Читать онлайн Мой Ленинградский горный. Табошар урановый
- Автор: Виктор Моисеев
- Жанр: Стихи и поэзия, Биографии и мемуары, Историческая литература
Уважаемый читатель!
Третья моя книга под двойным названием «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» написана также в поэтической форме и является логическим продолжением двух первых под общим названием «Размышления о былом». Здесь, как и в предыдущих двух книгах, фрагментарно описываются исторические события во времена царствования Петра I, Екатерины II и до нашего времени. Эти события так или иначе были связаны с Санкт-петербургским (Ленинградским) горным институтом, жизнью страны в период до революции и после. Так сложилась судьба, что моя учеба в этом прекраснейшем высшем учебном заведении с его великолепным профессорско-преподавательским составом, воспитанным в лучших традициях русской, советской интеллигенции, проходила в знаменательные 60-е годы XX столетия. Это время научно-технического прогресса, первых полетов в космос, освоения Арктики, подъема энтузиазма и веры у большинства советских людей в светлое будущее своей страны.
Но это время и завершения хрущевской оттепели и начала эпохи застоя. Это время появления шестидесятников и диссидентов, мечтавших о совершенствовании социалистического строя, а также время зарождения и расцвета бардовских песен Визбора, Высоцкого, Окуджавы, Городницкого и многих других. Эта книга о становлении атомной промышленности и создании первой атомной бомбы в СССР из урана, добытого в поселке Табошар Таджикской ССР, где после окончания института волею случая мне довелось работать и жить.
Книга посвящается всем преподавателям и выпускникам Санкт-петербургского (Ленинградского) горного института.
С надеждой на благосклонное отношение к этой книге,
Виктор Моисеев
О себе, о вузе и о времени
Книга Виктора Моисеева «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» это не только история известного вуза и связанные с ним исторические события в восприятии и осмыслении одного из его выпускников. Это также в некоторой степени история народной страны, имя которой – Советский Союз. Жизнь страны с ее сложностями, трудностями, проблемами и недостатками, с мечтами и надеждами, добродушием и трудолюбием, настойчивостью и стойкостью ее народа… В центре внимания книги – судьба обычного паренька, его учеба, формирование характера, его личная жизнь на фоне жизни огромной страны. Он сам кузнец своего успеха, своего счастья: становится студентом, постигает умом и сердцем много нового, интересного, важного. Получает специальность, создает семью, успешно трудится, завоевывает авторитет, становится личностью.
Автору удалось передать атмосферу того времени – одновременно и непростого, с наличием негатива, и дающего возможность простому человеку достигать высокой цели, и романтичного, открытого для прекрасных порывов души, осуществления мечты через упорство и трудолюбие. В этом – бесспорная ценность книги…
Михаил Поздняков,
писатель, председатель Минского городского отделения
Союза писателей Беларуси, лауреат Национальной литературной премии и многих других Республиканских и Международных литературных премий
Предисловие
Июль, 1971 год. Таджикистан. Поселок горный Табошар.
Два года после института работал на секретном я объекте
(А что было ранее в секрете – сейчас найдете в интернете).
Прибыл инженером рядовым, а вскоре начальником отдела стал.
Вызвал особист1. Я и он – одни в его мы кабинете.
Несколько минут, изучающе смотря, молчит.
Думаю: «Зачем он вызвал, может, что я натворил?»
А он, достав папку из стола, мне тихо говорит:
«Ваше личное дело передо мной – его я изучил!
Ты комсомолец, и в институте роль активную играл
(Наверное, прочел, что комсомольским вожаком я в группе стал,
Не знал, что я лишь с комсомольцев взносы собирал и их сдавал),
И на стройке здесь неплохо ты себя зарекомендовал.
Короче, нужен мне сотрудник тайный, и на тебя мой выбор пал».
И далее продолжил он: «Подальше от сторонних глаз,
Скрытно в парке будем с тобою мы встречаться,
И на явке той расскажешь мне: какая обстановка там у вас,
Не шпионит ли кто? А может, недоволен кто советской властью?
Органам согласны тайно помогать? Да иль нет?
Обеспечим Вам карьерный рост, услышав „Да!“,
А надумаете вдруг дать отрицательный ответ —
В армию служить немедля Вас отправим мы тогда!»
Он говорил, а меня мысль одна сверлила, и я все более краснел:
«Ленинградский горный я закончил, и такое предложить мне смел!
Там не учили на сексотов, и специальности такой я не имел».
И вслух ответ ему такой же был. «Ну что ж!» – сказал он мне,
И спустя месяц после разговора в ЗабВО2 служить я загремел.
Но это произошло намного позже, и поверну я время вспять.
В Ленинграде я, и в Горный институт сюда приехал поступать
И тогда не думал, и даже не мог предполагать,
Что между добром и злом, говорить правду или лгать —
В самостоятельной жизни мне предстоит неоднократно выбирать.
1. Приезд в Ленинград и прогулка по Невскому
1963 год, мне 17 лет, июля месяца конец.
От Лесогорской станции поезду сигнал отправки дали,
На платформе вдогонку помахал рукой отец,
И вот стою уж на Финляндском я вокзале —
Без родителей, один, впервые в Ленинграде.
Народом полон вокзальный зал,
Сутолока, беготня, вокруг галдеж.
Толпа внесла меня туда, я посредине встал:
Куда же далее идти, сперва и не поймешь.
Решил: зайду вначале я в буфет,
Возьму там пышек, кофе и конфет.
Затем куплю в киоске карту Ленинграда,
Город я не знаю – разобраться надо.
Изучив карту, спустился на эскалаторе в метро.
Впервые в нем, и сразу же понравилось оно.
Проехав совсем немного, вышел из него
И стою на Невском вблизи площади Восстания.
Здесь Знаменская церковь находилась ранее,
Носила площадь это же название,
Но церковь была снесена при Сталине,
И здесь вход в метро, в стиле соцреализма здание.
И памятник Александру III на площади стоял,
Сам могуч и на богатырском коне он восседал.
«Торчу здесь пугалом чугунным для страны», —
Поэт Демьян Бедный про памятник этот написал.
И царь, и конь большевиками также снесены.
Площадь Знаменская известна еще и тем в стране,
Что в 17-м году Февральская революция началась на ней.
Демонстранты требовали: «Хлеба!», «Долой войну!»,
А по ним из винтовок открыли меткую стрельбу.
Более ста их там убито, а зачем и почему?
Мирная демонстрация переросла тогда
В две революции и гражданскую войну,
И разрухою в стране была закончена она.
Но эти мысли появились у меня намного позже.
А сейчас насущней и важней вопрос совсем другой,
И озабоченность эта написана на моей уж роже:
Где Горный институт и как проехать до него?
На автобусе, трамвае или, может, на метро?
Вблизи старушка от меня стояла, седая дама,
Вся в светлом и на голове панама.
Улыбнулась мне, давно как будто знала,
И она меня расспрашивать вдруг стала:
«Заблудились или не знаете, куда далее идти?
Вижу, что не местный, не из Ленинграда.
Может, нам, сынок, с тобою по пути?
Я ленинградка, и помочь тебе я буду рада». —
«Не могли бы мне любезно подсказать,
Как Горный институт здесь, в Питере, найти?
На геолога хочу учиться, решил туда я поступать». —
«Пойдем, сынок, мне как раз в ту сторону идти.
Видишь Адмиралтейства шпиль, похожий на иглу?
Пойдем пешком по Невскому к нему,
26-й трамвай до Института горного идет,
Его там остановка, и туда тебя он довезет».
По знаменитому проспекту неспешно двинулись вперед,
А бабушка по пути рассказывать мне стала
Про здания красивые вокруг, а затем и про войну настал черед
И как она смогла выжить во времена блокады Ленинграда.
