Читать онлайн Позывной «Везунчик»

1928 год.

– Вот, Алешенька, погляди, красивый – то какой. Камушки так и блестят. Ордену этому, уж и не знаю, сколько годков будет. Мамани твоей, прадед, из рук самого царя батюшки получил орден то этот. Аккурат в тот самый год, когда супостата с России матушки домой до Парижу погнали. Деды и бабки твои, а потом и маманя хранили его. Вырастишь, и ты хранить будешь. Маманя твоя, Елена Васильевна, царствие ей небесное, даже в голодный год красоту эту уберегла. Память это, понимаешь?

– Понимаю, бабусь, – осторожно дотронувшись до лежащего на морщинистой ладони ордена, ответил Алеша. – А можно я в школу его возьму? Ребятам покажу.

– И думать не моги, милок. Не дай Бог прознает кто, что маманя твоя из дворянского роду то была. Беда будет. Хоть и померла она давно, вы ещё в Саранске жили, а все равно беда. Люди, знаешь, какие злые есть? Донесут куда следует, и поедем мы с тобой, милок, на просторы Сибири матушки. А про маманю твою вот что скажу: хорошая она жена моему Петру Ивановичу была, матушкой меня называла. А уж как больные то её любили и уважали! Меня кто спрашивал, я завсегда говорила, что редко кому так с невесткой везет. Ты, Алешенька, маманину фамилию то не забывай. Уварова она, Елена Васильевна. Говорить никому не надь, но вот помнить надобно. А ты, милок, маманю то помнишь? Он помнил. Руки ласковые, волосы длинные, смех звонкий …. А вот лица не помнил. И карточки не было. Сгорели карточки, ещё в Саранске сгорели.

1941год.

Глядя на летевший в высоком бледно-голубом небе самолет, Алексей Везунов от души позавидовал другу. Хорошо Ваське. Совсем скоро на фронт. А вот он вообще неизвестно когда попадёт туда, да и попадет ли. Начальник училища молчит, но ведь и так понятно, что на фронт его не отправляют из-за Леховцева. Откуда все же тот узнал про орден и про то, что его, Алексея мать, из дворян? Доказательств нет, но Леховцев так просто не отстанет. Война полыхает уже три месяца. Тысячи его сверстников сейчас на фронте, а он стоит, глядит в осеннее небо и завидует другу, Ваське Беглову, который может, уже завтра собьет свой первый мессер! Алексей огляделся по сторонам. О чем-то громко спорили стоящие неподалеку техники. Рыжая собака лежала у ног одного из них, лениво постукивала хвостом. Мимо пробежали девушки из хозяйственной роты, смеясь, оглядывались на него. Он улыбнулся в ответ, затем взглянул на часы и, оправив форму, направился к расположенным в дальней части наземным службам. До встречи с Леховцевым оставалось меньше часа, и нужно было еще успеть зайти к начальнику училища. Он шел, отвечал на чьи-то приветствия, кому-то сам что-то говорил, но мыслями был далек от царившей вокруг суеты. Леховцев! Ходит вокруг да около, сверлит маленькими глазками, вопросы задает да такие, что кажется, будто по краю пропасти идешь и вот-вот оступишься. Хорошо ещё про Хольта не спрашивает. Но ведь Хольт не только с ним, Алексеем, общался. Все ребята с их выпуска летали с немцем. Он часто заходил к ним в общежитие, рассказывал, как летал на Мессершмитах, Юнкерсах, Фокке Вульфах. С ним было интересно поговорить и даже сейчас не верится, что тот воюет на стороне врага, бомбит города с мирными жителями, сбивает тех, с кем еще недавно летал в одном небе.

Передав записку от куратора в наземную службу, Алексей направился к выходу с аэродрома. Нужно было торопиться. До вечера нужно было многое успеть и, махнув рукой, он бегом бросился к ожидавшему его у выхода Василию.

С трудом преодолевая неприязнь к сидящему напротив человеку, подполковник Серов вышел из-за стола и, подойдя к окну, обратился к собеседнику с вопросом.

– Товарищ Леховцев, почему вы так уверенны в том, что Везунову не место в рядах советских лётчиков? Он один из лучших в выпуске. Сейчас, когда идет война и на счету каждый пилот, вы, не объясняя ничего, требуете не пускать его на фронт! Мне не понятна ваша позиция. Чего именно вы опасаетесь? И с чего вы взяли, что мать Везунова из дворян? У меня другие сведения.

Недовольно поморщившись, Серов резко рванул на себя створку с заклеенным крест – накрест стеклом. Он бы и сам, ни секунды не раздумывая, рванул на фронт, да не пускают. Там хоть все понятно. Знаешь кто друг, кто враг. А здесь? Ну какое капитану дело до того, кем была мать Везунова? И пусть дворянка, какая теперь разница, если она лет уж пятнадцать как померла? Серое осеннее небо давило на виски. Хотелось хотя бы на минуту забыть о войне, не слышать воя сирен, не видеть в Московском небе вражеские самолеты, изуродованные взрывами дома, вновь очутиться в мире полном света и женских улыбок. Но довоенная Москва, как и многое другое остались в прошлом. Война все изменила. Весь мир изменился. Военная Москва. Он запомнит ее на всю жизнь. Заклеенные полосками белой бумаги окна, уходящие на фронт ополченцы, угрюмо сжатые губы женщин, повзрослевшие за один день дети…

– Так чего вы опасаетесь, капитан? – вынырнув из своих мыслей, повторил он вопрос.

– Это только размышления, товарищ подполковник, но посудите сами, – чуть лениво, неприятно растягивая гласные, ответил Леховцев. – Вдруг Везунов перейдет на сторону врага? На фронте это сделать не так уж и трудно для летчика. И эта его дружба с фон Хольтом. Везунов из дворян и этот Хольт тоже, ну, из дворян, сразу понятно, неспроста они…

– Не понимаю вас, товарищ Леховцев. Хольт был инструктором и работал со всеми учлетами, не только с Везуновым, никакой дружбы между ними не было. И какая разница кем была мать Везунова, если воспитал Алексея отец, коммунист – ленинец? Доказательств о дворянском происхождении как я понимаю никаких?

– Пока нет, но я над этим работаю, товарищ подполковник, – ответил Леховцев. – Жаль отец Везунова погиб, и других родственников в живых нет, спросить не у кого. Но я все выясню. Нельзя допустить, чтобы в рядах советских летчиков оказался человек скрывающий свое происхождение. Чуждая идеология в условиях военного времени…

– Прекратите, капитан, – недовольно поморщившись, прервал Леховцева подполковник Серов. – Куда вас понесло? Какая вдруг «чуждая идеология»? Везунов воспитывался в нашей, советской стране. Окончил с отличием летную школу, он комсомолец, наконец. Думаю, нужно прекратить эту никому не нужную проверку и отправить Алексея Везунова на фронт. У нас огромная нехватка летного состава и ваши действия в отношении Везунова я рассматриваю как вредительство.

– Но, товарищ подполковник….

– Никаких но. Максимум через два дня я отправляю Алексея Везунова в часть. Документы должны быть готовы завтра. Выполняйте.

Резко развернувшись, капитан Леховцев вышел из кабинета, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть изо всех сил дверью. Нет доказательств! Они есть, но как предъявить?! А вдруг выплывет, что и он сам никакой не Леховцев, а потомок князей Басаргиных! Как объяснить, что он нутром чует, что Везунов из дворян. Нутром! Ничего, рано или поздно найдется способ прижать его. Возможности есть. Сейчас самое главное получить орден! Орден, который должен был принадлежать его предку, гвардии майору Павлу Петровичу Басаргину, но из-за интриг был вручен майору Уварову. В тот далекий год его предок, граф Басаргин и впал в немилость. Дед рассказывал, что того едва не отправили в Сибирь. Лишили звания и отправили практически в ссылку, в Оренбургскую губернию. Но сейчас, наконец, есть шанс восстановить справедливость. Историческую справедливость! И хотя обыск дома Везунова ничего не дал, отчаиваться рано. Нужно только все правильно рассчитать. А ведь этот поганец знает, где орден, знает, но молчит. Можно, конечно, еще раз осмотреть дом, но где гарантия, что орден спрятан в доме? Это тоже нужно учитывать. Но тогда где? Не носит ведь Везунов его с собой и не хранит в тумбочке. Выключив свет, Леховцев подошёл к окну и открыл форточку. В лицо ударил холодный ветер. Где-то несла свои тёмные, холодные воды, Москва река. Гудел буксир, протяжно, хрипло, словно жаловался на нелегкую ношу. Вглядываясь в ранние сумерки Леховцев в который раз подумал о том, как не похожа военная Москва на ещё недавнюю, летнюю, солнечную. Лето 1941 оказалось щедрым на теплые деньки, и город пестрел от ярких женских платьев. Военная же Москва была темной, сдержанной. Лица людей тоже стали другими. Хотя, какое ему дело до всех этих лиц и до самой войны? Нужно было еще в сороковом остаться на финской территории, возможность была. А там Европа, другая жизнь, другие возможности. Но коллекция! Если бы только он вышел на след ордена годом или двумя раньше! Этот орден снился ему ночами. Усыпанный алмазами орден Александра Невского, полученный генерал-адъютантом Федором Уваровым из рук самого императора в памятном для России 1812 году, орден этот должен был стать недостающим звеном в русской семерке орденов. Но главное даже не это. А то, что орден изначально должен был принадлежать семейству Басаргиных! И все могло получиться, если бы не этот щенок Везунов! Без этого ордена русская семерка теряла смысл, не совсем, но все же. Продавать он её, конечно, не собирался, но всегда помнил о стоимости. И все же зря он не послушал отца и остался в Москве. Слишком тут стало опасно. Немцы почти вплотную подошли к городу. Налеты по нескольку раз в день. Все это очень не вовремя. Но что делать? Коллекция должна пополняться, а где как не здесь её можно пополнить практически бесплатно?

Прозвучал сигнал воздушной тревоги, но Леховцев решил не спускаться в убежище. Странно, но была у него какая-то внутренняя уверенность, что налёты эти не тронут его. Куда страшней было очутиться на фронте. Фронт означал потерю времени, и быть может жизни. Да и с коллекцией могло произойти всё, что угодно. Мародерство в эти первые военные месяцы сильно возросло, и порой он по два раза в день наведывался домой, посмотреть все ли там в порядке. Квартиру в особом доме вряд ли бы кто тронул, но всякое могло случиться. Дождавшись отбоя воздушной тревоги, Леховцев сложил документы в сейф и, сделав еще несколько звонков, отправился домой. Сегодня вечером предстояла ещё одна встреча, и он не хотел опаздывать. Несколько месяцев назад он начал прилагать серьезные усилия для пополнения коллекции живописи и сегодня надеялся заполучить картину Верещагина. Это была бы настоящая удача! Как удивится и обрадуется отец, увидев новые экземпляры коллекции! В центре Москвы еще можно было найти такси, но выйдя на улицу, он решил немного пройтись. Его тяготила эта военная обстановка. Захотелось зайти в магазин, купить бутылку грузинского вина, хорошей закуски. Но теперь это было невозможно. Карточки! Они ввели карточки! Да плевать он хотел на них! В его доме всегда будет первосортная еда! Нестерпимо хотелось очутиться как можно дальше от этого хмурого, ставшего чужим, города, хотелось пойти в ресторан, вновь увидеть красивых беззаботных женщин, вкусно поесть, в конце концов. Но и этого он лишен. Эти идиоты даже хорошие рестораны превратили в дешевые столовки! А куда делись красивые девушки? Они все исчезли, или изменились до неузнаваемости. Он шел, внимательно вглядываясь в лица проходивших мимо людей. Это были странные лица. Чужие. Ему вдруг показалось, что все эти люди оглядываются на него. Чувствуют, что и он им чужой. Стало не по себе. Он прошелся еще немного, а затем сев в потрепанную черную «Эмку» отправился домой.

Вернувшись в общежитие, Алексей первым делом отправился в Красный уголок. Всего через пару дней на фронт! А ведь он не надеялся уже на это. Осталось, правда, еще одно дело и нужно было немедленно заняться им. Подойдя к висевшему на стене знамени, он раздвинул тяжелые складки кумача и, нащупав спрятанный среди них орден, отцепил его. Как же хорошо, что он спрятал его здесь. Едва войдя домой пару недель назад, он понял, что там побывал чужой. К знакомым с детства запахам примешался едва уловимый запах табака. Все вещи остались на своих местах, но присмотревшись, он понял, что они тщательно осмотрены. Хорошо, что ордена не было в доме, хотя в укрытии, которое он сделал для него пару лет назад, вряд ли бы кто его нашел. Оставалась ещё опасность, что дом может быть разрушен во время авианалета, но до сих пор в эту часть пригорода не залетела еще ни одна бомба. Спрятав орден в карман гимнастерки, Алексей отправился в комнату, которую делил с Василием и еще тремя учлетами первогодками. Познакомились они с Васькой на экзамене, а поступив в училище, как-то сразу подружились и с тех пор были неразлучны. Они и внешне были похожи, оба высокие, светловолосые, сероглазые, потому первое время их так часто путали. И летали, как сказал однажды техник Гаврилыч, «ну чисто ангелы с крыльями». К вечеру, все в училище уже знали, что в часть друзья едут вместе. Всегда сдержанный сибиряк Михаил Артамонов, молча, крепко пожал ему руку, белорус Сулевич даже произнес небольшую речь, а Василий, схватив в охапку, закружил по комнате.

– Васька, медведь, пусти! – смеясь, отбивался Алексей, но ослабить хватку было нелегко. Освободившись, наконец, из дружеских объятий он открыл окно, чтобы впустить в тесную комнату сырой, пахнущий осенней листвой воздух. Стало вдруг удивительно тихо. Задумавшись, он не заметил, как ребята вышли из комнаты, а обернувшись, увидел только лежащего на кровати, улыбающегося своим мыслям Василия. Не удержавшись, Алексей запустил в него подушкой, но тот не принял игру. Откинув ее в сторону, он произнес: – Лешка! Мы с тобой покажем теперь фашистам! Я вот хочу в первом же бою мессера завалить. И даже придумал как. Захожу от солнца и….

– Почему это ты? – улыбнувшись, спросил Алексей. Я тоже хочу мессера завалить, а лучше двух.

– Эх, Лешка, теперь у нас такая жизнь начнется! Героями будем! Орденов и медалей полная грудь. Девушки будут с нами знакомиться…

– Можно подумать на тебя сейчас девушки не смотрят – засмеялся в ответ Алексей. – Ты же недавно на Шурочке вроде жениться хотел. Или передумал?

– Не передумал. Шурочка вот только не хочет. Говорит, у меня ветер в голове. Ну, ничего, вернусь с войны, грудь в орденах, так сразу согласится. Она, кстати, эвакуировалась вчера. Завод их эвакуировали. Сказала в Сибирь куда-то.

– Ну, вот. Будет тебе письма писать. Про завод свой рассказывать, про подружек.

– Не будет. Поругались мы. А у нее, знаешь, какой характер? Ни за что первая не напишет.

– Тогда ты напиши. Подумаешь, поругались. Война идет, а вы ругаться вздумали.

– Может и напишу. Но только после того как первого фрица в бою завалю. Тогда и писать будет о чем.

– Ты в живых сначала останься, герой – улыбнувшись в ответ на слова друга, сказал Алексей. – Фашисты тоже не дураки. Помнишь, как Хольт летал? У меня дух захватывало. Да только ведь теперь он наши города бомбит, наших ребят сбивает.

– Летает он и правда, хорошо. Но я помню только о том, что Алекс Хольт – фашист, вражеский летчик и этим все сказано. Если мы встретимся в бою, я буду помнить только об этом. Думаю и ты тоже.

– Я и думаю. Еще думаю, зачем фрицы на нас напали? Ведь ясно же, что мы победим. Мне отец про первую мировую рассказывал, говорил, немец против русского не устоит. Дух не тот, понимаешь?

– Понимаю, Леш. Одно не пойму, почему мы отступаем до сих пор. Ведь эти гады к самой Москве уже почти подошли.

– Это они потому наступают, что не знают, какое пополнение в лице младших лейтенантов Везунова и Беглова ждут ряды доблестных сталинских соколов – улыбнувшись, произнес в ответ Алексей

– А как узнают, будут драпать до самого Берлина?

– Обязательно будут, даже не сомневайся. Гнать будем так, что весь мир об этом узнает. А теперь давай спать. Завтра столько дел. Мне ещё к Леховцеву с утра. Я ведь уже и не надеялся на фронт попасть, думал, упечет он меня на сибирские просторы.

– Леш, а что он привязался к тебе? Меня расспрашивал и наших всех.

– Фамилия моя ему не нравится, – усмехнулся в ответ Алексей. – Он считает, что я происхождение свое скрыл. Будто мать моя из дворян, представляешь?

– Ну, дела! Из дворян! А ты что сказал, ну, про родителей?

– Сказал как есть. Отец из рабочих. Воевал в первую мировую, потом с Деникиным. Маму не помню, знаю только, что она сестрой милосердия была в том госпитале, где отец лежал, в Саранске. Там я и родился. А когда мама умерла, отец со мной и бабушкой в Москву перебрался.

– А отчего мать то померла?

– Тиф. Тогда многие от него умирали. Мама в госпитале и заразилась.

