Читать онлайн Современная фантастика

Та-Неджер

…Солнце трепещет дьявольским пламенным шаром в звенящей синеве неба. Жарко до одури. Невыносимо, отвратительно, ненормально жарко… Мой пробковый шлем – какой же нелепый головной убор! – кажется мне тяжелым, как медный горшок, но он дает хоть немного тени, и мои глаза видят, куда держать путь. Насколько хватает взгляда, вокруг простираются открытые голодным ветрам дюны, окаймленные в ускользающем горизонте придавленными горами и скалами. Сколько миль уже я шагаю, обливаясь потом и мыкаясь в духоте, – они всё так же далеки, эти проклятые лживые камни с их хилыми ручьями меж редкими кустами и травником перелесков. Теперь я понимаю слишком хорошо, почему сходили с ума люди Винтигера и почему шли ночами солдаты Африканского корпуса Наполеона. Сморщившимися пальцами я извлекаю из фляжки, закидываю в рот и глотаю один прозрачный шарик-пилюлю, разбиваю другой о свое лицо каждые два с половиной часа, но моя драгоценная сжатая вода кажется мне сжиженной теплотой. Она не приносит освежения.

Воздух над кусаче-горячим песком кажется густым до осязаемости. В нем я даже не иду, а почти плыву, как водолаз. Задержишься на несколько мгновений, и твои ноги начинают вязнуть все глубже. Только обжигающие облачка пыли напоминают, что стоят мои бедные ноги всё ещё на земле.

Земля… Край Ма-Агуну… Терра инкогнита. Возможно, за несколько столетий я первый человек, попавший сюда… за каким-то чёртом. Племя тумсапи живет тут тысячу лет, но даже эти кочевые дикари обходят стороной испепеленные пустоши. Они тоже считают меня сумасшедшим. Все, кроме Лекоми. Он-то и поведал мне при свете углей своего костра о «детях пустыни», странном народе, что живет в скальных домиках и выбирается оттуда только по ночам.

– Они наказаны бродить меж двух миров, но им ведомы тайны своих Предков и Древних, ступавших по Земле на заре времени.

И поведал о городе богов где-то за горами.

– Дед моего деда видел дорогу, что скрыта застывшей тенью. Она тянется до самых отрогов Гунора. Дальше они не рискнули пойти, потому что духи их не пустили…

– Каким же образом?

– Всю ночь они не могли сомкнуть глаз из-за шума ветра и свечения, хоть не было Луны. Тогда-то пропал ночной часовой, и хоть они обошли весь склон, не смогли его разыскать. Когда солнце вставало над Гунором, дед моего дела и его товарищи увидели в дрожащем воздухе над перевалом очертания города… То был Город, великий Город, не деревня и не крааль. С великими домами и прекрасными улицами, яркими дворцами и зелеными садами. Вождь сказал, что сторож побрел к нему и заблудился в нем…

Лекоми закончил свой рассказ с камланием над костром и гадательными костями. Вытянув руку, он простер ладонь над моей головой и медленно перевел кончиками пальцев по моему лицу к груди.

– Твой дух силен и возвышен, сахибас, он ищет Тайну не для славы и не для богатства. Если ты будешь достаточно мудр, чтобы слушать и смотреть в мир Духов и не упасть при этом в омут глупости, то найдёшь.

На прощание он подарил мне один из своих браслетов в знак дружбы, хоть я и пытался купить ему хотя бы одну корову в благодарность, он попросил меня в ответ замолвить за него словечко перед Духами.

Три дня минуло с нашей встречи, а я все иду по этой проклятой пустыне. В аду нет ни жаровен, ни чертей, лишь пустота без конца и края, которая ужасает. И пыль. Пыль, что взлетает из-под моих ног.

Впрочем, случай и тут преследует меня. Когда я остановился в зыбкой тени кактуса перевести дух и напиться, то стал свидетелем странной сцены. По склону дюны катился здоровый проволочный шар перекати-поля, несмотря на свои размеры, иногда подскакивая на порывах раскаленного ветра. И в этот миг я услышал отчаянный возглас. То, что я поначалу принял за тень, отбрасываемую кустом, оказалось юрким песочно-серым зверьком чуть больше кошки, но менее лисы. Он бежал и отчаянно шипел, словно пытался догнать колючий сухокатыш.