Впереди появился горбатый мост через канал,
На нем четыре скульптуры укротителей коней стоят,
И уж на том мосту вопрос я бабушке задал:
«Вы блокадница? И как смог устоять в блокаду Ленинград?» —
«Да что рассказать о том времени, сынок?
Дай Бог, чтобы войны никогда больше не бы́ло.
Выживали в блокадном Ленинграде кто как мог,
А кто выжил, у того душа как будто бы застыла.
Блокады той 900 почти что дней
От холода и голода слились в одну сплошную ночь.
Казалось, не будет ни конца, ни края ей,
Заснуть хотелось побыстрей, уйти из жизни прочь.
Вот только по мосту с тобой мы проходили:
В блокаду на нем коней скульптуры не стояли,
По осени 41-го их сняли и в Александровском саду зарыли,
А мы военным их в землю прятать помогали.
За помощь эту по 200 граммов хлеба черного нам дали,
И этому подарку до слез мы были рады —
Блокада наступила, и все тогда уж голодали.
Но выстояли и врагу не сдали Ленинграда.
Да что я о блокаде все, да о блокаде.
Смотри, какой красивый Ленинград!
Как будто не был он во вражеской осаде,
Величав, галантен и всем приезжим с миром рад.
Вот Елисеевский известный магазин,
За ним Пассаж, в Ленинграде он один,
А слева торговый центр – Гостиный двор,
При Елизавете был заложен, а при Екатерине уж построен он».
Прошли еще немного, и появился, будто бы с небес сошел,
Золотой купол, обрамленный многорядием колонн,
И на него – мой сразу восхищения и восторга взор,
Передо мною – Казанской иконы Божией Матери собор.
«Но почему нет на соборе православного креста?» —
На миг остановясь, я бабушку спросил.
«Музеем, а не храмом он при Советах стал», —
Таков ответ ее со вздохом был.
«Но не иссякает поток гостей и местных жителей к нему,
И почитаем он сегодня, как и в седую старину,
За убранство внутреннее храма и величественный внешний вид,
За одухотворяющую атмосферу, что в нем всегда царит.
Перечень событий, происходивших в нем, огромен.
Царственные особы венчались в нем и давали верности обет.
Кутузов-полководец внутри храма похоронен,
И Чайковский-композитор после смерти здесь отпет.
Воронихин-зодчий – из крепостных и не был итальянец,
А созданный им храм похож на тот, что в Риме,
Но по духу он православный, русский, а не иностранец,
Любим он нами и шедевром архитектуры признан в мире.
А теперь, сынок, взгляни направо, —
И на другой собор старушка указала.
Он был разноцветным, пятиглавым,
Храмом Спаса на Крови она его назвала. —
Знаешь, почему сей храм воздвигнут здесь?» —
Спросила бабушка, мне посмотрев в глаза,
А я соврал, сказавши: «Да», – и покраснел аж весь.
Неудобно мне признаться: его историю не знал тогда.
Что неправду я сказал, она, конечно ж, поняла,
И далее расспросами меня терзать не стала,
Тем самым урок мне такта преподала,
А помолчав немного, она вот что далее сказала:
«Когда сей храм на месте смерти Александра II возвели,
Собором Воскресения Христова его назвали,
В народе же ему имя Спаса на Крови
В память о той трагедии навеки дали.
Судьба храма совсем не была простой,
Особенно в советское наше время.
Да и разве быть могла она иной,
Если у нас война объявлена Христовой вере?
Хотели несколько раз его снести к очередной дате Октября,
До войны он был складом овощей, а в блокаду – моргом.
А немного позже театру отдан он под склад инвентаря,
Но устоял от всех напастей храм и стоит поныне – cлава Богу!
А спустя семнадцать лет, как закончилась война,
В храме бомбу неразорвавшуюся под куполом нашли,
И одним сапером там геройски обезврежена она была,
А затем взорвана под Пулково, от города вдали.
Облегченно все в Питере вздохнули – храм спасли».
Еще немного полюбовавшись храмом Спаса на Крови,
Мы далее неспешною походкой по Невскому пошли.
Впереди мост через канал. В зеленый цвет окрашен он.
А за ним – четырехэтажный красивый дом.
И, глядя на него, моя попутчица с улыбкой говорит:
«Всем, кому до́рог Пушкин, хорошо известно это место
И этот дом, где табличка „Невский, 18“ с давних пор висит,
Ведь поэт ушел отсюда на смертельную дуэль с Дантесом.
Но нет, я не права! Он навсегда ушел в бессмертье!
Напротив дворца князей Куракиных дом для себя построил
Их бывший крепостной, а позже уже богач-купец Котомин —
Мол, смотри, каким я стал и общества вашего теперь достоин».
И далее про этот дом моя попутчица продолжила рассказ:
«Хозяева его и назначение поздней менялись, и не раз,
Название же „Дом Котомина“ – такое сохранилось и сейчас.
Во время проживания с семьею в Питере Пушкина-поэта
Кондитерская Вольфа и Беранже находилась в доме этом,
Где было кафе и товар в продаже колониальный разный,
А сейчас магазин здесь книжный антикварный».
По Невскому проспекту с бабушкой идя,
По ее подсказке ворочал голову то туда, а то сюда,
И куда ни кину взгляд – всё восторгало здесь меня:
Набережные, мосты, дворцы, соборы и дома.
И про все, на что я обращал внимание,
Интересно, живо вела повествование она.
И не заметил, как прошли проспект мы весь,
У Адмиралтейства стали: трамвая остановка здесь.
Какое-то время старушка задумчиво молчала,
Тихонько рядом я стоял, ее раздумьям не мешал,
Но долго так молчать мне неудобно стало,
Решился и вновь вопрос я ей задал:
«Зачем же Вы так далеко меня сопровождали?
По Невскому был долог путь, и Вы устали.
Вы здесь поблизости живете?» – еще ее спросил,
Растрогавший до глубины души ответ ее такой мне был:
«Ты так похож на моего единственного сына,
А он погиб при артобстреле города в блокаду,
И, разговаривая с тобой, как будто вновь я с ним побы́ла,
А живу я там, где повстречались, и мне идти обратно надо».
Вдруг из-за поворота, от Дворцового моста
26-й трамвай появился, искря, звеня.
На ходу вскочил в него и встал я сзади у окна,
Махая бабушке рукой, и помахала мне она.
И уж в вагоне вспомнил и покраснел я сразу от стыда,
Забыл спросить, как звать, и поблагодарить ее тогда.
Учась пять лет там, в Ленинграде, ее не встретил больше никогда.
Но в благодарной памяти моей она осталась навсегда.
2. Знакомство в трамвае и его продолжение…
Я в трамвае. Сзади остаются сквер и Адмиралтейства шпиль,
А слева – ах! – выплывает величественный, с золотым куполом собор.
«А как название его?» – пожилого мужчину рядом я спросил.
«Исаакиевский», – с любопытством на меня взглянув, ответил он.
Но вот и Исаакиевский собор остался позади,
И снова я спросил того мужчину пожилого:
«Не подскажете, когда у института горного сойти?» —
«Подскажу. Он на Васильевском, ехать еще долго».
Из-за поворота возникла площадь перед нами,
В честь Труда после революции названа она
(Оповещала табличка на профсоюзном здании),
А следом открылись мост и водой искрящая Нева.
И сразу заворожила своей державностью река меня,
Гранитными набережными и дворцами, стоящими на них.
Ими, как дорогими ожерельями, обрамлена она,
А мы в трамвае, как будто в небесах, над ней парим.
