Читать онлайн Двойная ловушка

Yair Lapid

THE DOUBLE HEAD

Ha-Rosh Ha-Kaful

Copyright © Yair Lapid

Published by arrangement with The Institute for the Translation of Hebrew Literature

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2023

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2023

1

Около двух часов ночи я выключил телевизор посреди какого-то идиотского боевика и решил заглянуть в холодильник, проверить, не осталось ли там чего пожевать. В такие минуты я себя ненавижу. Несколько лишних килограммов уже пару лет украшают мою талию и уходить категорически отказываются. Где-то я прочел, что если не избавишься от них до сорока лет, то не избавишься уже никогда. А я ведь довольно близко подошел к этому возрасту. Продолжая стоять у открытой дверцы холодильника, уплел два толстых ломтя белого хлеба с колбасой и соленым огурчиком, а потом уставился в окно. Значительную его часть занимало мое собственное отражение, в белой футболке и черных тренировочных штанах. За спиной у отражения шел дождь, а по лицу словно струились мелкие ручейки. Зима 1987 года выдалась холодная и унылая. Почти всю ее я провел в одиночестве. Иногда в моем доме появлялась какая-нибудь женщина и спустя неделю-другую исчезала. Я достал из холодильника пиво, раздумывая, досмотреть кино или пойти спать. Так я и стоял, прихлебывая из банки и решая эту не бог весть какую сложную дилемму, когда зазвонил телефон. Не слишком торопясь, я направился в спальню и взял трубку.

– Алло!

– Господин Ширман?

Голос был женский, вроде бы знакомый, но смутно. Будь иначе, она обратилась бы ко мне «Джош». Так зовет меня мама. И сестра. Вообще-то все знакомые зовут меня Джош. Я даже не помню, когда это началось, но теперь это так.

– Слушаю.

– Здравствуйте. Это госпожа Таль. Я была у вас вчера.

– Я помню.

– Вы сказали, чтобы я позвонила, как только он уйдет.

– Да.

– Он ушел. То есть он еще здесь, но уже одевается. Я не могу долго говорить, он услышит. Вы помните адрес?

– У меня записано.

– Спасибо. До свидания.

Она повесила трубку, не дожидаясь ответа.

Моя квартира служит мне офисом. Может, это и не очень удобно, зато очень выгодно. Она объявилась здесь накануне в три часа дня. Без предупреждения. Совершенно случайно я был в то время не занят. Впрочем, как и в течение всего дня. И нескольких дней до этого. Я открыл ей дверь, одновременно натягивая свитер. При виде безголовой фигуры, глухо бормочущей: «Здравствуйте, одну минуточку», она громко фыркнула. Я не люблю женщин, которые при виде меня фыркают. Они меня раздражают. Но эта не раздражала ничуточки. Ее возраст я оценил в тридцать два – тридцать четыре года, а рост примерно в метр шестьдесят пять. Кто-то немало потрудился над ее волосами, чтобы придать им медовый оттенок. Маленький нос. Шея длинная и стройная. Чуть ниже располагалась грудь, размеры и форму которой нельзя было объяснить ничем кроме дивной щедрости матери-природы. Она опустила в кресло попку, которая обещала лет через пять-шесть стать чуть более пышной, чем нужно, но в данный момент была безукоризненна, и окинула меня долгим внимательным взглядом. Ее карие с зеленоватым оттенком глаза как-то не вписывались в общую картину. Я два года проработал в отделе нравов. Там быстро учишься узнавать эту усталую безнадежность. Как раз такую, с которой она смотрела на меня сейчас. Передо мной сидела крайне несчастная женщина. Понятия не имею, что она подумала о том, кто сидит перед ней, но она отвела глаза и окинула критическим взором мою квартиру. Я живу в Тель-Авиве, на улице Мапу. Это маленькая улочка со старыми трехэтажными домами, которая тянется от улицы Дов Хоз до самого моря. Летом я иногда сижу на ограде возле своего дома с полотенцем на плече и улыбаюсь девушкам, шагающим с пляжа. За шесть лет, которые прошли с тех пор, как я здесь поселился, со мной жили, по очереди разумеется, две подруги и одна законная жена. Каждой из них почему-то хотелось обставить гостиную на свой вкус, а у меня никогда не хватало сил свести нанесенный ими ущерб к минимуму. За последние месяцы, в течение которых я жил здесь один, к интерьеру добавились разбросанные по полу книги и валяющиеся на полках пустые пачки из-под сигарет «Нельсон».

– Вы здесь живете?

Это был не вопрос, а упрек. Я откинулся назад и достал из коробки чистый лист бумаги.

– Да. Чем могу служить?

– Мой муж мне изменяет.

Слегка сбитый с толку, я моргнул. Те, кому изменяют, обычно начинают не так. Что-то вроде: «Возможно, я ошибаюсь, но…» или «Это, конечно, полная чушь, но мама посоветовала обратиться к вам… на всякий случай…» Она в упор смотрела на меня, проверяя мою реакцию. Я нарисовал на белом листе бумаги большой круглый нос и густые усы.

– Давно?

– Не знаю. Думаю, несколько месяцев.

– Вы знаете с кем?

– Нет. Откуда мне знать?

– А почему вы решили, что он вам изменяет?

– Он уходит по ночам. В два или три часа. Когда думает, что я сплю.

Я пририсовал под усами большие мясистые губы, скривившиеся в издевательской усмешке.

– Вы пытались поговорить с ним об этом?

– За последние две недели несколько раз. Ничего, кроме ссор, из этого не вышло.

– Но хоть что-то он ответил?

– Да. Велел мне заткнуться. Или что-то в этом роде.

– Он пытался вас толкнуть? Или ударить? Угрожал насилием?

– Нет. Ничего такого не было. Да и зачем ему? Вы бы его видели. Он здоровый, как…

– Как я?

– Ну, вас я еще не успела разглядеть.

Я удивленно взглянул на нее. Она с трудом сдерживала улыбку, и я расхохотался. Эта женщина была совсем не проста. Теперь мы смеялись оба.

– Прошу прощения. Просто вы сидели с таким надутым видом, что из вас просто необходимо было выпустить немножко воздуха.

– Вам это удалось. Как вас зовут?

– Рина. Рина Таль.

– Я – Егошуа Ширман. Но все зовут меня Джош.

– Очень приятно… – Она на миг заколебалась. – Господин Ширман.

Я понял намек. С флиртом покончено.

– Чем я могу вам помочь?

Теперь она выглядела смущенной. Я вернулся к своему рисунку и добавил к улыбке энергичную челюсть.

– Сама не знаю. Выясните, кто это.

Я вздохнул:

– Послушайте. Есть несколько видов слежки. Если вы хотите получить развод так, чтобы квартира и дети достались вам…

– У нас нет детей.

– Хорошо. Тогда чтобы вам достались квартира и телевизор. Для меня это одно и то же.

– Заметно.

Я оставил эту шпильку без внимания.

– Нам понадобятся фотографии, адреса, номера телефонов. Я должен буду заплатить специально нанятому свидетелю, который согласится поехать со мной и подглядывать в окно. Нужно будет найти соседку, которая видела его в подъезде.

– Ого, сколько работы!

– Да и денег немало.

– А какие еще есть варианты?

– Если вы просто хотите выяснить, что происходит, то я по вашему сигналу установлю за ним наблюдение, а когда у меня появится информация, передам ее вам.

– Сколько это будет стоить?

Я задумался на секунду:

– Двести пятьдесят долларов. И сорок сверху за работу по ночам.

Она вытащила большой кошелек из темно-коричневой кожи и протянула мне пятнадцать двадцатидолларовых купюр. Потом встала, взяла мою визитную карточку и пообещала, что позвонит.

– А кто вас ко мне направил?

– Ну, скажем, у нас есть общий приятель в полиции.

Больше вопросов я не задавал. С тех пор как меня выставили из отдела, большинство знакомых полицейских старательно делали вид, что со мной не знакомы. Но парочке моих друзей удалось пропустить мимо ушей слова капитана о том, что того, кто хоть глянет в мою сторону, он вышвырнет из полиции к чертям собачьим, и они изредка отправляли ко мне клиентов.

Мы расстались, обменявшись улыбками, и, шагая к двери, она слегка вильнула бедрами. Персонально для меня. Я улыбнулся, скомкал лист бумаги и выбросил его в корзину для мусора.

Через несколько минут я уже был на улице. Лило по-прежнему, и весь город был размазан по асфальту огромной иссиня-черной кляксой. Фонарь напротив моего дома светил тускло, явно на последнем издыхании. Его мерцание только усиливало сюрреалистическое ощущение, что все это происходит в каком-то фильме сороковых годов. В подвальном этаже дома номер 19 ссорилась супружеская пара, и их голоса доносились до меня приглушенным шелестом. Я остановился, прислушиваясь. Иногда «частный детектив» – это не более чем вежливое обозначение любопытной Варвары. Что-то со звоном разбилось. Голоса мгновенно умолкли. Это меня почему-то рассмешило. В воздухе стоял влажный запах пыли. Я вытащил ключи и побежал к машине.

Пока прогревался двигатель, я достал термос, который успел прихватить с собой, и плеснул кофе в пластиковую кружку. Пить кофе из пластика – отвратительно, но хоть согревает. С годами учишься доставлять себе маленькие удовольствия, которые превращают слежку из невыносимого ожидания, изматывающего нервы, в нечто более-менее терпимое.

Я езжу на «Форде-Капри» 1971 года выпуска. Внешне он выглядит полной развалюхой, но на деньги, которые я вложил в его двигатель за те пять лет, что им владею, несколько механиков уже купили себе по новой квартире. Иногда я говорю сам себе, что эти траты оправданны, поскольку человеку моей профессии позарез необходим быстрый автомобиль. Но даже я понимаю, что это чушь. Просто я люблю машины. Особенно свои. Каждая женщина, которую мне довелось повстречать на жизненном пути, считала своим долгом, увидев в этом лишнее доказательство моей инфантильности, довести это до моего сведения. С одной стороны, они, конечно, были правы. Но с другой, моя «Капри» может за какие-нибудь двенадцать секунд разогнаться до ста километров в час. А это не шутка.

Через восемь минут я уже припарковался возле дома семейства Таль – уродливого сооружения из желтоватого бетона, расположенного в квартале Рамат-Авив Гимель, – и ждал. Меньше чем через пять минут из подъезда выбежал крупный мужчина в джинсах и серой летной куртке и запрыгнул в «Рено-9» с теми же номерами, что были аккуратным женским почерком записаны на бумажке, которую я держал в руке. Я дал ему фору метров в двести и двинулся следом. Еще пять минут спустя я вычеркнул любовницу из списка потенциальных действующих лиц предстоящей ночи. «Рено» въехал в промзону Рамат-Гана, миновал «Алмазную биржу» и запетлял по улицам. Я катил за ним с выключенными фарами. Когда он остановился, я проехал чуть дальше и встал за углом. В правом зеркале заднего вида появился человек. Он вышел из двухэтажного здания и принялся размахивать руками, явно подавая знак. Судя по всему, мужчина. Женщины двигаются иначе.

