Читать онлайн Фрунзе. Том 2. Великий перелом

Глава 1

1927 год, февраль, 2. Москва

Михаил Васильевич подошел к подъезду. И замер, пропуская вперед бойца охраны.

Процедура была отработана.

Один боец проходил внутрь и осматривал ближайший пролет. Остальные прикрывали наркома с вероятных направлений нападения. Чтобы, например, из окна не накрыл никто.

– Чисто, – донеслось из подъезда.

И Фрунзе вошел.

Еще один боец нырнул вперед и устремился вверх для общего досмотра лестницы. Второй держался рядом с наркомом. Третий зашел следом и двигался чуть позади. На всякий случай.

Так до квартиры и добрались.

Цирк?

Может быть.

Но Фрунзе очень устал от слишком частых покушений на его особу и многое сделал для предотвращения этих неприятных эпизодов. Все-таки он у себя один. И если в нем просверлят лишнюю дырочку, можно будет и не залатать.

За это над ним немного подтрунивали коллеги в наркомате. Но несильно. В конце концов, три покушения менее чем за год – серьезный аргумент для такой вот паранойи.

Замок щелкнул.

И Михаил Васильевич вошел в прихожую.

Его молодая супруга, заприметив машину в окно, уже ждала. И даже немного гримасничала, надев фуражку мужа и взяв под козырек с шутливой улыбкой.

Ей оказалась Любовь Петровна, бывшая в девичестве Орловой. Он ее заприметил во время посещения спектакля «Карменсита и солдат», что шел в музыкальном театре Немировича-Данченко. Она там была одной из хористок. Нарком не мог жить в режиме «дом – работа» и хотел как-то отвлечься. По злачным заведениям, где гулял свет нэпманов, уголовников и партийцев, он не ходил, не желая пачкаться. Бухать тоже позволить себе не мог в силу необходимости много работать. Вот и приходилось посещать театры, балеты и, прости господи, даже оперу, которую в прошлой жизни он не переносил на дух.

Обычно ему было довольно скучно во время таких визитов, поэтому он разглядывал лица выступающих или обдумывал какие-то вопросы. Так он и зацепился взглядом за одну из хористок. Лицо ее ему показалось знакомым.

Выступление шло своим чередом, а он рассматривал девушку и пытался вспомнить – кто же это такая. Пока наконец его не осенило. Орлова! Просто в эти годы Любовь Петровна еще не красилась в блондинку, из-за чего казалась совсем другим человеком, да и лицо было несколько иным. И он не только узнал девушку, но биографию ее отрывочно вспомнил – в свое время ознакомился из любопытства. Яркая же фигура.

Несколько минут раздумий.

И он принял решение – действовать. В тот же день. Сразу. Не откладывая в долгий ящик. Так что, когда спектакль завершился, он подошел к сотруднице театра и попросил познакомить с «очень привлекательной хористкой».

Собеседница его поняла правильно и, войдя в положение, проводила к женской гримерке и даже вызвала Любу. Дескать, иди, там с тобой хотят пообщаться. Ну а что? Театр и во времена былые, царские, исправно поставлял любовниц для всякого высокопоставленных и влиятельных людей.

Впрочем, такая покладистость сотрудников не пролилась на саму Орлову. Она его, видимо, не узнала, так как Фрунзе посещал культурные заведения, одеваясь в гражданскую одежду, чтобы не смущать остальных посетителей. Так что, если не знать его в лицо, выглядел как просто хорошо одетый мужчина средних лет, подтянутый и явно следящий за собой. Однако этого оказалось для девушки недостаточно.

– Михаил Васильевич, боюсь, что вас ввели в заблуждение. Я артистка. И я не оказываю никаких дополнительных услуг, – довольно холодно отреагировала она на настойчивое приглашение совместно провести вечер.

– Вы имеете в виду проституцию?

– Да, я имею в виду проституцию.

– Любовь Петровна к чему такие мысли? Я разве похож на тех слащавых ловеласов, что впустую кружат барышням головы? К тому же врачи мне строго-настрого запретили проституток.

– Вот как? – наигранно улыбнулась Орлова, которую стал забавлять разговор. – И что же они вам прописали?

– Жену. Только жену. Оттого и безутешен.

– Какие у вас старомодные врачи, – невольно усмехнулась она, смягчаясь.

– Что есть, то есть, – виновато пожал плечами Фрунзе. – А что до вас, любезная Любовь Петровна, я прошу дать мне шанс. Мне подсказали, что на сегодня вы уже свободны. Поедемте куда-нибудь в тихое, уютное местечко. Выпьем чайку. Пообщаемся. Возле театра стоит мой служебный автомобиль.

– Я не сажусь в автомобили с незнакомыми людьми.

– Отчего же незнакомыми? Мы уже познакомились и знаем друг друга целую вечность. – Фрунзе глянул на часы. – Целых семь минут с небольшим.

– Михаил Васильевич, не юродствуйте, вы ведь прекрасно поняли, что я имела в виду, – скривилась Любовь, но уже не холодно или раздраженно, а вполне шутливо и даже игриво.

– Тогда мы можем пройтись пешком. Куда вы хотите? Выпить кофе? Чай? Или может в какой-то ресторан?

– Вы очень настойчивы.

– Вы очень красивы.

– Хорошо. Я подумаю, – мягко улыбнулась она, скорее из вежливости. И не прощаясь вернулась в гримерку. Прикрыла дверь. И, напряженно уставившись на сотрудницу, что ее выманила в коридор, поинтересовалась: – И кто это такой?

– Ты дура? – с жалостью в голосе спросила ее визави. – Разве не узнала?

– Нет.

– Ох и девицы пошли, – картинно покачала она головой. – В наши дни таких людей всех в лицо знали. Это, милочка, народный комиссар по военным и морским делам товарищ Фрунзе.

– Кто?! – ошалело переспросила Орлова.

– Товарищ Фрунзе. Ты про него должна была слышать. У него еще по прошлой осени жену застрелили, оставив с двумя маленькими детьми на руках. Когда он сам лежал в больнице.

– А что с ним было? – поинтересовался кто-то.

– Говорят, язва…

– Это на него у Сокольников засаду делали разбойники? – спросил другой голос.

– На него. Но лихой нарком оказался им не по зубам. Всех их перестрелял, а последнего раненым приволок в ОГПУ. Потом еще у квартиры его пытались застрелить. Так же – безрезультатно.

– Да, – кивнула одна из актрис. – Про него уже шутки всякие ходят на эту тему. Не слышали?

– Слышали… слышали… – отмахнулась Орлова.

И завертелось.

Девочки любили судачить да сплетничать. Так что Любовь Петровна очень быстро получила весь пакет необходимой ей информации.

В отличие от других актрис, этой особе расчетливости было не занимать. В оригинальной истории она примерно по такому же сценарию встретила сотрудника управления Наркомата земледелия Андрея Берзина. И, не раздумывая, в самые сжатые сроки вышла за него замуж, даже несмотря на сильную разницу в возрасте.

Почему?

Ответ крылся в ее тяжелом материальном положении. И наличии за спиной родителей, которых требовалось содержать.

Корысть? Расчет? Хладнокровие?

Да. Но, несмотря на все это, она честно приняла на себя обязанности жены и постаралась их выполнять в полной мере. Иными словами, выполняла свои условия «контракта». Ну за исключением родов. Тут у нее был пунктик. В остальном – образцовая супруга, не нарадоваться. Одна беда – мужа арестовали уже в 1930 году. И Любовь оказалась в отчаянном финансовом положении, будучи выброшенной на улицу из его квартиры. А в театре в эти дни она почти не играла, полностью отдавая себя семье. Что вынудило ее пойти на серию отчаянных поступков. В том числе и на сожительство с весьма состоятельным иноземным импресарио.

По рукам она, конечно, не пошла. Просто умело и без лишних комплексов выбирала себе партнеров, стремясь в первую очередь обеспечить стабильное материальное положение. Именно поэтому она ушла от довольно состоятельного импресарио к режиссеру Александрову в 1933 году. Сделала с его помощью карьеру, обеспечив тем самым себе и своим близким материальное благополучие.

Фрунзе это знал.

Помнил из биографии этой актрисы.

И решил воспользоваться обстоятельствами. Тем более что, кроме внешности и работы в театре, Любовь Орлова обладала отменным воспитанием и умела себя вести. Во всяком случае, за всю свою жизнь ни разу не «залетела» на всяких пошлых или глупых делах и не подставилась. Разве что на сожительство с импресарио-иностранцем можно смотреть косо. Однако политически она была предельно осторожна, не подставлялась и не подставляла своих партнеров.

Это было следствием титанических усилий ее матери – Евгении Николаевны Сухотиной, принадлежавшей к старинному дворянскому роду, имевшей даже родство с Толстыми. В свое время она училась в Смольном институте для благородных девиц и постаралась передать дочери все, что знала, умела и понимала.

Немало над формированием характера постарался и отец – Петр Федорович Орлов, происходивший из дворян Полтавской губернии. Именно благодаря ему в юности семья хлебнула горя еще до революции и войны. Он проигрался в карты и лишился поместья, из-за чего с женой и двумя дочерями был вынужден переехать в крохотное владение под Москвой, где жил совершенно крестьянским образом. Хоть и несколько зажиточным, ведь у них все же имелась целая корова.

Он пытался работать.

И даже как-то устроился при новой власти. Но в 1924 году его выперли из рабоче-крестьянской инспекции из-за дворянского происхождения. И больше никуда не брали. Любовь Петровна вот уже два года как-то тянула на себе содержание родителей. Ее старшая сестра Нонна вышла замуж еще в 1919 году, но жила несладко. Настолько, что особой помощи оказать маме с папой не могла совершенно. Она и сама в ней нуждалась.

Все это удивительным образом переплелось в характере девушки. Хорошее воспитание, трезвость расчетливой мысли, самоконтроль и всецелая фокусировка на материальную обеспеченность. Пусть даже и через жизнь с нелюбимым человеком. Два брака – и оба по расчету. Плюс еще одно такое же сожительство.

Показатель.

Фрунзе же именно такая женщина и требовалась.

Расчетливая, дисциплинированная особа, не подверженная лишним романтическим метаниям. Любовь? Какая к черту любовь? Просто сделка. Взаимовыгодная.

Некоторую пикантность ситуации придавал тот момент, что родители самого Фрунзе происходили из крестьян. Отец молдаванин, Василий Михайлович, был из крепостных Херсонской губернии[2], выросший аж до военного фельдшера. Мать русская, Мавра Ефимовна, из крестьян Воронежской губернии.

И тут потомственная дворянка.

Мезальянс. Если в былые годы. Сейчас же – вполне обычное явление. Скорее даже мезальянс, но наоборот. Впрочем, товарищи по партии отреагировали на выбор Михаила Васильевича нейтрально. Во всяком случае если кому-то что-то и не нравилось, то это самому наркому не предъявляли. Даже за его спиной.

Женился и женился.

Происхождение жены неправильное. Но и не криминальное. Чай, не Романова или Виндзор. Остальное же мало кого волновало. Во всяком случае, серьезно. Куда важнее было ее отношение к советской власти и поступки. Хотя бы сейчас, в 1920-е годы. А дальше… дальше Михаил Васильевич надеялся не допустить катастрофы 1930-х…

– Как прошел день? – поинтересовалась супруга, обнимая Фрунзе.

– Тяжело. Но плодотворно, – мягко ответил муж, улыбаясь.

– А у нас все готово. Только тебя и ждали.

– Что готово?

В этот момент из комнаты, не выдержав, выбежал его сын. Не усидел. Бросился к отцу на ручки. Следом выглянула улыбающаяся дочь.

В квартире уже все собрались.

День рождения.

Сам-то он о нем совсем и забыл или, скорее, забил. Даже с работы пораньше не стал уходить. Однако здесь были все – и мама, и тесть с тещей, и друзья-товарищи, и кое-кто из коллег. Целое столпотворение. И все они пришли его поздравить.

Тесно вышло.

Можно даже сказать, что едва ли не друг у друга на головах. Но никто не был в обиде. Все эти люди привыкли к лишениям и трудностям, поэтому такие посиделки их не смущали.

– С днем рожденья! С днем рожденья! – закричали гости, когда он переобулся и вошел в залу с детьми на руках.

Сзади его обняла молодая супруга. И он как-то оттаял. Не хотел же праздновать. Но все равно – собрались. Тайком от него. Вон даже Дзержинский пришел, с которым сегодня по работе пересекались. И молчал же. И не только он…

Фрунзе растаял.

Это было неожиданно и приятно.

Так-то он праздновать не хотел. Работы было слишком много, чтобы отвлекаться на такие торжества. С 1 января 1927 года были утверждены новые уставы, форма, личные звания и знаки отличия, награды и масса новых наставлений, принятых совокупным единым пакетом. И теперь это требовалось внедрить на практике, а не на бумаге.

Так что нарком от усталости иной раз едва не падал.

На местах дела буксовали.

В частях постоянной готовности, понятно, все прошло довольно гладко. А вот дальше… доходило местами до откровенного саботажа.

Глава 2

1927 год, февраль, 5. Москва

– Как твое самочувствие? – поинтересовался Фрунзе, входя к Дзержинскому.

– Не дождетесь, – шутливо ответил он, запомнив понравившуюся присказку Михаила Васильевича.

– И это хорошо, – расплылся в улыбке нарком. – Но выглядишь уставшим. Замученным. М-да. Уезжать на юг и бросать дела нам обоим чревато. Надо бы где в ближайшем Подмосковье сделать санаторий. С процедурами, бассейном, массажем и диетическим питанием. Чтобы и здоровье поправлять, и руку на пульсе держать.

– Не будет ли перегибом? – немного нахмурился Феликс Эдмундович.

– Так не только для нас. Что в РККА, что в ОГПУ и НКВД хватает людей, которые надорвали свое здоровье на работе. И их нужно лечить. Вот – подобрать врачей, процедуры, и вперед. Пускай оздоравливаются. Ну и мы заодно.

– Ну если так, то да.

– Я слышал, что в Сиаме или где-то в тех краях есть настоящие мастерицы массажа. Даром что женщины. И не смотри на меня так. Никакого разврата. У них культура массажа очень развита. А это, по сути, мануальная терапия, которая сильно улучшает состояние тела. Особенно при такой, как у нас, сидячей работе. К ним бы я еще добавил какой-нибудь спорт легкий. Плаванье регулярное. И так далее.

– Ничего в этом не смыслю, – покачал головой Дзержинский, – но я поддержу. Дело хорошее…

Дальше они перешли к кадровым вопросам.

К лету 1926 году в ОГПУ числилось чуть больше 1,2 тысячи сотрудников. При этом в центральном аппарате находилось порядка шестой части.

Вот с центрального аппарата Дзержинский чистку и начал.

Ягода все еще сидел в подвале. Менжинский отправился на пенсию по состоянию здоровья и был «сослан» на лечение на Кавказ. Остальные – почти все руководители и начальники этого аппарата – также либо «вышли на пенсию», либо «бежали», либо были прямо арестованы. Равно как и многие их подчиненные.

Для закрытия ответственных, ключевых должностей Феликс достаточно просто нашел людей. Подтянул из НКВД. Благо, что их требовалось немного.

А вот для должностей попроще людей уже у него не хватило. Во всяком случае, проверенных и более-менее подготовленных. Подтягивать кадры из регионов не хотелось. Они не были проверены. И, судя по всему, имели как бы не бо́льшие проблемы, чем в центральном аппарате. Он обратился к кадровому резерву армии, то есть к Фрунзе. И в самые сжатые сроки в ОГПУ стали поступать «фельдфебели» и «вахмистры» старой службы на строевые должности.

Да, это не их профиль.

Но их уровень образования и адекватности, как правило, заметно превосходил тех, позиции кого они замещали. И главное – они умели достаточно точно выполнять инструкции. Вплоть до режима «вахтера».

Спорный момент. Но он дал свой эффект. И центральный аппарат ОГПУ из шайки-лейки, по сути, случайных идей превратился в довольно жесткую и хорошо организованную структуру, которой можно было отдать приказ и не контролировать его выполнение вручную.

