Читать онлайн Наст и сход лавины

Дизайнер обложки Марьяна Куприянова

Редактор Василиса Ройн

© Soverry, 2024

© Марьяна Куприянова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-8514-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Калинов мост

– Зря ты, конечно, все это затеял, – устало выдыхает Ящер. – Мое мнение ты слушать не станешь, знаю, но, может, братец надает тебе тумаков за дерзость, а там и воротишься.

Насмешливый тон и желтые блестящие глаза не вписываются в мрачно-спокойную атмосферу. По эту сторону моста всегда так: темно, мертвенно-тихо и одиноко. Расположившийся под мостом грязно-серый дракон щелкает пастью беззлобно лишь потому, что чувствует чужую силу.

Чернобог опирается о деревянные перилла и хмурит густые широкие брови.

– Не нравится мне это, друг. Совсем не нравится.

– Братцевы-то тумаки? – Ящер бессовестно заливается смехом, выглядывая из-под моста. – Кому ж такое понравится!

– Темные времена грядут. Темнее Смородины.

– Да куда ж темнее-то, – посмеивается Ящер, щурясь. – Пока твой братец молчит и в ус не дует, нам-то о чем беспокоиться? Уж где мы, а где смертные чертоги.

– Все мы связаны, – раздраженно обрывает его Чернобог. – Сегодня захватчики покусятся на смертных, а завтра и от Прави ничего не останется. Так если мой брат ослеп, я мигом помогу ему прозреть.

Ящер устраивается под мостом поудобнее, вода тихо плещется, пока он с бока переворачивается на спину и кряхтит так, словно несколько рек в другое русло поворачивал собственными лапами.

– На мечах или на кулаках учить его уму-разуму будешь?

Его слова, как и раззадоривающий тон, остаются без ответа. Чернобог пропускает их мимо ушей, и его голос звучит абсолютно серьезно, когда он спрашивает:

– Ты-то со мной?

Ящер цокает длинным языком, растягивается на спине и складывает драконьи лапы на пузе. В темных водах Смородины его чешуя кажется похожей на ил, но яркие глаза горят янтарем, а вертикальные черные зрачки то сужаются, то расширяются.

– Коли назначишь добрую цену, князь, – скалится он.

– А если смертью пригрожу? – щурится Чернобог и фыркает. – Не играй со мной в игры, Ящер. Твое место – мост сторожить и не пускать кого ни попадя в Навь, а не мне дерзить по поводу и без.

Он не угрожает, скорее безобидно щелкает по носу, напоминая о разнице положений, но наглая драконья морда будто бы старается выглядеть поприличнее. Зубы не скалит, заговаривая в следующий раз, глазами не сверкает, а тон почти похож на почтительный.

– Не верю я в эти сказки, князь. Кто же может пробраться в Навь, да еще и новые порядки установить?

– Однако в Явь они уже пробрались, – глухо отвечает Чернобог, понурив голову.

Ящер то ли не слышит, то ли впервые за долгое время решает попридержать свой длинный раздвоенный язык. Чернобог отталкивается от перилл и твердым шагом идет по мосту.

– Скоро ли воротишься, князь? – кричит ему вслед Ящер.

– Скоро, – так же глухо, как и прежде, звучит в ответ.

– Ты мне какой-нибудь подарок захвати, так я и сговорчивее стану!

Чернобог фыркает, не оборачиваясь.

Задерживаться у него все равно повода не будет. Даже если брат откажется, даже если запретит ему и пригрозит, он все равно начнет собирать армию. Отдавать владения без боя – совсем не в его привычках.

Черные воды Смородины отражают темное небо Нави, мост заканчивается не скоро, но едва Чернобог сходит на другой берег, как небо светлеет, становится лазурно-чистым, и даже почва под ногами кажется другой. Бродить среди смертных ему никогда особо не нравилось, но что поделать, ведь путь до Прави пролегает через Явь.

Связывай Ра-река Правь и Навь напрямую, ноги бы его здесь не было. Но вот он – ступает по сырой земле, проходит через лес, огибает деревни и выходит к реке, старательно избегая встречи с людьми. Им не захочется с ним видеться; они даже имя его стараются не произносить. Хотя в скором времени, пожалуй, не только его имя будет под запретом, но и всех остальных.

Как бы брат от него ни отказывался, как бы ни пытался подчеркивать, какие они разные, тут мигом всех уравняют. От злобы аж челюсти сводит.

Остановившись на берегу, Чернобог присаживается на корточки и погружает ладонь в воду. Течение Ра мало чем отличается от Смородины, только цвет у нее другой – светло-серый, местами молочный. От соприкосновения с его ладонью течение становится быстрее, вода бурлит, но он не торопится вытаскивать руку.

Пускай все знают, пускай сам Род слышит, что явился его сын и хочет видеть своего брата.

Он держит ладонь в воде до тех пор, пока поодаль не появляется знакомая фигура. Но не мужская, столь похожая на его собственную, как он ждет, а женская. Женщина ступает по берегу реки уверенно, ее босые ноги пачкаются в земле, мажутся в глине, но она выглядит вполне счастливой, когда наконец заговаривает:

– Надеюсь, ты с доброй вестью?

Ее заплетенные в косы волосы уложены на манер корзинки, и Чернобог узнает ее сразу.

– Я хотел увидеть брата, – мрачно отзывается он, вытаскивает руку из воды. Он выпрямляется и стряхивает влагу с кисти почти с пренебрежением. – Но он, как я вижу, все прячется за женскими юбками. Сама-то не стыдишься его прикрывать, Жива?

Богиня останавливается в двух-трех шагах от него и вежливо улыбается. Руки заводит за спину и покачивается на пятках. Она слишком молода и беспечна, думает Чернобог. А еще вряд ли верит в надвигающуюся угрозу, которая с каждым днем становится все более и более ощутимой.

– Я никого не прикрываю. Разве не ты ли устроил в прошлый раз драку, разозлив великого и всесильного Рода? Помнится мне, из-за того ты больше и не можешь ступить на земли Прави.

Чернобог сжимает челюсти, стараясь сдержать нарастающий гнев.

Его взаимоотношения с братом всегда были непростыми. С самого первого дня, как они появились, что-то не заладилось. Похожие, как два колоса, растущие рядом, они постоянно спорят и пререкаются, смотрят на одну ситуацию под разными углами и не могут найти общий язык.

И в тот раз, когда Чернобог в последний раз был в Прави, все вышло из-под контроля. Оба крутые нравом, братья повздорили из-за пустяка, о котором никто и не помнит уже, но спор перерос в ругань, а ругань в драку. Они колотили бы друг друга днями и ночами, не вмешайся отец. На корне языка все еще кислое послевкусие обиды за то, что брат так и не был сослан прочь из Прави в отличие от Чернобога.

Не поспорь они тогда, он мог бы пройти сквозь Ра-реку, а не ждать, когда кто-нибудь соизволит ответить на его зов. Не поспорь они тогда, ему бы не пришлось проделать столь длинный путь от своих владений до владений Рода.

– Я пришел сюда не препираться с тобой, Жива, и уж точно не терпеть твои насмешки. – Низкий голос звучит раздраженно. – Позови мне брата и проваливай.

– Не очень-то ты сегодня любезен.

Ее взгляд становится серьезнее, а улыбка уже не кажется такой широкой и добродушной. Жива выпрямляет спину, окидывает его взглядом и произносит намного спокойнее и вдумчивее:

– Зачем ты здесь? Неужели новую ссору затеял?

В ответ он раздраженно фыркает и переводит взгляд на течение реки. Жива и правда ничего не знает. Ей не снятся вещие сны, к ней не приходят видения, а верные слуги не нашептывают ей все то, что увидели за день, прогуливаясь среди смертных. Она далеко не самая младшая, но если даже она настолько наивна и не осведомлена, то что говорить о других?

– Я буду разговаривать с братом, больше ни с кем, – отрезает он, не глядя на нее.

Жива мнется, перестает покачиваться на пятках и не решается уйти. Чем дольше она стоит и бездействует, тем сильнее он закипает. И стоит ему резко развернуться, намереваясь наорать на нее, как она растворяется в воздухе, оставив Чернобога один на один с журчащей рекой и тяжелыми мыслями.

Пошла, значит, за братом.

Нехотя, из-под палки, но все же пошла. И ему бы быть благодарным за это, но чем дольше приходится ждать, тем мрачнее становится Чернобог. Солнце катится к закату, а Жива не возвращается, как и не появляется брат.

Посмеяться над ним решил, значит.

Вот ведь как.

Ему надоедает ходить вдоль берега, сидеть на камнях и считать пролетающих мимо птиц. Он сапоги стягивает и почти ступает босыми ногами в воду, когда за спиной раздается громкий и низкий голос:

– Свои грязные ноги в Ра-реке мыть – это как же сильно надо презирать всю свою семью?

– Еще бы дольше шел, я бы и весь вымыться в ней успел.

Отвечает ершисто, но почти без злобы. Разворачивается и взглядом натыкается на прямой и суровый взгляд брата – но все же лишенный тени тяжести и усталости. Он выглядит будто бы моложе, чем когда они виделись в последний раз. Борода стала короче, волосы убраны то ли в небольшой хвост, то ли в подобие пучка – отсюда и не разглядишь. Вода почти не касается его сапог, когда он ступает по дну. Она течет совсем иначе, расступаясь и почтительно огибая его следы. Он выходит на берег, и даже походка у него легкая и какая-то почти беспечная.

– Смотрю, ты совсем разжирел и обленился, – фыркает Чернобог вместо приветствия и усаживается на валун чуть поодаль. Ладонью указывает на соседний, приглашая присесть. – Скоро ноги носить перестанут.

Тот мнется, на лице непонимание. Неужели и правда думал, что он придет к нему драться да спрашивать за обиды прошлого?

И все же наконец обходит камень, но выбирает другой – тот, что подальше от Чернобога, и грузно усаживается, ладонью опираясь о бедро.

– Не могу сказать, что ты лучше выглядишь. Побледнел, постарел. Седина в бороде появилась.

– Так тебе первому стареть, ты же старше.

– И то верно, – усмехается он и губы растягивает в хитрой улыбке. – Зачем звал? Уж прости, не верю, что соскучился по нашим разговорам.

– Не соскучился, – соглашается Чернобог и хмурится. Довольное выражение у брата на лице лишь раздражает, но он напоминает себе, что не за этим явился. Потом сможет высказать ему, будет еще время и подходящие поводы найдутся.

Сейчас есть дело поважнее.

Закатное солнце разделяет землю между ними четко посредине. Чернобогу достается тень, его брату – остатки теплого солнечного света. Природа играет чудными образами, но чудеса не меняют его тон.

– Слышал, захватчики с юга идут. Выкашивают деревню за деревней. Дай, думаю, узнаю, как мой старший братец поживает и справляется с ними.

То ли дело в уходящем солнце, то ли у того на лице и правда проскальзывает тень неудовольствия.

– Давно ли смертные стали твоим делом, брат? Помнится, тебя отец не просто так в Навь сослал. Значит, было за что.

– Ты и сам знаешь, не прикидывайся невинным, – рявкает Чернобог, все же не сдержавшись.

На лице брата появляется самодовольная улыбка. Ненадолго, но зато так отчетливо-явно, что кулаки непроизвольно сжимаются.

– Не будем о прошлом, – примирительно предлагает старший. – Твой чертог за Калиновым мостом, мой – перед. Вот и пусть каждый будет занят своими землями.

Чернобог фыркает, выпрямляет спину и подбородок задирает. Глядит сверху вниз и почти не моргает.

– Я не учить тебя пришел, а предложить помощь.

– Помощь? – уязвленно уточняет тот. Усмехается и головой качает, словно услышал хорошую шутку. – Ты? Мне? Помощь предложить он собрался! – И всплескивает руками, обращаясь к незримым слушателям. – Какую ты можешь предложить мне помощь, брат? Не было еще такой беды, в которой мне бы понадобилась твоя помощь. Ты в своих землях, небось, совсем одичал и забылся.

Откровенная насмешка, ядовитый блеск в светло-голубых глазах. Чернобог видит брата насквозь – видит и дрянную душонку, и издевку с самомнением. Видит все то, к чему остается слеп отец вот уже бесконечные дни и ночи.

Это задевает сильнее любых слов. Он подрывается на ноги, брат смотрит четко на него – с вызовом во взгляде.

– Ты хоть понимаешь, к чему твое тщеславие привести может? – ревет Чернобог.

– Тщеславен здесь только ты, брат, – парирует тот. – Жива рассказала, как грубо ты с ней обошелся. В Прави и так о тебе речь заходит редко, а теперь…

– Да не будет никакой Прави скоро!

От злости он кидает об землю сапог, который в порыве гнева подобрал, чтобы надеть. Тьма вокруг Чернобога разрастается, и солнце почти полностью скрывается.

– Пойми же ты, что сейчас не до наших пререканий и различий. На кону стоит будущее! Может, даже существование целого мира!

Брат цокает языком и голову склоняет набок.

– Нет, – задумчиво тянет он, – я говорил отцу, что ты захочешь вернуться. Что будешь прибегать к всевозможным уловкам, уж он-то знает твою дрянную натуру, но это… Такой изобретательности остается похлопать.

И подтверждая свои слова, он отталкивается от бедра, приподнимает руки повыше, чтобы они были лучше видны, и начинает хлопать. Громко, медленно. Чем-то на раскаты грома похоже.

Чернобог разочарованно качает головой.

Поднимает сапоги с земли, принимается их надевать и все никак подходящие слова подобрать не может. Такое чувство, что любая фраза вызовет лишь приступ смеха да новый поток ядовитых комментариев.

– Ты неправ, – наконец коротко произносит он, выпрямляясь. – Таких нападок на нас еще не было. И не мои, а твои идолы сжигают и топят, брат. И не мои, а твои подданные взывают о помощи. Но я пришел к тебе, забыв все обиды и прежние ссоры. Я предлагаю тебе свое плечо в грядущей битве. Ты можешь на меня положиться.

Колкая и презрительная насмешка в чужих глазах гаснет. Тот поднимается на ноги медленно, выпрямляется и делает несколько шагов в его сторону. Они равны – никто не смотрит сверху вниз, но взгляд у старшего брата все равно выходит высокомерным. Он шагает в тень, переступая границу между ними, прищуривается и говорит:

– Не будет никаких битв.

Добавляет:

– И плечо мне твое не нужно.

Чеканит:

– Не настал еще тот день, когда я опущусь до того, чтобы жать тебе руку, брат. Придумай речи послаще. Может, кого другого ты этими и запугаешь, но точно не меня.

Чернобог нервно дергает уголком губ, скептически вскидывает брови.

– Что ж, пусть будет по-твоему.

Он не прощается. Поворачивается к брату спиной – знает ведь, как тот терпеть этого не может. Знает, но все равно делает, чтобы поддеть. Впервые за весь разговор, во время которого и правда держался.

– И больше не приходи сюда! – кричит тот вслед.

– Не беспокойся, – тихо произносит Чернобог себе под нос, прекрасно зная, что брат его не услышит, – не приду. Придут другие. Да только как бы тебе ни пришлось пожалеть.

Где-то со стороны леса слышен волчий вой. Ему бы обернуться, чтобы просто убедиться, что брат, оскорбленный и разозленный его предложением, все так же стоит у Ра-реки, но Чернобог шагает вперед и глядит туда же.

Не в себялюбии и распрях ведь дело. Завоеватели и правда идолы рубят мячами, топят, сжигают и все глубже по землям Яви продвигаются. Если напрячь слух, то можно услышать отголоски их ликующих криков, победные вопли и стенания людей, чьи мольбы и просьбы остаются тщетными.

И ему слушать не хочется, но он слышит.

Те часы, что бредет до Калинового моста, слышит и чувствует чужеродный запах на знакомых землях Яви. Маслянистый такой, тяжелый и мало чем похожий на тот, что обычно исходит от можжевелового костра.

– Не принес ты мне гостинец, – смеется Ящер, едва Чернобог ступает на мост. – Не принес подарочек мне или булку сладкую!

– Заткнись уж, – отмахивается от него Чернобог, доходя до середины моста. – И без тебя тошно.

