Читать онлайн Еще раз про любовь. Сборник рассказов

© Галина Владимировна Ильина, 2024

ISBN 978-5-0064-8800-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗВЕЗДОЧКА МОЯ ЯСНАЯ

Я разбирала шкаф и внизу, в дальнем углу, обнаружила увесистый пакет. Что ж там такое? – не могла вспомнить я. Заглянув, обнаружила письма. Старые письма из моей юности, когда не было мобильников и электронной почты. И я вдруг остро захотела их прочитать.

Давным-давно была у меня большая любовь. И если мы со Славой разлучались – бывало, в отпуск ездили порознь, то писали друг другу письма. О чем писала я – не помню уже. А вот он…

«Третий день от тебя нет письма… Тоскую, жду, ненаглядная моя… Как хорошо ты меня проводила. Ты подарила мне счастье!..» «Нет тебя рядом, и словно темно вокруг, скучно, неинтересно… Звездочка моя ясная, как же без тебя тоскливо, пиши мне чаще. Мне интересно все, что ты делаешь, какие у тебя заботы. Не обижает ли кто, не заставляет ли тебя кто-то хмуриться… Мне интересен каждый твой жест, каждый твой шаг. Я так и вижу, как ты пришла домой, пьешь кофе, взяла в руки книгу…». «Здесь очень много симпатичных девушек. Но я ни на кого не смотрю. Все они не ровня тебе. Хочу, чтобы ты была рядом. Но даже если бы мне кто-то понравился, я никогда бы тебе не изменил, ведь я верю в теорию – эффект зеркала. Если я тебе изменю, то ты, как отражение в зеркале, тоже бы мне изменила, а эта мысль для меня невыносима… Какие глупости я тебе пишу, это оттого, что я очень-очень скучаю по тебе, радость моя, люблю тебя, целую твои умные глазки. Я ни у кого не видел таких глаз – они так и светятся, в них такая жизнь, такой оптимизм!.. А кожа твоя – словно персик. Мимо никак нельзя пройти, потому и волнуюсь, не появились ли у тебя кавалеры, пока меня нет. Прости, опять сбиваюсь на ревность. Как писал поэт: «Я ревную тебя даже к ветру, потому что он ласкает твое лицо…» И ничего не могу с собой поделать. Пиши, моя родная… Нет никого ближе тебя, ты моя душа…»

+++

Помню, как он научил меня делать подарки. Я раньше считала, что на день рождения нужно дарить что-то одно – духи например или вазу. Ну и цветы к ним. Мы с подругами всегда так делали. Да и дома тоже так было заведено.

Но он поступал не так. Особенно один подарок вспоминаю с улыбкой. Это было 8 марта, отметить праздник вместе в этот раз мы не могли. Слава встретил меня на улице.

– Это тебе, – ласково улыбаясь, сказал он. – Будь всегда такой же солнечной, дарящей людям тепло, и нежной.

Он вручил мне мимозу и большой пакет. В пакет я заглянула – там виднелся кусочек сумки, она мне сразу понравилась, хотя я и не увидела ее полностью. Он всегда угадывал мои желания, или просто мне нравилось все то, что исходило от него. Слава чмокнул меня в щечку и уехал.

Добравшись до дома, я первым делом вынула сумку из пакета. Сумка была и правда замечательная! Хотя тяжеловата. Я открыла ее, внутри лежала коробочка дорогих конфет и кошелек, входящий в комплект с сумкой. Я засмеялась: какой сюрприз! А в кошельке лежала денежка, по тем временам можно было сходить на нее в ресторан. Полезла в один кармашек – и обнаружила там изящный набор для ногтей по типу складного ножичка. Я проверила другой кармашек —там лежала помада и пудра. Я расстегнула молнию на боковом отделении – там лежали колготки (естественно, моего размера!) и еще какая-то мелочевка, уж не помню. Я вытащила на стол все это богатство – дефицит, конечно. Потом, улыбаясь, опять все вернула на место, представляя, как он укладывал это добро в сумку. Помню, меня такая нежность затопила… Ведь он не просто пришел в магазин всего нахватал, а собирал это со временем, думая обо мне, – в разных командировках, в том числе заграничных, и представлял, как я буду радоваться. И он тоже. Ведь Слава всегда говорил: «Как я люблю делать тебе подарки!»

Он всегда старался сделать приятное мне. Я поймала себя на том, что с тех пор и я всем стараюсь подарки делать такие, чтобы люди ахнули. Не обязательно дорогие – просто в них должна чувствоваться забота, внимание, неравнодушие.

Прошлое вдруг стало оживать в памяти. Вот он однажды пришел и сказал: «А поехали со мной в Ленинград! Я заказал гостиницу». У него была туда командировка, а я поехала за компанию. Той зимой в Питере было просто люто от холода, но мы все равно гуляли по улицам, когда он заканчивал свои дела, согревались в музеях и ресторанчиках. Нам было интересно друг с другом. Я до сих пор люблю Питер, наверно, из-за Славы, и всегда его вспоминаю, когда бываю в северной столице: «Вот здесь мы тогда были, вот тут, а сюда забегали выпить кофе», хотя вместо того кафе здесь уже совсем другое.

+++

Он был старше меня на 15 лет, я была его студенткой, а он находился на стадии развода. Не из-за меня, их семья развалилась раньше, только официально разойтись все тянули по разным причинам. Мы планировали жить вместе – когда-нибудь. Подруги мне говорили: «Ну покажи своего парня!» Они видели, что я влюблена, хотели узнать в кого, но я находила разные предлоги, скрывала его от всех. И не только потому, что он еще был женатик, но мне казалось, что стоит в нашу жизнь кого-то впустить, так сразу исчезнет волшебство, романтика. Я просто купалась в его любви. А он поклонялся мне как богине.

В первый год мы играли с ним в гляделки. Флиртовали взглядами. Мне это было приятно, не более того. Дальше взглядов он границу не переходил. Ну симпатизирует тебе твой преподаватель, мало ли… У меня и без него была насыщенная жизнь. После первой летней сессии мы с друзьями поехали в Крым, жили в палатках на берегу моря. А потом я с родителями уехала в Карелию…

О Славе я и не вспоминала совсем. А когда после каникул я встретила его в институтском коридоре, почему-то сердце мое так и подскочило! И он, увидев меня, остановился. Я его держала за интеллигента, который больше учебниками и разными коллоквиумами интересуется, но по его требовательному мужскому жадному взгляду поняла, что флирт наш закончился: либо сразу давать отказ, либо соглашаться. В разговоре он был сдержан – видимо, уже все для себя решил.

– Лида, как вы провели лето?

– Спасибо, Вячеслав Петрович, замечательно! И в Крыму была, и в Карелии…

– Я вот в Карелии ни разу не был. Расскажете мне, что там к чему? Чтобы я знал, к чему готовиться, когда туда соберусь. Мы могли бы встретиться в кафе на углу после занятий, часа в 4. Идет?

Я согласилась. И все занятия только и думала, что о нашем свидании. А что это будет свидание, не было сомнений. Я вышла раньше, на негнущихся ногах подошла к кафе, но еще немного выждала, чтобы не являться первой. Когда вошла, он уже сидел за столиком. При моем появлении встал, усадил за стул, и от его руки, поддержавшей мой локоть, у меня побежали мурашки. Мы посмотрели друг на друга, и стало понятно, что ни о какой Карелии мы говорить не будем. Подошла официантка, но мы не слышали ее вопросы, пока она не повысила голос:

– Заказ делать будете?

А Слава посмотрел на меня, схватил за руку и вывел на улицу.

– Я с трудом пережил лето. Столько времени не видеть тебя оказалось тяжело. Я скучал. А ты, ты думала обо мне?

– Нет. Но когда я увидела тебя сегодня, поняла, что тоже скучала.

Мы легко перешли на ты. И в тот вечер просто гуляли по улицам, держась за руки. На прощание он меня поцеловал, и я поняла, что это мой мужчина. Мы встречались каждый вечер, но любовниками стали только через неделю. Свидания устраивали у моей бабушки на квартире, пока она была на даче. Ездили в лес или к нему на дачу. Бывали и у меня, когда родителей не было.

Все отмечали, как я похорошела. На меня оглядывались на улице, потому что чувства просто не умещались в моем теле.

Он сразу позвал меня замуж, но мне нравилось «играть в свидания»: готовиться, наряжаться… Мне казалось, что жизнь в одной квартире сведет на нет всю романтику, что не надо торопиться – объединиться в семью мы всегда успеем, а вот трепет свиданий, нетерпение, жажда встречи… – этого можешь и не вернуть. А когда я все же дозрела до совместной жизни, Слава засел за докторскую. Я за него переживала, развод плохо сказался бы на его карьере. Жена его знала, что у него кто-то есть, а с ней он не жил – я ему верю, они обсуждали развод и раздел имущества: квартира была его, но жилье надо было либо разменять, либо жене с дочерью оставить. Дочку он любил, ей было 12. И так все запуталось, что я ему предложила подождать защиты докторской, нового назначения – ему обещали кафедру в институте, а потом мы займемся жильем. Что-нибудь придумаем! Я думаю, бабушка, которая в основном жила на даче, пустила бы нас в свою квартиру.