Для поднятия же уровня профильной компетентности все эти «унтера» уже к началу 1927 года прошли через краткие курсы. И продолжали учиться. В том самом центре, который Фрунзе и Дзержинский уже к тому времени создали. Более того, их всех обязали получить еще и подходящее профессии профильное гражданское образование. Хотя бы средне-специальное, но лучше – высшее. И нарезали сроки «дорожной карты». Причем унтера, получившие шанс, не стали воротить носа и ответственно взялись за дело. Со всем возможным рвением.

Самым первым результатом подобного решения стало то, что по Москве посыпались старые порочные связи. Бывшие унтера, не устроившиеся в новом мире, имели свои счеты как с партийцами, так и с уголовниками. Жили-то они все эти годы не сладко.

Старые сотрудники, конечно, остались. Единично. Как раз такие вот, как сам Феликс. Идейные. Но они этим «фельдфебелям» не мешали. Отнюдь. Даже помогали. Поскольку видели их рвение по работе и отсутствие «мутных схем», то есть принимали, по сути, за своих.

Партия, конечно, на все эти игры Дзержинского и Фрунзе смотрела крайне прохладно. Почему? Так ведь эта чистка привела к тому, что у многих партийцев, в том числе высокопоставленных, оказался сломан их маленький «бизнес». Из-за чего резко упал их уровень жизни до совершенно неприличного уровня – до зарплаты. К чему они оказались морально не готовы[3]. Как и их жены. Особенно их жены.

Впрочем, пока они помалкивали, надеясь, что гроза отгремит и все вернется на круги своя. В конце концов, Дзержинский тряс только своих людей и разного рода воровские малины. Партийцев же если и привлекал к ответственности, то рядовых.

Вот они и мыслили – все люди хотят жить и жрать. Причем жить как можно дольше, а жрать как можно слаще. В партии считали, что, когда эта возня закончится, можно будет все вернуть на круги своя. А то, может, и больше отжать. И хоть и воспринимали деятельность Дзержинского очень прохладно, но открыто против нее не выступали. Тем более что он делал большое дело – чистил московские банды, которые представляли в 1920-х годах весьма нетривиальную и всеобъемлющую беду с прекрасно укрепленными малинами. И вероятность быть ограбленным, а то и убитым этими ухарями была даже у наркомов или членов Политбюро.

Да, конечно, его деятельность несколько ломала бизнес.

Их бизнес.

Ну это не беда. С мошенниками дела вести как-то проще, чем с тупыми и агрессивным мастерами гоп-стопа. И денег это приносило много больше. Так что параллельно с процессом чистки центрального аппарата ОГПУ всей верхушкой и средним звеном московской партийной организации шел поиск продуктивных мошеннических схем и исполнителей для их реализации…

К началу 1927 года первичную задачу Дзержинский решил. И готовился к чистке уже региональных аппаратов, поэтому нуждался в новых унтерах. Вот и обратился к Фрунзе, у того ведь тоже имелись определенные виды на этих ребят. Он их активно привлекал в армию. И требовалось согласовать столь щекотливый кадровый процесс. Чтобы не переругаться из-за них.

– И на заводы. Их нужно поставить на заводы, – заметил нарком.

– Так мы и так на все заводы военные поставили таких унтеров.

– Не только на военные. При каждом заводе должен быть особист, чтобы приглядывать за его работой и хищениями. Сам же уже понял, насколько все это сурово.

– С этими бы разобраться… – отмахнулся Дзержинский.

– А я и не говорю, что сейчас. Ты очень правильно поступил, что начал с центрального аппарата. Рыба, как говорится, гниет с головы. Приведешь в порядок его. Потом ключевые региональные аппараты. Потом остальные. И только потом уже можно будет создать сеть на всех более-менее крупных предприятиях и объектах. Тех же ключевых железнодорожных узлах.

– Ты представляешь, как это раздует аппарат?

– Его все равно раздувать. Люди не стальные. Их нужно умеренно нагружать, чтобы на долгой дистанции не упали как загнанные лошади. Это мы с тобой бессмертные пони, другие люди так не могут, – заметил Фрунзе, напоминая ему шутку, рассказанную уже не единожды. – Не сильно, конечно, раздувать. Но втрое – точно. Плюс отдельно группа спецназа и штат выездных бригад оперативников.

– Иногда мне кажется, что не я, а ты управляешь ОГПУ, – несколько раздраженно фыркнул Дзержинский.

– Так я просто говорю. Высказываю мнение, – пожал плечами Фрунзе. – Со стороны. И с удовольствием выслушаю твои соображения относительно армии. Все мы люди, все мы человеки. И у любого может глаз замылиться, или он от усталости что-то пропустит. Решение же принимать тебе и только тебе.

– Все верно, – покивал Феликс. – Это я так – ворчу. Устал…

Коснулись в беседе они и Тучкова[4].

Он оказался тесно связан с так называемым «ягодным делом». Через Генриха и его связи, оставшиеся еще со времен Свердлова, он реализовывал изъятые церковные ценности. Далеко не все, но весьма много. Те самые, что регулярно «пропадали» после конфискации. И Дзержинский не знал, кем его заменить, потому что он вроде как успешно занимался церковными делами.

– А успешно ли? – отхлебнув из кружки, спросил Фрунзе.

– А разве нет?

– Если хочешь, я тебе расскажу, как это все выглядит со стороны простых крестьян и обывателей. Если нет – то и помолчу. А то ты и так уже вон ворчишь.

– Ты обиделся, что ли?

– Шутишь? С чего? Ты просто устал, и я не хочу тебя пустой болтовней перегружать. Сам я в церковных делах не силен. И могу только пересказать, что слышал краем уха. Ты ведь знаешь, я с простым людом охочий поболтать.

– Знаю-знаю, – расплылся в улыбке Феликс Эдмундович. – Иной раз подойдешь к заводу и с каким-нибудь слесарем языками зацепишься. А у директора местного семь потов сойдет, пока он стоит и наблюдает за тобой в окошко. Мой человек думал, что у того сердечный приступ случится за время разговора.

– И ведь не зря беседовал.

– А кто говорит, что зря? Очень даже дельно. Да и этот «жучок» себя выдал с головой…

Немного пошутили. Посмеялись, вспоминая тот забавный эпизод. После чего Фрунзе перешел к куда более серьезной теме. К деятельности Тучкова.

– Если очень кратко, то его усилия ведут к тому, что РПЦ теряет централизацию.

– А это плохо?

– Это катастрофа. Смотри сам. Пока у церкви есть единый центр, она является единым телом, единой структурой. С ней можно как-то адекватно взаимодействовать. Через ее руководство. Если добиться ее системного раскола, то потребуется договариваться уже с каждым из осколков. А это уже намного больше усилий и проблем. Посмотри на старообрядцев. Ты хоть представляешь себе объем усилий, который нужен для того, чтобы с ними о чем-то договориться? У них, по сути, в каждом селе своя церковь. И соседи им не указ. Я утрирую. Но лишь для того, чтобы подчеркнуть катастрофичность этого пути.

– А зачем с ними договариваться? – нахмурился Дзержинский.

– А как вы мыслили с ними вообще взаимодействовать?

– Расчленить и извести, построив атеистическое общество.

– У нас около 80–90 % населения или верующие, или как-то ассоциирующие себя с религией. Но на долю РПЦ порядка 70 % верующих, а может, и больше.

– Много. Согласен. Образование и просвещение позволит им перейти в атеизм.

– Брось. Если человек верующий, то, скорее всего, это с ним будет всю жизнь, так как это форма его мировоззрения. Часть его бытия. Даже если он станет на людях утверждать обратное. А теперь представь: церковь разбивается на массу не связанных между собой осколков и уходит в подполье. Ведь она находится под ударом, и уход в подполье, согласись, вполне естественный для нее шаг в сложившихся обстоятельствах. И делает она это все, имея вот ТАКУЮ монументальную среду поддержки у населения. Представил? Спешу тебе напомнить, что у нее опыта существования в подполье куда больше, чем у всего революционного движения, вместе взятого. И в куда более суровых, жестких условиях.

– Мрачная картина получается… – раздраженно потерев лицо, прошептал Феликс Эдмундович.

– Как несложно догадаться, оказавшись в таком положении по нашей вине, церковь вряд ли станет выступать нашим союзником. И начнет вести очень мощную подрывную деятельность. Ты что-нибудь читал о Кавказской войне? Вот ее мы и получим. Когда при формальном доминировании у нас земля под ногами гореть будет из-за того, что буквально каждый имам, то есть священник, станет вести проповеди, призывающие с нами бороться.

– Ты нагнетаешь.

– Даже не начинал. А могу. Хочешь расскажу тебе о том, чью сторону займет церковь, загнанная нами в подполье, если Союз ввяжется в большую войну? А вместе с ней и люди, для которых эти священники будут авторитетом. Или, быть может, ты сам догадаешься?

Дзержинский грязно выругался.

– Тучков с компанией не действовали эффективно. Нет. Они вредили. Да так сильно, что не пересказать. Строго говоря, принести Союзу больше вреда на этом поприще попросту невозможно.

– Но… Черт!

– А теперь еще один момент. Я его тоже не раз слышал. У нас в Союзе юридически свобода совести и церковь отделены от государства. Так?

– Так.

– Свобода совести говорит о том, что каждый волен верить в то, во что пожелает, то есть правовой основы преследования собственно церквей у нас и нет. Отделение же церкви от государства говорит о том, что ни одна религия в Союзе не может быть государственной. Так?

– И что?

– А то, что современное движение воинствующих безбожников, которых породил Тучков совместно с Луначарским, соорудило некую форму религии, основанную на отрицании православия. Атеист получается у них не человеком, который живет вне парадигмы веры. В рамках научного мышления. Он у них получается человеком, который верит в то, что Бога нет. Верит, понимаешь? А это верный признак религии. Они продвигают атеизм как религию. Быть может, ты уже обратил внимание на то, как Луначарский трудится над созданием культа почитания Владимира Ильича Ленина? Человек он, безусловно, заслуженный. Был. Но Луначарский создает его культ. По сути, новое божество. Как это воспринимается верующими?

– Как сотворение себе кумира, – хмуро произнес Дзержинский, который мечтал в детстве стать католическим священником. И уж что-что, а заповеди знал назубок.

– А если почитать отдельные высказывания этих деятелей, то они заходят куда дальше и утверждают, что они ведут с Богом борьбу. А ведь богоборчество и атеизм – разные вещи. Ребята явно заигрались. Или, быть может, они это делали осознанно? Так или иначе, но для простых верующих это все очень сильно отдает банальным сатанизмом. Ведь богоборчество в сути своей что? Восстание против Бога. А кто у нас главный небесный бунтарь? Правильно. И как следствие, поддержки советской власти на селе это никак не добавляет. Особенно из-за неудачных параллелей с нами. Мы ведь получаемся богоборческой властью. Со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.

– Сатанистов ты зря привел.

– За что купил, за то и продал.

– Так уж сатанистами и называют? – подавшись вперед, спросил Феликс.

– А то и похлеще. Люди-то куда более щедрые в таких оценках. Да и основания, вероятно, есть, отличные от простых умозаключений.

– Какие еще основания?

В свое время, работая в УБОП, Михаил Васильевич слышал о «доме Жемчугова» в Курске. Где в 1990-е нашли в подвале своего рода гекатомбы с замурованными и явно принесенными в жертву подростками. Анализ останков показал, что они относились к периоду от начала XIX века до конца 1930-х, то есть их там около века убивали и замуровывали. Вот Михаил Васильевич и поведал отрывочно эту историю, подавая ее как слухи. Дескать, слышал. Решил навести справки. Дом действительно мутный. Местные жители разное болтают. А сотрудники ОГПУ Курска его словно в упор не видят. Так что он туда дальше не полез. Не его зона ответственности.

– Но зачем? Какой смысл? Не понимаю… – покачал головой Феликс.

– А то ты не знаешь? – смешливо фыркнул Фрунзе.

– О чем?

– О том, что еще в самом начале в ЧК пришло очень много… к-хм… старообрядцев.

– И какая связь?

– Старообрядец старообрядцу рознь. Этим словом называют очень много разных течений, приличная доля которых к христианству уже давно никакого отношения не имеет, кроме самоидентификации, – мрачно усмехнулся Фрунзе и поведал ему массу всего интересного.

Например, про «тюкальщиков» – секту старообрядцев, которые считали, будто бы вознестись в Царствие Небесное можно, только погибнув как можно более болезненным образом. И старались в этом помочь всем, до кого руки дотягивались. Даже если эти «все» не сильно рвались в рай. Самый популярный способ «вознесения» у них был связан с разбиванием костей молотками, через что их «тюкальщиками» и прозвали.

Или другой пример, секта «бегунов». Они проповедовали отказ от социальных институтов, денег, работы, законов мирских и так далее. Мутя воду везде и всюду. Сами же при этом активно побирались, выклянчивая деньги, совершали преступления, грабежи, убийства. И вообще вели себя крайне деструктивным образом. Кроме того, их не раз ловили на ритуальных убийствах как подростков, так и детей – для получения крови, идущей на их ритуалы. Так, например, в некоторых группах «бегунов» считалось необходимым раз в год совершать причастие кровью. И брали они ее отнюдь не добровольно и по капельке. Из-за чего местные жители, когда узнавали о появлении в их краях этих кадров, могли легко устроить самосуд и перебить их от греха подальше.

И так далее.

И по мере того, как Фрунзе рассказывал про этих прекрасных людей, Дзержинский все сильнее и сильнее обхватывал голову руками.

Михаил Васильевич еще в бытность свою работы в УБОП со всем этим зверинцем познакомился. По бумагам. И знал, что вся эта гадость и во времена РФ нет-нет да попадалась в руки оперативников. Как и о том, что именно эти люди в основе своей и хлынули в советскую милицию и ЧК на заре их становления.

Их начали чистить только ближе к концу 30-х. Но очень осторожно. Серьезно же взялись лишь после войны и более-менее разобрались как бы не к началу 1970-х. В 1930-е же обычной историей было увольнение из НКВД людей за «сочувствие» к тем же «тюкальщикам» или даже, прости господи, «скопцам». Простое увольнение. О том, какие художества там натворили эти веселые ребята, даже и речи не шло. А ведь именно с этими замечательными людьми и связаны многие перегибы на местах в работе органов. Выразившиеся как в фабрикации дел 1920-х – 1930-х годов, так и во внесудебных расправах.

Не только с ними, конечно. Но без них ничего бы не получилось. Фрунзе об этом знал отчетливо. И постарался столь неприятные сведения осторожно донести Дзержинскому, объяснив, чем это грозит. И повернув вопрос так, будто бы деятельность Тучкова по сути своей контрреволюционная и откровенно вредительская. Дескать, он, как и в свое время Свердлов, стремился как можно сильнее навредить революции. Сорвать ее. Настроить против нее широкие массы людей.

Почему он решил, что Дзержинский не относится ко всей этой тусовке? Очень просто. Феликс любил детей. И сделал для беспризорников ОЧЕНЬ много. А еще по работе в органах он запомнил: не всякий, кто не любит детей, сатанист, но всякий сатанист их не любит. Именно поэтому Михаил Васильевич и решил разыграть с Дзержинским эту карту.

– Кошмар… – тихим, словно бы замогильным голосом произнес глава ОГПУ, когда нарком по военным и морским делам замолчал.

– Теперь ты понимаешь во что тебя втянул этот… хм… эффективный сотрудник? Осознаешь, ЧТО о тебе и всех нас из-за него и его подельников думает простой люд?

Феликс Эдмундович невольно перекрестился и буркнул:

– Custodi et serva[5].

После чего замер и изумленно уставился на Фрунзе. Но тот вообще никак на это не отреагировал. Словно этот поступок был чем-то обыденным и повседневным.

Сильно задерживаться после этой дискуссии он у Дзержинского не стал. Знал его характер. Сейчас ринется все проверять. Возможно, даже сам в Курск поедет. Мешать и отвлекать его не имело никакого смысла.

Вышел на улицу.

Вдохнул полной грудью морозный воздух.

И улыбнулся.

