Читать онлайн Тайна Самаэля

ТАЙНА САМАЭЛЯ

«И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе».

(Откровения святого Иоанна Богослова,12:7)

«Он же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию»

(Евангелия от Луки, 10:18)

«…ангелов, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище, соблюдает в вечных узах, под мраком, на суд великого дня».

(Послание Иуды, 1:6)

«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».

(Бытие 3:22)

Я стоял на металлической "рыбине" – так мы называли нашу стратегическую подводную лодку класса "Тайфун". Гигантское, почти мифическое судно, она напоминала морское чудовище. Эта колоссальная субмарина, созданная в годы холодной войны, была способна нести на борту полторы сотни атомных боеголовок, установленных на баллистические ракеты. Ее корпус, покрытый черным, антикоррозийным слоем, был специально разработан, чтобы незаметно скользить под водной гладью и противостоять бескрайним арктическим льдам. Прочная, словно броня, обшивка могла выдерживать мощное давление водной глубины, а внутреннее пространство напоминало лабиринт, с разделенными секциями для экипажа, командного пункта и отсеков для оружия.

Я стоял на палубе, пристально всматриваясь вдаль, хотя понимал, что ни один человеческий глаз не заменит чувствительные сенсоры и приборы, которыми был оснащен наш корабль. Было холодно, до дрожи – северные широты не жалуют моряков теплом и мягким климатом. Но мне, человеку из Средней Азии, не привыкшему к таким суровым условиям, эта ледяная свежесть казалась почти экзотикой, манящей альтернативой знойной и сухой жаре родных краев.

Скоро ночь полностью уйдет за горизонт. Над головой расстилалось ясное, безоблачное небо. Почти не было ветра, и море выглядело спокойным. Блеск звезд начинал меркнуть, но одна, более яркая точка оставалась над горизонтом, привлекая взгляд. Серо-синяя ледяная вода у борта тихо плескалась, холодная и беспощадная – достаточно пары минут в ней, чтобы замерзнуть, как в смертельных объятиях. Но наши толстые, теплые куртки защищали нас от пронизывающего холода.

Вдали, на горизонте, поднимались темные громады айсбергов. Они покачивались, медленно проплывая мимо нас, словно гигантские стражи северных вод. Их белоснежные пики отражали слабый свет далеких звезд, добавляя картине сюрреалистический оттенок. Мы шли своим курсом, держась на безопасном расстоянии от ледяных монолитов, и они, холодные и безмолвные, оставляли нас в покое.

Этот мир, затерянный в севере, казался нереальным. Я стоял на вахте, возвышаясь над корпусом на рубке. Рядом со мной дежурили капитан-лейтенант Сергей Сиволапов и мичман Иван Корветов, оба пристально вглядывались в океан через морские бинокли. У пулемета стоял матрос Федор Кошкин, начеку, несмотря на полное безмолвие, окружавшее нас. Около четверти часа назад командир и его первый помощник спустились в командный пункт – оттуда они могли контролировать ход операции. Лодка находилась в боевом походе, готовая в любой момент выполнить свою миссию.

Всё это казалось далеким от войны – враг, хоть и реальный, оставался в мыслях "потенциальным". Тогда, в годы перестройки, не принято было называть их противниками, хотя каждый член экипажа знал, что речь идет о США и НАТО. Но на наших лицах это не отражалось. Мы знали свою цель, но привычка называть врага "потенциальным" уже въелась в нас, как отголосок политического прогресса.

Мой взгляд поднимался к небу. Одна яркая звезда манила меня, и я вдруг поймал себя на мысли, что это не просто звезда. Казалось, она скрывала что-то непостижимое. Как будто, эта светящаяся точка таила в себе загадку, неизвестную мне и одновременно пугающую своей холодной красотой.

– Интересно, как называется эта звезда? – спросил я, указывая на неё.

– Это не звезда, а планета, – сказал мичман Корветов, чуть усмехнувшись. – Венера1.

– Венера? Но она так ярко горит…

– А знаешь, её когда-то называли Денницей, – задумчиво произнёс Корветов. – Её создал падший ангел – так говорят древние предания. Прекрасной, ослепительной. Но затем Творец прогневался и превратил её в пылающий, пустой мир. Она стала холодной, безжизненной, хотя по-прежнему служит утренней звездой для землян.

В этот момент повернулся к нам Сиволапов, его лицо обрамляли усы, покрытые инеем. От мороза его щеки покраснели, а на ресницах тоже застыли белые кристаллики. Вид у него был суровый, но в глазах блеснул знакомый огонёк любопытства.

– Да, я слышал эту историю от своего деда, – усмехнулся он, взвешивая каждое слово. – Тот говорил, что падший ангел искал орудие невиданной мощи, чтобы обрести контроль над Вселенной. Говорят, он до сих пор скитается, ищет… А у нас на борту – восемнадцать баллистических ракет. Но ему вряд ли нужно такое оружие. Он ищет силу, с которой можно сворачивать звёзды.

Сиволапов сделал паузу, взгляд его устремился вдаль, затем он стал декламировать наизусть, почти без запинки:

– Пророк Исайя сказал: «Как упал ты с неба, Денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней. Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустынею и разрушал города ее, пленников своих не отпускал домой?» Все цари народов, все лежат с честью, каждый в своей усыпальнице; а ты повержен вне гробницы своей, как презренная ветвь, как одежда убитых, сраженных мечом, которых опускают в каменные рвы, ты, как попираемый труп, не соединишься с ними в могиле; ибо ты разорил землю твою, убил народ твой: во веки не помянется племя злодеев».

– Неужели вы помните текст наизусть? – удивился я, хотя смысл древних слов ускользал от меня. Впечатлило не содержание, а то, что мой начальник так легко и без запинки декламировал сложный текст, словно он был его личным откровением.

Сиволапов слегка усмехнулся, и на его губах заиграла едва заметная улыбка.

– Да, у меня хорошая память, особенно на любопытные исторические… или мифологические данные. – Он выдержал паузу, будто собираясь с мыслями, а затем добавил: – В "Откровении Иоанна Богослова" было сказано: "И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним".

В тишине вдруг раздалось фырканье матроса Кошкина. Кошкин был, пожалуй, самым неприятным человеком в нашем экипаже. С его мелочностью, высокомерием и постоянной брезгливостью к окружающим он не вписывался в коллектив. Скверный характер не раз приводил его к мелким конфликтам, в том числе и со мной. За годы службы у меня бывали с ним перепалки, иногда доходило до слов на повышенных тонах, но дисциплина и внутренняя сдержанность всегда удерживали меня от прямой драки.

Сейчас Кошкин стоял у зенитного пулемета, делая вид, что занят осмотром. На его затылке была татуировка – змея с головой льва. Я никогда не видел подобных изображений и не знал, что она значит, но, когда взглядывал на неё, казалось, будто линии горят зловещим красноватым свечением. Возможно, это игра света, но от рисунка исходила странная энергия. Кошкин отвернулся, но я услышал, как он негромко пробормотал себе под нос что-то на незнакомом языке:

– Айко хозено ан ноше тамо. Мка оптимо хано отафле2, – с легким презрением в голосе сказал он, и эти слова почему-то застряли у меня в памяти. На слухе они напоминали арабские или близкие к ним интонации, но я не мог их понять. Ни Сиволапов, ни Корветов не обратили на его фразу никакого внимания, словно она не имела для них значения.

В этот момент капитан-лейтенант Сиволапов, высокий, крепкого телосложения, с пронзительными глазами и волевым выражением лица, нахмурился и бросил мне суровый взгляд. На холодном ветру его густые, светлые усы были покрыты инеем, а обветренное лицо, покрасневшее от холода, выглядело особенно сурово.

– Ладно, Ходжаев, забудь, что я тебе сказал, – сказал он с легким отстранением. – Знаю, странно это слышать от коммуниста. Считай, что я просто дал тебе краткий курс по религиоведению. Понял?

Я кивнул, чувствуя лёгкое недоумение. В тот момент слова Сиволапова и Корветова казались всего лишь занятной, но малопонятной историей. Тогда я не вдумывался в смысл их слов и быстро забыл об этом. Только спустя много лет судьба преподнесла мне сюрприз, и я столкнулся с тайнами, о которых они говорили. Оказалось, что сказанное ими имело значение не только для меня, но и для всего мира. И роль, уготованная мне, была вовсе не второстепенной.

…Пламя было необычным: холодного голубого цвета, оно казалось скорее не пламенем, а неким эфемерным, почти космическим свечением, устремленным из сопла установки. Я держал патрубок, и завораживающее зрелище этого светящегося потока передавало чувство силы, будто я сам контролировал нечто сверхъестественное. Это пламя, казалось, способно изменять суть материи, и я чувствовал себя на пороге открытия, которое могло перевернуть все известные законы физики.

В лаборатории стояла ночь, но жара не отступала, даже в половине первого ночи термометр держался на отметке в тридцать семь градусов. Я намеренно отключил кондиционер, чтобы эксперимент прошел в условиях, исключающих любые искажения. Профессор Бекзод Ибрагимов, седой и чуть сгорбленный, стоял рядом и напряженно наблюдал за каждым моим движением, нервно теребя пальцы. Он словно был в ожидании возможного провала, но не отвел взгляд. Медленно опуская сопло к металлическому бруску, я ощутил его взгляд и готовность к худшему. Однако на этот раз все шло как надо: голубое пламя скользнуло вглубь металла, и твердое тело поддалось, разрезавшись так легко и бесшумно, что казалось, я режу ножницами плотную ткань, а не прочную броню.

Я осторожно коснулся срезанной части – она была холодной, словно не подвергалась воздействию. Танковая броня, которую не брали кумулятивные заряды и даже урановые болванки, разделилась на две гладкие части без дыма, искр и обугленных краев. Я поднял одну из частей и, почувствовав под пальцами комнатную температуру, в свою очередь, ощутил настоящий восторг – это был успех, доказательство нашей идеи! Повторив эксперимент и разрезав броню на четыре части, я едва сдерживал радостный крик. В груди горело ликование, а зрачки блестели от адреналина и чувства победы.

– У нас получилось, Бекзод Хисамиевич, у нас получилось! – воскликнул я, обернувшись к коллеге. Но вместо ожидаемого ликования на лице профессора отразился страх, и его большие глаза с испугом уставились на меня. Он казался не просто удивленным, а настороженным, словно заглянул в бездну.

В этот момент лампы на потолке чуть приглушили свет, как если бы напряжение в сети дало сбой, но через секунду свет вернулся в прежнее состояние. За окном мелькнула крупная птица, и Ибрагимов вздрогнул, будто возвращаясь в реальность. Он стремительно закрыл окно и задернул шторы, ограждая нас от внешнего мира, словно пытаясь защитить тайну эксперимента. Магнитофон тихо играл узбекские макомы, и пение Севары Назархан, певицы с глубоким голосом и томной мелодикой, заполняло комнату. Эту музыку профессор всегда включал в моменты, когда хотел обрести душевный покой.

Профессор Ибрагимов был невысокий, немного плотный мужчина с заметной плешью, прикрытой аккуратно надетой тюбетейкой. Его седые волосы мягко ниспадали по бокам, а лицо отличалось крупными чертами – высокий лоб, крупные скулы и нос с «иранской» горбинкой. Некоторые считали, что его предки – персы, но он всегда избегал разговоров о происхождении. В молодости он был красив и обаятелен, умея привлекать внимание женщин, однако к зрелости полностью посвятил себя науке, обретя известность еще во времена СССР как выдающийся физик-экспериментатор. Я был его учеником и, пожалуй, единственным, кому он доверял подобные проекты.

– С вами все в порядке? – спросил я, наблюдая его задумчивое выражение. Долгие месяцы, которые мы провели в лаборатории, работая без выходных и праздников, могли наложить на нас отпечаток усталости. Мы были близки к разгадке, и Ибрагимов это понимал лучше всех, ведь именно он был автором самой идеи.

Ибрагимов, кажется, слегка пришел в себя. Он потер виски, нахмурился и пробормотал:

– Думаю, теперь действительно не все в порядке. У нас, увы, получилось. А я надеялся, что мы все-таки на ложном пути…

Я застыл, ошеломленный его словами, не в силах понять эту внезапную перемену.

– Бекзод Хисамиевич, о чем вы? Мы два года шли к этому успеху! Нам обеспечена Нобелевская премия! Мы сделали то, что не удавалось тысячам ученых, сотням институтов и лабораторий! Это мировое открытие в физике твердого тела!

– Да-да, и в этом наша беда, – с усталостью ответил он, бессильно опускаясь на кресло и прикладывая руку ко лбу, как будто пытаясь облегчить давящую боль. Я стоял перед ним, сбитый с толку, не понимая, почему он так тревожится и даже выглядит подавленным перед лицом столь выдающегося результата. Его реакция на наш успех и возможность получения Нобелевской премии казалась мне нелепой и совершенно непонятной.

– С вами все в порядке? – спросил я, сочувствуя ему, но недоумевая.

Ибрагимов слабо мотнул головой.

– Нет, не все в порядке. Мы играем с огнем. Небеса не простят нам этого.

Это был уже не первый раз, когда он касался подобных тем, рассуждая о Вселенной и ответственности ученых. Профессор становился все более замкнутым и осторожным, а иногда мне казалось – даже верующим. Правда, он никогда не посещал мечети и не совершал намаза, но все чаще напоминал мне, что наш мир создан Аллахом и что мы не имеем права его разрушать. На это я обычно отвечал, что ни он, ни я вовсе не стремимся что-то разрушать. Наш проект никак не связан с оружием, напротив – мы создаем технологии, которые помогут человечеству покорить космические просторы.

– НАСА на нас рассчитывает, Бекзод Хисамиевич, – убежденно говорил я. – Наше изобретение востребовано и Роскосмосом, и Европейским космическим агентством! Мы несем прогресс человечеству, как когда-то Прометей принес огонь людям. Небеса еще нас отблагодарят, хе-хе.

Ибрагимов посмотрел на меня с неожиданной усмешкой.

– Ты прав, – сказал он, но потом, задумчиво прищурившись, добавил: – Но знаешь ли ты, что Прометей имел еще одно имя? Его звали Люцифер.

– Люцифер? – усмехнулся я. – Это что же, Сатана? Нет, не слышал такого мифа. Я думал, этот ангел только людям пакости делает. Вы просветили меня, Бекзод Хисамиевич, в новых аспектах древнегреческой мифологии.

– Это не только греческий миф, – покачал он головой, пристально глядя мне в глаза. – Это старая библейская история. Только огонь был нужен ему, Прометею, не для того, чтобы человечество развивало технику и улучшало свою жизнь на Земле. Его огонь был началом разрушения и насилия, открытием дорог к новым средствам уничтожения. Он нес свет, но этот свет не приносил мира. Сейчас и мы, друг мой, как ни горько это признавать, тоже служим Люциферу.

Честно говоря, разговор о Люцифере и Прометее меня начал раздражать. Невероятные интерпретации древнегреческих мифов вызывали недоумение, но спорить с профессором мне не хотелось. Я поднялся, подошел к установке и выключил её, чтобы хоть немного отвлечься. Осмотрелся по сторонам, окидывая взглядом лабораторию, в которой мы находились. Это была часть просторного дома Ибрагимова на улице Ферганская в Ташкенте. Дом был большим, с восемью комнатами, и четыре из них Бекзод Хисамиевич превратил в лабораторные залы.

Здесь стояли десятки компьютеров, приборов и всевозможных аппаратов – многие из них были сконструированы собственноручно или привезены из-за рубежа специально для экспериментов. Это был настоящий технический арсенал. Соседи, конечно, редко заходили к нему в гости, и вообще он принимал друзей и посетителей в другой части дома, вдали от этой научной обители. С тех пор как четыре года назад от рака умерла его жена, Ибрагимов жил один. Его дети обосновались в Москве и Париже и приезжали в Ташкент всего пару раз в год. К физике и химии они интереса не проявляли: старший сын стал художником, а младший – бизнесменом. Впрочем, против того, чтобы их бывшие комнаты были переоборудованы под лаборатории, они не возражали. Так что теперь я и еще пара наших коллег были для профессора, пожалуй, единственными настоящими друзьями. Мы иногда встречались у него дома или в ближайшем кафе.

– Огонь может быть и оружием, а может быть и орудием труда, – сказал я, словно подводя черту под нашим спором. – Все зависит от нас самих, от того, какими мы хотим быть.

Я решил подкрепить свою мысль словами великого Омара Хайяма:

"Благородство и подлость, отвага и страх —

Все с рождения заложено в наших телах.

Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже —

Мы такие, какими нас создал Аллах!"

Профессор удивленно поднял брови.

– А ты тоже стал верующим? – усмехнулся он, и в глазах мелькнуло нечто вроде искреннего изумления.

– Нет, уважаемый профессор, просто люблю Омара Хайяма, – рассмеялся я. – А между прочим, можем отметить наш успех…

Я направился к холодильнику, где хранился любимый коньяк Ибрагимова – молдавский «Белый аист», к которому я добавил немного шоколада. Напиток был глубокого янтарного цвета, густой, с богатым ароматом винограда и тонкими древесными нотками – отличный выбор для такого случая. Настроение у меня было приподнятым, и если бы профессор вдруг попросил приготовить плов посреди ночи, я бы, пожалуй, согласился без колебаний.

Однако Ибрагимов отказался от коньяка. Это меня слегка насторожило. Он всегда был душой компании и, бывало, пропускал рюмку-другую, особенно после успешных экспериментов. Сейчас же он казался совсем другим человеком: словно утратил живость и легкость, на его лице застыло тяжелое, напряженное выражение, в котором я видел смесь отчаяния и страха.

– Да что с вами, Бекзод-ака3? – теперь я уже не скрывал своего раздражения. Поведение профессора, которого я уважал и на которого всегда равнялся, казалось совершенно странным. Вспомнилось, как благодаря ему я смог защитить докторскую диссертацию в научно-производственном учреждении «Коинот»4, несмотря на яростное сопротивление коллег. Пробивать путь в науке, особенно ломая стереотипы, всегда непросто. И без поддержки Ибрагимова я бы точно не справился.

Профессор махнул рукой.

– Нет, ничего. Не хочу сейчас об этом говорить, – устало ответил он.

Его глаза вновь потускнели, и я ощутил, как в воздухе будто повисло что-то тревожное и неуловимо опасное.

Я вернул бутылку коньяка в холодильник, в глубине которого хранилось немало блюд узбекской кухни, приготовленных нашей заботливой помощницей – Нигарахон Умаровой. Нигарахон, пятидесятилетняя женщина с крепкой фигурой и мягкими чертами лица, была оформлена как сотрудница проекта, но в реальности исполняла роль домработницы. Она занималась всем домашним хозяйством: готовкой, уборкой, стиркой – работой, на которую ни я, ни Ибрагимов не имели ни времени, ни желания. Седые пряди в ее волосах отливали серебром на фоне традиционного узорчатого платка, а на губах всегда играла легкая полуулыбка, придававшая ей вид заботливой, чуткой женщины. В доме Нигарахон позволялось все, за исключением одного: она не должна была трогать научное оборудование и компьютеры.

По правде говоря, она и сама не стремилась подходить к «чудо-машинам», как их называла. В ее глазах наши лабораторные приборы, с блоками, кабелями, экранами и газовыми баллонами, казались чем-то пугающим, чем-то, что живет собственной, таинственной жизнью. Она смущенно называла технику «шайтан-машина»5. Я с легкой улыбкой оглядел содержимое холодильника: там стояли манты6, салат ачик-чучук7, колбаса хасып8 и нарын9 – блюда, приготовленные пару дней назад и едва тронутые. Я сглотнул слюну, но аппетит так и не пришел; по всему было видно, что и у профессора сегодня вкуса к еде не было. Вздохнув, я закрыл дверцу холодильника и выключил микроволновку, в которой собирался было разогреть ужин.

– Ладно, ака, оставлю вас отдохнуть. Поговорим завтра вечером, – сказал я, глянув на часы. Уже была половина второго. Мне казалось, что тревога профессора объяснима: возможно, его беспокоили дела с налоговой инспекцией, неожиданно заинтересовавшейся грантом10, или, может быть, возникли проблемы с детьми. А, возможно, давало о себе знать здоровье. Но в любом случае, отдых ему сейчас был необходим. Предстояло оформить документы и расчеты для грантодателей, но этим мы займемся чуть позже.

– Ладно, Тимур, поговорим завтра, – наконец отозвался Бекзод Хисамиевич, поднявшись со стула и протянув мне руку на прощание. Он был в легкой национальной одежде – просторных белых штанах и ситцевой рубахе с широкими рукавами. Летом здесь, в Ташкенте, носить что-то иное было неудобно. Но мне вдруг показалось, что он слегка дрожал, словно ощущая прохладу – я решил, что это от волнения, и не придал этому значения.

– До свидания, Бекзод-ака, – кивнул я, отключил все еще работавшие компьютеры и направился к выходу.

На улице висела полная луна, и даже редкие облака не могли затмить ее яркого сияния. В ночной тишине стрекотали сверчки, а где-то в высокой траве шуршал ёж, дополняя общий ночной хор. Высокие деревья во дворе профессора казались темными стражами, что молчаливо наблюдали за всем вокруг. Эти фруктовые деревья – яблони, груши – он сам посадил много лет назад, когда родились его дети и внуки, следуя старой узбекской традиции. Я любил иногда сорвать спелую грушу или яблоко прямо с ветки и съесть, даже не помыв, наслаждаясь их сочной, сладкой мякотью и теплым, летним запахом. И сейчас едва уловимый аромат плыл в прохладном ночном воздухе, напоминая о лете и словно смешиваясь со светом далеких звезд, сверкающих таинственными точками на черном небе.

Вдруг я заметил отблеск, мелькнувший в темноте среди ветвей – словно два глаза наблюдали за мной, поблескивая загадочно. «Сова?» – мелькнула мысль. Но я не стал выяснять, какая именно птица скрывалась в листве.