Я проехал в узенький переулок, под «кирпич». Развернулся и выждал пару минут. В здание вошли две фигуры. Я увидел, как на втором этаже зажегся свет, решил рискнуть и на секунду включил дальний свет. На вывеске было написано: «Нудкевич и сыновья. Огранка алмазов». Я закурил сигарету. По «Голосу Мира» Отис Реддинг пел (Sittin’ On) The Dock of the Вау, и я стал тихонько ему подпевать. Минут через пятнадцать они вышли. Каждый нес в руке по небольшому мешочку. О содержимом можно было не гадать: я почти слышал, как позвякивают бриллианты. Мужчины сели в машину, и она медленно тронулась с места. Я быстро сдал назад, проехал по боковой улице и успел выскочить как раз перед ними. Напротив здания, к которому они направлялись, переливалась неоном реклама апельсинового сока (загорелая девчонка в ярком бикини улыбалась, сжимая в руке банку сока, а на заднем плане к ней бежали два парня в шортах, но может, это были плавки неведомого мне фасона). Света со щита как раз хватало, чтобы разглядеть надпись «Шай Таль Лимитед. Огранка алмазов». На этот раз им понадобилось чуть больше времени. Я выкурил еще одну сигарету, потом еще одну, потом выпил кофе. Снова пошел дождь. Буквально через минуту он превратился в ливень. Струи льющейся с неба воды бешено стучали по капоту. «Хорошо, – подумал я. – Таль решил сам себя ограбить. Его жена утверждает, что уже несколько месяцев он где-то разгуливает по ночам. Если каждую ночь он сам себя грабит, то брать там, должно быть, уже нечего. Наверное, мне просто не повезло и сегодня нетипичная ночь». Самым правильным в моем положении было бы развернуться, быстренько добраться до дома, укрыться теплым одеялом и плюнуть на всю эту историю. Но я не развернулся, а продолжил сидеть в машине и смотреть на полуосвещенное здание.

Без шести минут четыре они появились снова, опять с маленькими мешочками, и сели в «Рено». Я потихоньку, задним ходом, начал от них отползать, но тут же резко ударил по тормозам. Позади меня, на дороге, лежал большой мешок, которого несколько минут назад там не было. Мимо на скорости промчался «Рено», и после секундного колебания я решил дать ему уйти, а сам вышел из машины. Вдруг раздался дикий вой – в алмазной мастерской включилась сигнализация. Или Таль установил на нее таймер, или у этих сукиных детей имелся третий сообщник, оставшийся в здании. Вылезая из машины, я прикидывал, сколько минут пройдет до того, как первый прибывший по тревоге полицейский поинтересуется у меня, а что я здесь, собственно, делаю.

Меньше чем в двадцати сантиметрах от моего заднего бампера лежала живая бандероль. Девушка была без сознания, но дышала. Навскидку ей было лет двадцать пять, может, меньше. Одной рукой с выставленным вперед локтем она прикрывала лицо, как будто защищаясь от удара. Кончики пальцев касались рассыпавшихся по плечам черных волос. На ней была белая блузка с длинными рукавами и кружевными манжетами, заправленная в длинную темно-синюю юбку.

Юбка задралась почти до пояса, открыв красивые стройные ноги в белых мужских носках и лодочках – без каблуков, но все равно очень элегантных. Во второй половине XX века существует только одна группа молодых девушек, которые одеваются подобным образом, – это члены ультраортодоксальных общин из Бней-Брака и Иерусалима. На какое-то мгновенье мне даже показалось, что она мертва. Я наклонился ниже и заметил у нее между ног темное пятно. Кровь частично свернулась, но кровотечение продолжалось, и по асфальту расплылись причудливые геометрические узоры. На шее девушки виднелась глубокая ссадина, а когда я приподнял ей голову, то нащупал чуть повыше затылка чудовищных размеров шишку. За всю карьеру в полиции мне только дважды пришлось столкнуться со случаями изнасилования, потому что ими занимался другой отдел. Но даже без этого я бы все равно понял, что произошло. Издалека послышался надрывный гул двигателя. Кто-то явно пытался выжать максимум из второй передачи. Я замер в напряжении, но гул утих. И только сигнализация продолжала завывать.

Я поднял девушку, осторожно уложил на заднее сиденье своего автомобиля и поехал в направлении полицейского участка Рамат-Гана, чтобы сообщить об ограблении и попросить вызвать скорую для потерпевшей. Я уже вырулил на улицу Жаботински, когда задумался и притормозил. Физически она не очень пострадала. Крови, конечно, было много, и выглядело это пугающе, но угрозы для жизни, скорее всего, не представляло. Окажись на ее месте любая другая девушка, я бы сдал ее на руки первой женщине-полицейскому, а назавтра, возможно, позвонил, чтобы узнать, как себя чувствует пострадавшая. Этой же девушке я бы тем самым полностью поломал жизнь. В полиции завели бы дело об изнасиловании, а потом, действуя строго по инструкциям, стали бы устанавливать алиби всех ее знакомых. Вопреки расхожему мнению, в девяноста случаях из ста жертва знала насильника до случившегося. Я попытался вообразить, как эти религиозные ребята отреагируют на известие о том, что изнасилована женщина из их общины. Довольно скоро я пришел к заключению, что не имею об этом ни малейшего представления.

Мимо меня в направлении алмазной биржи пронеслись две патрульные машины. Голубые отблески мигалок на секунду осветили белоснежную голень, под неестественным углом застрявшую между передними сиденьями. Я крутанул руль и поехал домой.

Припарковаться на Мапу, как всегда, было невозможно, и мне пришлось довольно далеко нести девушку к дому на руках в надежде, что никому из соседей не взбредет в голову выйти прогуляться с собачкой. И, как всегда, когда тащишь что-то тяжелое, не сразу разберешься с ключами, но в конце концов мне все-таки удалось открыть дверь. Я опустил девушку в кресло, и она тут же свернулась в позе эмбриона. Разложив диван, я перенес ее туда. Она не выказывала ни малейшего намерения очнуться.

Я направился в ванную смыть с себя кровь. С моих волос в раковину стекала розоватая вода, и я рассматривал ее, пока слабый, но отчетливый стон не заставил меня вернуться в гостиную. Нет, она не пришла в сознание. По-видимому, в забытьи она попыталась съежиться еще сильнее и задела открытую рану. Я укрыл девушку и отодвинул волосы у нее с глаз. Осторожно приподнял пальцем веко. Зрачка я не увидел. Только белок с тоненькими красными прожилками. Значит, она не придет в себя еще часа три, а то и четыре.

Я сел в большое кресло и подтянул к себе телефон. После краткого раздумья набрал номер, который давно выучил наизусть. Трубку сняли почти сразу.

– Кравиц слушает.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Джош?

– Я.

– Псих ненормальный. Сейчас пять утра.

– Я в курсе.

– Все настолько серьезно?

– Не знаю.

На заднем плане внезапно послышался заспанный голос. Женский. Кравиц ненадолго прикрыл трубку ладонью, а потом снова заговорил:

– Буду у тебя через двадцать минут.

– Не у меня. В другом месте.

– Что случилось?

– Я же тебе сказал. Пока не знаю.

– Джош, ты вытаскиваешь меня из постели в пять утра, и все что ты имеешь мне сообщить, это то, что ты не знаешь, насколько это серьезно?

– Да.

На минуту воцарилось молчание.

– Ладно. Приходи в «Баба».

– Хорошо.

– Через двадцать минут.

Я положил трубку. Накинул на футболку куртку, а через десять минут, припарковав машину на стоянке у кинотеатра «Пеэр», уже входил в «Баба». Подхватил со стойки бутылку пива и устроился за одним из деревянных столиков. Кроме меня в баре сидели два толстых рыбака, которые, окинув меня взглядом, снова вернулись к беседе о том, что Муса использует для рыбалки динамит и в конце концов портовая инспекция его накроет. Я вытащил из квадратной подставки салфетку и изобразил огромный нос с хищными ноздрями и широкой переносицей, а потом пририсовал к нему один закрытый глаз.

– У тебя получается все лучше и лучше.

Я поднял голову. Даже в этот ранний час Кравиц в своей застегнутой на все пуговицы синей куртке офицера полиции сиял, как до глянца начищенное зеркало в туалете «Хилтона». Все теории о честолюбии людей маленького роста писаны с Кравица. Метр шестьдесят восемь, прямая как палка спина – инспектор, один из самых молодых в полиции, отличался острым, как стрелки на форменных брюках, и блестящим, как носки выглядывавших из-под них итальянских туфель, умом. В последние годы у него появилась слегка кошачья походка, которая, по его мнению, выглядела угрожающе. Он сел рядом со мной и сделал знак официанту Гассану, чтобы принес ему кофе – не пиво и не сок, ошибиться было невозможно. Он сложил вместе два пальца, как будто осторожно держал маленькую чашечку: голова чуть откинута назад, губы вытянуты вперед, готовые отпрянуть от обжигающе горячего напитка. Гладкая кожа отливает – даже зимой – загаром, скрывающим усталые морщинки.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Это плохо. Значит, зря я посреди ночи вскочил с постели.

– Не уверен.

– Джош, никакой информации из полицейского компьютера ты от меня не получишь.

– Я и не прошу.

Гассан осторожно поставил на столик чашку кофе. Мы с Кравицем на минуту замолчали.

– С пивом можешь не торопиться. Спать я все равно больше не лягу.

– В Рамат-Гане ограблены две мастерские по огранке алмазов. По соседству с биржей. Приблизительно час назад. Не без помощи изнутри.

– Откуда ты знаешь?

– Так я тебе и сказал.

– Они ограбили себя сами или работали по наводке?

– Сами.

– Патрульные машины уже там?

– Да.

– Ты с кем-нибудь об этом говорил?

– Нет.

– И свидетельских показаний не дашь, потому что в деле замешан клиент.

Он не спрашивал. Потому и отвечать нужды не было. Кравиц немного подумал:

– Ничего не выйдет, Джош. Никто не поручит мне это дело.

– Почему нет? Это же компетенция отдела по особо тяжким.

– И что с того? Я неизвестно почему прекращаю расследовать убийство и начинаю разыскивать какие-то пропавшие бриллианты. И тут возникаешь ты. Так не бывает.

– Мне возникать не обязательно.

– Джош, я ведь тебя знаю. Ты не бросишь раскапывать это дело. В конце концов твое имя всплывет, и тогда Красавчик сделает себе кошелек из моей мошонки.

