Читать онлайн Дело Эйр

Jasper Fforde

THE EYRE AFFAIR

Copyright © 2001 by Jasper Fforde

© Н. Некрасова, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

1

Женщина, которую звали Четверг Нонетот

Таким образом, Сеть тективно-интрузивных правительственных агентств (ТИПА) фактически спровоцировала переключение на себя полицейских обязанностей в случаях, которые регулярные силы охраны правопорядка посчитали для себя чересчур странными или чересчур специфическими. В общей сложности в ТИПА-Сети насчитывалось тридцать отделов, начиная с самого прозаического отдела Добрососедских разборок (ТИПА-30), продолжая отделами Литературных детективов (ТИПА-27) и Преступлений в искусстве (ТИПА-24) и кончая всеми отделами выше (вернее, ниже) уровня ТИПА-20, отделами, любая информация о которых была строго засекречена, хотя абсолютно все знали, что, например, Хроностраже присвоен № 12, а Антитерроризму – № 9. Ходили слухи, что ТИПА-1 является чем-то вроде внутренней полиции самой ТИПА-Сети. Чем занимались остальные отделы, всегда оставалось в области догадок. Но одно известно наверняка: практически все оперативные агенты Сети – в прошлом военные или полицейские и слегка не в себе. Есть даже поговорка: «Хочешь служить в ТИПА – коси под чумного типа».

МИЛЬОН ДЕ РОЗКраткая история Сети тективно-интрузивныхправительственных агентств

При одном взгляде на моего папочку часы останавливались. Я вовсе не хочу сказать, что он был страшно уродлив или что вы там такое подумали, просто именно это выражение используют в Хроностраже, когда говорят о тех, кто умеет тормозить время до практически пренебрежимого течения. Папа был полковником Хроностражи и о службе своей помалкивал в тряпочку. И так хорошо помалкивал, что мы даже и не знали, что он свернул на кривую дорожку, пока его однополчане из Хроностражи как-то раз с утра пораньше не вломились к нам домой с приказом «схватить и устранить», датированным открытой бесконечностью от абсолютного прошлого до абсолютного будущего. Они потребовали сказать им, куда и в когда он делся. Ха!.. Папочка остается вольным стрелком до сих пор. Благодаря его последующим визитам мы узнали, что свою организацию он рассматривает как «морально и исторически безнравственную» и ведет личную войну против бюрократов из Бюро поддержания особой темпоральной стабильности. Я не понимала, что он имеет в виду, и до сих пор не понимаю, я лишь надеюсь, что он знает, что делает, и никому не собирается причинять вреда. Свое умение останавливать часы он заработал очень нелегко и уже необратимо, а в результате стал одиноким скитальцем во времени, принадлежа не единственной эпохе, а всем сразу и не имея другого дома, кроме хронокластового эфира.

Я в Хроностраже не служила. Да и не хотела никогда. По всему видно, что там не шибко весело, хотя платят хорошо, да и пенсия такая, какой нигде больше не сыщешь: билет (в один конец) в любое место и время по выбору. Нет, это не для меня. Я была оперативником 1-го класса в ТИПА-27, отделе литературных детективов ТИПА-Сети, и работала в Лондонском отделении. Это все звучит куда круче, чем выглядит на самом деле. С 1980 года на прибыльный литературный рынок вышли крупные преступные банды, так что дел у нас было невпроворот, а денег – всего ничего. Я работала под руководством территориального куратора Босуэлла, низенького пухленького человечка, похожего на мешок муки, снабженный ручками и ножками. Он жил и дышал работой, слова были для него жизнью и любовью. Никогда он не казался более счастливым, чем напав на след фальшивого Кольриджа или поддельного Филдинга. Именно под командой Босуэлла мы накрыли банду, которая воровала и продавала первые издания Сэмюэла Джонсона. В другой раз мы раскрыли попытку пропихнуть аутентификацию бесподобно фантастической версии утраченного творения Шекспира – «Карденио». Да, это были прекрасные, но совсем крохотные островки восторга среди моря нудной рутинной ежедневной работы, на которую обречена ТИПА-27: большую часть времени мы занимались отловом нелегальных торговцев, нарушениями авторских прав и подделками.

Я проработала у Босуэлла в ТИПА-27 восемь лет, деля квартиру в Мэйда-Вейл с Пиквиком, возрожденным домашним дронтом, оставшимся у меня со времени всеобщего бума возрождения вымерших животных, когда можно было купить себе любого клонированного детеныша по каталогу. Я до зарезу – нет, просто до остервенения – хотела уйти из литтективов, но для повышения или перевода в другой отдел надо было начать делать хоть какую-то карьеру. Единственным для меня вариантом заработать полного инспектора было занять освободившуюся вакансию непосредственной начальницы в случае ее ухода из отдела на повышение или же к чертовой бабушке. Но это все никак не происходило: инспектор Тернер лелеяла надежду выйти замуж за богатенького мистера Тошонадо и оставить службу, а надежда так и оставалась надеждой, поскольку раз за разом мистер Тошонадо оказывался мистером Враки, сэром Алканафтом или мсье Вжеженат.

Как я уже сказала, папочка останавливал часы одним своим видом. Именно это и случилось неким весенним утром, когда я ела сэндвич в маленьком кафе неподалеку от работы. Мир замерцал, вздрогнул и замер. Владелец кафе застыл на полуфразе, картинка на экране телевизора окаменела. В небе неподвижно летели птицы. Автомобили и трамваи встали как вкопанные, угодивший в аварию мотоциклист с выражением ужаса на лице завис в двух футах от асфальта. Звуки тоже затормозили, сменившись глухим фоновым гулом: каждый звук в мире завяз на той ноте и громкости, на какой был в момент остановки времени.

– Как поживает моя прекрасная дочь?

Я обернулась. За столом сидел мой отец. Он порывисто встал, чтобы обнять меня.

– Все в порядке, – ответила я, крепко обнимая его в ответ. – Как мой возлюбленный отец?

– Не могу пожаловаться. Время – прекрасный лекарь.

Я несколько мгновений смотрела на него в упор.

– Знаешь, – пробормотала я, – мне кажется, что каждый раз, когда мы встречаемся, ты выглядишь все моложе.

– Так оно и есть. А как насчет внучат?

– При моем-то образе жизни? И не мечтай.

Мой отец улыбнулся, подняв бровь:

– Я бы не был столь категоричен.

Он вручил мне фирменную вулвортовскую сумку.

– Я недавно был в семьдесят восьмом году, – заявил он. – Вот, привез тебе подарочек.

Битловский сингл. Названия я не опознала.

– Разве они не разбежались в семидесятом?

– Не везде. Ну, как дела?

– Как всегда. Идентификация, авторские права, кражи…

– …все то же вечное дерьмо…

– Угу, – кивнула я. – Все то же вечное дерьмо. А тебя что сюда привело?

– Три недели вперед от тебя я приезжал проведать твою мать, – ответил он, сверяясь с хронографом на запястье. – Ну, хм, ты понимаешь почему. Через неделю она собирается перекрасить спальню в розово-лиловый цвет. Может, отговоришь? Совершенно не подходит к занавескам.

– Как она?

Он глубоко вздохнул.

– Ослепительна, как всегда. Майкрофт и Полли тоже были рады, что я их не забыл.

Это мои тетя и дядя. Я очень люблю их, хотя оба чокнутые. Особенно я скучаю по Майкрофту. Я много лет не возвращалась в родной город и виделась с семьей не так часто, как мне хотелось бы.

– Мы с матерью подумали, что неплохо бы тебе ненадолго съездить домой. Ей кажется, что ты относишься к работе чересчур серьезно.

– Слишком сильно сказано, папочка, особенно в твоем исполнении.

– Ой-ёй, какие мы недотроги. Как у тебя с историей?

– Неплохо.

– Ты знаешь, отчего умер герцог Веллингтон?

– Конечно, – ответила я. – Его застрелил французский снайпер в самом начале сражения при Ватерлоо. А что?

– Не обращай внимания, – пробормотал мой папочка с притворно-невинным выражением лица, царапая что-то в записной книжечке. Задумался на мгновение. – Стало быть, Наполеон выиграл сражение при Ватерлоо, правильно? – раздельно произнося каждое слово, спросил он.

– Да нет, конечно, – ответила я. – Фельдмаршал Блюхер вовремя вмешался и всех спас… – Я прищурилась. – Папа, это же школьный курс. Ты к чему клонишь?

– Значит, ты бы сказала, что это совпадение?

– Что именно?

– Нельсон и Веллингтон, два великих английских национальных героя, оба были застрелены в самом начале их наиболее славных и решающих сражений.

– А твоя версия?

– Тут замешаны французские ревизионисты.

– Но ведь на исход обоих сражений это не повлияло, – уперлась я. – Мы все равно выиграли оба сражения!

– Я же не говорил, что у них все получилось.

– Чушь собачья! – фыркнула я. – Ты, небось, думаешь, что те же самые ревизионисты прикончили в тысяча шестьдесят шестом году короля Гарольда, чтобы помочь норманнскому вторжению в Англию!

Папа не засмеялся. Он среагировал с легким удивлением:

– Гарольд? Убит? Как?

– Стрелой в глаз, папочка.

– Английской или французской?

– История об этом умалчивает, – ответила я, раздраженная странным уклоном его вопросов.

– В глаз, говоришь? Век расшатался… – пробормотал он, делая еще одну заметку.

– Что-что расшаталось? – переспросила я, не расслышав.

– Да ничего. Век. И я рожден восстановить его.

– «Гамлет»? – Я наконец узнала цитату.

Он пропустил мои слова мимо ушей и резко захлопнул записную книжку, затем рассеянно потер пальцами виски. Секундой позже мир сорвался с мертвой точки. Отец нервно огляделся по сторонам.

– Это за мной. Спасибо за помощь, мой Душистый Горошек. Когда встретишься с мамой, скажи, чтобы ввинтила лампочки поярче, и не забудь отговорить ее перекрашивать спальню в розово-лиловый цвет.

– А в другой?

– Сколько угодно.

Он улыбнулся мне и погладил по лицу. Я почувствовала, что в глазах у меня появилось что-то мокрое. Эти встречи были так коротки! Он уловил мою печаль и улыбнулся той самой улыбкой, которой любой ребенок ждет от отца. Затем сказал:

– Я плыву в глубину времен, и со мной Лишь Двенадцатый может сравниться…

Он сделал паузу, и я закончила цитату – кусочек из старой песенки Хроностражи, которую папа часто напевал мне в детстве:

– Я глазею на все, что случалось с Землей, И на все, что могло бы случиться.

И отец исчез. Мир пошел волнами, стрелки часов снова двинулись вперед. Бармен закончил фразу, птицы разлетелись по гнездам, телевизор продолжил тошнотворную рекламу «Смеющихся бургеров», и мотоциклист таки с глухим стуком ляпнулся о дорогу.

Все вернулось на круги своя. Никто, кроме меня, не видел, как папа пришел и ушел.

Я заказала крабовый сэндвич и принялась рассеянно его жевать. «Мокко», казалось, сто лет не остынет. Посетителей было немного. Стэнфорд, хозяин кафе, мыл чашки. Я отложила газету ради телевизора – на экране появилась заставка «ЖАБ-ньюс».

«ЖАБ-ньюс» была крупнейшей из новостных сетей Европы. Управляла ею корпорация «Голиаф», и при круглосуточном вещании она передавала такие последние новости, что национальным службам новостей оставалось только обливаться слезами от зависти. «Голиаф» гарантировал финансирование, стабильность – и несколько подозрительный душок. Никому не нравилось, что корпорация мертвой хваткой вцепилась в глотку нации, и камней в огород «ЖАБ-ньюс» летело предостаточно, несмотря на постоянные опровержения компании-учредителя.

– Перед вами «ЖАБ-ньюс»! – прогремел голос телезазывалы, перекрывая головокружительную музыку. – ЖАБ предлагает вам всемирные новости, самые последние новости и – прямо СЕЙЧАС!

В круге света возникла дикторша, улыбаясь в камеру.

– Сегодня понедельник, шестое мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, полдень. С обзором новостей вас знакомит Александра Белфридж. Крымский полуостров, – объявила она, – на этой неделе снова оказался в центре внимания. Последняя резолюция ООН настаивает на том, чтобы Англия и правительство Российской империи начали переговоры о суверенитете полуострова. Поскольку Крымская война тянется уже сто тридцать первый год, общественное мнение в стране и за рубежом все сильнее давит на обе стороны, требуя мира и прекращения вражды.

Я закрыла глаза и неслышно застонала. Свой патриотический долг я там уже выполнила в семьдесят третьем и видела, что такое война на самом деле, без фанфар и славы. Жара, холод, страх и смерть. Дикторша продолжала говорить, в ее голосе прорезались ура-патриотические нотки.

– Когда английские войска вытеснили русских с их последнего плацдарма на полуострове в 1975 году, это казалось нам величайшей победой над превосходящими силами. Однако с тех пор и до наших дней ситуация оставалась тупиковой, и на прошлой неделе сэр Гордон Липови-Ролекс выразил общее настроение нации на антивоенном митинге на Трафальгарской площади.

Пошла видеоврезка о большой и в основном мирной демонстрации в центре Лондона. Липови-Ролекс стоял на возвышении и держал речь перед лохматым гнездом микрофонов.

– То, что было начато под предлогом обуздания российской экспансии в 1854 году, – вещал член парламента, – за долгие годы превратилось всего лишь в жалкие усилия по поддержке национальной гордости…

Но я уже не слушала. Все это трындели уже в миллионный раз. Я глотнула кофе, и тут у меня даже шевелюра взмокла от пота. По телевизору под речь Липови-Ролекса показывали архивную пленку: Севастополь, английский гарнизон, окопавшийся в городе, в котором почти не осталось не только исторических памятников, но и архитектуры как таковой. Когда я смотрю хронику, в нос шибает кордитом, а голову наполняет треск и грохот взрывов. Я невольно коснулась единственной внешней отметины, оставленной этой кампанией, – крохотного шрама на подбородке. Другим повезло меньше.

Ничего не изменилось. Война продолжала молоть своими жерновами.

– Все это дерьмо, Четверг, – послышался рядом со мной суровый голос.

Это был Стэнфорд, хозяин кафе. Как и я, он был ветераном Крымской войны, только воевал в предыдущую кампанию. В отличие от меня, он потерял больше, чем невинность и несколько хороших друзей. Он хромал на двух протезах, а оставшейся в нем шрапнели хватило бы на полдюжины консервных банок.

– Вся эта жопа в Крыму – из-за ООН!

Он любил разговаривать со мной о Крыме, хотя мы придерживались прямо противоположных взглядов на войну. Честно говоря, больше никому это и не интересно. В фаворе сейчас солдаты, втянутые в непрекращающиеся разборки с Уэльсом, а отставные крымцы, как правило, засовывают военную форму подальше в шкаф.

– Думаю, нет, – рассеянно ответила я, глядя в окно; оттуда было видно крымского ветерана, просившего милостыню на углу: за пару пенни он читал наизусть Лонгфелло.

– Получается, если назад отдавать, так мы зря кровь проливали, – ворчал он. – Мы там с восемьсот сорок пятого года торчим. Может, скажешь, что мы и остров Уайт должны французам вернуть?

– Мы уже вернули остров Уайт французам, – спокойно ответила я.

Знания Стэнфорда о текущих событиях ограничивались обычно первой лигой крокета да любовными приключениями актрисы Лолы Вавум.

– Ни фига себе! – пробормотал он, сдвинув брови. – Отдали… Неужели отдали? Так не надо было отдавать! И что эта ООН о себе воображает?

– Я не знаю, но если они остановят убийства, я голосую за них, Стэн.

Бармен печально качал головой, слушая окончание речи Липови-Ролекса.

– …Нет сомнений, что царь Алексей Четвертый Романов имеет неоспоримо бо2льшие права на полуостров, и я жду того дня, когда мы сможем вывести свои войска и покончить с тем, что можно назвать не иначе как возмутительной тратой людских жизней и средств.

Снова появилась ведущая и перешла к другой теме – к намерению правительства на 83 % повысить налог на сыр. Непопулярное решение, которое, несомненно, приведет к тому, что наиболее активные граждане начнут пикетировать магазины, торгующие сыром.

– Да война хоть завтра кончится, надо только русских оттуда вышвырнуть! – воинственно заявил Стэнфорд.

Это не аргумент, и он сам это понимал. На полуострове не осталось уже ничего, за что стоило воевать, кто бы ни победил. Единственная полоска земли, которую не искрошили в пыль снаряды, была густо заминирована. Исторически и морально Крым принадлежал Российской империи, хоть ты тресни.

Дальше в новостях говорилось о столкновениях на границе с Социалистической Республикой Уэльс. Раненых нет, просто обмен выстрелами через реку Хэй близ Уая. Традиционно буйный пожизненный президент Овайн Глиндоор VII обвинял английский империализм в стремлении объединить Британию; Парламент, тоже традиционно, делал вид, что ничего не замечает. Программа продолжалась, но я уже слушала вполуха. В Данджнессе открылась новая атомная станция, на открытии присутствовал премьер-министр. Он, как положено, скалился под фотовспышками. Я вернулась к газете и начала читать статью о парламентском билле: с дронтов снимался статус охраняемых животных по причине резкого увеличения их численности. Сосредоточиться никак не получалось. В голову упорно лезли проклятые воспоминания о Крыме. К счастью, возвращая меня к реальности, запищал пейджер. Я бросила на стойку несколько банкнот и быстро направилась к выходу. За моей спиной ведущая мрачно рассказывала об убийстве молодого сюрреалиста – парня забила до смерти банда радикальных приверженцев французского импрессионизма.

2

Гэдсхилл

Существуют две школы, занимающиеся упругостью времени. Первая считает, что время очень изменчиво и каждое, даже самое малое, событие изменяет вероятностное будущее Земли. Вторая считает время устойчивым: несмотря на все ваши усилия, оно всегда возвращается к определенному настоящему. Лично я такими тривиальными вещами не занимаюсь. Я просто продаю галстуки всем, кто захочет купить…

Некий торговец в Виктории, июнь 1983

Мой пейджер принес ошеломляющее известие: украли то, что невозможно было украсть.