– А вспомнил бы о своем лучшем друге да закадычном товарище, то не было бы так тошно, – продолжает подначивать. – Может, и какое-нибудь решение нашлось бы само собой.

– Это какое у тебя может быть решение? – устало спрашивает Чернобог, потирая переносицу указательным и большим пальцем.

Драконья туша шевелится под мостом, или это вода в Смородине течет – не разглядеть. Но Ящер лапы передние ставит на перилла, подбородок вытянутой морды кладет на них сверху и сверкает желтыми глазами в темноте.

– Есть у меня одно.

– Так говори.

Чернобог опирается рукой о скрипящие под тяжестью лап Ящера перилла. Мост так или иначе не рухнет, думает он. Покуда такую громилу выдерживает и все его непомерное тщеславие, то и их двоих вполне выдержит.

А развалится – так и без того паршивым получился день.

– Есть в Нави такие земли, князь, – елейно проговаривает Ящер; длинный язык между словами высовывается из пасти и сам по себе дергается, – которые неподвластны ни тебе, ни кому другому из мужчин. Ты хоть сотни войск туда пошли, а все они полягут. В них сила древняя скрыта – да такая, что вперед меня родилась. Тебе бы эту силу на свою сторону переманить, тогда никакие завоеватели не страшны будут.

– Понятнее говори. Я тебе не заблудившийся мальчишка, чтобы сказки слушать.

Ящер раскрывает пасть, получается странное подобие улыбки.

– А это плата за отсутствие гостинца.

Чернобог бьет кулаком по деревянным перилам, те скулят и стонут, Ящер дергается, голову и шею втягивает в свою массивную тушу.

– Говори уже, надоел!

Длинный язык облизывает нос, пробирается в одну из ноздрей и выскальзывает, что-то найдя там. Ящер от моста отстраняется, то ли боясь сломать его, то ли стараясь держаться от гнева своего господина подальше.

– Тебе на север надо, князь. В самые дальние мерзлые земли. Через вечный холод и ледяные пустоши. Там найдешь ты невиданную силу. Но брать ее хитростью надо, иначе не договоритесь вы.

Чернобог хмурится, оглаживает густую темную бороду и задумчиво глядит на Ящера.

– Что это за сила такая и почему я о ней ничего не слышал?

– Как не слышал, темнейший, – удивленно шипит Ящер. – Слышал, конечно. Все о ней слышали, даже те, кто предпочел бы мучительные пытки этому знанию.

Он делает паузу, янтарные глаза гаснут, а потом вспыхивают еще ярче.

– Только сама Зима владеет невиданным войском. Одной лишь ей – жестокой богине смерти – по силам совладать с любыми иноземными тварями. Ты знаешь ее имя, князь. Как же не знать?

– Морана, – выдыхает Чернобог, и холодный пар исходит от его губ.

Глава 2. Мужья Мораны

Вести от Руевита пришли с гонцом быстрее, чем он выдвинулся в сторону Вечной Мерзлоты и студеного княжества Мораны.

«Мои войска – твои, брат. Да не наступит тот день, когда мы покоримся иноземцу!»

Коротко, резким росчерком пера и жирной кляксой в конце. Чернобог сводит брови, кивает, глядя на гонца, и сворачивает письмо в трубочку.

– Будет ли ответ?

– Скажи своему князю, что я призову его с войском, как настанет час.

Гонец откланивается и не ждет ни оплаты за свои труды, ни добрых слов. Военный, понимает Чернобог. Один из воинов Руевита, коих у него сотни и тысячи. Когда-то ему довелось воевать с ними бок о бок – стойкие, выносливые и удивительно неприхотливые, когда дело касалось ночлега или пропитания; мужчины и женщины слаженно бились единым организмом. Сейчас уже и не вспомнить хоть одно лицо из увиденных. Впрочем, что-то подсказывает, что это не из-за прошедших лет, а есть в их лицах что-то общее – Руевитовское. Списанное с предводителя их и князя.

Поначалу Чернобог и не думал обращаться к суровому и кровожадному воину, но отказ брата буквально заставил его пойти на крайние меры: письмо было написано за полночь, тотчас отправлено, и не успело солнце обернуться вокруг Яви, как гонец прибыл с ответом.

Повоевать Руевит всегда рад, но Навь и Правь, распри между чужими родственниками и уж тем более дележка власти его никогда не интересовали. Пожалуй, отчасти Чернобог даже готовился получить отказ. Какая вояке разница – кому поклоняются смертные, если сталкиваться лбами они будут вечно, а ратные поля не закончатся вовек?

Но пробегаясь по коротким строчкам взглядом, Чернобог ловит себя на мысли, что был несправедлив по отношению к Руевиту.

– Думаешь, и правда явится? – спрашивает Ящер, посмеиваясь. – Семиликий лишь свои цели преследует и ничьи другие.

Чернобог снова сворачивает письмо в трубочку, хлопает ей по тяжелому деревянному столу и поднимается на ноги.

– Сейчас любая помощь будет кстати. Сам же знаешь, какая битва надвигается.

Когтистая лапа тянется к столу, двигает чернильницу, откровенно копается в чужих вещах, но Чернобог то ли не замечает этого, то ли позволяет давнему другу подобную вольность. Складывает руки за спиной и подходит к приоткрытому окну, перемежаемому кованными железными прутами в замысловатых фигурах.

Гонец удалился уже давно, с тех пор Ящер умудрился нагло наведаться в палаты, отмахиваясь ото всех вопросов о том, как же он покинул свой извечный пост у моста. Что-то наплел, наверное, страже, потому что звуков потасовки не было, а теперь и вовсе ходит тут подобно хозяину, рыщет по чужим вещам и ни капли скромности не проявляет.

Лишь посмеивается:

– Знать-то знаю, да не верю я, что его семимордая светлость не воткнет тебе нож в бочину в самый ответственный момент.

Ветер не проникает в помещение, хотя ветки деревьев колышутся, а темное небо висит привычными тучами. Чернобог не поворачивается лицом к Ящеру, глядит все так же на улицу, но произносит сурово:

– Рыться там перестань.

Какое-то время тот еще шуршит бумагами, а потом перестает, убирая лапы подальше от чужих бумаг, чернил и прочих безделиц.

– Не нравится он мне, князь, – продолжает Ящер как ни в чем не бывало. – Как пить дать – не нравится. Ему бы только воевать, а с кем, за кого и куда – и разницы нет.

Чернобог тяжело выдыхает, отчасти жалея, что в этих землях Нави нет гроз. Сейчас бы пригодилась одна, хотя бы самая небольшая. Но тучи не сгущаются, не становятся сизо-черными, а значит, и ливня с громом и молниями не будет.

– Вот и пусть воюет, – наконец отзывается он. – Раз нет разницы, то с чего бы ему не принять нашу сторону, правильно?

Ящер недовольно причмокивает, мордой качает, но больше убеждать в своей правоте не пытается. Вместо этого переводит тему:

– А что насчет Мораны? У нее-то войско точно в несколько раз больше Руевитового.

Чернобог оборачивается не сразу. Хмурится, скользит взглядом по решетчатым окнам, а потом и вовсе глядит мимо Ящера.

– Больше-то больше, да что-то я сомневаюсь, что она ответит на мое письмо.

– А ты не сомневайся. Я тебе и так скажу – не ответит она. Хочешь добиться от нее чего-то, так это тебе придется ехать к ней на поклон, унижаться, красивыми речами ее обхаживать. Зима никогда приветливой и радушной не была, а ее хозяйка и подавно.

– А ты откуда так много про нее знаешь? – подозрительно спрашивает Чернобог. Ящер хмыкает, пытается выйти из-за стола, но почти застревает из-за приземистого пуза и тяжелых задних лап, служащих ему опорой. Пыхтит, пытается повернуться, но на помощь ему никто не торопится.

Чернобог будто и не замечает затруднительного положения товарища. Так и стоит на месте, ожидая, когда тот наконец соизволит ответить на вопрос.

– Да только ты, князь, ничего и не знаешь, – почти со смехом произносит Ящер, все же справившись с внезапно образовавшейся ловушкой из стола и стула. – У княгини нашей дурной характер, потому никто в ее владения и не суется. Это еще до тебя повелось, когда Навь была разрозненными землями со своими владыками. Мы тогда с ней соседями были, да не могу сказать, что добрыми.

Вспоминать о тех веках, когда ему принадлежал не только мост, а какие-то сказочные земли, Ящер любит даже больше, чем посмеиваться и издеваться над другими – это Чернобог хорошо знает. Но не закатывает глаза, не прерывает его, а наоборот – даже брагу разливает по чашам и протягивает одну из них, полную до краев, хозяину Калинового моста. Тот осушает посудину одним крупным глотком, широко растопырив пасть, и глотает с таким громким звуком, что стены чуть ходуном ходить не начинают.

– Так вот, – принимается рассказывать Ящер, явно довольный, что ему налили выпить, – было это, еще когда она была женой Велеса. То ли повздорили они, то ли он оскорбил ее как-то, и как взвилась эта жестокая женщина – ух как взвилась! Бросила, говорят, мужа среди смертных, всех детей, даже от первого брака, ему оставила и ринулась в старый, давно заброшенный Хладный двор. Заперлась там и заявила, что к мужу-де не вернется, а ежели он попытается вернуть ее силой, то убьет его, а из кожи его себе перчатки сделает, из костей его серьги, а глаза засолит и так съест.

– Ты уж чушь-то не мели, жив он и с глазами.

– Жив-то жив, князь, а все потому, что не сунулся Велес к супруге разозлившейся. Он-то не глуп: знает, что гневить Морану – себе могилу рыть. Задобрил ее дорогими подарками, мехами задобрил. И на развод согласился, будто и не было между ними ничего. Детей-то назад не спрячешь только, – ехидно посмеивается Ящер и когтем в чашу тычет, намекая, что налить бы нужно.

Чернобог льет ему из кувшина сам, снова доливает браги до самого-самого края. Ящер пристально следит за текущей жидкостью, чуть не расплескивает себе на когтистую лапу, когда поспешно тянет в пасть.

– Ух, хороша бражка! – И облизывается длинным раздвоенным языком.

– Так что там с Велесом? – напоминает Чернобог, задумчиво потягивая брагу, совсем не так, как Ящер. – Они примирились в итоге?

– А этого я уже не знаю, князь. Знаю только, что раньше наша княгиня туда-сюда через Смородину бегала, а теперь уже много лет и не показывается рядом с моими владениями. То ли нашла дорожку покороче между своими землями и Явью, то ли не покидает свои хоромы, опасаясь, как бы ее не лишили всего нажитого.

Чернобог хмурится. Не допивает до конца, а отставляет стакан и направляется к висящей на стене карте Нави. Старый гобелен ему достался вместе с землями и хоромами. Чтобы проще адаптироваться или потому, что остался от кого-то из прежних князей – Чернобог и не разбирался. Он тогда был слишком зол на брата, чтобы дотошно изучать новые владения и подарки.

Все как на ладони – и все здесь принадлежит ему, кроме тех самых земель, про которые и думать-то нечего. Вот они – на самом севере. Вышитые белыми нитками на гобелене, словно и не земли это, а одно огромное озеро. Неясно, ни какие там дороги, ни много ли жизни. Может, там и нет ничего, кроме ледяной пустыни.

– Призадумался, князь? – ехидно спрашивает Ящер. – Подумай, правильно. Где ж тебе еще такое войско достать, как не у Мораны?

– В этом-то ты прав, – произносит Чернобог, поглаживая бороду. – Но если все твои рассказы правдивы… Нет, если в них хотя бы часть правды есть, то силой тут нельзя действовать. Да и столько лет я не притеснял ее прав на земли, будет странно это, реши я сейчас завладеть ими. Как бы война не началась, а нам не воевать с таким войском надо, а заполучить его себе.

– Нам? Это ты меня с собой возьмешь?

Он оборачивается, взгляд бросает на Ящера, и губы сами собой растягиваются в насмешливой улыбке.

– Твое дело – сторожить мост, а не по землям Нави скитаться в поисках приключений.

– Так ты же не справишься без меня, – тут же находится Ящер и делает широкий шаг мощными лапами в сторону Чернобога. – А я и подскажу, как к княгине подступиться, и еще много чего знаю.

Глухой смех все же вырывается у Чернобога. Он качает головой и возвращается взглядом к карте.

– Ну уж нет, друг мой. Ты меня не уболтаешь, хотя болтаешь ты и складно. Не я тебя владыкой моста назначал, не мне тебя и отпускать.

Изо рта дракона раздается разочарованный вздох, больше похожий на рык, но Чернобог никак не реагирует. Прослеживает тонкие черные нитки дорог, тянущихся в обход вечной мерзлоты, присматривается. Пальцами ведет по ним и наконец находит. Вот же она – одна единственная тоненькая серая тропинка. То ли картограф ошибся, то ли прялка напортачила – то ли это и в самом деле тропка, что может завести в густой лес морозной пустыни, с которого и начинаются владения холодной княгини.

– Коня седлать надо, – говорит Чернобог, какое-то время еще разглядывая карту, как будто она может ответить хотя бы на часть из множества вопросов, что появляются у него в голове. Но гобелен-карта молчит, и он тяжело выдыхает, оборачиваясь к Ящеру.

– Сегодня выступаешь в путь?

– Сегодня.

Но короткий ответ не устраивает хитрого Ящера, он продолжает наседать:

– И кого же возьмешь с собой, если не меня?

Чернобог не выпроваживает его, но и отвечать не торопится. Возвращается за стол, пишет короткую записку и сворачивает в несколько раз. Чувствует, как Ящер вытягивает длинную шею, пытаясь заглянуть туда, куда его явно не звали. Сургуч капает крупными каплями на край письма, нагретый пламенем свечи.

– А если тебе помощь понадобится? А если совет? – никак не успокаивается Ящер, но Чернобог даже в лице не меняется. Прижимает печать к мягкому воску, придавливает и машет письмом, откладывая печать в сторону. – От меня пользы будет в несколько раз больше, чем от любого из твоих людей!

Брага делает его еще более болтливым, чем обычно, хотя и выпил-то всего ничего. Чернобог смотрит на него, но на место не ставит. Что-то для себя решает и протягивает ему письмо с печатью.

– Вот, – говорит, – возьми.

– Что это? – спрашивает Ящер, но письмо берет в лапу осторожно, не сжимает когтями, чтобы случайно не порвать.

– Отдашь моему брату, если он вдруг явится в мое отсутствие.

– Думаешь, явится?

– Не знаю. Но нрав у него крутой, а характер нелегкий – он точно смертельно обидится, если решит протянуть руку помощи, а меня в это время не окажется дома. Надеюсь, это письмо умерит его вспыльчивость, если что.

Ящер хмыкает, письмо крутит перед глазами-бусинами, и они похожи на тлеющие угли. Есть что-то почти мудрое в его сосредоточенном взгляде, но эта мудрость сменяется насмешкой спустя несколько мгновений. Может, никакой серьезности там и не было; Чернобогу все равно. Он знает, что Ящер не подведет его в таком простом деле: передаст письмо, если брат появится. А если не появится, то все равно вскрывать не станет.

– Хоть попрощаться придешь?

– К чему нам прощаться? Поездка не будет такой уж долгой. Да и вряд ли наш разговор с Мораной займет много времени. Если ты прав и она стала затворницей, то сомневаюсь, что она – образец гостеприимства.

На последних словах Чернобог усмехается, и Ящер тоже хрипло посмеивается.

Впрочем, дорога оказывается дольше, чем он предполагал.

Это становится ясно, когда на четвертый день он не продвигается вперед по ледяному лесу, а ходит кругами. Все деревья, покрытые инеем, выглядят одинаково, дорожек нет, а склоны, валежники и холмы мешают идти четко прямо. Если бы он не сворачивал никуда, то рано или поздно вышел бы из этого бесконечного леса.

Если бы.

Слишком много сослагательного наклонения.

Он злится к концу первой недели, к концу второй впадает в откровенную ярость. И пускай не помнит, чтобы хоть раз видел ее холодный взгляд и лицо, но почему-то не покидает ощущение, что она смеется над ним.

Он разве что не слышит ее смех в собственной голове.