Он был прав. Совершенно прав. Я не должен был его просить. Почти всю свою жизнь я был полицейским. Все начинается с того, что ты насмотришься фильмов и начитаешься книг или поймешь, что у тебя нет никаких особых талантов, а для человека, с трудом окончившего среднюю школу, это неплохая работа. А попав на нее, вдруг обнаруживаешь, что, вместо того чтобы бегать по крышам домов, сжимая в руке верный «смит-вессон», ты стоишь на перекрестке улиц Гордон и Дизенгоф и орешь на старушек с лиловыми волосами, чтобы не смели переходить улицу на красный свет. Но ты потихоньку продвигаешься по службе, и каким-то непостижимым образом тебе удается не только попасть в следственный отдел, но и нечаянно распутать довольно сложное дело – просто потому, что ты в правильный момент случайно задал правильный вопрос. И все. Ты попал в точку. В каждом деле есть мгновение, когда все ниточки сходятся воедино и все становится абсолютно ясным. Вот ради этих мгновений ты и работаешь. Иногда их приходится поторапливать. Я работал тогда по делу о партии героина, отправленной из Амстердама – через Германию – в Ашдод. Ключом ко всему был дилер, которого тысячи исколотых рук перенесли из Яффского района Аджми прямо в Кфар-Шмарьяху – фешенебельный квартал Тель-Авива. Этот прилизанный ублюдок точно знал, куда будет доставлена дурь. Он сидел передо мной, лениво разглядывал ногти на руках и время от времени интересовался, когда уже появится его адвокат. Кравиц, мой напарник в том деле, улыбнулся и сказал, что пойдет принесет нам кофе. Когда дверь закрылась, я легонько вмазал ему в нос. Несильно, только чтобы немного сбить с него спесь. Он только-только успел снова устроиться на стуле, когда дверь распахнулась и в комнату вошел начальник управления с генеральным инспектором полиции, как раз приехавшим проверить, как идут дела в низовых подразделениях.

Их сопровождали два репортера уголовной хроники. Вся компания с пристальным вниманием уставилась на дилера и его элегантный костюмчик, на который из носа капала кровь. На следующее утро я подписал все необходимые бумаги и меня выставили за дверь. Генеральный инспектор вызвал меня для личной беседы и с утомительной сердечностью долго объяснял, что меня сделали козлом отпущения на фоне очередной волны общественного гнева против полицейского насилия. Начальник управления, Красавчик, меня на дух не переносил и пальцем о палец не ударил, чтобы меня защитить. Когда меня выгнали, он издал приказ, запрещающий любые контакты со мной, включая личные.

– Ты, конечно, не расскажешь, в чем твой интерес во всей этой истории?

– Пока нет. В принципе, это дело о разводе.

– Высоко летаешь.

– Ты пока тоже не самый большой начальник.

– По крайней мере, я не поднимаю друзей с постели посреди ночи.

– Это потому, что у тебя их нет.

– А мне и не надо. У меня есть семья.

Мы оба рассмеялись. Кравиц мог позволить себе сидеть со мной в «Баба» у всех на виду, потому что был женат на племяннице заместителя генерального инспектора, который в один прекрасный день должен был занять место своего шефа. Жена Кравица – невысокая, чуть пухленькая и на удивление приятная женщина – ничего не принимала близко к сердцу. Он женился на ней потому, что так ему было удобно. Но с годами они по-настоящему полюбили друг друга, что не мешало ему иногда заявляться ко мне с какой-нибудь девятнадцатилетней девчонкой и просить немножко посидеть в гостиной. Я очень боялся, что, если она его поймает, во всем обвинит меня. Боялся я до тех пор, пока однажды ночью она не позвонила мне и не проворковала своим безмятежным голоском: «Джош, милый, передай моему идиоту мужу, что, когда ему надоест корчить из себя Казанову, пусть перезвонит в управление. Там какую-то старушку убили на Арлозоров». Я смущенно ответил: «Хорошо, Ирина». Мне показалось, что, перед тем как повесить трубку, она хихикнула.

– Джош, этого недостаточно.

– Чего?

– Мне нужно больше информации, чтобы я мог начать работать.

– Я думал, ты работаешь над делом об убийстве.

– Очень смешно. Можешь дать мне какое-нибудь имя?

Я на секунду задумался.

– Выясни завтра в Бней-Браке, не исчезла ли там какая-нибудь религиозная девушка.

– Насколько религиозная?

– Сильно религиозная.

– А как это связано с бриллиантами?

– Понятия не имею.

Кравиц наконец чуть расслабился. Откинулся назад, достал из кармана пачку «Мальборо», сдернул целлофановую обертку, закурил и привычно сдвинул языком сигарету в уголок рта.

– Предположим, что ты, как это ни странно, говоришь правду. Насколько я понимаю, ты следил за мужем, которого жена подозревает в измене, а он возьми и ограбь две алмазные мастерские в Бней-Браке. И теперь ты просишь помощи у своего старого приятеля Кравица, потому что по ходу пьесы ты подобрал какую-то пропавшую религиозную девушку. Свой объект ты потерял. Я прав?

– Ты очень умный.

– Я самый умный.

– Тебе бы в полиции работать.

– Все там будем.

– Если мама разрешит.

На этом запас глупостей, которые мы могли сказать друг другу, иссяк. Кравиц стоя допил свой кофе, но, прежде чем направиться к выходу, неожиданно положил руку мне на плечо:

– Ты ведь не собираешься ни во что впутываться, правда?

– Не знаю.

– Еще не привык?

– К чему?

– Что ты больше не полицейский.

– Я привык к этому в тот день, когда за мной захлопнулись двери управления.

– Как же как же.

Он убрал руку, прошел к своей белой «Кортине», включил двигатель и тихонько тронулся вслед за двумя девушками, которые, судя по виду, возвращались с ночного купания. Но тут он вдруг включил сирену. Девушек как ветром сдуло, а он залился смехом и умчался прочь.

Я неторопливо допил свое пиво и тоже ушел, оставив деньги на столике. Пожилой сутенер узнал меня и спрятался за дверями паба «Джи энд Джи». На миг меня охватило желание пойти за ним, вытащить его из этой липкой полутьмы и сказать, что теперь ему нечего меня бояться. Я не стал этого делать. Сел в машину и поехал домой.

Она по-прежнему лежала на диване. В той же позе. Я пошел на кухню и открыл морозильник. За пластиковой коробкой мороженого, стоявшей там еще с лета, нашел покрытую инеем бутылку греческого узо. Я плеснул в стакан узо и добавил немного воды. В ледяной жидкости начало расплываться беловатое облачко. Я пару раз взболтнул содержимое в стакане, и оно окрасилось в молочный цвет. Вернувшись в гостиную, я уселся напротив нее, не выпуская стакан из ладоней и время от времени делая глоток-другой.

Так я и сидел, глядя в окно и наблюдая, как мир сперва становится голубым, потом лиловым, потом красным. Я люблю красный цвет. Один раз за весь этот долгий рассвет она приподняла голову с подушки, как черная кобра, красивая и опасная. Я так и не понял, заметила она меня или нет. Пока я поднимался с кресла, она снова провалилась в беспамятство.

2

В половине седьмого утра тонкая рука принялась шарить по простыне, словно пытаясь что-то найти. Наконец она добралась до тяжелой бронзовой ножки моего торшера и судорожно за нее ухватилась. Я не двинулся с места. Только глядел как зачарованный на это вялое, как в замедленной съемке, движение. Она приподнялась и уставилась на меня сквозь упавшие ей на лицо пряди волос, слипшиеся от пота.

– Где я?

– В Тель-Авиве. На улице Мапу. Как тебя зовут?

– Рели. А тебя?

– Джош.

Почему-то будничность этого диалога ее успокоила. «Джош», – тихо повторила она, сама себе кивая. Потом ее голова снова упала на подушку, и в течение следующего часа оттуда не донеслось ни единого звука. По-видимому, я задремал, потому что меня заставил вздрогнуть шум падения. Она стояла возле дивана на четвереньках, но тут же начала заваливаться набок, как месячный щенок, который еще не умеет контролировать собственный центр тяжести. Я поднял ее с пола и жестом опытного пожарного закинул себе на плечо. Она была тяжелее, чем казалась, и, пристраивая ее, я слегка покачнулся. Прикосновение ее лица было холодным и влажным. В ванной я усадил ее на унитаз и, придерживая одной рукой, пустил в душе горячую воду. Потом я ее раздел. Нет ничего более утомительного и менее сексуального, чем снимать одежду с потерявшего сознание человека. Потом я затащил ее, голую, под струи воды. Ее формы были бы очень модными в тридцатые годы. Широкие плечи, высокая шея. Темные соски затвердели от холода. Стройные длинные ноги согнуты. С легким сожалением я отвел взгляд, подобрал с пола ее одежду и уложил в пластиковый пакет, который нашел в шкафчике с лекарствами. Потом достал большое полотенце с нарисованным на нем Микки Маусом и повесил на крючок. У меня за спиной раздался шум. Я обернулся и увидел, как она ползет к стенке душа и с упорством, достойным всяческой похвалы, пытается просочиться через стену куда-то в район спальни.

– Уйди, – произнесла она напряженным голосом, заглушаемым шумом льющейся воды и страхом.

Я ушел. Включил на максимальную мощность электрообогреватель, вытащил из шкафа старые порванные джинсы, которые были мне малы, и серую футболку. Не глядя, кинул одежду в ванную, поставил на огонь чайник. Между делом прикончил банку сметаны – ложками мне послужили два ломтя хлеба. Мне показалось, что тишина в ванной длится слишком долго, и я пошел взглянуть, что происходит. Она продолжала сидеть где сидела, не меняя позы.

– Ты что, весь день собралась тут провести?

Она вздрогнула, словно я залепил ей пощечину. Затем медленно повернула голову и кивнула на брошенную мной одежду:

– Я не могу в этом ходить.

– У меня больше ничего нет. Если ты не собираешься вечно принимать душ, придется надеть то, что есть.

Зазвонил телефон. Я вышел из ванной и снял трубку.

– Господин Ширман.

– Да.

– Это Рина Таль.

– Я узнал ваш голос.

– Вы знаете, что вчера ограбили мастерскую моего мужа?

– Знаю.

– Да? Откуда?

– Это не телефонный разговор.

– Вы вчера за ним следили?

– По крайней мере, пытался.

– Он от вас сбежал.

– Не совсем. Но на каком-то этапе я его потерял. Когда он вернулся домой?

– Я спала, точно сказать не могу. Кажется, около пяти. Когда мы можем встретиться?

Я посмотрел на часы. Девять утра.

– В двенадцать у вас.

– Нет. Только не у меня. Он может быть дома. Вы знаете кафе «Капульски» в районе Неве-Авивим?

– Найду.

– Хорошо. Увидимся там в двенадцать.

Я положил трубку, но не двинулся с места. Если бы я послал кого-то следить за своей женой, предварительно выложив двести пятьдесят баксов, а этот человек ее упустил бы, я бы разозлился. Сильно разозлился. Рина Таль разговаривала так, словно ее это мало беспокоило.

