Читать онлайн обратная дорога

Обратная дорога

1

Новенький КамАЗ вёл себя насторожено, словно делавший первые шаги ребёнок. Сидевший за рулём Илья Дольников, тридцатипятилетний человек с суровым лицом и суровым взглядом тоже присматривался к своему «дитяти», прикидывал, как он может повести себя в какой-нибудь нештатной ситуации на дороге. Но разве всё предусмотришь, предугадаешь? Тут надо им вместе пуд соли съесть, как это было с предыдущей машиной Дольникова, тоже КамАЗом, с которым они понимали друг друга с полуслова.

Между тем серое рязанское небо сменилось хмурым калужским, а в Подмосковье разверзлись хляби небесные. «Дворники» едва справлялись с потоками воды, Дольников чуть сбросил скорость, хотя особо и не гнал, спешить ему было некуда.

Обратная дорога от Рязани, куда он отвозил щебёнку, до автобазы в Долгопрудном не такая уж и долгая. И каждый раз, когда Дольникову нужно было возвращаться этим путём, он, сделав небольшой крюк, непременно заезжал в Кубинку, где в старом бревенчатом доме жил Николай Кузьмич Егошев, дядя Коля, отец погибшего друга Ильи – Андрея.

Ребята шоферили на дальних рейсах, возили различные грузы. Исколесили едва ли не всю Россию-матушку. Крепко сдружились, сроднились даже, словно братья добрые. В разные передряги попадали, но из всех выходили с честью. А это было неспокойное время, когда на дорогах шалили лихие людишки, сбиваясь с банды жестокие. Грабили фуры, убивали водителей. Не избежали нападения и Илья и Андреем. Пару раз, правда, уходили от бандитов и даже без особого урона для себя и груза, а на третий тормознул их наряд ГАИ. Здесь, где по обеим сторонам трассы стоял лес густой, отродясь не бывало этого поста. Ребята почуяли неладное, но всё-таки остановились по взмаху полосатого жезла в руках одного из «гаишников».

Илья, прихватив для спокойствия монтировку, вышел из кабины. За ним, поглядывая по сторонам, спрыгнул и Андрей, под курткой сжимая рукоять пистолета, травматического. И тут из близлежащего леска, перепрыгивая через неглубокий овражек, ринулись к ним трое с обрезами наперевес. Один из них уже навёл его на стоящего к нему спиной Илью, но Андрей успел толкнуть друга, а сам, оказавшись на его месте, упал, сражённый пулей.

Лежать бы рядом и Илье с прострелянной головой, да на счастье его нежданно вдруг подрулил свой брат дальнобойщик, да на двух фурах. Быстро оценив ситуацию, не струсили, пришли на помощь. Бандиты, не ожидавшие подмоги, быстренько растворились в лесу, оставив лежать одного из своих на дороге, которого Илья успел угостить монтировкой по голове. Преследовать их не стали, небезопасно это было, на пулю шальную никто нарываться не хотел.

Вызвали милицию, скорую помощь. Андрея довезли до ближайшей больницы, сделали операцию, сказали, что прошла она успешно. Но на утро он умер…

С горестной вестью этой о смерти сына и приехал Илья первый раз в дом Егошевых. С тех пор вот уже шесть лет при каждом удобном случае, а иной раз и в дни выходные, приезжал Илья к дяде Коле, которому он стал как бы вместо сына.

Хозяин, спасённого столь высокой ценой груза, отличил Илью, поднял зарплату и предложил подыскать себе нового напарники. Но разве кто-то мог заметить Андрея? Стать ближе Илье, чем был он? Никто и никогда не смог бы этого сделать. А поступить иначе было для Ильи всё равно, что предать память друга. Илья уволился из фирмы и устроился на автобазу, что находилась в городе Долгопрудном. Возил на недалёкие расстояния щебёнку, кирпич, песок – много чего возил.

…А дождь всё хлестал и хлестал в стекло. По ухабистой, разбитой поселковой дороге подрулил Илья к дому дяди Коли. В одном окошке, задернутом ситцевыми занавесками, горел неяркий свет. Николай Кузьмич по стариковской привычке, выспавшись днём, не ложился едва ли не до рассвета, гонял чаи, вспоминал сына, жену, за год после смерти Андрея, сгоревшую, как свечка. И всегда ждал приезда Ильи. В мороз ли лютый, в лето удушливое или, как теперь в слякотную осень.

Обнялись, оглядели друг друга, прошли в горницу. Николай Кузьмич совсем одряхтел, с трудом передвигался, но не жаловался. Печь была жарко натоплена, дядя Коля любил тепло. Илья как всегда приехал не без гостинцев, за что Николай Кузьмич корил его каждый раз: у него всё есть, к чему ему продукты из города!

Быстро собрал на стол, картошка была ещё тёплая, томилась в печи в горшочке. Тут же капуста собственного посола, огурцы солёные, ветчина. Ну и бутылка беленькой: сам Николай Кузьмич к зелью был равнодушен с некоторых пор, но пол-литра всегда держал для гостей.

– Ты же у меня заночуешь? – спросил он, разливая водку по стопочкам, чтобы выпить на помин души Андрея и супружницы своей Марьи.

– Если не прогонишь, дядя Коль. Намаялся сегодня что-то, устал, – сказал Илья, поднимая стопку.