– И ты совсем её не помнишь?

– Совсем. Даже карточки нет. Запах только помню. От рук дезинфекцией пахло, и лекарствами, а от волос духами, нежными такими. Ну, давай спать, поздно уже.

Василий заснул сразу, а Алексей ещё долго ворочался, думал о войне, о том как завтра увидит Таню, как съездит домой, в Октябрьское. Нужно будет оставить Тане ключ от дома. Мало ли что с ним случиться, война все же. А у неё хоть дом останется.

Меряя шагами кабинет, Леховцев едва сдерживал рвущуюся наружу ярость. Сделка не удалась. Мерзавец не привез картину. Мало того, он вообще исчез. Ищи его теперь. И с орденом ничего не получилось. Совсем скоро Везунов едет на фронт, препятствовать этому он больше не может. И так уже был «сверху» звонок. Интересовались, почему он, Леховцев препятствует отъезду на фронт боевого летчика. Но как все же заставить Везунова отдать орден? Как надавить, если нет ни родителей, ни семьи? Ничего, случай представится, нужно только подождать. А следить он за ним будет зорко. Посмотрим еще, кто кого.

Октябрьское встретило Алексея тишиной. Лишь изредка доносился протяжный гудок катера с реки, да редкие прохожие торопились мимо. Листва с деревьев уже почти облетела и стали видны дома в глубине участков. Дом, купленный отцом еще в начале тридцатых, стоял на окраине поселка, в самой дальней его части. Как же он любил этот дом! Небольшой, деревянный, с затейливым мезонином и чудесной террасой, на которой так уютно было сидеть летними вечерами. Пройдя несколько улиц он хотел пролезть в дыру соседского забора, как вдруг услышал громкое: – «Алеша!» и обернувшись, увидел спешащую навстречу Таню.

– Танюша! Ты как здесь? Откуда?

– Друг твой, Беглов, сказал ты сюда поехал. Еще сказал, что завтра на фронт. А меня из госпиталя только до вечера отпустили, ну я и помчалась. А тебя нет. Я уж и не знала что думать. Иду, а тут ты. Замерзла жуть как.

– Сейчас, потерпи чуть. Через минуту дома будем.

Достав из под крайней половицы ключ, Алексей открыл дверь и, пропустив Таню, вошел вслед за ней. И опять странное чувство, что в доме не так давно побывал чужой. Он даже запах чувствовал. Алексей огляделся. Все вроде осталось на своих местах, но тревога не покидала. Казалось, вот сейчас раздастся стук, и он уже не успеет спрятать орден. Нужно было сделать это как можно скорей и, попросив Таню подождать немного, он быстро поднялся на чердак. Там, в старой печной трубе была маленькая хитрая ниша. Чужой никогда бы не нашел её. Спрятав орден, Алексей спустился вниз. Таню он нашел в кухне. Сжав худенькими руками подоконник, так что побелели костяшки пальцев, она пристально вглядывалась в глубину сада.

– Что с тобой, Танюша? Что ты там высматриваешь? – обняв девушку за плечи, спросил он.

– Там кто-то ходит. Я видела человека вон за тем деревом. Он стоял и смотрел на меня. Мне стало так страшно, Алеша. Мне вообще каждый день, каждую минуточку страшно. Страшно, что идёт война. Страшно, что ты завтра уезжаешь. Что папа на фронте. Я почтальоншу боюсь, вдруг похоронку принесет. И ещё страшно, что столько людей гибнет на этой проклятой войне. Каждый день в госпитале похоронки оформляем. А раненых везут и везут. Порой целый день плачу. Работаю и плачу. Слезы сами катятся. Иван Савелич, главный наш, ругается, грозится выгнать, а я не могу перестать. Ты уедешь, и я совсем одна останусь. Понимаешь?

Он понимал. Ему тоже было страшно, но он старался гнать от себя эти мысли. «Кто если не мы?» – спросил его отец, уезжая в Испанию. Он на всю жизнь запомнил эти слова. Теперь пришла его очередь. Кто если не он? Они долго стояли у окна, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Скупое осеннее солнце на несколько минут выглянуло из-за облаков, осветило верхушки кленов, словно позолотило их. Тонкий лучик скользнул по окну и скрылся среди старых яблонь. Война, фронт все вдруг отошло куда-то далеко-далеко. Остались только светящиеся в сумерках глаза, кольца русых волос, да тонкая девичья рука на его плече.

Взглянув ещё раз в подсвеченное скудным осенним солнцем окно, Леховцев усмехнулся. Ну, вот. Есть теперь нужная кнопочка, есть куда давить. Девчонка эта все ему выложит, нужно только подождать. Отойдя от служившего ему укрытием дерева, он сделал несколько шагов и растворился среди утративших листву деревьев. Сейчас у него есть пара неотложных дел, но на вокзал вечером он успеет.

Эшелон отходил поздно вечером, почти ночью, и проводить их пришла только давняя знакомая Василия. Нервно теребя в руках маленькую сумочку, она, то оглаживала его новенькую форму, то утирала набегающие на глаза слезы. Глядя на нее, Алексей подумал, что если бы Таня пришла проводить его на фронт, он бы гордо держал её под руку и не позволил бы плакать. Еще немного погодя подошла бывшая соседка по коммунальной квартире. Приехав в Москву из Саранска, он, отец и бабушка несколько месяцев жили на Моховой. Там и сдружились с тетей Шурой, её мужем и детьми.

–Вы уж, мальчики, берегите себя, – в который раз просила она молодых летчиков – Знаю, знаю, война кругом. Но все равно, берегите. И парашюты берите обязательно.

– Теть Шур, ну что вы опять, – сконфуженно произнес Алексей. – Все хорошо будет. Не беспокойтесь.

– Как не беспокоиться, Алешенька? Отец с завода почти не выходит, старшенький Коля с первого дня воюет, а писем от него нет и нет. Галя в санитарный эшелон записалась. Ты вот теперь уезжаешь. Одни мы с Митенькой остаемся. Я не говорила тебе, он ведь с Пашкой соседским на фронт бежать хотел. Уже и продукты в наволочку спрятал. Да Зинаида, Пашкина мать, узнала, всыпала обоим. Где это видано, дите десяти лет и на фронт.

– Хороший пацан, – подмигнув Алексею, сказал Василий. Но на фронт и правда рановато. Скажите ему, теть Шур, чтобы после уроков в госпиталь с Пашкой шел. Там им найдется работа. Письма будут писать, нянечкам помогать.

– И то, правда. Я и сама, Васенька, хотела в госпиталь на работу устроиться. Кому моя библиотека теперь нужна.

– Правильно, теть Шур. А за нас с Лешкой не беспокойтесь. Будем бить фашистских гадов изо всех сил.

– Будете, конечно, будете. Но только все равно страшно. Не за себя. За детей, за вас. И немец окаянный все прет и прет. Люди говорят, до Москвы уж почти дошел.

– Кто говорит? Гады всякие говорят. А вы, не слушайте. Москву не отдадим, это я вам точно говорю.

Василий ещё о чем – то говорил с обеими женщинами, но Алексей уже не слушал. Отойдя в сторону, он пристально вглядывался в полную суеты темноту. Где-то пыхтел окутанный паром паровоз, слышались крики обходчиков, приглушенный смех. Кто-то плакал тоненько подвывая. С неба срывался мелкий холодный дождь. Он, то затихал, то с новой силой обрушивался на людскую толпу. Но люди, казалось, не замечали его. Каждый был занят своим делом. Зная, что Таня не может прийти проводить его, Алексей все же надеялся увидеть её в людской толпе. Но вместо неё увидел Леховцева. Невольно вздрогнув, он машинально сделал шаг назад.

– Что, младший лейтенант, не ждал? Жаль не удалось мне тебя прищучить, но это дело времени. Поедешь туда, где тайга без конца и без края. Дай только время. Я твое дворянское нутро насквозь вижу. Так, где ты орден спрятал, может, все же расскажешь, очистишь так сказать, душу?

– Не понимаю о чем вы, товарищ капитан – едва сдерживая рвущуюся наружу ненависть, ответил Алексей. – И никакого дворянского нутра у меня нет. Мой отец рабочим был, мама сестрой милосердия. Бабушка из крестьян. Других родственников нет. И про орден, о котором вы говорите, я ничего не знаю. Отцовские награды вы видели, а других орденов у меня нет.

– Знаешь ведь, Везунов, о чем я, знаешь, но вид делаешь, что не понимаешь. И про орден знаешь, чую, что знаешь. Но, ничего. Я на Танечку твою надавлю. Может она что расскажет.

Красный туман заволок глаза, стало трудно дышать.

– Если ты, мразь, Татьяну хоть пальцем тронешь, убью. И плевать что потом.

– Не спеши, младший лейтенант, – усмехнувшись, ответил Леховцев. – Повезло тебе, что на фронт едешь. Но особо не радуйся. Времени на размышление месяц даю. А не принесет мне Танечка орден, загремит по 58.

Заметив, как изменилось лицо Алексея, Леховцев усмехнулся. – Вот видишь, младший лейтенант, ты уже не спрашиваешь, о каком ордене идет речь. И так понятно, что рано или поздно я получу его. Надавлю на рычажок, Танечка и расскажет, где ты его прячешь.

–Таня ничего не знает ни о каком ордене. Я тоже не понимаю, о чем вы говорите, товарищ капитан. Может, спутали меня с кем?

– Хитер ты, Везунов. Но я хитрее. Месяц. Ровно месяц тебе даю. Нелегко, ох нелегко красавицам таким на зоне. В Сибирь матушку ее отправлю, если жива, конечно, останется. Ты, подумай, стоит оно того?

– Я тебя, капитан, голыми руками задушу, – едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в ненавистное лицо, тихо произнес в ответ Алексей. – Девушку не тронь, она ничего не знает. Отдам я тебе этот орден.

Со стороны могло показаться, что в вокзальной ночной сутолоке разговаривают два товарища. Но наэлектризованное взаимной ненавистью пространство заставляло людей огибать невидимый круг, в котором сошлись эти двое. В какой-то момент Алексею показалось, что он видит пробегающие между ними искры, но нет, это свет фонаря обходчика отразился от пуговиц на шинели Леховцева. Вокруг шумело людское море, но он видел только ненавистное лицо с тонкой ниточкой усов над верхней губой. Он бы, наверное, сошелся с ним в рукопашной прямо здесь, на темном перроне, но громкий крик «по вагонам» заставил резко отступить в сторону.

– Тронешь ее, не видать тебе ордена как своих ушей, капитан, – наклонившись к самому уху Леховцева, произнес Алексей. Она все равно ничего не знает, а ты без меня не найдешь, хоть по кирпичику, по досточке дом разберешь. Так что придется меня обождать. Если, конечно, жив останусь.

– Останешься, – осклабившись, ответил Леховцев. – В твоих интересах, Везунов живым остаться. Ну, а через месяц увидимся, дело то твое не закрыто, только приостановлено. Повезло тебе на этот раз, Везунов. Но я уж постараюсь, чтобы ненадолго. Хотя, если что накопаю, не доехав до места назначения, обратно поедешь.

Повернувшись, Леховцев направился к выходу из вокзала. Вся эта фронтовая суета действовала ему на нервы. Темные улицы нагоняли тоску. Можно было, конечно, отправиться в «Националь», один из трех не закрытых пока ресторанов, но работы в последнее время было столько, что он даже ночевать порой оставался в кабинете. Сегодня же он решил устроить себе маленький праздник. Что ни говори, а орден совсем скоро будет у него. И в ту же секунду он вновь усомнился в правильности происходящего. Что если это не тот Везунов? Что если про орден тот сказал просто так, чтобы отвести беду от девчонки? Нет. Этого не может быть. Проведена гигантская работа. Он даже нашел в Сиблаге того самого доктора который работал с матерью Везунова Еленой Уваровой! И старик подтвердил, что орден был, что он сам его видел! И в то же время полной уверенности, что Елена Уварова была матерью именно этого Алексея Везунова, у Леховцева не было. Везуновых в Саранске было чуть меньше чем Ивановых. Но все же внутренняя уверенность, что он на правильном пути жила в нем с тех самых пор, как он впервые увидел этого учлета. Отличался он от других учеников летной школы. Неуловимо, но отличался. И ему, потомку князей Басаргиных было хорошо видно это отличие. Задумавшись, Леховцев чуть было не прошел мимо черной «эмки». Холодный, сырой ветер пробирал насквозь, и, очутившись внутри автомобиля, он позволил себе расслабленно посидеть пару минут. Сегодня он устроит себе меленький праздник. Дома есть бутылка хорошего коньяка, виноград и вяленое мясо, переданные с оказией из Армении, а еще настоящий французский шоколад. К сладкому он был равнодушен. Шоколад покупал для жившей в соседней квартире Наденьки Берзиной. Муж Наденьки, уехавший еще перед войной к родителям в Минск, затерялся где-то в Белорусских лесах. Оставшаяся дома Наденька погоревала с недельку и, решив, что война войной, а жизнь продолжается, устроилась с помощью Леховцева на работу в столовую второго управления. Но никакого праздника у него в тот вечер так и не получилось. Напротив. Случилось то, о чем он боялся даже думать. Тяжелая авиационная бомба пробив пять этажей дома, уничтожила его квартиру и ту часть коллекции, которую он не успел отправить к отцу в Энск. Застыв в оцепенении, он смотрел на всполохи огня, суетящихся пожарных, на отъезжавшие кареты скорой помощи, и не мог заставить себя подойти к тому, что еще утром было его домом, его крепостью. В голове словно образовался вакуум, все мысли улетучились и только у виска стучал маленький молоточек, выстукивал о том, что все еще поправимо, что уничтожена не самая важная часть коллекции. То, что пропало можно восполнить, не сразу, но можно. И он завтра же займется этим. А сегодня нужно выяснить, не осталось ли чего из вещей и проследить за работой спасательной команды. Вдруг все же что-то уцелело?

Вглядываясь в ночное небо, Алексей с тоской думал о тех, кто более ста лет хранили семейную реликвию, несмотря ни на что хранили. Они смогли, а вот он не сумел противостоять Леховцеву, обещал отдать ему орден. Пообещал взамен на жизнь и свободу Тани, самого дорогого и любимого человека. Эта мысль примеряла с действительностью, но, почему то от неё становилось сухо во рту и холодно в животе. А еще угроза Леховцева, что в любой момент его могут снять с поезда и отправить обратно в Москву, а уж оттуда…. Упрямо мотнув головой, Алексей растолкал успевшего заснуть Василия.

– Хватит спать. Завтра мы уже фашистских гадов сбивать будем, а ты спишь.

– Завтра и будем, а сейчас, что не поспать? Кто знает, когда еще спокойно поспать придется. Леш, честно, ну как на духу скажи, ты, что, боишься? В бой вступить, боишься?

– Не знаю. Хотя, немного боюсь, наверно. Настоящий бой это прежде всего битва умов. Помнишь, что наш подполковник говорил?

– Помню, конечно! Правильно он все говорил, но я все равно думаю, что в бою самое главное не струсить.

– Серов в Испании воевал. Знает, что такое настоящий воздушный бой. Опыта у нас с тобой пока нет, но головы то есть! Он ведь и правда много полезного рассказывал. Нужно использовать с толком все, что мы знаем о них. Главное помнить, что фрицы не любят ввязываться в честный бой. Предпочитают внезапность. Выскочили из под солнца, из-за облаков, кого успели расстреляли и бежать.

– Лех, я все про ребят наших думаю, – помолчав немного, сказал Василий, – о тех, что месяц назад погибли. Если бы нас тогда сразу на фронт отправили, мы ведь на их месте могли быть. Серегины вещи так до сих пор в каптерке у Гаврилыча и лежат, он никому их не велит трогать. А Ленькину сестру и мать видел? Я до сих пор себя как бы виноватым чувствую, что это не меня, а Леньку фашисты убили. Лешь, а ты умереть боишься?

– Боюсь, наверно. Не знаю. Не думал как-то об этом. Да и рано нам пока, Вася, умирать, дел вон сколько впереди. С фашистами драться надо, а не о смерти думать. Ладно, спи, давай. Завтра много дел.

Василий быстро уснул, а он все не мог заснуть. Поезд увозил их от военной Москвы и вглядываясь в темный провал окна, Алексей думал о том, как не похожа эта поездка на прошлогоднюю, когда они с Таней ездили в Ленинград. Тогда вагон был полон девушек в ярких платьях. Дети бегали, важный усатый проводник разносил чай, а на перроне можно было купить восхитительно вкусную вареную картошку и крепкие малосольные огурчики. Денег у них было немного. Поехали всего-то на два дня, но какие это были дни! Атланты. Эрмитаж. Крейсер «Аврора», Петропавловская крепость. И, конечно же, мосты. Закрыв глаза, Алексей мысленно пережил еще раз каждую минуту тех удивительных дней. Каким красивым был тем летом Ленинград! Всю ночь они просидели, укрывшись его курткой на ступеньке у Невы. Смотрели на высокое, жемчужно серое небо, слушали, как плещется у ног вода, и говорили, кажется, обо всем на свете. О самолетах и покорении Арктики, о полетах Чкалова и новых станциях метро, о последней роли Орловой и огромных металлургических гигантах, и конечно же, о том, что войны не будет никогда – никогда! Этот же вагон и люди в нем так же сильно отличались от того, как военная Москва от еще недавней летней, праздничной, полной детского смеха и улыбок девушек.

