Читать онлайн «НЕ ОСЛАБЛЯЙТЕ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ…»

«НЕ ОСЛАБЛЯЙТЕ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ…»

Действующие лица:

А.А. – Алексей Алексеевич Ухтомский, князь (в молодости и старости).

Александр – Александр Алексеевич Ухтомский, его брат, 21 год.

А.Н. – Анна Николаевна Ухтомская, тетя их по отцу, 62 года.

Соколов – Александр Александрович Соколов, священник, 32 года

Н.И. – Надежда Ивановна Бобровская, помощница по дому А.А., 56 лет.

В.А. – Варвара Александровна Платонова, 46 лет.

М.А. – Мария Алексеевна Дмитриева, родная сестра А.А. Ухтомского, 56 лет.

М.М. – Марья Митрофановна Шаркова, лаборантка университета, 42 года.

Н.П. – Николай Порфирьевич Мовчан, ученик Ухтомского, 31 год.

В.Е. – Делов Всеволод Ефремович, заместитель директора по научной части в Институте экспериментальной медицины, 48 лет.

Любочка – Любочка, медсестра, 18 лет.

Четвериков – Сергей Иванович Четвериков, бывший промышленник, бывший член Государственной думы, почти 70 лет.

Комиссаров – Михаил Герасимович Комиссаров, бывший предприниматель, юрист, меценат, надворный советник, публицист, землевладелец, депутат Государственной Думы, дворянин, 48 лет.

Володя – Владимир Сергеевич Иванов, студент Московского финансово-экономического института, эсер, 19 лет.

Павел – друг Володи, 19 лет.

Виноградский – Николай Николаевич Виноградский, бывший сотрудник МВД Временного правительства, дворянин, осведомитель, 37 лет.

Осоргин – Михаил Андреевич Осоргин – писатель, журналист, адвокат, 42 года.

Охранник в тюрьме.

Боцман – уголовник, вор, убийца, около 40 лет

Оглобля – подельник Боцмана, около 30 лет, немного умственно отсталый, заикается.

Почтальон.

Действие 1

Действующие лица:

Алексей Алексеевич Ухтомский, 18 лет.

Александр Алексеевич Ухтомский.

Анна Николаевна Ухтомская.

Место и время действия: Рыбинск, лето 1894 г., дом А.Н., комната А.А.

А.Н. (обнимает племянников): Алешенька! Сашенька! Как я рада, что у вас начались каникулы и я все лето могу видеть дорогих мне людей!

Александр (слегка холоден): Взаимно рад, дорогая Анна Николаевна!

А.А. прижимает руки тети к губам и лбу.

Александр: Мы привезли вам гостинцы, тетя. Много книг. Матушка вам еще просила кой-какую провизию передать.

А.Н.: Сердечное вам спасибо, Александр. Окажи тетушке милость, отужинай с нами.

Александр: С удовольствием.

А.Н. Я пойду похлопочу об угощении.

А.Н. еще раз обнимается с А.А., уходит. А.А. трогает занавески, книги, шкаф…

Александр: Да, для тебя этот дом родной. И вижу, что ты относишься к тете как матери.

А.А.: Да. Она для меня с младенчества – моя главная воспитательница и спутница. Она мне самый преданнейший друг. Не все матери способны на такую жертвенность ради ребенка.

Александр: Ты не можешь осуждать нашу матушку.

А.А.: Боже упаси! Нет, я не могу и даже не имею права осуждать княгиню Антонину Федоровну.

Александр: Да и вина тут больше нашего отца, Алексея Николаевича. Это он склонил матушку нашу отдать тебя младенцем на воспитание тете. И матушка снизошла до бедственного положения золовки, у которой ни мужа, ни детей. Кроме того, ты с тетей не в Симбирске каком-нибудь жил, а буквально рядом с нами.

А.А.: Оставим этот разговор. Я с почтением отношусь к матери.

Александр: Но я вижу, что к тете ты привязан более.

А.А.: Тетушка меня многому научила, а особенно – молитве. Тетушка примером своим показала, что жизнь человека должна быть сплошною молитвою, по крайней мере, в сознательные минуты.

Александр: А меня молитве няня научила, Манефа.

А.А.: Манефа Павловна?

Александр: Да. С ее молитвенного шепота я и выучил свои первые молитвы… запомнил и весь запас ее догматических познаний… Но я всегда покорен воле нашей матушки. Как, впрочем, и воле отца нашего, Алексея Николаевича.

А.А.: И меня не в чем упрекнуть. Захотел он, чтобы я, не закончив полного курса гимназии в Рыбинске, отправился с тобой в Нижегородский кадетский корпус – я ни в чем не выразил сомнения.

Александр: Да… А весело было в гимназии. Помнишь тезку своего, Алексея Золотарева?

