Читать онлайн Люди и звери

…С трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от пронзительной боли в сломанной ноге, я выползал на балкон и смотрел на все еще красивый, но уже полумертвый город. Часами я всматривался в изломанную чехарду крыш, поросль антенн и провалы слуховых окон, надеясь уловить хоть какое-то движение, и плакал от бессилия. Стесняться мне было некого. Единственное существо, которое могло видеть мои слезы, ушло несколько дней назад. Я проклинал себя за то, что доверился ему, и ненавидел его за его нечеловеческую преданность. Я все еще боялся признаться себе, что потерял его навсегда.

Потом, когда нависающие над городом свинцовые облака постепенно сливались с вечерним сумраком, я возвращался в комнату, прислонялся головой к стене, закрывал глаза и в который уже раз пытался вспомнить, с чего и когда начался этот ад…

                              * * *

По наивности, я думал, что это дело попало ко мне случайно. Тонкая картонная папка с несколькими листами формата А4, среди которых был рапорт участкового, показания или, точнее, протоколы опроса четырех жителей дома и заявление шестидесятилетнего мужчины по фамилии Митькин.

Митькин Михаил Ильич обращался в правоохранительные органы с жалобой на соседей с верхнего этажа, которые, по его словам, вели разгульный образ жизни, содержали бандитский притон и неоднократно заливали его квартиру. Записи бесед с соседями, наверное, первыми попавшимися пенсионерками, несущими нелегкую сторожевую службу у подъезда, особой ясности не вносили и, скорее, подтверждали несносный и скандальный характер самого Митькина, которого две женщины из четырех называли психически ненормальным.

К моему удивлению, рапорт участкового, которого я уже начинал заочно ненавидеть за то, что он, не разобравшись на месте, спихнул не стоявшее выеденного яйца дело на управление, оказался довольно-таки толковым и подробным. Я специально посмотрел на страницу с фамилией участкового, отметил, что это был лейтенант Синицын, и стал читать рапорт еще раз, но уже более внимательно.

Синицын сообщал, что никаких жалоб в отношении жильцов квартиры № 72 кроме заявления живущего снизу Митькина к нему не поступало. Вместе с тем, определенные подозрения у него возникли, поскольку собственница квартиры, некая гражданка Сосновская, сдавала жилье, по всей видимости, не имея на это разрешения и не оформив соответствующего договора. Ее постояльцы практически целыми днями отсутствовали и возвращались домой только поздно вечером. Кем они были и чем занимались, установить не удалось. Синицын не поленился и сходил в жилищную контору, где ему подтвердили, что Митькин действительно несколько раз вызывал аварийщиков, чтобы зафиксировать факт затопления, а один раз даже лично явился к начальнице и устроил скандал. Угрожая судом и матерно ругаясь, он потребовал прислать мастеров, чтобы побелить отсыревшие потолки. Начальница, недолго думая, послала его подальше и посоветовала подать иск на соседей, чтобы возместить стоимость ремонта.

Разбирая весь этот бред, я все больше убеждался, что участковый отправил нам дело неспроста. Он явно что-то недоговаривал, а сам рапорт составил так, чтобы начальство не могло сразу отмахнуться, о чем и свидетельствовала резолюция на служебной записке, в соответствии с которой мне предписывалось провести доследственную проверку. Сделав пару звонков, я убедился, что мнение начальства и мое собственное в части отсутствия необходимости и здравого смысла в том, чтобы заниматься подобными пустяками, полностью совпадает. Набрав номер Синицына, я приготовился высказать ему свое неприкрытое недовольство его инициативой. Но уже через пару минут разговора отказался от этого намерения.

– Вам обязательно нужно подъехать, – голос лейтенанта был хриплым и каким-то усталым. – Я не могу без санкции попасть в эту квартиру.

– Для того чтобы пообщаться с жильцами, вам нужно мое разрешение?

– Боюсь, что там говорить уже не с кем.

– Перестаньте изъясняться загадками. Я не собираюсь тащиться через полгорода, чтобы переставлять вам ноги. Если есть основания, вызовите представителя ЖЭКа и взломайте дверь. Нет, так не забивайте себе голову и не мешайте нам работать.

– Здесь происходит что-то странное, – в голосе Синицына слышалась почти мольба. – Мне на самом деле нужна ваша помощь.

На какое-то мгновение я усомнился в его способности адекватно воспринимать действительность.

– Что у вас происходит, лейтенант?

– Я не могу найти хозяйку.

– Сосновскую?

– Да. По утверждению соседей, кто-то из квартирантов сказал, что она уехала в Ольгино к своей сестре, но там ее никто не видел.

– У вас нашлось время на поездку в Ольгино? – съязвил я, уже догадываясь об исключительной дотошности участкового.

– Конечно, нет, – обиделся Синицын. – Телефон уже сто лет как изобретен. Вы приедете?

– Да. Буду минут через сорок, – ответил я и положил трубку.

Я, кажется, начинал догадываться о причине непонятной настойчивости участкового и о том, почему он не хотел брать на себя ответственность. За последнее время участились случаи исчезновения одиноких стариков или законченных алкоголиков, которые, к своему несчастью, имели какое-никакое жилье. Иногда находили их обезображенные трупы, но чаще всего они пропадали навсегда. Впрочем, никто их особо и не искал. Как правило, от них избавлялись после того, как обманом или угрозами вынуждали подписать необходимые бумаги на отчуждение квартиры. Недвижимость в России стала слишком дорогим товаром, гораздо дороже человеческой жизни.

Синицын осторожничал потому, что прямых доказательств того, что с Сосновской поступили нехорошо, у него не было. К тому же, он наверняка помнил о том, что в июле в Выборгском районе арестовали участкового именно за то, что он продавал информацию об одиноких владельцах недвижимости своего участка. Впрочем, я считал, что спешить с выводами пока было рано. В подобных случаях квартиру старались побыстрее продать, причем, как правило, через вторые или третьи руки. В случае же с Сосновской квартира, как я понимал, по-прежнему оставалась ее собственностью.

Признаться, я был рад вырваться из спертой атмосферы управления. Не став дожидаться, пока освободится дежурная машина, я отправился пешком к ближайшей станции метрополитена, с удовольствием подставляя лицо падающим с деревьев каплям, вымочившим листву во время недавнего дождя. Как старый житель современного мегаполиса я шел словно на автопилоте, неторопливо и задумчиво, не обращая внимания на мельтешение сотен лиц вокруг и толчею человеческой массы. Одно время я вдруг стал ловить себя на том, что воспринимаю людей не как индивидуумов, а как скопище абсолютно одинаковых, непривлекательных тел, вылепленных из кусков одушевленной глины, каких-то големов, из праха явившихся и в прах уходящих. Может, не врет Библия, и человечки действительно созданы неким высшим существом, вдохнувшим жизнь в миллиарды фигурок, сотворенных из замеса воды и земной грязи?

Стоя на эскалаторе, я рассматривал лица поднимающихся мне навстречу, заглядывал им в глаза и встречал такие же откровенные изучающие взгляды. Пожалуй, только в метро люди не стесняются пристально рассматривать друг друга, словно понимают, что расходящиеся в противоположные стороны движущиеся ленты ступеней никогда и никому не позволят устыдиться собственной бесцеремонности.

На промежуточной станции, переходя на другую линию, я обратил внимание на странную пару, в отличие от проносившегося мимо человеческого потока стоявшую неподвижно у облицованной разноцветными плитками стены. Кутающаяся в шаль старуха держала за ручку обклеенную потрескавшейся клеенкой старую детскую коляску, из которой выглядывала узкая собачья морда. Рыжая псина, зевая во весь рот, свешивала передние лапы на картонную табличку с надписью «Помогите бездомным».

Картина была трогательной и, в отличие от надоевших цыганок с грязными младенцами, вызывала сочувствие и искреннее восхищение старухиной смекалкой. Голодной собака явно не выглядела, но в ее глазах сквозила такая тоска, что я невольно задержал шаг. Женщина проигнорировала меня, безошибочно определив, что от кутающегося в мокрый плащ лысеющего мужчины, который на километр вокруг вонял ментом, благодеяния ждать нечего. Вот только собака, настороженно приподняв голову, впилась взглядом мне в глаза и замерла, не мигая, тщетно силясь разглядеть бездны моей души. Даже отойдя на несколько метров и смешавшись с толпой, я все еще чувствовал на своей спине холодок от ее пристального взгляда.

Нужный мне дом оказался слегка осевшим шестиэтажным зданием дореволюционной постройки. Синицын ждал меня во дворе вместе с каким-то похмельным мужиком, как выяснилось, слесарем ЖЭКа, который в руках держал чемоданчик с инструментами. Я хмыкнул про себя, понимая, что лейтенант собирается уговорить меня взломать дверь в 72-ю квартиру, и поздоровался с ними за руку.

– Подполковник Мальцев. Ну, что тут у вас?

Спрашивал я Синицына, но кивнул при этом в сторону слесаря.

– Кузьмич нормальный мужик. Можете при нем, товарищ подполковник, – Синицын меня прекрасно понял. – Да и Сосновскую он хорошо знает. Пару раз ей кран на кухне чинил.

– Значит, плохо чинил, если пришлось переделывать. А постояльцы не обращались?

– Нет, – Кузьмич с сожалением покачал головой. – Я уж было сам к ним хотел пойти, когда этот мудак с пятого этажа поднял хай, что его заливают. Но они не звали.

– Странно. Может, труба у них лопнула, тогда они обязательно должны были вас вызвать. А технический акт ума не хватило составить? Ведь положено же.

Кузьмич только развел руками.

– Когда они въехали к Сосновской?

– Да кто его знает, – Синицын снял фуражку и зачесал длинной худой пятерней волосы на затылок. На его высоком лбу осталась натертая околышем красная полоска. – Документов никаких нет. Соседи говорят, что не раньше мая.

– А соблюдение регистрационного режима проверить не догадались?

– Так ведь нет там уже никого недели две, – лейтенант пожал плечами и виновато посмотрел на меня. Мы оба понимали, что за четыре месяца он был обязан хотя бы поинтересоваться документами новых жильцов, но выяснять вопрос о служебном несоответствии при постороннем ни он и ни я не хотели. – Сосновскую, кстати, в последний раз видели тоже весной.

– Сколько ей было лет?

– Семьдесят два, – ответил Синицын и как-то по-особому посмотрел на меня. – Вы думаете, что надо проверить морги?

– На предмет поступления туда неопознанных трупов семидесятилетних женщин? Еще успеем.

Я обвел взглядом окна. Из большинства из них выглядывали любопытные лица. К оконному стеклу кухни пятого этажа прямо над нами прижималось дряблое, словно обиженное лицо какого-то мужчины. На голове его сверкала лысина, а пучки седых волос по окружности были всколочены и торчали вверх. По всей видимости, это и был «герой сей драмы» Митькин.

– Ладно, пошли уже. Стоим здесь как три тополя.

Мы вошли в подъезд. Поднимаясь по темной, пропахшей щами и кошками лестнице, я буквально всей кожей ощущал, как за каждой дверью к нашим шагам прислушиваются чьи-то настороженные уши.

Митькин нам открыл сразу, без всяких этих дурацких «Кто там?» и «Покажите удостоверение!». Впрочем, это было бы глупо, ведь минуту назад он прекрасно видел из окна одетого в милицейскую форму участкового. С Кузьмичем у него, по видимому, были давние счеты, поскольку прямо в прихожей они затеяли перепалку на тему, кто к кому не пришел и кто куда теперь должен идти. Оставив их обмениваться любезностями, мы с Синицыным, не спрашивая разрешения, молча прошлись по квартире, осматривая потолки. В принципе, состояние их было удовлетворительным, но в нескольких местах, а именно в ванной, а также в районе перегородок туалета с прихожей и большой комнаты с кухней, действительно были хорошо видны следы относительно недавних подтоплений. Желто-коричневые разводы змеились по стыкам потолка со стеной. Кое-где свисала бахрома обсыпавшейся побелки. Но самое жалкое зрелище собой представляла кухня. Когда-то потолок здесь оклеили обоями, которые теперь пузырились и топорщились во все стороны. В углу у окна виднелось большое грязное пятно.

Митькин, что, впрочем, и следовало ожидать, не врал. Но вот его заявление о бандитском притоне было, скорее всего, явным преувеличением. Даже сейчас, атакуя его с двух сторон, мы не смогли от него добиться ничего вразумительного. Ни выстрелов, ни криков, ни громкой музыки, ни шума драк, как оказалось, он никогда ни слышал. Только иногда, как ему удалось вспомнить, сверху доносилась непонятная возня и подозрительные шаги.

– Что вы имеете ввиду?

– Ну, как вам сказать. Словно кто-то как разбежится, а потом затормозит резко или шарахнется. И шаги какие-то мелкие, маленькие.

– То есть? Детские, что ли?

– Да хрен его знает! Нет, наверно. Какие-то легкие, мягкие и быстрые. Топ-топ-топ, а потом вдруг бац! – смотреть на Митькина, когда он, раздувая щеки, пытается изобразить передвижения соседей по потолку, было довольно забавно. – Пару раз даже что-то разбили.

– Вы, я смотрю, на уши не жалуетесь.

– Да тут акустика мощная, товарищ подполковник, – вмешался Синицын. – Дом старый, перекрытия деревянные, обшиты дранкой. Поэтому и влага быстро просачивается.

– Да, и вонь еще эта! – Митькин сердито посмотрел на Кузьмича, словно подозревая его в том, что именно он является источником неприятных запахов.

– Вонь?

– Ну да! Постоянно воняет какой-то гнилью.

Краем глаза я заметил, что Синицын многозначительно посмотрел в мою сторону. Я решил не уточнять вслух, что если с момента исчезновения Сосновской прошло действительно несколько месяцев, то ее труп за это время мог испортить обоняние всем жителям в радиусе не менее двух кварталов. Лето в этом году было жарким.

– Может, собака их срет!

– Какая собака?

– Да сука какая-то иногда лает или воет по ночам.

Я обернулся к участковому.

– В рапорте этого нет.

– Не знаю, – Синицын недоуменно пожал плечами. – Никто из соседей о собаке не рассказывал.

Я понимал, что достаточных оснований для взлома квартиры у меня нет. Но что-то меня, как говорится, зацепило. Конечно, никакой собаки там сейчас не было, иначе бы, если постояльцы действительно съехали две недели назад, она бы уже всему дому не давала спать, воя от голода.

Обитую черным дерматином дверь Кузьмич вскрыл виртуозно, буквально за несколько секунд. Отжав лезвием небольшого топорика язычок замка, он одновременно надавил плечом, и дверь с цифрой «72» распахнулась. Возраст хозяйки и номер квартиры странным образом совпадали, но в нашей жизни такое количество подобных мелких совпадений, что годам к десяти уже перестаешь обращать на них внимание.

Квартира показалась мне очень знакомой, и лишь через несколько минут я сообразил, что квартира Митькина, которую мы только что осмотрели, имела точно такое же расположение. В комнатах был относительный порядок, старая, еще советская мебель аккуратно расставлена, а ящики закрыты. Внимательно осмотрев легкий налет пыли, я не заметил ни стертых поверхностей, ни отпечатков пальцев. В выложенной голубым кафелем ванной и в тех местах, с которых, как говорится, капало на Митькина, было сухо. Ни разбросанной одежды, ни грязной посуды, ни окурков, ни каких-либо других следов недавнего пребывания людей в квартире не было. Мисок для собачьей еды и ковриков или подстилок тоже не наблюдалось. И только когда я, сопровождаемый дышавшими мне в затылок Синицыным и Кузьмичем, вошел на кухню, стало вдруг как-то сразу тоскливо и неуютно. Бросив один лишь единственный взгляд под стоявший у подоконника стол, я сразу обратил внимание на затоптанные следами грязных башмаков бурые пятна, темневшие в самом углу на стыке двух плинтусов. Остальной пол, покрытый дырявым линолеумом, был тщательно вымыт.

– Сдвиньте стол к мойке, – попросил я.

Присев с Синицыным над странными пятнами, мы, не глядя друг на друга, оба понимали, что без следственной группы нам не обойтись. Эта загустевшая, покрытая месячной давности коркой кровь могла появиться откуда угодно, начиная от пореза на пальце, полученного во время разделки мяса, и заканчивая текущими проблемами приглашенной на один вечер проститутки. Но никто из нас за это поручиться не мог.

– Ешкин кот! – прервал повисшую тишину легкий мат слесаря.

Я обернулся, подумав, что он тоже заметил кровь, но Кузьмич смотрел не на пол, а на потолок. Посмотрев в том же направлении, я судорожно сглотнул. Один из углов потолка был покрыт темными разводами. Там где была видна подбитая к лагам дранка, свешивались пропитанные черной массой опилки и куски стекловаты. Штукатурка, ранее прикрывавшая это место, осыпалась на мойку и плиту, судя по всему, совсем недавно, поэтому и осталась неубранной.

По всей видимости, наше путешествие шестым этажом не закончится. Эти разводы мне очень не нравились. К тому же, глядя на них, я вдруг понял, где находится источник легкого пряного аромата, присутствие которого все это время не давало покоя моему подсознанию.

Висячий замок на чердачном люке оказался новым, но для имевшего явные задатки взломщика Кузьмича он не представлял никаких затруднений. Легкий нажим фомкой, и треснувшие дужки отлетели в сторону, чуть не задев лейтенанта. До расположенного над 72-й квартирой участка нам предстояло пройти всего лишь несколько пролетов по сумрачному, заваленному какой-то рухлядью проходу, но никто из нас, стоя у распахнутого люка, не решался сделать первый шаг. Даже здесь, несмотря на выбитые слуховые окна, приторный запах разложения ощущался столь явственно, что моментально вызывал тошноту и головокружение. Переглянувшись с побледневшим участковым, который непроизвольно схватился за кобуру, я понял, что в списке героев я сегодня на первом и последнем месте, подобрал полы финского плаща и сделал шаг в слежавшуюся пыль.

За свою карьеру я видел немало трупов, в том числе и детских, истерзанных и изуродованных, но никогда я не испытывал подобного шока. Нет, это была не Сосновская. Между двумя балками, как раз над тем местом, где на кухонном потолке страшной абстракцией растеклись багровые пятна, лежали десятки мертвых животных. Сваленные в одну кучу, полуистлевшие, прогнившие и относительно свежие трупы цеплялись друг за друга одеревеневшими лапами и застывшими в страшных оскалах пастями. Кое-где попадались щенки с раздавленными черепами, но в основном это были взрослые собаки. У многих было перерезано горло или пропалена до голой кожи шерсть. Некоторые были разрезаны так, что понять истинную причину смерти было невозможно. У одной из болонок из шеи в сгустке запекшейся крови и почерневшей шерсти торчал обломок узкого лезвия.

Несмотря на нестерпимый запах и парализующий ужас, я смог отметить, что большинство животных были беспородными, а попадавшиеся изредка породистые собаки были, в основном, некрупных размеров. Ни одной овчарки, ротвейлера или любой другой большой собаки здесь не было. Кто бы это ни сделал, он наверняка не хотел связываться с животными, которые могли постоять за себя.

Обернувшись, я увидел, что белый как мел участковый стоит шагах в десяти от меня и тщетно пытается ослабить непослушными пальцами узел форменного галстука. Слесаря, который высунулся в проем слухового окна, тошнило так, что, похоже, не только утренний опохмел, но и весь ассортимент вчерашнего ужина уже вылетел на покрытый холодными лужами асфальт. Когда я возвращался к ним, то чувствовал, как дрожат мои ноги.

– Где ближайший телефон?

Синицын не реагировал и тупо смотрел куда-то сквозь меня. Мне пришлось легонько ударить его по игравшему желваками лицу.

– Где телефон, лейтенант?!

Все, что происходило в дальнейшем, было рутинным выполнением сотни раз уже проделанных оперативных следственных действий. Я механически составлял протоколы осмотра, беседовал с экспертами, вместе с прокурором ходил к паспортистке из ЖЭКа и все это время старался не видеть искаженных смертью морд, которые стояли у меня перед глазами. Когда мы выходили от паспортистки, из своей каморки меня поманил Кузьмич, прикрыл за мной дверь, молча налил из бутылки без акцизной марки полстакана водки и заставил выпить.