Так случилось, что до N. им пришлось ехать не в военном эшелоне, а в пассажирском поезде, уносящем на Восток сотни эвакуированных из Москвы жителей и, находясь среди них, оба чувствовали себя неловко. Словно и они тоже бежали от войны.

2022 год.

Достав из кармана мобильный телефон, Катя в сотый, наверное, раз за сегодняшний день вызвала нужный номер. Услышав очередное – «абонент временно не доступен» она едва не бросила телефон на скамейку. Что он себе думает этот Макс? Подумаешь, красавчик! Но, только вспомнив густые, светло-русые волосы, серые в обрамлении пушистых ресниц глаза, чуть лукавую улыбку она, не выдержав, обиженно всхлипнула. Ну, куда он мог деться? Ведь договорились же встретиться у памятника Пушкину в двенадцать! А уже почти половина первого! И она, дурища, почти плачет уже, но ждет! Так ведь совсем замерзнуть можно! Вот придет, а она в ледяную статую превратилась! Но вскоре на смену обиде пришло беспокойство. Что-то случилось, поняла вдруг Катя. Опаздывала всегда она, Макс всегда приходил вовремя. Да по нему часы можно сверять! Тогда, что могло произойти? На работе его нет, туда она уже звонила, дома тоже. Да и какая работа если они должны сегодня подать заявление в ЗАГС?! Всхлипнув еще раз, Катя разблокировала экран телефона, но долгожданной эсэмэски, о том, что абонент появился в сети, не было. Подожду еще немного, решила она и пойду в полицию. В конце концов они обязаны искать потерявшихся граждан, а уж Макса тем более. Следующие полчаса она провела уже на соседней скамейке, на нее попадало солнце, и сидеть было не так холодно. Кормила важных, толстых голубей, сердито посматривала на глазевших на неё юнцов, считала проходивших мимо прохожих. Юнцы на соседней скамейке как-то уж очень громко засмеялись и, бросив на них убийственно-презрительный взгляд, Катя вновь взглянула на часы. Как она ждала сегодняшний день! И вот на тебе! Макс как в воду канул, и где его искать она не знает. Решено. Нужно действовать и немедленно. Где там бывший одноклассник и лучший друг Сереженька Ильин работает? Правильно, в полиции. Вот туда она сейчас и отправится. Встав со скамейки, Катя стряхнула прилипшие к боку сумки льдинки, заправила под шапку длинные светлые пряди и, скользнув равнодушным взглядом по сидящему на соседней скамейке пожилому мужчине, направилась к метро.

Проводив девушку взглядом, он отметил про себя, что все сделал правильно. Это точно она. Одно лицо с Везуновым. Наконец – то он получит то, что ищет долгие годы. Эти поиски давно уже превратились в навязчивую идею, но ничего поделать с этим он не мог. Орден снился ему ночами. Искры света отражались от драгоценных камней, он протягивал к нему руки, но хватал только отраженный от камней свет. Он и сам не мог понять, почему столько лет гоняется за этим орденом. Знал только, что должен заполучить его любыми путями. Отцу не удалось, но ему обязательно удастся.

Войдя в дежурную часть, Катя уверенным шагом подошла к окошку дежурного и потребовала, чтобы её провели к Сергею Михайловичу Ильину. Услышав в ответ равнодушное – «Сергей Михайлович занят» она хотела было возмутиться, как вдруг сильные руки оторвали её от пола.

– Серега!– закричала она,– сейчас же отпусти! У меня к тебе дело! Срочное!

– Привет, Катюнь. Довольно улыбаясь, он схватил её за руку и потащил к себе в кабинет. Сопротивляться почти двум метрам роста и как минимум 100 килограммам веса было бесполезно и, стараясь не упасть, она бежала за ним по коридору, а потом перепрыгивая через ступеньки на второй этаж.

– Соскучилась? Я так и подумал. Ну, как ты без меня, рассказывай.

С Сергеем Ильиным были связанны самые чудесные детские воспоминания. С первого школьного дня и до последнего они сидели за одной партой. Прошли через все дразнилки и ни разу за все годы не поругались. На контрольных она писала два варианта по английскому, химии, биологии. А Ильин решал за нее физику и алгебру. И портфель носил, и на санках катал. Родители с обеих сторон и одноклассники одно время смотрели на них как на будущих молодоженов. Но потом поняли, что эти двое просто родились в разных семьях, а по сути они брат и сестра.

– Плохо я без тебя. Макс пропал. Ты должен его найти. И как можно быстрей. Для пущей убедительности она даже стукнула кулачком по мускулистой груди и тут же поморщилась. Словно о стену ударилась.

– Кать, но я ведь в транспортной полиции работаю, а не на Петровке. Как я его найду? И что значит пропал?

– То и значит. Мы сегодня заявление должны были подать в ЗАГС, а он не пришел! Но ты ведь знаешь Макса! Он никогда не опаздывает, а сегодня НЕ ПРИШЕЛ! И телефон не отвечает! Абонент недоступен! Узнай где Макс, сейчас же!

– Кать, ну успокойся. Ничего с твоим Максом не случится. Ну, подумаешь не пришел, всякое может случиться. Может, шел, упал, очнулся – гипс. Ну, это я так, шучу, – заметив, как побледнела Катя, быстро произнес он. – В общем, рассказывай все по порядку.

– Хорошо, давай по порядку, – зная пристрастие друга расставлять все «по полочкам» согласилась Катя. – Сегодня утром Макс прилетел из Пекина, он на открытие выставки летал. Представляешь, они выставили две его картины! Позвонил мне утром из Шереметьево, затем из дома, а потом все. Абонент недоступен.

– И никаких предположений, где он может быть? Может ты что забыла?

– Сереж, – простонала Катя. – Мы в ЗАГС собрались! Как я могла что-то забыть? А давай по номеру найдем телефон? Где телефон там и Макс, он ведь с ним ни на минуту не расстается.

– Сериалов много смотрите, девушка. Это там пара телефонных звонков и нате вам координаты потеряшки, а в реальной жизни все иначе.

– Ну, сделай пять звонков или десять. Ты ведь можешь. Ну, пожалуйста!

– Катюнь, давай не будем горячку пороть. Подождем хотя бы до завтра. Ну, правда, это просто смешно искать человека если его нет всего то два часа. Может телефон потерял, может, устал с дороги, заснул, а телефон разрядился. Может…

– Серега! Ты гений! Он ведь сказал, что выпил снотворное в самолете, но так и не смог заснуть. Нужно ехать к нему! Почему я только сразу об этом не подумала?! Позвоню, как доеду. А если все же…

– Вот тогда и будем решать. Ты на машине?

– Нет. На метро. Так быстрей. Позвоню, как только доберусь.

Он хотел что-то добавить, но не успел. Чмокнув друга в щеку, Катя выскочила за дверь, и спустя пару минут он увидел из окна ее легкий силуэт. Повезло Максу, тоскливо глядя в серое небо, подумал он. Вот что ему, Ильину, делать, если таких как она в природе больше нет? Что делать если со всеми другими ему скучно и не интересно? Иногда он в неё влюблялся. В такие дни менялось все вокруг. Мир становился другим и то, что вчера казалось легким, в дни, когда он был в неё влюблен, становилось непреодолимым. В такие дни, например, нельзя было схватить её за руку и перебежать дорогу в последние «зеленые» секунды. Или сидя рядом в кинотеатре положить руку на спинку её кресла. Нельзя было смотреть на длинные загорелые ноги и трогать шелковистые волосы, пытаясь поймать запутавшиеся в них лучики солнца. А один раз они влюбились одновременно. Это было так странно и непривычно, что промаявшись неделю, оба решили о таких «глупостях» больше не думать. Но он иногда думал. Думал и мучился, и ругал себя, и давал обещания, что ЭТО никогда с ним больше не повторится. А порой он на нее злился. Злился потому, что всех своих дам мерил по ней, и все они проигрывали подруге детства. Попадались иногда похожие на нее, но едва в воздухе появлялся намек на женитьбу, он вновь отправлялся на поиски. Тяжело вздохнув, Ильин подошел к окну и долго вглядывался в вереницу мчащихся куда-то автомобилей. Он с детства любил представлять, куда и зачем все куда-то идут или едут. Придумывал разные истории. И про нее придумывал. То спасал из горящего дома, то защищал от хулиганов. Смешно это было. Вздохнув, Сергей приоткрыл окно. В комнату ворвался свежий морозный воздух. Залетевшие в окно снежинки закружились в известном им одним танце. Сначала их было немного, потом все больше и больше, а спустя минуту их стало так много, что пришлось закрыть окно. Мир за окном, еще недавно солнечный, почти весенний, превратился в размытое нечто. Зима явно не хотела уходить из города. Очередная оттепель опять сменилась зимним холодом. Зима весело посмеивалась над ждущими весеннего тепла людьми. Серо-белое небо давило на город. Казалось, протяни руку и дотронешься до огромной белой подушки, из которой сыплются на город миллиарды снежинок. Метель недавно начавшаяся набирала силу, укутывала город белым одеялом. Небо опустилось еще ниже, и холодная поземка, веселясь, кружила на улицах. В такие дни Ильину хотелось с головой окунуться в этот зимний танец, затеряться среди танцующих снежинок, почувствовать себя невидимкой среди спешащих мимо людей. Взглянув еще раз в окно, он опустил жалюзи и вернулся к работе. Но мысли о Кате и Максе не выходили из головы. Появилось предчувствие чего-то странного, нехорошего и, вздохнув, он стал терпеливо дожидаться ее звонка.

1941

До N. оставалось еще несколько часов пути. Где-то плакал ребенок, что-то тихо говорил взволнованный женский голос. Кто-то храпел, кто-то кашлял, кто-то громким, со свистом шепотом, требовал, чтобы ему дали отдельное место. Спать сидя было неудобно, да и мысли о Леховцеве не давали покоя. Что если этот гад и вправду решит отыграться на Тане? Нельзя этого допустить! Она не выдержит. На неё и так столько всего свалилось! И орден! Столько поколений его предков хранили его, а он, Алексей Везунов вынужден эту связь поколений прервать! Бабушка рассказывала, что мама даже в самые трудные голодные годы не продала его. Он же готов расстаться с семейной реликвией только потому, что так хочет Леховцев! Нужно что-то делать, но что? Поезд стал замедлять ход и Алексей понял, что скоро станция. Значит должен пройти патруль. Документы уже проверяли дважды, и оба раза глядя в холодные, похожие на буравчики глаза, ему хотелось бежать. И еще дождь. Нудный, моросящий, нагоняющий тоску. Хотя, дождь это сейчас хорошо. Немцы не летают в дождь. Видимости никакой и ночь, солнца нет. Любят они заходить от солнца, внезапность любят. Стоило ему только подумать о предстоящих полетах, как он тут же начал представлять картины будущих боев. Мысленно пикировал, прятался в облаках, нападал и уворачивался. Война на земле немного пугала его. В небе, он знал, все будет иначе. Небо его не подведет. Повернув голову он посмотрел на Василия. Прислонившись к окну, тот спал слегка посапывая. Лицо было спокойным, словно и не было никакой войны. Алексей позавидовал другу, вот уж кто может заснуть хоть сидя хоть стоя. Вагон был переполнен. Счастливчики, захватившие третью полку, спали лежа, на первой и второй спали сидя. Поезд шел на Восток, увозя с собой сотни женщин, детей, стариков от жуткой войны. Колеса мерно стучали, в тонких стекающих по окнам струйках воды отражался свет редких фонарей. Алексей не заметил, как задремал. Проснулся он от страшного грохота и не сразу понял, что происходит вокруг. Жуткий, выворачивающий на изнанку вой и затем жуткий грохот. Крики! Стоны! Плач детей! Языки пламени и судорожное метание людей в узком проходе вагона. Где-то рядом был Василий, он слышал его голос, но не видел его. Схватив на руки ревущего малыша, Алексей второй рукой тянул к выходу его мать. Потом передавал в чьи-то руки детей, торопил потерявшихся от страха людей. На станции было еще страшней. Пылающие вагоны, взрывы, бегущие в поисках укрытия люди. Он ничего не понимал. Здесь ведь тыл! И как можно бомбить мирный пассажирский поезд? Ему еще многое предстояло узнать, но этот первый день настоящей войны стал откровением. Казалось, этот ужас никогда не закончится, но спустя несколько минут все вдруг стихло. Он даже не понял, как это произошло. Задрав голову, смотрел на удаляющиеся немецкие самолеты. Смотрел и едва не плакал от бессилия. Он встретится с ними, обязательно встретится! Стараясь не смотреть на неподвижно лежащих в стороне людей, он принялся искать тех, кого еще можно было спасти. В какой-то момент Алексей почувствовал, что не в силах больше видеть страдания людей, слышать крики раненых, плач женщин и детей. Но пересилив себя, помогал санитарам, таскал воду, помогал тушить горящие вагоны. День казался бесконечным. Иногда он вспоминал о друге, но, не видя его среди убитых и раненых, гнал страшные мысли из головы. Василия он нашел в одной из воронок недалеко от станции. Лицо почти не пострадало. Глаза были широко открыты, на лице сохранилось привычное, слегка удивленное выражение. Казалось, вот сейчас он задиристо улыбнется и спросит что-нибудь эдакое, на что никто и никогда не сможет найти ответ. Алексей долго сидел рядом держа друга за руку. Сегодня его жизнь изменилась, сегодня он весь наполнился потрясающей, звенящей яростью. Теперь он знал, о ком будет думать в своем первом, втором и во всех других боях. Вытащив из кармана Васиной гимнастерки документы, Алексей спрятал их в свой карман. Странно, но его собственных документов в кармане не было. А ведь он точно помнил, что положил их в … Ну да! Его документы остались в вещмешке, а вещмешок в сгоревшем вагоне. Уже потом, вспоминая этот день он понял, что его словно подталкивал кто забрать документы друга. Он еще сам до конца не осознал, зачем это делает, а руки уже застегивали карман гимнастерки. В училище их часто спрашивали, не братья ли, так были похожи. А те, кто редко видел, вообще путали. Оба высокие, светловолосые, сероглазые они и в самом деле были как братья и вот теперь, когда Василий погиб, Алексей понял, кого война отняла у него. Он долго бы еще сидел рядом с погибшим другом, если бы не окликнувший его голос: – ну что расселся, давай, помогай! Обернувшись, он увидел девушку из санитарного поезда. Это вместе с ней он сегодня выносил раненых из вагона. Маленькая, худенькая, совсем еще девчонка, она по детски хмурилась, но так строго на всех покрикивала, что никому и в голову не приходило ослушаться.

– Да не сиди ты как бревно. Давай, помогай!

Вместе они вытащили Василия из воронки. – И чё он побег сюда? Бомбили там, а он здеся. Струхнул видать.

– Да как вы смеете? Вы же не знаете его совсем! Он ведь летчик! – возмущенно воскликнул Алексей

– Ха! Летчик поди тоже человек. Тоже спужаться может, – утерев рукавом лоб, ответила она. – Вона где все, а он тута. Видать сбег пока немец бомбил нас.

Оглядевшись вокруг, Алексей понял, как и почему Василий оказался в дальней части станции.

– Я знаю, почему он здесь. Вон, видите те бочки? Если бы попали в них, тут два дня все полыхало бы. Он их перекатывал. Видите, сколько бочек в кустах! Да Лешка герой! Как так получилось, что он назвал друга Лешкой? Он и сам не знал. Но вырвавшееся слово поставило свою точку. Судьба сама все решила. Теперь он Василий Беглов, бывший беспризорник. Воспитанник Питерской шпаны с Литейного. Юнга города на Неве. Алексей же Везунов погиб откатывая бочки с керосином. Есть, конечно, риск, что его узнают и разоблачат, но в части, куда он направляется, нет никого из их училища. И фотография! В документах выданных в училище были перепутаны фотографии! Они посмеялись тогда и решили никому не говорить. Хохотали как ненормальные. Фотографии были так себе, и они развлекались тем, что показывали документы друзьям и никто (!), никто не заметил, что фото перепутаны. Тогда это казалось забавой, теперь же могло спасти его от Леховцева. Когда началась война, они хотели рассказать о перепутанных фотографиях, но потом решили промолчать. Побоялись, что вместо фронта поедут на просторы Сибири.

– Слушай, а он не брат тебе? Ну, прям точь в точь ты!

– Нет, не брат. Друг он мой. Лучший друг, понимаешь?

– Что не понять? Лучший так лучший. Жаль его. Такой молоденький. Красивый. И тут он не выдержал. Слезы сами лились, падали на лицо Васьки, стекали ему на шею и казалось, это слезы погибшего друга. Казалось, это он плачет, сожалея, что его война уже позади.

–Ну, ты это, хватит реветь то. Того гляди опять прилетят. А у нас еще столько дел. Где документы его? В карманах нет, я смотрела.

– Документы в вагоне остались, в вещмешке. А вагон сгорел. Но ты не думай ничего такого, я ведь про него все знаю и скажу кому следует.

