Читать онлайн 15 ножевых. Афган

© Алексей Вязовский, 2024

© Сергей Линник, 2024

Глава 1

– Держи ступню!

– Какую?

– Правую, мегобари, правую…

В мои руки плюхается отрезанная ступня, брызгает кровь. Я на автомате стираю брызги с лица, смотрю на усатого хирурга в заляпанном халате, который откладывает ампутационную пилу, берется за скальпель. Потом на молодого солдатика на столе. Тот лежит с закрытыми глазами, бледный, потный. На лице – маска с анестезией, в руку воткнута капельница.

– Тэ-экс… Теперь вот тут доработать немного. Чито гврито, чито маргалито…

В большой армейской палатке гудит бензогенератор, мигают стоваттные лампочки. Я только что вошел внутрь, представиться начальнику медроты, капитану Георгадзе, и сразу попал на операцию. Меня даже никто ни о чем не спросил – только успел сообщить звание и фамилию, послали быстро переодеваться, поставили к столу, ассистируй. Помылся очень условно, вряд ли где-нибудь в нормальной операционной такое пропустили бы. Фигли, полевые условия, рядом с палаткой лежит еще пара человек на носилках. Осколочные ранения – дозор подорвался на мине. И все срочные, жгутом перетянутые.

– А где хирургическая медсестра? – я осторожно перекладываю останки изувеченной ступни в кювету, выдыхаю. Сука, с корабля на бал. Точнее с роскошного столичного бала на тонущее афганское судно.

– Дарагой, какая сестра?! – Георгадзе смеется. – Мы тут женщин полгода не видели. Только обещают прислать. А прислали тебя…

Тут – это кандагарская медрота, которая базируется в военном лагере рядом с одноименным городом. Валы с колючкой и минными полями, КПП с врытым в грунт бронетранспортером и бесконечно длинные ряды армейских палаток.

– Если баб пришлют – это беда, – капитан закончил обрабатывать культю, вытер пот со лба рукавом халата. М-нда… выживаемость пациентов тут, поди, зашкаливает.

– Померяй давление.

Это мне привычно, это я на раз-два-три. Сорок лет на «скорой». В прошлой жизни, в нынешней… В этом месте я был бы должен всплакнуть. Ведь в Кандагар меня отправили прямиком из ЦКБ – утренний кофе, четырехнедельный отпуск, доплаты за международную премию имени Коха. Если добавить в этот соус молодую невесту, квартиру в Москве, машину и даже долю в швейцарской фармацевтической компании – вот они слезки, уже текут. Это «соус» горчит. И скрипит на зубах. Афганским песочком.

– Ну что там?

– Девяносто на пятьдесят.

– Бери кровь из холодильника, переливать будем.

– А почему беда?

– Что беда?

– Ну, медсестры?

– Дарагой, тут полторы тысячи мужиков. Это я буду с автоматом ходить их охранять. Иначе изнасилуют.

– Какой группы брать? – я открыл холодильник, посмотрел на пакеты с кровью.

– Вторая отрицательная.

– Нашел. Без женщин тут плохо. Анекдот хотите новый? Прямо из Москвы… – меня потряхивает, включается защитный механизм.

– Давай. Звать тебя как? В бумагах были только инициалы, – Георгадзе начал ушивать культю.

– Андрей. Приходит женщина к гинекологу. Тот ее посмотрел, спрашивает: «Половой жизнью живете?» Та отвечает: «Выживаю».

Хирург смеялся заразительно. Чуть ли не в грудь бил кулаками. Так вот всадит в себя иголку – вынимай потом.

Капитану было весело, а вот мне совсем ситуация не улыбалась. Торчать тут полтора года, ловить пули от душманов. Интересно, есть ли какой-нибудь способ связаться с Сусловым и К^о? Чазов меня сдал, генерал Цинев, поди, уже давно забыл. Хотя ему бы тоже весточку закинуть… авось поможет.

Я вспоминал, как бегал в тот день в поисках решения внезапно возникшей проблемы. Хотя проблема – это слишком слабо сказано. Передо мной маячила здоровенная, гигантская жопа, и выхода из нее я не видел.

Первым делом позвонил Юрию Геннадьевичу. Так, без всякой надежды. Он сам мне за три дня до этого говорил, что с шефом отправляется в командировку на Дальний Восток. Но вдруг не поехал, в Москве почему-то остался. Тишина. Следующим был Цинев. Уехал в санаторий, название не сказали. Галя Брежнева. В больнице, без уточнений. Позвонил Крестовоздвиженскому – нет, не у него. Сам нарколог мог только посочувствовать, никаких подвязок в кругах военных он не имел. Чазов. Не может же он загубить нашу работу из-за глупой обиды? Наверное, всё же может. Паровоз и без меня поедет. По крайней мере, секретарше, ответившей, что Евгений Иванович улетел в Ригу на неделю, я почему-то не поверил.

Набрал Морозова. Он тоже ошарашен был. Не такие планы он строил. Но и у Игоря Александровича военные знакомства оказались либо шапочными, либо не того уровня.

– Не спи, замерзнешь! – Георгадзе прекратил смеяться, проверил маску на солдатике.

– А где анестезиолог? – я все-таки сполоснул руки в самодельной раковине в конце палатки и поставил новый флакон в капельницу.

– Не переживай, не бездельничает.

Веселье продолжилось. Хорошо хоть меня не заставляли ничего делать кроме подай-принеси. Ибо я и в простой хирургии с травматологией не очень-то профессионал, все навыки на уровне «хватай и тащи в больницу». А в военно-полевом варианте всё это для меня – почти китайская грамота. Старинный учебник конца пятидесятых мне подогнал Морозов, когда приехал прощаться. Сказал, что можно не возвращать, вряд ли он ему в жизни еще пригодится. Спасибо, Игорь Александрович, что не начал выедать головной мозг по поводу причин, которые привели к столь плачевным последствиям.

Армия прибрала меня в свои руки быстро и без всяких сантиментов. Стоило нам появиться перед военкоматом, тут же позвали к «уазику», более известному по обидному псевдониму «козел». Похоже, ждали только меня. Наспех обнялись с Аней, в очередной раз вытер ей слезы.

Эта ночь далась мне очень тяжело. Рыдания, мольбы, новые слезы… Мгновенно приехали все Анины родственники и даже Давид с Симой. Ради меня помирились, мобилизовались… Тут же начали выдумывать планы спасения. Народный спорт – отмажь Панова от армии. Тут было и бегство за границу (как?), и прятки в Абхазии у родственников «князя», и липовые справки о травмах и болезнях. Меня уламывали впятером, обещали подключить маму – Аня даже заказала звонок в Орел. Ответ был довольно очевидным – за один день что-то сделать нереально. Хотя бы два-три. Да и что-то мне подсказывало – загребут меня даже одноглазого и с любым диагнозом.

Ну и само собой новые порции женских слез, «на кого ты меня оставляешь». Сердце от этого разрывалось, я реально боялся, что моторчик не выдержит и никаких справок не понадобится.

«Спас» меня от этой коллективной истерики Азимов-старший.

– Замолчите все!

Александр Иосифович пристукнул рукой по столу кухни, где мы все собрались.

– Не явится по повестке – это статья. Те, кто все организовал, – отец Ани внимательно на меня посмотрел, дождался моего кивка, – только этого и ждут. Пусть Андрей едет на сборный пункт, все телефоны куратора, Цинева у нас есть – будем вызванивать, вытаскивать. Поди, лауреатов премии Коха в стране раз, два и все.

Предложение было разумное, понятное, все мигом успокоились. А что тут поделаешь?

Ради того, чтобы побыстрее меня проводить, вчерашний майор выскочил на улицу, где и произвел все бумажные манипуляции. Всё заняло завидные для прочих бюрократов три минуты, не больше.

Рядом со мной на заднее сиденье уселся суровый капитан, судя по выхлопу, сильно страдавший от вчерашнего перебора. Я хотел опустить стекло, дабы обеспечить приток свежего воздуха, но жестоко обломался – рукоятка просто отсутствовала. Хорошо, водила догадался открыть свою форточку. Советский офицер показал свой профессионализм и заснул практически мгновенно. Это гражданские думают, что впрок выспаться нельзя, так они даже строем не ходят – что с них взять?

Когда мы выехали на Щелковское шоссе, я начал подозревать, где скоро окажусь. И действительно, знакомый поворот – и аэродром Чкаловский перед нами. Для военнослужащих Советской Армии экскурсия бесплатно.

Капитан очнулся в нужный момент, будто выключатель сработал. Только что дрых, и вот уже проснулся и идет на КПП. И здесь нас не задерживали, какой-то сержант заглянул в салон – и шлагбаум поднялся.

Вот дальше произошла небольшая пауза. Меня сдали на руки старому, явно за сорок, прапору в довольно поношенной рубашке, который показал место в тенечке под ангаром и приказал ждать и никуда не ходить. Я и сидел, наблюдая, как в нутро АН-26 грузят какие-то ящики любимого военными зеленого цвета. Говорят, есть даже специальный кубик Рубика, все грани которого защитного колера и не вращаются во избежание поломки. Недолго грузили, кстати, часа полтора. Естественно, на довольствие меня никто не ставил, и я перебивался домашней едой – заточил один бутерброд, рассудив, что колбаса хоть и сырокопченая, а на улице лето.

Наконец, безымянный прапор вспомнил обо мне, посоветовал сходить в сортир и скомандовал шагать внутрь самолета.

Странно, я всё еще был один. Никто со мной не летит? Что за силы провернули шестеренки военного ведомства, что меня так оперативно передают с рук на руки? Никаких ночевок на сборном пункте в ожидании «покупателя», неспешной езды и бесконечной скуки, после которой приезд в часть кажется праздником?

Но скучал я недолго – ко мне присоединилась компания из трех связистов: двух летех и одного старлея. Только от этих ребят я и узнал, что летим мы в Ташкент, но аэродром, как пошутил один из них, останется тем же – имени Чкалова.

Не надо быть особо сообразительным, чтобы не протянуть дальше линию от Москвы до столицы Узбекистана. Вряд ли меня сюда так оперативно загрузили для того, чтобы доставить в госпиталь Туркестанского округа, наверное, самый большой в Союзе сейчас.

Летели часов пять, не больше. Я включился в воинскую службу, хотя меня еще не обеспечили формой, и тупо дрых почти все время. Включаться в переполненный огненным армейским юмором разговор своих попутчиков не очень хотелось.

А в Ташкенте я понял, что такое жара. Это вам не легкое размягчение московского асфальта со слабенькой дымкой. Это был натуральный удар. Будто одетый зашел в сауну. Мне понравилось. Особенно когда организм попытался бороться с этим явлением путем выделения пота. Охладиться не получилось, но зато рубашку и брюки можно было спокойно выкручивать.

Специалисты по связям армейских подразделений между собой оказались парнями тертыми и поели еще в полете. И меня тоже угостили, приговаривая, что в тушенке главное не вкус, а набитое брюхо. За что им большое спасибо, кстати. Потому что и в Ташкенте меня кормить никто не собирался. Родина беспокоится только о тех своих бойцах, которые поставлены на довольствие. А у кого продаттестата нет, тот может спокойно питаться праной. Или космическими лучами, кому что больше по вкусу.

Следующий самолет тоже был АН, только поменьше номером. Всего лишь двенадцатым. Зато по размерам больше двадцать шестого, на котором я сюда прилетел, больше раза в два. Наконец-то решили, что я уже никуда не денусь, и отдали мне пакет с документами. Ничего интересного, кроме командировочного предписания. А в нем… Кандагар. Отдельная медицинская рота. Родина подготовила мне путешествие за границу, причем с разнообразными, интересными экскурсиями.

Какая же сука так постаралась? Чазов? Вряд ли. Может, Щелоков? Этот в состоянии: пара звонков, добро пожаловать на передок. Вот тут меня и накрыла какая-то жестокая безнадега. То самое чувство, когда ты понимаешь, что поток тебя несет, выбраться не можешь, и остается только наблюдать за происходящим. И все твои задумки, мечты рухнули как подпорки из спичек. До этого момента я воспринимал всю эту историю как кино про себя. Или затянувшийся сон, который никак не может кончиться и наполняется всё новыми и новыми бестолковыми подробностями. Сколько я сидел, тупо уставившись на обычный бланк, отпечатанный на дешевой сероватой бумаге с торчащей в правом верхнем углу щепочкой – не знаю. Но чувствовал себя, мягко говоря, хреново.

Пассажиров кроме меня, всего один нашелся. Подошел, познакомились. Он и рассказал, как ходят, как сдают. Оказался летуном, с такого же самолета. По имени Юра. Экипаж, те в сторонке, между собой трындят, анекдоты точат да подкалывают друг друга. Нас к себе не звали. Но мой попутчик и без них объяснил политику партии. Самолет сейчас догружали всякой взрывающейся фигней, а нас так, незначительным бонусом. Лёту здесь всего ничего – два часа и на месте.

Я представил себе какой-нибудь «стингер», который запустят нам вслед душманы, и фейерверк, при этом возникающий. Или это позже появится? Все мои знания о полетах в Афган были из фильма «9-я рота», где местные приласкали садящийся самолет из ПЗРК и он взорвался на глазах главных героев. Сука, сука…

Юра проследил за моим задумчивым взглядом и успокоил, сказав, что до этого дня ни одного летного происшествия с этим типом самолета не случилось. Прямо камень с души упал. Если раньше не было, то сегодня точно не произойдет, правда же?