– Проклятая сука, – рычит он себе под нос, упрямо направляя коня четко вперед. Тот упирается, не хочет, но все же идет. Будь конь под ним обычный, то уже бы упал от усталости замертво, но в Нави и так все не живо и не мертво, вот и конь шагает вперед, пускает кольца дыма из ноздрей, сверкает красными глазами, но не устает.

Лес сменяется бесконечной ледяной пустыней, и здесь идти вперед получается без каких-либо препятствий, но что-то подсказывает, что карта, оставшаяся висеть в его палатах, была составлена картографом, который и примерно не представлял границы владений суровой и беспощадной богини. На той карте и близко не нанесены все просторы и земли северной части Нави.

Град бьет и его, и коня, и вокруг нет ни одного дерева, чтобы укрыться. Ни одному смертному, пожалуй, не пройти здесь. Может, если только какую хитрость сможет придумать; но для этого нужно знать про нескончаемый град, ледяные шарики которого становятся все крупнее день ото дня.

Он все равно не повернет обратно.

Конь устало пыхтит, фырчит, артачится чаще, но Чернобог продолжает упрямо вести его дальше. И когда они преодолевают ледяную пустыню, впереди появляется едва-едва заметный в дымке силуэт крепости у горизонта.

Будет смешно, думает он, если окажется, что это не владения Мораны, а какая-нибудь застава.

Радостное настроение пропадает почти что сразу. Ледяной ветер кусает за лицо, за руки, на бороде и усах остается наледь, даже на гриве коня появляется иней. Чернобог плотнее кутается в одежды, промерзает до самых костей, почему-то вспоминает о браге, оставшейся на хранение Ящеру, и даже завидует хитрому дракону.

Уж Чернобогу-то больше прока было от браги. Особенно в такой ветер, который проникает и в рот, и в нос, и под глаза будто бы лезет.

Он почти привыкает к ветру, когда слышит треск. Сначала списывает все на разыгравшееся воображение. Потом на ветки – но веток-то нет, как и деревьев. Треск раздается громче, и вот тут-то Чернобог и опускает взгляд ниже.

– Вот же сука, – цедит сквозь зубы, перехватывает поводья потуже и со всех сил бьет пятками в бока коня.

Корка льда под ними истончается, трещит она же – и ему бы спешиться, взять коня под уздцы и идти медленно, но вокруг ни души, ни зверя. Вокруг ничего, за что зацепиться можно, а сплошная снежная гладь обращается в лед. Трескучий, щелкающий и шикающий.

За копытами коня толстые льдины откалываются друг от друга, вода мертвого озера плещется, и конь разве что не верещит.

– Да что же в этой воде? – невольно произносит Чернобог вслух, а сам концом поводьев стегает скотину по бокам, подгоняя. – Давай, Бурка, быстрее!

Вода, соприкасаясь с шерстью, шипит. Разъедает и кожу, и мясо – он видит, как переднее копыто утопает в небольшой лужице, – и оставляет глубокие раны на звере. Конь ржет, мечется, пытается вбок увезти, но Чернобог направляет его вперед.

Прямо и только прямо.

Иначе блуждать им здесь бесконечно долго.

Конца тающему льду все нет и нет; копыта изъедены мертвой водой, конь ревет совсем не по-лошадиному, глаза налиты кровью, густой черный дым валит из ноздрей и рта. Он пускается во весь опор, но впереди лишь новый треск, рокот белого и мутного льда и одолевающие мысли – потонут.

Точно вдвоем здесь потонут.

Не хочет Морана, чтобы ее беспокоили, и позаботилась об этом с излишком.

Но Чернобог сильнее пятками коня бьет, разве что не до крови, тот взвизгивает, скачет быстрее пущенной стрелы и борется, сражается с леденящей мертвой стихией. Чернобог кричит от злости, оборачивается и видит, как за ними отколотые льдины утопают в озере.

– Не подведи, Бурка, не подведи! – орет он на взмыленную животину.

И сколько времени все это длится – неизвестно, но наконец под конскими ногами твердая земля. Наконец ничего не расходится трещинами, а бескрайнее озеро остается за спиной.

– Да уж, – устало выдыхает Чернобог, тормозя коня. – И как с такой договариваться? Неудивительно, что Велес согласился на развод.

Лошадиные ноги почти до коленей представляют собой кости. Без мяса, без сухожилий даже – голые кости. И Чернобог щурится, но все равно не спешивается. Лишь любопытно становится: а сунь он в те воды руку, что бы было?

Студеное княжество Мораны показывается из-за плотной холодной дымки, и он самодовольно ухмыляется. Ну куда ей справиться с богом! Особенно с таким могущественным. Может понаставить своих ловушек, может поиграть с ним – а ведь все равно он ее нашел. Все равно добрался до студеных палат с высокими ледяными витражами.

И ни ветра, ни града у ее княжества нет. Ворота у крепости – и те оказываются распахнутыми. Уж он-то думал, что после озера на него сосульки посыплются, ледяное пламя окольцует всю крепость и придется через озноб, бурю и вьюгу пробираться. А у нее и ворота открыты!

Ну дура баба. Все продумала, а как свой дворец спрятать, так не смогла.

Он въезжает во двор, разве что не смеясь. Никто его не встречает, но никто и не выпроваживает. И что же тут такого сложного, думает Чернобог. Ну лес, пустыню и озеро он преодолел – а дальше-то даже стражи нет. Заходи – бери что хочешь.

Не выдерживает – смеется в голос, разворачивая коня и осматриваясь.

– Эй, хозяйка! – кричит в разве что не издевательской манере. – Где же твое хваленое войско? Или все это сказки для устрашения бывшего супруга?

От смеха аж слезы на глаза наворачиваются. Мерзнут моментально и веки колют; и Чернобог утирает их, ведя коня вперед. Двор выглядит настолько спокойным и пустынным, что будто и не было здесь никого никогда. Ни птиц, ни зверей, ни других тварей.

Двор просторен, и он объезжает часть, но ничего не меняется. Проскальзывает мысль даже, что он обманулся: принял пустые ледяные палаты за студеный дворец. Но нет, не может же быть подобных дворцов несколько в Нави. Да и выглядит все больно роскошно – льдинка к льдинке, насыпь снега к насыпи.

– Испугалась, наверное, – хмыкает Чернобог, обращаясь то ли к коню, то ли к самому себе. – Пугливые нынче бабы пошли.

И не успевает он договорить последнее слово, как поднимается ветер, тянущий поземку из-под копыт зверя все выше и выше. Вьюга завывать начинает, закручивает, и буран глухо воет ей под стать.

Тяжелые ворота захлопываются, и непреодолимая сила подхватывает и Чернобога, и скотину его, кружа в колючем и пронизывающем танце. Он взывает к своим силам, но те молчат, он рычит и остановить бурю пытается, но та лишь злее становится. Рвет одежду на нем, бьет по лицу и шпыняет туда-сюда, как тряпичную игрушку.

А потом отшвыривает. Прям к лестнице бросает перед одними из хором.

Он падает на колени, едва удерживаясь, чтобы не на лицо и грудь. Вой вьюги в ушах так похож на женский высокий смех, что он ожидает увидеть насмешливую богиню на лестнице. Но конь хлопается о землю с глухим ударом, ржет, брыкается и тяжело поднимается на ноги, и визг бури затихает, так и не сменяясь женским смехом.

Зато он видит ее.

В белых мехах, с такой же белой кожей и смоляными волосами, выделяющимися на ослепительно-белоснежном фоне, Морана стоит на самом верху лестницы, ведущей в палаты, и едва поводит тонкими пальцами.

Откуда ни возьмись появляется тьма воронов, они хлопают крыльями, кричат – и становятся воинами, ударяясь о землю. Десятки, сотни, тысячи – весь двор ими наполняется, а они все прибывают и прибывают. Чернобог крутит головой в поисках конца этой армии. Они должны прекратить появляться, не может же быть их тьма – густая, черная и бесконечная.

Его взгляд наконец устремляется к ней, когда хлопки крыльев стихают, и на ее лице нет и толики насмешки. Ей совсем не весело, ей не забавно.

Лицо-маска ничего не выражает, лишь глаза блестят с такой явной эмоцией, что ее ни с чем не перепутаешь.

– И кто теперь испугался? – властно спрашивает она, с презрением смотря на потрепанного ветрами Чернобога.

Он открывает рот, чтобы ответить, но челюсть предательски отвисает.

Глава 3. Хозяйка Вечной Мерзлоты

Гостеприимством во владениях Мораны и не пахнет.

Никогда и не пахло, но откуда ему это знать? Она щурится, глядит пристально и почти что не моргает. Один из воронов – самый крупный – приземляется ей на плечо, и она гладит его по перьям на груди, будто бы размышляя о чем-то своем.

Ворон голову поворачивает к Чернобогу, и взгляд слишком осмысленный, чтобы принадлежать птице. Не нравится ему этот взгляд. И птица не нравится, да и все место какое-то угнетающее. Кто бы жаловался, конечно, уж не ему – повелителю Нави – ворчать, но эти земли совсем не похожи на те, к которым он привык.

Эти земли чужие, дикие – и подвластные ей одной. Женщине с алебастровой кожей, стеклянно-голубыми глазами и режущим острым взглядом, которым она его потрошит.

– Ты не в гляделки явился со мной играть, князь, – резко заговаривает она, перестав трогать птицу. – Так чего же ты хочешь?

Вот так сходу. Без официальностей, без накрытого стола. Чернобог чувствует себя некомфортно, стоя перед высоким ледяным креслом, которое служит ей троном. Между ними шагов пять, потом несколько невысоких ступеней – три, он посчитал, – и ее неприветливый тон. У дверей двое стражников с острыми чертами лиц – тоже вороны, думает он. И пускай Морана зовет его князем, но выглядит он незваным гостем перед раздраженной его внезапным вторжением женщиной.

– Разговор не для посторонних ушей, – изворотливо отвечает Чернобог и скашивает взгляд на стражу.

Она коротко усмехается, и ее лицо-маска наконец отражает хоть какую-то эмоцию. Первую с их встречи. Губы изгибаются в каком-то подобии улыбки, но в ней нет ничего теплого или приветливого. Напротив – выражение лица Мораны подобно оскалу дикого зверя. Предупреждает: не подходи близко – разорву.

– Уши моих слуг нельзя назвать посторонними. Да и пока я не услышала ни одной причины для того, чтобы не выгнать тебя взашей, как шкодливого юнца, повадившегося воровать яблоки через соседский забор.

– Не припомню, чтобы в царстве Вечной Мерзлоты водились яблоки.

– Не припомню, чтобы приглашала сюда хоть кого-то.

Он непроизвольно вскидывает брови от удивления и улыбается широко, раскинув руки в стороны.

– Виноват, милейшая княгиня. Надо ведь было сначала написать вам письмо, дождаться ответа, а уже потом собираться в дорогу.

– Именно, – хладнокровно подчеркивает она.

– Но это если бы у меня было время, а время нынче коротко и нам не благоволит.

Морана хмурится, чуть подается вперед, но делает это так плавно, что даже ворон, сидящий у нее на плече, не качается и не теряет равновесие. Видимо, она привыкла к компании этих птиц намного сильнее, чем ему показалось изначально. Интересно, так было всегда или стало после ее развода со вторым мужем?

Впрочем, ее мужья его никоим образом не касаются.

– Я не люблю загадок, князь. Говорите прямо, иначе нам придется с вами попрощаться.

– Без угроз, смотрю, ты никак не можешь, – вдруг потеряв всякое терпение и вежливость, произносит Чернобог. Фраза звучит не просто нагло, почти по-хамски, и она презрительно ведет носом, еще больше раздражая его. – Иностранные захватчики идут с юга на Явь. Жгут идолов, смертных в свою, иноземную, веру обращают, а противящихся рубят на месте – и дело с концом.

– С чего бы нам волноваться о смертных? Не первый раз они развязывают войны, так сами пусть и справляются. Была бы какая другая проблема у тебя…

Он не дает ей закончить, перебивает резко. Еще и руку вскидывает, будто она одна из его подданных.

– Ты слушай сначала, а потом рот открывай.

От такого заявления Морана недовольно фыркает и откидывается на спинку трона, будто у нее дух кто-то выбил из груди. Ворон громко и угрожающе каркает, но только какая-то птица еще не пугала Чернобога.

– Почему нас вообще должны интересовать смертные с их маленькими войнами?

– Потому что в этот раз все по-другому!

От звучного голоса Чернобога птица затыкается. Стража берется за оружие – он слышит звон стали у себя за спиной, но решает не оборачиваться. Морана не торопится одергивать их, щурится, словно изучая его, явно недовольная тоном и оборотом, который принял разговор. Наконец чуть мотает головой, чтобы стражники убрали оружие, и те тут же подчиняются.

Чернобог смотрит четко на нее – будто никого другого в просторном зале с высокими потолками и нет – и делает шаг в сторону трона.

– Никогда прежде захватчики не приносили с собой других богов. И не абы каких, а сильных и давно укоренившихся в человеческих умах.

Он берет себя в руки и делает еще шаг ближе к трону и восседающей на нем богине. Его слова звучат размеренно и спокойно

– Ты права, войны смертных нас не касаются. Пока они выкашивают наших в Яви, мы можем смеяться и мешкать. Но когда они решат заглянуть в Правь – тогда будет поздно.

– С чего ты взял, князь, что мне есть дело до Прави? – высокомерно и почти что с вызовом спрашивает Морана. – Я никогда не была там частой гостьей, да и впредь вряд ли стану. Пускай иноземцы забирают, если она им так нужна.

– Может, и мне стоит у тебя кое-что забрать, а? – Он останавливается в шаге от лестницы, разделяющей их. Руки заводит за спину и правой ладонью сжимает левое запястье. – Помнится, отец отдал мне всю Навь в управление.

– Что же ты можешь забрать у меня, князь?

Морана облокачивается на резной подлокотник трона, закидывает ногу на ногу, и Чернобог не может удержаться, чтобы не проследить за движением ее ног, скрытых длинной тканью платья.

– Род, помнится мне, только своими землями распоряжаться может, – задумчиво проговаривает она, будто ей и вправду требуется время, чтобы вспомнить. Указательным пальцем легонько бьет себя по губам, а потом шумно вздыхает и растягивает губы в насмешливой улыбке: – Но Вечная Мерзлота никогда и не принадлежала ему, понимаешь ли.

От этой поганой улыбки на губах хочется как следует ее встряхнуть. Схватить за шею сзади и напомнить, что он и сам не рад этой встрече. Он и сам бы не явился сюда, не будь настолько важного повода. И то, что он за столько веков еще ни разу не отобрал у нее все эти владения, с ее блядским троном и мерзопакостными летающими тварями, лишь говорит о его милосердии и добром расположении.

У Чернобога зубы скрипеть начинают, а Морана от этого, кажется, все больше и больше выходит из дурного расположения духа.

– Командовать, – размеренно произносит она, поднимаясь с трона, и чуть взмахивает рукой, от чего ворон тут же срывается с ее плеча и уносится куда-то ввысь под своды потолка, – ты, князь, будешь на своих землях. А здесь хозяйка я.

– Хозяйничать только скоро нечем будет, – сквозь плотно сжатые зубы.

Она делает шаг к лестнице, но их все еще разделяют три ступени. Морана смотрит сверху вниз, в ее ледяных глазах сверкают недобрые искры. Может, и глаза у нее сделаны из этого гребанного льда, кто ее знает.

– Неужели ты мне угрожаешь, князь? – интересуется она вкрадчиво.

От этого голоса по спине идут мурашки, которые он пытается игнорировать.

Две ступени он преодолевает за один шаг и оказывается ровно на той, что ниже нее. Так они становятся почти одного роста, и все же Чернобог чуть наклоняет голову, чтобы заглянуть Моране прямо в глаза. И нет, на льдинки они не похожи. Красивые, до ужаса красивые – настолько, что бередят что-то внутри, – но настоящие.

– Угрожают, душа моя, по-другому. С оружием и армией. А я по-хорошему предупреждаю. Как добрый сосед и пока еще хозяин всей Нави, если ты не забыла.

Между ними так мало пространства, что ее бы должно это смутить.

Должно, но совершенно не смущает. Потому что Морана голову чуть набок склоняет и не переводит взгляд, не разрывает установившуюся между ними напряженную связь первой.

