Читать онлайн За год до смерти я встретил тебя

© Ao Morita, text, 2021

© Amemura, illustrations, 2021

Original Japanese edition published in 2021 by Poplar Publishing Co., Ltd. Russian language translation rights arranged with Poplar Publishing Co., Ltd. through The English Agency (Japan) Ltd and New River Literary Ltd. All rights reserved

© ООО «РОСМЭН», 2024

Любовь с обратным отсчетом

Я поднял глаза и увидел стекающие по окну капли. Вроде рисовал в тихой палате, но совершенно пропустил мимо ушей, как начался дождь. А ведь хотелось, чтобы хоть в день выписки прояснилось… Я тихо вздохнул и снова уткнулся в рисунок.

Перехватил поудобнее карандаш и продолжил заполнять легкими штрихами лист в разложенном на столике альбоме.

В тесной и унылой палате я рисовал птицу, которая, распахнув широкие крылья, свободно летела по небу.

Меня уже неделю обследовали в стационаре, но вот наконец и этот срок подошел к концу. А еще сегодня заканчивались весенние каникулы[1].

Завтра я стану одиннадцатиклассником. Наверное, можно сказать, что мне повезло. Не факт, что с двенадцатым классом[2] тоже повезет.

Я снова вздохнул и бросил взгляд на прикроватные часы. Оставалось всего десять минут – мама с сестрой обещали заехать. Надо скорее заканчивать. Десять минут спустя рисунок наконец был готов.

Я посмотрел на птицу и кивнул.

– Баллов на восемьдесят шесть, – решил побаловать я сам себя.

В последнее время постоянно ставлю себе оценки. Пока лежал в больнице, много чего нарисовал, но птица получила самый высокий балл.

Пока я довольно разглядывал результат, в палату постучали. И прежде чем я успел ответить, дверь распахнулась.

– Привет! Мы за тобой! – На пороге появилась моя младшая сестра Нацуми.

– Акито, как ты себя чувствуешь? Собрал вещи? – с тревогой спросила мама, которая вошла вслед за Нацуми.

– Чувствую нормально, вещи собрал, готов выходить.

Я подхватил два бумажных пакета: один – со сменной одеждой, второй – плотно набитый мангой и альбомами. Так плотно, что я переживал, не порвется ли.

– Давайте заедем суши поесть? Акито, ты же любишь суши?

– Мне все равно, – буркнул я.

– Суши! Суши! – обрадовалась Нацуми. Это прозвучало так неловко, что я даже улыбнулся.

И в этот миг, когда мы уже шли к лифту, мы встретили девушку.

По пижаме я догадался, что она тоже пациентка. Девушка шагала по коридору красивой походкой, и за спиной развевались блестящие черные волосы. На фоне бледной кожи особенно выделялись ясные блестящие глаза, и я невольно на них засмотрелся. Девушка будто всматривалась куда-то в даль.

Наши взгляды встретились, когда мы поравнялись друг с другом. Всего на миг, но время будто замедлило ход. И короткие секунды показались мне минутами – как если бы мы уже давно смотрели друг на друга. Какое необычное чувство.

Едва я моргнул, время вновь потекло как прежде, а девушка уже прошла мимо. Произошло что-то очень странное.

Девушка уходила все дальше с альбомом под мышкой, а я обернулся и проводил ее взглядом. Тут она присела в кресло у окна в комнате отдыха. Разложила альбом и принялась рисовать.

– Акито! Лифт! – позвала меня Нацуми, которая убежала вперед.

– Ага, иду, – откликнулся я.

Перед тем как двинуться с места, обернулся еще раз и увидел, что девушка сонно зевает.

В основном в больнице лежали старики. Я и не знал, что тут есть моя ровесница. Интересно, а она здесь по какому поводу?

И что рисует?

Пока мама везла нас домой, я только и думал что о девушке, которую даже не знал по имени.

Сам не знаю почему – меня ведь не так чтобы потрясла эта встреча, – но с того самого дня я каждый раз, как рисовал, вспоминал о ней.

В последнее время я все чаще рассеянно гляжу в окно. Не на что-то конкретное. Просто: как ветер колышет траву и деревья, как привольно кружат по небу птицы. В такие минуты забываю обо всех тревогах. И мне нравится мирное течение времени.

– Хаясака! Хватит ворон считать, у нас урок!

– Простите…

Я перевел взгляд обратно на доску. Точно, я и забыл про математику. Учитель Ямасаки буравил меня взглядом. Меня это, правда, совершенно не трогало. У меня нет будущего. И математика мне не пригодится.

Я подпер щеку рукой и опять уставился в окно. Снаружи опадали невесомые лепестки сакуры.

– Акито, он сейчас на тебя опять наорет.

– Ага, знаю.

Это меня предупредила подруга детства, Эри Фудзимото, она сидела за партой по правую руку. Очаровательно улыбнувшись и взмахнув хвостиками, она отвернулась обратно к доске.

Эри прилежно записывала все в тетрадь. Убористые ряды цифр казались каким-то кодом. А листы передо мной, наоборот, белели пустотой. Разве что на прошлой странице я начеркал портретик Эри в профиль, чтобы убить время. Так себе картиночка получилась, я ее оценил в 67 баллов.

Не могу сказать, что влюблен в это хобби без памяти, но мне с детства нравилось рисовать. За этим занятием я забываю все плохое не хуже, чем когда таращусь в окно. Молча накладываю штрих за штрихом, и душа отрешается от всего. Время утекает, и моргнуть не успеешь, как урок уже закончился. Учебная тетрадь превратилась в альбом для набросков.

– Что ж, на сегодня все. В следующем месяце проведем тестирование, так что внимательно повторяйте сегодняшний материал! – велел нам Ямасаки, и как раз прозвенел звонок, отмеряющий конец сегодняшних занятий.

До этого безмолвный, класс тут же загудел. Кто-то бросился в рекреацию, кто-то остался сидеть за партой и болтать. Обсуждали, что будет на тестировании, куда пойти погулять. Меня не заботили ни тесты, ни экзамены.

– Акито, сегодня опять не пойдешь в кружок? – с тревогой уточнила Эри.

– Ага, я сразу домой.

– Понятно…

– До завтра!

Я забросил сумку на плечо и хотел уже уйти, как вдруг подруга снова меня окликнула:

– Акито!

Я остановился.

– Мне кажется, с тобой в последнее время что-то не то. Если у тебя какие-то проблемы, ты только скажи, я все выслушаю! – Она смотрела на меня очень грустно.

– Спасибо. Все нормально. Удачно позаниматься в секции.

Кажется, Эри хотела сказать что-то еще, но я не стал слушать. Она ходила на баскетбол, а я на рисование. То есть последние пару месяцев как раз не ходил.

– Ой! Акито, ты что, домой? А кружок? – Это меня поймал на выходе Сёта Мураи. Тоже друг детства, но сейчас нас разнесло по параллельным классам. Мы с Эри дружим с самой началки, а с Сётой – и вовсе с детского сада. Я сам ни рыба ни мясо, а Сёта – вечно аккуратно подстриженный, бодрый, и девчонки его обожают. Еще и в футбол играет чуть ли не лучше всех в школе.

– Я домой. Что-то так лениво. Не хочу в кружок.

– Да? Эри говорит, на тебе лица нет в последнее время. Что-то случилось?

– Да нет… ничего. Пока!

Кажется, Сёта тоже хотел еще что-то сказать, но я отвернулся и ушел.

У меня слишком большая проблема. Если бы мне чем-то помогли их советы, я бы обязательно спросил, как мне быть. Но моей беде никакими советами не поможешь. Что они могут? Разве что пожалеть меня. Поэтому я никому не собирался говорить, даже лучшим друзьям.

Я дошел до остановки и сел ждать автобус.

Поднял глаза к небесам – по ним не проплывало ни облачка. Но ясное небо меня ни капли не радовало. Даже наоборот: лучше бы тучи сгустились.

Постепенно на остановке собрались другие ребята из школы, и стало шумно. Они все ржали, как придурки, а я тихо бесился.

Один воскликнул:

– Ой, заткнись и сдохни!

Тут я невольно обернулся. Двенадцатиклассники друг друга подкалывали.

Я хотел им крикнуть, чтобы не разбрасывались такими пожеланиями, но прикусил язык.

Я ведь и сам когда-то делал точно так же. Когда ругался с друзьями, когда бил боссов в играх. Может, так часто желал кому-то смерти, что мне же и прилетело.

Когда подъехал автобус, я занял самое спокойное место в передней части салона. Назад, понятное дело, забились старшеклассники и галдели. Поэтому я, когда получалось, садился сразу за водителем. Сегодня повезло, и я бессмысленно уставился в окно. Мимо проплывали знакомые пейзажи – такие же, как всегда.

Я вышел девять остановок спустя, а еще через десять минут дошел до родного дома. Очередной день пролетел. Сколько мне еще осталось времени? Я как преступник, который ждет, когда ему объявят о дне смертной казни. Знает, что осталось недолго, но никто не называет точную дату. Это очень раздражает.

«Вам остался примерно год. Может быть, успеете окончить школу. Точнее определить невозможно».

Врач объявил вердикт два месяца назад, зимой десятого класса. И у меня в голове завертелось только восемь букв: «Отчаяние».

Вообще-то мне никогда по жизни особенно не везло. Я бы даже сказал, что часто не везло.

Например, в начальной школе мне единственному в столовой досталась булочка с иголкой.