Вообще-то рукопись «Мартина Чезлвита» уже пропадала. Два года назад ее взял из сейфа охранник, который просто-напросто хотел прочесть книгу в ее чистом и первозданном виде. Не выдержав угрызений совести – или сломавшись на почерке Диккенса уже к третьей странице, – он признался в содеянном, и рукопись вернулась на место. Охраннику дали пять лет работ по обжигу извести в захолустье Дартмура.

В Гэдсхилле Диккенс провел последние годы жизни, но «Чезлвита» он написал не там. «Чезлвита» он писал на Девоншир-Террас, где жил со своей первой женой в 1843 году. Гэдсхилл – большой дом в викторианском стиле близ Рочестера. Во времена Диккенса оттуда открывался прекрасный вид на Мидуэй. Если прищуриться и не обращать внимания на нефтеперерабатывающий завод, предприятие по производству тяжелой воды и склады Экзотмата, не так уж трудно представить, что привлекло его в этот уголок Англии. Каждый день Гэдсхилл посещают тысячи людей, превратив это место в третий по популярности объект литературного паломничества после коттеджа Энн Хатауэй[1] и Хэворт-хауса сестер Бронте. Из-за огромного количества посетителей охрану жутко лихорадило, но очень долго ничего плохого не происходило – до тех пор, пока какой-то псих не вломился в Чотон, угрожая уничтожить все письма Джейн Остин, если не опубликуют его биографию писательницы, откровенно тупую и заурядную. В тот раз ущерба удалось избежать, но происшествие стало мрачным предзнаменованием. Через год в Дублине организованная банда попыталась похитить ради выкупа рукописи Джонатана Свифта. Началась долгая осада, которая закончилась тем, что двоих вымогателей пристрелили, а несколько оригиналов политических памфлетов и ранний набросок «Гулливера» были уничтожены. Неизбежное свершилось. Пришлось поместить литературные реликвии под пуленепробиваемое стекло, наладить электронную систему наблюдения и приставить вооруженную охрану. Никому не хотелось, чтобы все закончилось так печально, но нам не оставили выбора. С тех пор серьезных проблем почти не возникало, что делало похищение рукописи «Чезлвита» из ряда вон выходящим событием.

Я припарковала машину, прикрепила к нагрудному карману служебный бэдж ТИПА-27 и стала пробираться сквозь толпу журналистов и зевак. Босуэлла я увидела еще издали, поднырнула под руки выстроившихся живой цепью полицейских и наконец добралась до начальства.

– Доброе утро, сэр, – прошептала я. – Приехала, как только узнала.

Он приложил палец к губам и шепнул мне на ухо:

– Окно первого этажа. Потребовалось меньше десяти минут. Это все.

– Не поняла?

И тут я поняла. Ведущая тележурналистка «ЖАБ-ньюс» Лидия Сандалик готовилась взять интервью. Заканчивая вводный текст, она (классный у нее парикмахер!) уже поворачивалась к нам. Босуэлл ловко нырнул в сторону, игриво ткнув меня в ребра, и оставил одну под прицелом телекамеры.

– …«Мартина Чезлвита», украденную из музея Диккенса в Гэдсхилле. Рядом со мной литературный детектив Четверг Нонетот. Скажите, офицер, как могло случиться, что воры проникли внутрь и похитили одно из величайших литературных сокровищ?

«Ублюдок!» – еле слышно прошептала я вслед Босуэллу, который уже ускользал, трясясь от смеха. Нервно переступила с ноги на ногу. Поскольку страсть к искусству и литературе у населения нисколько не уменьшалась, профессия литтектива становилась все труднее, особенно при столь скудном бюджете.

– Воры влезли через окно первого этажа и прямиком направились к рукописи, – сказала я своим самым лучшим телевизионным голосом. – На то, чтобы проникнуть внутрь и скрыться, им понадобилось примерно десять минут.

– Насколько я понимаю, музей находится под постоянным контролем камер слежения, – продолжала Лидия. – Воры не попали на видеопленку?

– Мы ведем расследование, – ответила я. – Как вы понимаете, некоторые детали в интересах следствия должны оставаться нераскрытыми.

Лидия опустила микрофон и отключила камеру.

– А может быть, что-нибудь лично для меня, Четверг? – спросила она. – Эту попугайскую дребедень я и сама сочинить могу.

– Я же только что приехала, Лидс, – улыбнулась я. – Спроси меня еще раз через недельку.

– Чет, через неделю все это будет уже в архиве. Ладно, запускай вертушку.

Оператор снова вскинул камеру на плечо, и Лидия возобновила репортаж.

– У вас есть какие-нибудь зацепки, литтектив?

– Есть несколько версий, которые мы разрабатываем. Мы уверены, что сумеем вернуть рукопись музею и арестовать замешанных в это дело преступников.

Ох, как бы мне хотелось поверить в это самой! Я много времени провела в Гэдсхилле, изучая систему охраны, и знала, что она там не хуже, чем в Английском национальном банке. Преступники свое дело знали. По-настоящему знали. А потому расследование становилось для меня чем-то личным.

Интервью закончилось, и я поднырнула под огораживающую место преступления ленточку «ТИПА. Не нарушать» и пошла туда, где ждал меня Босуэлл.

– Ну и бардак же тут, Четверг. Тернер, введите ее в курс дела. – Босуэлл оставил нас и пошел искать что-нибудь перекусить.

– Если ты поймешь, как они сумели это проделать, – пробормотала Пейдж (очень похожая на Босуэлла, только модель чуть постарше и в женском исполнении), – я готова съесть свои ботинки, пряжки и прочую хренотень.

Босуэлл и Тернер уже служили в отделе литтективов, когда я поступила туда после армии и краткой службы в Суиндонском полицейском управлении. Уйти из нашего отдела почти невозможно: перевод в Лондонское отделение – это потолок профессии. Чтобы выбраться отсюда, надо умереть или уволиться. У нас любят повторять, что отдел литтективов – это вам не на рождественские каникулы, это на всю жизнь.

– Ты нравишься Босуэллу, Четверг.

– В каком смысле? – подозрительно спросила я.

– В том смысле, что он прочит тебя на мое место после моего ухода. В выходные состоялась наша помолвка с симпатичным парнем из ТИПА-3.

Мне следовало отреагировать с бо2льшим энтузиазмом, но Тернер столько раз была помолвлена, что могла бы напялить на все пальцы по два обручальных кольца, причем и на руки, и на ноги.

– ТИПА-3? – с любопытством спросила я.

Даже служба в Сети не позволяет узнать, чем занимается каждый отдел (Джо Трепач, возможно, осведомлен лучше, чем мы). Единственным агентством выше Двенадцатого, о котором я что-то знала, было Девятое – Антитеррористические операции. Ну, и Первое, конечно, ТИПА Внутренней безопасности. Этакая ТИПА-полиция, присматривают за нами, чтобы не забывались.

– ТИПА-3? – повторила я. – А чем они занимаются?

– Сверхъестественными делами.

– Я думала, что этим занимается ТИПА-2.

– ТИПА-2 занимается Странными сверхъестественными делами. Я его спрашивала, но так и не вытянула никакого ответа. Да и не с руки – мы были немного заняты. Посмотри-ка на это.

Тернер провела меня в комнату, где хранилась рукопись в кожаном переплете. Стеклянный бокс, некогда содержавший ее, был пуст.

– Есть что-нибудь? – спросила Пейдж одного из криминалистов, обследовавших место преступления.

– Ничего.

– Перчатки? – спросила я.

Офицер-криминалист встала и потянулась. Ни единого отпечатка, ни единого следочка она так и не нашла.

– Нет. И вот что странно. Не похоже, чтобы они вообще прикасались к поверхности – ни перчаткой, ни даже тряпкой. По мне, так этот бокс и не открывали вовсе, а рукопись до сих пор внутри!

Я посмотрела на стеклянный бокс. Он по-прежнему был надежно заперт, больше ни один экспонат не тронули. Ключи хранились отдельно и как раз в данный момент ехали сюда из Лондона.

– Подождите, тут что-то не так, – пробормотала я, наклонившись поближе.

– Что ты разглядела? – насторожилась Пейдж.

На боковой панели бокса стекло выглядело слегка волнистым. Участок был размером примерно с рукопись.

– Я уже заметила, – сказала Пейдж. – Решила, что это просто дефект стекла.

– Дефект? Это у закаленного пуленепробиваемого стекла? – поинтересовалась я. – Невозможно. И этого дефекта тут не было, когда я инспектировала систему охраны, будьте уверены.

– Что же тогда?

Я погладила прочное стекло, прислушиваясь к ощущениям: блестящая поверхность волнистыми изгибами текла под моими пальцами. По спине пробежала дрожь. Возникло странное чувство узнавания – будто давно забытый школьный хулиган вдруг окликнул меня на улице как доброго приятеля.

– Вроде бы знакомая работа, Пейдж. Когда мы найдем взломщика, это наверняка окажется человек, которого я знаю.

– Ты работаешь литтективом семь лет, Четверг.

Я поняла, на что она намекает.

– Восемь. Ты права, ты, вероятно, тоже его знаешь. Не мог это сделать Ламбер Туолтс?

– Мог бы, только он пока вне игры: ему еще четыре года отсиживать за мошенничество – за «Победные усилия любви»[2].

– А Кинз? Нечто подобное – вполне в его духе.

– Увы, Мильтон уже не с нами. Простудился в библиотеке Паркхерста[3] и через две недели умер.

– М-м-м? – Я показала на две видеокамеры. – А на пленке кто?

– Никого, – ответила Тернер. – Муха не пролетала. Могу прокрутить тебе обе записи, но умнее ты от этого не станешь.

Она показала мне все материалы. Охранника уже допросили в участке. Поначалу надеялись, что вор – один из своих, но вряд ли: охранник был так же подавлен, как и все мы.

Тернер включила видео и нажала кнопку воспроизведения.

– Смотри внимательно. Рекордер следит за пятью камерами и снимает с каждой пятисекундный фрагмент изображения.

– Значит, максимальный разрыв в записях каждой камеры составляет двадцать секунд?

– Вот именно. Смотришь? Отлично. Итак, вот рукопись…

Она показала на объект, прекрасно различимый сквозь стекло, затем изображение переключилось на видеокамеру у передней двери. Ни малейшего движения. Затем внутренняя дверь, через которую обязан был бы пройти любой грабитель. Остальные входы были замурованы. Изображение переключилось на коридор, затем на прихожую, а потом снова на комнату с рукописью. Тернер нажала кнопку «пауза», и я наклонилась к экрану.

– Двадцать секунд на то, чтобы войти, открыть бокс, забрать «Чезлвита» и свалить отсюда? Невозможно.

– Поверь мне, Четверг, именно так и случилось. – Последнее замечание сделал Босуэлл, заглянувший мне через плечо. – Я не знаю как, но они это сделали. Мне уже звонил по этому делу ТИПА-директор Гэйл, а его уже успел пнуть премьер-министр. Начались парламентские запросы. Скоро полетят головы. И, заверяю вас, моей среди них не будет.

Он многозначительно посмотрел на нас, и мне стало здорово не по себе. Именно я консультировала музей во время установки охранной системы.

– Мы немедленно возьмемся за дело, сэр, – ответила я, нажимая кнопку «пауза», чтобы снова запустить пленку.

Картинки на экране ритмично сменяли друг друга, пока запись не кончилась. Я придвинула стул, отмотала пленку назад и стала смотреть с самого начала.

– Что ты надеешься там найти? – спросила Пейдж.

– Что-нибудь.

Не нашла.

3

Опять за рабочим столом

Финансирование Сети тективно-интрузивных правительственных агентств обеспечивается непосредственно правительством. Почти вся деятельность осуществляется централизованно, но все ТИПА-отделы имеют представителей на местах, бдительно наблюдающих за любыми осложнениями, возникающими в провинции. Их курирует местное начальство, которое связано с национальными представительствами по вопросам обмена информацией, управления и политических решений. Как любое большое правительственное учреждение, на бумаге оно выглядит лучше, но на деле находится в полнейшем беспорядке. Мелкие свары и действия в угоду политическим соображениям, высокомерие и неприкрытая кровожадность – все это почти стопроцентная гарантия того, что левая рука не ведает, что творит правая.

МИЛЬОН ДЕ РОЗ Краткая история Сети тективно-интрузивных правительственных агентств

Миновало два дня безуспешных поисков «Чезлвита». Мы не нашли и легчайшего намека хоть на какой-нибудь ключ к разгадке. Пошли слухи о том, как нас собираются взгреть – правда, только лишь в том случае, если мы не сообразим, каким образом украли рукопись. Смешно получить по шее за дыру в охранной системе, которую никто не может найти. В некотором унынии я сидела за рабочим столом. Вспомнив разговор с папой, я позвонила матери и попросила не красить спальню в розово-лиловый цвет. Результат моей просьбы оказался, мягко говоря, неожиданным: мать воскликнула, что это просто грандиозная идея, и бросила трубку, прежде чем я успела сказать еще хоть слово. Я вздохнула и погрузилась в телефонные сообщения, накопившиеся за последние два дня. По большей части это были звонки от информаторов и встревоженных граждан, ограбленных и обманутых – и желавших знать, продвинулись ли мы в расследовании их дел. По сравнению с «Чезлвитом» – сплошная шелуха: целая толпа легковерных людей клюнула на первое издание стихотворений Байрона по совершенно смешной цене, а теперь горько жаловалась на то, что им всучили подделку. Как и большинство оперативников, я прекрасно знала, кто стоит за этим мошенничеством, но мы никогда не ловим крупную рыбу – только «распространителей», дилеров, которые продают товар. Попахивало коррупцией в верхах, а доказательств – пшик. Обычно я с интересом просматриваю свою почту, но сегодня ни одного серьезного сообщения так и не попалось. В конце концов, стихи Байрона, Китса или По остаются настоящими, независимо от того, проданы они законно или из-под полы. Читаются-то они совершенно одинаково.

Я выдвинула ящик стола и вытащила маленькое зеркальце. На меня смотрела самая заурядная женщина. Прямые, мышиного цвета волосы длиною чуть ниже плеч наспех стянуты в хвост на затылке. Скулы обычные, и на лице, к легкому моему удивлению, уже начали проявляться морщинки. Я вспомнила мать, которая к сорока пяти стала похожа на грецкий орех. Содрогнулась, сунула зеркальце на место и вынула плохонькую, слегка потрепанную фотографию. Меня снимали с группой друзей в Крыму. Я была тогда простым капралом Ч. Нонетот № 33550336, водителем БМП, прилежно прослужила родине полный срок, много чего на войне пережила и наконец с почетом ушла в отставку, доказав все, что нужно было доказать. От меня ждали, что я буду хвастаться, как добровольно пошла в армию и каких подвигов насовершала, но я всех разочаровала. Как-то побывала на встрече полковых друзей, этим все и кончилось: я поняла тогда, что ищу тех, кого заведомо там не найду.

На снимке Лондэн стоял слева от меня, обнимая за плечи обоих своих соседей – меня и моего брата, своего лучшего друга. Лондэн потерял ногу, но вернулся домой. Мой брат остался там.

– Это кто? – спросила Пейдж, заглянув мне за плечо.

– Йа-а! – взвыла я. – Ты меня до чертиков напугала!

– Извини. Крым, да?

Я протянула ей снимок, и она всмотрелась внимательней.

– Это, наверное, твой брат – носы у вас одинаковые.

– Знаю. Мы менялись носами по очереди. Его нос я носила по понедельникам, средам…

– А второй, наверное, Лондэн.

Я нахмурилась и обернулась к ней. Я никогда никому не рассказывала о Лондэне. Это слишком личное. Я чувствовала себя так, будто меня предали. Выходит, она тайком сует свой нос…

– Откуда ты знаешь о Лондэне?

Она услышала ярость в моем голосе, улыбнулась и удивленно приподняла брови.

– Ты сама рассказала.

– Я?

– Ну да. Язык у тебя заплетался, и большей частью ты несла всякую чушь, но точно имела в виду Лондэна.

Я поморщилась.

– На пьянке под прошлое Рождество, что ли?

– Или годом раньше. Не у тебя одной все в башке путалось.

Я уперлась взглядом в фотографию.

– Мы были обручены.

Пейдж сразу занервничала. Крымские помолвки – очень скользкая тема для разговора.

– Он… ну… вернулся?

– В основном да. Одну ногу пришлось оставить. Мы не слишком часто разговариваем в последнее время.

– Как его полное имя? – спросила заинтригованная Пейдж: ей наконец удалось разузнать хоть что-нибудь о моем прошлом.

– Парк-Лейн. Лондэн Парк-Лейн, – впервые с незапамятных времен я произнесла его имя вслух.

– Парк-Лейн, который писатель?

Я кивнула.

– Симпатичный парень.

– Спасибо, – ответила я, толком не понимая, за что благодарю.

Снимок снова переместился в стол, а Пейдж прищелкнула пальцами.

– Тебя требует Босуэлл, – объявила она, с грехом пополам вспомнив, зачем пришла.

Босуэлл был не один. Меня ждал еще человек лет сорока, он встал, едва я вошла в кабинет. Смотрит, почти не мигая; через пол-лица, сбоку, длинный вертикальный шрам. Босуэлл что-то промямлил, закашлялся, посмотрел на часы и сообщил, что должен нас ненадолго покинуть.

– Вы из полиции? – спросила я, когда мы остались наедине. – Кто-то из родственников умер или что?

Мужчина опустил жалюзи, стараясь создать более интимную обстановку.

– Я ни о чем таком не знаю.

– Вы из ТИПА-1? – спросила я, заподозрив назревающую нахлобучку.

– Я? – с искренним удивлением уставился он на меня. – Нет.

– Литтектив?

– Почему бы вам не присесть?