Я поднялся и выступил вперед, приложив бинокль к глазам. В пустыне любая встреча и каждая находка событие, но это вызвало у меня всплеск эмоций. В проволоках веток куста я заметил небольшой пушистый хвост и уголки ушек! Это выглядело нелепо, даже смешно: один или два детёныша запутались в кусте, а их мать бежит за ними, чтобы спасти. Мне стало жалко зверьков, и я, желая хоть на минуту отвлечься от давящей на меня пустоты и жары, сделал то, что сделал. Взяв флягу, скукоженную колбасу и отцепив свой горный шток, я встал наперерез кусту.

Шар, видимо, потеряв поддержку встречного потока ветра, которому мешал я, отклонился в сторону. Штоком я надавил на него сверху, как древком на сено, и попробовал прижать к земле. Он показался мне странно упругим. Этот шелестящий и трещащий комок скользил и не слушался. Мне пришлось наступить на него сверху. Ветви поломались с хрустом, и я увидел, что внутри застряли два очаровательных зверька с глазками-бусинкам. Малыши сильно поранились о колючки. Я доставал их оттуда как мог бережно, хотя дрожащий куст сильно цеплялся. В ход пришлось пустить нож, обрезая вцепившиеся в шерстки мелкие колючие ветки. Провозился я почти полчаса – взрослая особь все время крутилась рядом и настороженно глядела на меня, шипя и пофыркивая. И все же оба детеныша были наконец освобождены мною. Солнце ещё было высоко над краем горизонта, и я смог их рассмотреть. Они походили на лисят африканской гривастой лисы, но только необычного окраса и с полосками. Да и уши странной формы. Они были целы, но изрядно поцарапались: ветки и мои руки покрылись тонкой плёнкой растертых капель крови. Поэтому я как мог аккуратно перевязал их бинтами. Не зная, ядовит ли куст – который теперь упрямо цеплялся за мои обмотки на ноге, – я дал зверькам немного воды с лекарством и понес к моему месту стоянки. Только сейчас я заметил, что чертов перекати-поле никак не желает отрываться от меня. Уложив маленьких знакомцев на свой плащ, мне пришлось срезать ножом ветки куста. При этом я то и дело кололся о него и в конце, с исцарапанными руками и ногой, просто взбесился.

– Ах ты…

Взяв спички, я облил куст из масленки своего фонаря и поджег, сваливая на него сверху куски высохшего одеревенелого кактуса. Огонек в сумерках придал мне уверенности, но треск куста и его отчаянные подергивания порядком отравляли радость живого очага.

Закончив с дурацким сушняком, я повернулся к спасенным зверькам. И, разумеется, их не увидел. В свете костерка я разглядел на противоположной стороне большого зверя, который нес одного несчастного малыша на своей спине и в пасти за шкирку другого. Их тела с бинтами различались ярко. Такой уход меня не удивил. Я поразился тому, что пустынный лис проделал это все бесшумно и умудрился каким-то образом сожрать брошенный рядом кусочек колбасы.

Я почти позабыл об этой встрече утром, когда нашел дорогу. До полудня я какую-то часть пути смог пройти по твердому покрытию и, к своему немалому удивлению, добрался к подножью гор. Весь оставшийся день я карабкался по скалам, ища среди них хоть какое-то укрытие или признаки прохода. Лишь на высоте мне повезло найти расщелинку без насекомых и зверей. Устроив там ночлежный лагерь, я не заметил, как заснул.

Шумный плач ветра и холод меня разбудили. Я встал подбросить топлива в огонь у входа в убежище. Внезапно размеренный гул ветра оборвал звук, который трудно описать. Так гудят на ветру бельевые веревки и телеграфные кабели.