«Увидеть Париж и умереть!» – сказано поэтом Эренбургом, а не мною,
И всем, кто это утверждает-повторяет, прошу глаза открыть:
Разве сравнима речушка Сена с величавою Невою?!
И говорю: «Увидев Питер, захочется не умирать, а жить!»
И вот уж нас по Васильевскому трамвай несет,
В глазах моих отблески солнца и теней,
А в душе то орган играет, то соловей поет,
Вообще, черт-те знает что творится в ней.
В орденоносный Ленинградский горный институт
Подам я скоро документы и буду поступать.
Те, кто учился в нем, конечно же, меня поймут:
Тогда ведь многие в Союзе студентами его хотели стать.
А еще был повод для улыбки на моем лице:
Никто и никогда инженером не бывал в моей родне.
А может быть, впервые среди нее удастся мне?
С мечтою этою лечу в трамвае, будто бы во сне.
Но тут же радужный мой сон я оборвал,
Когда мужчина пожилой вдруг рядом встал
И, по плечу слегка похлопав, мне сказал:
«Приехали, наш институт», – и выходить он из трамвая стал.
И я за ним. Трамвай, скрипя, умчал мой сон,
А предо мной во всей красе открылся он:
Со скульптурами на портике и рядом подпирающих его колонн,
Как будто из Афин на берегу Невы храм появился Парфенон.
И в этот храм науки горных и других шахтерских дел
По ступенькам поднимаюсь и с волненьем открываю дверь.
Находясь в трамвае, был еще тогда я нагл и смел,
А в институт войдя, оторопь я ощутил теперь.
Вокруг переклики, шум, толкотня, галдеж,
Полно народа, большей частью молодежь.
И где приемная комиссия, сразу не поймешь,
Казалось, что в этой сутолоке ее и не найдешь.
Пробравшись вскоре к стенду на стене,
Что нужно мне, нашел на нем и прочитал,
Какие и когда экзамены сдавать и принимают документы где.
И в лабиринтах института ту аудиторию искать я стал.
Но несложно оказалось мне ее найти:
Толпа будущих абитуриентов двигалась туда,
И мне, конечно, с нею было по пути.
Поднялся на второй этаж – и сразу же нашлась она.
Это был большой и светлый зал.
Зашел с другими я ребятами и стал.
Столы напротив, члены комиссии сидят за ними,
И таблички с названиями факультетов там же были.
Мне с надписью «Геологоразведочный» нужна.
Искал недолго, увидел ее я справа у окна,
Но к ней уже и очередь огромная была,
Тянулась от двери и до стола с комиссией она.
Недолго думая, я также стал в ее конце.
Помалу в очереди двигался вперед,
И через несколько часов стоял я у стола, в его торце,
Комиссии представить документы настал и мой черед.
Две девушки и представительный мужчина между ними
В комиссии приемной от геологического факультета были.
Председатель присесть на стул, стоявший рядом, пригласил,
А затем документы необходимые от меня он попросил.
Их отдав, затих и своего сердца слышу лишь я стук.
А он паспорт посмотрел и далее смотреть не стал.
И с извиняющейся улыбкой говорит мне вдруг:
«Для учебы на геолога еще год твой не настал». —
«Но как же так? И с какой же это стати? —
Покраснев, свой вопрос задал в ответ. —
У меня неплохие ведь оценки в аттестате». —
«Вам 17, а к нам принимают с 18 и старше лет.
Ждите или заявление на другой подайте факультет».
Я про себя подумал: «Больно нужен Ваш совет!»
Слезы навернулись, слов не нахожу, их нет.
Стать геологом мечтал я столько лет – и вот ответ!
Но нашел я сил поблагодарить за их совет,
И к выходу скорее, забыв про все на свете,
Вдруг слышу, кричит мужчина мне вослед:
«Забыли паспорт, аттестат – еще пригодятся документы эти».
Вернувшись, с лицом сердитым их забрал
И к выходу пошел, но перед дверями встал,
Обернулся и вновь таблички прочитал:
Восемь наименований факультетов насчитал.
Что на геологоразведочный не поступлю – успел узнать,
Среди остальных семи осталось выбирать.
Какая специальность мне по душе могла бы стать?
А перед родителями несостоявшимся студентом всегда успею я предстать.
Может, на горняка или шахтера мне пойти учиться?
А вот маркшейдерский какой-то факультет…
Или на геофизическом, может, мне остановиться?
Но физику я плохо знаю, да и желания нет.
А у экономического одни лишь девушки стоят,
И оттуда то и дело слышен звонкий смех и гвалт.
Неплохо бы туда, но ведь насмешкой буду у ребят.
А вот на металлургический парней стоит отряд
На тех девчонок, не скрывая, каждый пялит взгляд.
Мужчина мимо шел, но обернулся вдруг и встал,
Мы посмотрели друг на друга, его я сразу же узнал.
Ведь это он в трамвае остановку института подсказал,
Как с хорошо знакомым, разговаривать со мною стал:
«Понял еще, когда мы ехали в трамвае,
Что в наш Вы институт хотите поступать,
Какой же факультет был выбран Вами?
Иван Николаевич меня зовут, а Вас как звать?» —
«Виктор Александрович Моисеев, – гонористый был ответ, —
Выбрал еще в седьмом я классе, на геолога где учат, факультет,
Но не взяли документы: восемнадцати не достиг я лет.
И куда мне поступать, Вы не могли бы дать совет?» —
«На наш маркшейдерский поступайте факультет.
Геодезистом здесь хорошим станете и специалистом горных дел,
Геологию познаете. И по возрасту ограничений нет.
Ранее его закончил и наш ректор института Келль,
Стал профессором, большой начальник он теперь.
Специальность эта тем еще и хороша,
Что на строительстве метро работать можно.
И на рудниках востребована всегда она,
И на шахтах, где добывают уголь, тоже.
А, проучившись год, поймете, что желанья здесь учиться нет,
Вам проще будет перейти на, геологов где учат, факультет».
Такой случайного знакомого на мой вопрос получен был ответ,
А я поблагодарил его за просвещение и данный мне совет.
Кивнув, мужчина далее продолжил путь к столу,
Где табличка: «Маркшейдерский факультет» стояла.
Девушка, уже сидевшая за ним, улыбнулась ему
И принимать документы от стоящих в очереди стала.
Женщина серьезная мимо проходила.
Ранее она сидела там же, за тем столом.
Извинившись, спросил ее: «Кто тот мужчина,
Что со мною рядом был, и кем работает здесь он?» —
«Профессор Иван Николаевич Ушаков,
Маркшейдерского декан он факультета.
„Горная геометрия” написал учебник он».
Выбор сделан! Специальность мне подходит эта!
Ведь сказали ж мне, что, профессию эту получив,
Могу я стать, как Келль, начальником большим.
Стиляга-парень в очереди к тому столу последним был,
И, хотя не выговаривал «маркшейдер» слово, но встал за ним.
Стоя в очереди и назвав себя,
Того модника, как звать, спросил.
«Валентин», – в ответ услышал я,
И оказалось, что из Воркуты он родом был.
«А почему ты выбрал этот факультет?» —
Задал Валентину снова я вопрос.
«А мне восемнадцати еще нет лет,
А это значит, что до других я не дорос».
Осмотрел я очередь от нас и до стола,
Разношерстною оказалась вся она:
С десяток девушек стояло и парней десятка два,
Показались они старше нас, молокососы только он да я.
Позже, перезнакомившись, от них узнали,
Что многие из тех парней послужить в армии успели,
А другим с шахт и рудников направление дали,
И (не то что я) льготы на поступление они все имели.
Очередь медленно, но все же двигалась вперед,
Прошло часа четыре – перед тем столом и я стоял.