– Да мне то что. Это ты не мне говорить будешь. Но, похож то как. Ну прям как ты лежишь, тьфу, тьфу. Ладно, я за носилками схожу, а ты попрощайся, что ли. Девчонка убежала, а он все держал друга за руку, не замечая ничего и никого вокруг.

День казался бесконечным, но постепенно ужас утренней бомбардировки уступил место другим мыслям и чувствам. Нужно было срочно восстанавливать разрушенные пути и вместе со всеми он таскал шпалы и рельсы от разобранной неподалеку узкоколейки. То и дело поглядывая на темнеющее небо, думал о том, как хорошо было бы успеть сделать работу до темноты. Ведь если бы не эти гады, что словно коршуны налетели на беззащитный, мирный поезд, они с Васькой были бы уже в части и даже, может, сражались за своё небо, свою страну. И не пришлось бы оплакивать друга и жить по чужим документам! В тот момент казалось правильным то, что он сделал. Но сейчас Алексей сожалел, что поддавшись минутному порыву, назвался Василием Бегловым. Размышляя, он не заметил неприметных с виду людей в форме наблюдающих за ним из-за дымящегося полуразрушенного вагона.

– Так он это или нет? – спросил тот, что был старше по званию.

– Вроде похож. Лицо вот, только, грязное и темно тут. А так вроде Беглов. Я его пару раз то всего в училище видел. Поближе посмотреть бы, ну и потолковать.

– Потолкуем. Как в часть приедет, так и потолкуем. Если Везунов погиб, так капитану Леховцеву и доложим. А пока давай на станцию. Там еще дел невпроворот. Немцы оборону прорвали, а у нас тут два эшелона и третий на подходе. Отправлять их надо.

Не отводя взгляда от сидящего напротив майора госбезопасности, Алексей в сотый, наверное, раз отвечал на задаваемые вкрадчивым голосом вопросы. Главное было не запутаться в собственных показаниях и, стараясь сохранять спокойствие, он вновь начал излагать события прошедших суток.

– Когда начался налет, я спал. Потом раненых выносил, вагоны тушил, людей отводил. Алексея Везунова не видел. Что он делал, не знаю. Но, судя по всему, он бочки с керосином старался откатить в лесок. Если бы они рванули, всю станцию бы разнесло.

– И как вы его нашли?

– Пошел искать и нашел. Он в воронке лежал. Тут Алексей невольно запнулся и сидящий напротив человечек, конечно же, заметил это.

– Что – то еще вспомнили, товарищ младший лейтенант?

– Нет, ничего. Просто на душе тяжело очень, товарищ майор. Это ведь был наш первый день на войне, и вот я жив, а Лешка погиб. На глаза вновь навернулись слезы, но не пролились. Я теперь знаете, как воевать буду, товарищ майор, ну будто за двоих. Понимаете?

– Понимаю, батенька. Понимаю. А вот, скажите, кто мог видеть, куда младший лейтенант Везунов документики положил? Вы то, батенька, спали, следовательно, видеть не могли. Или не спали?

– Спал. Но куда если не в вещмешок? При нем документов не было. И сестричка смотрела, не было.

– Так – то оно так. Но и проверить нельзя. Сестричка подошла, когда ты, младший лейтенант уже рядом с Везуновым был. Или не так?

Неожиданный переход на «ты» смутил Алексея, но решив не обращать на это внимание, он постарался ответить как можно более искренно. – Вы правы, товарищ майор. Сестричка позже подошла. Но вещмешка не было.

– А где, кстати, твой вещмешок, товарищ младший лейтенант? И документики покажи свои. А то все говорим, говорим, а документики твои я так и не увидел.

Глазки буравчики впились в него, но Алексей с честью выдержал этот взгляд.

– Мой вещмешок тоже в сгоревшем вагоне остался, а документы вот, пожалуйста.

Никогда еще его документы не осматривали столь тщательно. Маленькие глазки буравчики вглядывались в каждую букву, каждую цифру. Искали за что зацепиться и не найдя, начали с особой тщательностью рассматривать лицо Алексея.

– Ну а ты, товарищ младший лейтенант, как без вещей то? Девушки фотография, или там ценности какие? И у друга твоего, кстати, были какие ценные вещи?

При упоминании о «ценностях» Алексей внутренне напрягся. Выходит не просто так появился здесь этот майор? Но как Леховцев так быстро узнал, что он, Алексей Горчаков, «погиб»? Хотя, мог, конечно. И тут он решил хоть немного, но отомстить Леховцеву. – Ценные вещи? Были вообще-то.

Взгляд сидящего напротив человека напрягся. И весь он словно подобрался для прыжка. – Так о каких ценностях идет речь? – чуть привстав из-за стола, глухим от волнения голосом спросил майор.

– Газета у меня там осталась, товарищ майор, с речью товарища Сталина. Ну та, которую, он в самом начале войны произнес, которую в «Правде» напечатали. Где теперь такую газету достать, не знаю.

– Газета, говоришь. Ну, ну. Такая газета и впрямь ценность. Молодец младший лейтенант. Хороший из тебя защитник родины получится. Жаль друг твой погиб. Вместе бы вы столько фашистских гадов уничтожили.

Алексею на миг стало страшно. Даже голова закружилась. Но он продолжал все так же преданно смотреть на сидящего перед ним мужчину и это помогло. Буравчики спрятались в глубину глаз, и взгляд майора стал вдруг похож на человеческий.

– Ты где вырос то? В Ленинграде кажется? Я сам из тех мест. Из Сестрорецка.

– А я с Васьки, ну, с Васильевского. Васька с Васьки. Беспризорничал, потом в детдом попал, ну а потом в летное поступил.

– А Беглов потому как бегал много? – попытался пошутить майор.

– В самую точку попали, товарищ майор. С детдома раз десять сбегал пока мальцом был, ну, а потом перестал. За ум взялся, учиться хорошо начал, в летную школу поступил.

Вопросы сыпались один за другим, но столько раз слушая рассказы друга о босоногом голодном детстве, Алексей без запинки отвечал на них.

– А такого, капитана Леховцева, знаешь? Может, слышал, что о нем?

– Вроде слышал. Лешка говорил что – то, но я не помню. А что случилось – то?

– Да так, ничего особенного. Дружили они с капитаном. Вот он и в расстройстве, что друг погиб. Ну, да ладно. Пойдем, подброшу тебя в часть. Там комэск новый. Погиб наш Тимофей Иванович. Геройски погиб. Теперь там подполковник Бахрушев.

– Николай Петрович? – невольно воскликнул Алексей.

– Да, а ты что, знаком с ним? – удивленно вскинув брови, поинтересовался майор Дробот.

Знаком! Да ведь Бахрушев был лучшим другом его отца! Знал его, Алексея, с самого раннего детства. И как он теперь явится к нему под чужой фамилией?

– Да ведь его все знают, Бахрушева. Мы ведь по его учебнику учились, и полеты его разбирали. Он ведь один из лучших! – ответил Алексей.

– Ну да, ну да. Бахрушев он такой. Вот и будешь теперь с живой легендой летать. Смотри, не оплошай.

– Я постараюсь, товарищ майор. А можно вопрос?

– Валяй. Что там у тебя?

– Мне бы с другом попрощаться. Можно?

– Иди. Полчаса у тебя. Спросишь у похоронной команды, они покажут.

Никогда еще Алексею не было так паршиво на душе. Ведь, получается, предал он друга! И как с этим жить дальше?

– Да так и живи! Вот как сможешь, так и живи!

Резко обернувшись, он увидел ту самую девчонку санитарку из поезда. Она что-то еще кричала вслед убегающему красноармейцу, но ему показалось, что она ответила на мучивший его вопрос. Да, он будет жить и воевать за двоих. Будет сбивать фашистских гадов за себя и за Ваську Беглова. Выхода у него другого нет. Только так он сможет избавиться от чувства вины перед другом. Но была еще одна мысль, не дававшая ему покоя. Таня! Ведь рано или поздно она узнает о его гибели. Сообщить, что он жив? Нет, нельзя! Леховцев должен быть уверен, что Алексей Везунов мертв. Только это защитит Таню. Не сейчас, позже он обязательно свяжется с ней. Но это будет потом. Не скоро, но будет, обязательно будет.

Сидя в кузове полуторки, Алексей всматривался в проносившиеся мимо пейзажи войны. И хотя небо оставалось таким же голубым, деревья все так же стояли ровной стеной, а солнце то и дело проглядывало из-за облаков, все равно это был уже не мирный, довоенный пейзаж. Изредка попадались груженные вещами повозки. Хмурые детские и женские лица провожали их полуторку настороженными взглядами. Война гнала людей из родных мест, и Алексей чувствовал себя ответственным еще и за это. Держа в своей руке руку погибшего друга, он поклялся отомстить и сейчас еще раз мысленно повторил эту клятву. Вскоре повозок и людей с груженными тачками стало так много, что полуторка еле двигалась по узкой дороге. Все это могло значить только одно: война подошла вплотную к этим местам.

– Давай, младший лейтенант, вылезай, приехали. Дальше пешком пойдешь. Тут через лесок близко, – обратился к Алексею Дробот. – Ну, Леховцев, так через этак, ведь говорил же, не успеем!

– Что «не успеем», товарищ майор? Вы о чем?

– Да ни о чем. Не твоего ума, младший лейтенант, дело. Ты давай, перебежками в лес и дуй в сторону Кузьмичей. Там Бахрушев базируется, если не снялся с места еще.

– А где эти Кузьмичи? Я ведь не местный, ничего здесь не знаю. И если нет там уже никого? Что мне делать?

– Приказ выполнять, не ясно что-ли? Язык тебе на что? Спросишь у местных дорогу. Бахрушеву передай, что майор Дробот, ну то есть я, в Лениногорск вернулся. Все, давай дальше сам.

Делать было нечего. Выпрыгнув из кузова, Алексей огляделся. Люди шли плотным потоком и полуторка отчаянно сигналя, разгоняя стариков, женщин, детей, направилась обратно к станции. И куда ему идти? Майор сказал через лесок. Может это не так уж и далеко? Узнав от проходивших мимо женщин, где находятся Кузьмичи, он направился было в нужном направлении, но был остановлен сморщенным, словно осенний гриб дедом.

– А зачем тебе служивый в Кузьмичи то, понадобилось? Дело какое али как? – ухватив Алексея за рукав гимнастерки, поинтересовался он.

– Дело, дедушка. А вы оттуда? Вы из этих мест?

– Я то, местный. А ты туда не иди. Немец там. Нельзя тебе туда. С нами давай.

– Как, немец? – ошарашено переспросил Алексей. – Там ведь аэродром. Мне туда нужно.

– И – их, служивый. Да нет там никого. Дён два как нет. Немец как попер, так мы и бежать. Кто-то остался, а мы вот пошли. Старуха моя говорит, к сестре пойдем. А я вот думаю, дойдем ли. Вдруг и там немец? Что тогда?

– Дедушка, а может, вы путаете? Со мной майор ехал, он бы знал, что там немцы, сказал бы.

– Ну иди, коль не веришь. Только лесом иди. Все прямо, а как до речки дойдешь, так налево и до моста. На сам мост не суйся, немцы его попервой закроють. Брод там есть недалече. Аккурат где затока камышом поросла. Одна она там такая, не спутаешь. А в камыше лодка спрятана. Так, на всяк случай. Можа и пригодится тебе.

Поблагодарив словоохотливого старика Алексей свернул в лес. Идти по его подсчетам было несколько часов. Только бы дед напутал и авиаполк был на месте! Иначе где его искать, куда идти? И кто ему поверит? Запишут в дезертиры, и прощай все на свете. А если плен? Нет, об этом лучше не думать. В плен нельзя, лучше смерть. Странно, но он перестал бояться смерти. Как то так случилось, что перестал. Он шел уже около четырех часов как вдруг замер, услышав гул моторов. Подняв голову, Алексей увидел как маленький Як уворачивается от превосходящего его по размеру Юнкерса. Впервые он видел настоящий воздушный бой так близко и как зачарованный смотрел в голубую даль. Он словно наперед знал все действия летчиков. Бой шел словно по учебнику и Алексей невольно предположил, что за штурвалом немецкого самолета сидит не кто иной как Алекс Хольт. Это была его манера! Сколько раз он видел полеты Алекса в школе! – Уворачивайся! – невольно закричал он Яку. – Он только делает вид, что отходит! Сейчас резко развернется и…. Резко развернувшись немецкий самолет прошил Як пулеметной очередью. Самолет загорелся и стал резко терять высоту. – Прыгай! Еще успеешь! Прыгай! Словно услышав, через несколько секунд из самолета выпала черная точка и купол парашюта раскрылся над летчиком. Где-то вдали прозвучал взрыв и столб огня и черного дыма появился среди сбросивших листву деревьев. Ветер нес парашют прямо на него. Нужно было пробежать совсем немного и он встретит летчика на земле. Рванув что есть сил через плотные заросли Алексей вдруг почувствовал, что земля ушла из под ног, а сапоги тут же наполнились грязной, холодной жижей. Болото! Обычная на вид земля оказалась болотом. Парашют стремительно приближался и вместе с ним приближался сначала отдаленный, а сейчас все более различимый лай собак. Засекли, гады! По его расчетам летчик должен был приземлиться с края болота, но порыв ветра перенес его намного дальше, к маленькому островку посреди темной жижи, на котором росли кусты, камыш и даже чахлые деревца. Лай собак приближался. Теперь счет шел уже на минуты. Перескакивая с одной кочки на другую, Алексей добрался до крошечного островка. И спустя минуту его с головой накрыл купол опустившегося парашюта. Лицо летчика было в крови, а сам он был без сознания. Лай собак приближался. Он казался самым отвратительным звуком, который Алексей когда-либо слышал. Отрезав стропы, он принялся сворачивать парашют. На болото немцы не сунутся, но самим нужно схорониться. Лежащий неподалеку летчик застонал, но так и не открыл глаза. Все потом! Сейчас нужно избавиться от парашюта! Наконец ему удалось утопить парашют в болоте. Кто и когда оставил на этом крохотном островке несколько тяжелых камней? Они так помогли ему сейчас! Опуская похожий на большое белое облако парашют в болото, он успел удивиться, с какой жадностью зловонная жижа затягивает к себе жертву. Мерзкое чавканье и вот уже не видно никаких следов на подернутой ряской поверхности. Убедившись, что парашют исчез, и болотная жижа сомкнулась над ним, он бросился к лежащему на земле летчику. Тот лежал на открытой части островка, значит нужно как можно скорей добраться до зарослей камыша. Ему казалось, что с момента приземления летчика прошло несколько часов, но часы показывали четверть часа. Лай собак был уже совсем близко. Затаившись в камышах, им пришлось по колено стоять в холодной воде. Раненого летчика он почти держал на руках. Иногда тот открывал глаза, но тут же снова терял сознание. Теперь Алексей мог отчетливо слышать не только надрывный лай собак, но и немецкую речь. Прислушавшись, он понял, что фашисты намеренны прочесать лес вокруг. Не могут только понять, куда делся парашют и еще понял, что собаки потеряли след. Что, гады, взяли? Усмехнулся Алексей. Это пока вы тут хозяева, но скоро погоним вас как Кутузов Наполеона. От холодной воды стыло все тело, но даже пошевелиться он не мог – немцы не отходили от края болота. Впервые он видел врага так близко. Алексей знал, что там, наверху все будет иначе, и всматриваясь в стоящих у краю болота немецких солдат, старался запомнить все мелочи. Сытые, холеные лица, добротная форма, лоснящаяся даже на скудном осеннем солнце шкура собак.

– Ты кто? – услышал он вдруг. Взгляд раненого летчика был вполне осмысленным. На Алексея смотрели внимательные карие глаза. Взгляд был настороженным, но не враждебным. – А… Василий Беглов я. Младший лейтенант. Окончил Ленинградскую летную школу. Последние три месяца доучивался в Москве. Направлялся с другом в N-скую часть, товарищ капитан. Эшелон разбомбили, и друг мой погиб.

– Как друга звали?

– Алексей Везунов. Тоже летчик был. Мы учились вместе, товарищ капитан.

– А как тут оказался?

Когда эшелон разбомбили, я пути помогал восстанавливать, раненым помогал. Потом появился майор Дробот и несколько часов допрашивал, выяснял, что да как. Потом на его машине поехали в часть, на дороге столько беженцев было, не проехать. Он меня высадил, сказал, чтобы я пешком дальше, а сам уехал обратно на станцию.

– Узнаю Дробота, – усмехнулся раненый летчик. – Потом скажет, что знать тебя не знает, и ведать не ведает, как ты тут очутился. Ладно, давай знакомиться. Капитан Стрижак Иван Павлович. Окончил Качинское военное училище. Я, кстати, из той части, куда ты направлялся. Мы перебазировались пару дней назад. Сюда я на разведку полетел, ну, а дальше ты знаешь.

– А это правда, что полком подполковник Бахрушев командует?

– А ты откуда знаешь? Дробот сказал?

– Ну, да. Он. А майор Дробот он кто? Форма на нем вроде не летная.

– Он при авиаполку. Политрук. Ну а на самом деле особый отдел. Можешь посмотреть, что там у меня с головой? В ушах звон и в глазах темнеет.