А в средней школе я пошел на концерт любимого исполнителя, который проводили на открытом стадионе, и почему-то из всей толпы птица нагадила на голову именно мне.

А на вступительных экзаменах в старшие классы всем раздали нормальные задания, и только мне – чистые листы. Таких невезений у меня целый вагон. Когда я тяну омикудзи[3], мне всегда достается или «неудача», или «великая неудача». И в мобильных играх с элементом лотереи мне с завидной регулярностью выпадает всякое фуфло.

Даже в той игрушке с пиратом в бочке у меня он все время выпрыгивает на первом же ходу. Сколько раз я глядел пластиковому бородачу в единственный глаз и читал в нем немой упрек.

Но зимой десятого класса мое невезение достигло высшего предела. Со мной случилось худшее из несчастий.

До сих пор я просто пожимал плечами и успокаивал себя: «Да не смертельно». Но в этот раз такая отговорка уже не работала.

Я в очередной раз вытянул несчастливый билет.

Все произошло в морозный февральский день.

Я возвращался домой из школы на велосипеде, и тут у меня бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать. Я тут же остановился, сел на корточки возле велика. Мимо проходила какая-то тетенька, выгуливала собаку. Она ко мне подошла, растерла спину. Собака лаяла, и вокруг нас собрались другие прохожие:

– Мальчик, ты в порядке?

– Может, скорую вызвать?

Я отмахнулся, сказав, что все в норме, кое-как поднялся сам и поднял велосипед, ушел от них.

Добрел до ближайшего скверика и присел отдохнуть на лавочку, чуть успокоился. Но не знал, что в таких случаях вообще делать, поэтому рассказал родителям, что случилось, и мы на всякий случай поехали в больницу.

Сдали анализы, и в сердце обнаружили опухоль. Это крайне редкое заболевание, и при таком течении болезни и расположении новообразования хирургу сложно его вырезать, а больше поделать ничего нельзя.

Всего полгода назад, когда бабушке диагностировали рак, я сказал родителям, чтобы они не скрывали от меня, если вдруг мне будут прогнозировать короткую жизнь. Они тогда колебались, стоит говорить бабушке или нет, и я решил вот так.

В тот момент я искренне считал, что лучше знать. Не просто внезапно умереть, а заранее подготовиться и набраться решимости. Честно, так и думал. Но теперь жалел. Хотел бы не знать и чтобы мне ничего не говорили. Только поздно.

Родители не колеблясь позвали меня в смотровую, и доктор Кикути тихо объявил, сколько мне осталось жить.

Поначалу я не понял, что он сказал. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что он это мне. Казалось, я смотрю какое-то кино.

Никто бы на моем месте не поверил, что жить осталось всего год. Ни сердце не болело, ни дыхание с тех пор ни разу не сбивалось. Я даже представить не мог, что через год умру.

Я вообще считал, что о смерти пора будет задумываться еще только через много-много лет. До сих пор не могу поверить, что пришлось с ней столкнуться лицом к лицу в мои шестнадцать. Доктор Кикути объяснил, что, когда врачи отмеряют пациентам где-то год жизни, это значит, что кто-то проживет и подольше, но кто-то – и того меньше. Короче говоря, я могу умереть в любой момент.

Когда-то доктору Кикути уже попадался пациент с таким же диагнозом. Старик, которому дали месяц жизни. А он протянул еще два года. Доктор подбодрил меня, что и такое тоже случается. Но не обнадежил словами, будто отдельные пациенты выздоравливают.

– Акито, привет! – крикнула мама, когда заметила, что я вернулся, хотя я старался не шуметь.

– Привет, – пробурчал я в ответ. О болезни знали только родители. Сестре-семикласснице не сказали. Когда я умру, у семьи останется Нацуми. Так что родители переживут.

– Акито, я математику не поняла, объяснишь? – попросила сестра, бесцеремонно влетая в комнату, едва я поднялся к себе и бросил сумку.

– Ага, сейчас.

Дома я старался делать вид, что все как обычно. Родители пытались надо мной хлопотать, спрашивали: может, я хочу куда-нибудь съездить. Но я всякий раз отвечал, что не особо. Мне бы пожить обычной жизнью.

Когда закончили с сестрой, я включил комп. В последнее время я пытался отыскать способы умереть поспокойнее.

Лучше уж самому выбрать смерть, чем ждать, пока она будет незаметно подкрадываться. Я оба месяца об этом думал и в конце концов пришел к однозначному выводу. Но мне не хватало смелости. Каждый раз думал: «Ну все, сегодня точно». Но потом: «Нет, все-таки завтра». Времени прошло уже много. Видимо, сердце все-таки остановится раньше, чем я решусь.

Я выключил компьютер и развалился в постели в позе морской звезды. Какое-то время бессмысленно глядел в потолок. Что же я такой несчастливый? Я, наверное, самый несчастный старшеклассник на свете. Никак не мог отделаться от этой мысли. Уныние накрывало меня, едва выдавалась свободная минута.

Пересел за стол и открыл альбом. Вытащил специальные карандаши для набросков, которые выпросил на днях, и продолжил начатый рисунок.

Из тьмы на листе выглядывала луна, а под ней текла речка. Надо отдать должное, призрачное отражение на воде мне особенно удалось. Только еще немного нужно поработать над контрастом. Я заштриховал лист, и остались только финальные детали.

Этого пейзажа я никогда не видел в жизни: набросал из головы. В комнате было тихо, только карандаш шелестел по бумаге. Словами не передать, как мне нравился этот звук. Душа сразу успокаивалась. Без всего я мог бы сейчас прожить, кроме рисования.

Вдруг мне вспомнилось одно лицо, и рука неподвижно застыла. Перед глазами мелькнула та самая девушка, которую я случайно встретил в больнице. Может, и она сейчас рисует в тоскливом одиночестве? Я отложил карандаш, поднял глаза в потолок и глубоко вздохнул.

На следующий день я опять поехал в школу на автобусе. В классе Эри пожелала мне доброго утра, и я коротко ответил ей тем же.

Начался первый урок, и я снова рассеянно глядел в окно. Когда надоело смотреть – переключился на наброски в тетради. Что рисовать, я никогда не решал заранее. Черкал, что в голову взбредет.

Сегодня вот подумалось о фотоаппарате, зеркальном и однообъективном. У меня отец увлекается фотографией, и я часто видел его технику. Я тщательно вспоминал детали и кропотливо переносил их на бумагу. Когда дорисовал, закончился и урок. Еще шесть раз по столько – и можно на автобус и домой. Как и каждый день.

– Акито, ты все-таки так круто рисуешь. Может, в университет тоже пойдешь на художника? – предложила Эри, заглядывая на перемене в мою тетрадь.

– Я вообще в универ не пойду. А ты?

– Не пойдешь?.. А я не знаю пока.

– Ну да. Еще только одиннадцатый, самое время хорошенько подумать.

– Ага.

Я не просто не пойду. У меня даже такой возможности не будет. Но я не стал этого говорить, и разговор сошел на нет.

День прошел спокойно, без происшествий. Сколько мне еще жить, я не знаю. Остается только ждать, когда наступит тот самый день.

Сегодня меня записали на анализы, поэтому сразу после уроков я сел на автобус и покатил в больницу. Подождал в коридоре, пока не назовут мое имя, а дальше прошел в кабинет.

Когда сделали все, что полагается, меня снова отправили в коридор, и там я устроился на стуле. И вдруг взгляд упал на девушку, которая прошла мимо.

Черные волосы до плеч. Бледное красивое лицо. Тонкая, как карандаш. Мимо прошагала девушка в бледно-розовой пижаме с альбомом, прямо как в тот самый день.

Я ее знал. Только не по имени, и понятия не имел, сколько ей лет и почему она оказалась в больнице. Но видел ее уже во второй раз.

Я и думать не думал, что девушка, о которой я вспоминал всякий раз, как садился за карандаш, все еще в больнице. Мы только на миг встретились взглядами, поэтому вряд ли она меня помнит. Я оплатил счет и устремился за ней.

Почему-то я не сомневался, что она в комнате отдыха на четвертом этаже, и без колебаний нажал нужную кнопку в лифте. Я медленно поднимался, и сердце билось все чаще. Только явно не от болезни. Двери лифта плавно разъехались, и я направился к комнате отдыха.

Девушка действительно оказалась именно там – в ослепительно-белом зале, выходящем на солнечную сторону. Сидела в кресле у окна и сосредоточенно рисовала. Я так разволновался, что не сразу нашел в себе силы сдвинуться с места. Она меня не замечала и увлеченно водила по бумаге карандашом.

Оставить человека в покое или все-таки заговорить? На некоторое время я застыл в нерешительности, но потом шагнул к девушке.

– Извини… – проблеял я так тихо, что она даже не обернулась. Я попробовал еще раз: – Извини… А что ты рисуешь?

Второй раз получилось нормально. Девушка подняла голову и заморгала огромными удивленными глазами. Я думал, мы ровесники, но, кажется, она чуть помладше, а выражение на поднятом в мою сторону лице вообще казалось очень детским.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, но потом она вновь сосредоточила внимание на рисунке, и карандаш опять зачеркал по бумаге. Кажется, она предпочла не обратить на меня внимания. Вообще, оно и неудивительно. С ее точки зрения, я придурок, который зачем-то пристает к больной девочке.

Я растерялся, как мне дальше быть, и остался стоять как столб на том же самом месте.

Когда я уже почти решился снова с ней заговорить, девушка меня опередила:

– Да ты садись.