Летуны – одна из самых суеверных категорий населения. У них есть целый кодекс примет и ритуалов. Кстати, именно от этих деятелей пошла тошнотворная привычка некоторых интеллектуально одаренных персонажей говорить «крайний» вместо «последний». А так – кто-то обязан за борт подержаться, командир с трапа падать не должен, еду готовит и на стол накрывает только борттехник, поссать на шасси – святое дело. Много еще всякого. Так что я решил ничего без спросу не трогать и никуда не ходить. А то выронят на лету, а потом скажут, что такого не знают.

Наконец, кто-то принес командиру экипажа ворох бумаг, и тот махнул рукой, запросто сказав: «Ну что, полетели». Только в этот момент вспомнили о пассажирах, и борттехник по имени Марат пошел за двумя дополнительными парашютами для нас. А вдруг поможет, в случае чего. «Скорая» тоже возит за собой здоровенный гроб дефибриллятора, хотя применяют его редко, а помогает он еще реже.

Взлет оказался неожиданно мягким, не ожидал прямо. Думал, если военный транспорт, то примерно как маршрутка по бездорожью. С нами третьим сидел тот самый поминаемый мной борттехник. Он занялся приготовлением какого-то супчика по рецепту ирландского рагу – бросай в кастрюлю всё, что видишь. Я же сел обозревать окрестности. Эшелон у нас не как у «Боинга», когда с десяти километров только облака видны. Впрочем, как раз этого не наблюдалось нигде. Чистое небо, солнце светит прямо в глаз. Тут я подумал, что надо было взять солнцезащитные очки, в этих краях это ни разу не выпендреж.

Минут через тридцать начали снижаться и вскоре сели на какой-то малюсенький аэродром. Рановато вроде, Юра же обещал два часа. Спросил бы его, да он кемарит. Марат дождался остановки самолета, открыл дверь и спустил на землю металлический трап. Выкинул какие-то мешки. С почтой?

Минут через пять на борт поднялось трое погранцов. О как! Не просто так, за бугор летим. Стражи границы проверили у всех документы, причем не для блезиру, тщательно изучили. Я поначалу подумал, что ребята тут забронзовели слегка и пытаются показать свою власть, но старший наряда, после бумажного мероприятия как-то смущаясь, пожал всем без исключения руки.

Ну и всё. Трап подняли – и полетели. Теперь уже точно из Союза.

– Голова? – спросил меня лысый прапор с вещевого склада.

– Пятьдесят шесть.

– Точно? А ну дай померяю, мне кажется чуть больше, – и он достал потрепанный портновский сантиметр и ловко обернул конец через лоб. – Глянь, не угадал. Ладно. Обувь? Сорок три?

– Да, – ответил я, и передо мной плюхнулись ботинки с шнурками.

– Григорию Васильевичу и спрашивать не надо, сам всё вижу, – с гордостью ответил вещевик. – Я, может, за всю службу три армии одел уже. Так, хэбэ, сорок восемь. Давай сменку тебе пятидесятый дам, а то сейчас плечи раздадутся немного, как раз будет. Ты же еще растешь? Ну вот… Погоны держи, эмблемки в петлицы, как знал, для тебя держал. Теща ест мороженое, вишь, – поднял он для демонстрации знаменитую змею с чашкой. Ты не молчи, давай, рассказывай, как там в Союзе. Анекдоты свежие знаешь?

Прапор продолжал выкладывать положенное мне вещевое довольствие, а я автоматически сгребал его и пихал в вещмешок. И только когда я попытался воткнуть туда бушлат, остановил меня, помог разобраться. И даже показал, как правильно застегивать броник.

После вещевого довольствия какое самое главное? Естественно, денежное. Потому что военнослужащему деньги нужны. Зубную пасту приобрести. Или сигареты, если курит. Даже рядовому семь рублей положены. А лейтенанту – и вовсе сумасшедшие деньги. Поэтому, приодевшись кое-как с помощью прапора с вещевого склада, дабы не пугать народ гражданской одеждой, я поперся в финчасть. Форма была непривычная: панамка вместо фуражки, ботинки эти, хотя и полегче кирзачей, но ноги в них всё равно сразу начали потеть. И полевая форма, после солдатского хэбэ в прошлой жизни, непривычно чувствовалась.

У финансистов царили тоска и скука, как и в любой бухгалтерии. Какой-то унылый мужик втолковывал сидевшему перед ним старлею в такой же необмятой форме, как и у меня, что произошла ошибка, и на него оформили аттестат, дописав лишнюю букву в фамилию, из-за чего тот вместо Иваненко стал Иваненковым. Писаря накажут, но документы ушли, теперь надо писать в Москву, всё исправлять. Но все положенные выплаты будут произведены, хоть и с незначительной отсрочкой. И я мысленно поставил в голове галочку следить за точностью записей, а то мои документы могут случайно замылить и исправлять до торжества перестройки и гласности.

Занимавшийся мной столь же безэмоциональный тип пробубнил про оклад в сто двадцать рублей, удвоение, доплаты за должность и выслугу. Ага, я буду служить два года ради прибавки в десять процентов. А можно я свои заплачу за всё время и поеду назад? Билет тоже готов приобрести на личные средства.

А местный финансовый специалист продолжал вещать про чеки «Внешпосылторга», сто восемьдесят в месяц для меня, которые положено было отоваривать только в местном «Военторге» или в магазинах «Березка», когда я дембельнусь.

– Не когда, а если, – зачем-то ляпнул я.

– Вы, товарищ лейтенант, панические настроения здесь не сейте, – раздался голос у меня за спиной.

Я повернул голову и увидел подтянутого старлея в отутюженной форме с медалью «За боевые заслуги». Поверх правой брови длинный шрам, глаза голубые, облик арийский. Характер поди нордический, твердый. Моргнул, посмотрел еще раз. Странно, у него батарейка села, что ли? Во лбу же должна гореть яркими красными буквами надпись «Особый отдел». Вот же принесло на мою голову. И я тоже хорош, нашел где шутки отпускать. Петросян, блин.

– Виноват, исправлюсь, – включил я дурака. Универсальный ответ начальству, проверено на очень большой выборке в течение длительного периода наблюдений. И здесь вроде сработало, продолжения выволочки не последовало.

Я начал выяснять у счетовода, можно ли оформить перевод части денежного содержания невесте, но меня обломили. Только официальным родственникам. И я отписал половину матери в Орел – её я попрошу пересылать часть средств Ане в Москву. Мне здесь деньги вообще не очень нужны. Разве что на мыльно-рыльные принадлежности. В итоге мы закончили почти быстро, я еще раз проверил, не стал ли я Панковым или Паниным, получил расчетную книжку и встал, засовывая ее в нагрудный карман.

– Со мной, товарищ лейтенант, – произнес тот же противный голос, который до этого рассказывал о правильном боевом духе. Особист, блин. Чтоб ты обосрался, когда воды не будет!

Впрочем, мимо этих деятелей ни один вновь прибывший не проходит. Кому короткая формальная беседа, а кому – и длительная проверка. Понятно – здесь вам не там, люди с оружием и слабой отчетностью по боеприпасам, граждане иностранных государств, с которыми возможен контакт, и прочее, до чего может дойти фантазия, направленная на бдительность.

Чекист завел меня в кабинет, уселся на свой довольно скромный стул, кивнул мне на такой же. Я посмотрел по сторонам: ничего примечательного, портрет самого знаменитого в нашей стране поляка, стеллаж с какими-то папками, сейф в углу. Даже кактуса на окне нет.

– Я старший лейтенант Карамышев Анатолий Николаевич, оперуполномоченный особого отдела, – представился хлыщ.

Молодой. Сколько ему? Лет двадцать пять? Вряд ли сильно больше. Медальку уже заслужил. Самую мелкую, но надо же с чего-то начинать. Читал, что во время Великой Отечественной ее презрительно называли «За бытовые услуги», потому что награждали всяких писарей и военно-полевых жен. Но времена меняются.

Особист ознакомился с моими бумагами, потом начал задавать стандартные вопросы – когда родился, где крестился, учился, вступил в комсомол и прочую лабуду.

Писал он мои ответы, явно скучая. А почерк красивый, прямо хоть в пример ставь. Я вспомнил, что какой-то отечественный император не мог читать печатный текст и у него был целый штат писарей, которые переписывали для государя художественную литературу от руки. Наверное, Карамышев мог бы в этой конторе карьеру сделать.

Смог его удивить ответом на вопрос, бывал ли я за границей. Он уже даже почти коснулся кончиком дешевой тридцатипятикопеечной ручки к листу, собираясь написать привычное «нет», когда прозвучало моё «Как же, случалось».

Глава 2

– Ну-ка! Давайте подробности, – особист заинтересовался, даже отложил ручку.

– За последний год – Вена, Австрийская республика, участие в международной конференции, Цюрих, Швейцария, тоже конференция, содокладчик. Последний раз – Франкфурт-на-Майне, ФРГ, получал премию имени Коха…

– Это за что же? – в голосе старлея прорезалась какая-то обида, что ли. Очень уж он встрепенулся, услышав про премию.

– Исследования о связи бактерии хеликобактер пилори с язвенной болезнью желудка и разработка новых методов лечения заболевания.

– Ты? – он внезапно перешел на хамовитое обращение, хотя до этого держался подчеркнуто вежливо. – Студент шестого курса?

– Так я не один, у меня соавтор есть, доктор наук…

Карамышев слушал и мрачнел прямо на глазах.

– Лауреат, готовишься к кандидатской?

– Так точно.

– А готовиться надо к рейдам! Кишки у солдатиков собирать с земли, понял! – внезапно старший лейтенант перешел на крик.

Я аж вздрогнул, но сумел совладать с собой, лишь спросил:

– Зачем кричать?

– Затем, чтобы ты, Панов, задумался о жизни своей. Повспоминай. Может, придет что на ум. Поймешь, почему здесь оказался, а не в Цюрихе, – Карамышев последнюю фразу вроде как с намеком произнес, типа знает больше, чем сказал.

…и мстя будет моя страшна. Значит, все-таки Щелоков. Или Андропов? Очень плохо. Жизни мне Карамышев не даст, его задача меня тут похоронить. Что же ему за это пообещали? Даже интересно стало.

– Свободен. Шагом марш в расположение медроты.

Я взвалил на себя вещмешок, вышел на свежий воздух. Ну как свежий – раскаленный. А у особиста-то не палатка – щитовой домик. И кондей стоит. Огромный, гудящий. Хорошо живет на свете Карамышев. А вот мне как теперь жить?

Чем хороша армия, так это тем, что особо размышлять о жизни тут времени нет. Ать-два правой. Утреннее построение, вечернее, прием пищи. Меня словно песчинку продолжало крутить в вихре военной бюрократии. Сначала в оружейку, получить ПМ и автомат Калашникова, укороченный. Потом тут же сдать укорот в запирающуюся пирамиду в жилой палатке. Где мне выделили спальное место, тумбочку. Отдельное построение медроты. Капитан Шота Шалвович Георгадзе представляет меня личному составу, определяет в сортировочно-перевязочный взвод. Под начало старшего лейтенанта Копца, Ильи Антоновича. Уроженца… черт, города Орла! Вот свезло так свезло.

Копец был похож на принца Гамлета. В смысле тучен и одышлив. Он сразу тащит меня в свою персональную палатку. Как же! Земеля приехал. Тут я, конечно, струхнул побольше, чем с особистом. Орловец расколет меня на раз-два-три. Я и был-то в городе пару раз, знаю его плохо, а уж всякие реалии типа кто в какую школу ходил и какой район с кем дрался – вообще темный лес. Но Копец очень любил поговорить сам. Узнав, что последние шесть лет я обитал в Москве, перевел разговор на себя любимого. Как ему тут плохо, как он за полгода потерял двадцать кило, дважды болел разными болячками. Илья заваривает нам зеленого чая – «лучше всего на такой жаре» – выкладывает на стол нехитрую армейскую снедь. Чем Родина солдата кормит? Все та же тушенка, консервированный перец, подсохший хлеб, само собой, фляга с местным фруктовым самогоном – шаропом. Как объяснил хозяин, бывает напиток двух видов – просто забродившие плоды, это пойло больше двадцати пяти градусов не бывает, и наш вариант – чистый как слеза, градусов пятьдесят.

– Сейчас вестового пошлем за запивочкой, – обещает Илья, выкладывая «богатство» на газету «Красная звезда». – Компотика из столовки принесет. Кстати, вот и он, знакомься, сержант Полынец.

В палатку заглянул сильно загорелый боец с живой рожей. На голове ежик, в руках бидон, в котором что-то плескалось.

– Здравия желаю. Сок из гранатов, – сообщил нам Полынец, ставя емкость на стол. – Этого добра тут, как у нас дома картошки, – это уже для меня сказал сержант. – На каждом втором дереве.

– Во-от! Незаменимый человек, – пояснил лейтенант. – Только мы подумали, а он уже все сообразил.

– Есть шанс еще на бараний шашлык.