Мы часто вместе ездили отдыхать, именно в такие моменты я понимала, что совместная жизнь может быть не хуже романтичных свиданий. Мы много говорили, смеялись над одним и тем же, а засыпали, сплетясь в один клубок.

Со Славой мы провели всего 5 счастливых лет. Мне казалось, что он был всегда и всегда будет. Моя первая любовь, которую я все же воспринимала как данность, а не как драгоценный дар. Как давно это было, да и автора тех писем нет в живых… Письма с того света!

+++

Слава умер от инсульта, пролежав без сознания в больнице несколько дней, в которые я надеялась и молилась. Но не могла навестить из-за его жены и коллег. На кладбище было много народа, я прошла, прощаясь, мимо его гроба, как все остальные, и даже не поцеловала. В тот год я еле справилась со своим горем, окруженная воспоминаниями и подарками. Часто ходила на кладбище, никого там не встречая. И при жизни, и после смерти он был нужен только мне. А потом жизнь взяла свое.

Задумавшись, я не заметила, как пришли мои домашние, я просто не слышала, о чем они говорили, о чем спрашивали. Когда я наконец повернулась к ним, в их глазах прочла тревогу. Я оглядела их: муж, ставший за эти годы практически родственником, другом, дочь с сыном – бесспорно любимые. Я постаралась улыбнуться:

– У меня все в порядке. Я просто задумалась, что купить в магазине. Собираюсь сейчас туда.

Но они не поверили. Судя по тому, как молча и напряженно провожали меня родные, я их всерьез обеспокоила.

Ни в какой магазин я, конечно, не пошла, а просто нужно было побыть в одиночестве. Я шла, не разбирая дороги, наталкиваясь на прохожих, которые, наверно, приняли меня за сумасшедшую. Им и невдомек, что вот иду я, обычная немолодая тетка с кучей проблем, а когда-то мне писали, какая я стройная и прекраснее меня нет, что мой голос лучше всякой музыки, а мои письма – лучше любой книги, и вся я – подарок судьбы. Да, уже никто не скажет мне таких слов, не укроет своей любовью от остального мира. Как больно-то, господи! Словно потеряла что-то безвозвратно…

Проветрившись, я немного успокоилась. Да, всему свое время. Теперь надо как-то пережить эти чувства. А все-таки у меня это было!.. Я почувствовала себя вдруг очень богатой, ведь не каждому дано стать объектом такого поклонения. Некоторые жизнь проживут – а о такой любви, что у меня была, только в книжках читают да в кино видят.

Дома меня ждал ужин и букет цветов на накрытом к чаю столе. И любящие взгляды, немного встревоженные. Цветы в семье мне дарят только на праздники. Романтики давно никакой нет – так, быт, заботы…

– В честь чего цветы? – Видимо, здорово я их напугала своей отрешенностью. Обычно это их заботы стоят на первом месте – детей и мужа, а я вроде бы и не нуждаюсь в опеке и внимании.

– Да просто так. Мам, ты же у нас особенная! Вот и решили тебя порадовать!

Взрослые дети, как маленькие, кинулись мне на шею и чуть не сбили с ног. Муж тоже всех нас сгреб и чмокнул меня в макушку. Так мы и стояли, словно после долгой разлуки. Да так есть – всего пару часов назад я была от них очень-очень далеко.

И я оставила прошлое в прошлом.

«До встречи, мое солнышко, моя любимая девочка, целую тебя бесконечно, звездочка моя ясная…»

ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

Детские воспоминания одни из самых светлых. У каждого из нас есть свои истории из детства, вызывающие невольную улыбку, согревающие в самые лютые холода. Они не позволяют нам очерстветь, напоминают, что на самом деле мир вокруг яркий и солнечный, даже если и кажется порой мрачным и серым. Они дают нам силы жить и в то же время порой вызывают какое-то тревожное чувство – то ли вины, то ли недосказанности…

На скамейке горько плакала старушка. Не для чужих глаз, а искренне горюя о чем-то своем – видимо, там, где застала ее беда. Она склонила голову и закрыла лицо морщинистыми руками. Была она такой – классической, что ли. В платочке, старомодной юбке. И на ее худенькую фигурку, поникшие подрагивающие плечи было совершенно невыносимо смотреть. Я ехала в автобусе, и когда он остановился на светофоре, вот тут-то я и разглядела старушку в аллее. Я очень спешила, но поняла, что проехать мимо ну просто никакой возможности нет. Если уеду, эта бабулька так и будет стоять перед глазами – спать не даст, терзая совесть. Попросила водителя выпустить меня, но он отказался – мол, только на остановке, да и машин вокруг полно – сбить могут. Я посмотрела в окно: пока мы с водителем препирались, лавочку с бабушкой уже окружили парень с девушкой и две женщины в годах. Они о чем-то говорили со старушкой, которая вытирала слезы уголком платка. А потом автобус тронулся и увез меня. Так и не знаю, в чем там дело было. Утешаю себя тем, что раз народ остановился – значит, помощь какую-то окажут. И порадовалась лишний раз, что даже в нашем большом городе, где все погрязли в суете, люди не очерствели, не оставили плачущую женщину наедине со своим горем. А еще поняла, что при виде той плачущей старушки свою бабушку вспомнила. Вроде бы ничего плохого я ей не делала, а чувство вины все равно во мне живет.

Маленькой я часто жила у бабушки в небольшой деревушке недалеко от города. Какие-то полчаса на автобусе – и вот ты уже видишь приземистые домики, заборов тогда не ставили, только штакетник на палисадники – чтобы летом цветы уберечь от скотины, ну и для красоты, конечно.

Летом – раздолье! Все в радость – и солнце, и дождик грибной, каждый день и час открываешь для себя богатый мир природы, недоступный в городе. Но и зима дарила незабываемые моменты. Сугробы в деревне были больше, чем в городе, а над каждой избой вился дымок. Виды на лес и речку просто открыточные, пасторальная картинка! Снег все делает чистым. И вот уже громко хрустишь им, подходя к бабушкиному крыльцу. Столько радости, столько хорошего впереди!..

Утром, бывало, проснешься, солнышко уже в окошко, а нос щекочет запах сдобы… Пирог поспел! Сразу, горячим, бабушка его не давала, а накрывала чистым полотенцем: «Пускай остынет чуток. Иди умойся…» Я, зябко поеживаясь, хотя уже было натоплено, но после жаркого бабушкиного одеяла в избе казалось прохладно, подставляла ладошки под рукомойник и брызгала на лицо. «Не береги воду, как следует глазки потри…»

И наконец я садилась за стол. Бабушка наливала душистого чаю в зеленую железную кружку с отколотым у дна кусочком эмали. Почему-то для чая она не признавала ни фаянсовых чашек, ни стаканов, а только эти кружки. Аромат держат, говорила. Не знаю, как аромат, но чай в них долго не остывал. Бабушка резала сдобу и клала мне на блюдце. Помню, как жадно хватаюсь обеими руками за пирог и от души кусаю. «Не спеши!» – смеется бабушка, и морщинок у ее глаз становится больше. А я, утолив первую «пироговую» жажду, вдыхаю запах теста, смешанный с ароматом яблок, глядя в полузамерзшее, расписанное по краям зимними узорами окно: сейчас пойду на санках кататься… Счастье невероятное.

С годами все реже я появлялась у бабушки. И уже не оставалась ночевать, а просто навещала. Привозила разных гостинцев и с чувством выполненного долга уезжала в свою, отдельную жизнь. Бабушка радовалась приезду, никогда ни в чем не упрекала, а просто ждала. Иногда я рассказывала ей что-то о своей жизни, зная, что бабушка не осудит, а подскажет с открытостью любящего сердца. В 18 лет я рассталась с Мишкой и пожаловалась на него бабушке. Она выслушала и сказала: «Жди своего. Одной иногда лучше, чем с чужим тебе человеком. Судьба и на печке найдет». – «Да как узнаешь, бабушка, свой он или не свой? Сколько прежде ошибешься». – «Сердечко сразу почует, твой он или нет. А коли не почует, ну что ж, и ошибиться иной раз не грех, опыт зато будет, в другой раз не обожжешься. Я вот с дедом твоим жила, спорили часто – каждый на своем стоял, уступать никто не хотел. Жалела в сердцах, что замуж за него пошла. А как помер, тоска взяла. Вот поди и разбери, мой он был или не мой. Или просто мне одной одиноко было после его смерти».

Уезжала я от нее всегда успокоенная. Хотя сердце щемило, когда в зеркальце заднего вида видела ее одинокую неподвижную фигурку у калитки, уменьшающуюся по мере того, как набирала скорость мои тогдашние «жигули». И может, от этого я старалась баловать ее разными гостинцами. Бананы она очень любила, а где их в деревне возьмешь? Вот я и везла связки бананов. Бабушка восклицала: «Зачем ты столько денег тратишь?» Но я видела, что она радовалась заботе. А я радовалась, что ей будет чем угостить соседок и сестру, а заодно и похвалиться заботливой внучкой, не без этого.