Документы передать комиссии настал и мой черед.
Меня увидев и кивнув, профессор их с улыбкой взял.
А его помощница меня спросила: «Вы комсомолец или нет?» —
«Конечно да!» – той девушке мой гордый был ответ.
А как вступал в него, стояло у меня перед глазами,
И получилось это не с первого, а лишь со второго раза.
3. Как я стал комсомольцем
Однажды, когда уже учился в классе я восьмом,
К нам зашел на любимый мною географии урок
Комсомольский наш вожак и торжественно сказал нам он:
«Комсомольцами пора вам стать, а быть пионерами закончен срок».
А в то время вся страна готовилась встречать
Девяностолетие со дня рождения Ильича,
И вступление наше в комсомол было приурочено к этой дате,
Как партия велела – идейно выдержанно и кстати.
И вот наступил 1960 год и 22 апреля день.
Выборг. Наш в райкоме комсомола весь почти что класс.
Какой-то кабинет. Туда то и дело открывалась дверь,
И девушка-блондинка поочередно приглашала нас.
Минут через пять дверь снова открывалась,
И бывший пионер выходил со значком комсомола на груди,
А когда передо мной пионеров уж больше не осталось,
Отворилась дверь и пригласили в кабинет меня войти.
Зашел я в кабинет и посредине встал.
Мне солнца яркий луч в глаза ударил из окна.
Дорожка красная там – через весь почти что зал
До большого Т-образного стола вела она.
За ним – члены комиссии райкома
С нагрудными значками комсомола,
А девушка, которая меня сопровождала,
Характеристику мою из школы зачитала.
Выслушав ее, вопросы задавать мне стали.
И первым был: «Когда родился Ульянов (Ленин)?»
Ну и вопрос! В этот день нас в комсомол ведь принимали!
«Сегодня! Но нет, девяносто лет назад», – нахально им ответил.
«Какую книгу ты читаешь и про что она?» —
От дамы, сидевшей с краю, был следующий вопрос.
«Максима Горького „Жизнь Клима Самгина” —
Про революционера поневоле, до которого он так и не дорос».
«А теперь ты вот что нам скажи:
Веруешь ли в Бога или кто в твоей семье,
И загробная на свете есть ли жизнь?» —
От сидящего в торце вопрос уж третий задан мне.
«Я пионер и с давним стажем,
И сей вопрос Ваш оскорбляет меня даже.
Конечно, нет, но и скрывать не буду перед вами,
Что в Бога веруют мои и бабушка, и мама».
А тот в торце ответом не совсем доволен был
И, с комиссией пошептавшись, вопрос мне вновь задал:
«Ты пионер и атеист, почему ты их не переубедил?»
А я пожал плечами и отвечать не стал.
А он вопросы задавать мне продолжал:
«Из трудов Ленина ты что-нибудь читал?
И хорошо ли знаешь комсомола ты устав?»
А я как бы оглох, вошел в ступор и молчал.
Но слова комиссии все же доходят до меня:
«Сегодня в комсомол не можем мы принять тебя,
Устав хорошенько изучив и книгу Ленина прочтя
„Материализм и эмпириокритицизм”,
Вновь приходи», – вдогон услышал я.
А стоящая на выходе из зала ребятня
Догадалась сразу, что в комсомол не принят я.
Нет на груди с портретом Ленина значка,
Да было написано и на морде это у меня.
И, окружив меня, вопросы сразу же задали:
«Когда повторно приходить и какие порученья дали?» —
«Книгу Ленина о каком-то „крититизме” чтоб я изучил,
Устав чтоб лучше почитал и через месяц приходил», —
Понурив голову, сквозь зубы им я процедил.
В сторонке у окна задумчиво стоял
Наш школьный комсомольский секретарь.
Решил его спросить про книгу, что мне задали читать,
Он комсомольский наш вожак и должен это знать.
И был его ответ такой с улыбкой мне:
«Не забивай ты этим сильно голову себе,
В райкоме эту книгу до конца никто и не читал,
А начав же читать, то на второй странице засыпал.
И задают всегда один вопрос, он стар, как мироздание:
Первично что по этой книге – бытие или сознание?
И секретарь райкома мне поручение такое дал,
Чтобы проинструктировал и правильный ответ я подсказал.
И вот какой, ты думаешь, здесь должен быть ответ?» —
Спросил меня, а я ему всего три слова:
«Конечно, дух, сознание!» – «А вот и нет,
Ответишь так, и в комсомол не примут снова».
А через месяц, прочтя комсомола тот устав
И книгу о «критицизме» из библиотеки пролистав
(Читать не стал, мозги закипят, да и ответ я знал!),
Перед комиссией в райкоме я вновь предстал.
Вначале меня вопросами по уставу погоняли,
Затем о ведущей роли партии с расспросами пристали,
А в конце вопрос тот самый мне задали.
Ответил, как учили; одобрительно кивнув, отстали.
В центре комиссии секретарь райкома встал
И, красную книжицу в руках держа, сказал:
«С сегодняшнего дня ты комсомольцем стал!»
И, вручая значок и книжицу, руку мне пожал.
4. Я – абитуриент. Общежитие
Воспоминания исчезли, и я вернулся в тот институтский зал,
Профессор Ушаков предо мной, и это он мне руку жал.
Говорил, что документы приняты и я абитуриентом стал,
И, взяв ручку, мне направление в общежитие подписал.
И в этом направлении его я адрес прочитал:
Шкиперский проток, дом номер пять.
А профессор, как его найти, мне подсказал.
Скорее в руки чемоданчик – и пошел его искать.
Спросив случайных мне прохожих
И вспомнив, что говорил мне Ушаков,
Пересек Большой проспект, затем и Средний тоже.
И за сквером вижу название той улицы и общежития дом.
Восьмиэтажным в сталинском стиле оказался он.
Почему улица так называться стала,
Учась уж в Горном институте узнал тогда.
Речка здесь когда-то небольшая протекала,
И «протоком» у местных называлась она.
Здесь шкиперов парусных судов обосновалась слобода,
Но поздней засыпана эта речка почти что вся была.
Улицей уж стала в Екатерины Великой времена
И на картах Шкиперский проток название обрела,
А в народе Шкиперкой по сей день называется она.
Дубовую, со стеклом в проемах открываю дверь:
Фойе, лестница и лифт – куда же топать мне теперь?
А справа появилась девушка-консьерж в окне:
«Мальчик, что надо здесь тебе?» – от нее вопрос ко мне.
«У меня направление в это общежитие, я – абитуриент!» —
«Не думала, что принимают в Горный институт детей».
А я, приврав с обиды: «Мне уж восемнадцать лет!» —
И, достав из кармана ордер, его под нос я сунул ей.
Женщина медленно по лестнице спускалась,
Оказалась комендантом общежития она.
«Совсем немного мест у нас осталось,
Но поищем на втором», – сказала и повела меня туда.
Поднялись с первого мы на второй этаж,
Длинный с поворотом коридор и комнат череда.
«Здесь маркшейдеры живут. Этаж весь ваш,
А вот и комната твоя», – сказала мне она.
Войдя туда, аж восемь коек в ней увидел я,
Семь застелено, и лишь одна непокрытая была.
И понял сразу: та, что не застелена, – моя.
А комендант, сказав, где взять постель, ушла.
После ее ухода эту комнату оглядел я снова.
На стоящей рядом койке плащ из болоньи лежит,
В магазинах не достать, на него тогда была мода.
Парень из блатных на этой койке, значит, спит.
А на тумбочке, что с кроватью рядом у окна стоит,
Тюбетейка среднеазиатская с позолотою лежит.