– Да ладно?! – эта новость очень воодушевила Копца. – Для полковника готовят?

– Для всего штаба. Барашка зарезали.

– Э-э… с одного барана нам ничего не достанется. Кстати, нога у тебя какая? Сорок второй?

– Сорок третий.

– Считай, повезло, – Илья полез куда-то, достал поношенные кроссовки «Адидас», те самые, синие, в Москве шитые. – На вот пока, а то в ботинках этих ногам моментально хана. Чеки получишь, дуй сразу в «Военторг», там они по сороковнику идут, но надо червонец сверху дать. Полынец, а ты что стоишь? Иди уже.

Илья тяжело вздохнул, разлил водку. Мы выпили, закусили, и почти сразу лейтенант выдал свою кличку в бригаде – Капец.

– По фамилии дают. Тебя Паном обзовут.

– Так в институте и называли, – я постарался влить в себя как можно больше сока. Хоть под вечер жара немного спала, развезет легко.

– И как же ты, Андрей, из института умудрился в армию загреметь?

Без особых подробностей я рассказал свою историю, чем очень удивил Копца.

– Постой, постой, так это тебя показывали в программе «Здоровье»?!

– Меня.

– И сейчас ты тут?

– Ага. Забрили за сутки, даже медкомиссию не проходил. Слушай, а вы тут, выходит, телевизор смотрите?

– Ну не совсем дикие! – обиделся Илья. – Даже агитбригады с артистами бывают. Зыкина приезжала, Пьеха… У нас болтали, что Эдиту очень Наджибулла любит. Это у них министр информации.

Дальше захмелевший Копец посвятил меня в местные расклады. Командовал бригадой полковник Мещерский. Недавно, с Нового года. Но то выси дальние. А медикам и на месте начальников хватает. На меня вывалилась целая куча фамилий и званий – хирургов, терапевта, стоматолога, эпидемиолога, анестезиолога, бактериолога, начальника медснабжения, аптеки и медсклада, фельдшеров, старшины, еще кого-то. Я даже не пытался запомнить. Лучше потом, при личном общении, переспрошу. Не Наполеон же я, который помнил по имени и в лицо всех своих солдат.

– Незаконно тебя забрили, – Капец поплыл, подпер голову рукой. – Пиши жалобу военным прокурорам. Медкомиссии не было, прививок тебе тоже не сделали, так?

– Не сделали, – покивал я, отставляя водку.

– Отхватишь брюшной тиф или гепатит, и все. Закопают. Оно тебе надо?

– Мне-то не надо. А вот кое-кому очень даже…

Тут-то старшой и протрезвел. Я увидел, как он резко все осознал, представил в красках.

– Что, проблемного подчиненного тебе прислали? Зассал?

Прозвучало грубо, но что делать. Лучше сразу расставить все точки над ё. Нет, я не надеялся, что Копец будет меня прикрывать. Своя тельняшка всегда ближе к телу. Но хотя бы не вредить…

– Уколы завтра не забудь сделать, – только и буркнул Илья. – Давай сворачиваться, впереди тяжелый день.

– Есть, товарищ старший лейтенант! – я напялил панаму, козырнул по-уставному.

– Ты это… Андрей, не лезь на рожон. Пересидишь московские бури, вернешься домой.

– Ага. По частям, в цинковом гробу. Ладно, это все лирика, ты лучше скажи, что за персонаж этот Карамышев?

– Ссыкло конченое, завидует всему свету, еще и злопамятный. Чекист, короче.

– А шрам, медаль?

– По лбу этому уроду от десантника Вани Богатикова прилетело, как-то его Карам подставил, а тот узнал. Так пряжкой ремня и зарядил. Вот этими руками ему лоб и шили, – он засмеялся, показывая кисти. – А медальку получил, потому что в штабе сидит. Будет сменяться, и орденок выпишут, капитана дадут. Так через год дают, но его прокатили, из штаба армии сюда прислали за что-то. Всё, давай на боковую. Завтра опять жопа.

Бараньего шашлыка я так и не поел.

Как-то еще при прошлой жизни во время эпидемии гриппа мы на «скорой» сделали тридцать пять вызовов. Под утро реально с ног валились, не отдохнули ни секунды, на перекус несколько минут, пока лекарства докладывали в сумку. И, само собой, уже не вопли, а усталый бубнеж диспетчера, повторяющего в эфир мантру: «Бригады, на станцию не возвращайтесь, много вызовов». Так вот, по сравнению с тем, что творилось в нашей медроте, это были не цветочки, а так, бутончики мелкие.

Мою гражданскую специальность перевели на военный язык и получилась «Первичная медицинская помощь». Понятно, что с первого дня меня под танки не бросили, а вполне цивильно дали время привиться, очухаться и привыкнуть. Организм молодой, акклиматизация прошла быстро. Вот тут стажировочка и поперла полноводной рекой.

Утром вместо пятиминутки опять построение, хоть и без старшинских домахиваний, как у срочников. По крайней мере мне простили легкую небритость, хотя Георгадзе и хмыкнул, посмотрев на мое лицо. Перед этим был завтрак из стандартной каши на воде и тепловатого чая в сопровождении хлеба с маслом. Как по мне, от еды рядового состава ничем не отличается. Но гордо ведь звучит: офицерская столовая.

Командир операционно-перевязочного отделения капитан Зюганов только спросил: «Десмургию знаем?» – и, не дождавшись ответа, отправил на перевязки. В принципе, место работы ничем почти и не отличается от виденных мной ранее. Разве что на стенде висят специфические для этой местности памятки про то, что нельзя целоваться со змеями и без видимой причины бросать гранаты в окна местных граждан.

Хорошо хоть фельдшер Валера Тихонов был опытный, показал, где что, и помогал во всем. Без него я бы точно опозорился со своей, как оказалось, черепашьей скоростью. Потому что работа кончаться не хотела никак. А у меня нещадно болела обгоревшая накануне шея, на которой пришлось заклеить пластырем лопнувшие волдыри. Где я хоть умудрился? И на улице был всего ничего, панамку не снимал, а всё равно не уберегся. Помощник мой хоть и замечал мои косяки, но поправлял всё молча и был предельно, мягко говоря, корректен. Хоть этот понимает, что конкретный навык у меня развит слабо и надо время, чтобы набить руку.

Воздуха не хватало даже в покое, пот тек ручьем – а тут раны, обработка и перевязки, один за другим. Я даже в сортир отойти не мог, мочевой пузырь, небось, до грудины поднялся. А ведь вчерашние посиделки вылезли боком еще с утра и легче не становилось. Я только хлебал время от времени теплую и противную на вкус воду под сочувствующими взглядами Тихонова.

Солдатика на прием притащили его товарищи чуть не под руки. Складывалось впечатление, что парень участвовал в боях без правил и бой остановили из-за рассечения брови. Судя по плавающему взгляду, на пути к техническому нокауту он пережил не один реальный.

Тихонов ценных указаний от меня ждать не стал, хлопчика усадил и лицо вытер. Свежих ссадин и наливающихся кровоподтеков хватало. Готов поставить денежное довольствие за три месяца, и под гимнастеркой у военного примерно такая же картина.

– Летающий кулак? – спросил я, но ответ не получил.

Вместо этого Валера подошел ко мне и тихо сказал:

– Тащ лейтенант, разрешите, я сам? Пожалуйста? Вы отдохните пока немного, – и легонечко даже подтолкнул животом к двери.

Я и пошел – сходить в сортир и просто посидеть три минуты в условном тенечке. Про дедовщину в армии я знал не понаслышке. Мне еще повезло в свое время, у нас в части все неуставные отношения оставались на уровне чистки картошки и мытья полов в казарме не в очередь. А про Афган разное рассказывали. Как оказалось – не врали.

Что мне сейчас делать? Пойти шум поднять, что молодого избили? А он меня просил об этом? Начнутся разборки, солдатик до конца будет придерживаться версии, что споткнулся и упал неловко. Ему в этой части служить, с дедами на одной броне сидеть. Погано всё это, конечно, но сделать ничего не могу. А то до меня этого никто не видел и не знает. Отцам-командирам эта ситуация даже на руку где-то – старослужащие поддерживают какой-никакой порядок и дают офицерам возможность иногда вздохнуть спокойно.

Блин, да и кто я такой? Летеха без права голоса. О происшествии я обязан доложить кому? Непосредственному командиру. Через его голову я прыгнуть не имею права. И что он мне скажет? Дайте догадаюсь с одного раза. «Товарищ лейтенант, идите и занимайтесь своими прямыми обязанностями».

Чтобы не изводить себя лишними мыслями, пошел проведать своего самого первого пациента – рядового Скворцова. Того парня, которому Георгадзе ампутировал ступню. Парень уже очнулся, грустно лупал глазами на потолок палатки.

– Как самочувствие, боец? – бодро начал я. – Попить, утку?

– Спасибо, ничего не надо, тащ лейтенант.

Скворцов, поморщившись, попытался отвернуться.

– Ты это, не унывай. Ступня не хер – можно протез сделать. Будешь еще по танцулькам ходить, девок кадрить.

– Вы еще мне про Маресьева расскажите, – рядовой повернулся, губы у него задрожали. – Я сельский, из Владимирской области. Дома мать и еще трое братьев. Ну вот комиссуют меня, вернусь. И дальше что? Пенсию по инвалидности получать всю жизнь?

– Ну точно не в петлю лезть. Иди учиться, военным инвалидам полагаются льготы. Легко поступишь в любой вуз, получишь специальность. Советую идти на программиста учиться. Перспективная штука, за компьютерами будущее. И работа сидя на заднице, как раз для тебя.

– Точно? – солдатик заинтересовался. – У меня в школе была пятерка по математике!

– Ну вот… С этим разобрались. Давай ногу посмотрим.

Я размотал повязку, проинспектировал. Культя заживает пока что первичным натяжением. Есть краснота, отек, а с чего им не быть? Гноем не несет, гиперемия вверх не поползла, кость кожу не проткнула – считай, повезло. Как оно дальше сложится, не знаю, но вот сию минуту беспокоиться не о чем. Это потом уже будет реабилитация, протезирование, фантомные боли и прочие «радости» ампутации.

– Тут все пучком. Давай, держи краба, – я сунул Скворцову ладонь. – Главное, не кисни, жизнь не заканчивается, впереди полно чего интересного.

В конце дня Тихонов смог меня удивить. Порылся в каком-то ящике и достал пузырек от раствора объемом двести миллилитров. Открытый уже, закатка из фольги сорвана, осталась только резиновая пробка. Но прозрачная бесцветная жидкость налита была почти до краев.

– Вот, тащ лейтенант, держите, – протянул он мне пузырек.

Спрашивать, что это, было глупо. Достаточно открыть пробку, и знакомый любому гражданину в возрасте старше семи лет запах спирта сразу шибанул в нос.

– Это в честь чего? – удивленно спросил я. Понятно ведь, что дефицит и валюта.

– Ну… Работаем вместе, первый день… – почему-то замялся Валера и вдруг спросил: – Домой позвонить хотите?

– Спрашиваешь, – ответил я. – Кто ж не хочет.

– Пойдемте, познакомлю с нужным человеком, – предложил Тихонов.

Узел связи был от нас не очень далеко, но я всё равно мысленно поблагодарил Копца за кроссовки. Пофиг, что бэу, зато насколько легче ногам!

Фельдшер на правах старожила прошел мимо всех препон на пути и постучался в дверь кунга. Появилась узенькая полоска света, прерванная посередине чьей-то головой, и после недолгих переговоров Валера подозвал меня поближе.

– Ну заходи, новый доктор, – раздался жизнерадостный голос изнутри. – Будем знакомиться.

Вы встречали абсолютно довольных людей? Ну, если они не жители Таиланда? Чтобы вот улыбка от уха до уха, и не придурочная, не фальшивая, а самая натуральная, от души? Гагарина за такую первым космонавтом сделали, чтобы весь мир полюбил нашего парня.

– Добрый вечер, – поздоровался я осторожно, заходя внутрь кунга. Хрен его знает, может, мужик просто обкурился, потому и лыбу давит. Хотя запаха травы не слышно. Обычные связистские ароматы, помноженные на жару и низкое содержание кислорода.

– Хорошо, если добрый, – засмеялся молодой, лет двадцати семи, наверное, парень в полосатой майке. – Давай знакомиться, я – Гриша. Демичев. Тому самому – не родственник, – хохотнул он.

– Андрей. Панов, – пожал я протянутую руку.

– Рассказывай, что за беда? Домой позвонить?

– Ага, вот и плата за связь, – вытащил я из кармана флакончик.

– О, медицинский, уважаю, – крякнул от удовольствия связист. – А то самогонка местная – грустная песня, достала уже. Давай, куда там тебе?

– В Москву, – и я написал на полях лежащей на столе «Красной звезды» свой домашний.

– Ну давай, жди, процедура долгая, – Гриша показал на табуретку. – Посиди пока.

Что-то он такое творил, с кем-то соединялся, бормотал непонятное, и минут через пять позвал меня:

– Ну иди, сейчас разговаривать будешь. Только учти, слушать тебя могут не одни уши, так что поосторожнее с государственной тайной, – хохотнул он и протянул обычную черную эбонитовую телефонную трубку.