Этот разговор он давно готовил. Да только случая не представлялось подходящего. Слишком уж дивную и редкостную хрень творил этот Тучков со компанией. Из-за него и в армии разброд и шатание, и в тылах. Так что, если Дзержинский сделает нужные выводы, можно будет как минимум это безумие прекратить.

Он скосился на курящего прохожего.

Самому тоже хотелось.

Но он продолжал крепко работать над своим здоровьем, поэтому табаком не баловался. Пусть и хотелось. В эти годы курили едва ли не все. Во всяком случае, такое впечатление создавалось. И это получалось крайне заразительно.

Нарком тяжело вздохнул, проводив взглядом очередного курильщика, и нырнул в автомобиль. Теперь его ждал завод АМО, откуда с утра звонили. Дескать, они готовы продемонстрировать результат по созданию одного ноу-хау. Важного и крайне нужного. А именно универсальных транспортных контейнеров. Подходящих размеров для того, чтобы установить их на 20-тонную железнодорожную площадку. Ну и, как следствие, первый в истории седельный тягач для их транспортировки на базе АМО Ф-15.

Понятно – выглядит как насмешка.

Но Фрунзе если и опережал время, то не сильно. Потому что в Союзе и так появились первые в истории седельные тягачи. В 1932 году. Первый опытный сделали на базе знаменитой полуторки – ГАЗ-АА, и таскал он вполне уверено полуприцеп с тремя тоннами груза. В том же году на базе АМО-2 сделали еще один – уже пятитонный. Провели еще несколько экспериментов. И в 1936 году в серию пошел восьмитонный ЗИС-10, сделанный на базе не менее знаменитого «Захара» – ЗИС-5.

Так что Михаил Васильевич если в этом плане и шел с опережением времени, то ненамного. И фундаментальным ноу-хау в его случае были лишь универсальные грузовые контейнеры и идея их перевозки по единой схеме: корабль – поезд – грузовик. С максимально быстрой перегрузкой кранами.

Понятно, что контейнеры современного образца сделать не получалось. В силу развития металлургии, технологии и общих производительных сил. И получалось заметно хуже, но это было не так уж и важно. Потому как те удобства, которые открывались при использовании даже вот таких убогих контейнеров, перекрывали все их недостатки.

В целом технология не выглядела сложной.

Но проблемы имелись. И упирались почти полностью в седельный тягач. Ведь привычного размера контейнер тяжелый[6]. И АМО Ф-15, даже модернизированный, мог его потянуть лишь по дорогам с твердым покрытием и на весьма скромной скорости. Что было обусловлено КПП с увеличенными передаточными числами и подключенным демультипликатором.

Так что теперь перед наркомом стояла весьма непростая задача. Как быть? Ведь седельный тягач грузоподъемностью в 20 тонн сделать не так-то и просто. И вряд ли получится быстро. А ждать, пока там что разработают и запустят в серию, не хотелось.

Единственным решением в этой ситуации было создание контейнеров поменьше – половинных, с уменьшенным потолком брутто-массы. Что позволяло как можно скорее запустить это все в дело, запустив выпуск седельных тягачей на существующей автомобильной базе. Хоть как-то. Хотя бы по нормальным дорогам. С последующим переходом на полноразмерные. Позже. Когда для этого появятся возможности.

Даже в таком варианте эта идея выглядела крайне выигрышно. Радикально ускоряя погрузку-разгрузку-перегрузку товаров. Из-за чего многократно повышалась эффективность логистики и снижался простой. Впрочем, кроме технических проблем, имелись и организационные, и даже политические. Да, в лице Бухарина Фрунзе нашел очень деятельного союзника в этом проекте. А там еще и Орджоникидзе вроде как заинтересовался. И иные. Но нарком не обольщался – просто точно не будет. Ведь хватало и противников, причем высокопоставленных. Да и лобби грузчиков существовало немалое, которые таким образом лишались львиной доли своих заработков. Особенно в портах…

Глава 3

1927 год, февраль, 27. Подмосковье

Трата-та-та. Стучал пулемет.

Та-та-та.

Расстреливая ленту за лентой. Государственные испытания нового мобилизационного легкого пулемета шли полным ходом. Дендрофекального, как про себя его окрестил нарком по военным и морским делам.

Почему так?

Так его делали на базе печально известного «Шоша». Что вызывало массу острых перлов у язвительной публики. Особенно, как ему шепнул на ушко Дзержинский, зарубежной. Да, почти все признавали – даже такой пулемет лучше, чем ничего. Но они не упускали момента указать на ничтожность и беспомощность советской власти.

Сначала был дендрофекальный самозарядный карабин, вызвавший откровенный смех во всем цивилизованном мире, а теперь еще и пулемет ему под стать. Сделанный тоже едва ли не из говна и палок.

Фрунзе игнорировал это злорадство.

Армии требовалось оружие. Массово. А ничего проще и дешевле под рукой у него не было. Пока, во всяком случае.

Не нравится, как говорится, не ешьте.

В РККА тоже хватало критиков. Но, к счастью, здесь он имел очень крепкие позиции. Большинство из начальствующего состава его поддерживало. Как и Политбюро, видевшее в этом «временном» пулемете не только способ сэкономить немалые деньги, но и способ ускоренного перевооружения откровенно слабой армии.

От идеи применять полноценный винтовочный патрон в этом мобилизационном оружии отказались практически сразу, чтобы облегчить оружие, сохранив его в категории ручных пулеметов, а не переносных. Ведь Фрунзе настаивал на ленточном питании. Так что, текущий экземпляр стрелял промежуточным патроном – 6,5 × 40. Не бог весть что. Но для дистанции до 500 метров вполне достаточно. Этакий вариант на тему РПД-46. И даже ленту под него сделали очень похожую на ту, что применяли в РПД-46, позволявшую прямую подачу патронов, которая и применялась.

Главной проблемой пулемета Шоша было очень неудачное боепитание. Ее решили. Причем достаточно легко. Сделали выбрасыватель вниз-вперед, а приемник – сверху, поверх которого поставили лентопротяжный механизм.

Другой проблемой был темп стрельбы.

Поначалу ее считали неразрешимой. Все-таки длинный ход ствола. Однако, приглядевшись, заметили, что ускоритель отката в оригинальном пулемете Шоша был… поистине французский, то есть конструктивно дурной чуть более чем полностью. Так что, не мудрствуя лукаво, внутри кожуха поставили на ствол бронзовую чашечку отражателя, чем подняли темп до 400 выстрелов в минуту против старых 250. Заодно уменьшили перегрев ствола, так как теперь отраженные раскаленные газы не проходили вдоль него назад.

Да, хотелось бы больше. Но и это хлеб.

Приклад же, как и в изначальном проекте, был выведен в линию со стволом и представлял собой «рыбий хвост» по типу не то MG-34/42, не то FG-42. Что изменило характер отдачи и оружие перестало подбрасывать выстрелом…

– И сколько по деньгам выходит? – спросил Рыков.

– В восемь раз дешевле тульского Максима.

– Славно! – без тени лести воскликнул Сталин, впечатленный результатом. В том числе и потому, что относил этот успех на свой счет. Ведь это он его предложил поставить на вооружение.

Много это или мало?

В пике своего производства ДП-27 был в 1,8 раза дороже MG-34 и где-то в 2,5 раза дешевле пулемета Максима на станке Соколова. МТ-25 выходил лишь на четверть дешевле станкового пулемета. А тут – в восемь раз дешевле! Что заметно лучше, чем MG-34 на пике производства! Да, получившийся пулемет был далеко не MG-34, мягко говоря. Но так его и в промышленности еще не отработали. И в перспективе его можно будет удешевить еще сильнее при массовом производстве.

– Ну что, товарищи, поздравляю нас с успехом, – торжественно произнес Фрунзе, когда стало понятно – испытания завершатся успехом.

– Разве это успех? – скривился Тухачевский.

– А что как не успех? – весьма серьезно заметил нарком.

– РККА получило отвратительное оружие, а вы радуетесь. Не понимаю я вас.

– РККА получило мобилизационную самозарядную винтовку и мобилизационный пулемет. Дешевые и простые в производстве. Да, их боевые и эксплуатационные качества спорные. Но, так или иначе, их можно оценить как удовлетворительные, то есть достаточные для войны. А значит, что?

– Что?

– РККА получило большое окно возможностей. Мы уже сейчас можем вооружить бойцов достаточно современным оружием. И воевать. При этом спокойно и без лишней спешки занимаясь разработкой действительно хороших образцов вооружений. И производить их. Теперь мы можем себе это позволить без лишней лихорадки. Ибо таким нехитрым шагом выиграли себе время.

– Я бы не стал так оптимистично смотреть на этот вопрос.

– Вы хотите оспорить результаты испытаний?

– Нет, но…

– То есть новое оружие вам не нравится, просто потому, что не нравится? Это вкусовщина, Михаил Николаевич. Кому-то нравятся брюнетки, кому-то блондинки. Но разве это что-то меняет? Или вы в угоду своим вкусам предлагаете оставить РККА без дешевого и доступного пулемета?

– Михаил Васильевич, вы меня не так поняли, – поспешно произнес Тухачевский.

– А как я вас должен понимать?

– Этот пулемет дешев и доступен, но он плох.

– Плох, – согласился с ним Фрунзе. – Но его вполне достаточно для решения поставленных перед ним задач.

– Он ненадежен.

– Испытания этого не показали.

– Об этом знают все в мире!

– Если об этом знают все в мире, то почему испытания это не показали? Низкая надежность оригинального пулемета Шоша проистекала из его ужасного патрона и откровенно дурного магазина. Плюс усугублялась крайне низким качеством производства. Однако, несмотря даже на качество, причиной свыше 90 % отказов и сбоев служили патрон и магазин. Это отчетливо нам и показали испытания. Или вы с ними не согласны?

– Как я могу их оспаривать?

– Тогда что вам не нравится?

Так и ругались.

Подобные перепалки происходили с изрядной регулярностью. Тухачевский и его сторонники раз за разом выступали с позиции «Баба Яга против». Нередко без аргументов или по надуманным, порой раздутым поводам. Однако к февралю 1927 года, несмотря на иной раз нешуточные противоречия и противодействия, Фрунзе удалось продвинуть свой план перевооружения.

Так, например, в январе 1927 года Сестрорецкий завод завершил свою «перенастройку» на выпуск СКФ-26. Первичную. Полностью свернув выпуск иной продукции. При этом удалось добиться обновления 65 % станочного парка. Рядом с заводом уже построили небольшую ТЭС. Специально под него. Работавшую на местном сырье – торфе, который доставляли с берегов Ладожского озера. Кроме того, начались большие работы по обеспечению жильем и бытовой инфраструктурой работников.

По плану модернизация производства должна была закончиться к апрелю-маю, и завод должен был выйти на миллион стволов в год. Для начала. Дальше – больше, поскольку Михаил Васильевич продолжал свои попытки оптимизировать многие технологические и производственные процессы. С целью удешевить, упростить и ускорить выпуск этого оружия без потери качества. В том числе и для того, чтобы выйти на мировой рынок с этим крайне дешевым карабином. Он был уверен – в странах Латинской Америки, в Китае и в Центральной Азии спрос на него будет ураганный. Денег у них традиционно негусто, а оружия нужно много.

Ковровский завод, выпускавший до того СКФ-26, перестраивался на выпуск ЛПД-27, то есть модернизированного пулемета Шоша под 6,5 × 40 патрон. Его так назвали, потому что ведущим разработчиком значился Дегтярев. И с этим оружием у наркома была та же самая задумка, как и с СКФ-26, – заработать. Торговать оружием ведь намного выгоднее, чем зерном. Не так ли? Для чего он и занимался модернизацией Ковровского завода и его расширением. Хотя и не так ударно, как Сестрорецкого.

Ручной пулемет МТ-25 также продолжал производиться в Туле. Но поступал уже только на мобилизационные склады, поскольку части постоянной готовности не только им были полностью насыщены, но и даже перевооружались модернизированными MG-14/17 от фирмы DWG. Под местным индексом РПД-26. Их «отверточную сборку» наладили в Ижевске на новом заводе, обещая к лету запустить полный местный цикл производства на концессионном предприятии.

Хотя, положа руку на сердце, какая это концессия? Фактически – вынесенный завод в зону с низкими налогами и более дешевой рабочей силой. Да, работников всех немцы привезли из Германии. Но платили они им меньше, чем на родине. В том числе и потому, что местные товары стоили дешевле. Да и какая их ждала альтернатива? Безработица в Веймарской республике была чудовищной. А тут какая-никакая работа. Причем по профилю. И более-менее достойная оплата труда.

Кроме МТ-25, на Тульском оружейном заводе продолжали выпускать станковые пулеметы Максима. Причем с ноября 1926 года как основную продукцию. Модернизированные.

Их теперь делали под металлическую ленту да под патрон 7,92 × 57 Mauser. Ну и так, по мелочи, какое-то количество доработок. Например, поставили широкую заливную горловину и сливной краник рифленого кожуха водяного охлаждения. Перенесли предохранитель для удобства манипуляции одной рукой. А для облегчения оперативной переноски пулемет получил две специальные ручки. Парные. Но, наверное, самым важным изменением, которое произошло, стало увеличение темпа стрельбы до 900 выстрелов в минуту. И вот этот вариант пулемета Максима образца 1926 года и был основным продуктом Тульского оружейного завода.

А вместе с ним и два станка.

Один стандартный – Соколова.

Второй же – тренога. Фактически копия треноги М2 от пулемета Браунинга. В варианте с этой треногой сам пулемет могли подхватить четверо бойцов за довольно удобные ручки и шустро куда-то потащить. Пятый нес треногу. Остальные бойцы – боеприпасы. Не так чтобы и сказочное удобство, но все лучше, чем катить пулемет на маленьких колесиках. Особенно по неровностям, заболоченным местам, высокой траве, пересеченной местности, в горах или по городской застройке. А вот для маршевой перевозки там же, на ТОЗ, выпускали транспортную тележку с колесами от мотоцикла. Подрессоренную. Что позволяло ее цеплять даже к мотоциклам или автомобилям и перевозить довольно быстро.

Револьверы «Наган» производить перестали. Вместо них в армию уже пошли Luger P08. Их также пока выпускали путем «отверточной сборки» на маленьком заводе DWG в Перми, обещая до осени запустить полный цикл.

Компания Mauser также не подвела. И в январе 1927 года выпустила первую партию КВМ-27 – крупнокалиберной винтовки на базе своей 13-мм TuF M1918.

И пока все.

Хотя в планах было много чего еще. Но пока удалось развернуться вот так…

Особняком шла эпопея с перспективной винтовкой, а точнее, с карабином. Федоров, которому поручили это дело, с головой ушел в разработку «оружия своей мечты». И всем, кто с ним общался, было ясно – это надолго. Слишком уж он проникся идеями Фрунзе и довел их до абсурда, стремясь сделать оружие идеальным. Из-за чего постоянно утыкался в проблемы выбора в духе Буриданова осла.

Формально-то он должен был «родить» что-то в духе AR-18 с коротким ходом поршня, только с запиранием не поворотом, а перекосом. Но что реально там получится – бог весть. Потому что Фрунзе это особенно не контролировал, давая простор для фантазии и маневра. Разве что требовал все «приседания» документировать и полученные образцы испытывать. Мало ли он там чего интересное сделает.

Мутная история получалась.

Более-менее сообразительные догадались, что нарком выполнил свои обещания, данные Федорову. Но в самого конструктора не верил. Это проступало слишком отчетливо. Да и сам Фрунзе не раз называл конструктора «французом». Указывая на то, что тот прекрасно что-то выдумывает, но очень слабый технолог – традиционные маркеры французской инженерной школы. Учитывая обстоятельства, это был почти что диагноз… почти что приговор.

Вот Токарев и подсуетился.

Лично прибыл на прием, чтобы доложиться. Набравшись, так сказать, наглости. Тем более что с Фрунзе он не раз общался на оружейные темы и знал – тот вполне нормально воспринимает подобные выходки.

– Михаил Васильевич, – произнес он, входя, – вот.

И начал доставать из специального саквояжа оружие, завернутое в тряпицу.

– Что это?

– В свободное время. В инициативном порядке разрабатывал.

– Я понимаю. Но что это?

– Автоматический карабин под новый патрон 6,5 × 40.