Она указала на кресло напротив, а на меня даже не посмотрела. Голосок прелестный.

Я послушно сел. Однако между нами снова воцарилась тишина.

– Что рисуешь? – неловко спросил я, чтобы прервать молчание.

– Скоро закончу, помолчи пока что, – попросила она меня, как маленького несмышленыша.

Минут десять мы сидели в тишине, и наконец девушка, не отрывая глаз от бумаги, кивнула:

– Готово.

– Готово?

– Ага, готово, – еще тише подтвердила она.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Она протянула мне альбом, и я увидел, что же там такое. Красиво, как на фотографии, глаз не оторвать. Удивительно, как ей удалось добиться такого эффекта цветными карандашами.

Через голубое небо перекинулась радуга, свободно парило несколько голубей. Пышно цвела лужайка, за которой протекала речка.

– Как красиво. Это где такой пейзаж?

Я так спросил, потому что он меня очень тронул. Если такое место в самом деле существует, я бы хотел там побывать.

– Не уверена. Может, есть такое место, может, нет, – к моему удивлению, уклончиво ответила она. – Сам ты как думаешь: где это?

– Не знаю, но как будто в раю.

Легко готов поверить, что если бы кто-то взялся написать картину с райской натуры, то так бы и вышло. Идеальное попадание в образ.

– Рай?.. А что, неплохая догадка. Но не совсем.

– И какой же правильный ответ?

– Небеса.

– Небеса?.. – переспросил я, и девушка кивнула. И добавила:

– Я рисовала без натуры.

Нет, ну вообще и на небеса похоже. Хотя я там не бывал, сказать ничего не могу.

– Нарисовано очень здорово, но почему такая тема? – спросил я, не уточняя, что лично для меня ее рисунок – очень зловещее предзнаменование.

Она не ответила, только молча смотрела в альбом.

Меня смущала тишина, поэтому в поисках темы для разговора я перелистнул на страницу назад. Предыдущая работа тоже пестрела яркими красками, но я невольно охнул.

Под голубым небом во все стороны разливалось море, из которого поднималась радуга. В центре композиции – лестница. Радужная лестница, уходящая в небо. У ее подножия стояла девочка в белом платье. Еще чуть-чуть – и взойдет на первую ступеньку. Как будто она отправлялась на небеса. Таинственно.

– Эта девочка – я, – пробормотала моя новая знакомая, задумчиво глядя на рисунок. Подняла на меня ничего не выражающий взгляд.

– Да? Как будто… идешь навстречу смерти. – Я попытался пошутить, но девушка кивнула:

– Так и есть.

Она сказала это так серьезно, что я не нашелся с ответом.

– Я скоро умру.

– А?

Наверное, я ослышался. На миг мне показалось, что она сказала: «Скоро умру».

– Повтори, пожалуйста.

– Я скоро умру, – произнесла она то же самое. – Поэтому пытаюсь представить себе, как оно там, на небесах, и рисую, что вижу.

Ни мускула не дрогнуло на ее лице. Я снова вгляделся в ее работу.

Получается, девочка на рисунке поднимется по лестнице в то самое место, которое на моих глазах появилось на следующем листе.

Я растерял все слова и только смотрел в альбом. Так странно, что она решила поделиться с незнакомым парнем таким страшным секретом. Хотя, может, она так дразнится? Хоть бы дразнилась…

– Я болею. Очень редкой болезнью, она встречается у одного на несколько сотен тысяч. С детства практически живу в больнице, – объяснила она совершенно буднично, забрала у меня альбом и снова взялась за цветной карандаш. Хотя сказала, что закончила, но, видимо, захотела еще кое-что поправить. – Врачи говорят, мне осталось всего полгода.

Она не отрывалась при этом от работы, и казалось даже, что говорит не о себе, а о ком-то другом. При этом так спокойно, что я не чувствовал, будто она это серьезно. Но вроде и лгать ей незачем, и о том, что она в больнице уже давно, я тоже знал наверняка.

– Правда всего полгода?

– Ага, – ответила она, не отрываясь от рисунка. – А ты почему в больнице? Пришел кого-то проведать?

– Угу… Вроде того.

– Мм, понятно.

Я не смог. Не смог так же запросто сказать, что тяжело болен и мне осталось около года. Почему она такая спокойная? Как будто не боится умереть.

– Тебе не страшно?

– Что именно? – ответила она вопросом на вопрос. Хотя наверняка понимала, о чем это я. И все же мне не показалось, что она таким образом храбрится.

– Ты знаешь, что скоро умрешь, но, кажется, совсем не боишься.

– Так я и правда особо не боюсь. Мне уже давно сказали, когда это произойдет. Я скорее даже жду не дождусь. По-моему, на небесах не так скучно, как в больнице. И красиво там, и воздух свежее, – на одном дыхании проговорила она, но пальцы девушки застыли, и она внимательно вгляделась в то, что нарисовала. Я совершенно не понимал, что за эмоции прячутся под равнодушным лицом.

Она медленно закрыла альбом и поднялась. Бросила взгляд на часы, которые висели в комнате отдыха.

– Мне пора в палату.

Видимо, или ждала кого-то в гости, или ее навещал врач. Я тоже поднялся и проводил ее взглядом. Если честно, я бы еще немного поговорил.

– Ты всегда тут рисуешь? – спросил я с надеждой. Вдруг мы снова встретимся?

– Или тут, или в палате. Когда людно, стараюсь у себя.

– Понятно. Можно еще как-нибудь посмотреть? – Я изо всех сил старался придумать предлог.

На несколько секунд девушка задумалась, но потом улыбнулась:

– Можно. Ну, пока!

И она убежала, зажав под мышкой альбом. Я спустился на лифте в холл и вышел из больницы.

В автобусе до дома я всю дорогу думал о ней. Неужели ей правда осталось всего полгода?

Это даже меньше, чем мне, а ей хоть бы хны. Обычный человек, узнав, что скоро умрет, расклеится и отчается, как я, на все махнет рукой. Или я чего-то не понимаю?

Она приняла смерть. Видимо, у нас совершенно разное мышление. Я боялся конца, она же – ждала с нетерпением. Уже только по этому понятно, какая она чудачка, – хотя, может, и нет. И такой красивый рисунок! У нее не просто уверенная рука, нет: ее работа пронизана неуловимым очарованием. Мне захотелось больше узнать о ее творчестве, но не только: и о ней самой тоже.

Пока шел от автобуса до дома, сообразил, что у меня напрочь вылетело из головы спросить, как ее зовут и сколько ей лет. Чем болеет, тоже интересно, но такое лучше не спрашивать. Я все равно не пойму, а она вряд ли захочет говорить.

Я вздохнул и поднял глаза к небу. Оно уже порыжело, и на лицо падали яркие лучи заходящего солнца.

Сколько еще я увижу прекрасных закатов? Я продолжил путь, охваченный сентиментальностью. Кажется, сегодня у меня бы вышел красивый рисунок.

Дома я тут же поднялся к себе. Сел за стол и открыл альбом на чистой странице. Карандаш свободно полетел по бумаге. Я передавал краски того заката простым карандашом.

– Акито? Ты дома? – крикнула из коридора мама, но я не ответил и продолжил работать.

То наклонял карандаш, сгущая тени, то поднимал его перпендикулярно листу, накладывая тонкие штрихи. Где-то через час закончил.

Получилось тускловато – простым карандашом все-таки сложно выразить закат. Но я остался доволен. Опять похвалил себя за хорошую работу: 82 балла.

Закрыл альбом и уставился в потолок, обклеенный обоями. Он показался мне гигантским холстом.

Я медленно прикрыл веки. Поверх черного холста проявилось лицо той самой безымянной девушки, которая так красиво рисует. Надо будет обязательно снова ее найти. Я себе пообещал так и сделать, а потом открыл глаза.

– Акито, мама ужин приготовила, просит через пять минут спускаться! – позвала Нацуми, которая зашла в комнату, по своему обыкновению не постучавшись.

– Ага, хорошо, – отозвался я, и сестра тут же убежала.

Через пять минут я спустился по лестнице.

Когда оказался в столовой, мама из кухни крикнула:

– Простите, бифштекс не прожарился, еще пять минуток!

– Ну во-о-от, а я уже голодная, – заканючила Нацуми.

На диване отец читал вечернюю газету и грустно улыбнулся.

Мне казалось, я смотрю сериал про жизнь счастливой семьи. Сколько еще он продлится? Разобьется ли их счастье, когда меня не станет? Будут ли родители плакать обо мне?

Вот о чем я размышлял, глядя на Нацуми, которая уже даже взяла в руки палочки.

Май пролетел, и я глазом не успел моргнуть, как начался июнь. Зелень в школьном дворе загустела, и чувствовалось, что наступает лето. В следующем мае меня на свете уже не будет. Я прощаюсь с весенними цветами и видами. Окрашенный грустью, даже самый будничный пейзаж наполнялся для меня очарованием и прелестью.

Я брел к остановке, любуясь пышной зеленью. Скоро подъедет тот же автобус, на котором я ездил всегда. Как обычно, он пришел по расписанию, и я сел на привычное место. В школу я ездил издалека, садился на ближайшей к дому остановке, поэтому поначалу салон пустовал. Но чем ближе к школе – тем больше прибавлялось народу и тем громче гудели голоса.

До того как у меня обнаружили болезнь сердца, я добирался до школы на велосипеде. Дорога занимала полчаса, и в одном месте приходилось подниматься в гору, притом в такую крутую, что этот склон называли сердцевыпрыгивательным. И никак его не объедешь.