Связь, конечно, аховая. Но голос Анечки я узнал и сквозь треск и шипение. Я даже не успел сообщить невесте свое местоположение, как она меня огорошила сквозь слезы:

– Андре-е-ей! Как хорошо, что ты позвонил! Юрий Геннадиевич сказал, что Суслов вчера у-умер!

Меня как пыльным мешком по голове приложили.

– Точно?

– То-о-очно!

По ту сторону трубки лились слезки. И это я еще про Афган не сказал. Наверное, теперь и не скажу. По крайней мере сейчас.

– Не реви! Слышишь? Не реви, я придумаю, что делать. Запиши адрес. В/ч п.п. 71176 «А».

– Это всё? Я ничего не понимаю в этих обозначениях!

– Тебе и не надо. Главное, чтобы на почте понимали. Я постараюсь еще позвонить.

– Постой! А как ты устроился, что за госпиталь?

– Это не госпиталь, а медрота. Хорошо всё, сослуживцы отличные. Ни о чем не беспокойся, жди звонка.

Я повесил трубку, задумался. Размер задницы, в которую я попал, все разрастался и разрастался.

По моему лицу Гриша что-то понял, переспросил:

– Случилось чего? Дома? – спросил он, глядя на меня.

– Не дома. Есть радио какое-нибудь? Лучше не наше. Можно на английском.

– Рубишь? Молодец, – отозвался Гриша, вращая рукоятку приемника. – Сейчас сколько? Ну вот новости радио Пакистана через пару минут послушать можешь.

Про Суслова сказали не в начале, потом, после местных событий – идут бои там сям, советские войска проводят операции в таких-сяких провинциях… Сообщили только, что умер внезапно, в самолете, возвращаясь из поездки. Пошли рассусоливания, кто займет его место, случайно это или нет…

– Что бают? – спросил связист, кивая на приемник. – А то я их через три слова на пятое понимаю.

– Суслов умер.

– Дедок из Политбюро? Так немолодой уже мужчинка был, песочек с трибуны сыпался, пора. Наши не сообщали ничего. А ты что так переживаешь? Прямо взбледнул маленько.

– Да были общие знакомые…

Про лечение «дедка из Политбюро» я сообщаться не стал. Оно мне надо такие слухи по бригаде?

– Ишь ты, – покачал головой Григорий. – Бывает. Ладно, давай, закругляться будем, пока не спалили. Но ты заходи, не стесняйся. Свои люди. Кстати, не глянешь ногу мою? Может, сделать что можно? Сухая мозоль, замучила уже, ерунда вроде, а ходить толком не получается.

Пока я шел к нашим палаткам, много чего успел передумать. В основном плохого. Потому что на Суслова у меня расчет был. Если меня сюда запулили большие дядечки, то перебить их карты может только начальник покрупнее. А теперь таких козырей у меня в колоде не осталось. Цинев? Так надо чтобы он хотя бы вспомнил меня для начала. А вдруг и этот приедет из своего санатория, да на Анин звонок ответит, что такого не помнит. Или еще какую отмазку придумает, типа «мы вам обязательно перезвоним, ожидайте».

Как же тоскливо мне здесь! Мама, забери меня отсюда! Пожалуйста! Я не хочу тут быть!

Утром меня отправили в командировку. Вместе с фельдшером Тихоновым сопровождать раненых в Кабул, в госпиталь, а заодно встретить аж трех медсестер. Георгадзе моим внешним видом удовлетворился, рекомендовал только обувь уставную надеть. А как же, я ведь побрился и вообще – в порядок себя привел, чуть больше на военного похож, чем в первый день.

– Шлю тебя, новенького, – капитан пригладил свои роскошные усы. – Цени! Первый увидишь наших дам.

– Это тех, что потом с автоматом охранять?

– Мы вокруг их палатки колючку натянем, – засмеялся Георгадзе. – Я уже договорился.

Ну встретить и встретить. Не сильно тяжелая задача. Валера побежал оформлять бумаги, а я остался следить за погрузкой. Двенадцать носилок в два этажа влезают в Ми-8Т. Плюс сопровождение. И три члена экипажа. А дура здоровая, метров пять с половиной в высоту, да винт метров двадцать в диаметре. Если честно, очкую я на нем лететь. Да, помню, что самый массовый вертолет, но душа не лежит. А меня спрашивают?

Погрузили быстро. Проверили еще раз по головам, документацию сопроводительную мне вручили. И полетели. Вернее, сначала пилоты надели свои наушники и начали бубнить легенду и щелкать тумблерами. Блин, неужели нельзя просто, как в машине – ключ зажигания повернул, сцепление выжал, и вперед? А тут если и захочешь, ни хрена не поймешь. Потому что даже с мануалом ничего у постороннего не получится – запутаешься сразу в этих переключателях.

– Не опасно сейчас лететь? – я потеребил Тихонова.

– Не… Если ребята высоко пойдут – никакой ДШК не достанет.

– У духов появились китайские «Стрелы», – буркнул проходящий мимо нас пилот. – Уже несколько наших сбили.

– Что за стрелы?

– Переносные зенитные ракеты.

У вертолета заработали моторы, шум ударил по ушам. Ни хрена же не слышно. Вообще. Только грохот двигателей. Мы взлетели, пошли с набором высоты.

– Что это за зеленые черточки там внизу? – крикнул я и потыкал пальцем в иллюминатор.

– Дувалы, – Валера закрыл глаза, зевнул. – Крестьянские наделы с заборами. Вроде как от пустыни защита.

Я последовал примеру Тихонова. Закрыл глаза, попытался заснуть. Думал подремать часок, а придавил все два – когда очнулся вертолет уже заходил на посадку. Трясло сильно, пришлось даже придерживать носилки с ранеными. Так никаких кабульских красот сверху не рассмотрел. Касание, шум двигателей стихает – и снова здравствуй, афганская жара.

Аэропорт прямо как в кинофильме «Экипаж». Не в смысле здания, а со всех сторон горы. И вездесущие транспаранты на всём, к чему руки дотянулись прицепить. Как ни странно, на русском. Что-то про демократическую реформу с феодализмом да мир во всем мире. С самолетами тут негусто. Какой-то древний с виду «Боинг», парочка Як-40, несерьезные спортивные. Ну, и основная масса – зеленого защитного цвета. Кроме таких же, как наша парочка, Ми-8, еще и Ми-6. Плюс разные транспортные Ан.

На экскурсию времени досталось обильно – вертолет не машина «Формулы-1» на питстопе, его обслужить намного больше времени понадобится. Пока заправить, пока посмотреть, короче, скука плюс жара сделали свое дело, и я начал ускорять приближение самым доступным и приятным способом: тупо задрых. Что там грузили нам, а что во вторую машину – было совсем неинтересно.

– Молоденький какой, мальчишка совсем, – услышал я сквозь дрему женский голос. – А красивый…

Здраво рассудив, что такое может только присниться, я надвинул панаму поглубже и решил продолжить тренировку. И только через пару секунд до меня дошло воспоминание о характере обратного груза. Тут я глаза и открыл.

Ого, а тут народу прибыло. Четверо прапоров, барахло свое компактно пытаются в кучу сложить, и… аж целых три женщины. Ну как женщины… Две совсем молоденькие девушки и дама постарше, очень похожая на Дыбу – мощная грудь, резкие черты лица. На голове зачес, легкий загар. Две другие – невысокие, воздушные. Одна рыжая, другая брюнетка. Та, которая темненькая – со слегка раскосыми глазами, высокими скулами. Рыжая же была обладательницей зеленых глаз, пухлых красных губ. А еще веснушек. Ну все. Пипец бригаде, такие хороводы начнутся. Я закрыл глаза.

Поспать мне так и не дали.

– Товарищи офицеры!

В переводе на человеческий это значит «Атас! Начальство рядом!». При подаче этой команды офицер или прапорщик должен вскочить на ноги и отдать честь, если он в головном уборе. Воинскую, ее можно раздавать направо и налево неоднократно, в отличие от девичьей – она многоразовая. Тянуть время не стоит, услышал – поднялся, чем быстрее, тем лучше.

Панамка, сдвинутая на нос, естественно, упала, и перед неизвестным общевойсковым майором я предстал в не особо презентабельном виде.

– Что за вид? Товарищ лейтенант, – с укором протянул грузный, с шикарными усами и легкой проседью на висках военный, – вы что, третий день в армии?

– Так точно, третий день, – доложил я, лихорадочно застегивая пуговицы. Поймал удивленный взгляды женщин.

– Приводите себя в порядок, – майор потерял ко мне всякий интерес и повернулся к остальным.

– Арашев, Руслан Аслаханович. Старший команды. Грузимся, товарищи. Вылет ориентировочно через пятнадцать минут.

– Кто это? – спросил я у Тихонова, когда майор отошел в сторону.

– Из разведки товарищ, – пожал плечами Валера. – Начальник.

Я плюхнулся на сиденье и тут же вновь попал под прицел девичьих глаз.

– Давайте знакомиться. Я лейтенант Панов. Из кандагарской медроты.

– Товарищ лейтенант, – солировала представительная дама с начесом, – а разве вы не должны были встретить нас в аэровокзале?

Моя мучительница оказалась врачом-бактериологом Антониной Александровной Дегтяревой. Две другие «туристки» оказались медсестрами – Ким и Фурцевой. Первая – старшая, вторая – простая.

– Не родственница министру? – поинтересовался я у рыженькой, игнорируя осуждающий взгляд Дегтяревой. – Ну которая у Хрущева работала.

– Нет, нет, – Фурцева почему-то испугалась. Начала копаться в дамской сумочке – типа занята. А вот брюнетка смотрела на меня не отрываясь.

– А я тебя видела по телевизору!

– Нет, это был не я.

Теперь на меня глазел весь вертолет. Прапорщики, майор…

– А кто?!

Ким оказалась бойкой и, несмотря на корейскую фамилию, говорила без акцента.

– Это мой двойник.

– У тебя есть двойник?

Договорить нам не дали. Вертолет начал раскручивать лопасти, по ушам опять ударил уже привычный шум. Взлетали мы резко, девушки даже ойкнули. Уши тут же заложило, и я попытался придумать шутку про ненавязчивый армейский авиасервис. Типа «в результате выпадения пилота из кабины создан первый советский беспилотный вертолет». Поймав внимательный взгляд майора, предпочел промолчать. Стал разглядывать в иллюминаторе, как взлетает соседний вертолет, мелькающие мимо пейзажи – горы, пустыни… Потом не выдержал и принялся пялиться на медичек. Обрядили их в стандартную армейскую полевую форму, даже тельняшки выдали. Но накрашенные, с прическами. Походу, не поняли еще куда попали.

Вдруг раздался громкий «БА-АМ», нас ощутимо тряхнуло, гул двигателей, к которому я почти привык, прервался, потом вроде возобновился. В салоне запахло гарью, пошла тряска. Женщины закричали от ужаса, тряска усилилась, я выглянул в иллюминатор – увидел, как земля рванула нам навстречу.

Глава 3

Всё напоминало парк аттракционов. Только карусель нам досталась какая-то сумасшедшая – мы летали по салону, даже не пытаясь зацепиться за что-то. Вертолет дергался из стороны в сторону, вращался вокруг оси, появился едкий противный дым, и вообще, творилось нечто ужасное. Пару раз он вроде как выровнялся, но буквально на секунду, я даже прийти в себя не успевал. И опять всё начинало вращаться.

Женщины непрерывно кричали, в какой-то момент Ким упала на меня сверху, а потом мы вдвоем свалились на пол. Я попытался ее схватить за отворот куртки – бесполезно.

Казалось, что длится это очень долго. А с другой стороны, я толком и испугаться не успел. Вот когда мы стукнулись о землю, неловко, боком как-то, подпрыгнули, а потом рухнули на бок и сразу в кабину, всё круша, вломилось что-то большое, железное – то да. Попрощался с жизнью. Под пронзительные крики.

Так хотелось бы, чтобы наступила тишина. Но хрен там… Дым продолжал есть глаза, что-то трещало, скрипело, кто-то стонал, рядом матерились. И ничего не было понятно. Вообще.

Кроме того факта, что нас подбили, конечно. Тут не надо быть экспертом в области авиации. Блин, тот летун, что про «Стрелы» рассказывал, выходит, судьбу нам накаркал.

Я попытался пошевелить руками, и у меня получилось. Вроде даже не болело ничего. В спину, правда, уперлось что-то не очень приятное, но не острое, будто локтем кто-то воткнулся. Продолжаем сеанс поверхностной самодиагностики, товарищи. Ноги. Ощущаю. Пальцами шевелить получается. Органы чувств вроде все работают – вижу, слышу, запах есть, вкус какой-то дряни на языке – весьма выражен. Я вдохнул чуть глубже и надсадно закашлялся, пытаясь избавиться от всякой гадости, которая неизвестным образом забила мне верхние дыхательные пути.

Вдруг голове стало легче. Нет, кашель как был, так и остался, просто кто-то снял лежащий на ней вещмешок или что-то на него похожее. А я и не заметил, пока не убрали.

– Ты как? – спросил женский голос. – Цел?

– Вроде, – выдавил я в паузе между приступами кашля. Выбрался из завала, в котором оказался, и слегка охренел.