Он пододвинул мне стул, а сам сел в огромное дубовое вращающееся кресло Босуэлла. На столе лежала пухлая папка с моим именем на обложке. Выходит, он изучал мое личное дело. Я просто изумилась, насколько толстым оно оказалось.

– И это все про меня?

Он пропустил мои слова мимо ушей. Вместо того чтобы открыть папку, он подался вперед и уставился на меня немигающим взглядом:

– Как вы оцениваете дело «Чезлвита»?

Я поймала себя на том, что пялюсь на шрам. Он тянулся от лба к подбородку и очертаниями был похож на сварной шов. Губу оттягивал чуть вверх. Если не считать этого, мужчина был довольно приятен лицом, без шрама вообще красавец. Наверное. Был.

Он инстинктивно прикрыл шрам рукой и пробормотал, проясняя ситуацию:

– Казачий подарочек.

– Извините.

– Да ладно. На него трудно не смотреть.

Он немного помолчал.

– Я работаю в ТИПА-5, – медленно проговорил он, предъявляя мне блестящий бэдж.

– ТИПА-5? – разинула я рот, не сумев скрыть удивления. – А чем вы занимаетесь?

– Запрещено разглашать, мисс Нонетот. Я показал вам бэдж, так что вопросы соблюдения секретности вас волновать не должны. Могу, если хотите, уладить это с Босуэллом…

У меня заколотилось сердце. Разговоры с представителями старших отделов иногда приводили к переводам…

– Итак, мисс Нонетот, что вы думаете о «Чезлвите»?

– Вам нужно мое мнение или официальная версия?

– Ваше мнение. Официальную версию я уже выслушал от Босуэлла.

– Думаю, еще рано говорить. Если мотив – выкуп, есть шанс получить рукопись в целости. Если ее украли для продажи или по заказу, мы тоже вправе предполагать, что она еще цела. Ну а терроризм – это повод для серьезного беспокойства. В случаях один и три литтективам, считаем, уже хана. Подключится Девятый, влезет со своими грязными лапами и вышибет нас из игры.

Мужчина внимательно посмотрел на меня и кивнул.

– А вам это не по нраву, так?

– Меня, скажем так, это уже достало, – ответила я чуть более резко, чем следовало бы. – Кстати, вы кто?

Он рассмеялся:

– Извините. У меня дурные манеры. Я не собирался изображать придурка плаща и кинжала. Меня зовут Тэмворт, старший полевой агент ТИПА-5. На самом деле, – добавил он, – толку от этого звания мало. Нас ровно я и еще двое.

Мы обменялись рукопожатием.

– Трое на весь отдел? – не поверила я. – Что это значит?

– Я потерял вчера нескольких ребят.

– Извините.

– Да нет, я не о том. Мы просто немного продвинулись в расследовании, а это не всегда становится хорошей новостью. Обычно в ТИПА-5 работают прекрасные аналитики, но вот полевой работы они не любят. У них дети. У меня – нет. Но я их понимаю.

Я кивнула. Такое я тоже понимаю.

– А почему вы обратились ко мне? – почти небрежно спросила я. – Я служу в ТИПА-27, о чем любезно и неутомимо заботится отдел кадрового обмена, и мои таланты применяются в области между письменным столом литтектива и кухонной плитой.

Тэмворт усмехнулся. Похлопал по папке с моим личным делом.

– Все это я знаю. В нашем отделе кадров не умеют говорить нет, они предпочитают дурить людям голову. И достигли выдающихся успехов. С другой стороны, они прекрасно сознают ваш потенциал. Я только что говорил с Босуэллом, и он сказал, что готов вас отпустить, если вы согласитесь помочь нам в ТИПА-5.

– Ну, если вы из Пятого, то с выбором у него было туговато, не так ли?

Тэмворт рассмеялся.

– Верно. Но у вас выбор есть. Я никогда не рекрутирую того, кто не хочет со мной работать.

Я присмотрелась. Он не врал.

– Это перевод?

– Нет, – ответил Тэмворт. – Не перевод. Вы просто нужны мне, потому что у вас есть необходимая информация. Вы будете наблюдателем, ничего больше. Как только вы узнаете, что мы для вас припасли, вы и сами ничего большего не захотите.

– Значит, когда дело будет закрыто, меня вышвырнут и вернут назад?

Несколько мгновений он молча смотрел на меня, изо всех сил излучая искренность. Это мне в нем понравилось.

– Я не даю обещаний, мисс Нонетот, но любой, кто работал на Пятый, может быть полностью уверен в том, что в Двадцать седьмой он уже не вернется.

– Чего вы от меня хотите?

Тэмворт вытянул из папки листок бумаги и пододвинул ко мне. Это был стандартный допуск к секретной работе. Подписав его, я передавала Сети право практически на все свое имущество и даже несколько больше, если сболтну хоть словечко тому, у кого соответствующего допуска нет. Я послушно подписала бумагу и вернула Тэмворту. В обмен он выдал мне сверкающий бэдж ТИПА-5, на котором уже значилось мое имя. Этот парень знал меня лучше, чем я думала.

Покончив с формальностями, он заговорил намного тише:

– ТИПА-5 в основном занимается поиском и задержанием. Мы разыскиваем человека до тех пор, пока не устанавливаем его местонахождение и не задерживаем. Затем принимаемся за следующего. ТИПА-4 занимается практически тем же самым, просто они охотятся за другим объектом. Одним человеком. Вы его знаете. Как бы то ни было, утром я был в Гэдсхилле, Четверг – могу я называть вас Четверг? – и тщательно осмотрел место преступления сам. Кто бы ни украл рукопись «Чезлвита», он не оставил никаких отпечатков пальцев, никаких следов проникновения и даже тени на видеопленке.

– Маловато для начала, правда?

– Напротив. Это именно тот взлом, которого я очень долго ждал.

– Вы поделились своим открытием с Босуэллом?

– Конечно нет. Нас не интересует рукопись, нас интересует тот, кто ее украл.

– И кто же это?

– Я не могу назвать вам имя. Но могу его написать.

Он взял фломастер, написал в блокноте «Ахерон Аид» и показал мне:

– Узнаете?

– Более чем. Тех, кто о нем никогда не слышал, наверно, по пальцам можно пересчитать.

– Пожалуй. Но вы ведь встречались с ним, не так ли?

– Совершенно верно, – ответила я. – Он читал лекции, когда я изучала английский в Суиндоне в шестьдесят восьмом году. Никто из нас не удивился, когда он свернул на стезю преступления. Было в нем нечто развратное. Одна студентка от него забеременела.

– Да, Брейберн, мы знаем. А как насчет вас?

– Беременностью он меня не осчастливил. Но попытка была впечатляющая.

– Вы спали с ним?

– Нет. Спать с преподавателем меня никогда не привлекало. Полагаю, мне льстило его внимание – водил обедать и все такое. Он был великолепен, вот только вместо морали – полный вакуум. Помню, во время вдохновенной лекции по «Белому дьяволу» Джона Уэбстера его арестовали за вооруженный грабеж. В тот раз его отпустили, не предъявив обвинения, но случая с Брейберн за глаза хватило, чтобы его уволить.

– Он просил вас уехать с ним, но вы его отшили.

– Вы хорошо информированы, мистер Тэмворт.

Тэмворт что-то нацарапал в своем блокноте. Снова поднял взгляд на меня.

– Важный вопрос: вы знаете его в лицо?

– Конечно, – ответила я. – Но вы зря тратите время. Он умер в Венесуэле в восемьдесят втором.

– Нет. Он просто заставил нас думать, что умер. Через год мы провели эксгумацию. В могиле его вообще не было. Он настолько хорошо изобразил собственную смерть, что даже врачей обдурил. Они захоронили нагруженный кирпичами гроб. Этот человек обладает весьма загадочными способностями, потому-то мы и не произносим его имени вслух. Это я называю Правилом номер один.

– Его имя? А почему?

– Потому что он слышит свое имя – даже если произнести его шепотом – на расстоянии в тысячу ярдов. Если не больше. Так он обнаруживает наше присутствие.

– А почему вы думаете, что именно он украл «Чезлвита»?

Тэмворт открыл портфель и достал папку. На ней стоял гриф: «Совершенно секретно. Только с разрешения ТИПА-5». Прозрачный кармашек на обложке, в который обычно вставляют фотографию из полицейского архива, был пуст.

– У нас нет ни одного его изображения, – сказал Тэмворт, когда я открыла папку. – Он не фотографировался, не снимался на видео и никогда не оставался под арестом достаточно долго, чтобы его зарисовали. Помните камеры наблюдения в Гэдсхилле?

– Ну?

– Они не засекли никого. Я очень тщательно просмотрел все пленки. Угол обзора камеры менялся каждые пять секунд, так что преступники, находясь в здании, просто не могли уклониться и остаться вне поля зрения. Понимаете, что я имею в виду?

Я медленно кивнула, продолжая листать дело Ахерона. Тэмворт продолжал:

– Я охочусь за ним уже пять лет. На него семь ордеров за убийства в Англии. Восемнадцать в Америке – вымогательство, воровство и похищение людей. Это хладнокровный, расчетливый и безжалостный тип. Тридцать шесть из сорока двух его жертв, известных нам, были офицерами Сети или полиции.

– Хартлпул в семьдесят пятом? – спросила я.

– Да, – сдержанно ответил Тэмворт. – Вы слышали об этом?

Слышала. Много кто слышал. После неудачного ограбления Аида загнали в угол в цоколе многоэтажного гаража рядом с банком. Один из его подельников валялся мертвым в здании банка: Ахерон добил раненого, чтобы тот не проболтался. А в гараже Аид заставил преследовавшего его офицера отдать пистолет и, выбираясь оттуда, застрелил еще шестерых. Единственным полицейским, оставшимся в живых, оказался тот, из чьего пистолета он перестрелял остальных. Юмор у Ахерона такой. На следствии уцелевший полицейский так и не смог удовлетворительно объяснить, почему он отдал оружие. Он рано ушел в отставку и после шести лет запоев и мелких краж отравился выхлопными газами в машине. Таким образом, он стал седьмой жертвой Аида.

Тэмворт помолчал.

– Я допрашивал его незадолго до самоубийства, – продолжил он, – когда мне было приказано найти… его любой ценой. То, что я выяснил, заставило меня сформулировать Правило номер два: если тебе не повезет настолько, что придется столкнуться с ним лично, не верь ничему, что он говорит или делает. Он способен лгать в мыслях, поступках, жестах и внешности. И при этом обладает странной убедительностью, подчиняя себе более слабый разум. Я еще не упоминал о том, что нам разрешено использовать любые средства?

– Нет. Но я догадывалась.

– ТИПА-5 придерживается по отношению к нашему приятелю только одной политики: стреляем на поражение…

– Эй-эй, секундочку! Вам дали право убивать без суда?

– Добро пожаловать в Пятый, Четверг. А что, вы думали, означает «задержать»? – Он рассмеялся несколько нервно. – Как в поговорке: «Хочешь служить в ТИПА – коси под чумного типа». Мы тут не гладью вышиваем.

– А это законно?

– Ни в малейшей степени! Все номера меньше ТИПА-8 находятся в Большом Слепом Пятне. У нас есть присказка: под Восьмым – над законом. Слышали ее когда-нибудь?

– Нет.

– Теперь будете слышать часто. В любом случае руководствуемся Правилом номер три: по возможности обходиться без арестов. Какой у вас пистолет?

Я сказала, и он снова сделал пометку в блокноте.

– Я достал для вас патроны с высокоскоростными пулями.

– С нас шкуру спустят, если застукают с ними.

– Только для самозащиты, – быстро объяснил Тэмворт. – Вы с этим человеком дел иметь не будете, я просто хочу, чтобы вы его опознали, когда он проявится. Но поймите: если дерьмо таки взорвется, я не хочу, чтобы мои люди бросались с саблей на танк. И использовать что-то слабее этих пуль – все равно что надевать картонный бронежилет. Мы почти ничего о нем не знаем. У нас нет его свидетельства о рождении, мы не знаем даже его приблизительный возраст или кто были его родители. Он просто вынырнул в пятьдесят четвертом году как мелкий жулик с литературными наклонностями и начал упорно пробиваться наверх. А сейчас он третий в мировом списке самых разыскиваемых преступников.

– А кто номер один и два?

– Не знаю. Кроме того, меня авторитетно заверили, что лучше мне этого и не знать.

– Хорошо. С чего мы начнем?

– Я вам позвоню. Будьте наготове и держите пейджер постоянно включенным. С этого момента вы в Двадцать седьмом не работаете, так что наслаждайтесь свободным временем. До встречи!

Спустя мгновение он уже исчез, оставив меня с бэджем ТИПА-5 и бешено колотящимся сердцем. Вернулся Босуэлл, следом притащилась изнывающая от любопытства Пейдж. Я показала им бэдж.

– Доброго пути! – обняла меня Пейдж.

Босуэлл выглядел менее счастливым. В конце концов, у него голова болела о собственном отделе.

– В ТИПА-5 иногда играют очень грубо, Нонетот, – с отеческой заботой сказал он. – Вернись-ка к себе и как следует поразмысли за своим столом. Попей кофейку, булочку скушай. Нет, две булочки. Не принимай поспешных решений, взвесь все за и против. Когда закончишь, буду рад выслушать твое решение. Ты поняла?

Я поняла. Удирая из нашего офиса, я в спешке чуть не забыла фотографию Лондэна.

4

Ахерон Аид

Главной причиной для совершения самых мерзких и отвратительных преступлений – скажем прямо, я считаюсь экспертом в этой области – является само преступление. Конечно, обогащение приятно, но оно лишает преступление привкуса порока, низводя его на самый низкий уровень, единственно доступный тем, кто отмечен чрезмерной алчностью. Истинное беспричинное зло встречается так же редко, как и настоящее добро, а мы все знаем, какая это редкость…

АХЕРОН АИДПорочность во имя удовольствия и процветания

В течение первой недели Тэмворт не позвонил, второй – тоже. Я попыталась дозвониться до него в начале третьей, но напоролась на профессионального бюрократа, который напрочь отказался признавать, что Тэмворт или даже ТИПА-5 вообще существуют. Я использовала свободное время, чтобы ознакомиться с новыми книгами, пролистать газеты, починить машину и даже – из-за нового закона – зарегистрировать Пиквика как домашнее животное, а не как дикого дронта. Я отвезла его в мэрию к ветеринарному инспектору, который тщательно осмотрел вымершую в свое время птицу. Пиквик смотрел на него с несчастным видом, поскольку, как и любое нормальное домашнее животное, терпеть не мог ветеринаров.

– Плок-плок, – нервно сказал Пиквик, когда инспектор умело защелкнул у него на щиколотке бронзовое кольцо.

– Бескрылый? – с любопытством спросил чиновник, глядя на несколько необычный экстерьер Пиквика.

– Это версия один-два, – пояснила я. – Из самых первых. Серия была завершена лишь к один-семь.

– Наверное, он уже старенький.

– В октябре двенадцать стукнет.

– У меня был один из ранних тасманийских волков, – мрачно сказал чиновник. – Версия два-один. Когда мы вынули его из автоклава, у него не было ушей. Глух, как камень. Никакой гарантии. Чертова свобода, вот как я это называю. Вы читали «Новый генщик»?

Пришлось признаться, что нет.

– На прошлой неделе они вывели стеллерову корову. И как прикажете мне пропихивать ее в эту дверь?

– Может, ей бока маслом смазать? – предложила я. – Или приманить тарелкой водорослей?

Но чиновник уже не слушал. Он занялся другим дронтом, розоватого цвета птицей с длиннющей шеей. Владелец поймал мой взгляд и застенчиво улыбнулся.

– Добавочные линии ДНК от фламинго, – объяснил он. – Надо было от голубя взять.

– Версия два-девять?

– Даже два-девять-один. Смесь жутковатая, но для нас он просто Честер. Мы его ни на кого не променяем.

Инспектор изучал регистрационные документы Честера.

– Мне очень жаль, – сказал он наконец, – но два-девять-один подпадает под новую категорию. Химеры.

– Что вы хотите сказать?

– Недостаточно дронт, чтобы быть дронтом. Комната номер семь дальше по коридору. Идите следом за владельцем шорька и соблюдайте осторожность: сегодня утром я отправил туда снарка.

Я оставила хозяина Честера ругаться с чиновником и увела Пиквика гулять в парке. Позволила ему побегать без поводка, он погонялся за голубями, потом подружился с несколькими дикими дронтами, полоскавшими лапки в пруду. Они радостно варкались в воде, тихонько плокая друг дружке, пока не пришло время возвращаться домой.

Через два дня я уже исчерпала все варианты расстановки мебели, но, к счастью, Тэмворт позвонил. Он сказал, что занял наблюдательный пост и я нужна ему на месте. Я поспешно записала адрес и через сорок минут была уже в Ист-Энде. Искомый дом нашелся на убогой улочке между складами, заброшенными лет двадцать назад по причине ускоряющегося разрушения. Я потушила фары и вышла, спрятав все ценное и тщательно заперев машину. Мой потрепанный «понтиак» был достаточно старым и помятым, чтобы не выделяться среди мрачного окружения. Осмотрелась по сторонам. Кирпичная кладка крошилась, жирные мазки зеленой слизи пятнали стены там, где некогда были трубы. Стекла грязные, много треснутых и битых, стены первого этажа разрисованы граффити, а местами закопчены недавним пожаром. Ржавая пожарная лестница зигзагом шла по стене, бросая ступенчатую тень на усеянную выбоинами дорогу и несколько сгоревших автомашин. Следуя инструкциям Тэмворта, я пробралась к боковому входу. Внутри в стенах зияли огромные трещины, запах сырости и пыли мешался со смрадом бытовой химии и ароматами из лавочки специй на первом этаже. Неоновый свет все время мигал, и я разглядела в темном проеме двери несколько женщин в мини-юбках. Местное население представляло собой любопытную мешанину. Недостаток дешевого жилья в Лондоне и окрестностях привлекал сюда представителей всех слоев населения, от подонков до профессионалов. Последних с точки зрения закона и порядка было немного, но это все же позволяло ТИПА-агентам работать здесь, не вызывая подозрений.