Через несколько домов жила ее родная сестра с мужем. Приходилась она мне двоюродной бабушкой. Соня была очень строгой. Ее дом делился на две половины: в одной – горница с печкой, а во второй, через сени – спальня, сюда она никого не пускала, а мне в детстве было страшно любопытно узнать, что там такое. И однажды, когда она пошла на запретную половину за деньгами – мама ей что-то купила по заказу, я сумела разглядеть в приоткрытую дверь только большую постель с горкой подушек, а ведь комната занимала полдома! Но большего увидеть не удалось. Пироги бабушка Соня пекла тоже вкусные, но всегда размером с батон. «Некогда мне с ними возиться!» Помню, один такой «пирожок» с капустой я ела полдня.

Сестры ходили друг к другу часто, но потом уж ноги у обеих стали слабеть, и встречались все реже. И однажды бабушкину сестру ее сын забрал в город. Деда оставил в деревне – мол, места нет. Мы потряслись: как же можно так со своими родителями обойтись? Моя мама навещала в городе свою тетку: та плакала, говорила, что скучает по деду, 60 лет все же вместе прожили, как он там один справляется… Дед, когда мы в деревне пришли к нему, тоже слез не сдержал. Помню, сидел он как раз под «иконостасом» с семейными фотографиями. Посередине в резной деревянной рамочке их свадебная фотка: она сидит, а он стоит рядом, положив руку ей на плечо – так было принято тогда фотографироваться, красавица Соня и мужественный Константин. Который сейчас, жалко сгорбившись, плакал, не стесняясь своих слез. Мама хотела забрать обоих к себе, хотя у нее тоже было тесно. Я ее поддержала. Но родня стариков не отдала, испугавшись, что мы за это заберем себе крепкий деревенский дом и 30 соток земли… Переубедить мы их не смогли: весь их клан переживал, что старики отпишут нам свое «богатство». Так они и умерли разлученными: вначале Константин, причем Соне даже не сказали об этом и не привезли попрощаться, а уж после и сама Соня, которая чувствовала себя в сыновьей семье, как в тюрьме. Но похоронили их рядом, в деревне.

Моя бабушка, горюя о сестре, с которой им уже не пришлось свидеться, как-то неуверенно поглядывала на нас. Всю жизнь она была независимой, сама решала проблемы своей жизни, но теперь, с возрастом, боялась стать обузой, которую могли сдать, например, в дом престарелых. Она понимала, что старики уже не хозяева себе, дети могут поступить с ними по-разному, тем более что перед глазами был пример сестры.

И когда все же пришел час, и бабушка уже не могла жить одна да еще в деревне, мама привезла ее к себе. Я приходила к ним и почему-то чувствовала свою вину. Хотя что тут можно было поделать? Не могли же мы к ней в деревню переехать – у нас семьи, работа… Прожила бабушка после недолго: и возраст сказывался, и тосковала сильно по своей деревне, без работы в саду, без тех открыточных видов, что окружали ее всю жизнь. Похоронили мы ее на сельском кладбище у речки, недалеко от ее сестры и Константина. А вот яблочный пирог я с тех пор не пеку и не покупаю. Он, как кодовое слово, отправляет меня в счастливое деревенское детство. Но он же и заставляет сжиматься сердце, словно чего-то я недодала, чего-то главного недосказала…

ОДИНОКАЯ БРОДИТ ГАРМОНЬ

При слове «любовь» на ум обычно приходит принц на белом коне, счастливый конец, свадьба и подарки, все красавицы и красавцы, молодые и здоровые. И богатые. Но любовь, она всякая бывает, не только в красивые одежды рядится.

Дачу мы купили в деревне. С соседями я сразу познакомилась. Приятные люди что с одной стороны участка, что с другой. Я им гостинцы городские возила, а они мне и саженцы давали, и урожаем делились, и разговорами развлекали, и следили в наше отсутствие, чтобы кто чужой на наш участок не зашел. Так что я вполне была довольна своим домиком в деревне.

Вот и в этот раз я с удовольствием ехала на природу, предвкушая закаты, звездное небо, труд в охотку, крепкий сон и чай с травами…

Я уже подъезжала к деревне, когда увидела одинокую фигурку у кромки леса. В ней, приглядевшись, узнала нашего соседа Митяя. Деревенские обычно не гуляют, и если идут в лес, то либо за грибами, либо еще по какой конкретной надобности, а просто любоваться красотами им недосуг – работы полно. А этот явно гулял… Неужели до сих пор переживает?

Митяй этот человек очень интересный. Совсем юным он уехал в город работать, на пенсию вышел рано из-за вредного производства, и его вновь потянуло к земле, хотя приезжал он сюда раньше нечасто. От предков ему достался небольшой домик и приличный кусок земли, и Митяй с головой окунулся в хозяйство. Оказался он знатным фермером. Все, в том числе и я, ходили любоваться к нему ровными картофельными грядками, в которых не углядишь лишней травинки, аккуратными клумбами цветов, ухоженными ягодными кустарниками. На краю его владений был овраг, и его все местные норовили использовать под свалку. Митяй же по краю этого оврага посадил кустарники, чтобы яма дальше не росла. Тропинку, по которой все к речке ходили, окультурил, цветами обсадил. Идешь – и приятно так на душе становится… А ведь никто другой не додумался. Копошатся все на своих делянках, а то, что за забором, – уже вне нашей заботы.

Еще Митяй дом отремонтировал, потом кроликов завел, кур. И еще двух собак, с которыми общался не по-деревенски. То есть он брал их с собой в магазин, покупал колбасу, тут же отламывал по куску и бросал собакам. Сельские люди так никогда не поступали. Они давали собакам кашу, да и то ее надо было заслужить, ведь собаки и особенно кошки на взгляд сельского жителя дармоеды. А уж о колбасе и речи не было – это роскошь! Да и дорого.

Дети Митяя по выходным навещали его, жена-то давно умерла. Делился он с ними припасами и подумывал уже о собственной пасеке. В общем, наладил он образцовое хозяйство что твой немец и жил себе поживал, забот не зная, служа нам примером.

А лет 10 назад прибилась к нему одна баба из тех, что зовут перекати-поле. Неизвестно, из каких краев, одинокая и непутевая. И имя-то у нее было такое, киношное – Лушка. Сейчас такие редко дают. Да и сколько ей лет, было непонятно – и 30 дашь, и 50. Попросила то ли воды напиться, то ли в хозяйстве помочь, да так и осталась. Митяй мужик был еще крепкий, видный, сильный. А Лушка – длинная, тощая, ни кожи, ни рожи. Заявилась в юбчонке старой да кофте с чужого плеча. Это уж потом Митяй ее одел. Да и мы вещи ненужные отдавали. Лушка их под себя перешивала.

Сам он выпить был не дурак, но меру знал, да и на хозяйстве это не сказывалось. Лушка же напивалась до образов, буянила.

Митяй кричал:

– Опять напилась, кроликов не закрыла!

А она:

– Да без выходных вкалываю, надоело! Отдохнуть нельзя, помещик чертов!

Он и гнал ее со двора, гонял как сидорову козу, может, и поколачивал – кто знает? Ругались они часто – а она не уходит и все. Потом отсыпалась и становилась такая виноватая-виноватая, тут же кидалась в работу и вкалывала не покладая рук. Глядя на ее трудовые подвиги, Митяй смирялся. Идешь, бывало, мимо их усадьбы, а Лушка полет и напевает дурным голосом, зато от души: «Словно замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь…» И улыбается всем соседям приветливо. Митяй осаживает: «Хватит голосить!» А Лушка только хохочет. В деревне над ней подсмеивались снисходительно – как водится, если человек сирота подзаборная да еще выпивоха. Была она баба незлобивая, свое место знала, на подколки не обижалась. Денег у нее чаще всего не было, если только дачник какой заплатит за услугу – за домом присмотреть, например. Как мы порой просили и денег немного давали для стимула. Поначалу я опасалась, что она, поскольку пьяница и денег своих не имеет, будет подворовывать. Каких-то ценностей особых не было, но все равно жалко – тот же серп, лопату… Но ничего такого не произошло – не брала она чужого. То ли по жизни честная, то ли уже ученая, что так просто воровство не проходит.

Лушка мне даже нравилась своей приветливостью. Умела она многое, трудилась справно. Может, из детдомовских?.. Я все время собиралась порасспросить ее о жизни: кто такая, откуда, но как-то повода все не находилось, так просто же с такими вопросами даже к выпивохе не поступишься – решимость нужна.

А почти год назад не усмотрел Митяй – взяла Лушка где-то паленый самогон да и отравилась. Он вызвал скорую, но помочь уж нельзя было. Лушку увезли в город и похоронили за казенный счет.

В те дни Митяй подошел к моей калитке и, давясь слезами, сказал: «Вот, нету больше Лушки. Дура какая, мало я ее гонял. А скучно так без нее, не поверишь…» Я ему пособолезновала, но его чувства списала на алкоголь, которым от него разило. Хотя и мне было Лушку очень жаль.

И в этот раз, когда я приехала в деревню, Лушкина смерть здесь уже давно была новостью вчерашнего дня, обсуждали другие животрепещущие темы, а я вот про нее, такую незадачливую и смешную, вспомнила. Может, из-за встреченного Митяя. Вот ведь бедолага, как жизнь провела!..