Вернувшись во двор, я увидел, что кроме двух милицейских машин и прокурорского «мерса» появился еще синий микроавтобус с надписью «Телевидение». Небольшая группа молодчиков с аппаратурой окружала невысокую шатенку с микрофоном, которая что-то вещала в камеру на фоне толпы яростно споривших друг с другом жильцов. Кто-то из них, возможно даже, что сам Митькин, в предвкушении громкого скандала (естественно, что о своей находке мы никому не распространялись, но слухами, как говорится, земля полнится) успел вызвать телевизионщиков.

Я попытался незаметно проскочить в подъезд, но сволочь Митькин, по пояс высунувшись из окна, закричал:

– Вот он, он главный!

Мгновенно наступила тишина. Лица обернувшихся ко мне женщин застыли в ожидании чего-то мерзкого и страшного. Я ничем не мог их утешить. Журналистка попыталась сунуть мне свой микрофон чуть ли не в самый рот, но я вовремя успел загородиться ладонью. Причем сделал это так неуклюже (пить, наверное, все-таки не стоило, но я не жалел), что микрофон отскочил назад и стукнул шатенку по челюсти. На секунду она опешила, но тут же сориентировалась и, отвернувшись от меня, продолжила запись:

– Перед нами представитель правоохранительных органов, который согласился раскрыть подробности страшной находки на Ланском шоссе. Напомним, что подобного случая массового убийства животных в Санкт-Петербурге еще не было. Это вопиющее происшествие стало очередным подтверждением того, что власти абсолютно не способны навести в городе порядок! Какие у вас есть версии?

Я оглянулся. Парень в джинсовой куртке уже держал меня в объективе своей камеры. Прижавшись одним глазом к окуляру и зажмурив второй, он равнодушно перекатывал зубами жевательную резинку. Шатенка нетерпеливо ждала, и в глубине ее глаз кроме профессионального интереса таилось что-то еще. На мгновение мне стало ее жалко. Но только на мгновение.

– У вас есть собака?

– Да, – растерянно пробормотала она.

– Мой вам совет – не выпускайте свою суку на улицу.

Она покраснела. Легко отодвинув ее одной рукой, я прошел в подъезд и увидел крутившего пальцем у виска прокурора.

Этот день, заполненный множеством скучных и неприятных дел, закончился для меня на удивление рано, – я вернулся домой не позднее восьми часов вечера. Обычно мой вечерний аперитив перед бутылкой пива составляет не более двух рюмок водки, но сегодня я отправил в преисподнюю своего желудка полбутылки, и даже этого мне показалось недостаточно. Вдвоем с Мурчем мы сидели на диване перед телевизором и делали вид, что наслаждаемся жизнью. Жирным после «вискаса» языком он вылизывал свою шерсть, а я, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, машинально переключал каналы.

Мурч был очень крупным беспородным котом рыже-белого окраса, который достался мне, словно младшему брату из сказки братьев Гримм, в качестве наследства после раздела имущества со своей бывшей женой. Развелись мы без суда, но по справедливости, – она, когда уходила от бесперспективного мента к вице-президенту какой-то фирмы, забрала все свои вещи, когда-то подаренные мной ювелирные украшения, оба сервиза и мою последнюю зарплату, а мне остались кот и квартира. Честно говоря, я даже получил некоторую выгоду, ведь квартира и так принадлежала мне, а точнее, моим покойным родителям, а вот Мурч был моим подарком жене на первую годовщину нашей свадьбы. Я купил его всего лишь за тридцатку еще котенком у бомжа на рынке, очевидно пожалев сразу обоих. Щедрый, конечно, подарок, ничего не скажешь, но тогда мы были молоды и не столь меркантильны как сейчас.

Из мрачной задумчивости меня вывела криминальная хроника в новостях на одном из каналов. Я узнал нашу машину, мелькнули знакомые лица оперативников, а через секунду появилась и моя физиономия. У маленькой журналистки хватило мозгов вырезать нашу с ней беседу, поэтому моя роль оказалась бессловесной. Когда стали показывать мертвых животных, я попытался прикрыть Мурчу морду ладонью.

– Тебе нельзя на такое смотреть!

В отместку я моментально получил легкий укус. Характер у этого зверя был независимый и тяжелый. Иногда мне казалось, что это он позволяет мне сосуществовать с ним на одной жилплощади, в качестве арендной платы принимая ежедневную банку с кошачьим кормом.

Через полчаса после окончания передачи, когда я по-прежнему сидел на диване, пытаясь разобраться, отчего же мне так хреново, – то ли от выпитого, то ли от пережитого за день, раздался телефонный звонок. Трубка лежала со мной рядом, так что для начала разговора мне не потребовалось делать лишних движений.

– Не спишь? – в мембране сипел голос моего шефа. – В новостях только что…

– Я видел, – перебил я его.

– А я нет! – заорал он. – Зато наслушался столько дерьма, что хватит вымазать с ног до головы не только тебя, но и все управление! Ты хоть понимаешь, кто мне сейчас звонил?! Что за цирк ты сегодня устроил? Славы захотелось?!

Я сумрачно слушал его, соображая, когда его лучше послать, – сейчас, или все-таки дать выговориться. Особым чинопочитанием я никогда не отличался, к тому же был абсолютно уверен, что переживать за свою карьеру у меня нет никаких оснований. Я уже давно перестал надеяться, что у кого-нибудь хватит ума выгнать меня на улицу. Лучшего разгребальщика дерьма им все равно не найти.

– Все сказал? – вставил я, уловив в потоке брани паузу. – Ты прекрасно знаешь, что от меня ничего не зависело. Или, может, надо было достать пистолет и расстрелять этих телевизионщиков прямо на месте?

– По крайней мере, пользы было бы больше, – буркнул шеф, успокаиваясь. – Ты хоть понимаешь, что нам придется теперь возиться с этим делом? Мэрия взяла его на контроль.

– У них депутатов стреляют чаще, чем собак!

– К сожалению, не всех. Я думаю, в наших интересах спустить все на тормозах. Проявим поначалу активность, а через месяц все уже об этом забудут. Выборы на носу. Когда вся страна будет следить за тем, чья задница сядет в президентское кресло, уже никому не будет дела до дохлых зверюшек.

Я понимал, что он прав. Как понимал и то, что от текущих моих дел меня никто освобождать не будет. Я попытался насколько можно более тактично об этом намекнуть.

– А за меня работать кто будет? Ты же первый и спросишь за раскрываемость.

– А ты как думал? Крутись! Будет день, будет и пища. Думай, Мальцев, думай!

Положив трубку, я попытался подумать, но сил уже никаких не было. Спихнув кота на пол, я вытянул ноги и заснул прямо на диване.

                              * * *

Дело о мертвых животных действительно было во всех смыслах «дохлым». Не потому, что зацепиться мне было не за что. А потому, что интерес оно представляло только с точки зрения общественности. Под давлением обстоятельств мы были вынуждены возбудить уголовное дело по факту жестокого обращения с животными, прекрасно понимая, что найти преступников будет практически невозможно. К тому же, имея в активе пять ограблений, убийство и два изнасилования, я понимал, что заниматься зверьми мне придется только в свободное от основной работы время.

Прежде всего, я выписал в блокноте перечень неоспоримых фактов, от которых мне и следовало оттолкнуться. В результате получасовых усилий, этот перечень выглядел так:

– наличие на полу пятен крови неустановленного происхождения (засохшей жидкости бурого цвета, поправил я себя, так как результатов экспертизы еще не было);

– словесный портрет и особые приметы постояльцев квартиры № 72 (за те несколько месяцев, что они прожили в этом доме, даже несмотря на их затворнический образ жизни, многие жильцы видели их и наверняка хорошо запомнили);

– исчезновение (пока еще не доказанное) Сосновской;

– отсутствие каких бы то ни было отпечатков пальцев (нигде в квартире или на входной двери не нашли ни одного отпечатка; я распорядился взять на экспертизу сломанный замок с чердачного люка, но и здесь не надеялся добиться каких-либо результатов);

– обломок странного лезвия, обнаруженный в теле болонки;

– 48 трупов собак разной степени разложения.

Трупы я распорядился отправить на экспертизу, в результате чего насмерть разругался с патологоанатомом. Я догадывался, что делать вскрытие пролежавшим несколько недель на чердаке тушкам не очень-то веселое занятие, но другого выхода у меня не было. Животных перед смертью могли отравить, опоить каким-нибудь усыпляющим средством или ввести с помощью шприца сильнодействующий препарат. К тому же мне необходимо было абсолютно точно установить характер нанесенных ран. Наличие ожогов свидетельствовало, что многих животных перед смертью пытали, причем с особо изощренной жестокостью. У многих обгоревшие участки кожи находились в районе паха и на животе, кое у кого были выжжены глазницы.

Две наиболее вероятные версии особого энтузиазма у меня не вызывали, поскольку факты свидетельствовали против них. Во-первых, безоговорочно подозревать подпольных скорняков, занимавшихся изготовлением зимних шапок, я не мог, поскольку ни одной шкуры содрано не было. По этой же причине у меня так же не было оснований считать, что мясо убитых использовали в качестве начинки для чебуреков или котлет. Тем не менее, первым, чем я собирался заняться, была проверка находившихся поблизости заведений общественного питания.

Минут сорок я изучал карту района, сверяя названия улиц и переулков с телефонным справочником, и, в конце концов, остановился на ресторане кавказской кухни, расположенном неподалеку от Ланского шоссе, ведомственной столовой какого-то министерства и Торжковском рынке, одном из самых крупных продовольственных рынков Санкт-Петербурга.

Набрав номер районной санэпидстанции, я попросил соединить меня с начальником, официально ему представился, в двух словах, не вдаваясь в подробности, объяснил ситуацию и вежливо попросил о помощи. В ответ я услышал такой же вежливый, но категоричный отказ. Вероятно, ни мое звание, ни моя должность впечатления не произвели. Вздохнув, я перезвонил шефу, тот немедленно связался с кем-то из мэрии и, не прошло и пятнадцати минут, как мне лично позвонил главный санитарный врач района. Договорившись с ним о том, что завтра под видом внеочередной проверки я вместе с выделенным в мое распоряжение специалистом смогу осмотреть подсобки и кухню ресторана «Долмама», я связался с экспертами.

– Что-нибудь есть, Миша?

Начальник лаборатории Михаил Смолин, почти двухметрового роста толстяк с поросшими рыжими волосами огромными ручищами, который никак не походил на ученого-умника или кандидата наук, кем он на самом деле являлся, в действительности был высококлассным специалистом.

– Ты по поводу трупа в Мойке?

– Ты же прекрасно знаешь, из-за чего у меня задница в мыле! Кого сейчас интересуют люди?

– Ты слишком торопишься. Нам с твоими мохнатыми любимцами придется возиться не меньше недели, так что не мешай нам продлевать удовольствие.

– Анализ по образцам из квартиры готов?

Смолин несколько секунд раздумывал.

– Заключение тебе принесут после обеда.

– Не тяни кота за хвост!

Он хмыкнул.

– Как раз этим мы сейчас и занимаемся по твоей милости! – он выдержал паузу. – Конечно, это кровь.

Он опять замолчал.

– Ну?

– Очень старая.

– Черт тебя возьми! Ты перестанешь меня дразнить?

– Ладно, ладно! – он засмеялся. – Предварительный анализ показал, что кровь не принадлежит представителю вида гомо сапиенс. Чтобы определиться конкретнее, мы должны еще немного поработать. Так что поздравляю, – одним убийством меньше.

Я положил трубку. Радоваться пока мне было рано. С одной стороны, версия о том, что Сосновская была убита у себя дома, действительно не подтвердилась. Но с другой, если окажется, что кровь собачья или кошачья, значит постояльцы 72-й квартиры имели непосредственное отношение к трупам на чердаке. Возможно, именно на этой кухне или в ванной они пытали и убивали животных, и та влага, которая просачивалась к Митькину, была следствием того, что они слишком усердно пытались отмыть следы своих экзекуций. Меня передернуло, когда я представил, какие ужасные вещи могли происходить в этой квартире.

Я, конечно, понимал, что от Сосновской могли избавиться где угодно и когда угодно. Но утверждать это у меня никаких оснований не было. А пока формулировка «нет тела – нет дела» устраивала всех. Профессиональный долг обязывал меня завершить начатое лейтенантом Синицыным, а именно, – поехать в Ольгино, разыскать сестру Сосновской, которая, судя по всему, являлась единственной ныне здравствующей ее родственницей, и заставить написать заявление об исчезновении человека. Только в этом случае я мог официально приступить к розыскам пропавшей женщины. Но тогда дело о мертвых животных принимало совсем другой оборот. Если квартирную хозяйку убили те же люди, которые убивали животных, то тогда мы имеем дело не просто с бомжами или хулиганами-малолетками, а с представляющей реальную опасность хорошо организованной бандой психически неполноценных людей.

От таких выводов у меня мурашки поползли по спине. Захлопнув дело и стараясь не думать о сестре Сосновской, которая, возможно, была единственной ниточкой, которая могла мне помочь, я принял решение весь остаток рабочего дня посвятить более спокойным и обыденным вещам, то есть ограблениям и изнасилованиям.

                              * * *

Заведующий производством ресторана «Долмама» меньше всего походил на «лицо кавказской национальности». Высокий голубоглазый мужчина лет пятидесяти с абсолютно седой шевелюрой бабочкой порхал по пустому в это время залу, обслуживая меня и пожилую даму из санэпидстанции. Мы сидели за накрытым красной скатертью столом, на котором то появлялись, то исчезали тарелки с закусками, супом-харчо и национальными грузинскими приправами. Оркестр в одиннадцать часов утра, естественно, не играл, поэтому репертуар типа «Сулико» и песен Вахтанга Кикабидзе доносился из музыкального автомата. Вытирая салфеткой жирные губы, чтобы в очередной раз приложиться к бокалу с «Саперави», я успокаивал свою совесть тем, что ради интересов дела я меньше всего должен быть похож на мента, а напоминать наглого, жадного и пресыщенного санитарного врача, совершающего очередной рейд по борьбе с вредительством. Сидевшая напротив меня дама, прекрасно знавшая кто я такой, все время пыталась делать вид, что угощаться за чужой счет ей неприятно и непривычно. Хотя по тому, как она мялась и косилась на меня, когда перед началом инспекции нам предложили пообедать, я понял, что она этот ресторан посещала не в первый раз, и отказаться от такого предложения ей было нелегко. Когда же я, старательно улыбаясь, согласился, она вздохнула с явным облегчением.

Когда нам принесли горячий аппетитный шашлык, у меня вдруг пропал аппетит. С трудом сдерживая подступивший к горлу комок, я с ужасом смотрел на женщину, с удовольствием уплетавшую сочное мясо за обе щеки. Ее можно было понять. Ведь она не видела того, что видел я. Начальнику санэпидстанции я наврал, что один из наших генералов почувствовал себя плохо после ужина в «Долмаме», в связи с чем меня заставили негласно проверить это заведение.

Плотно и с удовольствием пообедав, мы прошлись по подсобкам и отправились на кухню. Судя по тому, как уверенно и покровительственно по отношению ко мне вела себя врач, обед и, тем более, выпитые полбутылки вина пошли ей явно на пользу. Я ей не мешал. Скромно держась сзади, я прислушивался к умным вопросам о состоянии водяных фильтров, контрольных замерах взвешенных частиц в воздухе и тому подобной ерунде, а сам все больше склонялся к тому, что моя затея была полным идиотизмом с самого начала. Даже если при приготовлении мясных блюд в этом ресторане действительно использовали собачатину, никаких доказательств этому нам никогда не обнаружить. Судя по заметным невооруженному глазу признакам коррумпированности с контролирующей службой (улучив момент, заведующий производством на минуту уединился с врачом в подсобке, наверняка, чтобы сунуть ей в сумочку несколько купюр, а я сделал вид, что ничего не заметил), к нашему приходу все было вылизано и убрано. Теперь я понимал, почему начальник санэпидстанции попросил отсрочку проверки на сутки, мотивируя свою просьбу отсутствием квалифицированных специалистов.

Я с умным видом осмотрел холодильники, разделочную, в которой злой мужик, напоминавший, скорее, чеченца, чем грузина, остро отточенным топором рубил мясо на куски, сделал пару проб готовящегося плова и люля-кебаб и, в конце концов, заявил нагло улыбавшемуся заведующему производством и выглядывающей из-за его плеча врачу:

– По-моему, все в полном порядке. Только, Надежда Андреевна, я бы попросил вас взять несколько проб говядины, или что там у них, в варочном цехе и холодильнике.

Они недоуменно переглянулись, словно никогда раньше не слышали подобной ереси.

– Ну, вы же знаете наше начальство, – виновато улыбнулся я. – Анализы, письменное заключение и все такое. Если мы не отчитаемся, неизвестно, кого еще пришлют.

Заведующий производством пожал плечами, словно жалея зря потраченный на нас обед или то, что ограничился одной взяткой, а не двумя, и хмуро кивнул. И потому, как он легко согласился, я окончательно понял, что зря теряю здесь время.

Когда мы вышли в коридор, нас догнал пожилой повар в белой униформе. В одной руке он держал два шампура с дымящимся шашлыком, с которого на его круглый живот капал жир, а другой попытался схватить меня за плечо. Я резко вывернулся, мгновенно представив, какие последствия может вызвать прикосновение его толстых жирных пальцев к моему единственному плащу, и обернулся, с удивлением разглядывая его рассерженное лицо.

– Это тебе мой шашлык не нравится, да? – щеки повара, который, похоже, здесь был единственным грузином, тряслись от праведного гнева. – Слушай, дарагой! Что ты людям в сердце плюешь? То не ем, это не ем! Вино не нравится, боржом не нравится! Если грузин, так можно как с тварью поступать, да?! Я тебе что, кореец, да? Я тебе свежий овощ дал, я тебе молодого барашка дал, а не пса какого-нибудь!

Я сделал шаг вперед и, дыхнув повару в лицо вчерашним перегаром, замешанном на только что выпитом вине, сдавил пальцами ему плечо.

– Если это не так, я тебе своими руками этот шампур в жопу засуну!

Заведующий производством и врачиха смотрели на меня разинув рты. Я знаю, что меня многие не любят. Теперь же я понял, что путь в ресторан «Долмама» мне заказан до конца моих дней.

После плотного и вкусного, а, самое главное, дармового обеда, сразу возвращаться в управление особого желания у меня не было. Договорившись в санэпидстанции, что они нам пришлют не только заключение по результатам анализа проб, но и само мясо (не то, чтобы я им полностью не доверял, но для демонстрации активности мне бы не помешали результаты экспертизы нашей собственной лаборатории), я решил пройтись в сторону рынка. Я понимал, что занимаюсь сейчас абсолютно бесполезным и бесперспективным делом, но желание приносить своими поступками, которые никто никогда не оценит, пользу обществу у меня пропало уже давно.

Потолкавшись в шумной толпе, я нашел полтора десятка точек, в которых торговали кулинарной продукцией. Купив в киоске полиэтиленовый пакет, я по очереди складывал в него упакованные в кульки пирожки с мясом, котлеты в тесте и беляши. По крайне мере, если не работой, то приличной закуской Смолин и его бригада будут на сегодня обеспечены.

Рынок был вечерний, но даже сейчас, в двенадцать часов дня, все прилавки были заполнены, а мимо безостановочно двигался хоть и не очень плотный, но достаточно многочисленный поток покупателей. Я вклинился в него и не спеша побрел вдоль рядов, равнодушно рассматривая разноцветные пирамиды фруктов, выставленные в витринах головки сыра и ярко-розовые колбасы. В этот раз обильного слюноотделения они у меня не вызывали.

Возле контейнера с товарами для животных я задержался, наконец-то впервые за день почувствовав легкие угрызения совести. Демонстрируя резкий контраст моему сытому настроению, на земле, обернув лапы куцым хвостом, сидел облезлый кот, не сводивший гипнотического взгляда с заставленного мисками с сухим кормом прилавка. Тратить на него вещдоки, которыми был плотно забит мой пакет, я не собирался. К тому же уверенности в том, что он будет есть неизвестного качества мясо, у меня не было. Поэтому, нащупав в кармане несколько мятых рублей, я попросил взвесить грамм сто подушечек со вкусом рыбы.

– Не мало? – молодая продавщица с сомнением посмотрела на мое опухшее лицо.

– Это не мне, – усмехнулся я и кивнул в сторону кота. – Вон у вас клиент заждался.

Она улыбнулась.

– Можно подумать, его здесь не кормят!