Я поднялась на седьмой этаж. На площадке два молодых фэна Генри Филдинга менялись наклейками от жвачек.

– Меняю твою одну Софию на одну Амелию!

– А ху-ху не хо-хо? – презрительно ответил его приятель. – За Софию ты мне вместе с Амелией отдашь Олворти и Тома Джонса!

Второй, осознав ценность Софии, неохотно согласился. Сделка была заключена, и они побежали вниз по лестнице искать бутылочные крышки. Я сверилась с номером, продиктованным Тэмвортом, и постучала в дверь, покрытую полуоблупившейся краской персикового цвета. Мне с опаской отворил человек лет восьмидесяти с гаком. Он прятал лицо, прикрывая его морщинистой рукой. Я показала ему бэдж.

– Вы, должно быть, гость, Нонетот, – сказал он слишком бодрым для своих лет голосом.

Я пропустила древнюю шутку мимо ушей и вошла. Тэмворт с помощью бинокля следил за окнами в здании напротив. Он, не оборачиваясь, махнул мне рукой. Я снова посмотрела на старика и улыбнулась:

– Зовите меня Четверг.

Ему понравилось, он пожал мне руку.

– Я О2решек, можете звать меня Младший.

– Орешек? – переспросила я. – Вы не родственник Филберта?

Старик покивал.

– Филберт… ах да, – прошептал он. – Хороший парень, добрый сын своего отца.

Филберт Орешек был единственным мужчиной, который хоть ненадолго заинтересовал меня, после того как десять лет назад я бросила Лондэна. Орешек служил в Хроностраже. Он отправился на задание в Тьюксбери и не вернулся. Мне позвонил его начальник и объяснил, что парню пришлось задержаться. Я поняла так, что у него завелась другая девушка. Какое-то время было больно, но Филберта я не любила. Я знала это твердо, поскольку уже любила раньше – Лондэна. Если хоть раз был влюблен, то узнаешь любовь с первого раза, как картину Тернера или западный берег Ирландии.

– Значит, вы его отец?

Орешек направился в кухню, но я не собиралась его отпускать:

– Как он? Где сейчас живет?

Старик возился с чайником.

– Мне трудно говорить о Филберте, – сказал он наконец, промокая угол рта носовым платком. – Это было так давно!

– Он умер? – спросила я.

– О нет, – прошептал старик. – Он жив. Я думал, вам сказали, что ему пришлось задержаться?

– Сказали. Я просто решила, что он встретил другую.

– Нам казалось, вы должны сообразить. Ваш отец состоял – или состоит, я полагаю, – в Хроностраже, и мы прибегли к обычному… как бы это… эвфемизму.

Он многозначительно посмотрел на меня. Ясные голубые глаза сверкали сквозь густые ресницы. Мое сердце гулко колотилось.

– О чем вы говорите? – растерянно спросила я.

Старик собирался сказать что-то еще, но вместо этого погрузился в молчание, постоял немного и пошаркал в гостиную надписывать наклейки на видеокассетах. Тут явно крылось нечто более сложное, чем девушка в Тьюксбери, но время было на моей стороне. С расспросами можно не торопиться.

А пока что стоило осмотреть комнату. Стол на козлах у сырой стены был заставлен оборудованием для слежки. Катушечный магнитофон «Ревокс» соседствовал с микшером, который выводил все семь «жучков» и телефонную линию на восемь различных звуковых дорожек. Фотоаппарат с мощным телеобъективом, рядом видеокамера, ведущая низкоскоростную запись на десятичасовую кассету.

Тэмворт все-таки оглянулся:

– Привет, Четверг. Подойдите и гляньте.

Я посмотрела в бинокль. В квартире напротив, менее чем в тридцати ярдах отсюда, я увидела хорошо одетого мужчину лет пятидесяти с худым задумчивым лицом. Мне показалось, что он разговаривает по телефону.

– Это не он.

Тэмворт улыбнулся:

– Знаю. Это его брат, Стикс. Мы узнали о нем нынче утром. ТИПА-14 собиралось его брать, но наш человек – рыбка куда крупнее. Я позвонил в ТИПА-1, и они вмешались, решив дело в нашу пользу. Теперь Стикс наш подопечный. Послушайте-ка.

Он передал мне наушники, и я снова посмотрела в бинокль. Брат Аида сидел за большим ореховым столом и листал справочник «Продажа автомобилей. Лондон и окрестности». Пока я наблюдала, он нашел нужную страницу и набрал номер.

– Алло? – сказал Стикс в трубку.

– Алло? – ответил голос женщины средних лет на том конце провода.

– У вас есть на продажу «шевроле» семьдесят шестого года?

– Он покупает машину? – спросила я у Тэмворта.

– Не отвлекайтесь. Это происходит каждую неделю в одно и то же время. Как часы.

– У нее всего восемьдесят две тысячи миль пробега, – говорила дама, – работает хорошо. Налоги выплачены до конца года.

– Звучит просто замечательно, – ответил Стикс. – Я хотел бы заплатить наличными. Не придержите ее для меня? Я подъеду примерно через час. Вы ведь в Клепхеме находитесь, правильно?

Женщина согласилась подождать и продиктовала адрес, который Стикс даже не удосужился записать. Он подтвердил свою заинтересованность, повесил трубку, тут же набрал новый номер и стал расспрашивать про совершенно другую машину, в Хаунслоу. Я сняла наушники и включила динамик, чтобы мы оба могли слушать хрипловатый гнусавый голос Стикса.

– И сколько времени он будет этим заниматься?

– По отчетам Четырнадцатого – пока не надоест. Часов шесть-восемь. Он не один такой. Любой, кто занимается продажей машины, рано или поздно сталкивается с телефонным мерзавцем вроде Стикса хотя бы раз. Вот, возьмите, это для вас.

Он протянул мне коробку с патронами, снаряженными высокоскоростными пулями с мягкими головками, предназначенными для того, чтобы наносить максимальные повреждения.

– Это на кого? На быка, что ли?

Тэмворт даже не улыбнулся.

– Четверг, мы имеем дело с чем-то принципиально отличным от всего, что вам известно. Молитесь Богу, чтобы вам никогда не пришлось пустить их в ход, но, если придется, – стреляйте не раздумывая. Наш клиент не дает второго шанса.

Я вынула обойму из своего автоматического пистолета и заменила патроны в ней, а затем и в запасной. Последним в обойме я использовала стандартный патрон – на случай, если ТИПА-1 взбредет в голову провести внеочередную проверку. А в квартире напротив Стикс уже звонил по следующему номеру, в Руислип.

– Алло? – ответил несчастный автомобилевладелец на том конце провода.

– Я видел ваше объявление о продаже «форда-гранады» в сегодняшнем выпуске, – продолжал Стикс. – Он еще не продан?

Стикс вытребовал адрес владельца, пообещал приехать минут через десять, положил трубку и ликующе потер руки, по-детски хихикая. Затем зачеркнул объявление и принялся названивать дальше.

– У него даже нет прав на вождение, – сказал Тэмворт через всю комнату. – Он проводит время, воруя шариковые ручки, подстраивая поломки электроприборов до истечения срока гарантии и царапая диски в музыкальных магазинах.

– Прямо как дитя малое.

– Я бы сказал, – ответил Тэмворт, – что он одержим злом. Но до брата ему далеко.

– И какая же связь между Стиксом и похищением рукописи «Чезлвита»?

– Мы подозреваем, что рукопись у него. Согласно отчетам ТИПА-14, он принес домой какой-то сверток вечером того дня, когда был ограблен Гэдсхилл. Я первый соглашусь, что мы стреляем наугад, но это лучшее указание на его близкое присутствие за последние три года. Примерно тогда он засветился после своей смерти.

– Он уже потребовал выкуп за рукопись? – спросила я.

– Нет, но еще рано. Процесс может оказаться не таким простым, как хотелось бы. Наш клиент имеет ай-кью сто восемьдесят, так что просто вымогать деньги для него – слишком скучно.

Орешек вошел в комнату, сел, чуть дрожащими руками взял бинокль, надел наушники и отключил динамик. Тэмворт взял ключи и протянул мне книгу.

– Я должен встретиться с моим коллегой из ТИПА-4. Вернусь где-то через час. Если что стрясется, кидайте на пейджер. Мой номер – «перезвонить» и единица. Устанете – почитайте.

Я посмотрела на книгу. Это была «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте в красном кожаном переплете.

– Кто вам сказал? – резко спросила я.

– О чем сказал? – ответил Тэмворт с искренним удивлением.

– Просто… я часто читала эту книгу. Когда была моложе. Я очень хорошо ее знаю.

– Вам нравится финал?

Я немного подумала. Вконец испорченная кульминация романа была результатом горького разочарования Бронте в своих близких. Практически все соглашались с тем, что, если бы Джейн вернулась в Торнфильд-холл и вышла замуж за Рочестера, книга стала бы намного лучше.

– Никому не нравится финал, Тэмворт. Но книга великолепна, невзирая на концовку.

– Тогда перечитать ее еще раз будет особенно полезно, не так ли?

В дверь постучали. Тэмворт открыл, и вошел мужчина, голова которого плавно переходила в плечи, минуя шею.

– Минута в минуту! – сказал Тэмворт, глядя на часы. – Четверг Нонетот, это Колымагги. Он здесь временно, пока я не пришлю замену.

Улыбнулся и был таков.

Мы с Колымагги пожали друг другу руки. Он улыбнулся, хотя нынешнее задание ему явно не слишком-то нравилось. Сказал, что рад знакомству, затем подсел к Орешеку и заговорил о результатах скачек.

Я побарабанила пальцами по обложке «Джейн Эйр», которую оставил мне Тэмворт, и сунула книгу в нагрудный карман. Собрала кофейные чашки и отнесла их на кухню, к потрескавшейся эмалированной раковине. В дверях появился Колымагги.

– Тэмворт сказал, что вы – литтектив.

– Тэмворт правильно сказал.

– Я тоже хотел быть литтективом.

– Да? – ответила я, пытаясь найти в холодильнике хоть что-нибудь купленное позже, чем год назад.

– Да. Но мне сказали: знаешь, парень, прочитай сначала парочку книжек.

– Это помогает.

В дверь постучали, и Колымагги инстинктивно схватился за пистолет. Он был куда более настороже, чем казалось.

– Спокойно, Колымагги. Я открою.

Он подошел со мной к дверям и снял пистолет с предохранителя. Мы обменялись короткими понимающими взглядами.

– Кто там? – спросила я, не открывая двери.

– Здравствуйте! – послышался ответ. – Меня зовут Эдмунд Капиллари. Вы никогда не задавались вопросом, действительно ли именно Шекспир написал все эти чудесные пьесы?

Мы облегченно вздохнули, и Колымагги снова поставил пистолет на предохранитель, выругавшись себе под нос:

– Чертовы бэконианцы!

– Спокойно, – ответила я, – законов он не нарушает.

– А жаль.

– Тсс.

Я отворила дверь, не снимая цепочки, и увидела маленького человечка в мешковатом вельветовом пиджаке. Вежливо, с нервной улыбкой, приподняв шляпу, он держал перед собой удостоверение с загнутыми уголками. Бэконианцы были чокнутыми, но по большей части совершенно безобидными. Их жизненной целью было доказать, что величайшие пьесы, написанные на английском языке, принадлежат перу Фрэнсиса Бэкона, а не Уилла Шекспира. Бэкон, согласно их вере, не получил заслуженного признания, и теперь они без устали восстанавливали справедливость.

– Здравствуйте! – радостно поздоровался бэконианец. – Могу ли отнять у вас немного времени?

Я медленно отчеканила:

– Чтобы вам удалось заставить меня поверить в то, что юрист мог написать «Сон в летнюю ночь», я должна быть намного ненормальнее, чем кажусь.

Но отшить бэконианца с маху не получилось. Он явно любил спорить и не смущался слабостью своих аргументов. Наверное, по жизни он работал страховым агентом.

– Но не настолько ненормальной, чтобы предположить, будто бы школяр из Уорвикшира, почти без образования, мог написать произведения, вошедшие в вечность!

– Нет никаких свидетельств тому, что у него не было формального образования, – спокойно возразила я, вдруг ощутив удовольствие от ситуации.

Колымагги намекал, чтобы я отделалась от гостя, но я проигнорировала его жестикуляцию.

– Согласен, – ответил бэконианец, – однако я утверждаю, что Шекспир в Стрэтфорде и Шекспир в Лондоне – разные люди.

Интересный подход. Эдмунд Капиллари воспользовался паузой и бросился в атаку. Он на автопилоте затараторил заранее отрепетированную речь:

– Стрэтфордский Шекспир был богатым зерноторговцем и покупал дома, тогда как лондонского Шекспира преследовали кредиторы за мелкие долги. В тысяча шестисотом году кредиторы проследили его аж до Суссекса, но почему они не трогали его в Стрэтфорде?

– Понятия не имею.

Он был на коне!

– Никто в Стрэтфорде не подозревал о его литературных успехах. Никто не видел, чтобы он хотя бы раз в жизни купил книгу, написал письмо или сделал что-нибудь кроме как торговал – мешки с зерном, мешки с солодом, одни сплошные мешки!

Человечек прямо лучился от сознания собственного триумфа.

– Ну а Бэкон-то тут при чем? – спросила я.

– Фрэнсис Бэкон был елизаветинским писателем, которого семья заставила стать юристом и политиком. Поскольку связь с таким низменным делом, как театр, осуждалась, Бэкону пришлось прикрываться личиной бедного актера Шекспира, а историки ошибочно связали двух Шекспиров, чтобы придать значимость истории, которая в противном случае имела бы под собой мало оснований.

– А доказательства?

– Холл и Марстон, оба сатирики елизаветинского времени, были твердо уверены в том, что именно Бэкон – истинный автор «Венеры и Адониса» и «Обесчещенной Лукреции». У меня с собой есть памфлет, который глубже раскрывает этот вопрос. Множество новых подробностей вы можете узнать на наших ежемесячных заседаниях. Обычно мы собираемся в ратуше, но на прошлой неделе радикальное крыло «Новых марловианцев» забросало нас зажигательными бомбами. Так что я не знаю, где состоится заседание на будущей неделе. Однако если вы оставите мне имя и телефон, мы сможем связаться.

Лицо его стало серьезным и довольным – он был уверен, что поймал меня. Я решила выложить козырную карту:

– А как же завещание?

– Завещание? – занервничал Капиллари. Он явно надеялся, что я о нем не упомяну.

– Да, – продолжала я. – Если Шекспиров и правда было двое, то почему тогда стрэтфордский Шекспир упомянул в завещании коллег по театру лондонского Шекспира – Конделла, Хеминга и Бербеджа?

Бэконианец поник.

– Я надеялся, что вы не спросите, – вздохнул он. – Я напрасно потратил время, да?

– Боюсь, что да.

Он что-то пробормотал себе под нос и пошел прочь. Задвигая щеколду, я слышала, как он стучит в соседнюю дверь. Может, там ему повезет больше.

– А что вообще тут делает литтектив, Нонетот? – спросил меня Колымагги, когда мы вернулись на кухню.

– Я здесь, – медленно ответила я, – потому что знаю клиента в лицо. Я не постоянный сотрудник. Как только я ткну в него пальцем, Тэмворт вернет меня на место.

Я вылила в раковину свернувшееся молоко и вымыла посуду.

– Может, это и слава богу.

– Мне так не кажется. А вы? Как вы связались с Тэмвортом?

– Я обычно по антитеррористическим операциям работаю. ТИПА-9. Но у Тэмворта проблемы с набором персонала. А он меня спас от удара сабли. Я ему жизнью обязан.

Он опустил взгляд и несколько мгновений теребил кончик галстука. Я тщательно осмотрела шкафчик в поисках посудного полотенца, наткнулась на какую-то мерзость и быстро захлопнула дверцу.

Колымагги достал бумажник и показал снимок слюнявого младенца, ничем не отличающегося от всех остальных слюнявых младенцев.

– Я теперь женат, так что Тэмворт знает, что я не могу остаться. Все в жизни меняется, вы же знаете.

– Симпатичный малыш.

– Спасибо. – Он убрал снимок. – Вы замужем?

– Нет. И не пыталась, – ответила я, наполняя чайник.

Колымагги кивнул и вытащил из кармана номер «Быстрой лошади».

– Вы никогда не играли на скачках? Я тут сделал необычную ставку на Малабара.

– Нет. Извините.

Колымагги кивнул. Разговор заглох.

Через несколько минут я сварила кофе. Орешек и Колымагги обсуждали результат Челтенхэмских скачек на золотой кубок.

– Значит, вы знаете, как он выглядит, мисс Нонетот? – спросил дряхлый Орешек, не отрываясь от окуляров.

– Он читал у нас лекции, когда я училась в колледже. Правда, описать его трудновато.

– Среднего телосложения?

– Когда я в последний раз его видела, да.

– Высокий?

– По меньшей мере шесть футов шесть дюймов.

– Черные волосы зачесаны назад, седина на висках?

Мы с Колымагги переглянулись.

– Да-а…

– Похоже, он здесь, Четверг.

Я переключила звук с наушников на динамик.

– …Ахерон!!! – послышался голос Стикса. – Братик, дорогой, какой невероятный сюрприз!

Посмотрев в бинокль, я увидела Ахерона в квартире Стикса. Он был одет в широкий серый пыльник и выглядел точно таким же, каким я запомнила его много лет назад. Он не постарел ни на день. Я невольно содрогнулась.

– Черт! – прошептала я.

Орешек уже звонил на пейджер Тэмворту.

– Комары кусают голубого козла, – прошептал он в трубку. – Спасибо. Повторите, пожалуйста, и отошлите сообщение дважды.

Мое сердце забилось быстрее. Ахерон, возможно, не собирается задерживаться… Передо мной замаячил шанс выбраться из литтективов. Если я возьму Аида, не заметить этого просто не посмеют.

– Я иду туда, – почти небрежно сказала я.