– Контузило вас, наверное, товарищ капитан. А кровь из-за царапин. Но уже не идет. Еще рана небольшая на затылке, кровит немного. Это из-за осколков стекла, наверное. Я видел бой, товарищ капитан…

– Ну, если видел тогда и говорить не о чем. Умный гад. Подловил меня. Подставился ему как мальчишка, самому совестно. И машину жалко. Одно странно. Пока я летел, он десять раз меня пристрелить мог. Пожалел? Или знал, что внизу встретят?

У Алексея на этот счет была своя догадка, но он решил молчать.

– Долго нам еще торчать тут? Что же они гады не уходят? Может, двинем потихоньку?

– Нельзя, товарищ капитан. Они ведь тоже не дураки, понимают, что деться вам было некуда. Просто в болото лезть боятся, ждут, когда вы сами сдадитесь.

– Ты это догадался или немецкий знаешь?

– Говорю с акцентом, но понимаю хорошо. Если сейчас тронемся, камыш зашевелится, и они тут же нас увидят. Придется темноты ждать. Но не долго. Смеркается уже. А вы идти то сможете, товарищ капитан?

– Смогу, наверное. Ноги целы, в глазах вот только темнеет и кружится все. Собаки хоть бы заткнулись, лают так, что кровь в жилах стынет.

Вслушиваясь в немецкую речь, Алексей вдруг понял, что немцы решили уходить. Кто-то нашел парашют у реки, и они направляются туда.

– Товарищ капитан, они к реке уходят. Чей – то парашют там нашли.

– Это верно лейтенанта Мишина парашют. Он два дня как пропал. Не удивлюсь, если его тот же гад, что и меня сбил.

Дождавшись, когда стихнет лай собак, они выбрались из болота. Холодно было так, что зубы стучали не переставая.

– Лейтенант, у меня тут спирта немного в фляжке, давай для согрева.

Огненная жидкость дошла до желудка, побежала по жилам, и так вдруг Алексею захотелось спать, что он, уже не слыша ничего, провалился в тяжелый сон. Очнулся от сильного тычка в бок.

– Хватит спать, младший лейтенант. Идти пора. Только вот непонятно куда.

– К реке надо, товарищ капитан, – с трудом стряхивая с себя сонную оторопь, сказал Алексей. Я тут, перед тем как в лес войти, с дедом одним разговаривал. Он сказал, перед мостом, метров за триста брод есть. А в камышах у брода лодка спрятана. Так может туда?

– Слушай, лейтенант, ты прям как добрый волшебник. Никогда еще мне так не везло.

– Да я вообще везучий, товарищ капитан. Ребята везунчиком прозвали. Это меня бабушка в детстве заговорила. Я вот в школе всегда знал, когда учитель спросит. Бывало, не выучу урок, а на душе спокойно. Знаю, что не спросят. И на контрольных ….

– Тише, лейтенант. Кажется опять собаки.

Прислушавшись, Алексей, улыбнувшись, ответил: – наши это собаки, товарищ капитан. Деревня где-то близко. Слышите? Брешут. Я ведь тоже в деревне вырос. У нас там знаете, как собаки по ночам лают? Одна начнет, остальные подхватывают. И так всю ночь. У вот у немецких овчарок лай особый. Я его сегодня наслушался, всю жизнь помнить буду.

– Ну, может ты и прав. Я то в городе рос, про деревню ничего почти не знаю. Но вот выбираться нам отсюда надо как можно скорей. ОККУПИРОВАННАЯ ТЕРРИТОРИЯ. Это, брат не шутки. Потом, лейтенант, увидишь, столько вопросов будет у того же Дробота.

– Только я младший лейтенант, товарищ капитан.

– Говорить долго. Считай, пока до своих не дошли, я тебя временно повысил. А уж там, как карта ляжет. Может, и генералом станешь к концу войны.

– Так война же скоро кончится, товарищ капитан. Не быть мне генералом, не успею.

– Салага ты еще, лейтенант, многого не понимаешь. Война эта ни на год, ни на два. Отступаем. И будем отступать, пока сил не накопим. Я за эти месяцы много чего повидал. Нет у нас пока самолетов как у них, танков, пушек. Но это пока нет. На этих гадов вся Европа работает. Но ничего. У нас тоже будет чем ответить. Пусть не сейчас, но обязательно будет. А еще у нас есть то, что у них нет, и никогда не будет. Мы свое защищаем. Родину свою, жен, детей, отцов, матерей. Вот об этом надо думать сейчас, лейтенант.

Дальше шли молча. Ночной лес был полон звуков. Сонно перекликались какие-то птицы в зарослях ивняка, пару раз ухнула сова. Высокие, уходящие в темное ночное небо сосны, покачивали ветками где-то далеко от земли, подсвеченные луной облака цеплялись за их колючие ветки. Шли тихо, старались не шуметь, боялись нарваться на патруль. На дорогу до реки ушло около часа. Вот уж и мост виден, и редкие огоньки мелькают вдали. Остановившись, они несколько минут внимательно осматривали окрестности, вслушивались в ночные звуки. Ничего здесь не напоминало о войне. Мирно несла свои темные воды река, шумел на ветру камыш, кричала в лесу ночная птица. Ужасно хотелось спать. Он бы и заснул, прямо тут, на берегу, если бы не ткнувший его в спину Стрижак.

– Гляди, лейтенант, вон мост, а там уж точно часовые стоят. Наверняка еще кто-то неподалеку есть, мост тут один, значит охрана серьезная. И в деревне видать их полно. Видишь огоньки? Это Кузьмичи. Я эти места хорошо изучил, мы ведь за соседней деревней базировались, в Калиничах. У меня и дочка там в школу пошла.

Стрижак замолчал, а он не стал ничего спрашивать, понимая, что порой лучше просто промолчать. Молча подошли они к самому берегу реки. Заросли камыша стояли тут плотной стеной. Пахло водой и травой. Хорошо луна светит так, что видно далеко вокруг, подумал Алексей. Видимо это и есть те самые камыши, о которых дед говорил. От реки несло холодом и в своей наполовину мокрой одежде они совсем замерзли. Им продолжало везти и спустя несколько минут они отыскали спрятанную в камышах лодку, а в ней лежащего без сознания человека.

– Мишка! Жив! – воскликнул увидевший товарища Стрижак. – Я уж думал все, не свидимся больше. Он ведь ведомый мой. Это на его поиски я полетел сегодня.

– Он, кажется, ранен, товарищ капитан. Смотрите, кровь везде. И жар вроде у него. В госпиталь бы его доставить поскорей.

– Сначала, лейтенант, к своим выбраться надо, а это ох как не просто. Фронт далеко ушел. Гляди какая тишина вокруг. Был бы близко, здесь так тихо не было бы. Что делать то будем? Лодка это конечно хорошо, но вот как мимо моста поплывем? Нас, не успеем оглянуться, схватят. И по берегу не пройти. Наверняка посты кругом. Есть какие мысли, лейтенант?

– А давайте лодку замаскируем, товарищ капитан? Ну, словно это островок плывет. Немцы то не знают, что у нас может по реке плавать. Может и проскочим. А нет, так оружие у нас есть, без боя не сдадимся.

– Молодец, лейтенант. Откуда мысли такие дельные?

– Это я в книжке про индейцев читал. Они много таких хитростей знали. Вот и нам пригодится. Только нужно успеть до рассвета, товарищ капитан. Вряд ли у нас получится замаскироваться как у них. И троим в лодке не уместиться. У вас контузия, вам в воду нельзя. Значит, я поплыву рядом с лодкой. Буду следить, чтобы течением к берегу не прибило.

– Добро, лейтенант. Все равно деваться некуда, а так может и проскочим. Вода вот только жуть какая холодная, – ответил Стрижак

– Ничего, товарищ капитан. Я привыкший. Мы пацанами до самой глубокой осени в… Неве плавали, закалялись.

Следующие два часа они скручивали камыш в вязанки и накрывали ими лодку. Затем срезали пласты дерна и укладывали его на камыш. От листьев камыша все ладони были в порезах, но они не обращали на них внимания. Нужно было спешить. Ночь подходила к концу, и небо уже было тронуто предрассветной дымкой. Где-то в деревне заголосил петух, но его одинокий крик растворился в предутренней тишине. Нужно было торопиться. Раненый лейтенант оставался без сознания, да и им нельзя было тут задерживаться. В любой момент мог появиться патруль. Окинув придирчивым взглядом «островок» Алексей засыпал его опавшими листьями. Получилось так здорово, что он и сам принял бы получившееся сооружение за оторвавшийся от берега кусочек суши.

– Вода уж больно холодная, лейтенант. Выдержишь ли? – спросил Алексея Стрижак? – Выдержу. Полдня в болоте простоял, товарищ капитан, ничего, выдержал. Да и плыть недолго, река за мостом поворот делает, а там, может, немцев и нет.

– Ну, добро. Может и правда повезет, проскочим, а там уж до наших как-нибудь.

Подождав, пока захвативший его одежду капитан скроется внутри замаскированной лодки, Алексей еще раз подправил камыш, и, ступив в воду начал сталкивать лодку в реку. Холодная вода обжигала тело, но он старался не думать об этом. Серые рассветные сумерки постепенно светлели, а они еще не доплыли до моста. Течение было тихим и лодку непременно прибило бы к берегу, если бы Алексей не отводил ее. От холода сводило все тело. Вдруг подумалось, что если не повезет, они вполне могут погибнуть и очутиться на дне этой жутко холодной реки. От этой мысли бросило в жар. Рано ему погибать. Да и капитану с лейтенантом тоже. Столько дел впереди, а он разнылся как девчонка! Не дождетесь! – пробормотал он и что есть сил начал толкать лодку к середине реки.

Николаю Хмелько это осеннее утро не принесло ничего хорошего. Мало того, что жена, увидев его в новенькой с иголочки форме полицая, из дома выставила, так еще после ночных возлияний, опохмелиться хотелось ну просто страсть как. Сейчас перед ним стоял самый главный на сегодняшний момент вопрос – где достать спиртное на опохмел и, решив попытать счастья у новых хозяев, он направился к бывшему сельскому клубу. Со вчерашнего дня клуб стал казармой для немецкой мотострелковой роты. Там же устроили и кухню, куда Николай сейчас и отправился. Идя по селу, он ловил на себе полные ненависти взгляды односельчан. Как так получилось, что он, Колька Хмелько стал полицаем он и сам толком не знал. Когда почти все мужики ушли на фронт, в селе остались только он, Степан да несколько стариков. Степан не был призван из-за грыжи, а он, Николай по причине хромоты. Сломанная пару лет назад нога как-то не так срослась, а ехать в больницу он отказался. И так сойдет. Зато работа ему тогда досталась совсем уж не пыльная. Сидел в сельсовете, справки всякие подписывал. Большим человеком стал. И теперь вот, новая власть в начальники записала. Шутка ли, полицай. Какая никакая, а власть. Опохмелиться бы только, он тогда им покажет. Все припомнит. Он и сам не знал, что припомнит, да что покажет, просто увидев косые взгляды односельчан, придумывал себе оправдание. Дойдя до клуба, Николай хотел было сразу прошмыгнуть на кухню, но был остановлен унтер офицером. Он даже вспомнил как того зовут. Герр Майер, вот как. Неловко кланяясь, он то и дело посматривал в сторону кухни. Накануне повар угостил его шнапсом, и Николай очень надеялся, что сегодня угостит еще раз.

– Очень карошо, Иван ты есть тут. Иди со мной сейчас. Я уронить часы река. Ты достать.

– Доброго утречка, герр Майер. Только я это, не Иван. Николаем меня кличут. Хмелько я, Николай. Помните?

– Ты есть русский Иван. Идти за мной. Там, мост.

Не оглядываясь, офицер подошел к стоящему под окном мотоциклу, сказал что-то сидящему за рулем солдату и укатил в сторону реки. Глядя им вслед, Николай понял, что опохмелиться сегодня вряд ли удастся. Он не совсем понял, о чем сказал ему немецкий офицер. Понял только, что нужно идти к мосту и, чертыхнувшись, захромал по спускающейся к реке улице. Идти было далеко. Из всех окон на него смотрели полные ненависти глаза и, чувствуя взгляды односельчан, он изо всех сил старался идти быстрей. Хромая нога то и дело увязала в грязи, он вытаскивал ее и тут же попадал уже здоровой ногой в липкое месиво. Дойдя, наконец, до нового, построенного всего пару лет назад моста, он остановился перекурить, но властный окрик заставил выбросить самокрутку. Подойдя к стоящему у края моста офицеру, он остановился и опять неловко поклонился пару раз.

– Что это есть, Иван? – спросил офицер и указал на нечто плывущее по реке.

– Так это, островок вроде, герр Майер. Река берег где-то подмыла и вот, кусок оторвался и плывет. У Ильков, видать, откололся. Вон сколько листьев нападало. Там деревья у самой воды растут. И рыбалка там…

– Ты идти река, Иван. Прямо сейчас. Искать часы. Иди.

– Да как же, герр офицер? Октябрь ужо. Вода страсть какая холодная. И плаваю я плохо.

– Не идти, тебя будут стрелять.

– Иду, герр офицер. Иду. Портки скину только и пойду.

Глядя сквозь камыш на стоящих на мосту людей Алексей вдруг понял, что снимающий с себя форму полицая мужичок, собирается нырнуть в реку. Неужели их обнаружили? Но, тогда просто расстреляли бы лодку. Или гранату кинули. Подталкиваемый автоматчиком полицай подошел к самому краю моста, перелез за ограждение и, получив удар автоматом в спину, полетел в воду. Полицай упал всего в паре метров от свай и, уйдя под воду, увидел держащегося за нос лодки Алексея. Тому ничего не оставалось, как схватить полицая за волосы и нырнуть вместе с ним. Лодку несло течением дальше. Напрасно всматривался в мутную речную воду немецкий офицер. Иван, которого он отправил искать свои часы, так ни разу не всплыл на поверхность. С досады ругнувшись, он сел обратно в мотоцикл и приказал солдату вернуться в село. С самого начала, как только он попал в эту жуткую страну, ему не везло. Даже парашютиста его солдаты не смогли найти, и теперь ему предстоит пренеприятнейший разговор с начальством. На перевод во Францию можно больше не рассчитывать. Островок продолжал плыть вниз по реке и, проводив его безразличным взглядом, стоящие на мосту солдаты вернулись к своим делам.

– Пусти, мужик, слышишь, пусти! – Взмолился Николай. – Сил нет, ноги совсем от холода сводит. Давай к берегу. Там за поворотом место хорошее, плыви туда.

– Учти, – стуча зубами от холода, ответил Алексей, – крикнешь, сразу убью. Мне терять нечего.

– Да не буду я кричать. Давай только к берегу скорей. Сил нет терпеть.

– А там что? За поворотом?

– Плавни там. Река на протоки расходится, а протоки те камышом заросли. Мы там с мужиками рыбачили. Схорониться там можно, никто не найдет, ну а потом как Бог даст. Ты меня отпустишь, а, мужик?

– Отпущу, а ты меня немцам сдашь.

– Не, не сдам. Я ведь сразу понял кто ты. Ты летчик, которого они ищут. Только я думал, подранили тебя. А ты вона как схоронился. Отпусти меня, ну вот те крест ни слова никому не скажу.

– Ага, не скажешь! Только ты ведь полицай, значит предатель, а предателю веры нет.

– Да какой я полицай? – воскликнул тот стуча зубами от холода. – Вчера еще никаким полицаем не был.

– Ну да, не был. А форма полицая тоже скажешь не твоя?

– Моя. Только куда мне деваться то было? Мужиков то считай больше нет на селе. Одни бабы осталися. А у меня детей четверо. Откажись я, так сразу расстреляли бы. Ну, отпусти ты меня. Сил нет терпеть, околею щас. Не лето чай.

– Ладно, отпущу. Только если скажешь немцам про меня, я тебя и на том свете найду. Понял?

– Да понял я, понял. А теперь давай влево забирай, вон в ту протоку. Там шалаш на сваях. Переждать можно, немец ни за что тебя там не найдет.

– А ты что? Так полицаем и будешь? Как потом детям в глаза посмотришь?

– Не, домой не вернусь. Говорят, мужики в лесу партизанят, вот к ним и пойду. Немец то думает, что я утоп, значит и семью не тронет. Я ведь из-за семьи в полицаи то согласился. А ты как обсохнешь, ну и как стемнеет, выводи значица лодку свою в соседнюю протоку и вода сама тебя дальше выведет.

Вокруг, куда хватало взгляд, было колышущееся зеленое море. Воды не было видно и со стороны могло показаться, что ее и вовсе там нет. Камыш стоял такой плотной стеной, что спустя минуту отпущенного им деревенского полицая уже не было видно. Слышно было только тихое шуршание, но и оно вскоре стихло. Река, разделившись на протоки, была уже не так глубока, теперь Алексей уже не плыл, а шел по дну реки, толкая лодку перед собой пока не увидел нечто похожее на дом. Это и был тот самый обещанный полицаем шалаш. Построенный на сваях, он оказался замечательным сооружением. В нем было тепло, а главное сухо. Вдвоем со Стрижаком они разобрали «островок» и перенесли в шалаш раненого лейтенанта Мишина. Нужно было как можно скорей добраться до своих, но с раненым лейтенантом можно было передвигаться по реке только ночью. – Уверен, что полицай этот нас не сдаст? – подождав, когда Алексей оденется и хоть немного согреется, спросил капитан Стрижак. – Если в полицаи согласился, значит, гнилой мужичонка.