Я тихо прикрыл калитку и огляделся: узкий переулок был залит желтоватым светом уличных фонарей, закрепленных на высоких столбах и над воротами каждого дома. Свет будто размывался в теплой ночной дымке, создавая уютный, почти сонный вид. На скамейке у одной из калиток собрались местные пацаны – лет по двенадцать каждому, с огоньком обсуждающие недавний матч ташкентской команды «Пахтакор». Наступили каникулы, и ничто не гнало ребят домой – день и ночь принадлежали им без остатка, особенно прохладные ночи, когда наступало долгожданное спасение от изнуряющей жары.

Вечерняя прохлада давала хоть какое-то облегчение: днем солнце так раскаляло землю, что даже воздух в тени казался горячим и сухим, а термометры поднимались выше сорока пяти градусов. Ребята, завидев меня, дружно поздоровались, вежливо кивнув, и я спросил их:

– Чем закончился матч с Украиной?

– Ничья, Тимур-ака, – буркнули они немного обиженно. Им явно хотелось чего-то определенного: или оглушительной победы, или поражения, чтобы можно было до мелочей обсудить игру, от и до разобрать действия игроков, их промахи и удачи. А ничья, по их мнению, – словно «ни вам, ни нам», с таким результатом команду не выведешь в четвертьфинал.

– Да-а-а, жара подвела, – протянул я, кивая философски, и все мальчишки дружно закивали в ответ. В такую погоду играть действительно непросто: травяное поле высыхает под солнцем, даже тень не спасает, когда каждый метр земли будто горит. Поле ведь не накроешь зонтом, и по этому иссушенному, почти обожженному покрытию ноги скользят иначе, да и воздух раскаленный.

Махнув ребятам на прощание, я подошел к своей старенькой «Матиз»11 и открыл дверцу. На дневном зное машина, простоявшая под солнцем, прогрелась настолько, что даже теперь, ночью, в ней было душно и жарко, как в духовке. Я сел, мгновенно ощутив себя словно в микроволновке, и сразу включил систему охлаждения. Конечно, прохлада придет не сразу, но хотя бы легкий поток прохладного воздуха облегчал обстановку. Завел мотор, снял ручной тормоз и плавно тронулся с места. В свете фар переулок, по которому я выезжал, выглядел еще более узким и тихим.

Этот старинный район – махалля12 со своими неповторимыми чертами. Домовладельцы знали друг друга, деревья и лавочки у каждого дома служили местом для разговоров и встреч, за детьми присматривали все соседи. Впрочем, мое внимание привлек человек, стоявший поодаль напротив дома профессора. Лицо мелькнуло в свете фар: крупный нос, лысина блеснула на миг, но, как только мужчина заметил меня, он резко отвернулся и скрылся в тени. Я еще некоторое время смотрел в темноту, но затем вернулся к дороге.

Тут перед машиной внезапно мелькнула птица, и я резко нажал на тормоз, чтобы не задеть ее лобовым стеклом. Она легко увернулась и исчезла в ночном небе, не оставив за собой и следа. Оглянувшись и убедившись, что все чисто, я выехал на широкую трассу, ведущую к центру города.

На ночной дороге машин было немного, лишь редкие встречные фары светились вдали. У каждого перекрестка виднелись милицейские машины «Нексия», а полицейские, вооруженные автоматами, внимательно следили за движением транспорта. Дело в том, что эта трасса была частью президентской дороги, и ее контроль усиливался, особенно когда ожидался проезд самого Ислама Каримова. Президент серьезно опасался покушений со стороны исламских радикалов, и для охраны здесь выставлялись сотни сотрудников МВД и СНБ, а на крышах и балконах ближайших зданий можно было иногда заметить людей с футлярами для музыкальных инструментов за плечами – но не было сомнений, что внутри находились не скрипки и не виолончели, а снайперские винтовки13.

В условиях этого усиленного надзора местные жители вынуждены были терпеть частые проверки, обыски и запреты, граничащие с унижением, ведь власть боялась народного возмущения.

Вскоре я оказался у своего дома – четырехэтажного кирпичного здания с типичной для старых построек архитектурой, с толстыми стенами и небольшими окнами, что помогало лучше сохранять прохладу летом. Дом выглядел массивным и основательным, с выступающими балконами и решетками на первых этажах, его стены были покрыты местами облетевшей краской, но в целом он сохранял достоинство и крепость, с которыми был построен еще десятилетия назад.

Я оставил машину у подъезда, рядом с небольшим лепешечным цехом, где несколько пекарей уже колдовали над свежими патыр-лепешками14. Из тандыров тянулся густой, теплый аромат, а от жара пекари то и дело вытирали пот с лиц. Они работали всю ночь, да еще и в такую духоту – с одной стороны давила летняя жара, а с другой жар углей. Увидев меня, пекари вежливо кивнули и предложили попробовать свежие лепешки. Я отломил кусочек еще горячего хлеба, почувствовав его мягкость и упругость, и, проглотив несколько ягод винограда, что лежал на столике, пожелал им терпения на эту жаркую ночь. Они готовили хлебные изделия для мероприятия15.

Поднявшись на четвертый этаж, я тихо открыл дверь ключом и прошел в коридор. В квартире стояла приглушенная тишина – супруга Индира уже спала. Мой шестнадцатилетний сын Махмуд, высокий и статный для своих лет, с живым, пытливым взглядом, сидел у телевизора в гостиной и увлеченно смотрел американский боевик, погруженный в экран. У него были темные волосы, немного лохматые после дня на улице, и открытая, энергичная улыбка, которую он мгновенно прятал при виде родителей. Его всегда тянуло к зрелищным фильмам, полной противоположности его характеру – в жизни он был спокойным, рассудительным и немного застенчивым парнем.

В соседней комнате сидела наша дочь, Севара, задумчивая и серьезная, с длинными волосами, убранными в косу, – она готовилась к очередному тесту по палеонтологии. Тонкие черты лица и внимательные карие глаза придавали ей вид ученого, решительно настроенного на освоение мира науки. Она училась на биологическом факультете и, готовясь к магистратуре, собиралась отправиться на учебу в Германию. Увлеченная материалами и книгами, Севара лишь буркнула мне что-то в знак приветствия, не поднимая головы.

Я прошел в ванную, принял душ и, накинув полотенце, тихонько пробрался в спальню. Как только голова коснулась подушки, усталость взяла верх, и я тут же провалился в глубокий сон. Уже в полудреме мне показалось, будто за окном мелькнула крупная птица, но, скорее всего, это был лишь отблеск луны.

Утром меня разбудил резкий звонок в дверь. Дзынь-дзынь-дзы-ы-ы-ы-ынь! Такой требовательный и нервный звук не могли издать ни соседи, ни домком, ни тем более родные. Я мельком взглянул на электронные часы – было восемь утра, солнце уже поднималось над горизонтом, воздух в квартире начинал прогреваться, и в стенах дома стало душно. Воскресное утро казалось не лучшим временем для таких визитов, и в мыслях я пытался сообразить, кто мог бы так настойчиво стучаться к нам в дверь.

Махмуд, чья комната была ближе всего к коридору, первым подошел к двери, и его голос прозвучал настороженно:

– Папа, тут менты к нам! – воскликнул он, очевидно, взволнованный визитом милиции. Этот термин задел прибывших, их лица стали хмурыми – в их глазах слово «мент» звучало почти оскорбительно. Для меня же оно всегда представлялось емким определением тех, кто злоупотребляет властью. Но, не имея проблем с законом и не припоминая причин для подобных визитов, я воспринял их присутствие с явным недоумением.

Мелькнула мысль о детях, но быстро отмел ее. Махмуд никогда не был хулиганом, одноклассники и друзья уважали его, и он не давал повода для нареканий ни в школе, ни во дворе. Севара же всегда олицетворяла достоинство и скромность, и навряд ли милиция могла иметь к ней какие-то претензии.

Я быстро натянул свою спортивную форму – легкие черные штаны с белыми лампасами по бокам, удобные и не стесняющие движений, и серую футболку с короткими рукавами. На ноги надел кроссовки, к которым привык и в которых можно было бы, если что, быстро передвигаться. Одежда была повседневной и комфортной, но достаточно простой для того, чтобы не привлекать внимания – спортивный костюм выглядел вполне нейтрально, и я чувствовал себя в нем уверенно.

В прихожей перед дверью стояли три милиционера. Впереди, выделяясь своими усами, стоял сержант лет сорока с суровым и напряженным лицом. У него были густые темные усы, что делали его похожим на персонажа из старых фильмов. Сжатые кулаки говорили о внутреннем напряжении или даже готовности к агрессии – взгляд был прямой, пронзительный, будто он пытался просканировать меня насквозь. За его спиной стояли двое рядовых, оба с автоматами наперевес, со строгими, чуть каменными лицами, явно не настроенные на разговоры. Эти ребята выглядели моложе, лет по двадцать пять, подтянутые и с короткими стрижками, как положено людям их профессии. Их серьезный вид был типичен для милиции, и весь их облик словно говорил, что они здесь не ради шуток.

Увидев их у своей двери, я невольно напрягся – это была неожиданная встреча, мягко говоря.

– Чем обязан? – спросил я, искоса глядя на их оружие. Автоматы говорили о том, что визит был явно не формальным.

– Тимур Ходжаев? – спросил усатый сержант, и я заметил, как его руки судорожно сжались в кулаки, словно он собирался врезать. Только я не боялся его – в свое время прошел достаточно серьезную школу, чтобы суметь за себя постоять. Но откуда такая враждебность? Мы с ним раньше нигде не пересекались и не имели поводов для ссоры. У него в глазах была смесь подозрительности и напряженности, словно он привык иметь дело с уголовниками, а не с интеллигентами. Видимо, профессиональная деформация – раз он милиционер, то видит угрозу в любом человеке.

– Он самый, – спокойно ответил я.

– Ваш паспорт! – рявкнул сержант и с подозрительным блеском в глазах вытянул руку. Казалось, для него моя спокойная реакция была почти вызовом, словно он ожидал от меня что-то иное.

«Паспортный контроль? – подумал я с недоумением. – Проверка прописки? Но почему с автоматами и почему начали с меня, а не с соседей снизу?»

В это время на пороге спальни появилась моя супруга Индира. Ей было около сорока, с тонкими, благородными чертами лица, нежными глазами и добрым, но в этот момент встревоженным взглядом. На ней был легкий домашний халат, а голову она быстро прикрыла платком. Она всегда была спокойной и приветливой, но сейчас вид у нее был испуганный – непрошеные гости у нашей двери, да еще и вооруженные, выглядели грозно.

– Принеси мой паспорт, – попросил я ее. Индира кивнула и, через минуту, вернулась с документом. На всякий случай захватила и свой – кто знает, вдруг милиционеры проверяют всех.

Сержант взял мой паспорт, зеленую книжицу с данными о моей личности, и долго всматривался в фотографию, потом вновь переводил взгляд на меня. Он держал паспорт, словно это был какой-то тайный документ, и изучал его с такой глубиной, как будто листал страницы Уголовного кодекса, а не мои сухие данные.

Наконец, он решительно закрыл паспорт и, как выразился бы Маяковский, «дубликатом бесценного груза» засунул его в нагрудный карман. Его лицо стало ещё серьезнее, если это было возможно.

– Вам следует пройти с нами, – произнес он твердо, но не спеша объяснять причину.

– Куда? – встревоженно спросила Индира, вставая за моей спиной. Ее голос звучал тихо, но в нем явно звучали страх и непонимание.

– Куда следует, – коротко ответил сержант, сжимая кулаки, как будто собирался меня ударить. В это время стоящие рядом милиционеры щелкнули пальцами по автоматам, что было явным намеком: спорить бессмысленно. Я понимал, что такой подход только подливает масла в огонь, и лучше не провоцировать их еще больше, поэтому спокойно сказал:

– Хорошо, только переоденусь…

– Это не обязательно, – прервал меня сержант. – Вы не в ресторан едите, не на свидание…

– Свои свидания я уже отсвиданил, – сердито произнес я. – Но раз я должен следовать за вами, то, извините, я переоденусь. Вы мне не отец и не начальник – я сам знаю, в каком виде могу выйти на улицу…

Несмотря на гневные возгласы милиционеров, я уверенно пошел в свою комнату. Необходимо было привести себя в порядок, поэтому я неспеша надел джинсы, легкую рубашку, а затем вернулся в прихожую и напялил кроссовки.

Супруга наблюдала за мной молча – в ее глазах читалась тревога, но она не знала, что и как делать. Я понимал, что и сама она сейчас находится в полном неведении, и это только усиливало напряжение в комнате. После событий в Андижане в 2005 году я знал, что милиция стала куда более агрессивной и настороженной. Каждое их действие могло обернуться неожиданностью, и явка в органы правопорядка определенно не сулит ничего хорошего. Я видел, как менялись лица людей вокруг, как менялись их реакции на информацию о милицейских проверках и задержаниях. Мы стали на шаг ближе к непониманию, к страху, и это давило на меня.

– Индира, не беспокойся, – обратился я к ней, выходя на лестничную площадку. В это время из коридора появилась Севара, которая, выглянув из-за двери, сонно спросила:

– Папа, вы куда?

– Скоро вернусь, занимайтесь своими делами, – успокоил я ее, спускаясь по лестнице к выходу.

Милиционеры молча следовали за мной, и я чувствовал их напряжение, даже ненависть, но не мог понять, в чем причина их неприязни. Я не совершал никаких правонарушений, но в то же время понимал, что их работа заключается в том, чтобы контролировать и запугивать.

На улице у подъезда стояла милицейская «Нексия». Сержант сел за руль, один из рядовых расположился рядом с ним, впереди, а другой устроился позади, прямо за сержантом. Мне же приказали занять место справа. Мотор легко заурчал, и мы тронулись. Я успел заметить лица ошарашенных соседей, которые, привлеченные шумом, выглядывали из окон. В их взглядах читались удивление и беспокойство – кому-то явно было о чем посудачить. Соседки, со скучным и изощренным воображением, уже начали строить гипотезы о причинах моего задержания. С четвертого этажа, вероятно, смотрели вниз и члены моей семьи, ломая головы, зачем я понадобился органам правопорядка. Я представлял, как они переглядываются, задавая друг другу вопросы и надеясь на быстрое разрешение этой неразберихи.

Солнце уже висело высоко над головой, раскаляя пространство, и улицы будто бы плавились от жары. Лишь под кронами деревьев и в тени зданий люди находили спасение от зноя: кто-то сидел на скамейках в парке, кто-то укрывался в дверных проемах, наслаждаясь редким ветерком, который колыхал листья. У стен зданий тени казались прохладными островками, где можно было передохнуть, пока окружающий мир накалялся в знойном воздухе. Чувствовалось, как город замирает в этой духоте, и лишь редкие прохожие спешили по делам, прячась в тень.

Мы выехали на трассу, и меня охватило предчувствие чего-то плохого, трагического. Мы двигались в сторону Мирабадского района по знакомому маршруту, но мысли, что роились в голове, не давали покоя. Каждая новая идея о том, что могло произойти, казалась нелепой, даже абсурдной. И когда машина въехала в махаллю, стало ясно, почему мы здесь. Скорее всего, за несколько часов после моего отъезда от дома профессора Ибрагимова здесь произошел случай, который привлек внимание органов правопорядка.

Так оно и было. У железных ворот частного дома стояли четыре машины – две «Матиз» с милицейской символикой, одна «Нексия» с обычной окраской и «Дамас», прозванная «буханкой» за свою форму, это была карета «Скорой помощи». Милиционеры и несколько человек в гражданском вели беседы с соседями, которые, судя по их выражениям, сообщали какие-то подробности. Когда я вышел из салона, все взгляды сразу обратились ко мне. Женщины смотрели с испугом, одна толстая старушка даже отшатнулась, как будто я был опасен. Председатель махалли, старик с обветренным лицом и седыми волосами, кивнул в мою сторону, указывая на меня:

– Да, это он…

Что именно он подразумевал под этим жестом, я не успел понять, так как сержант грубовато толкнул меня в калитку. Я не стал протестовать, просто пожал плечами и вошел во дворик дома, который знал как свои пять пальцев. Яблоки свисали с веток, и сквозь листву пробивался солнечный свет, создавая легкие бликовые пятна на земле. На дувале16, отделявшем двор от соседей, удобно расположились подростки и с любопытством рассматривали всех находившихся здесь, не обращая внимания на команды милиционеров исчезнуть. Последним было не до пацанов; они были заняты своим делом.

Один из милиционеров, в форме капитана, подошел ко мне. Ему было лет тридцать два, среднего роста, крепкого телосложения – он явно занимался спортом. Усатый, с короткой стрижкой, с немного злыми глазами и тонкими губами, он создавал впечатление человека, которому не стоит мешать. Я ощущал, что за этой суровостью скрывается решимость и желание разобраться в происходящем. Он представился несколько сухим голосом:

– Я капитан Джамшид Абдуллаев, следователь Мирабадского районного управления внутренних дел. Здесь также следователь городской прокуратуры Геннадий Васильев, – и капитан мотнул головой в сторону белобрысого мужчины, который разговаривал с медицинским работником. – Мы проводим расследование по факту убийства профессора Бекзода Ибрагимова…

В этот момент у меня перехватило дыхание:

– Что-что? Что вы сказали?

На моем лице отразилось искреннее изумление, сменившееся болью: я был ошарашен этой вестью. В голове все запуталось и загудело. Я не мог понять, кто мог это сделать и за что убили старика, который, казалось, и мухи не обидел за свою жизнь. Но у следователей, видимо, были совсем иные мысли на сей счет, и ко мне обращались с подозрением. Я был здесь постоянно, и, как они могли предполагать, имел мотивы к совершению такого чудовищного преступления. В этот момент я почувствовал, как спина взмокла не от жары, а от страха. Подобное чувство давно не заглядывало в мое сердце, однако сейчас руки вспотели, а пальцы задрожали. Я ощущал, как холодок пробегает по спине, как напряжение нарастает, и в голове мелькали образы того, как меня могли заподозрить в чем-то ужасном, как меня могут выставить виновным без всяких на то оснований. Внутри меня всё сжалось, и я не знал, как реагировать на всю эту ситуацию, и куда она может меня завести.

– Вы вчера были здесь? – спросил меня Абдуллаев, внимательно смотря на меня. Его взгляд был острым, почти как у хищной птицы, которая внимает своей добыче. В глазах читалось напряжение и уверенность, словно он готов был раскрыть любую тайну с помощью своего проницательного взгляда. Он как будто сверлил меня своими глазами, пробираясь в самые глубины моих мыслей, и я чувствовал, как под его пристальным взглядом внутренне сжимаюсь.

– Да, был…

– Что вы здесь делали?

– Мы проводили эксперименты с профессором Ибрагимовым… – я старался держаться спокойно, хотя мне это, если честно, не удавалось. Моя нервозность явно подмечалась этим милиционером, который, казалось, делал какие-то выводы, явно не в мою пользу.

За окном шумели жители, переговариваясь друг с другом о том, что произошло в этом доме. Такова уж специфика махаллинского общежития – информировать людей любой новостью, даже если она фантастическая по сути… хотя какое там фантастика – убийство?

– Что за эксперименты? – нахмурился капитан.

– Физические… По твердым телам…

– По твердым телам, – повторил тот, словно пробовал на вкус каждое слово. Он явно пытался понять суть сказанного, но его знания в физике были ограниченными. Не желая морочить себе мозги, он продолжил допрос: – И сколько времени длился эксперимент?

– Вообще-то мы начали его утром, но результата добились только ночью…

– Что это за результат?

– Мы сумели разрезать брусок железа, не подняв ни на градус его температуру… А почему вы спрашиваете? Какое это имеет отношение к… убийству?

– Здесь вопросы задаем мы, – вмешался в допрос Васильев, который подошел к нам и внимательно слушал мои ответы. Его белоснежные волосы контрастировали с темной формой, и он выглядел не только как следователь, но и как человек, привыкший к роскоши, с налетом интеллекта. – У вас есть разрешение на проведение такого рода экспериментов?

– У профессора были все документы на оборудование и лабораторные работы, посмотрите в папках, что в стеллажах – там все задокументировано, с визами и печатями.

– Проверим, не беспокойтесь… Хотя странно, что опыты такого рода вы проводите не в специальных учреждениях – институте или университете, а дома…

У милиционеров всегда все подозрительно; для них, наверное, поэты должны сочинять стихи лишь в кабинетах Союза писателей – и нигде в другом месте! Но я беспокоился:

– Где профессор?

– Вы имеете в виду труп?

– Да, – высохшими губами произнес я.

Васильев нахмурился и потрепал свой белобрысый чуб, словно пытаясь привести в порядок свои мысли.

– Там, где его и убили – в комнате… Медэксперты снимают улики, нам пока туда нельзя. Мы позже подойдем туда… Во сколько вы ушли из дома?

– Было за полночь… Точнее, половина второго. Это могут подтвердить ребята, что сидели в переулке и обсуждали футбольные новости.

– Вы не ругались с Ибрагимовым? – следователь прокуратуры весь излучал подозрительность.

– Что вы – он милейшей души человек, никогда с ним не ругался. Мы достигли результата – этому следовало только радоваться!..

– Но он не радовался, так?

– Почему вы так решили?

– Вы сами произнесли так, что радости этот результат ему не принес, – отчеканил Абдуллаев. Я вспомнил его ледяной взгляд, в котором читалась настойчивость и непоколебимость. Блин, действительно, профессионалы, по интонации уже определяют события и ситуацию; им врать нет смысла. Хотя я и не собирался никому говорить неправду.

– Почему? – снова спросил капитан, уже с явной настороженностью в голосе.

Я пожал плечами:

– Я и сам не пойму. Это открытие, которое могло сулить Нобелевскую премию, а Бекзод Хисамиевич пришел в полное расстройство. Мне казалось, он не хотел получить тот результат, который мы имели.