– Ну, помяни Господи рабов твоих Андрея и Марию в царствие Твоём.

Изголодавшийся Илья, в дороге не удалось перекусить, налегал на еду, Николай Кузьмич чаёк попивал и с удовольствием смотрел, как навёртывает Илья: любо дорого смотреть, когда молодой мужик, работяга, после дня трудового хорошо и с аппетитом кушает. А сам про Андрея своего рассказывал.

Все эти рассказы из детства, юности, из армейских времён друга Илья слышал уже десятки раз, но никогда не отмахивался: мол, знаю об этом, дядя Коля, говорил ты уже. Напротив, слушал внимательно, точно в первый раз, переспрашивал там, где старик ждал, что Илья станет его переспрашивать, уточная. Восхищался, смеялся проказам юного Андрея. А где и вздыхал тяжело, утишал старика, когда у того от воспоминаний на глазах слёзы наворачивались. Но вот о том роковом дне на трассе не поминали никогда, словно наперёд условились: об этом – ни-ни. Слишком больно было вспоминать это и Илье, и Николаю Кузьмичу.

– Андрюшке годика три была, – с улыбкой говорил Николай Кузьмич, отхлебнув чайку. – Хотел он очень, чтобы у него сестренка была, просил нас, мол, хочу сестрёнку. Но Мария моя уже тогда болела, не под силу ей было вновь рожать. Слава Богу, что Андрюшку-то осилила. Ну, вот значит, сестрёнкой мы его не могли обеспечить. Андрюшка обиделся и заявляет как-то однажды: попрошу дядю Васю – это сосед наш был, – он меня любит, он всё для меня сделает! Представляешь? Ха-ха-ха!

Засмеялся и Илья, в очередной раз выслушав этот забавный эпизод из детства Андрея, как и другой. Всегда помогавшего матери подметать дом Андрюша вдруг сказал, что более делать этого не станет, потому что это не мущинское дело!

– Представляешь, сказанул: не мущинское!

А вот следующую историю помешала Николаю Кузьмичу рассказать мелодия песни «Подмосковные вечера», установленная на мобильном телефоне Ильи Дольникова.

Нехотя поднявшись из-за стола, он вышел в сени, где висел его полушубок. Взглянув на экран телефона, недовольно поморщился: звонил начальник автобазы, которому Илья вдруг срочно понадобился. Что случилось – не объяснил, сказал коротко: приезжай как можно скорее.

Не меньше Ильи, а скорее больше расстроился его вынужденному отъезду Николай Кузьмич. Но что поделаешь, работа есть работа.

– А как же ты выпил-то, ничего? – спохватился Николай Кузьмич, провожая Илью.

– Да что я там выпил-то? Пару стопок. – Дольников был мужик крепкий, такому и бутылку засадить, что иному газировки выпить.

– Когда ж тебя ждать-то теперь? – спросил расстроенный старик

– Дядя Коль, не люблю я никаких дат назначать, ты же знаешь. Вот видишь, сегодня думал у тебя остаться, а что получилось? Если быстро с каким-то там срочным делом разделаюсь, может сразу и вернусь. Но повторяю: не жди, как получится.

Однако сам того не предполагая Илья вновь постучал в дверь дома Николая Кузьмича уже через несколько часов, под утро. Выглядел он жутко: насквозь промокший полушубок, лицо, с запёкшейся на нём кровью, было разбито.

– Илюша, да что с тобой стряслось-то? – испугался Николай Кузьмич, впуская Дольникова в дом.

– Беда у меня, дядя Коля, беда…

2

Дед Илюши Дольникова, огромный, седой крючконосый старик внимательно выслушал внука-пятиклассника, объяснявшего, почему он поколотил своего соседа по парте – тот наушничал учителям на своих товарищей, – сосредоточенно помолчал, а затем, убрав могучей пятернёй со лба мальчишки непослушную русую чёлку, пристально посмотрел ему в глаза и убеждённо сказал-похвалил:

– Будя Максим Горький!

Пару лет назад Фёдор Савельевич принёс в дом несколько разрозненных томов из собрания сочинений великого пролетарского писателя, выброшенных кем-то на помойку и, прочитав их от корки до корки, вынес свой приговор, что писатель – мужик правильный справедливый. А за справедливость – это он уже втолковывал внуку, – можно и голову покласть.

– Запомни это, Илюха, и стой всегда за её, как писатель энтот!

Со смертью деда Илюша сделался круглым сиротой. Мать, дочь деда, померла родами, а отец ещё до его рождения растворился где-то на бескрайних просторах страны под названием Советский Союз. Несовершеннолетнего Илюшу определили в детдом, где он впервые на практике познал, каково это, стоять за справедливость.

Труднее всего было отстаивать её на словах, Илюша красно говорить не выучился. Легче – на кулаках, силушкой паренёк обделён не был. Вдобавок к этому он ещё и секцию боксёрскую посещал исправно.

Боксёрские навыки пригодились ему и в армии, когда обнаглевшие донельзя «деды» тотчас же набросились на «салажат», в числе которых оказался и Илья. Тот в обиду себя не дал, да и за тех, кто был рядом, заступился, чего ему, разумеется, не простили. И как-то раз после отбоя прямо в казарме накинулись на него гурьбой, раскидать которую, взятый в окружение, он не смог.