Я не хотел изменять привычке, но родители настояли, чтобы я пересел на автобус. А он всегда следовал одним и тем же маршрутом, который мне быстро надоел.

– О, Акито! Утречка! – окликнула Эри, догоняя меня на велосипеде.

Я брел в школу, глядя себе под ноги. Когда мы поравнялись, она спешилась и пошла рядом.

– И тебе.

Я лишь на миг посмотрел на нее, а потом опять уткнулся взглядом в землю. До того как поставили диагноз, мы с Эри каждый день катили в школу вместе. Сёта приезжал раньше нас, потому что ходил на утренние тренировки футбольной секции.

– Хорошая сегодня погода!

– Угу…

– Сегодня тест по математике. Готовился?

– Нет…

– А…

В последнее время никак иначе мы не разговаривали. Она что-нибудь говорила, я односложно отвечал. Думаю, поэтому она и считала, что я стал какой-то странный. Раньше мы общались живее. И не то чтобы мне было неохота с ней говорить, просто становилось горько. Я хотел, чтобы между нами выросла стена.

Я в нее влюбился еще в начальной школе. Мы учились вместе с первого класса, и вплоть до десятого я думал только о ней. Но теперь чувство прошло. Почему? Само собой разумеется, из-за болезни. Потому что какой смысл теперь любить Эри?

Все пары, в том числе супружеские, рано или поздно распадаются. Ничего вечного на свете нет. Я и так это понимал. Весь вопрос в том, когда наступит конец. Обычные люди этого не знают, поэтому могут заводить отношения и жениться. Но у меня все иначе. Я знаю, когда все закончится. Поэтому не имею права никого любить. Даже если бы мы начали встречаться, я не принесу ей счастья. Только боль.

К тому же я знаю, что Сёта ее тоже любит.

Так что я решил отступиться ради ее же собственного блага.

– Акито, у тебя все еще освобождение от физкультуры? – спросила Эри, когда мы расселись по партам. На ежегодной перетасовке учеников нас забросило в один класс, и даже более того: нас посадили друг от друга по соседству, хотя я бы и предпочел оказаться подальше.

– Угу… Освобождение.

– Ага. Болит коленка?

– Да, побаливает.

Я соврал, что не хожу на физру из-за травмы. И велосипед поэтому же забросил. Эри с Сётой мне поверили.

Классному руководителю и физкультурнику рассказал как есть про больное сердце, и они отнеслись с пониманием. Я их попросил ничего не говорить одноклассникам. А вот чего я не сообщил, так это сколько мне осталось жить. Не хотел, чтобы жалели. Хватит с меня и родителей.

Доктор Кикути сказал, что умеренные нагрузки мне не повредят, но я совершенно не хотел заниматься, поэтому на физкультуре всегда сидел в сторонке. А сегодня тем более: в программе стоял бег на длинную дистанцию. Я его и до болезни с удовольствием бы прогулял.

– У Акито освобождение! Блин, тоже, что ли, коленкой стукнуться?

– Завидую! – вздыхали одноклассники.

Я только усмехался в ответ.

Сел в тенек и смотрел, как они бегают. Все строили ужасно несчастные лица – то ли от жары, то ли от влажности. Неподалеку бегали на короткую дистанцию девчонки. Я сам не заметил, как начал следить за Эри. А ведь твердо решил ее забыть. Бесплодная любовь – только время на ветер.

День опять пролетел незаметно. На уроках я, как обычно, рисовал. Учиться не хотелось, хоть ты тресни. На математике я, понятное дело, почти ничего не решил. Да и какая разница. Все равно скоро умирать.

Когда занятия закончились, я набил сумку учебниками и собрался на выход, но вдруг меня окликнула Эри:

– Акито, пройдемся вместе немного?

– Я не против, но тебе же на секцию.

– Я сегодня не пойду, – улыбнулась она от уха до уха.

Подруга шла впереди, и хвостики на голове подпрыгивали в такт ее походке. От Эри веяло каким-то легким, сладким запахом.

Она провожала меня до остановки, а велосипед вела рядом. Сумку сунула в корзину.

– Ну как тест?

– Ничего не решил. В половине хоть что-то накорябал, а к остальному даже не притрагивался.

– Мм…

Разговор тут же иссяк, и какое-то время висела тишина. До остановки мы пока не дошли, и ситуация начала меня смущать.

– Акито, – произнесла Эри, останавливаясь.

– Что такое? – Я повернулся к ней.

– У тебя же… на самом деле колено не болит? – робко спросила подруга.

– Болит, – не согласился я.

– Гм… И все-таки ты стал очень странным. Что случилось? Как будто другой человек.

– Другой человек, – задумчиво повторил я. Может, и так. Даже не «может». Я и сам заметил, что до диагноза и после смотрел на жизнь совершенно по-разному. У меня изменился характер. Я часто ненавидел себя за то, что вижу мир в таких негативных красках.

– Если что-то случилось, расскажи! – Глаза Эри сверкнули от слез.

В сердце вновь всколыхнулось забытое было чувство.

Я отвернулся:

– Правда ничего такого.

– Но тогда почему?..

Однако вопрос она не закончила. Наверное, хотела спросить: «Почему ты так изменился?»

– Прости. Автобус скоро, мне пора, – простился я и ушел.

На самом деле хотелось во всем признаться. Хотелось рассказать о болезни любимой Эри и дорогому другу Сёте и чтобы они меня пожалели.

Но одновременно страшно не хотел. Я до сих пор отказывался признавать, что со мной случилось несчастье, а если расскажу им, то придется столкнуться с диагнозом лицом к лицу. А хотелось пока еще побыть обычным старшеклассником. Не надо, чтобы меня считали несчастным школьником, которому дышит в затылок смерть. Я даже сам о себе так не хотел думать.

На самом деле я до сих пор не верил, что скоро умру. Где-то в глубине души я истово надеялся, что меня еще спасут и я выздоровею.

Вскоре я обернулся, но Эри уже не увидел. Дома первым делом открыл альбом, но тут же закрыл и задумался о прошлом.

Шестнадцать лет и девять с небольшим месяцев. Это так мало, что я фыркнул. Зачем я вообще родился на свет? Как можно умереть, когда ничего не успел?

Мне вдруг вспомнилось, как прошлым летом мы с Эри и Сётой ходили в кино.

Смотрели фильм про парня-старшеклассника и неизлечимо больную девушку. В конце, понятное дело, главная героиня умерла – никто, в общем-то, и не сомневался.

Эри с Сётой просто обревелись. Я их даже упрекнул, сказал, это же, мол, все неправда.

У меня за весь сеанс сердце даже не дрогнуло. Почему герой вообще влюбился в девушку, про которую точно знал, что она скоро умрет? Меня это выбесило. Ладно еще, когда ничего не известно, но ведь она же правда умирала. Они оба знали, чем все закончится. И я совершенно не мог себе представить, что на месте главного героя я так же убивался бы после ее смерти.

А в текущих обстоятельствах меня еще больше бесил уже не герой, а героиня. Больно радостная для умирающей. Какого черта она не билась в отчаянии и вообще так беззаботно улыбалась? Как вспомню – так просто зло берет.

Видимо, за это меня и настигла болезнь.

Героиня на протяжении фильма, насколько помню, до своей смерти старалась успеть сделать все, что хотела.

Может, и у меня остались незаконченные дела? Но в голову ничего не шло. Я ничего не хочу.

В таких вопросах вернее всего спросить у других людей. И я достал из кармана телефон.

«Неожиданный вопрос. Предположим, вы узнали, что скоро умрете. Что сделаете напоследок?» – написал я на одном сайте. На таком, где народ просил совета по любым, даже самым мелким, проблемам. Им отвечали не какие-то конкретные люди, а все, кому попадался на глаза вопрос. Я от скуки тоже иногда там зависал, отвечал даже кому-то. А вопрос оставил впервые.

Пока ждал откликов, убивал время за рисованием. Выбрал сюжет: «Одноклассники, бегущие длинную дистанцию в школьном дворе». Я их видел воочию всего пару часов назад, поэтому шло хорошо. Когда набрасывал их фигуры на бумаге, на сердце светлело. На самом деле, если бы не рисование, я бы уже не жил.

Когда я нарисовал примерно половину рисунка, вдруг звякнул телефон.

На экране высветилось сообщение от Сёты:

«Эри звонила. Нам кажется, ты что-то скрываешь».

Я вздохнул.

«Не скрываю. Не парьтесь так», – ответил я и забросил телефон на кровать.

Несколько минут спустя снова чирикнуло уведомление, но я не стал отвлекаться.

Я молча рисовал, размышляя о том, что вот и еще один день потрачен зря.

Наутро пошел дождь. Поэтому на третьей остановке в мой автобус зашла Эри. Мы встретились глазами, но промолчали, и она села на два места позади меня.

Доехали до школы, и начался очередной мучительный учебный день. Мне туда, если так подумать, больше ходить не надо. Что такого полезного может выучить на занятиях школьник, которому скоро умирать?

Но я, наверное, продолжу ходить, пока вообще стою на ногах. Буду там притворяться обычным старшеклассником, ничем не примечательным старшим сыном, а потом незаметно умру.

Я рассеянно глядел в окно. Стекло покрыли капли дождя, и казалось, что вид снаружи выложили мозаикой. Пока я размышлял, что бы такого нарисовать в тетради сегодня, вдруг вспомнил кое-что и достал телефон. И пролистал экран – незаметно, чтобы преподаватель по японскому меня не засек.