– Память у меня хорошая, князь. Суровая и крепкая, как зимние ветры, коих ты испробовал на своей шкуре. Не продрог, кстати?

Она касается его плеча с таким внимательным взглядом, что на мгновение кажется, что он и правда где-то запачкался, а она сейчас стряхнет грязь. Но Морана делает это напоказ, облизывает губы, и у него ком в горле откуда-то появляется. Он просто следит за тем, как она что-то стряхивает с его плеча, возвращается взглядом к лицу и выглядит настолько довольной собой, что это заставляет все внутри кипеть от нарастающей злости.

И не только от злости.

Он перехватывает ее запястье ровно в тот момент, как она собирается убрать от него руку. Сжимает и почти что рычит:

– Да послушай же ты меня, дура! Война у нас на пороге, и упражняться в острословии некогда.

Морана хмыкает. Подчеркнуто переводит взгляд на их руки и тихо, крайне сдержанно произносит:

– Кажется, вы забываетесь, князь.

Чернобог прочищает горло. Выпускает ее запястье моментально, но пальцы разве что не покалывает от сохранившегося ощущения ее кожи. Не ледяной и стылой, как все в этих палатах и хоромах, а вполне настоящей – живой, теплой и мягкой.

– А разговаривать так с собой я не позволю. Да и кем ты себя возомнил, чтобы обращаться ко мне в таком тоне? Ты мне брат или отец? Может, муж?

Указательным пальцем она тычет ему в грудь всего единожды, но так брезгливо, что он непроизвольно делает шаг назад – ниже по небольшой лестнице.

– Своим мужьям ты жизни никакой не даешь, об этом-то я осведомлен. Но ты, Морана, хоть и вспыльчивая, а не дура полная.

– То дура, то не дура. Ты уж определись, – задумчиво подсказывает она.

Но Чернобог игнорирует этот выпад. Снова берет себя в руки, делает глубокий вдох и продолжает говорить спокойнее. Настолько, конечно, насколько вообще можно быть спокойным рядом с подобной женщиной.

– Не хочешь вступать в войну, так не вступай. Просто дай мне войско, я сам поведу их в бой, когда наступит время.

Она смотрит на него несколько тупо. Моргает раз, другой. Ждет, наверное, что он назовет все сказанное шуткой, но Чернобог совершенно серьезен. Ее широкая улыбка перестает походить на изломанные тонкие линии и наконец приобретает живые черты.

– То есть ты думаешь, что я дам тебе свое войско? – спрашивает она.

Насмешливо так, гаденько.

Держись, держи себя в руках, мысленно напоминает он себе.

– Думаешь, я кинусь к тебе в ноги и благодарить буду за то, что ты оставляешь мне мои, – и на этом слове она делает ударение, – земли, а потом еще и в придачу снаряжу армию для твоей бессмысленной войны с какой-то эфемерной угрозой?

Чернобог молчит. Глядит на нее раздраженно, а Морана вдруг разражается смехом. Этот клокочущий звук разлетается по тронному залу, бьется о стены, возносится к потолку и переливается звоном, но не легким, похожим на капель, а скорее рокочущей барабанящей дробью, что вдруг напоминает ему о граде и плотных комьях льда. Морана оборачивается, полы ее платья вздымаются, и она садится обратно на трон с легкостью, присущей вспархивающей с ветки птице.

– Если у тебя нет иных, более приятных вестей для меня, то тебе здесь больше не рады, князь.

Последнее слово она выплевывает с таким пренебрежением, что он почти представляет, как ее слюна летела бы ему в лицо, стой он чуть ближе.

– Я взываю к твоему разуму… – начинает Чернобог еще раз, но тут же оказывается прерванным.

– Довольно! – Она вскидывает руку, призывая его молчать. Делает ровно так же, как и он. То ли намеренно, то ли случайно. Где-то высоко, под сводом башни, устремляющейся ввысь, каркает ворон и шумно хлопает крыльями, стремительно летя вниз. Каркает еще раз, зычно и в разы громче, и цепко хватается когтями за плечо Мораны, усаживаясь и складывая крылья. – Я достаточно услышала и больше ничего о иноземцах знать не желаю.

– Значит, рассчитывать на помощь твоего войска мне не стоит.

Он не спрашивает, а утверждает. Морана больше не улыбается, не смеется. И взгляд ее становится тем же бездушным и холодным, каким она встретила его на лестнице у палат.

– Не стоит, князь. И без приглашения более не являйся. А приглашения, как сам понимаешь, от меня ты не дождешься.

Чернобог сцепляет зубы, заставляет себя промолчать и даже коротко кивает – то ли на самом деле проявляя почтение, то ли издеваясь. Морана не шевелится. Ничего не произносит и не щелкает пальцами, но хлопки крыльев тихо звучат где-то под сводами потолка, а потом становятся все ближе и ближе.

– Тебе пора, князь.

И вопреки ожиданиям она не улыбается. Глядит как та самая хозяйка Вечной Мерзлоты, о которой ему говорил Ящер. Стая воронов все ближе и ближе, но в этот раз он знает, чего ждать. В этот раз ему совершенно нечего опасаться.

– Я вернусь, – обещает он перед тем, как обернуться и пойти в сторону выхода.

– Не думаю, – произносит она ему в спину.

Приходится сжать руки в кулаки, чтобы сдержаться. Чтобы не развернуться и не сказать что-нибудь едкое или пригрозить ей расправой от иноземных захватчиков. Чернобог знает, что вернется. Знает это лучше самоуверенной и злобной суки, что позволяет себе насмехаться над ним. Он скашивает взгляд на похожих на птиц воинов, стоящих у дверей, и хмыкает, мысленно что-то отметив для себя.

Хлопки крыльев за спиной стихают. Видимо, догонять его вороны все же не станут. Видимо, все ее манипуляции нужны для устрашения и демонстрации собственной силы, но не более.

Это осознание вызывает непроизвольный смешок, который он позволяет себе, выйдя в открытый коридор. Но холодный воздух не ударяет в лицо: здесь везде одинаково холодно, а тусклое зимнее солнце не греет. Ветра нет, даже легкого – а ему бы пригодился, чтобы остыть после разговора с местной дерзкой княгиней.

На мгновение он останавливается, опирается рукой о балку и глядит вниз – во двор. Интересно, что случится, если он направится не в конюшню, а продолжит свой путь по палатам. Что она сделает, если он задержится здесь чуть дольше, чем она того хочет?

Вокруг – никого, да и что-то подсказывает, что глаз везде у Мораны точно нет.

Мысль вызывает непроизвольную ухмылку на его лице. Хоть в чем-то он может поступить так, как нужно ему, а не ей. И пускай думает, что он уехал. Пускай упивается собственной властью и убежденностью в своей правоте. Ему нужно знать, чем еще она располагает. Ему нужно знать все то, о чем прежде не знали ни картографы, ни разрозненные князья Нави. Раз уж ему удалось попасть туда, куда прежде не было ходу другим, то он воспользуется этой возможностью в полной мере.

Ориентироваться в новом месте без каких-либо знаний оказывается не так просто, как он надеялся. Потому что жилые корпусы и нежилые выглядят будто бы одинаково. Лед такой плотный и мутный, что он прикладывает голую ладонь к стене, чтобы убедиться, что все здесь выстроено не из дерева. Но грубая кожа руки ощущает холодное прикосновение ледяной корки, а не сухость камня.

Воины-вороны ему на пути не попадаются. Вообще ни одной живой или мертвой души – все здесь пустынно и начинает казаться какой-то иллюзией или жестокой издевкой после четвертого строения, похожего по форме и внешнему виду на предыдущие.

Но в оружейной находится оружие. Не сделанное изо льда, а настоящее – стальное, медное и латунное. Не сваленное в кучу, а выставленное на стойках, подставках и вделанных в стену креплениях. Ни оружейника, ни кузнеца – никого.

Все вымерли.

Чернобог обращается в сплошной слух, но в следующей постройке натыкается на лестницу, ведущую вниз, и это выглядит идеальной ловушкой. Зайди туда – и окажешься в тонких и жестоких пальцах Мораны. Он присаживается, косится через окно в полу, стараясь понять, что там ниже, но ничего, кроме лестницы, рассмотреть не получается.

Любопытство не пересиливает: оставаться ее пленником нет желания. (Впрочем, вдруг проскальзывает мысль о том, как ее длинные пальцы хватают его за шею, и это вызывает совсем не страх. Нечто полностью противоположное страху.)

– Что-то потеряли, князь?

Он вскидывает голову резко, но стоящий рядом воин в черных доспехах и шлеме с вороньими перьями похож больше на мальчишку, чем на мужчину, а глядит совсем по-птичьи. И в черных глазах-бусинах скользит что-то знакомое. Чернобог выпрямляется, прищуривается и отгоняет от себя ассоциации с крупной птицей, сидящей на плече Мораны.

– И давно ты у меня за спиной?

– Кто знает.

Мальчишка не меняется в лице, в его интонациях что-то напоминает ее жестокие слова. Чернобог хмыкает и собирается продолжить свой обход, но тот буквально преграждает ему путь. Он делает шаг в сторону, и птичий воин мгновенно шагает туда же.

– Тебя она послала, да?

Ответа не следует. Чернобог давит нервный смешок.

Ну конечно.

Стоило сразу догадаться, что пустота и тишина во владениях Мораны не могут быть ему на руку. Здесь все ему чуждо и незнакомо. А вот она – она здесь властительница, да еще и не первый век.

Наблюдала ли она за его рысканьем по ее владениям? Наблюдает ли она сейчас?

Может, смотрит на него через глаза юнца?

Чернобог в них вглядывается, но там лишь чернота – блестящая, нечеловеческая и отнюдь не божественная. А еще пустота, ничем не выдающая присутствия богини по ту сторону. Мальчишка не моргает, выдерживает прямой взгляд глаза в глаза, и Чернобог разворачивается, направляясь к выходу.

– К коню ты тоже меня проводишь, или я могу обойтись без провожатого?

Снова без ответа. И когда на улице Чернобог оборачивается, никакого птичьего воина и в помине нет. Никого нет – может, ему показалось? Может, здесь правда все ненастоящее и иллюзорное?

Он идет по двору, но в саму конюшню заходить не приходится. Его конь оказывается привязанным к столбу – полностью снаряженным, готовым к седоку и дальнему пути. Чернобог кладет ладонь на холку животному, оборачивается в поисках конюха или подмастерий, но снова никого не видит.

Тусклое солнце слепит, приходится ладонью прикрыть глаза – и тогда он замечает.

Но не конюха и не мельтешащих по двору людей. Даже не птичьих воинов с их носами, похожими на клювы.

На втором этаже хором стоит она.

В белой пушистой шубе, полностью скрывающей и фигуру, и руки. С распущенными черными волосами, резко контрастирующими с белоснежным мехом. Без какого-либо головного убора. Стоит, опирается на край балкона и смотрит на него сверху вниз этим оценивающим взглядом, от которого он дышать начинает тише.

Поверхностно и едва-едва.

Конь принимается фырчать, топчется на месте в нетерпении. Чернобог хлопает его ладонью по крупу, а сам глядит на Морану, не отрываясь. Она никуда не уходит. Смотрит, кажется, тоже четко на него. И если это игра в гляделки, как она сказала, если это проверка его слабины, то он не собирается ей уступать.

Солнце перестает так сильно светить в глаза, заходя за край облака. Он отвязывает коня от столба, ловко садится в седло, натянув поводья, и делает почти круг, чтобы посмотреть на нее чуть дольше. На женщину, не просто решившую отказать ему в помощи, но заставившую его почувствовать себя раздраженным и желающим ей что-то доказать.

Задевшую его своим отказом за живое.

Не отказом в войске, нет. Отказом повиноваться и признавать в нем силу большую, чем она сама.

Морана не ежится от холода. Не облизывает губы – а ему вдруг ужасно хочется, чтобы она это сделала. Он разрывает зрительный контакт первым, поворачивает коня в сторону выезда со двора и грубо бьет его пяткой сапога в бок, будто желая выместить чувства, которые эта женщина в нем рождает.

Ее колючий взгляд он чувствует на своей спине еще долго.

Даже после того, как выезжает за ворота и пускается в обратный путь.

Ее взгляд расчесывает ему шкуру, проникает под мясо и заставляет вспоминать тонкие, изгибающиеся в усмешке губы. Он жмурится во время галопа, желая прогнать ее образ из головы, но она заседает там крепко.

Так, что заставит вернуться раньше, чем он собирался.

Глава 4. Преследующий образ

Кружки глухо бьются о дубовый стол, брага льется мимо, а запах хмеля стоит такой, что от него одного может повести голову. Собравшиеся боги, твари и духи разговаривают, пьют много и танцуют, толпясь в явно не вмещающим их тереме.

Брага льется на пол, кто-то поскальзывается, но брань быстро сменяется смехом.

Подобной пирушки в Нави не было давно, если вообще когда-то была. Но Чернобог слишком погрузился в свои мысли, чтобы сопротивляться или тем более запрещать, когда наконец добрался до собственных владений, минуя все ловушки и погодные буйства, расставленные Мораной от недоброжелателей. Дорога назад оказалась не менее утомительной, чем дорога до Вечной Мерзлоты.

Но едва копыта его коня ступили на знакомые земли, как навстречу выехал Ний – некогда один из князей Навьих земель, собравший всех под своим началом, а теперь подданный Чернобога по велению Рода. И хоть законы Нави отличны от законов Яви и уж тем более Прави, не по силам было Нию спорить с Родом, а потому пришлось покориться и склонить голову перед новым хозяином.

– Потрепало тебя, темнейший, – сразу же отметил Ний, равняясь с Чернобогом. – Ящер сказал, ты в Вечную Мерзлоту направился, да мы сначала решили, что это у него шутки такие.

– Не шутки, – мрачно отозвался Чернобог, поворачиваясь лицом к подоспевшему Нию. – Но язык у змея и правда длинноват. Отсечь, что ли?

– Не думаю, что это его остановит, – со смешком подхватил тот. – Но если это какая-то тайна…

– Да нет никакой тайны. Сам ведь знаешь, что скоро придется биться с захватчиками, если все еще хотим сохранить хоть какие-то крупицы власти. А у Мораны, как я слышал, одно из самых сильных и свирепых войск.

– Это у Мары-то? – Ний уже откровенно развеселился. – Я или чего не понимаю, или не женское это дело – войсками командовать. Да за столько веков любые, даже самые разъяренные воины от рук отобьются. Не помню, чтобы она хоть с кем-то воевала.

– Ну не тебе в войне понимать.

– И то верно, не мне. Куда мне в ваши братские склоки ввязываться, когда душа моя меня не отпустит?

Еще в давние времена, когда Чернобог из гордости или из обиды бился со своим братом, Ний перестал участвовать даже в непродолжительных схватках. Сначала, конечно, помнится, все долго над ним смеялись. Славные битвы и былой запал – все это променять ради какой-то женщины!

Но лишь годы спустя, когда он наконец перестал скрывать супругу, когда представил ее ратным названным братьям, все смешки сами собой прекратились. Да и как можно было – Ния, сестра его младшая, одним сердитым взглядом могла остановить самую дикую кобылицу, взмыленную в пылу битвы. Лишь прицокнуть – и даже бывалым воинам становилось не по себе.

Потому, наверное, он и не стал спорить, когда Ний сообщил, что сам организует пирушку, сам гостей позовет, сам нальет всем. Избавит его от хозяйских мук гостеприимства по старой дружбе. По крайней мере сейчас, смотря на собравшихся, Чернобог ловит себя на мысли, что таким пройдохам проще позволить чествовать возвращение своего князя с поражением, чем разогнать их по углам.

– Я же говорил, что обо всем позабочусь, – самодовольно подмечает Ний, усаживаясь рядом. Ставит перед ним две полные доверху кружки браги, которая по самой кромке гуляет, едва-едва не выплескиваясь, и беззлобно пихает в плечо. – Язык, правда, Ящеру отсечь не успел, но ты уж не серчай, темнейший. Не до того было.

Чернобог мрачно хмыкает в ответ на шутку, но кружку все же берет, даже чокается с Нием перед тем, как сделать глоток. Вкус прогорклый, стойкий – самое то, чтобы выкинуть из головы не покидающий его облик хозяйки никем не покоренных земель, который почему-то из мыслей не идет, как бы он ни гнал.

