Читать онлайн Год с пингвинами. Невероятная жизнь рядом с «императорами» Антарктиды

My Penguin Year: Life Among the Emperors by Lindsay McCrae

Copyright © Lindsay McCrae 2019

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

© Коробейников А.Г., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

3 апреля 2017 года

Неподвижно стоя у кромки льда, я рассматривал не так давно замерзший океан, раскинувшийся передо мною, и прислушивался. Небо было ясным, не слышно ни звука. Над горизонтом к северу от меня стояло полуденное солнце; в его свете мерцали падающие блики. «Алмазная пыль» – взвешенные частицы льда – проносилась мимо в воздухе. Дуновение ветра не беспокоило их; они зарождались и падали, мерцая, словно на рассвете. Я поднес бинокль к глазам. Прямо на севере над горизонтом, как будто мираж, показались черные поблескивающие пятнышки. Сначала их было немного, но потом, когда глаза привыкли, я смог различить десятки, а затем и сотни; они словно бы появлялись с другого конца Земли, переваливая через ее изгиб. Действительно ли это возвращаются императорские пингвины и они маршируют ко мне длинными широкими колоннами, как я и представлял? Если так, то настал день, на который я уже и не рассчитывал. Это зрелище было одним из самых потрясающих на Земле. О таком дне я мечтал еще ребенком.

Температура опустилась до 25 градусов Цельсия ниже нуля, лицо у меня онемело, а щеки стали такими же красными, как мой термокостюм. На меховой шапке, которой я попытался обмотать все лицо, образовалась корочка льда в том месте, где на нее попадало мое дыхание. Но красота пейзажа, несмотря на тяжелые условия, затмевала любые неприятные ощущения.

Схватив камеру, я посмотрел в видоискатель. Огромный увеличитель приблизил картинку и резко сократил расстояние между мною и горизонтом. Я видел, как черные пятна качались из стороны в сторону, на льду переваливаясь еще сильнее. Итак, это произошло: наконец-то начался марш императоров. Они приближались, и можно было различить отдельные черты каждой особи: округлые тела, удлиненные шеи и длинные острые клювы.

Колонны птиц с белыми брюшками отражали свет с неба, освещая белый снеговой покров перед собой. Зазубренные айсберги, вмерзшие в землю на одном месте, высились так, что по сравнению с ними проходившие мимо пингвины казались карликами. Я смотрел на их приближение; по холодному воздуху шла невидимая рябь, а розовое небо создавало нереальное, внеземное впечатление.

Длинные, извилистые колонны ползли в мою сторону, как будто нашествие муравьев. Птицы, возглавлявшие каждую шеренгу, иногда останавливались, из-за чего следующие пингвины комично падали друг на друга. Вытягивая шеи, пингвины нетерпеливо смотрели через плечо предыдущей птицы. Незадолго до этого был снег, он полностью покрыл неровности новообразованного морского льда, так что поверхность выглядела плоской и скучной. Пингвины приближались довольно быстро, оставляя за собой длинные узкие тропы.

Перед моими глазами разыгрывался потрясающий спектакль. Если бы я попытался описать возвращение императорских пингвинов, то никогда бы не смог передать то, что сейчас наблюдал. Я словно бы оказался на другой планете; я никогда и не думал, что в мире возможна такая красота.

1. На другой конец мира

С раннего детства я интересовался миром природы: наверное, я и не помню такого периода жизни, чтобы я не был влюблен во все, что связано с природой. Иногда мне кажется, что я запомнил из детства только то, что происходило вне стен дома; я стремился постоянно быть на природе. Детство в Камбрии на окраине национального парка Озерный край было настоящей привилегией. Я жил недалеко от эстуария реки Эск, неподалеку были высокие Камберлендские горы, так что я располагал выбором между самыми разными природными зонами. Это была настоящая идиллия. Как и все дети, я обладал врожденным любопытством, тягой к познанию окружающего мира, и со временем она только усиливалась. К восьми годам я уже решил, что хочу профессионально снимать дикую природу. Звучит безумно, но я сразу понял, что именно этим и буду заниматься. Все свое свободное время я гулял по лесам и речным берегам – как правило, в одиночку.

Каждый день я находил что-то новое, но самой потрясающей находкой стало семейство барсуков, обитавшее в перелеске недалеко от дома моих родителей. Они пленили меня с того момента, как я в сумерках впервые увидел голову барсука, высунувшегося из своей норы. Тогда я еще этого не знал, но жизнь барсуков и их скромные на вид черно-белые морды стали моим входным билетом в мир телевидения. Наверное, я был не самым обычным двенадцатилетним мальчишкой, но быть на природе я просто обожал: я любил тихо наблюдать за жизнью природы, кипевшей вокруг. Почти каждый вечер я приходил к барсукам, изучал их повадки и чувствовал гордость от того, что могу следить за ними с такого близкого расстояния. Весной, когда новорожденные барсучата впервые выползали из норы и играли друг с другом на ковре из колокольчиков, я испытывал настоящее счастье. К их компании я привязался по-настоящему.

Увлеченность дикой природой подсказала мне уже в четырнадцать лет написать письмо на британскую телепрограмму о дикой природе Springwatch («Весенний дозор»), которая выходит на BBC. «Весенний дозор» – фантастически великолепный сериал, где ежегодно демонстрируются самые яркие моменты жизни британской природы, а когда он только начался, то был просто уникален: здесь можно было насладиться нигде ранее не виденными кадрами дикой природы, которую я так любил. Эту программу я смотрел всегда, и только она могла загнать меня домой весенним вечером.

Каждый год съемочная группа приезжала в определенное место Великобритании; неудивительно, что я, посчитав, что самое удивительное место в округе находится прямо рядом с моим домом, написал им письмо, где рассказывал, как здорово было бы снять эпизоды следующего года в Озерном крае. Почти что у меня во дворе были барсучьи норы, логовища лисиц, птичьи гнезда и большой пруд. К письму я приложил карту, где указал точное местоположение всех достопримечательностей дикой природы, которые обнаружил. Ответа я не ожидал и сильно удивился, когда, вернувшись как-то из школы, обнаружил сообщение на автоответчике. Они были впечатлены моей любовью к барсукам и хотели сделать небольшой сюжет с моим участием и показать его программе. Я в прямом смысле не мог этому поверить! Конечно, я запрыгал от радости, уцепился за эту возможность и на все согласился. Процесс съемок был коротким, но очень меня увлек: у меня не было никакого опыта обращения с камерой или технических навыков, но в процессе я понял, как работает телевидение.