– Что?!

– Вы слышали. Оставайтесь здесь и вызовите вооруженное подкрепление из Четырнадцатого. Только пусть обойдутся без шума. Скажите, что мы внутри, и пусть окружат здание. Подозреваемый может быть вооружен и крайне опасен. Понятно?

Орешек улыбнулся – мне так нравилась эта улыбка в его сыне – и потянулся к телефону. Я повернулась к Колымагги:

– Вы со мной?

Колымагги немного побледнел.

– Я… я… с вами, – немного дрожащим голосом ответил он.

Я распахнула дверь и побежала вниз по лестнице, в вестибюль.

– Нонетот!

Это был Колымагги. Он не двигался. Его била дрожь.

– В чем дело?

– Я… я… не могу, – заявил он, распуская узел галстука, и принялся растирать шею. – У меня ребенок! Вы не знаете, на что он способен! Я игрок, Нонетот. Я люблю неравные шансы. Но если мы попытаемся взять его вдвоем, мы покойники. Умоляю, подождите ребят из Четырнадцатого!

– Он может уйти задолго до их прибытия. Нам надо всего лишь задержать его.

Колымагги закусил губу. Он был перепуган насмерть. Дерганно покачал головой и быстро попятился, не сказав больше ни слова. Это, по меньшей мере, нервировало. Я хотела заорать на него, но вспомнила слюнявого младенца на снимке. Вытащила свой пистолет, толкнула дверь и неторопливо пошла через дорогу к противоположному дому. И тут подъехал Тэмворт. Вид у него был не слишком довольный.

– Какого черта вы тут делаете?

– Преследую подозреваемого.

– Нет, не преследуете. Где Колымагги?

– На пути домой.

– Не стану его осуждать. ТИПА-14 вызвали?

Я кивнула. Он помолчал, посмотрел на темное здание, потом на меня.

– О черт! Ладно, держитесь у меня за спиной и настороже. Сначала стреляйте, потом спрашивайте. Ниже Восьмого…

– …выше закона, – закончила я. – Я помню.

– Хорошо.

Тэмворт взвел пистолет, и мы осторожно вошли в вестибюль перестроенного склада. Квартира Стикса находилась на восьмом этаже. Мы надеялись, что внезапность будет на нашей стороне.

5

Бей своих, чтоб чужие боялись

…Возможно, и хорошо, что она пролежала без сознания четыре недели. Она пропустила все принятые меры, отчеты ТИПА-1, взаимные обвинения, похороны Орешека и Тэмворта. Все прошло мимо нее… кроме вины. Вина настигла ее, когда она очнулась…

МИЛЬОН ДЕ РОЗ Четверг Нонетот. Биография

Я попыталась сфокусировать взгляд на трубке лампы у себя над головой. Что-то случилось, я знала это, но тот вечер, когда мы с Тэмвортом попытались взять Ахерона Аида, стерся из моей памяти. По крайней мере, на данный момент. Я нахмурилась: в моем сознании мелькали лишь обрывочные картинки. Я вспомнила, как трижды стреляла в маленькую старушку, а затем поспешно спускалась по ржавой пожарной лестнице. Я смутно помнила, как стреляла в собственную машину, а потом получила пулю в руку… Посмотрела на руку – она и правда была туго перевязана белым бинтом. Затем вспомнила, что в меня попали еще раз – в грудь. Я пару раз глубоко вдохнула и выдохнула – и с облегчением поняла, что не слышу хрипов. В комнате была сиделка, которая сказала мне несколько слов – я не разобрала их – и улыбнулась. Это показалось мне странным, и я снова погрузилась в милосердное беспамятство.

Когда я очнулась в следующий раз, был вечер и в помещении, кажется, стало холоднее. В большой больничной палате на семь коек – никого, кроме меня. Сквозь стеклянную дверь я разглядела вооруженного полицейского. У входа кучей навалены цветы и открытки. Я лежала в постели, а из подсознания всплывала стертая память. Я пыталась сопротивляться изо всех сил, но это было все равно что останавливать реку. Все случившееся в тот вечер разом обрушилось на меня. И я заплакала.

Через неделю я достаточно окрепла, чтобы встать с постели. Пейдж и Босуэлл оба старались меня поддержать, и даже моя мать предприняла долгую поездку из Суиндона, чтобы навестить меня. Она сказала, что все же покрасила спальню в розово-лиловый, папе страшно не понравилось, и это я во всем виновата, нечего было такое предлагать. Не думаю, что имело смысл пускаться в объяснения. Я была рада любому сочувствию, конечно же, но разум мой блуждал где-то очень далеко. Мы потерпели чудовищное поражение, и кто-то должен за это ответить. Я единственная выжила в тот страшный вечер, так что я была самым подходящим кандидатом в козлы отпущения, просто вне конкуренции.

Мою небольшую палату в госпитале предназначали и для следствия; именно сюда пришел ко мне прежний руководитель подразделения Тэмворта по фамилии Скользом, которого я никогда прежде не встречала. Похоже, у него начисто отсутствовали чувство юмора и душевная теплота. Он принес с собой двухкассетник и привел нескольких старших агентов ТИПА-1. Они отказались назвать себя. Я неторопливо и добровольно согласилась дать показания, без эмоций и как можно более точно. О странных способностях Ахерона подозревали и раньше, но даже сейчас Скользом верил в них с трудом.

– У меня есть разработки Тэмворта по Аиду, мисс Нонетот, – сказал он, – и его заметки оставляют странное впечатление. Тэмворт был слегка не в себе. ТИПА-5 принадлежал ему и только ему. Аид стал для него скорее навязчивой идеей, чем работой. Наши предварительные выводы гласят, что он пренебрегал генеральной линией Сети. Вопреки общественному мнению, мы подотчетны Парламенту, хотя и на очень секретных основаниях.

Он немного помолчал, затем сверился со своими записями. Посмотрел на меня и включил магнитофон. Назвал дату, свое и мое имя, для остальных назвал только номера. Сделав это, пододвинул стул и сел.

– Итак, что произошло?

Я немного помолчала и начала рассказывать историю моего сотрудничества с Тэмвортом вплоть до бегства Колымагги.

– Ну, хоть у кого-то здравого смысла хватило, – пробормотал один из агентов ТИПА-1.

Я пропустила его замечание мимо ушей.

– Мы с Тэмвортом вошли в вестибюль дома Стикса, – сказала я. – Стали подниматься по лестнице. Дойдя до седьмого этажа, услышали выстрел. Мы остановились и прислушались. Стояла полная тишина. Тэмворт решил, что нас засекли.

– Вас действительно засекли, – сообщил Скользом. – Расшифровав запись на пленке, мы узнали, что Орешек произнес имя Аида вслух. Тот услышал и сразу же отреагировал: обвинил Стикса в предательстве, забрал сверток и убил брата. Так что ваше внезапное появление вовсе не было для него внезапным. Он знал, что вы оба там.

Я глотнула воды. Знай мы об этом, отступили бы? Сомневаюсь.

– Кто шел первым?

– Тэмворт. Мы медленно прошли один пролет винтовой лестницы и заглянули на площадку восьмого этажа. Она была пуста, если не считать маленькой старушки, которая стояла лицом к двери лифта и сердито ругалась себе под нос. Мы с Тэмвортом подошли к открытой двери квартиры Стикса и заглянули внутрь. Стикс лежал на полу, и мы быстро обыскали квартирку.

– Мы видели это на пленке камеры слежения, – сказал один из безымянных агентов. – Вы хорошо провели обыск.

– А Аида вы на пленке видели?

Агент закашлялся. Им было трудно принять на веру отчет Тэмворта, но видеозапись не допускала двусмысленных толкований. Ничего похожего на Аида на ней не было – только его голос.

– Нет, – сказал он наконец. – Нет, не видели.

– Тэмворт выругался и вернулся в коридор, – продолжала я. – Сразу после этого я услышала второй выстрел.

Я замолкла, тщательно вспоминая случившееся и не вполне понимая, что я тогда видела и слышала. Я помнила, как у меня замерло сердце, как все стало кристально ясным. Я не ощущала паники, только всепоглощающее желание покончить с этим делом. Я видела, как умирал Тэмворт, но никаких чувств не испытывала. Чувствам следовало вернуться позже.

– Мисс Нонетот? – оторвал меня от раздумий Скользом.

– Что? Извините. Тэмворт был ранен. Я подошла осмотреть его, но с первого взгляда было ясно, что рана смертельна. Я предположила, что Аид все еще на лестничной площадке, собралась с духом и выглянула.

– И что вы увидели?

– Я увидела маленькую старушку, стоявшую у лифта. Я не слышала, чтобы кто-то бежал вниз по лестнице, так что оставалось предположить, что Аид на крыше. Я снова осмотрелась. Старушке надоело ждать, и она прошла мимо меня к лестнице, по дороге наступив в лужу воды. Поцокала языком, увидев тело Тэмворта. Я снова окинула взглядом площадку и посмотрела на лестничный колодец, ведущий наверх. Я медленно направилась к лестнице на крышу, и тут в мою душу закралось сомнение. Я обернулась к старушке, которая начала спускаться, что-то ворча насчет того, как редко ходят трамваи. Мое внимание привлекли мокрые отпечатки ее следов. Хотя ступни у нее были маленькие, следы оставались как от большого мужского ботинка. Других доказательств мне не требовалось. Это Правило номер два: Ахерон способен лгать в мыслях, поступках, жестах и внешности. Впервые в жизни я начала стрелять, потому что пришла в ярость.

Все молчали, и я продолжила.

– Насколько я видела, по меньшей мере три из четырех выстрелов попали в эту неуклюжую фигуру. Старушка – точнее, то, что я видела как старушку, – упала вне поля моего зрения, и я осторожно подошла к лестнице. По ступеням рассыпалось всякое барахло, хозяйственная сумка на колесиках валялась на лестничной площадке внизу. Рядом какая-то бакалея, раскатилось несколько банок с кошачьими консервами.

– Стало быть, вы попали в нее?

– Вне сомнения.

Скользом вытащил из кармана маленький пакетик для вещдоков и показал мне. Внутри были три мои пули, расплющенные так, словно попали в танк.

Когда Скользом снова заговорил, в голосе его явственно прорезалось недоверие:

– Вы хотите сказать, что Ахерон скрывался под личиной старушки?

– Да, сэр, – ответила я, глядя прямо перед собой.

– И как он умудрился это сделать?

– Не знаю, сэр.

– Как мужчина ростом в шесть футов мог натянуть на себя одежду маленькой старушки?

– Я не думаю, что он сделал это физически. Он просто проецировал то, что заставил меня увидеть.

– Бред.

– Есть слишком много такого, чего мы об Аиде не знаем.

– С этим я согласен. Старушку звали миссис Гримсволд. Мы нашли ее в каминной трубе квартиры Стикса. Ее с трудом вытащили трое мужчин.

Скользом немного подумал и позволил одному из агентов задать мне вопрос.

– Мне хотелось бы узнать, почему у вас обоих были патроны со специальными пулями, – сказал агент, глядя не на меня, а на стену. Он был низеньким и смуглым, и у него дергался левый глаз, что меня раздражало. – Деформируемые полые головки, усиленное поражающее действие. Вы на кого собрались? На бизона?

Я глубоко вздохнула.

– В семьдесят седьмом году в Аида стреляли шесть раз, не нанеся ему никакого вреда, сэр. Для этой операции Тэмворт дал нам более мощное вооружение. Он сказал, что сделал это с одобрения ТИПА-1.

– Никакого одобрения не было. Если информация попадет в газеты, это дорого нам обойдется. У ТИПА-Сети плохие отношения с прессой, мисс Нонетот. «Крот» спит и видит, как бы внедрить к нам своего журналиста. В нынешней обстановке, когда все требуют подотчетности, политики давят на нас все сильнее и сильнее. Оружие повышенной летальности! Черт, даже Особая кавалерия не использовала такого против русских!

– Так я ему и сказала, – возразила я. – Но, посмотрев вот на это, – я встряхнула пакетик со сплющенными пулями, – думаю, что Тэмворт еще слишком осторожничал. Надо было брать бронебойные.

– И не думайте об этом.

Тут разговор прервался. Скользом и остальные удалились в соседнюю комнату, чтобы обсудить наш разговор, пока медсестра делает мне перевязку. Мне повезло: заражения не было. Когда они вернулись, чтобы возобновить допрос, я думала об Орешеке.

– Когда я осторожно спустилась по лестнице, я решила, что Ахерон теперь безоружен, – продолжала я. – Рядом с банкой порошка для заварного крема лежала «Беретта». Не было видно ни Ахерона, ни старушки. На площадке пятого этажа я нашла выбитую с огромной силой дверь – она была сорвана с петель, засов выворочен. Я быстро опросила жильцов, но они оба просто помирали со смеху: насколько я поняла, Ахерон рассказал им анекдот про трех муравьедов в пабе. Никакого толку я от них не добилась.

Один из агентов медленно покачал головой.

– В чем дело? – разозлилась я.

– Они оба не помнят ни вас, ни Аида. Они только помнят, что дверь почему-то вылетела. Что вы на это скажете?

Я немного подумала.

– Ничего. Возможно, он умеет контролировать слабые умы. Нам до сих пор почти ничего не известно о его способностях.

– Хммм, – задумчиво протянул один из агентов. – Честно говоря, парочка и правда пыталась рассказать нам анекдот про муравьедов. Это нас озадачило.

– Он был смешной, да?

– Вовсе нет. Но они, кажется, считали, что очень смешной.

Я начала закипать. Мне не нравился этот допрос. И все же я собралась с мыслями и продолжила, убеждая себя, что чем скорее все это кончится, тем лучше.

– Я внимательно осмотрела квартиру и обнаружила в спальне открытое окно. Оно выходило на пожарную лестницу. Выглянув наружу, четырьмя этажами ниже я увидела Ахерона, бегущего по ржавым ступеням. Я поняла, что не смогу перехватить его. Вдруг я увидела Орешека. Он выскочил из-за припаркованной машины и направил револьвер на Аида, который только что спрыгнул на землю. Тогда я не понимала, почему он пришел.

– А теперь знаете?

Сердце у меня опустилось.

– Он был там из-за меня.

На глаза навернулись слезы, и я попыталась задавить их. Чтоб мне провалиться, я не стану реветь как ребенок перед этой шайкой… Закашлявшись, я умело скрыла рыдание.

– Он был там, потому что понял, что натворил, – сказал Скользом. – Он произнес имя Аида вслух и подставил вас с Тэмвортом. Мы думаем, он пытался исправить ошибку. В свои восемьдесят девять лет он пытался справиться с человеком, который был намного сильнее, решительнее и умнее его. Отважный дурак. Вы слышали что-нибудь из их разговора?

– Сначала нет. Я спускалась по пожарной лестнице, когда услышала крики Орешека: «Полиция!» и «Ложись!» К тому времени, когда я добралась до третьего этажа, Аид убедил Орешека отдать оружие – и застрелил его. Я выстрелила дважды с того места, где находилась. Аид слегка пошатнулся, но тут же выпрямился и бросился к ближайшей машине – моей машине.

– И что было потом?

– Я спустилась до конца лестницы, спрыгнула на землю – неудачно, в какой-то мусор – и подвернула ногу. Подняв голову, я увидела, что Ахерон выбивает стекло и открывает машину. Чтобы включить зажигание и завести мотор, ему хватило пары секунд. Я знала, что улица заканчивается тупиком. Если Ахерон захочет уехать, то ему придется прорываться мимо меня. Я дохромала до середины дороги и стала ждать. Как только он тронулся, начала стрелять. Все мои выстрелы попали в цель. Две пули – в ветровое стекло, одна – в решетку радиатора. Машина продолжала ехать, я продолжала стрелять. Ветровое стекло и одна фара разлетелись вдребезги. Машина сбила бы меня, если бы продолжила движение, но мне было все равно. Операция провалилась. Ахерон убил Тэмворта и Орешека. Он убьет еще многих, если я не выложусь до конца. Последним выстрелом я прострелила шину переднего колеса, и Ахерон наконец потерял управление машиной. Машина врезалась в припаркованный «студебеккер», перевернулась, проехалась на крыше и остановилась в трех футах от меня. Немного покачалась, потом замерла. Вытекавшая из радиатора вода перемешивалась на мостовой с бензином.

Я выпила еще воды и посмотрела на лица собравшихся. Они ловили каждое мое слово, но самое тяжелое было впереди.

– Я перезарядила пистолет, рванула дверь со стороны водительского сиденья перевернутой машины. Я ожидала, что оттуда вывалится Аид, но он, не в первый раз за тот вечер, обманул мои ожидания. Машина была пуста.

– Вы видели, как он выпрыгнул?

– Нет. Я как раз думала об этом, когда услышала за спиной знакомый голос. Это был Колымагги. Он вернулся. «Где он?» – крикнул Колымагги. «Не знаю, – ответила я, заикаясь, и осмотрела машину сзади. – Он был здесь!» – «Оставайся на месте! – крикнул Колымагги. – Я пойду посмотрю спереди!» Я обрадовалась, что мне отдают приказы и снимают с меня груз ответственности. Но когда Колымагги повернулся, я заметила, что он слегка мерцает, и поняла, в чем дело. Не колеблясь, я выстрелила в него трижды. Он упал замертво…

– Вы стреляли в оперативника? – не поверил своим ушам агент ТИПА-1. – В спину?!

Я проигнорировала этот вопль.

– Конечно, это был не Колымагги. С мостовой поднялся Ахерон. Он потер спину там, куда я попала, и добродушно улыбнулся. «Не спортивно!» – улыбнулся он. «Мне не до спорта», – ответила я.

Один из офицеров ТИПА-1 перебил меня:

– Похоже, вы тут уложили кучу народа, и всех в спину, мисс Нонетот. В человека стреляют в упор высокоскоростной пулей – и он жив? Извините, но это невозможно!

– Но так было.

– Она лжет! – негодующе воскликнул он. – С меня хватит!

Скользом положил ему руку на плечо и заставил успокоиться.