Урон Илья понёс чувствительный, но жаловаться по начальству не пошёл, неприручен был к таким вещам. А, отправившись от побоев, отметелил наиболее рьяных из его обидчиков так крепко, что от него отстали раз и навсегда, хотя и огрызались время от времени, грозя даже пристрелить.

Когда же Илья сам сделался «дедом», никакой дедовщины в своём отделении – а он стал командиром, – не допускал. Его уважали и боялись, перечить ему было себе дороже.

Сержанту Дольникову служба нравилась, ближе к дембелю он подумывал даже связать судьбу свою с армией, да кореш один, Сева Зайцев, тоже командир отделения, сманил его с собой в Сибирь на лесосплав. Работа, мол, настоящая мужская и платят хорошо. Махнём на пару?

Основательно подумав, сержант Дольников согласился. Армейская служба штука, конечно, привлекательная, но ведь охота и страну родную поглядеть, начать с Сибири, а там – видно будет, куда судьба занесёт. Да и деньжонок подкопить – тоже дело. На деньги Илья был не падок, но как ни крути, с ними лучше, нежели без них.

Дембельнулись парни в конце мая, однако, тотчас в Сибирь не поехали, решили недельку-другую дать себе роздых после нелёгкой службы. Сева зазвал одинокого приятеля к себе в Тверь.

У Севы семья большая, отец, мать, братья, сёстры. Приняли его душевно, согрели теплом домашним сироту. Зайцевы как на подбор все были люди мелкого размера, женская часть так и вовсе крошечная. Самый значительный из всех старший брат Севы и тот был Илье лишь по плечо. Оттого Илья и чувствовал себя среди них, как слон в посудной лавке: того и гляди, повернётся неловко и зашибёт кого-нибудь ненароком.

Но как не хорошо было Дольникову среди этих добрых открытых людей, но он засобирался восвояси, отговорившись тем, что перед поездкой в Сибирь хочет на родину свою малую заглянуть, проведать могилки родные.

Вместе с приятелем отбыл и Сева. Уговор меж ними таков был: сначала заехать к Илье (он прописку имел в городе Солнечногорске, что неподалёку от Москвы расположен), а затем побывать в столице. Погулять в меру сил и средств и отправиться в Сибирь.

Сентиментальным человеком Илья не был, даже, наверно, не знал, что это такое. Но, оказавшись после стольких лет в комнате, где прежде жил с дедом, почувствовал, как защемило сердце. Особенно когда увидел на комоде, покрытом внушительным слоем пыли томик Максима Горького, внутри которого, вместо закладки, по-прежнему лежали дедовские очки: так всегда делал Фёдор Савельевич, чтобы не запамятовать, с какого места возобновлять увлекательное чтение.

Побывал Илья и на местном кладбище, прибрался на могилке дорогих своих людей, подправил ограду. Покончив с работой, присел на скамеечку, врытую ещё дедом; Сева, помогавший ему, чем мог, присел рядом. Покурили, помолчали и отправились к выходу.

Перед отъездом Илья попросил соседку по квартире пожилую тётку Любу присмотреть за его «апартаментами», оставив ей ключ.

– Ты далёко ли собрался? – полюбопытствовала она.

– Далёко. Отсюда не видать.

– Надолго ль?

– Как получится.

Москва двух нечастых гостей своих не отпускала до тех пор, пока не оставила с пустыми карманами. На последние гроши Сева отбил телеграмму домой, умоляя выслать деньги. Когда спустя сутки деньги эти были получены, ребята от греха подальше заранее обзавелись железнодорожными билетами, некоторым запасом еды на дорогу и, оставив на вокзале в камере хранения вещи, отправились в последний раз побродить по Москве, расставаться с которой очень не хотелось. Оба тешили себя надеждой, что, заработав денег, они непременно вернуться в этот удивительный город.

В их распоряжении имелось часов десять, поезд отходил поздно вечером, почти ночью. Они погуляли по центру, из любопытства заглянули в некоторые дорогие магазины, именовавшиеся теперь на забугорный лад «бутиками». Чуть ли не насквозь прошли всё бульварное кольцо и, узнав от прохожих, что совсем неподалёку находиться знаменитый на всю страну Парк культуры имени Горького, поспешили заглянуть и туда.

Отстояв изрядную очередь, прокатись бывшие солдатики на американских горках. Понравилось. На резких спусках, словно в бездну падали, аж дух захватывало.

Но ещё большее впечатление произвёл на ребят пивной бар «Пльзень». Судя по названию, там должны были торговать исключительно чешским пивом. Так ли это было взаправду, ребята не знали, скорее всего, нет, однако пиво оказалось неплохим, как и разнообразные к нему закуски. Тут предлагали и незнакомые прежде ни Илье, ни Севе креветки – розовые, с выпученными чёрными бусинками глаз – эдакие морские страшилища, и красные, сочные сосиски с горошком, и шматок горячей колбасы, смазанный пробирающей до мозга костей ядрёной горчицей, и отдающие желтизной ломтики брынзы, и тёмно-коричневые ставридки с капельками застывшего янтарного жира на спинках…

Стоявший напротив ребят за столиком молодой, улыбчивый парень угостил их воблой. Чтобы не выглядеть неблагодарными, Сева притащил на всех пиво, за которым познакомились ближе. Обладателя воблы звали Тимофеем, Тимкой, как он попросил себя называть. Тимка был, очевидно, здешним завсегдатаем, многие входившие в пивной зал приветствовали его, жали руку, о чём-то коротко переговаривались. А один из его знакомцев одарил Тимку бутылкой водки: возвращал, как он почти торжественно объявил, старый должок. Тимка тут же свинтил пробку и, преодолев слабое сопротивление уже разомлевших от пива ребят, разлил белое вино в четыре кружки: четвертая была предназначена для примкнувшего к их компании незадолго до этого средних лет мужчине в красивых роговых очках.

