного оборудования к внедрению, от приятного удовольствия до практической необходимости.

В конце 1960-х годов Сильвия Бимон посетила одну из самых интригующих достопримечательностей своего сельского городка. В Ройстоне, расположенном в нескольких милях к югу от Кембриджа, находится искусственная пещера, стены которой покрыты таинственной резьбой – круги внутри кругов, щиты и мечи, человек, держащий череп и свечу, лошадь, фигура богини Земли, а также несколько сцен распятия.

О возрасте и назначении пещеры Ройстон до сих пор ничего не известно, но ранние исследователи предполагали, что она могла быть древним языческим храмом, римской усыпальницей, средневековой частной часовней или лачугой отшельника. Заинтригованная, Бимон – мать четверых детей, не имевшая никакой официальной квалификации в этой области, – начала собственное расследование и в итоге пришла к выводу, что пещера, скорее всего, служила местом ночлега для рыцарей-тамплиеров, которые, как известно, продавали свои товары на близлежащем рынке в конце 1100-х – начале 1200-х годов. (Эта теория остается доминирующей и сегодня, основываясь на поразительном сходстве многих рисунков с теми, которые, как известно, были вырезаны членами таинственного ордена на стенах французского подземелья).

Проявив интерес ко всему подземному, Бимон подала заявку на обучение археологии в Кембриджском университете. За неделю до начала учебы она представила свои исследования пещеры Ройстон только что основанному Французскому обществу по изучению подземных вод. «Затем последовали вопросы, и несколько раз прозвучало слово «ледник», – вспоминает Бимон. Может ли пещера Ройстон быть ледником? Бимон, которая на тот момент никогда не слышала о подобном, была очарована этой концепцией. На последнем курсе Кембриджа она сосредоточила свое диссертационное исследование на яме в естественной пещере на острове Джерси, которая, как она убедилась, использовалась неандертальцами в качестве холодильника для хранения мяса мамонта около 140 000 лет назад – теория, которая, если она верна, сделает ее одним из самых ранних известных примеров намеренного хранения пищи человеком. Чтобы подкрепить свою гипотезу, она хотела привести доказательства того, что мясо хранится дольше, упакованное в яму со льдом, но, к своему удивлению, обнаружила, что никто не проводил такого исследования. Ледяные дома, как ей сказали, не считаются достойным объектом для исследования. Ей придется сделать это самой.

Однажды зимним утром 1980 года Бимон проснулась и обнаружила, что свежий слой снега завалил ее двор и перекрыл дороги в окрестностях Ройстона. Взволнованная, она быстро позвала на помощь одного из своих детей и соседского студента, ни один из которых не мог добраться до работы или школы. Затем она проверила свой холодильник. «Я нашла вареную баранью отбивную, банку с цельным пастеризованным молоком, две замороженные и две размороженные рыбные палочки», – вспоминает она. (Рыбный палец – это британский термин, обозначающий рыбную палочку).

Вместе они засыпали углубление диаметром три фута на заднем дворе футом снега, «как можно сильнее утрамбовывая его лопатами в твердый лед». Затем они положили баранью отбивную и банку с молоком, а затем еще один фут твердого снега. Рыбные пальцы стали следующим слоем в этом ледяном белковом сэндвиче, и все это было засыпано еще одним футом снега. «Мы привели все в порядок и разгладили бока, не оставив ни дырок, ни щелей», – вспоминала Бимон. Затем она вернулась в дом, выпила чашку чая, чтобы согреться, и попросила свою мать, которая жила неподалеку, ежедневно измерять термометром внутреннюю температуру в яме.

Через несколько часов собака семьи Бимон откопала два размороженных рыбьих пальца. На пятый день, когда снег начал таять, Бимон заметила, что два других пальца оказались открытыми. «Птицы клевали и ели панировку снаружи, но на самом деле рыба была еще заморожена», – записала она. Потребовалось три недели, чтобы весь лед исчез, и тогда Бимон выпила молоко и погрызла отбивную. Молочный жир отделился, но «на вкус он был нормальным», как и отбивная. «Остальное я отдала кошке, которая решила, что наступило Рождество, и съела все!» – сообщила она. «Кошки, как известно, привередливы, так что я знала, что в этом нет ничего плохого».

Хотя 140 000 лет назад не было ни банок с вареньем, ни панированных рыбных палочек, эксперимент Бимон стал одной из первых задокументированных попыток собрать данные о том, как долго пища, зарытая в снег, остается съедобной. И по сей день многие экспериментальные археологические исследования начинаются именно с таких простых, специальных проб, чтобы доказать правильность концепции. С годами, повторяя свой эксперимент с все большей изощренностью и достоверностью, Бимон установила, что правильно упакованная снежная яма остается холодной целых пять недель, и почти столько же времени сохраняет пригодность хранящихся в ней продуктов. «Если бы ранний человек помещал молоко или сыры в крытые горшки, то не было бы причин, по которым такие продукты не могли бы замерзнуть и сохраняться в течение трех недель и более», – заключила она.

Исследование Бимона помогло доказать, что люди, скорее всего, знали о способности холода приостанавливать порчу и использовать ее на протяжении тысячелетий – вероятно, так же давно, как мы солили мясо и засахаривали фрукты. Положив рыбу на лед, мы выигрываем время: микробы, покрывающие ее поверхность, становятся вялыми, питаются, выделяют жидкость, двигаются и размножаются в темпе улитки. Помещение винограда на лед не только задерживает рост грибков, живущих на его кожице, но и имеет дополнительное преимущество: замедляется собственное дыхание клеток фрукта, а значит, и скорость, с которой они сжигают внутренние запасы воды и сахара. Если тепла достаточно, чтобы достичь точки замерзания воды, консервирующая сила холода многократно возрастает: образуются кристаллы льда с острыми краями, уменьшающие количество воды, доступной бактериям и грибкам, и повреждающие их клеточные стенки.

Проблема в том, что, хотя мы можем добавлять тепло в пищу по своему усмотрению с тех пор, как наши предки из каменного века впервые овладели огнем, мы не можем надежно удалить его уже более века. Вместо этого мы стали зависеть от капризов естественного холода – прохлады подземных пещер или погребов, испарительного охлаждения, переносимого ветром, и мимолетных, межсезонных заморозков в снегу и льду.

Если не считать палеолитических ям, то самые ранние письменные свидетельства хранения холода датируются почти четырьмя тысячами лет. Построенные по императорскому указу на берегах реки Евфрат в современной Сирии, эти ледяные хранилища описывались на клинописных табличках как тщательно охраняемые сооружения глубиной почти двадцать футов и длиной сорок футов, облицованные ветвями тамариска. Записи того времени также свидетельствуют о том, что лед пользовался таким спросом, что уже через три дня после того, как один груз достиг города, вероятно, с гор на севере, он был почти полностью распродан.

В древнекитайском сборнике стихов «Ши-цзин» есть следующее упоминание, датируемое чуть более чем тремя тысячами лет назад. «Д'ионг, Д'ионг! Рубите лед под второй луной, храните его под третьей», – так переводит Эзра Паунд стих из «Песни Пина». Судя по записям Афинея, Плутарха и других авторов, древнегреческая и римская элита регулярно покупала снег, спускаемый с гор, чтобы охладить вино и сохранить свежими креветки летом. Тем не менее это была дорогая роскошь, что позволяет объяснить обиженный тон письма, написанного римским писателем и администратором Плинием Младшим своему другу после того, как он не явился на званый ужин: «Я приготовил, как ты должен знать, салат-латук, три улитки, два яйца и ячменный пирог, а также немного сладкого вина и снега; снег, конечно, я отнесу на твой счет, как редкость, которая не сохранится».

По словам кулинарного писателя Элизабет Дэвид, в 1600-х годах на итальянском полуострове «наступал новый ледниковый период». За несколько десятилетий до этого неаполитанский эрудит Джамбаттиста Делла Порта обнаружил, что добавление соли в лед снижает его температуру замерзания, а значит, заварные кремы можно превращать в мороженое, а вино – в слякоть. От Сицилии до Флоренции, пишет Дэвид, «каждый, кто стремился к комфортной и элегантной жизни… имел личный снежный склад на территории своего городского особняка или загородной виллы». Британские гости писали домой, что «нехватка снега подняла бы мятеж в Неаполе не меньше, чем нехватка кукурузы или провизии в другой стране». Желанность холода делала грабежи неизбежными. Дэвид цитирует длинное и строгое послание кардинала Медичи римскому начальнику полиции на тему перенаправления снежных грузов и охраны ледяных домов.

Спустя столетие англичане наверстали упущенное, и ни одно фешенебельное поместье не обходилось без подземного ледяного дома, часто спроектированного известными архитекторами эпохи, включая Джона Соана и Николаса Хоксмура, в котором замерзшая вода, собранная за зиму, могла храниться до лета. Как сказал Бимон, который впоследствии провел более десяти лет, исследуя Великобританию, чтобы составить справочник этих не всегда заметных сооружений: «Сегодня трудно осознать огромное количество существовавших ледяных домов» – «не десятки или сотни, а тысячи». По ее словам, местные власти и отделы планирования по большей части не знают о существовании этих подземных сооружений, что вызывает в воображении образ Британских островов как некоего швейцарского сыра, покрытого льдом и испещренного забытыми пустотами. По сей день ледяные колодцы регулярно обнаруживаются застройщиками в Лондоне, когда они пытаются вбить сваи или вырыть подвалы в неожиданно полых землях. В сельской местности, по словам Брюса Уокера, эксперта по шотландской старинной архитектуре, входы в подземные ледяные дома, которые обычно строились на расстоянии от других строений и, казалось, открывались прямо в землю, вероятно, являются причиной многих британских легенд о тайных туннелях и существах, похожих на хоббитов.