– Продолжайте, мисс Нонетот.

Я повиновалась.

– Привет, Четверг, – сказал он.

– Привет, Ахерон, – ответила я.

Он улыбнулся.

– Кровь Тэмворта стынет на цементе там, наверху, и виновата в этом ты. Отдай мне пистолет, и мы покончим со всем этим и разойдемся по домам.

Он протянул руку, и мне очень захотелось отдать ему оружие. Но я отвернулась, прежде чем он успел прибегнуть к более убедительным методам, – как в те времена, когда он был лектором, а я студенткой. Видимо, Тэмворт подозревал, что мне хватит сил сопротивляться, – может, еще и поэтому взял меня в команду. Не знаю. Аид понял, что я не поддалась, и сказал совершенно искренне:

– Мы давно не виделись. Лет пятнадцать?

– С лета шестьдесят девятого, – мрачно ответила я. У меня не было времени на игрушки.

– Шестьдесят девятого? – ответил он, на мгновение задумавшись. – Значит, шестнадцать лет. Я припоминаю, мы с тобой очень дружили.

– Вы были блестящим преподавателем, Ахерон. Я не встречала ума, равного вашему. Как же вы докатились до такого?

– То же могу сказать и о тебе, – улыбнулся в ответ Ахерон. – Ты была единственной моей студенткой, которую я мог назвать блестящей, и все же ты здесь, работаешь в организации, знаменитой своим занудством. Литтектив, ТИПА-лакей! Что тебя привело в ТИПА-5?

– Судьба.

Повисла пауза. Ахерон улыбнулся.

– Ты всегда мне нравилась, Четверг. Ты перевернула мою жизнь. Как мы все знаем, нет ничего более соблазнительного, чем сопротивление. Я часто думал, что будет, если мы снова встретимся. Моя блестящая ученица, моя протеже. Мы ведь были почти любовниками.

– Я никогда не была вашей протеже, Аид.

Он снова улыбнулся.

– Ты никогда не хотела новую машину? – внезапно спросил он.

Конечно, хотела. Я так ему и сказала.

– А большой дом? Два больших дома? С парком. И картинами Рембрандта.

Я поняла, к чему он клонит.

– Если вы хотите меня купить, Ахерон, то вы должны выбирать верную валюту.

Он помрачнел.

– А ты сильная, – сказал он. – Жадность одолевает почти всех.

Я разозлилась:

– Зачем вам рукопись «Чезлвита», Ахерон? На продажу?

– Украсть и продать? Какая пошлость! – фыркнул он. – Мне жаль твоих друзей. От разрывных пуль столько брызг, правда?

Мы стояли лицом к лицу. Скоро должны были подоспеть парни из Четырнадцатого.

– На землю, – приказала я. – Или, клянусь, буду стрелять.

Внезапно Аид превратился как бы в размытое пятно. Послышался резкий треск, что-то ударило меня в плечо. Потом пришло ощущение тепла, и я с каким-то отстраненным любопытством отметила, что в меня попала пуля.

– Хорошая попытка, Четверг. А как насчет другой руки?

Оказывается, я тоже машинально выстрелила в него. С этим он меня и поздравлял. Я понимала, что у меня не более тридцати секунд до того, как я начну терять сознание от потери крови. Я перебросила пистолет в левую руку и снова прицелилась. Ахерон одобрительно улыбнулся. Он продолжил бы свою жестокую игру, если бы вдали не завыли полицейские сирены. Ему пришлось поторапливаться. Он выстрелил мне в грудь и ушел, оставив меня умирать.

Агенты ТИПА-1 тихонько ерзали и переглядывались, слушая мой рассказ. Мне было плевать, верят они мне или нет. Аид оставил меня умирать, но мой срок еще не пришел. «Джейн Эйр», которую отдал мне Тэмворт, спасла мне жизнь. Я сунула ее в нагрудный карман, и мягкая пуля разнесла книгу, но не прошла в тело. Я получила перелом ребер, контузию легкого и гематому, от которых можно было сдохнуть – но я выжила. Удача или рок, думайте что хотите.

– Все? – спросил Скользом.

Я кивнула:

– Все.

Конечно, это было не все, но остальное их уже не касалось. Я не рассказала, как Аид воспользовался смертью Филберта Орешека, чтобы эмоционально сломать меня. Этим он и спровоцировал меня на первый выстрел.

– Это почти все, что мы хотели узнать, мисс Нонетот, – сказал Скользом. – Можете вернуться в ТИПА-27, как только поправитесь. Хочу напомнить вам, что вы связаны обязательством хранить молчание: вы дали подписку. Неверное слово может иметь для вас очень болезненные последствия. Вы не хотите ничего добавить?

Я глубоко вздохнула:

– Я понимаю, что многое из моего рассказа кажется невероятным, но это правда. Я первый свидетель, который видел Аида и остался в живых. Кто бы ни преследовал его потом, он должен знать, на что способен этот человек.

Скользом откинулся на спинку кресла. Он покосился на мужчину с нервным тиком, тот кивнул в знак разрешения.

– Пустой разговор, мисс Нонетот.

– То есть?

– Аид мертв. ТИПА-14 не безнадежны, несмотря на чрезмерную склонность палить где попало. Его преследовали до автострады М-4, где он разбился вместе с машиной на перекрестке двенадцать. Машина перелетела через дамбу и взорвалась. Мы не хотели вам рассказывать, пока не выслушаем ваши показания.

Новость поразила меня в самое сердце. Месть была главным чувством, которое последние две недели помогало мне выжить. Без жгучего желания увидеть, как покарают Аида, я, возможно, отдала бы концы. Но без Ахерона вся моя исповедь оставалась бездоказательной. Я и не ждала, что они поверят каждому моему слову, но я надеялась, что буду отомщена, когда до него доберется кто-нибудь другой.

– Извините? – невпопад спросила я.

– Я сказал, что Аид погиб.

Я выпалила:

– Нет!

Скользом решил, что моя реакция – последствие травматического шока.

– С этим трудно смириться, но – да. Сгорел до неузнаваемости. Пришлось опознавать его по карточке стоматолога. У него все еще был при себе револьвер Орешека.

– А рукопись «Чезлвита»?

– Ни следа. Думаем, тоже сгорела.

Я уставилась в пол. Вся операция пошла прахом.

– Мисс Нонетот, – сказал Скользом, поднимаясь, и положил руку мне на плечо, – вам будет приятно услышать, что вся эта информация не разойдется по Сети дальше ТИПА-8. Можете вернуться в свой отдел с незапятнанным личным делом. Вы наделали ошибок, но никто из нас не знает, как все обернулось бы при ином стечении обстоятельств. Что до нас, то мы больше не встретимся.

Он отключил магнитофон, пожелал мне выздоровления и вышел. Остальные последовали за ним, но человек с тиком задержался. Он подождал, пока его коллеги уйдут подальше, и прошипел:

– Мне кажется, что вы просто все наврали, мисс Нонетот. Мы не можем себе позволить терять таких людей, как Филип Тэмворт.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что сказали мне его имя.

Он хотел было что-то добавить, но передумал и убрался к черту.

Я встала из-за стола, вышла из импровизированной комнаты для допросов и подошла к окну. Снаружи было тепло и солнечно, деревья раскачивались под легким ветром. Казалось, в мире нет места таким, как Аид. Я позволила себе вернуться к воспоминаниям о том вечере. О том, о чем я сейчас умолчала. Об Орешеке. Ахерон сказал тогда кое-что еще. Он показал пальцем на старое, усталое тело Орешека и сказал:

– Филберт просил передать тебе, что ему очень жаль.

– Это отец Филберта, – поправила я его.

– Нет, – хихикнул он. – Это Филберт.

Я снова посмотрела на Орешека. Он лежал на спине с открытыми глазами, сходство было несомненным, несмотря на шестьдесят лет разницы в возрасте.

– О господи, нет! Филберт! Это был он?

Ахерон казался страшно довольным.

– «Задержался» – это термин Хроностражи для агрегации времени, Четверг. Я удивлен, что ты этого не знаешь. Он застрял вне «здесь и сейчас». И меньше чем за минуту на него обрушилось сразу шестьдесят лет. Неудивительно, что он не хотел, чтобы ты его увидела.

Значит, никакой девушки в Тьюксбери не было. Я слышала от отца о временны2х расширениях и темпоральной нестабильности. В мире События, Конуса и Горизонта Филберту Орешеку пришлось задержаться. И трагедия была в том, что он не мог мне об этом сказать. Именно в тот момент я и потеряла голову, а Ахерон воспользовался этим и выстрелил. Все получилось так, как он и планировал.

Я медленно вернулась в комнату и села на постель, совершенно подавленная. Когда никого рядом не было, слезы легко набегали на глаза. Минут пять я плакала от души, почувствовала себя намного лучше, шумно высморкалась и рассеянно включила телевизор. Попереключала каналы, потом наткнулась на «ЖАБ-ньюс». Конечно, опять говорили о Крыме.

– Новые известия из Крыма, – объявила дикторша. – Бюро Продвинутых вооружений корпорации «Голиаф» представляет последнее новшество в борьбе с русскими агрессорами. Корпорация надеется, что новая баллистическая плазменно-энергетическая винтовка – ее кодовое название «круть» – станет решающим оружием, которое переломит ход войны. Наш военный корреспондент Джеймс Мудакез сейчас покажет нам образец.

На экране крупным планом показали экзотическую винтовку, которую держал солдат в военной униформе.

– Это новая плазменная винтовка «круть», представленная сегодня корпорацией «Голиаф», – объявил Мудакез, держась от солдата на некотором отдалении. – Мы по понятным причинам не можем рассказать вам много, но мы покажем вам ее эффективность. Заряд концентрированной энергии используется для разрушения брони и уничтожения личного состава на расстоянии мили.

Я в ужасе смотрела, как солдат демонстрирует новое оружие. Незримый энергетический заряд разнес танк в клочья с силой десяти гаубиц. Артиллерийская батарея в ладони. Когда улеглись радиопомехи, Мудакез на фоне марширующих с новыми винтовками солдат задал полковнику парочку явно заготовленных заранее вопросов.

– Когда вы предполагаете оснастить «крутью» войска на передовой?

– Первая партия в процессе доставки. Остальные будут поставлены, как только мы построим нужные производственные площади.

– И последнее: как повлияет это оружие на исход войны?

На лице полковника мелькнул намек на эмоции.

– Предсказываю, что русские через месяц запросят пощады.

– Во дерьмо! – вслух выругалась я.

За время службы на фронте я слышала эту фразу тысячу раз. По своей невероятной глупости она заменила даже заезженное «не позднее Рождества». И всегда, без единого исключения, подобные обещания оборачивались чудовищными потерями.

Еще до первых поставок нового оружия само его существование нарушило баланс сил в Крыму. Давно уже не думая об отступлении, английское правительство пыталось переговорами добиться капитуляции русских войск. Русские увиливали. ООН требовала, чтобы обе стороны вернулись за стол переговоров в Будапеште, но процесс завис. Императорская русская армия окапывалась, готовясь отразить наступление.

В то же утро представитель «Голиафа» должен был предстать перед Парламентом и объяснить задержку доставки нового оружия, поскольку они и так на месяц выбились из графика.

От размышлений меня оторвал визг тормозящих шин. Я подняла взгляд. Посреди больничной палаты стояла яркая спортивная машина. Я дважды моргнула, но машина никуда не делась. Никаких рациональных объяснений тому, как она оказалась в палате, не было и быть не могло: через дверь едва-едва пропихивали кровать. Но машина была здесь. Я чувствовала запах выхлопа, слышала рев мотора на холостом ходу, но почему-то ситуация показалась нормальной. Из машины выглядывали люди. За рулем сидела женщина лет тридцати с небольшим, и чем-то она была мне знакома.

– Четверг! – требовательно крикнула она.

Я нахмурилась. Все выглядело очень реальным, и, никаких сомнений, я где-то видела эту женщину прежде. Пассажир, незнакомый молодой человек в строгом костюме, приветственно помахал рукой.

– Он не умер! – торопливо проговорила женщина. – Авария – для отвода глаз! Такие, как Ахерон, так просто не умирают! Поезжай работать литтективом в Суиндон!

– Суиндон? – эхом отозвалась я.

Я думала, что сбежала из этого города – он вызывал во мне слишком много горьких воспоминаний.

Я открыла было рот, но снова взвизгнула резина, и машина исчезла, скорее, сложившись, чем растворившись в пространстве; осталось лишь эхо и слабый запах выхлопных газов. Скоро и он исчез, не оставив мне и намека на разгадку этого странного происшествия. Я стиснула голову руками. Водитель действительно был мне хорошо знаком.

Это была я.

К тому времени, когда внутреннее расследование подошло к концу, моя рука почти зажила. Мне не разрешили прочесть материалы – ну и наплевать. Ничего бы мне их выводы не дали, кроме разочарования и злости. Босуэлл навестил меня еще раз и сказал, что мне дают шесть месяцев отпуска по болезни перед выходом на работу. Это не спасало. Я не хотела возвращаться в кабинет литтектива. Во всяком случае, в Лондоне.

– И что ты собираешься делать? – спросила Пейдж.

Она приехала помочь мне упаковать вещи перед выпиской из госпиталя.

– Шесть месяцев – чертовски долгий срок, когда у тебя нет хобби, или приятеля, или семьи, – продолжала она.

Иногда она бывает невыносимо прямолинейной.

– У меня куча хобби.

– Назови хоть одно.

– Рисование.

– Неужто?

– Ужто. В настоящее время я пишу морской пейзаж.

– И давно?

– Лет семь.

– Должно быть, нечто потрясающее!

– Жуткая дрянь.

– Нет, серьезно, – настаивала Тернер (последние несколько недель сблизили нас куда сильнее, чем многолетняя совместная работа), – что ты собираешься делать?

Я протянула ей бюллетень ТИПА-27, где приводился список региональных отделений. Пейдж посмотрела на строчку, которую я обвела красными чернилами.

– Суиндон?

– Почему нет? Там мой дом.

– Может, и дом, – ответила Тернер, – но это же чертовщина какая-то. – Она постучала пальцем по странице. – Работенка для начинающих оперативников, а ты ведь уже три года инспектор!

– Три с половиной. Все равно. Я еду.

Пейдж незачем было знать о настоящей причине. Конечно, бывают и совпадения, но совет женщины, сидевшей за рулем, звучал предельно ясно: Поезжай работать литтективом в Суиндон! Не исключено, что мой глюк был чистой воды реальностью: газета с вакансией пришла сразу после материализации автомашины. Если водитель знала, что говорит насчет работы в Суиндоне, то, возможно, и об Аиде она тоже говорила дело. И я решилась. А рассказать о машине Пейдж я не могла: дружба дружбой, но она тут же разболтала бы все Босуэллу, Босуэлл доложился Скользому, а результатом был бы ливень неприятностей. За последние месяцы я очень хорошо насобачилась скрывать правду и чувствовала себя куда счастливее, чем раньше.

– Нам в отделе будет тебя не хватать, Четверг.

– Это пройдет.

– Тебя будет не хватать мне.

– Спасибо, Пейдж. Я тронута. Мне тебя тоже будет недоставать.

Мы обнялись, она попросила меня не пропадать и ушла из палаты под писк своего пейджера.

Я закончила сборы, поблагодарила сиделку, а та протянула мне коричневый бумажный пакет.

– Что это? – спросила я.

– Это от тех, кто в тот вечер спас вашу жизнь.

– Простите, не понимаю?

– Какие-то прохожие оставались рядом с вами до приезда медиков. Они перевязали вам руку и закутали в пальто, чтобы согреть. Без их помощи вы истекли бы кровью.

Заинтригованная, я открыла пакет. Во-первых, там был носовой платок, который, несмотря на тщательное застирывание, еще хранил пятна моей крови. В уголке была вышита монограмма «ЭФР». Еще там лежал пиджак, вернее, что-то вроде вечернего сюртука, характерного для середины прошлого столетия. Я порылась в карманах и нашла счет от портного… на имя Эдварда Фэйрфакса Рочестера, эсквайра. Он датировался 1833 годом. Я тяжело плюхнулась на кровать и уставилась на две тряпки и мятый счет. Будь я нормальным человеком, я не поверила бы, что Рочестер сошел со страниц «Джейн Эйр», чтобы помочь мне в тот жуткий вечер, потому что это бредятина. Я вообще могла бы выбросить все из головы как дурацкий замысловатый розыгрыш, если бы не одна мелочь. Я уже раз встречалась с Эдвардом Рочестером…

6

«Джейн Эйр» – краткий экскурс в роман

Возле дома Стикса мы с Рочестером встретились не в первый раз. И не в последний. Наша первая встреча состоялась неподалеку от Хэворт-хауса в Йоркшире, когда мой разум был еще юн и барьер между реальностью и выдумкой еще не затвердел и не превратился в скорлупу, в которой мы замыкаемся, становясь взрослыми. Этот барьер был тогда мягок, податлив, и, благодаря доброте одной иностранки и ее волшебному голосу, я совершила короткое путешествие – и вернулась.

ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ. Жизнь в ТИПА-Сети

Был 1958 год. Мои дядя с тетей – которые даже тогда казались мне старыми – взяли меня на экскурсию в Хэворт-хаус, старый дом, где некогда проживало семейство Бронте. В школе я как раз изучала Уильяма Теккерея, и, поскольку сестры Бронте были его современницами, такая поездка позволила бы мне узнать много нового. Дядю Майкрофта пригласили прочитать в Брэдфордском университете лекцию по его замечательной математической работе, касавшейся теории игр (применяя ее на практике, дядя никогда не проигрывал в китайские шахматы). Брэдфорд расположен неподалеку от Хэворта, так что совместить обе поездки показалось нам хорошей идеей.

Нас сопровождала гид, суровая пушистая дама (очки в стальной оправе и кардиган из ангоры), которая в свои шестьдесят уверенной рукой гнала туристов по комнатам, твердо убежденная в том, что ни черта они не знают, но долг велит помочь им подняться из бездны невежества. К концу экскурсии, когда я (и все остальные) тихо грезила только об открытках и мороженом, усталых странников по музею ждал приз в виде подлинника рукописи «Джейн Эйр».