Я привычно собралась к речке за водой, глядь – а тропинки-то нет! Заросла она так, что и не пройдешь. Я взглянула на огород Митяя и ахнула: да, картошку он посадил, но ботвы сквозь сорняки не разглядеть, клетки для кроликов пустые… Говорили, что поначалу сильно горевал Митяй по ней, а потом зажил прежней жизнью. Если б так! Видно, и правда неинтересно ему стало без Лушки-то. И поговорить не с кем, и гонять некого. Может, он так же, как и я, глядя на эту заросшую усадьбу, вспоминает смеющуюся Лушку, которая поет про одинокого гармониста, безбожно перевирая мотив.

РОДНАЯ КРОВЬ

Мои коллеги часто рассказывают о своих родителях. В основном жалуются. И все эти рассказы напоминают не истории о близких людях, а какие-то военные действия. Меня это не перестает удивлять. И еще я думаю, как мне повезло в жизни – я росла в любви, которая не кончилась и со смертью родителей. Потому что любовь вечна.

Мама говорила, что как только я родилась, первым делом засмеялась. Детство запомнилось мне всепоглощающим абсолютным ощущением счастья. Как только просыпалась, это счастье затопляло меня целиком, так, что трудно было справиться с таким избытком чувств, и думала, что вот-вот взлечу. Я просто обмирала от любви ко всему сущему и любопытства, что день грядущий мне готовит. Может, поэтому в ранние годы я предпочитала больше петь, чем говорить. Я и сейчас напеваю периодически, забываясь, но под взглядами прохожих замолкаю. А раньше мне было без разницы – есть свидетели или нет. Особенно в транспорте. Как только раздавался шум мотора или колес, для меня это был сигнал – аккомпанемент пошел! «Называют меня некласивою, так зачем же ты ходишь за мной…» – выводила я хит моего детства. Пассажиры смеялись, маму это тоже смешило, но она сдерживалась, чтобы меня не обидеть. Я и не думала обижаться. У меня была до того жизнерадостная физиономия, что это настроение передавалось окружающим. А старшая сестра меня стеснялась. Однажды она взяла меня с собой. «Вот троллейбус подошел… – увлеченно пела я громким голосом по дороге. – А бабушка не успела… Двери захлопнулись…» Что видела, о том и пела, как акын. Конечно, народ изумленно оглядывался. Вернувшись домой, сестра категорически сказала: «С этой дурой я больше никуда не пойду».

Незнакомая королева

Я родилась уже с волосами – ярко-рыжими, почти красными. Мама расстроилась: ужас, дразнить будут… Но бог миловал, волосы со временем утратили клоунскую яркость и уже к году жизни я стала блондинкой, а к двум – шатенкой. Волосы изменились – а странность осталась. У меня был свой собственный мир, жила в фантазиях и умела отвлекаться от реальности, смотреть на происходящее как бы со стороны. Однажды мы с мамой пошли в магазин, она встала в очередь, а меня поставила в сторонке, чтобы не затолкали. Но чтобы была на глазах. Я, предоставленная самой себе, по обыкновению «задумалась». Оглядела магазин и вдруг заметила очень красивую женщину с волнистыми волосами и ярко накрашенными губами. Издали любуясь ею, я подумала: «Какая красивая, просто королева!» И замерла от восторга. И вот эта красавица идет ко мне, я смотрю на прекрасную незнакомку с обожанием и удивлением. А она подошла, посмотрела с тревогой и печалью, взяла меня за плечи и чуть встряхнула. Я очнулась: «Мамочка! Это ты?! А я тебя сразу не узнала…» А мама только вздохнула.

Какой же теперь Гагарин?

Как только я научилась писать, начала сочинять сказки и стихи. Все дети начинают с этого, но мои родители очень гордились. Стихи были с рифмой и белые, пафосные и лирические. Вот один из пафосных: «Юрий Гагарин погиб. Но память осталась у нас. И улица запамятовалась нам. Но вот проехал трактор. Остались ямки от него. Какой же теперь Гагарин, если он погиб?» Стих, скорее мой первый репортаж, написан не в день гибели космонавта, как можно подумать. Просто отец пришел домой и эмоционально рассказал, что испортили дорогу на улице Гагарина – проехала какая-то тяжелая техника, и наш советский почему-то очень хрупкий асфальт вздыбился. Он возмущался: «Когда асфальт укладывали, надо было добавить…» (шло незнакомое для меня слово – отец года два учился в горном институте и потому, по его мнению, разбирался в любых породах). Но были стихи и более гладкие, в основном посвященные кошкам. «Спит Марина сладко в шали пуховой. Разбудил Марину ветерок шальной».

Котят я приносила домой чуть ли не с каждой прогулки. Подбирая очередного больного заморыша, я никогда не открывала дверь в квартиру своим ключом, висевшим у меня на шее на веревочке, – а звонила: вдруг меня не пустят домой. Мама, как самая быстрая, открывала, мы молча смотрели друг на друга, потом она вздыхала, открывала дверь пошире, и я, прижимая драгоценную ношу, входила. Мама мыла котенка, я давала ему человеческое имя. Чаще всего найденыши умирали – помощь оказывать им было поздно. Тогда мама брала лопату, мы с ней уходили в угол нашего двора и хоронили несчастного. Я ревела, а мама говорила: «Чтоб я еще раз согласилась взять! И ты больше никого не приноси!» Но история повторялась. Со временем в углу выросло кошачье кладбище.

Музыка на нервах

В детском саду я была личностью довольно заметной. Не из-за того, что получала первые места за пластилиновые композиции или рисунки – их получали, наверно, все по очереди. Популярность я получила из-за своих выступлений: играла в детсадовском ансамбле на металлофоне. Хорошо помню, как шла к инструменту в числе других детей, как начинала играть, а дальше провал в памяти, потом очухиваюсь – аплодисменты, и все улыбающиеся или вовсе хохочущие родители смотрят в мою сторону. До сих пор не знаю, что вытворяла, играя всего-навсего «Во поле береза стояла…» Подозреваю, что не стеснялась в мимике и жестах, подобно знаменитым музыкантам, беснующимся у рояля. Во всяком случае, детсадовская врачиха отговорила моих родителей покупать мне пианино. Она считала, что я слишком впечатлительная, и если музыка на меня так действует, то это самым отрицательным образом повлияет на мою и без того неустойчивую психику.

По системе Станиславского

Фантазирую, приукрашиваю или утаиваю я до сих пор, а вот откровенно обманывать отучили еще в детском саду. Аппетит у меня был плохой, а противные казенные супы и остывшие макароны тем более не вызывали интереса. Чтобы от меня отстали и не кормили насильно, я в тот роковой день стала подпрыгивать на стуле, сгибаться пополам и притворно хныкать: «Ой, как у меня болит живот!..» Мне поверили и отстали. Хоть бы подумали: а как же компот, который я тут же удовлетворенно выпила на их глазах? Никогда раньше я не спала во время тихого часа, обычно крутилась и вертелась от повышенной энергичности, а тут, счастливая, что все удалось, заснула. Разбудили. Открыв глаза, увидела, что надо мной склонились люди в белых халатах, и меня, онемевшую от ужаса, на скорой увезли в больницу. И продержали там почти месяц. Каждый день делали болезненные уколы, «потому что мяса я не нарастила», какие-то жуткие процедуры и исследования. Но самое страшное было в том, что я, пятилетняя, впервые оказалась вне привычной домашней обстановки. Помню несчастное мамино лицо, смотревшее на меня сквозь стеклянную дверь детского отделения.

Окуни в ванне

У нас всегда было полно народу: родня, друзья, соседи… И почему-то все жильцы нашего дома звали маму ставить банки – тогда это было повальное увлечение: стоило кому-то простудиться, как на помощь приходило это первейшее средство. Не избежали этого и мы, банки больно стягивали кожу, а потом от них на спине долго не сходили коричневые подпаленные кружочки. Отец над мамой подтрунивал: «То-то после твоих банок соседу скорую вызывали…» Все ходили советоваться, поделиться, приглашали выступить примиряющей стороной в семейном споре, а потом маму выбрали в домком. И она удивительно все успевала.

Мне рассказала подружка, что ее, 5-летнюю, родители оставляли в машине у дороги, а сами шли в лес за грибами, и она, испуганная, ждала их несколько часов. Другая с младших классов ходила обедать в соседнюю стекляшку, потому что родители учились и работали и не успевали готовить еду. У нас в семье такие ситуации в принципе были невозможны. Дети – это святое, нас берегли, холили и лелеяли. Любовь не зависит ни от материального положения, ни от жилищных условий. Однажды отец вернулся с зимней рыбалки. Несколько крупных окуней оттаяли и ожили. Я их пожалела, и по моей просьбе мама наполнила ванну, мы выпустили туда рыб, два дня я в восторге кормила их хлебом, сидела у ванны как привязанная, но хлорная вода не дала им шансов выжить. Я, конечно, расстроилась, несколько ночей мне снились кошмары, но благодарна родителям, что они эту затею позволили. А ведь могли бы приберечь окуньков на ужин, уговорить меня как-то, тем более что дома был большой аквариум с рыбками. К тому же обычно в нашей двухкомнатной хрущевке, в которой тогда жили, всегда горела колонка: маленькие дети, готовка, стирка, помывка… И эти два дня пришлось маме изгаляться, обходясь без ванны.