Но, несмотря на огромную инфраструктуру, созданную для его использования, естественное охлаждение оставалось неустойчивым. Даже в северном климате теплая зима приводила к дефициту льда. Ледяные дома строились по самым разным проектам, и некоторые из них работали плохо – в них не было достаточной вентиляции для отвода тепла, образующегося при таянии льда, или достаточного дренажа для отвода талой воды. Не кто иной, как Джордж Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов, столкнулся с проблемой хранения льда в специально построенном погребе в своем поместье Маунт-Вернон. В его дневнике за воскресенье, 5 июня 1785 года, записано разочарование: «Открыл колодец в погребе, в котором хранил запас льда, но там не осталось ни малейшей частицы».

Такие неудачи были скорее раздражением, чем настоящей катастрофой. По большей части лед, который добывался и загружался в эти сооружения с огромными усилиями и затратами, предназначался для декаданса. Его использовали почти так же, как древние римляне использовали снег более тысячелетия назад: для охлаждения вина, нежных фруктов и кремовых десертов, чтобы получить гедонистический кайф от употребления морозных прохладительных напитков в летнюю жару. В начале 1800-х годов Джейн Остин писала своей сестре: «Ради элегантности, легкости и роскоши… я буду есть лед, пить французское вино и быть выше вульгарной экономии».

Такое внимание к самым приятным, можно сказать, несерьезным способам применения охлаждения возникло не потому, что элита Италии эпохи Ренессанса, Британии эпохи Джорджии или Регентства, а также колониальной Америки не знала о потенциале холода для сохранения продуктов. Просто использование столь ценного и ограниченного ресурса для решения такой одновременно рутинной и масштабной задачи, как охлаждение, скажем, всей цепочки поставок мяса, казалось нецелесообразным и непрактичным. Более того, в мире, где не было огромных расстояний между производителями и потребителями или ожидания, что все социальные слои могут наслаждаться одной и той же пищей круглый год, преимущества этого не были столь же очевидны, как удовольствия от винных коктейлей и мороженого.

В ходе своего исследования Бимон обнаружила очень мало примеров хранения продуктов в ледяных домах, а те, что она нашла, в основном касались нежных фруктов. В одном старинном доме в Уэст-Мидлендс груши и персики были подвешены на деревянных лотках к крыше ледяного дома. «Известно, что егеря затачивали кол в копне и протыкали копьем сочные груши с крыши», – пишет она. Рыбаки также были ранними последователями. С 1780-х годов лед собирали зимой в шотландских озерах и хранили, чтобы сохранить лосося свежим во время шестидневного путешествия в Лондон весной и летом; позже траулеры стали вывозить его в море, но, как отмечает Бимон, «запасы льда были недостаточными, и его приходилось использовать экономно и только для самых ценных видов».

В конечном итоге природный лед был слишком дорог, ненадежен и эфемерен, чтобы использовать его для крупномасштабного сохранения продуктов. Так было до 1805 года, когда невысокий, маленький выпускник школы по имени Фредерик Тюдор открыл новую отрасль: международную торговлю замороженной водой.

В середине 1800-х годов обилие пресноводных озер и лютые холодные зимы в Америке рассматривались как ценный природный ресурс, эквивалентный саудовской нефти. Его коммерческая эксплуатация положила начало не только демократизации, но и индустриализации холода.

Когда в 1805 году Фредерик Тюдор начал заготовку и доставку льда, он и представить себе не мог, что закладывает основу для формирования зависимости от холода в обществе. Он вырос, как и многие богатые жители Новой Англии, наслаждаясь мороженым и охлажденными напитками, которые можно было получить из небольшой ледяной хижины в летнем поместье его семьи. Благословленный снисходительными родителями и щедрым пособием, Тюдор в возрасте тринадцати лет решил, что дальнейшее образование – пустая трата времени. Вскоре он бросил стажировку в бостонском магазине и стал жить в семейном поместье, охотясь, ловя рыбу и выдумывая причудливые схемы обогащения.

Сначала план по продаже льда показался подростку еще одной из его дурацких идей. После того как он сопровождал своего больного туберкулезом брата Джона Генри в поездке в Гавану, во время которой оба жителя Новой Англии сильно страдали от тропической жары, ему пришло в голову, что ни один кубинец не сможет устоять перед соблазном морозного напитка, если только лед каким-то образом можно будет ему доставить. «Человек, который в течение недели пьет холодные напитки за один и тот же счет, никогда больше не сможет получить их теплыми», – объяснил он, изложив свой план по созданию ледяных наркоманов из гаванских любителей выпить, поставляя лед бесплатно городским барменам в течение ограниченного времени, а затем, когда их клиенты подсели на него, вводить розничные цены.

Несмотря на то, что он понятия не имел, можно ли сохранить лед во время длительного плавания в тропики и как это сделать, Тюдор был абсолютно уверен в успехе. Он написал богатому бостонскому политику, у которого надеялся получить финансирование, что в скором времени он и его деловые партнеры станут обладателями «состояния, превышающего наши возможности». Политик отказался от инвестиционной возможности, как и почти все, кроме нового богатого шурина Тюдора, который позже в своей автобиографии вспоминал, что «трезвомыслящие коммерсанты сочли эту идею настолько абсурдной, что она показалась капризом расстроенного мозга».

Список препятствий, которые Тюдор не смог предусмотреть, был очень длинным. Ему пришлось купить собственное судно после того, как он не смог найти ни одного судовладельца, готового взять груз, который, скорее всего, растает в пути, испортив все остальное в трюме, прежде чем стечет в море, а судно останется без балласта и будет трудно управляемым. Он не предполагал, что мороз, необходимый для образования льда, приведет к тому, что бостонская гавань также окажется скованной льдом, а значит, ему придется строить огромные ледовые дворцы для хранения груза до его отправки. И он не предполагал, что жители Карибских островов могут не иметь ни малейшего представления о том, что делать со льдом, не говоря уже о том, где его хранить. По его подсчетам, во время первого плавания на Мартинику в 1806 году он потерял от 3 до 4 тысяч долларов – до 100 тысяч долларов в пересчете на сегодняшние деньги. Хуже того, уже на следующий год его отец вернулся домой из длительной поездки по Европе, где каким-то образом потерял семейное состояние.

Тюдор винил всех и вся, кроме себя: погоду, невежественных жителей Новой Англии, отказавшихся финансировать его, и столь же непросвещенных жителей тропических островов, не признавших преимуществ льда, коррумпированные власти, неверных друзей и родственников, даже президента Томаса Джефферсона за временный запрет на поставки на Кубу. «Разве все мои начинания в богатом событиями ледовом бизнесе не сопровождались злодейским стечением обстоятельств, против которых нельзя было сделать никаких расчетов?» – жаловался он в своем дневнике. «Они излечили меня от излишнего веселья. Они сделали мою голову седой; но они не довели меня до отчаяния». Несмотря на это, одна из строк дневника состоит просто из слова ANXIETY, напечатанного крупным шрифтом; позже мотивационные заметки напомнили ему, что он еще молод и у него есть много времени, чтобы найти альтернативную карьеру. «Ты еще можешь вернуться на старую дорогу», – советовал он себе. «Продай все, что можешь, и стань обычным человеком». Не прошло и десяти лет, как его уже трижды арестовывали за долги и дважды сажали в тюрьму.

Тем не менее Тюдор продолжал строить первый в мире холодильный бизнес с нуля. Его бригадир, Натаниэль Уайет, разработал все инструменты, которые я использовал на озере Томпсон – ледоруб, отбойные брусья и шесты для ловли щуки – и оптимизировал дизайн самого ледяного дома, архитектурную технологию, которая, возможно, стала самым большим вкладом Тюдора в индустриализацию замороженной воды. В отличие от подземных каменных или кирпичных ледяных домов, описанных Сильвией Бимон, ледяные дома Тюдора были полностью наземными и строились из дерева, а в качестве изоляции между двойными стенами укладывался слой опилок. Как только температура поднималась выше нуля, не было никакой возможности предотвратить таяние заготовленного льда – лучшее, на что мог надеяться Тюдор, это замедлить его исчезновение. Его революционная конструкция из дранки и опилок, с круто наклоненной крышей для рассеивания тепла, выделяемого массой медленно тающего льда, и подземным стоком для отвода талой воды, работала довольно хорошо, сократив усадку до менее чем 10 процентов.

Пока Уайет занимался технологиями, Тюдор сосредоточился на развитии бизнеса. Он проводил демонстрации приготовления мороженого для кондитеров, предлагал владельцам кофеен кувшин для охлаждения воды собственной конструкции и придумал модели подписки на ледяные блоки – клиенты могли подписаться на одну или две доставки в день по месячному плану. Он даже спроектировал и построил одни из самых первых домашних льдогенераторов, которые он назвал «Маленькими ледяными домиками», чтобы покупатели могли хранить свою дневную норму льда дома.