Хотя бумага потемнела от времени, а черные чернила выцвели до светло-коричневых, опытный глаз до сих пор мог распутать тонкие паутинки написанных от руки строк, растекавшихся по страницам потоком увлекательной прозы. Раз в два дня одну страницу переворачивали, чтобы фанатичные почитатели творчества Бронте, регулярно посещавшие музей, могли прочесть роман в оригинале.

В тот день рукопись была открыта на странице, где Джейн и Рочестер встретились впервые. Случайная встреча у изгороди.

– …что делает его одним из величайших любовных романов в истории, – продолжала пушистая высокомерная гидесса свой заученный монолог, игнорируя посетителей, желавших задать дополнительные вопросы. – Характер Джейн Эйр, стойкой и жизнерадостной героини, разительно отличался от героинь романов того времени, а Рочестер, непривлекательный, хотя в душе хороший человек, также выбивался за рамки традиций своим суровым юмором. Шарлотта Бронте написала «Джейн Эйр» в тысяча восемьсот сорок седьмом году под псевдонимом Керрер Белл. Теккерей отзывался о романе как о «шедевре большого гения». А сейчас мы с вами пройдем в магазин, где вы можете купить открытки, памятные значки, маленькие пластмассовые модели Хэтклифа и другие сувениры. Спасибо за…

Молодой человек из группы экскурсантов замахал рукой, полный решимости сказать свое слово.

– Простите, – начал он с американским акцентом.

У гидессы, вынужденной выслушать постороннее мнение, мгновенно задергалась щека.

– Да? – спросила она с ледяной вежливостью.

– Ну, – продолжал молодой человек, – я вообще в Бронте не шибко разбираюсь, но мне не дает покоя концовка «Джейн Эйр».

– Не дает покоя?

– Ага. Ну, когда Джейн покидает Торнфильд-холл и уезжает со своим кузеном, этим Риверсом…

– Я знаю, как звали ее кузена, молодой человек.

– Ага, ага, ну так вот, она соглашается уехать с этим занудой Сент-Джоном Риверсом и даже не хочет выходить за него замуж, они просто в Индию уезжают – и это называется финал? Финал, да? А где же хэппи-энд? А что будет с Рочестером и его чокнутой женой?

Гидесса побагровела.

– А чего бы вам хотелось? Чтобы силы добра и зла сошлись в смертельной схватке в коридорах Торнфильд-холла?

– Я не это имел в виду, – продолжал молодой человек, начиная злиться. – Книга буквально вбивает в тебя: будь решительным! А концовка все это разваливает. У меня такое ощущение, что она просто струсила.

Гидесса несколько мгновений буравила его взглядом сквозь очки в стальной оправе, удивляясь, почему же экскурсанты не могут вести себя как мирные овечки. Увы, вопрос молодого американца был далеко не праздным. Она сама часто задумывалась над бесцветным финалом книги, желая, как и миллионы других читателей, чтобы обстоятельства в конце концов позволили Джейн и Рочестеру пожениться.

– Кое-чего мы никогда не узнаем, – уклончиво ответила она. – Шарлотты с нами давно уже нет, и ваш вопрос останется риторическим. Мы можем лишь изучать ее творчество и получать от него наслаждение. Богатство слога Бронте заведомо перевешивает все маленькие недостатки романа.

Молодой американец кивнул, и группа пошла дальше, мои дядя и тетя тоже. Я задержалась. В зале, кроме меня, оставалась еще туристка из Японии. Встав на цыпочки, я попыталась разглядеть рукопись. Не получалось: я была маловата для своих лет.

– Хочешь, я тебе почитаю? – сказал чей-то добрый голос совсем рядом.

Это была японская туристка. Она улыбалась, я поблагодарила ее. Она огляделась, убедилась, что рядом никого нет, раскрыла лупу и начала читать. У нее было прекрасное произношение и отличный чтецкий голос. Она читала, а строки, превращаясь в звук, одновременно преображались в моем воображении в картины.

«… В те дни я была молода, и какие только фантастические образы, то смутные, то ослепительные, не волновали мое воображение! Среди прочего вздора в моей душе жили и далекие воспоминания о детских сказках; и когда они снова всплывали, юность придавала им ту силу и живость, каких не знает детство…»[4]

Я закрыла глаза, и воздух вокруг меня вдруг наполнился холодком. Голос туристки звучал ясно, так говорят под открытым небом. Когда я открыла глаза, музей исчез. На его месте возникла деревенская дорога – совершенно другое место! Стоял чудесный зимний вечер, солнце только что село. Воздух был совершенно неподвижен, краски поблекли. Кроме птичек, порой трепыхавшихся в кустах, никакое другое движение не нарушало суровой красоты природы. Я вздрогнула, увидев в колючем воздухе облачко пара от собственного дыхания, застегнула куртку и пожалела, что оставила перчатки в музейном гардеробе. Оглядевшись, я заметила, что не одна здесь. Едва ли в десяти футах от меня на ступеньке изгороди, огораживавшей поле, сидела молодая женщина в плаще и капоре и смотрела на луну, которая всходила у нас за спиной. Когда женщина обернулась, я смогла разглядеть простое, ничем не примечательное лицо, носившее, однако, отпечаток внутренней силы и решительности. Я внимательно смотрела на нее, обуреваемая противоречивыми чувствами. Не так давно я поняла, что красавицей мне не бывать. И еще, хоть мне и было всего девять лет, я поняла, что более симпатичные детишки легче добиваются благосклонности. Но, глядя на эту молодую женщину, я поняла, что бывает иначе. Я ощутила, что расправляю плечи и решительно сжимаю зубы, инстинктивно копируя ее позу и мимику.

Только я собралась спросить ее, куда подевался музей, как вдруг какой-то звук на дороге заставил нас обеих обернуться. Это был приближающийся стук лошадиных копыт, и молодая женщина на мгновение словно бы испугалась. Я попятилась, чтобы уступить лошади дорогу, поскольку дорога была узкой. Пока я ждала, вдоль изгороди промчался большой черно-белый пес, обнюхивая землю в поисках чего-нибудь интересного. Пес не обратил внимания на фигуру на ступеньке, но замер, увидев меня. Он живо завилял хвостом, подбежал и с любопытством меня обнюхал. Его горячее дыхание окутало меня плащом, усы щекотали мне щеки. Я хихикнула, и он еще сильнее завилял хвостом. Он обнюхивал эту изгородь каждый раз, когда кто-нибудь читал эту книгу, уже сто тридцать лет, но никогда не встречал никого, кто пах бы так, ну, по-настоящему. Он несколько раз с восторгом лизнул меня. Я снова захихикала и отпихнула его, а он побежал искать палку.

Перечитывая книгу потом, я поняла, что пес по кличке Пилот ни разу не получил ни единого шанса найти свою палку, в книге он появлялся очень редко, так что он явно спешил воспользоваться представившейся возможностью, пока присутствовал на сцене сам. Наверное, он чутьем понимал, что девочка, возникшая на мгновение в конце восемьдесят первой страницы, не скована сюжетом. Он знал, что может немного расширить рамки своей истории, обнюхивая дорогу слева или справа, поскольку ничего конкретного об этом не говорилось, но если в тексте указано, что он обязан залаять, или побежать, или прыгнуть, то ему придется повиноваться. Это было долгое, повторяющееся существование, которое делало редкие появления таких людей, как я, еще более радостными.

Я подняла взгляд и увидела лошадь и всадника, который только что проехал мимо молодой женщины. Всадник был высок, с резкими чертами омраченного заботой лица. Он задумчиво хмурился, отстранившись от всего окружающего. Он не заметил моей маленькой фигурки, а безопасная дорога вела его прямо через то место, где я стояла; напротив была предательская полоса льда. Через несколько мгновений он был уже совсем рядом, тяжелые копыта коня били по земле, я ощутила на лице горячее дыхание бархатных ноздрей. Внезапно всадник, впервые заметив у себя на пути маленькую девочку, воскликнул:

– Этого еще не хватало! – и резко натянул повод, поворачивая лошадь влево от меня, на лед.

Лошадь потеряла равновесие и рухнула наземь. Я попятилась, насмерть перепуганная несчастьем, случившимся из-за меня. Лошадь пыталась встать; пес, услышав шум, вернулся, отдал мне палку и возбужденно залаял. Его низкий лай эхом раздавался в вечерней тишине. Молодая женщина подбежала к упавшему мужчине с выражением глубокой тревоги на лице. Ей хотелось помочь ему, и она впервые заговорила:

– Вы ушиблись, сэр?

Всадник пробормотал что-то нечленораздельное, начисто игнорируя ее.

– Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? – снова спросила она.

– Отойдите куда-нибудь подальше, – мрачно ответил всадник и, пошатываясь, выпрямился.

Молодая женщина отступила в сторону, а всадник помог подняться лошади. Он рявкнул на пса, приказав замолчать, затем ощупал свою ногу. Очевидно, он сильно повредил ее. Я была уверена, что такой грубый человек не мог не разозлиться, но тут он отыскал меня взглядом, тепло улыбнулся и, подмигнув, прижал палец к губам, словно просил помалкивать. Я улыбнулась ему в ответ, а всадник нахмурил брови, входя в роль, и снова обернулся к молодой женщине.

Высоко в вечернем небе послышался окликавший меня по имени голос. Зов становился громче, и небо потемнело. Холодный воздух на моем лице потеплел, дорога растворилась, лошадь, всадник, молодая женщина и пес вернулись на страницы романа, откуда явились передо мной. Вокруг меня снова образовался музейный зал, образы и запахи снова стали словами, а японская туристка тем временем заканчивала читать предложение:

– …ибо схватился за ступеньку, с которой я только что поднялась, и сел на нее.

– Четверг! – сердито крикнула тетя Полли. – Я же тебе велела, не отставай. Я с тобой еще поговорю!

Она схватила меня за руку и потащила прочь. Я обернулась и благодарно помахала рукой японской туристке, которая ласково улыбалась мне вслед.

Потом я еще несколько раз посетила музей, но волшебство ни разу не повторилось. К двенадцати годам мой разум стал слишком закрыт, я была уже юной девушкой. Я только однажды рассказала о случившемся дяде, который мудро кивал и со всем соглашался. Больше я никому ничего не рассказывала. Обычно взрослые не любят, когда дети говорят о таких вещах, которые взрослый серый разум не принимает.

Становясь старше, я все сильнее сомневалась, можно ли доверять собственной памяти, пока в восемнадцатый день моего рождения не списала странный случай на чрезмерно возбужденное воображение. Появление Рочестера у дома Стикса смутило меня. Если говорить точнее, реальность начала прогибаться.

7

Корпорация «Голиаф»

…Никто не спорит, что мы должны быть благодарны корпорации «Голиаф». Она помогла нам отстроиться после Второй войны, и это не будет забыто. Однако в последнее время создается впечатление, что корпорация «Голиаф» слишком далеко отошла от обещаний оставаться честной и человеколюбивой. Сейчас мы оказались в неуютном положении должников, которые продолжают выплачивать долг, давно уже оплаченный – и с лихвой…

Сэмюэл Принг, английский голиафскептикРечь в Парламенте

Я стояла на мемориальном кладбище Сети в Хайгейте. Передо мной лежал надгробный камень. Надпись гласила:

ФИЛБЕРТ Р. ОРЕШЕК

Отличный оперативник,

он отдал свою жизнь

исполнению долга.

– Время не ждет никого —

ТИПА-12 и ТИПА-5

1953–1985

Говорят, работа старит. И она очень сильно состарила Филберта. Может, даже лучше, что он не позвонил мне после несчастного случая. Это ничего не исправило бы, и разрыв – а он был неизбежен – прошел бы очень болезненно. Я положила маленький камешек на его могилу и тихо пожелала: «Прощай».

– Вам повезло, – послышался голос.

Я обернулась и увидела низенького человечка в дорогом темном костюме. Он сидел на скамеечке напротив меня.

– Прошу прощения? – спросила я, захваченная врасплох этим вторжением в мысли.

Человечек улыбнулся и внимательно посмотрел на меня.

– Я хотел бы поговорить с вами об Ахероне, мисс Нонетот.

– Это одна из рек, которые текут в подземном царстве, – сказала я ему. – Возьмите в местной библиотеке книгу по греческой мифологии.

– Я имею в виду человека.

Несколько мгновений я хлопала глазами, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть. Маленькая шляпа-пирожок сидела на круглой голове, похожей на теннисный мяч. Черты лица были резкими, привлекательным его уж точно не назовешь. Этот тип носил тяжелые золотые украшения и бриллиантовую булавку в галстуке, сверкавшую как звезда. Лаковые башмаки были покрыты белесыми пятнами, но из нагрудного кармана свисала цепочка золотых часов. Он был не один. Рядом с ним стоял молодой человек, тоже в темном костюме, и под тканью явно угадывался пистолет. Я была настолько погружена в свои мысли, что не заметила, как они подошли. Наверное, ребята из ТИПА отдела внутренней безопасности или чего-то в этом роде. Выходит, Скользом и компания со мной еще не закончили.

– Аид мертв, – просто ответила я, не желая ни во что впутываться.

– А мне кажется, вы так не думаете.

– Мне дали полугодовой отпуск из-за перенесенного на службе потрясения. Психиатр считает, что я страдаю синдромом ложной памяти и галлюцинациями. Будь я на вашем месте, я бы не поверила моим словам, в том числе и тем, которые только что сказала.

Коротышка снова ухмыльнулся, сверкнув огромным золотым зубом.

– Я вообще не верю, что вы пережили стресс, мисс Нонетот. Я думаю, вы столь же в здравом уме, как и я. Если человек, который пережил Крым, службу в полиции и восемь лет непростой работы литтективом, скажет мне, что Аид жив, я ему поверю.

– А вы кто?

Он протянул мне карточку с золотым обрезом. На ней был вытиснен синий логотип корпорации «Голиаф».

– Меня зовут Дэррмо, – ответил он. – Джек Дэррмо.

Я пожала плечами. Карточка сообщила мне, что я имею дело с главой службы внутренней безопасности «Голиафа», теневой организации, существовавшей практически недосягаемо для правительства: по конституции они были неподотчетны никому. Корпорация «Голиаф» имела своих представителей в обеих палатах Парламента и финансовых советников в Министерстве финансов. Представители «Голиафа» также в изобилии встречались в Верховном суде, а большинство главных университетов терпели на своих факультетах наблюдателей из «Голиафа». Никто никогда не замечал, насколько сильно «Голиаф» влияет на управление страной, – что, вероятно, свидетельствовало о том, как хорошо они это делают. И все же, несмотря на внешнюю благостность «Голиафа», ходили упорные слухи, что привилегии, дарованные корпорации навечно, народ начинают раздражать. Их должностные лица не избирались народом, не назначались правительством, их деятельность регламентировалась только внутренним уставом. И нужно было быть очень храбрым политиком, чтобы возвысить против них голос.

Я села на скамейку рядом с коротышкой. Он отослал своего громилу.

– Так что вам в Аиде, мистер Дэррмо?

– Я хочу знать, жив он или нет.

– У вас ведь есть отчет коронера. Мало?

– В нем сказано только следующее: человек одного роста и сложения с Аидом, с такими же зубами, сгорел в машине. Аид выбирался из переделок и покруче. Я читал ваш рапорт – он намного интереснее. Не знаю, почему эти дураки из ТИПА-1 отмахнулись от него, понятия не имею. После смерти Тэмворта вы единственный оперативник, который хоть что-то о нем знает. Мне без разницы, чья ошибка сыграла роковую роль в тот вечер. Я хочу знать одно: что Ахерон собирается сделать с рукописью «Чезлвита»?

– Может, выкуп потребовать? – предположила я.

– Возможно. Где она сейчас?

– Разве с ним ее не было?

– Нет, – спокойно ответил Дэррмо. – Вы показали, что он унес ее в кожаном кейсе. В сгоревшей машине не было и следов кейса. Если Аид остался жив, рукопись тоже цела.

Я тупо смотрела на него, не понимая, к чему он клонит.

– Он мог передать его сообщнику.

– Возможно. Рукопись может стоить на черном рынке миллионов пять, мисс Нонетот. Это немало, не правда ли?

– И что вы предположили? – резко спросила я, начиная закипать.

– Ничего. Но ваши показания и труп Ахерона не сходятся, так ведь? Вы сказали, что выстрелили в него после того, как он застрелил молодого офицера.

– Его звали Орешек, – подчеркивая каждое слово, поправила я.

– Да ради бога. Но на обгорелом трупе не было огнестрельных ранений, несмотря на то что вы неоднократно стреляли в него, когда он был в обличии Колымагги и той старушки.

– Ее звали мисс Гримсволд.

Я уперлась в него взглядом. Дэррмо не смутился:

– Я видел расплющившиеся пули. Если стрелять в стену, получится тот же эффект.

– Если вы хотите что-то сказать, почему не говорите прямо?

Дэррмо отвинтил крышечку термоса с кофе и предложил мне. Я отказалась, он налил себе и продолжил:

– Я думаю, вы знаете больше, чем говорите. О событиях того вечера у нас есть только ваши показания. Скажите мне, мисс Нонетот, что Аид хотел сделать с рукописью?

– Я уже сказала вам: понятия не имею.

– Тогда почему вы отправляетесь работать литтективом в Суиндон?

– Это все, на что я могу рассчитывать.

– Неправда. Вы прекрасный работник, а в вашем личном деле говорится, что вы более десяти лет не посещали Суиндон, хотя там живет ваша семья. Еще упоминается о «романтических осложнениях». У вас в Суиндоне проблема с мужчиной?

– Не ваше дело.

– Знаете, при моей профессии мало что можно назвать не моим делом. Женщина с вашими талантами могла бы найти себе множество интересных занятий, но – вы возвращаетесь в Суиндон. Что-то подсказывает мне: у вас должен быть мотив.