Видимо, узбек или таджик на той койке поселен,
И не только языком своим владеет, но и в русском он силен.
Привлекла еще мое внимание в комнате кровать,
Аккуратно и по-военному застелена была она.
Отслуживший в армии только мог так застилать,
А к армейцам с уважением относилась вся страна.
Далее смотрю – на стене гитара шестиструнная висит.
Интересно, кто ее хозяин: бард, композитор иль пиит?
Или может так случиться, что кто-то учится играть?
Подготовься ты тогда к экзаменам и попробуй сдать!
На этом осмотр закончил и решил: пойду-ка за постелью я.
А уж на выходе заметил, что на дальней койке кто-то спал,
Но проснулся и вдруг, ошалело головой мотая, спросил меня:
«Который час? Заспался, допоздна я с девушкой гулял».
Ответил, что уж за по́лдень часовая стрелка перешла,
Быстро встав с постели, накинул он одежду на себя.
Распахнулась дверь, и ребят ватага в комнату вошла.
Сразу шум и смех вокруг, в эту круговерть попал и я.
Их было трое, и, войдя, вначале не заметили меня.
Но, из авоськи выложив на стол хлеб, вино и колбасу,
Переглянулись между собой – и к столу был приглашен и я.
И пироги домашние достав, их также к общему столу несу.
«Познакомимся давай, – старший молвил среди нас. —
Начну с себя. Армию я отслужил, а звать Потапов Стас.
А эти – Богаткин Валентин и Боб Соловьев, их родина – Донбасс.
Олег Гзовский из Белоруссии, а, извините, как звать Вас?»
Назвал себя и что я из области, но в Ленинграде первый раз.
Нарезав хлеб и колбасу, а в стаканы разлив портвейн-вино,
Вначале за знакомство выпили его.
За то, чтобы сдали успешно все экзамены, повторено,
Затем еще, еще за что-то пили и, кажется, за День Бородино.
Столько произнесено тостов, что я со счету сбился.
На одном из них накрыл рукой пустой стакан и извинился.
А Стас Потапов говорит: «В армии ты, вижу, не служил».
Был мой заплетающийся ответ: «Никогда… так… много… я… не пил».
Не помню, как добрался я до койки и уснул,
А проснулся от солнца яркого луча, попавшего в глаза.
И хотя в желудке тошнота, а в голове какой-то гул,
С трудом, но встал, уж пиво на столе, и за ним вчерашние друзья.
Хорошо, что мама в тот момент не видела меня.
«До чего ты докатился!» – сказала бы мне она.
Спал не раздетым и на неразобранной кровати я,
А морда – страх в зеркало смотреть, помятая была.
Сбегав в туалет и себя в порядок приведя,
Позавтракать в студенческой столовой собрался я.
Затем «шпоры» написать, приехал ведь не зря.
Приличные такие были планы на сегодня у меня.
Собрался было первый пункт программы выполнять,
Голос Стаса: «Наверное, с похмелья голова болит?
Пиво – лучшее лекарство, здоровье надо поправлять.
Садись скорей за стол – стакан уж твой налит!»
Чему быть, того не миновать, и наша где не пропадала…
Пиво выпив по одному, затем второму, третьему стакану,
Чувствую, полегчало и болеть голова уж перестала.
Совсем взбодрились мы, когда Боб в руки взял гитару.
Затем счастливые и хмельные с гитарою по городу гуляли,
А если девушки красивые в компашку нашу попадали,
То белые ночи мы вместе проводили и на метро не успевали.
Мосты разведены. И возвращались мы пешком, когда их опускали.
А дверь входная заперта – в общежитии ее на ночь закрывали,
И тогда по водосточной трубе мы на второй этаж влезали,
В окно стучали, и, ворча, друзья его нам открывали.
Тихонечко в кровать – и сном молодецким засыпали.
Веселая такая жизнь почти с неделю продолжалась,
Спохватились, когда уже два дня до экзаменов осталось.
И кинулись, кто в учебку с книгой память освежать,
А кто в комнате остался и шпаргалки стал писать.
И вот тот день экзамена для нас настал.
По математике он был, а я ее неплохо знал,
Но все же учебник и тетрадь из школы полистал,
А на экзамен уж идя, тот учебник под рубаху запихал.
В аудиторию войдя, у комиссии билет экзаменационный взял,
Сел на место и те, что были в нем вопросы, изучать нача́л.
Подошел вдруг ассистент и ту книгу из-за пазухи достал.
Думал, выгонит, но почему-то этого делать он не стал.
Задачки для меня оказались легкими в билете,
Их за полчаса решил и руку сразу же поднял.
Рассказал все по нему и на допвопросы я ответил,
А тот, кто книгу у меня перед экзаменом отнял,
Сказал с ухмылкой, что на отлично я экзамен сдал.
А вернувшись в общежитие, мы там узнали,
Что в нашей комнате все экзамен этот сдали,
И необходимо это событие, конечно же, обмыть.
По рублю со всех – и в гастроном гонца послали.
Вино опять в стаканах, и скажи попробуй: «Не буду пить!»
Вновь хмельные до утра по Питеру бродили, забыв про сон.
И на Шкиперку с компанией или один я возвращался,
Когда восходящего солнца золотым сверкающим лучом
Шпиль собора Петра и Павла уж весь почти что освещался.
И вот наступил экзаменов последний день,
А перед этим, как всегда, мы ночь не спали.
Физику до утра зубрили, хотя и лень,
И толком все равно ее не понимали, но сдали.
А назавтра в институте списки уж висели
Тех, кто поступил, и средние какие баллы были.
Толпа огромная у них. Мы тоже посмотрели.
Найдя себя, в восторге, гордые, в сторонку отходили.
И еще две новости, которым мы были очень рады:
Что месяц можем отдыхать и что льготный проездной билет.
И решили, что события эти отметить срочно надо,
Но доехать бы до дома, на остальное уж денег нет.
5. Кто еще не знает, что я студент?!
Попрощавшись с однокурсниками, теперь уж новыми друзьями,
Сел в метро. И скоро вновь стою на Финляндском я вокзале.
В кассе до Лесогорска приобретя за полцены ж.-д. билет,
Пошел за кофе с пышками в буфет; поезда еще у платформы нет.
И только поставил всё это на поднос и к столу его понес,
Слышу возглас сзади: «Кого я вижу?! Моисееву привет!»
Оглянулся – Торбеев-одноклассник, и мне он задает вопрос:
«Как дела? Поступил ты в Горный институт иль, может, нет?» —
«Да, но на геологоразведочный не взяли – 18 нет лет,
А поступил на маркшейдера где учат факультет».
И сразу же встречный я ему вопрос задал:
«А в какой институт ты поступил и экзамены как сдал?»
«Поступал в университет, но по баллам не прошел.
В следующем году решил я снова поступать,
А сейчас домой. Решения другого пока что не нашел».
А я ему: «Зачем учебы год тебе терять?
Возьми справку об итогах сдачи экзаменов в университет,
Какой твой средний балл и что плохих оценок нет,
И быстренько неси твой аттестат, а также этот документ
На маркшейдерский в Горном институте факультет.
Одна абитуриентка, как и я, уже зачислена была,
Но документы свои неожиданно забрала,
И на экономический факультет их отдала.
И студенческое место вакансией вдруг стало».
Пожав руку и поблагодарив за мой совет,
Одноклассник сдал билеты, и его уж рядом нет.
И кофе здесь попив, на скамейку уж хотел присесть,
Но передумал: время есть, и посмотреть решил окрест.
Вышел из вокзала – и передо мною сразу памятник возник,
А мужик, стоявший рядом, мне с улыбкой говорит:
«Как приехал Ленин из Финляндии и влез на броневик,
Так до сих пор с него не слазит и чугунный здесь стоит».