– Не кажется вам странным, что профессор работал над проектом, обещавшим большие перспективы, но при этом желавшим иметь негативный итог?

– Я не могу вам это объяснить, потому что сам ничего не понимаю. Профессор в ту ночь начал говорить на религиозные темы…

– Религиозные? – всполошился Геннадий Васильев. Блин, эта тема особая, и ее затрагивать не стоило бы, но язык сам ляпнул это, и теперь придется давать пояснения. Следователь прокуратуры продолжал сыпать вопросы: – Он говорил об идеях исламского халифата в Узбекистане? О создании религиозной партии? О поддержке Исламского Движения Узбекистана17? Может, вы готовили типа атомной бомбы для террористов?

Вопросы однобокого характера сыпались, как горох из ведра. В последние годы работники правоохранительных органов буквально входили в экстаз, услышав нечто о религии – им везде мерещилась исламская угроза. Аресты верующих стали обыденным явлением; в районах начали проходить операции против мечетей, закрывали курсы для изучения ислама, а тех, кто хотя бы упоминал о религиозной практике, сразу же записывали в радикалы. Это создавало атмосферу страха, и мне было страшно даже думать о том, чтобы вступить в диспут на эту тему. Пришлось отговариваться:

– Нет, нет, что вы! Он никогда не занимался политикой и не тяготел к подобным религиозным течениям, ему были противны подобные разговоры. Он считал, что государство должно быть светским и церковь отделена от власти. Никакую бомбу мы не создавали!

– Так о чем он говорил?

– Говорил… – тут я запнулся, потому что тот ночной разговор всплыл в моем сознании полностью, без купюр. Действительно, Бекзод Хисамиевич говорил о Люцифере-Сатане, что мы для него создаем оружие… Но ведь это как смотреть?! В реальности мы делали инструмент для космоса, нас поэтому и финансировала американская научно-технологическая компания «СС», которая нуждалась в такой разработке. Но ведь и инструмент можно переделать в оружие, если захотеть, это как палка о двух концах. Тут у меня по спине побежали мурашки, стало холодно. Я посмотрел на следователей, осознавая, в какое сложное положение попал, и теперь любое неосторожное слово повернется против меня. Они могут решить, что тот резак, чем мы спилили брусок, может быть неким оружием для исламских радикалов. Неужели профессор на самом деле создавал его для ИДУ?

«Нет, это бред, – мотнул я головой и гулко проглотил слюну. – Ибрагимов никогда бы такое не сделал».

– Так что он говорил? – слышался настойчивый вопрос. На меня давило ощущение надвигающейся беды, как будто все вокруг сжималось, и в воздухе витала предчувствие угрозы. Я понимал, что каждое слово, которое я произнесу, может стать для них уликой, способной развернуть дело в совершенно неожиданную сторону. Тревога заполнила меня, отдавала холодом по всему телу, а в груди забилось сердце, словно напоминая, что последствия могут быть очень серьезными.

– Он говорил о том, что миру угрожают демоны, и мы обязаны противостоять этому.

– О демонах говорит физик – не странно ли это? Или под демоном подразумевался некто из высших государственных лиц, может, самого Ислама Абдуганиевича? – продолжал гнуть свою линию Васильев. Нет, серьезно, эти следователи явно с одной извилиной, которая начинает шевелиться в случае соприкосновения с явлением, имеющим отношение к антигосударственной деятельности, – в других случаях она просто разделительная черта между интеллектом и тупостью. Я и так был невысокого мнения о сотрудниках прокуратуры и милиции, а сейчас их профессия в моих глазах вообще спустилась ниже плинтуса.

В этот момент, если честно, искренне разозлился:

– Слушайте, хватит растягивать свою странную линию факта до глупости. Я говорю вам то, что было, а вам самим дознавать, где истина, и не надо на меня вешать всех собак! Ничего с политикой и религией мы не имели дело – чистая наука!

– Мы дознаемся, не беспокойтесь, – несколько зловеще произнес следователь прокуратуры, переглянувшись с капитаном милиции. Их взгляды пересеклись в молчаливом соглашении, и я ощутил, как в воздухе витают напряжение и настороженность. Капитан, с усами и короткой стрижкой, с хитрой улыбкой на лице, будто наслаждался этим процессом. Они явно чувствовали себя уверенно, как будто мы были лишь фигурами в их игре, и, скорее всего, уже делали выводы о моей роли в произошедшем.

– Мы вправе рассматривать все версии, в том числе и участие в антиконституционном заговоре, в подпольном движении, в создании оружия для террористических групп и так далее.

– Для кого вы проводили эксперименты? – последовал новый вопрос.

– Мы выиграли грант у американской компании на проект для космической отрасли, – ответил я осторожно, подбирая слова. – Все в рамках узбекско-американского научного сотрудничества, протоколы есть в Академии наук, можете там спросить, – последнее я сказал, чтобы отвести какие-либо подозрения с наших дел, придать нашим исследованиям законный и официальный характер. Что-что, а именно открытость и задокументированность сейчас было моей защитой.

– Это компания снабжала вас всем оборудованием?

– Да…

– Тогда почему профессор сломал все?

У меня перехватило дыхание:

– Чего-чего?

Мое изумление было искренним, и Абдуллаев несколько смягчился:

– Все лабораторное оборудование уничтожено. Наши специалисты пытаются все собрать, в том числе восстановить жесткие диски на компьютерах, но шансов мало… Хотите взглянуть?

Это предложение повисло в воздухе, как громкое эхо в пустой комнате. Я понимал, что у меня нет выбора: мне придется следовать за ними и лицом к лицу столкнуться с результатами этой катастрофы. Неприятное предчувствие скользнуло по спине. Что, если я найду там следы, которые могут указывать на меня?

– Конечно, ведь это оборудование стоит сотню тысяч долларов, если не больше, – взволнованно произнес я. Капитан кивнул, и мы зашли в дом. Вначале оказались в гостиной. Там действительно было все разворочено: сломанные стулья и стол, разбитый телевизор, шкафы с треснутыми зеркалами и еле висевшими на петлях дверцами, из полок выброшены одежда, посуда и прочая бытовая утварь. Такое впечатление, что здесь была драка или кто-то в ярости ломал все подряд. Осколки стекла и дерева лежали повсюду, как доказательства неконтролируемой ярости. Диван был перевернут, а под ним валялись потерянные вещи – старые книги, обрывки бумаги с заметками и порванные фотографии, словно каждый уголок этого пространства хранил историю того, что когда-то было домом.

Здесь же находился фотограф-судмедэксперт, который делал подетальные снимки на цифровую камеру. Он махнул нам, мол, можете продвигаться дальше, он уже там все снял, и мы с Абдуллаевым проследовали в лабораторию.

То, что я увидел, меня потрясло. Оборудования как такового уже не было. Все машины, агрегаты, а также компьютеры, которые все эти пять лет мы соединяли в одну интегрированную систему, аккуратно разрезаны на части. Я уже догадался, чем это можно было сделать. Кто-то нашим изобретением превратил все в куски металла, пластика, стекла, резины и проводов, без какого-либо шанса собрать все воедино. Все происходило беззвучно, без испарений и плавления, поэтому в комнате не ощущались какие-либо химические запахи, отсутствовали пятна на полу и стенах. Кажется, даже воздух стал тяжелым, пропитанным ощущением утраты и отчаяния.

У меня сердце учащенно билось, когда я прикоснулся к заветному агрегату – оно было безвозвратно потеряно. Потому что восстановлению не подлежало ничего. Даже носители информации стали просто бесполезными железяками. Наш титанический труд пущен на ветер. Я прикусил язык, не желая говорить следователям прокуратуры и милиции, пока не обдумал, что именно сказать. В любом случае, тот, кто это сделал, не хотел, чтобы я или кто-то другой смог воссоздать агрегат по холодной резке металлов.

В лаборатории находились также два человека. Один из них – молодой инженер с растрепанными волосами и усталым лицом, был погружен в собственные мысли, пытаясь осознать масштаб произошедшего. Его коллега, старший, с проседью в волосах и строгим выражением лица, покачал головой, словно искал ответ на вопрос, который не имел смысла. Они обменялись печальными взглядами, мол, их навыки, знания и прочее не позволяют все это вернуть в прежний облик.

Абдуллаев махнул им рукой, мол, можете идти, и те вышли во двор, бурно переговариваясь друг с другом. Их голоса звучали глухо, как будто они обсуждали нечто трагичное, что невозможно изменить. В этот момент я почувствовал, как холодок проникает в мою душу, словно кто-то уже поставил точку в нашей работе, которую так старательно строили.

– Вы уверены, что это сделал профессор? – спросил я, оборачиваясь к капитану милиции. Но за него ответил следователь прокуратуры Васильев:

– На приборах только отпечатки пальцев Ибрагимова и еще кого-то – может, ваши. Поэтому с вами тоже сейчас проведут процедуру дактилоскопии.

– Они, естественно, здесь повсюду, поскольку я работал со всеми устройствами, – резонно ответил я. – Я «наследил»…

– Допустим, – кивнул Васильев. – Когда вы были здесь до отъезда, кто-нибудь приходил в дом Ибрагимова?

– Только соседка Нигарахон Умарова – она домработница… – расстерянно пробормотал я. – Больше никто сюда не приходит. Только соседка была днем. Она живет по ту сторону дувала.

– Именно Нигарахон Атахановна и сообщила сегодня утром участковому о смерти профессора, когда услышала его крики и прибежала сюда. Это было в четыре часа утра, с ее слов.

– Профессор кричал? Почему?

– Его убивали, – вставил свое слово Абдуллаев, который тоже внимательно смотрел на разрушения. – Наверное, это сделала женщина…

– Женщина? Почему?

– Потому что Умарова и ее сыновья слышали женский голос. Разговаривали на узбекском и на русском языках, но саму посетительницу они не видели. Они же слышали шум разбиваемой мебели, видимо, была драка, хотя не слышали, что странно, как ломается оборудование… Но, возможно, женщина была не одна…

Ничего странного в этом нет. Я мог бы пояснить, что профессор – или кто-то другой – использовал наше изобретение, чтобы превратить в хлам все оборудование, и тогда все делалось бы без какого-либо шума, однако говорить это не стал. А тем временем Васильев продолжал:

– Но, видимо, она была мастером своего дела, профессиональная киллерша.

– Киллерша?!

– Потому что только профессионал так может аккуратно вонзить шпагу в сердце человека, чтобы тот успел только выкрикнуть от боли и умереть…

У меня в голове все закружилось, я не мог сосредоточиться, а тем временем Абдуллаев подтолкнул меня в спальню, где все это время работали с различными инструментами другие эксперты. В комнате окна оказались зашторенными, но горели бра и люстра, поэтому было светло. Достаточно светло, чтобы я увидел мертвого Бекзода Хисамиевича, лежащего на полу рядом с кроватью. Он оставался в том же белом узбекском костюме, видимо, не успел переодеться в пижаму, только красное пятно ярко выделялось на груди – прямо в сердце был вонзен клинок шпаги.

Шпагу окружало алое пятно, которое выглядело, как будто само пространство вокруг него сжалось от боли. Металлическая рукоять клинка блестела, несмотря на обилие крови, как будто продолжала сохранять свою эстетическую красоту, несмотря на жестокость происходящего. Я сразу понял, что это сделал действительно профессионал, ибо выплеснувшейся из раны крови оказалось немного. Глаза у профессора были открытыми, и я в застывших зрачках узрел некую смесь страха, ненависти и презрения. Само же лицо было без какой-либо гримасы, видимо, после смерти мускулы расслабились и убрали все эмоции, как смывает ластик все цвета с бумаги. Оно казалось одновременно спокойным и трагическим, будто в последние секунды жизни он осознал, что все его достижения, мечты и надежды растворились в одной страшной вспышке.

Я смотрел на своего друга, партнера, человека, который дал мне многое – как в душевном аспекте, так и как ученый, – и все никак не мог поверить, что вижу его мертвым, что никогда не смогу с ним поговорить, выпить чайку и помечтать о нечто важном, великом и далеком… И тут меня привлекло кое-что на теле профессора.

Судмедэксперты тем временем закончили работу и сказали:

– Труп можно забирать.

Абдуллаев вышел из помещения, чтобы вызвать сотрудников «Скорой помощи» и передать труп для вскрытия в лабораторию патологоанатомического анализа. Я же стоял, не дыша, и смотрел на оружие убийства. Я его узнал – это была шпага моей супруги Индиры, она являлась мастером спорта по фехтованию. Шпага имела изысканную, изогнутую форму, с блестящим клинком, который играла в свете люстры, и рукоятью, обмотанной черной кожей для надежного хвата. На её лезвии, едва заметные, были выгравированы узоры, которые придавали ей особую красоту и грацию, и в то же время указывали на боевое предназначение. Эту шпага Индиры привезла из Испании десять лет назад, когда она участвовала в соревнованиях. Её наградили за победу раритетом XVII века, созданным мастером, который был известен своими изысканными работами. Это был человек, который в своей мастерской в Толедо придавал каждому клинку не только форму, но и душу, втирая в металл вековую историю своего народа и традиции фехтования. Он использовал методы, уходящие корнями в далекое прошлое, сочетая старинные техники с современными материалами, чтобы создавать настоящие произведения искусства.

Но как это оружие попало сюда? Неужели моя жена проникла в этот дом и… «Нет, – мотнул я головой, – Индира никак не могла это сделать. Она все время была дома, я же спал с ней и почувствовал бы, если она покинула квартиру. Да и зачем ей убивать старика, которого очень уважала и любила? Он был нам практически отцом».

В этот момент из кухни, переговариваясь, вышли два пузатых милиционера. Один из них был высоким с лысиной, а другой чуть ниже, с бородкой и постоянно жующим что-то, что неуместно в текущей обстановке. Они держали в руках тарелки с едой, наполняя свою форму тем, что осталось от обеда, судя по всему, бесцеремонно открыв холодильник. Сотрудники МВД, не стесняясь нас и не задумываясь о том, что это не только не этично, но вообще-то запрещено, уплетали в обе щеки приготовленные Нигарахон блюда. Скорее всего, сработала ментовская наглость: в этом мире все принадлежит им; к тому же все равно хозяин дома мертв, не пропадать же еде…

В иных обстоятельствах меня бы это шокировало, только такое ощущение я испытывал от другого факта.

– Вас что-то привлекло? – тут представитель прокуратуры заметил мой напряженный взгляд.

– Нет, ничего, – я поспешно отвел взгляд от шпаги. Нужно проверить наличие этого оружия у нас дома, может, это совпадение, и подарок Индире до сих пор висит в гостиной среди других наград. Или кто-то похитил его у нас. Только как? То мог проникнуть в нашу квартиру на четвертом этаже?

– Интересное орудие убийства, – заметил Васильев. – Дома много столовых ножей, есть топор, а убийца выбрала только шпагу. Причем в самом доме, как сказала нам Атаханова, подобного холодного оружия никогда не было – профессор не обладал ни рапирой, ни саблей, ни шпагой…

– Да, Бекзод Хисамиевич не увлекался фехтованием и не коллекционировал холодное оружие, – рассеянно кивнул я. – Он вообще считался пацифистом.

– Значит, убийца пришла с оружием. Она уже знала наверняка, что будет убивать. Ведь вначале она вела разговор с Ибрагимовым, а когда не получила от него, чего хотела, то быстро и эффективно расправилась с ним.

– Вы думаете, что профессора все-таки убила женщина?

– А у вас есть другие мысли?

Тут я задумался. Сразу вспомнил неизвестного человека в эту ночь, что стоял рядом с домом профессора.

– Когда я уезжал, то видел какого-то мужчину, он сразу отвернулся, едва я включил фары автомашины, – сказал я.

– Как он выглядел? – Васильев взялся за блокнот.

– Лысый, нос горбинкой, одет в темный костюм, мне показалось, что ему более пятидесяти лет… Больше ничего разглядеть не успел. Может, его видели ребята, что сидели на скамейке – мы с ними болтали о футбольном матче с Украиной – они смогут что-то добавить, описать его. Вдруг это он и есть убийца?

– Хорошо, спасибо, я поговорю с ними, – произнес следователь прокуратуры. – Можете ли вы сказать что-нибудь ценное пропало в этой квартире? Были ли у профессора Ибрагимова золотые изделия, валюта, узбекские сумы?

Я растерянно развел руками:

– Не знаю. Золота никогда у него не видел, только золотое кольцо, что носил в память о супруге, а что-либо другое… не знаю, мне Бекзод Хисамиевич никогда не показывал свои ювелирные украшения… Да, были какие-то дорогие часы «Ролекс», что ему преподнесли на Международном симпозиуме по ядерной физике пять лет назад в США, куда его пригласили… Там, кстати, он и познакомился с фирмой «СС», они предложили проект по его тематике…

Васильев сделал пометку в блокноте.

– Что касается денег… Ну, в тумбочке была мелочь – на продукты, оплату коммунальных, но в основном он деньги хранил в банке. И свои личные сбережения, и проекта. Но что касается проектных денег, то вам лучше обратиться к нашему бухгалтеру. Это Ольга Кузнецова, вот её телефон и адрес, – тут я записал в протянутый мне следователем прокуратуры блокнот необходимые данные.

– Да, я поговорю с ней, – кивнул тот, посмотрев запись. – Вы можете что-либо добавить или сказать, сделать заявление по данному убийству?

– Нет… А что будет с… телом?

– Отправим в морг, на вскрытие, потом передадим родственникам для похорон.

– А вы знаете адреса родственников? Его дети живут не в Узбекистане…

– Товарищ Ходжаев, мы – сотрудники правоохранительных органов, а не из клуба юных следопытов, думаю, найти родственников и сообщить мы сможем самостоятельно, – несколько сердито ответил Васильев. – А если будут проблемы, то обратимся к вам.

В этот момент вернулся капитан. Он протянул мне бумагу:

– Это повестка на допрос. Завтра я жду вас в восемь часов утра в Мирабадском РУВД. Не опоздайте… Да и из города никуда не уезжайте, ясно?

– Меня уже обвиняют? Вы думаете, это я убил старика?

– Вы пока проходите как свидетель… пока, – многозначительно ответил Абдуллаев, переглянувшись с Васильевым. – Нам нужно ваше пояснение, письменное, конечно. О чем? Что произошло здесь до убийства, о ваших взаимоотношениях с профессором, подробности проекта и так далее. Таковы процедуры следствия, увы… А сейчас вы свободны… Да, повторю: из города никуда не выезжайте.

Я на негнувшихся ногах покинул дом, и чувство безысходности накрыло меня с головой. В груди будто что-то сломалось, словно осколки льда кололи сердце. Я чувствовал, как холодный пот стекает по спине, а в ушах гудело от напряжения. У меня не было сил осмыслить произошедшее; в голове крутилось только одно: Бекзод мёртв. Человека, которого я знал и уважал, больше нет.

У небольшой беседки во дворе стояла домработница Нигарахон, беседующая с врачом. Она увидела меня и побледнела, но ничего не сказала, а я лишь кивнул ей. Разговаривать с кем-либо мне не хотелось; слова будто застряли в горле, и я боялся, что если скажу хоть слово, из него вырвутся все мои страхи и тревоги. Люди, стоявшие у ворот, отхлынули в сторону, едва я переступил калитку и очутился на улице. Их взгляды были полны страха, словно они видели перед собой убийцу.

Мне стало жутко, и всего трясло. Чего я меньше всего хотел, так это разговоров и вопросов. К счастью, никто не подошёл; даже милиционеры, окружавшие участок, спокойно выпустили меня, едва я показал повестку на завтра. Доставивший меня сюда сержант лишь кивнул и повернулся спиной, показывая любопытным не переходить огороженную лентой участок.

Но теперь мне нужно было ехать домой самостоятельно – «конвой», доставивший меня сюда, в обратную сторону не работал. Я с усилием сосредоточился: отсюда можно было добраться до главной магистрали, а там на автобусах или троллейбусах добраться до центра. Или вызвать такси. Я достал мобильный телефон и позвонил домой. Трубку после первого гудка взяла Индира.

– Да…

– Это я…

– Ты где? Что случилось? Почему тебя забрали милиционеры? – посыпались вопросы от испуганной супруги. – Мы все на нервах…

– Бекзода Хисамиевича убили, – произнес я.

Индира замолчала, видимо, испытав шок.

– Как? – наконец выдавила она.

– Убили холодным оружием… клинок прямо в сердце…

– Ужас!.. Но за что?

– Не знаю. И не знаю, кто сделал. Но следователи прокуратуры и милиции косятся на меня, поскольку именно я вел дела с профессором. Они подозревают, что мы могли что-то неподелить или – что еще страшнее! – работали на какие-то подпольные движения!..

– Бог ты мой, это же бред! Вы были самыми лучшими друзьями! Бекзод-ака был нам почти отцом! Как следователи могут думать негативно о тебе, Тимур?

– Об этом лучше спросить самих следователей, – огрызнулся я. – Но меня смущает кое-что…

– Что?

– Потом скажу, – ответил я, понимая, что мой телефон с этого момента прослушивается, и лишне сказанное может потом повернуться против меня или… против моей жены. Нужно узнать, на месте ли ее шпага или она действительно попала в дом Ибрагимова и стала орудием убийства. У меня было чувство, что этот клинок принадлежал Индире, только я не мог понять, кто мог похитить и принести его сюда? Капитан Абдуллаев был уверен, что убийца – женщина. Значит, в городе есть еще кто-то, для кого фехтование – профессиональная работа.

«Надо будет спросить у Индиры о ее подружках или знакомых из спортивной среды, может, сумею нащупать кое-что», – подумал я, при этом осознавая, что такие же мысли могут быть и у следователей. Настырный Васильев наверняка начнет направлять запросы в спортклубы и стадионы, а там его выведут на мою супругу, во всяком случае, подозрения у него относительно меня уж точно укрепятся.