Ледяная траншея

Меня опекали больше, чем, сестру, наверно, еще и потому, что со мной все время что-то случалось. То среди ночи возили в больницу вынимать из горла застрявшую рыбью кость, то стригли чуть не наголо в первом классе, потому что я набралась неизвестно где вшей. Этот позор мама велела хранить в строжайшей тайне. «В конце двадцатого века!..» – причитала она и грешила на мальчишку, сидевшего со мной за одной партой – его семья перебралась в город из глубинки. Когда нас вывозили «для здоровья» в деревню, сестра легко вписывалась в местную обстановку, возглавляла ватаги деревенских детей и вообще собиралась стать летчиком или моряком. Я же моментально угорала от печки, меня тошнило от парного молока, а однажды едва не провалилась в дырку деревянного сортира. Меня увозили от греха в тот же день.

У нас рядом строили дом, и конечно, стройка манила всю окрестную ребятню. Родители категорически запретили мне ступать на ту территорию. Лишь раз я решилась нарушить запрет, но не удержалась на скользких сваях и с высоты 2-го этажа брякнулась в затопленную дождями траншею с головой. Была глубокая осень, вода – леденющая. Наверно, от этого холода я вылетела пулей из воды и сумела самостоятельно выбраться. Пришла домой и повесила на батарею мокрую одежду, надеясь утаить преступление – родители были на работе. Но соседка видела из окна все происшествие от первого до последнего кадра и донесла. Меня отругали, напоили противным горячим молоком и поставили банки. А потом меня сбил велосипед. Вечером я увидела маму из окна: она разговаривала с подругой. Я выбежала из дома и стремглав рванула к ней. Мальчишка из соседнего подъезда в это время несся на велосипеде – мы и встретились на скорости. Я отделалась легким испугом, сбитыми коленками и парой синяков, а мама, кинувшаяся ко мне, в сердцах треснула парня по спине и, видимо, довольно сильно: он провалялся неделю в постели. Его родители приходили к нам извиняться.

Морской закон

Отец переживал из-за моей «простоты», которой могут воспользоваться окружающие и «на мне ездить». И начал учить выживанию, отшлифовывая мастерство на домашних. Он уверял, что на флоте (год отучился в Одесском военно-морском училище) есть правило: кто остается последним за столом, тот и посуду моет, – морской закон. Когда трапеза подходила к концу, отец становился таким красноречивым (он вообще был мастером манипуляций), мама и сестра развешивали уши, а мы с ним вскакивали и выкрикивали сигнальную фразу: «Морской закон!» Ни мама, ни сестра ни разу не выиграли. Но мама и без этого закона рвалась взять на себя все обязанности. Отец говорил: «Тебе бы только ишачить, отдыхать ты не умеешь». Что правда, то правда. Ей обязательно нужно было действовать. Казалось, маме все дается легко. Она умела все: петь, танцевать, шить, готовить, торговаться на рынке, подуть на разбитую коленку так, что боль проходила, развеселить, плавать, как акула, ловить рыбу и просто любить. Могла и гвозди забивать, полки прилаживать, выполнять мужскую работу – потому что отец считался «интеллигентом» и имел «две капли дворянской крови», то есть к быту не очень приспособлен. Правда, готовил хорошо – в юности его друг был поваром в ресторане «Пекин», но это другая история. Воспитание детей отцу тоже доверялось с опаской, особенно с той поры, когда он взял меня в полтора года в гости. Выпил, не рассчитал силы и на обратном пути понял, что не может нести меня на руках. Тогда он остановил двух парней: «Вы комсомольцы?» – «Да». – «Донесите ребенка до дома». А дома досталось и беспартийным, и комсомольцам. В другой раз, когда маму положили в больницу, отец привел нам с сестрой какого-то фокусника. Фокусы он показывал весь вечер, но после ухода факира выяснилось, что пропали зонты, отцовские костюмы и еще что-то по мелочи. «Хороший фокус!» – напоминала мама отцу потом несколько лет.

***

Я не знаю, почему мне все это вспомнилось. Может, потому, что после пасмурных дней наконец выглянуло солнце, и сразу мир встал на свои места: все, конечно, будет хорошо, как иначе? Этот мир стоит того, чтобы радоваться. И я опять напеваю какой-то мотивчик… Все-таки жаль, что пианистки из меня не вышло. Сейчас бы соседи услышали мощные звуки жизнеутверждающей мелодии. А так она звучит только в моем сердце. Правда, друзья уверяют, что все равно слышно.

ПОЯС БОГОРОДИЦЫ

Больница пахнет бедой. Даже самая современная, даже самая дорогая. У человека, попавшего в ее стены, взгляд потерявшейся собаки, которая никак не может найти хозяина. И у тех, кто там лежит, и у тех, кто навещает своих…

Мой друг Колька, вечно веселый, сыпящий шутками-прибаутками, анекдотами, цитатами, говорящий скороговоркой и всегда готовый засмеяться чужой остроте, отчего у него в уголках глаз уже устоявшиеся гусиные лапки, совершенно изменился. Его речь стала напоминать размеренные фразы мудреца, который цедит умные слова в час по чайной ложке, а в глазах застыло выражение, будто он знает то, что нам совершенно недоступно. А еще в них таилось ожидание вечности. Его друзья договорились об отдельной палате, и он там был кум королю, но это мало добавило ему радости. Потому что, несмотря на комфорт и частых гостей, он все равно оставался со своей страшной болезнью наедине. С другими больными ему было скучно, да и с нами – тоже неинтересно. Хотя он старался мило общаться, заигрывал с медсестрами, но было видно, что наши будни или приключения казались ему мышиной возней. Он решал проблемы покруче – как все выдержать и достойно, не потеряв лица, распрощаться с этим миром. И довольно трезво оценивал ситуацию: уладил все свои дела, написал завещание.

Мы с ним дружили семьями, но в последнее время до его болезни встречались редко – живем на разных концах города, да суета всякая еще одолела: дети подрастают, работа – забот хватает. Скайп, смс, соцсети, почта, телефон – вот современные средства связи в большом городе даже с близкими друзьями. Встретимся, бывает, на дне рождения и думаем: хорошо-то как! Что ж раньше не встречались! Но все потом опять возвращается на круги своя.

И вот врачи нашли у него рак. Раньше он больных людей не понимал – ну посочувствует, скажет «держись!» – и дальше топает по жизни. И сам к врачам непривычный, конечно. А тут его, такого энергичного, подвижного, любителя активного отдыха, вдруг стреножили. Одни обследования полгода заняли. И конечно, начал он себя жалеть. Эту стадию все проходят, кто серьезно болен.

Я пришла его навестить, увидела его глаза – словно нож по сердцу, и мне так стало его жалко, что я сразу поняла: время его посещать у меня найдется. Во-первых, к нему днем мало кто ходил – только вечерами после работы да в выходные дни, а оставлять человека наедине с тяжкими думами нежелательно. И поняла, что права, когда в мой первый визит он все не хотел меня отпускать. Во-вторых, мне самой легче, когда что-то делаешь для человека.

И вот я купила специальный термос для первого-второго-третьего и начала готовить ему правильные обеды. Какой-нибудь салат забабахаю с креветками, сыром, листьями и виноградом. Принесу и смотрю, как он ест. Николаша оживлялся, спрашивал, как готовила, потом мы вспоминали, как и что где ели, чем, к примеру, в ресторане в Испании угощали – то есть кулинарная тема захватывала. Но после он сдувался и говорил: «Наверное, не поехать мне больше в Испанию…» И так во всем.

Сидела я у него по паре часов и старалась темы для бесед находить. Сама уставала от этих мыслей и поисков. Чтобы его отвлечь, приносила книги с подходящими, как мне казалось, историями. Например: один западный литератор заболел раком и очень переживал, как жена будет жить без него – он ее содержал, и ей потом придется искать работу, мыкаться. Он захотел обеспечить ее и начал писать романы, раньше даже не замахиваясь на это и в мечтах. Книги стали бестселлерами. Писатель разбогател, теперь было что оставить жене. Но она безвременно умерла, а вот он вылечился! И все книги он посвящал ей. Колька прочитал книжку и никак не прокомментировал. А я решила, что, наверное, слишком навязчиво, грубо подкидываю ему сюжеты.

Как-то я застала у него в палате дочку-третьеклассницу. Она принесла оладьи, которые впервые испекла сама. Они были немного сыроваты, но я, как и ее отец, их похвалила. Когда дочь уходила, он грустно смотрел ей вслед, а я протянула ему пояс Богородицы: «Это тебе». Не вдаваясь в подробности, сколько часов я за ним стояла (дело было в 2011 году), не убеждая, зачем принесла. Он взглянул на меня и засмеялся. Я была в недоумении. А он достал из тумбочки еще шесть таких же поясов, которые ему передали друзья до меня. И признался, что он, человек совсем невоцерковленный, тронут нашей заботой.

Не знаю – может, время пришло или наша забота сыграла все же свою роль, но с тех пор он изменился: перестал ждать конца и с жадностью, словно после долгой разлуки (впрочем, так и есть!), вернулся к жизни.