– И в чем подвох?

– Ни в чем. Вот – разработал.

Начали беседовать.

Оказалось, что Токарев занимался разработкой не карабина, а пистолет-пулемета в инициативном порядке. И уже давно. Вот и решил приспособить свою поделку под новые задачи.

Получилось странно.

Его пистолет-пулемет был основан на автоматике со свободным затвором. Как и все в те годы. И чтобы компенсировать возросшую энергию отдачи, он банально увеличил массу этого затвора и жесткость пружины. Не, ну а что? Сработало же…

– А вы сами из него стреляли?

– Он вполне исправно работает, – уклончиво ответил Токарев.

– Только честно – лягается при стрельбе?

– Лягается… – нехотя ответил конструктор, зная, что нарком ведь пойдет и проверит. Возможно, даже прямо сейчас.

– Вот то-то и оно. Он и должен лягаться. Да и при стрельбе с заднего шептала прицельная стрельба одиночными выстрелами посредственной будет. Но идея мне нравится. Смотри…

И Фрунзе начал высказывать свои мысли.

Крутя-вертя эту поделку в своих руках, он невольно вспомнил о знаменитой H&K G3. В девичестве бывшей CETME modelo В, выросшей из StG45M.

Конструкция ее была в какой-то степени… противоречивой.

В чем это выражалось?

В том, что в России G3 традиционно ругали. Называя не иначе как «часы с кукушкой» или отпуская иные нелицеприятные эпитеты. Но Фрунзе знал – в советской, а потом и в российской традиции принято давать огульные оценки, подавая многие вещи инструментами пропаганды в гротескных, черно-белых тонах. У нас, пожалуй, только FN FAL не ругали, да и то только потому, что объявляли ее клоном нашей СВТ-40.

В остальном же мире оценки H&K G3 были радикально позитивнее. Что выразилось и в объеме производства, который был на уровне таких знаменитых стволов, как FN FAL и M16. Примерно в районе 7–8 миллионов экземпляров всех вариантов. Что особенно показательно в условиях доминирующего оружейного лобби США, и в глазах Фрунзе ставило G3 в равнозначную с FN FAL позицию.

Понятное дело, с АК все это не сравнимо.

Но никто и не стремился это сделать. Оружейный экспорт «наши западные партнеры» старались закрыть куда более дорогими и ценными продуктами вроде самолетов, орудий, бронетехники и так далее. Стрелковое же оружие в основном выпускали только для своей армии и гражданских нужд…

Почему Фрунзе зацепился за идею?

Потому что G3 была самой простой и дешевой в производстве из всей плеяды первого послевоенного поколения штурмовых винтовок. Да и последующих. Настолько, что их лицензировали у себя даже такие страны, как Пакистан, Иран, Турция, Мексика и так далее. А это, как вы понимаете, не самые передовые промышленные страны. Так или иначе – G3 стоял на вооружении армии и полиции около 80 стран.

Да, на оригинальном патроне G3 лягался, что было главной его бедой. Но 6,5 × 40 далеко не 7,62 × 51. Этот боеприпас был вдвое менее мощный. Что откровенно вдохновило Михаила Васильевича. И он битый час потратил на Токарева, рассказывая, как тому переделать свой девайс в некое подобие G3.

Понятно – обещание Федорову было дано.

Но сможет ли сам Федоров его реализовать? Большой вопрос. Так что нарком дал шанс и второму участнику этой гонки – Токареву. В надежде на то, что хоть один из образцов за несколько лет они смогут довести до ума. И на Токарева у него надежды было больше.

Почему?

Тот был приземленным и не витал в облаках.

Вон как ухватился за шанс.

И вряд ли будет пытаться сделать что-то идеальное. У него не такая степень экзальтации…

– Там есть еще кто на прием? – поинтересовался Фрунзе, когда конструктор ушел.

– Нет, Михаил Васильевич, – ответил секретарь.

– Тогда я домой. Голова кругом.

– Вас беспокоить, если будет какое-то ЧП?

– Конечно. Следуем строго по регламенту. Пусть даже оно в 2 или 3 часа ночи случится, – произнес нарком через плечо, выходя из кабинета.

Дорога до дома ему не запомнилась.

Он почти сразу задремал и чуть-чуть покемарил, пока ехал.

Поднялся в квартиру.

Обнял и поцеловал молодую и покладистую супругу. И замер…

В прихожей на тумбочке стояла пачка книг, перевязанных веревочкой. Одинаковых.

– Что это? – спросил нарком и, не дожидаясь ответа, глянул на обложку. – «Сказки на ночь» М. В. Фрунзе… – прочитал он. И завис.

– Дорогой, ты не рад?

– Я? Я… честно говоря, даже не могу понять, что это?

– Ты детям такие интересные сказки рассказывал. Я их никогда не слышала. Вот и решила записать. А потом обратилась в издательство, и их напечатали.

– Напечатали то, что я рассказывал детям?! – вытаращился он на жену.

– Ну да… – опешила она. – Тимур и Татьяна очень мне помогали в этом. Они тебя специально просили повторить то, что я еще не слышала или записала неточно. А потом мы вместе их вычитывали-правили. И мама твоя помогала. Мы хотели сделать тебе сюрприз.

Фрунзе нервно выдохнул.

Развязал завязки. И, взяв книгу, начал ее листать.

Его пробил холодный пот.

У него в прошлой жизни никогда не было детей. И он не знал детских сказок. Разве что те, которые сам в детстве слушал. Но то было давно и неправда, посему он их совсем не помнил. Вот и выдумывал, опираясь на свои воспоминания, разные истории. Где-то пересказывал мультфильмы, адаптивно. Где-то фрагменты фильмов. Где-то что-то еще. Так что его дети слушали то историю «Ивашка из дворца пионеров», то приключения миньонов, то похождения «Аватара», а то и историю о паровозике, который смог, в шутливой форме. И так далее. Само собой – в адаптированном варианте. Поскольку оригинальный финал истории про паровозик от майора Пэйна Фрунзе посчитал перебором.

И это все оказалось записано.

И издано.

– Ох… – выдохнул нарком.

– Милый, тебе плохо?

– Да разве же это сказки? Зачем…

– Еще какие сказки! Ты посмотри на тираж!

– Любимая, – как можно спокойнее произнес чуть пришедший в себя Михаил Васильевич, – ты хоть спрашивай, когда в следующий раз такое будешь делать. Или хотя бы предупреждай…

– Я что-то сделала не то? – нежно обняв его за шею, спросила Любовь Петровна.

– Ну… как тебе сказать?.. М-да. И кто тебя надоумил?

– Я Анатолию Васильевичу как-то сказала, что ты удивительный рассказчик и сочиняешь для детей славные сказки. Он заинтересовался. Попросил парочку ему показать. Я выбрала наиболее безобидные. И он оказался в восторге. Заявил, что это как раз то, что нужно современным детям.

– Анатолию Васильевичу?

– Луначарскому. Наркому просвещения.

– Луначарский, значит… уф… – протерев вспотевший лоб платочком, выдал он. – Прошу, радость моя, никогда ничего за моей спиной не делай. Даже если считаешь это правильным и нужным.

– Я просто хотела сделать тебе приятный сюрприз.

– Понимаю. И он очень приятный. Серьезно. Я рад. Но будь осторожна, не забывай о том, какую должность мне приходится занимать. Любое неосторожный шаг может закончиться фатально. Для нас обоих. Еще неизвестно, к чему все это приведет, – кивнул он на книгу. – Любую двусмысленность мои враги могут использовать против меня. Против нас. Понимаешь?

– Понимаю, – нежно поцеловав мужа в ушко, произнесла она. – Прости. Такого больше не повторится.

– Ужин готов?

– Только тебя и ждем. Сейчас накрою на стол, – произнесла она и упорхнула на кухню. Нарком же еще несколько минут приходил в себя. Его расчет на продуманную особу оказался поспешным. Такую выходку отчебучила…

Глава 4

1927 год, март, 3. Ленинград

– Гляди-ка! – ткнул локтем один матрос другого.

– Чего тебе?! – недовольно воскликнул дремавший доселе морячок на лавочке.

– Какие гости к нам пожаловали!

– Какие?

– Да ты зенки-то протри и погляди! Вон туда.

Матрос поежился от холодного ветерка, попавшего за шиворот. Потер глаза. И таки посмотрел в указанную сторону.

Там прибывал бронепоезд.

Передняя буферная платформа с запасом рельсов, шпал и шанцевым инструментом. Специально на случай порчи рельсов или их подрыва. Потом шел паровоз, прикрытый броневым кожухом. Дальше – тендер с углем. Вооруженный вагон с поворотной башней, где стояла 76-мм горная пушка и спаренный с ней станковый пулемет. Три бронированных вагона. Еще один вооруженный вагон. Тендер. Забронированный паровоз и буферная платформа.

Не бог весть что, но нарком по военным и морским делам теперь ездил только на таком поезде, совершая свои визиты. После покушений – сумел себе пробить и в самые сжатые сроки построить.

Временно.

Потому что на Ижорском заводе под руководством Николая Ивановича Дыренкова[7] занимались проектированием нового бронепоезда для командного состава. Но уже на базе дизельного движения, а не парового локомотива. Причем серийного. Он должен был получиться более компактным и подвижным, лучше защищенным и вооруженным. А главное – имеющим больший запас автономного хода и радикально более высокую оперативную надежность.

А вместе с новым дизельным спецпоездом Дыренков занимался проектированием и целой серии моторных броневых вагонов разного назначения. Тут и зенитные для тылового прикрытия. И патрульные. И прочие.

Михаил Васильевич планировал таким образом радикально обновить и усилить железнодорожные силы. Что особенно было ценно для контроля за удаленными регионами и тылами…

– Это кого это к нам занесло? – спросил третий матросик, сплюнув.

Однако ответ ему не потребовался.

Из вагона высыпала охрана и довольно грамотно заняла периметр. До зубов вооруженная с пистолетами-пулеметами и самозарядными винтовками. Нарисовалось даже несколько бойцов с полноценными винтовками, оснащенными оптическими прицелами. И несколько наблюдателей с биноклями.

Потом вышел Фрунзе.

С женой.

Она его в этой поездке сопровождала.

Он вообще почти никогда не оставлял ее дома, отправляясь в командировку. Жена должна быть с мужем. Особенно молодая и красивая. Во всяком случае, ему было как-то неловко ее оставлять надолго. Да и личный секретарь в таких поездках требовался. И не только секретарь…

Вышли.

Спокойно прошли через здание Московского вокзала.

Сели в автомобиль и укатили куда-то в составе кортежа из девяти однотипных седанов, выкрашенных в одинаковый цвет. В остальные сели частью бойцы охраны, частью сопровождающие.

Причем все быстро.

Раз.

И вроде как все рассосалось. А о случившемся напоминал лишь бронепоезд довольно грозного вида и его охрана. Но уже без контроля периметра и не мешающая никому.

– Лихо, – почесав затылок, констатировал морячок.

– А краля у него что надо.

– Да ну тебя, – сдвинув ему бескозырку на лицо, шутливо произнес третий.

– Не, ну правда.

– Краля как краля. И получше видали. Ты лучше бы не на нее пялился, а на тех волков, что наркома окружали.

– А что?

– На него ведь три покушения было. Если убийцы через этих прорывались, то… – развел он руками. – Не представляю, как он кому-то поперек горла стоит, чтобы на такую отчаянную лихость идти.

– Контре, может, какой-то?

– А бес его знает… Может, и контре.

– А разве нет?

– А тут-то он чего так хоронится? Разве у нас тут контра на каждом углу сидит?

– А ты пойди ее найди. Таится же. Болтают, будто бы его на операционном столе чудом не убили.

– Это не то, – отмахнулся матросик.

– Как не то? Уважаемые же люди. И тут – раз! – перекрасились. А может, и были такими всегда.

– Так не с винтовки же били его.

– Ну так и что?

– И стреляли, – добавил четвертый морячок. – Слышал я, что как-то на него у́рок натравили. Те по авто его палить вздумали…

Так и болтали, перемывая кости самому наркому, его жене, его охране, бронепоезду и далее до бесконечности. Все равно время коротать, ожидая свой поезд.

Фрунзе тем временем двигался по заранее намеченным им адресам. План модернизации и развития флота, прежде всего Балтийского, никуда не делся. И начинал потихоньку поджимать. Строго говоря, именно этот флот был наиболее важен для молодого СССР в самой ближайшей перспективе.

Первостепенной задачей являлось прикрытие Ленинграда с моря. В том числе от превосходящих сил потенциального противника. Что Фрунзе планировал обеспечивать силами в первую очередь малых подводных лодок и самолетов-торпедоносцев берегового базирования. А также посредством группировки минных заградителей, в том числе подводных[8], сторожевых кораблей и множества катеров разного типа.

Эта задача была постоянной. И ее требовалось решить уже вчера. Отчего именно на ней Михаил Васильевич концентрировался в первую очередь.

Менее остро стоял вопрос об обеспечении с моря проведения перспективных военных операций против «балтийских тигров» и Финляндии. А возможно, что и Швеции. Здесь требовалось создать крепкую, но небольшую наступательную группировку из двух-трех кораблей первого ранга. В качестве ядра флота, обеспечивающего его устойчивость. В окружении из подходящих легких сил. Само собой, без линейных крейсеров и прочих подобных инструментов, которым было на Балтике тупо не развернуться.

В качестве же основных рабочих лошадок в этих перспективных операциях нарком видел канонерские лодки и десантные корабли. Само собой, специальной постройки и довольно разнообразные. Плюс военно-транспортные корабли да морские тральщики. И главное, достаточно большой корпус морской пехоты, который он собирался разворачивать не по советскому, а по американскому канону, то есть не как легкую, а как тяжелую пехоту специального назначения.

Про авианосцы на Балтике Фрунзе если и думал, то только в ключе создания одного-двух вспомогательных аппаратов. Скорее как противолодочная плавбаза, чем авианосец в привычном смысле слова. Основной же корпус морской авиации он считал рациональнее размещать на берегу. Во всяком случае, в условиях Балтики.

Из чего и выстраивалась «дорожная карта» – план то есть.

Например, все «Новики» по его задумке требовалось модернизировать, превратив во вполне приличные сторожевые корабли, способные прикрывать не только акваторию, но и ордера на марше, а также конвои. Для чего требовалось заменить артиллерию на более подходящую для нового спектра задач, поставить мощное ПВО, средства сброса глубинных бомб, новые силовые установки и прочее.

Ради «Новиков» Фрунзе как раз и прибыл. Так как «на местах» начался совершенно нетерпимый и контрпродуктивный срач. Участников требовалось срочно растаскивать за шкирку по углам и расставлять приоритеты вручную.

Да, рисковая стратегия. Так можно было и промахнуться. Причем легко. Если же оставлять эту ругань на самотек, то она могла идти вечно. Время же, по мнению наркома, был не только единственным невозобновимым ресурсом человечества, но и крайним дефицитом…

Вечерело.

Михаил Васильевич устало смотрел на очередную партию спорщиков. И боролся с острым желанием их всех прямо тут и застрелить.

Вот уже пару часов «рубились» Всеволод Александрович Ваншейдт с ленинградского завода «Русский дизель» и Афанасий Осипович Фирсов[9] с коломенского паровозостроительного завода, где он уже почти год по предложению Фрунзе занимался дизелями при активном участии представителей германской компании MAN, сотрудничество с которой было очень сильно расширено в 1926 году. А также германской же компании Argus. Ну и моряков из военно-технического комитета. Куда уж без них?

Вопрос стоял остро и ребром. О выборе преимущественного типа силового агрегата для флота. Военно-технический комитет налегал на паровые турбины. Ваншейдт – на двухтактные дизеля. Мирошин – на четырехтактные.

Для искушенного читателя вопрос этот выглядит странным. Ведь в те годы не выпускали дизелей подходящей мощности, годной для того, чтобы поднимать вопрос о преимущественном движителе в масштабах флота. Но есть нюанс. Весной 1926 года Фрунзе сделал две очень важные вещи. С одной стороны – вбросил через ТЗ перспективную идею новых силовых агрегатов. А с другой – стал активно расширять сотрудничество с такими германскими компаниями, как MAN и Argus, обладающими технологиями, подходящими для реализации задумки.