Недолог был обход вокруг вокзала,
Поезд подошел, и на него садиться надо.
И вскоре время отправления настало,
Гудок паровоза – и вот уж позади вокзальная ограда.
Замелькали полустанки, леса, озера, дачи.
Пятница – и дачников в вагоне едет много.
Усевшись на лавке у окна, читать книгу начал:
Остановок до Лесогорска много и ехать долго.
Вот станция Белоостров промелькнула за окном,
Затем Солнечное как бы осветило весь вагон,
И вот уж Репино, и поезд замедляет ход,
А дачники лопаты в руки – и скорее из вагона вон.
Эти места моему сердцу вскоре станут дорогими,
Когда здесь буду встречаться с любимой. Но это позже.
А сейчас Зеленогорск уж позади, и скоро в Выборге мы были.
Здесь пересадка. Все – к дверям, и я на выход с чемоданом тоже.
Дождик моросил, и на платформе я стоять не стал,
А по лестнице спустился в вокзальный ожиданья зал
И там, скучая, прихода поезда до Лесогорска ждал.
Вдруг поезд из Финляндии пришел и у вокзала встал.
Финны в одежде модной вскоре появились в зале
И бесцеремонно разглядывать нас сразу стали.
И мы на них, не опуская глаз, смотрели.
Горды мы были, но как финны одеваться все хотели.
Большая группа финнов в город, видимо, собралась,
Разговаривали шумно и кого-то в зале ожидания ждали,
А другая часть из них по всему вокзалу разбрелась:
В ресторан, буфет, а двое в туалет скорее побежали.
Решил и я до отхода поезда туда сходить,
В вагонах наших обычно они всегда закрыты:
Проводник один на поезд, а кто их будет мыть?
Зашел, а туалет оказался местом покупок-сбыта.
Из баула на полу финн достал одежду-шмотку,
А два фарцовых парня – из сумки нашу водку.
«Столичная», «Московская» тогда у нас валютой были,
Испуг сперва на лицах их, но обмен свой все же совершили.
И, видимо, чтобы я доносить на них не вздумал,
Мне финн две жвачки, пахнущие мятой, в руку сунул.
Не наешься ими, но они для нас новинкой были.
Еще мгновение – и их уж нет, всех следы простыли.
Из динамика вдруг с эхом справка прозвучала,
Что на поезд до Светогорска объявлена посадка.
И сразу со всех сторон, с двух этажей вокзала
Все бросились на выход, а там уж очередь и давка.
Но через минут пятнадцать она уж рассосалась,
И мест в поезде на всех хватило, как оказалось…
Такой наш нетерпеливый и напористый народ,
Чтоб место лучшее занять – все бегом и все – вперед.
Забежал и я в вагон и на лавку сел к окну,
Передохнув, достал финнов жвачку, а теперь мою.
И, медленно обертку развернув, в рот ее кладу,
А заметив взгляд соседа-пацана, ему вторую отдаю.
В очередной раз дверь открылась в наш вагон,
И глазам не верю – в ней отец вдруг появился мой.
Помахал рукой ему – улыбкой радостной ответил он
И, в толкотне пробившись, рядышком присел со мной.
И, положив руку на плечо, тот же час меня спросил:
«Ну что, сынок, в институт, надеюсь, поступил?
Без ответа вижу – да, по твоей довольной роже».
И, засмеявшись, поцеловал меня, и я расхохотался тоже.
Под стук колес ему я рассказал, как экзамены сдавал
И что маркшейдерского факультета я студентом стал.
(Про эту специальность отец впервые от меня узнал.)
А он, что дома все здоровы и с утра уж ждут меня, сказал.
Всю дорогу, забыв про окружающих, болтали
И не заметили, как уж на нашей станции стояли.
С вещами быстренько на выход и на платформе встали.
Поезд отошел, и, перейдя ж.-д. пути, домой почти бежали,
Запыхавшись, вошли, и как героя там меня встречали.
Затем на кухне всей семьей сидели допоздна,
Мама то и дело разносолы подносила,
А отец впервые налил мне в бокал вина.
Уютно и счастливо в тот вечер в нашем доме было.
Но увидев, что часто и протяжно стал зевать,
Разобрала мама койку и отпустила тут же спать.
Давно так безмятежно долго я не спал,
А проснувшись, с полчаса еще лежал – мечтал.
Первым делом – навестить самых близких и родных,
Что студентом стал, похвастаться им надо,
Затем школьных одноклассников – друзей моих,
Увидеть ведь друг друга мы, конечно, будем рады.
И на танцплощадку Светогорского ДК обязан я сходить:
Играет джаз-оркестр на танцах там по выходным.
А после них бывают драки, где могут и тебя побить
За то, что пригласил ты девушку, которая была уже с другим.
Вначале выполнил два первых пункта я программы:
После обеда навестил родных и тетушек, и дядю.
Моему приходу и что студентом стал, они все были рады,
А позже такая же встреча была со школьными друзьями.
Выполнить и третий пункт программы никогда не забывал.
Приходили выходные, и на танцплощадку я бежал,
А между ними отцу по дому и на поле помогал.
И не заметил, как август пролетел, отъезда день настал.
Недолги сборы, стук колес, и на Финляндском я вокзале.
Теперь, на чем мне ехать и куда идти, уже без карты знаю,
И вскоре в Горном институте стою я в том же зале,
C любопытством смотрю вокруг и, о нем что знаю, вспоминаю…
6. Челобитная в Берг-коллегию
1771 год. Санкт-Петербург. Зима, за окном пуржит.
В огромном кабинете за канцелярским большим столом
В удобном кресле его хозяин расположился, сидит
И, периодически помечая что-то, челобитную читает он.
Соймонов Михаил Федорович задумался и отложил перо.
Президент Берг-коллегии3, а это был он, знал автора ее давно,
Много лет тому назад Исмаил Тасимов, а звали так его,
Рудопромышленник из Башкирии, уже писал ему письмо.
В нем на влиятельного графа Чернышева жалоба была,
Самочинно захватившего на Урале все медные рудники его.
Рассмотрев ее, Берг-коллегия Тасимову ответ-вердикт дала:
Рудники Тасимову вернуть и штраф взыскать с графа самого.
Но вельможа с решением коллегии не согласен был,
И в Сенат, где имел поддержку, обратился он.
А пока суть да дело, руду оттуда самочинно вывозил
На переплавку; медь извлекал и получал большой доход.
Императрице тогда самой пришлось вмешаться в это дело,
И при разногласии Сената свою монаршую волю проявила:
Издав указ, право на рудники Тасимова Исмаила подтвердила.
И 70 тысяч рублей взыскано с графа в пользу башкира тоже было.
Но прежде чем высочайший указ сей подписать,
Обер-прокурора Сената к себе призвала и его спросила:
«Михаил Федорович, что Вы можете по этой жалобе сказать?»
(Он с 1764 года имел честь в Сенате эту должность занимать
И следить за состояньем горных дел его обязанностью стало.)
«Самоуправство графа, – был его ответ. – Рудники надо возвращать». —
«Сему тогда и быть!» – сказала императрица и указ тот подписала.
Затем Екатерина присесть его за чайный столик пригласила,
И в продолжение этой темы она опять его спросила:
«Сударь! Для пользы рудничного дела хочу я знать,
Какие еще указы в России надобно создать,
Чтобы эта отрасль могла бы передовою стать?» —
«Матушка-государыня, проблем здесь накопилось много,
Но главная из них – специалистов не хватает, а то и вовсе нет.