Я услышал у себя за спиной шорох и обернулся. Она стояла, обхватив себя руками и прикрывая предплечья растопыренными пальцами, которые на фоне белоснежной кожи выглядели темными пятнами. Я попробовал улыбнуться ей ободряюще, но после бессонной ночи, вероятно, мало напоминал доброго дедушку. Увидев, как дернулось ее лицо, я стер улыбку и пошел готовить кофе.

– Сахар?

– Нет. Просто холодной воды.

– За те же деньги можешь присесть.

– Прошу прощения?

– Сядь. Тебе будет удобнее.

– Спасибо.

Вежливая девушка. К первым наблюдениям я добавил еще два: глаза – серо-голубые, немного раскосые, с густыми ресницами. Голос – глубокий, мягкий. Говорит с легким иностранным акцентом, придающим речи оттенок странной безучастности. Быстрыми движениями я сложил диван. Когда я сдергивал простыню, она заметила пятна крови.

– Это… от меня?

– Да.

– Так много?

– Могло быть и хуже.

– Только не для меня.

Я уселся напротив, пропустив ее последнее замечание мимо ушей. Она смотрела на меня тем же загнанным взглядом, каким до этого, в ванной. Мягко говоря, он мне не нравился.

– Я никогда не надевала брюки.

– А я – юбку.

Шутка получилась неудачной. А может, это у моей гостьи были проблемы с чувством юмора.

– Ты не религиозный?

– Нет. Я не религиозный.

– Значит, ты не поймешь. Я сижу в комнате одна с незнакомым мужчиной, на мне брюки и нескромная футболка. И это еще не самое ужасное – перед этим я была с тобой в душе. Да я даже не знаю, что за чашку держу в руке. Она кошерная?

– Я бы не очень на это рассчитывал.

– Мне кажется, ты уже говорил, как тебя зовут, но я не запомнила.

– Джош. А ты Рели.

– Так меня называют только подруги. Мое имя – Рахиль. Рахиль Штампфер.

Она произнесла это имя так торжественно, словно не сомневалась, что оно должно произвести на меня впечатление. Но мне оно не сказало ровным счетом ничего. Признаюсь, я всегда смотрел на ортодоксов как на китайцев – все на одно лицо.

– Ты помнишь, что произошло с тобой прошлой ночью?

И тут ее начала бить дрожь. Сначала слабая, чуть заметная. Потом озноб пополз вверх по позвоночнику, добрался до зубов и глаз и перекинулся на руки, отчего вода расплескалась на широкий подлокотник кресла. Я ждал, внушая себе, что это естественная реакция, поскольку понятия не имел, что делают в таких случаях. Кое-как Рели сумела с собой совладать. Она обхватила себя руками, бормоча что-то на идиш и на иврите. Если в ее словах и был смысл, я его не уловил.

– Я не помню, как здесь очутилась, – сказала она неожиданно громко.

– Я подобрал тебя и привез сюда. Ты лежала под колесами моей машины в Рамат-Гане.

– В Рамат-Гане? Я помню, как шла по улице в Бней-Браке. У меня была назначена встреча.

– Встреча?

– Я не очень хорошо помню. Их было двое. Или трое. Они подошли ко мне. А потом стало темно.

– Религиозные?

– Не знаю. Я их не видела. Я только ощущала их на себе. Как они меня трогали. Они были потные.

– Они что-то говорили?

– Да. Они сказали… А почему ты спрашиваешь? Я не хочу, чтобы ты меня спрашивал.

– Извини. Я думал, тебе станет легче, если ты поговоришь со мной об этом.

– Зачем ты привез меня сюда?

– Я когда-то был полицейским. Я знаком с процедурой. Они бы начали опрашивать всех твоих близких. Побеседовали бы с соседями. Спустя полчаса весь Бней-Брак был бы уже в курсе. Я подумал, что следует дать тебе возможность самой решить, чего ты хочешь.

– Ты не один из них.

– Нет.

– Тогда кто ты?

– Я частный детектив. Вчера я следил за одним человеком и нашел тебя.

– Я когда-то читала книгу про частного детектива… – Она замолкла на полуслове, как будто опасаясь удара, а потом неуверенно договорила: – На английском.

– У вас это не особенно распространенный вид литературы.

– Нет. Но я иногда хожу в библиотеку. В Гиватаим. Я там читаю.

– С кем ты должна была встретиться?

Она заколебалась:

– С… С подругой.

– В два часа ночи?

Она не ответила. Пожалуй, я надавил на нее слишком сильно. Я никак не мог понять, связана она с ночным происшествием или нет. Но у меня не было времени.

– Ты найдешь тех, кто сделал это со мной.

Ее голос снова изменился. Теперь он звучал жестко, и в нем слышались грозовые раскаты едва сдерживаемого гнева.

– Это вопрос или приказ?

– Ты найдешь их?

– Нет.

– У меня есть деньги.

– Это не мой профиль. Тебя изнасиловали. – От этого слова ее опять затрясло. – Это из разряда особо тяжких преступлений. Следует либо поручить расследование этого дела полиции, либо забыть о нем. Я заниматься этим не могу. Да и Бней-Брак слегка за пределами ареала моего обитания.

– Я все тебе там покажу.

– Нет. Ты останешься здесь, пока не успокоишься и не поймешь, что ты хочешь со всем этим делать. Мне надо уйти. Когда вернусь, поговорим.

– Решать, что делать, должен мой отец.

– Как скажешь. Мне ты кажешься достаточно взрослой, чтобы самой принимать решения.

– Ты не понимаешь.

– Ясное дело. Я не понимаю даже, чего именно я не понимаю.

Она сжимала в руках пустой стакан и внимательно его разглядывала, словно борясь с собой. Наконец она глубоко вздохнула и подняла на меня глаза. Когда она заговорила, у меня возникло впечатление, что она зачитывает давно заученный наизусть текст.

– Я уже сказала тебе, что меня зовут Рахиль Штампфер. – Снова тот же торжественный тон. – Я – дочь раввина Аарона Штампфера, главы объединения литских хасидов в Бней-Браке. Аарон Штампфер – племянник бывшего главы двора[1].

– И что это значит?

– Ты действительно не понимаешь. Это значит, что он очень важная персона, и сейчас меня ищет весь Бней-Брак.

– Ты хочешь, чтобы я отвез тебя туда?

– Нет.

Она произнесла это слово резко, как будто выплюнула. Но тут же опомнилась и молча уставилась на меня.

– Дай-ка попробую угадать. Ты хочешь, чтобы я поехал в Бней-Брак и побеседовал с ним.

– Да. Пожалуйста.

Я поднялся. Ничего другого мне в голову тоже не пришло.

– Ладно. Но ты останешься здесь. На звонки не отвечаешь. Дверь никому не открываешь. После того как я поговорю с твоим отцом, он может послать сюда за тобой целую роту религиозных ребят. А мне они здесь не нужны.

– Когда ты вернешься?

– Вечером.

До встречи с госпожой Таль у меня оставалось еще два часа. В сероватом утреннем свете город выглядел значительно более вменяемым. Два пожилых соседа со второго этажа, как всегда, возились в нашем палисаднике и между делом сплетничали.

– Ну, Джош, – дружески окликнул меня один из них. – Мы слышали у тебя в квартире женский голос. Нашел себе новую девушку?

– Ничего серьезного.

– Почему это? Сейчас несерьезно, а потом, глядишь, и серьезно. Будь как мы. Тридцать лет вместе, и ни одной ссоры.

Я поехал в забегаловку Мордехая и Рути на улице Шенкин, намереваясь перехватить тост с сыром и помидорами. Два старых репортера из газеты «Давар», которые пили у стойки кофе, узнали меня.

– Глянь-ка, никак это Ширман! Как дела?

– Все в порядке, – ответил я, доел свой тост, допил холодное какао и вышел.

Машину я оставил на улице Джордж Элиот, маленькой и ухоженной. На ней даже садики возле домов были чуть больше обычных и выглядели так, как будто их высаживали строго по плану, чтобы добиться гармоничной цветовой гаммы. Еще издалека я увидел, что над моей «Капри» кто-то поработал. Крышка капота была поднята и чуть покачивалась в воздухе. Кто-то выдернул провода из свечей зажигания и положил их на карбюратор. У меня ушло минут пятнадцать на то, чтобы все вернуть на свои места. За это время я успел прийти к довольно жалкому заключению: мне хотят что-то сказать, только я понятия не имею кто и что.

Я поехал к железнодорожной станции. С улицы Арлозоров я свернул налево, на Хайфское шоссе, на перекрестке развернулся и двинулся в сторону Рамат-Гана. Серебристый «Мерседес», который попытался повторить мой маневр, плавно въехал в «Фиат-124».

У меня еще оставалось немного времени, и я решил узнать, что успел накопать Кравиц. Припарковался на расстоянии двух улиц от мастерских и дальше пошел пешком. Кравиц орал благим матом на криминалистов, снимавших отпечатки пальцев; рядом с ним стоял Шай Таль. Он нервно переминался с ноги на ногу и прикладывал огромные усилия, чтобы выглядеть взволнованным и потрясенным. Я отвел в сторону полицейского, который помнил меня в дни моей славы. Это был старый служака, старшина, выходец из Марокко ростом выше меня на голову. Он называл себя Чик, а когда его спрашивали почему, всегда с серьезной миной отвечал, что это сокращение от Мизинчика. Я попросил его на секундочку привести Кравица. Чик сказал: «Не вопрос» – и так хлопнул меня по плечу, что я чуть не провалился под землю. Спустя пару минут подошел Кравиц. Он выглядел очень озабоченным.

– Мне нужны твои источники, Джош.

– Что случилось?

– Сегодня утром большая партия бриллиантов должна была отправиться в Антверпен. Ограбили как раз те две мастерские, в которых хранились эти камни. Речь идет о четырех с половиной миллионах долларов в ограненных алмазах. Но они не были помечены. Страховые компании съедят нас живьем, если мы быстренько не вернем все на место.

– Дай мне сорок восемь часов.

– Двадцать четыре. И ни минутой больше. Ты уверен, что пока не можешь мне ничего подкинуть?

– Установи слежку за Талем.

– Хозяином мастерской?

– Да.

Мы одновременно оглянулись. Таль стоял рядом с Чиком. Они были приблизительно одного роста, но, что удивительнее, приблизительно одинаковой толщины.

– Не арестовывать его?

– Не спеши с этим.

Кравиц слегка оттаял.

– Может, заодно и тебя арестовать?

– Делай что хочешь, только не бей.

– Да? А я как раз собрался.

– Ты особенно головой-то не верти, недомерок, не то заедешь мне по яйцам.

– С каких это пор ты отрастил себе яйца?

Мы коротко распрощались, но не успел я сделать и трех шагов, как он снова меня окликнул.

– Я порасспрашивал в Бней-Браке.

– И?