– Что-то я не вижу твоей супруги, – замечает Чернобог хмуро.

– А ты ниже смотри, темнейший, сразу и заметишь, – ехидно отвечает тот.

И как назло именно в этот момент Ния показывается из-за чужих широких спин и с раздраженным выражением лица маневрирует между хорошо так захмелевшими гостями. Многим она едва достает до середины груди – невысокая, с яркими янтарными глазами и тонкими губами, вечно изогнутыми в выражении некоего недовольства.

Чернобог взгляд переводит на Ния и замечает, как тот внимательно следит за ней с чуть приподнятыми уголками губ. И есть что-то в этом взгляде незнакомо-трепетное – то ли мечтательное, то ли теплое. То, что Чернобогу не понять, но этим двоим оно знакомо как нельзя лучше.

Ния пробирается наконец через толпу веселящихся и оголтело ржущих тварей, брезгливо отряхивает одежды и всем видом показывает, что ей – привыкшей властвовать над одинокой и суровой стихией – огромные шумные компании неприятны.

– Дышать абсолютно нечем, – возмущенно заявляет она низким голосом, когда подходит к их столу и садится напротив. – Так бы и утопила нескольких особо буйных.

Ний смеется, в плечо опять Чернобога толкает, мол, умора же. А потом ловко с насиженного места подскакивает, подхватывает одну из кружек, из которой каким-то неведомым образом все же не выплескивается брага, и уже садится на скамью напротив – ровно подле жены.

– На вот, попей прохладного, – предлагает, протягивая свою кружку.

Ния, вопреки всем ожиданиям, не морщится, не зовет его олухом и не заявляет оскорбленно, что такое поганое пойло неприлично предлагать богине. Вместо этого берет у него кружку и делает крупный глоток. Ний целует ее во влажные губы, едва кружка глухо стукается днищем о тяжелый дубовый стол, и она будто бы немного оттаивает.

– Ну вот и дышать проще, правда ведь? – подначивает Ний, кончиком указательного пальца проходясь по ее щеке.

Она коротко кивает, на пару мгновений будто потеплев и перестав раздражаться, а затем обратно хмурит брови и поворачивается к Чернобогу.

– Значит, вернулся ни с чем, темнейший?

Чернобог тяжело выдыхает, откидывается спиной на стену и болтает остатки браги в кружке. Маленький, контролируемый им вихрь. Совсем не то, что вьюга, с которой пришлось сражаться и на обратном пути.

Совсем не то, что у него внутри.

– Это ты разболтал? – спрашивает он у Ния, но тот даже никак ответить не успевает. Рот едва приоткрывает, как тут же подхватывает Ния:

– Думаешь, никто не понял, что Морана тебе в помощи отказала? – И хмыкает себе под нос, многозначительно вскидывает брови. – Согласись она биться под твоими знаменами, уже бы вся Навь сотрясалась от копыт ее быстроногих коней, не знающих ни усталости, ни боли.

– А ты откуда так много про коней ее знаешь? – с толикой подозрения спрашивает Ний.

– Не у одного тебя, муж мой, была бойкая юность.

Улыбка на лице Ния появляется медленно, как и осознание. Чернобог переводит взгляд с одного на другую и обратно, пытаясь тоже включиться в разговор супругов.

– Вот же ты!.. – явно пораженно заявляет Ний. – Вот же ж!

– Так что явился наш темнейший без войска, без поддержки и оставленный нам одним на радость, – заключает она, но слова скорее сочатся горчащей иронией, которую Чернобог тут же запивает брагой.

Одно дело самому знать, что зря обнадежился и провалился. Но совсем другое – слышать это от тех, кто должен быть ниже, кто должен склонять головы и подобострастно заглядывать в рот.

Не то чтобы раньше ему это было нужно, но почему-то после едких речей Мораны о том, кто где и кому хозяин, он вспоминает о том, как близко подпустил к себе бывших князей Навьих земель. Как позволил говорить с собой почти как с равным, как усадил за один стол с собой и как даже болтливому дракону без стыда и совести позволил стать своим закадычным другом, сующим нос в то, что его совершенно касаться не должно.

– Ты глянь, наш князь не в духе, – подкидывает дров в костер Ния, наклонив голову набок, и буквально изучает его с каким-то гадливым и извращенным наслаждением.

– Оставь ты его, душа моя. Не видишь, нет у него настроения предаваться развлечениям и попойкам.

Ний посмеивается, приобнимает супругу за плечи, а сам косится хитрым взглядом за Чернобога. Настроения и правда нет, но дело точно не в отказе Мораны союзничать. Войско ему, конечно, не помешает, но мысли раз за разом возвращаются к пронзительному взгляду ее стеклянных – настолько они светлые – глаз, к непокорному тону, и он никак выкинуть это из головы не может.

– Я получу ее армию.

– Чего говоришь, князь? – насмешливо переспрашивает Ний.

– Я получу всех ее вороньих воинов, – повторяет Чернобог уже громче. Пересекается с колючим взглядом Нии, глядит на едва заметно захмелевшее выражение лица Ния. – Она сама их мне предложит, вот увидите.

– Тебе брага в голову ударила, темнейший, – хмыкает Ния мрачно. – Такая женщина никому не уступит, особенно если уже отказала. Не позорь себя бахвальскими обещаниями.

Он сводит брови, фыркает и поднимается из-за стола. Кто-то, заметив его движение, тоже вскакивает, но Ния и Ний остаются сидеть на месте. Чернобог громко прочищает горло, и разговоры стихают, собравшиеся оборачиваются, перестают толкаться, танцевать и хохотать. Он поднимает наполовину пустую кружку и произносит так, чтобы слышали все присутствующие, даже те, что перешептываются и с опаской косятся на него:

– Я не хотел собирать вас здесь, но мой старый товарищ, – и скашивает взгляд на Ния; тот ладонь прикладывает к груди и склоняет голову в знак признательности, – убедил меня, что нет лучшей идеи, чем позвать всех вас под своды моего терема. Уж и не знаю, хорошая ли это была идея.

Кто-то смеется, другие подхватывают, но Чернобог не разделяет их веселья. На его хмуром лице не появляется и тени улыбки, поэтому собравшиеся боги и духи довольно быстро смолкают.

– Как вы знаете, я вернулся из княжества на дальнем севере Нави. Вернулся без воинов, за которыми отправлялся, но это лишь первая моя выездка.

– Он опозорит себя, – тихим шепотом обращается к супругу Ния.

– Пускай, это уже его дело, – уверяет Ний и чуть сжимает ее плечо, прижимая ее к себе ближе.

– Могу заверить вас, что воины Мораны присоединятся к нашему войску, – продолжает Чернобог, то ли не расслышав их разговор, то ли намеренно игнорируя. – Все вороны хозяйки зимы выступят под моим личным командованием.

Кружки начинают стучать о стол, духи одобрительно свистят и галдят.

– Что он делает, – осуждающе качает головой Ния, отворачиваясь, будто увидела что-то мерзопакостное. Ее муж поднимает свою кружку – ту, что у них одна на двоих, – и она цокает недовольно.

– За темнейшего! – зычно предлагает Ний. Ния касается его ладони, сжимающей ее плечо, а он переплетает их пальцы и делает несколько крупных глотков.

– За темнейшего! – подхватывают другие боги.

– За темнейшего! – галдят все собравшиеся.

И честолюбие Чернобога разве что не урчит довольно, пока кружки бьются стенками друг о друга, брага разливается на столы, на пол, снова наполняя помещение густым хмельным запахом, звучит громкий свист, и все пьют-пьют-чествуют его будущую победу, на которую он буквально обрек себя самоуверенными речами.

Он делает глоток браги сам. Допивает до самого дна и ставит с громким ударом кружку на стол.

Все возвращаются к разговорам, снова слышен то смех, то визг, даже хрюканье. Речь Чернобога лишь распалила и без того знатно захмелевшую Навью компанию.

– Не останешься с нами, князь? – елейно уточняет Ний, хотя сам уже отвлекся на темно-каштановые пряди волос Нии, наматывает их на пальцы и щерится по-кошачьи. – Веселье только начинается.

Его янтарные глаза точь-в-точь как ее, и Чернобог подмечает между ними явное сходство, из-за которого многие по ошибке считают их близнецами. Но нет; Ний на несколько сотен лет точно старше. Чего, правда, нельзя сказать из-за легкой или почти легкомысленной манеры речи. Ния же на него не смотрит, полностью сосредоточив свое внимание на муже, будто никого вокруг и нет.

Их одинаковые черты разнятся лишь выражением лица, звучанием голоса и характером.

– Развлекайтесь без меня, – бурчит Чернобог в ответ и выходит из-за стола.

Его трогают за плечи, что-то говорят, пока он идет мимо, хлопают по спине, но он все равно пробирается через толпу собравшихся и явно непомещающихся в тереме гостей и оставляет устроенный Нием пир ему самому.

Он все это затеял, он знает, что делать дальше и как спроваживать гостей после. Когда Ний был князем, в его обители часто собирались всевозможные мелкие божества и различные мерзопакостные твари, чтобы попировать без повода, упиться каким-нибудь пойлом и захрапеть прямо на полу.

Устраивать подобные сборища Чернобог так и не научился. Как и чувствовать себя частью них.

В толпе подданных находиться не хочется. В толпе подданных, ликующих и прославляющих его имя, он снова вспоминает тонкие и острые углы женщины, отказавшейся склонить перед ним голову.

Пускай бы и не помогла.

Пускай бы сказала, что это не ее война.

Но она впервые заставила его почувствовать себя юнцом. Глупым мальчишкой на побегушках, что смеет говорить о какой-то мнимой власти, полученной в наказание от отца. Полученной просто так, без какого-либо права и достоинства.

Это злит так сильно, что он бьет кулаком деревянный резной столб, украшающий крыльцо. Легче не становится. Чернобог бьет другим кулаком. Бьет снова и снова, но злости становится все больше. Он буквально слышит звук ее голоса, подначивающий и насмехающийся, пока дерево трещит под ударами кулаков.

Видит ее льдистые глаза перед собой.

И когда сносит столб и прижимается лбом к другому, соседнему, готов поклясться, что в ушах звенит ее смех. Он закрывает глаза, зажмуривает до черных пятен. Ее смех становится все тише, тише и сменяется звуком хлопающих крыльев.

Ровно как те – под сводами ледяного зала.

Распахнув глаза, он замечает вдалеке парящего черного ворона, и ее образ перестает казаться иллюзией, что преследует его с самой Вечной Мерзлоты.

– Что же ты такое? – спрашивает он тихо, обращаясь больше к самому себе, чем к Моране или птице, что держится вдалеке, садится на голую ветку дерева и каркает.

Не может же ей принадлежать каждый ворон в Нави. Ему хмель в голову слишком сильно бьет, еще и занозы в правую руку впиваются, раздражая и без того разошедшийся дурной характер. Но он не может оторвать взгляда от птицы, угадывая в гордом клюве профиль ее воинов.

Воинов, которых он при всех пообещал заполучить, поддавшись мгновенной слабости. Поддавшись самолюбию и желчи, что кипела где-то внутри ровно с того момента, как Морана выставила его вон из палат, даже не собираясь провожать или желать удачной дороги.

Она бы прокляла его, будь ее воля, – он уверен. Потому что в ее взгляде он читал настолько откровенное презрение, что теперь вытрясти из головы его не может.

Он видит херовых воронов каждый день с того вечера. Каждый. Ебаный. День.

Это становится болезнью, проклятием и одержимой внимательностью.

И тут уже не списать все на перебродившую брагу, не списать на разыгравшееся воображение. Птицы оказываются у него на пути, проносятся мимо, он слышит их вопли-крики по ночам, когда не может уснуть, и злится так сильно, что сама земля начинает ходить ходуном.

– Не стоило все же обещать при всех, что получишь армию Мораны, – замечает Ния, когда спустя несколько дней приносит ему жестяную кружку, полную какой-то мутной жижи, от которой пахнет серой и чем-то глинистым.

– Что это? – спрашивает Чернобог, полностью игнорируя ее слова.

– То, что поумерит твой пыл, темнейший. А то нам и никакие битвы с иноземцами не понадобятся, ты сам от нас всех избавишь.

Она оставляет кружку на небольшом столике и уходит, не простившись. Он трет виски и старается отогнать от себя въевшийся в сознание образ. За окнами предательски каркают вороны, и он бьет кулаком по столу, разламывая его напополам одним мощным ударом.

Птицы не смолкают, как и гнев внутри него. Чернобог подходит к небольшому столику, заглядывает в жестяную кружку и видит ил. Ил, болотную топь – и собственное отражение, которое неприветливо зыркает на него.

Как же сильно, должно быть, его озлобленность сказывается на землях на многие версты вокруг, что всегда держащаяся в стороне и безразличная Ния принесла ему полную кружку подземных гадких вод. Он касается влажной кромки кончиками пальцев, и горло неприятно сводит от одной мысли, чтобы выпить это.

Выпить то, что непременно поможет ему соединиться с природной сутью Нави.

Хренова птица за окном наконец затыкается, и головная боль кажется не такой явной. Интересно, она специально над ним издевается или это ее твари сами придумали? С чего бы вдруг ей вообще за ним следить? Почувствовала угрозу?

Отражение в кружке искажается, его лицо и борода словно стекают вниз, а лоб и черные волнистые волосы вытягиваются. Глазницы оказываются пустыми, и Чернобог решительно хватает кружку и опрокидывает ее содержимое, игнорируя спазмирующее от неприязни горло. Давится, но старается пропихнуть всю вязкую жижу дальше, делать как можно меньше глотков и не вдыхать через нос.

Содержимое кружки прилипает к стенкам рта и глотки. Всасывается внутрь и неприятно образует какой-то илистый слой, от которого его почти сразу же схватывает рвотным позывом. Он кашляет в кулак, сжимает челюсти покрепче и старается проглотить все обратно.

Если Ния права – а в таком она не ошибается, – это должно помочь. Должно хотя бы на время избавить его от навязчивых мыслей. Или хотя бы от всепоглощающей злости, которая накатывает всякий раз, как он думает о ледяной и неприступной суке с самого крайнего севера. А думает он о ней теперь часто.

Тошнота отступает не сразу. Он невольно вспоминает, как в прошлый раз Ния отпаивала его, едва получившего во владения Навь и отторгающего все здесь обитающее и живущее. Помнит, как едва не уничтожил множество тварей, а она, как лихорадочного, гладила его по вспотевшему лбу и раздраженно повторяла брату, что сделает все, что может, но если он так и будет отторгать саму природу Нави, то она ничем не поможет.

Маленькая, едва достающая Нию до плеча, богиня с дурным нравом спасла его тогда. Да и теперь вмешивается не случайно. И это злит еще больше – что какая-то ледяная сука способна так же сильно выбить его из колеи, как ссора с братом и отцом одновременно.

Наконец Чернобог облизывает губы, привыкнув к неприятному вкусу, оставшемуся во рту. Скашивает взгляд на расколовшийся от удара стол и направляется вон из палат. Ни одна птица на улице не показывается: мрачные тучи, висящие над Навью, не сулят ничего хорошего, но не ему, хозяину, обращать на них внимание.

Нет ни воронов, ни других летающих тварей. За последние несколько дней и ночей он, кажется, начал ненавидеть их всех с одинаковой силой. Но ни одну из них – так сильно, как Морану, сидящую в своем Хладном тереме и насмехающуюся над ним, решившим, что может просить ее принять участие в войне.

Земля под его ногами ссыхается, обращается в подобие камня, но хотя бы не начинает трястись, раскалываясь и оставляя разломы, поглощающие и растения, и мелкое зверье, и его гнев. Дорога до Калинового моста оказывается короче, чем во все немногие предыдущие разы. Чернобог списывает все на ту илистую воду, что дала ему Ния, потому что другой причины, почему его не распирает от злости, когда он доходит до моста, не находится.

– Поднимайся, змеиный выродок! – басит он, ладонью стучит по периллам, и земля под его ногами становится выжжено-черной. – Показывай свою морду бессовестную!

Иссиня-темные воды Смородины начинают бурлить, Чернобог шаг назад делает, чтобы его не задело брызгами. И когда из-под воды показывается туша Ящера, он складывает руки на груди, разве что глаз не дергается от напряжения.