Понять, что и где, было просто невозможно. Складывалось впечатление, что в оказавшееся довольно небольшим пространство набросали кучу всякого барахла. А потом присыпали всё пылью и напустили дыма с гарью. Хотелось побыстрее отсюда свалить – очень уж неуютно здесь я себя чувствовал.

Как оказалось, вытащила меня бактериолог Дегтярева. Убедившись, что дальше я сам справлюсь, она продолжила раскопки и сейчас оттаскивала в сторону какой-то баул. Я помог ей, и, как оказалось, не напрасно: под ним барахталась Ким. Живая.

– Там, у пилотов, кого-то слышно, – показала Дегтярева в ту сторону, где торчал кусок здоровенной железяки, напоминающий часть винта.

Источник шума нашелся довольно быстро. Майор Арашев немного постанывал и сильно матерился. Было от чего, если честно. Ибо нуждался в срочной медицинской помощи, желательно в операционной и противошоковой. Той самой хреновиной, оказавшейся лопастью винта, ему сломало левую ногу примерно в районе голени. Открытый перелом, течет кровь.

– Что там? – поинтересовался майор. – Стопы не чувствую. Оторвало?

– Открытый перелом. Я ваш брючный ремень возьму, жгут наложу.

Ответное «бл***», наверное, было согласием. По крайней мере, никакого сопротивления Арашев не оказывал. В принципе, большого кровотечения там уже не наблюдалось: давление снизилось, а самая крупная артерия здесь, задняя большеберцовая вроде, успела почти полностью спасться. Но если сказано что-то сделать в первую очередь, то лучше не спорить. Особенно в учебнике по военно-полевой хирургии. Там, блин, точно каждая буква ведром крови написана.

Вот записочку со временем наложения жгута я не вставил. Не на чем писать было. И нечем.

Пока я возился с майором, отыскалась третья медичка, которая Фурцева, не родственница министру. Лицо у нее было залито красным – похоже, рассекла бровь.

На раз-два-три мы взяли с Ким и Фурцевой раненого, потащили наружу. Вот это оказалось сложно: везде покореженное железо, всякое военное барахло.

– Антонина Дмитриевна, поможете? – крикнул я, когда понял, что Дягтярева уже вылезла из останков вертолета.

– Тоня. И можно на «ты», – обозначила границы дозволенного панибратства коллега. – Сейчас.

Через час, наверное, мы нашли всех. Самостоятельно откопался Валера Тихонов, смачно приложившийся лицом о какую-то твердую поверхность. Сейчас правая половина лица у него наливалась багрянцем, а улыбаться ему не стоило, даже не будь синяка – фельдшеру выбило пять зубов. Смотрелось это просто кошмарно, можно было снимать его в фильме ужасов в роли зомби безо всякого грима.

У Фурцевой болел бок. Похоже, сломано ребро или трещина. Без рентгена не разберешь. Сразу после того, как мы выволокли Арашева, она села на камень в сторонке и тихо охала, вытирая слезы. И только мы с Дегтяревой отделались практически легким испугом, синяки и ссадины в такой ситуации не в счет.

Но всё это была фигня. Потому что все, кто был впереди, погибли. И прапора, и экипаж. И спасибо капитану Юркину, который смог посадить вертолет, практически умирая. Как выберемся, пойду в церковь, поставлю свечку за него. Летун погиб от ранения в печень.

Остальных разрубило лопастью. Смотреть на это месиво было весьма тошно, но мы вытащили останки. И уложили рядком на земле. Собрали документы и оружие. Рация ожидаемо не работала. И тут, после всей суеты, кровавой и очень грустной, до меня дошло, что старший этого коллектива – я. Потому что женщины – они вообще вольнонаемные, а Валера – прапор. И что прикажете делать? Если здраво рассудить, то я даже не знаю толком, где мы находимся. У меня нет навигатора, на котором была бы обозначена точка нашего расположения и показаны три варианта пешего пути до ближайшей автобусной остановки. Простая карта была – в планшете у пилотов, с летным заданием и маршрутом.

Летели мы минут сорок. Но это километров сто до Кабула. По оптимистичным прогнозам. Пешим ходом при наличии дороги здоровые люди преодолеют такое расстояние за двое суток. А при наличии поломанного майора, Фурцевой, которую лучше уложить в люлю и не трогать совсем? Да плюс Тихонов с сотрясением головного мозга – только за последние минут десять Валера дважды блевал, да и выглядел…

Чтобы не думать о плохом, я забрался на ближний пригорок, огляделся. Полупустыня, с вкраплениями скальных выходов. Здоровенная длинная гора. Солнце жарит вовсю, ни деревца, ни озерка. Пригляделся. Сука! В километре, или чуть больше от нас дымилась какая-то груда железа. Очень похожая на второй вертолет. Вот только добраться туда сможет, наверное, группа опытных альпинистов. Или десант с неба. Пешком… Через какие-то особо извращенные нагромождения камней…

Совсем все тухло. Я спустился обратно к нашему биваку, пронаблюдал, как Тоня с помощью Ким накладывает майору на ногу шину. Фурцева и Тихонов – не бойцы, начал сам стаскивать в одну кучу все, что было в нашем вертолете.

Из оружия – четыре целых калаша-укорота, по два магазина на каждый, и один ручной пулемет. Это, похоже, имущество тех прапорщиков, что с нами летели. Целая россыпь пистолетов. И ТТ, и «макаровы». Тоже все с запасными магазинами. В том числе и мой, который я перед полетом засунул в сумку от противогаза. Повезло раскопать. Толку, правда, от этих пукалок… По три раза застрелиться, как гласит грустная армейская шутка?

Я проинспектировал наши припасы. Сухпая на шестерых на сутки хватит, воды чуть поменьше. Есть перевязка и аптечки, добытые в результате финальных раскопок. Тогда же нашел полуразбитый бинокль и ракетницу с полным набором сигналов. Три раза запустить красную в небо хватит. Было бы кому…

Стоп! Вот придурок! Где наблюдатели? Те ребята, которые в нас пульнули ракетой, разве они не придут посмотреть на дело рук своих? Отпраздновать успех половецкой пляской на костях поверженных врагов? Добыть из трупа теплую печень и сожрать ее сырой для подъема боевого духа?

Надо срочно выставить охранение.

– Товарищ Фурцева! Как тебя по имени? Мария? Отлично. Стрелять учили? Берешь вот этот автомат, – я подал девушке калаш и бинокль. – Идешь во-он туда, крутишь головой на все триста шестьдесят градусов. Приказ ясен? Только не отсвечивай сама – заляг.

– Бинокль разбит, – шмыгнула носом Маша.

– Тут один окуляр цел. В него смотри.

Надыбав себе постового, я познакомился по второму кругу с Ким. Благо ее прелести и выпуклости я уже успел ощупать при падении.

– Тебя как звать-то?

– Женя.

– Вот что, Евгения. Надо попытаться зашить чем-то брезент… – Я выволок из кучи порванные носилки. – Или хотя бы связать.

– Лейтенант, как тебя? Подойди, – позвал Арашев.

– Панов. Слушаю, товарищ майор, – я присел у носилок.

– Оставьте меня тут, – вдруг хрипло произнес он. – Духи обязательно придут сюда. Вам срочно уходить надо!

– Уйдем все вместе! – покачал головой я. – Своих не бросаем.

Озвучивать мысль, что брось я здесь Арашева, особисты с меня не слезут, не стал. И так настроение поганое.

– Ты хоть знаешь, куда идти? – спросил он.

– Послушайте, я про третий день в армии не шутил. Ничего я не знаю. Просто врач «скорой помощи». Поэтому говорите мне, что делать, а я постараюсь довести нас куда надо.

Майор не то крякнул, не то охнул. Ну да, у нас как в кино получается: вся надежда на неопытного новичка, который накосячит и без посторонней помощи.

– Я за полетом следил. Вон та гора, скорее всего, Гавара…

Тут я подал майору планшетку пилотов, он покрутил ее, покивал сам себе.

– Точно, она. С длинной седловиной, в этих местах одна такая. Идти надо так, чтобы она справа оставалась. Километров через пятнадцать-двадцать там дорога. Она под нашим контролем, по ней постоянно транспорт ходит, патрули. Есть гарнизон афганских сил дальше в Баме. Рядом почти, влево по дороге. Панов! – он даже голову немного приподнял. – Если что… вали всё на меня. Выполнял приказ майора Арашева. Понял?

Да уж, начальник на армейских разборках, небось, не одно стадо собак съел. Загодя знает, что виноватого назначить захотят. А тут готовый кандидат ответить за всё, что придумают. Ладно, хватит лирики. Сначала дойти надо. Пятнадцать километров. Три часа по ровной местности. И неизвестно сколько по горам с раненым. Полдня точно проваландаемся.

– Тоня! Дегтярева! Подойди, пожалуйста, – позвал я.

Останки наших мы с горем пополам присыпали камнями. Долбить каменистый грунт для могилы не было ни сил, ни времени. Все равно за вертолетом вернутся, будут оценивать его состояние, думать, что можно сделать. Возможно, даже груз не весь разграбят. Вот тогда тела заберут для перезахоронения. Мне так хотелось надеяться. Потому что газетные байки о цинковых ящиках, набитых камнями, наркотой и даже американскими долларами, для меня сказками так и остались, вместе с московскими метрокрысами размером с небольшого теленка и демонической сущностью, выпрыгнувшей из скважины сверхглубокого бурения на Кольском полуострове. Сволочи есть везде, но не до такой же степени.

Валеру я хотел сначала отстранить от активного участия в походе и доверить ему роль подпорки для Фурцевой. Потому что барышня после пионерского по сути подъема на микрогорку совсем расклеилась и получила на дорожку промедол из аптечки. Жалеть это добро как раз смысла не было – хватило бы на небольшую наркоманскую вечеринку. Но фельдшер отказался – наелся противорвотного из той же коробочки, хотя я и сомневался в полезности этаперазина при лечении сотрясения головного мозга.

Майору тоже укололи дополнительно промедола, накормили противобактериальным средством номер один – хлортетрациклином – схватились за носилки и потащили. Вернее, хотели схватиться, но Арашев научил, как ходят, как сдают. Оказалось, что всё давно придумано. Из ремней делаются как бы два кольца и надевают на ручки, на которых делают надрез косой, как на деревенском коромысле, и ремень не соскакивает. С самого начала совсем не бодро, потому что тяжело: мы ведь навьючили на себя всё наше барахло, автоматы, патроны… В армии ничего легким не бывает, здесь любят надежность, а изящность форм ни разу не достоинство.

Первый привал – примерно через километр. Надеюсь, что больше. Я поначалу пытался шаги считать, но сбился раз, второй, а потом и бросил. Ориентир есть – конец горы. Вот от него до дороги примерно километр и остается. А так – мы относительно этой каменюки практически и не сдвинулись.

Короче, мы отмахали примерно четыре кэмэ. С очень небольшим хвостиком. По самым оптимистичным прогнозам. Впереди маячила сильно холодная ночь и ожидание всяких неприятных сюрпризов.

Разводить костер было почти не из чего. Если ползать по окрестностям где-то месяц, сорвать каждую травинку, да собрать всё, что может гореть – вот тогда получится набрать примерно минут на пять небольшого огонька, на который можно посмотреть. Именно поэтому мы и тащили на себе обломки какого-то ящика. Вот это добро мы и планировали сжечь, когда станет совсем холодно.

Носилки с Арашевым чуть не плюхнули на грунт – так и тянуло сделать это на последних метрах, но мы тянули до каких-то камней, торчащих чуть в стороне. Хотелось всё же хоть какого-то укрытия. Майор мужественно терпел, хотя пару раз, когда его особо невежливо потряхивало, скрипел зубами и поминал маму.

Оказалось, что от выбранного места для стоянки тянется вниз чуть ли не дорога. По крайней мере, использовать таким образом довольно пологий склон можно было бы, появись нужда. Впрочем, следов на каменистой почве не наблюдалось. Хотя здесь и стадо слонов прогони – ничего кроме навоза об этом не будет говорить.

Я подошел к майору и измерил ему температуру единственно доступным способом – приложил ладонь ко лбу. Тридцать семь с половиной, может, даже больше. В принципе, для такой травмы не так уж и много. Сейчас дать еще лошадиную порцию антибиотика из аптечки, добавить оттуда же сульфадиметоксина, уколоть промедолом – и пусть попробует поспать.

– Слышишь, Панов, понимаю, устал, но оттащи носилки вон к тому камню – ссать охота, глаза на лоб лезут. А под себя ходить – сам понимаешь.

Я кивнул. А ведь действительно, за целый день он ни разу по нужде и не ходил. А я тоже хорош, доктор хренов, о таком не подумал. Схватился за головной конец и собрался тащить, когда носилки со стороны ног подняла Тоня. Вот двужильная баба! Не ныла, не стонала, привалов каждые три минуты не просила. Повезло нам с ней. Она по ходу действия еще и медсестричек приструнивала, когда они ныть начинали.

Как поставили носилки за камнем, она не ушла, отвернулась. И когда Арашев перестал журчать, вдруг насторожилась.

– Слышите, там, внизу? – сказала Тоня и для верности даже пальцем ткнула в нужную сторону.