Между тем, несмотря на жалость к себе, Тюдор вынужден был признать, что зарождающаяся ледовая индустрия имела некоторые уникальные преимущества. Корабли, выходившие из портов Новой Англии, как правило, были легкими и часто прибегали к перевозке камней в качестве балласта, которые они просто выбрасывали за борт в пункте назначения, чтобы вернуться с иностранным грузом. Убедившись, что большая часть тюдоровского льда не растает в пути, они охотно перевозили его по низким ставкам: даже груз со скидкой имел больше экономического смысла, чем груда камней. До появления торговли льдом опилки с лесопилок Мэна были столь же бесполезны – более того, они часто скапливались в реках и вызывали наводнения, – а значит, Тюдор мог приобретать жизненно важные изоляционные материалы по бросовым ценам. Возможно, самым удачным образом, как объясняет Гэвин Уайтман, автор книги «Торговля замороженной водой», «поскольку ее нельзя было отнести ни к добыче полезных ископаемых, ни к сельскому хозяйству», торговля льдом не облагалась никакими налогами

Сезон уборки льда также совпадал с периодом затишья для фермеров, которых можно было убедить взяться за то, что Сильвия Бимон описывает как «страшную, промозглую, опасную работу». Говорят, что Тюдор поил своих рабочих виски, чтобы закалить их против суровости льда. «Его требования неумолимы, и если не подчиниться ему немедленно, он сам себя изводит», – жаловался в то время один из жителей Массачусетса. «Он мокрый и тяжелый, острый и режущий, и, если в нем нет ни крупинки, ни зернышка, чтобы успокоиться, он всегда неспокоен». «Горячий грог – единственное средство, чтобы не отвалились пальцы на ногах», – подтверждает другой.

Постепенно торговля замороженной водой стала набирать обороты. В 1820-х годах рынок был уже достаточно развит, чтобы убедить Асу Томпсона из штата Мэн заняться этим бизнесом. К 1837 году Бостон получал несколько тысяч тонн льда в год, а в течение следующего десятилетия объем торговли увеличивался примерно вдвое каждые три года. Новоанглийский лед находил покупателей по всему Восточному побережью и даже в Лондоне, Перу и Калькутте. Тюдор, известный теперь как Бостонский ледяной король, был всего лишь одним из многих торговцев льдом, хотя и очень богатым, которого пресса называла «великим общественным благодетелем».

Приезжие в Соединенные Штаты отмечали, что в этой стране принято есть лед, часто с завистью. Когда англичанка средних лет Сара Миттон Мори вспоминала о своей поездке в США в 1840-х годах к сестре, она писала: «Из всех предметов роскоши в Америке я больше всего наслаждалась льдом – в Англии его использование было тогда редким и дорогим». Кувшины с ледяной водой охлаждали ее спальню в жаркие ночи, друзья принимали ее со стаканом ледяного лимонада или шерри-кобблера, в котором «плавали огромные кристаллы», а званые обеды потными августовскими вечерами всегда завершались мороженым. Мятный джулеп, ставший популярным смешанным напитком на американском Юге XVIII века, с добавлением льда превратился в освежающий коктейль, который мы знаем сегодня. Как напомнила Мори одна хозяйка, «всякий раз, когда вы слышите, как оскорбляют Америку, вспоминайте о льде».

Тюдор умер богатым человеком в 1864 году, а основанная им отрасль продолжала развиваться. К 1879 году, когда был опубликован первый национальный отчет о торговле замороженной водой, ежегодно добывалось около восьми миллионов тонн, хотя, благодаря таянию, только около пяти миллионов тонн доходило до потребителей. Среди них были и бедняки: благодаря появлению уличных торговцев, продававших небольшие кусочки льда или мороженое «за гроши», прелести холода впервые стали доступны всем. Что еще более важно, доступность дешевого холода позволила холодильной технике продемонстрировать свою ценность в пищевой промышленности.

Одновременно с появлением бытового льда рыбаки стали брать с собой лед для сохранения улова, что позволило им дольше оставаться в море и добывать глубоководные запасы. Фермеры поняли, что лед может избавить их от необходимости ехать на рынок посреди ночи, чтобы масло не растаяло до того, как его можно будет продать. Куски натурального льда стали хладагентом в пивоварнях, созданных волной немецких иммигрантов в 1850-х годах, что позволило им варить светлое пиво круглый год; они охлаждали первый в стране холодильный склад, построенный для хранения домашней птицы на Фултонском рынке в Нью-Йорке в 1865 году; их упаковывали вместе с первыми железнодорожными грузами мяса на убой в 1870-х годах. Индустрия, начавшаяся со стимулирования упаднического аппетита к охлажденным напиткам и мороженому, в итоге нечаянно доказала коммерческую ценность холода для сохранения продуктов.

Тюдор никогда не беспокоился о том, что индустрия природного льда окажется под угрозой из-за механического охлаждения. Когда он строил свой первый ледник в Гаване в 1807 году, он уверял тамошние власти, что вся концепция производства льда «абсурдна». Его уверенность была обоснованной: в начале XIX века ученые имели лишь шаткое представление о термодинамике, что затрудняло объяснение образования естественного холода, не говоря уже о его искусственном воссоздании.

Однако успех тюдоровской индустрии замороженной воды вдохновил целое поколение будущих производителей синтетического холода. «Замедляя разрушительную работу времени, холод увеличивает силу и ресурсы человека», – говорил один из них, француз по имени Шарль Телье. Но что, если бы человек также мог управлять холодом, производя его в нужном количестве и по своему желанию?

Машина для производства холода

«Солнце ярко светило с голубого неба в 1:30 пополудни, и люди, ищущие удовольствия, стояли под тенью склада», – гласила заметка на первой полосе газеты The Piqua Daily Call во вторник, 11 июля 1893 года. Склад, о котором идет речь, был назван «Величайшим холодильником на Земле» и являлся «одной из самых заметных достопримечательностей» на Всемирной выставке 1893 года в Чикаго. В статье в газете Clearwater Echo, опубликованной незадолго до открытия ярмарки, говорилось о том, что это сооружение само по себе является захватывающим дополнением к экспозиции. «Для обывателя процесс изготовления льда – глубокая тайна», – писал чикагский корреспондент газеты. «Здесь ему будет предоставлена прекрасная возможность изучить его в деталях».

Внутри находились четыре двигателя, работавшие от трех огромных котлов, которые приводили в действие машину, способную производить сорок тысяч тонн льда в день. В холодильных камерах здания хранились скоропортящиеся продукты для торговцев ярмарки, так что, как заметил корреспондент «Эхо», «на территории ярмарки не придется пить теплую воду или есть растопленное масло». Все сооружение было облицовано стаффажем (искусственным камнем из парижского гипса и цемента), покрашено в белый цвет и украшено орнаментом, напоминающим венецианский палаццо, с башнями-куполами по углам. [*6] Чтобы добавить грандиозности, дымовая труба машинного отделения высотой семьдесят футов, которая также служила для выпуска аммиачных паров из льдогенератора, была замаскирована под кампанилу с еще одним куполом. По масштабу, грандиозности и удивительности она легко соперничала с другими достопримечательностями ярмарки, среди которых был ряд садов, лагун и каналов, благоустроенных Фредериком Лоу Олмстедом, известным по Центральному парку, первое в мире колесо обозрения, первая в мире движущаяся дорожка и первый коммерческий кинотеатр, в котором Эдуард Майбридж демонстрировал свои исследования передвижения животных.

Но причина, по которой 11 июля 1893 года «Величайший холодильник на Земле» попал на первые полосы почти всех американских газет, была скорее ужасающей, чем чудесной. ХОЛОДИЛЬНИК ВСТРЕТИЛСЯ КАК ГРОЗА, и тысячи людей, охваченные ужасом, увидели, как храбрые люди прыгают или падают навзничь, гласили заголовки. «Тысячи людей, жаждущих удовольствий, увидели смерть в ее самой ужасающей и душераздирающей форме на Всемирной выставке сегодня», – пишет The New York Times.

Пожар начался в дымовой трубе рано утром в понедельник, 10 июля. Компания пожарных Всемирной ярмарки галантно бросилась туда и, не имея лестниц, поднялась на башню, но поняла, что пламя распространилось по всей длине дымовой трубы, отрезав их от земли. Посетители ярмарки, число которых исчислялось десятками тысяч, к этому времени начали собираться вокруг склада, наблюдая за происходящим с нарастающим ужасом.

У одного человека хватило ума спуститься по шлангу. Когда он появился на крыше, ужасно обожженный, но живой, раздался громкий крик», – продолжает рассказ «Таймс». Но пламя быстро поглотило шланг, и остальные пожарные поняли, что им «нужно прыгать или умереть там, где они были».

По двое или трое за раз они совершали «ужасный прыжок», падая на семьдесят футов, чтобы приземлиться на гудроновую и гравийную крышу, «но так прочно впивались в липкий, текучий состав, что не смогли бы освободиться, если бы им хватило сил». Крики сжигаемых заживо людей были слышны всем.

Толпа запаниковала. «Почти час казалось, что здания экспозиции обречены», – пишет газета The Union County Journal из Мэрисвилла, штат Огайо. «Вся толпа на ярмарке собралась у места событий и почти бунтовала от ужаса». Из своих национальных павильонов французская морская пехота и испанская военная гвардия объединили усилия с ковбоями из шоу Буффало Билла «Дикий Запад», пытаясь оттеснить людей от пылающего здания, опасаясь, что цистерны с аммиаком на ледовой фабрике могут взорваться.

За два часа сверкающий белизной дворец холода превратился в дымящиеся руины. В течение следующих нескольких дней рабочие с трудом выкапывали тела из-под клубка расплавленных труб системы охлаждения. В общей сложности было установлено, что погибло более дюжины человек, многие получили серьезные травмы или пропали без вести. Почерневший каркас сооружения впоследствии стал одной из главных, пусть и нездоровых, достопримечательностей ярмарки.