Моя супруга хотела еще о чем-то спросить, однако я отключил мобильник – в данной ситуации универсальным казалось правило: «молчание – золото». После чего огляделся. Я стоял на тротуаре под кронами чинар, огромных деревьев с раскидистыми ветвями и крупными листьями, которые создавали приятную тень. Чинары, с их характерной корой, как будто обвивающей стволы спиралью, величественно возвышались, привнося в этот жаркий день ощущение прохлады. Их ветви колыхались от легкого ветерка, а листья тихо шептали, словно делясь друг с другом тайнами.

Солнце уже било по голове своими горячими лучами, и люди находили спасение под крышами домов, транспорта и деревьями. У проезжей части под зонтами сидели подростки, которые продавали всякую мелочь: конфеты, курагу18, курт19, сигареты, даже бананы, а у некоторых были изделия домашней выпечки – самса, пироги, пирожки «гумма»20. Эти дети не отдыхали летом, они работали, чтобы помочь своим семьям. Лишь обеспеченные родители могли позволить себе отправить чадо в летний оздоровительный лагерь. Такова уж проза современной узбекистанской жизни. На фоне ярких вывесок и обилия товаров, у каждого продавца был свой уголок, наполненный звуками и ароматами, которые смешивались в воздухе, создавая уникальную атмосферу местного рынка.

По пыльным и раскаленным дорогам мчались автомобили, водители которых не всегда соблюдали правила движения. Легковые машины и старые «девятки» с торопливыми водителями, увлеченными своей дорогой, иногда на полной скорости пересекали перекрестки, не обращая внимания на красные светофоры. Пешеходы, с другой стороны, тоже забывали о «зебре» и перебегали проезжую часть, где не полагается. Сигналы светофоров игнорировались, и казалось, что здесь правила дорожного движения существуют лишь для вида. Воздух был насыщен звуками гудков, и в толпе людей, словно в каком-то хаосе, каждый спешил по своим делам, несмотря на опасности.

Короче, здесь бы гаишникам стоять, ан-нет, они охраняют президентскую трассу, которая была выложена по всем технологическим правилам. В то время как другие дороги больше напоминали «американские горки»: некондиционный асфальт плавился под высокой температурой, и выступавший на поверхность битум клеил подошвы ботинок. Это было похоже на полотно, за которое не брался ни один уважающий себя дорожник.

А был некондиционным этот асфальт потому, что воровали материалы те, кто прокладывал трассы. Итог такого воровства ощущал каждый шофер, пассажир и пешеход. Но, к сожалению, прокуратура мало интересовалась этими проблемами, поскольку за каждой строительной фирмой стояли высокопоставленные чиновники, осуществлявшие «крышу», а шутить с ними было не самой лучшей идеей. Если, конечно, не было сказано с более высоких инстанций «фас» – вот тогда прокуроры грызли все, в том числе и себе на «пропитание». Коррупция в правоохранительных органах была ужасающей, словно неотъемлемая часть системы, где каждый знал свое место и цену.

Я брел в сторону центрального перекрестка. Здесь располагался рынок, который с советских времен именовали «Рисовый базар» – за то, что когда-то корейцы продавали здесь рис. Сейчас там было многолюдно и шумно, и мне хотелось немного посидеть и поразмыслить. Казалось бы, я должен бежать домой и предупредить семью о том, что попал под подозрение милиции, и самому проверить, где находится шпага, но нутром я понимал, что это сейчас не главное. Главное – понять, кому была нужна смерть профессора, зачем Бекзод Хисамиевич уничтожил плоды нашего изобретения? Видимо, это было связано с последним нашим разговором… А дома на эту тему я поразмыслить не смог бы и не дали бы.

– Бог ты мой, какой был разговор? – мотнул я в недоумении головой. – Какие-то фразы о Сатане, последствиях нашего открытия, имеющего важное значение для промышленности и космонавтики. И ничего о том, чтобы ему кто-то угрожал и что собирался уничтожить наш общий труд.

Тут мой взгляд упал на небольшое кафе у перекрестка. Оно выглядело скромно, с узкими окнами, обрамленными металлическими рамами, и вывеской, на которой кривыми буквами было написано «Кафе». Стены обшиты простыми панелями, а снаружи обитые досками с заплатками, что придавало зданию вид древнего сарая. Крыша была накрыта ржавым железом, местами прогнувшимся, и выглядела так, словно помнила не одну бурю. Несмотря на свои недостатки, это заведение пользовалось популярностью – в его дверях часто виднелись люди, стремящиеся укрыться от зноя.

Я зашел внутрь, и меня встретил аромат утреннего плова, который дразнил мое обоняние. В кафе было достаточно прохладно благодаря работающим кондиционерам, которые гудели и шумели, как старые машины. С одной стороны стоял громоздкий кинескопный телевизор, где показывали МТВ – видеоклипы и новинки из мира «звёзд». Но меня это мало интересовало. Я сел за пустой столик и подозвал официантку.

Она была женщиной средних лет с мягкими чертами лица и добрыми глазами, одетая в национальный халат «хан-атлас», который переливался на свету. На голове у неё была косынка, аккуратно скрывавшая волосы. Я подумал, что она могла бы быть матерью, потому что в её манере общения чувствовалась теплота и забота.

– Мне порцию плова, лепешку и горячий чай, – заказал я. – Да, и самсу…

– Какой чай?

– Зеленый… можно с лимоном.

Официантка кивнула и отошла. Кроме меня в кафе сидели пять-шесть человек, которые молча уплетали еду, не вступая в разговоры. Меня это устраивало. Обычно узбеки народ радушный, они любят общаться даже с незнакомыми людьми, особенно за общим столом. Но сейчас мне было не до бесед; вокруг звучали лишь шорохи и запахи, а мысли были заняты более важными делами.

В ожидании заказа я продолжил свои размышления. Да, профессор уничтожил все – и записи, и сам агрегат, надеясь, что ни я, ни кто другой не сумеет восстановить наше изобретение. Только вот он ошибался. Еще две недели назад я, сам того не осознавая, скопировал всю информацию на диски и припрятал в одном месте. Почему-то я предчувствовал подобный конец, может, причиной были странные разговоры Ибрагимова, его неадекватные иногда поступки. Пускать под хвост многолетнюю работу мне не хотелось, и я подстраховался.

За этим процессом меня тогда застала бухгалтер Ольга Кузнецова, пришедшая для выдачи зарплаты; только она не вникала в то, что я делал. Теперь те диски – единственная возможность за короткое время воссоздать агрегат. Естественно, об этом я информировать правоохранительные органы не собирался. Ведь могла быть утечка информации, и тогда убийца выйдет на меня. Скорее всего, ему была необходима наша конструкторская разработка, ведь не зря её уничтожил Бекзод Хисамиевич. Именно из-за этого убийца отправил в иной свет старика. Таковы были первые плоды моих размышлений.

«Блин, теперь он может охотиться и на меня», – возникла мысль, и мне тут стало неприятно. Только кто это за человек? Почему он так нуждался в агрегате для резки твердых тел? «Неужели кто-то рассчитывает сделать из него совершенное оружие?» – от подобного исхода у меня взмокла спина. Тогда следователи, может, правы – мы работали на террористическую организацию?

Я думал, смотря на скатерть с восточным орнаментом, которая была покрыта яркими цветами и завитками, что напоминали мне о пряных базарах. Скатерть была сделана из грубой ткани, но яркие узоры создавали впечатление уюта, несмотря на не слишком высокое качество. Каждая линия, каждая точка на ней, казалось, скрывала в себе какую-то историю, передаваемую из поколения в поколение. Я ладонью протирал лоб и чувствовал себя мышью, оказавшейся под колпаком – вроде бы всё видишь вокруг, а выйти из колпака не можешь.

– Мир так несовершенен, жизнь так непредсказуема, – послышался вдруг чей-то резкий и в то же время сильный голос. – И не знаешь, откуда искать подвоха, не правда ли? Мы игрушки в руках судьбы, но кто-то ведь управляет ею тоже… Небесная канцелярия каждому прописывает план жизни, но ведь всё в наших силах изменить. Главное, понять, что ты тоже личность, достойная ЕГО!

Я вздрогнул и поднял глаза. Передо мной сидела женщина, лет тридцати пяти, европейка, очень красивая, можно сказать, шикарная – таких никогда не встречал. Обычно о таких говорят: роковая. Приятный аромат исходил от неё, возможно, французская парфюмерия, которая обволакивала воздух вокруг неё. Густые черные волосы, собранные в аккуратный пучок, подчеркивали её черты лица: брови, как ласточки, изгибались над выразительными карими глазами, а тонкий греческий нос и алые губы создавали образ, который трудно забыть. Нежная кожа персикового цвета казалась невероятно гладкой, словно светилась изнутри. На ней был плотный брючный красный костюм, который, несмотря на строгость кроя, не скрывал стройной фигуры и великолепного бюста – женственности в ней было предостаточно. Она могла бы быть моделью, кинозвездой, но что-то в ней было такое, что отталкивало.

Не знаю, может, внутренняя сущность нечто чуждого, иного, неестественного. У неё был интеллектуальный, и в то же время недобрый взгляд – что-то темное, глубинное всплывало из души прямо в зрачки, и мне было сложно понять природу такого. И всё же я мог сказать с уверенностью – это была хищница, даже не кошка, а львица, для которой каждый – просто еда, жертва, дичь, незначительная для мира фигура. С такой жить, наверное, очень страшно и сложно…

Меня удивило также, что в такую жаркую погоду незнакомка не испытывала дискомфорта, словно ей не почем была температура за сорок градусов. Конечно, в кафе было прохладно, но за его стенами уже совсем иная климатическая среда. Кроме того, меня смущало внешнее несоответствие: такая дама резко контрастировала с местом, где находилась. Это третьесортное кафе, с его дешёвыми пластиковыми столами и неприметными стенами, и она, представительница, несомненно, аристократических кругов, были несовместимы. Она выглядела так, словно сошла с обложки глянцевого журнала, и в то же время находилась здесь, среди шумных и простых людей, которые даже не обращали на неё внимания. Это создавало атмосферу, полную напряжения и противоречий, которая подчеркивала, что она не просто гостья – она была чем-то большим, чем просто клиент кафе.

Но я мог также поклясться, что секунду назад этой женщины не было здесь. Мой столик был пустым. Как она могла незаметно не только войти в помещение, но и подсесть? Я растерянно огляделся – все посетители были заняты собой, после чего вновь уставился на неё, которая насмешливо рассматривала меня в ответ. Такое ощущение, что я выглядел клоуном.

– Вы о чем? – не понимал я, пытаясь собраться с мыслями.

– Человек рождается, живёт, хочет чего-то добиться, но не всегда ему удаётся быть на вершине славы, счастливым, потому что есть другой, который хочет такого же, и тут происходит столкновение интересов, в результате чего есть проигравшая сторона… А тот, кто выиграл, идёт дальше, продолжая войну…

– Вы к чему клоните? – недоумевал я. – Я не стремился к вершине славы…

– Разве? Вы сейчас имели бы должность директора Московского института тепловой техники21, если бы не столкнулись с таким же сильным, умным, но только властолюбивым и хитрым до беспринципности коллегой, у которого были связи в Министерстве обороны и администрации президента России. Вы отступили, не хотели марать себя подковерной борьбой, хотя могли стать знаменитым конструктором. В итоге вы предпочли более спокойную и немного скучную жизнь здесь, в Узбекистане, и проиграли. И ракеты «Булава», «Тополь» и другие созданы без вашего участия, хотя в них ваши инженерные идеи… Разве не обидно, Тимур?

Эта женщина знала больше, чем мог быть проинформирован любой другой посторонний, вошедший в это кафе. Она знала моё имя, тогда как я не имел представления, кто эта персона вообще. Кто она такая, откуда взялась? Я спросил напрямик. Во мне вспыхнули эмоции злости и раздражения. Ещё бы! Сижу за столиком, жду заказа, а тут – бац! – появляется какая-то мадам и начинает со мной странные разговоры.

– Ну… скажем, я та, которая дала вам работу? – несколько уклончиво ответила женщина, смотря на меня пристальным взглядом. Её глаза были глубокими и загадочными, как океан в шторм, и казалось, что она проникает в самую суть моего естества. В них было что-то притягательное и в то же время пугающее. Она наблюдала за мной, как хищник за своей жертвой, и этот взгляд заставлял меня чувствовать себя уязвимым.

– Мне работу? Вы о чем?

– Я представляю компанию «СС»… Да-да, именно ту, на которую вы с господином Ибрагимовым выполняли в последнее время весьма важную работу.

Я остолбенел. Впервые я видел заказчика нашего проекта. Я вообще не имел представления, кто там наш инвестор.

– Не удивляйтесь, Тимур, я работала с профессором, с вами не имела времени и необходимости общаться, – открыто сказала женщина. – Мы, американцы, не расстрачиваемся на всех, контактируем с теми, кто нам нужен, поэтому не реагируйте с обидой на мои слова. Но ваше досье я рассматривала, знаю о вас многое.

– Для американки вы неплохо говорите по-русски, – заметил я. Для меня, не скрою, этот язык был вторым родным.

– Я неплохо говорю и по-узбекски…

– Мен уйладим хакикатда бу хазил деб22, – решил я проверить знания собеседницы.

И услышал с насмешливым оттенком:

– Йук, хазилашмадим, мен Алишер Навоийни шьерларини биламан23.

Не скрою, это меня тоже поразило. Я аж замычал от избытка эмоций. Но разговор продолжать почему-то не хотелось. Что-то отталкивало меня от этой женщины. Я чувствовал себя кроликом перед удавом.

Меня переполняли противоречивые чувства: от любопытства до паники, от недоумения до опасения. Она была настолько уверенна в себе, что казалось, она могла одним взглядом разложить меня по полочкам, узнать всё самое сокровенное. Но одновременно с этим в ней была какая-то угроза – её слова заставляли меня чувствовать себя уязвимым и беззащитным. В этой беседе меня охватывало ощущение, что я оказался в ловушке, где каждое слово могло стать роковым. Я не знал, какую игру она затеяла, и это вызывало тревогу. Я не хотел быть жертвой, но не мог оторвать от неё взгляд – как будто сама природа подталкивала меня к осознанию, что этот разговор может изменить мою жизнь.

В это время мое внимание привлек телевизор – там прокручивали клип группы «Слот». Я краем глаза видел какое-то мельчение, блики, ничего конкретного не воспринимал, зато слышал песню, в которой на первый взгляд не уловил смысла:

«День и ночь бродила без цели,

Теперь она на прицеле у Темных и Светлых.

Куда идти?

Свет зовет к себе доброй силой,

А тьма – смертельно красива!

Судьба так ревнива… И не простит!»

«Словно про меня, – подумал я, одновременно смотря на свою незваную незнакомку. – На перепутье темной и светлой стороны жизни, и не знаю, что мне делать… И тут эта странная женщина… Чего ей надо от меня? Все обо мне знает, говорит по-узбекски и по-русски, не к добру эта встреча».

С телевизора лилось дальше несколько заунывное на мой вкус:

«Кто, Ангел или Демон – вечная тема Добра и Зла.

В руках "Синяя птица"! Крылья-страницы…

И была-не была!

Ночь, ей слева шепчет заклятия —

А справа – день, и опять я теряюсь в понятиях…

С ума сойти!

Свет зовет к себе на работу,

А тьма кричит: "Ты свободна!", и все концы в воду —

Их не найти…»

Женщина покосилась на телевизор и заметно усмехнулась. Она достала сигарету – причем я так и не уловил, откуда она ее извлекла, словно неоткуда, – потом с воздуха возник огонь, который поджег конец сигареты, и тонкой струйкой дым начал подниматься наверх, как будто его втягивал вентилятор. Дым кружил вокруг, образуя изящные завитки, плавно растворяясь в воздухе, создавая загадочную атмосферу, как будто это был не просто дым, а часть какой-то магической ритуала. Его белоснежные клубы моментально окутали её лицо, придавая ей ещё больше загадочности и обаяния.

«Что за фокус, как это ей удалось?» – удивился я. Может, это женщина из цирка? Хотя нет, такая шикарная и гламурная вряд ли связана с цирковым искусством. Уж больно низко для её внешнего вида и социального статуса это ремесло. Такие только управляют государством или ведут армию на крепости.

Её уверенность и манера держаться были таковы, что я не сомневался: она не из тех, кто шутит с жизнью. Словно мир вокруг неё был лишь декорацией, а она сама – актриса, играющая свою главную роль. Я чувствовал, что попал в её ловушку, и вот это ощущение было пугающим. Дым, исходивший от сигареты, словно подчеркивал моё беспокойство, обвивая меня подобно цепям, и в этот момент я понял: я не смогу просто так уйти от неё.

– Это дура поет и сама не понимает, что поет правду. Темная сторона не менее сильная, чем светлая. Но кто знает, что такое тьма и что такое свет? Ведь каждый интерпретирует все по-своему. И там тоже, – и тут женщина указала пальцем наверх. Я проследил взглядом – и уперся в потолок. Туда же устремилась струя дыма – незнакомка курила изящно, элегантно, что и мне аж захотелось попробовать так, хотя я никогда не увлекался табаком; даже когда в третьем классе мои однокашники пытались тянуть «бычки», как ковбои из вестернов, меня не смогли соблазнить. Их смех и дружеские подначки лишь вызывали у меня отвращение к этой затее. Но теперь, глядя на эту женщину, я чувствовал, что у неё это выглядит так притягательно, так шикарно, что бросить свою привычку и рискнуть попробовать хотя бы раз – это было бы совсем не худшим вариантом. Она словно завораживала окружающих своим способом курить, каждый её жест был наполнен грацией и уверенность, будто это был не просто ритуал, а искусство.

– Там тоже? Где? – на моем лице было такое выражение непонимания, хоть штамп ставь «неуч».

Женщина, глядя мне в глаза, спокойно проговорила:

– Там… Мир, откуда мы пришли сюда, на Землю… Там тоже свои правила и законы, есть победители и побежденные, есть правые и неправые, но ведь так сложно отделить ложь от истины… И тот, кто создал нас, тоже не смог в этом разобраться… и в итоге была большая война… сброшенные с небес… поверженные, но не падшие!

Я фыркнул:

– Простите, я вас не понимаю. О чем вы? Какой мир? О каких правилах вы говорите? О какой войне?

Я злился, что меня отвлекали на какие-то непонятные беседы, когда у меня голова кружилась от сегодняшних событий. И тут холодок обкатал меня: может, это именно та незнакомка, которая убила профессора? Ведь следователи говорили, что в его доме была какая-то женщина. И теперь она пришла за мной? У меня засосало под ложечкой. Я собрался силами и, смотря в глаза незнакомке, продолжавшей курить, выдохнул:

– Вы знаете, что Бекзод Хисамиевич умер… то есть убит?

– Да, мне сегодня сообщили… – сигарета в её пальцах очертила в воздухе какую-то замысловатую фигуру.

– Вам сообщили? Кто? Когда успели? Ведь его убили несколько часов назад…

Женщина усмехнулась:

– Думаете, это сделала я? Вы смотрите на меня, словно я могла убить человека, который работал на нас. У меня есть алиби.

– Алиби?

– Я прилетела час назад, вот мой паспорт, – и она бросила мне на стол паспорт. Я открыл. Фотография и имя: Лилит Даймон. Я полистал страницы, обнаружил узбекскую многократную визу и печать пограничного контроля в аэропорту «Ташкент». Стояла сегодняшняя дата. Я вернул документ хозяйке. Алиби, действительно, серьезное, со штампом не поспоришь.

На первой странице паспорта была сияющая фотография – Лилит улыбалась, и в её глазах светился некий внутренний огонь. Я не мог не заметить, как эта женщина выглядела на фотографии – её длинные черные волосы струились, а тонкие черты лица подчеркивались изящным макияжем. Вокруг её имени стояла печать, подтверждающая её легальность. Всё это выглядело правдоподобно, и в моих мыслях закралась растерянность: как могла я, Тимур, оказаться в такой ситуации с женщиной, которая представилась так внушительно?

– Могу показать и авиабилет, если хотите…

– Поверю на слово.

– Мне сообщила соседка Ибрагимова о смерти профессора…

– Вы знаете Нигарахон? – изумление так и проступило на моем лице. Лилит имела контакты со многими, но не со мной. Во всяком случае, я её никогда прежде не встречал, и о её существовании профессор не говорил. И сейчас я понимал, какая несогласованность в нашей работе имела место. В ином случае я не сидел бы дураком здесь, пытаясь разгадывать кроссворды.

– Конечно, ведь я часто звоню ей и прошу присматривать за стариком. Сами знаете, что здоровье у него было не из лучших.

– Но умер он не от старости или инфаркта, – несколько грубовато буркнул я. – В него вонзили шпагу.

– Да, я об этом тоже слышала, – тряхнула волосами Лилит. – Но я заботилась о нем, потому что только он мог довести работу, в которой нуждались. Мы имеем контракт с НАСА, который не можем прервать. Это очень важный для нас проект, и ради него мы готовы на любые финансовые затраты.

– Увы, все наше хозяйство, включая изобретение – все уничтожено, восстановлению не подлежит, – развел я руками, уже начиная понимать, к чему клонит американка. Видимо, хочет, чтобы я выложил ей готовый агрегат. Цинично с её стороны, но у американцев ведь бизнес превыше всего… в том числе и человеческой жизни. Может, я бы и сделал это – восстановил всю работу, но что-то смущало меня, точнее, пугало. Эта женщина пугала всем своим существованием – от неё исходила некая зловещая аура, хотя со мной разговаривала вполне миролюбиво и даже приветливо. Я совсем запутался. Мои мысли метались между настороженностью и любопытством, а её спокойствие и уверенность подчеркивали мою растерянность. Казалось, что за её изысканным образом скрывается что-то гораздо более глубокое и темное, чем я мог себе представить. Я чувствовал, как по спине пробегает холодок, будто я оказался в центре хитроумной игры, правила которой мне совершенно не известны.