Мужчина страдал с похмелья. У него так сильно дрожали руки, что кружку он подносил ко рту, обняв её за бока обеими ладонями. После водки и повторного пива его здорово развезло, он разулыбался, оглядывая своих случайных собутыльников добрыми пьяненькими глазками из-под красивых роговых очков. Развеселилась и вся компания, послышался беспричинный смех, а после того как появилась и другая бутылка водки – Тимка где-то подсуетился, – очкарика развезло окончательно. Тимка, усмехаясь и подмигивая Илье и Севе, обнял уже еле державшегося на ногах очкарика и повёл из павильона на свежий воздух; Илья и Сева, быстро допив остававшееся ещё в кружках пиво, пошли следом за ними, находясь в самом безоблачном настроении. Впрочем, Сева с полдороги побежал искать туалет, острая нужда заставила.

Тимка с весёлыми матерными прибаутками дотащил с помощью Илья размякшего, словно кусок картона под дождём очкарика до одинокой скамейки под кустом сирени, усадил на неё пьяного собутыльника. Тот, промямлив что-то нечленораздельно себе под нос, тотчас захрапел, уровни голову на грудь.

Оранжевый диск солнца примостился на одной из кабинок «Чёртового колеса», собираясь, видимо, немного покататься. День близился к вечеру, от Москвы-реки повеяло приятной прохладой.

Тем временем Тимка к удивлению Ильи принялся деловито обшаривать карманы спавшего сном праведника очкарика и перекладывать их содержимое в карманы свои. Затем проворно снял часы с руки пьяного человека, не без труда стянул с его пухлого безымянного пальца обручальное кольцо.

– Ты чего творишь-то? – спросил, поражённый этой сценой Илья, вплотную подойдя к оборотистому Тимке.

– Разве не понятно? – ощерился тот, мельком взглянув на удивлённого солдатика.

– Ты почему себе все его вещи забрал?

– А-а, понял! – Тимка вынул из бокового кармана пиджака бумажник очкарика, пошарив в многочисленных его отделениях, вытащил несколько купюр разного достоинства и протянул их Илье. – Извини, старичок, более не могу дать, сам на мели. Ну бери и ступай, а то к поезду опоздаешь.

Кровь бросилась в хмельную голову Илье, враз выбив этот самый хмель. Вся его, не терпящая несправедливости душа, восстала против такой откровенной подлости. Нарочно подпоить человека и обобрать до копейки, лишив его даже обручального кольца! В мгновение ока он скрутил тщедушного Тимку, отнял рассованное им по своим карманам чужое добро, но тут сзади на Илью наскочили какие-то парни, что впрочем, его только раззадорило. Н прошло и нескольких минут, как двое из налетавших уже лежали, постанывая на ухоженном изумрудном газоне, а третий, держась за развороченную скулу, улепётывал со всех ног от разъярённого солдатика.

Когда же Тимка, во время этой недолгой разборки куда-то исчезнувший, вновь появился с куском проржавелой тубы в руках и попытался достать ею Илью по голове, то получил такой сокрушительный удар в челюсть, что, отлетев чуть ли не на метр, упал, ударившись головой об угол скамейки, на которой по-прежнему сладко спал, не ведавший о бушевавших вокруг него страстях, пьяный очкарик.

Наряд милиции, кем-то вызванный, подоспел как раз в ту минуту, когда Илья терпеливо пытался надеть часы на непослушную руку очкарика…

Уже сидя в «Чёрном воронке» Илья сквозь небольшое окошко, перечёркнутое железными прутьями, разглядел неподалёку от машины в толпе любопытствующих Сеню Зайцева. Когда взгляды их скрестились, Сеня опустил глаза и сделал вид, что арестованного хулигана, как нарекли Илью тотчас же в толпе, он не знает.

Дольникову было нелегко доказать, что он не грабил сомлевшего от вина гражданина Кузькина, наоборот, пытался вернуть похищенное Тимкой. Но единственные свидетели происшедшего, задержавшие Илью милиционеры, показывали иное. Тем более в карманах Ильи были обнаружены принадлежащие потерпевшему вещи: кожаный бумажник с некоторой суммой денег, портсигар, обручальное кольцо.

– И как ты это объяснишь? Взял поносить на время? – спрашивал милицейский следователь, начинающий лысеть со лба человек лет тридцати.

Илья честно рассказал, как всё было на самом деле. Однако его слова были против слов задержавших его милиционеров, а им верили больше. Истинный же виновник случившегося Тимка, лежал в больнице. Не столь силён оказался удар Ильи, сбившей его с ног, сколь неудачным приземление на угол скамейки.