А.А.: Ты с ним больше общался. Я хорошо Георгия Курочкина помню, мы с ним физиологические опыты на лягушках уже тогда пытались делать. В прошлом году он на медицинский факультет Московского университета поступил. Интересно там.

Александр: Много где интересно. Но, я надеюсь, ты утвердился в выборе окончательно.

А.А.: Ну да. Словесное отделение Московской духовной академии.

Александр: Только не думаешь же ты, что я тебя заставляю идти туда.

А.А.: Нет, не думаю. Это мое решение. Я знаю, что я, как человек опыта, скептик, эмпирик, склонен к естествознанию, но для этого вовсе необязательно идти в университет, можно все это реализовать и в академии. Долбня Иван Петрович, наш учитель математики, так же полагает. В последнее наше свидание он назвал меня мечтателем. И знаешь еще что… Он сказал некое пророчество: «Государство наше падает и должно пасть».

Александр: Наша родина разрывается оттого, что нет единства ни в светском обществе, ни в церкви.

А.А.: А ведь идея единодержавия искони в народном сознании: едино солнце, едина земля русская, един Киев, един Бог на небе. Проблема в том, что многие русские князья сознавали и сознают себя более торговцами, дело которых – делить имущество.

Александр: Тяжело это все. А помнишь разговор наш с отцом Иоанном, протоиереем Кронштадтского Андреевского собора. Он тоже говорил о тяжелых грядущих временах. Помнишь, на каникулах, на палубе парохода? И с каким благоговением говорил он тогда о священническом призвании…

А.А.: Конечно, помню.

Александр: Честно сказать, на меня тот разговор подействовал невообразимо. Я тогда все еще не мог осмыслить смерть нашего дядюшки – Александра Николаевича. Думал: в чем смысл жизни, если все оканчивается смертью? И мне хотелось найти этот смысл, найти то, чем побеждается смерть…. Отец Иоанн раскрыл мне глаза. И я нисколько не жалею, что поступил в духовную академию. И верю, что священническое служение – мое призвание. Не знаю, как ты, но я вижу себя монахом. Отец Иоанн укрепил меня в этом решении. А когда я его письмо показал матушке, то и она смирилась и благословила меня.

А.А.: Моё истинное место, так же, как и твое, – монастырь. Но я не могу себе представить, что придётся жить без математики, без науки. Мне бы келью с математикой, со свободой духа и миром.

Александр: Тем не менее поступаешь ты в духовную академию.

А.А.: Да, это сильнее всего.

Александр: Мы должны послужить людям. Если Бог дал нам разум, мы должны использовать его на благо ближнему. Все же остальное, в том числе преуспеяния в должностях, – второстепенное. Да, я ожидаю получить степень кандидата богословия, но она мне нужна, чтобы с большей пользой реализовать возможности, дарованные Господом. К слову, я погодя дам тебе прочитать отрывок из моего сочинения, за которое надеюсь получить степень. Думаю назвать свою работу «О гневе Божием». По моему мнению, то, что называется гневом Божиим, есть проявление промыслительного отношения Бога к грешникам и страдание человека от греха… Ты вот когда поступишь в академию, тоже подумай над темой диссертации.

А.А.: Я уже сейчас думаю. Я хотел бы свести воедино знание и веру, доказать божественное присутствие естественнонаучными, математическими законами.

Александр (улыбаясь): Опять ты со своей физиологией и математикой.

А.А.: Что поделаешь! Влекло и влечет! Науку нельзя не любить. Меня любовь к науке вдохновляет на молитву. Наука и религия – две великие традиции человечества. Цель моей жизни я вижу в научной работе, в которой бы выяснилось научное миросозерцание с точки зрения христианства.

Александр: Удачи тебе, милый брат.

Появляется А.Н.

А.Н.: Дорогие мои, пойдемте отпразднуем ваш приезд.

Александр: Да, надо порадоваться, потому что как только мой брат поступит в академию, видеть вас он будет ой как редко.

А.Н.: Я буду приезжать к нему.

Александр: Не больно-то он будет ходить к вам: там такая практика не поощряется. Там и к матерям не очень-то допускают.

А.А.: Ты опять за свое. Прекрати, пожалуйста, расстраивать тетушку, иначе я на тебя обижусь.

Александр: Что ж, прости меня. (Тете) И вы простите.

А.Н.: Пойдемте к столу, мальчики.

Конец 1 действия.

Действие 2

Действующие лица:

Алексей Алексеевич Ухтомский, 43 года.

Александр Александрович Соколов.

Надежда Ивановна Бобровская.

Место и время действия: Рыбинск, конец января 1918 г., дом А.Н., комната А.А.