«Ангел или Демон! Ангел или Демон! Кто я?

В этом ответов нет, два антитела!

Душа улетела, довели до предела!

Бьются в зеркальной, бесконечной войне!

Смотри без слез! Столько лет, столько бед!

Ответа нет!» – и клип закончился.

Лилит ткнула пальцем уже в экран:

– Песня со смыслом… Прислушайтесь, Тимур. Никто не знает, зачем человеку душа, тогда как её нет ни у ангела, ни у демона. Только автор слов не знает, что демон есть ангел, просто не понятый, отвергнутый… Земля – зеркальный мир, бесконечная война здесь и на небесах… Слезы в такой войне – удел слабых… но мы-то с вами не из числа таких, не правда ли? Вы служили на флоте, держали, как говорится, палец на спусковой кнопке баллистических ракет – вам ли не понимать смысл бытия? Но то оружие – ничто по сравнению с тем, что держали в руках воины Творца. А вы так близки к разгадке… были близки…

Мне показалось странным, что Лилит ведет разговор на религиозную тему – об этом ещё недавно говорил профессор со мной. Случайное совпадение или закономерность? Эта она настраивала Бекзода Хисамиевича на такие мысли или он сам пришел к таким выводам? И о какой загадке мне тут говорят? Себе пояснить я не успел, так как женщина, внимательно смотря на меня, задумчиво произнесла:

– Вам нужно наслаждаться временем…

Что она подразумевала? Следовало ей как-то ответить.

«День каждый услаждай вином, – нет, каждый час:

Ведь может лишь оно мудрее сделать нас,

Когда бы некогда Ивлис24 вина напился,

Перед Адамом он склонился бы двести раз», – продекламировал я, глядя в глаза женщине. Та с удивлением сказала:

– А вы не промах, Тимур, умеете ответить. Я встречалась с Омар Хайямом, но этого четверостишья никогда не слышала…

– То есть как встречались? – не понял я. – Хорасанский мудрец и поэт жил более восьмисот лет назад…

– Это для вас, людишек Евы, восемьсот лет – огромная пропасть времени, а для меня – всего лишь недалекое прошлое, – насмешливо ответила Лилит. – Но этот стих я передам Самаэлю, может, ему действительно стоит испробовать того вина, что пил в средневековье в Персии великий Омар Хайям… Но Самаэль никогда не склонится перед человеком, даже если это было ЕГО требование!

– Самаэлю? Кто это, ЕГО? – не понял я. – Вы о чем… то есть о ком?

Отвечать женщина не хотела, лишь только сказала:

– Знаете, мне кажется, что вы можете завершить работу. И думаю, что вы сохранили часть информации, – тут Лилит сделала ударение на этой фразе, – которая позволит вам проделать все заново и предоставить нам это оборудование – то, что мы ждали от Бекзода. Я заплачу вам наличными… скажем, десять миллионов долларов. Уверена, что деньги для вас значительные…

– Десять миллионов долларов? – мне показалось, что я ослышался. Никогда до моих ушей не доходили подобные цифры. Любой бы на моем месте был ошарашен. Я уж зажмурился, словно пытался отогнать видения. Боже мой! Перед глазами так и летали пачки денег, и я слышал их шуршание, словно они были рядом, прямо у меня под носом, складывались в аккуратные стопки и упаковывались в блестящие чемоданы. Представлял, как покупаю новые вещи для себя и своих близких, как радостные крики детей, получающих в подарок новый автомобиль, и поездки на Канарские острова, о которых мечтал, но которые я видел только с борта подлодки много лет назад. Это была будто сцена из фильма, где я главный герой, и вся жизнь впереди.

– Что вы сказали? – словно гром среди ясного неба послышался другой женский голос. Я открыл глаза и узрел официантку. Она стояла передо мной и держала поднос с заказом – коса25 с пловом, ложка, салат из свежих овощей, лепешка, самса, чайник с пиалой26. – Какие доллары? Мы принимаем оплату в узбекских сумах!

– Э-э-э… Я не вам говорю…

– А кому?

Я повернулся направо и остолбенел – женщины рядом не было. Лилит исчезла, словно её и не было здесь. Как это возможно? Все произошло так быстро и незаметно, что я решил, что мне привиделось, если бы не сладковатый запах сигареты и парфюма – такие вещественные доказательства не исчезают сразу. Я покачал головой, ощутив, как волосы на затылке встали дыбом. Внезапно меня охватило чувство тревоги. Это точно фокус. Никак иначе объяснить её исчезновение я не мог. Я вновь обернулся в поисках этой таинственной женщины, но вокруг были только случайные посетители, увлеченные своими делами, и официантки, которые сновали между столиками. «Она что, призрак? Или это игра разума?» – мысли путались, нарастали и давили.

– Нет, никому… сам с собой разговариваю, извините, – произнес я, принимая заказ. Официантка пожала плечами, взяла деньги и отошла обслуживать других, которые вошли в кафе.

Я же начал кушать, при этом нисколько не ощущая вкуса, словно ел какую-то резину или бумагу, механически жевал челюстями. Мои рецепторы на языке не подавали сигналов или, может, мой мозг блокировал их, потому что я усиленно раздумывал о происшедшем и не отвлекался на второстепенные моменты. В голове у меня все путалось. Я словно оказался в центре какого-то невероятного события, мистического по сути, ибо никак нельзя было описать всё это реальными теориями. «Но почему я? И что произошло? За что убили Бекзода Хисамиевича? Как эта женщина, Лилит, нашла меня? Ведь пришел в кафе случайно, из-за голода, не следила же она за мной?» – размышлял я, доедая самсу. Мысли в голове метались, как стая диких птиц, теряясь и запутываясь, оставляя после себя лишь растерянность и страх. Каждый новый вопрос добавлял тревоги, и в этом клубке непонимания я чувствовал себя всё более одиноким.

Чертыхнувшись, я встал из-за стола и, кивнув официантке, покинул кафе. Снаружи меня ударила тепловая волна, словно я попал в парную. Воздух был горячим и тяжелым, в нём ощущалась плотность летней жары. Каждый вдох давался с трудом – носоглотка наполнилась сухостью, и на мгновение я почувствовал, как будто вдыхаю раскалённый воздух из печи. Но местные жители, словно акклиматизированные к этой аномалии, продолжали жить, обсуждая что-то в группах и не обращая внимания на температуру. Они были закалены, и у меня возникло чувство, что они словно морские рыбы, плавающие в этом теплом океане.

Я глубоко вздохнул и направился к остановке, где собирался поймать такси. Впрочем, не обязательно было ловить машину с «шашечками» – на перекрестке находилось немало частников, готовых подвезти до дома за небольшую плату. У светофора я оказался один. Когда зажегся зеленый свет, я сделал несколько шагов по «зебре». У крайней полосы стояли грузовик, микроавтобус «РАФ», две «Тико» – водители терпеливо ждали, когда пройдут пешеходы, точнее, только я, и переключится световой сигнал, разрешающий им тронуться с места.

Но кто-то оказался нетерпеливым. Я краем глаза почувствовал движение и, сам того не осознавая, скорее интуитивно отпрыгнул назад, и этим самым спас свою жизнь. Мимо меня, слегка задев голень бампером, промчалась старая «Волга-ГАЗ-24» серого цвета. Эта машина, с её характерной хромированной решёткой радиатора и прямоугольными фарами, излучала дух советской эпохи. Её кузов, с выцветшими красками и многочисленными вмятинами, выдавал своё почтительное возраст и множество неудачных столкновений с другими участниками дорожного движения. Несмотря на свою неказистость, она с шумом проехала мимо, оставляя после себя облако выхлопных газов.

За рулем сидел – о боже! – африканец. Я мог поклясться, что это был именно он, а никто иной, ибо даже среди узбеков южных регионов, чья кожа от палящего солнца чернела, не было никогда людей с негроидными чертами лица. Его широкий нос, полные губы и глубоко посаженные глаза выделялись на фоне местных, как будто он выпал из другой реальности. Водитель недовольно скривил губы, осознав, что не смог сбить меня. А если бы ему это удалось, то легкими ушибами я бы не отделался; как минимум, закрытая черепно-мозговая травма, сломанные ребра и конечности стали бы для меня неизбежными последствиями.

«Волга», взревев мотором, дала газу и через несколько секунд исчезла из виду. Я был в шоковом состоянии, поэтому не успел рассмотреть номер автомашины.

– Вай, хайвон27, как он ездит! – послышались крики водителей, которые не могли не видеть дорожно-транспортного происшествия, к счастью, для меня закончившегося благополучно. Лишь нога болела, да и джинсы оказались порванными на том месте, где ударил бампер, однако это не страшно, можно пережить.

– Мияси йук! Ким рухсат берди унга мошинага утириш!28 – продолжали возмущаться шофера. – Эй, брат, если хочешь, мы подтвердим милиционерам, что тебя хотели сбить? – это уже они обращались ко мне. Но я махнул рукой:

– Рахмат, уртоклар, лекин керак эмас!29 – и перешел дорогу. Сердце стучало, как будто пыталось вырваться из груди, а ладони взмокли – я никак не мог прийти в себя от того, что всего несколько мгновений назад избежал смерти. Адреналин бурлил в венах, поднимая уровень тревоги и остроты ощущений. Я чувствовал, как всё внутри меня дрожит, словно в предвкушении шторма, и, в то же время, лёгкость на душе: я всё ещё жив.

Люди, ставшие свидетелями этого, сочувственно мне что-то говорили, но я отвечал им что-то невпопад, как будто слова вырывались из меня неосознанно, лишь бы заполнить молчание. В этот момент подошел зеленый автобус «Мерседес-Бенц», и я, словно потерянная в буре душа, ломанулся с другими пассажирами в салон.

Как доехал до дома, помнил как-то смутно. Ужас и адреналин, переполнявшие меня после встречи с Лилит и последующего инцидента на дороге, оставили в сознании лишь размытую картину. Окончательно туман в голове рассеялся, когда я поднялся по лестничной площадке к своей квартире. На мое удивление, на звонок никто не реагировал. Я стал стучать по двери и кричать:

– Эй, вы чего там, заснули? Открывайте, это же я!

Лишь после этого дверь открылась, и я увидел испуганное лицо жены. Она схватила меня за руку и втянула в коридор, после чего захлопнула дверь на замок.

– Ты чего? – не понял я, пытаясь прийти в себя после неожиданного появления.

– Слушай, как только ты ушел, к нам пришли два сантехника, здоровенные такие, сказали, что должны менять нам трубы в ванной.

– В воскресенье? С чего это вдруг – мы же поменяли трубы в прошлом году, когда был капремонт всего дома… и не жаловались в ТСЖ30.

– И я удивилась, но они настаивали на том, что должны войти в квартиру, мол, у них предписание начальства. Я стала звонить в ТСЖ, там взяла трубку дежурная, заявившая, что ничего о замене труб не знает и никого не посылала в нашу квартиру, и что единственный сантехник сейчас обслуживает совершенно другой дом. Тогда я попросила этих двоих мужчин показать мне предписание и свои служебные удостоверения, они отказались и продолжали настаивать на своем праве войти в нашу квартиру. Один из них даже грубо толкнул меня. Тогда я пригрозила его заколоть шпагой и поднять крик, вызвать милицию и соседей на помощь. И лишь эти угрозы заставили их ретироваться…

– Как они выглядели?

– Именно не так, как сантехники. Все в аккуратных костюмах, словно шли на дипломатический прием. Рабочие ходят все-таки в иной одежде. У меня сложилось впечатление, что они хотели устроить здесь обыск…

– Так, так, – я крепко задумался. Видимо, пружина событий начала раскручиваться с момента убийства профессора. Все происходит вне нашего разумения, и с каждым часом следует ожидать разных неприятностей. Сначала встреча с Лилит, представившейся грантодателем нашего проекта, затем попытка меня убить неизвестным в автомашине, а теперь какие-то двое хотели что-то найти в моей квартире. Что им было нужно?

– Где дети?

– Я отправила их к соседке Фатиме-опе, после того, как лже-сантехники ушли, – сказала Индира. Её лицо было напряжено. – Ты расскажешь, в чем дело? Почему убили Бекзода Хисамиевича?

Вдруг мне пришло в голову, что что-то важное ускользнуло от моего внимания. Я вспомнил:

– Да, кстати, где твоя шпага?

– Моя шпага?

– Да, та самая, что висит в зале… Она там?

– Конечно, а куда ей деться, но почему тебя это интересует? Ты решил, что я и вправду могу заколоть сантехников? – с удивлением ответила супруга. – Я только вспугнула хамов…

– Ты уверена, что там она?

– Конечно, а где ей еще быть? – Индира с недовольным видом прошла в гостиную. Затем до меня донесся ее сдавленный вскрик: – Ой!..

Я влетел в комнату и тоже увидел, что шпаги нет. Есть кубки, медали, а оружия нет. У меня в который раз за сегодняшний день взмокла спина. Я посмотрел на побледневшую Индиру, её лицо стало светло-серым, как у человека, которому стало плохо. Глаза расширились, а губы дрожали, как будто она понимала, что это не просто потеря – это может быть признаком чего-то более серьезного, возможно, опасного. Я ощущал, как с каждым мгновением напряжение в комнате нарастало.

– Так… шпаги нет… – выдавил я, хватаясь за дверь. Меня шатало от напряжения.

– Тимур… почему ты спрашиваешь про шпагу?

– Подожди, кто из твоих подруг хорошо владеет шпагой? Ты знаешь спортсменку, которая…

Тут раздался звонок. Я повернулся к входной двери. Из лестничной площадки услышал голоса дочери и сына.

– Эй, это мы! – крикнули дети, махая мне в дверной глазок.

Я открыл дверь и впустил их в квартиру, а затем вновь закрыл на замок, щеколду, и еще цепочку повесил, словно именно она была самой надежной защитой. Дети с тревогой смотрели на меня, их глаза были полны вопросов и беспокойства. Они явно чувствовали напряжение в воздухе, которое царило между мной и Индирой.

– Папа, вы боитесь сантехников, что ли? – с недоумением спросил сын, его голос звучал с лёгким сарказмом, но в то же время в нем слышалась настоящая озабоченность.

– В гостиной висела шпага, – начал я, внимательно смотря на лица Махмуда и Севары. – Сейчас её там нет. Кто из вас её брал? Говорите честно – это очень важно…

Дети в недоумении переглянулись, и Махмуд сказал:

– Я не брал… Зачем мне шпага?

– Я тоже не брала, – ответила дочь. – Я не увлекаюсь фехтованием.

– Но вчера днем шпага висела, – Махмуд задумчиво почесал переносицу. – Я это помню, так как вытирал пыль на верхней части ковра. Если она и исчезла, то только вечером или ночью… Но к нам никто не приходил.

– Да, мои подружки только звонили… А Махмуд играл в футбол во дворе и вернулся в девять часов вечера, – сообщила Севара. – Ни соседи, ни родственники не беспокоили… Так что никто зайти из посторонних к нам не мог…

Я сразу поверил им, потому что хорошо знал своих детей.

– А вы ничего подозрительного не видели, не слышали?

Севара и Индиру покачали головой, но сын сказал как-то неуверенно:

– Я слышал… Когда ночью смотрел кино в своей комнате, мне показалось, что на балкон влетела какая-то птица. Я выглянул на секунду, но ничего не увидел… может, было темно. Потом мне послышались чьи-то шаги, мягкие, но я подумал, что это мама ходит по квартире… Но на шаги я уже не стал подниматься с кресла.

– Я спала! – с тревогой взглянула на меня супруга. – Сомнабулизмом не страдаю.

– И все?

– Все…

Я нахмурился. Все это казалось непонятным, странным. Тревожит всегда нечто необъяснимое с рациональной точки зрения, пугает неизвестность, что может ожидать нас, волнует суета, что кружится рядом и втягивает в хоровод каких-то важных и опасных событий. А то, что я уже в их эпицентре, сомневаться не стоило, учитывая и тот факт, что милиция и прокуратура начнут копать под меня – ведь им же нужно кого-то брать под подозрение, а я самая лучшая фигура для этого. Нет, просто так из этой истории не выбраться, – понял я.

– Ну… птица – это ерунда, может, воробей залетел, – пробормотал я. – Все-таки мы живем на четвертом этаже. Но вот никто проникнуть не мог даже через крышу – на окнах-то решетки, даже голову не просунуть!

В этот момент по нервам ударил сигнал дверного звонка – мы аж подпрыгнули.

– Кто там?! – вскрикнули мы все четвером хором.

До нас донеслось тяжелое сопение и сердитое:

– Да это я, Халмурад Шерзодович, домком. Чего вы там орете?

Уж этот голос мы знали хорошо, и поэтому открыли. Наш домком был пузатым и всегда самодовольным, с округлыми щеками, которые при каждом его смехе тряслись, как желе. В его глазах всегда читалась та же уверенность, что и в его ходке – неторопливой и самодовольной, словно он был важной шишкой в нашем доме. Носил он всегда тюбетейку31, закрывая лысину, истрепанные тапочки, широкие серые штаны в синюю полоску и спортивную майку с надписью «Пахтакор»32 – чемпион!». Ему было жарко, и он платком протирал толстый загривок, оставляя на нем блестящий след пота.

– У вас все нормально? – подозрительно смотря на нас, спросил домком.

– Все нормально! – опять хором произнесли мы, напряженно переглянувшись.

– А-а-а, ладно… Тут такое дело, – Халмурад Шерзодович почесал в некоторой растерянности репу. – Полчаса назад пришел ко мне электрик, чтобы проверить домовую электросеть в подвале. Я отвел его туда, и он смотрел на показания счетчиков, но при этом почему-то много распрашивал о вас…

– О нас? Электрик? – в недоумении спросила супруга.

– Ага. Меня это тоже удивило. Электрик сказал, что вы прокручиваете счетчик, чтобы не платить за использованную электроэнергию, мол, задолженность у вас большая перед «Ташгорэнергосбытом». Хотя я не понял, как вы можете это сделать, если все счетчики под моим контролем…

– Глупости какие! – возмутилась Индира. – Я всегда плачу по показаниям, что вы выписываете нам на квитанцию! У меня все бумажки собраны, могу предъявить любому инспектору.

– Вот-вот, – кивнул домком. – Однако он больше спрашивал на темы, которые никак не относятся к электричеству. Про то, где работает ваш муж, кем, откуда семейные доходы, с кем поддерживает связь, не замечал ли я нечто подозрительное в ваших делах?..

– Это шпионаж какой-то, – нахмурился я. – Зачем электрику подробности моей личной жизни?

Домком пожал плечами:

– Не знаю… Ну, ладно, я просто вам сказал об этом странном электрике… Разбирайтесь с «Ташгорэнергосбытом» сами…

Попрощавшись, он начал спускаться вниз, а я повернулся к родным:

– Что скажете? Не подозрительно ли все это?

– Да, даже очень! – отозвались они. – То сантехники, то этот электрик…

– Ага, еще и пропажа шпаги, – задумчиво произнес я. Тут Индира встрепенулась:

– Почему тебя встревожила пропажа шпаги? Конечно, мы должны сообщить милиции о похищении холодного оружия из нашей квартиры, но…

– Ты не понимаешь…

– Что я не понимаю?

– То, что я видел твою шпагу в теле Бекзода Хисамиевича! Твоим оружием кто-то убил профессора! Теперь и ты можешь быть под подозрением милиции!

Мои слова ввергли в шок супругу и детей.

– О боже! – выдавила из себя Индира, мгновенно побледнев. Её глаза расширились от ужаса, а губы дрожали, словно она собиралась сказать что-то важное, но слова застряли в горле. Я видел, как по её лицу пробежала волна паники, а затем пришла осознание того, что и её могут заподозрить в причастности к этому ужасному преступлению. Её тело сжалось, и она, казалось, потеряла все силы, ей не хватало воздуха, и она схватилась за стул, чтобы не упасть.

Тут снова раздался стук: клап, клап, клап! Это подстегнуло по итак натянутым нервам, меня аж передернуло.

– Кто там? – рявкнул я и сердито открыл дверь.

Там стоял испуганный домком. Видимо, мой тон сбил его с толку. Мне аж стало неудобно за свои излишние эмоции к этому старому и доброму человеку, который всегда с уважением относился к моей семье.

– Ох, кечерасиз!33 – произнес я. – Холмурад-ака, мы тут наэлектролизованы всеми событиями…

Тот вздохнул, поправил тюбетейку и кивнул:

– Извиняюсь и я, но только что вспомнил. Когда я шел к вам, то меня у тротуара остановила женщина лет сорока пяти-пятидесяти, в хан-атласе и платке. Она спрашивала, где вы живете. Я указал на ваш подъезд. В руках она держала какой-то конверт, наверное, хотела передать вам письмо…

– Письмо?

– Да, только что она бросила вам его в почтовый ящик – я это увидел, спустившись на первый этаж…

– А что за женщина? – подозрительно скривив нос, спросил я.

– Тимур, откуда мне знать? – развел руками Халмурад Шерзодович. – Я не спрашивал её… Но вы можете сами поинтересоваться, если нагоните.

– Рахмат34, ака! – сказал я и бросился вниз. Дети хотели было последовать за мной, но я жестом остановил их, мол, сидите дома.

Женщина, о которой говорил домком, уже была у дороги, когда я её нагнал. Она торопилась. Уже с десяти метров узнал её.

– Нигарахон! – крикнул я.

Та обернулась и испуганно замахала руками, словно увидела приведение:

– Нет, нет, Тимур-ака, нам нельзя встречаться!

– Почему? – удивился я, подбегая к ней. Было видно, что домоработница профессора Ибрагимова была не рада тому, что я все-таки заметил её приход. Попытка скрытно доставить какое-то сообщение провалилась, и это её нервировало. Но почему? Если боялась, то зачем пришла?