Тем не менее, кот с жадностью набросился на угощение, которое я высыпал ему в стороне у столба. Пару раз оглянувшись, в глубине души надеясь хотя бы во взгляде животного уловить невысказанную благодарность, я пошел дальше. И буквально через несколько минут, как раз после того, как с Нарышкинского бастиона Петропавловской крепости ударила пушка, уже на выходе с территории рынка я оказался непосредственным участником происшествия, которое вместе с целым множеством других непредсказуемых и случайных событий повлекло глобальные изменения не только в моей судьбе, но и в судьбе одного из самых красивейших в мире городов и миллионов его несчастных жителей.

Отчаянные крики и дикий лай нескольких звериных глоток доносились со стороны небольшого пустыря, расположенного по пути к оптовым складам и холодильникам. У меня и так хватало своих проблем с животными, поэтому я, не обращая на крики внимания, собирался пройти мимо, когда раздался полный такого ужаса женский вопль, что проходившие мимо меня люди застыли на месте. Несколько мужчин, опомнившись, бросились, расталкивая толпу, за киоски. Напомнив себе, что у меня во внутреннем кармане пиджака лежит удостоверение офицера милиции, я чертыхнулся и побежал за ними.

Эту картину мне не забыть, наверно, до самой смерти. На противоположной стороне огороженного облупившимися стенами складов пустыря в пыли и клочьях дыма, клубившегося от медленно тлевшей кучи прелых листьев, бешеным хороводом кружилось около десятка бездомных собак. Пасти их были оскалены, с непрерывно щелкавших клыков слетали сгустки пены, и сочилась слюна, а из глоток рвался уже не лай, а какой-то хриплый протяжный рык, заставлявший цепенеть от страха перед бешенством доведенного до крайности зверя. В центре этого круговорота виднелось нечто, что вряд ли было собакой, но и на человека походило меньше всего. Только подбежав ближе, я понял, что скрюченная, повалившаяся ничком на землю фигура была девочкой, на вид лет десяти. Лицо ее, которое она пыталась прикрыть искусанными ладонями, превратилось в кровавую маску, с которой свисали клочки вырванной клыками кожи. Горло, за которое пытались ухватить собаки, было, скорее всего, машинально прикрыто судорожно сжатыми локтями. Тело, на котором уже почти не осталось одежды, проглядывало через окровавленные лохмотья где-то еще молочно-белым, но в основном багровыми рубцами от десятков полученных укусов.

Собаки рвали ребенка со странным, не поддающимся объяснению остервенением. Они хватали зубами незащищенные ноги и тянули за них, вырывая при этом целые куски мяса. Маленькая собачонка, которой к центру событий не давали пробиться более крупные сородичи, накинулась на соскочившую с девичьей ступни туфлю и трепала ее со злобным лаем.

В нескольких метрах, не решаясь подойти ближе, криком исходили выбежавшие с какого-то склада женщины. Они размахивали метлами, кидали камни, но собаки не обращали на них внимание. Бежавшие передо мной мужчины, подобрав по пути разбросанные по земле булыжники, смело ринулись в самую свору, ударами и пинками отгоняя животных. К моему удивлению, собаки не разбежались, а, оставив в покое неподвижное детское тело, развернулись и единым фронтом бросились навстречу людям. Завязалась настоящая схватка. Большой черный пес, который, по всей видимости, возглавлял стаю, рвался вперед, в пылу сражения расталкивая остальных зверей корпусом. Цапнув одного из мужчин за лодыжку, он выскочил из круга, заметил меня и бросился мне навстречу.

В другой ситуации я бы, возможно, десять раз подумал, прежде чем выстрелить в животное. Более того, я был уверен, что в случившемся, как это обычно бывает, виной всему поступок не зверя, а человека. Но сейчас у меня не было выхода. Отшвырнув пакет, я одной рукой рванул на груди плащ, а другую сунул подмышку, где на кожаных ремешках была закреплена моя кобура. Выхватив пистолет, я, не раздумывая, сделал предупредительный выстрел в воздух, который произвел на всех абсолютно одинаковое впечатление. Мужчины, испуганно оглянувшись, отскочили в стороны, а собаки, поджав хвосты, шарахнулись прочь через выломанные в заборе дыры. И только черный пес в полном молчании несся на меня. Я слышал только его тяжелое дыхание, с хрипом вырывавшееся из ходивших ходуном легких.

Подняв оружие на уровне лица, я нажал на курок. Чтобы прицелиться, у меня были доли секунды, но и этого мне было достаточно. Пуля попала прямо в белое несимметричное пятно на мохнатой груди. С визгом пес ударился головой о землю, перевернулся через себя и пролетел, уже мертвый, в нескольких сантиметрах от меня. Только его хвост задел по моей левой ноге.

Не оглядываясь на убитого пса, я смотрел на девочку, к которой уже подбежали человек пять женщин. По-моему, она шевелилась. Вокруг начала собираться привлеченная шумом и выстрелами толпа. И тут я обратил внимание на тихое поскуливание. В глубине угла между двумя сараями, возле металлических мусорных баков стояла большая картонная коробка, из которой выглядывало несколько рыжих щенков. Их мать, небольшого размера сука с набухшими, свисающими почти до земли сосками стояла, загородив своим телом коробку, и молча наблюдала за нами. Глядя на ее жалкий, потерянный вид, я, кажется, начинал понимать, что здесь произошло на самом деле. Возможно, девочка, решив поиграть со щенками, повела себя чересчур неосторожно, а стая собак, возившаяся в мусоре в поисках отбросов, расценила это как нападение и встала на защиту самки.

Рыжую собаку заметили и остальные. Несколько обозленных мужчин, выкрикивая ругательства, стали швырять в нее камнями. Но собака не уходила. Даже когда один из камней попал ей в голову, и из раны над глазом потекла кровь, она лишь жалобно заскулила, но осталась на месте. Ободренные ее нежеланием сопротивляться, люди бросились вперед. У двух или трех в руках были сорванные с пожарного щита багры и лопаты. Я отвернулся. А когда сзади раздался визг убиваемых щенков, подобрал валявшийся в стороне пакет и пошел прочь.

Буквально через несколько шагов меня остановил милицейский патруль. Козырнув, молодой сержант попросил предъявить разрешение на ношение оружия, а после того как я протянул ему служебное удостоверение, и он несколько раз перечитал его, козырнул еще раз.

– Простите, товарищ подполковник. Сами понимаете, служба. Если бы не вы, они бы ее точно загрызли.

Я равнодушно пожал плечами и оглянулся.

Коробку с мертвыми щенками загораживали чьи-то спины. А истекающую кровью девочку, страшно искусанную, но живую, какой-то мужчина в сопровождении плачущих женщин нес на руках.

                              * * *

– Ты не можешь без приключений, – шеф стоял у окна и нервно курил в открытую форточку. Прямо за ним в пасмурном небе отливали тусклым мерцанием позолоченные купола соборов и пронзал низкие тучи шпиль Адмиралтейства. – Открыть стрельбу среди бела дня в самом центре города!

Я молча кивнул. Мне самому никогда не нравились вестерны. Но шеф стоял ко мне спиной и не видел моего безоговорочного согласия с его точкой зрения.

– Газеты видел? Ты опять на первой полосе! Не прошло и недели, как подполковник Мальцев дважды становится самой известной личностью Санкт-Петербурга!

Я вздохнул и снова промолчал.

– Хорошо, что хоть стрелял по собакам.

– Журналистов поблизости не было, – не удержался я.

Наконец он повернулся и посмотрел на меня.

– Пишут, что ты спас ребенка.

– Врут, наверное.

– Тебе не кажется это странным? – шеф раздраженно раздавил окурок в стоявшей на подоконнике пепельнице.

– Что именно? То, что я спас ребенка?

– То, что происходит в последнее время. Ты думаешь, это первое в городе нападение собак на людей? Месяц назад на Московском проспекте стая набросилась на подростка. Прямо возле проезжей части. Они трепали его, а мимо спокойно проносились десятки машин. Остановились только какие-то приезжие армяне, отогнали собак и отвезли мальчишку в больницу.

– Не понимаю, что тебя беспокоит. Взаимоотношения биологических видов или национальный вопрос?

– Не знаю. По крайней мере, первое, как оказалось, приводит к не меньшим жертвам, чем второе.

Он опустился в кресло, нацепил на нос очки, которые моментально превращали его из живой легенды уголовного розыска, грозы питерских бандитов в безобидного пенсионера, коротающего дни за решением классических кроссвордов, и открыл блокнот. Перевернув несколько страниц, он взглянул поверх очков на меня.

– Вчера мне звонили насчет тебя.

– Из «Долмамы»?

– А ты и там уже отличился?

Я скромно потупился.

– Тобой интересовались из Смольного. Хотели узнать, как идет расследование по делу об убийстве животных.

– Можешь им сказать, что, по крайней мере, один убийца животных работает у нас в управлении, – хмуро произнес я. Меня совсем не устраивала перспектива прославиться на столь высоком уровне.

– Зря ты так! Как это ни странно, но о тебе, именно о тебе, наверху очень высокого мнения. Просили тебя всячески поддерживать и, по возможности, поощрить.

– С чего бы это?

– Не знаю. По-моему, после этого случая на рынке ты у них в героях.

– Таких героев сотни по городу. Только работают они не в милиции, а на живодерне.

– Да что с тобой! – шеф сердито сорвал очки и швырнул их на стол. – Ты на моей памяти не меньше десятка человек на тот свет отправил, а сейчас из-за какой-то суки целку из себя строишь!

Я внимательно посмотрел ему в глаза, но он, похоже, действительно не понимал. Впрочем, я сам до конца не понимал, почему в последнее время люди, а точнее, их поступки и образ мыслей стали вызывать у меня такое отвращение. Возможно, я был неизлечимо болен рассудком. И лекарства от этой болезни я не знал.

– Это был кобель, – уточнил я.

– Ты знаешь что, – шеф деликатно кашлянул, – сделал бы себе, на всякий случай, прививку. Я, конечно, понимаю, что перспектива получить сорок уколов в живот тебя не радует, но…

– Сейчас от бешенства колят кокав в плечо. Шесть раз за трехмесячный курс. А этому псу уже сделали вскрытие. Бешенством он не страдал.

– Ты хочешь сказать, что девчонку могли так покусать абсолютно нормальные собаки?

– Ты сам меня грызешь каждый день. Я же не говорю, что ты взбесился.

Конечно, по нормам деловой морали я был с ним излишне фамильярен, но когда человек спасает твою жизнь, а ты его жизнь спасаешь дважды, взаимоотношения между людьми претерпевают порой странные метаморфозы. Во всяком случае, тыкал я ему только тогда, когда мы были наедине.

– Ладно, – шеф снова поднялся и стал ходить взад-вперед мимо длинного приставного стола. – Что там у тебя с подозреваемыми?

– Работу по фотороботам уже закончили, – я раскрыл папку и протянул ему несколько рисунков. – К сожалению, сотрудничать с нами согласились только четыре человека. Причем, одна женщина живет в другом подъезде. Хотя, как мне кажется, ее показания наиболее объективны. Со злосчастным Митькиным, которого проклинает полдома, она почти не знакома, зато довольно-таки часто видела интересующих нас постояльцев. Несколько раз по вечерам она сталкивалась с ними во дворе чуть ли не нос к носу.

Шеф остановился и уставился на меня.

– У нее есть такса, которую она выгуливает перед сном, – я моментально понял его невысказанный вопрос. – Сам понимаешь, последнее дефиле, вечерний туалет на свежем воздухе…

– Дальше! – довольно-таки резко прервал меня шеф.

– Пару раз эти люди подходили к ней, восхищались собакой и интересовались родословной. Она, может быть, рассчитывала на нечто большее, все-таки дама одинокая, но лично к ней они интереса не проявляли. Никаких там «чашечек кофе» или «послушать музыку».

– Еще Фрейд говорил о скрытых сексуальных комплексах, – шеф давно знал мое больное место, но именно сейчас, почему-то, нанес удар ниже пояса. – Если ты живешь один…

– С котом! – зло поправил я.

– …Это не значит, что у всех такие же половые проблемы, как и у тебя!

– Я только…

– Продолжай!

– В общем, – я демонстративно вздохнул, – дальше разговоров о собаке дело не пошло. Что не помешало ей хорошо запомнить ночных незнакомцев.

– Откуда мы можем знать, что это и есть интересующие нас люди?

– Они заходили именно в тот подъезд, где находится 72-я квартира, и, кроме того, фотороботы и описание этих человек, которые нам дали соседи из подъезда и эта женщина, полностью совпадают. Благодаря ее показаниям, мы можем утверждать, что, по крайней мере, у одного из подозреваемых есть особая примета, – я не мог удержаться, чтобы не выдержать паузу. – Он картавит.

– Еврей, что ли? – удивился шеф.

Честно говоря, его вопросу я удивился не меньше. Все управление знало, что, несмотря на фамилию, шеф имел иудейские корни. Ничего зазорного в этом, конечно, не было. Тем более что его отец, ветеран Великой отечественной войны, во время блокады проявил чудеса героизма и даже попал в Книгу памяти героев Ленинграда.

– Не знаю! – я пожал плечами. – Его маму мы еще не нашли. А физиономист из меня плохой. Посмотри сам.

Я разложил на столе несколько карточек с собирательными, если можно так сказать, образами двух человек. Оба были мужчины. Один, по описанию невысокий и с заметным брюшком, был почти полностью лысым, и только над висками и на затылке оставалась короткая редкая поросль. Глаза его были прищурены, а уголки полных поджатых губ слегка задирались вверх словно в легкой полуулыбке. По словам соседей, этот тип проявлял редкую по нынешним временам доброжелательность и внимание, всегда здоровался и даже пару раз кому-то помог вынести мусор. Как мне удалось установить, именно он разговаривал с женщиной из другого подъезда о ее таксе, и именно он сообщил соседке о том, что сдававшая им квартиру хозяйка, то есть Сосновская, уехала в Ольгино погостить к родной сестре.

Второй мужчина был повыше, худощавый и слегка ссутулившийся, с коротко стрижеными пепельными, с проседью волосами. Если верить опросам жильцов дома, он практически ни с кем не общался, и видели его в основном только поздно вечером или ночью. Пару раз люди обращали внимание, что у него в руках был темный полиэтиленовый пакет.

– Кто из них картавил? – спросил шеф, по-прежнему думая о чем-то своем. – Этот лысый?

– Нет, другой.

– Ты же говорил, что с этой собачницей разговаривал картавый?

– Не совсем так. Когда она разговаривала с лысым, второй неожиданно появился из подворотни и подошел к ним. К женщине он не обращался, только своему приятелю сказал несколько фраз.

– Что именно?

– Черт его знает! Она не помнит. Да, по ее словам, один раз этот стриженый с кем-то встречался поздно ночью. Предположительно, в августе однажды она проснулась в районе двух часов ночи от громкого лая на улице. Выглянув в окно, она увидела какую-ту иномарку, возле которой разговаривали два человека. Один из них все время находился в тени, а в другом, когда он отступил в круг света от фонаря, она узнала худощавого жильца из 72-й квартиры.

– Шум подъезжающей машины она слышала?

– Нет, только громкий лай. Какая-то псина облаивала этих двоих до тех пор, пока они не расстались. Неизвестный сел в машину и уехал, а второй вернулся в подъезд.

– Он мог быть вместе с ними в квартире. Номер, марку, цвет машины она запомнила?

Я покачал головой.

– Нет. Помнит только, что окраска была светлой.

Шеф остановился напротив меня и посмотрел так, словно видел меня впервые.

– Тебе не кажется, что мы занимаемся не своим делом? Столько усилий тратится только на то, чтобы найти пару садистов, замучивших нескольких сучек. Да по этой статье можно привлечь половину подростков Санкт-Петербурга!

Я пожал плечами. Мне и самому, честно говоря, хотелось побыстрее закончить это расследование.

– Сам же говорил, что дело у мэрии на контроле.

– Херня все это! – он махнул рукой. – Они, так же как и мы, заинтересованы поскорее его закрыть. Шум уже улегся, газеты пугают людей новыми страшилками, и только подполковник Мальцев продолжает разгребать собачье дерьмо!

– Легко сказать, закрыть дело, – я чувствовал себя так, как будто меня серьезно кинули. – Если бы нам дали время, а не торопили в спину, все бы было нормально.

– Все бы было нормально, если бы подполковник Мальцев не захотел стать телезвездой! А как закрыть дело, не мне тебя учить. Я сегодня был в прокуратуре, встречался с первым замом. Они тоже получили указание спустить все на тормозах. Поговори со Смолиным, пусть подумает, как поаккуратнее составить заключение экспертизы. Естественные причины смерти, большая степень разложения. Ну и тому подобное. Хотя нет, вызови его ко мне, я сам с ним поговорю.

Но Смолин был не такой человек, которого можно было бы легко уговорить сыграть роль «шестерки». Выслушав указания шефа, он поднялся на четвертый этаж, на котором находился мой отдел, предварительно заглянув в лабораторию и захватив из сейфа прозрачный полиэтиленовый пакет. Со злостью распахнув дверь, он ворвался ко мне в кабинет и почти от порога швырнул пакет на мой заваленный бумагами стол.

– Вы полны сюрпризов, мистер Бэггинс! – я приветствовал его фразой гнома Гимли из фильма «Властелин колец».

– Доволен? – его большое тело с трудом втиснулось в расшатанное кресло. – Заварил кашу, а я теперь должен прикрывать твою задницу?

– Можно подумать, тебе хочется возиться в этом дерьме.

– Нет, конечно! – он фыркнул. – Тем более, ради такой уникальной личности как ты, я даже готов пойти на должностное преступление. Только что мне прикажешь делать со всем этим?

Его толстый палец с аккуратно обрезанным широченным ногтем несколько раз тяжело опустился на по-прежнему валявшийся на моем столе полиэтиленовый пакет. Я взял пакет в руки и стал внимательно рассматривать.

В запаянной пленке находился пятисантиметровый обломок узкого трехгранного лезвия. Тот самый, который я нашел в затылке у одной из мертвых собак. Край слома был с той стороны, где начиналось утолщение. Острие, на удивление, не выглядело затупившимся. На узких матово блестевших гранях не было ни узоров, ни рисунка, только застывшие потеки и пятна ржавого цвета.

– Ну? – я раздраженно посмотрел на Смолина, который всем своим видом давал понять, что добровольно ничего рассказывать не будет.

– Баранки гну! – он фыркнул еще раз и так навалился на мой стол, что тот затрещал. – Как ты думаешь, что это такое?

– Заточка?

– Зах…ечка! Это трехгранный клинок, предположительно тайный или, так называемый, «почечный» кинжал, который в истории холодного оружия известен как стилет. Был распространен с пятнадцатого по семнадцатый век.

Он сознательно сделал паузу, и я был вынужден поднять на него глаза.

– Ты хочешь сказать, что этому ножичку не менее трехсот лет?

Он пожал плечами, и кресло предательски заскрипело.

– Возможно. Но, чтобы утверждать это, мне нужно сделать радиоуглеродный анализ металла. Во всяком случае, первоначально у меня были разные версии. Это лезвие могло оказаться как обломком японского йорой-даши или кансаси, женского стилета в виде заколки для волос, так и частью испанского инерционного стилета. В конце концов, я пришел к выводу, что это мизерикордия – итальянский кинжал «милосердия», которым добивали тяжело раненую жертву.

– Ты уверен?

– Не знаю. Угол заострения клинка, вогнутое сечение, угол заточки лезвия, в принципе, это подтверждают, но письменного заключения я бы тебе не дал. Впрочем, я надеюсь, оно тебе и не понадобится?

В его пристальных, вечно смеющихся глазах мне было странно видеть неуверенность и необъяснимый страх. Я его мог понять. Не каждый день на чердаке современного дома находишь зарезанную средневековым кинжалом собаку.

– Может, мне теперь следует устроить обыск в Оружейном зале Эрмитажа? – я пытался сделать вид, что разозлился, но, странное дело, мне тоже вдруг стало неуютно.

Он неестественно рассмеялся.

– Не думаю, что этот нож оттуда. Кроме того, мизерикордия, или, как ее называли, «Божья милость» была рассчитана на пробивание доспехов, то есть была достаточно крепкой и устойчивой на излом. Этот же клинок сломался от относительно легкого нажима, после того, как острие застряло в черепной кости. Так что не исключено, что это просто мастерски выполненная подделка из некачественной стали. Хотя, – он с сомнением покосился на обломок, – я бы не спешил с выводами, пока не проверил степень механической и термической обработки.