А.А. пишет икону. Стук в дверь. Идет открывать. Входит Соколов А.А.

Соколов: Мир дому сему! Разрешите, Алексей Алексеевич? Простите, что без приглашения. Помните меня? Аз грешный иерей храма святителя Тихона Задонского.

А.А.: Как не помнить. Заходите. Я вам всегда рад.

Соколов: Холодно.

А.А.: Да. Не снимайте верх. В крещенские морозы холод особенно чувствуется.

Соколов: Вы одни?

А.А.: Нет. Я приехал с Надеждой Ивановной Бобровской, нянечкой моей покойной сестры Лизоньки. Надежда Ивановна была так любезна, что взяла на себя обустройство моего быта еще с того времени, как я учился в Москве. Да вот и она.

Н.И.(входит): Ах, Алексей Алексеевич! Замешкалась и стука не слышала. Слышу только, с кем-то разговариваете. Добрый вечер, батюшка!

Соколов: Здравствуйте, Надежда Ивановна!

Н.И.: О-о-й, батюшка… Какие дела нынче делаются. Царя свергли, беспорядки кругом.

А.А.: Александр Александрович все это знает, Надежда Ивановна.

Н.И.: Поняла, поняла… Я вам не буду мешать. Если чего потребуется, позовите меня погромче (уходит).

Соколов (А.А.): Вы пишете икону?

А.А.: Да.

Соколов: Писанный вами образ преподобного Сергия почитается в нашем храме… Я, собственно, узнать, все ли у вас в порядке. Знаю, что вы приехали в декабре. На Рождество Христово были на ночной службе. И вдруг пропали.

А.А.: Да, на Рождество был. Могилки родных навестил, тети милой.

Соколов: Да. И матушка ваша с батюшкой там.

А.А.: Да.

Соколов: Царствие небесное вашей тетушке и сестрице.

А.А.: Царствие небесное.

Соколов: Вечная память. И родителям вашим покойным царствие небесное.

А.А.: Вечная память.

Соколов: Я думаю, и даже уверен, что по воскресении мы встретимся с нашими близкими.

А.А.: Действительно, и с научной точки зрения, нечто, однажды возникшее между людьми, не может исчезнуть бесследно.

Соколов: Матушка ваша, Антонина Федоровна, была добрая женщина… она никогда ни словом ни делом никого не обидела… Чистым сердцем любила Бога Отца и верила, что Он ее молитвы не может отвергнуть. Сколько она вашему родному брату помогла!

А.А.: Да, чтоб монастыри ему строить, средства надобны.

Соколов: Она и после смерти сколько имущества церкви завещала! Святая женщина.

А.А.: Благодарю вас за столь теплый отзыв о моей матушке. При случае я передам ваши слова моему брату Александру, то есть епископу Андрею.

Соколов: Да, поклон ему… Он исключительный по духу человек…

А.А.: Да. Член Священного синода нынче.

Соколов: Вы как-то странно все это говорите. Вас смущает деятельность брата?

А.А.: Почему же. Одобряю. Я вот тоже являюсь членом Поместного собора от единоверцев. Что касается выбора брата… Бывают моменты особого спокойствия по отношению к ближним: мы видим их путь и не желаем в него вмешиваться. Мой брат всегда тяготел к монашеству и проповедничеству. И особенно к наставничеству. Он, похоже, удовлетворился текущим состоянием новообрядческой церкви православной и с рвением подчиняется воле выбранному патриарху Тихону. Я же, как ни пытался найти удовлетворение и мир в Иосифовом монастыре после смерти тетушки, не смог этого достичь.

Соколов: Да, мечтания и поиск свойственны натуре человеческой. Я тоже учился в той же духовной академии, что и вы с братом, только чуть позже… и, когда учился, читал вашу диссертацию «Космологическое доказательство Бытия Божия». Мне она тяжело далась. Там много математических суждений.

А.А.: Сейчас мне кажется, что я был не вполне убедителен. Тем не менее, мысль о том, что для доказательства бытия Божия следует изучать физиологию поведения человека, в моей работе ясно выражена. Чтобы продолжить начатое, мне пришлось поступить на физико-математический факультет Петербургского университета и получить второе образование. Но не думаю, чтобы подробности были вам интересны. Вы ведь беспокоились, все ли у меня в порядке?

Соколов: Да, здоровы ли?

А.А.: Действительно, я приболел немного. Воспаление левого легкого. Но сейчас уже лучше. Предполагаю поехать в Петроград, как только будет покрепче мое состояние. Ехать, в особенности в Петроград, теперь очень трудно. Поезда идут безобразно неправильно; стекла повыбиты; места в вагонах забиты до крайности, так что приходится помещаться чуть не на площадках. Как поокрепну, выеду.