Взяв карабин и фальшфейр в руки, я вышел осмотреться. Снаружи не было ни души. Звук повторился. Запалив фонарь, я осмотрел внимательнее свое убежище. И в самой глубине обнаружил щель между наваленными камнями, не больше фута. Я стал расталкивать булыжники, пустив в ход саперную лопатку. Пройдя так с десяток футов, я решил рискнуть. Смотав несколько патронов, я приделал шнур запала и заложил в выемку импровизированный заряд. Спрятавшись снаружи моего туннеля, я зажег фитиль. О как долго он горел… казалось, тянулась вечность та минута.

Блеклая вспышка и громкий хлопок отозвались из туннеля. Я был прав: этот завал поддался толчку и рассыпался. Оказалось, что моя расщелина была сквозной!

В глубине узкого прохода чернел кусочек неба с мерцающими звездами, прятавшимися за облаками. Но вот бледное гало луны прорвало их ряд… Я прошел к неровному проходу, не чувствуя рук и ног.

Внизу до самого горизонта тянулась долина, или, вернее, плато, местами подпертое холмами. Все пространство шумело и пело – огромный лес занимал почти все пространство. Белесый свет выхватил из сумрака очертания каменных домов и построек, облепивших покореженными кварталами склоны опрокинутой чаши холма. Никакого искусственного освещения не было, город казался покинутым и запущенным. Лишь мириады крошечных кристаллов, рассеянных в штукатурке и камнях, складывавших эти постройки, сияли в лунных лучах. Вот откуда брался этот свет. Из призрачного отблеска на меня словно глядела толпа любопытных угловатых «голов» с черными глазницами, меж которыми высились темные массивы больших построек-монстров. На вершине господствующего холма я увидел трепещущие от ветра кроны деревьев. Они разрослись на запущенном исполинском здании, которое более всего напоминало храм или крепость египетской архитектуры. Между просветами тумана и матовым мерцанием я увидел серебристую линию – она змеилась по западному склону. Река? Источник? Вода… Мучительно я гнал от себя дремоту и скепсис, не веря собственным глазам. Город. Город Синурама Мореплавателя! Как и описано в «Сказании об островах Богов», стены его в свете Хонсу сверкают цветом лотоса… И храм Ньянгани над драгоценными водами тянется к небесам… Он существует! Город, куда сбежала Клеопатра со своим дураком Антонием, куда скрылся Цезарион и последние жрецы Египта! Существует, как есть со мной боль, голод и жажда!

Я нашел Та-Неджер. Это не группа термитников, не слоновый могильник, не груда вулканических скал… Это город. Место стремлений египетских купцов и последнее пристанище его древних правителей. И после всех тягот и мучений я его нашел… Нашел!!! Что, если это другой город? Более поздний или вообще иной?.. Ведь, может, я сплю… Я кусаю себя за ребро ладони, влепляю звенящие пощечины. Больно! По-настоящему больно. Настоящее!!! Зрелище передо мной не исчезает! Да к черту сомнения этих академических кретинов! Жрецы науки, они верят газетным фальшивкам про тетради неизвестных языков индейцев и деревья-людоеды! Они, кто не высовывает носов из своего слаженного мирка, мнят, что знают все… Черт возьми, я нашел то, что им не снится! Я нашел, нашел!!!

Меня трясло, я хотел плакать. Я не мог поверить самому себе, хотел кричать, как дикарь-охотник, и боялся, что в следующий миг образ города растает, как греза.

Усталость и волнение обессилили меня окончательно.

Лишь утром я очнулся, завернутый в свой плащ. Лес и город были скрыты туманом. Чувство ужаса подступало ко мне. Что, если там ничего нет? Что, если это сон или галлюцинация?

Моих запасов уже почти не оставалось на долгий поход. И все же я рискнул проверить.

Отметив свой лагерь специальным знаком, чтобы не потерять его в этой серой скале, я спустился по отлогому склону скал, пока через несколько часов не вошел в лес. Все время мой карабин и фальшфейеры были под рукой. Я ступал очень осторожно, боясь столкнуться со зверями или наступить в какую-то яму.

Необычайная тишина редко нарушалась воркотней птиц. Я испытал радость, обнаружив в лесу заросшую булыжную тропу. Значит, тут жили люди! Следуя по ней, я пробирался через заросли, пока не вышел почти вплотную к каменному дому. Он уже очень давно пустует, здесь много листвы на полу, но совсем нет мебели. Я шел по заросшим травой улицам меж увитых ползучими растениями фасадов зданий. Природа обнимала бывшее обиталище своих детей.