– Так, товарищи, спокойно! – наконец рявкнул нарком, которого это все уже достало.

Присутствующие, казалось, его не заметили. Как галдели, так и продолжали галдеть. Как чайки у городской помойки.

Михаил Васильевич еще раз крикнул, призывая к порядку.

Ноль реакции.

Тогда он тяжело вздохнул. Достал пистолет. И бесхитростно выстрелил в потолок. Понятно не над своей головой, а чуть в сторону. Так что посыпавшаяся штукатурка угодила как раз на спорщиков. Звук же выстрела в замкнутом, хоть и просторном помещении, легко сумел «перекричать» все остальные «глотки».

Все заткнулись и уставились на наркома.

– Время, – громко и отчетливо произнес он.

– Что время? – не понял командующий Балтийским флотом Векман Александр Карлович.

– Время на дебаты. Первой будет отвечать команда научно-технического комитета, – с усмешкой произнес нарком, не убирая пистолет в кобуру, а положив на стол рядом с собой. – Николай Иванович, – обратился он к Игнатьеву, – у нас есть подходящие турбозубчатые агрегаты или турбины в налаженном производстве для модернизации флота и оснащения новых кораблей?

– Нет, – несколько секунд поколебавшись, ответил тот, не сводя взгляда с пистолета. – Но их несложно…

– Достаточно. Пока достаточно, – перебил его Фрунзе. – Всеволод Александрович, – обратился он к Ваншейдту. – У нас есть подходящие двухтактные дизеля?

– Почти, – спокойно ответил тот.

– Почти «что»?

– В производстве быстроходного судового двухтактного дизельного двигателя у нас нет. И мы его пока не начали осваивать. Но у компании MAN есть подходящие проекты. Уверен, что мы сможем их запустить в серию в самые сжатые сроки. При их помощи, разумеется.

– Это отрадно слышать. Но на Коломенском заводе уже начали серийный выпуск двигателя MAN F6V[10]. И уже готовят к серии его 8-, 10- и 12-цилиндровые версии.

– Двухтактные дизеля будут давать бо́льшую мощность в том же весе и габаритах, – невозмутимо заметил Ваншейдт.

– Сколько потребуется времени на их запуск в серию?

– По меньшей мере полгода, – произнес представитель компании MAN. – При самых благополучных раскладах. Но я думаю, стоит закладываться на год-полтора или даже два.

– Англичане с французами нам дадут столько времени? – задал риторический вопрос нарком.

Все промолчали.

Собственно, в чем была задумка.

Изучая германский рынок и подбирая компании для сотрудничества, Михаил Васильевич наткнулся на двигатель Argus As 5, представляющий собой «звезду» из шести 4-цилиндровых блоков двигателей попроще, которые объединял общий картер и коленчатый вал.

Понятно, не серийный образец. Но это натолкнуло Фрунзе на мысли о знаменитой советской пятисотой серии дизелей, которые активно ставили на легкие корабли в Союзе после войны. В голове у него это пересеклось с корабельным дизелем MAN F6V и… понеслось. Он собрал консилиум из этих двух указанных компаний и предложил им сложную, но крайне интересную задачку – скрестить ужа с ежом.

По предварительным габаритам получалось что-то в духе обычной турбины[11]. Плюс-минус тапочек. Только котельные освобождались. И ход становился радикально гибче да экономичнее. Про оперативную готовность и речи не шло: завести дизель и развести пары – две большие разницы.

При этом вопрос вибраций решался большим количеством цилиндров и общей стабилизацией, то есть беды «Дойчланда», когда из-за вибраций на полном ходу приходилось общаться записками, можно было избежать. Равно как и снижения точности стрельбы. Даже при применения двухтактных дизелей. А ленинградский завод «Русский дизель» сразу включился в процесс и нашел массу сторонников в самой компании MAN.

Сохранялось, правда, довольно сильное лобби турбозубчатых машин на паровых турбинах. Дескать, мутная тема эти «звезды» и слишком сложная. А вот турбины – дело верное. Но как только в руководстве Веймарской республики узнали о задумке Фрунзе, это лобби стали жестко оттирать[12]. С каждым месяцем, с каждой неделей, с каждым днем все больше и больше влиятельных заинтересованных лиц подключалось к этому вопросу. Именно в формате продвижения проекта дизельных многорядных «звезд». И не только в Германии, но и в Союзе.

Дизель был модной темой…

Так или иначе, тема пошла.

Но почти сразу она уперлась в выбор тактности базового двигателя, где начался жесткий клинч боевых Буридановых ослов. Чем активно пользовались сторонники паровых турбин. И так длилось до сего дня. Пока Фрунзе не психанул, наблюдая за этим дурдомом, и не решил вмешаться. И дело пошло. Но только после того, как нарком пулей осыпал штукатурку на головы спорщиков. А потом, не убирая оружия, быстро устранил противоречия… хм… инженерно-технического характера.

Было решено строить семилучевую «звезду» из 6-цилиндрового четырехтактного дизеля MAN F6V. А также ее варианты с блоками по 8, 10 и 12 цилиндров.

Но и это еще не все.

Михаил Васильевич помнил о М-507. Силовом агрегате, который представлял собой, по сути, турбозубчатый агрегат. Только собранный не из двух турбин и редуктора, а из двух дизельных «звезд» пятисотой серии и редуктора. Что позволяло в теории получить спарку из двух «звезд», собранных из 12-цилиндровых блоков, давая в теории порядка 31–32 тысячи лошадей на вал, то есть, поставив на корабль четыре вала с гребными валами, можно дать ему порядка 120 тысяч лошадиных сил энерговооруженности.

Без наддува.

А ведь он у немцев имелся. Более того, на Коломенском паровозостроительном заводе уже имелась вся необходимая для него документация.

Понятное дело, на предельные показатели никто не закладывался.

Да и агрегат весьма хтонического вида получался.

Но Фрунзе знал – были такие железки.

Да, послабее.

Но были.

И работали. Причем весьма стабильно.

И создавали их советские инженеры, а не германские. Причем в ходе войны и сразу после ее окончания. А это, прямо скажем, не фронтир научно-технического прогресса.

В оригинальной истории по этому пути не пошли. Михаил Васильевич это знал. Как и то, что в оригинальной истории путь развития науки и техники был крайне связан с «его величеством случаем» и конъюнктурой. Из-за чего очень много перспективных и крайне полезных направлений развития науки и техники попросту отмирали или отсекались магистральными трендами.

Риск?

Огромный.

Был очень серьезный шанс провалиться со страшным треском. Однако в случае успеха это открывало новые горизонты.

И, прикинув расклад, Фрунзе решился. Понимая, что за ним в этом деле стоят не столько скудные научно-технические ресурсы Союза, сколько Веймарская Германия, в высших кругах которой все сильнее и сильнее нарастал реваншизм. И шел поиск способов догнать и обогнать своих противников. В том числе с помощью нестандартных технических решений.

Но нарком не был Хрущевым, то есть в таких фундаментальных и важных вещах не ставил все фишки на одну позицию. И работ по турбинам не сворачивал. Более того, даже вел поиски подходящих образцов для копирования.

Ему ведь требовались пути отхода в случае чего.

По этой же причине раньше времени он не «кричал» о новой, прорывной технологии. Говорить «гоп» до прыжка было глупо. Да и можно спровоцировать англо-французов. Однако все одно – ставку сделал, постаравшись разыграть ее в полной мере.

– Устал что-то… – тихо прошептал Михаил Васильевич, выходя на улицу.

Рядом хмыкнул командир Балтийского флота. Он и сам взмок от той затяжной ругани, которая называлась совещанием.

– Может, в баньку? – поинтересовался председатель научно-технического комитета флота.

– Можно. Но потом. Надо сегодня еще к Григоровичу заехать. Мы с этим бредом весь график сбили, – мотнул он головой в сторону здания за его спиной. – Надо было сразу пистолет доставать.

– Надо. Даже удивительно, как все сразу стало конструктивным и спокойным.

– Добрым словом и револьвером можно добиться намного больше, чем одним лишь словом, – назидательно подняв палец, произнес нарком. – Тут главное – не увлекаться. И применять этот метод только тогда, когда все летит в Тартар. Ладно. По машинам. Время… время… мы его безбожно сжигаем впустую.

Спорить с Фрунзе никто не стал. Посему минуты не прошло, как люди рассовались по машинам, и кортеж тронулся. «Под всеми парами» направившись в отдел морского опытного самолетостроения ЦКБ Авиатреста, которым руководил Дмитрий Павлович Григорович. Тот самый, который в 1913 году создал свой первый гидросамолет. А в дальнейшем его совершенствовал в разных моделях.

Перед ним дистанционно, в формате переписки, Михаил Васильевич поставил две очень важные задачи. Хотя, конечно, на первый взгляд они такими, наверное, и не выглядели.

Первая заключалась в создании так называемого airboat, как его называли в англоязычной среде. Точного названия в русском языке нарком не знал. Ближе всего было словосочетание – аэросани-амфибия.

В Союзе с 1918 года разрабатывали и производили аэросани. Но практически исключительно как сани, то есть средство передвижения по снегу и льду. Фрунзе же поставил перед Григоровичем задачу создать аэросани-амфибию, способную ходить не только по снегу и льду, но и по воде и заболоченным участкам.

Зачем?

Как патрульно-поисковое средство и, что намного важнее, сверхлегкий десантный катер, который может и зимой по льду Финского залива пехоту перевозить, и летом по водной глади. Хотя и с ограничениями по волнению.

Почему это поручили Григоровичу?

А кому еще? Профильных КБ в Союзе не имелось для таких задач. А аэросани разрабатывали все кому не лень. Тут же хотя бы какие-никакие, а имелись наработки. Все-таки гидросамолеты разрабатывали-строили. И насколько Фрунзе знал, проектировали летающую амфибию под руководством подчиненного Григоровича – Вадима Борисовича Шаврова…

Вот как раз с самолетом-амфибией и было связано его второе задание. Почти напрямую. Он поручил ОМОС изучение экранного эффекта. Его к тому времени уже открыли. И нарком, наткнувшись на заметку о нем, прямо оживился.

Практически каждый мальчишка в Союзе и после его развала слышал про экраноплан «Лунь». Про эту трехсоттонную махину, носящуюся над водой со скоростью около 500 км/ч. Хотя бы раз – уж точно.

Так вот.

Фрунзе имел в виду совсем не его, когда давал задание Григоровичу. Михаил Васильевич в той жизни своими глазами не раз видел легкие экранопланы вроде «Волги» или «Акваглайда». Для чего-то подобного никаких запредельных технологий не требовалось. Их было реально сделать даже из фанеры при достаточно дохлом моторе в сотню-другую лошадей. Благо, что даже идущий на скорости в 120–150 км/ч такой пепелац был заметно быстрее любого торпедного катера. Даже глиссирующего. И его радикально меньше трясло. Что было крайне важно. Ибо сидеть на катере, идущем даже со скоростью 40–50 км/ч, было удовольствием ниже среднего. Когда же катер пер со скоростью под 100 км/ч, находиться на нем являло собой особую форму бешеного родео, доступного далеко не всем. И Михаил Васильевич видел в легких экранопланах перспективу именно в формате катеров: патрульных, поисковых, десантных, торпедных и так далее, то есть как старших братьев airboat.

И обо всем этом требовалось поговорить.

Вживую.

Посмотреть на их мини-модели.

Заглянуть в их глаза, пытаясь понять – занимаются они делом или саботируют. Ну и так далее. Командующий же Балтийским флотом и председатель научно-технического комитета в этом деле выступали очень важными фигурами. Проводниками воли наркома. И требовалось, чтобы они как можно лучше понимали и осознавали задумку. Вот он их и потащил с собой…

Глава 5

1927 год, март, 19. Москва

Раннее утро субботы.

Входная дверь захлопнулась.

Фрунзе только что проводил детей до служебного автомобиля, отправляя к бабушке. На выходные. Благо, удалось ей существенно улучшить жилищные условия. А бабушку дети любили.

Вопрос с жилплощадью для родителей жены он тоже решил, как и для семьи ее сестры. Конечно, им выделили не элитные квартиры, но вполне сносные. И главное – не очень далеко. Так что, в принципе, можно и пешком дойти, не прибегая к услугам автотранспорта. Но так надежнее.

Да, небольшой перегиб со служебным положением. Но почему нет? В конце концов, Михаил Васильевич не бессребреник. А любовь к Родине, как известно, должна быть обоюдной. Хоть немного.

За то время, что он провожал детей, супруга уже успела переодеться и накраситься, представ во всеоружии.

Нарком улыбнулся.

Красота.

Настоящая женщина-вамп.

Как по нему, Любе совершенно не шел блонд, в который ее выкрасил Александров. Ее натуральные темные волосы особенно в сочетании с правильным макияжем и одеждой создавали удивительный образ. Страстный. Острый. Сексуальный.

Супруга, увидев, как муж ей откровенно любуется, ответила встречной вполне искренней улыбкой. И опустила иглу граммофона на пластинку.

Заиграла музыка.

Вальс.

И Михаил Васильевич, сделав пару решительных шагов, подхватил ее за талию и закружил в танце.

Никогда в прошлой жизни не танцевав, он вдруг обнаружил свой интерес к этому делу. И редкую неделю не вальсировал с молодой женой. Раз от раза улучшая свои показатели.

Да и романтика какая-никакая. Пусть и топорная. Но им она нравилась. Обоим. В эти сложные годы она была на вес золота внутри семьи.

Пластинка закончилась.

И Любовь Петровна нехотя отлипла от мужа, давая ему возможность завести граммофон заново. Брак по расчету, заключенный ими изначально, довольно быстро трансформировался.

Да, Михаилу Васильевичу не хватало дворянского воспитания. И это сразу бросалось в глаза. Но и бескультурным его нельзя было назвать. И уж тем более необразованным. Он удивлял свою супругу. И чем дальше они жили, тем больше. Тем сильнее она к нему привязывалась. И даже потихоньку влюбляясь. Даже несмотря на существенную разницу в возрасте.

Сам нарком не отставал.

И удобная девочка, взятая, чтобы «закрыть кейс» одинокого мужчины, становилась в его глазах все более и более ценной особой. Любовь или нет, но привязанность нарастала. Ему с ней было хорошо. Не только и столько в сексуальном плане, сколько в житейском.

Она старалась быть хорошей женой.

И у нее получалось.

И даже с детьми она сумела поладить.

Секс, правда, был не так чтобы и блестящий. Но откуда молодой женщине быть в нем опытной? Она ведь не практиковала «дополнительные услуги» во время работы в театре. Да и до того тоже…

Вновь заиграла музыка.

Вновь они закружились в танце.

Тактильный контакт потихоньку заводил и разогревал. Пока наконец после в очередной раз остановившейся композиции они не предались более интересным делам. Заходя издалека и медленно раздеваясь. И это разогревало и тревожило только сильнее…

– Ты не дуешься на меня? – спросила она, когда все закончилось и они лежали обнаженными на постели.

– Дуюсь?

– Из-за книги.

– «Сказки на ночь»?

– Да.

– Все совершают ошибки, – чуть помедлив, ответил Михаил Васильевич, прижав ее посильнее. – А эта вроде бы даже и не ошибка. Вон какой от нее эффект. Я слышал, что даже Надя купила эту книжку и читает детям.

– Надя?

– Аллилуева. Жена Сталина. А это показатель. Значит, пронесло.

– Слава богу, – выдохнула женщина.

– Я даже подумал, что нужно подготовить второе издание и обеспечить сказки иллюстрациями. Подберешь художников?

– С радостью…

Так они и провели первую половину выходного дня. Предаваясь тактильным и любовным утехам. Болтая. И в целом наслаждаясь обществом друг друга. После обеда их ждало посещение кинотеатра и небольшая рабочая поездка мужа. Выделять на отдых совсем уж весь день он не мог себе позволить…

Подмосковный стрелковый полигон снова шумел.

Бойцы в новом зимнем обмундировании громыхали из тяжелых 13-мм винтовок. Тех самых, Mauser, которые мало-мало собирали в Союзе. Но в этот раз они стреляли не для научных или статистических изысканий, а ради учебного процесса.