Ходят слухи, что пропала дочь главы Литской ешивы[2].

– Да.

– Что «да»?

– Я тоже об этом слыхал.

– Он очень серьезный человек, Джош.

– Я знаю.

– Нет, не знаешь. Он входит в самый ближний круг министра по делам религий. Почти все бюджетные средства, выделяемые религиозным учреждениям города, проходят через него. Ты понимаешь, что это значит?

– Деньги.

– Не просто деньги, а куча денег. Его дочь – та самая, что пропала, – вскоре должна была выйти замуж. Если они найдут ее у тебя, мало тебе не покажется.

– А кто сказал, что она у меня?

– Джош, ты должен хоть кому-нибудь доверять.

Он был прав. Нельзя просить о доверии и не доверять самому. Я взглянул на него, и откуда-то из глубин памяти в голове всплыла картинка: нам лет по десять, может, меньше, мы играем в царя горы в садике возле дома моих родителей на улице Фруг. Он был моим лучшим другом. Если не единственным. С тех пор в этом смысле ничего не изменилось.

– Ее изнасиловали. Несколько человек. Я следил кое за кем и случайно увидел, как грабили алмазные мастерские. Здесь я ее и нашел. Прямо на дороге.

– Ты думаешь, эти события как-то связаны?

– Не знаю.

– Тебе известно, кто ее изнасиловал?

– Она не рассмотрела, но я догадываюсь.

– Ну?

– Думаю, что это сделали люди из ее окружения.

Я приехал в «Капульски» с опозданием на четверть часа. Рина Таль уже ждала меня. Извиняться я не стал.

– Вы знаете, что у вас все лицо в машинном масле?

– У меня были проблемы с машиной.

Она протянула мне салфетку. Пока я вытирал лицо, у меня была возможность за ней понаблюдать. Она не выглядела напряженной. Скорее, ее что-то забавляло.

– Так что же вчера произошло?

– Ваш муж ограбил собственную алмазную мастерскую.

– Что?

Я повторил. Она откинулась на спинку стула и задумалась. Я ее не торопил.

– Вы пойдете с этим в полицию?

– Пошел бы, да не могу.

– Почему?

– Вы заплатили мне до конца недели. Значит, до конца недели вы – моя клиентка и я не имею права разглашать подробности своей работы на вас, за исключением дачи свидетельских показаний в суде. Если только вы не разрешите мне это сделать.

– Вы не спрашиваете, разрешаю я или нет?

– А должен?

– Честно говоря, нет.

Она на мгновение соизволила посмотреть мне прямо в глаза.

– А что будет, когда неделя истечет?

– Я пойду в полицию и сообщу о совершенном преступлении.

– Так положено по закону?

– Не совсем. Не существует специального закона о частных детективах. Мы действуем согласно уставу об этике коллегии адвокатов.

– То есть любой частный детектив поступил бы так же?

– Более или менее.

– За неделю многое может случиться.

– Готов поверить.

Она не спеша собрала свои вещи и встала из-за стола.

– Будем на связи?

– Это зависит от вас.

Она снова улыбнулась и не торопясь направилась к выходу. Я отметил для себя два факта. Во-первых, ее почему-то перестало интересовать, изменяет ли ей муж. Во-вторых, оплатить счет она предоставила мне.

Я поехал в Бней-Брак разыскать отца Рели. Перед тем как отправиться в ешиву, я немножко покрутился по городу. На улице Рабби Акива припарковал машину и заглянул к старине Элимелеху заморить червячка. Он протянул мне тарелочку селедки с луком, которую я выложил на толстые ломти свежеиспеченного тминного хлеба и употребил с рюмкой ледяной водки и стаканом пива. Вокруг меня сидело с десяток учеников ешивы, которые угощались такими же бутербродами и громко, с воодушевлением делились сплетнями. Элимелех стоял и внимательно слушал. Это был огромный небритый детина в черной кипе, которую носил исключительно из коммерческих соображений. Он все замечал и все помнил. Когда я направлялся к выходу, он крикнул мне вслед: «Ширман, что слышно в полиции?» Я ответил, что вышел на пенсию. Он ухмыльнулся и напоследок угостил меня огурцом собственного засола.

Я долго ездил туда-сюда, вдоль бесконечных облезлых многоквартирных домов, наблюдая за промокшей толпой, снующей по улицам самого перенаселенного в стране города. Диковинное, пестрое скопище народу. Женщины, грузные, в нарядных платьях и тяжелых париках, похожих на шлемы. Мужчины в лапсердаках – коротких, длинных, в три четверти, однотонных, в полоску, из шелка, из сатина, гладких и с рельефом. Мальчишки в меховых шапках, надвинутых на бледные лица. Чернобородые раввины за рулем роскошных американских машин. Грузчики, у которых из-под рубашек, покрытых угольной пылью и пятнами пота, выглядывали кисточки малого талита[3]. Девочки в длинных цветастых платьях и толстых эластичных старушечьих гольфах. Тридцатилетние женщины, словно сошедшие с обложки «Вог». То тут, то там виднелись кучки молодых парней, жарко о чем-то споривших. Юные девушки прогуливались по трое, приобняв друг дружку за талию, и смеялись. Старик в черном лапсердаке с толстой книгой в руке стоял, повернувшись лицом к стене, и что-то громко сам себе объяснял. На домах висели огромные объявления: «Общий сбор!!! Демонстрация против открытого нарушения законов субботы!» – и тут же: «Дщери Сиона! Не покупайте нескромных париков. Приходите в магазин праведной Пнины Раушенберг. 25 лет безупречной репутации». Я притормозил рядом с мужчиной средних лет, который озирался, будто кого-то искал, опустил стекло и спросил, как проехать к зданию Литской ешивы. Он тут же просунул в салон руку с болтающимся на ней потрепанным пластиковым пакетом с надписью причудливым шрифтом: «Пожертвуйте Паневежской ешиве».

Я пожертвовал. Он, ни слова не говоря, открыл дверцу, втиснулся на пассажирское сиденье и стал указывать мне дорогу. Пару минут спустя он попросил остановить машину, велел ехать до конца улицы и убрался прочь.

Здание ешивы не произвело на меня особого впечатления. Широкое приземистое строение больше всего напоминало среднюю школу. Никто даже не попытался остановить меня на входе. Я подошел к курчавому пареньку, который, привалившись к стене, читал книгу, и спросил, где я могу найти раввина Штампфера. Он посмотрел на меня с подозрением, но любезно проводил по коридору, распахнул тяжелую деревянную дверь и исчез. За обшарпанным письменным столом сидел молодой человек лет двадцати пяти. На его остроносом лице курчавилась реденькая рыжая бороденка, не способная скрыть безвольный подбородок. На переносице виднелись ямочки от только что снятых очков. Над всем этим красовалась шляпа, которую будто силой натянули ему на лоб.

– Шалом алейхем.

– Шалом. Я ищу раввина Штампфера.

– Кто его спрашивает?

– Ширман. Скажите, пожалуйста, как мне увидеть рабби.

– По какому делу?

– У меня есть для него сообщение.

– Может быть, я смогу ему передать?

– А вы кто?

– Я один из его секретарей. Рабби очень занят. Не думаю, что он сможет принять вас сейчас.

– Это сообщение от его дочери.

– От Рахили?

– Да.

– Где она?

– Рабби расскажет вам, если сочтет нужным.

– То есть вы знаете, где она?

Я вдруг вспомнил, что не спал почти сутки. Повернувшись к двери, я бросил через плечо:

– Завтра-послезавтра снова заскочу. Передайте рабби, что я приходил с сообщением от его дочери, но вы меня к нему не пустили.

Я неторопливо двинулся к лестнице.

– Погодите!

Он крикнул что-то на идиш, и тут же появился кучерявый. Не переставая мне улыбаться, секретарь наклонился к нему и что-то прошептал. Мальчишка кивнул и убежал.

– Как у нас говорят: «В тишине и уповании»[4].

Мы стояли и ждали.

Через пять минут из глубины здания вышли четверо. На комитет по приему дорогих гостей они ни капли не походили. Вся компания окружила меня плотным, на мой взгляд, даже слишком плотным, кольцом. Один из них подошел ко мне так близко, что на меня пахнуло табаком. Он курил. И много.

– Где Рахиль?

– Я же сказал, что буду говорить только с рабби.

– Говорить со мной – все равно, что с ним.

– И рабби об этом известно?

Кто-то толкнул меня в спину концом палки. Я отлетел, чуть не врезавшись в рыжего. Но у меня не создалось впечатления, что это его смутило.

– Где Рахиль?

Я оглянулся. Они стояли слишком близко, чтобы воспользоваться палками, но лица их мне не понравились. Я пытался сообразить, с кого из них мне начать, но не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошел один из самых несуразных людей, которых мне только доводилось видеть. Низкорослый, почти карлик, с носом, похожим на красную кнопку, и слишком большим для своего лица ртом, как будто навечно сложившимся в сардоническую ухмылку. В одной руке он держал резную деревянную трость, местами почерневшую от старости. Вторая рука ритмично подергивалась – явный признак начальной стадии болезни Паркинсона. Спина была чуть сгорблена, а шея кривилась под тяжестью огромной головы. Он смотрел на нас снизу вверх, как комик, ожидающий реакции на одну из самых удачных своих реприз. Вначале он стоял и рассматривал нас, не проронив ни слова. Потом подошел ко мне. Молодцы, окружившие меня, попятились, будто боялись, что он на них наступит.

– Молодежь, – невозмутимо произнес он, – быстро теряет голову.

Говорил он тихо и вежливо, с легким, трудно определимым акцентом. Не дожидаясь моей реакции, он повернулся и окинул молодцев взглядом. Вид у них стал такой, будто их ударили, но тут рыжий что-то сказал на идиш. Коротышка выслушал его с полуприкрытыми глазами, после чего снова повернулся ко мне:

– Я – раввин Шимон Злоркинд. Помимо прочего, я обучаю этих юношей святому писанию и мудрости.

Я очень хотел сдержаться, но не смог:

– По-видимому, все уроки мудрости они проспали.

И тут он меня удивил. Его рот, и без того широкий, растянулся еще шире, и он залился громким счастливым смехом.

– Проспали уроки, – прокашлял он. – Это смешно. Проспали.

Его смех оборвался так же неожиданно, как начался, и он снова уставился на меня:

– Ты знаешь, где Рахиль?

– Да.

– Как девочка себя чувствует?

– С ней все будет в порядке.

– То есть сейчас не в порядке?

– Что-то в этом роде.

– И если бы причиной тому был ты, ты вряд ли сюда пришел бы.

– Совершенно верно.

– Если девочка где-то прячется, логично предположить, что она послала тебя с сообщением к отцу.

– Да.

– Пойдем со мной.