Я совершенно забыл про свой вчерашний вопрос на сайте. Если честно, не ждал особо содержательных ответов. Так, спросил от скуки, и захотелось узнать, чего бы хотели успеть перед смертью другие.

«Брошу работу и отправлюсь в путешествие, промотаю все деньги».

«В любом случае оторвусь по полной».

«Хотелось бы как-то помочь родителям и их отблагодарить».

«Признаюсь любимому человеку».

«Не хочу, чтобы после смерти увидели, что у меня в компе. Разобью его на фиг».

«Отправлюсь за границу».

И все такое прочее.

Обо всем этом я уже хоть раз да думал.

У меня почти нет сбережений. Мне ничего особенно не нужно и никуда не хочется. В отрыв уходить тоже. Про родителей – это хорошо, но пусть Нацуми отдувается. Признаваться любимой не собираюсь. Не думаю, что мне от этого станет легче, а если еще и ответит отказом, то совсем печально. А говорить сразу, что может ничего не отвечать, как-то слишком самонадеянно.

В компе у меня ничего такого. Пусть Нацуми после моей смерти пользуется, никаких проблем я в этом не вижу. За границу как-то не тянет. В Японии спокойнее.

Я прочитал все десять комментариев на первой странице и перелистнул на следующую.

Осталось еще два:

«Раз все равно умирать, то прихвачу с собой козла, которого больше всего ненавижу».

Вот о таком еще не думал. Есть такие типы, которых я на дух не переношу, но все-таки не настолько, чтобы желать им смерти. Мне этого вообще не понять.

А в последнем комментарии значилось:

«Я бы встретился с человеком, о котором часто вспоминаю».

Совру, если скажу, что таких нет. У меня есть двоюродный брат, который на четыре года старше и уже учится в университете, а еще бабушка с дедушкой, которые живут в деревне. Мы ездим к ним каждый новый год, но в этот раз я подхватил грипп и остался дома. Неплохо бы их проведать напоследок.

Пока я думал, с кем бы еще хотелось увидеться, перед мысленным взором появилось еще одно лицо.

– Эй! Хаясака! Заберу сейчас телефон! – пригрозил учитель, и я тут же спрятал смартфон обратно в карман.

– Простите, – извинился я, и мне неловко улыбнулась Эри.

После уроков я сел на автобус и отправился в больницу. Именно там я надеялся встретить «ту, о ком часто вспоминаю».

Не то чтобы решил прислушаться к совету в интернете, но все равно ведь думал ее проведать. С самой прошлой встречи хотелось узнать, как там поживает незнакомая девушка. Может, сегодня опять рисует? Как ее, интересно, зовут? Дорога незаметно пролетела за размышлениями.

Когда я сошел на остановке, дождь, который не переставая лил с самого утра, прекратился, в небе даже показался синий клочок. Я поставил зонт в стойку у входа в больницу и зашагал к лифту.

По коридору неспешно бродили медсестры, у приемных кабинетов сидели пациенты с родственниками. Я только краем глаза смотрел на людей вокруг, вдыхая запах антисептиков, и шел прямиком к цели. Без колебаний нажал в лифте на четвертый этаж.

Сердце в груди уже так не трепетало, как в тот день, когда я впервые заговорил с девушкой. Я сам удивлялся, до чего сегодня спокоен.

На четвертом этаже я миновал сестринский пост и вскоре оказался у зоны отдыха. Там все сверкало от солнца, только что выглянувшего из-за туч. Тут и там сидели пациенты с посетителями. Но девочки среди них не оказалось.

Я решил ее подождать и опустился в свободное кресло у окна.

Но она не появилась и через пятнадцать минут.

А ведь наверняка она все еще здесь. Я поднялся, жалея, что опять впустую потратил один из немногих отведенных мне дней. Не знаю, где ее палата, и имени не знаю, чтобы спросить у медсестер. Они, может, и поняли бы, о ком речь, если бы я сказал: «Девочка, которая все время здесь рисует», – но связываться не хотелось. Да и вряд ли сестры покажут, где палата такой хорошенькой девушки подозрительному типу вроде меня. На сегодня, наверное, хватит.

Я вызвал лифт. Тот поднялся с первого этажа, и навстречу мне вышла «та, кого я часто вспоминаю».

Она держала под мышкой альбом, взглянула на меня без какого-либо выражения и так же констатировала:

– О, опять ты!

Я растерялся от такого неожиданного поворота событий и ничего не ответил.

– Опять кого-то навещал?

– А? А, да. Навещал.

Точно, я же не говорил ей, зачем приезжал в больницу. И напрочь забыл, что она решила, будто я тут кого-то проведываю.

– Ого. Все, уже домой?

– Ну… На самом деле я завернул сюда попросить, чтобы ты мне еще раз показала рисунки, но не застал и уже хотел уходить, а тут ты, как-то так, – выпалил я на одном дыхании, и девушка улыбнулась – правда, только на мгновение.

– В комнате отдыха сегодня людно. Пойдем ко мне в палату?

И зашагала дальше, не дожидаясь ответа.

Мы прошли мимо сестринского поста и завернули за угол. А мне подумалось, что такой и должна быть неизлечимо больная девушка. На лице словно застыло выражение тоски и одиночества, и казалось, что девочка вот-вот растает.

Вовсе не та беззаботная улыбка, которая приклеилась к губам героини из того фильма. В это выражение верилось больше, и я, удовлетворенно кивнув, проследовал за провожатой. Она остановилась у дальней палаты.

– Ко мне уже так давно никто, кроме родных, не заходил. Прошу, – пригласила она меня как будто в собственную комнату.

На дверной табличке я прочел: «Харуна Сакураи».

Внутри оказалась всего одна койка. Получается, индивидуальная палата.

У самого входа к стене примыкала чистая раковина, а за ней стояла аккуратно заправленная постель. У окна висел телевизор, а в окно открывался вид на рыжий закат. На тумбочке громоздились альбомы, а рядом лежали карандаши.

– Тебя зовут Харуна?

– Да. Назвали так потому, что родилась весной[4]. Очень незамысловато. Можно было и поинтереснее придумать, – усмехнулась девушка, усаживаясь на койку. И спросила без особого интереса: – А тебя как?

– Акито. Иероглифы – «осень» и «человек». Родители тоже говорят, что так назвали, потому что родился осенью. А сестра родилась летом, поэтому она Нацуми[5].

– Надо же, – тихо рассмеялась девушка. Даже в улыбке чувствовалась боль. – Получается, родился бы зимой – был бы Фуюто?[6]

– Возможно.

Девушка раскрыла альбом. Новый, с чистым первым листом.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Я взял один из альбомов с тумбочки. Его заполняли рисунки разных парков, какой-то школы – и все до единого такие же красивые, как те, что я уже видел.

– Харуна… сан[7], ты все-таки потрясающе рисуешь. Ходила в художественную школу? – спросил я, но девушка покачала головой:

– Не ходила. За карандаш только в этом году взялась. В больнице скучно, и раньше я книжки глотала одну за другой. По-моему, уже за тысячу перевалила. – А потом добавила: – Кстати, можно просто Харуна.

Ничего себе, рисует всего несколько месяцев, а обогнала человека, который этим занимается с самой началки. Обидно, но перед лицом таких замечательных работ глупо оспаривать этот факт. Я бы даже поверил, если бы мне сказали, что ее рисунки сделаны рукой профессионального художника. Вот бы она написала картину не на этом огрызке, а на полноценном холсте.

– Погоди-ка, что это за школа?..

Я заметил на рисунке очень знакомую деталь. Ну точно, здание средней школы из соседнего района. Там еще рядом парк, по которому я часто катался на велике. Школа выделялась статуей Киндзиро Ниномии[8], которые в наше время уже почти не ставят. И особенно примечательно, что у книги в его руках отбили уголок. Не хватало угла и у Киндзиро на рисунке.

– Я ходила в эту школу. То есть почти все время пролежала в больнице, поэтому мало запомнила, как там все, но что вспомнила – нарисовала. И парк на прошлой странице тоже. Я там когда-то часто гуляла.

– Ого. Ты его очень хорошо запомнила, раз так много деталей нарисовала.

– Да я просто прикидывала, что «кажется, как-то так», так что наверняка много напутала.

Тут я обратил внимание, что и там, и там она нарисовала двух девочек. То они весело идут в школу, то вместе качаются на качелях.

– Это ты на рисунке? А рядом подруга?

– Да, вроде того, – кивнула она, не углубляясь в детали.

На какое-то время повисла тишина, Харуна взяла карандаш и принялась рисовать. Меня мучило любопытство: что получится сегодня? Поэтому я молча следил за ее работой.

Кажется, море. Наверное, пляж, на который она в детстве ездила с семьей. Харуна часто останавливалась, припоминая детали, то и дело бралась за клячку[9] и исправляла всякие мелочи. Белые пальцы девушки совершенно меня заворожили.

Вдруг она бросила взгляд в окно и спросила:

– Стемнело уже. Тебе домой не пора?

И правда. Я совершенно не заметил, как село солнце.

– Ничего себе как поздно! Пора.

Часы на стене показывали полвосьмого, и я поспешно вскочил на ноги. Обнаружил, что мама прислала уже два сообщения. Переживала, что я до сих пор не вернулся.

– Тогда я поеду, – попрощался я и закинул сумку на плечо.