Когда же на третьи сутки после ареста Дольникову сказали, что потерпевший Тимофей Березин, так и не приходя в сознание, скончался, положение бедного Ильи стало и вовсе безнадёжным.

Гражданин Кузькин ничего конкретного сказать не мог ни за Илью, ни против него. Помнил только, что пил вместе с Дольниковым и ещё какими-то двумя парнями в пивном зале Парка Горького водку и пиво. И подтвердил, что найденные у Дольникова вещи принадлежат ему. Тимкиных дружков, которые со слов Ильи якобы накинулись на него, разыскать следствию не удалось, как и иных свидетелей происшедшего. На запрос, отправленный по месту жительства Севы Зайцева, последней надежды Ильи, был получен ответ, что гражданин Зайцев после демобилизации домой не заезжал, а сразу отправился работать куда-то в Сибирь, и что адрес его пока не известен.

– А из этого следует, что Зайцев в тот день с тобой не был, – сказал ведший дело Дольникова следователь.

– Но он же был, был! – сокрушался Илья, не понимая, как его друг мог оказаться таким непорядочным человеком.

– Ну хорошо, Дольников, – возразил ему следователь, – допустим даже что он и вправду был с тобой. Только что это изменит-то? На тебе труп – вот главное!

Примерно тоже говорил Илье и назначенный ему адвокат, человек невзрачный и безразличный. Ему очень хотелось поскорее скинуть это не сулящее финансовой выгоды дело, и потому он во всём соглашался со следствием, проведённым отнюдь не образцово.

Илья получил по совокупности статей девять лет колонии строгого режима. Выслушав приговор, он мысленно обратился к своему покойному деду: вот такая она, справедливость, Фёдор Савельевич, за которую, как ты говорил, можно и голову покласть. Вот я её и поклал…

Илью этапировали в Пермский край.

Освободившись, он подался в родные места, по которым истосковался душой. Чуть ли не все девять долгих лет представлял себе, как вернётся домой, как отопрёт ключом, сбережённым для него тёткой Любой, свою комнату и наконец-то останется один. Один!

Весь неблизкий путь до дома лелеял мечты заветные, торопил тянувшееся, будто резина, время. Со станции пошёл знакомой с детства тропинкой, растоптанной за долгие годы, словно валенки. Тропинка провела его сквозь берёзовую рощицу прямо к дому, трёхэтажному, бревенчатому, походившему на барак. А дома… не было! На месте его валялись несколько почерневших, обросших мхом брёвен, обугленные головешки да принесённый безразличным ветром какой-то мусор.

Как вкопанный стоял онемевший от жуткого зрелища Дольников, сжимая сильной рукой ремешок рюкзака, потом пошёл прочь. Узнал вскоре, что дом сгорел пять лет назад от испорченной электропроводки. Несколько человек не выбрались из пламени, в числе которых оказалась и тётка Люба; выживших расселили кое-как.

– А как же со мной быть? – спросил озадаченный Илья в местном отделении милиции, куда зашёл сделать отметку о прибытии.

– Ты ж в Пермском крае сидел – вот туда и возвращайся! – засмеялся весёлый лейтенант, дежуривший по отделению.

Прежде чем податься из родного городка, в одночасье сделавшегося чужим, Илья заглянул на кладбище. Могилки своих насилу отыскал, за тот срок, что он не был здесь, крестов прибавилось изрядно, многих из тех, кто лежал под ними, были Дольникову хорошо знакомы. Вот только последний приют тётки Любы он так и не нашёл.

Долго сидел возле могильного холмика, под которым лежали его мать и дед, курил одну папиросу за другой, хмурился и тяжело вздыхал. Когда солнце цеплять стало остроконечные верхушки сосен, окружавших кладбище, поднялся, поклонился в пояс дорогим покойникам и пошагал на станцию, не ведая, когда теперь снова окажется в родных краях.

На зоне Дольников водил самосвал, получил права. Но найти работу после отсидки оказалось не так-то просто, никто не желал брать бывшего зека.

Устроиться удалось только в одну частную фирму по перевозке грузов, да и то только потому, что возглавлял фирму тоже бывший зек. Здесь Илья и познакомился с Андреем Егошевым.

3

Перепуганный неожиданно-скорым возвращением Ильи Николай Кузьмич, однако не стал сразу наваливаться на парня с расспросами. Помог ему стащить отяжелевший от дождя полушубок, стянул грязные сапоги, привёл в горницу, усадил у печи отогреваться: у Ильи зуб на зуб не попадал. Но старик чувствовал, не от холода это у Ильи…

Николай Кузьмич кусочком ваты стёр запёкшуюся на лице Ильи кровь. Рана выглядела не глубокой, скорее походила на царапину. Проходила она от правого виска через бровь и обрывалась на середине лба. Старик, смочив другой клочок ваты в остатках водки – со стола он ещё не убирал после ухода Ильи, – прошёлся по царапине, Илья лишь слегка поморщился.

– Не хочу я опять в лагерь, дядя Коль, не хочу! – чуть не застонал он, с болью произнеся эти слова. – Не хочу! Я больше там не выдержу!

– Да что, что случилось-то, Илюша, милый! – проговорил старик дрожащим голосом.