– Что там? – спросил я. Ничего странного, сколько ни прислушивался, не было.

– Осел закричал, – уверенно заявила Дегтярева.

– Значит, по нашу душу, – прошептал Арашев. – Панов, давай, оборудуйте позиции для стрельбы. Я скажу, где.

– Стрелок из меня, тащ майор, так себе, – признался я. – Три стрельбы на сборах в прошлом году – вот и весь мой опыт.

– А замены у меня нет, – чуть не выплюнул начальник. – Сможешь хотя бы в нужную сторону целиться, и то слава богу. А у меня только нога сломана, руки и голова целы. Может, ты еще дискуссию разведешь, хорошо ли стрелять в живых людей? Тут гуманистов нет! Ждать, когда нас на куски резать начнут, пока остальные их вон насиловать будут, – он махнул рукой в сторону возившейся с вещами Ким, – я не планирую. И вам не советую. Зови сюда всех!

Да уж, майор этот – мастер народ построить. И вякнуть никто не посмел. Распределил всех по точкам, задачу поставил. Хотя что там озадачивать? По команде стрелять в сторону противника. Массовку устроить. Себе Арашев забрал РПК, укрылся за камнем. Понятно, что он пулемету найдет лучшее применение. Это мы только и способны, что попасть в воздушное пространство Афгана. А парень из разведки в любом случае лучше сможет попасть и прицелиться.

– Вы как? Стрелять раньше приходилось?

Ким, Фурцеву и Тоню я разместил рядом с собой вдоль скалы в форме куба, что торчала на склоне. Хоть вопрос и был риторический, все помотали головой.

– Лейтенант, а мне автомат?

К нам прибился и Валера.

– Их всего четыре штуки и стреляют те, у кого в глазах не двоится, – я протянул фельдшеру свой ПМ. – На, пользуйся на здоровье.

Валера обиделся, насупился.

– Мне уже легче. А стреляю все получше этих свиристелок!

Теперь огорчились дамы, накинулись на фельдшера. Тот вяло огрызался, чем привел женщин в боевое состояние. Мне осталось только проверить, чтобы калаши были сняты с предохранителей, и распределить секторы для стрельбы.

Никаких авангардов, арьергардов и прочих боевых охранений у духов не имелось. Они шли довольно плотной толпой, растянувшись метров на двадцать. И насчитал я их девятнадцать человек плюс три осла и лошадка, размерами больше походившая на пони. Пожалуй, коллектив можно было бы принять за компанию местной немытой гопоты, если бы не два хлопчика, тащивших на плечах каждый по пусковой установке от ПЗРК «Стрела-2М». Дуру эту нам сто раз показывали на сборах, трудно с чем-то спутать. Остальные тоже несли не лопаты. Почти у половины из-за плеча высовывались стволы калашей и просто винтовок. Несли их, правда, по-походному, удлинив ремень и перекинув наискосок. Снимать дольше, зато не надо поправлять каждую минуту.

Так хорошо эту группу совсем не товарищей рассмотрел, потому что подпустил их Арашев метров на пятьдесят, как в тире. Пожалуй, на таком расстоянии и я попаду. В конце концов у меня есть в активе аж три сбитых ростовых мишени и один пулеметчик на стрельбах. Если бы не майор, обещавший лично прибить того, кто осмелится даже пернуть без его команды, то давно бы уже выстрелял свой куцый боезапас.

Я так сосредоточился на подсчете шагов чуть хромающего духа, одного из тех, кто нес пусковую установку к «Стреле», что чуть не пропустил начало. Так что начало стрельбы стало для меня, как ни странно, довольно неожиданными. Арашев лупил со своего фланга от души, одной очередью на весь рожок. Только он закончил, начали остальные. С другого фланга залегшие там девчонки, с центра старались я с Тихоновым. Стреляли короткими, чтобы сдуру не высадить весь магазин. Целиться даже не пытался – тут главное, чтобы майору хватило времени на перезарядку.

Первой же очередью он положил, наверное, человек семь. Понятно, что духи сразу залегли, вот только место у них оказалось не очень для этого приспособленным. И Арашев продолжил отстреливать духов почти без промахов. Естественно, откуда по ним из пулемета поливают, поняли местные хлопцы быстро и начали продвигаться в ту сторону. И парочка оказалась непозволительно удобно для нас с Валерой. Тут и я отметился, какой-то борец за темное будущее после моей очереди ползти перестал. Как пишут в романах, воздух наполнился пороховым дымом и криками. Громче всех орал осел, подстреленный в самом начале и рухнувший на землю. За его воплями раненых духов почти не было слышно.

Всё остановилось внезапно. Вроде Арашев негромко сказал: «Стрельбу закончить», а услышали все. И только Ким пришлось хлопать по плечу:

– Женя, все! Там уже нет живых.

Пулемет Калашникова, конечно, это сила. Концентрированная мощь советской армии.

– Я так испугалась! – Евгения дрожащими руками поправила панамку. Лицо у нее было бледное, в глазах стояли слезы.

– Только без соплей! – я вытер рукой капли, похлопал по плечу. – Ты большой молодец.

Тишина так и не наступила. Со стороны духов продолжал надсадно вопить осел, но уже не так мощно, и ему вторили мужики. Один особенно громко надрывался, до визга, но потом вдруг резко затих.

– Панов, Тихонов, контроль, – гаркнул разведчик. – Всех проверить. Осторожно только, мало ли что, – каким-то совсем не военным тоном добавил он. – Чего ждем? Пока темнота не наступит? Марш!

Я нехотя поднялся на ноги, подождал, пока встанет фельдшер, и мы потихоньку двинулись к лежавшим телам.

– Ползком!

Это уже Тоня сообразила.

А ведь и правда, смеркается уже, еще немного, и точно ни хрена не видно будет.

– Слышишь, Валера, а тебе доводилось?.. – тихо спросил я, когда мы остановились передохнуть метров через двадцать. К тому моменту я уже позорно перешел с благородного передвижения по-пластунски на простонародные четвереньки.

– Только кур резать, – буркнул он. – Я и на стрельбище через раз ездил, всегда косил. Кто ж знал…

Мы подползли совсем близко, метров десять оставалось, когда осел вдруг взревел очень громко, а потом протяжно заикал, жалобно и тоскливо. Особенно гадко это было слышать в пропахшем кровью и дерьмом месте.

– Да замолкни ты! – крикнул Тихонов и, прицелившись, выстрелил животине в голову.

И сразу стало легче. Я совершенно неграмотно поднялся, подошел к лежащему ничком впереди всех телу и осторожно пнул его ногой. И вдруг этот организм, только что неподвижно показывающий небу серый халат, или как там эта одежка у них называется, перекатился на бок, и как в замедленной съемке я увидел поднимающуюся руку с пистолетом. Вдруг вспомнился Витя Мельник, шипящий мне в ухо: «Пан, не стой!», когда я сомневался, лупить ли Ампулу. И будто кто-то поднял автомат моими руками и выстрелил в лицо этому хрену. Хорошо всё-таки, что флажок у меня так и остался на одиночных, иначе я бы сейчас высадил весь магазин в него.

И снова будто не я ходил и стрелял в лица, виски и затылки. Задержался только возле несчастной лошадки. В отличие от осла, она не кричала, а только жалобно смотрела и подергивала передней ногой. Шальной пулей ей пробило грудь, и рана пузырилась красной пеной. Долго примерялся и, закрыв глаза, выстрелил ей в ухо. Шагнул дальше, но Тихонов схватил меня за руку.

– Стойте, тащ лейтенант! Всё! – крикнул он и дернул меня за рукав раз, а потом второй.

– Да? – я посмотрел на него, и тут желудок подпрыгнул, да так, что я упал на колени, и меня вывернуло практически наизнанку. Сначала той скудной пищей, что бултыхалась в моем брюхе, а потом противной смесью желчи и желудочного сока.

Глава 4

Всего ушло трое, причем, судя по каплям крови, как минимум один из них был ранен. На поле боя осталось шестнадцать человеческих трупов, один осел и та самая лошаденка. Двух ишаков мы поймали – одного привела Дегтярева, а второго – Тихонов. Мы – слишком сильно сказано, потому что я сидел в стороне, пребывая в глубокой депрессии и холил чувство собственной вины. Сколько помню, считал себя гуманистом до мозга костей и превозносил выше всего ценность человеческой жизни, отстаивая мораторий на смертную казнь и прочие присущие докторам штучки. А тут всё это рухнуло в один миг. Все, отмораторил. Война прочно вошла в мою жизнь.

Я ведь даже не попытался возложить часть ответственности на Валеру, а просто ходил и пристреливал раненых. Человек пять, наверное, не считая того самого первого и бедной коняшки, существа, насквозь подневольного и ни в чем не виновного. Сейчас меня занимало самое начало этого поворота в моей натуре. Это случилось сегодня? Или когда сломалась рука Ампулы? Или в гостинице «Орёл», где я с наслаждением любовался ломающимися ключицами и челюстями? А, Панов? Может, когда ты продал ту сраную расписку вместе с потрохами ссыкливого партнера по картам бандюкам?

– Товарищ лейтенант, вас вызывает товарищ майор, – пискнул женский голос. Ага, Ким. Это она после моего негуманного похода по полю бойни так? Помнится, чуть раньше просто Андреем называла.

Я встал и поплелся к камню, возле которого лежали носилки с Арашевым.

– Тащ майор, лейтенант Панов…

– Доклад, – совершенно сухим и даже слегка недовольным голосом потребовал Арашев.

– Шестнадцать убитых, ушли трое, предположительно один из них ранен. Оружия разного всякого, пэзээрка эти проклятые! Среди трофеев два осла, так что завтра с утра скорость нашего движения…

– Это потом. Сейчас твоя задача – собрать трофеи, обеспечить личному составу условия для отдыха, распределить и выставить часового, – майор присмотрелся ко мне. – А не изображать из себя монашку, потерявшую девственность. Понятно? Сначала подчиненные, потом ты сам, если времени хватит. Нет у тебя сейчас такой роскоши, чтобы копаться в своих чувствах. Давай, Панов, работай, темнеет!

Сам почти никакой, бледный, а команды раздает – будь здоров.

– Так точно, все понятно, – я опустился перед Арашевым на колени, посмотрел ногу. Повязка держалась, но прилично так пропиталась кровью. Надо менять, а то бактерии там и так пир устроили, еще и дополнительно их кормить. Открытый перелом в полевых условиях – это считай ампутация. Когда мы еще майора доставим в госпиталь?

– Женя, за тобой перевязка, после давай заряжай автомат, охраняй нас, – команды начал раздавать уже я. – Тоня, Маша, вы со мной, собирать трофеи.

К нашему приходу Тихонов уже успел поймать и стреножить ослов, даже оттащить подальше трупы моджахедов. Так что медичкам блевать не пришлось. Так, взбледнули слегка, но и только. Собрали в кучу оружие, ящик с гранатами, пусковые установки к «Стреле». Духи оказались вооружены обычными калашами, скорее всего китайскими, а у одного даже старая английская винтовка Ли-Энфилд. Раритет!

– Тут рис, лепешки, – Женя Ким сунула нос в одну из сумок, испачканную кровью. – Если найдем мясо, я, наверное, смогу приготовить плов.

– Где мы тут тебе казан добудем? – я пощелкал затвором винтовки. Работает. Приложился. Эх, к ней бы еще оптический прицел… Наша огневая мощь сразу возрастет. Но тяжелая, зараза! – Ты, кстати, из корейцев? Фамилия специфическая.

– Из московских корейцев, – девушка поправила прядь над ухом, несмело улыбнулась. – Отец из корейского колхоза «Политотдел» Узбекской ССР. Там вырастили самую высокую в Союзе кукурузу – шесть метров – и Хрущев сказал: передовиков – взять на учебу в Тимирязевскую академию. В институте отец встретил маму. Ну и… Извини, я какую-то ерунду несу. Про кукурузу, Хрущева…

– Все нормально. Это от нервов. Так мама у тебя русская?

– Да. Я полукровка.

Я присмотрелся к Ким. От азиатов – только раскосые глаза. И черные, шелковистые волосы волной. Лоб высокий, кожа белая, чистая.

Я посмотрел в небо. Солнце уже садилось – только краешек диска был виден, ощутимо похолодало. Идти дальше или ночевать? Подошли Тихонов, Фурцева и Дегтярева. В два захода они перетащили к нам все оружие, духовские припасы.

Эх, сейчас бы, несмотря на усталость, подвесить носилки между ишаками да рвануть к дороге! Часа за три дошли бы, сто процентов! Да только вот проблема – электрики, сволочи, не обеспечили освещение по пути следования. И у духов ни одного прибора ночного видения не нашлось почему-то. Написать, что ли, претензию их командованию, чтобы на будущее обязательно как минимум один на отряд давали?

Не удастся нам сейчас даже километр пройти. Мы и днем спотыкались, а в темноте ноги все поломают. Придется здесь и ночевать. Есть ли опасность, что ушедшие вернутся отомстить? Как бы не так. У них на руках раненый, как минимум один. И эволюция так и не смогла вывести ни одного афганца, видящего в темноте. Это только в кино всякие рэмбы бегают ночью по горам и радуются жизни. Значит, поесть, согреться, и с восходом солнца – в путь.