Команда «Весеннего дозора» одолжила мне камеру, и каждый вечер я проводил в лесу с барсуками, стремясь отснять как можно больше материала. Вскоре я осознал, что все мои встречи с дикой природой предоставляют уникальные возможности для съемок. Я стал снимать буквально все, что попадалось мне в окрестностях норы моих барсуков: пение птиц на деревьях, колыхание колокольчиков на ветру, даже улитку, ползущую по поваленному бревну. Это были идеальные ингредиенты для создания атмосферы лесной жизни в фильме про барсуков – так было гораздо лучше, чем все время снимать их самих.

Соединив результаты моей работы и материал, снятый командой сериала и продюсером, которые приехали поговорить со мной, «Весенний дозор» сделал короткий сюжет о моем типичном вечере, где я наблюдал за самыми привлекательными для себя животными: с ног до головы в камуфляже, в старой армейской маскировочной сети, я стоял буквально в нескольких метрах от играющих барсучат и их матери. Несмотря на доброжелательные подколки со стороны школьных друзей, которые были несколько удивлены моим нарядом, я чувствовал гордость за то, что мою страсть к животному миру заметили и показали в моем любимом телепроекте. Я был тогда довольно юн и получил множество писем от зрителей, которые отмечали, что им было приятно видеть в программе столь юное создание.

Дебют в «Весеннем дозоре» только подстегнул меня, и я начал копить деньги на то, чтобы купить собственную камеру. Я буквально заболел телевидением и, имея в активе короткий телесюжет, стал верить, что карьера в области съемок дикой природы действительно возможна. Это было моей мечтой, и я готов был пойти на все, чтобы она сбылась. К счастью, мама сжалилась надо мной и одолжила мне денег, чтобы я купил себе вожделенную камеру. Я приобрел ее с рук и до сих пор помню тот момент, когда ее доставили. И вот она моя, и теперь я мог снимать всю ту красоту, что видел вокруг. Каждую секунду свободного времени я проводил на природе, снимая все, что только возможно, и это позволило мне наконец развить кое-какие технические навыки.

«Сейчас шестьдесят градусов ниже нуля. Лишенные солнца, самцы остались наедине со своими яйцами перед лицом самой холодной и темной зимы на Земле». Я могу точно указать время, когда в моих мыслях плотно засела моя главная мечта. Дело было 5 ноября 2006 года; вместе с миллионами других зрителей я приклеился к телевизору, где показывали новаторский телесериал Дэвида Аттенборо о дикой природе «Планета Земля» (Planet Earth). Несколько недель я ждал эти передачи и ни за что бы их не пропустил. Экран моего телевизора заполнился императорскими пингвинами, которые выводили птенцов на ледовых полях Антарктиды, невзирая на ужасные условия, которые царили зимой в той части нашей планеты.

По шее и по спине у меня бегали мурашки. Видя, что головы пингвинов покрыты льдом, я сам начинал дрожать от холода.

Десятиминутный сюжет «Дневники Планеты Земля» в конце эпизода рассказывал о том, как снимали императорских пингвинов. Я словно бы оказался там – хотя на самом деле был очень далеко, сидел на диване, а передо мною стояла чашка горячего чая, от которого шел пар. Но я чувствовал, что обязан быть там, в этих условиях, испытывая все эти ощущения. Пусть я был еще молод, но понимал, что хочу профессионально заниматься съемками дикой природы, хотя о чем-то определенном говорить было рано. Все равно это казалось какими-то фантазиями, и я никак не мог представить себя в этом месте.

В старших классах школы я посвящал съемкам все свободное время. До школы, после школы – иногда я даже снимал во время обеденного перерыва. После участия в эпизоде «Весеннего дозора» я обзавелся некоторыми контактами на BBC, и эти люди согласились отсматривать мои записи и давать советы по улучшению моих навыков. Окончив школу в восемнадцать лет, я утратил мотивацию для дальнейшей учебы; все, чего я хотел, – находиться на свежем воздухе и следить за тем, как живет мир при роды.

Как ни странно, за время моего первого года после школы мое имя так часто упоминалось в офисе «Весеннего дозора», что в итоге мне позвонили и предложили работу. Я уже принял сознательное решение отказаться от университета, и предложение работать в индустрии, куда я отчаянно хотел попасть, пришлось как нельзя кстати.

После собеседования за чашкой чая в Бристоле мне в «Весеннем дозоре» предложили работу «мальчика на побегушках», где требовалось делать все, что от меня попросят. Больше месяца я делал всем чай и кофе и по три раза в день бегал по магазинам – как ни странно, это мне очень нравилось, к тому же помогло немного закрепиться, познакомиться с нужными людьми и показать им, насколько я способный и усердный работник. Затем я перешел в «Весеннем дозоре» на должность ассистента оператора и получил возможность работать с профессиональным оборудованием. Именно это и было мне нужно, чтобы попасть в индустрию, и с тех пор я был задействован на разных краткосрочных проектах, что позволило мне получить дальнейший опыт.

Я просто не мог поверить, сколько возможностей мне предоставлялось. Мне казалось, что мои привилегии просто невероятны: через несколько лет моя карьера резко пошла в гору. Я исколесил всю Великобританию и стал проводить больше времени за границей, снимая волков на Аляске у самого полярного круга и броненосцев в бразильских болотах почти на экваторе. Моя мечта сбылась.

Я работал не в штате, так что не знал, куда меня отправят в следующий раз, и это было потрясающе: ведь новым местом назначения могла стать абсолютно любая точка планеты, где мы могли снимать буквально что угодно. Это всегда было сюрпризом.