– Тебе не кажется, что, добивая свои жертвы, наш таинственный живодер был излишне милосерден? Добивание умирающих животных выглядит как-то неестественно, особенно если учесть, что с ними вытворяли до этого.

– У них могли быть свои мотивы. Допустим, ритуальные. К тому же, характерные раны, которые мог оставить такой клинок, мы нашли только у нескольких трупов. Все они были нанесены примерно в одном и том же месте. Вот здесь, – он потянулся к затылку.

– На себе не показывай!

Смолин поспешно отдернул руку и разозлился, когда увидел, как я ухмыляюсь.

– Твою мать! Здоровый мужик, а детство до сих пор в заднице играет, – он обиженно замолчал, но через минуту продолжил: – Гораздо больше меня смущает другое. Все убитые собаки, заметь – все до одной и, между прочим, только собаки, перед смертью были исколоты странным оружием. Оставленные им раны, ни одна из которых не являлась смертельной, имеют узкое входное отверстие с одним рваным краем, противоположным направлению удара.

– Какой-то крюк?

– Не уверен. Ткани не имеют характерных повреждений. Разрез широкий, как от ножевого лезвия.

Я несколько раз повертел пакет в руках, пощупал через полиэтилен режущую кромку и молча возвратил обломок Смолину. Он посмотрел на меня оценивающе, с нескрываемым интересом.

– Значит, дело действительно закрывают?

Проигнорировав его вопрос, я сделал вид, что пытаюсь навести порядок в бумагах.

– И тебе не жалко безвинно убиенных зверюшек?

В этот момент мне впервые за долгие годы нашего знакомства захотелось его ударить. Вместо этого я неторопливо сгреб в кучу все лежавшие на столе папки, выложил из них неровную, ежесекундно грозившую рассыпаться стопку и пододвинул ее к краю стола, поближе к Смолину. Затем я достал из сейфа уже начавшую набухать папку с делом о мертвых животных и положил ее отдельно.

– Здесь, – я опустил ладонь на бумажную пирамиду, – текущие дела моего отдела. Причем не все, а наиболее важные. А здесь полуразложившийся труп изнасилованной женщины из канализации, здесь подрезанный в подъезде студент, а здесь пятиклассница, над которой надругались в подвале родного дома. Может, мне ее матери рассказать, что из-за нескольких щенков мне некогда заниматься поисками насильника ее дочери?

Смолин молчал. Только пристально смотрел на меня, но не осуждающе и не с сочувствием, а как будто видел в первый раз.

– Ты пойми, – я, словно оправдывался, скорее даже не перед ним, а перед собой, – мы призваны стоять на страже общества, человеческого общества. И в первую очередь я должен защищать интересы людей, а не животных. Потому что именно за это я получаю зарплату.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – Смолин устало вздохнул. – Это не звери истязали друг друга до смерти. Это сделал как раз человек. И если такой индивидуум живет рядом с нами, твоя задача как раз и заключается в том, чтобы оградить его от общества.

– Ты в кабинете у шефа говорил то же самое?

Он промолчал.

– Так что не надо читать мне морали! Вы все останетесь чистенькими, а я, как всегда, буду в дерьме по самые уши.

Смолин не выдержал и, наконец, сделал то, чего уже давно не делал в моем кабинете – достал из кармана мятую пачку сигарет и закурил. С наслаждением пыхнув в потолок кольцами сизого дыма, он, не глядя на меня, произнес:

– Тебе, наверно, было приятно убивать эту собаку.

Я непонимающе уставился на него.

– Почему же! Мне бы было гораздо приятнее, если бы она откусила мне яйца.

– Ты телевизор смотришь? – его грустные глаза под густыми рыжими бровями опустились до уровня моего лица. – Если бы ты не пил по ночам, а интересовался жизнью общества, которое ты с такой самоотверженностью защищаешь, мог бы обратить внимание на то, что творится в городе.

– Если ты имеешь ввиду заварушку по поводу кандидатуры нового президента, то я здесь не при чем.

– Они начали отстрел бродячих собак. За последнее время случаи нападений на людей участились, несколько раз пострадали дети. То, что произошло с тем ребенком на рынке, стало последней каплей. Губернатор официально утвердил решение о насильственной эвтаназии бездомных животных.

– Чепуха! В Санкт-Петербурге не стреляют животных!

Он пару минут ошарашено смотрел на меня и, наконец, не выдержав, захохотал. Через несколько секунд, сообразив, что подобная фраза в устах человека, несколько дней назад прилюдно застрелившего собаку, звучала, по меньшей мере, нелепо, я присоединился к нему. Отсмеявшись, хотя смешного в нашем разговоре было мало, мы разрядили повисшее в воздухе напряжение.

– Ладно! – все еще улыбаясь, Смолин хлопнул себя по колену. – В конце концов, это дело начальства. Я просто беспокоюсь за тебя. Если ситуацию отыграют назад, как бы нас с тобой не сделали крайними. Ведь это не просто утопленные в ведре котята. Улик в этом деле хватит на пару томов.

– Ты что-то недоговариваешь? Нашел отпечатки?

– Нет! – он покачал головой. – Хотя, по моему мнению, то, что эти люди так тщательно избавились от малейших следов своего пребывания в квартире, свидетельствует об их потенциальной опасности и является, по крайней мере, для меня наиболее существенной уликой. Тут дело в другом. В организме всех крупных собак обнаружены следы протаргола.

А вот это уже было кое-что. Если стилет в шею животному мог вонзить любой мальчишка, то ввести лекарственный препарат мог только человек, хорошо отдающий себе отчет в своих действиях.

– Протаргол? Что-то знакомое. Это какой-то яд?

– Да нет. Обычный препарат, аргентум протеин. Представляет собой желтоватый порошок и применяется для лечения больных гонореей, а точнее, гонорейным хроническим уретритом, циститом или отитом. Его раствором смазывают верхние дыхательные пути и промывают член. Но, помимо всего прочего, он обладает очень интересным фармакологическим действием. Сильная доза, введенная в мышечную ткань, вызывает практически полное обездвиживание мышц.

– Другими словами…

– Другими словами, тот, кому ввели протаргол, будет все чувствовать, но пошевелиться не сможет. Что бы с ним не делали.

– О боже!

Я содрогнулся, представив, что должны были испытывать звери перед смертью. Несчастных животных, пользуясь их абсолютной неподвижностью, пытали, жгли и резали заживо, а они со сведенными судорогой челюстями даже не могли завизжать от боли.

– Вот теперь подумай, – Смолин тяжело поднялся, – выиграет или нет общество от того, что ты не будешь искать этих садистов.

Он вышел из кабинета, не попрощавшись. Хмуро уставившись на закрытую дверь, я пытался привести свои мысли в порядок, но царивший в голове сумбур не давал сосредоточиться. Открыв сейф, я достал придвинутую к задней стенке недопитую бутылку водки, плеснул в пластиковый стакан и жадно выпил, не чувствуя ни вкуса, ни горечи. Я понимал, что Смолин, в конце концов, сделает так, как ему скажут, но все-таки меня невероятно бесило, что он, не желая замараться в одиночку, сознательно пришел ко мне, чтобы взвалить на меня часть своих грехов. Не скажу, что это ему удалось в полной мере, я достаточно жесткий человек, но на душе, все-таки, было хреново. Кроме того, меня не покидало предчувствие чего-то плохого. И, самое главное, мне казалось, что о протарголе я слышу уже не в первый раз.

                              * * *

В этот вечер я задержался на службе допоздна. Метро закрывалось через полчаса, поэтому, когда дежурный позвонил и предупредил, что оперативная группа через десять минут выезжает на вызов в сторону моего дома, я искренне обрадовался такой удаче и стал собираться. Убирая дела в сейф, я зацепился взглядом за бутылку, в которой еще оставалось грамм сто. Покончив с последним на сегодня делом, я запер кабинет и спустился во двор.

Сотрудники из второго следственного отдела уже сидели в микроавтобусе. Поздоровавшись, они пропустили меня к окну, дверь захлопнулась, и мы выехали на переливающийся россыпью разноцветных огней проспект.

Я не был коренным петербуржцем, но любил этот город с детства, еще с тех пор, когда мать возила меня сюда на экскурсии и часами заставляла выстаивать в очередях у музеев. Любовь была странной, какой-то рваной и тревожной. В глубине души я до сих пор боялся, что город просто терпит меня и когда-нибудь отторгнет как нечто чужеродное. С тех самых пор, когда отца, наконец, перевели на Адмиралтейский завод, и мы переехали в Ленинград, мне казалось, что источающая суровый холод надменная архитектура постоянно давит на меня своей непостижимой силой и монументальностью. Я не чувствовал в этом городе тепла, но это мне даже нравилось. Стылые ветра, моросящие дожди и проливные ливни, слякотный мартовский снег пронизывали меня насквозь, заставляя трепетать в ожидании чего-то одновременно тревожного, странного и чудесного. Увы, но эти мои детские настроения давно прошли, оставив после себя в моей изорванной душе только сырость и слякоть.

Мы миновали Васильевский остров и выехали на мост. На волнах Невы покачивались расплывчатые отражения неоновых огней, там и тут ночь вспыхивала разноцветной рекламой ресторанов и клубов, а вдалеке светился у набережной подсвеченный прожекторами силуэт крейсера «Аврора».

– Может, тебя в «Забаву» подвезти? – посмеиваясь, предложил мне старший группы, показав на сверкающий огнями списанный теплоход, в котором теперь располагался один из самых известных в городе стриптиз-баров. – Сделал дело – кончай смело!

В машине засмеялись. Я огрызнулся в ответ и устало привалился головой к окну.

– Кто из вас пил, гады? – водитель яростно протирал запотевшее стекло.

Ответом ему был очередной взрыв смеха. В этой компании измученных постоянным напряжением, ожесточенных мужчин, вынужденных круглосуточно разгребать дерьмо одного из красивейших городов мира, я не был «белой вороной».

Меня высадили в трех кварталах от дома под сочившееся октябрьской моросью небо. Свернув с проспекта на боковую улицу, я сразу окунулся в нарушаемую лишь легким шорохом шелестящих по асфальту капель тишину. Разбрызгивая мелкие лужи, промчался автомобиль, и я снова остался один. Миновав тускло освещенный магазин, я свернул за угол. Здесь я мог пройти напрямик и сэкономить минут двадцать, которые предпочитал потратить на драгоценный сон своего измученного тела.

Выстрелы я услышал, когда шел через небольшой пустырь за кооперативными гаражами. Стреляли три раза с задней стороны ограничивающих микрорайон шестнадцатиэтажек с промежутком примерно в полминуты. Этого времени мне вполне хватило на то, чтобы определиться со своими дальнейшими действиями. Ввязываться в очередную историю у меня не было ни малейшего желания, но я ужасно хотел спать, поэтому вместо того, чтобы свернуть, пошел дальше, прямо по чавкающему под ногами покрытию расположенного за школой футбольного поля. Скорее машинально, чем осознанно, я переложил пистолет из кобуры в боковой карман плаща.

Метрах в ста от дома в небольшом тупике стоял автофургон. Боковую стенку кузова пересекала желтая надпись «Спецтранс». В кабине было темно, и я сначала решил, что там никого нет. Только подойдя ближе, я увидел тлеющий огонек сигареты. В это время дождь пошел сильнее. Я поднял воротник и постучал в стекло.

– Чего тебе? – приоткрыв дверцу, на меня недовольно уставился усатый мужик.

– Выстрелы слышал?

– А, это! Пересрал, что ли? Не ссы! Это наши котов гоняют.

Увидев, что я не реагирую, он сердито бросил:

– Ну, че зыришь? Вали домой, парень, пока яйца не отстрелили!

Он попробовал захлопнуть дверцу, но я подставил корпус. Шофер, несмотря на то, что прекрасно видел, где я стою, специально ударил дверцей мне по плечу, на сто пятьдесят процентов обеспечив появление синяка.

– Ты что, парень? – его рука потянулась куда-то назад, возможно, за монтировкой или гаечным ключом.

– Документы! – попросил я пока еще вежливо и закашлялся.

– Что?! Ты че, рехнулся? – похоже, он был искренне удивлен.

– Покажи разрешение на отстрел!

– Да пошел ты на хрен!

По всей видимости, наша дискуссия могла зайти в тупик. Я уже собирался полезть во внутренний карман за удостоверением, когда появился новый персонаж. Из темноты с противоположной стороны кабины вышел человек в комбинезоне с пневматическим ружьем. Левой рукой, затянутой в резиновую перчатку, он держал за хвост мертвого кота. Голова животного с перекошенной в агонии пастью колотилась с тупым звуком по асфальту.

– Опять с дитилином переборщили! – мужчина с досады плюнул на землю. – Сдох почти сразу, только дергался сильно. Эй! – тут он увидел меня. – А это что за хер?

– Ты прикинь, Палыч! Разрешение требует! – шофер хохотнул.

– Пусть у своей Маньки требует!

Мужик обошел машину и встал напротив меня. Мертвый кот по-прежнему покачивался у него в руке. На какое-то мгновение мне показалось, что мужик сейчас швырнет мне этот труп прямо в лицо, но вместо этого он медленно поднял дуло ружья на уровень моего живота. Ситуация постепенно становилась абсурдной. Я, конечно, был уверен, что он не выстрелит, но выражение его прыщавого лица могло поколебать любую уверенность. Он спокойно буравил меня глазами, в которых заледенело выражение презрительной отстраненности. Наверняка, с тем же самым выражением он несколько минут назад целился в кошек.

– Если не хочешь обосраться, вали отсюда! – прыщавый упер ружейное дуло мне в живот.

– Лады! – примирительно улыбаясь, я поднял открытые ладони вверх. – Как скажете, ребята! Но только после того, как вы покажете бумаги.

Я сделал движение рукой, чтобы вытащить из внутреннего кармана удостоверение, но прыщавый резко толкнул меня, и я отлетел к фургону, больно ударившись спиной о металлический борт кузова. Сообразив, что шутки кончились, я стал нащупывать через ткань плаща пистолет, но уже через несколько секунд соотношение сил изменилось. Со стороны гаражей, услышав наши препирательства, подошел еще один мужчина в форме «Спецтранса». Никакого трупа у него в руках, слава богу, не было. Было, правда, кое-что похуже, – вместо пневматического ружья, заряженного ампулами с дитилином, он держал настоящую винтовку. Только теперь я понял скрытую причину своего беспокойства. Звонкие и сухие звуки выстрелов, которые я слышал, ничем не напоминали глухие хлопки спортивного оружия.

Странно, но вели они себя уверенно и спокойно, и это мне очень не нравилось. Я понимал, что со стороны служащих хоть и коммунального, но, все-таки, в какой-то степени государственного учреждения, мне вряд ли что-нибудь может угрожать, но, тем не менее, всем известный случай, когда милиционеры забили до смерти сотрудника ФСБ, почему-то не шел у меня из головы. И все-таки я решил их дожать. Терпеть не могу, когда мне отказывают. Тем более, мужчины.

– Мужики! Я понимаю, что вам это не понравится, но если у вас нет разрешения, мне придется вас задержать.

Прыщавый молча ухмыльнулся и качнул ружьем. На какой-то миг мне показалось, что тяжелый приклад сейчас врежется в мою челюсть.

– Задержать?! Ты бы лучше думал о задержке у своей Маньки!

Далась ему эта Манька!

Прыщавый оглянулся на приятеля, который в ответ на невысказанный вопрос кивнул головой, и снова повернулся ко мне. За эти секунды ухмылка уже успела исчезнуть с его лица, а глаза стали пустыми и отрешенными. Может быть, другой на моем месте и смог бы прочитать в них приговор, но я, благодаря своему невеселому опыту, уже прекрасно научился разбираться, когда человек готов в тебя выстрелить, а когда нет.

Он схватил меня за плечо и, пока его напарник демонстративно поигрывал винтовкой, поволок к дверце фургона. У него даже мысли не возникло обыскать меня, иначе, я думаю, он бы здорово удивился, обнаружив в кармане моего плаща табельное оружие.

– Покатаешься с нами. Там разберемся, что ты за хер!

Я решил не сопротивляться. С одной стороны, место здесь было глухое, и я не хотел понапрасну провоцировать своих новых знакомых, кем бы они ни были на самом деле, а с другой стороны, меня распирало нездоровое любопытство, – уж очень мне не терпелось узнать, что скрывается за непонятной самоуверенностью этих «ночных стрелков».

Меня подсадили и, легонько придав ускорение прикладом, втолкнули в кузов. Я оступился и упал на колени. Сверху на меня свалилось что-то мягкое, скорее всего, брошенный вслед за мной кошачий труп. Лязгнула решетка, захлопнулась дверца, и я оказался в кромешной темноте.

Поджав колени, не поднимаясь с грязного, может быть даже покрытого свежими кровавыми разводами пола (мои ноги то и дело натыкались на нечто податливое), я пытался привести свои мысли в порядок. Естественно, что я хорошо помнил мимолетное замечание Смолина о начавшихся в городе расстрелах животных. Однако я знал и то, что для проведения такого мероприятия требуются, как минимум, разрешения Госветнадзора, Санэпиднадзора, лицензия охотничьего общества, если стрельба ведется из огнестрельного оружия, и, самое главное, разрешение районного управления внутренних дел. Судя по поведению «ночных стрелков», все необходимые бумаги должны были быть в порядке, иначе бы они не вели себя столь нагло. Смущало меня другое. Во-первых, решение губернатора об отстреле бродячих животных касалось только собак. При чем здесь тогда кошки? Во-вторых, если у этих живодерщиков было чем прикрыть задницу, зачем им тогда понадобился я? Случайного прохожего, начавшего задавать нелепые вопросы, достаточно было послать подальше, может быть даже пару раз стукнуть по физиономии, но похищать-то зачем? Даже если в мэрии не успели оформить все необходимые бумаги, это всего лишь внутренние дела коммунальных служб, издержки бюрократизма, но никак не преступление. Зачем?! Зачем тогда им так помешал свидетель?! Здесь явно было что-то не так, и приторный запах свежепролитой крови только подтверждал мои сомнения.

Когда под свист рессор машину качнуло на повороте, я вдруг уловил в глубине кузова какое-то движение. Кто-то пошевелился, послышалось несколько тяжелых вздохов, которые сменились тихим поскуливанием. Я уже давно перестал бояться неизвестности (самые страшные разочарования и непереносимую боль доставляют, как правило, вещи и, конечно же, люди, к которым давно привык), поэтому, когда щелкнул валявшейся на всякий случай в кармане зажигалкой, никакого страха не испытывал. Слабый огонек разорвал тьму и отразился в огромных, изумрудно-зеленых зрачках. Принадлежавшие неизвестному существу глаза смотрели на меня пристально, не мигая, словно запоминая навечно.

– Кто ты?

В ответ раздалось лишь глухое ворчание. Я вытянул руку, и раскачивающийся в такт движению автомобиля круг тусклого света выхватил из темноты узкую собачью морду. На какое-то мгновение мне действительно стало страшно. Более крупной собаки я не видел за всю свою жизнь. Нет, это была не московская сторожевая, не ньюфаундленд, и, вообще, это была, скорее всего, помесь какого-то волкодава с неизвестной мне породой. Больше всего этот пес напоминал то ли огромную немецкую овчарку, то ли волка. Совсем не к месту я вдруг вспомнил мифических волколаков, на которых, если верить Толкиену, ездили воины-орки.

Пес лежал на боку, положив голову на вытянутые лапы, и смотрел на меня. Угрозы в его взгляде не было, только задумчивость, если так вообще можно сказать о взгляде животного, и скрытое понимание собственной силы и превосходства. Он тяжело дышал и выглядел каким-то вялым, возможно сказывалось действие дитилина. По слипшейся густой черной шерсти змеились багровые струйки уже начавшей сворачиваться крови. Отодвинув ногой сваленные на металлический пол трупы нескольких кошек и собак, я осторожно подвинулся в сторону пса. Он никак не реагировал, только в глазах его появилось выражение интереса. Но когда я, периодически щелкая нагревающейся зажигалкой, стал осматривать ему рану, он предупреждающе зарычал.

– Спокойно, друг! Спокойно! – я медленно прощупывал его бок. – Сам виноват! Нечего шляться там, где не положено.