Арашев молча лежал, закрыв глаза. Уснул, что ли? Я подошел поближе. Свежая повязка белела в сумерках. Надо побыстрее костер развести.

Ужинали сухпаем и зеленым чаем, заваренным в душманском котелке. Я старался не думать, в каких условиях посудина хранилась до попадания к нам. По крайней мере, она подверглась термической обработке, воду кипятили. Как-то один мой приятель пошел в поход. Короче, воду они просрали и решили набрать из ручейка. Вроде как органолептически она подозрений не вызывала. То есть на вкус и запах, а также внешне, никаких особых опасений не было. Вскипятили, заварили чайку, вот прямо как мы сейчас. А потом знакомому зачем-то захотелось обследовать окрестности и подумать о глобальных вопросах. Взял он туалетную бумагу и пошел вверх по течению ручья. Метров через двадцать увидел, что истоки водная артерия берет в старой свалке, которую они не заметили за густым кустарником. И никто из участников похода не обосрался, светиться в темноте не начал и от цирроза печени через месяц не скончался. Поэтому я верю в целебные свойства огня.

Дровишек было негусто. На пионерский костер до небес не хватало. Вот только на чаек да погреться немного. Презрев брезгливость, раздал всем найденные у душманов накидки из верблюжьей шерсти, похожие на наши деревенские домотканые половички. Пахли они чем-то сильно неродным, но холод тоже не тетка. Выделил майору парочку дополнительных, ему, как говорилось в старом медицинском анекдоте, хуже, чем остальным. Не бог весть что, но на безрыбье, как известно…

Разделил всех на смены, по два часа. Первой так и оставили Ким. Второй – Тихонов, потом – взял я, ну Дегтярева остаток. А Фурцеву, как покалеченную, пожалели.

Я первые две смены спал вполглаза, то и дело вскакивал, прислушивался к ночным шумам. Так что свою вахту я стоял сильно вареный. Сесть боялся, сморило бы. Хорош бы я был, задрыхнув на посту. Оно бы, конечно, посмотреть на красоты звездного неба и порадоваться единению с природой, но ни хрена такого не получилось: небо заволокло тучами, и темень была библейская. Это же вроде одна из казней египетских? А у меня, значит, афганская.

Тупой я, конечно. Я ведь даже не знаю, на сколько меня сюда официально запихнуть можно. Не спросил ни у кого, обмундирование получил – и вперед. Долго ли служат пиджаки? Полтора года? Два? Где это надо спросить? В строевой части? Блин, тащил же срочку, вроде помнить что-то должен, а в голове осталось, оказывается, только подшивание подворотничков и наматывание портянок.

И снится мне не рокот космодрома… И снится мне не эта тишина… А снятся мне ковры, ковры у дома…

– Я тебе точно говорю. Берешь на кандагарском базаре персидские ковры, по сто рублей чеками. А тут сдаем по пятьсот минимум.

Глаза у Давида горели, он размахивал руками, тыкал пальцем в один ковер, в другой. Мы почему-то были как раз на том самом базаре, куда меня «сватал» абхаз, разглядывали продукцию местной текстильной промышленности. Все продавцы бодро говорили по-русски, легко давали скидки.

– Вон тот! Берем вон тот.

Мы дошли до лавки с огромным ковром на стене. Метра три на три!

– Это шелк и вата! – Давид профессионально потрогал ткань.

Его необычный рисунок изображал сад, разбитый на четыре части, и в центре каждой находится огромный куст с красными, белыми, желтыми и зелеными цветами. Вокруг куста расположены другие растения и животные – павлины, олени, зайцы и львы. По периметру сада находятся бордюры, украшенные геометрическими фигурами и арабскими надписями.

– Продашь Суслову за десять тысяч! Два «жигуленка» купим на него!

– Суслов умер.

– Сам ты умер. Это специально объявили, чтобы Андропов и Щелоков не выжидали, а вцепились друг в друга поскорее. Пока они ослабленные зализывают раны, бац, объявляют, что Михал Андреич живее всех живых, просто отдыхал на водах.

– Ты какую-то ерунду несешь. Но ковер красивый, давай купим. Только как мы его повезем?

– Да… огромный. Человека можно завернуть. Или двух.

Я почему-то начинаю спорить, продавец предлагает попробовать. Ковер снимают, кладут на землю, я ложусь сверху. Меня заматывают. Повернуться не могу, кручусь так и сяк.

– Панов!

– Грх…

– Лейтенант!

Меня трясут за плечо, я открываю глаза. Все тело затекло, спиной я прижат к камню, а хм… спереди ко мне притулилась Женя Ким. Попкой уперлась мне в пах, мои руки обнимают ее за талию. Охренеть два раза…

– Андрей, вставай, рассвет скоро!

За плечо меня дергает улыбающаяся Дегтярева. Бли-ин… Теперь трепу будет, когда попадем в медроту. Точнее, если попадем.

– У нас ничего не было! – тихим шёпотом отмазался я.

– Да знаю я, все спали как убитые.

Я расцепил руки, с трудом сел. Женя счастливо почмокала губами, вздохнула. На зубах скрипел песок, краешек красного солнца вылез из-за горизонта. Черт, как же я с медсестрой оказался в объятиях рядом? Засыпали же вокруг остатков костра в ямке каждый сам по себе?

– Поднимай остальных, – я встал на подрагивающих ногах, покачнулся. Тело болело. Нет, не так. Тело БОЛЕЛО. Как будто великан лупил меня весь вчерашний день громадной палкой. По спине, по груди…

– Какая все-таки пустыня утром красивая, – Тоня приложила ладонь козырьком ко лбу. – Вот бы сфотографировать!

– Что-то ты не о том думаешь, – я покопался в своей сумке. Разумеется, там не было ни зубной щетки, ни мыла. Никто же не предполагал экстремальный вояж по пустыням Афганистана в составе тургруппы.

Завтракали сухпаем. Не супер, конечно, но какой-то кирпич в желудке образовался. Пошел, посмотрел майора. Держится. На вопрос, не замерз ли, только хмыкнул. Но температура, согласно показаниям биотермометра, выше нормальной. Будем надеяться, субфебрилитет до тридцати восьми. Кстати, всегда удивлялся, как некоторые мамаши умеют определять у своих киндеров температуру с точностью до десятой доли градуса. Я даже пытаться не буду.

Одна только надежда и греет, что скоро мы выберемся на дорогу и нас кто-то там подберет. Жалко ишаков нагружать выше крыши, но себя еще жальче. А потому мы с кряхтением и матом организовали подвес носилок между двумя животными, прицепили наши трофеи и с божьей помощью двинулись в нужном направлении. Проклятая гора так и торчала справа от нас, ноги не хотели шевелиться после вчерашнего похода и ночного дубака, но впереди была цель, к которой мы, согласно заветам какого-то шибко грамотного китайца с каждым шагом приближались.

Ослы к переноске носилок не были приспособлены. Таскать тяжелое – это они готовы, а вот идти синхронно, чтобы Арашева не выбросило на землю, их не обучили. Они относились к непонятной хреновине, болтающейся между ними, с большим подозрением, правый крендель всё норовил достать носилки зубами и вообще проявлял себя с худшей стороны.

Майору это не нравилось совсем, но он только скрипел зубами. Наверное, чтобы отвлечься, спросил, кто я да откуда, и я довольно долго кормил его байками про «скорую», в которых выступал смесью супермена и ужаса, летящего на колесах «рафика».

Девчат ожидаемо заинтересовали заграничные гастроли, и я живописал трущобы Вены и Цюриха, а также красоты оперных театров и пятизвездочных отелей. Короче, каждый вечер с вами артист разговорного жанра Андрей Панов.

– Да, в квартале красных фонарей был, – соврал я, не краснея, отвечая на вопрос Ким. – И даже на стриптиз заглянул…

– Там очень стыдно? – Женя аж покраснела вся.

– Очень! Ибо все видно.

– Девушки и правда там без трусов?

– Панов! – от стали в голосе Тони перемерли все окрестные духи. – Ты же комсомолец!

– Спортсмен, красавец, – подхватил я.

– Как же ты мог на такую похабель пойти?

Ну да, ну да… В СССР секса нет, есть только любовь.

За бесконечным трындежом мы даже не обратили внимания, как каменная стена справа начала заканчиваться. И потому вопль Жени Ким «Смотрите, вертолет!!!» застал нас практически врасплох.

– Где? – я начал озираться по сторонам.

– Да вон же! – ткнула она пальцем в черную точку вдали. И она двигалась!

Блин, а куда я сунул ракетницу? Была же на виду, мешалась постоянно. Поиски затянулись на долгие минуты, и, когда недоразумение образца сорок третьего года нашли, то точка перевалила через горную гряду и скрылась из виду. Увидит там кто-нибудь нас, если запустим хоть все красные ракеты? На всякий случай я выстрелил. Два раза. Но Арашев сказал, что толку нет никакого, я долбодятел, потому что ракетницу надо таскать заряженную при себе. Судя по взглядам, которые на меня кидали все – я не просто долбодятел, я занял первое место на соревнованиях этих чудо-животных. Ан нет. Женечка смотрела на меня влюбленным взглядом. В ее глазах я был настоящим героем. Теперь ясно, почему ночью она прижималась ко мне, а не к Валере.

– Ты как?

Я подошел к фельдшеру, осмотрел лицо. Синяк превратился в черное, опухшее пятно.

– Головная боль есть, но терпимо. А это, – он ткнул пальцем в гематому, – рассосется. Зубы вот жалко, тут ведь даже железные вставить, и то проблема.

– Обещаю, достану тебе золото!

Валера только скептически хмыкнул.

Я шел и крутил головой во все стороны, пытаясь высмотреть еще какое-нибудь летающее приспособление, которое отправили на наши поиски. Как объяснил Арашев, пропавшие две вертушки – ЧП огромного масштаба, искать будут, пока не найдут. Правда, останься мы возле места аварии, не факт, что до утра дожили бы. Ибо такого преимущества, как мы получили в нашей засаде, не было. Так что всё правильно мы делаем.

Небо было девственно чистым. Всякая мелкая облачность не в счет. Так что оставалось только продолжать ползти по жаре к дороге. Тем более что она должна вот-вот показаться. Но что больше всего пугало, так это тишина. Наша компания была единственным источником звука в округе. Временами казалось, что эта относительно ровная поверхность бесконечна. Тем более что после упущенного вертолета разговоры наши сами собой сошли на нет.

Короче, опять я погрузился в какой-то транс и утратил связь с реальностью. Прав был наш ротный старшина, когда заявлял, что меня для пользы дела надо отправить на дембель сразу, потому что армия и я – абсолютно несовместимые вещи. Ничего не изменилось и в этой жизни. Так что когда Тоня Дегтярева крикнула «Стой!», я толком даже не понимал, где я.

А оказалось, на той самой дороге, которая была нашей промежуточной целью. Что вам сказать про вторую вечную беду этой страны? Когда про отечественные пути сообщения говорят, что у нас одни только направления, то поверьте, это граждане просто зажрались. Тут же это тропа в колдобинах, чуть шире пешеходной. Однополоска. Уж не знаю, как там у них в столице, я дальше аэродрома в ней не бывал, но здесь вот так.

И никакой движухи не наблюдалось. Пусто. Хоть вдоль передвигайся, хоть поперек, а хоть и зигзагом – никому не помешаешь.

Повернулся к майору.

– Ну что, Руслан Аслаханович, перекурчик небольшой – и в путь?

– Организуй-ка мне, Панов, отлить, – ответил Арашев. – А потом всё остальное.

После туалетных процедур ко мне прицепилась Женя. Прямо как репей. Начала издалека:

– Так ты Сеченовку закончил?

– Ага.

– Так вас же не призывают после нее? Удостоверение офицера и в запас.

– Ну а вот конкретно меня призвали.

Я сел на пятую точку, положил на колени АКСУ. Организовал неполную разборку, достал масленку, ветошь, шомпол. Начал чистить автомат от нагара. Тоже мне, боец… Если бы Арашев не указал на косяк, так бы и шлялся с грязным оружием. Нет, вчера после стрельбы масла плюхнул в ствол, чтобы откисало, а потом забыл.

– Мой почистишь? – Женя села рядом, расстегнула пуговку на куртке. – Фу… какая жара. Просто подыхаю.

– Свое оружие каждый чистит самостоятельно, – я технично отмазался от малоприятного занятия. – Ты вообще переживаешь, что мы живых людей постреляли десять часов назад?

Ким покраснела.

– Я не целилась.

– Ага, ну тогда, конечно, легче. Разбирай пока свой автомат. Ты там патрон в патроннике хоть не оставила?

Женя ловко отсоединила магазин, щелкнула затвором, и патрон ожидаемо полетел в сторону. Пришлось ей вставать и изучать придорожную пыль.

– Ты не думай, я не халявщица! Давай я тебе пришью что-нибудь или сготовлю обед. Я хорошо готовлю.

Я осмотрел девушку с ног до головы. Фигуристая такая, но маленькая. И активная. Психика опять же здоровая. Вон неродственница министру лежит, слезы льет на коленях у Тони. А эта в повара набивается.