В это время я очень хотел поехать в Антарктиду, но возможностей для съемок там тогда было мало, так что мне они не выпадали. Это был один из двух континентов, на которых я в то время еще не побывал, и я не знал, получится ли туда вообще попасть.

«Большое путешествие для фильма BBC». Когда я открыл электронную почту, эта тема письма немедленно привлекла мое внимание. Письмо было от Майлса – продюсера всемирно известной секции естественной истории BBC. До того я никогда лично не встречался с Майлсом, так что письмо от него стало неожиданностью, однако я прекрасно знал, кто он такой. Когда я был подростком, продюсеры из секции естественной истории были для меня тем же, что футболисты Английской премьер-лиги для моих сверстников. В этом письме было что-то непонятное. Как правило, мне просто звонили или писали с вопросом, готов ли я поехать в то или иное место в определенное время, но это сообщение выглядело довольно расплывчато. В письме предлагалось назначить телефонный разговор, но других подробностей не было. Разумеется, это сразу же вызвало у меня живейший интерес. Когда мы договорились о звонке, Майлс все еще не дал мне никаких дальнейших сведений, так что на его звонок я отвечал с большим энтузиазмом и интересом. В то время у нас шло небольшое расширение задней части дома, так что я весь день убирал тяжелые камни и старую кухонную утварь. Перепачкавшись в пыли, я стоял с телефоном в верхней части сада, чтобы поймать сеть (в то время в Озерном крае это было не так-то просто сделать), и Майлс, наконец, позвонил.

– Линдси, рад тебя слышать. Не буду сейчас вдаваться в подробности, так что быстро спрошу: как насчет императорских пингвинов в Антарктиде?

У меня отнялся дар речи, я был в шоке. Мне предлагают работу моей мечты! Это серьезно? Я уже представлял себе, как обледеневаю под яростным антарктическим бураном, и готов был сказать: да, конечно! Но Майлс быстро добавил:

– Но сразу скажу, есть проблема: поездка на одиннадцать месяцев. Мы отправим тебя в декабре 2016 года и вернем в следующем ноябре.

Я не знал, что и сказать. И тут Майлс добавил еще:

– Можешь не отвечать прямо сейчас, иди и подумай пока. Могу дать тебе две недели.

– Похоже на важный звонок! – прокричал через лужайку Джонни, наш строительный рабочий. Но я держал рот на замке. Я не хотел говорить Джонни об этом предложении раньше, чем своей семье.

Отложив телефон, я сразу же начал напряженно думать. Я пришел к выводу, что поехать мне очень хочется, но все не так-то просто. Незадолго до этого мы с моей девушкой Бекки, с которой были вместе уже шесть лет, купили дом. Она полностью изменила свою жизнь ради того, чтобы переехать ко мне в Озерный край, и теперь мы счастл иво жили вдвоем с нашими двумя собаками – Уиллоу и Айви. Бекки раньше тоже работала на телевидении, так что к моим отлучкам относилась нормально, но то, о чем я должен был попросить ее сейчас, было просто неслыханно. Мы уже разлучались на месяц, максимум на пять недель, но сейчас мне предстояло отсутствовать почти год. Решение предстояло непростое, его нужно было долго и тщательно обдумывать. Стоила ли эта возможность такого долгого отсутствия? Что подумают Бекки и моя семья? Я был невероятно возбужден, но вместе с тем мне было физически плохо. Моя самая большая мечта могла вот-вот стать реальностью, но какой ценой? С такими людьми, как я, подобного просто не случается. Мне дали две недели на размышление, и время пошло немедленно. Мне казалось, что за эти две недели решится все мое будущее. Я знал, что это испытание будет самым суровым в моей жизни, но это только меня раззадоривало. Эта командировка должна была стать во всех смыслах экстремальной: максимально дальний маршрут, самое долгое отсутствие дома и самые тяжелые условия для работы. Согласиться на определяющий для карьеры проект, однако, значило рискнуть всем в личной жизни. Решить было непросто.

Я начал проводить собственные изыскания. И чем глубже я копал, тем больше понимал, что просто не могу отказаться от такого шанса. Хотя пингвины всегда меня завораживали, я ни разу не видел ни одного пингвина даже в зоопарке. Как и у большинства людей, однако, они занимали в моем сердце особое место. В пингвинах есть нечто трудноуловимое, что привлекает всеобщее внимание. И если все пингвины – существа особенные, то императорские пингвины находятся на еще более высоком уровне. В природе нет ничего более совершенного, чем императорский пингвин. Из семнадцати видов пингвинов, которые водятся в мире, они самые крупные: достигают роста 115 сантиметров и веса почти 25 килограммов.

Императорские пингвины – самые узнаваемые из всех. Они выглядят безупречно: золотистый «галстук», ослепительно-белый ромбовидный живот и длинный изогнутый розово-голубой клюв. На мой взгляд, это одно из самых красивых животных на Земле. Вдоль береговой линии Антарктиды обнаружено по меньшей мере 44 колонии императорских пингвинов, и считается, что их численность составляет около 600 тысяч особей. В 2009 году была предпринята попытка переписи пингвиньего населения из космоса с помощью новых технологий спутниковой фотографии. До того подсчет с земли в 1992 году выявил лишь половину от этой цифры. Новые фотографии с высоким разрешением дали представление не только об общей численности особей – выявились неизвестные ранее новые колонии. Темные пятна гуано на ярком белом снегу и льду ясно свидетельствовали о наличии здесь колонии императорских пингвинов. Голова у меня была забита айсбергами, приключениями и пингвинами.

Внезапно я понял, что решился. Поеду.

Бекки знала о письме Майлса с того момента, как оно пришло, и очень хотела узнать, что за работа мне предстоит. Она всегда поддерживала меня и радовалась любой возможности, которая мне предоставлялась. Зная, что у меня назначен в тот день созвон с Майлсом, она уехала на работу. После разговора с ним я понял, что у меня не так много времени на принятие столь важного решения, так что думать надо было быстро. Мне нужно было обсудить столь щекотливое дело с Бекки как можно скорее. Я решил, что лучше всего будет сделать это за ужином, но в глубине души я знал, что ее реакция меня расстроит; предложение стало настоящим шоком для меня – несомненно, оно будет шоком и для нее.