Но у самой двери Харуна меня окликнула:

– Слушай! У меня из-за всего этого не осталось друзей, и ко мне никто никогда не приходит. Если будет свободное время, я была бы рада тебя увидеть, – призналась девушка и тепло улыбнулась. Такой улыбки я у нее еще не видел, и Харуна вдруг стала похожа на самую обычную девочку, а у меня сжалось сердце.

Наверное, мы с ней больше никогда не рассмеемся от души. Я уж точно нет. Меня не порадует даже самый невероятный счастливый случай. Разве что если опухоль в сердце чудом рассосется – тогда, наверное, возликую от всего сердца.

Только этому никогда не бывать.

– Конечно приду. Хочу посмотреть, что получится.

– Спасибо. Только если тебе правда будет больше нечем заняться.

– Хорошо. Ну пока!

Я махнул Харуне рукой и вышел из палаты. Вскоре я покинул затихшее здание.

Рядом с ней мне стало спокойно. Когда бы снова к ней заглянуть? Может, завтра? Нет, лучше, наверное, выждать пару-тройку дней. На обратном пути в автобусном стекле отражалась моя довольная улыбка.

Когда я уже сошел на своей остановке, от мамы пришло третье сообщение. Я не заметил, но она еще и позвонить два раза успела. Усмехнулся, что она у меня такая тревожная, и поспешил домой.

На следующий день раздали результаты теста. Я получил 42 балла[10], но совершенно не расстроился. Иного и не ожидал. Подглядел, что там у Эри, и оказалось, что 71. Она вообще-то хорошо знает математику, так что маловато, по ее меркам.

Я смял листок и бросил его в сумку, а сам отвернулся к окну. Подумал, как повезло в этот раз с рассадкой. Если бы посадили в средний ряд или у стены, я бы так легко от реальности не сбегал.

Прогноз обещал пасмурную погоду, временами дождь. Но ливня не ожидалось, так что зонт я не взял. А тучи наливались подозрительным свинцом. Я пожалел было, что опрометчиво не подготовился к такой возможности, но мысли тут же утекли в другую сторону.

Опять вспомнил школу, которую нарисовала Харуна. Кажется, один из одноклассников, Такада, раньше там учился. Может, и про девушку что-нибудь знает. Надо будет спросить на перемене.

Пока я составлял план действий, на меня опять накричал учитель:

– Хаясака! Хватит ворон считать!

Во время обеденной перемены я быстро умял все, что принес с собой, и пошел гулять по школе. Искал Такаду, который ушел из кабинета раньше меня. Мы с ним толком не общались. В десятом классе учились в разных параллелях, а в этом году нас далеко друг от друга посадили.

В общем, я не знал, где он обычно проводит большую перемену. Но в целом догадывался. По большей части он урывал любую минутку, чтобы почитать. Я предположил, что он уходит в библиотеку, и не прогадал.

Народу там оказалось немало: кто-то зарылся в книжки, кто-то занимался, кто-то искал, чего бы взять с собой. Я не особо увлекался чтением, поэтому оказался в школьной библиотеке впервые. Мне почему-то казалось, что тут должно быть тише, но какие-то ребята болтали между собой, поэтому, наверное, ничего страшного, если я тоже заговорю с Такадой.

Я опустился на стул напротив и окликнул:

– Такада-кун[11], можно кое-что спросить?

Он закрыл книгу и поднял на меня глаза, явно не ожидая, что я с ним заговорю.

– Что именно? – озадаченно уточнил он, поправляя очки в тяжелой черной оправе.

– Ты же из средней школы «Аоба»? Знаешь Харуну Сакураи оттуда?

– Харуна Сакураи… – Он кивнул, явно припоминая. – Точно, точно. Мы вместе учились в седьмом классе!

Тут я удивился: оказывается, мы еще и ровесники.

– Правда? Мне про нее очень интересно узнать.

– Прости, я ее очень плохо знаю. Она ведь очень слабая, и мы почти не разговаривали.

– Да?

– А что такое?

– Да не, если не знаешь, то и ладно. Извини, что отвлек от книги.

Я особенно не рассчитывал, что Такада знает хоть что-то, а выяснил, что мы сверстники. Уже кое-что.

Я собирался уйти, как вдруг одноклассник вспомнил еще одну деталь.

– Точно! – воскликнул он. – Насколько я помню, Миура-сан из класса «Д» с ней дружила.

– Миура-сан из «Д»?

Речь, наверное, про красотку-одноклассницу Сёты, Аяку Миуру. Я слышал, все парни по ней сохнут.

– Да. Она тоже из «Аобы». Хотя с ней я вообще ни разу не говорил. Но если хочешь разузнать о Сакураи-сан, спроси у нее.

– Спасибо! Так и сделаю, – поблагодарил я.

Такада открыл обратно свою книжечку в бумажной обложке и продолжил читать. Никогда с ним не общался, а он оказался такой приятный.

Я хотел успеть в класс «Д», но звонок настиг меня раньше. Пришлось возвращаться к себе.

После уроков я попытался снова: подхватил сумку и устроился ждать у чужого кабинета. Сам удивлялся, зачем мне все это, но, наверное, тут та же самая история, что с рисованием: если руки чем-нибудь не заняты, а разум ни на чем не сосредоточен, в голову лезут дурные мысли. Так что я оправдывался перед собой тем, что пытаюсь хоть ненадолго отвлечься от болезни. И вовсе мне не интересно узнать Харуну поближе.

У класса «Д» я наткнулся на Сёту, который как раз собирался в секцию.

– Ого, Акито! Какие люди!

– Да я так, у меня дело к Миуре-сан.

– К Миуре? – Сёта удивленно вскинул брови.

– Ничего такого.

– По-моему, она еще не ушла. Погоди секунду.

С этими словами друг нырнул обратно в класс и тут же вернулся. И привел с собой недоумевающую одноклассницу.

– В общем, я побежал! Пока! – Сёта махнул рукой на прощание и унесся по делам.

– И что за дело? Кто ты, для начала? – спросила Миура со вздохом. Представляю, что она подумала. Ее наверняка часто выдергивали из класса, чтобы признаться в безнадежной любви.

– Хотел кое-что спросить…

– Что же?

Она смерила меня презрительным взглядом огромных глаз. Впрочем, тут же отвернулась и от скуки принялась теребить длинные волосы. Всем видом показывала, чтобы я поторапливался. Держала она себя, конечно, совершенно пленительно.

– В общем… Ты знаешь Харуну Сакураи? Вы вместе учились в средней школе. И, как мне сказали, вы дружили.

После этих слов Миура переменилась в лице. Не то удивилась, не то разозлилась, но на всякий случай я отступил на шаг.

– Ты-то откуда знаешь Харуну?

Я еще отступил и объяснил, что случайно познакомился с ней в больнице.

– Понятно, – фыркнула Миура и вернулась в класс. Кажется, я наступил на больную мозоль, но не успел толком распереживаться по этому поводу, как девушка вернулась с сумкой на плече. – Пойдем, по дороге расскажу.

Она продолжила путь, не дожидаясь ответа. Я немного растерялся, но бросился следом.

– Значит, ее до сих пор не выписали? – наконец произнесла Миура, когда мы миновали ворота. В ее голосе сквозила еле заметная тоска.

– По-моему, она в больнице уже давно. Ты к ней не ходила?

Харуна так и сказала, что у нее не осталось друзей и навестить ее никто не ходит.

– В последний раз заглядывала после выпуска из средней школы. Она слегла недели за две до этого.

– Как жалко…

– Она тогда плакала. Очень хотела попасть хотя бы на выпускной. Вот с тех пор и не виделись.

– А почему? – спросил я, и Миура умолкла секунд на десять, прежде чем ответить:

– Да нипочему. В старшей школе дел прибавилось. Учеба, подработка…

– Понятно…

Мне показалось, что она придумывает оправдания, но вслух этого говорить не стал. Хотя не сомневался, что ее Харуна хочет увидеть намного больше меня. Наверняка в эту самую минуту сидит одна в палате и рисует.

– Мне на работу надо, так что пока!

Но по дороге Миура все-таки успела кое-что мне рассказать. Потом мы добрались до станции, и она скрылась в торговом центре напротив. Мне до этого уже кто-то рассказывал, что она работает там в какой-то кафешке.

Провожая Миуру, я ушел в другую сторону от остановки, и пришлось возвращаться. Тут-то меня и настиг дождь, которого я опасался. Я припустил, чтобы спастись от капель под навесом.

В салоне автобуса я мысленно раз за разом прокручивал наш разговор. Девочки дружили с детского сада и вместе проучились в начальной и средней школе. Из-за слабого здоровья Харуна больше ни с кем не общалась.

Не прошло и двух месяцев с поступления в седьмой класс, как Харуна угодила в больницу, и отпустили ее только через полгода. И то ненадолго: девушка постоянно выпадала из школьной жизни, а других пациентов знала лучше, чем собственных одноклассников. Но все выписывались раньше нее и исчезали из ее жизни. С Харуной оставалась только Миура. А теперь и та отдалилась. Хотя я так и не понял почему.

Миура рассказала, что с ее подругой. Она не знала точное название болезни, но что-то очень редкое. Неизлечимое и сложное. И больше ничего. Мне показалось, она не знает, что Харуне осталось жить всего ничего.

Вдруг я вспомнил рисунок. И подумал: может, та вторая девочка и есть Миура? Может, Харуна рисовала, вспоминая, как они вместе ходили в школу и как маленькими гуляли в парке? Запечатлевала на бумаге дни, которым не суждено вернуться.