Причина возгорания так и не была установлена, но начальник пожарной службы Чикаго Свени обвинил в этом аммиак, содержащийся в оборудовании для производства льда. «Это здание холодильного склада никогда бы не было построено, если бы городские власти имели право голоса в этом вопросе», – заявил мэр Картер Харрисон.

В то время, в 1890-х годах, механическое охлаждение было еще в новинку.

Машины для производства льда были дорогими и огромными, но и темпераментными: они были склонны к протечкам, пожарам и взрывам. Здание холодильной камеры на Всемирной выставке в Чикаго не было застраховано, потому что его сочли слишком рискованным. Во всей стране насчитывалось менее тысячи таких машин; всего пятнадцатью годами ранее, в 1875 году, существовало лишь несколько десятков прототипов, каждый из которых был уникален.

Хотя эра машинного холода только началась, механизм, лежащий в его основе, был разработан более чем за столетие до этого, в 1755 году, когда шотландский врач по имени Уильям Каллен стал первым человеком, заморозившим воду без использования природного льда. Каллен преподавал медицину в университетах Глазго и Эдинбурга, где славился своими живыми и полными энтузиазма лекциями, привлекавшими большое количество студентов. Его исследования холода, по-видимому, были хобби, на которое его подтолкнуло наблюдение одного из учеников: когда ртутный термометр, погруженный в вино, вынимали, температура падала на два-три градуса. (Бенджамин Франклин, будущий отец-основатель США, заметил это явление несколькими годами позже, на другом берегу пруда, и предположил, что повязки, пропитанные спиртом, могут помочь врачам эффективнее отводить тепло от ожогов или, более того, заморозить «человека до смерти в теплый летний день»).

Каллен воспользовался этой идеей и привлек внимание своих научных предшественников к экспериментам с вакуумными насосами и испарением летучих жидкостей. После нескольких лет экспериментов – в ранних попытках в качестве охладителя использовались уксус, бренди, мята и даже масло чили – ему удалось создать первое устройство, способное превращать воду в лед по требованию. Его система состояла из пары стеклянных сосудов, помещенных в вакуумную камеру, так что жидкость в одном из них – «азотный эфир», смесь спирта и нитратных солей, кипящая при крайне низкой температуре, – испарялась с большой скоростью. Превращаясь в газ, жидкий эфир отбирал энергию у окружающего его воздуха, в результате чего тот становился достаточно холодным, чтобы заморозить воду в другом сосуде.

Был продемонстрирован основной принцип, лежащий в основе современных холодильников. «Насколько мне известно, такое средство получения холода, да еще в такой сильной степени, ранее не наблюдалось, и, по-видимому, оно заслуживает дальнейшего изучения», – написал он в эссе, подводя итог своим открытиям. Похоже, его предложение не нашло отклика. Перефразируя поэта Роберта Браунинга, можно сказать, что возможности человечества превысили его понимание: способность создавать холод по требованию опередила способность представить, что может дать такая способность.

Только после того, как Фредерик Тюдор в первые десятилетия XIX века наладил промышленное производство, распределение и хранение природного льда, предприимчивые изобретатели начали понимать преимущества передачи контроля над холодом в руки природы. В 1834 году американский инженер Джейкоб Перкинс, работавший в Лондоне, разработал систему, которая использовала базовую схему Каллена, но добавила конденсатор и компрессор, необходимые для рециркуляции эфира в бесконечном цикле, чтобы производить непрерывный холод. Он нанял мельника, чтобы тот построил небольшую демонстрационную модель, но, хотя она и работала, он отказался от проекта, чтобы сосредоточиться на более прибыльном бизнесе – разработке паровых машин высокого давления для развивающейся британской железнодорожной сети.

Наконец, в 1850-х годах наступил расцвет криосферного творчества и коммерциализации. Независимо друг от друга врач из Флориды и инженер из Коннектикута разработали рабочие прототипы, но именно австралийцу удалось продать первую в мире машину для производства льда. Первая партия натурального льда из Бостона прибыла в незамерзающую Австралию в 1839 году, но огромное расстояние привело к задержкам, чрезмерному таянию и высоким ценам – все это облегчило конкуренцию искусственному заменителю. Журналист Джеймс Харрисон, сын шотландского рыбака, ловившего лосося, поселился в Джилонге, недалеко от Мельбурна, где основал первую в городе утреннюю газету. Чтобы печатать в жару, он протирал печатную форму эфиром – испаряясь, он охлаждал металл и предотвращал появление пятен. Харрисон воспользовался этим опытом и нанял своего друга-кузнеца, чтобы тот помог ему построить ледогенератор на основе эфира, работающий на паровом двигателе, в пещере в стиле Skunk Works недалеко от реки Барвон.

После как минимум двух серьезных взрывов, в результате одного из которых Харрисон попал в больницу, и повторной поездки в Великобританию для консультаций с производителями паровых машин с целью доработки конструкции, ему удалось продать получившееся устройство пивоваренной компании Truman's в Лондоне и пивоваренной компании Glasgow & Thunder в Бендиго, Австралия. По словам Дж. Э. Зибеля, автора первого учебника по холодильной промышленности, опубликованного в 1895 году, именно пивовары «были готовы заплатить за урок деньги, которые всегда приходится платить, когда великое научное открытие должно быть воплощено в практическую пользу». Считается, что именно желание выпить пива побудило первых охотников-собирателей заняться земледелием, а пивоваренные заводы обеспечили важные инвестиции в механическое охлаждение: две технологии, которые изменили мир, обе подпитывались стремлением человека к опьянению.

Война, как это часто бывает, также послужила толчком. В 1860-х годах Гражданская война в США отрезала южные штаты от поставок озерного и речного льда, от которого они стали зависеть, и несколько изобретателей воспользовались возможностью построить прототипы ледогенераторов в качестве замены. К 1867 году в Сан-Антонио, штат Техас, было уже три таких машины, а Новый Орлеан тайно доставил две из Франции через блокаду Союза. Эти первые аппараты производили столь ограниченное количество льда, что его использовали в основном для госпиталей и раненых, а не для приготовления коктейлей и мороженого. Тем не менее, они все еще представляют собой первую реальную точку опоры механического охлаждения в Соединенных Штатах. Тем временем в Индии, где природный лед Тюдора был значительно дороже из-за долгого пути, к 1878 году была запущена первая успешная машина для производства льда с паровым двигателем.

Сначала механическое охлаждение использовалось в основном для производства льда для охлаждения продуктов и напитков, а не для охлаждения помещений, в которых хранились продукты и напитки. Этот концептуальный скачок также был совершен пивоварами. В XIX веке в Соединенные Штаты прибыли миллионы немецких иммигрантов. Они привезли с собой вкус к светлому пиву, которое, в отличие от английского эля, требует постоянных низких температур для брожения. Без льда пещеры для хранения пива в Сент-Луисе, Милуоки и даже Нью-Йорке становились слишком жаркими летом, чтобы варить пиво круглый год. Между тем, после Гражданской войны потребление пива в Америке резко возросло – с менее чем четырех галлонов в год на человека до двадцати одного в течение пяти десятилетий после 1865 года.

В конце 1800-х годов пивоваренная промышленность, что неудивительно, была одним из крупнейших потребителей натурального льда в Америке. Но в условиях периодически возникающего «ледяного голода», вызванного не по сезону теплыми зимами, а также растущей конкуренции за лед со стороны потребителей в процветающих городах Восточного побережья Америки, механическое охлаждение все чаще казалось экономически выгодным вариантом для пивной промышленности. Кроме того, лед не был идеальным: когда он таял, температура колебалась, вызывая проблемы с брожением, а в сырых подвалах часто росла плесень. Постепенно пивовары поняли, что вместо того, чтобы использовать холодильное оборудование для производства льда, они могут отказаться от посредников и охлаждать сусло, пуская его по трубам, заполненным испаряющимся хладагентом. Вскоре им пришло в голову, что эти же трубы, закрепленные на потолке, могут охлаждать весь погреб.

S. Liebmann's Sons в Бруклине была первой американской пивоварней, установившей холодильную машину, а более известные имена, такие как Busch и Pabst, последовали за ней. В ранних маркетинговых материалах, опубликованных компанией De La Vergne, производителем коммерческих холодильников, основанной бывшим пивоваром, анонимный клиент восхвалял достоинства машинного холода, отмечая, что теперь в его «погребах и бродильных помещениях поддерживается такая прохлада, какая мне нужна, а воздух в них сухой и свежий, что заметно отличается от состояния, когда используется лед, и что может оценить только пивовар».

В течение первых десятилетий холодильная техника находилась на стадии экспериментов, и в каждом новом аппарате предпринимались различные попытки решить многочисленные проблемы безопасности, эффективности и инженерных решений. В Грасе, Франция, монах-траппист, который хотел охлаждать вино, производимое в его монастыре, изобрел первый герметичный компрессор, который в значительной степени устранил проблемы с герметичностью, которые были характерны для ранних машин. Другие изобрели более совершенные клапаны, усовершенствовали конструкцию конденсатора и разработали новые хладагенты. Широкая электрификация, начавшаяся в Америке, Британии и Германии в 1880-х годах, также помогла: по мере замены паровых машин электрическими насосами и моторами холодильники постепенно уменьшались до более приемлемых размеров и стоимости.