Мы жили врозь большую часть года, и это, безусловно, иногда было трудно. Именно она всегда оставалась дома и ждала меня, пока я, сосредоточившись на работе, двигался навстречу мечте.

Однажды она предложила мне достать дневник и посчитать, сколько времени мы проводим врозь. Наверное, мы оба были поражены, узнав, что больше шести месяцев в году находились в разных местах. Когда я был дома, все шло как нельзя лучше. Действительно ли я был готов сейчас все это испортить? Я хорошо понимал, что это ей, а вовсе не мне пришлось пойти на жертвы и переехать из Мидлендса ко мне в Озерный край.

Хотя в моем распоряжении были только микроволновка в гараже и небольшая металлическая жаровня, я устроил настоящий пир. Вечер стоял прекрасный, наш внутренний дворик в верхней части сада был только что закончен и выглядел готовым к «боевому крещению», и вот последний луч солнца озарил золотистые плиты, которыми он был вымощен. Я обычно не был склонен к романтике, но повел себя как глупец, посчитав, что такая атмосфера поможет смягчить удар. Я закрепил в сухой кладке стены старую камышовую удочку и подвесил на ней небольшую лампу. Под весом лампы удочка прогибалась куда больше, чем когда-либо на рыбалке, так что лампа висела над центром стола прямо над головами. Иногда она покачивалась из стороны в сторону на летнем ветерке; на столе в старых банках от джема мерцали две свечи.

Бекки вернулась с работы; скрип боковой калитки поднял на ноги обеих собак, которые помогали мне накрывать на стол. Воодушевленно ринувшись в сад, они раскрыли мое местонахождение. С первого взгляда Бекки поняла, что я что-то задумал. Когда солнце стало садиться за холмы, мы сели ужинать.

– Итак, что это? – спросила она с легкой улыбкой, которая дала мне надежду.

Секундная пауза; она пристально смотрела на меня, словно видя меня насквозь.

– Ну давай же. Надолго? – продолжила она и, не давая времени на ответ, начала гадать: – Три месяца? Четыре? Пять?

Она досчитала до шести, и улыбка исчезла. Ее сменило выражение ужаса, потом Бекки сглотнула и посмотрела на меня потрясенно.

– Императорские пингвины, Антарктида, – ответил я, надеясь, что так она все поймет.

– Надолго?!

Кажется, конкретный вид животных, судя по суровому тону, ее не заинтересовал.

– Одиннадцать, – ответил я.

Отодвинувшись на стуле, она отбросила скомканную салфетку, которую я так тщательно свернул всего за полчаса до того.

– Ни в коем случае! Я поверить не могу, что ты вообще решился у меня спросить!

Она направилась по саду к дому, собаки следовали за ней. Я посчитал, что ее ответ отрицательный.

На решение у меня была всего пара недель, и я испытывал серьезное давление. Я стал опрашивать других людей, которые, на мой взгляд, могли бы помочь мне советом. Я поговорил с телевизионным продюсером, с близким другом и с человеком, который уже бывал в Антарктиде и некоторое время там жил. Рассказы о том, как тяжело бывает людям, вернувшимся из изоляции, меня беспокоили, но было ясно, что одной из главных проблем станет для меня Бекки.

Я поехал в Бристоль на встречу с Майлсом, чтобы больше узнать о проекте.

Командировка была еще далека от утверждения, но они должны были убедиться, что я готов в нее отправиться, чтобы строить дальнейшие планы. Невероятным образом разговор с Майлсом привел к совершенно иным результатам, чем я ожидал. Чем больше я слушал, тем больше начинал думать, что, возможно, это путешествие все же не для меня. Планировалось жить на немецкой научно-исследовательской станции Ноймайер III. Со мной должны были поехать еще два члена команды; мы должны были поселиться с девятью немецкими учеными. Майлс предупредил меня, что температуры могут достигать –50 градусов по Цельсию и что на протяжении восьми месяцев из одиннадцати я буду полностью изолирован от мира. Ни туда – ни сюда. Погода бывает такой яростной и непредсказуемой, что до меня не смогут добраться ни по воде, ни по воздуху. Единственным, что привлекало меня в этом проекте, оставались пингвины. У меня сложилось впечатление, что Майлс понял: я уже не так горю энтузиазмом, как во время нашего первого телефонного разговора. Я привык работать бок о бок с незнакомыми людьми, но тут все же был другой случай.

– Я знаю кого-то еще из команды? – спросил я.

Проект только разворачивался, так что Майлс не очень хотел давать четкий ответ, но в итоге он сдался.

– Уилл Лоусон – знаешь его?

Мы с Уиллом несколько раз работали над фильмами о дикой природе в Великобритании. Он был забавным и приятным парнем. Узнав, что он будет в команде, я немного приободрился, но все равно по дороге домой все еще не знал, что и думать: с одной стороны, грядущее приключение казалось слишком экстремальным и с физической, и с психологической точки зрения; с другой – я понимал, что это самая невероятная возможность в моей жизни. Я не был уверен в том, что хочу так легко от нее отказываться. Многим ли предлагают прожить год в окружении самых харизматичных и прекрасных животных на планете и снять об этом фильм, который увидят миллионы? Мы сошлись на том, что еще созвонимся, и я принялся изучать, каково жить зимой в изоляции. Я хотел узнать о психологической стороне этого процесса и убедиться, что смогу это вынести. Переживания Бекки, которой предстояло оставаться одной без меня так надолго, от меня по-прежнему ускользали. Но я был весь во власти знаменитых кадров из передачи «Планета Земля». Я мог бы оказаться там. Я нервничал, но все же решился ехать. Теперь нужно было убедить Бекки.

Вечером накануне того дня, когда я должен был дать Майлсу окончательный ответ, Бекки вернулась с работы. Капли дождя медленно ползли по окнам в гостиной; стало быть, в этот раз придется обойтись без пирушки на солнце. Весь день я заучивал про себя речь, с которой собирался перед нею выступить, надеясь вновь поднять эту тему. Мы не говорили о моем возможном отъезде с того самого дня, но я чувствовал растущее между нами напряжение. На листе бумаги, сложенном вчетверо и засунутом в карман брюк, я набросал по пунктам преимущества и выгоды, которые получим мы оба, если я решу ехать. Я сидел на диване, и мое взвинченное состояние хорошо чувствовали Уиллоу и Айви. Они запрыгнули на диван и устроились между нами. Телевизор был выключен, и слышен был только дождь, который становился все сильнее.