– Потому что нельзя… – глядя по сторонам, словно за нами мог кто-то подсматривать, произнесла она. Её лицо было белее мела, капли пота скатывались по щекам – признаки эмоционального перенапряжения. В её глазах читалось множество страхов: страх за свою жизнь, страх за меня и за то, что её неожиданное появление может привлечь внимание. Она явно боялась, что кто-то наблюдает за ней или слушает наш разговор, и это ощущение постоянного преследования не давало ей покоя.

– Я принесла вам письмо от Бекзода-ака…

– Письмо от Бекзода Хисамиевича? – поразился я. – Как он мог мне что-то написать, если он мертв?

Умарова дрожала:

– Да, он неделю назад написал его вам и сказал мне, чтобы я передала в том случае, если с ним что-то произойдет. Я бросила конверт вам в почту. Не знаю, что там написано, но думаю, есть ответы на сегодняшние вопросы… всё… не спрашивайте меня больше – я ничего не знаю.

– А вы сказали об этом следователям?

– Нет, что вы! – воскликнула женщина. – Они и так вас подозревают…

– Меня подозревают?

– Да, я слышала, как они общались между собой. Они считают, что в убийстве замешаны вы… Проект, деньги… Мол, неподелили вы с профессором сумму гранта.

У меня всё похолодело внутри. Несмотря на жару, меня бил озноб. Я чувствовал, как холод пробегает по спине и наполняет каждую клеточку тела. Сердце колотилось в груди, будто пытаясь вырваться наружу. Я не мог поверить, что кто-то может заподозрить меня в таком ужасном преступлении. Я всегда уважал профессора и никогда не думал о том, чтобы навредить ему. Это обвинение казалось мне безумным и чудовищным.

– Но это не так! Я очень любил и уважал профессора! И никогда бы не поднял на него руку! Это ерунда! Это чудовищное обвинение!

– Я знаю, можете мне это не говорить, – Нигарахон Атахановна продолжала опасливо оглядываться. – Иначе бы Бекзод-ака не стал бы вам писать письмо. Он чего-то опасался, но и мне не говорил. Лишь сказал, чтобы держался подальше от женщины, которая может появиться в доме.

– Какой женщины?

– Не знаю. Но её голос я слышала сегодня ночью в доме профессора… И ещё… Когда я отвечала на вопросы капитана Абдуллаева, то ему кто-то позвонил на сотовый телефон…

– И?

Мимо прошёл какой-то мужчина в летнем светлом костюме, невзрачный и неприметный на вид, и Нигарахон вздрогнула, словно тот ей угрожал. Прохожий пошёл дальше, не обратив на нас никакого внимания, однако женщина посмотрела ему вслед, словно хотела что-то припомнить. Я же успел лишь отметить, что у мужчины яркие зеленые глаза, но в них не было жизни, они казались бездушными, как у куклы, и это добавляло ему странности.

– Я не уверена… Динамик был включен на громкость, и я поняла, что со следователем говорила женщина. Причём голос её я уже слышала в доме профессора в минуты убийства…

– Вы считаете, что убийца связан с милицией? – недоумение на моём лице было столь выразительное, что домработница попятилась назад.

– Не знаю, я ничего не знаю… Тимур-ака, оставьте меня в покое. Я выполнила просьбу профессора и передала вам письмо… Наверное, там всё написано. До свидания!..

– Но…

– Не провожайте меня. Нельзя, чтобы нас видели, иначе подумают, что мы задумали что-то нехорошее. Вы и так под подозрением милиции, могут и меня обвинить в соучастии…

– Но я не убийца!

– Я знаю, – дрогнувшим голосом сказала Умарова. – До свидания… и берегите себя!

Она развернулась и быстро двинулась к автобусной остановке. Я стоял в нерешительности. Расспрашивать дальше эту женщину было бесполезно – она или ничего не знала, или знала что-то, однако не собиралась со мной делиться информацией. Я двинул назад, обдумывая, что это всё значит. Складывалось впечатление, что профессор спрогнозировал сей печальный исход, если предусмотрительно написал письмо. Он знал, кто ему может угрожать и в чем причина его убийства. Но почему он доверил бумагу домработнице, а не мне? Ведь я был его коллегой, партнером и другом, в конце концов?

«Мне нужно извлечь письмо – и тогда картина станет ясной», – подумал я, уже подходя к своему подъезду. Почтовые ящики висели прямо у входа, и…

Тут до меня донесся крик:

– Не подходи ко мне!.. Не трогай меня!.. Вай дод, одамлар, ердам беринлар35!

Я подпрыгнул: голос принадлежал Нигарахон. Естественно, бросился на улицу, чтобы помочь. Разные мысли крутились в голове, но я понимал, что дело заходит все глубже и дальше. Со стороны дороги раздались звуки взревевшего мотора, визга колес, глухого удара и… истошные вопли женщин, видимо, чего-то узревших страшное и трагическое. У угла дома, где я остановился, передо мной открылась картина.

Нигарахон Атахановна лежала на дороге, раскинув руки. Её голова была в крови, и разбитый череп раскрывался, словно усталое лотосное цветение. На асфальте уже образовалась лужа алая, яркая, как ржавчина, постепенно разрастающаяся. Кожа лица была бледной, глаза были широко раскрыты, в них застыл ужас. Из разбитого черепа стекала на асфальт кровь, смешиваясь с пылью и грязью, создавая картину невыносимой трагедии. Внутренности черепа были видны, и этот кошмарный вид наводил страх. Сумка валялась в трех метрах от неё, словно она выпала из рук, когда Нигарахон пыталась спастись.

Машина, совершившая наезд, удалялась по улице академика Садыка Азимова с огромной скоростью. Преследовать мне её пешком было бессмысленно, да и не мне этим заниматься – номер наверняка люди запомнили, сообщат милиции. Две женщины и один мужчина крутились вокруг Нигарахон, но, судя по их жестам, все попытки оказать ей первую медицинскую помощь были тщетными.

– Она мертва! – крикнул мужчина, его лицо искажалось от ужаса. Это был средних лет мужчина с короткой стрижкой, в темной футболке и потертых джинсах, которые подчеркивали его широкие плечи. Он держал телефон в одной руке, а другой потирал лоб, словно в его голове не укладывалось то, что только что произошло. Его голос звучал хрипло и тревожно, и на мгновение я увидел в его глазах полное отчаяние.

Я же хотел было подойти к ним, как почувствовал, как кто-то сжал мою руку. Обернувшись, увидел перед собой взволнованную Индиру.

Она была бледной, глаза её блестели от слёз, а руки дрожали. Волнение и страх отражались на её лице, словно это были тени от смертельного происшествия. Её волосы развивались на ветру, а губы сжались в тонкую линию, когда она взглянула на меня, полные тревоги.

– Не ходи туда, – прошептала она, тоже напряженно смотря на дорогу.

– Но я…

– Ты ей ничем не поможешь – она мертва. Но привлечёшь ненужное внимание свидетелей. Милиция может решить, что это ты организовал наезд…

– Но я…

– Милиции это не объяснишь, им нужен тот, кто возьмет на себя всю вину, а ты, после смерти профессора, самый подходящий объект, на которого следует навешать убийства. Думаешь, следователи поверят тебе, что ты ни при чём?

Супруга была права. К тому же, ответы хранились в почтовом ящике. Но я не мог сдвинуться с места и смотрел на мёртвую домработницу. От жары плавился не только асфальт – быстро высыхала кровь. Она медленно впитывалась в поверхность дороги, как будто сама асфальт стремился поглотить этот ужас. На солнце она сверкала, как алая краска, и, казалось, оставляла на асфальте свой след, который уже никогда не исчезнет. Я знал, что убрать это потом будет не просто, и в голове звучали только одно – как же это всё нелепо и ужасно.

Люди на остановке и на тротуарах обсуждали происшедшее, и до нас долетали их возгласы:

– Какой-то мужчина в светлом костюме… да-да, он!.. Он схватил эту женщину, а та отбивалась!.. Потом эта машина выскочила из переулка и сбила!.. Я сама видела, что водитель сделал это специально!.. Этот мужчина в костюме вспрыгнул в машину – и они уехали!.. Номер?.. Нет, не запомнила… А ты?.. А я успела записать – это «Волга» – ГАЗ-24!.. «Скорая»… Где «скорая помощь»?.. Врача вызвали?… Милиция где?

Из опорного пункта милиции квартала уже бежали три сотрудника правоохранительных органов. Один из них – младший лейтенант, высокий и подтянутый, с короткой стрижкой и аккуратно уложенными волосами. Его глаза были внимательными, а на губах играла напряженная улыбка, словно он уже знал, что предстоит. Он говорил по рации, его голос звучал четко и уверенно, придавая надежду окружающим.

Второй – сержант, немного полноватый с добрым, но уставшим лицом, приказывал зевакам не подходить к месту происшествия. Его жесты были решительными, он явно пытался сохранять порядок и не дать панике овладеть людьми. Лицо его было подернуто легким слоем пота, а форма сидела чуть свободно, словно он не привык к быстрому бегу.

Третий же – рядовой, молодой парень с едва заметной щетиной и настороженным выражением лица, начал регулировать транспортный поток на дороге. Он стоял с вытянутой рукой, заставляя машины, троллейбусы и автобусы объезжать мёртвое тело. Его сосредоточенный взгляд выдавал волнение – он явно впервые сталкивался с подобным, и его движения казались немного неуверенными.

Моя супруга была права – появляться сейчас перед людьми значит втянуть себя в новый виток странной истории и невольно засвидетельствовать свое участие в происшествии. Следователи Абдуллаев и Васильев наверняка ещё один труп повесят на меня, если узнают, что Нигарахон встречалась со мной за несколько минут до своей гибели.

Я повернулся и побрел к дому. Тяжесть давила на сердце, несмотря на яркий солнечный день перед глазами стояла сероватая пелена, даже весёлое чириканье воробьев казалось нечто зловещим. Воскресенье явно становилось зловещим и тягостным днём в моей судьбе. Две смерти менее чем за сутки – казалось, мир сошёл с ума. Ощущение было, как будто тень надвигающейся беды накрыла меня своей чёрной вуалью, и даже солнечные лучи уже не согревали. В голове крутились мысли о том, что к этому моменту я мог бы всего лишь задумываться о воскресном отдыхе с семьёй, а не о таинственных письмах и преступлениях.

– Ты с ней разговаривал? – спросила Индира, идя рядом. – С Нигарахон?

– Да, она сказала, что Бекзод Хисамиевич передал мне письмо.

– Что за письмо?

– Не знаю. Но он написал до своей смерти.

– Значит, он хотел тебя предупредить, видимо, знал, что всё может закончиться так плачевно, – ход мысли супруги оказался идентичным моему. Мы пришли к одинаковому мнению, но это меня нисколько не удивило: я знал свою жену и её интеллектуальные способности. – Надо прочитать, что за письмо.

– И я об этом…

Мы подошли к подъезду. Я достал из кармана связку ключей, отыскал почтовый и открыл свой ящик. На руку выпал белый конверт и субботняя газета «Даракчи»36.

– Вскрывай, – взволнованно произнесла супруга.

Я порвал конверт и извлек оттуда небольшой листок. Там было написано: «Тимур, раз ты читаешь это письмо, значит, меня нет уже в живых. Ты должен встретиться с профессором Махмудом Каюмовым. Он тебе всё пояснит. Вот его адрес… Запомни и уничтожь бумагу. Нельзя подставлять профессора. Твой друг и брат Бекзод». И внизу приписка: «Прости».

– За что он просит прощения?

– Без понятия… Мы с ним никогда не сорились.

– А кто это за профессор Каюмов? – спросила меня Индира, взяв в руки бумагу.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Хотя я где-то слышал эту фамилию… – Я пытался извлечь из памяти какие-либо сведения, однако не смог. – Гм, не помню… Но этот Каюмов что-то знает… То, чего не известно мне.

– Почему Бекзод Хисамиевич не хотел тебе лично рассказать, а просит другого человека?

– Индира, откуда мне знать? – огрызнулся я. – Ты задаешь вопросы, словно играешь в викторину «Что? Где? Когда?»… Но что делать с письмом? Ведь это единственное доказательство того, что я невиновен. А Бекзод Хисамиевич просит, чтобы я его уничтожил и этим самым лишил себя защиты!

– Тебе нельзя уничтожать это письмо, – согласилась супруга. – Потому что Ибрагимов не предполагал, что ты станешь подозреваемым в его убийстве. Так что для следствия всё равно сохраним документ. Но и профессора Каюмова подставлять нельзя… Поэтому я пока спрячу бумагу и предъявлю, как факт твоей невиновности, когда придёт время.

Я засуетился:

– А мне нужно встретиться с этим Каюмовым.

– Адрес запомнил?

– Да, это по улице Германа Лопатина, возле бывшего театрального училища.

– Поедешь на машине?

– Нет, лучше на метро. Станция «Проспект космонавтов» – это рядом с домом Каюмова.

В этот момент затормозила у угла дома милицейская машина – малолитражка «Тико», и у меня ёкнуло в сердце. Вышедшие оттуда два милиционера в зеленой форме, один из которых был высоким, с крепким телосложением и короткой стрижкой, явно настраивались на серьезный лад. У него были строгие черты лица и холодные глаза, словно он находился в постоянном напряжении. Второй – коренастый, с округлой головой и усами, выглядел более расслабленным, хотя напряжение в его взгляде выдавало его недовольство текущей ситуацией. Они не направились к нам, зевнули и стали рассматривать по сторонам, но один из них достал бумагу, посмотрел на схему дома и ткнул пальцем на мой этаж. Так, так, следователи приставили мне охрану, но не для защиты моей персоны, а для того, чтобы не сбежал. Там, видимо, было и мое фото, так как второй кивнул и, увидев меня, пальцем указал на квартиру, мол, подымайся и не вздумай никуда уходить.

Итак, я под домашним арестом без какого-либо судебного решения; в Узбекистане законом играют как хотят, правда, только в пользу власти. Милиционерами оказались рядовые, не офицеры, и им было скучно – это я видел по их потным и красным лицам, в которых так и отражалось нежелание в этот жаркий день торчать у какого-то дома, когда где-то готовился плов, шашлык, была водка и веселые разговоры о том, о сём. Обычно сотрудники МВД предпочитали проводить время в неформальной обстановке, наслаждаясь лёгкими разговорами и отдыхом, а не стоять на улице под палящим солнцем в ожидании непонятно чего.

– Теперь тебе никуда не уйти, – прошептала Индира, посмотрев на милиционеров. – Подымайся наверх. Встречу с Каюмовым отложим на неопределённое время.

Я нехотя согласился с ней. Действительно, не вести же за собой «хвост». Бекзод Хисамиевич просил не подставлять профессора Каюмова, значит, он имел в виду и милицию. Хотя, кто его знает, может этот человек знает, кто убил Ибрагимова… и Нигарахон! Тогда он – важный свидетель, и его тем более нужно охранять!

Сверху раздалось какое-то уханье. Я поднял голову. На чинаре, скрывшись в кроне листвы от яркого солнца, сидела сова. «Странно, что здесь делает эта птица?» – подумал я. – «Ведь сова – ночное существо». Мне казалось, что она внимательно следит за мной, не мигая и не двигаясь. Большие глаза словно горели красным огнём, а её пухлое тело и острые перья создавали зловещую атмосферу. Какое-то жуткое зрелище.

– Чепуха! – произнёс я.

– Чего ты? – не поняла супруга. Она не обратила внимание на птицу.

– Нет, ничего, глупости всякие… – пробормотал я и стал подниматься на свой этаж. В этот момент не знал, что и делать. Может, найти по справочнику телефон этого Махмуда Каюмова и позвонить? «Нет, нельзя, ведь мои телефоны могут прослушиваться», – остановил я себя. Но сидеть сложа руки в квартире оказалось близкой к пытке. Я нервно расхаживался из комнаты в комнату, пытаясь сосредоточиться, однако никакая путная мысль не приходила в голову. Я был в смятении. Мои родные тоже испытывали дискомфорт.

– Можешь рассказать, как всё было? – спросила меня супруга.

Я кивнул и сообщил всё, что было в доме профессора Ибрагимова и о том, какие показания давал следователям прокуратуры и милиции.

– Ты думаешь, что они подозревают нас?

– Да… Может, решили, что всё связано с деньгами, грантами…

Тут Индира внимательно посмотрела на меня:

– И это всё? Больше ничего не хочешь мне сказать?

Я замялся:

– Ну… была ещё одна странная встреча… с женщиной…

– С женщиной? – в голосе супруги прозвучали нотки ревности. Она прищурилась, и её брови слегка сдвинулись. В этот момент я заметил, как её губы сжались, а в глазах мелькнула искорка недовольства.

Я усмехнулся. В другое время воспринял бы это как положительную реакцию, мол, значит, любит, но сейчас ревность была не к месту.

– Да… с красивой и эффектной женщиной по имени Лилит… Она, как призналась, финансировала наш проект.

– А почему встреча, по-твоему, была странной?

– Потому что… – тут я запнулся. – Она возникла словно из ниоткуда…

– Как это понимать?

– Ну, просто её не было рядом со мной, а потом – бац! – сидит и смотрит на меня. Словно колдовство какое-то. И исчезла также неожиданно, что я подумал – у меня галлюцинации. Второе, она знает обо мне многое, даже о службе на флоте и работе в Москве, а я о ней – ничего. Третье, говорила тоже на какие-то религиозные темы, на что в последнее время наводил меня и Бекзод Хисамиевич – это более, чем подозрительно. Четвёртое, она предложила мне десять миллионов долларов, если я восстановлю изделие, что разрушил профессор…

Моя супруга измленно вздернула брови:

– Десять миллионов? Не многовато ли?..

– Вот-вот, и я подумал об этом. Нобелевская премия тянет на миллион баксов, а тут мне предлагают в десять раз больше! Значит, наше открытие того стоит…

– И ты думаешь, что следователь обвинит тебя в убийстве, поскольку ты не хотел делиться с профессором такой суммой?

– Не знаю, как обвинит меня капитан Абдуллаев, – огрызнулся я. – Но эту сумму денег Лилит мне предложила после того, как я имел беседу с сотрудниками РУВД и районной прокуратуры. А сумма гранта мне вообще неизвестна, может, она была тоже не маленькой!..

– А что было потом?

– Когда потом? – не понял я.

– Ну, когда разговор закончился?

– С кем? Со следователями?

Моё недоумение стало бесить супругу:

– С этой женщиной?

– Я же сказал, она исчезла… Потом меня пытался сбить на дороге какой-то сумасшедший негр на «Волге»…

– Негр? – лицо у Индиры вытянулось. – Ты, наверное, перегрелся на солнце. Исчезающие женщины, безумные деньги, негр-киллер… Точно, ты перегрелся. Или переволновался из-за убийства профессора и домработницы…

Супруга встала и с каменным лицом вышла в другую комнату. На этом разговор закончился. Но успокоения он мне не дал. Я был весь на нервах, вздрагивал от любого звука, что слышался с улицы и двора. В телевизоре в этот час шла шпионская мелодрама «Предателям всё зачтётся» по роману Гульбахор Мухитдиновой, моей бывшей взболамошенной и неадекватной соседки, которая состояла в Союзе писателей и строчила всякие пошлые романы криминального характера.

Герой фильма – узбекский дипломат, третий секретарь посольства Узбекистана в России, которого играл абсолютно бестолковый актёр Баходир Хусанов, худой и низкорослый, с плоским лицом и узкими глазами. Его лицо было словно вылеплено из глины: скуластое, с низким лбом и мелкими, прищуренными глазами, которые никогда не сверкали умом или харизмой. Он выглядел неуместно в роли дипломата, скорее напоминая уличного хулигана, чем делового человека, и его постоянные попытки выглядеть серьёзно лишь подчеркивали его неумение.

Ночью он копировал секретные документы о расположении узбекских воинских частей в Ташкенте, чтобы передать их на Лубянку. В этот момент к нему заглянула растолстевшая супруга Гелия, оказавшаяся внедренным агентом СНБ. Она выпятила живот, который словно поразительно вырос за короткое время, и заколебала двойным подбородком, вскричав:

– Ахмок, нима килаяпсан?37

Хусанов схватил пистолет и, ткнув ствол ко лбу женщины, тихо и злобно прошипел:

– Увозини учер38.

Та с ненавистью ответила:

– Соткин39.

Я плюнул и выключил этот бред, что сочинила Мухитдинова явно в пьяном угаре. Её романы всегда отличались безумными сюжетами и нелепыми персонажами, словно написанными в состоянии опьянения, когда самые глупые идеи казались вдохновением. Каждое слово звучало так, будто автор торопился, чтобы поскорее забыть, что сама сочиняла. Словно бы она взяла несколько популярных клише и, не задумываясь, свалила их в одну кучу, рассчитывая, что читатели будут в восторге.

Так прошел день, и наступил вечер. Было семь часов, солнце уже пряталось за горизонт, а его последние лучи, окрашивавшие небо в оранжево-розовые оттенки, создавали ощущение, что весь мир затих. Хотя вечер был ещё светлым, воздух наполнялся тихим шёпотом, предвещая ночь. Лёгкий ветерок начал охлаждать воздух, но от крыши всё ещё исходило тепло, заставляя кондиционер работать без перерыва. Он не выключался, и я чувствовал, как тепло проникает в помещение, создавая легкую духоту, которая была особенно утомительной в такие моменты.

Не хотелось есть, хотя супруга заставила всех нас проглотить по сендвичу и выпить по пиалушке чая. В холодильнике было вчерашнее блюдо «машкичири»40, но к нему никто не притронулся. Напряжение не покидало нас. Дети сидели в своих комнатах и о чем-то размышляли, возможно, пытались понять происходящее или просто отвлекались от забот. Я подходил к окну и видел внизу «Тико» и милиционеров, которые расхаживались рядом и беседовали с нашими соседями. К ним один раз подошёл наш домком, и представители закона что-то говорили ему, указывая на моё окно, но Халмурад Шерзодович недовольно отмахивался и крутил головой, словно не хотел ни с кем говорить.