Входного отверстия ни от пули, ни от дроби я нигде не нашел. Кровь сочилась из небольшого разреза, полученного, по всей видимости, во время схватки со спецтрансовцами. Промыть рану я ничем не мог, поэтому ограничился лишь тем, что аккуратно обтер ее носовым платком. Хуже обстояло дело с дитилином. Если псу успели всадить ампулу, то последствия могли быть самыми непредсказуемыми. На одних животных этот парализующий препарат практически не действовал, другие же, наоборот, умирали в страшных конвульсиях даже от сравнительно небольшой дозы.

Когда я отбросил окровавленный платок в сторону, пес, догадавшись, что осмотр закончен, попытался подняться, но лапы его подогнулись, и он всей своей массой обрушился на меня, чуть не повалив на пол. Только с третьей или четвертой попытки, поддерживаемый мной, он стал потихоньку то ползти, то ковылять на полусогнутых лапах к решетке. Эти несчастные три метра забрали у него последние силы, но все-таки он добрался до двери, возле которой тяжело опустился на живот и замер, не отрывая взгляда от замка.

Еще минут десять нас трясло и кидало друг на друга, пока, наконец, фургон не остановился. Я сжал в кармане рукоятку пистолета, другую ладонь положил на загривок своего молчаливого спутника и почувствовал, как напряглось его тело. Хлопнула дверца кабины, послышался глухой разговор, кто-то засмеялся, после чего дверца нашей оцинкованной клетки начала открываться. Не знаю, что на меня нашло, скорее всего, я просто действовал по какому-то наитию, чем на самом деле отдавал себе отчет в своих действиях, но в этот момент я совершил один из самых нелепых поступков в своей жизни. Необъяснимым, словно звериным чутьем я вдруг понял, что главной жертвой в этой истории являюсь не я, а этот странный зеленоглазый кобель. Со мной могут попытаться сделать все, что угодно, но я был представителем власти, к тому же вооруженным, и, самое главное, я был человеком. А этой собаке была уготована только одна дорога – на мыловарню. Может быть поэтому, а может и просто из сострадания, я резко повалился на пол, прикрывая своим телом лежавшего пса. Поэтому, когда, прежде чем открыть решетку, они осветили кузов фонариком, то смогли увидеть лишь мою, искаженную гримасой напускного гнева физиономию. Чтобы отвлечь их внимание, я с удовольствием выматерил каждого из них в отдельности, не забыв упомянуть близких родственников по женской линии.

– Сейчас ты договоришься, хер собачий! – судя по голосу, это был прыщавый.

Лязгнул в замке ключ, решетка стала медленно открываться, и уже потянулась рука, чтобы схватить меня за шиворот, когда я повалился на спину и со всей силы резко толкнул решетку обеими ногами. В результате столкновения металлических прутьев с чьей-то головой раздался глухой удар, и я с чувством глубокого удовлетворения услышал, как кто-то вскрикнул от боли. И в этот момент с леденящим душу рычанием черный пес бросился вперед.

– Держи его!

Прыщавый, который свое ружье оставил в кабине, попытался загородить выход, но пес, щелкнув клыками, толкнул его в грудь передними лапами и выпрыгнул на мокрый асфальт. Пробежав несколько метров по проезжей части, пес вдруг остановился, повернул голову и посмотрел на нас. Я думаю, он увидел довольно-таки странную картину. Четверо неподвижных обозленных мужчин молча смотрели ему вслед, не обращая внимания на струившуюся по их лицам дождливую морось. Окна в домах были слепыми и темными, но улица все равно тускло отсвечивала отблесками фонарей и рекламного неона. Никто не издал ни звука. Ни рыка, ни голоса. Только шорох небесной хляби по камню.

Пес беззвучно оскалил пасть и спокойно, чуть прихрамывая, побрел прочь. Всем своим видом он давал понять, что попытаться остановить его сейчасбыло бы настоящим безумием. Впрочем, никто и не собирался этого делать. Только шофер, оправившись от испуга, схватил лежавшую на сиденье винтовку и, вскинув ее к плечу, стал судорожно целиться животному в спину. Руки его мелко тряслись, и дуло чертило в воздухе замысловатые узоры.

– Ты что, совсем охренел?! – хриплый окрик прыщавого нарушил сюрреалистическую тишину. – Ты бы еще на Невском начал стрелять!

Только сейчас я увидел, куда меня привезли, и, честно сказать, был слегка обескуражен. Прямо передо мной на фасаде четырехэтажного дома блестела под стеклом вывеска, извещавшая о том, что здесь находится районное отделение милиции. Такой поворот событий превращал разыгравшуюся этой ночью драму, основным персонажем которой я невольно стал, в дешевый фарс.

Не дожидаясь, пока меня отконвоируют, я, оттеснив плечом прыщавого, первым вошел в здание. Спецтрансовцы, за исключением шофера, бросились за мной и уже в коридоре подхватили меня под локти.

– Не так резво, парень!

К моему удивлению, дежурный только мрачно покосился на нас и, ни слова не говоря, снова уткнулся в бумаги. Создавалось впечатление, что сотрудники коммунальной службы, в обязанности которых входит исключительно отлов бродячих животных, уже не впервые приводят сюда людей. И это впечатление мне не понравилось.

Миновав узкий коридор, мы оказались в небольшом кабинете, в котором после нашего появления стало совсем тесно. Сидевший за столом светловолосый мужчина был не в форме, но по выражению его блеклых глаз, которыми он словно на пустое место уставился на меня, я сразу понял, что это мент. Я и сам так умею смотреть.

– Кто это? – блондин перевел взгляд, выражение которого при этом практически не изменилось, на прыщавого.

– Пытался залезть в кабину, пока мы работали. Требовал показать документы.

– Показали?

– Нет, конечно! – мужчина хмыкнул. – Буду я еще отчитываться перед всяким дерьмом!

– А на месте нельзя было разобраться? – задавая этот вопрос, блондин скользнул скептическим взглядом по моей фигуре, и я понял, что под словом «разобраться» он имел ввиду физическое воздействие.

Прыщавый молча пожал плечами, словно давая понять, что это не его дело. Потом мрачно произнес:

– Он помог этой суке сбежать. Той самой, которую мы уже месяц ловим.

Вот теперь выражение глаз блондина изменилось. Поморщившись, как от зубной боли, он посмотрел на меня с нескрываемой досадой, которая, по мере того, как он изучал мое растянувшееся в наглой ухмылке лицо, постепенно уступила место злобному недоумению. Я видел, что у него прямо чешутся руки начистить мне физиономию, и с интересом ждал, когда же он приступит к активным действиям. Вместо этого, он только вздохнул и поинтересовался:

– Чего скалишься, козел? Тебя разве не учили, что нездоровое любопытство чревато плохими последствиями?

– Ты мне угрожаешь? – я сделал шаг к столу. – А обосраться не боишься?

Это его проняло. Я был уверен, что в этом кабинете никто и никогда не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне. Он сделал движение, чтобы вскочить, но я толкнул его в плечо, и он, потеряв равновесие, снова упал на стул. Не дожидаясь, пока он нажмет на утопленную в столешнице кнопку, чтобы включить тревогу, я достал удостоверение, которое раскрыл на уровне его прищуренных глаз. Какое-то время он ошарашено смотрел на мои вымазанные собачьей кровью пальцы, после чего резко протянул руку, чтобы схватить «корочку», но я успел среагировать и отвести ладонь.

– Тебя разве не учили, что удостоверение личности офицера никому отдавать нельзя?

Он судорожно сглотнул застрявший в горле комок и стал читать. Судя по тому, как бегали его глаза, смысл прочитанного дошел до него только с третьего или четвертого раза. Покосившись на ничего не понимавших спецтрансовцев, блондин наконец-то произнес вслух:

– «Мальцев Александр Викторович. Подполковник милиции. Старший следователь первого отдела Главного управления внутренних дел Санкт-Петербурга и Ленинградской области».

Подняв глаза, он почти виновато посмотрел на меня. Из всех присутствующих только мы вдвоем знали, какими делами на самом деле занимается первый отдел. И только мы понимали, что если бы блондин не сдержался и приступил к столь привычному для наших органов «разговору с пристрастием», на его карьере можно было бы поставить крест.

В кабинете повисла тишина. И только через минуту блондин под воздействием моего ледяного взгляда вспомнил о субординации, поднялся и начал бормотать извинения, в искренность которых я не верил. Спецтрансовцы стояли молча, возможно также удивленные таким поворотом событий. Но, оглянувшись, я понял, что, по крайней мере, в отношении прыщавого я ошибся. Он сверлил меня взглядом, в котором не было и капли почтительности или даже попытки изобразить сожаление по поводу случившегося. Только желваки ходили по его покрытым колючей щетиной скулам. Затем он подошел к столу, не спрашивая разрешения, снял трубку телефона и набрал номер. Долго не отвечали, а когда, наконец, на том конце провода подняли трубку, прыщавый, неискренне извинившись за поздний звонок, коротко рассказал о случившемся. Меня удивило, что он, ни разу не сбившись, слово в слово повторил то, что у меня было написано в служебном удостоверении. Затем он, время от времени бросая на меня косые взгляды, снова стал жаловаться на мое непосредственное участие в освобождении собаки. Судя по тону, каким он разговаривал, мое будущее теперь зависело ни от хозяина этого кабинета, ни, тем более, от меня, а от таинственного незнакомца, который сейчас, наверно, и решал, что же со мной делать дальше.

В конце концов мне это надоело, и я потребовал, чтобы через минуту мне предоставили машину и отвезли домой. Блондин виновато кивнул на прыщавого, и тогда я, окончательно разозлившись, ударил по телефонной клавише, выдернул у прыщавого трубку и протянул ее блондину.

– Вызывай машину! Немедленно! А завтра ко мне в управление со всеми бумагами и документами этих придурков!

– Зачем в управление?

– Будем писать сочинение на тему «Как я участвовал в похищении»! Не придешь сам, я обо всем сообщу Колосову, – я был хорошо знаком с начальником этого отделения. – Все понятно?

Блондин хмуро кивнул. Возможно, просто прикидывал, какой толщины конверт ему готовить на завтра. Естественно, откуда ему было знать, что взяток я, как правило, не беру, особенно от подчиненных. Впрочем, разубеждать его я не собирался. Пусть пока мучается.

Свободной машины не было, поэтому блондин предложил подвезти меня на своей «Ауди». Когда я садился на заднее сиденье, на глаза мне попалась группа спецтрансовцев, по-прежнему стоявших у фургона и мрачно смотревших мне вслед. По выражению лица прыщавого я понял, что процесс созерцания того, как за последние полчаса от него уходит уже вторая жертва, приводит его в состояние еле сдерживаемого бешенства. Увы, я ничем не мог ему помочь. Только лишь ободряюще улыбнуться на прощанье.

                              * * *

На следующее утро я с чистой совестью собирался проспать, поэтому, когда наконец-то вернулся к двум часам ночи домой и рухнул на диван, не стал даже заводить будильник. К сожалению, я не учел бдительности Мурча. За годы совместного проживания он успел хорошо изучить мой распорядок, поэтому мог определять время, когда я обычно встаю и когда ему, следовательно, полагается жрать, с точностью до минуты. В результате, не услышав в полседьмого утра долгожданный звонок, извещающий о скором приеме пищи, Мурч запрыгнул на диван и молча стал теребить меня лапой до тех пор, пока я не проснулся. Чертыхнувшись, я повернулся на другой бок, резко дернув на себя одеяло, чтобы сбросить кота на пол. Но он был не настолько прост, чтобы позволить обращаться с собой подобным образом. Обиженно муркнув, он прошелся по моему телу, мстительно запуская в меня когти, остановился над самым ухом и стал протяжно орать.

Моего терпения хватило секунд на двадцать. Вскочив с дивана, я поплелся на кухню, отчаянно зевая и безуспешно пытаясь заехать ногой под высоко задранный хвост семенившего передо мной кота. Несколько минут мне понадобилось на то, чтобы изучить небогатое содержимое холодильника, вскрыть консервную банку со скумбрией, которую я приберегал для себя, и удовлетворить ненасытную алчность животного, по злой иронии называемого домашним. И только на обратном пути к еще не остывшему ложу мне пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы предупредить начальство. Я позвонил шефу домой и сообщил, что на пару часов задержусь. Похоже, это его не сильно удивило. Он спросил, как я себя чувствую, выслушал дежурный ответ и положил трубку. А я отправился досыпать.

Было уже около одиннадцати, когда я подошел к управлению. К этому времени распогодилось, и город был бархатно освещен поблекшим осенним солнцем. Площадь перед центральным входом была, как обычно, забита автомобилями, и мне пришлось значительно искривить свой маршрут, чтобы пробраться к подъезду. Я уже шагнул на вымощенный плиткой тротуар, когда меня окликнули.

– Александр Викторович!

Я обернулся. Метрах в десяти от меня возле белого «Лексуса» стоял шеф, а рядом с ним незнакомый, внимательно смотревший на меня мужчина. Это был молодой человек лет тридцати с импозантной, привлекательной внешностью из той породы, которая безумно нравится женщинам. Обычно такие самцы с устремленным вдаль взглядом на страницах рекламных каталогов демонстрируют модную одежду. Но в глазах этого парня, черные с проседью волосы которого растрепались на ветру, в отличие от глянцевых красавцев была не фальшивая сосредоточенность, а явные признаки сильного интеллекта. Мне он понравился. Как понравилось и его сдержанно-крепкое рукопожатие.

– Знакомьтесь, – шеф представил меня. – А это – Герман Генрихович Жданович, помощник вице-губернатора.

Мысленно я присвистнул. Не каждый день меня удостаивали своим вниманием столь высокие персоны. Впрочем, я, наверно, себе льстил. Это был не мой знакомый, а шефа, который был на короткой ноге со многими из тех, кто мелькал на экранах телевизоров. Я же оказался в их компании совершенно случайно. Тогда я даже представить себе не мог, как сильно ошибся.

– Мне приятно познакомиться с вами, – Жданович улыбнулся. – Ведь это именно вы на прошлой неделе спасли жизнь девочке на Торжковском рынке?

– Возможно, – я пожал плечами. – Мало ли в Питере девочек.

Шеф засмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Перестань, Саша! Твой сарказм сейчас не к месту. Лучше расскажи, что с тобой ночью случилось.

Я удивленно уставился на него, поскольку в мои планы не входило афишировать случайное знакомство с «ночными стрелками».

– Мне звонил Колосов, – объяснил шеф. – Говорит, что его орлы чуть тебя не арестовали за хулиганство.

– Интересно было бы посмотреть, как бы это у них получилось.

– Да, этот номер у них вряд ли бы вышел, – шеф помрачнел. – И все же. Я не потерплю, чтобы какие-то педерасты безнаказанно нападали на моих сотрудников. Я специально пригласил Германа Генриховича, чтобы он помог нам разобраться в случившемся.

– Я думаю, что не стоит так волноваться. Обычное недоразумение. Я бы и сам выкинул нечто подобное, если бы какой-нибудь идиот стал препятствовать мне в исполнении служебных обязанностей.

– Честно говоря, я был бы не против спустить все на тормозах, – не стал врать Жданович. – Тем более, не хотел бы, чтобы эта история просочилась в прессу. Нас и так уже терзают в каждой заштатной газетенке, особенно после того, как вы нашли кучу звериных трупов. Но, можете быть уверены, такое хамство наших коммунальщиков я безнаказанным не оставлю. Вы номер машины запомнили?

– Конечно, но я бы не хотел…

– Дайте его мне, – он протянул руку, ни секунды не сомневаясь, что я подчинюсь. В его тихом голосе чувствовалась привычка повелевать.

Я достал из бумажника сложенный вчетверо блокнотный листок, на котором был записан регистрационный номер фургона. Жданович мельком взглянул на мою кисть.

– Надеюсь, вы не пострадали?

– Да нет. Было даже забавно.

– Мне сказали, что вас укусила собака.

Зеленоглазый монстр? Неужели он имел ввиду именно его? Но ведь он меня не кусал!

– Вас ввели в заблуждение. Звери, обычно, предпочитают со мной не связываться.

– Конечно! – шеф снова засмеялся. – Чуть что не так, ты им сразу пулю в лоб! Как той суке!

Я поморщился. Жданович усмехнулся.

– Я разберусь с этим, – пообещал он. Я ему не поверил, хотя голос его звучал уверенно и спокойно. – Я не допущу, чтобы пострадал человек, оказавший нам неоценимую помощь.

– И каким же образом я вам помог?

– Вы указали нам путь, – совершенно серьезно ответил Жданович.

Я пожал плечами и посмотрел на шефа, но он тоже был абсолютно серьезен.

– Иди работать, Саша, – он не сводил с меня пристального взгляда. – Мы еще поговорим об этом недоразумении, а пока работай. Я хочу, чтобы к трем часам на моем столе лежал проект постановления о прекращении дела об убитых животных.

Я кивнул, попрощался со Ждановичем и пошел к центральному входу, спиной чувствуя, что они смотрят мне вслед. Взявшись за ручку массивной дубовой двери, я посмотрел на собственные пальцы и мысленно задал себе вопрос о том, какая связь может быть между собачьей кровью на них, которую блондин из отделения Колосова, судя по всему, принял за мою собственную, и вопросом помощника вице-губернатора о собачьем укусе. Но уже через секунду все Ждановичи, собаки и собачьи трупы вылетели из моей головы. Потому что я вдруг вспомнил, где и когда мог слышать о протарголе. И мне стало страшно. В какой-то степени, страх был вызван и тем, что я понимал, насколько тяжело мне будет закрыть это дело, если мои пока еще смутные предположения подтвердятся.

Оказавшись в своем кабинете, я первым делом перелистал пару старых потрепанных ежедневников, после чего спустился в архив и попросил подготовить материалы по делу Кондрашова и Заики. А уже через двадцать минут, когда на мой стол взгромоздили полтора десятка пыльных толстых томов, я погрузился в атмосферу кошмара десятилетней давности.

Ранним утром 29 июня 1999 года на одном из пляжей у Суздальских озер нашли тело двадцатилетнего парня. Издали казалось, что он просто спит, но ошибка обнаружилась, когда подняли прикрывавшую лицо газету. Горло было разрезано от уха до уха, и вытекшая из него кровь образовала вокруг запрокинутой назад головы целую лужу. Других признаков насильственной смерти в виде ушибов, ссадин, отметин от ударов, резаных или колотых ран на теле не было. Позднее результаты экспертизы показали наличие в организме убитого следов алкоголя и клофелина. По всей видимости, валявшийся в беспамятстве молодой человек даже не успел проснуться, когда неизвестные перерезали ему горло.

Дальнейшее следствие установило, что убитый вместе с двумя приятелями накануне преступления познакомился возле станции метро «Удельная» с неизвестными девчонками и поехал отдохнуть в Озерки. Под подозрение сначала попали друзья убитого, которые могли разделаться с ним по пьянке, но все оказалось намного хуже. В лесопарке поселка Каменка неподалеку от Удельной было обнаружено еще одно обезглавленное тело. Голову так и не нашли, хотя впоследствии труп идентифицировали и установили личность убитого.

Естественно, что схожий почерк двух убийств (вероятно, во втором случае кто-то спугнул убийц, и они не успели отрезать своей жертве голову) и то обстоятельство, что оба происшествия произошли в районе одной и той же станции метро, позволяли предположить, что убийства связаны между собой и могли быть совершены одними и теми же лицами.

Уже через несколько дней следствие вышло на Евгения Кондрашова, сатаниста нетрадиционной сексуальной ориентации. Он признался, что осуществил несколько человеческих жертвоприношений, с помощью которых хотел добиться покровительства Смерти и обрести могущество. Назвал он и имена еще двух человек, которые на протяжении двух лет совершили несколько ритуальных убийств. Одним из них был Михаил Заика, или, как его называли завсегдатаи гей-клубов и последователи оккультизма, «Ди Каприо» или «Гитлер», обладающая незаурядными познаниями в области химии, расчетливая и, как мне показалось, умная личность, что, впрочем, не помешало признать его шизофреником и поместить в больницу для преступников-психов на Арсенальной. Именно Заика вводил своим жертвам протаргол, иногда заменяя его фенциклидином или цианистым натрием. Для себя же он готовил какую-то наркотическую мерзость из самых разнообразных растений, с помощью которой отключался и впадал в транс. На одном из допросов он показал, что вывел формулу необыкновенно сильного отравляющего вещества, с помощью которого, как он утверждал, можно было уничтожить половину Санкт-Петербурга.