От Европы мы отстали в подготовке кадров, а время требует иного.
Горных дел училище нужно России, вот моя просьба и совет».
Сенатора выслушав с вниманием, императрица молвила в ответ:
«Война с Турцией идет, и все еще не виден в ней просвет.
И набережную Невы мы одеваем в сплошной гранитный парапет.
Большие траты несем на все на это, в казне же лишних денег вовсе нет.
Но и развитие горнорудных дел в России очень важно,
И обязательно вернемся к этому вопросу через пару лет.
К сему доклад мне подготовьте, где знающие дело скажут,
Хотят училище какое. И нужна помощь государства или нет». —
«Слушаюсь, Ваше Величество! Доклад мы подготовим к сроку Вам».
Екатерина II встала – аудиенция закончена. Сенатор тоже встал
И, раскланявшись императрице, покинул он дворцовый зал.
А какое нужно горное училище, и сам тогда еще не знал.
И, вернувшись в Сенат на службу, секретарю поручение дал
Вопросы подготовить, чтобы специалистам их потом задать:
Каков училища проект и кто финансировать его бы стал?
Где лекторов набрать и там какие лекции читать?
Какое довольствие положить и много еще чего, необходимо знать.
Тщательно и всеобъемлюще подготавливались вопросы эти,
Они неоднократно изменялись, исключались, добавлялись.
В итоге все вопросы подготовлены и лежат в конверте,
И выбрать лишь, кому на них ответствовать, осталось.
А став президентом Берг-коллегии и находясь в рабочем кабинете,
Соймонов вспомнил снова тот с императрицей давний разговор,
Читая челобитную Тасимова, где подняты и им проблемы эти,
И в ней просил создания в Башкирии горного училища также он.
Михаил Федорович встал из-за стола и подошел к окну,
И, глядя на замерзшую Неву и за ней Адмиралтейскую иглу,
Решил: поручим ответствовать на те вопросы Тасимову… Ему!
А для верности ответа – задать их не только башкиру одному.
Да и участие Тасимова в составлении ранее законов свода
Для горнозаводских судебных дел – еще причина выбора такого.
Снова сев за стол, звоном колокольчика секретаря позвал
И, когда тот зашел, отдав конверт, ему Соймонов приказал:
«Немедля отправить Тасимову в Башкирию сие письмо,
И с нарочным мои слова ему без поправок, точно передать,
Что челобитная Берг-коллегией со вниманием изучена его,
Но Горное училище не в Башкирии, а в Питере решено создать.
А „дабы сему промыслу и горной экономии” достойно обучать,
И „сведущих руководителей” по окончании его чтоб получать,
Необходимо разумные ответы на вопросы, что в конверте, дать,
И его „ответствия” в Берг-коллегии с нетерпением будут ждать».
Предложений от Тасимова и сотоварищей недолго ждали,
Многие из них уж в челобитной были и совпали,
И учреждение Горного училища в столице также поддержали,
А ответы эти основой для доклада Ее Величеству сразу стали.
Особенно одним в Берг-коллегии довольными остались,
Что важным аргументом для императрицы может также стать:
Рудопромышленники «в казну перечислять полполушки обязались
С пуда добычи руды», чтобы то училище достойно содержать.
А когда Екатерина II о сём решении «сотоварищей» узнала,
Немедля указ об учреждении Горного училища подписала,
Оное предложение «полезным и необходимым» она признала,
И 23 октября 1773 года датой его рождения в России стало.
А президент Берг-коллегии Соймонов, училища создатель,
Ее Величества указом первым директором оного назначен,
И Тасимов Исмаил, его учредитель, спонсор, основатель,
До сих пор в Башкирии и в институте Горном не забыт и значим.
7. Все в колхоз! «Я не извозчик, а водитель кобылы»
Мой экскурс в историю Горного прервал
Теперь уж однокурсник – Богаткин Валентин,
Дружески похлопав по плечу, он мне сказал:
«Собрались все на кафедре, остался ты один».
И до кафедры маркшейдерского дела мы бегом.
Вошли, и за нами Иван Николаевич Ушаков, наш декан.
Все затихли, и говорит студентам новоиспеченным он:
«На целый месяц предстоит в колхоз поездка вам».
И далее с улыбкой продолжил студентам свой он сказ:
«Там уже работают первокурсницы из университета,
На полях турнепса много, и в его уборке ждут помощи от нас.
Девушкам и мы поможем убрать турнепс в колхозе этом,
А Стенин Николай Иванович, доцент, будет куратором у вас».
А назавтра, только протерев глаза, раненько с утра
Увидели: у общежития стоял уже автобус ПАЗ4.
Перекусив тем, что осталось от ужина вчера,
Оделись и сели в него, и в колхоз помчал он нас.
Выехав за город и далее вдоль Финского залива
По Приморскому шоссе до Сестрорецка, а за ним направо,
Проехав по проселочной дороге вдоль озера-разлива
Еще немного, у барака встали. Приехали, выходить нам надо.
С шумом выйдя из автобуса во двор и размяв колени,
Осмотрелись. Два входа. Буквы «М» и «Ж» на каждой двери.
Вошли, где «М». Койки из металла вдоль одной, другой стены,
Все в зеленый цвет покрашены и не застелены они.
Печь-буржуйка посреди стоит, и не протоплена она,
А вслед за нами женщина в фуфайке старенькой вошла
И с порога говорит: «Постель я выдать вам должна», —
И быстрою походкой нас в каптерку повела.
От нашего барака она совсем невдалеке была,
А рядом с нею длинный, покрытый шифером навес,
Под ним из дерева скамейки по обе стороны стола.
И женщина промолвила: «Кормить вас будут здесь».
Забрав в охапку простыни, матрас и одеяло
И расстелив в казарме все на свою кровать,
Услышал вдалеке вначале, а затем совсем уж рядом —
За перегородкой звонкие голоса девчат звучат.
Парни уши сразу навострили, в стойку встали,
А кто к перегородке ближе, в нее сразу постучал.
Там тихо стало – видимо, стука этого не ожидали,
А мы на выход, колокольчик всех на ужин звал.
Веселою гурьбою за столом на лавке сели в ряд,
Прически поправляя, девчата к нам медленно идут,
На них мы с любопытством смотрим, и на нас такой же взгляд.
Поприветствовав друг друга, ждали, когда нам ужин привезут.
Девушки, перешептавшись, заговаривать с нами стали,
И мы вначале им несмело что-то говорили, отвечали,
Но вскоре разговорились и стесняться перестали,
Как будто знакомы уж давно и хорошо друга-друга знали.
Из-за поворота появилась с лошадью повозка,
На ней возничий и с ним посуда: ведро, бидон,
А в них молоко, картофель, хлеб, селедка.
И все продукты эти в тарелках на столе расставил он.
Расправившись с селедкой, хлебом и картофельным пюре,
Запив все это парным, с вечерней дойки, молоком,
Покинули навес и, разведя костер там у ручья невдалеке,
Под гитару пели бардовские песни допоздна потом.
На следующий день разбудили нас раненько с утра,
И, умывшись холодной водой из ручья,
Позавтракали тем, что осталось со вчера.
А куратор вдруг спросил: «Кто может запрягать коня?»
И дернул черт меня тогда – поднял руку только я.
«Ну что ж, с извозчиком мы определились», —
С улыбкой глядя на меня, он нам сказал.
И, как по мановению, телега с лошадью из леса появились,
А возничий, подъехав, мне вожжи сразу передал.
Сев с бригадиром-возничим на скамейку телеги впереди,
Я сказал знакомо: «Но!» – трусцой лошадка побежала.
Практиканты все уж далеко ушли, и ехали сперва одни,
Но по пути мы подбирали их – и полная телега вскоре стала.