Зато сидевшие на скамейке старушки потянули новые истории, наверное, обо мне и заодно о смертельном случае на проезжей части квартала. Возможно, они могли бы рассказать много подробностей, поскольку старушки всегда были внимательны к мелочам и незаметным на первый взгляд фактам. Но всё же слушать их желание не появилось; я был переполнен всем, что произошло за сегодня.

Однако сидеть спокойно не мог. Я был уверен, что профессор Каюмов может раскрыть многое в этой истории, и мне следовало с ним поскорее встретиться. Просто так сидеть дома и ждать у моря погоды – не в моих правилах, да и нервов не хватит. «Мне нужно к нему, причем срочно», – коротко сказал я супруге, указывая на конверт. Та кивнула в знак согласия, поскольку тоже считала бессмысленным ничего не делать, когда вокруг шеи стягивается петля. Нам нужна была ясность.

– Как? – только спросила она.

– Отвлеки их, – я ткнул пальцем вниз, имея в виду милиционеров. Индира всё поняла. Она подумала, потом пошла на кухню. Там быстро взяла медный поднос, положила туда чайник зелёного чая и две пиалы, вазочку с печеньем и вазочку с абрикосовым вареньем, фисташки, солёные косточки, тарелку с виноградом «дамские пальчики», свежую лепёшку и пять самсы, что напекла ещё вчера, правда, предварительно подогрев в микроволновке «Самсунг».

– Я закрою собой им вид на подъезд, ты же постарайся быстро пройти огородами к дороге, а оттуда – к метрополитену, – сказала Индира, завязывая косынку на голове41. – Постарайся также не привлекать внимание старушек – они могут настучать сидящим в «Тико».

– Мы их берём на себя, мама, – в этот момент вступили в разговор наши дети. Они выглядели полными решимости помочь мне, хотя, казалось, были ещё совсем малыми. Сын с гордостью расправил плечи, а дочь, сжимая кулачки, готовилась к делу, как будто собиралась на бой. Их уверенность и готовность действовать вселяли надежду.

Я с благодарностью посмотрел на них и взъерошил чуб сыну, заставив его рассмеяться.

– Ладно, мы пошли, ты – чуть позже, – произнесла супруга и, держа поднос, стала спускаться вниз. Дочь и сын последовали за ней, а я вышел на лоджию и сквозь занавес стал смотреть во двор.

Кроны деревьев слегка прикрывали малолитражку с патрульными огнями. Милиционеры сидели в салоне, курили и слушали музыку, которая долетала до меня. Звучала песня группы «Дадо», популярная среди молодёжи, но абсолютно непонятная для меня. Пацаны пели что-то бессмысленное на русском и иностранных языках:

«Лето, ты расскажи мне по секрету,

Откуда знаешь песню эту.

С родной ли стороны пришла,

Если да – танцуем до утра…»42

Танцевать сотрудники милиции не хотели – а вообще была бы комичная картина, когда два строгих мужика в зелёных мундирах отплясывали джигу. Они говорили о своём, продолжая смотреть на наш этаж – о цели визита сюда не забывали. В этот момент из подъезда вышла моя супруга в хан-атласном халате, держа на руке поднос с явствами. Милиционеры умолкли и с интересом стали наблюдать, как она прошла мимо соседок, на минуту замолкнувших и настороженно глядящих, и подошла к ним.

– Салом алейкум, холажон43, – сказали они.

– Поужинать не желаете? – проворковала она, ставя поднос прямо на капот. – А то охраняете нас от беды, так что нельзя вас оставлять голодными…

Из тарелок поднимался аромат самсы и лепешки, согревающие воздух вокруг. Самса выглядела золотисто-коричневой, с хрустящей корочкой, а лепешки – круглыми и плоскими, с румяной поверхностью, которая испещрялась узорами. Сочные мясные начинки придавали им аппетитный вид, а аромат свежей выпечки был настолько манящим, что противостоять им у рядовых милиционеров сил просто не хватило.

– Вы правы, холажон, работы много, времени на пищу не остается, – вздохнул сидевший у руля, а второй энергично закивал. Они вышли из салона и спиной развернулись к подъезду. Индира налила им чаю в пиалы, подвинула самсу. Милиционеры, гогоча, схватили их и стали жевать, нахваливая хозяйку за кулинарные способности.

Тем временем Севара и Махмуд вышли к старушкам и стали распрашивать о случившемся дорожно-транспортном происшествии на перекрестке, а те, обрадованные новыми слушателями, стали рассказывать различные версии, в которых даже появление нечистой силы следовало считать самой безвредной историей.

Я подождал три минуты и тоже бесшумно спустился на первый этаж, потом проскользнул за зеленой изгородью по придомовому огороду, практически спиной задевая стену, свернул за угол и, никем не замеченный, побежал между деревьями, перепрыгивая через кустарники с малиной и смородиной. Затем выскочил на тротуар, перебежал проезжую часть и очутился на другой стороне улицы. Там на меня никто внимания не обращал. Перешёл на шаг и двинулся в сторону станции метро «Хамид Алимджан». Надо мной пропорхнула птица и скрылась в листве деревьев. Я успел увидеть, что это была сова.

«Блин, тебя еще не хватало», – сердито подумал я и стал спускаться в подземный переход, откуда начинался вход в метрополитен.

Центр Ташкента прекрасен в любое время года, но летом он особенно преображается. Улицы утопают в зелени, светлые фасады зданий отражают солнечные лучи, и даже плотные тенистые аллеи будто дышат теплом. В этот сезон всё вокруг – от парков с буйной растительностью до аккуратных скверов и площадей – приобретает яркость, как будто город сияет изнутри. Воздух наполнен ароматом цветущих деревьев и трав, а свет становится мягче, окрашивая все в тёплые оттенки.

Огляделся я. По другую сторону дороги раскинулась площадь имени поэта Хамида Алимджана. Его памятник возвышался в центре – величественная фигура из бронзы, отлитая в полуобороте, в позе замершего мыслителя. Алимджан был изображен с книгой в руках, устремив взгляд вдаль, будто читая невидимые строки; его выражение спокойное, но глубокомысленное, как будто он размышляет о вечных вопросах.

Возле памятника стояли люди с плакатами. На них было написано: «Гульнара Каримова невиновна!», «Долой предателей!», «Мы не отдадим нашу независимость!». Среди митингующих я узнал нескольких лиц. Один из них – Марат Захидов, худой и седовласый, с жёсткими чертами лица, пронзительным, как у хищника, взглядом. Когда-то он был партийным организатором в Ташкентском государственном университете, но теперь стал приверженцем проправительственных идей, называя себя правозащитником, хотя в основном поддерживал только официальные линии власти.

Рядом стоял Рустамжон Абдуллаев – человек примечательный, с папилломами на лице, золотыми зубами, которые блестели в лучах закатного солнца, и нелепым колпаком клоуна. Он был известен как неудачливый предприниматель и самопровозглашённый академик Московского предприятия «Горсправка», прославился бездумной поддержкой властей и резкими выпадами в адрес оппозиции.

Захидов орал в микрофон, стараясь привлечь внимание прохожих:

– …нельзя поддаваться провокации подонкам из Интернета! Они хотят свернуть нас с истинного пути, сломить колени нашему народу, сделать зависимым от Запада!..

– Да-да, мы против продукции «массовой культуры»! – поддакивал Абдуллаев, тряся колпаком. – Во всем виноваты евреи и таджики! Наша нация – самая древняя в Центральной Азии!

Никто из прохожих не останавливался возле них, не проявляя ни интереса, ни поддержки. Ещё одного человека я узнал – Баходир Мусаев, бывший социолог, теперь бренчал на дутаре44 и пел какую-то заунывную песню. Известно было, что Мусаев примыкал к любой идеологии, за которую ему заплатят, – типичный пример псевдополитической фигуры нашего времени.

Политические реалии Узбекистана были суровы. Я не занимался политикой, но этих людей знал, так как когда-то все они вращались в научной среде. Но теперь они променяли науку на жалкие попытки угодить властям. Я презрительно сплюнул и отвернулся, двинулся дальше. У центрального входа в метро я остановился, поковырялся в портмоне, бросил жетон в турникет и прошёл внутрь.

Метрополитен Ташкента – инженерное чудо, сплетение архитектурной грации и инженерной точности. Каждая станция здесь была как музейный зал, оформленный в особом стиле: своды, украшенные национальными орнаментами, мраморные колонны, витражи и мозаики. Светлые тона станций отражали архитектурные традиции страны, делая пространство лёгким и воздушным, несмотря на его глубину.

На станции было не многолюдно. Поезд на «Буюк Ипак Йули»45 уже ушел, и платформа с той стороны оказалась пустой. В моём же направлении – до станции «Пахтакор» – стояли человек десять. Два милиционера, охранявших станцию, проверяли документы у какого-то старичка, наверное, из сельской местности; сержант тыкал пальцем в его бороду и громко спрашивал:

– Сиз ким, аммаки, – ваххабит ми? Нимага соколиз узун?46

Я невольно усмехнулся: местные милиционеры порой определяли степень принадлежности человека к радикальным организациям по длине бороды. Такие были стереотипы: исламские радикалы носили бороды, а значит, их следовало проверить и, возможно, получить откуп, если нечто компрометирующее все же обнаружат. Этот подход давно казался неуместным, но, видимо, оставался удобным для органов правопорядка.

Пока милиционеры проверяли бороду сельчанина, в метро спустился человек в соломенной шляпе. Я заметил его сразу – у него было лицо, явно выделяющееся среди типичных узбекских черт, напоминающее скорее латиноамериканца: кожа чуть красноватого оттенка, широкие скулы, узкие глаза и крупные губы. Это был явный мексиканец.

Он бросил взгляд на меня, острый, как вспышка лазера, и отвернулся. Меня пробрала странная тревога. Нет, это не был страх – скорее беспокойство, как будто я предчувствовал, что эта встреча будет иметь последствия.

Тут подъехал электропоезд, и двери вагона плавно раскрылись. Внутри вагона царила тишина, лишь мерно звучали стуки колёс и гул вентиляции. Полусиденья вдоль стен покрывала светлая обивка, слегка выцветшая и потрепанная. На стенах висела реклама, вызывавшая двоякие ощущения: «Бдительность – веление времени!», «Внимательно следи за всеми, кто рядом. Может, это террорист!» Я вздохнул: экстремисты действительно не дремали, но повсюду ощущалась паранойя. Она пропитывала нашу жизнь, превращая даже обычную поездку в метро в сеанс настороженного наблюдения за каждым пассажиром.

Вагон, слегка покачиваясь, тронулся, колёса начали размеренно отбивать ритм. Взгляд упал на окна соседнего вагона, и я заметил того самого мексиканца. Он встал так, чтобы видеть меня, и, похоже, следил. «Слежка?» – мелькнула мысль, но я тут же отмахнулся от неё. В конце концов, если бы кто-то хотел меня задержать, то этим занялась бы милиция, а не странный иностранец.

На станции «Пахтакор» я пересел на другую линию и продолжил путь до станции «Проспект космонавтов». Не заметив мексиканца «на хвосте», я ещё раз убедился, что слежки нет – просто подозрения начали охватывать всех вокруг. Впрочем, в этом районе города стоило оставаться настороже. Здесь, на территории, где располагались здания МВД, Интерпола и президентская резиденция «Ок Сарай»47, часто можно было встретить сотрудников госбезопасности, милиции или посбоновцев48. Прогуливающиеся люди, даже случайные прохожие, мгновенно вызывали пристальный интерес и ненужное внимание со стороны правоохранителей.

К счастью, я беспрепятственно вышел из метро и двинулся вдоль улицы, направляясь к домам. Когда-то здесь жила партийная и научная элита, а теперь роскошные особняки занимали состоятельные люди – бизнесмены, прокуроры, иные «хозяева жизни». Улица утопала в зелени, но по обочинам стояли и более скромные дома советской постройки. Здесь и там мерцали уличные фонари, хотя день ещё не сменился на ночь.

Здание МВД, угрожающе возвышавшееся рядом, в народе прозвали «Гестапо». У местной милиции была мрачная репутация – они часто действовали грубо, пренебрегая законом, и прославились своими методами допросов. Подозрения и обвинения здесь часто звучали внезапно, как приговор, и если кого-то считали врагом государства, то могли выбить из него признание любыми способами. Стремление нажиться, выкуп, захват бизнеса – за этим могло скрываться что угодно, прикрываемое официальными интересами.

Я поспешил обойти это зловещее место, когда вдруг услышал хлопанье крыльев. Подняв голову, увидел на ветке чинары сову. Птица смотрела на меня с холодным, немигающим взглядом. Я потряс головой, зажмурился, а когда открыл глаза, совы уже не было. «Чудится мне что-то, жена, пожалуй, права», – подумал я и, перепрыгнув арык, двинулся дальше.

Через несколько минут я нашёл нужный дом – старую кирпичную пятиэтажку с облупившейся краской и покосившимися балконами. Здесь явно жили люди со скромным достатком, пенсионеры, те, кому уже не до богатства. В подъезде слабо горел плафон, освещая лестницу тусклым светом. Лампа была едва живая, видно, жильцы поставили самую дешёвую из возможных. Поднявшись на второй этаж, я нажал на кнопку звонка в квартиру номер четыре. За дверью послышались шаги, и старческий голос спросил:

– Кто там?

– Я от профессора Ибрагимова, – ответил я. – Меня зовут Тимур Ходжаев, я был его ассистентом. Вы меня знаете?

Дверь тихонько открылась, и передо мной предстал пожилой мужчина. Он был среднего роста, седой, с пронзительным и печальным взглядом, будто вглядывался в самую суть человеческой природы. Одет он был в простой, лёгкий костюм, словно готовился выйти во двор для неторопливого разговора с соседом, или просто проводил время дома, вдали от городской суеты.

– Я – Махмуд Анварович Каюмов, доктор философии, – мягко представился он, протягивая мне руку. – Профессор в области теологии и истории религий, когда-то преподавал в Институте народного хозяйства, был заведующим сектором в Академии наук. Проходите, Тимуржан49, у меня для вас есть важный разговор.

Я вошел в коридор и осмотрелся. Квартира была трехкомнатной, почти каждый угол заполнен стеллажами с книгами, массивными, древними, со старыми кожаными корешками, потемневшими от времени. Многие тома выглядели настолько старинными, что могли бы составить гордость любой библиотеки академического института. Повсюду виднелись фотографии в рамочках, выцветшие, но бережно хранимые, а также артефакты: статуэтки и сувениры за стеклом, экспонаты в коробках, атласы и карты на стенах. Здесь ощущалось присутствие истории – словно сама атмосфера этой квартиры принадлежала другой эпохе. Казалось, что в таком окружении легко мог бы жить человек, увлеченный философией, историей и религией. Но было очевидно, что Каюмов живет здесь один. Женской руки в доме не чувствовалось давно, хотя в целом в квартире был порядок и чистота, поддерживаемые с деликатной аккуратностью.

Профессор пригласил меня сесть за небольшой гостевой стол, заваленный книгами. Он осторожно собрал их в стопку и перенес на письменный стол, а сам сел напротив, разглядывая меня с лёгким интересом. Я внимательно изучал его. Лет семидесяти пяти, немного полноватый, лысый, но с густыми, темными бровями, под которыми скрывался проницательный взгляд. У него был крупный нос, массивный и характерный, подчёркивающий аскетичные, но выразительные черты лица. По одному его виду было ясно – передо мной человек интеллектуального труда, привыкший размышлять и анализировать.

– Я рад знакомству, Тимуржан, – произнёс он мягким, но уверенным тоном. – И рад, что вы, наконец, пришли… Я хорошо знал вашего отца, Касыма Арслановича Ходжаева, светлая ему память. Он был человеком замечательной души и разума…

Слова профессора пробудили во мне воспоминания. Теперь я вспомнил, где слышал это имя. Каюмов был соавтором одной из книг моего отца по социальной философии. Сам я не читал её, но помнил, как отец восхищался коллегой – интеллигентным, принципиальным человеком. Это было давно, ещё когда я учился в школе.

– Наконец-то вы здесь… – повторил профессор, с особым нажимом на слово «наконец». – Мне нужно очень серьёзно поговорить с вами.

– Наконец? – я непроизвольно обратил внимание на это слово и слегка нахмурился. Почему он выбрал именно это выражение?

– Ну, Бекзод Хисамиевич всегда говорил, что вы заняты и у вас нет времени для встречи со мной…

– Странно, – нахмурился я. – Бекзод-ака ни слова не говорил мне о вас.

Профессор явно удивился и смутился, на его лице отразилось лёгкое недоумение.

– Не говорил? – пробормотал он. – Гм… Не понимаю… Возможно, мне стоит обсудить это с ним… зачем он скрывал меня от вас…

В этот момент я понял, что передо мной человек, не подозревающий о трагедии, и решил, что не стоит тянуть с известием.

– Вынужден вас огорчить, – сказал я серьёзным голосом. – Сегодня ночью Ибрагимов был убит.

– Убит? – прошептал Махмуд Анварович, и его лицо побледнело. Он вскинулся, отшатнулся, наткнулся на край дивана и медленно сел, как будто подкашиваясь от невидимого удара. Его глаза, обычно проницательные и спокойные, стали влажными и наполненными слезами, отражающими неподдельное горе и шок.

– Как это случилось? – еле слышно спросил он.

– Его зарезали шпагой, – ответил я, ощущая, как тяжесть моих слов опускается на него. – Но перед смертью он разбил всю аппаратуру и сжёг наши бумаги. Он уничтожил проект! Сейчас идёт следствие, но мне кажется, что оно заведёт нас в опасное место… и я испытываю смутное беспокойство.

Каюмов поднял на меня взгляд. Его лицо исказилось в гримасе боли, но в глазах сверкнул отблеск гнева, смешанный с чем-то неистовым, словно с отголосками скрытой силы. Сжав губы, он вытер глаза салфеткой и, тяжело вздохнув, произнёс:

– Он это сделал… всё-таки сделал.

– Сделал? – переспросил я, ещё не понимая, о чём он. – Что он сделал?

Профессор взглянул на меня, его лицо стало суровым и твёрдым.

– Он уничтожил то, что могло стать оружием Сатаны, – тихо, но чётко ответил он, как будто каждый звук его слов был пропитан чем-то неизведанным и пугающим.

Я замер, ошарашенно вслушиваясь в слова профессора.

– Сатане? – повторил я, словно споткнулся. – О чем вы, Махмуд Анварович? Я пришел сюда, потому что получил от него письмо с записью, что всё мне разъясните вы. А вы тут о каком-то Сатане! Вы издеваетесь? Хватит с меня и того, что я каждый день слышал подобные разговоры от Бекзода Хисамиевича! И что?.. Сатана его убил, что ли?

Я не сдержал раздражения. Профессор заметил, что я начинаю закипать, и попытался успокоить меня:

– Нет-нет, друг мой, не делайте поспешных выводов, пока не выслушаете меня спокойно, – сказал он, суетливо вскинув руки, как будто отводя меня от опасной черты. – Вы должны понять меня… Вы сами понимаете, что враги теперь могут добраться до вас. Вы нужны им, раз Ибрагимов отказался им служить. Теперь они будут рассчитывать на вас.

Я нахмурился, и в душе все всплыло сумбуром. Мысль мелькнула холодная и жгучая: «Неужели следователи правы, и мы с Бекзодом Хисамиевичем работали на террористическую организацию, создавали для них оружие?» В отчаянии я поднялся, намереваясь покинуть квартиру, но профессор жестом остановил меня, вновь указав на кресло:

– Подождите. Раз уж вы здесь, выслушайте меня. Иначе уйдёте, так и не узнав, почему Ибрагимов оставил вам записку. Я действительно могу помочь. Потому что знаю правду… Она неприятна и неожиданна, но такова, какая есть.

Я фыркнул, недовольно пробурчав:

– Эту правду лучше бы рассказать следователям Мирабадского РУВД и прокуратуры.

– Есть вещи, которые неподвластны земному правосудию, – ответил он со странной уверенностью.

– Вы опять про своё? – саркастически уточнил я.

– Не опять, а снова, – невозмутимо поправил он. – Чтобы вы поняли, о чем я буду рассказывать.

Я вздохнул и, отбросив сомнения, решил выслушать его, чтобы понять, что за странная игра здесь ведётся.

– Хорошо, я вас слушаю.

Профессор Каюмов немного прокашлялся и, сделав глубокий вдох, начал:

– Это история допотопных времён…

– Махмуд Анварович, – прервал его я, устав, – я не настроен слушать религиозные лекции. Сатана, черти, ад – это сказки для детей. Давайте ближе к делу.

Старик нахмурился и грубовато оборвал меня:

– Успокойтесь, Тимуржан! Имейте терпение. Вы такой же, как ваш отец – горячий и нетерпеливый. Именно поэтому мы с ним разошлись. Он остался атеистом и коммунистом, не принял других взглядов на происхождение мира…

Упоминание об отце отрезвило меня. Я замолчал и посмотрел на Каюмова, не перебивая. Профессор кивнул, удовлетворённый, и продолжил:

– Тимуржан, ваш отец рассказывал, что вы увлекались астрономией в школьные годы?

– Да, было дело… Даже сам делал телескопы, – кивнул я, смягчившись.

Телескопы в те годы были моим главным увлечением. Я сам находил линзы, вытачивал детали, собирал их, чтобы увидеть Луну или Венеру ближе. Иногда наблюдал звёзды допоздна, представляя, как эти далёкие планеты блистают холодным светом.

– Вам нравилась Венера, – продолжил Каюмов с улыбкой, – хотя Марс тоже привлекал…

– Да, Марс тоже, – ответил я, невольно улыбнувшись воспоминаниям. В юности я поглощал фантастические романы. «Война миров» Герберта Уэллса и «Внуки Марса» Александра Казанцева стали для меня своего рода проводниками в неизведанный космос.