Он повернулся, жестом приказал рыжему следовать за нами и захромал к двери. Я пошел за ним. Один из молодцев не успел достаточно быстро убраться с дороги. В воздух взметнулась трость и с силой обрушилась на его ногу. Он взвыл от боли и разразился тирадой на идиш, не очень похожей на цитату из священного писания. Злоркинд снова улыбнулся мне счастливой улыбкой:

– Молодежь.

3

Изнутри ешива еще больше напоминала школу в конце учебного года. Десятки юношей, одетые в одинаковые черные костюмы, толпились в коридорах или спешили куда-то с тетрадями под мышкой. Некоторые из них стояли с книжкой в руках и читали вслух перед небольшими группами слушателей. Двери в учебную аудиторию были открыты, и можно было видеть за маленькими партами студентов, сидящих по двое, почти соприкасаясь головами. Казалось, окружающий шум не долетает до их ушей. Злоркинд, держась за перила, поднимался по широкой лестнице. Идущие навстречу почтительно ему кивали. Один раз он остановился, поймал пробегавшего мимо ученика лет восемнадцати, у которого из штанов выбилась рубашка, и глубоко ее заправил. Мальчишка смущенно смотрел на него сквозь толстые линзы очков. Несмотря на длинные пейсы и черный костюм, в нем легко было распознать тип рассеянного гения-ботаника. Некоторые из встречных косились на меня с любопытством, но большинство не удостаивали даже взглядом и проходили, словно я был пустым местом. Когда мы поднялись на второй этаж, рыжий дотронулся до моей спины. Я обернулся, и он протянул мне черную кипу из тонкого шелка. Я хотел было отказаться, но не смог придумать ни одной отговорки и натянул ее себе на голову. Злоркинд снова засмеялся и прокашлял:

– А тебе идет. Очень красиво.

Он продолжал ухмыляться, пока мы не дошли до большой обитой кожей двери. Он с усилием толкнул ее, и мы очутились в помещении, оснащенном по последнему слову техники. Два секретаря энергично стучали по клавиатурам, третий стоял возле факса, откуда выползал какой-то документ. Всю стену занимала автоматическая картотека, которая сама проворачивается и поднимает ряды ящиков с бумагами. Когда дверь за нами захлопнулась, один из секретарей оттолкнулся ногами от пола, подкатился на кресле к телефонному аппарату внутренней связи, нажал на кнопку и произнес что-то на идиш. Потом нажал на другую кнопку, и белая дверь, которой я до этого не заметил, с негромким жужжанием распахнулась. Злоркинд изобразил нечто вроде клоунского поклона, приглашая меня войти.

Первым, что бросалось в глаза, были книги. По обеим стенам длиннющей комнаты тянулись бесконечные ряды полок, уставленные рассортированными по размеру книгами. На них не было ни пылинки. В дальнем конце комнаты стоял массивный деревянный письменный стол, а над ним висели два портрета белобородых мужей, которым явно не хотелось улыбаться в камеру. Злоркинд с рыжим обогнали меня, приблизились к сидящему за столом человеку и пару минут о чем-то с ним перешептывались. Я стоял на месте и с любопытством оглядывался. Переговоры закончились, двое моих провожатых выпрямились и двинулись к выходу. По дороге Злоркинд окинул меня долгим взглядом. Я не был уверен, что правильно понял выражение его лица, но он казался задумчивым и смущенным. Со стола поднялась белая рука и жестом подозвала меня к себе.

Лицо у мужчины было широкое, внушающее спокойствие – большие карие глаза и белая борода, скрывающаяся где-то под столешницей. Волосы были длиннее, чем принято у ультраортодоксов, а на затылке белело несколько растрепанных седых прядей. Пейсы были темнее, чем борода. На меня смотрело лицо дедушки. Не моего, а дедушки вообще. Впечатление портила только нижняя губа. Она мелко дрожала, и эта дрожь передавалась мышцам щек и подбородку. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.

– Я болен, – сказал он.

Я молча ждал. Он продолжил, и его голос немного окреп:

– Я не сплю. Не ем. Я открываю книги, но не разбираю слов. Я говорю с людьми, но не слышу, что они говорят в ответ. Я волнуюсь за свою девочку. Я стою во главе общины хасидов, которая насчитывает почти десять тысяч человек. Я должен ставить их жизни выше собственной. Но у меня не получается. Я очень волнуюсь за свою девочку.

Он заплакал. Сухим бесслезным плачем, к которому меня подготовило его участившееся дыхание. Голова поникла, подбородок уперся в грудь. Я тихонько отодвинул стул и присел.

– Я плачу, – почти удивленно произнес он, обращаясь куда-то в область живота. – Я не плакал с тех пор, как был ребенком. Даже когда умерли мои родители. Но теперь я плачу. Я очень беспокоюсь за свою девочку. Ты можешь это понять?

– Думаю, да.

– У тебя есть дети?

– Нет.

– Тогда тебе не понять.

Он весь подался вперед, уронил лицо в ладони и зарыдал. Его всего трясло. Я не слышал звука шагов, но рядом со мной вдруг возник Злоркинд со стаканом воды и белой таблеткой в серебряной упаковке. Он протянул их рабби. Тот послушно сделал несколько глотков, а таблетку положил на край стола. Немного придя в себя, он оперся локтями о стол и внимательно меня оглядел.

– Как тебя зовут?

– Ширман. Егошуа Ширман.

– Где моя дочь, Егошуа?

– В надежном месте.

– Ты знаешь, где она?

– Да.

– С ней все в порядке?

– Если вы имеете в виду, цела ли она, то да. Руки, ноги и прочие части тела на месте.

– Слава Богу.

Я промолчал.

– Почему она не возвращается домой?

– Я нашел ее вчера в Рамат-Гане, на проезжей части. Она была без сознания. Мне очень жаль, рабби, но ее изнасиловали.

На секунду мне показалось, что он снова разрыдается. Но он справился с собой, только быстро допил остатки воды из стакана. Злоркинд кашлянул, и я перевел взгляд на него.

– Почему ты не отвез ее в полицию? Почему не вызвал скорую помощь?

– Я работал в полиции. Если бы я отвез ее туда, полиция была бы здесь сегодня же. Они приехали бы с большими черными блокнотами и начали бы задавать вопросы, а через пятнадцать минут весь Бней-Брак уже обсуждал бы новость. Я подумал, может, не стоит с этим торопиться.

– Чем ты занимался в полиции?

– Работал следователем.

Рабби встряхнулся.

– Кто это сделал? – В его голосе вдруг послышались жесткие нотки.

– Понятия не имею.

– Ты был следователем. Найди их.

– А что делать с Рахилью?

– Она не должна сюда приходить. Пока не должна. Ты наверняка сможешь придумать, где ей пересидеть, пока все не закончится. Я не хочу, чтобы кто-нибудь задавал ей вопросы, пока я не буду знать ответов.

– Я не могу этого сделать. Это работа полиции.

Он почти улыбнулся. Протянул руку назад и снял с полки серую металлическую коробку. Открыл ее и принялся одну за другой доставать стодолларовые купюры. На десятой он остановился и посмотрел на меня. Я ответил ему взглядом, из которого постарался убрать всякое выражение. По-видимому, это сработало, потому что он добавил в стопку еще пять купюр. В короткой схватке между моей природной осторожностью и моей же алчностью вторая одержала уверенную победу. Я сложил купюры и сунул их во внутренний карман.

– Когда я выясню, кто ее изнасиловал, что мне делать?

– Приведи этих людей ко мне.

– Нет.

Он не привык, чтобы ему возражали:

– Почему?

– Если ваши буйно помешанные – из тех, что встретили меня сегодня, – решат заняться личной вендеттой, для полиции я буду соучастником преступления.

– Мы никого не убьем.

– И скажите своим людям, чтобы не лезли в это дело, пока им занимаюсь я. Не хочу, чтобы всякие дилетанты крутились у меня под ногами.

– Они и так этим не занимаются.

– Рабби, прошу прощения, но вы лжете.

– С чего ты взял?

– Я ни разу не упомянул, что Рахиль насиловали несколько человек, а вы все время говорите: «Найди их».

Я развернулся и вышел, оставив его смотреть в одну точку. Дверью я не хлопнул потому, что ее придержал Злоркинд. Не проронив ни слова, он спустился со мной по лестнице и дошел до «Капри». Рыжий стоял, облокотившись о капот, и нагло улыбался. Я уже было двинулся к нему, но Злоркинд схватил меня за рукав.

– Шимон, – сказал он, – должен был в следующем месяце жениться на Рахили. Не сердись на него. – И, приблизившись ко мне чуть ли не вплотную, вдруг добавил: – Следуй за деньгами, за деньгами.

После чего быстро повернулся и захромал к зданию ешивы. Я сел в машину и уехал.

Мне нужно было немного успокоиться. В кинотеатре «Гордон» на дневном сеансе показывали «Окно во двор» Хичкока с Джимми Стюартом и Грейс Келли. Я уже смотрел этот фильм несколько лет назад, но какая разница. Уткнувшись взглядом в движущиеся картинки на экране, я размышлял. Домой вернулся около восьми. Я открыл дверь и чуть не налетел прямо на нее. Она стояла передо мной с кухонным ножом в руке. Я осторожно высвободил нож из ее ледяных пальцев и усадил на диван. Квартира выглядела в точности такой, какой я ее оставил. Она даже воды не выпила. Просто сидела и ждала. На мгновенье я почувствовал себя виноватым за то, что сидел в кино.

– Я был у твоего отца.

У нее в глазах вспыхнула искорка интереса.

– Мы договорились, что ты пока останешься у меня, – продолжил я. – Попробую найти тех, кто сделал это с тобой. Но ты должна будешь мне помочь.

– Почему?

– Почему? Не знаю. Может быть, потому что пока никто не хочет мне помогать. И ты тоже рассказываешь далеко не все.

Она не успела ответить, так как в дверь начали звонить. Долго и требовательно. Она подтянула колени к груди, обхватила их руками и сжалась в испуганный комок. Я крикнул: «Минуточку» – и взял ее за руку. Она попыталась увернуться, но от моей хватки не так-то легко избавиться. Я отвел ее в спальню и только потом отпер дверь.

Вначале я разглядел только груду мышц, навалившуюся на кнопку моего дверного звонка. Приглядевшись внимательнее, сообразил, что это рука, которая идет от плеча Шая Таля. Он был чуть выше меня и, по моим прикидкам, весил никак не менее 95 килограммов, из которых только малая часть приходилась на жир. Рука наконец оставила в покое звонок, схватила меня за грудки и втолкнула внутрь квартиры. Я впечатался спиной в стену прихожей, и на долю секунды мне показалось, что сейчас я просочусь сквозь нее, как герой мультфильма. Он ввалился за мной и следующим толчком направил меня в гостиную. Я успел выровнять дыхание за секунду до третьего толчка и отпрянул в сторону. Его рука влетела в книжную полку и обрушила ее. Одна книга шмякнулась прямо мне на голову. Судя по боли, это был том Британской энциклопедии. Инстинкт призывал меня заехать ему кулаком под ребра, но меня остановило тревожное предчувствие, что он этого даже не заметит.