– Думаю, не сдаст. Он ведь из-за детей согласился. А хотел бы сдать, немцы давно уже здесь были бы. Надо что-то с лейтенантом делать, товарищ капитан. Может, хоть рану посмотрим? Что там и как?

– А ты что, лейтенант, в медицине понимаешь?

–Ничего не понимаю. Но и не делать ничего тоже ведь нельзя. И дышит он как-то странно. Вот, слышите?

– Слышу. Только что мы можем? Мы не врачи и тут не госпиталь. Его бы к нашим скорей доставить.

Неожиданный шум привлек их внимание.

– Слышишь, лейтенант, говорит кто-то. Ну, точно, сдал, гад. А у нас оружия почти и нет. Только они вернулись в шалаш, как из камышей показался нос лодки, а в ней двое мужчин.

– Товарищ капитан, – прошептал Алексей, это не немцы.

– Да вижу я, что не немцы. А вдруг полицаи?

Эй, мужики – услышали они вдруг. – Выходите, мы вас еще вчера заприметили. Кто такие будете? Хотя и так ясно, немцы кого попало с собаками не искали бы. Да не бойтесь, свои мы.

Деваться было некуда и, повинуясь взгляду капитана, Алексей вслед за Стрижаком вышел из шалаша.

Их было двое. Дед и паренек лет четырнадцати. Паренек смотрел настороженно, изо всех сил сжимая в руках старенькую берданку. Дед же, напротив, был спокоен и первым протянул руку для знакомства.

– Степанов Мефодий Степанович, а это внук мой, Сашко.

– Капитан Стрижак. Младший лейтенант Беглов.

– Ну-ну, летчики значит. И куда путь держите?

– Да понятно куда. До наших надо дойти, да только раненый с нами. Вон, в шалаше лежит. Одежду бы нам какую, Мефодий Степанович, и поесть не мешало бы. Сутки не зравши.

– Это можно, одежонку доставим и харчей дадим. Поможем чем можем. А ты, Сашко, ружьишко то опусти, не ровен час стрельнет, – сказал дед к внуку, и дождавшись когда тот опустит ружьё вновь обратился к Стрижаку. – А документики то ваши, можно посмотреть? – спросил он.

– Извини, дед. Не положено. Если воевал когда, сам понимать должен.

– Воевал, как же. В первую мировую и японскую тоже. Награды имеются. Ну да ладно с документами то. И так все понятно. Раненого вашего мы с собой заберем, куда вам с ним. Доктор у нас замечательный. Выходит. И лекарства имеются. А с лодкой это вы здорово придумали. Ну, чисто островок плывет. По реке проскочите, ну а если хотите, то и к нам можно. Нам бойцы тоже нужны.

– А кому это вам? – Не выдержав, спросил Алексей.

– Партизаним с мужиками помаленьку. А ты меня, Иван Палыч, не признал видать? Я ведь сторож школьный. Видал я, как ты дочку то привозил. И жену твою, Лидию Ивановну хорошо знаю.

– Точно! А я все думаю, отчего лицо такое знакомое. Выручишь ты нас очень, Мефодий Степанович с раненым. Его фамилия Мишин, а звать Михаил Иванович. Звание лейтенант. Так что насчет одежды и продуктов, Мефодий Степанович?

– Сашко подвезет к вечеру. Вы пока отдыхайте, сил набирайтесь, а мы тем временем раненого вашего куда надо доставим.

– А на немцев не нарветесь, Мефодий Степанович?

– У нас тут озерный край. Вода кругом. Болота такие, что во сем мире не сыскать. У нас тут дивизию спрятать можно. Чтобы нас найти нужно все плавни, все тропки знать. Куда там немцам. Сашко может у них под носом проскочить они и не заметят. Ну, давайте, несите лейтенанта в лодку. Сашко там сейчас камыш подложит, чтоб мягче было.

– Мефодий Степанович, а мужик этот, полицай…

– Это Колька то? Да не бойтесь, не сдаст. Он хоть и дурной, а побоится. Видал я его. В одних подштанниках по лесу бежал. На дальний хутор рванул. Там немцев нет. Отсидится, а там посмотрим, что с ним делать. Ну, пора нам. Прощевайте. Может когда и свидимся. Мы тут немцем бить будем, а вы ребятки уж там. Не подведите, бейте изо всех сил гадов.

Лодка скрылась в камышах, и спустя минуту уже ничего не напоминало о недавних гостях. Лениво шевелился на легком ветерке камыш, тихо, неспешно несла по многочисленным протокам свои воды Тишанка.

– Ну, лейтенант, ты точно везунчик. И меня спас, и с лодкой придумал, и дед этот с мальцом как с неба свалились. Может и правда у них там Мишку выходят. А нам отдохнуть не мешает. Ты, Беглов, иди, спи, а я покараулю. Иди, герой. Вон как наплавался сегодня. Везунчик, ну право слово везунчик. Кстати, хороший позывной. Ни у кого не встречал такого. Нравится?

Звук детского прозвища резанул ухо. Именно так его прозвали когда то ребята в школе. Хотя, как еще с фамилией Везунов его могли прозвать? Везун, конечно же, а еще Везунчик. От того, что капитан назвал его именем покойного друга, Алексею было не по себе. В секундном порыве он хотел было рассказать обо всем, но сдержался. Не имеет он права перекладывать свои проблемы на других людей. А как же Бахрушев? Ведь получается, что тогда он переложит ответственность на него? Ладно, что – нибудь придумаю, решил Алексей. Нужно будет, во всем признаюсь. На сон у него было всего два часа, и решив не тратить их понапрасну он лег на набитый травой матрас и моментально заснул.

2023 год

Выйдя из метро, Катя попала в зимнее царство. Снег валил с такой силой, что силуэты людей, домов, машин казались нереальными, размытыми. Она словно перенеслась в другой мир. Это была совсем другая Москва. Казалось, сработала некая машина времени, и мир вокруг неузнаваемо изменился. Макс снимал квартиру в Саровском переулке, и обычно ей нужно было не больше пяти минут, чтобы дойти от метро до его дома. Сейчас идя по заснеженному переулку, она сильно волновалась. Что если Макса нет дома? Что тогда она будет делать? Звонить его родителям? Нет. Только не это. Что она им скажет? Добрый день. Ваш сын Макс пропал в тот самый день, когда решил отправиться со мной в ЗАГС. Ерунда какая-то. Ну, а что тогда делать? Ответа на все эти вопросы у нее не было. Решив не торопить события, Катя продолжила свой путь. Идти по рыхлому снегу было тяжело и неудобно. Переходя дорогу, она едва не попала под колеса огромного черного джипа. За стеклом мелькнуло мужское лицо, и она вдруг подумала, что уже видела этого человека раньше. Может за ней следят? Но, это уж точно бред. Жизнь не детективный сериал и она не его героиня. Она просто Катя Земцова. И сейчас закончится весь этот кошмар. Она разбудит Макса, расскажет о своих приключениях и они вместе над ними посмеются. Снег шел не переставая, то тише, то вдруг с новой силой обрушивался на людей, дома, деревья. Огромный город показался вдруг чужим. Кроме неё на улице почти не было людей и это немного пугало. Даже машины куда-то исчезли. Хотя нет. Одна показалась в начале улицы и Катя увидев её, запаниковала. Это был все тот же черный джип Тойота. Или не тот? Впрочем, разбираться с этим у неё не было никакого желания. До нужного дома оставалось всего несколько метров и, пробежав их, она очутилась в темной тиши подъезда. Знакомый до мелочей подъезд казался сейчас чужим и враждебным. Где-то наверху хлопнула дверь, и она вдруг поняла, что боится. Так сильно как никогда в жизни еще не боялась. Ступени вдруг стали высокими, ноги тяжелыми, а сапоги неподъемными. Казалось, все жильцы слышат сейчас ее тяжелые шаги. Дом был старый, построенный в начале прошлого века. Один из немногих уцелевших в центре Москвы. Кате он ужасно нравился. Сама она жила почти в таком же. Знала всех соседей, и они знали её с самого рождения. Хлопнуло где-то наверху окно. Оставалось подняться всего на несколько ступенек. Каждый шаг отдавался грохотом в настороженной тишине. Едва слышный скрип заставил вздрогнуть от страха. Дверь в квартиру Макса была чуть приоткрыта. Наверное, забыл закрыть, подумала она. Устал, бросил сумку в коридоре, прилег на минутку и заснул. Она знала, что это не так, но все равно искала не такие страшные объяснения наполнившим её страхам. Приоткрытая дверь тихо поскрипывала. Нужен был всего один шаг, чтобы войти внутрь, но Кате было страшно сделать его. Что если там никого нет? Что если Макс ушел и забыл закрыть дверь? Но именно эта мысль заставила её нервно усмехнуться. Макс? Забыл закрыть дверь? Нет. Ну, вот это точно из области фантастики. Это с его то знаменитой пунктуальностью? Дверь вновь заскрипела, и ей послышался стон. Рванув дверь на себя она влетела в квартиру и включив свет замерла от неожиданности. Все выглядело так, словно здесь прошелся тайфун «Глория», ну или «Виктория». Разбросанные повсюду вещи, пустые полки шкафа, валяющийся на ковре ноутбук, разбитая посуда на полу в кухне…. Все говорило, нет, кричало о том, что здесь произошло нечто страшное. Ограбление! Но, где тогда Макс? Куда он делся? Трясущимися руками она вытащила телефон и найдя номер Ильина, нажала на вызов. Он ответил сразу, словно сидел и ждал, когда она позвонит.

– Ну, что, нашла своего ненаглядного? А то если он сбежал, я сам на тебе женюсь.

– Ильин, – всхлипнула она. – Ты приезжай скорей, хорошо? Здесь все вещи разбросаны и посуда разбитая вокруг. Ты приезжай, ладно?

– Выйди из квартиры и жди меня где-нибудь возле дома, – быстро ответил он. Там, кажется, кафешка есть рядом. Вот в ней и сиди. И ни шагу оттуда, поняла?

Обычно она всегда начинала спорить, но сейчас смиренно ответив, что да, поняла, выбежала из ставшей вдруг чужой квартиры и, выйдя из подъезда, направилась к маленькому стеклянному кафе.

Она пила уже вторую чашку кофе, когда, наконец, приехал Ильин. Взяв как маленькую за руку, он вывел ее из кафе и спустя несколько минут они уже были в разгромленной квартире.

– Ты точно ничего тут не трогала? – Окинув профессиональным взглядом разбросанные повсюду вещи, спросил Ильин.

– Я что, дура? Вчера родилась? Ты ведь мне миллион раз говорил, как вести себя в подобных случаях! А знаешь, я тут машину одну видела. Вернее человека в ней. Эта машина чуть не наехала на меня сегодня. Я его узнала. Этот мужчина возле меня сегодня на бульваре сидел. Только он старый очень.

– Ну, это вряд ли что-то значит. Может просто совпадение, а может ты ошиблась.

– Может и ошиблась, только он так посмотрел на меня, что я чуть в сугроб не упала.

– А это что у нас такое? Так, руками не трогай. Читай.

Как это она не заметила записку на холодильнике? Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сорвать удерживаемую магнитиком записку она прочитала. «Верните то, что вам не принадлежит»

– Сереж, о чем это, а? Кто и что должен вернуть? Макс? А может быть я?

– Ну откуда мне знать? Катюнь, а Макс ни о чем таком не рассказывал? Ну, может что-то странное с ним происходило в последнее время?

– Самое странное произошло с ним сегодня. Сам он пропал, а в его квартире разгром. И эта странная записка. Его нужно найти, понимаешь?! Ну, сделай же что-нибудь!

– Кать, я не бэтмен. Сейчас ребята приедут. Я позвонил уже. Только искать они его вряд ли будут. Следов крови нет, а беспорядок к делу не пришьешь. Может его Макс сам сотворил. Ну, а заявление от родственников через три дня. А ты не родственник. Придется родителям звонить.

– Родителям нельзя. Они в экспедиции сейчас. Оттуда просто так не сорвешься. Но это и хорошо, что они ничего не знают, хоть нервничать не будут. Ильин, если с ним что-нибудь случится, я просто умру, понимаешь?

– Ты умирать погоди, никуда твой Макс не денется. Найдется. Просто непонятно все пока. Слушай, а тебе никто не звонил сегодня?

– Был звонок, утром еще, но номер не определился. Помолчал кто-то и отключился

– Может это Макс звонил?

– Нет, он в это время еще в самолете был. А может Макса похитили?

– Ага. И теперь будут требовать у тебя миллион долларов. Ты что, дочь олигарха? И Макс тоже не из клана Рокфеллеров. Похищают тех, за кого гарантированно заплатят, а с тебя или с него что взять?

– Но, что тогда? Может у Макса оказалась чья-то картина? И это её нужно вернуть?

– Не знаю. Все. Наши приехали, – выглянув в окно сказал он. – Сейчас будешь как примерная девочка отвечать на вопросы. Не кривись и не фыркай, что бы ни спросили.

Через час Катя поняла, что ничего уже не чувствует и не может больше ответить ни на один вопрос. Казалось её вот просто вывернули наизнанку и теперь все её мысли и чувства известны сидящему перед ней угрюмому лейтенанту, о котором, её лучший, между прочим, друг сказал столько лестных слов.

– И что мне теперь делать? – едва скрывая неприязнь, поинтересовалась она. – Где искать Макса?

– Вам, ничего не делать. Вам следует ехать домой и ложиться спать.

Спать!? Что он разговаривает с ней словно с маленькой девочкой!? Как будто она сможет уснуть, зная, что Макс, что с ним… Слезы опять навернулись на глаза, но не пролились. Она должна быть сильной, не раскисать и не забивать голову страшными мыслями, которыми та то и дело наполняется.

– Идем, Катюнь. Отвезу тебя. Снег еще идет, холодно, а ты вся такая уставшая. Заболеешь, что я делать буду?

– Ничего. Ты лучше Макса найди. Сереж, уже почти десять часов прошло как он исчез. Вдруг…. – голос предательски задрожал и, всхлипнув, она уткнулась в огромную, пятьдесят четвертого размера грудь, а уткнувшись, сразу успокоилась. Серега Ильин с самого детства был рядом. Всегда помогал и заботился о ней. Она знала: с миром может произойти что угодно. День поменяется с ночью или прилетит какой-нибудь метеорит, на город обрушется цунами или торнадо. Мир может измениться. Ильин никогда. Выйдя из подъезда вслед за держащим ее за руку Ильиным, она невольно, словно кто позвал, посмотрела направо. На углу, метрах в ста стоял темный автомобиль. Из-за снега невозможно было понять, тот или нет, но она почему-то была уверенна, что тот.

Дорога до ее дома заняла около часа. Из-за метели Москва встала, и казалось, это стояние в бесконечной автомобильной пробке не закончится никогда. Но Катя была даже рада этому. В тепле ее разморило и она так быстро и крепко заснула, что не слышала ни звука нетерпеливых автомобильных сигналов, ни ругани Ильина, когда кто-то едва не въехал в задний бампер его пижонской машины. Нет, пежонской, от слова «Пежо». Странно, но за час она прекрасно выспалась и чувствовала себя вполне отдохнувшей. Потянувшись, Катя случайно взглянула в зеркало и, схватив друга за руку, закричала.

– Вот, смотри! Опять та машина! Точно она! Да они же следят за мной!

– Кать, не истери. Знаешь сколько в Москве и области таких машин? Тысячи. Ты что, номер запомнила?

– Нет, – буркнула в ответ она. – Но теперь то, уж точно запомню. Нет, лучше сфотографирую. Секунда и изображение осталось в памяти телефона. – Сереж, ты меня проводи до квартиры, что-то я боюсь одна.

– Вот еще, – притворно проворчал он. – На третий этаж да без лифта. Нашла дурака.

– А я тебя чаем напою. У меня и печеньки есть и колбаска твоя любимая. Могу и картошечку пожарить. Да, еще мамины котлеты есть, ты ведь любишь их.

– Ну, раз картошечка и котлетки, тогда ладно. Уговорила. Пошли. Только родителям позвони. Пока ты спала, телефон пять раз звонил.

Услышав это, Катя тяжело вздохнула. Они же ждут их сегодня! От этой мысли стало совсем плохо. Едва представив, как мама накрывает стол, бабушка весело ее критикует, а папа нервно курит на веранде она не выдержав, разревелась. И торт! Почти что свадебный! А что она скажет родителям Макса, если они вдруг позвонят ей? От этой мысли стало совсем плохо. – Сереж, позвони им. Скажи, что я сплю, и все расскажи, ну, пожалуйста.

– Кать, с ума сошла? Звони сама и рассказывай все как есть. Если они твой голос не услышат Кира Викторовна не только в МЧС, она и в 911 позвонит.

Вздохнув, Катя нажала на кнопку вызова и не менее получаса отвечала на вопросы мамы, а потом и бабушки. Отвечать на вопросы отца у нее уже не было сил и, сказав, что перезвонит завтра, отключила телефон. Вылезать из уютного тепла автомобиля не хотелось. Вид разгромленной квартиры Макса все еще стоял перед глазами и она совсем чуть-чуть, но все же боялась идти к себе домой. И как вскоре выяснилось, боялась не зря. Неплотно прикрытая дверь привела ее в ужас и крепко вцепившись в руку Ильина она прошептала: – что, опять будем друга твоего с Петровки вызывать?