Прежде чем я заговорил, Бекки объявила:

– Поезжай! Как-нибудь все уладим. Не беспокойся.

– Правда? – изумленно спросил я.

– Да. Так что к чаю? – с улыбкой ответила она, желая как можно быстрее сменить тему разговора.

Моя первая настоящая встреча с Бекки состоялась в 2010 году в Ричмонд-парке в центре Лондона – мы оба работали на съемках «Весеннего дозора». На самом деле мы пересекались еще за пять месяцев до этого в бристольском офисе, но она этого не помнила! В баре по окончании первого дня съемок мы разговорились. Болтали на обычные телевизионные темы: любимые места, прежние приключения, работа мечты.

Я подробно рассказал ей тогда о своей мечте – снимать императорских пингвинов в Антарктиде. Бекки о ней не забыла. То, что она согласилась меня отпустить, многое о ней говорит.

Думаю, ей случалось слышать, что она просто с ума сошла, но наши родные и друзья поддержали наше решение – а это и было самое главное.

На следующее утро я позвонил Майлсу и сказал, что готов ехать, а потом впервые поговорил о проекте и с Уиллом. То, что мы с Уиллом уже были знакомы, стало важным фактором в пользу того, чтобы согласиться. Хотя я любил встречаться и работать с новыми людьми, я понимал: мне нужно быть уверенным в том, что я не рехнусь за одиннадцать месяцев. С Уиллом мне было легко, и я знал, что мы сможем подбадривать и поддерживать друг друга в трудную минуту. Я знал также, что мы получим удовольствие от общества друг друга. Каким бы сильным я ни был, тяжелые времена были неминуемы. Сам Уилл наверняка тоже решился на поездку не сразу. Мы поговорили о том, что привлекало нас больше всего, – об уникальности нашей задачи и о фильме, который можем снять. Как только я дал согласие, Майлс немедленно познакомил меня с третьим, последним членом нашей команды.

Немецкий фотограф Штефан уже бывал на Ноймайере как ученый. В 2012 году он поехал туда на четырнадцать месяцев работать геофизиком и был совершенно очарован пингвинами, которые жили рядом со станцией.

Поговорить с человеком, который знал, чего можно ожидать, было важно, и я стал исписывать страницы большого блокнота вопросами, которые собирался ему задать. Чрезвычайно амбициозный проект пока не имел окончательного подтверждения, но студия, заполучив согласие съемочной группы, могла продолжать строить планы – например, подать заявку на разрешение на съемки и начать переговоры с коллективом станции Ноймайер относительно поддержки, которую они могли оказать нашему трио. Намерения всех участников нашей группы были очевидны, и, хотя сама идея могла показаться безумной, мы делали все для ее реализации.

Пока шла подготовка к командировке, я мог сосредоточиться на личном фронте. Я старался четко дать понять Бекки, что, даже уехав на год, совершенно не собираюсь ее потерять. Мы были вместе уже шесть лет, и я хотел, чтобы она знала, как много для меня значит. Хотя она уже говорила мне, что готова ждать, мне нужно было убедить ее в том, что оно того стоит.

Накануне Рождества, примерно за год до отъезда, я сделал ей предложение. Это было потрясающе, но я не знал, предпочтет ли она выйти за меня замуж до моего отъезда или после. В конце концов, у нас был всего год. Похоже, я был немного наивен. Бекки совершенно не собиралась тянуть до моего возвращения и немедленно начала строить планы. Возможно, это позволило прекрасно отвлечься от предстоящей командировки.

Сам я при этом вовсю изучал императорских пингвинов и Антарктиду, так что особой помощи в свадебных приготовлениях оказать не мог – был слишком занят. Антарктида – самый южный континент Земли, одна из немногих обширных территорий, все еще почти не тронутых человеком. 98 процентов ее поверхности покрыто ледяным покровом, который содержит одну пятую всех мировых запасов пресной воды – просто невероятно! Это самое холодное и самое ветреное место на Земле. Антарктида вдвое больше Австралии и занимает пятое по величине место среди материков.

Как ни странно, это еще и самый сухой континент: каждый год здесь выпадает всего 1–2 дюйма осадков. Антарктида держит рекорд самой холодной температуры на Земле (–89,2 градуса Цельсия), и даже в летние месяцы столбик термометра редко поднимается выше нуля. Хотя это одно из самых негостеприимных мест на Земле, там все же живут люди – главным образом это ученые с научных станций, разбросанных по побережью. Помимо прибрежных станций, некоторые устроены и в глубине материка, на большой высоте, в том числе знаменитая база Амундсен – Скотт на Южном полюсе. Круглый год обитаемы 44 станции, еще 30 небольших станций действуют лишь в летнее время.

До отъезда в Антарктиду оставался целый год, но нужно было успеть очень многое. Прежде я недооценивал, сколько труда нужно вложить в организацию такого путешествия. Отправлять нас в эту командировку было чрезвычайно рискованно: не было никаких гарантий, что нам удастся снять фильм, так что команда стремилась свести к минимуму все возможные риски еще до нашего отъезда. Для создания уникального с визуальной и познавательной точек зрения повествования об императорских пингвинах базой была избрана немецкая научно-исследовательская станция Ноймайер III, которой управлял Институт полярных и морских исследований имени Альфреда Вегенера (AWI). Она была идеальным местом, так как находилась не на твердой почве, а на ледяном шельфе, а в пределах десяти километров от станции располагалась одна из крупнейших колоний императорских пингвинов в Антарктиде, насчитывающая около 10 тысяч особей.