– Минуточку, – пропыхтел я. – Бей меня сколько хочешь, но хоть объясни за что.

Он остановился и посмотрел на меня. Голова его ходила из стороны в сторону, как у рассвирепевшего быка.

– Ты следишь за мной.

Я не стал отнекиваться из опасения, что он обидится.

– Ничего личного. Просто работа.

Он не стал интересоваться, в чем заключается моя работа.

– Мне это не нравится.

– Мне и самому не очень.

– Так прекращай.

– Уже.

Его кулак снова оказался в воздухе.

– Правда. С сегодняшнего дня я этой историей больше не занимаюсь. И больше за тобой не слежу.

– Еще раз замечу, что ты за мной шпионишь, голову тебе оторву.

Внезапно в его глазах промелькнуло узнавание. Я знал, какой вопрос он собирается задать.

– Мы раньше нигде не встречались?

– Встречались. Я был комвзвода в бригаде, где ты служил замкомандира батальона.

Внезапно он улыбнулся. Улыбка у него была чудная. Ровные белоснежные зубы поделили лицо на две симпатичные половинки.

– Ну конечно! Ты тот самый парень, который вернулся с офицерских курсов, в тот же день избил заместителя командира бригады и отправился в тюрьму.

– Ничего подобного. Это было на следующий день.

– Молодец. Мне тот замкомбриг тоже не нравился.

– Да и я был от него не в восторге.

Краем глаза я заметил, что дверь в спальню чуть приоткрылась и оттуда выглянула голова Рели. Таль повернулся на шорох, но она успела захлопнуть дверь.

– Кто у тебя там?

– Девушка. Моя девушка.

– Если не хочешь, чтобы ее парень стал инвалидом, не лезь в это дело.

– Не буду. Я же сказал.

Он глянул на меня с недоверием, но убрался, по дороге дав хорошего пинка томику «Прощай, оружие» Хемингуэя, который, изящно вспорхнув, приземлился за диваном. Особо гордиться собой у меня причин не было. Я начал собирать книги, и тут появилась Рели.

– Что это было?

– Ничего особенного. Просто приятель заглянул.

– Странные у тебя приятели.

– Я знаю.

От необходимости продолжать беседу меня избавил телефонный звонок. Мужской голос произнес: «Уведи ее из дома. К тебе скоро наведаются», и трубку повесили. Голос Кравица я узнаю, как бы он ни старался его изменить. А он очень старался. Я схватил Рели за руку, потащил на второй этаж, где жили пожилые соседи, оставил у них в гостях и пошел к себе. Последнее, что я слышал, покидая их квартиру, были слова: «Дорогая, а почему бы вам не выпить чаю с молоком и сливочным печеньем моего собственного приготовления?»

Спускаясь по лестнице, я увидел, что у дома остановилась патрульная машина. Я бегом бросился в квартиру, скинул рубашку, натянул шорты и дал им несколько минут понажимать кнопку дверного звонка. Чтобы выглядеть полумертвым от усталости, мне даже не надо было особо притворяться.

На пороге стоял Чик. Хоть он и улыбался мне с вялым дружелюбием, выглядел суровей, чем обычно. За ним топтался Гольдштейн – худой как щепка полицейский-румын с постоянно подергивающейся левой щекой. Когда-то я едва не выгнал его из отдела за то, что он переспал с проституткой, которая находилась у нас под арестом. После того как Гольдштейн с ней закончил, ее тело из-за многочисленных царапин и синяков стало напоминать карту Манхэттена. Я пренебрег неписаными полицейскими правилами и подал рапорт о случившемся. Каким-то чудом ему удалось остаться в отделе, но с тех пор он только и ждал подходящего случая, чтобы свести со мной счеты. В отличие от Чика, у которого из-под куртки виднелась футболка, обтягивающая широкую грудь, Гольдштейн был одет в габардиновые брюки, голубую отглаженную рубашку и синий плащ. Почти полицейская форма. Я вспомнил, что недавно Кравиц говорил мне, что Гольдштейн уже получил старшего сержанта. Подонки всегда продвигаются быстрее всех.

– Привет, Чик, – сказал я, не обратив на Гольдштейна ни малейшего внимания.

Но эти тонкости его не смутили.

– Ну, Ширман, – с нескрываемым наслаждением произнес он. – Мы немножко влипли, не так ли?

– Ты о чем?

– У тебя находится девушка, известная под именем Рахиль Штампфер?

– А почему тебя это интересует?

– Задавать вопросы – это больше не твое дело, Ширман. Ты уже не работаешь в полиции. Она здесь или нет?

– А тебя это каким боком касается?

– Меня это касается, потому что я так хочу.

Кровь ударила мне в голову, и я сделал шаг в его сторону, но Чик опустил мне на плечо свою огромную лапищу. Я попытался вывернуться, но это было все равно что выбираться из-под асфальтового катка. Мой внутренний голос ехидно заметил, что если в один день, с интервалом в десять минут, на тебя наезжают двое верзил, то следует вести себя осторожнее.

– Ну, Ширман, покажи, какой ты смельчак! – хихикнул Гольдштейн.

Чик повернулся к нему:

– Еще слово, Гольдштейн, и я отпущу Джоша, а сам отправлюсь вздремнуть.

Поняв, что я успокоился, он убрал руку с моего плеча, которое уже начало как-то странно похрустывать.

– У нас есть информация, что исчезла дочь раввина Штампфера из Бней-Брака.

– Есть заявление?

– Нет. Информация поступила от третьих лиц.

Я прикинул, мог ли Кравиц так меня подставить, и решил, что нет.

– У вас есть ордер на обыск?

– Ты же знаешь, что нет. Зато, если ты будешь нам мешать, нам приказали не считаться с тем, что ты бывший полицейский.

– И что это значит?

– Это значит «французская процедура», – не удержавшись, с наслаждением проговорил Гольдштейн.

Я обдумал эти слова. Выражение «французская процедура» мы использовали потому, что из всех стран Запада только во Франции человека можно задержать на неопределенное время без постановления суда. У нас закон ограничивает этот срок двумя сутками, в особых случаях – пятью. Определить, какой случай является особым, может только начальник районного управления. Но у меня возникло нехорошее предчувствие, что как раз в моем случае он не станет терзаться сомнениями. Я отступил на шаг и дал им войти.

Если бы не Чик, Гольдштейн непременно воспользовался бы шансом перевернуть мой дом вверх дном под предлогом «обыска». Я на него не обижался. Это Чик отступил от правил, а Гольдштейн все делал строго по инструкциям, на страницах которых можно найти и мои отпечатки пальцев. Они косо глянули на развороченную книжную полку, но не сказали ни слова. Гольдштейн достал большую записную книжку в черном кожаном переплете.

– Когда ты в последний раз видел Рахиль Штампфер, двадцати одного года, из Бней-Брака?

– А когда ты, Гольдштейн, в последний раз получал ошибочную информацию?

– Не умничай тут.

Чик решительно захлопнул его записную книжку:

– Гольдштейн, не будь идиотом.

Я смотрел на них, стараясь придать себе как можно более скучающий вид.

– Что-нибудь еще или я уже могу пойти спать?

Как только парочка удалилась, я поднялся наверх и привел Рели обратно.

– Они милые, – сказала она о моих соседях. – А где их жены?

– У них нет жен. Они живут вместе.

– А жены что, умерли?

– Нет. В священном писании описана пара таких случаев, нет?

– Ты имеешь в виду…

– Да.

– Но они такие милые. Совсем не похожи на злодеев или кого-то в этом роде…

– Нет, не похожи.

Посмотрев на нее, я увидел, что на глаза у нее наворачиваются слезы.

– Я хочу домой, – сказала она. – Отвези меня домой.

Я не смог удержаться и обнял ее. Она на миг окаменела, но тут же с неожиданной силой оттолкнула меня. Я убрал руки. Она прижалась спиной к стене. Стоя напротив, я уперся руками в стену рядом с ее лицом. Ее волосы касались моих плеч; ладони она выставила вперед, удерживая меня на расстоянии. Она плакала.

– Трогательное, чрезвычайно трогательное зрелище, – с издевкой произнес Гольдштейн, появляясь в дверном проеме.

В бессильном гневе я чертыхнулся. Как можно было забыть запереть дверь! Но тут же сообразил, что я стою к нему спиной и все, что он за мной видит – это чьи-то ноги в джинсах. Гольдштейн искал дочь раввина из Литска, а нашел молодую девушку, с которой я обнимался. Не поворачивая головы, я спросил:

– Чего тебе?

– У меня для тебя послание от начальника управления.

– Ну?

– Он просил передать, что будет очень рад, если ему представится возможность упечь тебя за решетку.

– Это все?

– Честно говоря, я тоже не очень расстроюсь.

Я отпустил Рели и двинулся на него. Гольдштейн позвал: «Чик!» – но Чик продолжал как ни в чем не бывало подпирать на лестничной площадке стену, превратившись в слепоглухонемого. Я легонько заехал Гольдштейну в нос, слева. Никаких увечий, но крови много. Он отлетел назад и, зажимая нос двумя руками, прогнусавил:

– Ну погоди! Мы до тебя еще доберемся. Не только начальник управления, все мы. Мы тебе покажем. Ты у нас сядешь! На своей шкуре узнаешь, что бывает с полицейскими в тюрьме. Встретишь всех своих друзей, которые очутились там по твоей милости. Дай только время.

– Даю, – сказал я и закрыл дверь. Рели успела ускользнуть в спальню. Я зашел к ней. Она лежала, накрывшись одеялом, и тихонько плакала. Я вышел, закрыл за собой дверь и плюхнулся в кресло. Я размышлял о Тале и Гольдштейне, удивляясь, с чего это в последнее время все так на меня обозлились. С этими мыслями я и уснул.

4

Сон не принес облегчения. От холода я весь скрючился, а когда, проснувшись, попытался встать на затекшие ноги, то свалился на пол. Стоя возле кресла на четвереньках, я услышал смешок. Надо мной возвышалась Рели с двумя большими чашками кофе в руках, честно стараясь сдержать рвущийся наружу хохот. Устав сопротивляться, она откинула голову назад и дала ему волю. Я выпрямился и пробормотал пару выражений, от которых ее смех мгновенно стих, сменившись изумлением. Я взял чашку кофе и пошел в ванную. Закурил и прямо с сигаретой во рту побрился. Одна моя подружка, которой довелось видеть меня за этим занятием, утверждала, что я был похож на панду с запалом. После душа я почувствовал себя чуть лучше. Рели сидела в кресле, поставив чашку себе на колени, и внимательно за мной наблюдала. Пока я переодевался в другие брюки, она закрыла глаза, а потом осторожно их приоткрыла.

– Я не могу здесь оставаться.

– Почему?