Соколов: Выздоравливайте, дорогой Алексей Алексеевич. А, может, и стоит повременить с поездкой. Надежда Ивановна права: кругом беспорядки. Война. Временное правительство… Теперь вот все гражданами стали. Наш отец Николай Понгильский, он к домовой церкви при нашем храме причислен, с 16 года был командирован на фронт, а на днях вернулся. Разное говорит. У нас в городе большевики еще не пришли к власти, но вот-вот придут.

А.А.: На последнем собрании рыбинского религиозно-философского общества мы с моим милым тезкой Алексеем Алексеевичем Золотаревым сошлись во мнении, что большевики укрепятся, и что они есть самая народная власть: это мы сами, достоинства наши и недостатки наши.

Соколов: Не могу согласиться. Большевики это не интеллигенция, которая к вере с терпимостью относится.

А.А.: Если вы об истерической интеллигенции петроградского типа, то она первая же посеяла и сеет семена безбожия. Брат мой, епископ Андрей, после поездок по глухим местам епархии писал мне о том, что наша интеллигенция, поселившаяся между язычниками, делает все возможное, чтобы отвратить их от Христа и приготовить к атеизму. И такая враждебность к христианству возбуждена русскими же людьми, не ведающими, что творят! Дай Бог сил моему брату!

Соколов: А вы себя, князь…

А.А.: Из рода Рюриковичей, замечу.

Соколов: Вы себя, князь из рода Рюриковичей, к интеллигентам не причисляете.

А.А.: К таким, которые не верят Христу, поощряют общественный разврат, презирают народ – нет. И мне ужасно тяжело видеть, как наш народ – простые люди – молчаливо отдавали и отдают своих сыновей на убой. Но мне не жаль так называемую «интеллигенцию», которая считает себя принадлежащей к «правящему классу», которой по делам и мука. Я же целиком и безраздельно принадлежу родине и родному народу и никому более.

Соколов: Вы правы в том, что о духовности власть предержащих с трудом рассуждается. Потому и не знаем, что завтра нас ждет.

А.А: Культура и страна, идущая и ведущая против совести, – по существу бессовестна и погибнет. Сколько лет мы наблюдаем нравственное вырождение! И то, что мы видим сейчас, это только начало. Русскому обществу грозит великая, тяжкая беда! Не нужно быть слишком проницательным, чтобы это видеть.

Соколов: Ходят слухи, что если большевики окончательно возьмут власть, все имущество подлежит национализации.

А.А.: Что ж. На все воля Божья. Мы все получим то, что заслужили. Побеждает всегда то, что заслужено.

Соколов: Мы все виноваты, да.

А.А.: Да, виноваты мы все, подобно тому, как в заболевшем организме нет небольных клеток, и болезнь коренится в жизнедеятельности каждой из них. И заметьте, нет ни одного предприятия советской власти против церкви, которое не было бы начато до нее.

Соколов: Но что МЫ можем изменить?

А.А.: Надо делать что должно, и пусть будет что будет. Ни одно наше действие не проходит даром, но несет в мир нечто новое, отчего пойдут далекие последствия для человечества.

Соколов: А что, по-вашему, должно делать?

А.А.: Понимать, беречь предание, не отвергать того, что освящено веками. До боли иногда бывает тяжело, как войдешь в наш православный храм и видишь, что делают с церковной службой непонимание, небрежение и ревность не по разуму. Древние иконы перенесены на заднюю стену храма или вынесены в притвор; в иконостасе раззолоченные крикливые образа. Пение, отношение к церковному уставу – все в небрежении.

Соколов: Значит, вы все же старообрядчество поддерживаете.

А.А.: Я единоверец. К слову, так же, как и родной брат вашего сослуживца – отца Николая Понгильского. Вы отлично знаете, что Александр Николаевич Понгильский – единоверческий благочинный. Мы стремимся к единению, желаем сближения со старообрядчеством. И для нас очевидно, что там, где новообрядцы с любовью относятся к церковному уставу, в том числе – к пению по уставу, грань между новообрядцами и старообрядцами истончается, исчезает. Общая любовь к церковному делу ставит людей выше разделений, привнесенных «расколом».

Соколов: Вы видите препятствие для воссоединения со старообрядцами в искусстве церковного пения?

А.А.: Я, как единоверец, не вижу. Но старообрядцы видят. И имеют на это право. Потому что искусство – тончайший показатель того, чем живут люди и человеческие общества. И тот, кто творит искусство, должен понимать, что словом своим влияет на общество.

Соколов: Вот тут соглашусь с вами. Столько сейчас деятелей от искусства развелось: писателей, поэтов, художников. Смотреть и слушать их творчество без муки невозможно. Все эти «кубизмы», «футуризмы»…