И все же в 1907 году Нью-Йорк, уже ставший современным мегаполисом с автомобилями и небоскребами, полагался на природный лед, который добывали в озерах на севере штата и доставляли на баржах по реке Гудзон. Только в 1930-х годах механическое охлаждение окончательно победило торговлю натуральным льдом. Как ни удивительно, но его успех в конечном итоге был обусловлен загрязнением окружающей среды. По мере роста американских городов и фабрик в эпоху, предшествовавшую экологическому регулированию, все больше неочищенных отходов сбрасывалось в близлежащие озера и реки. А когда теория болезней микробов стала общепринятой медицинской мудростью и люди поняли, что бактерии не погибают в замороженной воде, напитки, охлажденные кусочками натурального льда, стали ассоциироваться с опасениями за здоровье, от тифа до диареи.

Как только торговля натуральным льдом уступила своему синтетическому конкуренту, она исчезла почти бесследно, сменившись искусственной криосферой холодильных складов и домашних холодильников, для которых она заложила основу. Большинство подземных ледяных домов в Великобритании были заброшены и забыты всеми, кроме летучих мышей, которые часто устраивали в них зимние спячки. В Соединенных Штатах, где такие ледяные домики, как на озере Томпсон в штате Мэн, можно было встретить на берегу любого крупного пруда или реки в северных штатах, исчезновение было еще более полным. Набитые опилками деревянные конструкции имеют склонность либо гореть, либо падать – после нескольких лет, проведенных во льду, который медленно таял, почти все они сильно покосились, наклонившись все дальше на юг. Даже тот, который я помогал заполнять на озере Томпсон, является реконструкцией.

Где говядина?

Густавус Свифт добился славы и богатства, охладив и тем самым совершив революцию в американском мясном животноводстве. «Ему не суждено было изменить карты мира или войти в военную историю, – пишет его старший сын Луис в биографии своего отца «Янки со двора», написанной в соавторстве с журналистом Артуром Ван Влиссингеном-младшим, – напротив, он был человеческим инструментом, с помощью которого судьба изменила мировые источники и поставки важнейшего класса продуктов питания». По словам его сына, Свифтом двигали не грандиозные амбиции или желание принести пользу человечеству. Вместо этого его мотивация проистекала из гораздо менее возвышенного места: мании экономить деньги.

В качестве примера Луис рассказал, что одним из мест, которые Свифт любил посещать, был Баббл-Крик – печально известная фекальная открытая канализация, по которой кровь и внутренности с Юнион-Сток-Ярдов попадали в реку Чикаго. В романе Эптона Синклера «Джунгли», беллетризованном рассказе о работе на городских мясокомбинатах, есть объяснение того, как канализация получила свое прозвище: «Жир и химикаты, которые в нее заливают, претерпевают всевозможные странные превращения, что и послужило причиной ее названия; она постоянно находится в движении, как будто в ней кормятся огромные рыбы или в ее глубинах резвятся великие левиафаны. Пузырьки углекислого газа поднимаются на поверхность, лопаются и образуют кольца шириной в два-три фута. То тут, то там жир и грязь застывают, и ручей похож на пласт лавы; по нему разгуливают куры, кормятся, и не раз нежданный чужак начинал прогуливаться по нему и на время исчезал».

Свифт точно знал, где находится сточная канава его предприятия, впадающая в Баббли-Крик. Рискуя испортить ботинки, он регулярно ходил туда, чтобы проверить, нет ли жира в сточных водах, вытекающих из его упаковочной фабрики. Если это удавалось, кто-нибудь обязательно узнавал об этом. «Отец не считал нужным слишком щадить чувства человека, нуждающегося в исправлении, наставлении или обличении», – писал Луис. «Он считал, что если с человеком нужно поговорить, то разговор должен быть решительным и по существу».

Разочарование Свифта не было свидетельством развитой экологической совести. Скорее, он ненавидел отходы, а жир в «Пузырчатом ручье» – это жир, который не был монетизирован в виде маргарина. Он был потрачен впустую – «а для моего отца любое расточительство было слишком большим!».

Луис приписывал бережливость отца своим предкам, «которые на протяжении двухсот пятидесяти лет вели не слишком равную борьбу со скупыми песками Кейп-Кода». Родившись младшим сыном в семье из двенадцати человек в крошечной деревушке Сагамор, штат Массачусетс, незадолго до масштабной депрессии 1840-х годов, Свифт «не имел особых шансов». Но у него был проницательный взгляд на отходы, его старшие братья были мясниками, и он достиг совершеннолетия как раз тогда, когда натуральный лед начал внедряться в пищевую промышленность. -

A

начале XIX века, когда Фредерик Тюдор впервые начал поставлять и продавать лед, более девяти из каждых десяти американцев все еще жили в сельской местности и питались тем, что могли вырастить или собрать и сохранить. Поскольку доступность продуктов питания все еще была сезонной и местной, в 1800 году не существовало среднестатистического американского рациона, а бедные, коренные или порабощенные люди часто не могли получить достаточно пищи. Тем не менее, исследователи сходятся во мнении, что большинство американцев до Гражданской войны вполне обеспечивали себя питанием, состоящим из кукурузы, пшеницы, овса и мяса – много мяса, больше, чем мы едим сегодня, будь то белка, бобер, соленая и маринованная свинина или свежезабитая осенью говядина. Остальное составляли животные жиры и молочные продукты, только что снесенные яйца весной, рыба, если она была доступна, и свежесобранные, и высушенные, маринованные или засахаренные фрукты и овощи.

Конечно, многие из этих продуктов не производились и не были легкодоступны в городской среде, но в 1800-х годах американские города были немногочисленны и относительно крошечны. В 1839 году, когда родился Густавус Свифт, в Нью-Йорке проживало менее полумиллиона человек.

Ситуация начала стремительно меняться, когда Свифт был еще подростком. В период с 1850 по 1860 год население Нью-Йорка почти удвоилось, достигнув более миллиона человек; население Филадельфии увеличилось более чем в четыре раза. Во второй половине века сотни и сотни тысяч иммигрантов и сельских американцев устремились в города страны в поисках работы на новомодных фабриках.

Пока существовали города, прокормить их было делом непростым. Лондон, ставший в 1830-х годах самым большим городом в мире, был первым, кто столкнулся с этой проблемой в современную эпоху, и, что неудивительно, первым, кто занялся ее научным изучением. Несмотря на то, что с 1841 по 1861 год население города увеличилось почти на миллион человек и достигло трех миллионов, цепочки поставок скоропортящихся товаров, таких как мясо и молоко, оставались крайне короткими. «Восемьдесят миль – самое дальнее расстояние, с которого когда-либо привозили туши», – писал британский врач Эндрю Уинтер в 1854 году.

В городе разводили и домашний скот. На протяжении 1800-х годов лондонцы могли потреблять яйца от местных кур, а также молоко от коров, которые большую часть своей жизни проводили в темноте, размещаясь в подвальных молочных цехах под Стрэндом, и лишь изредка их поднимали и отправляли за город, чтобы они паслись над землей, под слабым солнечным светом северных пастбищ. В 1856 году, когда британский писатель Джордж Додд опубликовал подробный анализ того, откуда в городе берется пища, он отметил, что не менее трех тысяч свиней содержались в «группе жалких домов» в Кенсингтоне, где «некоторые свиньи жили в домах и даже под кроватями». Свиные обитатели Манхэттена были не менее многочисленны. Во время своего первого визита в Америку в 1842 году Чарльз Диккенс, прогуливаясь по Бродвею, наткнулся на «двух грузных свиноматок» и «отборную компанию из полудюжины джентльменов-боровичков», а в 1848 году газета The New York Times описала «Свинарник» в Центральном парке как полный ирландских иммигрантов, живущих в «лачугах, в которых… вперемешку лежат маленькие животные кельтского и свинского происхождения, а также билли-козлы».

Большинство мяса, употребляемого в городах, доставлялось на рынок пешком, зачастую преодолевая огромные расстояния. Большая часть баранины, потребляемой в Древнем Риме, преодолевала сотни миль на своих собственных четырех ногах; во времена Джорджа Додда крупный рогатый скот регулярно отправлялся в трехнедельный смертельный поход из Шотландии осенью, чтобы быть забитым на Смитфилдском рынке в центре Лондона. Колониальные американцы создали такие же цепочки поставок мяса в Новом Свете, где даже индейки рысили в город. В своей книге 1912 года «Придорожные трактиры на Ланкастерской дороге между Филадельфией и Ланкастером» местный историк Джулиус Ф. Сакс описал «одну из любопытных достопримечательностей, часто встречавшуюся осенью полвека назад»: «стада или толпы птиц, как правило, индеек, но иногда и гусей, гонят в сторону города». Эти индюшачьи поезда двигались со скоростью около мили в час, даже подталкиваемые «шустряками», вооруженными длинными шестами, и эта скорость уменьшалась по мере того, как длился день, «поскольку начинало темнеть, птицы решали отправиться на насест, и тогда начиналось веселье».

Эти цепочки поставок были не слишком оптимизированы, поэтому, хотя сельское большинство ело много мяса, в городах оно не было обычным блюдом, за исключением элиты. Мясо доиндустриальной эпохи также было довольно жестким по сегодняшним меркам и, как правило, убивалось в не слишком гигиеничных условиях, но обычно было очень свежим. Проблема, особенно в больших городах, заключалась в том, что оно было дорогим и его никогда не хватало.

1800-е годы стали моментом, когда правительства западных стран начали все считать, и все их переписи и опросы, казалось, выявили признаки «мясного голода». В Великобритании с 1800 по 1914 год население увеличилось в пять раз, а предложение мяса оставалось неизменным. В своем обращении к Обществу поощрения искусств, производства и торговли (ныне более известному как Королевское общество искусств) в 1868 году химик Вентворт Ласкеллес Скотт сообщил, что, по его подсчетам, Соединенное Королевство не только испытывает «ужасный дефицит» животной пищи, но ни отечественное производство мяса, ни европейские стада не в состоянии восполнить этот дефицит. «Поскольку мы не можем надеяться на производство мяса, откуда и как мы будем его получать?» – спросил он. По общему признанию, это был «великий продовольственный вопрос» той эпохи.