Обнаружив помпезную арку, я разглядывал фрески и мозаики на ее поверхности. Несомненно, тут присутствуют египетские письмена и графика. По крайней мере, тут много богов с головами зверей и их адептов, в полях, на охоте, на войне, на рыбалке, на праздниках и… И это животворящее действо тоже, хорошо, оно хоть не везде изображено, лишь на соответствующем храме и его службе.

Я прошел по площади, где высились статуи, символизировавшие персоны – времена года. Через город пробегало несколько рек, но далеко не все мосты сохранились. К Храму на Холме я не мог попасть в одиночку. Собрав то, что могло представить какую-то культурную ценность, типа посудины и предметов, найденных в мусоре, я повернул назад, чтобы успеть до темна вернуться в лагерь.

Когда я вернулся туда, то обнаружил молодую женщину со странно серебристыми волосами и с горящими глазами. Она была в накидке из серой шкуры, вокруг нее, как стражи, гордо высились воины в похожих плащах и повязках. Это члены племени фантхе. Дети пустыни.

Она подняла руку и обратилась ко мне на наречии чибо:

– Чужеземец, ты дошел туда, куда решаются подойти немногие. Ты успел прийти сюда до заката и ничего не взял из дома богов.

Что-то в ее взгляде и манере говорить показалось мне смутно знакомым.

– Я пришел с миром, почтенная женщина, – поклонился я. – И из дома богов я взял лишь знания, чтобы нести и беречь их свет.

– Ты один из жрецов белых людей.

Только сейчас я обратил внимание на цвет кожи ее и ее спутников, казавшийся бронзоватым с серым. Глаза их мерцали подобно маленьким зелёным звездам.

– Пусть и так, люди разнятся характером и нравом.

– Я знаю, – лукаво ответила она с тенью усмешки. – Ты спас моих брата и сестру, за что благодарю.

Наш разговор прервал возглас одного из воинов, начавшего отбиваться от незримого врага и громко кричать. Его товарищи тыкали в потолок расщелины копьями. Я зажег фальшфейр. В его дымчатом искрящемся пламени мы увидели, что с потолка свешивается клубок прозрачных нитей, совсем как куст или актиния, тянущийся к плечу мужчины. На кончиках они становились бурыми.

– Джинн!..

– Кровопиец!

Я в отчаянии бросил свою огненную трубку вверх, и пламя, коснувшееся клубка, вспыхнуло с новой силой. В расщелине поднялся дикий нестерпимый свист, от которого резало и кололо все тело и мутило мысли. Горящий клубок метался из стороны в сторону, пытаясь броситься на нас, оставляя ссадины, как ожог от крапивы.

Напрягая последние силы, я выхватил карабин и разрядил дробь в этот взбесившийся клок огня. Камни под нашими ногами осыпались, я упал и прокатился вниз.

…Утром я очнулся под кактусом у подножья гор. Со мной – моя сумка, фляга и карабин. Я избит, исцарапан, измучен, но я цел и я жив.

Собираясь с силами, я встаю. Я продолжу искать Та-Неджер и не отступлюсь.

В рассветных лучах горы ожили, играя тенями и переливами света на скалах и снегах. Любуясь ими на ходу, я обернулся, чувствуя чей-то взгляд, – по склону шустро и проворно унеслась стайка диковинных зверьков на изящных лапах с необычным разрезом ушей, приветствуя звонким тявканьем то ли новый день, то ли меня…

Автограф

Невидимкою луна. Мчатся тучи.

Лошади сыты, летят по накату столбовой дороги что есть сил. Заиндевевшие колокольцы-бубенчики под дугой откликаются весёлым звоном на каждое движение ямщика. Ранняя зима опустилась на города и веси империи. Сон сморил незаметно…

«Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна… Будто бес крутит. Хороша строка, надобно записать. Дымок над рощей показался – скоро ям почтовый. Там лошадей новых дадут, возницу сменят, и снова в путь. До самого Петербурга без остановок. Вьются тучи, невидимкою… Никакой луны за ними не рассмотреть… А ведь полнолуние нынче. К утру до заставы домчим. А там уже прямиком к Плетнёву Петру Александровичу, благодетелю, а с ним к издателю отправятся. Обещал Петенька, что «Северные цветы» Дельвиговские и пятую главу «Онегина» сразу в набор отправят. Хорошо бы».