– Стой тут, если что стучись к соседям. Можешь кричать, что пожар, это точно сработает.

– С ума сошел!? У меня соседи бабушка девяностолетняя и Настя с Артемом. Настя еще куда не шло, но Артемка меня точно не защитит, ему год всего. Если я закричу у бабушки инфаркт случится, а Настюха меня неделю пилить будет, если я Артемку разбужу. Так что я с тобой.

– Тогда от меня ни на шаг. Скажу бежать – бежишь. Ясно? Не дожидаясь ответа он как-то так открыл пошире дверь, что она даже не скрипнула и включив фонарик вошел внутрь. Пару минут прислушивался, затем включил в маленькой прихожей свет и даже присвистнул от изумления. Небольшая двухкомнатная квартира, что досталась Кате от бабушки, выглядела так, словно по ней пронесся тот же тайфун «Глория», ну или «Виктория».

– Ты осмотрись пока, деньги проверь, ценности, а я на кухне посмотрю.

– Деньги на карточке, цепочка и кольца на мне. Бабушкины серьги у мамы, я их ей еще на прошлой неделе отвезла. А больше ничего ценного у меня нет. Схватив Сергея за руку она прошла вслед за ним на кухню. Записка, явно адресованная ей, висела прижатая магнитиком на дверце холодильника. Этот магнитик они с Максом привезли с Домбая и от мысли, что его касались чужие грязные руки, ей стало не по себе. Руками не трогай, на всякий случай предупредил он и прочитал вслух: «Обмен на орден Александра Невского. Срок три дня».

– Ты что-нибудь понимаешь? – прочитав записку не менее десяти раз, спросила Катя.

– Я? Нет. Но то, что записка адресована тебе, понял. Значит и орден этот должен быть у тебя. Поищи, может, найдешь.

– Ильин, то что, издеваешься? Орден Александра Невского! Ты хоть представляешь, что это такое?

– Ну, примерно. Красивый, наверное.

– Красивый! – передразнила Катя. – Да ты знаешь, сколько он может стоить? Они что, думают, я могу для них орден из музея утащить? И зачем квартиры громить? Для устрашения что ли?

– Катюнь, но с чего – то они взяли, что у тебя может храниться такой орден. Ты ничего домой не брала, ну там, реквизит какой…

– Нет. Ничего и никогда. Ты что думаешь, мы настоящие драгоценности на артистов надеваем? Бред какой-то. Да и не имела я никогда дел ни с какими орденами.

– Тогда может с родителями поговорить? Может они что-то знают. Хотя тоже вряд ли. Ладно, все потом. Сейчас собирай вещи, я тебе к себе отвезу. Нет. Лучше к родителям. Хочу с ними поговорить.

– А знаешь, Сереж, у нас легенда семейная есть, что прапрабабушка моя была из известного дворянского рода Уваровых. Бабушка не любит говорить об этом, но я все равно спрошу. Может она что знает.

– Кать, ну а что ты раньше молчала?! Тогда я точно на тебе женился бы! Я бы никуда не пропал. И не надо было бы никого искать!

Кинув в Ильина диванной подушкой, Катя скрылась в ванной, а он, перестав дурачиться, еще раз внимательно осмотрел разгромленную комнату. Все и в самом деле выглядело странно. Словно и в самом деле хотели именно запугать.

1941 год

Новый знакомый не подвел. Вечером Сашко привез одежду, недельный запас еды, леску с парой крючков. На вопрос о лейтенанте Мишине обстоятельно ответил, что раненый пришел в себя, что доктор его смотрел и сказал, что все будет с лейтенантом хорошо.

– Ну, спасибо тебе, Сашко. Порадовал. Лейтенанту передай, что доложу о нем, ну а там как решат. О наших слышно что-нибудь? Немцы как далеко продвинулись, не знаешь?

– В Воробьевке немцы, в Лозном, в Заветах Ильича. Много их вокруг. Ночью бой слышен был, где-то у Ливневки. Наши ребята аж до Калинина вчера почти дошли. На патруль нарвались, ну и вернулись.

– А патруль что?

– Знамо дело што. Как и не было. По берегу только не идите. Говорят, пополнение к немцам прибыло большое. Значит, бои будут. Ну и мы тоже без дела не сидим. С пацанами немцам ночью в машины и в мотоциклы песок насыпали, листьев насовали, щепки всякие. Тихо так подползли они и не заметили. Так утром ни одна машина не завелась. Офицер их орал как резанный, немцы бегают, а сделать ничего не могут. Мы бы и в танк напихали, да охраняют они его сильно.

– И много танков там, Сашко?

– Да не, один всего. А машин и мотоциклов всего пятнадцать. И самолет один видели. Но он не стоит. Прилетит и скоро обратно. Ну ладно, идти мне надобно. Дед заругает, наказал не задерживаться. И вам тоже пора. Лейтенанту то, что передать?

– Лейтенанту скажи, чтоб выздоравливал быстрей. Сам осторожней будь, на рожон не лезь. Немцы они тоже не дураки, помни об этом.

– Пущай сначала поймают, усмехнувшись ответил Сашко и попрощавшись направил нос лодки прямо в камышовые заросли. Минута и лодка скрылась в плавнях. Ни один всплеск, ни одно шуршание камыша не выдало недавнее присутствие мальчика. Он и его лодка словно растаяли в колышущейся зелени. Переодевшись, Стрижак и Алексей утопили свою одежду в протоке. Затем спрятали документы в подкладке принесенной Сашко одежды и, забравшись в заново замаскированную лодку, оттолкнулись от гостеприимного берега. Отсюда до фронта их ждал длинный путь но, ни Алексей, ни Стрижак пока не знали, что приключения их только начинаются.

Довольно теплые осенние дни сменились холодными, с ночными заморозками. Студеная октябрьская вода по ночам начала покрываться тонкой корочкой льда. Всего за один день осень перешла в зиму и лежа на дне лодки, летчики слышали, как трутся тонкие льдинки о борт лодки.

– Если так и дальше пойдет, товарищ капитан, придется нам пехом идти, – обратился Алексей к Стрижаку.

– Отставить упаднические настроения, лейтенант. Давай лучше посмотрим, куда нас речка эта несет. Делая плавный изгиб река поворачивала налево. На выступающем в реку куске берега они увидели трех немцев.

– Товарищ капитан, течение к берегу несет нас. Что делать будем?

– Вот и хорошо, что несет. У тебя обойма полная? А то у меня всего три патрона.

– Полная, товарищ капитан. Только я…, я еще ни разу в человека не стрелял.

– Вот сегодня и начнешь воевать по-настоящему. Сейчас течение нас к берегу прибьет, а там по обстоятельствам. Видишь, машина на бугру стоит? Вот она то нам и нужна. Фрицев трое всего. Воздухом, верно, подышать остановились, гады. На просторы наши захотели полюбоваться. Ну, что же, будут им просторы. Тот старший, судя по форме, высокого полета птица. Остальные рядовой состав.

– А откуда вы знаете, что немец этот крупная птица, – товарищ капитан?

– Знаки различия знать надо, лейтенант. Цвет формы, видишь какой? Да и выправка у фрица явно не как у рядового. Порасспросить бы не мешало, как считаешь, лейтенант Беглов?

Всякий раз слыша имя друга Алексей напрягался. Иногда ему даже казалось, что Стрижак обо всем знает, только почему-то не говорит об этом.

– Так точно, товарищ капитан, поговорить не мешало бы. До берега всего метров тридцать осталось. Поближе бы подплыть, иначе промахнуться можно.

– Ясно дело поближе. Смотри, а немцы то заметили нас, пальцами тычут. Смеются гады.

– Товарищ капитан, я…, я ведь по мишеням только, в человека никогда еще не стрелял.

– Ты, Василий, не дури. Здесь людей нет. Есть враг, а с врагом разговор один, тут или они нас или мы их. Главное помни, не мы эту войну начали. Друга твоего они убили, детей и женщин в эшелоне, города наши с землей ровняют. Вот обо всем этом и помни, когда команду стрелять дам. На нашей стороне внезапность. Чую, повезет нам.

Островок все ближе подплывал к берегу, но судя по реакции немцев не вызывал у них никаких опасений. Напротив, солдаты тыкали в него пальцами, смеялись и даже пытались попасть камнями. Мужчина в офицерской форме что-то писал в блокноте, и не смотрел на подплывающий к мелководью островок.

Все произошло как и планировал Стрижак. Рядовых они уложили сразу. Офицер хоть и успел достать оружие, был в таком шоке от случившегося, что израсходовал всю обойму впустую. Осмотревшись, Стрижак с помощью Алексея начал допрос.

– Давай, лейтенант, спроси у него, кто, что, откуда.

Это был его первый опыт встречи с живым врагом. Глядя на сидящего на земле человека, он понял, что на всю жизнь запомнит эти полные страха, высокомерия и ненависти глаза. Сначала с трудом, а потом все быстрей подбирая слова, Алексей задавал новые и новые вопросы, и постепенно им стало понятно реальное положение дел на ближайшем участке фронта.

– А с ним, что делать будем, товарищ капитан? – спросил он, когда все вопросы уже были заданы. – Известно что. Жаль к нашим переправить нельзя, много чего еще фриц рассказал бы. Скажи ему, чтобы разделся, форма у него уж больно хороша, пригодится, думаю, скоро. А этих в кусты. Оружие в машину. Кстати тоже переоденься и жди меня наверху. Машину водить умеешь? Вот и замечательно. Теперь ты мой шофер.

Одинокий звук выстрела всполошил стаю ворон усевшуюся на огромной березе. Громко крича, они перелетели на соседнее дерево, но недолго посидев, улетели в сторону желтеющего вдали поля. Окинув взглядом окрестности, Алексей заметил взметнувшуюся вдалеке пыль. – Едет кто-то, товарищ капитан. Вроде подвода.

– Да вижу я. Отступать нам некуда, лейтенант, теперь только вперед. Жаль немецкий плохо знаю, ну да ладно, как-нибудь справимся.

– Товарищ капитан, а вам форма то подошла. Ну, прямо как на вас шили. Вас как звать то теперь?

– Генрих Кляйс я. Из Баварского города Аугсбург. А что, очень даже привлекательно для немцев звучит. С возрастом вот только проблема. По документам то фрицу сорок шесть, а мне тридцати нет. Да и внешне ничего общего. Ну, будем надеяться пронесет. Только как изъясняться то будем? Тебе придется, я ведь только Гитлер капут знаю. Да и ты тоже не очень то по немецки говоришь.

– Так у солдата этого фамилия польская, товарищ капитан, посмотрев документы, ответил Алексей. Если я поляк, то и по немецки с акцентом говорю. Спросят, скажу, мать немка была, а отец поляк.

– Вот и ладненько. Поляк так поляк. Главное чтобы они в лицо этого Генриха не знали. А там уж как повезет.

– А давайте вам горло перевяжем, товарищ капитан. Пусть думают, что ранение, ну, небольшое, но разговаривать нельзя.

– Ох, и умный ты, Василий. И как тебе только мысли такие дельные в голову приходят?

– Не знаю, товарищ капитан. Как-то сами приходят. А куда мы теперь, товарищ капитан?

– Известно куда. К нашим выходить надо. Одно плохо. Фронт далеко ушел. И машиной сегодня только можно воспользоваться. У них служба хорошо поставлена, я то знаю. Уже вечером, думаю, Генриха этого в розыск объявят. Ну да ничего. Будем ехать, пока горючее не кончится. А ты где водить то научился?

– В школе еще. Правда, полуторку только водил.

– Ну раз полуторку водил то и с этой справишься. Генрих этот Кляйс до места так и не доехал. Значит, пока там встречу готовят у нас несколько часов в запасе есть.

Никогда еще Алексею не приходилось видеть такую машину. Пахнущие кожей сиденья, отделанная кожей и деревом панель и столько всего непонятного. Ручки на руле, для чего они?

– Что лейтенант? Не разберешься никак? Не дрейфь. Хорошо дорога пустая, приноровишься. Летать научился? Вот и здесь справишься.

– Товарищ капитан, спросить хочу, разобравшись, наконец, с машиной сказал Алексей. Такая армия у нас, а отступаем. Вот уже совсем близко от Москвы фронт. Как же так? Нам ведь говорили… А мы отступаем и отступаем.

–Говорили. Говорили, что броня крепка и танки наши быстры. И никто на нас напасть не посмеет, а нападут, так мы их за неделю назад до Берлина. Все верно, лейтенант. Погоним. Не сразу, но погоним. Сам посуди. На них вся Европа работает. А мы одни. Но у них против нас кишка тонка, это я точно тебе говорю. Нам бы пару лет без войны еще, многое бы успели. Но раз уж война началась, значит нужно мочить гадов, гнать их с нашей земли до самого Берлина. Ну, а нам бы только к своим добраться, а там дадим жару.

– Товарищ капитан, а страшно, там, в небе?

– Я тебе так скажу, лейтенант. Только дурак не боится. Бояться надо, но так, чтобы никто об этом не знал, даже ты сам. Бабам вот рожать страшно, а деваться некуда, рожают. Так и у нас. Некуда нам деваться. Бояться с умом надо, так, чтобы польза была. Вижу, не понял меня. Значит, не дорос еще. Сам до всего дойдешь, когда нужно будет. Но вот что еще скажу. Бояться нужно, что умрешь и ни одного фрица с собой не утащишь, что родину в опасности оставишь, что друзья о тебе не вспомнят. Что жизнь твоя никому пользу не принесет, что проживешь как мышь в норе. Это вот и страшно, а остальное ерунда, лейтенант, уж поверь мне. А в небе, поначалу всем страшно. Машины у них серьезные. У нас таких нет пока, а если есть, то мало. Но это пока. Будут. Обязательно будут. Иначе и быть не может. Опытных летчиков у нас жаль маловато, так мы смелостью берем. Но и они не лыком шиты. Я тут сбил одного. Сидит гад в кабине, а сам в галстуке, сука! И мне пальцем так вниз указывает. Мол, давай.

– А вы?

– Я очередь дал, и тоже пальцем вниз показываю. Он так обалдел, что под очередь эту и попал, пока на меня смотрел.

– А тот, который вас сбил? Вы его тоже в лицо видели?

– Нет, не видел. Он как-то так хитро вывернул, что я и не понял, как подставился. Но, ничего. Умнее в следующий раз буду.

Они ехали уже больше трех часов. Дорога, недавно пустая, стала заполняться небольшими колоннами, штабными машинами, тягачами. Странно, но им даже уступали путь. Видимо этот Генрих Кляйс и в самом деле был большой немецкой шишкой. – Товарищ капитан, горючки часа на полтора – два осталось. Что делать будем? – спросил Алексей.

– Ну как кончиться, так и бросим ласточку. Нельзя на ней дальше. Немцы не дураки. Ты ведь смотрел документы, видел, куда он направлялся. Если бы не приспичило у воды остановиться, давно бы на месте был. Получается, ждут его там. До вечера подождут, а потом тревогу поднимут, искать начнут. Это пока нас не трогают, потому, что не ищут. А начнут, так все машины будут останавливать. Хорошо если хоть час удастся проехать, все не пехом.

Вскоре скорость пришлось сбросить, а затем и вовсе остановиться. Дорогу пересекала группа военнопленных. На них невозможно было смотреть, но он смотрел. Смотрел, несмотря на тупую боль которой наполнилось все в нем. Нужно было запомнить каждого, чтобы потом, вспоминая обветренные, осунувшиеся молодые и старые лица, натруженные руки, полные ненависти глаза понимать за кого он, Алексей Везунов, будет воевать. Кто-то шел, едва волоча ноги, кого-то поддерживали товарищи, но были и те, кто шел четким, ровным шагом. Колонну охраняли автоматчики с собаками, и жуткий лай эхом стлался над дорогой, подгонял колонну. Холодный октябрьский день подходил к концу. Последние скупые лучи заходящего солнца вынырнули из за облаков, осветили военнопленных, а спустя несколько минут все вокруг окутали осенние сумерки. И тут Алексей вдруг понял, что на дороге кроме них со Стрижаком никого нет. Он и не заметил, куда все делись. Всего несколько автоматчиков. И если…

– Товарищ капитан, обратился он к Стрижаку. – А что если…

– Правильно мыслишь, лейтенант. Другого такого случая точно не будет. Выручать мужиков надо. Вид у нас, правда, не тот, но ничего. Думать потом будем, сейчас действовать надо. Но с умом. Останавливаем колонну. Ты говоришь, чтобы позвали старшего. Говоришь, чтобы остальные подошли ближе и …, ну а там как получится.

– А если не позовут?

– Позовут. Немцы народ дисциплинированный. Да и внезапность на нашей стороне. Всех не уложим, но тут уж мужики должны понять, что к чему. Кто жить хочет, сам додумается, что и как делать. Давай лейтенант, кричи, чтобы остановили колонну.