Одержимость максимальным потреблением мяса была вызвана недавними открытиями в относительно новой дисциплине – органической химии. В 1830-х годах европейские химики выделили и назвали белок. На основании эксперимента, в ходе которого собаки, которых кормили диетой, состоящей только из углеводов и жиров, умирали, один из ведущих ученых в этой области, Юстус фон Либиг, ошибочно заключил, что белок – единственный по-настоящему питательный элемент в пище. Он утверждал, что белок строит мышцы и дает энергию для их растяжения, а углеводы существуют только для того, чтобы помочь дыханию функционировать без сбоев. Владельцы фабрик, генералы и правительства – в общем, все, кто хотел выжать максимум производительности из своих подчиненных, – начали заботиться о достаточности потребления рабочими мяса и молочных продуктов. «Производство требовало энергичных, сытых людей, но поставки мяса и цены на него были неудовлетворительными», – говорится в анализе ситуации, авторами которого были инженер и эксперт мясной промышленности.

К сожалению, на малонаселенных Великих равнинах и пастбищах Техаса в США, в бескрайних пампасах Южной Америки и на зеленеющих склонах холмов Новой Зеландии скот и овцы водились в изобилии. Представьте себе мучения изголодавшегося по мясу лондонца, когда австралийцы забивали свои стада овец ради руна и сала, а мясо оставляли гнить из-за отсутствия достаточного количества местных ртов для пропитания. Аргентинцы имели наглость жаловаться на обременительные излишки, сообщая, что их скот размножается «в таком количестве, что, если бы не собаки, пожирающие телят и других нежных животных, они бы опустошили страну». По крайней мере в одном случае «скопление было настолько велико», что стадо овец сгоняли с обрыва, просто чтобы избавиться от него.

«Мы видим свидетельства наличия в других странах огромных запасов животной пищи, часть которой, будь она только здесь, укрепила бы наш народ, уменьшила бы уровень бедности и почти сделала бы счастливым восточную часть Лондона», – сетует Скотт. «Весь вопрос теперь сводится к одному предложению: как предотвратить, чтобы мясо или любой другой подобный продукт не подвергался тому любопытному изменению, которое мы называем гниением?» Эксперты в области химии – недавно рационализированное детище оккультного алхимического поиска elixir vitae, вещества, способного бесконечно продлить жизнь, – были призваны вновь посвятить себя поискам бессмертия, по крайней мере в говядине.

Всего за пару лет до призыва Скотта к оружию Общество учредило специальный комитет стипендиатов для рассмотрения этого вопроса. Многие химики и другие предприимчивые умы уже обратили свое внимание на эту проблему: Скотт насчитал несколько сотен патентов на новые методы сохранения продуктов питания, выданных только в Великобритании. На Великой выставке 1851 года – первой в своем роде, проходившей в Хрустальном дворце в Лондоне, – были представлены сотни образцов этих консервированных продуктов, многие из которых были перечислены в брошюре с интригующим названием: «Вещества, используемые в качестве пищи, как показано на Великой выставке».

Американцы внесли свой вклад в решение проблемы сохранения белка: «мясные бисквиты» Гейла Бордена («сухая, неаппетитная, плоская, маленькая лепешка», которая при повторном увлажнении превращалась в питательный суп, «напоминающий по консистенции саго»), а также похожие на вермишель сушеные рыбные кусочки Чарльза Олдена. Концентрированный экстракт мяса Юстуса фон Либига – предшественник сегодняшнего бульонного кубика времен белковой паники – обещал многое, но, как оказалось, не содержал жизненно важных питательных веществ мяса: «как пьеса Гамлета без характера Гамлета», как выразился один врач. Была говядина в порошке, говядина, спрессованная под гидравлическим давлением, баранина, окуренная сернистым газом, и баранина, покрытая креозотом, и все это, признавал памфлет, «потеряло большую часть свежести и аромата, свойственных только что убитому мясу». Некоторое время соратники Скотта думали, что чарки – сушеное, соленое мясо, традиционно употребляемое в пищу народом кечуа и являющееся прародителем современного вяленого мяса, – и есть то решение, которое они искали, а в 1860-х годах в Лондоне были организованы банкеты с вяленой говядиной. Это блюдо не прижилось. В одном из современных отчетов отмечается, что по вкусу, текстуре и эстетической привлекательности чарки легко было принять за «рулон резинового рубероида».

Из всех многочисленных методов сохранения мяса – покрытия, антисептические инъекции, фумигация, сжатие, высушивание и т. д. – один из тех, что обычно не вызывают энтузиазма, – это холод. Вентворт Ласселл Скотт выразил мнение многих, заявив, что, хотя «хранение мяса и т. д. во льду или морозильных смесях, строительство ледяных сейфов и т. д.», безусловно, предотвращает гниение, все эти методы «обязательно имеют очень ограниченное применение»: они дороги, ненадежны и, что хуже всего, могут «ухудшить» питательную ценность мяса. Лед был хорош для определенных целей – для охлаждения напитков, приготовления мороженого и помощи рыбакам в сохранении улова, – но, по мнению экспертов того времени, он не имел никакого отношения к проблеме сохранения мяса в городских масштабах.

Затем появились пароходы и железные дороги, соединившие отдаленные друг от друга части планеты. Внезапно огромные запасы ранее запретных, но пригодных для скота земель стали значительно ближе, настолько ближе, что их наконец-то можно было добывать на мясо. Как только в 1850-х годах железные дороги достигли Чикаго, живой скот можно было отправлять на Восточное побережье. С конечной станции Пенсильванской железной дороги в Нью-Джерси баржи переправляли несчастных бычков со Среднего Запада через Гудзон на бойни Манхэттена.

Цена на стейк в Нью-Йорке сразу же упала. В город прибывало больше скота; западная говядина стоила дешевле местной, потому что земля и кукуруза на Западе были дешевле, чем на более густонаселенном Востоке; и говядина, которая использовала для передвижения ископаемое топливо, а не собственные энергетические запасы, меньше теряла в весе по пути, оставляя больше себя для продажи. Но были и существенные минусы. Убийство еще большего количества животных во все более переполненных городских центрах приводило к тому, что близлежащие улицы «все были заляпаны грязью, жиром, кровью и пеной», как выразился ужаснувшийся Пип в «Больших ожиданиях» Чарльза Диккенса. Звуки были ужасающими, а запах, пожалуй, еще хуже. Даже мясники признавались, что в летнее время иногда лишались своего обеда. Людям, живущим в городах, нужно было дешевое свежее мясо, но не те сенсорные ужасы, которые сопутствовали такой масштабной городской бойне.

Густавус Свифт начал работать у своего брата, местного мясника, в возрасте четырнадцати лет. В те времена мясники покупали живой скот на местном рынке, забивали его и сами занимались разделкой мяса. Многие животные, которых покупали братья, привозились с Запада по железной дороге, и молодой Свифт не мог не жалеть о том, что «зря покупал скот, прошедший через руки слишком многих посредников». Хуже того, только чуть больше половины каждого бычка было мясным, а это означало, что множество костей, кишок и хрящей отправлялись за тысячу миль, чтобы быть выброшенными или проданными за гроши. В тридцать лет он переехал в Чикаго, «чтобы покупать скот поближе к источнику, чтобы исключить эти дополнительные расходы».

Свифта раздражала не только плата за перевозку несъедобной части бычка. Его раздражали и расходы на кормление скота в пути, и убытки, которые несли животные, получившие ушибы или погибшие в долгой дороге. Пожалуй, больше всего раздражала доставка живого скота на убой местным мясникам, что означало упущенную выгоду от побочных продуктов. Кишки, которые можно было бы продать как отличную оболочку для колбасы, берцовые кости, которые могли бы стать рукоятками ножей, кровь и жир, которые по праву должны были бы пойти на удобрения и маргарин, – все это было гигантским и невыносимым расточительством

Очевидным решением было убивать скот на Западе и отправлять только говядину. Проблема заключалась в том, что время в пути из Чикаго составляло неделю или больше, а это означало, что, за исключением середины зимы, мясо уже протухнет к тому времени, когда достигнет городов Восточного побережья. [*2] Добавьте еще десять-двенадцать дней на путешествие на пароходе в Великобританию, и проблема гниения стала реальной. Но к тому времени, когда Свифт переехал в Чикаго в 1875 году, компания Фредерика Тюдора уже несколько десятилетий успешно перевозила лед по всему миру на лодках. Почему бы льду не путешествовать по железной дороге, помогая сохранять охлажденной говядину? Несмотря на опасения химиков, Свифт решил дать холоду шанс.