– Можно было бы и поприветливее, – фыркает Ящер и зевает, демонстрируя острые сколотые зубы в пасти. – Я все-таки сплю, князь.

– А должен не спать, а следить за мостом, – гаркает Чернобог.

Ящер скалится, опускает часть морды в воду и пускает носом пузыри. Выжженная земля расползается от ног Чернобога по кругу, ее становится все больше и больше, а внимательный змей точно не упускает эту маленькую деталь.

– Это ты надоумил меня пойти к Моране.

– Я, князь, – без обиняков соглашается Ящер, приподнимаясь над водой.

– Тебе и придумывать, как мне заполучить ее армию. А если не сможешь… – он не договаривает, многозначительно зыркая на Ящера.

Того это нисколько не пугает, он укладывается на спину и медленно покачивается на воде, подобно огромному плоту.

– К чему угрозы, разве я тебе не старинный друг?

Зубы скрипят, выжженная земля начинает наползать на темнеющий от его гнева мост, но Чернобог старается взять себя в руки и подавить нарастающий гнев.

– Из-за тебя я рискую стать посмешищем.

– Из-за меня или из-за той чудной бражки, которую ты мне пожалел?

Прав ведь, тварина.

Самое противное, что прав.

Его ведь за язык никто не тянул. Даже остановить пытались, но нет, ему нужно было показать всем, что никто не может им командовать. Показать всем тем, кто даже не присутствовал при его встрече с этой сукой.

Показал, молодец. И теперь выход лишь один – испробовать все возможные методы, но добиться от нее помощи в грядущей войне.

– Что ты еще знаешь? – спрашивает Чернобог немного спокойнее. – Помоги мне, и у тебя будет столько бочек этой проклятущей браги, что сможешь хоть всю Смородину ей залить.

Такой разговор Ящеру нравится явно больше: он щелкает пастью, его глаза ярко светятся на фоне темной чешуи и чернеющих вод реки.

– Подчинить Морану у тебя не получится, князь.

– Это я и без твоей наглой рожи уже понял, – все же не сдерживается Чернобог и фыркает. – Мне нужен способ заполучить ее воинов. Любой.

– Так попробуй перехитрить нашу жестокую княгиню, – предлагает Ящер, складывая когтистые лапы на пузе. Выглядит так, будто отдыхает и наслаждается той отвратительной погодой, что в последнее время висит в небесах Нави. – Где сила бесполезна, там поможет острый ум. Польсти, очаруй, заставь себя слушать. А там и уболтай ее помочь. Не за просто так, конечно же. Или обхитри, пообещай нечто ей нужное, но вперед пусть даст тебе как можно больше своих услужливых тварей в распоряжение. Наконец, поймай ее в ловушку.

Чернобог хмурится. Касается подбородка и задумчиво оглаживает бороду.

– Ты говорил, она умна.

– Значит, постарайся быть умнее, – загадочно произносит Ящер и медленно уходит в воду.

К тому моменту, как Чернобог возвращается из захвативших его мыслей, река Смородина перестает трепыхаться от движения под водой и становится похожа на темное и манящее в свои глубины зеркало с идеально ровной гладью.

Глава 5. Перья и ожидание

В густом хвойном подлеске совершенно нет снега. Земля холодная и без того; крошится, ступни едва-едва пачкает, но ощущается иначе, чем заснеженная равнина рядом с двором. Подол платья не достает до земли, хотя она и не заботится о том, чтобы придерживать длинную юбку или идти на носочках.

Мощные многовековые сосны сменяются небольшими елями, просветы между которыми становятся все больше и больше. Над головой, высоко-высоко в небе парят птицы, но она протягивает небольшую еловую лапку крупному ворону, сидящему на ее правом плече, и нисколько не удивляется, когда один из юнцов торопится встретить ее у самого выхода из леса.

– Госпожа, князя видели у дальней заставы, – рокочет он, и Морана медленно кивает, даже не переводя на него взгляд.

Клюв у птицы, уверенно держащейся у нее на плече, размером почти что с ее ладонь, но еловую лапку ворон выхватывает у нее осторожно, и уголки ее губ чуть приподнимаются.

– И не сидится же ему дома, – почти разочарованно замечает она, гладит ворона по перьям на груди и хмыкает.

– Заставить его повернуть?

Она переводит взгляд на лицо юного воина, его черные глаза, в которых радужка едва ли не полностью сливается со зрачком, так сильно напоминают птичьи, что не заметить этого невозможно.

Красивый.

Все они у нее по-своему красивые и различные.

И все, как один, похожи на гордых и умных птиц, которыми в сущности и являются.

– Не стоит. Посмотрим, что на этот раз князь сможет мне предложить.

Ворон на плече переминается с лапы на лапу, и она возвращает все свое внимание ему, ласково проводя кончиком пальца вдоль клюва.

– Докладывай мне о любых его перемещениях, – обращается она к юнцу и ступает босыми ногами на ледяную корку, покрывающую всю равнину, ведущую во двор, а затем и к палатам.

Темно-серая пелена заволакивает небо над головой, но снег блестит так ярко, что нехватка солнечного света почти не ощущается. Ворон продолжает топтаться, но не срывается с места, улетая ввысь, не каркает, выражая недовольство, и Морана убирает руку, решая не раздражать его лишними прикосновениями.

– Думаешь, стоило проучить его у самой заставы? – обращается она к птице. – Видимо, его положение куда более бедственное, чем Чернобог готов признавать. Дважды под горячую руку ко мне обычно никто не суется, сам знаешь.

Он поворачивает к ней голову, глядит умными глазами и перестает топтаться.

– Не беспокойся так, он не представляет для меня совершенно никакой угрозы. А если это переменится, я давно хотела обзавестись массивной ледяной статуей.

Ворон зычно каркает, и она разражается смехом. Смеется-смеется и ногтем указательного пальца почесывает перья у него на груди.

– Ну слетай сам и посмотри, если мне не веришь, – наконец произносит она, когда заходит во двор. Взглядом встречается с черными глазами-бусинами и кончиком носа касается его иссине-серой головы. – Ну же.

Он выжидает чего-то несколько мгновений, а потом отталкивается от ее плеча и хлопает огромными крыльями. Неестественно большая птица устремляется ввысь, Морана поднимает голову к нему и следит за тем, как он удаляется в сторону леса.

Когда-то таких у нее было чуть меньше десятка.

Теперь он остался последним.

От этого в груди что-то сжимается, а в мысли прорывается нечто тоскливое и пустое. Морана опускает голову и поднимается по лестнице в один из множества своих теремов. Двери ей открывает пара вороньих воинов при полном доспехе. Одинаковые, почти полностью похожие, и она мысленно почему-то зовет их близнецами.

Таких у нее мало.

Все по одному, обычно. Редко по двое. Но эти и правда похожи.

Она усаживается на небольшую тахту и переводит взгляд на собственные ноги. Крутит ступнями, рассматривая их со всех сторон, а потом говорит:

– Пусть принесут теплой воды и мыла. И приведите кого-нибудь, кто вымоет мне ноги.

Безбородые мальчишки-вороны ей не отвечают, но один из них удаляется, и Морана откидывается спиной на стену, прикрывая глаза. Иногда ей даже нравится, что многие из них молчат. Признаться, она бы спятила, если бы они вечно трепались, каркая во все горло, донимая бесконечной суетой и неуемной энергией.

Их неуемной энергии она предпочитает иное применение.

Она открывает глаза, когда один юнец ставит рядом небольшую деревянную шайку и лохань прямо перед ней, а второй льет туда из ведра горячую воду, от которой поднимается теплый пар, пахнущий мылом и травами.

– Совсем огненная, госпожа, – предупреждает тот второй, но она кивает и все равно опускает сначала одну ногу, а затем и вторую в лохань.

Ее вороны намного понятливее и лучше людей. От тех она устала, будучи частой гостьей Яви. А еще они исполнительнее и надежнее многих Навьих тварей. Конечно, птицы они умные, прилежные, но большая часть – совсем еще мальчишки, едва-едва избавившиеся от первого пушка на щеках и подбородке.

Зато именно из таких выходят самые преданные и безбашенные воины. Самые яростные и верные своей хозяйке.

Она не дает им имен, не выделяет кого-то среди других. Воспринимает их как равных между собой, но при этом глядит на каждого и видит их различия. Запоминает даже, хотя именно это и причиняет боль, когда они гибнут.

А Чернобог хочет, чтобы она отправила их на гибель – не иначе. Ее юные воины, может, и свирепы, и упрямы, и даже стойки, но это не значит, что она готова подставить их шеи под чужие сабли, позволить отрубать им головы, резать руки, пилить ноги и выкалывать их умные, черные как самая темная ночь глаза.

Один из пришедших смачивает ладони в воде, трет куском мыла и осторожно берет ее ступню в руки. Зимняя земля не въедается в кожу, не оставляет ярких следов на полах, но все равно в этих прикосновениях, в этой заботе о ее испачканных – пускай и не столь сильно – ногах, есть определенная доля удовольствия.

Морана переводит взгляд на второго, отошедшего в сторону и готовящего тонкую ткань, чтобы вытереть ее ноги после. Наблюдать за ними ей нравится. Это умиротворяет. Ступни оказываются в достаточно сильных, но еще не огрубевших от постоянного контакта с оружием руках. Он не только их моет, но и разминает, без лишних указаний зная, как она устала. Морана ловит себя на том, что прикрывает глаза от наслаждения, и тут же широко их распахивает.

– Оставь, – обращается она ко второму, встречаясь с ним взглядом. – И можешь идти. Он один справится, нечего здесь толпиться.

Ей никогда не нужно повторять дважды. Вот и в этот раз второй вороний воин отдает первому ткани, выходит, и стоящие у дверей стражники запирают за ним дверь.

У склонившегося перед ней юноши волосы прямые. Не вьющиеся, не волнистые, а настолько прямые, что это несколько удивляет. Чаще всего волосы у них хоть немного, но вьются. Пока он вытаскивает одну ее ногу и вытирает, она проводит ладонью по темным прядям. Путается в них пальцами и делает вывод, что они еще и жесткие, пока он достает из лохани ее другую ногу и не столько промакивает, сколько массирует, оглаживая большими пальцами.

– Ты сегодня побудешь со мной? – спрашивает Морана, и он поднимает голову, глядя на нее своими глубокими агатовыми глазами.

Ее пальцы выскальзывают из его волос, она касается большим его щеки и ведет вниз к челюсти.

– Сочту за честь, моя госпожа.

Она не поворачивает ладонь, он целует ее во внутреннюю сторону, и этот легкий жест кажется невыносимо интимным исключительно из-за взгляда глаза в глаза. Длинные ресницы трепещут, когда он прикрывает веки, и Морана шумно вдыхает.

Хороший. Покладистый.

Этот с ней еще не был, она бы его непременно запомнила.

Как можно такого не запомнить?

Она поднимается с тахты, мажет большим пальцем по его щеке и обходит лохань с грязной и остывающей водой. Проходит почти через все покои и усаживается на край кровати. Ладонями упирается в мягкое одеяло где-то у себя за спиной и переводит на него взгляд.

– Иди сюда, не бойся.

Он и не боится. Они все ее не боятся, пока не вызовут у нее гнева. Но этот сверкает агатовыми глазами, вытирает влажные от теплой воды ладони о ткань и не торопится подниматься на ноги. Ползет к ней. Буквально ползет на четвереньках, и Морана ловит себя на том, что дышать начинает все более и более поверхностно.

В покоях не холодно. Ей в целом редко бывает холодно здесь, но воздух наполняется энергией, разве что не искрит. Почти как перед грозой.

Она упирается ступней ему в плечо, заглядывает в непроглядный мрак в глазах и видит все и даже больше, чем ей нужно. Ее вороньи юнцы все разные, но каждый из них готов на все ради нее. И голову сложить к ее ногам, и целовать эти самые ноги, и вверить свою маленькую птичью душонку ей прямо в руки.

Он касается ее лодыжки осторожно, ведет ладонью вверх, откидывая часть юбки в сторону, чтобы оголить ногу. Губами прижимается к икре и принимается целовать. Медленно, сначала едва-едва касаясь, а потом все более и более настойчиво. Ей снова почему-то хочется погладить его по щеке, поощряя, и она это делает, когда его губы почти касаются выемки у колена.

Морана не помогает, не подсказывает и даже не торопит. Ей интересно посмотреть на то, что он сделает дальше и как именно решит ее ублажить. В конец концов свобода и воля – именно то, что отличает ее воронов от любых других слуг или возможной свиты. Она помогает лишь единожды: приподнимает бедра, чтобы ему было удобнее стянуть с нее исподнее, и вздрагивает от прикосновения ладоней к нагим ягодицам.

– Холодно, госпожа? – спрашивает юноша, встречаясь с ней взглядом.

– Нет, мой милый, нет. – Она ласково треплет его по волосам. – Продолжай.

Он прижимается губами к ее колену, устраивается у нее между ног и целует, пальцами массирует икру другой ноги. По спине идут мурашки, когда вместо того, чтобы задрать на ней платье или попытаться раздеть, он залезает под подол и влажно целует внутреннюю сторону ее бедра. Губы у него мягкие, а поцелуи неторопливые. Он устраивает ладони на ее ягодицах, и она нетерпеливо ерзает, с трудом ожидая, когда же его губы наконец окажутся у нее между ног.

Истома становится почти невыносимой, когда кончик языка касается кожи еще выше. Морана дышать начинает глубоко, поудобнее усаживается и ладонями упирается в кровать. У нее в голове не было четкого преставления о том, чего именно ей сегодня хочется; но то, как он целует кожу ее бедра, заставляет хотеть лишь одного – чтобы не останавливался.

Наконец чужой рот накрывает промежность, и она задерживает дыхание, резко втянув воздух через нос. Он замирает всего на пару мгновений, а затем она чувствует напряженный язык и расслабленные мягкие губы, ласкающие ее клитор. Она подается бедрами навстречу его губам и начинает тихо постанывать от каждого движения языка.

Все мысли покидают голову, наступает блаженная пустота, в которой можно позволить себе отдаться ощущениям и забыть о том, что происходит вокруг. Морана чувствует, как мокнет под чужими губами, как движения языка из стороны в сторону распаляют ее все больше, а теплые ладони почти любовно оглаживают ягодицы и верхнюю часть бедер.

Это не страсть, нет. Скорее акт поклонения.

И ее стоны звучат аккомпанементом, ударяются о стены, заставляя юного ворона целовать ее, посасывать, облизывать. Он постепенно увлекается ей все сильнее, прижимается ртом все ближе, и она жмурится от удовольствия, широко открывает рот и заглатывает воздух между стонами.

Весь мир сужается до обжигающе горячей пульсации между ног. Она подмахивает ему бедрами, стараясь насадиться на его язык буквально, уже не стонет, уже почти что кричит, но он не останавливается. Прижимает ее к себе ближе, ртом буквально пожирает, и Морана вскрикивает, подкидываясь на месте.

Прикосновения губ и языка становятся мягче, и накрывающее ее с головой ощущение продлевается на пару-тройку лишних мгновений. Она пытается отстраниться, уйти в сторону, но чужие мягкие руки держат крепко, а чувствительная кожа жаждет этих касаний. Она снова начинает протяжно стонать, когда он отпускает ее ягодицу, ласково оглаживает тонкую кожу на внутренней стороне бедра. Она слышит, как он влажно причмокивает, посасывая ее клитор, и не сдерживается. Ей и не нужно сдерживаться; он здесь, чтобы сделать ей приятно.

Он здесь, чтобы служить своей госпоже так, как ей того захочется.

Поэтому ощущения кончиков пальцев у самого входа заставляют толкнуться бедрами навстречу. Морана почти чувствует, как безымянный вороний мальчишка улыбается, прижимаясь ртом к ее возбужденному клитору, наливающемуся кровью и набухающему. Он смачивает пальцы в ее смазке и толкается двумя внутрь на пару фаланг.

Тяжелое дыхание начинает слегка свистеть на выдохе. Она подается ближе к его пальцам, едва он проталкивает их глубже. Языком играет с ней, пальцы движутся медленно, и она сжимается теснее вокруг них, желая почувствовать как можно больше.