На минуту я задумался. Нигде больше в материалах следствия я не нашел упоминания о том, что это вещество существовало в действительности. Если Заика не врал, его разработками могло заинтересоваться ФСБ или ведомство посерьезнее, и тогда вполне объяснимым становилось то, что он сумел избежать наказания. Кондрашову дали двадцать четыре года, а Заику судмедэкспертиза признала невменяемым. Если я начну ковырять в этом направлении, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Не хватало еще, чтобы я вышел на секретное производство психотропного оружия.

Прежде всего, меня интересовал тот факт, что некоторым своим жертвам Заика перед казнью вводил приличную дозу протаргола, того самого препарата, который обнаружили в крови убитых животных. Это, конечно, могло быть просто совпадением, но насторожило меня другое. В квартире «Ди Каприо» изъяли несколько ритуальных ножей, изготовленных кустарным способом. Выяснив это, я нарисовал в своем блокноте большой знак вопроса и стилизованное изображение кинжала. Если в 1999-м году сектанты убили нескольких человек с применением протаргола и специальных кинжалов, то разве нельзя предположить, что спустя десять лет несколько десятков животных, отправленных на тот свет таким же образом, были казнены членами какой-нибудь секты? Задав себе этот вопрос, я понял, что звучит он достаточно убедительно.

А еще через полчаса я пририсовал в блокноте еще один вопросительный знак и лохматую собачью морду. Сделал я это после того, как проштудировал протокол обвинительного процесса. На одном из заседаний кто-то заявил, что Заике и Кондрашову нельзя выдвигать обвинение в убийстве, совершенном с особой жестокостью, поскольку крепко заснувшая жертва преступления ничего не почувствовала. В ответ на это мать убитого, не сдержавшись, выкрикнула в лицо судье: «Даже собака не станет нападать на другую, если та лежит на земле!». При чем здесь была собака, и к чему было сравнивать зверя с убитым сыном, я так и не понял. Даже если это была просто метафора, то в свете недавних событий она приобретала прямо-таки зловещий оттенок.

Я перечитывал протоколы осмотров места происшествия, заключения патологоанатомов, рассматривал фотографии изуродованных трупов и обгорелых останков, и мне все сильнее хотелось выпить. Мне нужен был любой повод, чтобы не погружаться в размышления о природе зла и первопричинах жестокости. Не обладая глубокими познаниями в психоанализе, я, тем не менее, все больше склонялся к мысли о том, что протаргол мог быть задействован для обездвиживания собак не только из-за страха перед их яростью или с целью защиты от их укусов. Возможно, тот, кто всаживал шприц животным перед тем, как убить их, тоже не хотел быть жестоким? Во всяком случае, в собственных глазах? Возможно, он внушал себе, что парализованные животные действительно не чувствуют боли, закрывая глаза на то, что это был просто самообман?

Ответов на эти вопросы я не знал. И чем больше я задавал их себе, тем отчетливее понимал, что попросту вязну в паутине собственной беспомощности. Поэтому, сделав над собой усилие, я выкинул из головы все мешающие мне сейчас мысли и буквально заставил себя думать так, как это и положено старшему следователю.

Прежде всего, нужно было сравнить данные лабораторных анализов крови и тканей убитых сатанистами людей, трупы которых были эксгумированы десять лет назад, с результатами экспертизы найденных мной звериных трупов. Кроме того, совместное проживание в одной квартире двух мужчин (я имел в виду жильцов из квартиры Сосновской), и тот факт, что основными фигурантами дела сатанистов были гомосексуалисты, поневоле наталкивали на вполне определенные выводы. Может быть, я, конечно, ошибался, ведь обывательское мнение нередко путает мужскую дружбу с более близкими отношениями или, ханжески не замечая явную пошлость, ищет ее там, где ей и не пахнет, но в данном случае я все-таки предполагал, что мои подозреваемые были самые настоящие педики. А из этого следовало, что область поиска сужалась на несколько миллионов человек. Впрочем, я бы не рискнул назвать даже хотя бы приблизительное количество проживающих в Питере «голубых».

Более всего меня заинтересовали ножи. На подшитых в дело фотографиях их было около десятка. В основном это были кустарно изготовленные кинжалы для проведения обрядов с узкими, вытянутыми или кривыми лезвиями, клинки со специальными кровостоками, фигурными рукоятями и выгравированными изображениями животных, свастики и каббалистических символов. Но ни стилетов, ни каких-либо кинжалов необычного вида, с помощью которых можно было бы нанести обнаруженные Смолиным странные раны, я не увидел.

Я снова вернулся к материалам судебного процесса. Просмотрев их еще раз, я понял, что один из фигурантов дела, который увлекался старинным оружием, и из мастерской которого вышли использовавшиеся убийцами кинжалы, в принципе, отделался легким испугом. Несмотря на то, что он знал практически обо всех совершенных убийствах, суд ограничился тем, что дал ему только три года колонии за незаконное изготовление и хранение холодного оружия. Впрочем, и этот срок оружейному мастеру отбывать не пришлось, – практически сразу он попал под амнистию.

Я понимал, что без помощи Смолина в этом вопросе мне не разобраться. Как прекрасно понимал и то, что занимаюсь, по сути, абсолютно бесполезным делом. В течение вот уже четырех часов, которые я провел в архиве, я боялся признаться себе, что попросту напрасно трачу рабочее время. Шеф отдал недвусмысленные распоряжения, и мне следовало просто выполнить их. А вместо этого я продолжал цепляться за какие-то домыслы, словно надеялся, что, благодаря чуду, в последний момент все-таки смогу установить истину. Глупости и бред старого алкоголика. Ничего мне не добиться, и убиенные зверушки так и останутся неотомщенными.

Посмотрев на часы, я понял, что с проектом постановления о прекращении дела мне уже не успеть. Стрелки показывали двадцать минут четвертого. Тяжело вздохнув, я набрал номер приемной и, не веря своим ушам, узнал, что шефа срочно вызвали в Москву.

Слушая щебетание Светочки, шефской секретарши, я, к стыду своему, думал не о том, что, как минимум, до понедельника получил отсрочку, а о том, что сегодняшний вечер мне никто не помешает провести так, как мне хочется. Зная слабость шефа к поздним совещаниям и оперативным посиделкам, которые зачастую затягивались на несколько часов, я (да и мой кот тоже) уже давно привык к тому, что мой рабочий день нередко заканчивается поздним вечером. Сегодня же была пятница, и у меня не было никакого желания переводить свое личное время на неблагодарный бессмысленный труд. В моих планах была встреча с Андреем Клопотовым, старым, еще институтским товарищем, в обществе которого можно было оприходовать бутылку-другую с пользой не только для тела, но и для души.

Клопотов в свое время был достаточно известной в Ленинграде личностью. Лет двадцать назад в возрасте двадцати четырех лет он стал самым молодым начальником таможни Советского Союза, что, впрочем, ничуть не мешало ему успешно координировать внешнеэкономическую деятельность предприятий Северо-Западного региона и оставаться при этом более-менее порядочным человеком. Более того, после кремлевского путча 1991-го года и последовавшего за ним развала страны многие устояли исключительно благодаря его советам и помощи. Взяток, даже от подчиненных, он не брал, на компромиссы шел редко, с руководством ничем не делился, потому что было нечем, и, поэтому, за семь лет службы так и не вписался в систему межличностного общения и коррумпированных отношений таможенной структуры. Об этом я, кстати, знал не от него, так как он на эту тему распространяться не любил, а от приятелей из КГБ, а позже и ФСБ, у которых вся его жизнь была как на ладони. Доносов недоброжелателей и поклепов от обиженных коллег было, конечно, в избытке, но ни один из них, несмотря на неоднократные проверки из прокуратуры и Федеральной таможенной службы, так и не подтвердился.

Кроме того, своей независимостью и нежеланием прислуживать Клопотов не устраивал начальство. Однажды он без санкции руководства накрыл крупный канал контрабанды, курируемый фээсбэшниками, а через некоторое время вышел на банду, занимавшуюся нелегальным ввозом из Западной Европы ворованных автомобилей, поддельные документы для которых оформлялись с помощью начальника одной из таможен на западной границе. Я помнил это дело. Тогда полетели головы нескольких крупных чинов из Министерства внутренних дел и Федеральной таможенной службы.

Убрали Клопотова тихо и элегантно. По оговору первого заместителя, мечтавшего занять кресло начальника таможни, Андрея вызвали в Москву на аутодафе и сняли с должности, но не для того, чтобы освободить его место для амбициозного зама, а чтобы назначить вместо него какого-то родственника одного из руководителей ФСБ. Помыкавшись некоторое время в должности начальника управления по борьбе с контрабандой, Клопотов плюнул и ушел на вольные хлеба, работая с тех пор в должности то финансового директора, то вице-президента по внешнеэкономической деятельности различных коммерческих структур. Все это время, по его словам, он потихоньку мстил, может быть и несправедливо, государству, отобрав у него, благодаря различным финансовым схемам и ухищрениям при таможенном оформлении товаров, в общей сложности несколько десятков миллионов долларов в виде неоплаченных налогов и пошлин. Впрочем, особых дивидендов, кроме морального удовлетворения, ему это не принесло, поскольку его новые хозяева расплачивались с ним неадекватно его заслугам. Ничто не ценится так дорого и не оплачивается так дешево как мудрые советы.

Вернувшись в свой кабинет, я поначалу собрался позвонить давешнему блондину из отделения Колосова, но только покрутил в руках трубку и положил ее на рычаг. Даже несмотря на вчерашнее обещание, вряд ли он теперь появится у меня. Наверняка, после разговора с шефом Колосов запретил ему и близко подходить к управлению. А мне ужасно хотелось получить ответы на несколько не дававших покоя вопросов. Например, что бы со мной могли сделать, если бы я не показал служебное удостоверение? Почему блондин не стал ничего скрывать и доложил о происшествии начальству? И, самое главное, с каких пор милиция координирует деятельность по отстрелу бродячих животных? То, что уже наутро настолько влиятельное лицо, как помощник вице-губернатора, знало о том, что какого-то мента, якобы, ночью укусила собака, меня особо не беспокоило. Передаваемая людьми информация обладает удивительным свойством распространяться с огромной скоростью и самыми неожиданными способами. Блондин видел кровь на моей руке, узнал от «спецтрансовцев» о собаке, рассказал об этом Колосову, тот шефу, а уже от него об этом мог услышать и Жданович. Даже если это было и не так, шеф мог намеренно сгустить краски, чтобы обидевшим его сотрудника подонкам устроили хорошую взбучку.

Перед уходом я заглянул к Смолину и попросил посмотреть на досуге ксерокопии фотографий холодного оружия из дела «сатанистов». Он посмотрел на меня удивленно, но фотографии взял.

– Ты ведь, как будто, больше не занимаешься этим?

– Сам не знаю. Официально, по всей видимости, нет. Шеф сегодня потребовал дать задний ход по полной программе. А так.… Не отпускает что-то меня это дело.

Он кивнул, словно понимал толк в таких вещах.

– «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя».

– Что ты сказал?

– Первая книга Моисеева, – пояснил он. – Бытие, девятая глава.

– И что это значит?

Он пожал своими могучими плечами.

– Не знаю. Но кто-то, судя по всему, уже начал взыскивать звериную кровь.

– Следующие мы? – усмехнулся я, но Смолин не отреагировал, давая понять, что моя шутка глупа и неуместна.

Я попрощался и, уже поворачиваясь к двери, обратил внимание на лежавшую на столе у Смолина толстую книгу, на обложке которой был изображен сидевший на земле с прижатыми к телу коленями огромный каменный истукан. На заднем фоне виднелась полуразрушенная колоннада и изображение пирамиды с плоской вершиной. Интересно, с каких это пор Смолин стал увлекаться историей американского континента? Я уже собрался спросить его об этом, но он быстро прикрыл книгу бумагами и с сердитым видом указал мне на дверь.

К вечеру атмосферное давление снова упало, и город, когда я вышел из управления, встретил меня хлесткими уколами мелкого дождя. Застегнув молнию на куртке (плащ я, все-таки, ночью испачкал, так что визита в химчистку было не миновать), я пересек площадь и направился к ближайшему супермаркету.

Несмотря на начало октября, ощутимо похолодало. Петербург был выстужен пронизывающим ветром, и дождь, то усиливающийся до ливневых потоков, то переходящий в туманную морось, практически не прекращался. Солнечные дни были редким исключением. Я не мог припомнить такой же мокрой осени за последние несколько лет. Как и не мог заставить себя избавиться от тягостного ощущения безвременья и безысходности. Невозможность определиться с дальнейшими своими действиями по делу об убитых животных и странная апатия ко всему происходящему, охватившая меня в последние дни, угнетали меня и заставляли мучительно искать решение навалившихся проблем. Я понимал, что истерзанные собачьи трупы мешали мне и моей основной работе, но я не мог забыть о них ни на минуту, снова и снова возвращаясь в своих мыслях к этому ужасу. Я вглядывался в глаза жавшихся к дверям продуктовых магазинов или обнюхивающих мусорные баки жалких, промокших дворняг и тщетно искал в них ответы на свои вопросы. Каждая из них смотрела осторожным, затравленным взглядом, в котором не было даже надежды.

У Клопотовых меня уже ждали. Андрей принял мокрый пакет с какими-то подвернувшимися мне под руку консервами, нарезками сыра и сервелата и привлекательно звеневшими бутылками с водкой. Достав за горлышко вторую бутылку, он удивленно взглянул на меня и сочувственно поинтересовался:

– Что, сильно прижало?

– Лучше не спрашивай, Андрюша, – я прошел на кухню, по пути поздоровавшись с Мариной, его женой.

Судя по тому, как тщательно она красила свое лицо, вечер нам предстояло провести без нее. Ушла Марина минут через двадцать, после чего мы оба вздохнули с облегчением. Несколько лет назад Андрей неизвестно с чего приревновал ее ко мне, а после того, как меня бросила жена, так и вовсе стал волком смотреть, как будто считал, что моя сексуальная озабоченность способна подавить последние остатки нравственности. Марина, действительно, нравилась мне, но наше общение сводилось лишь к долгим разговорам о всякой чепухе и совместному распитию коньяка. Даже до легкого флирта дело не дошло. Мне это было не нужно, ей – тем более, так как она все-таки любила своего дурака. Со временем Андрей понял ситуацию и успокоился, но иногда, как мне казалось, он все-таки украдкой следил за нами, словно искал в этих подозрениях скрытое даже от себя удовольствие.

Выпив по стопке, мы, с молчаливого согласия, не делая паузы на закуску, тут же оприходовали по второй. Стартовали мы всегда одинаково.

– Я тут на днях читал про тебя, – повеселевший Клопотов раскладывал по тарелкам приготовленные Мариной деликатесы, по сравнению с которыми продукты, которые я притащил, выглядели жалкими объедками. – Пиар у тебя знатный.

– Знаю, знаю! – я подхватил вилкой маринованный корнишон. – Герой-убийца, спаситель девочек, и все такое. Бред собачий.

– Это уж точно, собачий. Только ни о каких девочках, да еще в связи с тобой там ничего не было. И ни слова о героизме. Статья называлась «Живодеры в милицейских погонах».

Я поднял голову и встретил его прищуренный, слегка насмешливый взгляд.

– С этого места поподробнее.

– Да не помню я уже. Будто бы ты прилюдно расстрелял собаку на глазах у изумленной толпы. После чего приказал убить беззащитных щенков. В общем, спровоцировал милицейский террор на улицах.

– Смешно, – мрачно произнес я, разливая водку.

– Ты правда их убил?

– Только одного, – я залпом выпил. – Они рвали девочку на части, чуть не перегрызли ей горло. Что мне оставалось делать? Ждать, когда они бросятся на меня?

– А зачем ты оправдываешься? Я тебя не осуждаю.

Я помолчал, задумчиво уставившись на бутылку. Выпитое еще не подействовало, а мне не терпелось поскорее отключиться от своих невеселых мыслей.

– Ты знаешь, я ведь действительно мог его не убивать. Ребенка отбили практически без моего участия. Выстрелив в воздух, я только отпугнул собак. А этот вожак… Он словно знал, что я могу выстрелить в любого из них. Ты бы видел его глаза. Я, наверно, действительно испугался. Я людей так не боялся, как этого пса.

– Так в чем же дело? Ты все сделал правильно.

– Не знаю. Тех нескольких человек, которых я в свое время отправил на тот свет, я не так жалел, как его. Они были подонки, мразь. Я до сих пор ненавижу их. Ненавижу за то, что из-за них был вынужден совершать смертоубийство. Но тогда я наказывал зло, а есть ли это грех?

Клопотов смотрел на меня, как мне казалось, с плохо скрываемым осуждением, словно воспринимал мои попытки реабилитироваться в собственных глазах с изрядной долей скепсиса.

– Я не думаю, что зло есть абсолютно объективное понятие. Нет такого человека, который бы мог сказать сам о себе: «Да, я знаю, что делаю зло, и буду так поступать всегда, потому что я негодяй». Людьми могут двигать самые непредсказуемые мотивы. Обида, спесь, зависть, гордыня. Эти чувства присущи каждому из нас. Каждому! И любой наш поступок можно обратить во зло или благо.

– Да, но только некоторым из нас все же что-то мешает делать гадости.

– Если бы все были одинаковыми, человечество давно бы уже обратилось в тлен.

– Человечество и так себя уничтожит с помощью политиканов и властолюбцев. Будет очередная Грузия, и мир взорвется.

– Я не об этом, – Андрей поморщился. – Война – это всего лишь разновидность саморегуляции биологического вида гомо сапиенс. Я имею ввиду, что одинаковые люди неинтересны друг другу. Отсутствует стимул для размножения.

– Понятно, – я кивнул, чувствуя, что хмелею. – Это один из ответов на вопрос, почему женщинам нравятся мерзавцы.

Я заметил, как напрягся Андрей. Господи! Да не имел я ввиду его Марину!

Возникла пауза, в течение которой мы успели почти полностью опорожнить первую бутылку.

– Знаешь, – я попытался сменить тему, – а ведь животные благополучно здравствуют на протяжении миллионов лет, хоть они и не являются носителями зла.

– Ты уверен? – он внимательно посмотрел на меня. – А сколько исчезло видов за последние сто лет? А сколько их исчезло задолго до того, как появились люди? Да и насчет того, что животные по сравнению с человеком более миролюбивые и незлые создания, я готов поспорить. Это для нас с тобой один зверь неотличим от другого, потому что мы тупые и слепые людишки, которые не в силах разобраться даже друг с другом, не говоря уже о том, чтобы хоть что-нибудь понять во взаимоотношениях животных. Но ведь они на самом деле разные! Возьми двух первых попавшихся кошек, и они будут отличаться не только внешностью, но и характером. Почему ты думаешь, что им чужды ревность, ненависть или любое другое проявление негативной энергии? Ведь мы же признаем за ними право на любовь, преданность и сострадание? Отчего мы наделяем их исключительно теми чертами, которые сами же и придумали? Собаки преданные, дельфины умные, львы благородные. А то, что, например, дельфины склонны к сексуальному насилию, а львы не брезгуют падалью, никого не интересует.

– Ты так договоришься до того, что у них и душа есть!

– А ты думаешь иначе? – он встал, вышел из кухни, некоторое время что-то двигал в гостиной, после чего вернулся с книгой в твердом переплете. Когда он положил ее на стол, на обложке я прочитал название: «История знаменитых животных».

– Сейчас, – он раскрыл книгу. – Здесь есть цитата из писания. Вот! «Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна, как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета».

– И что это значит?

– Дыхание, дышать, душа. Все это взаимосвязано. Я где-то читал, что чистилище на самом деле выглядит совсем не так, как мы его себе представляем. На том свете нас будут судить животные, которые при жизни страдали из-за нас или были безмолвными свидетелями наших прегрешений.

– Или были убиты нами, – я потянулся к бутылке.

– Еще раз повторяю, – ты был не виноват, – он с готовностью чокнулся со мной.

– Да я ведь не об этом псе! Ты разве не слышал о той куче собачьих трупов, которую я нашел две недели назад?

Он помотал головой, не отрывая от меня настороженного взгляда. И тогда я рассказал ему все. Рассказал о не покидавшем меня чувстве гадливости и необъяснимого страха, о том, как давят на нас власти и некоторые особо рьяные представители прессы и телевидения, о том, что до сих пор следствие не продвинулось ни на йоту. Многочисленные исследования обнаруженных улик так ничего и не дали, и даже рассылка по всем отделениям фотороботов подозреваемых, которую сделали по моему указанию, результатов не принесла. По большому счету, если бы это дело закрыли, многие бы только вздохнули с облегчением. И лишь Сосновская ноющей занозой сидела где-то у меня под сердцем. Похоже, ее судьба никого не волновала, но факт оставался фактом, – пропал человек. Чем, по сравнению с этим, были полсотни замученных животных?