По дороге от остановки до дома меня поймала Нацуми. Сестра как раз возвращалась после кружка духовых инструментов. Дождь утих настолько, что мы обходились без зонта.

– Акито, ты какой-то грустный, – заметила сестра, заглядывая мне в лицо.

– Неправда. Лучше скажи: привыкла к школе?

– Ага! И с ребятами подружилась, и в кружке мне нравится! – бодро отрапортовала Нацуми.

– Ясно. А как учеба?

– Ну-у-у… – протянула сестра в ответ. С учебой она никогда не ладила. Я ей с первого класса помогаю.

– В общем, если будет еще что-то непонятно, только скажи, и я тебе объясню.

– Ага, обязательно! – обрадовалась она и невинно улыбнулась. Когда меня не станет, она останется одна. Справится ли?

Но стоило мне увидеть, как бодро она припустила к дому, когда тот показался впереди, и тревога отступила.

Зато я вновь вспомнил Харуну. Когда же все-таки снова к ней наведаться? Может, в следующий раз прихватить какой-нибудь гостинец?

Я размышлял, глядя вслед маленькой фигурке Нацуми.

И глазом моргнуть не успел, как пролетело четыре месяца с тех пор, как мне объявили прогноз на остаток жизненного срока. Иными словами, мне осталось восемь месяцев. Какое странное и сюрреалистичное чувство. У меня разве что дыхалка периодически чуть-чуть сбивалась на больших дистанциях, но ни в груди не болело, ни задыхался я за это время ни разу.

Я постоянно читал в Сети о своей болезни.

Моя опухоль, по сути, рак сердца. Я такого словосочетания раньше никогда не слышал. И неудивительно, потому что обычно рак возникает не там. Теории существуют разные, по одной из них – в сердце самая высокая в организме температура, поэтому раковые клетки быстро гибнут. Но в редких случаях и там вырастает злокачественная опухоль. До чего же мне в самом деле не везет.

И к моему ужасу, смерть с таким диагнозом иногда наступает внезапно. Поэтому всякий раз, желая семье спокойной ночи, я рисковал открыть глаза не в постели, а где-то очень и очень далеко. У меня в груди часовая бомба, но никто не знает, на какое время выставлен таймер.

Я глубоко вздохнул, приложил руку к груди и закрыл глаза.

Ту-дум, ту-дум, – билось сердце. Как таймер обратного отсчета.

Когда я, как обычно, вошел в класс, почувствовал, как ко мне обратилось множество взглядов. Одноклассники перешептывались, стреляя в мою сторону глазами.

– Говорят, ты признался в любви Миуре-сан из класса «Д», – объяснила мне с соседней парты Эри.

– Не признавался.

– Некоторые считают, что она тебе ответила взаимностью. Видели, как вы вместе выходили из школы.

Ах вот почему нас вчера провожали такими странными взглядами! Миура, конечно, красотка, но не в моем вкусе. Не люблю таких бессердечных.

– Я к ней обратился по делу и немного проводил.

Понятия не имею, кто распускает слухи, да меня они особо и не волновали. Куда больше меня терзал вопрос, ехать сегодня к Харуне или нет, и именно его я обдумывал, зарисовывая в тетради кошку, которую видел с утра по дороге в школу.

Я опять всю физру просидел в стороне, а на остальных уроках либо рисовал, либо глядел в окно. А на перемене ко мне подошел Такада, который, видимо, после вчерашнего разговора решил, что мы теперь друзья.

– Привет! Ну как, встретился вчера с Миурой? – спросил он, поправляя очки.

– Ага. Спасибо большое.

– Очень рад, – кивнул он, снова поправил очки и ушел на свое место. Достал опять книгу в мягкой обложке. Мне подумалось, что очки он мог бы подобрать и по размеру, чтобы не сползали, но сам уткнулся в тетрадь и продолжил убивать время за рисованием.

После уроков я сел в автобус, который увез меня в противоположную от дома сторону.

В последнее время я тратил карманные деньги только на транспорт. От дома до школы и назад у меня проездной, а все остальное я оплачивал из собственного кармана. С тех пор как поступил в старшую школу, родители давали мне десять тысяч иен в месяц. Раньше я пытался клянчить у мамы денег почаще, но она категорически отказывала, потому что считала, что потрачу на всякую ерунду. Когда поставили диагноз, она смягчилась и просила говорить, если вдруг перестанет хватать денег. Так что в прошлом месяце я без проблем получил еще две тысячи сверху и о расходах совершенно не переживал. Поэтому решил купить Харуне цветы.

Сошел на остановку раньше, чем обычно, когда наведывался в больницу. Я всегда смотрел в окно и уже заметил, что неподалеку есть цветочный магазин. Совсем небольшой. За витриной пестрели и уютно грелись на солнце самые разные цветы. Никогда в жизни не бывал в цветочном магазине. Я неловко переступил порог.

В нос тут же ударил густой цветочный запах, и я внимательно оглядел все аккуратно расставленные вазы. Я совершенно не разбирался в цветах, не представлял, какие лучше взять, и бродил по магазинчику в раздумьях.

Добрая на вид продавщица лет сорока, в темно-синем фартуке, собирала какой-то букет – видимо, на заказ. Она только изредка на меня поглядывала и ничего не говорила.

Я-то думал, она сразу же спросит, что я ищу, как это часто бывает в магазинах одежды. Я бы тогда сказал, что иду в больницу навестить подругу. Но теперь растерялся, как поступить, и цапнул первый попавшийся симпатичный розовый цветок в горшке. На табличке было написано, что это ангелония.

Немного удивился, как дорого она стоит, но все равно прошел на кассу. Женщина отложила букет и улыбнулась мне:

– Вы так тщательно выбирали. Подарок девушке?

– Нет, я иду в больницу, хотел вот с цветами.

– Ох! Тогда советую выбрать что-нибудь другое, – покачала головой женщина, глядя на горшок с ангелонией, который я поставил у кассы. – Цветы в горшке пускают корни в землю, и дарить такие человеку, который лежит в больнице, считается плохой приметой.

– Вот как…

Что ж, придется найти другие.

Пока я мучился с выбором, женщина вышла из-за прилавка и спросила:

– Знаете, а как вам вот эти?

Она указала на вазу с яркими цветами. Там стояли и оранжевые, и розовые, и желтые – сплошная красота.

– Хорошие.

– Это герберы, в больницу советую взять их.

– Давайте.

– Хорошо! Сколько вам?

– Гм, четыре?.. Нет, постойте.

Четыре – несчастливое число[12], поэтому я передумал. Но три – как-то маловато, а брать целый букет – и много, и дорого.

– Пять, пожалуйста, – попросил я, растопырив для наглядности пальцы.

– Хорошо, пять. А какого цвета?

– Давайте розовые.

Это, конечно, стереотип, что все девочки любят розовое, но я решил действовать наверняка.

– На языке цветов[13] розовые герберы значат «возвышенная красота». Замечательно подходят для того, чтобы подарить любимому человеку.

– Знаете, наверное, розовые все-таки не надо.

Неужели нельзя о таком сразу предупреждать? Меня всего покоробило.

– Какие же тогда?

– Объясните, пожалуйста, значения других цветов.

– Так… Красные герберы – «тайно пылающая любовь», оранжевые – «дух приключений» или «стойкость». Желтые – «бесконечная любовь». Белые – «надежда» или «благочестие».

– Ого.

Красных и желтых, значит, не надо. Методом исключения остаются оранжевые и белые. Мне нравилось, что белые символизируют надежду, но чисто-белый букет для визита в больницу – это как-то уныло[14].

Пока я ломал голову, продавщица добавила:

– А в целом на языке цветов герберы означают «надежду» и «движение вперед».

– Тогда можно по одному каждого цвета?

Остаток расстояния до больницы я прошел пешком. Вот не думал, что это такая сложная задача – купить цветы. Я преисполнился восхищением к тем, кто регулярно дарит букеты родным и вкладывает в них столько души. А вот уже и вход в больницу.

До лифта вел бежевый линолеум, начищенный до безупречной чистоты, и вскоре я уже поднимался на четвертый этаж. Прошел мимо сестринского поста к зоне отдыха. Харуны не нашел.

Значит, она в палате. Я развернулся и миновал пост в обратном направлении. Постучался. Но девушка не ответила ни через десять, ни через двадцать секунд. Постучался снова и, чуть не проваливаясь под землю от неловкости, приоткрыл дверь.

Харуна лежала в койке. Я уже собрался уходить, но решил хотя бы цветы оставить, и зашел в палату. Она даже не посапывала во сне.

Казалось, что белоснежной кожи ни разу не касался солнечный свет, и девушка под одеялом – хотя как бы с такими сравнениями не накаркать – казалась мертвой. На тумбочке все так же громоздилась стопка альбомов.

На раковине стояла пустая ваза. Я набрал туда воды и опустил в вазу все пять гербер. Поставил ее на столик и присел на табуретку рядом с койкой. Харуна крепко спала, и я открыл один из альбомов.

Нашел море, которое она начала в мой прошлый визит. Голубое небо, белые облака и изумрудная вода. На ней прекрасно переданы белые барашки волн. В желтоватый песок воткнут радужный зонт, а под ним – два белых стула.

Как же она все-таки красиво рисует. Я бы этот лист с удовольствием вырвал и повесил у себя в комнате. А на следующем она уже успела нарисовать еще что-то.