– Бей! – не очень громко, но четко произнес мужчина с биноклем, стоящий рядом со стрелком.

Жахнул выстрел.

– Поспешил. Полкорпуса.

Стрелок чертыхнулся.

– Смена позиции.

И тот вместе со вторым номером, подхватив винтовку, пригибаясь, метнулся в сторону…

По полю же на тягах катилась мишень мотоцикла. Сейчас отрабатывался огонь по ней. А так-то имелись грузовики и легковые авто. Причем двигались они либо с приближением, либо с удалением. И с разной скоростью. Чтобы научить стрелков самих оценивать упреждение в зависимости от ситуации. Это было второе учебное поле. Продвинутое. На первом работали по неподвижным мишеням, имитирующим пулеметные гнезда, орудия и так далее. Где обучение и начиналось. Там цели не двигались, но поднимались, дистанционно. По команде инструктора. Третье поле – самое продвинутое – смешанное. Там и силуэты техники двигались, и мишени поднимались. Только тут перед каждой сессией инструктор «заказывал» сценарий, к которому техники готовились. Включая те или иные цели по секундомеру.

И тут важно понять – Михаил Васильевич готовил не снайперов. Отнюдь. Да и оружие не позиционировал как снайперское. С его-то угловой точностью. Противотанковыми или бронебойными эти винтовки тоже не считались и не назывались. Нарком прекрасно понимал – толщина брони очень быстро подрастет до неприличных размеров. Совершенно непригодных для поражения таким вот видом оружия. Вот и задумывал его как некое легкое «антиматериальное» средство, называя просто «тяжелой винтовкой».

Бойцов гонял соответственно. Выделив по нормативу две тысячи выстрелов на каждого. Не бог весть что[13]. Но это было радикально лучше линейной стрелковой подготовки в царской армии или, допустим, предвоенной РККА. Мало-мальски стрелять можно было научить. Да с поддержанием квалификации ежегодным расходом по триста патронов на брата.

Хотя, конечно, в глазах Политбюро и прочего руководства РККА такие учебные стрельбы выглядели расточительством. Даже такие скромные, по мнению Фрунзе. Так что наркому пришлось их продавливать. Слишком уж высока была ценность таких бойцов в текущих реалиях.

Политбюро, скрепя сердце, уступило. Все-таки Михаил Васильевич обычно так не делал. А тут вот прямо ни на миллиметр не отступал. Доверились. Хотя в их понимании особой нужды в таком перерасходе боеприпасов попросту не имелось. Даже в относительно благополучном в материальном плане 1938 году на весь курс обучения стрельбы рядового стрелка в РККА тратили 35 боевых патронов[14]. В 1927 году отпускалось обычно и того меньше. Даже с оглядкой на «прогрессивную общественность», то есть тех же англичан и французов. Но даже там не шло речи о двух тысячах выстрелах. О том же, что даже этого количества патронов недостаточно для формирования устойчивого навыка, они даже слышать не хотели.

Се ля ви.

И Михаил Васильевич был вынужден довольствоваться таким вот скромным результатом. Пока, во всяком случае…

С крупнокалиберной винтовкой Mauser история получилась очень занятная и показательная. Фрунзе ведь не просто договорился о закупке готовой технологии, а заказал доработку. Что, согласно Версальским ограничениям, компания сделать попросту не могла.

Ну открыто.

Понятно, что для себя они там пилили что-то потихоньку. Но даже в этом случае где-то в районе 1929 года были вынуждены купить швейцарскую компанию Solothurn Waffenfabrik AG. Да, не сам «Маузер», а «Рейнметал», но пользовались ее услугами все подряд. Однако на дворе был 1926 год. И никакого «Солотурна» у немцев под рукой еще не имелось. Задание же Фрунзе было очень интересным. Не только и не столько в финансовом плане, сколько в военном и политическом, позволяя разом помножить на ноль все эти орды легких французских танков, которыми Париж регулярно угрожал Берлину. Из-за чего тема эта курировалась на самом высоком уровне, находясь на личном контроле у Гинденбурга.

Что и неудивительно.

Реваншизм в Германии никто не отменял из-за крайне странного завершения Первой мировой войны. Немцы чувствовали себя преданными и обманутыми. По всем признакам они войну выиграли, а им засчитали поражение. Как тут не начать подозревать обман? Так что их элиты увидели в этом нарастающем сотрудничестве с Союзом надежду. Особенно на фоне того, что уровень радикализма в СССР стремительно снижался. Уткнувшись в юридический тупик, немцы создали в июле-августе 1926 года целую россыпь компаний в СССР. И перенесли в них часть своих научно-исследовательских подразделений, работа которых блокировалась Версальскими ограничениями. Наплодив этакие «Солотурны» рязанского разлива.

Так вот – винтовка.

В силу обстоятельств время поджимало.

Тем более что оживились американцы, которых заинтересовала сама идея особого налогового режима в Союзе для подобного рода предприятий. Особенно их ВПК, сидящего на жесткой финансовой диете с момента окончания Первой мировой войны. Так что дойчи действовали предельно быстро.

50 BMG патрон купить они не могли – американцы не продавали.

5 Vickers также не удавалось купить – не продавали уже англичане.

Переделывать оригинальный 13,2 × 92SR Mauser времени у них не было. Спешили. Взяли готовую гильзу от 20 × 70RB Backer и просто обжали ей дульце под 13,2-мм пулю. Получив на выходе 13 × 80 выстрел с энергией около 14 тысяч джоулей.

Михаил Васильевич такому варианту оказался даже рад.

Для противостояния 10–15-мм брони легких танков тех лет подобной энергетики было более чем достаточно. Равно как и для поражения иной легкой техники. А для чего-то больше он считал разумным использовать более мощные инструменты. Игры в сверхмощные крупнокалиберные винтовочные и пулеметные патроны он считал довольно глупой затеей. Намного рациональнее был переход на 20–30-мм автоматические пушки, у которых результативность огня была радикально выше. В первую очередь из-за возможности применения более широкой и действенной номенклатуры боеприпасов.

Кроме того, винтовка под более легкий патрон меньше лягалась, дольше держала выстрелы до износа ствола и меньше грелась. Последнее было особенно важно. Потому что компания Mauser также занималась созданием и крупнокалиберного пулемета по дополнительному заказу наркома. Без водяного охлаждения. С ленточным питанием при прямой подаче патрона. Уменьшенное же основание гильзы позволяло применить схему Becker, также купленную Mauser вместе с компанией Oerlikon[15]. Что открывало доступ к относительно легкому пулемету[16] с очень простой и дешевой автоматикой.

13-мм тяжелую винтовку Mauser уже в производство запустили. Мелкосерийное. С «отверточной сборкой» в Союзе, изготавливая пока почти все детали в Германии. В ближайшие месяцы должен был быть запущен полный цикл. Пулемет же был запланирован на осень. Сразу в трех вариантах – пехотном на треноге, танковом и авиационном. В это же время немцы обещали наладить мелкосерийный выпуск 20-мм автоматических пушек Oerlikon в авиационном и танковом исполнении под тот самый 20 × 70 выстрел Becker. Не бог весть какая баллистика, но разрушительное действие фугасного снаряда было невероятное для всей летающей техники 1920-х годов.

Про боеприпасы тоже не забыли.

К марту 1927 года в Подольске уже имелась небольшая линия по выпуску 13-мм патронов. К ноябрю же обещали запустить во Владимире новый завод, который бы изготавливал всю разнообразную номенклатуру 13-мм и 20-мм выстрелов. А к лету 1928-го еще один – дублер – в Саратове. Ну и само собой, развернуть всю связанные предприятия по выпуску пороха, капсюлей и так далее. По цепочке. Вплоть до химических предприятий для обеспечения производств серной и азотной кислотой…

Бам.

Грохнул очередной выстрел, ушедший в «молоко». Стрелок опять не сумел взять верное упреждение.

Начальник учебной части, наблюдавший это, нервно сжал полу френча. Как-то не вовремя этот боец косячит. Ой не вовремя.

Михаил Васильевич изредка посещал подобного рода учения. Среди прочего. Чтобы проконтролировать. Само собой, не предупреждая.

Просто в «окно» выезжал.

Внезапно.

Со стороны наблюдал, не вмешиваясь и стараясь по возможности не привлекать внимание. И уезжал.

Вот как сейчас.

Нагрянул. Зашел в административный домик. И, встав у окна, добрые полчаса наблюдал за учениями. Отсюда их было хорошо видно.

– Ну как, Михаил Васильевич? – поинтересовался начальник учебной части полигона.

– Результаты фиксируете?

– По количеству попаданий?

– Да.

– А как же. Все записываем. И по каждому отдельному бойцу, и общую статистику сводим.

– Покажите.

Тот загремел ключами, открывая дверцу несгораемого ящика. И очень скоро достал папку.

Первым листом лежала табличка, заполненная карандашом, – общая сводка. Сколько бойцов обучалось. Сколько выстрелов произведено. Каких. И так далее. С выведенными процентными значениями.

– Каждый вечер обновляем, – не дожидаясь вопроса, пояснил начальник. – Может быть, чайку?

– Время… время… – отрицательно покачал головой Михаил Васильевич. – Пришлите мне отчеты. Копии. Суток для копирования вам хватит?

– Конечно.

– Завтра вечером, край – послезавтра, жду их, – произнес Фрунзе, сделав пометку у себя в блокнотике…

Посидев на полигоне еще минут пятнадцать, нарком по военным и морским делам уехал. Получив о работе учебной части самые позитивные впечатления. Пулеметчики, которые в это же самое время тренировались на трех других полигонах, работали хуже. Не принципиально, но похуже. Так что именно сюда он решил впихнуть и обучение будущих егерей. Так он окрестил marksman – бойцов, вооруженных простой винтовкой с оптическим прицелом. Ну, понятно, не совсем простой. Но и не снайперской в привычном для Фрунзе смысле слова. Поскольку таких точностей просто не требовалось на запланированной для них практической дистанции огня.

Самих снайперов он тоже пытался создать. Но тут все было весьма и весьма непросто.

В Туле уже было маленькое предприятие для штучного производства разнообразного оружия специального назначения. Куда были наняты слесаря самой высокой квалификации и даже ювелиры. И там даже наладили выпуск бесшумного карабина на базе револьвера «Наган» образца 1910 года. Того самого, который с откидным барабаном для ускоренной перезарядки. Ствол у него был существенно удлинен и оснащен интегрированным глушителем, по конструкции очень похожим на «Винторез». Да, патрон 7,62 × 38R не бог весть что. Но он позволял дать спецназу рабочее оружие тихого боя.

А вот снайперское оружие… С ним были сложности. Большие сложности. Можно было пойти по историческому пути и отбирать годные стволы из серийных винтовок. Но Михаилу Васильевичу такой подход не нравился. С одной стороны, собственно валового производства винтовок в Союзе больше и не имелось, то есть отбирать, по сути, и не из чего. А с другой стороны – такой подход не позволял получить снайперское оружие. Из-за того что рассеивание у таких образцов было совершенно кошмарное, и оно в лучшем случае годилось как marksman задача. Да и то – лишь в условиях первой половины XX века[17].

Вот и развлекался. Экспериментируя с полигональной нарезкой и пулями, выточенными целиком из латуни руками ювелиров. Да, до винтовок Лобаева он не дотянется даже в прыжке, но получить стволы с рассеиванием в одну угловую минуту на километр планировал. Чтобы этот самый снайпер мог в кого-то попадать не только лишь случайно на более-менее приличных дистанциях.

Параллельно Михаил Васильевич вел поиск будущих стрелков. В первую очередь среди промысловиков и так называемых природных охотников. По всему Союзу искал. Заодно создал небольшую рабочую группу для разработки тактики и наставлений будущих подразделений. Само собой, под его мягким контролем. Чтобы не ушли куда-нибудь не в ту степь…

Феликс Эдмундович проводил взглядом очередного посетителя и отхлебнул чая. Обычного чая.

Отказ от кокаина ради здоровья давался ему тяжело. Нервно. Но он пока держался. Постоянно хотелось есть и спать. Постоянно нависало чувство переутомления, которое приходилось преодолевать волевыми усилиям просто для того, чтобы хоть немного поработать.

Солнце клонилось к закату.

Он взглянул на часы.

Хмыкнул.

Поднял телефон. И спросил у отозвавшегося секретаря:

– Сколько еще посетителей?

– Один.

– Кто?

– Товарищ из Ленинграда. Просит сегодня принять.

– По какому вопросу?

– По поводу проблем на заводе «Русский дизель». Говорит – дело неотложное.

Дзержинский прикрыл глаза, задумавшись.

Его сознание тут же качнулось в сторону сна. Но он удержался.

На заводе «Русский дизель» он поставил трех новых сотрудников. Из числа старых унтеров, которые каждый день отчитывались в телеграммах. Утром. Докладывая по установленной схеме об штатных процедурах. Плюс – раз в неделю машинописный доклад, пересылаемый с железнодорожным составом. Стратегически важное предприятие. И Феликс Эдмундович прекрасно это сам осознавал. А потому опекал. И тут – внезапно прибывает некто с какими-то важными сведениями.

Чуть помедлив, он поинтересовался личностью визитера.

Оказывается, он его не знал. Точнее, слышал о нем, так как чистка ленинградской организации уже подготавливалась полным ходом. И этот персонаж числился в списках не на увольнение, а на арест, так как, по предварительным сведениям, был связан с крупной бандой.

И вот он пришел.

Сам.

С какой-то важной информацией.

Совпадение?

Ой не факт.

– Пусть сдаст все оружие и проходит, – наконец произнес глава ОГПУ. – И охране быть начеку. Не забудьте его обыскать, мало ли – у него скрытое оружие есть с собой.

– Слушаюсь.

Секретарь повесил трубку.

Дзержинский тоже.

И еще отхлебнул чаю.

Потер лицо. И… за дверью послышалась возня.

Бах!

Прозвучал явно пистолетный выстрел. Судя по звуку – чего-то вроде 6,5-мм пистолета.

Бах! Бах!

И тишина.

Секунд через пятнадцать дверь в кабинет Дзержинского открылась и вошел секретарь, предварительно крикнув:

– Свои!

Феликс успел за это время взять пистолет, лежавший под рукой в тумбочке, и изготовился к стрельбе. Он не доверял на слово. Так что секретарь входил медленно и плавно.

– Что там?

– Попытался оказать сопротивление.

– Раненые?

– Меня немного зацепило, – скривив от боли губы, прошипел секретарь, придерживая кисть левой руки.

Будь прострел правой или левой – рабочей, Феликс бы его отстранил. Ну как он будет писать и фиксировать? А так, если кости не разбило и хорошо перевязали, то можно.

– А этот? Жив?

– Да куда он денется?

– Заводите. А сам попроси ребят тебя перевязать. Никуда пока не ходи. После перевязки сядешь на место и будешь фиксировать всех, кто сунет нос. Хотя нет. Сначала позвони на проходную и прикажи никого не выпускать. Вообще никого. Понял?

– Слушаюсь.

Ввели.

Точнее внесли, так как его умудрились нокаутировать.

Допрос был быстрым, простым и жестким.

Сомнений у Дзержинского не имелось – он явно пришел по его душу. А значит, кто? Правильно – контра. Жалости он не испытывал никакой.

Пяти минут хватило на то, чтобы получить сведения.

Феликс поднял трубку телефона.

– Михаил Васильевич?

– Да, – ответил нарком по военным и морским делам, который к тому времени уже успел вернуться со стрелкового полигона.

– Извини, что беспокою в выходной. Тут такое дело… Ребята твои нужны.

– Конечно. Сколько? Куда? Зачем?

И завертелось.

Солнце клонилось к закату. А сотрудники центрального аппарата ОГПУ, подкрепленные бойцам СОН, выступали на «тропу войны». Действуя быстро, жестко и не уведомляя никого из Политбюро. В том числе и для того, чтобы не спугнуть добычу.

Это позволило в самые сжатые сроки пройти по всей цепочке до заказчика. Ее просто не сумели нормально подчистить. Ведь такой реакции от Феликса никто не ожидал. Он так раньше не делал. И уж тем более не решался арестовывать высокопоставленных членов партии. Так что Литвинов, как глава Коминтерна, очень удивился, когда в его спальню ворвались хорошо вооруженные бойцы и «сломали ему лицо» при попытке возмущаться.