– Если ты прав, и звериные души тоже отправляются на небеса, то где сейчас души этих несчастных? И где окажутся души их убийц, когда придет время?

Клопотов пожал плечами.

– В аду, наверно. Есть такой фильм, «Смерть среди айсбергов», в котором главный герой случайно убивает самку касатки и ее детеныша. Так вот, когда он спросил у священника, согрешил ли он, убив животное, тот ответил, что грех против всякой твари божьей будет грехом.

Вдруг он рассмеялся.

– Ты что?

– Вспомнил один случай из практики. Когда-то, еще при Союзе, из Москвы пришел приказ с перечнем животных, запрещенных к перевозке в ручной клади. Представляешь, там были даже белые медведи и синий кит! Хотел бы я посмотреть, как кита пытаются пронести в самолет!

Я вежливо улыбнулся. Меня сейчас больше заботили люди, чем киты. Впрочем, не прошло и минуты, как я понял, что недооценил интеллектуальный потенциал Клопотова. Эту старую историю, которая, по моему мнению, сейчас была не к месту, он вспомнил потому, что его мысль, независимо от количества выпитого, уже работала в нужном направлении.

– В таможне я дважды сталкивался с попыткой незаконного перемещения животных через границу, – облокотившись о стол, он усиленно тер виски. – Я имею ввиду не всякую мелочь, когда в багаже пытаются провезти крокодила или черепаху. Это были крупные сделки, подкрепленные солидными внешнеэкономическими контрактами. Один раз фирма, которая занималась разведением страусов и шиншилл, попыталась без оплаты налогов завезти пару десятков страусят.Для этого они предварительно вывезли нескольких самок за границу, якобы для спаривания с элитными самцами в каком-то зоопарке, в торговой палате оформили сертификат, который подтверждал, что новорожденные птенцы имеют российское происхождение, и назад их уже ввозили под видом мамаш со своим потомством.

– Ну и что?

– Это были не птенцы. Точнее птенцы, но совсем другие, которых просто купили за валюту у какой-то иностранной фирмы.

– Как ты догадался?

Он хмыкнул.

– Брэм помог. Я у него вычитал, что период беременности у страусов длится полтора месяца. А эти аферисты не могли ждать так долго. Может сами не знали, может думали, что в таможне нет специалистов, разбирающихся в зоологии, только птенцов они попытались ввезти где-то через месяц после того, как вывезли самок.

Андрей замолчал, пристально меня рассматривая. Потом, отвечая на мой немой вопрос, кивнул на бутылку.

– Наливай!

Я не стал спорить. Поморщившись, он выпил, запил соком, после чего ткнул в мою сторону пальцем.

– А вот второй случай, по-моему, тебя заинтересует. Однажды ко мне на прием пришли двое молодых человек. Английские костюмы, швейцарские часы, кольца с камнями на пальцах. В начале девяностых такая презентабельность дорогого стоила. Работали они только по-крупному, – лес, металл, оттуда аппаратура по бартеру. Я уже несколько раз пересекался с этой фирмой и, в принципе, знал их подноготную. Какие есть выходы на Москву, кто курирует, чьи деньги фактически, а не номинально в уставном фонде. Особой симпатии они у меня не вызывали. Каждая сделка у них была с душком. То составы с прокатом надо вытащить с китайской границы, то срочно груз оформить по звонку из Москвы без наличия необходимых документов. В общем, ничего хорошего от их визита я не ждал. В этот раз они хотели обсудить схему, связанную с экспортом в Северную Корею. Вроде бы все ничего, обычный контракт. Только когда я узнал что именно они хотят экспортировать, мне вдруг стало мерзко и страшно.

Он сделал паузу. В повисшей тишине я услышал звуки музыки из квартиры сверху, визг кота во дворе и голоса из не выключенного в комнате телевизора.

– И что это было?

– Собаки. Мертвые собаки.

Я почувствовал, как по спине побежали мурашки. Клопотов взялся за бутылку. Машинально я отметил, что за последний час он все чаще стал поглядывать на часы и все чаще прикладываться к рюмке. Очевидно, поздние похождения Марины все-таки не давали ему покоя.

– Что ты имеешь ввиду? Они собирались продавать собачьи тушки?

– Что-то вроде этого. Точно не помню. Сколько лет уже прошло. Помню только, что я их прогнал тогда. Пообещал возбудить уголовное дело за жестокое обращение с животными. Они же в ответ грозились пожаловаться в Москву. Не знаю, может и жаловались, только я их после этого не видел.

– Что за фирма?

– Производственно-коммерческая фирма «Возрождение». Если хочешь, могу навести о ней справки. Только вряд ли тебе это поможет. Наверняка за столько лет этих коммерсантов уже и след простыл.

Я ушел через сорок минут. Андрей к тому времени говорил уже больше о жене, чем о более интересных для меня вещах, поэтому оставаться дольше не было никакого смысла. К тому же Мурч с утра был некормленый.

Вернувшись домой, я почувствовал внутри некоторую неудовлетворенность и полез в холодильник. Водки не было, только несколько банок «Балтики». К счастью, моему организму хватило и этого. Через полчаса, стоя перед Мурчем в одних трусах и мешая ему смотреть телевизор, я размахивал банкой пива и тщетно пытался объяснить коту то, что я чувствовал.

– Их души взывают ко мне!

Мурч только лениво зевал и время от времени вздрагивал, когда летевшие во все стороны брызги холодного пива попадали ему на нос.

                              * * *

Она позвонила во вторник. Я как раз допрашивал Долю, задержанного нами на прошлой неделе авторитета одной из городских группировок. За ним водилось много грехов, но взять нам его удалось только после пьяной драки в бильярдном клубе. К слову, драку спровоцировали мои ребята, но начальству, да и самому Доле, у которого при обыске нашли пистолет, об этом знать было не обязательно. Он сидел передо мной, холеный, румяный, с крашеными седыми волосами, рассматривал свои ухоженные ногти и лениво жаловался на отсутствие в камере полагающихся ему удобств.

Когда раздался звонок, я велел Доле заткнуться и поднял трубку.

– Слушаю.

– Ее убили!

Принадлежавший, судя по всему, молодой женщине голос был на удивление спокойным и ровным. Никаких слез или страха. Просто констатация факта. Я чуть было не ляпнул: «Поздравляю!».

– Кого убили?

– Мою суку.

Она дышала в трубку, а я не знал, что ей сказать. Доля оторвался от своих рук и с любопытством уставился на меня.

– Вы помните меня?

– Да. Почему вы звоните мне?

– Вы же знали, что так случится.

– Да ни черта я не знал! Сказал просто, чтобы вы отстали.

– Вы лжете, – произнесла она с непоколебимой уверенностью в голосе. – Вы специально убили мою собаку!

– Вы соображаете, что говорите? – она начинала меня раздражать. Не каждая женщина на такое способна уже на второй минуте разговора. – Если вам некому излить душу, то вы обратились не по адресу. Позвоните в психушку, там вам окажут более квалифицированную помощь.

Я имел все основания злиться на эту репортершу. Именно с ее подачи меня стали терзать по телевизору и в прессе.

– Я сразу поняла, что вы хам, – она вздохнула. – Да, вы не убийца. Вы просто дурак.

– Спасибо, вы мне открыли глаза.

– Я знаю, что вы расследуете убийства животных, поэтому…

– Я больше не занимаюсь этим, – отрезал я. Сейчас я даже самому себе не мог с уверенностью сказать: вру ли я или говорю правду. Вчера все окончательно было согласовано с прокуратурой, и дело, наконец-то, закрыли.

Разговор был исчерпан, но никто из нас почему-то не вешал трубку. Скорее машинально, чем из любопытства я поинтересовался:

– Ну и кто убил вашу собаку?

– Ваши сотрудники.

– Кто?…

– Ее застрелили милиционеры.

Час от часу не легче!

– Сколько человек она покусала?

– Никого она не кусала! Ее убили специально!

– По-моему, вы ошибаетесь, – вежливым тоном я попытался скрыть охватившее меня раздражение.

– Я, вообще-то, редко ошибаюсь! – безапелляционно заявила она. – Я хотела бы с вами где-нибудь встретиться, чтобы вы мне рассказали о том, что же на самом деле в этом городе творится с животными.

– Вы никогда не задумывались о том, что ваши желания могут не совпадать с желаниями других людей?

– Вы и в самом деле так жестоки, каким хотите казаться?

Я устало прикрыл глаза.

– Ладно. В восемнадцать часов возле управления. Здесь недалеко есть кафе «Белый слоник». Подъедете к госпиталю…

– Я знаю, где находится Главное управление внутренних дел, – перебила она и отключилась.

Я со злостью швырнул трубку на телефон.

– Что, трупы не дают покоя? – со зловещей усмешкой протянул Доля.

– У тебя, я думаю, гораздо больше поводов для беспокойства.

– Не волнуйтесь, Александр Викторович, я сплю крепко.

– Кто бы сомневался.

Мы встретились через час. Она была в зеленом замшевом пиджаке и обтягивающих бедра узких брюках. Раскрытая сумочка лежала прямо на столике рядом с кофейной чашкой. Из-под аккуратно сложенного носового платка выглядывал пластиковый корпус диктофона.

Ее короткие завитые волосы были выкрашены в темно-каштановый цвет. Узкие скулы и слегка раскосые глаза, которыми она пристально рассматривала меня, придавали ей сходство с лисицей.

Не поздоровавшись, я тяжело опустился на стул. В ответ на попытку парня в черно-белой униформе подскочить ко мне с раскрытым меню я отрицательно покачал головой. Цены в этом кафе кусались. На те деньги, которые здесь стоила чашечка то ли турецкой то ли китайской жижи, я мог нормально перекусить в управленческой столовой.

– Угостить меня не хотите?

– Вы считаете, что за мужчину должна платить женщина? – она тоже не собиралась здороваться.

– Все зависит от того, кто в ком заинтересован.

– Могу вас заверить, что лично вы меня абсолютно не интересуете.

– Я рад, что наши чувства взаимны. Может, мы постараемся побыстрее покончить с этим?

Женщина достала зеленую, в тон пиджаку, пачку «Данхила» и зажигалку. Пока она прикуривала, я обратил внимание, как дрожат ее пальцы, и только после этого заметил, что тщательно уложенный слой косметики скрывает припухлость и темные круги под глазами.

– Я смотрю, вы очень дорожили своей сукой.

– Почему вы все время стараетесь меня оскорбить?

– Не вижу в этом особой нужды.

Она недобро сощурилась. Мы сидели молча и злились друг на друга. Я на нее за молодость и глупость, она на меня, по всей видимости, за зрелость и тупость.

– Итак, – она постучала зажигалкой по столу, – для начала я хотела бы знать…

– Для начала давайте договоримся, что это я вас согласился выслушать.

– Вопросы здесь задаете вы?

– Смешно, – скривился я. – И выключите диктофон.

Она с неплохим артистизмом недоуменно вскинула брови. Тогда я молча вытащил диктофон из ее сумочки, выключил его и сунул себе в карман.

– Отдам после уроков.

– Смешно, – передразнила она меня. Похоже, контакт между нами начинал налаживаться.

– Ну и как убили вашу собаку? – спросил я не очень тактично.

Она отвернулась к окну. На какой-то момент мне показалось, что она заплачет, но она лишь со злостью взглянула на меня и нервно затянулась.

– Она гуляла во дворе. Я всегда ее отпускаю одну. Отпускала… Знаете, она еще щенком научилась самостоятельно выбегать на улицу (я живу на третьем этаже), делать свои дела и возвращаться домой. Она так смешно мотала ушами, когда бежала по лестнице…

Она с недоверием посмотрела на меня, словно сомневалась, способен ли я понимать такие вещи.

– А в этот раз… Она долго не возвращалась. Она иногда не спешила назад, если замечала что-нибудь интересное. Я не беспокоилась, ее ведь все в доме знали, даже любили, наверно. А потом я услышала выстрелы. Позже мне сказали, что кто-то из соседей вызвал милицию, потому что какая-то собака напала на ребенка.

– Может, она и правда кого-нибудь укусила?

– Как вы думаете, какую угрозу для человека может представлять спаниель?

Я пожал плечами.

– Даже домашний кот может случайно заболеть бешенством.

– Вот! – она ткнула в мою сторону сигаретой. – Вы говорите точь-в-точь как они. Сначала они прострелили ей голову, а потом сказали, что она была бешеной.

– Я думаю, что все-таки это была случайность. Некоторые наши сотрудники чересчур рьяно выполняют свои функции по наведению порядка.

– А для того, чтобы навести порядок, обязательно надо убивать?

Я чуть было снова не пожал плечами. Вопрос, на мой взгляд, был риторическим, и даже в отношении людей, а не только животных, я бы не дал на него однозначного ответа.

Она не докурила до фильтра сантиметра полтора и яростно раздавила окурок в пепельнице. С нервами у нее явно было не все в порядке, а от таких дамочек я стараюсь держаться подальше. Я демонстративно посмотрел на часы.

– Знаете, мне пора…

– Проверьте вызов!

– Что?

– Вы можете узнать, был ли на самом деле зафиксирован вызов?

– Это глупо.

– Я обошла всех соседей. Каждую квартиру в нашем доме! Никто в милицию не звонил. Никому и в голову не пришло заказать мою собаку!

– Это мог быть кто угодно. Какая-нибудь мамаша шла с ребенком по улице, ваш спаниель, ошалев от свободы, тявкнул на ее чадо, а она из вредности позвонила в милицию.

– Вы можете проверить вызов? – невзирая на еле сдерживаемую злость, она смотрела на меня почти с мольбой. По всей видимости, она была крайне неразборчива в средствах. – Ведь все звонки регистрируются. Кто звонил, когда, по какому адресу. Думаете, я не понимаю, что оперативная машина не может нежданно-негаданно свалиться с неба?

– Вы думаете, мне больше заняться нечем?

– Почему же? Я прекрасно знаю, что в свободное время вы тоже любите поохотиться на собак!

– Тьфу ты, господи! – я еле уговорил себя воздержаться от более крепких выражений. – Стоит один раз нажать на спусковой крючок, чтобы защитить ребенка, как вы уже готовы размазать человека пополам с дерьмом!

– Да! – она наклонилась над столом, и ее бледное, искаженное отчаянием лицо приблизилось ко мне. – Я сделаю это с вами, если вы не поможете мне! У меня готов очередной репортаж, и там как раз не хватает героя на главную роль милиционера-убийцы.

Я был готов схватить чашку и плеснуть остатками кофе ей в лицо. Пока я играл желваками и пытался придумать, как бы пообиднее ее оскорбить, она смерила меня презрительным взглядом, достала блокнот и на вырванном из него листке написала номер своего мобильного.

– Я думаю, что даже ваших мозгов достаточно для того, чтобы выяснить все завтра к вечеру.

Она, резко отодвинув стул, встала, неожиданно подошла ко мне вплотную и, сунув руку мне под куртку, вытащила из внутреннего кармана диктофон.

– Спасибо, что сэкономили пленку!

Проводив ее взглядом, я некоторое время сидел неподвижно, все еще ощущая на своем теле холод от прикосновения ее ладони. Потом взял валявшийся передо мной клочок бумаги. Под телефонным номером были написаны ее адрес и имя. Татьяна. Татьяна Волович.

– Тупая, злобная, хитрая сука! – задумчиво произнес я.

– Простите? – склонившийся над столом официант замер с пустой кофейной чашкой в руке.

– Повторить?

Парень благоразумно покачал головой.

Когда я вышел на улицу, журналистки уже и след простыл. На стоянке была пара свободных мест, возле которых отчаянно сигналили несколько не желавших уступать друг другу иномарок. Возможно, эта особа, пока я чухался в кафе, успела уехать на своем автомобильчике, наверняка подаренном богатым спонсором или оказывающим ей особые знаки внимания телевизионным продюсером. Впрочем, это меня не касалось. Каждый зарабатывает на свой жизненный цикл так, как умеет.

Пока я добирался к ближайшей станции метро, мои мысли невольно крутились вокруг участвовавших во всей этой истории автомобилей. В моей коллекции уже было три номера, а теперь добавился четвертый. Номер оперативный машины, который журналистка записала на листке со своим телефоном. Самое интересное, что все это были автомобили разных марок и разных, так сказать, классовых признаков. По всей видимости, как обычно, я опять тянул пустышку. Впрочем, в моей записной книжке было еще достаточно места, и я мог внести туда, при желании, половину автомобилей Санкт-Петербурга.

В вестибюле метрополитена, обнаружив, что у меня кончились жетоны, я купил смарт-карту и направился к эскалатору. Суетливый поток мокрых плащей, курток и полупальто омывал мою сутулую фигуру с обеих сторон. Неожиданно кто-то легонько толкнул меня в спину. Обернувшись, я увидел лишь ярко блестевшую в электрическом свете розовую ткань раскрытого зонтика. Какая-то девица, пытаясь его сложить, нервно и безуспешно дергала за удерживающую спицы защелку. Наконец зонтик сложился, и в поле моего зрения попало знакомое лицо. У самой стены возле автомата для оплаты услуг сотовой связи стояла та самая женщина с бездомной собакой, которую я видел пару недель назад. Правда, в этот раз вместо коляски у ее ног стояла большая картонная коробка с черным трафаретом «Гав! Мяу!» и надписью «Помогите голодным». В коробке, с любопытством поглядывая на мелькавшие вокруг ноги, сидел похожий на таксу, шоколадного цвета песик.

Я усмехнулся про себя. Вот уж кто наверняка не ложится спать голодным! Уже отворачиваясь, я вдруг почувствовал, как вспотели мои ладони. Да, женщина была та же самая, но собака была другой! Та псина была гораздо крупнее и более светлой масти. И была она, если мне не изменяет память, беспородной. Да и взгляд ее, затравленный и грустный, ничем не напоминал то веселье, которым так и светилась вытянутая морда этого песика.

На первый взгляд, ничего странного в том, что бомжи выходят на промысел с разными животными, не было. Но я слишком хорошо знал этот бизнес, чтобы почувствовать неладное. Здесь ничего не происходило просто так. Строго очерченные территории сфер влияния, распределение наиболее прибыльных мест, талантливый дизайн маскарадных костюмов, режиссура характеров и тщательно отрепетированная манера поведения. Здесь крутились такие деньги, что по степени доходности профессиональное нищенство постепенно приближалось к проституции. И если эту тетку поставили с новой собакой, значит со старой что-то произошло.

Чтобы меня не толкали, я отошел к сувенирным киоскам и уже оттуда стал наблюдать за женщиной. При ближайшем рассмотрении она оказалось далеко не старухой, как мне показалось в прошлый раз. На вид ей было лет шестьдесят, и выглядела она довольно-таки крепкой. Вместо потрепанной шали сейчас на ней было старенькое, но чистенькое пальто, а пышные, соломенного цвета волосы прикрывал головной платок. Поджав губы, она стояла с тоскливым видом, время от времени низко кланяясь и бормоча слова благодарности, когда в высокую банку из-под консервированных ананасов опускались мятые рубли. Выражение ее лица практически не менялось, и только когда рядом присела на корточки девочка лет десяти, положившая в банку монетку и осторожно протянувшая руку, чтобы погладить собаку, я отметил, каким напряженным взглядом женщина посмотрела вниз. Честно говоря, я и сам напрягся. Я смотрел на маленькую ладонь, на тонкие пальчики, которых изучающее коснулся влажный собачий нос, а перед глазами была совсем другая девичья ладошка, окровавленная и безжизненная, вся в рваных лоскутках кожи в тех местах, где на ней сомкнулись клыки.

Из задумчивости меня вывел раздавшийся неподалеку противный смех. Несколько юнцов, посасывая пиво из банок, дружно ржали над какой-то ерундой. Я вздохнул. Мне бы тоже не помешало освежить свой организм какой-нибудь жидкостью, но сейчас об этом можно было только мечтать. Я понимал, что рано или поздно тетка покинет свой пост и пойдет на встречу с куратором точки, чтобы отчитаться за дневную выручку. При этом меня больше всего интересовало, что она будет делать с собакой. Отведет к себе домой, накормит и уложит спать на коврик под теплой батареей? Привяжет на ночь к столбу во дворе, а завтра снова пойдет с ней на промысел? Или избавится странным и непонятным мне пока способом, как избавилась от ее предшественницы? Я мог гадать сколько угодно. Чтобы ответить на эти вопросы, стоило бы проследить за нищенкой. Но только зачем это мне? Вот в чем вопрос.