Он еще мотался по стационарам, принимал таблетки, но уже совершенно ожил. Стал браться за любую работу, интересоваться мелочами, все больше вовлекаясь в нашу общую действительность. И было не похоже, что среди этой занятости он вспоминал о своей болезни. Он перестал о ней думать как о главном в его жизни, просто примирился с нею и положился на судьбу. И судьба к нему оказалась благосклонна. За 8 лет, что прошло с той поры, он построил дом, вырастил сына и дочку, обеспечил жену. Врачи удивляются этому чуду. Потому что он еще с нами. И надеюсь, что так и будет.

УРОК ЖИЗНИ

Я всю жизнь проработала в школе, любила свою работу, но когда достигла пенсионного возраста, решила уйти, хотя меня и уговаривали остаться. Знаете, устала душу рвать, мне же мои ученики становились родными. Каждый выпуск помню. Редко кто из них звонит, а тем более приходит, если только на встречи выпускников. Я не обижаюсь, честно, – они же ушли в новый мир, который им надо завоевывать, назад не каждый любит оглядываться. Да и зачем? А я, бывает, вхожу в пустой класс – вот тут хохотушка Танечка сидела, а за первой партой Вася, который умудрялся списывать на моих глазах, думая, что я не вижу… И так больно отчего-то становится, аж сердце щемит. Понятно, что придут другие ребята, а у меня об этих душа болит, а потом и о следующих болеть будет. Так нельзя, конечно, переживать, вот я и ушла. На мой взгляд, это уже непрофессионализм. Представьте, если хирург во время операции слезами будет обливаться, то что он хорошего пациенту сделает? Отстраненность нужна профессиональная, тогда ты и сам в порядке будешь, и других воспитаешь. А у меня этой отстраненности вообще по жизни нет.

Дома сидеть я не захотела. И не только потому, что пенсия маленькая, но лучше держать себя в тонусе, а работа этот тонус дает, да и деньги не лишние. Стала дочери помогать – ее маленькая фирма банкеты обслуживает. Я у нее в основном на подхвате, но мне работа нравится: много двигаешься, продумываешь, да и интересно – как кино иной раз смотришь, и ничего не повторяется – ни люди, ни заказы. Каждый раз тебя ждет что-то новенькое. И у тебя от этих встреч горизонты расширяются. Столько всего повидаешь…

Однажды мы готовили вечеринку для мужской компании, из богатых. Они дела свои решали, ну и заодно отмечали сделку, и гулять захотели почему-то не в ресторане или загородном доме, а в квартире – правда, просторной, шикарной. Разговаривали, нас не стесняясь – кто мы для них? Простая обслуга. Я не обижаюсь – мы и на самом деле обслуга, а не гости, поэтому каждый должен знать свое место. Да мы не особо и на глаза старались попадаться. Бойцы невидимого фронта. Это нашим заказчикам обычно и нравится: обслуживание качественное, но неназойливое.

И вот в разгар вечеринки, когда они все уже хорошенько расслабились, один из гостей – я его «жуком» про себя назвала: красный мужик с пивным брюшком и короткими ножками-ручками, рассказал историю.

Страдал он по одной девочке почти все школьные годы. Была она худенькая, высокая, с длинными, волнистыми, как у Мальвины, волосами. Гордая, с королевской осанкой и походкой такой, что в дождь свой белый плащ не забрызгивала. И если, говорит, под микроскопом ее разглядывать, то ничего вроде особенного, а все вместе – богиня. Надо же, какой «жук» внимательный, просто поэт. И он, конечно, обмирал просто. И ночью о ней думал, а уж в школе…

– На уроке вдруг ловлю себя на том, что на нее уставился, как дурак. А стыдно было, если все заметят, что втюхался. Пацаны бы засмеяли, – рассказывал «жук». – А я был маленький, прыщавый, что только не делал с этими прыщами, а рожа цветет и цветет. Так я с ней ростом только в последнем классе сравнялся, да и то, наверно, пары сантиметров не хватало.

– А эта цаца нос воротила? – спросил кто-то из приятелей. – У нас в школе тоже полкласса таких было.

– Ага. Не замечала. И не просто не замечала – а пренебрегала. Я ж дурак был, скрываться не умел. Сказала б по-людски: не смотри или отойди, фу, противный – ну как все девчонки вредные. А эта как к стенке ко мне относилась, проходила мимо, будто я не существую! Вот нету меня – и все!

Я слушала эмоциональную речь «жука» и даже жалеть его начала. Я таких мальчиков и девочек очень много повидала за эти годы. Ох уж эти первые влюбленности, которые, кстати, могут изменить жизнь и даже сломать ее. Потом я ненадолго ушла на кухню и не слышала, что он там еще про школу говорил. А когда вернулась, он рассказывал, что и на выпускном ему и потанцевать с ней не удалось, с королевишной.

Это все ему долго не давало покоя и после школы. И вот он, став уже состоятельным бизнесменом, разыскал ее, узнал, где живет, что она замужем, но тем не менее пригласил на встречу. Человек он в городе очень известный, и она согласилась – может, из любопытства. Внешне рассказчик был так себе – «жук» с самодовольным лицом. Без харизмы, в общем. Как я поняла, в классе-то ничем особым, кроме прыщей, не выделялся.

Так вот он своей пассии и мечте устроил грандиозную, почти киношную встречу: модный ресторан, дорогая закуска, море шикарных цветов, подарки какие-то необыкновенные, комплименты – ошеломил. Долго готовился, денег не пожалел. И не устояла она, поехала к нему домой и провела с ним ночь. Как это комментировали его приятели, я повторять не буду – неприлично. Не то чтобы эта компания какой-то хамской была, нет, а просто когда мужчины вместе собираются, они выражений особо не выбирают. А уж если выпьют да о женщинах речь… Вот и хорохорятся.

А утром, рассказывает «жук», эта пассия говорит: «Все, бросаю мужа, все на свете бросаю, тебя теперь люблю!» – и ну строить планы на будущую жизнь. А он, довольный, послушал ее прожекты, дал ей выговориться, чтобы, наверно, она как следует унижение свое прочувствовала, и отвечает: «Зачем? Не нужна ты мне, мы с тобой больше не встретимся. Это я просто развлекся по старой памяти». И сказав это, захохотал. То есть он как бы проучил ее, отомстил, ухватил юношескую мечту и сломал – лицо страшно довольное сделалось, когда рассказывал. А мне опять стало жалко его. И я даже приостановилась в дверях и стояла б так, если б дочь за руку не схватила – говорю ж, что я через сердце все пропускаю.

Так вот, я слушала его и понимала: а ведь не победил он свои комплексы, потому и приятелям своим об этом случае рассказывает. Ведь та девочка, в которую он был безответно влюблен, так и осталась для него навсегда недоступной и недосягаемой. Именно та школьница, Мальвина, на его чувства так и не ответила и уже никогда не ответит и никогда не будет его. А сейчас – и она уже не та (какой-нибудь муж, объевшийся груш, карьера не задалась, красота увяла – другой человек совсем), и он изменился, обоим уж под 40. Я сразу вспомнила старый – очень умный и очень горький – анекдот: «В детстве у него не было велосипеда, а теперь есть вертолет, „бентли“, „феррари“. Но все равно в детстве у него не было велосипеда!»

Так и тут. Ну чего он добился своим поступком? Разрушил собственную иллюзию – и больше ничего. Не вернешь, не переиграешь, хоть ты тресни, только извалял в грязи свой юношеский идеал. И когда-нибудь он это поймет. Один мой знакомый, рассказывая о своей первой любви, на вопрос, не искал ли он встреч с той девушкой, теперь уже дамой, позже, чтобы хотя бы поговорить, ответил: «Нет. Пусть она навсегда останется моим идеалом. Мне приятно знать, что она где-то живет и вообще есть на свете». Романтично и очень мудро. А вот «жук» не захотел оставить прошлое в прошлом. И вот кто бы мог подумать, о чем этот богатый, известный человек столько лет мечтал!.. Он, оказывается, так был уязвлен гордячкой, что никакие деньги не спасали. А деньги и правда не все решить могут.

ЦВЕТОЧНЫЕ ИСТОРИИ

Без кислорода не проживешь больше двух минут, без воды тоже недолго протянешь, а без цветов, конечно, можно обойтись. Только вот радости будет гораздо меньше. И счастья. Мне в жизни повезло: я флорист, но люблю цветы не по долгу службы, а по душе. Наверное, как и вы. Просто я все время имею дело с цветами и, может, чаще, чем другие, замечаю их роль в нашей жизни. Я даже коллекционирую цветочные истории с самого детства.

Никогда не сдавайтесь!

Цветы сопровождают нас всю жизнь. В первый класс идешь с гладиолусами, которые выше тебя ростом, на первом свидании любой букетик распахивает твое сердце для любви. Без них невозможно представить дни рождения и 8 Марта. Цветы мы берем на свадьбы и похороны. Да и просто так, без видимых причин, их дарят заботливые мужья, с которыми кому-то повезло в браке. Цветы способны украсить любой невзрачный уголок, самый скромный интерьер, не говоря уж о нашем настроении. И букет цветов, и цветущие комнатные растения серые будни превращают в праздник, делают наше обиталище каким-то уютным, делясь с нами своей магией. Цветы – это красивое выражение любви.