Строго говоря, к утру весь центральный аппарат Коминтерна был арестован. А их сейфы да несгораемые шкафы опечатаны и вывезены в ОГПУ. Политбюро же обо всем этом узнало только с рассветом. От самого Феликса. И уже, по сути, сделать ничего не могло. Ибо кое-кто из задержанных успел дать признательные показания. Да и документы, найденные в сейфе Литвинова, свидетельствовали против него лучше всякого чистосердечного признания…

– … – грязно выругался Сталин, когда положил трубку.

Еще один важный ему игрок не выдержал и сорвался. А ведь он его предупреждал. Но нет, обгадился. Видимо, давление его зарубежных друзей оказалось слишком существенным. Да и ленинградская парторганизация нервничала, через которую проходило довольно много «левых» денег. В том числе и Коминтерна…

Глава 6

1927 год, апрель, 1. Москва

– Свет! – раздался громкий выкрик.

И в какие-то двадцать секунд в павильоне сначала погас свет, а потом вспыхнуло насколько ламп, осветив декорации.

– Тишина! – крикнул тот же голос.

Но никто и так не болтал.

Шли съемки первого в Союзе звукового фильма по лицензированной у кинокомпании «XX век Фокс» технологии «Мувитон». Это когда на пленку фиксируется не только изображение, но и фонограмма звука. Передовая тема! Прямо с самого острия кинематографического прогресса!

Вот режиссер дал отмашку.

И кинокамера, укрепленная на специальной платформе, плавно заскользила по рельсам, проложенным вдоль макета на основе папье-маше. Имитация огромного ущелья выхватывалась из сплошной окружающей темноты мягким светом. А по нему летел космический истребитель, ловко огибая выступы.

Белый. Красивый. Сочный.

Само собой, он не летел, а двигался, удерживаясь на крашеной проволочке. И перемещался он простой тягой по извилистым направляющим, к которым держатель той проволочки прижимала пружина. Однако эффект в этой полутьме был прекрасный.

Космический истребитель футуристической формы двигался с некоторым ускорением, поэтому, появившись маленькой белой точкой вдали, он приблизился достаточно, чтобы за остеклением проступила человеческая фигура. И «пролетел», проскочив под движущейся по рельсам камерой.

Михаил Васильевич наблюдал за всем этим делом молча. Он даже вошел, стараясь не привлекать внимание. Эйзенштейн, увлеченный новой идеей, отложил свое желание снимать грандиозные полотна о великих битвах. И занялся созданием передовой киноленты о далеком будущем и космосе: «Звездные войны».

Общего сюжета этой киносаги Фрунзе, разумеется, не помнил. Как и большинство «мимокрокодилов», он запомнил там только «маленького зеленого чебурашку», «мужиков с люминесцентными лампами», грозного Императора с крашеным ведром на голове и так далее.

Задумываться над происходящим на экране он изредка пытался, но очень быстро забивал. Слишком много там было чуждой ему мутоты под соусом чего-то значимого. Так что в его голове отложилась только картинка.

Что-то значимое он помнил только из франшизы Warhammer 40000. Почему? Так сын племянника увлекался. И это юное создание время от времени в последние годы прошлой жизни оставляли у двоюродного деда, не имевшего своих детей. Вот он ему все уши и прожужжал. Так что Михаил Васильевич прекрасно знал, и кто такой комиссар Каин, и кто такой Хорус, и так далее.

И породил весьма специфический микс этих двух миров. С одной стороны, была цивилизация землян во главе с великим вождем, которая вела войну на выживание с разного рода инопланетянами. За планеты, пригодные для жизни. За ресурсы. И так далее. Имперские штурмовики превратились в земную гвардию. Джедаи – в комиссаров, наделенных особыми паранормальными способностями. И так далее. Причем не все инопланетяне – ксеносы – воевали с человечеством. Часть вполне себе сотрудничала. Но тут опять его подвела память. И в голове все перемешалось. И если твилеков и волосатый народ йети он вспомнил, то остальных инопланетян пришлось выдумывать, вспоминая всякое из того, что болтал внучатый племянник. Из самых разных фантастических игр и фильмов.

Все вместе это уложилось в единую и вполне связную синкретическую концепцию. С набросками обликов, которые Фрунзе и подсунул Эйзенштейну вместе с описанием технологии съемок. Ну и набросками сюжета первого эпизода.

Потом переговорил.

Они поэкспериментировали, сняв минутный ролик.

И… понеслось!

Эйзенштейн словно удила закусил, ухватившись за концептуальную новизну. Ведь она позволяла разом вывести его на новый уровень. Мировой уровень! А тщеславия ему было не занимать…

Фрунзе улыбнулся.

Режиссер был полностью поглощен съемками. Один маленький эпизод закончился. И сейчас готовили следующий – уже с двумя космическими истребителями, которые гонятся друг за другом.

В соседнем павильоне доделывали более крупный макет. Чтобы снять кабину с пилотом крупным планом. На специальной круговой направляющей. Чтобы имитировать активные маневры вроде полета на боку или кверху головой. А рядом – участок стены каньона. В который должен был ударить боевой гиперболоид. Просто кратковременный сфокусированный луч прожектора. С синхронным подрывом небольшого взрывпакета.

Денег это все стоило немало. Во всяком случае, по сравнению с бюджетами обычных фильмов. Но Политбюро выделило. Ведь в фильме Всемирный Советский Союз сражался за выживание человечества. Да еще и раскинулся на много обитаемых планет. И опытная минутная короткометражка произвела на них неизгладимое впечатление.

Понятно, таких сложных в съемке сценок было по времени не очень много. Едва ли минут десять из стандартного к 1927 году полуторачасового формата. Но там и других интересных сцен хватало. Сражения «имперских штурмовиков» с «орками» в Карелии. Сценки битвы с тиранидами в песках пустыни Каракумы. И так далее. Под Москвой же собирались построить маленький фанерный макет города будущего. Буквально кусочек. В стиле одежды же выдерживался стиль «Звездных войн». А именно максимальная «бомжеватость» и «колхозность» будущего, в котором прорывные технологии пересекались с крайне скудным и примитивным бытом.

– Да… – покачав головой Беляев, когда он с Толстым, Булгаковым и Фрунзе вышли со съемочной площадки. – Впечатляет.

– Лихо придумано. – заметил Алексей Толстой. – Это ведь и «Звездный десант» мой можно будет так снять.

– Именно, Алексей Николаевич. Именно. Я вас и привел на съемочную площадку из-за этого. Кинематограф – настоящий волшебник наших дней. Так что прошу вас – не отвлекайтесь. Сейчас у Эйзенштейна есть запал. В том числе и потому, что у него есть сюжет. Он снимет полнометражную ленту. И тут вы со своими проектами. Один другого интереснее. Проработанными. Уверен, что он заинтересуется.

– Вы оптимист, – вяло улыбнулся Булгаков.

– Отнюдь. Я ему пообещал красноармейцев на массовку. Так что великие баталии он снимет достаточно легко. Там все будет упираться только в костюмы. Но это дело техники. Если этот фильм в прокате соберет хорошие деньги, в чем я не сомневаюсь, то их хватит на все…

Такие обещания Фрунзе мог давать вполне смело.

Потому как Эйзенштейн не «мог увлечься», он увлекся уже книгами, которые писала эта троица. В том числе и из-за того, как это происходило. Текст произведений публиковался по главам в литературных журналах Союза. А чтобы продвинуть советскую фантастику на новый уровень, была создана творческая студия, в которой создавали комиксы по уже опубликованным главам. Плакаты. И даже первые настольные игры. Например, к весне 1927 года в Союзе вышли уже первые пять номеров комиксов. По правильному «Властелину колец» – один, по «Чужому» и «Звездному десанту» – по два. И готовилась новая партия из трех номеров.

Это все было необычно и невероятно. Но красочно и интересно.

Понятно, масштабы и тиражи пока страдали. Все-таки страна была бедной. Но благодаря интересу к этому проекту со стороны руководства партии удалось договориться о выкупе на государственные деньги минимального тиража в библиотеки.

Писатели пока куксились. Они ожидали большего успеха. Но Фрунзе не унывал. Он знал: после выхода фильмов тиражи будут космические. Да еще и переводные пойдут. Как по комиксам, так и по самим книгам. Жизненный опыт ему об этом просто вопил.

Комиксы в СССР последнее время стали очень мощным трендом.

Не развлекательные, правда. Отнюдь нет. К сожалению, высокий уровень бедности общества не позволял их еще продвигать в широкие массы. Хотя они и пересекались с безумно популярным в народе лубком.

Но вот в армию они зашли очень прочно.

Казалось бы – где армия и где комиксы? Но низкий уровень образования требовал более комплексных инструкций и наставлений, поэтому в войска уже ушли тиражи почти что сотни разных номеров таких вот учебных комиксов.

Например, повествующих о сборке-разборке и чистке оружия.

Полистал.

Посмотрел.

Краткие пояснения почитал.

И понятно.

Во всяком случае, где-то на несколько порядков лучше для простых красноармейцев, чем сухой текст. Тем более написанный каким-нибудь дубовым канцеляритом, который без пол-литры не поймешь даже при подходящем образовании.

Параллельно шло создание короткометражных учебных фильмов, диафильмов и многочисленных, просто бесчисленных плакатов. Причем плакаты были как агитационного содержания, вроде «Чем чище руки, тем тверже кал», так и учебно-образовательного с какой-нибудь взрыв-схемой оружия или кинематическим принципом чего-то.

Подхватил эту тему и Дзержинский.

Ведь перед ним стояла задача подготовки не только пары сотен новых сотрудников центрального аппарата ОГПУ. Это было лишь начало. Обновление ждало НКВД на всех уровнях. Для чего требовались наставления, инструкции и прочие справочные материалы.

Вот в учебном центре и начали генерировать ведомственные комиксы. Например, довольно толстую брошюрку комикса «Осмотр места преступления». И так далее.

В этом всем деле ключевую роль сыграл даже не сам Фрунзе, а Наркомпрос РСФСР и его незабвенный руководитель Анатолий Васильевич Луначарский, с которым Михаил Васильевич начал активно сотрудничать еще в 1926 году, когда стал налаживать массовый выпуск учебных комиксов.

Потом через него была продавлена творческая студия для трио из Толстого, Беляева и Булгакова. А фантастика была объявлена магистральным направлением советской литературы. Как инструмент формирования будущего в сознании граждан. Правильного будущего. Не в лоб, понятно. А через образцы и маркеры… Так что, когда супруга Фрунзе пришла к Луначарскому с предложением издать сказки, почва там была очень основательно прогрета.

Анатолий Васильевич – фигура для Советского Союза фундаментальная. Да, обычно при изучении политической истории эпохи он уходит на второй, а то и третий план, уступая таким монументальным личностям, как Сталин, Дзержинский, Каганович и прочие. Ведь безотносительно их компетентности и благости реальных намерений личностями они являлись очень яркими.

Михаил Васильевич же эпоху знал чуть лучше, чем средний обыватель. Особенно если обыватель этот из секты «свидетелей коммунизма», воспринимающий как личное оскорбление любую, даже самую конструктивную и вежливую критику Союза и всего советского. Безотносительно реального положения дел. Сразу записывая в «антисоветчики» или «мерзавцы» всех, кто посмел назвать вещи своими именами.

Фрунзе их не осуждал.

Прекрасно осознавая, что стремление этих людей спрятаться за сказку и красивые лозунги не более чем рефлексия. Жизнь непроста. Всякой грязи на Союз выливали много. Вот и нашла коса на камень, спровоцировав психическое расстройство. Но даже они в основе своей видели Луначарского глубоко второстепенной фигурой. И чем он занимался – мало кто мог вспомнить. Просто потому, что этот персонаж почти не фигурировал в красочных лозунгах и красивых апокрифах.

И не только они его недооценивали.

Даже простые люди, интересующиеся историей раннего Союза, как правило, проходили мимо Луначарского. А зря… очень зря…

Все началось еще до революции, когда Анатолий Васильевич носился со своей идеей богостроительства, то есть создания новой религии из социализма или на его базе.

Владимир Ильич его осадил. Ужаснувшись самой идее. И тот на время притих, находя отдушину лишь в деятельности всяких антирелигиозных комитетов. Но все изменилось, когда Иосифу Виссарионовичу в ходе политической борьбы потребовалось выставить себя и своих союзников верными ленинцами. А перед тем «прокачать» умершего вождя до уровня культовой фигуры, ключевой для Союза. Для опосредованного укрепления своих позиций в борьбе с Троцким. Ведь тот был фигурой как минимум не менее значимой, чем Ленин для революции и победы в Гражданской войне.

Тут-то и стал раскрываться Луначарский по полной программе. В самые сжатые сроки создав, по сути, культ личности покойного Ильича.

Фактически – нового Бога.

И с тех пор уже не останавливался, с упорством, достойным лучшего применения, создавая новую коммунистическую религию. Из-за чего уже к смерти его в 1933 году Ленин, Маркс и Энгельс превратились в фактически богов, а созданные им тексты – в Святое Писание. До такой степени сакрализированное, что ссылки на цитаты из него использовались как аргументы в научных спорах. Точно так же, как когда-то в Средние века и Новое время ученые обсуждали научные темы, оперируя в том числе цитатами из Евангелия.

Более того, именно Луначарский стоял за созданием культа личности Сталина. Великим физкультурником и другом всех детей он стал именно с его подачи. И ладно бы это. Анатолий Васильевич сумел сформировать идеологическую платформу в Союзе, позволившую генеральному секретарю стать, по сути, главой государства. Не занимая при этом ни одного государственного поста.

Так что если Владимиру Ильичу СССР был обязан созданием в том формате, в котором мы все его знаем, то Анатолию Васильевичу должен за свою трансформацию в, по сути, выборную теократическую монархию, то есть систему, при которой верховная власть была сосредоточена в руках духовного вождя, опиравшегося на некий конклав других духовных вождей, сиречь жрецов. Управлявших державой с опорой не столько на светские законы, логику и здравый смысл, сколько на некое сакральное писание, находящееся в положении абсолютной истины…

В основе всей этой удивительной трансформации стоял Луначарский. Понятное дело, в одиночку он бы ничего подобного не сделал. И его идеи легли на благодатную почву. Но это нисколько не отменяет факт того, что он настоящий гений.

Просто титан.

Человек, на плечах которого и стоял классический Союз.

И Фрунзе не знал, что с ним делать. Потому что этот прекрасный мужчина уже, закусив удила, формировал и культ личности Ленина, и вел ударную сакрализацию его текстов.

В какой-то мере Анатолия Васильевича удалось увлечь новыми художественными проектами. Но надолго ли? Да и, если положить руку на сердце, Фрунзе побаивался. Ведь с Луначарского станется начать лепить очередной культ уже его личности, а не Сталина. Или там Дзержинского.

Вроде и не враг.

Вроде и за дело радеет.

Но лучше бы он на кошках тренировался. Слишком уж разрушительным был его гениальный порыв. Хотя, конечно, была и позитивная сторона в этом вопросе. Луначарский, долгое время державший нейтралитет в партийной борьбе, явно качнулся в сторону дуэта Фрунзе – Дзержинский. Слишком уж показательной оказалась ситуация с арестом Литвинова. Прецедент. Сильный. Серьезный. И никто из Политбюро или ЦК не посмел квакнуть, так как поняли – за этими двумя сила. И они готовы ее применять, даже по отношению к формально своим…

Фрунзе распрощался с писателями и отправился на большое совещание. Формально напрямую оно его не касалось. Но его много что не касалось вроде как, во что он вмешивался.

Например, электроэнергетика.

Где нарком по военным и морским делам и где электростанции.

Однако электроэнергия требовалась предприятиям, выпускавшим военную продукцию. А значит, Михаил Васильевич был тут как тут. И старался не допустить каких-то значимых косяков в таких вещах. Дабы не сорвать выпуск необходимых для армии товаров.