Глаза зажмуривает и стонет, задыхаясь, пока буквально насаживается на чужие пальцы.

Еще, думает она.

Еще, только не останавливайся.

Но он и не думает останавливаться. Терзает ее плоть, заставляет ерзать бедрами, толкается в нее пальцами быстрее и увереннее.

В дверь стучат, и голос откровенно подводит, когда она тянет:

– Да-а-а?

Дверь открывается, и входит один из юношей, похожих на того, что продолжает ублажать ее ртом, нисколько не стесняясь. За его плечом она замечает мужчину с короткой бородой и кудрявыми волосами, и на мгновение он перехватывает ее взгляд. Ощущения между ног заставляют ее приоткрыть рот, втягивая воздух, и он отворачивается.

Мог бы и посмотреть, думает она.

Вот бы он смотрел.

– Княгиня, ваш незваный гость все не поворачивает.

Морана переводит взгляд на юношу, которого, кажется, совершенно не смущает то, что у нее под юбкой на коленях кто-то стоит. Она закрывает рот, прикрывает глаза и старается собрать всю имеющуюся у нее волю.

– Какие будут распоряжения?

Пальцы внутри движутся резче, и она ловит тот же ритм, двигая бедрами.

– Ничего не делайте, – едва подрагивающим голосом. – Сама… разберусь с ним.

А перед глазами черные бездонные ониксы. Перед глазами тот, кто к ней и зайти не смеет, пока она в таком виде.

Вороний воин откланивается, почти выходит из покоев, и она облизывает губы, чуть глаза приоткрывает и добавляет:

– Разведка вернулась?

– Совсем недавно, госпожа.

– Хо… – Она вздыхает, когда чувствует, как юноша между ног всасывает ее клитор в рот, и тихо стонет. – Хорошо. Пусть ждут меня в зале. Я… я-я-я… – язык начинает заплетаться, она бедрами толкается все яростнее навстречу его пальцам, – приду сейчас.

И когда открывает глаза, чтобы проверить, стоит ли все еще у дверей мужчина, то не видит его там. Видит лишь спину вороньего мальчишки и вскрикивает во второй раз, пока дверь закрывается. Волна прокатывается по телу до самых мочек ушей. Кончики пальцев покалывать начинает, пока ее бедра дрожат в чужих руках.

Она вздрагивает, когда он вытаскивает из нее пальцы. Стонет то ли разочарованно, то ли довольно, когда он целует ее промежность, будто сладкие губы возлюбленной. И по щеке его покалывающими пальцами ведет, едва он вылезает из-под платья.

– Умница мой, – сипит Морана. Юноша губами прижимается к ее ладони. – Порадовал меня.

– Это честь для меня, моя госпожа.

Она облизывает губы и ноги разводит чуть шире, чтобы бедра не терлись друг о друга.

– Ну иди же. Некогда мне, видишь? Одна морока с этим самодуром, – замечает она, чуть оттягивая его нижнюю губу.

Он не наглеет: не пытается остаться, не тянется, чтобы поцеловать ее в губы. Лишь сам облизывается, от чего она непроизвольно вспоминает движения его губ там – между ее влажных бедер, – и откланивается. На ноги понимается и выходит.

Морана на кровать без сил падает, прикрывая глаза. Потом резко выдыхает через рот и глядит в потолок.

Интересно, что принесла разведка. Признаться, она и не думала следить за Чернобогом. Сам по себе он интереса никакого не представляет – таких мужчин она уже знавала. Он чем-то на ее первого мужа похож. Не внешне, нет. Манерой речи.

Только тот совсем из ума выжил и начал подозревать ее буквально во всем на ровном месте.

Таких мужчин она знает, они всегда хотят одного – чтобы было так, как они того желают. А если этого не получают, то злятся, всех в бараний рог скручивают и бесятся, пока все же не берут то, о чем так страстно мечтали.

Вот спустя дней восемь, может, девять ей и стало любопытно, не просчиталась ли она. Не приняла ли его за кого другого. Тогда она и отправила первых двух воронов. Наказала на глаза ему лишний раз не попадаться, но следить.

Других отправила позже.

И вот сегодня воротились третьи. Посмотрим, что они скажут.

Из покоев она выходит чуть погодя, поправляет волосы перед зеркалом, разглаживает платье. Сама не заметила, как пару раз сжимала левой ладонью ткань, собравшуюся на бедре. Но разливающаяся по телу легкость и нега того стоили. Надо ей запомнить этого мальчишку и позвать к себе в другой раз.

Они у нее все хороши, все талантливы, но некоторые талантливее других.

В коридоре, всего в одном повороте до просторного зала, она слышит громкое карканье. Оборачивается и видит огромного ворона, для которого волосы на один бок убирает, позволяя устроиться на своем законном месте у нее на плече.

– А я-то думала, ты меня видеть теперь не захочешь, – насмешливо произносит она.

Он каркает почти что ей в лицо, она хохочет и ногтем чешет его под грудью.

– Ну-ну, тише. Убедился, что никакой опасности он для меня не составит? – спрашивает Морана, и в ониксовых глазах видит блеск. – Куда ему до меня добраться? Да и не крови он моей хочет, а воинов. Зря только переживаешь, друг мой.

Он отворачивает голову от нее, но к пальцам все равно продолжает ластиться.

Она смеется, звонкий смех от ледяных стен отражается и взлетает куда-то под высокие потолки, когда она заходит в зал, где ждут полностью экипированные воины еще со следами снега в волосах.

Глава 6. Стол переговоров

Никто не встречает его, как в прошлый раз.

Может, дело в том, что он не насмехается над ней, не зовет трусихой, спрятавшейся за мощными воротами и высокими стенами. Въезжает во двор, осматривается и медленным шагом ведет коня в сторону невысоких конюшен, выделяющихся на фоне других построек.

Ни слуг, ни завывающего ветра, призванного спровадить незваного гостя. Чернобогу кажется это диким; не менее дикими оказываются двери, отворяющиеся перед ним сами по себе. Он спешивается, берет коня под уздцы и сначала слышит лошадиное ржание, а потом и видит – в конюшнях больше нескольких десятков лошадей. Может, даже сотен.

Все белые, светло-серые, светло-бежевые. Как всевозможные молочные оттенки снежных хлопьев. Прислушиваются, бьют хвостами. Конюшня кажется какой-то слишком живой по сравнению с пустынным двором.

Незанятого стоила для Бурки не находится. Он обходит два ряда, продолжая крепко держать коня под уздцы, но все занято мощными и привыкшими к тяжелой работе кобылами, дородными меринами и изящными тонконогими жеребцами.

Воняет дерьмом, сеном и чем-то тяжело-травянистым, но это настолько привычный и естественный запах для конюшен, что в Вечной Мерзлоте, где все погружено в мертвецкий холод и полное отсутствие жизни, ощущается странным. Коня он привязывает у корыта с водой. Так и ждет, что вот сейчас хоть кто-нибудь войдет в конюшню, но этого почему-то не происходит.

Здесь все мертво, но не кони. Не те ли это скакуны, о которых упоминала Ния?

Он решает пройтись вдоль стойл еще, но на этот раз без коня. Осмотреть все внимательнее, раз уж никто здесь не станет его прерывать и мешать. Но лошади кажутся совершенно обыкновенными. Не больше и не меньше привычных ему. Их глаза не отражают какой-то смертельный блеск, зубы у них самые обыкновенные, а не пасти хтонических созданий. Лошади как лошади – и копытами бьют, и ржут, и сено едят, и даже срут как все остальные.

Может, своих особенных скакунов она держит в другом месте?

Но тогда кому принадлежат эти?

Во всех землях Мораны нет ни одной пещеры для духов, ни болота для тварей, ни угла для всевозможной хтони. Домов тоже нет. Лишь ее ледяные палаты да Студеный терем. И даже там она словно обитает в гордом одиночестве, полностью удалившись от других – божественных и небожественных созданий, что могли бы составить ей компанию.

Другая конюшня оказывается заперта на замок. И он такой тяжелый, что выглядит больше, чем ладонь Чернобога, а весит как несколько человеческих голов. От кого же она запирается, если здесь никого нет?

Или в ее землях кто-то да живет, но никому чужому не показывается? А он все же здесь чужой, пускай и хозяин всей Нави.

Стража не попадается ему на глаза, и Чернобог лишь зря силится вспомнить, в которой из одинаковых палат Морана принимала его в прошлый раз. Принимала, конечно, это слишком громко сказано, но восседала на троне и насмехалась над ним – это не совсем то, что ему нравится признавать даже мысленно.

– Есть кто живой или мертвый? – громко спрашивает он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вороны? Вас тут много в прошлый раз было, я помню.

Ничего не происходит.

Птицы не появляются в небе и не летят к нему по первому зову. Да и с чего бы им это делать? У них одна хозяйка, и к нему она не благоволит.

И все же он помнит, как она обещала расправиться с ним, посмей он хотя бы еще раз ступить на ее земли. Вот он здесь – расправляйся, не хочу. И где же она? Неужели спряталась и наблюдает из какого-нибудь укромного угла?

Эти мысли почему-то веселят и вызывают непроизвольную улыбку.

Он ходит от одной лестницы к другой, надеясь встретить хоть кого-нибудь, но сколько ни ищет, сколько ни оборачивается, нигде нет и следа ее птиц. А ведь они наблюдали за ним, он уверен! И в его землях, и ночами напролет спать ему не давали, и по дороге сюда следили.

Не может же быть, что ему показалось. Он пока еще в своем уме и не страдает видениями.

Где-то вдалеке раздается треск льда, и Чернобог разве что не кидается в сторону звука. Заходит за угол палаты и почти влетает в одного из вороньих воинов Мораны. Тот глядит на него большими – разве что не детскими – глазами, перепуганно дергается.

– Княгиня твоя где? – рявкает Чернобог.

Юнец, словно опомнившись, хватается за рукоять кинжала на поясе, отшатывается назад. И пару мгновений Чернобогу отчаянно хочется преподать ему урок – выбить кинжал из рук, перехватить и прижать к горлу, требуя отвести его к местной хозяйке, но он гасит в себе этот внезапный порыв и приподнимает руки, показывая, что безоружен.

– Я пришел всего лишь поговорить.

– Княгиня вас не ждет.

Голос у него оказывается скрипучий. Совсем не похожий на тот, которым к нему обращался другой, поймав его у лестницы, ведущей куда-то в подвалы. Лицо же выглядит точно так же. Они у нее все одинаковые, наверное. Да точно одинаковые – с чего бы птицам быть разными?

– И все же я думаю, что гостей не принято резать с порога.

Мальчишка зыркает на него черными глазами, от взгляда которых становится не по себе.

– Это званых гостей не принято, – упрямо заявляет он. – А у княгини званых гостей не бывает.

На это ответить нечего.

Она и правда его не звала. Даже совсем напротив. Но Чернобог хитро улыбается, руки в стороны разводит, и тон кажется почти дружеским, когда он говорит:

– Твое дело служивое, понимаю. Но не лучше ли отвести меня к ней? Я добровольно пойду, сопротивляться не стану, слово даю.

Тот оценивающе глядит на него с головы до ног. Понимает, что один с таким не справится, думает Чернобог. И шире улыбается, стараясь убедить в чистоте собственных намерений. Он ждет, что мальчишка что-то скажет, но тот лишь грубо хватает его под руку – а хватка у него цепкая, ничего не скажешь, будто когтистой лапой сжимает, – и тащит в сторону одной из многочисленных палат, в которых так легко заблудиться, если не знать наверняка, куда направляешься.

Начни он сопротивляться, Чернобог, конечно, легко бы переломил вороньего воина, но сейчас он позволяет тащить себя. Разве что на ступенях чуть не спотыкается, но на последней успевает поймать равновесие.

И удивляется, когда его вталкивают не в тот зал, где она сидела на своем ледяном троне в прошлый раз, а в небольшую залу с длинным столом, обставленным со всех сторон стульями, и книгами, расположенными в выемках в стенах.

То ли он на мгновение расслабляется, то ли не ожидает увидеть ее сидящей и склонившейся над книгой, но мальчишка пихает его в спину, и Чернобог падает на колени, чем привлекает ее внимание.

– А я-то все думала, когда ты пожалуешь, – лениво произносит Морана. И резко отрезает: – Снова.

Встречается взглядом с мальчишкой, все еще стоящим у него за спиной, и без слов отпускает того. Чернобог оборачивается, наблюдая за тем, как тот закрывает за собой двери. Ставит ступню на пол и слышит почти насмешливый вздох:

– Жаль. Тебе идет стоять на коленях.

Он невольно ухмыляется ее словам, но все же поднимается на ноги.

– Ты вроде говорила, что, если я осмелюсь показаться на твоих землях еще раз, мне несдобровать.

– Правда? – уточняет она и склоняет голову набок. – Не припомню такого. Помню лишь, что говорила не показываться мне более на глаза. А угрозы ты уже сам выдумал, о темнейший.

Да она издевается над ним!

Прямо вот так – в лицо и без малейшей скромности.

Он делает к ней пару шагов, ждет ее реакцию, но она даже в лице не меняется. В помещении нет высокого потолка, а небольшие решетчатые окна закрыты ставнями. Он не опасается ее огромной ручной птицы, но все равно приятно знать, что той нет поблизости.

– Но я здесь, как видишь.

– Вижу.

Морана смотрит на него, не закрывает книгу и не принимается с показной внимательностью читать. Ее светло-голубые глаза кажутся разве что не прозрачными. В его памяти они точно не сохранились такими же пронзительными. Будто она способна залезть ему в голову и покопаться там, переворачивая все мысли и смешивая чувства.

– И все еще жив.

– Жизнь – состояние временное, так что я бы не стала обольщаться.

Шутит или серьезно говорит – не понять. Но он рискует сделать еще шаг к ней и ладонями опирается о спинку стула. Между ними остается таких еще два. Она восседает во главе стола, и ему вдруг становится любопытно, с кем она здесь встречается и почему стол такой длинный.

Уж точно он здесь поставлен не для уединенного чтения.

– Я подумал, что наш прошлый разговор прошел совсем не так, как ему стоило пройти.

– Ему бы стоило совсем не проходить, но мое мнение ты не спросил.

Кусается, показывает зубы. Но делает это с таким равнодушным тоном, будто ее не задевают его слова. А его вот задело то, как она тогда с ним разговаривала. Зло так, раздраженно.

А сейчас звучит так, словно он наскучивший ей дурак. Мальчишка, как один из тех, что перекидываются в воронов и следят за тем, чтобы незваные гости не проникали на ее земли.

Это не просто задевает. Это почти каленым железом спину жжет, и он разве что крутиться вокруг нее и виться ужом не начинает.

– Давай попробуем еще раз, – предлагает Чернобог. – Я расскажу о том, чего хочу, ты меня выслушаешь, и мы придем к общему решению, которое устроит нас обоих.

– Только вот есть один маленький нюанс, который ты не учел.

– И что за нюанс?

– Я не хочу тебя слушать.

Она поднимается из-за стола и собирается уйти, но он преграждает ей путь. Расстояние между ними значительно сокращается. Морана делает шаг вправо, и он шагает туда же; делает шаг влево, и он движется за ней.

– Тебе придется меня выслушать, княгиня.

В ответ она хмыкает и гордо вскидывает подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Ты так всех союзников набираешь? Заставляешь их слушать, а потом и идти за тобой?

– Нет, не всех. Только тебя.

Он поворачивается, наступая на нее, и берется свободной ладонью за спинку другого стула. Она оказывается в клетке: сзади стол, впереди его мощная фигура, а по бокам крепкие руки. Морана и бровью не ведет, ничем не выдает свой дискомфорт. Лишь между стульев протискивается, отступая, и увеличивает расстояние между ними.

– А я еще думала, что мои бывшие мужья мало смыслят в женщинах. Но им до тебя далеко, князь. Ты считаешь, что все будет так, как захочешь ты, и злишься, как малый ребенок, когда этого не получаешь.

Ее голос не звучит напугано или опасливо. Он отодвигает стулья, чтобы не мешались, делает шаг ближе и разве что не нависает, давя тем, как над ней возвышается. Ставит ладони на стол по обе стороны от нее и облизывает пересохшие вдруг губы.