Я решил добавить что-нибудь от себя, пока она не проснулась. Огляделся по сторонам в поисках вдохновения. И после недолгих раздумий решил, что изображу герберы, которые сам же и принес. Вот и карандаши тут же, на тумбочке. Минут через пятнадцать уже закончил. Сойдет – баллов на 78.

Обычно я не рисовал цветными карандашами, но мне неожиданно понравилось. Даже похвалил себя, что неплохо получилось. И тут Харуна проснулась.

– Акито-кун?..

Она села, протирая глаза.

– Ох, прости. Ты спала, и я собирался уходить.

– Да ничего. Надо же, ты и правда пришел. Спасибо. Рисовал?

– Ага. Прости, что взял альбом без спроса.

Я вернул его хозяйке.

– Цветы? А ты хорошо рисуешь.

– Разве?

В сравнении с ее работами мои – детские каракули. Сначала она рассмотрела рисунок, а потом заметила, что на столике стоит букет.

– Какие красивые. Это ты принес?

– Ну да. Герберы. На языке цветов они значат «надежда» или «движение вперед», – поделился я знанием, которое сам только что получил от продавщицы в магазине.

– Правда? Надежда… – прошелестела Харуна, взяв в руку оранжевую герберу.

Я сразу встревожился, что выбрал не те цветы. Если так подумать, то как раз надежды у Харуны нет. Зря я решил вложить такое значение в букет для человека, которому осталось жить всего несколько месяцев. У меня самого ситуация не лучше, и если бы мне подарили цветы, выражающие надежду, я бы их выкинул. Может быть, даже цинично растоптал. Я боялся узнать, с каким выражением она глядит на подарок.

– Спасибо. Я люблю цветы, и мне очень приятно.

Я все же осмелился поднять глаза. Харуна улыбалась. Впрочем, к ней вскоре вернулось прежнее безучастное и грустноватое выражение.

Похоже, я зря переживал. Вздохнул с облегчением.

– Кстати, знаешь такого Такаду? Вы вместе учились в средней школе. Теперь он мой одноклассник.

– Такада? – Харуна задумалась, сосредоточив взгляд на потолке. – Нет, не помню. А ты, получается, мой ровесник? Я думала, я старше!

Вот это да! Я тоже решил, что я ее старше.

– Сам удивился. Думал, что наоборот.

От такого заявления Харуна надулась.

– А Миуру-сан знаешь? Аяка Миура-сан. Она учится со мной в другой параллели, но мне сказали, что вы раньше дружили.

Харуна вытаращилась на меня с удивлением. Чуть что-то не сказала, но тут же плотно сжала губы.

– Так знаешь ее? – уточнил я, когда пауза затянулась.

– Угу. Знаю.

– Это ведь она вторая девочка на рисунке? – спросил я, но Харуна снова промолчала. Отвела взгляд и явно о чем-то задумалась. Наверное, не стоит ее расспрашивать на эту тему, поэтому я решил увести разговор в другое русло. Однако тут дверь отворилась.

В палату вошла медсестра лет сорока – сорока пяти. Видимо, проведать пациентку. Я тут же отошел к стене, чтобы не мешать.

– Надо же! Друг?

– Угу. Пришел навестить. Акито-кун.

– Ого. К тебе редко заходят друзья.

– Угу.

Медсестра быстро проверила капельницу и настроила оборудование. Я с восхищением смотрел за уверенными движениями.

– Если вдруг что, зови! – велела сестра и ушла.

Я заметил, что она держалась с Харуной очень по-свойски. Видимо, девушка и правда тут очень давно.

– Это моя мама, – объяснила Харуна немного смущенно.

Ах вот оно что! Наверное, хорошо оказаться в больнице, где работают родственники.

– Да? А ведь и правда вы похожи.

– Нам это часто говорят. Акито-кун, получается, ты тоже любишь рисовать? – С этими словами девушка перевернула страницу.

– Ну да, вроде того. В средней школе ходил в худкружок. И в старшей продолжил.

– А. И в университет тоже пойдешь учиться на художника?

Меня много кто об этом спрашивал. Эри, Сёта, друзья из кружка.

С тех пор как мне объявили, сколько осталось жить, я уже привык всех обманывать:

– Ага. Собираюсь.

– Здо́рово. Работа мечты?

– Пожалуй. Хорошо, если получится.

– Да.

На самом деле я ничего такого не думал. Про художника даже в голову не приходило. А в художественный вуз я не собирался, даже когда еще не знал о болезни. Просто рисовал, потому что нравилось. Собирался отучиться, как все нормальные люди, и устроиться в какую-нибудь приличную компанию. А теперь об этом можно и не думать.

Харуна взялась за цветные карандаши.

Я хотел спросить, что случилось с ее единственной подругой, Миурой, но передумал и засобирался домой. Солнце уже садилось. Если сейчас не поеду, мама опять начнет звонить и писать.

– Я еще приду.

– Ага. Прости, что все проспала. Буду ждать. И спасибо за цветы. – Харуна рассмеялась, сложив брови неловким домиком, и махнула рукой на прощание.

Я тоже махнул и закрыл за собой дверь.

На следующий день во время уроков я опять вспомнил про сайт, где мне написали самый интересный ответ, что надо встретиться с тем, о ком часто вспоминаю. Я-то, может, и встречусь, а для Харуны это непозволительная роскошь. Она бы и рада, но никуда не может выбраться. Ей остается только ждать, что человек придет сам.

В принципе, я понимал, почему она хочет поскорее умереть.

Она с детства заперта в больнице и не может ходить куда захочет. Наверное, ей в палате лишь чуть лучше, чем в тюрьме. Она провела там большую часть жизни, а теперь ей отмерили последний срок. Мне даже представить сложно, как это тяжело.

Я тоже догуливаю последние дни, но я хотя бы свободен. И в этом между нами огромная разница.

Если она часто кого-то вспоминает, то я приведу к ней этого человека. Наверное, ей покажется, что я лезу не в свое дело, но ведь имеет же она право увидеть того, о ком думает.

Об этом я и размышлял весь день до самого конца занятий.

После уроков отправился прямиком к классу «Д».

Если кого Харуна и хочет видеть, то наверняка вот эту вздорную красотку. Понятия не имею, что там между ними произошло, но я собираюсь уговорить ее сходить к старой подруге. Наверняка согласится.

Как раз, когда я добрался до нужного кабинета, Миура выходила из класса еще с тремя девчонками. Они обсуждали, не пойти ли им в караоке[15].

Тут Миура увидела меня и остановилась.

– Как тебя там… Хаясака? Что-то нужно?

– Надо поговорить про Харуну, – объяснил я, и девушка раздраженно вздохнула.

– Девчонки, вы идите, я догоню, – попросила она у подруг, и те с хитрыми улыбками послушались, напоследок наградив меня многозначительными взглядами. – И что там с Харуной? – устало спросила Миура, теребя пряди. Привычка у нее, видимо, такая.

– Может, сходишь ее проведать?

– В больницу? Зачем?

– В смысле? Вы же подруги. Она хочет с тобой повидаться.

– Она так и сказала?..

– Не говорила, но наверняка хочет.

– А может, и не хочет.

На это мне не нашлось что возразить. Харуна и правда ни словом не обмолвилась, что скучает по Миуре. Я сам за нее решил.

– Ладно, схожу как-нибудь. Все, доволен? Тогда пока.

Но я поймал ее за руку, прежде чем она ушла.

– Как-нибудь – это когда?

– Да чего тебе надо! Как-нибудь.

– Ты разве не знаешь? Харуна…

Но я не договорил «скоро умрет». Наверное, Миура и правда не знает.

– Что? Есть что сказать – говори прямо, – процедила она, стряхивая мою руку.

– Ничего… – Я умолк под ее грозным взглядом.

– Ничего? Тогда пока.

Миура закинула сумку на плечо и умчалась.

Нельзя без спроса рассказывать, что Харуне осталось всего полгода. Мне кажется, такое человек должен рассказывать о себе сам.

После школы я опять поехал на автобусе не в ту сторону. Подумал, не заглянуть ли в цветочный, но, наверное, за день герберы не завяли, так что не надо.

Я проехал мимо и вышел у больницы.

Сегодня Харуна нашлась не в палате, а в комнате отдыха. Она запаслась карандашами и рисовала – хрупкая, как будто готовая растаять в воздухе. Я подкрался со спины и подсмотрел, что там такое.

Две девочки в ярких юкатах[16] и с бенгальскими огнями в руках[17]. Наверное, маленькие Харуна и Миура. Может, она рисовала, чтобы не забывать далекие дни.

– Акито-кун?

Харуна обернулась, заметив, что за спиной кто-то стоит.

– Время появилось, вот решил заглянуть, – объяснил я, присаживаясь напротив.

– Да? Спасибо. – Девушка тепло улыбнулась и закрыла альбом.

– Как себя чувствуешь?

– Сегодня хорошо.

– Здорово.

Сегодня она в самом деле немного порозовела.

– Ты каждую свободную минуту рисуешь?

– Больше все равно заняться нечем. Что-то тут людно стало. Пойдем в палату?

Как раз тут пришли четыре шумных девчонки, на вид класса примерно из восьмого. Одна из них – в желтой пижаме. Видимо, ее-то и положили в больницу, и к ней в гости наведались три подружки. Все три – в одинаковых спортивных костюмах. Я думаю, они занимаются в одной секции.

Мы освободили кресла и ушли в палату. Нам вслед летел звонкий смех. Мне подумалось, что Харуна сбежала вовсе не от шума, а от зависти к той девочке в желтой пижаме. Харуна казалась такой одинокой.