А случилось вот что.

Илья, попрощавшись в сенях с Николаем Кузьмичом, вышел в осеннюю непогодь, поёжился от мгновенно забравшегося ему под полушубок стылого ветра. Залез в кабину, бросил прощальный взгляд на светившееся во тьме окошко, вздохнул. Нехотя запустил двигатель, подождал с минуту, пока «дворники» расчищали стекло, и отправился в путь, ругая, на чём свет стоит начальство.

Приедет он на базу уже в первом часу ночи, какие срочные дела могут быть в такое время? Ох, напрасно он взял трубку, нужно было вовсе отключить телефон. Да только что теперь об этом!

Выехал на трассу и совсем скорость сбросил, как бы назло начальству. Ждёшь меня? Ничего, подождёшь, от тебя не убудет.

Машина как-то странно себя вела, в чём заключалась эта странность, Илья пока определить не мог. Прислушивался – нет, не понятно, что она хочет. Ладно, механик на базе разберётся, что с ней не так. Но если сегодня встанет разговор о какой-то новой поездке – откажется наотрез. Куда ехать, на ночь-то глядя?

И всё-таки что же с машиной? Может скоростёнки прибавить, поглядеть, как она себя поведёт. Прибавил, однако, не шибко. Дождь теперь уже со снегом лупил и лупил. Дорога была тяжёлая. Хорошо ещё, что машин почти не было. Кто ж в такую пору за руль-то сядет без нужды особой? Только такие как он подневольные люди. Видите ли дело срочное… Эх, мать его!

Проехал Краснознаменск и только притушил перед поворотом скорость, как в глаза ему брызнул резкий свет от фар встречной машины. Кто-то гнал, невзирая на мокрый асфальт. Илья ещё сбавил скорость, но тут встречная легковушка вдруг неожиданно завиляла из стороны в сторону и на полной скорости влетела в КамАЗ…

Раздался глухой стук, легковушка отскочила от КамАЗа, как мячик от стенки, перевернулась несколько раз и рухнула в кювет. Всё это заняло считанные доли секунды, Илья даже на тормоз нажать не успел. Затормозив, наконец, он некоторое время сидел неподвижно, до боли в пальцах вцепившись в руль. Всё внутри у него похолодело. Затем, открыв дверцу, выпрыгнул из кабины, на деревянных ногах спустился в кювет, где лежала сморщенная легковушка. Кругом было тихо, и только безразличный ко всему шумел дождь.

Сквозь разбитое стекло Илья увидел жуткую картину. В салоне машины находилось пять человек, трое взрослых и двое детей. Все они были мертвы, их обезображенные тела, залитые кровью лица не оставляли сомнения в этом.

Илья отпрянул назад, поскользнулся, чуть не упал, но успел задержаться рукой за распахнутую дверь машины, однако задел-таки лицом об эту дверь и сразу почувствовал что-то теплое, стекающее у него по лбу, щеке.

Вдалеке вспыхнули фары какой-то машины, направлявшейся прямо к месту аварии. Илья запаниковал: полиция, почему-то решил он, сейчас его скрутят, засадят в кутузку и разбираться не станут, как тогда в Парке Горького. К тому же от него пахнет вином – эти проклятые пара стопок, которые он и не почувствовал теперь могут сыграть роковую роль. Пьяный за рулём спровоцировал аварию! А ведь он не виноват, не он выскочил на встречную полосу! Но как он это сможет доказать, даже тормозного пути легковушки нет, всё смыло дождём! И свидетелей тоже нет.

Приближавшаяся машина была уже совсем неподалёку. Илья, не долго думая, выбрался из кювета и быстро побежал в лес.

Что было дальше, он не знал, хотя догадаться было не так уж и сложно. Конечно же, приехала полиция, скорая помощь. А потом объявят охоту на скрывшегося с места происшествия водителя КамАЗа Илью Дольникова, бывшего зека. И то, что он скрылся, лишь подтверждало его вину и усугубляло её.

Только к утру, изрядно поплутав, он добрался до дома Николая Кузьмича, больше податься ему было некуда.

– Поверь мне, дядя Коль, не виновен я в смерти тех людей, не виновен, – чуть не с мольбой в голосе просил Илья старика, окончив свой печальный рассказ.

– Я верю тебе, Илюша. Но только что ж мы теперь делать-то будем?

– Не знаю

– Вот и я не знаю… Ладно, залезай на печь, постарайся уснуть, а завтра обдумаем, как поступить.

Весть о ночной трагедии на трассе разнеслась быстро. Уже на следующий день в посёлке знали едва ли не все подробности происшествия. Заходили и к Николаю Кузьмичу узнать, не тот ли это молодой мужик, что время от времени заезжает к нему, является виновником аварии? Тем более его КамАЗ видели вчера как раз у дома Николая Кузьмича.

Николай Кузьмич отвечал, что не знает, о чём его спрашивают, и закрывал перед любопытствующими двери. Но понимал, что полицейских так просто не выпроводишь, если они пожалуют.

Весь день Илья и Николай Кузьмич сидели, как на иголках, прислушиваясь к каждому шороху, звуку, к разговорам, доносившимся с улицы. И гадали: придут – не придут?