– Зря ты меня со своими мужьями равняешь. Не чета я им.

– Правда, что ли? Чем же ты отличаешься от них? – едко уточняет она, чуть наклоняя голову набок.

– Я не хочу заставлять тебя, Морана. Забрать армию у тебя я мог бы и силой.

– Так что же не забрал? – язвит она, но он старается игнорировать все ее колкости, которых становится все больше с каждым мгновением.

– Я хочу убедить тебя в том, что грозящая нам опасность касается всех. И тебя в том числе.

А потом она делает то, что выбивает его из колеи. Упирается ладонями в стол и усаживается на край, почти что касаясь губами его губ. У Чернобога весь воздух из легких вдруг вылетает.

– И как же ты будешь меня убеждать? – томно шепчет Морана и облизывается, едва его взгляд падает на ее губы.

И это становится провокацией. Буквально толчком в спину.

Он целует ее жадно, буквально набрасывается, и вопреки всем ожиданиям она почему-то не отталкивает. Руками обвивается вокруг шеи и притягивает ближе, скользя языком ему в рот. На вкус Морана оказывается совсем не холодная, колкая и неприступная. На вкус она оказывается жгучей и требовательной. Он наклоняет ее над столом, придерживая за талию, прикусывает ее нижнюю губу, и вкус крови ощущается самым сладким и тягучим из всех.

Она тянет его к себе, поспешно пытается разобраться с его штанами и дышит так тяжело. Ее зрачки блестят от возбуждения, когда Чернобог отрывается от ее губ и, заразившись этой бешеной страстью, задирает ее платье, рывком стягивая исподнее.

Их никто не торопит, но она даже кафтан на нем не расстегивает, лишь вытаскивает твердый член и облизывается почти плотоядно, заметив влажную головку с выступившими каплями смазки.

Жадная.

Жадная до власти, до всего женщина.

Бедра у нее горячие, и он резко дергает ее на себя, рывком укладывая спиной на стол.

– Пока не очень убедительно, – замечает она.

Ее эти издевки рано или поздно все соки из него выпьют. Но почему острый язык Мораны распаляет только сильнее?

Платье на ней оказывается задранным почти до пояса, и он с удивлением обнаруживает, что она уже мокрая, когда ведет большим пальцем по ее половым губам. Ее шумный вздох где-то на фоне возбуждает еще больше, хотя, казалось бы, куда там больше.

Он погружает в нее головку члена, и она подается навстречу, глаза прикрывает и запрокидывает голову назад. Каким-то образом все равно умудряется выглядеть так, будто это не он ее собирается отыметь прямо на этом столе, а она его. И то ли эта мысль злит, то ли ощущение ее влажной промежности так сильно манит, но он скользит глубже внутрь, и она ногами обхватывает его за бедра, прижимая ближе.

С первым толчком его ладони оказываются по обе стороны от ее тонкого стана. Она распахивает глаза и хватается за его бороду, больно сжимая подбородок.

– Сможешь подчинить меня себе, а?

Чернобог пытается поймать ее губы своими, но Морана отворачивается, подстраивается под темп, который он задает, и жадно подмахивает ему бедрами.

Это похоже на неистовое безумие: он вдалбливается в нее все быстрее, пытаясь вжать в поверхность стола, она стонет в голос, но челюсть его не выпускает. И от того, как она закатывает глаза от удовольствия, яйца разве что не каменеют.

Стол крепкий, столешница толстая – потому что иначе бы точно разломилась под ними. Только что-то подсказывает, что это бы все равно его не остановило. Он бы подхватил ее на руки и продолжил уже у стены.

Он нависает над ней, двигается рвано, и она разочарованно стонет, когда он меняет темп.

– Даже с хорошей еблей справиться не можешь.

– Вот сука, – низко хрипит он, лишь теперь замечая, что и у самого дыхание сбилось.

И готов поспорить, что видит едва-едва уловимую улыбку на лице, когда двигается в ней грубее, возвращаясь к предыдущему ритму. Она изгибается под ним, и это служит лучшим доказательством, что он делает все правильно.

Морана за шею тянет к себе, между их ртами почти нет пространства, и она дышит ему в губы. Он чувствует, как каждый толчок внутри нее отдается в ее рваном дыхании.

– Все еще не могу? – самодовольно уточняет он, когда очередной ее выдох переходит в стон.

Но она не отвечает, закусывает нижнюю губу, закрывает глаза – и как же она блядски хороша. Он мог бы ебать ее так целую вечность. Снова и снова брать на столе, пока она не выбьется из сил и не согласится на что угодно.

Картинка перед глазами встает настолько явная, что он упускает момент.

– Нет, – задушено шепчет она, когда его рука впивается в ее бедро. – Нет-нет, ты не посмеешь… Я же…

Он утробно и низко стонет, толкаясь в нее в последний раз, и почти придавливает ее своим весом. Морана раздраженно бьет Чернобога в грудь и разочарованно стонет.

В ушах стучит кровь, он пытается отдышаться, пока она проскальзывает свободной рукой между их телами и тщетно пытается вернуть себе утраченное удовольствие. Но все бесполезно, и после пары-тройки мгновений попыток она отодвигается от него и скорее брезгливо, чем больно, отталкивает его ногой в бедренную кость.

– Пошел вон, – сипло, разочаровано.

Он тянет к ней руку, не успевает дотронуться до ее живота пальцами, как она с силой отпихивает его в грудь и, воспользовавшись недолгим замешательством, усаживается, одернув юбку платья.

– Вон, я тебе сказала, – в этот раз почти что рычит.

Все желание спорить с ней куда-то улетучивается. Он отталкивается от поверхности стола, поправляет на себе съехавшие по бедрам штаны. И когда случайно ловит взгляд ее светлых, разве что не белесых глаз, то видит такую злость, с какой еще не встречался.

Ее грудь тяжело вздымается. Она могла бы уйти. Слезть со стола, хлопнуть тяжелой дверью и почти бегом ринуться прочь; но вместо этого Морана смотрит на него с нескрываемым гневом, и он опять ловит себя на мысли, что она до неприличия как хороша.

– Поговорим о войне? – спрашивает Чернобог.

И вдруг она взвизгивает так громко, что ему бьет по ушам:

– Пошел вон!

Он морщится от этого нечеловеческого звука. Ее интонации оглушают, а потом он словно не слышит совсем ничего. Слух возвращается не сразу, потому что он не слышит, как открывается дверь. Зато замечает в дверях пару похожих юнцов-воронов и другого – старше, шире в плечах.

– Госпожа, – произносит тот, что старше.

– Выставите князя за ворота, – раздраженно командует она уже обычным своим голосом. – И впредь больше никогда не пускайте к заставе за несколько верст. Увижу – сгублю.

Последние слова только обращены не к ним, а к Чернобогу.

Шаг в сторону выхода он делает сам. Даже второй и третий – тоже сам. А потом его хватают сразу трое, и это, пожалуй, совсем не то, что он представлял себе, когда направлялся в сторону Вечной Мерзлоты во второй раз.

И уж точно совсем не то, о чем думал, когда брал ее на том столе, где она так и остается сидеть, пока его буквально выволакивают.

Глава 7. План

– На твоем месте я бы радовалась, что не превратилась в огромную сосульку, – хмыкает Ния, едва он заканчивает максимально обрезанный и с кучей упущенных деталей рассказ о том, как во второй раз потерпел поражение в задаче, что показалась плевой с самого начала.

Ний звонко смеется, прижимая ладонь к груди, закидывает ноги на стол и укладывает одну на другую.

– Что ты, душа моя, наш темнейший даже в таком случае не успокоился бы! Он же в лепешку расшибется, чтобы доказать, что равных ему нет.

Чернобог переводит на него взгляд и престранно хмыкает в край чарки, доверху наполненной темной илистой водой. Эта, в отличие от предыдущей, хотя бы не пахнет чем-то мерзопакостным, не остается слизью на языке и не вызывает тошноту.

И все же после пренеприятнейшего пути из края-княжества Мораны вода эта пьется как компот. Ледяной дождь ему чуть всю кожу не изодрал, а от града до сих пор сине-фиолетовые мелкие пятнышки по рукам.

– Это середина пути, а не конец.

– Концом будет, когда она тебя превратит в ледяную статую и свой терем украсит.

Несмотря на мрачный тон и суровый вид, Ния опять права. До того, как она стала женой Ния, до того, как Ний познакомил их, Чернобог и не помнит, кто служил его гласом разума. Быть может, то была Жива, но все это было так давно, что память начала стирать все воспоминания, связанные с сестрой.

Теперь Жива ни видеть, ни слышать его не желает. И эти мысли пролезают в голову совершенно самостоятельно, когда Ний берет со стола несколько орехов и один из них отправляет супруге в рот, даже не спрашивая, будет она или нет. Эти двое понимают друг друга без слов; словно общаются на каком-то ином уровне, сращиваясь в единый организм, не нуждающийся ни в чем ином.

Ни в других богах, ни в слугах.

Ни даже в мире вокруг. Ни в одном из трех, хотя и просуществовали всю свою долгую жизнь исключительно в Нави.

– Да сдалось тебе ее это войско, – фыркает Ний, откидываясь на стену, закидывает в рот пару орехов и закладывает руки за голову. – Раньше же как-то без Мораны справлялись, вот и теперь справимся.

Ния скашивает на него взгляд исподлобья, и он давит короткий смешок.

– Ладно-ладно, вы там справитесь, – добавляет Ний. – У меня все равно ни армии, ни коня хорошего. Да и толку от меня на поле брани никакого. Только если затопить кого нужно.

Чернобог хмурится, оставляет недопитую чарку в сторону и переплетает пальцы в замок. Не надо было им рассказывать, что вернулся. Может, и получилось бы утаить, а там и обратно в путь пустился, никто бы и не узнал. Да только Ний каким-то образом все равно все пронюхает и выведает. Ему огромное войско ни к чему, а полным дурачком он лишь прикидывается. Хтонические божества часто не те, за кого себя выдают, и даже его сестра тому пример.

– Войско Мораны не просто хорошо тренировано. Они могут зайти с воздуха, потому они мне и нужны, – замечает Чернобог.

Ния всплескивает руками и поднимается из-за стола.

– Опять та же песнь. Нет, знаешь, – обращается она к супругу, – разбирайся с этим сам. Я более не могу это слышать.

Ний щерится, как кот на солнце, подмигивает ей игриво и провожает взглядом, когда она выходит из светлицы.

– Что, тоже считаешь, что благоверная твоя права? – глухо уточняет Чернобог.

– А какая разница, как я считаю, темнейший? Мое дело не считать, а делать, как ты укажешь. Не зря же все земли Нави были тебе вверены.

Да только такой ответ скорее все усложняет.

Чернобог несколько раз кивает невпопад, погружаясь в тревожные мысли. И чего он так прицепился к этой строптивой девке? Ну не хочет она помогать, не хочет перед ним ни колени, ни голову склонять – да и хер бы с ней. Мало ли у него соратников и союзников.

Но она пролезает под кожу, заседает глубоко в сознании, и этот ее недовольный тон, злющие глаза – от одних мыслей все внутри аж перекручивает.

– Не могу я отказаться от этой идеи, – мрачно произносит Чернобог. – При всех обещал, что ее войско моим будет, так что же я за князь буду, если свое слово не сдержу?

– Так не обязательно же ты не сдержишь, темнейший. Может всякое разное приключиться.

Во взгляде Ния вспыхивает недобрый огонь, и Чернобог примерно представляет, куда тот клонит.

– Нет, – говорит, – это не выход. Мне бы сделать так, чтобы у нее не было иного пути, как поддержать меня в грядущей войне.

– Выход у всех есть, – задумчиво отзывается Ний. – Лишь муж против жены пойти не может, как и жена против мужа.

Рассредоточенный взгляд Чернобога вдруг замирает в одной точке. Ну конечно же, как он раньше об этом не подумал. Ему ведь и Ящер то же говорил. Да и сама Морана несколько раз его по носу этим щелкала.

– Я женю ее на себе.

Ний поворачивает к нему голову с настолько выкаченными глазами, что они вот-вот из орбит вылезут.

– Чего ты сказал, темнейший? Я, кажись, ослышался.

– Говорю: женю ее на себе, – повторяет Чернобог. Делает глоток из стоящей в стороне чарки и ладонями обхватывает ее с двух сторон. – Ты сам посуди: если я ее мужем стану, то и ее земли, и ее воины мне подчиняться будут. Так али не так?

– Так, князь, – с неохотой соглашается Ний, скидывая ноги со стола.

– Вот я и смогу увести часть ее войска с собой. И почет получу среди своих, и шанс иноземцев побить выше, и ее гордость наконец кто-нибудь сдует как осенние листья с деревьев.

– Так-то оно, конечно, так, – медленно произносит Ний и наклоняется чуть ближе к столу, прищуривается и хитро в глаза заглядывает. – Только не думаешь же ты, князь, что она после твоих наглых визитов пойдет за тебя?

– Не пойдет, конечно.

– А то я уж испугался, что ты совсем умом тронулся, – облегченно вздыхает Ний.

– За меня не пойдет, а вот за того, кто ее от иноземца защитит да от князя Навьего, почему б и не пойти? – спрашивает Чернобог.

На лице Ния вдруг отражается понимание. Его янтарные глаза поблескивают, становятся светло-серыми и напоминают Чернобогу о ледяном взгляде Мораны. Ний цокает языком и откидывается обратно спиной на стену, сложив руки на груди.

– Опасную игру ты затеваешь, темнейший. Мара – не дура, далеко причем не дура. Думаешь, ты ее обдурить сможешь и в живых остаться?

– Да что она мне сделает, баба эта! – фыркает Чернобог. – Говорю тебе: план сработает. Сам увидишь, как я с ее вороньими воинами через Смородину проезжать буду.

– Как бы ты, темнейший, так в одну сторону ни уехал, да там бы и ни остался, – обреченно вздыхает Ний, качая головой.

– Начинаешь звучать как твоя супруга.

– Как будто это плохо.

Они ведь и правда с каждым веком, проведенным вместе, становятся все более похожими: то волосы одного оттенка, то носы одинаковые. Теперь вот глаза – радужка у Ния снова становится янтарной, переливается из ярко-желтой сердцевины в темно-карие края. Только характеры схожими не становятся, но зато теперь мысли из двух разных ртов звучат одни и те же.

Чернобог опустошает чарку с водой, на обед не остается (и видит, как Ния облегченно вздыхает, хотя и знает, что это больше показное, чем настоящее), покидает их небольшое и скромное – относительно его собственного – жилище. Взять бы с собой кого для поддержки и помощи, если что пойдет не так, но просить Ния он не решается.

В конце концов, доверить Навь он может в свое отсутствие лишь ему. У того чувство справедливости слишком острое, чтобы пользоваться моментом и на заговор кого-то подбивать.

Больше о своих планах он решает никому не говорить. Ящер точно растреплет, а Ния так или иначе все узнает от своего благоверного. Время от времени Чернобогу начинает казаться, что они вообще одно создание, особенно когда они тихо переговариваются друг с другом или общаются одними взглядами.

Хтонические Навьи божества всегда были отличны от тех, что пришли из Прави. А он, как бы долго ни пытался казаться одним из местных, всегда будет здесь чужим и престранным.

Потому, наверное, в голову приходит обратиться к одному из себе подобных – к тому, кто так же далек от божеств Нави, как и он сам, но все же близок к Моране. Чернобог вспоминает о Руевите, когда остается один, проклятые вороны каркают за окнами его терема, а непогода поднимает с земли песок и засохшую землю, смешивает с ветром и взвивает ввысь.

Подробностями он никогда не интересовался. Знает лишь, что Ния, Руевит и Морана долгие годы юности провели вместе в Яви. Смешивались со смертными, вляпывались в престранные истории и ни перед кем не отчитывались, гуляя во всю. Было это еще до него; до того, как отец-Род разозлился из-за его вечных ссор с братом и сослал его с глаз долой.

Расспросить бы Нию получше, да она слишком умная. Сразу поймет, в чем тут дело. И сама к Моране не поедет, и супругу своему все расскажет – уж в том, что у этих двоих нет секретов друг от друга, Чернобог не сомневается, – так еще и письмецо по старой дружбе с предупреждениями послать может.