Колонии, которые снимались до этого, были окружены огромными айсбергами и скалами, а рядом с колонией близ станции Ноймайер ничего подобного не было, что сразу должно было выделить наш фильм из остальных. В станции нас привлекало не только великолепное расположение, но и условия, которые она могла нам предоставить в течение всего года. Соглашаясь на путешествия, я мало о чем думал. Я никогда не работал в экстремальных условиях, которые должны были сейчас выпасть на мою долю, и даже не испытывал их, так что мне предстояло многому научиться. Ради собственной безопасности мне нужно было как следует потренироваться, так что в ближайшие двенадцать месяцев у меня было много работы.

Пребывание в отдаленном и изолированном месте, куда едва ли могла бы подоспеть помощь, сулило большие риски. На станции Ноймайер была одна из лучших медицинских служб в Антарктиде, но мне все же нужно было подтвердить, что я в достаточной мере физически здоров и способен пережить одиннадцать месяцев путешествия, восемь из которых мне надо было провести в изоляции. До последнего времени тем, кто собирался в Антарктиду, нередко заранее удаляли аппендикс, чтобы устранить возможную необходимость срочной операции вдали от больничных условий. Сейчас на некоторых станциях организованы такие медпункты, что подобные операции можно проводить и на местах.

Так или иначе, меня все равно осмотрели с головы до ног – в буквальном смысле: взяли образцы мочи, кала, сделали рентгенографию, ультразвуковое обследование и взяли кровь.

Я узнал очень многое о себе. После одного сканирования оказалось, что мои почки соединены друг с другом – довольно распространенный случай так называемой подковообразной почки. «Иногда на сканировании выясняются забавные вещи», – сообщил мне специалист, глядя на мое взволнованное выражение лица. Я подвергся тщательному осмотру стоматолога, и в результате мне удалили пломбу, чтобы в Антарктиде она не расшаталась. К моему ужасу, после рентгенографии полости рта мне чуть не удалили зубы мудрости просто на всякий случай! К счастью, тут я все же отделался легким испугом.

Потом я поехал в Ливерпуль и сделал там электрокардиограмму с нагрузкой и прошел обследование у своего окулиста. Потребовалось собрать исключительное количество информации, чтобы доказать, что я достаточно силен и здоров для предстоящей поездки. Мало-помалу мне становилось ясно, во что я ввязался. В моем расписании появились совещания в штаб-квартире AWI в Бремене на севере Германии: участие в экологических конференциях и подбор одежды, подходящей для грядущего путешествия почти к самому полюсу. Предполагалось, что я буду работать снаружи при температурах около –50 градусов, так что в AWI выдали мне целую кучу экипировки. Меня снабдили таким количеством вещей, что свои я, пожалуй, мог бы и не брать! Шапки, перчатки, рукавицы, термобелье, обувь, теплые костюмы, куртки, носки, очки разных видов, бальзам для губ, крем от загара…

Все было продумано, и я был экипирован совершенно невероятным образом. Я посещал углубленные курсы пожарной безопасности на тот маловероятный случай, если станция Ноймайер вдруг загорится, а двухдневные курсы медпомощи в Великобритании должны были научить меня оказывать первую помощь, если она кому-то вдруг понадобится. Обучение было интенсивным, но вся эта информация, которая сыпалась на меня со всех сторон, должна была гарантировать, что в Антарктиде я буду готов к любому сценарию.

Как ни странно, мы почти не разговаривали о том, что, собственно говоря, собирались снимать. В течение нескольких месяцев мы не проронили ни слова о пингвинах. Я был окружен таким вниманием медиков, что меня начало интересовать, что же случится, если что-то действительно пойдет не так, особенно зимой, в период изоляции. Я внимательно изучил документацию, которой меня снабдили в AWI.

Среди членов команды, остававшихся на зимовку, должен был быть врач с квалификацией и опытом работы хирурга. Медпункт на станции был оборудован выше всяких похвал и мог пригодиться в большинстве возможных ситуаций, будь то обычный порез пальца или что-то более серьезное. Оборудование было настолько передовым, что имелась даже система телемедицины: в случае серьезного инцидента данные о пациенте в режиме реального времени передавались медицинским специалистам в больнице немецкого Бремерхафена, в то время как сам пациент лежал на койке в хирургической комнате станции Ноймайер на другом конце планеты. Это меня сразу и приободрило, и испугало. Дело предстояло серьезное. Настолько серьезное, что я даже не решился рассказать обо всем Бекки; я решил, что некоторые вещи лучше держать при себе.

Однако было понятно, что на станции можно было сделать далеко не все. Последним шансом была медицинская эвакуация, но из места, где не летают самолеты, вероятность действительно кого-то вывезти стремилась к нулю. Как ни удивительно, я обнаружил, что быстрее и проще эвакуировать человека с Международной космической станции, чем из Антарктиды! С этим риском мне просто предстояло жить.

В разгар лета я поехал в Австрию, чтобы пройти недельную подготовку по программе спасения в горах. Отдаленный ледник Ташахфернер лежал на высоте больше 3000 метров, снег и лед не таяли там круглый год. По вечерам я учился эффективному использованию систем геопозиционирования (GPS), узнавал распорядок дня на станции Ноймайер III, правила поведения на ней и особенности конструкции. Каждый день мы около часа взбирались в гору, чтобы добраться до ледника. Лазать по глубоким расселинам было удивительно интересно, и я учился новым навыкам в условиях, близких к антарктическим, еще до того, как поехать в экспедицию. Овладевать умением спасать себя и других в чрезвычайных ситуациях очень мне понравилось, к тому же занимался я этим вместе с другими одиннадцатью членами нашей зимовочной команды, что помогло создать между нами личностные связи. Мы начали действительно ощущать себя единым коллективом.

Я стал понимать, над кем из коллег можно пошутить, а кто был не очень-то готов к моему несколько подростковому юмору. Сразу же выяснилось, что посмеяться у нас любят многие и что они в такой же мере интересуются моей работой, в какой я – их. В предпоследний день обучения я лежал рядом с Уиллом на солнышке, отдыхая между заданиями. Внезапно мне на телефон пришло сообщение. Мы были на большой высоте и далеко от поселений, так что я удивился, что связь вообще была. Сообщение было от Бекки; я открыл его и прочитал: «Можешь говорить?» Я обеспокоился и быстро вскочил на ноги. Что-то случилось? Она передумала меня отпускать? Я отошел от остальных, чтобы ей позвонить.