– Неужто все это есть в моем личном деле?

– Есть.

– И какого цвета у меня глаза?

Дэррмо пропустил мой вопрос мимо ушей, глотнул еще кофе.

– Колумбийский. Самый лучший. Вы думаете, мисс Нонетот, что Аид жив. Я уверен, у вас есть предположения насчет того, где он находится, и мне кажется, что он в Суиндоне и именно поэтому вы направляетесь туда. Я прав?

Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Нет. Я просто еду домой, чтобы разобраться в себе.

Джек Дэррмо не поверил ни единому звуку.

– Я не верю в стресс, Нонетот. Есть сильные люди и слабые люди. Только сильные могут пережить встречу с таким существом, как Аид. Вы сильная личность.

Он помолчал.

– Если передумаете – позвоните мне. И берегитесь. Я буду за вами присматривать.

– Ай, делайте что хотите, мистер Дэррмо! У меня к вам вопрос.

– Да?

– Вам-то Аид зачем?

Джек Дэррмо снова улыбнулся.

– Боюсь, это засекречено, мисс Нонетот. Всего доброго.

Он коснулся шляпы, встал и ушел. Из-за ограды кладбища появился черный «форд» с тонированными стеклами и умчал голиафовца прочь.

Я села и крепко задумалась. Я лгала полицейскому психиатру, когда утверждала, что могу работать, и солгала Джеку Дэррмо, сказав, что не могу. Если «Голиаф» интересуется Аидом и рукописью «Чезлвита», это может быть связано только с финансовой выгодой. Корпорация «Голиаф» была подвержена приступам альтруизма примерно в той же степени, в какой Чингисхан любил гнутую венскую мебель. Превыше всего для «Голиафа» – деньги, и никто не поверит, что они хоть в ерунде согласятся упустить свою выгоду. Да, конечно, они восстановили Англию после Второй войны, они возродили экономику… Но рано или поздно возрожденная нация встает на ноги и начинает шагать самостоятельно. В наши дни «Голиаф» казался уже не добрым дядюшкой, а скорее деспотом-отчимом.

8

Полет в Суиндон

…Нет никакого смысла тратить огромные деньги на изобретение двигателя, который позволит летательным средствам обходиться без пропеллера. Короче, что плохого в дирижаблях? Уже около сотни лет они перевозят людей относительно безопасно, и я не вижу причин подвергать сомнению…

Миссис Келли, член английского КонгрессаВыступление против финансирования парламентом исследования новых форм движения. Август 1972

Я села на двадцатиместный дирижабль до Суиндона. Он был заполнен лишь наполовину, а легкий попутный ветерок сделал наше путешествие особенно приятным. Поездом вышло бы дешевле, но, как и многим, мне нравилось летать дирижаблем. Когда я была маленькой, родители возили меня в Африку на огромном дирижабле класса «клипер». Мы медленно проплыли над Францией, над Эйфелевой башней, над Лионом, сделали остановку в Ницце, затем пересекли сверкающее Средиземное море; мы размахивали руками, приветствуя рыбаков и пассажиров океанских лайнеров, а те отвечали нам. Мы остановились в Каире после того, как с невероятной грацией облетели пирамиды: капитан умело маневрировал этим «левиафаном», успешно справляясь с двенадцатью полноповоротными пропеллерами. Мы летели три дня вдоль Нила до Луксора, а там пересели на рейсовый корабль и вернулись в Англию через Гибралтарский пролив и Бискайский залив. Чего же удивляться, что я при любой возможности старалась вернуться к воспоминаниям детства!

– Журнал, мэм? – предложил стюард.

Я отказалась. Журналы на борту дирижаблей всегда тупые, а мне нравилось смотреть, как скользит внизу английский пейзаж. Был чудесный солнечный день, дирижабль с тихим гудением проплывал мимо маленьких пухлых облачков, рассыпанных по небу стадом небесных овечек.

Вот навстречу нам поднялись и исчезли за кормой Чилтернские холмы, мы миновали Уоллингфорд, Дидкот и Уонтедж. Проплыла подо мной Уффингтонская Белая Лошадь[5], вызвав воспоминания о пикниках и веселом флирте. Мы с Лондэном тут часто бывали.

– Капрал Нонетот? – спросил знакомый голос.

Я обернулась и увидела в проходе человека средних лет с полуулыбкой на лице. Мы не виделись двенадцать лет, но узнала я его моментально.

– Майор! – воскликнула я, чуть напрягшись в присутствии бывшего командира.

Его звали Фелпс, он командовал нами в тот день, когда наша легкая танковая бригада по ошибке напоролась на русские пушки, которые как раз готовились отразить атаку на Балаклаву. Я служила водителем БМП. Паршивое было времечко.

Дирижабль начал медленно спускаться над Суиндоном.

– Как жизнь, Нонетот? – спросил он. Наши прошлые воспоминания диктовали стиль общения.

– Хорошо, сэр. А у вас?

– Не могу пожаловаться. – Он рассмеялся. – Ну, мог бы пожаловаться, но к чему? Эти идиоты произвели меня в полковники, представляешь!

– Поздравляю, – с легким беспокойством сказала я.

Стюард попросил нас пристегнуться. Фелпс сел рядом со мной, застегнул ремень и понизил голос:

– Меня тревожит Крым.

– А кого он не тревожит? – ответила я, подумывая, не сменил ли Фелпс с нашей последней встречи свои политические убеждения.

– Верно. Эти козлы из ООН суют свой нос туда, куда их не звали. Если мы отдадим Крым, то все жизни, которые мы там положили, пойдут псу под хвост.

Я вздохнула. Ничего не изменилось, а спорить я не собиралась. Я захотела, чтобы эта война кончилась, почти сразу же, как попала в Крым. То, что там творилось, не соответствовало моим представлениям о войне. Вышвырнуть нацистов из Европы – это было правильно. Но воевать за Крымский полуостров – ксенофобия, гордыня и кретинический патриотизм.

– Как рука? – спросила я.

Фелпс показал мне протез. Повращал кистью, согнул пальцы. Впечатляло.

– Отпад, правда? – сказал он. – Он воспринимает импульсы от такой сенсорной штуковины, которую приделали к мускулам плеча. Если бы я потерял руку выше локтя, получилась бы чисто жопа с ушами.

Он немного помолчал и вернулся к прежнему разговору:

– Мне не дает покоя, что весь этот хипеж может заставить правительство сдаться еще до наступления.

– Наступления?

Полковник Фелпс улыбнулся.

– Конечно. У меня есть друзья наверху, они говорят, что поставка новых плазменных винтовок – вопрос считаных дней. Думаешь, русские устоят перед «крутью»?

– Честно говоря, нет. Разве что у них есть своя версия.

– Ни шанса. «Голиаф» – самая передовая компания по производству вооружения в мире. Поверь, я, как и все, надеюсь, что нам не придется их использовать, но «круть» – это та переломная точка, которой мы все ждали.

Он порылся в портфеле и достал брошюрку.

– Я катаюсь по Англии и вдалбливаю им, что Крым отдавать нельзя. Думаю, ты должна мне помочь.

– Мне так не кажется… – начала было я, принимая книжечку.

– Чушь! – ответил полковник Фелпс и перешел на митинговый слог. – Твой долг как ветерана кампании, оставшегося в живых и ныне здравствующего, поднять голос в защиту тех, кто принес себя в жертву. Если мы отдадим полуостров, все их жизни будут потеряны зря.

– Я думаю, сэр, что они и так уже потеряны, и что бы мы ни решили, этого уже не изменить никак.

Он сделал вид, что не слышит меня, и я замолчала. Яростная поддержка военного конфликта позволяла полковнику как-то справляться со своим собственным отчаянным положением. Когда нам дали приказ наступать, мы готовились встретить «символическое сопротивление», а попали под кинжальный огонь русской артиллерии. Фелпс ехал на броне БМП, когда русские открыли огонь из всего, что у них было. Ему оторвало руку ниже локтя и искромсало спину шрапнелью. Мы сложили его и остальных в машину и отвезли к английским окопам гору стонущего человеческого мяса. Я вернулась в мясорубку, как и те немногие, кто мог это сделать, и поехала между пылающими разбитыми машинами, выискивая выживших. Семьдесят шесть БМП и легких танков послали в тот день под русские пушки. Вернулось две машины. Из пятисот тридцати четырех солдат выжили тридцать четыре, и только восемь не были ранены. Одним из убитых был Антон Нонетот, мой брат. Так что «отчаянное положение» полковника было бледной тенью подлинного отчаяния…

К счастью для меня, дирижабль вскоре причалил, и я сумела отделаться от полковника Фелпса в зале ожидания при аэродроме. Забрав из багажа чемодан, я спряталась в женском туалете и сидела там, пока не уверилась, что он уже ушел. Его брошюрку я разорвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

В зале действительно было пусто. Он, кстати, был намного больше, чем нужно такому небольшому городку. Здание возвышалось над аэродромом, как желтовато-белый слон, символизируя великие надежды проектировщиков Суиндона. Площадь перед зданием была тоже совершенно пуста, если не считать двух студентов с антивоенным лозунгом. Они узнали о приезде Фелпса и надеялись, что смогут отговорить его вести провоенную агитацию. Шансов на это у них было два – слабый и вообще никакой.

Я быстро отвернулась. Если они знают, кто такой Фелпс, то и меня вполне могут знать в лицо. На условленном месте встречи тоже было пусто. Странно. Я созвонилась с Виктором Аналогиа, начальником Суиндонского отделения литтективов, и он предложил мне прислать за мной машину. И где же она? Было жарко, я сняла пиджак. Из динамика то и дело неслась заезженная запись, напоминавшая отсутствующим водителям о запрете парковать машины в пустой белой зоне. Усталый грузчик привез несколько пустых тележек. Я устроилась рядом с «Говорящим Уиллом» в дальнем конце зала – официально этот аппарат назывался «Торговым автоматом для распространения монологов Шекспира». Этот читал «Ричарда III». Это был простой ящик с полированным верхом, внутри – вполне приличный поясной манекен в соответствующем наряде. За десять пенсов аппарат выдавал короткий отрывок из Шекспира. Такие автоматы не производили с тридцатых годов, и они потихоньку становились раритетами. Бэконианский вандализм и недостаток квалифицированного обслуживания ускоряли их выход из строя.

Я нашла десятипенсовик и сунула его в щель. Послышалось тихое жужжание и щелчок, словно заводилась автомашина. Когда я была маленькой, на углу Коммершл-роуд стоял аппарат, читавший «Гамлета». Мы с братом изводили маму, выпрашивая у нее мелочь, и слушали потом, как манекен рассказывает о том, чего мы до конца не понимали. Он говорил о «безвестном крае». Мой брат, в детской своей наивности, заявил, что хотел бы туда попасть, – так оно и случилось семнадцать лет спустя во время сумасшедшей атаки в шестнадцати сотнях миль от дома, под рев моторов и грохот русской артиллерии.

– «Кто и когда так добывал жену?[6] – спросил манекен, бешено вращая глазами, затем воздел к небу перст и закачался из стороны в сторону. – Кто и когда так сватался забавно?»

Он выдержал эффектную паузу.

– «Возьму ее, хотя и ненадолго».

– Извините?

Я подняла взгляд. Один из студентов подошел ко мне и тронул меня за плечо. На лацкане болтался «пацифик», на крупном носу парня с трудом держалось пенсне.

– Нонетот, правда?

– В каком смысле?

– Капрал Нонетот, легкая танковая бригада.

Я потерла лоб.

– Я не с полковником. Мы случайно пересеклись.

– Я не верю в совпадения.

– И я тоже. Вот совпадение-то, а?

Студент посмотрел на меня диковато. Подтянулась его подружка. Он просветил ее насчет моей личности.

– Вы – одна из тех, кто вернулся, – изумилась она, словно я была редким попугайчиком в клетке. – Но вы же нарушили прямой приказ! Вас собирались отдать под суд!

– Ну, не отдали, и что?

– Только потому, что о вас рассказала «Воскресная Сова»! Я читала ваши показания. Вы против войны!

Студенты переглянулись, явно не веря выпавшей на их долю удаче.

– Нам нужно, чтобы кто-то выступил на митинге, который собирает полковник Фелпс, – сказал носатый юноша. – Кто-то со стороны оппозиции. Кто-то, кто был там. Кто-то влиятельный. Вы сделаете это для нас?

– Нет.

– Но почему?

Я огляделась: вдруг случится чудо и приедет моя машина. Но вокруг было пусто.

– «Которого три месяца назад, – не успокаивался манекен, – я в Тьюксбери убил в припадке гнева!»

– Послушайте, ребята, мне бы очень хотелось помочь вам, но я не могу. Я двенадцать лет стараюсь обо всем забыть. Поговорите с другим ветераном. Нас тысячи.

– Но не таких, как вы, мисс Нонетот. Вы выжили в той атаке. Вы вернулись, чтобы вывезти убитых товарищей. Единственная из пятидесяти одного человека. Вы просто обязаны выступить от имени тех, кто не может этого сделать.

– Вот дерьмо! Все мои обязательства – только перед собой. Я пережила ту атаку, и с тех пор она остается со мной каждый божий день. А каждую ночь я спрашиваю себя: почему я? Почему я жива, а другие, и мой брат с ними, погибли? На этот вопрос не существует ответа. Вот что такое настоящая боль. Я не могу вам помочь.

– Вам не обязательно говорить об этом, – настаивала девушка, – но лучше уж растравить одну старую рану, чем открыть тысячи новых.

– Не смей мне мораль читать, засранка! – вскипела я.

Вот это подействовало. Девица сунула мне в руку брошюрку, схватила своего парня за руку, и они убрались к черту.

Я закрыла глаза. Сердце гремело, как русская полевая артиллерия. Я даже не услышала, как возле меня остановилась радиофицированная полицейская машина.

– Офицер Нонетот? – спросил веселый голос.

Я обернулась, благодарно кивнула и подхватила чемодан. Офицер в машине улыбался. В глаза бросились длиннющие волосы, стянутые в хвост, и огромные темные очки. Мундир у горла был расстегнут – непозволительная вольность для ТИПА-офицера, а этот еще понавешал на себя уйму украшений, что было строго запрещено внутренней политикой Сети.

– Добро пожаловать в Суиндон, офицер! В город, где может случиться все что угодно!

Он широко улыбнулся и показал большим пальцем себе за спину.

– Багажник открыт.

В багажнике лежала груда железных кольев, несколько молотков, большой крест, кирка и лопата. Попахивало плесенью, сыростью и мертвечиной. Я торопливо добавила туда чемодан и захлопнула крышку. Подошла к двери со стороны пассажирского кресла, открыла ее и сунулась было внутрь…

– Блин! – воскликнула я, внезапно заметив на заднем сиденье, за прочным пуленепробиваемым стеклом, здоровенного сибирского волка.

Офицер громко рассмеялся.

– Не обращайте внимания на щеночка, мэм! Офицер Нонетот, познакомьтесь с мистером Кротки. Мистер Кротки, это офицер Нонетот.

Представьте себе, он говорил о волке! Я уставилась на зверюгу, а та уставилась на меня, причем таким же внимательным взглядом. Мне стало здорово не по себе. Офицер отхохотался и, скрипнув шинами, рванул с места. Да уж, я успела забыть, каким странным может быть Суиндон.

Когда мы тронулись, Уилл как раз дочитывал финал монолога уже для самого себя:

Сияй поярче, лучезарный день: Где нет зеркал – мне их заменит тень.

Щелчок, жужжание, и манекен замер в ожидании очередной монетки.

– Прекрасный день, – сказала я, когда мы пустились в путь.

– Каждый день прекрасен, мисс Нонетот. Меня зовут Стокер…

Он свернул в переулок Страттон.

– ТИПА-17: истребление вампиров и вервольфов. Сосунки и кусаки. Так нас называют. Мой приятель зовет меня Кол. И вы, – он широко улыбнулся, – можете называть меня Кол.

Чтобы стало понятнее, он похлопал по молотку и колу, прикрепленным к бардачку.

– А вас как называть, мисс Нонетот?

– Четверг.

– Рад познакомиться, Четверг.

Он протянул огромную руку, и я радостно пожала ее. Парень мне сразу понравился. Он отклонился к открытому окну, к потоку свежего воздуха, и побарабанил пальцами по баранке. На шее у него чуть сочилась присохшая ранка.

– У вас кровь, – сказала я.

Кол стер ее ладонью.

– Фигня. Пришлось с ним повозиться…

Он снова покосился на заднее сиденье. Волк чесал задней лапой за ухом.

– …но у меня иммунитет против ликантропии. Мистер Кротки просто лечиться не хочет. Правда, мистер Кротки?

Волк насторожил уши, узнав свое имя остатками человеческой сущности. По жаре он очень тяжело дышал.

– Соседи позвонили. По соседству пропали все кошки. Я нашел его за «Смеющимся бургером» – в помойных ящиках рылся. Его подлечат, вернут снова в человеческий облик и отпустят к пятнице. У него права есть, так мне говорят. А вы тут зачем?

– Я? Хм. Буду работать в ТИПА-27.

Кол снова расхохотался.

– Литтектив! Всегда приятно встретиться с кем-то столь же недокормленным в финансовом смысле, как я сам. Ваш шеф – Виктор Аналогиа. Не обманывайтесь его сединой: разум остер, как нож. Остальные – рядовые оперативники. Малость бюрократы и малость умноваты, на мой вкус, но это вам с ними разбираться. Куда вас доставить?

– В отель «Finis»[7].

– Вы впервые в Суиндоне?

– Увы, нет, – ответила я. – Это мой родной город. Я ушла в армию в семьдесят пятом. А вы?

– Уэльская пограничная стража, десять лет. Я вляпался в одно темное дельце в Освестри в семьдесят девятом и обнаружил, что имею талант вот к этому дерьму. Когда оба подразделения слились, переехал сюда из Оксфорда. Я единственный работник кола и молотка к югу от Лидса. У меня отдельный офис, но там уж очень одиноко. Может, знаете кого, кто хорошо владеет молотком?