Книга Уэллса, где марсиане вторгались на Землю, передавала атмосферу страха перед неизвестным, а Казанцев со своей научной фантастикой пробуждал мечты о контакте с иными цивилизациями. Я листал страницы, чувствуя, как внутри крепнет желание исследовать далекие миры.

Каюмов, глядя на меня с одобрением, продолжил:

– Видите, ваши увлечения не случайны. А знаете ли вы, кто такой Самаэль?

– Нет, не слышал, – признался я, пытаясь понять, куда он ведёт.

– Это ангел, особый ангел, след которого остался и на Небесах, и на Земле, – сказал Каюмов, его голос приобрёл торжественную глубину. – Согласно пророчествам Иезекииля и Исаии, он был херувимом, а может быть, даже серафимом, что приближает его к самому Создателю. Самаэль был печатью совершенства, венцом мудрости, обитал в Эдеме среди огненных камней… Что, Тимуржан, смущает библейский тон моего рассказа?

Я почувствовал, как во мне вспыхивает любопытство, почти против воли.

Я насупился, напрягаясь от натянутого сочетания религии и астрономии.

– Если честно, – протянул я осторожно, – да, раздражает.

Каюмов кивнул, будто ожидал такой реакции, и продолжил, не обращая внимания на мой скептицизм:

– Я буду краток. В Солнечной системе существовали три планеты земного типа – Венера, Марс и, конечно, Земля. Только на одной из них осталась жизнь. Ученые считают, что более трёх миллиардов лет назад на остальных тоже могла быть жизнь, но по неким причинам она исчезла. И гипотезы на этот счёт самые разные. Я расскажу вам одну из них – теологическую, но основанную не только на священных текстах.

Сказав это, он достал старую книгу, переплетенную плотной тканью, на которой красовалась гравюра. На изображении был змей с двенадцатью крыльями, величественно тянущий за собой целый ряд планет. Я разглядел Землю, Венеру, Марс, Сатурн и Уран, парящих вокруг змея, как звёзды. Скан рисунка перенесли на современную бумагу, но линии, выгравированные на странице, всё ещё сохраняли оттенок древности. Лица богов и титанические фигуры на заднем плане, слегка смазанные временем, словно наблюдали за происходящим с молчаливым интересом.

– Что это? – спросил я, морщась от смутного ощущения тревоги, исходившей от рисунка.

Каюмов ответил, его голос приобрёл тихую, почти мистическую интонацию:

– Согласно апокрифам, Солнечная система и эти три планеты были созданы Самаэлем – ангелом высшего порядка, титаном, о котором позже слагали мифы. В греческой мифологии его называли Гиперионом, «сияющим богом», дословно – «идущим наверху», то есть по небесам. На некоторых изображениях Самаэль представлен как змей, что символизирует его способность принимать облик рептилий, а также… – профессор замялся, – то, что однажды он соблазнил человечество в Эдеме. Но к этому мы вернёмся позже. Его цель состояла в создании миров для ангелов, которых оказалось слишком много, чтобы вместиться в Эдеме. По некоторым источникам, их было около 90 миллионов.

– Девяносто миллионов? – переспросил я в замешательстве.

– Так говорят древние тексты. И хотя Венера считалась его любимым творением, он создавал её для себя и своей жены. Вы ведь знаете, что Венера – вторая планета Солнечной системы, она совершает оборот вокруг Солнца за 224,7 земных суток? Лучшая видимость Венеры приходится на период незадолго до восхода или сразу после заката Солнца. Потому её называли Вечерней и Утренней звездой, или Денницей. Со временем это имя стало ассоциироваться с самим Самаэлем. Да и Люцифером он стал в определённых кругах – «Носителем света», покровителем Востока.

– Востока? – озадаченно переспросил я, чувствуя, как его слова цепляются за воспоминания.

– На востоке Эдема было посажено Древо жизни и познания. Самаэль, ангел и титан, охранял его, – пояснил Каюмов.

Услышав это, я резко встал, не веря собственным ушам. Эти истории, похожие и в то же время чуждые мне, я уже слышал от Бекзода Хисамиевича и старого мичмана Ивана Корветова – только изложены иначе, проще, без такой мистической глубины. Мне они тогда показались пустыми разговорами, чем-то вроде историй соседа, с которыми я не особо считался. Но теперь, когда Каюмов пересказывал их заново и добавлял древние связи с мифами, я словно смотрел на всё под новым углом. Слова профессора проникали сквозь привычные стены скепсиса, зарождая во мне почти болезненное ощущение – как будто вдруг оказались правдой древние мифы, на которые раньше я смотрел лишь как на забавное чтиво.

Каюмов продолжал рассказывать, и мне всё сильнее казалось, что стою на пороге неизведанной вселенной, полной древних тайн, о которых говорят одни и те же слова, но теперь я воспринимаю их иначе – с неясным трепетом и даже страхом перед тем, что могу открыть.

Каюмов вздохнул и внимательно посмотрел на меня, словно собирался еще раз подчеркнуть значимость своих слов.

– Вот именно, Самаэль – это первое имя Сатаны, а «Сатана», как написано в пророчестве Исаии, означает «Светоносный». Это имя стало привычным для людей, которые также называют его демоном, тёмным ангелом, падшим ангелом, мятежником, князем тьмы. Но среди ангелов, и врагов, и соратников, его называют по-другому – его собственным именем. Поэтому и я буду употреблять его имя при разговоре с вами – Самаэль.

– Самаэль… – пробормотал я, пока Каюмов продолжал.

– Евреи называли его «малах а-мавет» – Ангел Смерти. В «Каббале» его считают главным правителем Пятого Неба и одним из семи регентов мира. В «Ялкут Шимони» он упомянут как ангел-хранитель Исава, а в «Мишне» – как ангел-хранитель Эдема. В каббалистических трактатах он также носит титул князя злых духов, воплощающих человеческие пороки. Имя Самаэля иногда путают с Камаэлем, архангелом Божиим, чьё имя означает «Тот, кто видит Бога». Но Самаэль, – его взгляд стал сосредоточенным, – он один из семи архангелов, среди которых Анаэль, Гавриил, Михаил, Орифиил, Рафаил и Захариил.

– Гм, – отозвался я с сомнением. Я не возражал – просто не понимал, какое это имеет отношение ко мне. Но Каюмов не останавливался.

– После изгнания Самаэля из Эдема, Господь изменил облик Венеры. Он обрушил на неё солнечные протуберанцы и лишил её магнитного поля. В результате планета так сильно разогрелась, что океаны испарились, оставив пустынный, выжженный пейзаж. Водяной пар Венеры унесло в открытый космос под действием солнечного ветра, а ныне планету окружают облака серной кислоты. Атмосферное давление на Венере – в 92 раза больше, чем на Земле, температура достигает почти пятисот градусов по Цельсию, что даже превышает температуру поверхности Меркурия, хотя Венера от Солнца дальше. Парниковый эффект, создаваемый плотной углекислотной атмосферой, превратил её в настоящий Ад. Так что Геенна Огненная, как и говорили пророки, не на Земле, а на Венере. Именно там теперь находится резиденция Самаэля и его падших соратников. Там, где невозможна человеческая жизнь…

Каюмов остановился, чтобы дать мне осмыслить его слова. Я только тяжело вздохнул, потрясённый таким необычным толкованием природы Венеры.

– Именно туда Господь сказал: «Отыдите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и аггелам его». – Он процитировал строки из Евангелия от Матфея, при этом ударив по слову «аггелам», видя моё удивление.

– Аггелы? – переспросил я, недоумевая.

– Да, это более точное произношение, – пояснил он. – Хотя привычнее нам стало говорить «ангелы». Исаия так писал: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней».

Эти строки, произнесённые Каюмовым негромким голосом, буквально звенели в ушах, словно доносились откуда-то издалека, из другой эпохи.

Я внимательно слушал и не перебивал, хотя сомнения разъедали меня изнутри. Интерпретация астрономических фактов через призму религиозных мифов была для меня чем-то совершенно новым. Все мое научное естество протестовало, хотело рассмеяться или вставить саркастичное замечание, но я сдержался. Каюмов всё же заслуживал уважения. Да и его напарник Ибрагимов, ученый до мозга костей, тоже повернулся к мистике и вере, оставив за спиной научный атеизм. Пожалуй, у каждого свой путь – кто к Богу, а кто, возможно, к ереси.

Но когда он процитировал пророка Исайю, что-то зацепило меня. Эти строки я уже слышал, давно, на борту подлодки от моряков. Сидя в тёмном отсеке, я часто смотрел на Венеру, мерцающую над горизонтом, словно маяк во тьме – тогда она казалась мне символом надежды и ускользающего покоя. Теперь я снова слышал этот же библейский текст, но в совершенно новом контексте.

Не сдержавшись, я тихо произнес рубаи Омара Хайяма:

«Ад и рай – в небесах», – твердят ханжи,

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай – не круги во дворе мирозданья,

Ад и рай – это две половины души».

Профессор Каюмов удивленно взглянул на меня.

– Тимуржан, вы знаете рубаи великого Хайяма?

– Я знаю не только его рубаи, – отмахнулся я, краем глаза глянув на часы. Было уже половина десятого вечера. Пора было уходить: на улице уже стемнело, и звезды светили ярче обычного. Луна освещала город мягким, приглушённым светом, фонари разрезали тьму, а свет фар переплетался, будто шпаги фехтовальщиков. Сквозь открытое окно доносился тополиный пух, вызывая аллергическую реакцию у кого-то в комнате – послышалось приглушенное чихание.

– Вы сами ответили на вопрос вечности, – тихо произнес Каюмов. – И зло, и добро, ад и рай находятся внутри нас. Но есть силы, которые мечтают о мире однополярном, где ночь и тьма будут властвовать во всей Вселенной…

– Вы говорите то же, что я слышал от Бекзода Хисамиевича, но я не понимаю, о чём вы! – с отчаянием воскликнул я.

Каюмов снова усмехнулся, и взгляд его устремился куда-то за пределы комнаты, как если бы он хотел разглядеть далёкие просторы космоса.

– Тогда перейдём к Марсу. Современные марсоходы и спутники собрали достаточно данных, чтобы подтвердить, что более трёх с половиной миллиардов лет назад там существовали условия, схожие с земными. Четвёртая планета Солнечной системы, по массе всего 10,7% от Земли, получила своё имя в честь римского бога войны Марса, которого греки называли Аресом. Но по мнению некоторых специалистов, это имя стоит за Архангелом Михаилом, командующим Армией Эдема и соперником Самаэля. Михаил и Самаэль когда-то были близкими друзьями, – добавил Каюмов, – и в честь Михаила Самаэль назвал эту планету, расположив её после Земли. Но их дружба обратилась в вечное противостояние. С тех пор они стали врагами, стремящимися уничтожить друг друга. Смерть им недоступна, но они могут причинять физический вред, мешать друг другу на всех уровнях. Этим они, по сути, и заняты по сей день.

Я слушал Каюмова, совершенно зачарованный его рассказом, и в голове невольно рисовались образы великой битвы, разворачивавшейся в ледяной тишине Марса. Всё, что мне казалось пустым мифом, оживало на его словах и словно подчинялось неведомым законам космоса. Профессор говорил об этом с какой-то странной смесью гордости и горечи, будто сам переживал эту далёкую эпоху – или, может быть, ощущал её тени, пронёсшиеся через бесконечные пространства и застывшие в марсианских кратерах и долинах.

Когда Каюмов извлёк из шкафа массивный атлас Марса и раскрыл его, я почувствовал острое возбуждение. Листы атласа, отражающие суровые марсианские ландшафты, были потрясающе детализированы. Каюмов указал на огромный разлом, зигзагообразно прорезающий поверхность планеты, – Долину Маринер. Изображение каньона занимало несколько страниц, захватывая дух своей мрачной грандиозностью.

– Вот, Тимур, удар меча Михаила, – торжественно произнёс Каюмов, медленно водя пальцем по этому шраму. – Только представь: эта долина, длиной в четыре с половиной тысячи километров, простирается на четверть окружности Марса. Местами её ширина достигает двухсот километров, а глубина – до одиннадцати километров. Это десять раз длиннее и семь раз глубже Великого каньона на Земле! Удар меча Михаила не просто оставил след – он навсегда изменил планету, забрав у неё атмосферу, воду и жизнь, оставив пустынные равнины, покрытые трещинами и кратерами, мёртвые вулканы. Этот удар уничтожил то, что когда-то было даром Самаэля.

Я смотрел на этот «шрам» на теле Марса, на таинственный, изрезанный каньон, и чувствовал странное восхищение. На мгновение мне показалось, что я сам видел этот древний поединок, его ярость и мощь, эхом отразившиеся в каждом сантиметре этой пустынной поверхности. Эти исполинские трещины, оставшиеся после удара Михаила, казались символом вечного противостояния между двумя бывшими друзьями, братьями, которые теперь проклинали друг друга и изводили своими ударами целые планеты.

Каюмов, задумчиво глядя на изображение, сказал тихо, почти про себя:

– Этот шрам убил планету, Тимур. Но такой же шрам образовался и в сердце Самаэля – с тех пор он и Михаил стали заклятыми врагами, разошлись, отказываясь признавать старую дружбу.

Я слушал весь этот мистический рассказ рассеянно, все больше погружаясь в собственные тревожные мысли. Завтра предстояло встретиться с капитаном милиции, и перспектива предстоящего допроса угнетала меня. Всё указывало на то, что на меня собираются повесить чужую вину, а найти виновного – это, как известно, только дело времени. Вариантов у них не так много, а я, по всей видимости, слишком хорошо подходил на роль подозреваемого. При этом вся эта эзотерическая история, которую рассказывал профессор Каюмов, казалась совершенно бесполезной и непонятной в моей ситуации. Вряд ли бы милиция согласилась добавить в текст протокола его речи о Самаэле и Архангеле Михаиле, да и кто из них вообще захочет слушать такие, по сути, бредни?

На экране телевизора тем временем мелькали кадры из последней серии популярного, но нелепого сериала о продажном дипломате Баходыре Хусанове. Видимо, в финале сценаристы решили окончательно закрутить сюжет: Хусанов оказался замешан в международных махинациях, его окружили враги, он отчаянно пытался выкрутиться из сетей предательства и коррупции, но угодил в ловушку, устроенную его же помощниками. С трудом следя за происходящим на экране, я уловил лишь то, что дипломата поймали, и теперь он ждал приговора, одновременно посылая кому-то последние угрозы. К счастью, звук был выключен, иначе бы эта бессмысленная возня на фоне рассказа Каюмова, который уже становился всё более абсурдным, наверняка бы меня довела.

В комнате темнело, и профессор включил настенные бра, направив их свет так, чтобы мы сидели в полумраке, почти не видимые снаружи. Свет мягко освещал углы комнаты, бросая тени, а само помещение казалось сумрачным и скрытым от посторонних глаз. Я понял, что Каюмов явно не хотел привлекать лишнего внимания.

Он продолжал с прежней серьёзностью, и чем дальше, тем более странным становился его рассказ. Оказывается, после первой битвы на Марсе, Самаэль и Михаил сразились вновь, но уже на Земле, в Мексиканской пустыне. Однако на этот раз Самаэль проиграл: его меч, который имел таинственную функцию ключа, оказался бессилен перед оружием Михаила. Этот меч-ключ был передан праматери Еве, но после убийства Каином Авеля возвращение в Эдем стало невозможным. Её саркофаг, как рассказал профессор, скрывает этот ключ-меч и стал предметом охоты для падшего ангела, ищущего возможность открыть его и пробиться обратно в Эдем. Сейчас, по словам Каюмова, Самаэль ищет способы вскрыть саркофаг без ключа, возможно, используя какой-то разрушительный инструмент, и тогда он с умыслом посмотрел на меня.

– Вы хотите сказать, что я с профессором Ибрагимовым создал автоген для… Самаэля? – спросил я, всё больше чувствуя, что разговор заходит в опасную область.

– Вот именно! – воскликнул Каюмов, поднимая руки к потолку с выражением торжества.

Это уже было чересчур. Я не выдержал, встал и сдержанно сказал:

– Спасибо за сказку, Махмуд Анварович.

Он удивлённо посмотрел на меня, не веря своим ушам.

– Вы что, не верите мне? Думаете, что я рассказываю вам сказки?

– Вот именно, – кивнул я, делая шаг назад. – Бекзод Хисамиевич уверял, что вы знаете правду. А вместо этого я слышу абсолютный вздор, который вызывает у меня серьезные сомнения в вашей адекватности.

– Сомнения в правильности чего? – его взгляд был напряжённым, почти требовательным.

– Что мой отец и профессор Ибрагимов дружили с человеком, у кого – извините за прямоту! – не все дома! Я пошел, не стану докучать своими проблемами. Извините за беспокойство! – бросил я, разочарованно направляясь к двери. Встреча, от которой я столько ожидал, оказалась пустой тратой времени. На пороге я остановился и, взглянув Махмуду Анваровичу прямо в глаза, спросил: – А вы сами, профессор, ангелов-то видели лично?

– Н-нет… – смутился он.

– Вот вам и ответ! Вы ни разу не сталкивались с потусторонним миром, – с иронией заметил я.

– Это не потусторонний мир… – попытался возразить Каюмов.

– Без разницы, – отрезал я. – Библейский он или сверхъестественный, вы верите в то, чего не видели, не щупали, не осязали. А мне, физику и конструктору ракет, предлагаете в это верить? – Я направился к выходу, уже не скрывая раздражения. Каюмов, отчаянно протянув руку, словно желая меня остановить, с мольбой произнес:

– Но, Тимуржан, подождите! Вы не понимаете, какая смертельная опасность угрожает вам и вашей семье! Ведь убили Бекзода Хисамиевича! Убили Нигарахон! Все упирается в вас… вы должны быть начеку!

– С опасностями я как-нибудь справлюсь, – ответил я с сердитым тоном, открывая замок. – Не маленький!

Каюмов смотрел мне вслед и вдруг, с тревожным выражением, добавил:

– Опасайтесь одной женщины, Тимуржан. Особенной… Вы встретите её, я в этом уверен. Не доверяйте ей! И еще: оставьте проект! Пока вы над ним работаете, вы подвергаете свою жизнь и жизни близких смертельной опасности.

Я обернулся, ожидая пояснений, но Каюмов только грустно произнёс:

– Вы не готовы узнать правду, Тимуржан. Это трудно понять вам, атеисту до мозга костей. Но знайте, там, на улице, вас ждут враги небесные и враги земные! Пока вы не узнаете правду, вам будет трудно…

– Что? – спросил я, сдерживая раздражение.

– Жить и бороться…

– До свидания, Махмуд Анварович, – сказал я, начиная спускаться по лестнице. – Живите в мире ваших иррациональных ангелов и демонов, а я останусь среди людей.

– И всё же вы ко мне придёте! – донеслось мне вслед. – Потому что только я смогу открыть вам правду! И я буду вас ждать.

Я ничего не ответил и вышел из дома.

На улице была ночь. Краем дороги стояли три легковые машины, их тёмные силуэты слегка поблескивали под светом редких уличных фонарей. Прохожих почти не было, лишь пожилая пара торопливо прошла мимо, спеша скрыться в тишине своих стен. В окнах домов светились огоньки ламп и телевизоров – то тут, то там мелькали голубоватые отблески экранов, на которых жители, вероятно, смотрели популярную музыкальную передачу или очередной латиноамериканский сериал. Где-то неподалёку раздавались приглушённые звуки поп-музыки – вероятно, в кафе неподалёку всё ещё веселились посетители.

Жаркий воздух, который всё ещё держался, смешивался с лёгкой влагой от политых садов и дорожек. Запах свежей тёплой земли и цветов слегка охладил раскалённую атмосферу, создавая ощущение лета, которое никак не могло уступить ночной прохладе.

Я быстрым шагом направлялся к метрополитену, размышляя о том, что во всем этом мне предстоит разбираться самостоятельно. Обращаться за помощью к безумным ученым или органам следствия было неразумно – я и сам считал происходящее безумием. Если начну кому-то об этом говорить, меня посчитают сумасшедшим. Внезапно из-за ствола дерева вышла темная фигура и остановилась напротив меня. Я замер, недоуменно прищурив глаза. Несмотря на то что при свете фонаря все цвета казались одинаковыми, я легко понял, что это чернокожий. Приглядевшись, узнал его – того негра, который пытался сбить меня на «Волге». Он молча вытащил кинжал, который был короче сабли, но все же достаточно длинным, чтобы пронзить меня насквозь. Непонятно, как этот тип сумел меня выследить.

Позади раздался шорох, и я обернулся. Там стояли еще двое, и у них тоже были холодные орудия в руках. «Блин, вот невезуха», – с тоской подумал я. Самое странное, что территория, прилегающая к МВД и резиденции президента, всегда охранялась сотнями милиционеров, но на этот раз была пуста от зеленокепочников. Вот бы им вступиться за меня и задержать… Но кого – грабителей или убийц? Эти незнакомцы не вступали со мной в разговор, не требовали денег и не угрожали. Они просто окружили меня, видимо, намереваясь покончить с моим существованием. Я не понимал, в чем причина – не ссорился, не ругался и на узкой дорожке не сталкивался с ними.

– Ладно, – пробормотал я, сжимая кулаки. – Раз уж так, терять нечего!

Я встал в боевую стойку. Им не следовало знать, что я мастер спорта по самбо и дзю-до, и от такой заварушки не откажусь, если она действительно начнется. Негр усмехнулся, обнажив белые зубы – ему явно понравилось мое желание дать отпор. Однако на его лице было написано одно: не рассчитывай на снисхождение или милосердие, мы здесь только с одной целью, если не удалось сбить машиной, убью руками. Стоящие позади меня пришли в движение, готовя ножи к удару. Возможно, это были мои последние минуты жизни, но я не чувствовал страха, лишь злость и безумную радость, что смогу выложиться полностью в бою и, возможно, забрать с собой и этих.