Минут через пятнадцать тележной нашей тряски
После леса появилось вдруг с турнепсом поле,
Оно огромно и будто окрашено всего в две краски:
Где собрано – чернотой покрыто, но зелени намного боле.
«Приехали», – соскочив с телеги, нам бригадир сказал.
За ним и мы, а Николай Иванович там нас уж ждал
И поочередно ведра, ножи и вилы нам раздал.
Девушки турнепс копали и ботву с них обрезали.
Парни в ведра его грузили и в телегу мне таскали,
Стегнув лошадь, уезжал, когда ее с верхом нагружали,
А в колхозе у амбара меня однокурсники-ребята ждали.
Снова в ведра – и турнепсом закрома там заполняли.
С утра копать турнепс полны энтузиазма были,
Смех повсюду раздавался, а некоторые и песни пели,
К полудню уж друг с другом неохотно говорили,
А к вечеру, обалделые, на ведрах молча все сидели.
Команда на окончание работы еще не была дана,
Ее с нетерпением ожидая, все потихоньку сачковали,
А как только бригадиром была озвучена она,
И откуда силы вдруг взялись, быстро собираться стали.
А через несколько минут, друг на друга посмотрев,
Смехом прыснули сперва, а затем заржали:
Все в грязи, места чистого на одежде, лицах нет,
И от смеха, или уставши были, все упали – ноги не держали.
Но быстро встали, есть охота, в животе урчало.
Инвентарь собрали и на телегу все сгрузили,
Девушки ко мне подсели, трусцой лошадка побежала,
И через полчаса голодные и мокрые на базе были,
Потихоньку и остальные вслед за нами подходили.
Все в барак, а мне в колхоз за ужином ехать надо.
Погрузив засветло термосы с экологически чистою едой,
Уж возвращались в темноте мимо кладбища обратно,
И от страха галопом мчался по той дороге я домой.
А вот и проблески света появились по курсу впереди,
Лошадь радостно заржала и стала медленно идти,
А ту еду, что привезли, практиканты быстренько смели,
И, попрощавшись со всеми, спать в барак все побрели.
А я лошадь рассупонил, мы вместе с ней к ручью пошли.
Подождав, когда она воды напьется из холодного ручья,
Стреножив и коркой хлеба угостив, отпустил на поле до утра,
И с чувством исполненного долга спать к себе пошел и я,
А перед тем, как лечь в постель, подкинул в огонь печи дрова.
Раненько с утра бригадир уж разбудил меня,
Сказав, что лошадь в телегу надо запрягать,
И к завтраку из колхоза чтоб молоко привез бы я.
Еще все спали, а мне одному чуть свет вставать.
Встал неохотно на холодный пол с постели и оделся,
В ручье умыв лицо, лошадку ту окрест пошел искать,
Через полчаса ее увидел лежащей на лугу – на солнце грелась.
Сняв путы, надев узду и на спину взобравшись, пустился вскачь.
Увидел вскоре базу и наших девушек, стоявших у ручья,
Решил покрасоваться перед ними, лихой какой наездник я.
Ударил в бока лошади ногами, и она быстро поскакала.
Но вдруг, замедлив ход, совсем рядом с ними встала
И, хвост задрав, что за ночь съела, выдавать наружу стала.
А я, сидя верхом на ней, весь до пяток покраснел,
Бил плеткой и ногами; она, до конца не сделав дело, все стояла.
Девушки чертыхались, вытирались, а я глаза поднять не смел,
И скорей от них – не получилось в то утро из меня гусара,
Но на лошадь недолго дулся, хотя мне в душу она и наплевала.
Доставил молоко я из колхоза, съел завтрак и опять
Турнепс с утра и до обеда на том же поле убирать.
Уставшие, уж поздно вечером в барак мы возвращались,
А наступало воскресенье – в колхозной бане отмывались.
Мужской там день через неделю, и его не пропускать старались.
Воскресенье было днем одним, свободным от работы,
В Стране Советов до 7 марта 1967 года.
А после этой даты днем отдыха стала и суббота.
Но не наступил еще тот год – и у нас работа.
В одно из воскресений сходить в кино решили,
По окончании его танцы будут в том же зале.
Когда закончилось оно, взрослые домой поуходили,
А молодые в зале том остались и начала танцев ждали.
Местные из села ребята, что делать, знали,
Ряды стульев к стенкам все сдвигали,
Для танцев зал после кино освобождали,
А мы в сторонке скромненько стояли.
И только музыка с пластинки радиолы зазвучала,
Танцующими парами стала заполняться зала.
И наши от местных отставать не стали,
Своих и сельских девушек на танцы приглашали.
А наш красавец-однокурсник Богаткин Валентин
С одной из сельских девушек раз за разом танцевал,
Не зная, что уж местный парень с ней давно ходил,
И тот, глядя на танцующих сердито, что-то пацанам своим шептал.
В конце тех танцев они потихоньку уходить из зала стали,
И мы за ними: две девушки и нас парней всего лишь пять.
А на улице нас с кольями уж те ребята ждали,
И теперь уж нам решать: драться или назад скорей бежать?
Поняв, что их преимущество в числе и силе,
Недолго думая, мы в залу отступили
И быстро двери ножкой стула перекрыли,
А спустя немного и свет в том зале погасили.
Но вдруг голос мы со сцены слышим: «А ну, за мной!» —
И в темноте открыл нам кто-то свободы выход запасной.
Сказав спасибо, растворились в темноте ночной
И молча, а затем со смехом бежали по тропе домой.
А в сельский клуб на танцы больше не ходили,
Да и зачем ходить туда? Девушки красивые и рядом были.
И вскоре у бригадира мы на время радиолу попросили,
А пластинки с буги-вуги в сельмаге рядом прикупили.
В ближайшее воскресенье танцы у себя организовали,
Между койками в проходе в половине, где девчата жили.
Нам никто уж не мешал, допоздна там танцевали,
Затем парами, а кто один, до утра окрест бродили.
А до того, когда пластинки в складчину купили,
На покупку деньги по карманам долго все искали
И необходимую сумму наконец-то ту собрали,
Копейки лишь остались, а заработать где – не знали.
Прошло не более недели, и вдруг Богаткин нам сказал:
«Был я на вокзале, и его начальник мне вопрос задал:
„Пришли полувагоны с углем, кто бы разгружать их стал?”
А я ему в ответ: „Бригаду я найду”, – и у него аванс уж взял».
На следующий день собирали мы турнепс на том же поле,
Подошел Богаткин Валентин и еще ребят с ним двое
И говорит: «В обед тот уголь нам срочно надо разгрузить,
Думаю, что успеем, мне обещали остальное заплатить!»
Перед обедом, загрузив телегу аж до верха,
С турнепсом собранным в колхоз поехал,
А, выгрузив его, помчался на вокзал – там трое ждали,
И вагон тот с углем сразу разгружать мы стали.
Вначале люки внизу полувагона все открыли,
И с двух сторон на землю уголь высыпаться стал.
Лопатой действовать не надо, и мы довольны были,
Но медленней все был его поток и вовсе наконец застрял.
Тогда двое с лопатами залезли сверху внутрь вагона,
А остальные стали уголь снизу отгребать
От люков дальше и после этого возвращались снова.
И до тех пор мы отгребали, пока не стал он сыпаться опять,
А сверху помогали лопатами, ногами в люк его толкать.
Прошел уж час обеда, а мы там еще лопатами махали,
Передохнув, мы осознали, что нам до ужина еще махать
И нас с телегою, наверное, повсюду уж искали.
Вернуться срочно? Но получен ведь аванс – решили: будем отвечать!