В моем старом доме жила соседка, которая любила сажать цветы. Ее газоны не раз губили машины – может быть, вечером водители не видели цветов или им было все равно, куда машину ставить. А тетя Тоня на следующий день терпеливо восстанавливала клумбу. Многие не понимали этого – мол, зачем зря стараться? А она все равно сажала.

Много лет прошло, а я часто думаю, что, наверное, в этом и есть настоящая сила – не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Вы считаете, что это слишком громко сказано? Речь-то всего лишь о цветах… Нет, дело в отношении. Бывает, мы сдаемся при малейшей неудаче. А если верить в себя, то все получится. Как у тети Тони, которой все-таки удалось украсить наш двор цветами.

Венок из одуванчиков

Я всегда любила лето. Зима – это белое безмолвие, а лето полно звуков и красок, а значит, жизни. В городе, конечно, звуки и краски природы бледнее, приглушеннее, а вот в деревне все это великолепие сразу обрушивается на тебя. Помню, вставала я рано, и бабушка ворчала: «Что ж тебе не спится-то? Только не убегай далеко!» А зачем далеко? Волшебство ждало прямо за дверью. Только пройдешь огород – и сразу начинается поле. Я задирала голову и следила за поющими жаворонками или смотрела на солнце через зеленое бутылочное стеклышко, пока не начинали слезиться глаза. А потом садилась на корточки и разглядывала траву, которая вблизи оказывалась разными былинками и мелкими цветочками всех мастей. Тут тоже кипела жизнь: и полевка проскочит, и насекомые снуют по своим делам. И все это пело, звенело, скрипело, шуршало, жужжало и сливалось в один голос – голос лета. И ты ощущаешь, что весь мир с тобой.

А когда зацветали одуванчики, я срывала их, и млечный сок тек по моим рукам по локти и каким-то загадочным образом попадал на лицо. Потом трудно было смыть эти темные пятна, и бабушка больно терла меня мочалкой. А нос всегда был в пыльце, потому что, собрав букет, я долго нюхала одуванчики, вкусно пахнущие медом.

Плести венок я научилась не сразу: тяжелые от сока стебли часто ломались в моих руках, но потом это нехитрое искусство стало доступно и мне. Богатый, в три ряда, венок я водружала на голову и чувствовала себя королевой. Или лесной феей – когда мы шли с бабушкой через березовое редколесье к роднику с вкусной, но холоднющей водой, от которой ломило зубы.

С тропы в лесу бабушка не разрешала сходить, чтобы не наступить ненароком на змею. Но однажды мы увидели ее – красивую, переливающуюся, свернувшуюся клубком именно на тропе. Я шла впереди и заметила змею первой. Бабушка, увидев, что я ринулась к змеюке, удержала меня, а потом в красках рассказывала жуткие истории, как змеи кусали кого-то из односельчан и их едва успевали довезти до больницы. Но мне не было страшно, ведь я чувствовала себя заодно со всем этим миром. А тем более недавно прочитала «Маугли» и говорила всему: «Мы с тобой одной крови!»

Много чего в детстве было счастливого: поездки на юг, к морю, турпоходы с молодыми еще родителями… Но когда наступает лето, вспоминаю я солнечное раннее утро и себя в венке из одуванчиков. Мне кажется, именно тогда я навсегда полюбила цветы и научилась ощущать себя королевой.

Ветка сирени

Пару лет назад я навещала подругу в больнице. Все в ее палате сновали туда-сюда: кто шел на процедуры, кто встречал гостей. И только одна старушка лежала на койке и смотрела в окно, за которым, покачивая тяжелыми ветками, росла сирень. Я подошла: «Может, вам воды подать или еще что-то?» Уж больно грустная была бабушка. Она отказалась, а потом вздохнула: «Мы с моим Ванечкой в мае встретились. Он мне все сирень дарил. Озорной был, у соседей рвал… Через год, тоже в мае, свадьбу справили, и сирень уже у себя посадили. Сейчас зацвела. Горюет там без меня Ванечка, один остался, а я вернусь ли – не знаю». Бабушка всплакнула.

Слов утешения я не нашла, но и просто уйти, бросив старушку вот так, было неловко. Так я и стояла, мялась, не зная, что делать. И тут произошло чудо, которое только в кино бывает. В палату вошел старичок с веткой сирени в дрожащих руках. А позади него здоровый мужик. «Здесь твоя Петровна?» – спросил он зычным голосом. А старушка уже поднялась им навстречу. Оказалось, дачник зашел к своим пожилым соседям, а дома один «Ванечка», который и рассказал, что бабку свою в больницу определил, а навестить сил нет: дорога долгая, с пересадками. Так сосед тут же его в свой джип посадил, и через час уже в больнице были. Пока счастливые старики ворковали у окна, громкий сосед медсестер развлекал, а когда время вышло, деда назад в деревню увез.

Я часто вспоминаю эту историю, особенно когда сирень цветет, и радуюсь, что стала свидетелем людской доброты и отзывчивости. Все ведь в наших руках – даже чудо.

Хризантемы для любимой

С моим новым соседом мы вошли в подъезд одновременно и вместе вышли из лифта. Он торжественно нес букет хризантем и при этом сиял, как самовар или медный таз. Я уже вошла в квартиру, когда соседу на его звонок открыла дверь жена. Они месяца три как поженились, и у них была самая романтичная пора. Я услышала, стоя в прихожей, как он сказал: «Люся! Это тебе!» Тут же раздался злой голос жены: «Зачем ты тратишь деньги на цветы! Мы же собрались экономить! Кто тебя просил!» От неожиданности я даже тапки выронила. Вот тебе и романтика! Сварливая молодка еще пару минут выговаривала мужу, прежде чем впустить его в квартиру. Да, тяжелый случай. Семья жены, сколько я помню, всегда была очень экономной, но не до такой же степени! Отдали дочку замуж, так дайте ж им заложить фундамент семейных отношений. В эту пору без романтики никак. Но, видно, и дочке эта скопидомская жилка передалась. Только как бы ей не пожалеть. Когда-нибудь она страшно удивится, что их отношения потеряли былой пыл. Вряд ли он захочет повторить свой романтический порыв. Дело не мое, но мне почему-то стало очень грустно…

Свадебная метка

Однажды знакомые меня попросили составить свадебный букет для невесты и украсить цветами площадку перед загородным домом к свадьбе. Заказ был очень выгодный. Территорию я украшала вместе с помощницами, а вот букет взялась готовить сама. Я подбирала цветы, думая о том, что делаю его с такой любовью, что это должно передаться тем, для кого предназначен. Свадьба была интересная. И хозяева, и гости не то чтоб богатые, но обеспеченные и при этом интеллигентные. Невеста Ирочка была хороша, и мой букет ей удивительно шел (я собираю в альбом на ноутбуке свои работы, а иногда и на стену вешаю). Однако еще краше была свидетельница Мила. Я еще подумала, что на свадьбе это неправильно, но уж так вышло. На Милу все глазели, и чувствовалось, что она знала себе цену. Один парнишка, Виталик, просто не отводил от нее глаз. Друзья ему что-то говорили, скорее всего подшучивали над ним, а он хмыкал и продолжал пялиться. С Милой, судя по всему, они были знакомы и даже несколько раз останавливались поговорить. И один разговор, проходя мимо них, я случайно подслушала. Виталик сказал: «Ты прости меня, я просто вспылил». Мила повела плечами: «Ты слишком ревнив, никакой жизни! Да и скучно с тобой, ты все время хочешь, чтобы мы были вдвоем, а мне интересно общение – друзья, новые знакомства, встречи… Нельзя же запираться в четырех стенах и отгораживаться от всего мира!» Ага, стало быть, это пара, хотя, возможно, и бывшая. Потом я о них забыла, погрузившись в свадебную суету, встречая знакомых и попутно следя, чтобы мои цветочные украшения не потеряли своего первоначального очарования.

И вот настал момент: Ирочка, уже жена, собственно, а не невеста, размахнулась и бросила букет в толпу. Я такого конкура, наверное, никогда не видела: Виталик сорвался с места, перепрыгнул через стулья, растолкал людей, высоко-высоко подпрыгнул и таки поймал букет! Все засмеялись. Обычно свадебный букет ловят девушки. А тут Виталик не дал им никакого шанса. Он тоже смеялся, а после на глазах у всего честного народа преподнес букет Миле и встал на одно колено: «Выходи за меня замуж!» Все улыбались и кинулись подначивать: «Мила, соглашайся!» Мила тоже улыбалась, всеобщее внимание ей нравилось. А гости тем временем начали скандировать: «Ми-ла! Ми-ла!» К ним и молодожены присоединились. Так я и знала, что свидетельница на себя внимание отвлечет. И наконец Мила сказала «да». Бурный восторг! Они с Виталиком обнялись и поцеловались. Шампанское опять в ход пошло. Друзья хлопали счастливчика по плечу. И празднество получило новое направление. Все уже поздравляли новую пару, а о виновниках торжества почти забыли. Но ничего страшного – за них уже много тостов было произнесено в тот вечер. Кто знает, может, Мила еще и передумает, но все равно получилось очень романтично.