Вот и станция. Пушкин потянулся и выскользнул из-под тёплой хламиды. Теперь бы не озябнуть, пока до двора постоялого домчишься.

Александр Сергеевич закусывал в романтичной рассеянности суточными щами, когда в сенях раздался шум. Обмахнув с себя снег метёлкой-голиком, с поклоном вошёл возница.

– Пора, барин, лошади накормлены, распаренные стоят. Как бы не застудить.

В спешке Пушкин не успел записать ни словечка из того, что намеревался, прибыв на станцию. А если попробовать прямо во время езды? Чернила дыханьем отогреть можно. Что ж, вполне резонно. Хоть волноваться не придётся, что забудутся строки. Так-так, где-то здесь была бумага…

Подождите, а рукопись? Куда девалась рукопись «Онегин»? Нет нигде! Оставил. Вот тетеря – просматривал черновики за едой… потом позвали во двор, мол, дилижанс в путь-дорожку снаряжён… Хотел бумаги в саквояж убрать, а тут почтмейстер явился некстати с документами прогонными. На крыльцо вышли, а «Онегин» на столе остался.

– Поворачивай обратно, любезный!

– Что случилось, барин? – Лицо возницы выражало растерянное удивление. – Как это вороча́ться? У меня ж два мешка с письмами. Первостатейной срочности, по иноземному департаменту. Нельзя-с.

– Ничего, брат. Вернёмся на станцию, бумаги найдём, и снова в путь. К обеду до заставы Петербургской поспеем. Я вот тебе и пятиалтынный дам. Поворачивай скорей, а то уже волки в поле показались. Нельзя нам стоять.

– То не волки, барин. Люди сказывают, появился в наших краях антихрист с телом человека и головой волчьей, конец света предрекал вскорости.

– Вот я и говорю – поехали живо! Два мешка писем у тебя. Какой может быть конец света, когда Петербург без корреспонденции останется!

– Это да. Письма надобно в срок! Н-но, мёртвые! Чего встали?!

И получаса не прошло, как Пушкин взлетел на порог станции, чуть не сбив офицера фельдъегерской службы при полном форменном облачении: мундир с малиновым нагрудником, на каске роскошный султан, похожий на волчий хвост, на боку сабля. Что-то в облике военного показалось поэту тревожным, но желание побыстрей найти рукопись отвлекло.

Искали все. Почтовый начальник бестолково суетился и визгливо подгонял челядь.

– Вернёте бумаги, черти, прощу, не стану на конюшне драть. Мало того – барин полтину дать обещался.

– Отец родной, не погубите-с! Не видали мы ничего, истинный крест православный!

– Кто со стола убирал? Позвать немедля!

Прибежала неопрятная баба в кацавейке, обильно линяющей кроликом.

– Отвечай их благородию, не видала ль бумаг?

– Ой, святые угодники, были тута какие-то записи. Только я решила пакет в контору снесть, как их офицерское превосходительство ко мне подошли. Говорят, мол, давай, старая, немедля все бумаги, забытые путником. Вдруг в них крамола таится, и возражать не смей, дура чухонская!

У Пушкина всё внутри опустилось – эх чёрт, не судьба! Где теперь того офицера искать? Его и след давно простыл, пока на станции обыск чинили всем миром.

– Всё образуется, сударь мой, – успокаивал почтмейстер. – Офицер – не иголка. А пока отдохните, сделайте милость, на вас лица нет! Куда вам в ночь-то ехать, всё одно не догоните!

«А и верно. Останусь, – решил Пушкин. – Утро вечера, как говорится… Главное – не терять надежду».

– Дайте мне комнату, – вымолвил поэт, – да чаю с вареньем малиновым, ситного хлеба да свечей поболе. Чтоб до утра хватило – не люблю в темноте средь ночи просыпаться.