Выйдя из машины Алексей поднял руку и прокричал «Säule anhalten». Прокричал с той властной ноткой, словно имел на это право. Он и не заметил, как Стрижак вышел из машины и подошел к нему. Успел только удивиться, как уверенно капитан держится. Как ловко вскидывает руку в ненавистном приветствии. Все произошло именно так как они и задумали. Подождав, когда подойдет старший по званию, а за ним и остальные близстоящие конвоиры, они открыли огонь. Толпа пленных, поначалу оторопев, бросилась врассыпную. Но кто-то, завладев оружием, уже стрелял по собакам, по немцам. Основная же масса бросилась в ближайший лесок. Крики людей, лай собак, звуки выстрелов и мат Стрижака слились в одно целое. Стрелять было невозможно, оставшихся в живых конвоиров то и дело закрывали фигуры военнопленных, убитые пленные и конвоиры вперемежку лежали на холодной, мокрой земле. Стало вдруг очень темно. Не помогал и тусклый лунный свет. Казалось, прошла целая вечность, но Алексей понимал, что прошло всего несколько минут. Обернувшись, он начал высматривать капитана, но тут все померкло у него перед глазами. Очнулся он от холода. Мокрые холодные капли стекали за воротник. Связанные руки затекли, распухшие запястья невыносимо болели. Боль в затылке пульсировала, а в глазах плясали разноцветные точки. Он попытался сесть, но чья-то рука грубо вернула его обратно. Ударившись головой о край дерева, он невольно застонал.

– Что фриц, больно? Ну, это мы поправим. Сейчас ты нам все расскажешь, и мы тебя с твоим дружком в расход пустим. Ну, ты все равно не хрена не понимаешь. Так что лежи, фашист, жди утра.

– Какай я тебе фашист? – возмутился Алексей. – Я летчик. И друг мой тоже летчик. Капитан. А одежду эту мы у фрицев забрали. И машину тоже у них.

– Ааа. Да ты мразь по нашему понимаешь. И где вас только гадов учат?!

– Да не гад я! Говорю же, наш я, советский! Летчик я!

Сильный удар по голове и он снова потерял сознание. А очнувшись, понял, что руки не связанны, а сам он лежит на чем-то мягком. Прислушавшись, услышал голос Стрижака и приподнявшись, попытался позвать его.

– Очнулся, герой! Ну, ты уж прости ребят. Они как форму эту увидали, так озверели совсем. Хорошо в расход не пустили, дружок мой вмешался. Тоже с нашего авиаполка. Знакомься, старший лейтенант Михаил Краснов. Мы его похоронили уже, а он жив курилка! Командиром здесь.

– А где мы, товарищ капитан?

– Точно не скажу. Линия фронта здесь с разрывами, немец прет, но и наших окруженцев много, партизанят мужики помаленьку. Сплошной линии нет, значит к своим можем выйти. Можно, конечно, к партизанам податься, но мы летать должны. Ты как считаешь, лейтенант?

– Конечно, должны. А когда мы, ну дальше?

– Как в себя придешь. Ким знатно тебя приложил, отлежаться денек надо.

– Ким?

– Ну да, Ким, – раздался рядом знакомый, но теперь совсем уже с другой интонацией голос. – Ким – значит коммунистический интернационал молодежи. Меня родители назвали так. Ты уж прости, лейтенант. Но как форму эту вижу, зверею прям. Столько всего насмотрелся за эти месяцы, как война началась. На границе я служил. Так со всей заставы нас семеро за один день осталось. Лесами шли. Потом на егерей нарвались. Как патроны кончились, мы врассыпную. Я болотом ушел. Потом вернулся, ребят схоронил. Ну, а потом в плен попал. Бежать пытался, да они собак спустили. Порвали меня чуток. Ну, а потом вы. Так вот и жив пока. А ты сам то откуда? Алексей чуть не ответил «из Москвы», но вовремя вспомнил, что он теперь не Алексей Везунов, а Василий Беглов ответил, – Из Ленинграда я. А ты?

– Во дела! Ну, почти земляк! Из Волхова я. Бывал у нас?

– Один раз. Но давно, пацаном еще. Почти ничего не помню.

– Ничего. После войны приезжай, у меня адрес простой. Ленина 2 квартира тоже 2. Город у нас красивый. Спросишь Кима Кравцова. Меня там все знают. А я к тебе в Ленинград приеду. Бывал я у вас. Красивый город. У меня братан на аккумуляторном заводе работал, может и сейчас там. А ты прям с самого Ленинграда?

– С самого. Детдомовский я. Потом в летной школе учился.

– Ну так живы будем свидимся. А сейчас спи. Я тебя и в самом деле сильно приложил. Прости, думал гадина фашистская.

Ким и Стрижак куда-то отошли, а он остался лежать под огромной раскидистой елкой. На еловой подстилке лежать было удобно, но холодно. И уже к утру он забылся в жарком бреду. Порой он приходил в себя, слышал чьи-то голоса, чувствовал, что несут его. Но потом опять проваливался в жуткий, кровавый сон, в котором опять слышал звуки взрывов, видел горящие вагоны, слышал крики и плач детей. Приходя в себя, он словно издалека слышал чьи-то голоса, а однажды почувствовав прохладную руку у себя на лбу обрадовался, решив, что это рука Тани. Пришел в себя он на третий день. Оглядевшись, понял, что лежит на кровати в чьем-то доме. Деревянные стены, крошечное, почти не пропускающее свет окно, лавка у стены, грубый деревянный стол. Где-то хлопнула дверь. Кто-то вошел в дом, но Алексей не увидел кто. Понял только, что разговаривают двое или трое.

– Кто здесь? Не выдержав, спросил он.

– Товарищ капитан, идите сюда, – раздался незнакомый голос. – Очнулся наш боец.

– Да, Василий, напугал ты нас. Четвертый день ждем, когда в себя придешь. Ну, ты как? Жар спал вроде. Ох, и буйный ты в бреду. Все спасать кого-то рвался.

– А где мы, товарищ капитан?

– В гостях мы, у лесника здешнего, Мирона Степановича. Ты как в беспамятство впал, мы тебя со старшим лейтенантом сюда понесли. Хорошо рядовой один из здешних оказался. Посоветовал к Мирону Степановичу податься. А остальные дальше пошли. Место тут глухое. Фрицы сюда точно не сунутся. Болота кругом. Ты давай поешь, и спать. Сил набираться надо и дальше идти. Времени у нас мало, лейтенант. Так что давай, выздоравливай быстрей.

Через три дня он уже чувствовал себя настолько хорошо, что готов был идти дальше. Слабость ушла, а сам он чувствовал себя странно повзрослевшим, словно со дня отъезда из Москвы прошли не дни, а годы. На четвертый день утром, переодевшись в принесенную Степаном Мироновичем одежду и взяв мешок с провизией, они теперь уже втроем отправились на восток.

2023

К утру снег пошел еще сильней. Глядя из окна автомобиля на проносящиеся мимо улицы, Катя поймала себя на мысли, что на всю жизнь теперь возненавидит холодные белые вихри и падающий с серого, хмурого неба снег. Почему-то казалось, если бы светило солнце, ничего плохого в ее жизни не случилось бы. И Макс был бы рядом. Так тоскливо ей никогда еще не было. Она словно попала в некий заколдованный круг. Вход есть, а выход за семью замками. И как все же быть с этой странной запиской? – Сереж, обратилась она к сидящему за рулем другу, – а может мама и бабушка ничего не знают ни про какой орден? И как тогда быть? Где искать Макса?

– Катюнь, давай решать проблемы по мере их поступления, хорошо? Есть ведь и другой вариант. Может они знают, а тебе не говорят. Ну, типа тайна семейная и все такое. Сначала спросим, а потом уж дальше думать будем. За дорогой лучше смотри, я поворот не помню. Вечно путаю.

– Приезжал бы почаще, не путал бы. А лучше навигатор включи. Мама сколько раз звала, а у тебя времени все нет.

– Конечно, нет. Со временем у меня всегда туго. Служба, это не твои киношные сериалы. Он специально сейчас язвил. Уж очень расстроенной она выглядела. И эти тени под глазами. И полные страха и боли глаза. Он не ошибся. Услышав про сериалы, Катя тут же оскорбилась, высказала все, что думает о его дремучести и закончила только когда подъехали к дому в Октябрьском, где семья жила почти круглый год. Мама с бабушкой ждали у ворот. Автомобиль остановился и выйдя из него Катя тут же попала под их перекрестный допрос.

– Мама! Бабуля! Да погодите вы! Я сама ничего не знаю! И никуда я не влезла! Вон у Сергея спросите, он все видел и знает!

– Сереженька! Извини, не поздоровались. Всю ночь почти не спали! Это просто ужас какой-то! Катя вчера ничего толком не объяснила! У мамы давление поднялось и нам с Михаилом Петровичем пришлось скорую ей ночью вызывать. Так что все же произошло?

– Кира Викторовна, успокойтесь. Давайте в дом пройдем, а то холодно очень. Вы меня покормите, и тогда поговорим. Я сутки почти не ел. У Катерины холодильник от голода рычит, а я без еды думать не могу.

– Идем, конечно. У меня столько всего наготовлено, думали ведь…

– Не плачь, Кирочка. Все образуется. Катя, Сережа, проходите сразу на кухню, только тихо. Михаил Петрович спит. Всю ночь почти со мной провозился. Сейчас пироги разогрею, накормлю вас. А Ты, Кира, кофе свари. Разговор долгий предстоит.

Подождав, когда вся семья соберется за столом, Елена Алексеевна начала свой рассказ. – Орден этот я не видела, слышала только о нем. Прадед твой, Катя, по отцу Везунов был, а по матери из старинного рода Уваровых. Я уж не помню, кто именно, но один из Уваровых в 1812 году получил этот самый орден из рук русского императора. Орден этот входит в русскую семерку орденов, украшен драгоценными камнями, но главное тут, конечно, историческая ценность. Орденов таких много было, но этот какой-то особенный. Почему особенный, врать не буду, не знаю. Ну, а где он сейчас я тоже не знаю. Вроде бы отец мой, прадедушка твой, Катя, тайник устроил на чердаке, но это не точно. Да, и вот еще что, мама моя рассказала как то, что был человек, который очень хотел орден этот получить, но он вроде погиб во время войны.

– Бред какой-то! Бабуль, а если поискать? Может, он в старом доме на чердаке так и лежит?

– Действительно, Елена Алексеевна, старому дому ведь столько лет. В нем ведь еще ваши родители жили, я правильно понимаю? Может и правда орден так и остался в тайнике?

– Правильно, Сереженька. Жили. Я отца-то не знала, он пропал без вести в сорок четвертом, а мама в старом доме меня и родила. Я там выросла, и ты Кирочка тоже. А ты, Катюша, только маленькой в нем и была. Ну, а орден, может, и лежит где, да разве найдешь? А если не на чердаке спрятан? На участке? Тогда еще сложней все. Зима на дворе, как найти?

– Да, искать можно бесконечно долго. Но, если искать, то в первую очередь на чердаке. Вряд ли ваш отец спрятал его где-то на участке. Соседи могли заметить его с лопатой, разговоры бы пошли, вопросы. Значит, остается дом.

– А с Максом как же? Что с ним будет если мы не найдем этот самый орден?

– Кать, Макса ищут. Этим профессионалы занимаются.

– Но ведь…

– Все. Больше ничего не скажу. Я сейчас уеду, мне на работу нужно, а вы начинайте поиски.

С таким он столкнулся впервые и был немного растерян. Вся эта история была словно из какого-то романа. Орден, похищение, две разгромленные квартиры… Нужно было собраться с мыслями и лучшего места чем работа для него не было.

1941

Они шли уже несколько дней. Шли только в темное время, днем прятались в зарослях ивняка. Однажды едва не нарвались на полицаев. Те прошли всего в нескольких метрах от их лежки. Они даже почувствовали запах перегара и давно не мытых тел. Если бы не сжавший его руку Стрижак, он бы бросился на них. С немцами все было понятно. Они враги. Они напали на его родину. Но полицаи! Это ведь вроде как свои! Люди, которые жили с ним в одной стране, ходили в те же школы, работали, женились, любили. Получается, что предатели были среди них, а они их не видели? Мысли эти взрывали мозг изнутри, от них хотелось бежать, куда глаза глядят, но они настигали его даже во сне. Полицаи скрылись за поворотом лесной дороги, но они еще долго лежали не шевелясь. Ужасно хотелось есть. Продукты, которые дал им лесник, закончились еще вчера. Утром они нашли немного ягод, но съев их, почувствовали еще больший голод.

– Так, товарищи летчики, идти нам еще долго, а есть хочется сейчас, – обратился к ним Стрижак. – Еще пара дней без еды и идти мы уже не сможем. Думаю, хутор здесь недалеко или село. Был бы далеко, полицаи эти пешком не пошли бы. Нужно ночи дождаться, тогда и разведаем обстановочку.

Стрижак оказался прав, дорога заняла у них всего час. Лес тут подходил к самому краю села и, спрятавшись в молодом ельнике, все трое внимательно оглядывали окрестности. Они насчитали не менее пятидесяти домов. Но само село казалось вымершим. Даже лая собак не было слышно. Лишь в нескольких домах окна светились тусклым желтым светом.

– Идти нужно к крайним домам, там, если что, в лес уйдем, – сказал Стрижак. – Заодно узнаем, где мы вообще. Михаил, ты здесь жди. Если что, дальше один. Дойдешь, скажешь все как есть. Лейтенант, за мной.

Вечерние сумерки уже окутали село, когда огородами они подошли к самому крайнему дому. Еще почти час просидели в кустах, пытаясь понять, есть ли в селе немцы. Но никаких звуков кроме завывающего ветра не было слышно. Темные окна дома казались пустыми глазницами. Они уже было решили, что дом необитаем, но неожиданно в одном из окон появился тусклый желтый свет. Выбравшись из укрытия, Алексей заглянул в окно. Он увидел сидящих за столом двух маленьких ребятишек, и возившуюся возле печи пожилую женщину. Было решено, что Стрижак останется на страже, а он, Алексей, войдет в дом. Тихо постучав в окно и убедившись, что хозяйка услышала стук, Алексей подошел к двери. Дверь приотворилась и чья – то сильная рука втянула его в тепло дома.

– Пошто стучишь, Петька? С утра ждем, а тебя все нет

– Бабушка, я не Петька. Заблудился я. Дорогу ищу. Два дня не ел.

– Ох! И правда, не Петька. Да кто же ты? – удивленно спросила женщина.

– В окружение попал, теперь вот к нашим иду, – ответил он.

– К нашим? А кто тебе наши то? – сурово нахмурив брови, спросила она. Полицаи тоже недавно нашими были. Теперь вон что творят.

– Да какой я полицай, бабушка!

– А какая я тебе бабушка, – усмехнулась в ответ женщина.

Приглядевшись Алексей понял, что женщине не более тридцати пяти – семи лет. Просто теплый платок, кофта и валенки состарили ее. Выдавали глаза – яркие, полные жизни и затаенного смеха.

– Извините, тетенька, не разглядел.

– Тетенька! – рассмеялась женщина. – Тетенька, ну надо же!

– Ну, тогда, может, девушка?

– Ох, уморил! – продолжала веселиться женщина. – Девушка! Давненько меня девушкой не называли. Ну, входи уж, племянничек, не на пороге ведь с тобой толковать. Посторонившись, она пропустила Алексей внутрь и закрыла за ним дверь.

– Извините, если что не так, – смущенно сказал Алексей.

– Извиняю, – весело усмехнувшись, ответила женщина. – Рассказывай, давай, но прежде дружка в дом зови, замерз совсем, небось.

– А откуда…

– Да я сразу вас заприметила, лиц не видела только, думала Петька с кем. Ну, зови, а я детей уведу, малые еще, сболтнут, не дай Господь лишнего по глупости. Кормить вас буду, поди давно не ели, ноздри то вон как раздуваются.

Съев вторую чашку борща и пару вареных картофелин, Алексей изо всех сил старался не заснуть. Голоса Стрижака и хозяйки то отдалялись, то приближались. Он изо всех сил старался удержать нить разговора, но то и дело проваливался в короткий, на несколько секунд, сон. Оказалось, что немцев в селе нет, бывают наездами, живут два – три дня и уезжают. А полицаи все из местных, но и пришлые есть. Кто, откуда она не знает. В селе мужиков нет, женщины, дети да стариков несколько. Где фронт тоже не знает, но далеко видимо. В начале осени слышно было, сейчас тихо. А партизаны что же, есть где-то, но кто их знает где. Сюда не приходят.

– А какого Петьку вы ждали? – вынырнув из сонного омута, спросил Алексей. – Вы ведь сказали, что с утра ждете его.

– А вот это, касатик, не твоего ума дело, – неожиданно строгим голосом ответила хозяйка. – Ну, поели пора и честь знать. Ты, давай в погреб лезь, – обратилась она к Алексею. – Картошки набери, сколь унесешь, хлеб сейчас заверну, ну, а больше и нет у меня ничего. Табаку и того нет. Курей тоже немцы всех забрали, но я двух успела спрятать, на задах в яме схоронила. Хоть иногда деток яичком балую. Корова была, порося, все гады забрали. А теперь слушай меня, – обратилась она к Стрижаку. – Вдоль оврага пойдете, к утру к реке выйдите. Небольшая речушка, но быстрая. До излучины идите, а там… сами дальше поймете, что и как. А теперь пора вам, поздно уже. Мне малых уложить надо.