Скромный букетик

Японцы, которые очень верят в цветочную магию, свидание с природой превращают в праздник. Они семьями идут смотреть, например, как цветет сакура. И часами молча сидят у вишни – медитируют, впитывают красоту и мудрость природы, чтобы помнить о ней, жить ею, вернувшись в тесные и пыльные, насквозь прошитые шумными магистралями японские города. Но впустить гармонию в свою душу можно не только в местах силы с сакурами. Мы своей любовью и вниманием можем и обычное метро превратить в место силы, чему я однажды была свидетелем.

Я поздно вечером возвращалась из гостей. Спустилась в метро, в переходе с Баррикадной на Красную Пресню стояла старушка с обычным букетом полевых цветов. Время близилось к 11 вечера, и старой женщине, конечно, не терпелось избавиться от последнего букета и поехать домой. Впереди меня шел мужчина, старушка, немного стесняясь, к нему обратилась: «Купите букет…» Торговать она явно не умела, а может, просто устала уже. Мужчина как-то растерялся и было прошел мимо, но потом вернулся и купил цветы. Чувствовалось, что он просто пожалел старушку, что букет ему не особо нужен: он так повертел его в руках, словно раздумывая, куда его деть. Мы вошли с ним в один вагон. Поезд тронулся, и вдруг мужчина подошел к сидящей пожилой женщине, вручил ей букет: «Это вам». Она подняла на него глаза и… прямо расцвела, глаза засияли так, что у меня сердце сжалось. Поблагодарила с улыбкой. Народ недоуменно посмотрел – они ж не знали предысторию, всю картину в целом, им – в отличие от меня – достался только эпизод. Он на следующей остановке вышел, а женщина ехала дальше и все время улыбалась. И я вместе с ней. Неизвестный мужчина одну женщину выручил, другой сделал подарок, а лично мне преподнес урок доброты. Такой же простой, как тот букетик. Но в то же время бесценный.

ТРИ МИНУС ДВА

Настойчивый звонок в дверь оторвал меня от теста – я задумала пирогов напечь к приходу дочери с зятем. Наскоро вытерев руки, я открыла – на пороге стоял сотрудник полиции и с ним еще один, в штатском.

– Пройдите с нами, – сказал полицейский. – Будете понятой.

Я ахнула и двинулась за ними, как сомнамбула, ничего не спросив и не отказавшись. Пришли мы в квартиру Люси Селезневой, что рядом с моей. Там уже толпился народ, а сама Люся лежала посреди гостиной в неестественной позе мертвого человека. Я отвернулась, успев заметить кровь. А вокруг что-то измеряли, снимали, записывали…

Я, как в тумане, где-то расписалась вместе с еще одним соседом по лестничной клетке, которого тоже взяли в понятые, ответила на вопросы следователя, не видела ли я чего или не слышала, об образе жизни покойной, и меня отпустили. Я им ничем не помогла: что я могла знать о ней? Мы не были подругами. Надо же, молоденькая, красивая, веселая, легкая, как облачко, Люся – и мертва. Ножевое ранение со смертельным исходом.

…Следствие шло уже месяц, соседей периодически опрашивали, вызывали в милицию. Но никто толком ничего не знал и, естественно, не вспомнил ничего нового. Что нам о ней известно? Люся жила одна, по-видимому, где-то работала или училась, потому что мы с ней каждое утро встречались в лифте, вечером возвращалась. Иногда по праздникам у нее были гости – играла музыка, шумели голоса. Кто-то к ней приходил – друзья ли, сослуживцы, поклонники – нам это было неизвестно.

Однажды утром я выгуливала своего добермана Мотьку и встретила участкового Петровича. Мы с ним часто разговаривали на собачьи темы – у него тоже доберман. Петрович был очень важным, намекал, что в курсе производимого следствия, и все ждал, когда же я начну расспрашивать. Я и начала, чтобы не разочаровывать старого приятеля, да и любопытство мое никто не отменял.

– Ну колись уже, Петрович!

– Ты знаешь, я не могу нарушить тайну следствия, – значительно произнес он.

– Да я ж понятой была, а значит лицо посвященное и заинтересованное. Почти участник следствия!

– Но кое-что могу рассказать.

И он с удовольствием принялся излагать все, что знает.

Как оказалось, Люся была студенткой последнего курса гуманитарного университета. Родители, люди небогатые, жили на другом конце Москвы, а эта жилплощадь досталась ей от одинокой тетки, умершей несколько лет тому назад. Следователь опросил студентов из Люсиной группы, все отзывались о ней очень хорошо: училась нормально, иногда пропускала занятия – впрочем, как все, была общительной и отзывчивой, деньги явно водились и, судя по всему – не от родителей. Порой ее встречал какой-то парень на «Ниве». Кто он – никто не знал. Во всяком случае, здесь он не учился, а она о нем не рассказывала. Парня этого не нашли. Вот и все, что знал Петрович.

Я вспомнила, что видела какую-то «Ниву» около нашего подъезда. И вроде бы ни у кого из соседей такой машины нет. И сказала об этом Петровичу. Он оживился. А я посоветовала:

– Ты, Петрович, обратись к нашим армянам. Ты ж знаешь, они на первом этаже живут. Так вот, у них всегда кто-то есть дома, и всегда они видят всех отъезжающих и приезжающих. Да я когда домой иду, то вижу, что всегда у них кто-то в окне маячит. Может, им просто деться в квартире некуда – человек 20 же их в однушке обитает, – попутно наябедничала я. Петрович кивнул задумчиво, и на том мы расстались.

Через какое-то время я встретила Петровича в булочной. Он, увидев меня, купил здоровенную шоколадку и вручил мне. Оказывается, я помогла следствию. Полиция, конечно, расспрашивала всех жильцов о разных незнакомых машинах, но соседи вспоминали обычно «Лексусы» или BMW – в общем, крутые тачки, а почему-то конкретно о «Ниве», хотя эта машина была уже замечена у гуманитарного университета, полиция спросить не додумалась. Хотя в наше время обилия иномарок «Нива» на их фоне как раз очень заметная, по-моему. А армяне по моей наводке, как я и предполагала, на прямой вопрос ответили, что такая машина действительно появлялась, и даже номер назвали, который запомнили потому, что он был связан с какими-то событиями в их жизни. Владелец «Нивы» оказался двоюродным братом убитой, и сейчас вокруг его персоны прорабатывается какая-то версия.

Прошло еще время. Соседи уже реже обсуждали трагедию – жизнь брала свое. Квартира все еще стояла опечатанной. Петрович тоже не попадался, чтобы поддержать интерес к теме.

Позднее лето сменилось осенью, пришел черед зимы. И однажды, выйдя как обычно утром из дому, я вдруг увидела, как открывается дверь Люсиной квартиры, и из нее выпорхнула стройная девушка. Я так и осталась стоять столбом. Увидев это, девушка приветливо улыбнулась и поздоровалась. «Меня зовут Вера. Я теперь здесь живу. Купила квартиру». – «А вы знали предыдущую хозяйку?» – «Нет. Я купила через агентство».

Больше спрашивать ее было не о чем, но об этой истории я думала весь день. Следствие явно закончено, раз кто-то вступил в наследство и продал квартиру.

Но как бы узнать подробности? Очень мне было любопытно. И это в результате удалось. Мы с моей подругой, с которой вместе работали, нашли-таки общих знакомых, чьи знакомые в свою очередь знали следователя, ведущего дело Люси Селезневой. Следствие действительно закончилось.

И вот что удалось узнать. Люсин двоюродный брат оказался ни при чем, они одногодки, просто с детства дружили, поэтому часто встречались. Квартиру унаследовали родители Люси, тут же ее продавшие, чтобы не напоминала о трагедии. Сама история убитой девушки оказалась совсем не загадочной, а даже очень банальной.

Она познакомилась с женатым бизнесменом Виталием, стала его любовницей, но устраивать свидания в своей квартире не захотела – мало ли, родители нагрянут, да и вообще любовное гнездышко лучше иметь на стороне, чтобы иметь возможность для маневра. Он для их встреч снимал квартиру, давал ей деньги, дарил подарки. Брату Люся рассказала о любовнике, он-то и помог следствию выйти на бизнесмена. Но и Виталий оказался ни при чем. Он привязался к Люсе, они стали все чаще встречаться, и дело шло к развязке – не такой, конечно. Но надумал бизнесмен поменять свою прежнюю супругу на молодую. Когда он сообщил жене Кате о разводе, та долго плакала, умоляла, потом стала угрожать. Ей было что терять – детей у них не было, отступного ей бы муж много не дал, мы ж не в Калифорнии, где мужья своим женам оставляют половину нажитого, да еще и содержание потом выплачивают. Катерине не хотелось вдруг остаться нищей немолодой разведенкой, да и обидно ей было: карьеру свою при ней Виталий делал, при ней богатство наживал, а пользоваться всем этим будет другая? Не бывать этому! На Виталия слезы и уговоры жены не подействовали – у него был в самом разгаре кризис среднего возраста, он мечтал о новой жизни, переменах, но сдаваться жена не собиралась.