«Этот сумасшедший Свифт», – называли его мудрецы», – писал Луи. «Это была одна из тех вещей, которые, как все знали, не могут быть сделаны». Один из старейших деловых партнеров Свифта на востоке, Джеймс Хэтэуэй, порвал с ним из-за этого. «Хэтэуэй, как и все остальные, знал тысячу причин, почему никто не может продавать на Востоке чикагскую говядину и почему Восток будет продолжать есть мясо скота, доставленного живым для забоя в месте потребления». Даже собственная семья Свифта сомневалась в нем: «Схема Дикого Запада Стейва» стала известна среди родственников с Кейп-Кода». Как и Тюдор до него, Свифт не стал слушать сомневающихся. (Действительно, Луис дает понять, что Свифт никогда не признавал, что может ошибаться, и заканчивал разговоры, в которых было ясно, что он заблуждается, словами: «Давайте поговорим о чем-нибудь другом»). Как и у Тюдора до него, его путь к успеху был «долгим и утомительным» и наполнен большим количеством трудностей, чем он мог себе представить. По словам Луиса, «технические проблемы с машинами и с тем, как правильно охладить мясо, прежде чем развесить его в машинах, чуть не сломали его».

К 1860-м годам несколько изобретателей запатентовали проекты вагонов, охлаждаемых природным льдом. Свифт опробовал их все, но обнаружил, что ни один из них не подходит ему по вкусу. В одних туши соприкасались со льдом и обжигались, в других говядина пропитывалась талой водой и гнила, а в-третьих, мясо портилось в тепле. Особую проблему представляла вентиляция: если холодный воздух не циркулировал по всему вагону, его консервирующая способность была неравномерной. Некоторое время Свифт с оптимизмом смотрел на обледенелый вагон с вентилятором, прикрепленным к его оси. Он прекрасно работал, пока поезд не перестал двигаться. В общем, заключил Луис, «мы потеряли много мяса». На Восточное побережье прибывали вагоны с говядиной, «годной только для сброса в залив в Фолл-Ривер».

Недовольный, Свифт нанял инженера, и вместе они разработали новую конструкцию, в которой сочетались лучшие черты существующих патентов и некоторые собственные усовершенствования. Еще одним препятствием стало охлаждение мяса перед погрузкой в вагоны. Огромное количество скота, которое нужно было забить, чтобы заполнить дюжину вагонов, перегружало имеющиеся у Свифта холодильные камеры с ледяным охлаждением. «Это было все равно что привезти столько горячих кирпичей», – вспоминает Луис. «Они эффективно повышали температуру и часто поддерживали ее в течение ночи, пока на следующий день не поступал свежий убой, чтобы подкрепить его. Если так продолжалось два или три дня, то, возможно, каждая туша в холодильнике была еще теплой на ощупь» – и она неизбежно портилась задолго до того, как попадала на рынок.

Несмотря на то, что он терял больше денег, чем мог себе позволить, Свифт казался неустрашимым. «Проблема в том, что мы не совсем знаем, как это сделать правильно», – признавал он без малейшего признака уныния», – писал Луис. «Но у нас получится. Мы научимся». «После нескольких лет усилий и долгих дней, проведенных за термометром, Свифт решил проблему охлаждения туш, но столкнулся с другой проблемой: железнодорожные компании не стали строить его вагоны-рефрижераторы, и даже если бы он построил их сам, они бы не взялись за его дело. У них уже были вагоны, предназначенные для перевозки живых животных, которые приносили им двойную прибыль. Неудивительно, что схема Свифта, которая обещала вдвое сократить их доходы и подорвать их существующие инфраструктурные инвестиции, не понравилась.

Свифт уговорил мичиганскую фирму построить вагоны, а начинающую канадскую железнодорожную компанию, чья линия проходила вдоль границы с ответвлениями на Чикаго и Бостон, – перевозить их. Он выкупил права на добычу льда из озер Висконсина и южного Онтарио и построил вдоль путей цепочку станций для заправки вагонов через каждые пару сотен миль.

Это были огромные инвестиции, и они сработали. К 1880 году рефрижераторный вагон Свифта и метод Свифта по убою и упаковке говядины в Чикаго имели неоспоримый успех. «Экономия за счет выделки говядины в Чикаго вместо отправки живого скота на восток составила такую большую сумму на голову, что говядину Свифта […] можно было продавать ниже рынка и при этом получать хорошую маржу», – злорадствовал Луис. «С тех пор как у него появились линии рефрижераторных вагонов, он стал крупнейшим забойщиком говядины».

За Свифтом последовали его конкуренты, и в течение следующего десятилетия количество говядины, поставляемой из Чикаго, резко возросло, став не более чем ошибкой округления в конце 1870-х годов, и к концу 1880-х годов превысило общий тоннаж живых животных – половину которого составляли несъедобные копыта, шкуры и кости. Торговля мертвым мясом должна была остаться.

В тот самый момент, когда Свифт начал свои первые эксперименты по перевозке поездов с ледяным охлаждением, несколько еще более амбициозных людей пытались перевозить мясо из Нового Света в Старый с помощью механических холодильников. Как мы уже видели, в 1870-х годах эта технология находилась в зачаточном состоянии; она считалась слишком неопробованной и рискованной, чтобы страховать ее уже в 1893 году, когда в Чикаго проходила Всемирная выставка. Учитывая эти слишком очевидные опасности, а также громоздкие размеры и нестабильную работу первых машин, перевозка мяса между континентами с помощью механического охлаждения казалась еще менее вероятной, чем доставка его через всю страну с помощью льда. Однако для первопроходцев стремление сохранить мясо холодным во время заморских путешествий было скорее призванием, чем бизнесом. «Я чувствую, как чувствовал всегда, что на ковре мира нет работы более важной, чем та, которой я занимаюсь», – заявил Томас Морт, австралийский торговец шерстью, о своих первых попытках заморозить мясо. «Где есть еда, там нет людей, а где есть люди, там нет еды. Однако… в силах человека регулировать эти вещи».

В 1875 году нью-йоркскому торговцу скотом Тимоти К. Истмену удалось успешно доставить груз говядины из США в Лондон с использованием натурального льда, подарив королеве Виктории двухнедельную вырезку, которую она назвала «очень хорошей». Как показал Свифт, в течение пяти- или шестидневного путешествия на поезде в Соединенных Штатах охлаждение льдом, пополняемым через регулярные промежутки времени, было достаточным для сохранения мяса пригодным к употреблению. Но для корабля, пересекающего Атлантику, лед был не таким уж идеальным вариантом. Не имея возможности пополнить запасы во время плавания, четверть грузового отсека судна приходилось приносить в жертву льду. Для аргентинцев и австралийцев расстояние между их огромными стадами крупного рогатого скота и овец и лишенными мяса городами Европы было просто слишком велико, чтобы преодолеть его с помощью естественного холода.

Шарль Телье, французский инженер, которого мы в последний раз видели превозносящим способность холода замедлять время, еще в раннем возрасте решил, что его усилия будут направлены исключительно на инженерные проблемы, решение которых, по его мнению, улучшит положение человека. Именно барон Хаусманн, в то время занимавшийся сносом средневековых кварталов города, первым предложил Телье подумать о холоде, сделав холодильные перевозки одним из менее известных побочных эффектов хаусманнизации, наряду с современными канализационными системами и знаковыми парижскими бульварами.

Телье быстро понял, что новая технология охлаждения, если только ее удастся сделать мореходной, способна превратить дефицит в изобилие в глобальном масштабе, накормить французов и обеспечить фермерам Нового Света столь необходимый доход. Он с головой окунулся в свое новое предприятие. В один особенно насыщенный день в лаборатории на него плеснули кислотой, он сильно обжегся и едва не ослеп, когда один из его ранних экспериментов взорвался. Вскоре он изобрел собственную усовершенствованную холодильную машину, которая, как отмечалось в его патентной заявке, была рассчитана на работу даже в море, где «движения корабля» привели бы к тому, что другие конструкции стали бы протекать и выходить из строя.

Тем не менее, во время первого испытания, в 1868 году, его холодильник также вышел из строя. Он перестал работать через двадцать три дня плавания между Францией и Уругваем, и его нельзя было починить; мясо пришлось съесть на борту. Телье усовершенствовал свою конструкцию и потратил восемь лет на то, чтобы получить финансирование для повторной попытки. В сентябре 1876 года судно SS Frigorifique отплыло из Руана, Франция, с тремя рефрижераторными двигателями Телье и несколькими сотнями фунтов говядины. Он триумфально прибыл в Буэнос-Айрес на Рождество, его груз все еще был съедобен. (Целью Телье был импорт южноамериканского мяса во Францию, а не наоборот, но поскольку его машины должны были производиться во Франции, их испытания обязательно проходили в другом направлении).

Несмотря на успешное доказательство концепции, Телье с трудом удалось найти инвесторов, готовых финансировать дальнейшие поставки. «Я не услышал никакой поддержки ни от правительства, ни от капиталистов в целом, и все осталось по-прежнему», – писал он. «Я обратил свое внимание на другие проблемы». Он сконструировал водяной насос на солнечных батареях для использования в Африке и приступил к «изучению вопроса о замене угля» энергией, получаемой из воздуха. «Перед смертью я надеюсь открыть процесс, с помощью которого это можно сделать», – сказал он в интервью журналу Cold Storage and Ice Trade Journal. К сожалению, ему это не удалось, и, не добившись коммерческого успеха со своими изобретениями, Телье оказался «в тяжелом положении», как говорится в новостном сообщении, опубликованном в The New York Times. Он умер, продолжает «Таймс», «в ужасных мучениях», страдая и от голода, и от холода.

В течение десятилетий, пока Телье пытался доставить мясо из Южной Америки во Францию, несколько изобретателей, инженеров и предпринимателей также пытались доставить мясо из Австралии в Британию – и безуспешно. Хотя Телье удалось это сделать первым, австралийцы в конце концов одержали победу, как финансовую, так и практическую, но не раньше, чем начались пожары, утечки и инженерные трудности.

уже не было.