Мы не говорили к тому моменту уже пару дней, отчего моя тревога усиливалась. Она ответила почти сразу.

– Все хорошо? – спросил я.

Не откладывая дело в долгий ящик, она ответила:

– Я беременна.

Я поверить не мог. Случилось самое невероятное, что могло быть: я должен был стать отцом. Я готов был одновременно смеяться и плакать от счастья, в то же время я ощущал нервозность и испуг.

Мне нужно было взглянуть на свои планы с новой стороны.

Мы с Бекки всегда хотели детей, и нас беспокоило, что это намерение из-за моей командировки придется отложить. Нужно было либо ждать еще два года до новой попытки завести ребенка, либо попытаться сделать это до отъезда, а дальше будь что будет. Мы много раз думали о том, каково это – завести ребенка, находясь в разных концах планеты, но я никак не ожидал, что эти мысли воплотятся в реальность. Я уже дал согласие; выбора не было – мне предстояло отсутствовать во время рождения малыша и в первые семь месяцев его жизни. Это была пугающая перспектива: Бекки должна была в одиночку ввести наше дитя в мир и больше полугода заботиться о нем, а мне светила перспектива находиться вдали от ребенка и первых моментов его жизни. Жертв, на которые мы пошли ради этого путешествия, становилось все больше, но другого варианта у меня уже не было.

Я оставил свои новости при себе, не рассказав о них товарищам по программе. Я подумал, что если Майлс узнает, то он исключит меня из проекта. У него были для этого все основания. Мне и так предстояло провести в ограниченном пространстве одиннадцать месяцев, включая восемь в полной изоляции, а тут еще мысли о том, что я пропускаю рождение своего первенца. Но мы с Бекки приняли решение – и это было главное. Я не хотел беспокоить Майлса или кого-то еще, сообщая о проблеме, над которой они были не властны; им и без того было чем заняться.

Почти через два года планирования была подтверждена дата отъезда – 16 декабря 2016 года. Большую часть времени перед нею мы с Бекки провели вместе.

Наш медовый месяц был незабываемым: мы поехали за границу наслаждаться осенним солнцем. Солнечные каникулы мне никогда особенно не нравились, но это была моя последняя на долгое время возможность ощутить ласковое тепло солнца – и я сполна воспользовался ею. Однако, когда я вернулся домой, меня стало все сильнее охватывать осознание того, во что я вписался. Несколько недель я просыпался посреди ночи в холодном поту. Я часто смотрел на спящую рядом Бекки и думал, что едва ли смогу так надолго оставить ее одну. От этого мне было физически плохо. Действительно ли моя психика справится с такой длительной отлучкой? Я сомневался в этом и начал серьезно подумывать о том, чтобы как-нибудь отказаться от поездки. Что я, черт возьми, делал? Хотя я согласился на командировку еще за год до этого, теперь мне хотелось от нее как-нибудь отделаться; я был близок к тому, чтобы сдаться.

Мое физическое состояние было изучено во всех подробностях, но ни на каком этапе не всплывал анализ состояния психического. Наверное, доказательство устойчивости моей психики должно было быть важной частью всего процесса? Это было не только в моих интересах, но и ради блага тех людей, с которыми мне предстояло жить бок о бок. Я подумывал спросить Майлса, не нужно ли мне сдать какие-то психологические тесты, но в итоге решил держать язык за зубами: вдруг я бы их завалил. Иногда мне казалось, что моя психика достаточно крепка; иногда – что вовсе нет. То, что меня стали одолевать сомнения, беспокоило меня само по себе, но я никому об этом не рассказывал. Я не хотел, чтобы кто-то, а в особенности Бекки, знал о моей внутренней борьбе. Путешествие еще не началось, а меня уже стало бросать из стороны в сторону.

Последняя неделя перед отъездом наступила слишком быстро. Нам пришлось принять довольно важные решения осенью, и ближе к моему отъезду Бекки скрепя сердце ушла с работы, что позволило нам провести вместе последние месяцы. Она решила также вернуться на время моего отсутствия в Нортгемптон к родителям. Родить и растить ребенка в Камбрии в одиночку, без ближайших родственников, было попросту невозможно. Однажды, на последней прогулке с собаками, я понял, что это не только мой последний миг свободы в Озерном крае. Уиллоу и Айви должны были отправиться с Бекки на юг, и, хотя за ними должны были хорошо ухаживать, пейзаж в Мидлендсе был совершенно иным. Я смотрел, как они бегут по вересковой пустоши, и чувствовал себя виноватым еще и перед ними.

Все было готово, и 15 декабря я попрощался с родителями. Это оказалось куда сложнее, чем я ожидал. Я лишь раз до того видел, как мой отец плачет. У него была очень крепкая психика, но раньше мы виделись почти каждый день, если я был дома: его дом был примерно в миле от нашего. Даже если мы не встречались за кофе, то махали друг другу, проезжая по дороге. Моя мама незадолго до того переехала из нашего первого семейного гнезда буквально на несколько сотен метров, так что я обычно и с ней встречался в деревне каждый день. Одиннадцать месяцев в Антарктиде должны были стать для меня самым долгим временем вне дома, но больше всего меня беспокоила перспектива изоляции.

Мы с Бекки поехали на юг, чтобы провести вместе последний вечер у ее родителей. На ужин заскочили моя сестра и ее парень: они жили недалеко и не упустили возможности попрощаться. Мы с сестрой ненавидели друг друга, когда были детьми, но, повзрослев, стали очень близки, так что я даже выбрал ее в шаферы на свадьбе.

На следующее утро наступил один из самых сложных дней нашей жизни. Загрузив машину, я обнял Бекки сильнее, чем когда-либо, прижав к себе так сильно, что она попросила меня ослабить хватку. Я наклонился, чтобы поцеловать собак.

– Уиллоу, Айви, следите за мамочкой, – сказал я им.

Айви смотрела на меня снизу вверх. Собаки понимали, что я уезжаю. Я помахал в окно всхлипывающей жене; эта картина, которой я никогда не забуду, оставила меня с тяжелым сердцем.