Поднявшись наверх в гостевой номер, Александр Сергеевич не находил себе места – потеря удручала!

– Эй, человек, коньяку мне! Живо!

Пушкин остался один, зажёг свечи, скинул верхнюю одежду и начал вечерять. Вдруг отчётливо пахнуло диким зверем, и мир провалился куда-то под ноги.

Ему снилось…

…что-то из пятой главы «Онегина», где сам Пушкин, а не Татьяна, бежал, спасаясь от медведя по мосткам через ручей, чуть не упав в него. И вот избушка. За столом сидели существа, похожие на нечисть. Были среди них настолько жуткие экземпляры, что не в сказке сказать, ни пером описать: пёсьи рыла с кабаньими пятаками, бородатые старухи с ужасающим оскалом жёлтых клыков, бесхвостый кот-кугуар с человеческой головой на тонкой гусиной шее. Пушкин притаился за дверью, боясь пошевелиться.

Нечисть играла в карты… Господи, да на кону же кости. Настоящие! Человеческие! Вой и ор стоял такой, что ушам было больно. Верещали и лезли в драку по каждому малому поводу.

И вот по избе пробежал шёпот:

– Он пришёл.

Поэт ощутил чьё-то горячее дыхание в затылок. Зловонное. Страшное. Пушкин в ужасе оглянулся и увидел давешнего фельдъегеря. Только вместо лица – маска волка.

Гость заорал:

– Как ты смел прийти сюда, самозванец?!

Чудища в комнате зарычали, зашипели, завыли, засопели, зачавкали, заскрипели, заблажили и ринулись к поэту. Тот потянулся к маске офицера и сорвал её. Тяжёлые веки и пустые глазницы под ними – вот что он успел увидеть, прежде чем его растерзала смердящая бесовская толпа.

Пушкин проснулся, поднял голову и обнаружил себя лежащим в кровати. Огляделся – он на почтовой станции. Свечи уже прогорели. Но полная луна освободилась из плена кисельных туч, осветила окрестности. Пушкин выглянул в окно и обнаружил, что во дворе сидит злая взлохмаченная собака чёрного окраса – о, Боже мой! – в подряснике и скуфейке. Или волк? Демон? Волколак! Демон Вассаго! Откуда он знает это имя? По́лно, Саша… Это всего только видение. По́лно? Полно… луние! Вот в чём дело! Где-то в вышине сверкнула молния, и послышался отдалённый раскат грома. И это среди зимы!

Сделалось жутко и тревожно. Пушкин позвонил в колокольчик, вызывая прислугу.

– Хватит шуметь, Александр Сергеевич, домового напугаете! – незнакомец материализовался из лунного света.

– Вы кто?

– Зовут меня Вассаргин Нил Орестович, действительный статский советник.

Александру Сергеевичу показалось, что видел он недавно эти насмешливые лукавые глаза-щёлочки, очень похожие на звериные. Постойте, уж не того ли офицера, с которым в дверях судьба столкнула?

– И да и нет, Александр Сергеевич, – будто угадав мысли Пушкина, заговорил человек, устраиваясь на табурете. – Я – это он, хотя и не совсем. Это всего лишь фантом, которым я могу управлять, меняя форму и содержание. Так уж повелось издревле, хе-хе.

– Вы бес?

– Если угодно. Только представления сии о мироустройстве безнадёжно устарели.

– И всё-таки – кто вы? Ответьте прямо: демон, бес, ангел, посланник Господа?

– Кто я да кто я… Неважно. Скажу одно: я тот, кто помогал сыграть Николо Паганини на одной струне, кто палил костры с еретиками в Толедо, кто знакомил Казанову с дамами, воздействуя на них телепатическими средствами. Зачастую мир умозрительного влияет на реальность больше самой реальности… – произнёс ночной гость жутким голосом.

Даже тараканы перестали шуршать за комодом.

– Сударь, верните рукопись немедленно! Это же вы её похитили?

Вдруг нечистый резко сменил тон на деловой.