Илья решил, что оставаться у Николая Кузьмича в доме и дальше не было смысла. Ещё и ославит дядю Колю перед соседями, если два красивых охранника возьмут его под белы рученьки и выведут из подпола на свет Божий. Проходу не дадут старику: мол, «убивца» прятал, чёрт старый!

А выхода из того положения, в котором он оказался, Илья не видел. И старик тоже. Сдаться властям, значит, срок пожизненный схлопотать за пять-то душ загубленных. Податься в бега? Но разве всю жизнь пробегаешь? Изловят его рано или поздно, ещё и за это срок набавят. Хотя если пожизненное ему светит, тут уж всё едино.

Нет, пока сдаваться он не станет, на воле пожить охота сколь возможно, а там – видно будет, что да как. Однако дом Николая Кузьмича нужно скорее покинуть.

Вечером, когда уже изрядно стемнело, и вновь хлынувший дождь разогнал людей по домам, Николай Кузьмич вывел Илью огородами из посёлка, указал кратчайший путь на вокзал.

– И куда ты теперь? – спросил упавшим голосом старик

– Пока не знаю, схоронюсь где-нибудь. Спасибо тебе, дядя Коля, за всё, извини, если что не так и не поминая лихом.

– Что ты, Илюшка, Господь с тобой, ты словно прощаешься, – испугался Николай Кузьмич. – Грех это, так говорить-то…

Голос старика дрогнул, он бросился на грудь Ильи, всплакнул.

– Ежели что, возвертайся, отсидишься у меня. Они сейчас ежели придут, посмотрют нету тебя, интерес ко мне и потеряют.

– Спасибо, дядя Коль и прощай.

Шагая на станцию, Илья надумал податься в Москву, город большой, многомиллионный, там легче затеряться. А что будет дальше, старался не загадывать.

4

Дождь усилился. На платформе не было ни души. Илья огляделся по сторонам на всякий случай и, убедившись, что вокруг никого, шагнул на мост, нависший над железнодорожными путями, и быстро перешёл на ту сторону, где было расположено здание вокзала. Собрался было там укрыться, но всё-таки не рискнул: наверняка внутри здания менты от дождя прячутся, а его фотоморда, конечно же, имеется у каждого из них.

Остановился неподалёку от входа в вокзальное здание, задумался. Лучше перемахнуть через невысокое ограждение, вскарабкаться затем на платформу, как только подойдёт электричка. Если всё сделать быстро, успеет вскочить в последний вагон. Но ехать без билета… С кондукторами вступать в конфликт в его положении не нужно. Ну, ничего, если что, сунет им пару тысяч – откажутся что ли? Не успел купить билет, спешил очень, так не бывает? Отбрешится, главное на рожон не лезть, всё сделать по-доброму.

Осторожно перелез Илья через ограждение, притаился до времени под платформой. Здесь хоть дождь не мочил. А когда вдалеке вспыхнули два круглых светлых глаза приближавшейся электрички, выбрался из своего укрытия.

Всё прошло без сучка и задоринки. В самый последний момент вскочил в вагон и двери за ним с шумом сомкнулись. Илья перевёл дух.

Вагон был почти пустой, какой-то человек, притулившись к оконному стеклу и надвинув на глаза кепку, дремал, баба сидевшая чуть поодаль от него вязала, ловко орудуя толстыми деревянными спицами. На вошедшего в вагон Илью даже не посмотрела.

Контролёры, если всё-таки принёсёт их нелёгкая, идут один с последнего вагона, другой с головного, Илья прошёл в серединный. Тут и народу оказалось погуще, но все сидели раздельно, знакомы меж собой не были. Илья присел на обтянутую дерматином скамью на место ближнее к проходу с тем, чтобы видеть двери, не появился ли там контролёр или, не дай Бог, полицейский.

Проехали полдороги, контролёры к счастью так и не появились пока. Илья даже позволил себе чуточку вздремнуть. Однако когда электричка притормаживала у очередной остановки, открывал глаза и настороженно осматривался. Убедившись, что никакой опасности нет, всё по-прежнему спокойно, снова погружался в дрёму, до следующей остановки.

В Москву Илья и не думал соваться. На Белорусском вокзале его повяжут менты, в этом можно было не сомневаться. Он выйдет за пару остановок до столицы, перекантуется где-нибудь ночь, а утром попробует разыскать своего бывшего соседа по нарам. В близких друзьях Ильи он никогда не состоял, но отношения у них были неплохие: Илья как-то раз защитил его от пьяного урки. Других знакомцев в Москве у Ильи всё равно не было.

На очередной остановке на скамейку, где подрёмывал Илья, присел батюшка с окладистой русой бородой, изрядно прошитой белыми нитями. На батюшке была фиолетовая скуфья и ряса, на которую было надето потёртое демисезонное пальто. На колени он положил старомодный портфель из кожзаменителя посередине которого тускло посверкивала серебристая застёжка. Батюшка устроился у окошка и добро улыбнулся взглянувшему на него Илье, тот тоже ответил ему улыбкой, уж больно приятен был на лицо этот священнослужитель. А затем вновь окунулся в приятную дрёму, из которой его словно пробку из бутылки выдернул чей-то насмешливо-злой возглас:

– Сидишь, попяра!