По дорогу в Хитроу я обливался слезами. Единственное, что не давало мне развернуться и уехать назад, – это постоянное напоминание о том, как сказочно мне повезло. Я был на работе – эмоции надо было оставить в стороне. Уилл, который ехал в аэропорт отдельно, поприветствовал меня объятиями.

– Поехали работать, – ободряюще сказал он.

В Антарктиду мы летели на самолете. Из трех основных маршрутов самым быстрым способом попасть на станцию Ноймайер был путь через Кейптаун в Южной Африке. Оттуда отправлялись рейсы на российскую авиабазу Новолазаревская: ее ледовая взлетно-посадочная полоса находилась прямо к югу от мыса Доброй Надежды.

Мы приехали в Кейптаун сильно заранее, потому что погода на юге стоит непредсказуемая, так что рейсы в Антарктиду часто задерживались, иногда на несколько дней. Четыре дня я бесцельно бродил по переполненному порту. Антарктическая погода, похоже, была слишком суровой для приема самолетов, так что наш рейс не смог вылететь вовремя. Я все еще не мог отойти от того, что покидаю Бекки на год, и ни о чем другом не мог думать. Мы с Уиллом встретились со Штефаном и девятью другими зимовщиками, но в таком плохом настроении я не смог познакомиться с ними как следует. Все они были очень рады побывать в таком знаменитом городе и наслаждались им вовсю, но я думал только о Бекки и нашем ребенке. Понимая, что, как только я ступлю на борт самолета в Антарктиду, возврата уже не будет, я хотел лишь, чтобы этот момент случился как можно быстрее – до того, как я передумаю.

Отвлекаться я мог только на ласточек, которые сновали вокруг зданий, поедая летающих насекомых. Эти перелетные птицы проводят лето в Великобритании, и я понимал, что они проделали тот же путь на юг, что и я. Дома я любил встречать первую весеннюю ласточку. Поскольку следующих ласточек я мог увидеть только через год, было приятно с ними попрощаться и пожелать теплого и счастливого лета без меня. Наконец, в самый длинный день года к югу от экватора, я увидел на табло отправления в международном аэропорту Кейптауна строчку «VDA 9018 – Антарктида – Выход B1-2». Все еще переживая из-за предстоящей перспективы, я сел на автобус, который доставил нашу команду через летное поле к самолету. Борт 9018 с его четырьмя огромными двигателями под двумя широкими крыльями, тупым стеклянным носом и горизонтальным хвостом выглядел так, как будто он сейчас поднимет меня в космос. Самолет Ил-76 совершал до двадцати рейсов в год между Кейптауном и Антарктидой. Он был разработан в конце 1960-х годов в Советском Союзе для доставки тяжелых грузов в труднодоступные области. Способность садиться на неподготовленные полосы и возить огромное количество грузов в хвостовой части, устроенной наподобие самосвала, делала его идеальным вариантом для рейсов в такие далекие места. Взойдя на борт, я сделал несколько фотографий и, словно астронавт, бросил последний взгляд из двери самолета.

Я тщательно пристегнулся к креслу, которое выглядело как катапультируемое, и почувствовал возбуждение.

Салон самолета представлял собой пустотелую металлическую трубу, со стен свисали флаги разных стран. В конце салона, за креслами, находилась серая переносная туалетная кабинка, на стене которой большими белыми буквами были написаны адрес сайта компании-владельца и телефонный номер. Я обнаружил также запасное колесо и подумал: интересно, как им собираются воспользоваться на высоте в 9 тысяч метров над Южным океаном? Каких же размеров в таком случае должен был быть домкрат!

Грузовой салон от пассажирского отделяла тонкая белая веревочная сеть. Все было плотно пристегнуто, так что я не удивился бы, если бы мы в какой-то момент достигли невесомости! В салоне было всего четыре маленьких окна, так что смотреть наружу особой возможности не было. Когда двери закрылись и двигатели завелись, стало ясно, почему на моем сидении лежит пакет с берушами. Грохот был ужасный! Я не слышал даже собственного голоса. Самолет завибрировал и поехал по взлетной полосе; включился большой телеэкран в передней части самолета. Камера, установленная на носу самолета, вела прямую трансляцию – такая вот система развлечений на борту. Камера показывала картинку с кабины пилотов, и это было замечательно. Шум двигателей еще усилился, завибрировало вообще все. Мы словно в замедленном повторе начали отрываться от земли. Я видел на экране конец взлетной полосы, и как только я подумал, что мы вот-вот съедем с покрытия, самолет почти вертикально подскочил: передние и задние колеса потеряли контакт с землей одновременно. Самолет не только выглядел странно – ощущения от полета в нем тоже были странными, но он вез меня к императорским пингвинам – и я наконец-то чувствовал себя хорошо.

Примерно на середине шестичасового перелета я поднялся с кресла во втором ряду и прошел вперед, где в одной из дверей запасного выхода было небольшое круглое окошко размером примерно с футбольный мяч. Мне пришлось наклониться, чтобы туда заглянуть: ослепительное солнце заставило меня зажмуриться! Лед! Внизу повсюду были видны глыбы расколовшегося льда, похожие на битую черепицу. С высоты в 9 километров я впервые посмотрел на Южный полярный круг – широту 66 градусов. Вплоть до того момента каждый аспект подготовки приближал меня к реальности, но этот лед имел особое значение. Все наконец-то стало реальным. На протяжении многих месяцев я спрашивал себя, прав ли я был в своем решении, и вот теперь ответ лежал подо мною. Я был заворожен тем, как океан из темно-синей жидкости превращается в ослепительно-белую ледяную простыню, и впервые осознал: все это происходит на самом деле. Я не отрываясь смотрел вниз, стараясь сосредоточить внимание на каждом пятнышке льда. Мне хотелось сразу же спрыгнуть вниз и прыгать по ним, как по ступенькам. Я был все еще в берушах и потому наедине с собой. Впервые за пару последних месяцев я понял, что счастлив. Я был одновременно возбужден и расслаблен, чувствуя, что наконец-то следую к цели.