Среди разочарованных был шерстяной маклер Томас Морт, чей энтузиазм и оптимизм в отношении торговли замороженным мясом когда-то не знали границ, но в итоге он назвал ее «дьявольской идеей». На торжественном открытии своего морозильного завода в Сиднее он признался собравшимся высокопоставленным лицам: «Могу сказать, что не раз, а тысячу раз я жалел, что… мистер Николл [его инженер] и я никогда не родились». Вскоре после этого трубы охлаждения лопнули еще до того, как пробный груз покинул гавань, и весь груз был уничтожен. «Эта неудача стала ужасным ударом для мистера Морта и ускорила его смерть», – говорится в современных отчетах.

К счастью для жаждущих мяса британцев, успех был не за горами. Генри Белл, мясник из Глазго, торговавший охлажденной льдом говядиной. Т. К. Истмена, не понаслышке знал как о спросе на импортное мясо, так и о недостатках охлаждения льдом. Он нанял шотландского инженера Дж. Дж. Колемана, который разработал настолько компактную холодильную машину, что корабли могли позволить себе иметь запасной вариант на всякий случай. Холодильник Белла-Колемана привел к целому ряду первых достижений: первая поставка говядины из Нью-Йорка в Лондон, охлажденной с помощью механического холодильника, в 1879 году; первая успешная поставка замороженной австралийской говядины и баранины в Лондон в 1880 году; и, наконец, первая поставка баранины из Новой Зеландии в 1882 году.

Британские мясники сомневались, но, осмотрев «прекрасную крупную овцу», признали баранину «настолько совершенной, насколько может быть совершенным мясо». Газета Daily Telegraph заявила, что говядина была «в таком хорошем состоянии, что ни по внешнему виду в мясных лавках, ни по каким-либо особенностям вкуса при приготовлении на стол ее нельзя было отличить от свежеубитого английского мяса». Наступило ликование. Наконец-то наступило время, когда, как пророчествовал неудачливый Морт, «различные части земли будут давать свои продукты для использования всеми и каждым; что избыток одной страны будет компенсировать недостаток другой». К этому времени Морт уже умер, но это не имело значения: холод восторжествовал. «Климат, времена года, изобилие, нехватка, расстояния – все пожмет друг другу руки, и из этого смешения получится достаток для всех.»

появление торговли мертвым мясом положило начало новой эре как в производстве, так и в потреблении. Возможно, наиболее предсказуемым было то, что он вызвал говяжий бум: поголовье крупного рогатого скота в США увеличилось более чем в два раза – с 15 миллионов в 1870 году до 35 миллионов в 1900 году.

Чтобы убить такое количество бычков, Свифт и его конкуренты разработали «линию разборки», где каждая туша находилась в непрерывном движении на подвесном рельсе. Отдельные рабочие выполняли одну и ту же работу с одним трупом за другим: снимали шкуру, потрошили, разделяли хребты, извлекали органы и выкачивали кровь. Генри Форд утверждал, что идея создания сборочной линии Model T, которая, в свою очередь, произвела революцию в производстве, пришла ему в голову после того, как он увидел «подвесную тележку, которую чикагские упаковщики использовали для разделки говядины».

Работа на мясокомбинатах стала низкоквалифицированной, низкооплачиваемой, повторяющейся и эксплуатируемой; мясничество как квалифицированная профессия практически сошло на нет. На восточном побережье и по всей Великобритании мясники, которые раньше забивали скот для своих клиентов, стали продавать вместо него мертвое мясо. «Конечно, «мясник» теперь не мясник, а торговец мясом», – писали в 1912 году промышленные аналитики Джеймс Критчелл и Джозеф Реймонд. «Перемены произошли благодаря торговле замороженным мясом».

Холодильное оборудование изменило место выращивания скота, а также место его убийства. Раньше фермеры в Новой Англии, на севере штата Нью-Йорк или в Средней Атлантике могли компенсировать то, что цены на землю и корма были выше, чем у их западных конкурентов, за счет отсутствия платы за железнодорожные перевозки. С закрытием местных скотобоен они также все больше уходили из животноводческого бизнеса. Ранчо в отдаленных сельских районах Техаса и Великих равнин стало вновь прибыльным, что способствовало продолжающемуся вытеснению коренных американцев и почти полному исчезновению бизонов, от которых они зависели. «В Новой Зеландии индустрия замораживания появилась как нельзя кстати, чтобы перевести сельское хозяйство в этой стране на платную основу», – заключили Критчелл и Рэймонд, что позволило европейской колонизации развиваться полным ходом.

Фермеры в Европе также оказались в проигрыше. До появления первой успешной партии замороженного мяса в 1880 году две трети мяса, продаваемого на лондонском мясном рынке Смитфилд, производилось в Великобритании. (В течение трех десятилетий 45% мяса импортировалось в виде выделанного мяса, и тогда фермер из Йоркшира Джон Маккензи заявил Критчеллу и Рэймонду, что «как владелец овец» он лично знает, что «импорт замороженной баранины снизил прибыль рядовых владельцев британских отар до исчезающего уровня».

Маккензи и его коллеги-овцеводы все чаще отказывались от своих не приносящих дохода усилий по разведению животных на болотах Норт-Йорка. Вместо этого они начали выжигать травянистые пастбища, чтобы стимулировать рост вереска, предпочитаемого корма и места гнездования красных тетеревов, за отстрел которых платили аристократы и нарождающиеся представители среднего класса. Ранее бедные, кислые и перепаханные пастбища быстро превратились в летнюю идиллию, сначала для модных викторианских джентльменов на вечеринках по отстрелу дичи, а затем для поэтов, художников и туристов, восхищавшихся «дикой» красотой розово-фиолетовых склонов холмов. Рабочий ландшафт превратился в национальный парк, что стало одним из любопытных эпифеноменов холодильной техники.

Аналогичный переход произошел и в Шотландском нагорье, где, как сообщают Критчелл и Рэймонд, «огромные территории» «в последние годы были очищены от овец и отданы под оленей». Река мертвого мяса, хлынувшая в Британию, вызвала встречный поток живых людей, поскольку бывшие фермеры эмигрировали – «во многих случаях в Австралию, Новую Зеландию, Аргентину и Соединенные Штаты Америки».

В Ирландии, которая уже потеряла четверть населения из-за голода и эмиграции во время картофельного голода 1840-50-х годов, фермеры-арендаторы были практически уничтожены обвалом цен на мясо, что еще больше подстегнуло рост ирландского движения за независимость. «Доходы ирландского сельского хозяйства зависели от британских цен на говядину», – утверждает экономист Дэвид Маквильямс. «Появление дешевого мяса из Ривер Плейт стало самым большим изменением в ирландском сельском хозяйстве за всю историю. Оно также навсегда изменило ирландскую политику».

Не выдержав конкуренции, десятки тысяч ирландских фермеров-арендаторов эмигрировали в Америку, а те, кто остался, обвинили в своих потерях британцев, что способствовало росту гнева и стремления к переменам в стране. В Британии помещики-заочники, встревоженные падением стоимости своих ирландских владений, стали поддерживать земельную реформу, за которую ратовали ирландские республиканцы, видя в ней шанс продать свои владения правительству для перераспределения и выйти из игры, пока они не потеряли все. «Случился бы 1916 год без плавучих морозильных камер?» спрашивает Маквильямс, имея в виду Пасхальное восстание, которое привело к созданию Ирландии как свободного государства. «Кто знает», – заключает он. Но «радикализация ирландских фермеров-арендаторов и постепенный отказ от ирландской земли всех лендлордов… стали прямыми последствиями применения разрушительных технологий… в Уругвае». Другими словами, по крайней мере часть заслуг в достижении ирландской независимости принадлежит холодильному оборудованию.

Между тем огромные инвестиции, необходимые для сохранения мяса в холоде, и возможность компенсировать часть этих затрат за счет монетизации побочных продуктов означали, что мясокомбинаты все больше приобретали экономический смысл только в масштабе. Промышленность консолидировалась, что привело к появлению «большой пятерки» – Свифта, Армора, Кудахи, Морриса и Уилсона, которые к 1916 году забивали более 80 процентов всего скота в Америке. Централизованный забой привел к централизованному загрязнению окружающей среды: как известно, в Чикаго пришлось изменить русло своей грязной реки, чтобы отходы от упаковки не попадали в озеро Мичиган, источник питьевой воды в городе.

Преобразились даже сами животные. «Новозеландский фермер, аргентинский эстансьеро, квинслендский пастух, разводя своих животных для заморозки, учитывают прихоти английской покупательской публики», – объясняют Критчелл и Рэймонд. Логистика торговли мертвым мясом зависела от больших объемов и круглогодичного забоя, поэтому, чтобы быстрее доставить больше мяса на рынок, фермеры стали производить «детскую говядину», свиней, а не свиней, и баранину, а не баранину. Животных все чаще кормили концентрированным зерном и семенами масличных культур, а не фуражом, чтобы они быстрее росли и быстрее были готовы к уборке урожая. Через несколько десятилетий животноводы с гордостью отмечали, что тринадцатимесячный бык герефордской породы теперь имеет размер и форму полностью взрослого четырехлетнего быка, а селекционное давление, оказываемое интенсивным кормлением, заметно увеличило длину кишечника свиней.

Стоит помнить, что все эти далеко идущие и зачастую неожиданные последствия хранения мяса в холодильнике были частично вызваны заблуждением диетологов: ошибочным выводом о том, что белок из плоти является единственным необходимым питательным веществом. Если бы химики пришли к выводу, что вместо этого нужно есть зерно и бобы, мир мог бы выглядеть совсем иначе.