Илья приоткрыл глаза. Справа от него в проходе, держась за привинченную к скамье металлическую ручку, стоял, пошатываясь, мужик в плаще, в мятой кепке, с которой стекала вода. Мужик был крепко выпивший. Недобрым взглядом смотрел он на сидевшего у окошка батюшку, и вдруг плюхнулся рядом с ним на скамью, нарочно грубо толкнув его плечом. Батюшка от неожиданности уронил на пол свой портфель с серебристой застёжкой, а когда потянулся было, чтобы поднять его, мужик удержал его за лацкан пальто и сильно притянул к себе, так что лицо батюшки оказалось вровень с красным и злым лицом мужика. Тот грязным ботинком откинул упавший портфель под сидение, сказав, посмеиваясь:

– Он тебе более не потребуется. Мы с тобой, попяра, евангелию счас учить будем, а пока я тебе бородёнку-то повыщипываю, – и протянул руку, чтобы начать осуществлять угрозу.

Но не успел даже коснуться бороды священника. Чья-то сильная рука схватила его за шкирку, резко подняла со скамьи. После чего Илья отволок упивавшегося и изрыгавшего матерщину мужика в проход между скамьями, развернул и дал такого пинка под зад, что тот кубарем полетел по направлению к дверям. А когда, продолжая материться, вскочил на ноги, собираясь броситься на обидчика, увидел грозно надвигавшуюся на него фигуру Дольникова. Быстро сообразив, что в драке с этим здоровяком ему мало что светит, он, подняв кепку, пошёл прочь из вагона, всё ещё матерясь и обещая, что они с Ильёй ещё встретятся.

Илья вернулся на свое прежнее место. А когда батюшка, поблагодарив его, собрался выходить, отправился вместе с ним. На случай, если тот негодяй в кепке затаился где-нибудь в ожидании, когда батюшка останется один.

Вышли из электрички на станции Перхушково. Дождь унялся, но заметно похолодало. Пока шли к Храму, где служил о.Андрей – так величали батюшку, – и потом, в тёплом и ярко освещённом электрическим светом помещении трапезной, когда они пили горячий чай с баранками, Илья поведал о.Андрею, как и за дела какие попал на нары. Рассказал всё без утайки, словно на исповеди. Окончив рассказ свой, подумал даже признаться внимательно слушавшему его батюшке, в какую историю он влип третьего дня на трассе. Но не решился, духу не хватило. Не знал, как отреагирует о.Андрей на то, что сидит за одним столом и чаи распивает с убийцей пяти душ, в том числе и детей.

– Это очень хорошо, что ты, сын мой, простил своего обидчика Севу, – отозвался о.Андрей. – Это – по-христиански.

– Простить-то простил, но иной раз обида на него душит, хоть криком кричи. Не сбеги он тогда, может, и у меня всё иначе сложилось бы. Хотя… не знаю, я ведь не желая того, всё-таки убил человека… – сказал Илья и вздрогнул, вспомнив тех, в изувеченной легковушке. – Вот так странно и получается, вроде бы простил, а обиду храню всё-таки. Не знаю, как бы поступил, если бы встретил Севку сейчас.

Они сидели за длинным прямоугольным столом, сколоченным из обструганных сосновых досок. В углу трапезной за занавеской была небольшая кухонька, где копошилась какая-то старушка в черном одеянии.

– Живая душа всегда реагирует адекватно, – произнёс о.Андрей, немного помолчав. – От радости радуется, от счастья блаженствует, а на обиду, зло, клевету плачет, дрожит, сжимается. То, что мы называем немощным словом обида – есть и будет в человеке всегда. И горе тому, кто не обижается, – о.Андрей улыбнулся и добрыми глазами посмотрел на Илью. – Святые отцы поучают, что это есть укоренившаяся в человеке гордыня. С одной стороны мы понимаем, что обида происходит не от злобы обижающих, а от слабости духа обижаемого. А с другой Мир Христов есть выражение любви Божьей, но это отнюдь не освобождает нас от противостояния злу. Христос говорил, что Он Сам будет причиной многих потрясений и антагонизма между людьми. Вот я сейчас прочту тебе, сын мой, одно место из Святого благовествования от Матфея.

О.Андрей поднялся со скамьи, вышел из трапезной и почти тотчас вернулся, держа в руках небольшую книжку в чёрном переплёте с золотым крестом на обложке. Сел, быстро отыскал нужное место.

– Вот послушай: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч. Ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берёт креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня. Сберёгший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её»

Прочитав это, о.Андрей, отложив Евангелие на стол, поднял глаза на клевавшего носом Илью – две ночи почти не спал, – и спросил, понял ли он то, что слышал сейчас? Илья честно сказал, что не очень.

– Это ничего, сразу ничего не бывает. А ты крещёный ли, сын мой?

– Нет, – признался Илья и отчего-то смутился, словно сообщил ещё одну неприглядную о себе вещь. И подумал вдруг, может вся жизнь его и пошла наперекосяк, потому что он не крещёный?

Храм, в котором служил о.Андрей, ещё только начинал использоваться по своему прямому назначению: прежде в нём помещалась какая-то организация, затем склад, после чего Храм окончательно забросили и даже подумывали снести за ненадобностью. Но пришли иные времена, Храм Божий передали в ведение Московской Патриархии. И началось его возрождение.