Или, например, цветная металлургия. Связь опять же была не явной. Однако он постарался перенаправить массу ресурсов черной металлургии в «цветнину», которой в Союзе в те годы почти не занимались, вспомнив о ней лишь в середине 30-х. А ведь армии требовались и медь, и цинк, и свинец, и никель, и алюминиевые сплавы. Много. Очень много. Намного больше, чем производилось в Союзе в годы Великой Отечественной войны, для выпуска которых, к слову, также была очень важна электроэнергетика.

Вот и сейчас тема большого межведомственного совещания – нефть. Уже даже не счесть какой раз. Ибо нефть – кровь войны. Да и не только войны. Так что уже в 1926 году благодаря усилиям Фрунзе были снаряжены довольно многочисленные команды геологов-разведчиков, в которые активно привлекали специалистов из Германии. Как итог – в первом же году удалось обнаружить несколько новых месторождений.

Владимир Николаевич Ипатьев по просьбе и представлению Михаила Васильевича создал НИИ нефти, который возглавил. И занимался разработкой такого важного направления, как каталитический крекинг нефти. Среди прочего.

На Волге шла подготовка к серийному строительству танкеров класса море-река для доставки нефти из Баку на север. А также требовалось обеспечивать дешевую перевозку нефти и нефтепродуктов по всему Волго-Камскому региону. А через строящийся канал – еще и с выходом на Ленинград.

По всей же ветке от Астрахани до верховий Волги велись изыскания по созданию сети НПЗ. А также целой системы аккумуляторных хранилищ для формирования стратегического запаса нефти. На случай каких-либо перебоев в снабжении. Например, из-за войны.

Для этих целей был привлечен Шухов.

Эти монументальные хранилища планировались подземными. С укрепленными стенками. Но они требовали создания мощных перекрытий. Нередко безопорных, как в дебаркадерах. Для чего и нужен был гений опытного инженера.

Сегодня же на совещании Михаил Васильевич хотел поднять новую важную тему – природный газ. Тот самый, который нередко шел сопутствующим продуктом при добыче нефти. Его в те годы попросту сжигали, спускали либо очень ограниченно использовали для местных нужд. И Фрунзе хотел предложить создание тепловых электростанций, работающих на нем. Чай, не уголь или торф, в тех условиях – практически бесплатное топливо, вся сложность использования которого упиралась лишь в доставку до объекта.

Но решение он знал – трубопроводы. Их уже в Союзе прокатывали, пусть и ограниченно.

Да, замахиваться на монументальные газовые магистрали он даже и не планировал, рассчитывая применить это дармовое топливо в регионах нефтедобычи. Но план по газификации центральных регионов СССР имел. И видел эту задачу ничуть не менее значимой, чем электрификация. Более того – они в его понимании были связаны. Ведь основным типом электростанции Союза были ТЭС на угле. А он, как ни крути, и добывается сложнее, и дороже, и менее удобен в использовании. В комплексе это должно было снизить стоимость электроэнергии и удешевить производство. В том числе и товаров военного назначения.

Папочку с проектом ему уже подготовили.

И он, двигаясь в кортеже к месту совещания, лишь просматривал машинописные листы, лежащие вперемежку с красивыми графиками и табличками.

– Нарком обороны… мать твою… – буркнул себе под нос Фрунзе. Бесшумно. Просматривая очередной листок в некотором раздражении. Ибо ему чем дальше, тем больше приходилось выполнять функции, по сути, фактического главы правительства. В отличие от Рыкова он мог продавливать межведомственные противоречия, то есть сдвигать дело с мертвой точки и корректировать его развитие…

Фрунзе не рвался выполнять эту роль. Но вписывался раз за разом, видя, что либо это сделать некому, либо все идет куда-то не туда. К пущей радости Рыкова. Тот как выполнял текущее операционное управление, так и выполнял, оставляя Михаилу Васильевичу роль своеобразного тарана. Как следствие, за последние месяцы он очень тесно сошелся и с самим Рыковым, и с Бухариным, и с Томским, и с Орджоникидзе, и с прочими подобными ребятами. Стремительно усиливая роль и влияние органов исполнительной власти. Что вело к затиранию «направляющей» роли партии и повышению операционной гибкости государственного управления, прямо как во времена Ленина. Хотя, конечно, на прямой публичный конфликт со Сталиным и другими строго партийными деятелями он не шел. И даже активно их привлекал где мог. Но чем дальше, тем больше в роли своего рода свадебных генералов. Впрочем, до серьезного, глобального разворота тренда было еще далеко…

Глава 7

1927 год, апрель, 22. Москва, Тушино

Истребитель прошел на бреющем полете над трибунами со зрителями. Довольно низко. Наверное, даже слишком. Из-за чего люди пригнулись.

Следом пролетел второй.

Они шли в двойке из ведомого и ведущего.

Фрунзе не сильно разбирался в тактике истребителей, но кое-что помнил из очевидного, поэтому эту «парную» тему утвердил практически сразу.

Шестнадцатого сентября 1924 года в РККА была утверждена организация звена из трех самолетов. Но после серии испытательных учебных боев критика Михаила Васильевича была признана справедливой. И в истребительной авиации перешли на тяжелые звенья из двух пар, так как звенья-тройки во время боя постоянно рассыпались на маневрировании.

Кроме того, с его же подачи на каждый истребитель ставили радиостанцию. Простенькую. С довольно скромным радиусом. Но ставили. Что позволяло эти две пары связать в нечто единое.

На самолетах это оказалось реально, хоть и не просто. Даже не пришлось вводить дополнительно радиста. В отличие от наземной техники, особенно дизельной, где трясло серьезно и требовалось постоянно «ловить волну». А значит, нужен и отдельный радист, дабы поддерживать связь с другими машинами подразделения.

Радиостанции, понятно, были опытные. Сделанные буквально штучно. Их ставили только на новые истребители – И-1, тип 7. Или как его теперь назвали – истребитель Поликарпова «первый» – ИП-1. Изготовили эти приборы в НИИ радиосвязи под руководством Олега Владимировича Лосева. При активном сотрудничестве с Telefunken. Михаил Васильевич не требовал от Олега Владимировича каких-то особых рекордных показателей. Скорее, напротив. Он настаивал на создании пусть плохоньких и не отличающихся выдающимися параметрами радиостанций, зато серийных. И подходящих для целевого использования…

Вторая двойка ИП-1 прошла чуть в стороне от трибун. И ушла вслед за первой в сторону – для разгона и набора высоты. А из-за ближайшего леска появились бипланы – истребители Fokker C.IV, стоящие в те годы на вооружении РККА. В ограниченном количестве, но все же. Во всяком случае они считались вполне современными и адекватными машинками.

Они вышли тремя звеньями по три аппарата.

И завертелись, демонстрируя фигуры высшего пилотажа и перестроения. Перед зрителями. Благо, что пилотировали их очень приличные пилоты. Одни из самых опытных в РККА.

Это увлекло.

Это не могло не увлечь.

Покрутились. Повертелись. Сделали несколько лихих маневров. Вполне организованных. После чего вышли на режим патрулирования территории, двигаясь по кругу.

И тут со стороны солнца на них упала, словно группа ястребов, двойка ИП-1. Зазвучали холостые выстрелы, имитирующие атаку. После чего эти два аппарата, прижавшись к земле, проскочили под хороводом бипланов и устремились к ближайшему лесу.

Те развернулись и постарались как-то отреагировать. Но разница в скорости была очень заметной, поэтому те ИП-1, воспользовавшись запасом по энергии, легко оторвались. Уводя противников за собой.

И…

Тут же появилась вторая двойка. Она также зашла со стороны солнца и, спикировав, обозначила атаку. Пройдя вдоль этой группы бипланов со стороны хвостов.

Те тут же прыснули в разные стороны, заложив виражи. Но было совершенно очевидно – замыкающие машины весьма вероятно были бы или повреждены, или уничтожены в реальном бою.

Вторая пара также проскочила эту «собачью свалку» и ушла за лес. Причем ее даже никто не преследовал.

Радиосвязи на бипланах не было.

Им пришлось какое-то время кружить, переговариваясь условными сигналами. И организуясь. Хотя как-то. Возможности для этого были крайне ограничены.

Тем временем ИП-1 сумели сделать круг и вновь зайти для атаки.

Опять со стороны солнца.

Пилоты Fokker C.IV догадались об этом и, опираясь на свои навыки и богатый опыт, постарались их парировать. Благо, что многие из них воевали на фронтах Первой мировой и Гражданской. И «кое-что» смыслили в воздушном бою.

Они специально отслеживали атаку «от солнца». И сумели вовремя начать маневр уклонения, пытаясь срезать пролетающие самолеты очередью во фланг. Опираясь на свое серьезное преимущество в маневре.

Но не тут-то было…

За штурвалами ИП-1 сидели тоже опытные пилоты. И тактика реакции на такие вот действия была у них уже отработана. Так что истребители первой двойки заложили широкие размашистые бочки, отказавшись от атаки, из-за чего немало смешали ряды оппонентов. Ведь те пытались как-то подстроиться под неожиданный маневр. И таки как-то их достать.

Вторая же двойка успела воспользоваться моментом и обозначить атаку еще двух аппаратов. Те как раз неудачно развернулись, подставившись хвостом…

И так – семь заходов.

И не было ни одного, чтобы девятка бипланов смогла хотя бы обозначить тактический успех. Раз за разом их били и терзали, словно коршуны курей.

Понятно, что можно было и впустую пострелять, заявив, что они там кого-то поразили. Но на каждом истребителе, что на ИП-1, что на «Фоккере», стояло фотооборудование. И в момент нажатия на гашетку оно производило фотофиксацию момента. Чтобы потом разобрать эти эпизоды на земле.

Это техническое устройство в сочетании с холостыми патронами применяли где-то с ноября 1926 года. Опять же – опытное производство, изготовленное в институтской лаборатории. Как и радиостанции. Но оно позволило радикально поднять уровень подготовки. Ведь теперь был возможен разбор учебного боя на земле. И он выходил куда как объективнее обычного.

Наконец имитация сражения закончилась.

И все звено из четырех ИП-1 село на поле рядом с трибунами. Чтобы члены Политбюро, ЦК и высшее командование РККА смогло их осмотреть вживую. Поближе. Бипланы же улетели на вспомогательный аэродром. Свою роль они выполнили.

Троцкий и Сталин выглядели невероятно возбужденными. И даже взвинченными. У них горели глаза.

Ведь одно дело – читать отчеты и слушать всякие рассказы. И совсем другое – своими глазами увидеть. Одна такая демонстрация разом перекрывала всякие доводы злопыхателей. Что-де Фрунзе занимается вредительством и ведет ВВС к полному развалу и утрату боеспособности.

Ни у кого, даже у совершенно далекого от авиации человека среди зрителей, не осталось ни малейших сомнений. Новый истребитель – это то, что нужно. Что это классный аппарат, открывающий перед Союзом новые горизонты. И что ИП-1 превосходит на голову все существовавшие в те годы строевые бипланы. И в Великобритании, и во Франции, и в Германии, и так далее.

Единственная пока проблема заключалась в том, что их было ОЧЕНЬ мало. Всего восемь штук. По сути, их в серию еще и не запустили. Просто опытная партия для сдачи финальных испытаний и демонстрации.

Поликарпов, как Фрунзе и настаивал, модернизировал свой истребитель поэтапно. Самую первую версию его обозвали «тип 1». Ту, что была на весну 1926 года» – тип 4. А дальше пошла большая работа. В три этапа.

На первом передвинули двигатель вперед, чтобы довести САХ до приемлемых значений. Оснастили самолет новым, более обтекаемым капотом, выклеенным из шпона на оправке, то есть изготовленным по схеме монокок. Поставили нормальный обтекатель для винта. Ну и убрали радиатор в обтекатель с воздухозаборником под винтом. Из-за чего «морда» аппарата стала напоминать чем-то Curtiss P-40.

Сделали.

Испытали. Облетали.

Убедившись в том, что идут верной дорогой, провели следующую порцию улучшений, создав тип 6. В нем проточный радиатор уехал на «пузо». Капот, все так же выполняемый по схеме монокок, обрел более обтекаемую форму. Из-за чего в профиль силуэт истребителя стал сильно схож с чем-то в духе Hawker Hurricane.

Винт стал четырехлопастным, оставаясь пока что деревянным. Работы над винтом с переменным шагом велись, но вяло. В силу иных приоритетов.

Хвостовое оперение было полностью переработано. Как и крыло. Чтобы повысить его прочность, которой явно не хватало, пришлось дать ему более толстый профиль. И обшить фанерой. Ну и заодно серьезно переработать механизацию, поставив простенькую, но гидравлику, чтобы облегчить управление элеронами, закрылками и рулями.

И наконец, И-1, тип 7, принятый на вооружение под индексом ИП-1. У него в фанерную обшивку «оделся» весь самолет. Кабина пилота получила застекленный фонарь. Плексигласа, то есть оргстекла, еще и в помине не было, поэтому обошлись обычным стеклом. Как в те годы и поступали, если по какой-то причине решались закрыть кабину полностью, а не летать в «кабриолете». Причем гаргрот не убрали. Просто сделали фонарь с большой задней стенкой, сильно заходящей на него, чтобы облегчить обзор в задней полусфере.

Это был спорный шаг.

В военно-техническом комитете ВВС спорили до хрипа. Но Фрунзе удалось продавить это решение. И впоследствии в ходе опытов полностью доказать его правильность. Обзор получался похуже. Но скорость выигрывали прилично. Да и комфортность летчика во время полета оказывалась на высоте. Когда тебе в лицо на скорости 300–400 км/ч бьет упругий поток ветра – удовольствие ниже среднего. Особенно если накрапывает мелкий дождик или температура не самая высокая. Да и сопли, примерзшие к ушам, пилотов совсем не украшали.

Третьим важным нововведением стал двигатель. На тип 7 поставили 500-сильный BMW VI, который уже начали собирать из германских запчастей в Союзе. Это тот самый мотор, который в оригинальной истории получил название М-17. Вместо старого 400-сильного М-5.

Потом радиостанция.

Ее тоже пришлось едва ли не кувалдой вколачивать в самолет, преодолевая совершенно чугунное сопротивление старых летчиков-истребителей. Им, видите ли, требовалось максимально облегчить машину для пущей маневренности и скороподъемности. И они готовы были пожертвовать радиостанцией, так как видели себя едва ли не в образе романтичного рыцаря-одиночки. Ведущего честные поединки в небе.

Дальше – шасси.

Их тоже получилось сделать убирающимися, что резко снизило лобовое сопротивление и ускорило аппарат.

Ну и наконец, вооружение.

Два синхронных 7,92-мм пулемета MG-17 стояли в фюзеляже. Еще два синхронных пулемета того же калибра – в консолях крыла. Что формировало вполне приличную батарею.

Причем по требованию наркома закладывали возможность модернизации вооружения. Для установки в фюзеляж 20-мм автоматических пушек, а в консоли – 13-мм пулеметов. Тех самых, которые сейчас спешно «допиливала» компания Mauser по заказу Союза. Что позволяло уже осенью 1927 года получить не только самый быстрый серийный истребитель, но и с самым мощным вооружением, способным «сдуть» любого потенциального противника. Да даже и сейчас – с четырьмя 7,92-мм пулеметами – он был очень грозным и неприятным противником.

Оставалось их теперь начать серийно производить. И поставить подготовку летчиков должным образом. Все-таки линейные пилоты не шли ни в какое сравнение с теми, что участвовали в этой демонстрации…

Поликарпов светился как начищенный рубль.

Каждый член Политбюро и ЦК подходил и поздравлял его. Один за другим.

Фрунзе же стоял чуть в стороне и добродушно улыбался.

Он сделал для создания этого истребителя как бы не больше всех, но он не собирался воровать славу у конструктора. Хотя мог. И ему это неоднократно предлагали. Но он отказывался. Раз за разом. И в этом не было никакой лишней скромности. Там, где надо, он не стеснялся. Нет. Все было проще. Михаил Васильевич стремился к тому, чтобы те люди, что сотрудничали с ним, получали разные плюшки и бонусы. Чтобы им было выгодно сотрудничать с ним. И их карьера была так или иначе связана с его помощью, поддержкой и продвижением.