У турникета мелькнула милицейская форма. Дежурный лейтенант неторопливо прохаживался у входа в вестибюль, со скучающим видом поглядывая на пассажиров. Если я не хотел проторчать здесь до позднего вечера, мне следовало бы воспользоваться его помощью.

Я вернулся назад, встал у стены и, дождавшись, пока лейтенант не остановится на моей неподвижной фигуре натренированным взглядом, поманил его пальцем. Даже на таком расстоянии мне послышалось, как он скрипнул зубами. Что ж, я мог его понять. На его месте я бы точно не стал изображать из себя мальчика на побегушках. Тем не менее, он подошел. Высокий, на полголовы выше чем я, он стоял почти вплотную ко мне и бесцеремонно рассматривал меня, пока я доставал удостоверение.

– Только не козыряй, – предупредил я его, прежде чем раскрыть «корочку».

Прочитав мою должность и звание, он понимающе кивнул.

– Вон та дама давно здесь попрошайничает? – я кивнул в сторону женщины с собакой.

Он проследил за моим взглядом, замер на несколько секунд, а когда снова повернулся ко мне, я почувствовал, как в глубине его глаз что-то изменилось.

– Приходит иногда, – голос его был хриплый и неуверенный. – Мы пробовали прогнать, так она каждый раз опять просится. Говорит, собаку кормить нечем.

Я сделал вид, что поверил. Ведь если я не знал, сколько псевдонищие платят милиции в день за точку, это еще не значит, что они этого не делают.

– Собаку, говоришь. Эту?

– Какую же еще? – казалось, что он был искренне удивлен. – У нее только одна собака.

– Слушай, лейтенант, – я буравил его взглядом, но он оставался невозмутим. – Мозги будешь парить кому-нибудь другому. Эта дамочка собак меняет как перчатки.

– Это преступление?

Мне показалось, что он издевается. Он стоял, наклонив голову, и делал вид, что внимательно слушает меня. Я вздохнул.

– Когда следующее дежурство?

– Завтра.

– Отлично. К завтрашнему утру мне нужна полная информация по этой особе. Как зовут, где живет, кто ее контролирует. И, самое главное, где она берет собак. Понятно?

Он прищурился, но спорить не стал, хотя лицо его выражало крайнюю степень недовольства.

– Я должен буду явиться в управление?

– Зачем? Я тебя сам найду. Где ваша комната?

– Внизу, у входа на платформу.

– Лады, тогда до завтра.

Я отпустил его и направился к раскладке с прессой. Не то, чтобы я сгорал от непреодолимого желания почитать последние опусы о демократичности грядущих президентских выборов. Просто мне нужно было немного подумать, в том числе и о том, вернуться ли мне на поверхность сейчас, чтобы немедленно где-нибудь выпить, или потерпеть до дома. К тому же вдруг что-то ноюще кольнуло внизу живота.

Ожидая, пока боль утихнет, я прислонился к витрине соседнего киоска и стал листать первый попавшийся журнал. Не найдя на глянцевых страницах ничего, что стоило бы моего внимания, я купил газету с телепрограммой, повернулся и замер, слегка потрясенный увиденным.

В противоположном конце зала у входа на эскалатор высокий мужчина в милицейской форме наклонился к стоявшей у стены пожилой женщине в головном платке и что-то говорил ей на ухо. Я видел их лишь несколько секунд, после чего поток пассажиров загородил их от меня. Когда в толпе мелькнул очередной просвет, лейтенанта уже не было видно, а женщина, подхватив собаку на руки, быстрым шагом удалялась по направлению к эскалатору.

– Твою мать! – в моем голосе звучала такая неподдельная досада, что несколько стоявших поблизости человек обернулось.

Я, конечно, подозревал, что милиция в метро курирует попрошаек, но не мог даже представить, что лейтенант так открыто решится предупредить свою подопечную о слежке. Теперь о том, что он добудет интересовавшую меня информацию, можно было и не мечтать. Поэтому, мне ничего не оставалось, как броситься за убегавшей от меня женщиной.

Утверждают, что петербургский метрополитен самый глубокий в мире. Наличие большого количества рек и речушек, заболоченность почвы, насыщенность грунтовыми водами прилегающих к поверхности пластов стали причиной того, что линии подземки были проложены на значительно большей глубине, чем где-либо еще. Я никогда не задумывался о том, насколько соответствует действительности это утверждение. Но сейчас я был готов согласиться с ним безоговорочно.

Казалось, что я бежал по эскалатору целую вечность, но прозрачная будка дежурной все еще была где-то далеко внизу. Впрочем, «бежал» было слишком громко сказано. Несмотря на расклеенные везде предупреждения о том, что при спуске на эскалаторе необходимо держаться правой стороны, люди стояли на ступеньках как попало. На меня косились и неохотно уступали дорогу, сердито пихали локтями и бросали вслед ругательства. Какой-то парень, дождавшись, пока я перепрыгну через его сумку, которую он даже и не пытался сдвинуть в сторону, подтолкнул меня в спину. Воистину, этот город исполнен зла.

Я еще был на середине эскалатора, а женщина с собакой уже приближалась к платформе. Привлеченная шумом, который я поднял, она обернулась, несколько секунд пристально смотрела в мою сторону, после чего, сообразив, что гонятся-то за ней, перескочила через уже начавшие складываться в ленту последние ступени и оказалась на платформе.

У нее были все шансы скрыться от меня, но тут она сделала ошибку. Вместо того, чтобы бежать к противоположному выходу, она устремилась поперек движения к только что подъехавшему поезду. Из открывшихся дверей выплеснулась толпа, и женщина, захваченная встречным потоком, закрутилась на месте. Ее платок сбился на плечи, ошалевшую от происходящего собаку она прижимала к груди, и люди вокруг испуганно шарахались, когда перед их лицами вдруг появлялась клацающая клыками узкая собачья морда.

Мне понадобилась целая минута, чтобы спуститься вниз. За это время женщина все-таки успела выбраться из толпы и подбежать к поезду. Но двери вагонов уже закрылись. Набирая ход, с нарастающим протяжным визгом состав скрылся в тоннеле. Женщина повернулась, несколько секунд отстраненно смотрела на то, как я расталкиваю двигающихся мне навстречу пассажиров, после чего подошла к краю платформы и вытянула руки.

У меня было такое ощущение, что все происходит неестественно медленно, словно диск в ДВД-проигрывателе поставили на воспроизведение не на ту скорость. Я даже успел увидеть, как песик недоуменно крутит головой по сторонам, как в последний момент он успел лизнуть женщине руку. А через секунду она с усилием оттолкнула его от себя и бросила на рельсы.

Сперва мне показалось, что никто ничего не заметил. Но вот послышалось жалобное тявканье, показывая на собаку своим приятелям, загоготал прыщавый подросток, возмущенно закричала молодая девица. Воспользовавшись суматохой, женщина скрылась в толпе, а я все еще стоял с растерянным выражением лица, не в силах сообразить, что же мне предпринять в этой ситуации. Я еще мог догнать эту тварь, но что-то удерживало меня на месте. А драгоценные секунды уходили одна за другой.

Выругавшись про себя, я развернулся и, не очень-то вежливо отодвинув в сторону нескольких человек, пробрался вперед. Песик стоял прямо в центре расположенного между рельсами углубления, нервно вертел головой, но убегать, по всей видимости, не собирался. Ему свистели, цокали языком, звали, но он не обращал на людей никакого внимания. Я присел на корточки, демонстративно сунул руку за пазуху и, громко причмокнув губами, стал шарить под курткой, делая вид, что что-то ищу. Заинтересованный песик не сводил с меня взгляда, а когда я вытащил сжатую в кулак ладонь и протянул в его сторону, он оперся передними лапами о шпалу и вылез из лотка.

Какое-то время мы растерянно смотрели друг на друга. Он – на мою руку, в которой, как он надеялся, могло быть что-нибудь вкусное, и до которой он не в силах был дотянуться, а я смотрел на него, понимая, что для того, чтобы вытащить его наверх, мне нужно самому спрыгнуть вниз. Но это было выше моих сил. К тому же ради собаки никто не собирался отключать контактный силовой рельс.

Бросив взгляд на электронное табло, отсчитывающее время между поездами, я увидел, что часы уже показывают две минуты. Отпихнув напиравших на меня сзади людей, из-за которых я мог в любой момент сам упасть вниз, я освободил себе место, лег на платформу и свесился над краем, протянув к собаке руки. Мне не хватало сантиметров тридцать. К тому же песик, вместо того, чтобы помочь мне спасти его жизнь, отошел от стенки и, навострив уши, уставился в непроглядный мрак тоннеля. Его лапы, опиравшиеся на рельсы, дрожали, и я даже успел подумать о том, испытывают ли собаки страх, прежде чем понял, что его лапы дрожат не от страха, а от вибрации. Легкий сквозняк коснулся моей щеки, взъерошил волосы, а через мгновение превратился в мощный порыв вырвавшегося из преисподней воздушного потока. Одновременно издалека донесся нарастающий гул приближающегося поезда. Кто-то закричал.

– Ко мне! – заорал я на пса. – Иди сюда, тупая сука!

Песик наконец-то посмотрел на меня. В его огромных влажных глазах было удивление, вызванное то ли пониманием неизбежности смерти, то ли моим хамством. Но он все-таки сделал пару шагов по направлению ко мне. Я вытянулся еще дальше, почувствовав через рубашку, вылезшую из-под задравшегося свитера, какой холодной была плита, на которой я лежал. И еще я почувствовал, как мое свесившееся над рельсами туловище перевешивает ноги, и я потихоньку соскальзываю вниз. Тут же кто-то навалился на меня, прижал к полу, схватил за брюки и потащил назад.

– Подожди! – крикнул я, заставляя себя не оборачиваться в сторону тоннеля.

Гул нарастал, вибрируя скрежетом и визгом железа по железу. Мне казалось, что кричат уже человек сто, не меньше. Но я не собирался сдаваться. Сломанный секундомер моего мозга отсчитывал секунды в обратном порядке, но я не был уверен, что тот лимит времени, который я себе отмерил до последнего шанса на спасение, соответствует действительности.

– Ко мне!!!

В глазах собаки вдруг появилось новое выражение. Они расширились и потемнели до темно-оливкового цвета. Я старался не думать о том, что она увидела в противоположном конце платформы. Вытянув руки, я мысленно дал себе не больше трех секунд, когда песик вдруг отскочил в мою сторону и, неожиданно для меня, встал на задние лапы, опершись передними о стену. К его потертому ошейнику был привязан обрывок веревки, за который я не преминул ухватиться, после чего резким рывком вытащил пса на платформу, не обращая внимания на его жалобный скулеж.

Когда я вставал, одной рукой прижимая к себе пса, а другой поправляя съехавшие ниже поясницы брюки, мимо пронеслись переполненные вагоны. Был час пик, народу в метро было в избытке, и каждый хотел уехать как можно быстрее. Но собравшаяся вокруг меня толпа не спешила расходиться. Некоторые смотрели с сочувствием, некоторые с выражением недоуменного разочарования на лице, словно надеялись увидеть, как меня перережет пополам, а я помешал им насладиться этим зрелищем. Пожилой тучный мужчина, который не дал мне свалиться на рельсы, похлопывал меня по плечу. На мгновение мне показалось, что боковым зрением я увидел рыжие волосы и зеленый пиджак, но видение это исчезло еще до того, как мой мозг успел сформировать его в образ конкретного человека.

Песик дрожал под моей рукой, тыкался носом мне в шею и дышал на меня открытой пастью, обдавая горячим несвежим запахом проглоченной несколько часов назад пищи. С ним надо было что-то делать, но сейчас у меня были дела поважнее. Протиснувшись через толпу, я направился в дежурную комнату милиции. На теплый прием я не рассчитывал, но и моим коллегам мой визит вряд ли доставит особую радость.

Дверь оказалась незапертой. Высокий лейтенант стоял у стола и что-то рассказывал сидевшему на диване юному сержанту. Я бы мог поздороваться, но мне некогда было тратить время на церемонии. Я швырнул взвизгнувшего пса на диван и коротким резким ударом послал замолчавшего на полуслове лейтенанта в нокаут. Он был моложе и явно сильнее меня, так что мне ничего не оставалось, как призвать в союзники все свое коварство и неожиданность.

Не дожидаясь, пока лейтенант рухнет в угол, я повернулся к сержанту и под грохот падающих стульев приставил ему к переносице дуло пистолета. Только теперь я понял, что имеют ввиду, когда говорят, как по лицу «разливается смертельная бледность». Парень, по всей видимости, не старше двадцати-двадцати двух лет, испугался не на шутку. В наступившей тишине мы услышали, как он перднул. Почувствовав, что испортили воздух, а, возможно, просто оценив весь комизм ситуации, песик звонко тявкнул. Несмотря на всю свою злость, я, не выдержав, улыбнулся и оглянулся на лейтенанта. Вытирая рукавом кровь из разбитой губы, он сидел на полу у стола и с ненавистью смотрел на меня. Страха в его глазах не было. В отличие от сержанта, он знал, кто я такой, и был уверен, что я не выстрелю. Может, он был и прав. Я не хотел сейчас это проверять.

– Ну? Ты ничего не хочешь мне сказать? – я навис над лейтенантом, поигрывая перед его носом пистолетом.

– Пошел ты!

Сержант поморщился и отвернулся, когда раздался звук очередного удара. Кровь тонкой струйкой потекла из расквашенного носа, бордовым пятном впитываясь в белоснежный воротник форменной рубашки. Лейтенант уже не вытирался, а взгляд его стал затравленным и недоуменным. Вряд ли его когда-нибудь до этого избивал подполковник.

– Я знаю, что ты очень дорожишь этим местом. Но в моей власти сделать так, чтобы твоя задница оказалась на улице в двадцать четыре часа. А может, и не на улице, а в КПЗ. Там твою задницу встретят с гораздо большим удовольствием. Кто эта тварь с собакой?

– Вы же сами все знаете! – в голосе лейтенанта появились нотки отчаяния. – Вы же знаете, что я ничего не должен рассказывать!

– О чем ты говоришь, парень?

– Если вы сорвете операцию, поимеют вас, а не меня!

Я поднял перевернутый стул и присел. Одно из двух. Либо он от моего удара получил сотрясение мозга, либо это у меня поднялось внутричерепное давление, когда я висел вниз головой над рельсами.

– Десять минут назад из-за тебя и этой твари я чуть не попал под поезд. Так что мне сейчас на все наплевать. Это понятно?

– Понятно, – процедил лейтенант, морщась от боли в разбитой губе.

– Меня интересуют собаки.

– Всех сейчас интересуют собаки.

– Что?

Он слегка отклонился, словно подумал, что я его опять ударю. Самое смешное, что он действительно не понимал, чего я от него хочу – чтобы он рассказал, все что знает, или чтобы продолжал молчать. Мне ведь могло быть все известно, и даже гораздо больше того, что было известно этому лейтенанту.

                              * * *

Я шел через площадь как никогда отягощенный знанием. Ставшее за эти годы привычным здание Главного управления внутренних дел вдруг показалось мне мрачным и зловещим, абсолютно не вписывающимся в окружающий его архитектурный ансамбль. Сколько же еще человек за этими окнами знало или догадывалось о том, что в действительности происходит в городе? Сколько из них могут стать моими сторонниками, а сколько так и останутся недоброжелателями или, хуже того, врагами? Но это зависело, по всей видимости, не от них, а от меня самого. Впрочем, сам того не понимая, я уже на тот момент подсознательно сделал свой выбор.

Я возвращался на работу под усилившимся к вечеру дождем, а сзади неуклюже семенила по лужам спасенная мной такса. Я держал ее за импровизированный поводок, сделанный из одолженного у милиционеров ремешка. Болтавшуюся у нее на шее веревку я оставил, только продел ее через пряжку ремня и завязал на двойной узел.

Вообще-то тащить собаку в управление с моей стороны было если и не полным безумием, то, по крайней мере, проявлением крайней степени идиотизма. Но сейчас я не мог вести ее домой (тем более, без согласия Мурча). Поиск ответов на некоторые вопросы не требовал отлагательства. Прежде всего, мне нужно было переговорить кое с кем из руководства, чтобы оценить ситуацию в целом. Кроме того, не мешало бы выяснить и степень осведомленности Смолина, чьи намеки и недомолвки, как мне сейчас казалось, в последнее время носили несколько двусмысленный характер. А самое главное – мне нужен был шеф.

Когда мы с псом, мокрые и взъерошенные, вошли в центральный холл, дежурный с недоверием посмотрел на меня, словно сомневался в том, что это именно я, потом уставился на оскалившееся чудо у моих ног, с которого на паркет стекала вода, и, почему-то отдав честь, пропустил нас в здание. Несмотря на поздний вечер, в коридорах еще кипела жизнь, и встречавшиеся нам по дороге сотрудники кто молча, кто с ехидными замечаниями провожали нас недоуменными ухмылками. Шеф, с которым я столкнулся в дверях приемной, чуть не наступил на пса, чертыхнулся и рявкнул на меня.

– Что, очередную суку на расстрел ведешь?

– Мне нужно поговорить с вами.

– Не сейчас. Если задержишься, я появлюсь минут через сорок.

– Это насчет операции.

Он непонимающе посмотрел на меня.

– На Горьковской, – пояснил я. – Одиннадцатого октября.

– Меньше болтай, Мальцев! – в его взгляде появилось раздражение. – В том, что нам приходится заниматься этим дерьмом, есть и твоя заслуга.

Он закрыл дверь приемной на ключ (Светочка уже ушла, поскольку, в отличие от оперативного состава, могла себе позволить работать по установленному трудовым законодательством графику, за который ей, собственно, и платили зарплату) и, не сказав больше ни слова, пошел по коридору, подтянутый, сильный, уверенный в себе офицер.

Смолин тоже еще работал. Он подошел минут через десять после того, как я ему позвонил. Попытавшись усесться в полуразваленное им же самим кресло, он с удивлением обнаружил, что его привычное место занято. Уставший песик, закончив вылизывать свою мокрую шесть, свернулся на сиденье, вытянув над полом грязные лапы со стертыми об асфальт когтями. Когда Смолин попытался его согнать, песик неожиданно проявил характер, зарычав на нависшего над ним человека, недвусмысленно давая понять, что он прекрасно знает, кто является хозяином этого кабинета, и у кого есть право в нем распоряжаться. Смолин недовольно хмыкнул, но все-таки уступил и уселся на диване.

– По какой статье товарищу дело шьешь? Или это свидетель?

– Скорее, потерпевший. Что там у тебя с ножами?

– Ты шутишь? – Смолин был искренне удивлен. – Ты серьезно думаешь, что я специально сейчас готовился к докладу? Ты на часы-то смотрел?

– Да ладно, – я махнул на него рукой. – Можно подумать, что когда-нибудь ты бываешь не готов к вопросу.

Мне показалось, или он действительно бросил на меня настороженный взгляд?

– Ты до сих пор не оставил это дело?

– Всех сейчас интересуют собаки, – усмехнулся я, исподтишка изучая Смолина. – Ты же сам говорил, что в городе с животными происходит что-то странное.

– Разве? – он с недоверием посмотрел на меня.

Мне надоело это хождение вокруг да около, и я устало вздохнул.

– Миша, мне действительно важно знать, что ты думаешь по поводу образцов холодного оружия, которые я тебе дал, – соврал я ему. Гораздо больше меня интересовало, что же на самом деле знал Смолин, и насколько его осведомленность отличалась от моей. Но я боялся задать ему этот вопрос. Не исключено, что такой же вопрос он, в свою очередь, боялся задать мне.

Покосившись на собаку, Смолин достал мятую пачку сигарет, вопросительно посмотрел на меня и, после того как я молча кивнул, закурил. Почувствовав дым, песик недовольно прикрыл лапой нос.

– Мне жаль тебя разочаровывать, но ни один из ножей, изъятых в ходе следствия по делу Заики и Кондрашова, нам не подходит. Клинки не те. Ни форма, ни соотношение основных элементов конструкции не дают возможность нанести обнаруженные нами характерные раны.