– Я не могу находиться с тобой наедине в одной комнате. Вчера это было еще допустимо. Я была как бы больна, а ты был как бы моим врачом. Но теперь я хорошо себя чувствую, и все запреты снова в силе.

– Даже если это требуется для твоей защиты?

– Я не знаю. Это странно. Когда я была ребенком, мы с мамой ездили в супермаркет «Шуферсаль» в Рамат-Гане. Это был наш маленький праздник. Раз в месяц. Я смотрела на всех этих девушек в шортах, но никогда им не завидовала. Я всегда знала, что живу правильно. Как написано в святых книгах. А сейчас я все это нарушаю.

– Не волнуйся. Сегодня я перевезу тебя к своей сестре.

– Но папа сказал, чтобы я оставалась здесь.

– Ну и что?

– Ни один человек в ешиве не осмелится нарушить приказ моего отца.

– Кроме того мерзавца, который тебя изнасиловал.

На этот раз я попал точно в цель. Она замолчала. На минуту между нами повисла густая тяжелая тишина.

– Ты уверена, что ничего не помнишь о той ночи?

– Ты уже спрашивал.

– Спрашивал. И не услышал правды. Во всяком случае, всей правды.

– С чего ты взял?

– Это ведь я тебя там нашел, верно? С явными признаками изнасилования. Но я не обнаружил ни одного подтверждения тому, что тебя приволокли туда против твоей воли. Ни ссадин на щиколотках, ни синяков на локтях. Ничего. И тем не менее ты сказала, что не помнишь, как оказалась в районе биржи.

Она подумала минуту и с усилием выговорила:

– У меня там была встреча.

– С кем?

– Я не могу сказать.

– С потенциальным насильником?

– Этого не может быть!

– Ты уверена?

– Да.

Я не стал спорить. Посадил ее в машину и повез к своей сестре. По дороге мы заехали на площадь Государства купить ей одежду. Она выбрала две длинные юбки и несколько мужских рубашек с длинным рукавом. Я отложил все это в сторону и вручил ей легкое черное платье с длинными рукавами, две пары джинсов и три тонких свитера, которые должны были великолепно смотреться на ее стройной фигуре. Продавщица одобрительно улыбнулась мне и исчезла с Рели за ширмой, чтобы помочь ей с примеркой, но тут же вышла с недоуменным выражением на лице:

– Она не хочет это надевать.

– Пойдите спросите ее, может, она хочет, чтобы я ей помог?

Спустя несколько минут они вышли из примерочной. Стыдно признаться, но мой небольшой психологический трюк меня развеселил.

Цифры на ценниках заставили меня охнуть, но я аккуратно сложил все чеки и ухмыльнулся, представив себе, как буду передавать их рабби. Рели похорошела, но выглядела какой-то нездешней, будто явилась прямиком из старого французского фильма. Еще больше меня обеспокоил ее взгляд. Доверие, которое возникло между нами, пока мы были у меня, на улице исчезло, и я снова стал для нее чужим – одним из множества других. Частью того мира, не доверять которому ее учили с детства. Она подождала, пока я расплачусь, ответила слабой улыбкой продавщице, проводившей ее приветливым: «С обновками вас!» – а на выходе из бутика вдруг бросилась бежать. Неуверенным детским нетренированным бегом. Мне удалось догнать ее на ступеньках, ведущих к улице Липски.

– Подожди минутку! – прохрипел я.

Она не произнесла ни слова и только молча вырывалась из моих рук и молотила кулаками мне по плечам. Я дал ей пару минут, но потом мне надоело. Я частный детектив, а не нянька. Я схватил ее сзади за волосы и приблизил ее лицо к своему.

– Слушай меня, идиотка, – прошипел я. – Пока ты валялась без сознания, кто-то у тебя под носом ограбил две мастерские по огранке алмазов. Этот кто-то ищет тебя и совсем не потому, что хочет узнать, как ты себя чувствуешь. Полиция тоже тебя разыскивает и тоже не из-за беспокойства о твоем благополучии, а потому, что считает тебя важной свидетельницей. В ешиве твоего папочки найдется несколько добрых евреев, которые будут счастливы посмаковать подробности твоего несчастья. Я еще не знаю, как все это связано между собой. Но знаю, что связь есть, и ты в этом замешана.

– Но это не значит, что я должна одеваться как шлюха.

Теперь она рыдала зло, не останавливаясь.

– Нет. Но это значит, что сейчас ты должна пожить в незнакомом тебе мире. И играть по его правилам. Я собираюсь отвезти тебя к сестре. В своем обычном наряде ты светилась бы там примерно так, как я, если бы в своем прикиде явился на заседание Совета знатоков Торы. Ты подвергла бы мою сестру опасности. У тебя на хвосте сидит полстраны! Куда ты собралась бежать?

Не то чтобы намеренно, но последнюю фразу я проорал. Ее взгляд замер, а потом в нем потихоньку забрезжило понимание.

– Но ведь ты… Ты же видел, что произошло. Ты можешь все им рассказать.

– Я всего лишь полицейский, которого выкинули со службы и который стал третьесортным частным детективом. Никого не интересует, что я говорю.

– Так что же мне делать?

– Ты будешь делать то, что я тебе скажу.

– Почему?

– Потому что у тебя нет выбора.

Она поплелась за мной к машине, и остаток пути мы провели в молчании. Моя сестра живет в Рамат-Авиве, в прекрасной квартире, которая досталась ей благодаря удачному разводу. Я загонял машину на стоянку, когда Рели вдруг прыснула.

– Чему ты смеешься?

– Я представила себе, как ты заходишь на заседание Совета знатоков Торы.

В лифте она продолжала хихикать, пока я не рыкнул на нее – за секунду до того, как смех перешел бы в истерику. Моя сестра Рони (по паспорту она Ронит, но лет с двенадцати последняя буква ее имени испарилась) открыла нам дверь с широкой улыбкой. Ей было не впервой принимать у себя моих клиентов, и Рели явно не относилась к числу самых страшных. Я поцеловал сестру в нос.

– Проблемы, Джош?

– Сплошные проблемы.

– Ты не собираешься нас познакомить?

– Черт возьми. Прошу прощения. Рели, это моя сестра Рони. Рони, это Рели.

– Привет, Рели. Как тебе мой громила?

– Я вас не понимаю.

Сестра искоса глянула на меня, но у меня не было сил пускаться в объяснения. Я пошел к холодильнику и извлек из него банку холодного пива. За пивом вместо всегдашнего обезжиренного творога обнаружились французский камамбер, венгерская салями и прозрачная вакуумная упаковка, в которой светились оранжевые ломтики лосося.

– Ты что, начала встречаться с летчиком? – крикнул я с набитым ртом.

– Своими делами занимайся.

– Если он тебе надоест, познакомь меня с ним.

– Если сожрешь весь сыр, я тебя прибью.

Я вернулся в гостиную. Они рассматривали одежду, купленную Рели, и обменивались впечатлениями. Я почувствовал себя лишним и уехал домой.

У двери меня поджидали мои пожилые соседи.

– Извини, Джош, – сказал один.

– За что?

Они отступили в сторону. Дверь моей квартиры была нараспашку, а то, что предстало моему взору, очень напоминало кадры документальной хроники из Бейрута времен гражданской войны. Они зашли следом за мной и встали у стены, немного сконфуженные. Вдруг я понял, что они впервые переступили порог моей квартиры. Я спросил, что произошло. Немного поколебавшись, тот, что повыше, ответил, что они сидели у себя и услышали снизу шум.

– Как будто какой-то безумец метался по квартире, – сказал он. – Мы хотели позвонить в полицию, но вспомнили, что ты частный детектив и у тебя могут быть секреты, о которых полицейским знать необязательно.

Я чуть его не расцеловал. Прямо у меня под ногами валялся отчет о слежке за Шаем Талем. Гольдштейн наверняка был бы счастлив на него взглянуть.

В итоге двое этих милых старичков вооружились палками и принялись бегать туда-сюда по лестнице с громкими криками, чтобы грабители подумали, что на них надвигается целая толпа. По-видимому, это сработало, потому что старички заметили, как из окна кухни вылезают две фигуры. Кто это такие, они сказать не смогли. Видели только, как те сели в серебристый «Мерседес» с большой вмятиной на крыле и скрылись. Я растерялся. Старички были предметом моих постоянных шуточек, а тут на меня накатила волна благодарности.

– Спасибо, – наконец выдавил я.

– Не за что, – сказал тот, что повыше.

– Ты единственный во всем квартале, кто с нами разговаривает, – добавил тот, что пониже.

Немного смущенные, они тихонько вышли. Я осмотрел квартиру и попытался сообразить, чего недостает. Все было разбито, поломано, искорежено. Мои посетители ничего не искали. Они пришли крушить, запугивать, злить. Я не понимал зачем, но своего они добились. Гнев зародился где-то внизу живота и поднялся до самого горла. Я вышел на улицу, сел в машину и поехал на перекресток улиц Дизенгоф и Жаботински, в следственный отдел полиции. По привычке оставил машину на стоянке для сотрудников. Некоторые из моих чувств, по-видимому, отражались на моем лице, потому что никто даже не попытался остановить меня на пути к кабинету Кравица. Я распахнул дверь. Кравиц сидел, развалившись в глубоком кожаном кресле, не имеющем никакого отношения к стандартной офисной обстановке, и изучал какое-то дело в голубой папке.

– Голубой – красивый цвет, – сказал я. – Именно такой мне и нужен.

Кравиц выпрямился. Как и большинство офицеров полиции, он в определенный момент махнул рукой на бедлам, царящий в окружном архиве (попытки его компьютеризировать только добавили неразберихи), и создал собственную систему хранения информации. Копии дел, которые он считал особо важными, он складывал в папки разного цвета и убирал в сейфовый шкаф у себя за спиной. Его система сортировки по цветам была мне хорошо знакома. Он слизал ее у меня. Красный – убийство, оранжевый – изнасилование, желтый – кража, розовый – торговля наркотиками, голубой – ограбление.

– Мне нужна эта папка.

– Ты ее не получишь.

– Послушай, Кравиц, мне разнесли всю квартиру. И Шай Таль этого не делал, потому что он посетил меня еще вчера. Кто-то пытается меня запугать. И единственная причина, которая приходит мне на ум, заключается в том, что этот кто-то очень хочет, чтобы я держал рот на замке о том, что видел в ночь ограбления. Чтобы выяснить, кто бы это мог быть, мне нужна эта папка.

– Джош, ты знаешь правила не хуже меня. Если я дам тебе ее посмотреть, меня не спасет даже заместитель генерального инспектора.

– А кто об этом узнает?

– Рано или поздно это выплывет наружу. Один твой неверный шаг, и я полечу вниз вместе с тобой. Ты мой друг, Джош, но и свою работу я люблю.

Я молчал. Кравиц поерзал в кресле и встал.

– Пойдем перекусим. Я не хочу здесь разговаривать.