– Разумеется. Но хотелось бы равноценного обмена. Скажите, любезный Александр Сергеевич, готовы вы заплатить самой своею жизнью за эту рукопись? Только подумайте хорошо.

– Да… если буду уверен, что допишу роман и стану первым поэтом России.

– Хм, смело! Бьёт вас, мой милый, жизнь, да не учит. Надеюсь, понимаете, с кем имеете дело? Я обладаю очень большими возможностями. Мне дозволено то, что разрешено немногим.

– Понимаю. Только душу продать не могу.

– Не нужна мне ваша бессмертная душа. Но тогда и вам вместо письменного автографа лишь сам текст. А что у нас бонусом? Болдинская осень 1830 года. За минусом комиссионных…

Далее Вассаргин завёл что-то непонятное: о дуэли на Чёрной речке, о пистолетах от Лепажа, проникающем ранении в брюшную полость…

– Итак, поступим следующим образом… Слухи ходят, Александр Сергеевич, о редкой памяти братца вашего. Пусть он рукопись по памяти и восстановит. Неплохая идея?

– Да как же возможно, позвольте? Лев всего один раз и слышал-то, а в рукописи почти шестьсот строк. Как тут запомнить?

– Не унывайте, техническую сторону вопроса беру на себя. Где там братец ваш нынче? На Кавказе? Не мешкайте, письмо ему пишите. На обстоятельства посетуйте, которые не позволили рукопись в Петербург довезти. Глядишь, всё и сладится.

«Демон, на волка похожий, видать, приснился. Но совет неплохой дал», – подумал Пушкин с утра и сел за письмо.

Лев Пушкин, юнкер Нижегородского драгунского полка, принимающего участие в войне с Персией за влияние в регионе, привечал в доме гостя, назвавшегося Вассаргиным. Тот сразу изложил суть визита. Рассказал о письме, которое должно прийти от Александра, и что именно нужно будет на него ответить.

Нил Орестович чувствовал себя вольно, говорил игриво. Но сменил тон на официальный, едва заметив, что поиск Львом Сергеевичем письменных принадлежностей увенчался успехом.

– К делу! Приступим.

А дальше началось испытание. До самого утра юнкер записывал пятую главу романа «Евгений Онегин», диктуемую гостем с какой-то книжицы.

Ночной посетитель тщательно скрывал от Льва Сергеевича обложку, но один раз неловко дёрнул затёкшей кистью, и Пушкину удалось прочитать. Что-то вроде «Хрестоматия для 9-х клас…».

Там было ещё что-то написано, но юнкер уже ничего не видел, поскольку Вассаргин пригрозил:

– Вот ведь как-с, милостивый государь, я к вам со всей душой, а вы подсматривать – будто мизерабль какой! Придётся хорошенечко вас поучить, батенька мой.

С третьими петухами исчезает лишь литературная нечисть, а действительные тайные советники, пусть и подложные – никогда.

Нил Орестович покрутил головой, временами напоминающей волчью, и спросил:

– Что, Лёвушка, притомились? Но ведь справились! Давайте поглядим, что у нас получилось. Прелестно, право слово, прелестно! И, что характерно, неточности имеются. Оригинальный автограф гения, отличный от первого издания, дорогого стоит. Ах, это бессмертное творчество! Так вы, Лев Сергеевич, как раз о бессмертии со мной потолковать желаете? Так и я не против. Нетленная душа за автограф гения, плюс бессмертие тела – выгодный обмен, не находите?

«Главной сенсацией торгов аукциона Сотбис стало появление в числе лотов автографа рукописной версии пятой главы романа в стихах «Евгений Онегин», ранее считавшегося безвозвратно утраченным поздней осенью 1827 года на одной из почтовых станций между Москвой и Санкт-Петербургом. Оригинальный текст был позднее восстановлен по памяти братом поэта Львом Сергеевичем Пушкиным.

Владелец лота виконт Leon-Serge Cannon, по слухам, пролежавший длительное время в летаргическом сне, в результате торгов попал в первую сотню богатейших людей королевства, как пишет журнал Forbes. Блогеры обращают внимание на портретное сходство нувориша с младшим братом классика мировой поэзии».

Богатая добыча