– У нас не из чего готовить особо. Одни сухпаи. Разве что рис духов…

– Панов, а ты женат? – Женя просто лучилась любопытством. – Кольца на руке нет.

И что отвечать?

– В загсе не был, – буркнул я чистую правду и постарался побыстрее перевести разговор. – Ты-то как за речку попала?

– За речку?

– Так тут говорят.

– Речка – это, наверное, Амударья, – сообразила Ким.

И начала мне пересказывать свою незамысловатую судьбу. Двадцать два года, после медучилища пошла работать операционной сестрой в гнойную хирургию. Встречалась с парнем, думала, замуж позовет. Он и позвал, но не ее. В расстроенных чувствах решила поехать в Афган. Подозреваю, что и за женихом тоже. Опять же, зарплата, чеки и прочие плюшки. А что весь срок контракта придется в палатке жить и задницу за ближним камнем мыть, наверное, не рассказали. Да и не мое это дело, таких девчат тут, насколько я помню, тысячи побывало. И у всех разное в голове.

Прошел один час, потом другой. Мы перевязали Арашева, перебрались в тень под большой камень. А на дороге было ни души. У меня даже закралось подозрение, что афганский гарнизон куда-то делся. Нет, ну должны они, не знаю, патрулировать окрестности, следить за этой дорогой, чтобы ее не заминировали, нас ждать, в конце концов! А сволочи эти будто попрятались в норы какие-то. И если дорога эта на Кабул, то, наверное, кто-то по ней ездит. А мы, блин, торчим уже почти полдня – и тишина. Я взобрался на камень, посмотрел в разбитый бинокль. Только обгоревший остов «газона» виднелся дальше к югу.

Настроение у всех как-то сникло. Все молчали, только ослы временами фыркали и мотали головами. Тем неожиданнее было услышать шум мотора, а потом и увидеть древний БТР-40, выехавший из-за поворота. На броне красовалась не очень тщательно нарисованная афганская звезда в черно-красно-зеленом круге. Даже я знал, что эти засранцы – из местной жандармерии, Царандоя. Они отвечают за дороги и блокпосты.

Старинная советская бронемашина, как пить дать, вызволенная с вечной стоянки со складов длительного умирания, остановилась метров за тридцать. Мелькнула мысль, что сейчас они могут на всякий случай расстрелять нас, а после скажут, что так и было.

Я быстро зашагал вперед, почти пробежал метров десять, потом остановился и крикнул:

– Салам алейкум! Я лейтенант Советской Армии Панов! Старший, подойдите!

И тут вдруг поверхность у меня под ногами закружилась и начала стремительно приближаться к моему лицу, странно покачиваясь. Я всё же успел оттолкнуть ее руками и почувствовал, как проклятая дорога ударила меня по левой коленке. Я начал подниматься, когда ко мне подбежал какой-то мужик и спросил с жестоким акцентом, всё ли в порядке.

– Там… офицер раненый, – махнул я рукой. – Я сам встану, браток, сейчас.

Походу, меня достал солнечный удар.

Я еще раз попытался встать, но нет, только звездочки в хороводе закружились перед глазами.

Глава 5

Пришел я в себя чуть позже, в кузове грузовика, который наши спасители подогнали. Хорошо, когда есть связь. Нажал на кнопочку, и нате, пожалуйста. Я не видел, как раз в отключке валялся, но думаю, что именно так и было.

Наверное, удар был всё же тепловой, да плюс горы, акклиматизация. Вот оно совместно и дало результатик. Погано, конечно, но своих болезней стыдиться нет смысла. Почему-то люди эпизода диареи, когда добежать не удалось и пришлось какое-то время без нижнего белья обойтись, дико стесняются. А вот украв из бюджета баблишка – наоборот, гордятся. Странное дело, но так и есть.

Недолго ехали, я даже соскучиться не успел. Когда едешь по такой славной дороге, то даже в лимузине с отличной звукоизоляцией шумно будет, а уж в этой таратайке – и слова друг другу не скажешь.

Заскрежетали ворота, еще какое-то железо, и мы въехали, слегка петляя поначалу, на плац. Наверное, везде они приблизительно одинаковые. Тут всё и закрутилось. Какой-то начальник выкрикивал команды, сапоги затопали, задний борт открылся, и я увидел целую компанию афганского воинства. Сразу же в глаза бросилось, что они все делятся на две неравные группы, по физическим размерам. Усатые начальники, тройка которых наблюдала за всем действом со слегка обеспокоенными лицами, роста были не ниже метра восьмидесяти, плечистые и парочка даже пузатые. В детстве ели много манной каши, наверное. А подчиненные все как один бабушек не слушались, а потому выросли мелкими и с виноватым выражением лица. Или есть им нечего было.

У нас, кстати, после установления истинной демократии очень долго была такая фигня: призывников с дефицитом массы тела организованно вывозили в пионерлагеря, чтобы откормить. Может, и не кончилась эта затея, не интересовался. Денег у населения потому что хватало только на бояру и жидкость для разжигания каминов. Как-то мне пришлось в конце нулевых попасть случайно в какой-то деревенский магазин, и я удивился, как же возросло благосостояние селян – судя по прилавку, у каждого из них не менее пары каминов в особняке было, и они весьма интенсивно их использовали.

Казарма у Царандоя бедненькая. Не такая, как в фильме «Офицеры», но лучше ненамного. Когда выгрузили нас и приступили к барахлу с трофеями, тройка местного начальства подошла поприветствовать. Ну точно, блин, у них командиров по ширине морды выбирают. Едва афганец открыл рот, то удивил не довольно слабым акцентом, а мечтой любого правоверного цыгана – у него, наверное, абсолютно все зубы были золотые. Красавчик.

Нам предложили помыться-пообедать, но я настоял на перевязке Арашева в нормальных условиях. Отправил на помывку девчат, а сам пошел за местным медиком в его хоромы. И сразу же мне захотелось одновременно завыть и выругаться. Понятно, что хлопчик тут ни при чем, он рад был поделиться всем, что у него есть. Вот только не было у него почти ни хрена. Биксики коцаные, стерилизатор такой древний, что я бы рядом с ним, пока работает, старался не находиться. Ну, и остальное, бедненько и скромно.

Я снял гимнастерку, бросил в угол – один хрен ее только стирать. Умылся и после этого обработал руки. Местный эскулап, скорее всего, санинструктор, по-русски говорил примерно как я на пушту. И на дари тоже. Саляма-алейкум – алейкум-асалям. Впрочем, мы с задачей разобрались. Пока я плюхался, он всё подготовил, повязку снял.

Да уж, товарищ Арашев, нога твоя прямо визжит уже, что ей срочно надо в госпиталь. Края покраснели, сукровица вроде как попахивать начинает. В медицине любое сомнение надо записывать в пассив, потому что запах был еще сильно сомнительный. К счастью, у парня нашлись и антисептики, и бинты, так что я там всё промыл фурацилином, края – перекисью, а потом смазал самым ходовым военным лекарством – спиртовым раствором бриллиантового зеленого. И уколол пенициллином, даже не просроченным. Других антибиотиков у Царандоя здесь не было всё равно.

– Что у меня там? Все хреново?

Майор очнулся, посмотрел на меня мутным взглядом. Я только заковыристо выругался. Вспомнил все – первую мировую, вторую, вторжение в Афган.

– Это не вторжение! – строго мне выговорил Арашев. – Мы здесь по просьбе законного правительства.

– После того, как незаконное – Амина – грохнула Альфа?

– Откуда ты знаешь про Альфу?

– Болтали в самолете лейтенанты, – отмазался я.

– Амин стал нелегитимный после того, как приказал удавить Тараки!

Зашибись разговор пошел. Майору могут ногу отрезать, а он про легитимность задвигает. Тараки какой-то… Я хотел отмолчаться, но не тут-то было.

– Если бы нас тут не было – тут были бы базы США. Амин уже пригласил американских советников, и те выбирали места под пусковые шахты!

– Ну а мы бы на Кубу обратно завезли ракеты – отвечать надо соизмеримо.

– Никто бы уже не дал на остров через полмира тащить ракеты, – майор покачал головой. – Теперь все со спутников видно, любой корабль пасется круглые сутки.

– Разве нельзя было поддержать местную оппозицию Амину? Оружием, деньгами…

– Какая оппозиция, лейтенант?! Тут всего одна партия с двумя якобы фракциями, «хальк» и «парчам». Да всякие исламисты в деревнях. В основном имамы при мечетях и их огромные семьи. Им, кстати, американцы сейчас через Пакистан и засылают оружие и деньги.

– Так что же делать?

– Если бы я знал, – Арашев тяжело вздохнул, поморщился. – Эти горы невозможно контролировать. Перевалы мы худо-бедно закрыли, но наше слабое место – конвои. Их легко клевать из засад. А без конвоев – нет снабжения. Раньше перевозки эффективно прикрывали боевые вертолеты, теперь сам видел – у бородатых есть китайские ПЗРК. Что делать – ума не приложу. Ну да ладно, теперь это не моя головная боль. В Союз, к семье… Комиссуют поди, эх… ребят жалко, как они без меня?

– Уж как-нибудь.

– Вот именно, как-нибудь – это считай ты сдох тут…

Я померил майору температуру. Она не радовала, тридцать восемь и два. Не скажешь уже пренебрежительно на вопрос коллег: «Да ерунда там, субфебрилитет». Давление держит, сто десять на семьдесят, пульс соответствующий, сто шесть. У меня, кстати, тоже сердце стучит за сотню, и температура тридцать семь ровно. Всё-таки перегрелся немного. Голова трещит, во рту сушняк…

Майор перенес очередную экзекуцию стоически, даже не ругался. Спросил еще раз, как там рана. Опытный. Потребовал бинты грязные показать. Но я ограничился устным ответом. Его понять можно, бегая по разным экзотическим местам, экспертом по гнойной хирургии становишься быстро, и оттенки запаха из раны начинаешь интерпретировать покруче дипломированных специалистов.

Тут и золотозубый командир нарисовался. Местный эскулап, от которого толку было меньше чем ноль, быстренько исчез, будто его тут и не было никогда. Понимание важности вертикали власти у них, наверное, из мамкиной сиси впитывается. А я задержался слегка, нанося завершающие штрихи. К тому же я тоже немного начальство, хоть и мелкое, да и Царандой мне ни разу не указ. Поэтому и услышал новости про вертушку, которую снарядят за нами в самое ближайшее время.

А остальное мне и неинтересно было. Поэтому я вежливо попрощался и отбыл для приема водных процедур и пищи.

Если честно, то обратно в вертолет залезать было стремно. И, похоже, не одному мне. Девчата тоже переминались с ноги на ногу и смотрели на зеленый корпус с опаской. Но я наступил на горло собственной песне, первым полез внутрь. Всё равно другого транспорта нет и не предвидится. Трофеи и без нас загрузили два прапора с суровыми лицами хозяйственников. И фельдшер с чемоданом там тоже имелся, хотя делать ничего и не пришлось: клиент обезболен, транспортная иммобилизация присутствует, и не из подручных материалов, а из лестничной шины имени товарища Крамера, довольно ловко согнутой по размерам афганцем Рашидом.

И внутри женская часть нашего коллектива сбилась в кучку, все как одна сцепили зубы и сохраняли напряженное выражение лиц. Фурцева даже смочила щечки слезами. Тоня, заметив – достала платок и вытерла, попутно попеняв:

– Ты в армии!

Ага. «You in the Army Now», – пропел я про себя. Прям все как в песне – vacation in a foreign land. То бишь «отдых» в чужой стране. Ни в чем себе не отказывайте.

– Я домой хочу! К маме.

Блондинка опять залилась слезами.

Я посмотрел на Ким. Та терпела все стоически. Даже умудрилась мне подмигнуть.

– Не вздумай маме ничего сообщать! – воспитывала Фурцеву Тоня. – Она с ума сойдет. Только хуже будет.

– А я хочу уволиться!

– Демобилизоваться.

– Да, демобилизоваться!

Дегтярева что-то зашептала медсестре на ухо. Не бином Ньютона, что именно… Жалуйся врачам на все сразу, боли в груди, животе, глядишь, как и Арашева, комиссуют. Только тут поди местные врачи собаку съели на любителях косить…

Прапорщики, глядя на это, лишь головами качали.

Ох, как я их понимаю. Это даже покруче, чем в автомобильной аварии побывать. Хотя и это по-разному переносят. Я же подбирал мужика, у которого машина в хлам разбилась, а у него цель была – в роддом к жене попасть, так что сел и поехал.

Но никаких сюрпризов полет нам не преподнес. Трясло, шумело, но буднично и даже скучно, наверное. Пейзаж внизу разнообразием не радовал – пятьдесят оттенков серого, желтого и коричневого. Мне довольно быстро надоело, и я по примеру Арашева закрыл глаза и попытался помедитировать.

Только приземлились – и нас сразу разлучили. Майор, Фурцева и Тихонов отправились в госпиталь. А мы с Тоней Дегтяревой и Женей Ким были признаны годными и нас повели в комендатуру. Для пресс-конференции, как я понял. Предварительно поселив в офицерской общаге при аэропорте и поставив на довольствие в пятидесятом отдельном смешанном авиационном полку. Финансист посокрушался насчет продаттестатов, но так, для вида больше.