Читать онлайн Погасни свет, долой навек

Иллюстрация на переплете художницы Iren Horrors

Иллюстрации внутри Amarga

© Иорданская Д.А., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава первая

Надежда, питавшая Грегори первые несколько дней, иссякла. В это утро, туманное и необыкновенно холодное для конца августа, он наконец-то признался себе, что Лаура не вернется.

Еще вчера он ждал, что откроется дверь в кабинет, как обычно с негромким скрипом, и Лаура покажется на пороге: румяная после прогулки на свежем воздухе, в криво сидящей на светлых кудрях шляпке, с кипой листовок в руках. Она впорхнет в комнату, сядет в кресло, старательно сохраняя серьезность, и примется рассказывать о новом своем начинании, которое требует усилий, внимания Грегори и, конечно же, денег. И Грегори все это ей даст, пусть и не в равных пропорциях. Лаура всегда полна идей, и он их примет, будь то приют для собак или для падших женщин, или участие в реформе сиротских домов, или же спиритизм, которым она увлеклась совсем недавно. Примет и оплатит, даже не пытаясь понять.

Во все это верилось вчера, но сегодня за утренним кофе Грегори накрыло наконец ощущение катастрофы. Жена бросила его. Бежала, забрав их сына, для того, должно быть, чтобы не участвовать в утомительных тяжбах с немалым риском потерять его. Грегори перебирал в памяти все то, что могло бы послужить причиной столь поспешного бегства, и не находил. Да, между ним и Лаурой не было любви, не было и особого взаимопонимания, а порой казалось – ни следа какой-либо привязанности. Их соединили случай и его глупое мальчишеское желание поступить наперекор матери. Но, несмотря на все это, брак был удачным, и в голову не приходило, что же могло заставить Лауру покинуть дом с одним только небольшим чемоданом. И куда она могла пойти?

Родных у нее не было; о друзьях же она мужу никогда не рассказывала, если не брать в расчет тех светских дам, чьи салоны порой посещала. Куда она, глупышка, могла поехать?

Следует ли обратиться в полицию?

Днями осторожно, стараясь не привлекать к этой истории лишнего внимания, Грегори навел справки в округе. Однако ни констебли – их на улицах тихого, недешевого предместья, где селились весьма уважаемые люди, было немало, – ни зеленщики, ни лудильщики, ни няни, которые с колясками прогуливались ежедневно вдоль улицы от церкви до парка, никто из этих людей не видел Лауру. И никто из горничных не мог с уверенностью сказать, когда она ушла. Стоило бы еще расспросить соседей, среди них были и те, кто, мучаясь от безделья, дни напролет проводит в гостиной возле окна. Однако – сплетни. Грегори не желал сплетен, их он старался избегать еще больше, чем пристального внимания полиции, весьма унизительного. К тому же сплетен о его семье и так уже было предостаточно.

В дверь робко постучали, и этот звук заставил Грегори досадливо поморщиться. Он сбил его с мысли, а их и без того сегодня удержать было непросто. Впрочем, думать о полиции было неприятно, как и о сплетнях, которые даже при самом осторожном расследовании расползутся по Лондону. Становиться посмешищем для всего города Грегори не хотелось вне зависимости от того, сбежала ли Лаура одна или с любовником.

– Войдите, – бросил он, складывая газету.

В кабинет прошмыгнула мисс Кармайкл, гувернантка Джеймса, скучная молодая женщина, вся коричневая от мысков практичных, изрядно поношенных ботинок и до аккуратно зачесанных волос. Присев в реверансе, она замерла, сложив руки на животе. Молча. Грегори не часто доводилось слышать голос гувернантки, лишь изредка, проходя мимо классной комнаты, он ловил обрывки читаемых ею уроков. И она никогда не заговаривала первой, даже если ей было что-то нужно, и тем раздражала Грегори. Он предпочитал иметь дело с людьми более решительными и чуть более прямолинейными.

– Я вас слушаю, мисс Кармайкл, – вздохнул он.

Гувернантка потеребила единственное свое украшение – дешевый шатлен с ключами и какими-то дамскими безделушками.

– Простите меня, мистер Гамильтон, – сказала она наконец. – Я не хотела.

– Что вы не хотели, мисс Кармайкл? – устало уточнил Грегори. Досада брала при мысли, что придется сейчас тянуть из нее слова клещами по одному. Хотелось выругаться, но не ровен час мисс Кармайкл, дочка викария, заслышав божбу, упадет без чувств.

– Я не хотела заходить в комнату миссис Гамильтон, – тихо отозвалась Элинор. – Но дверь была открыта. И там… Думаю, вам нужно взглянуть на это.

Грегори вскинул брови. Он не мог даже вообразить, что такого увидела в комнате Лауры гувернантка. Таракана? Сам он не мог припомнить ровным счетом ничего интересного, комната как комната. Он лично заказал мебель, светлую и изящную, которая разительно отличалась от обстановки замка, а Лаура заполнила столики, горки, секретеры и полочки множеством искрящихся безделушек. Ее всегда было легко порадовать, стоило только подарить что-нибудь яркое, блестящее и красивое, вроде фарфоровой пастушки или композиции из цветов, раковин и перьев. Со временем в комнате у Лауры скопилась целая коллекция подобного барахла (Грегори отказывался подбирать иные слова), и там, в окружении всей этой «красоты», начинала болеть голова.

– Пожалуйста, мистер Гамильтон, вы должны взглянуть, – повторила гувернантка чуть тверже.

Она умела быть убедительной – это, надо полагать, необходимо при ее профессии – и обычно непоседливый Джеймс всегда ее слушался. Грегори давно уже вышел из нежного возраста, но и на него невольно подействовал тон молодой женщины. С новым вздохом он отложил недочитанную газету и поднялся.

– Идемте.

В доме, несмотря на час, было неприятно тихо. Обычно в разгар дня слышны были шаги, скрип половиц, стук дверей, отдаленные, чуть приглушенные голоса. Сегодня же из-за довлеющей неживой тишины казалось, что в одной из комнат лежит мертвец, чей покой боятся потревожить. Это навевало неожиданно яркие, хотя прошло уже много лет, воспоминания, и во рту появлялась горечь. Особенно ярким это ощущение стало возле комнаты Лауры. Грегори даже почудился запах кипариса, давленых рябиновых ягод и свечного воска, помнится, пропитавший стены замка. Он положил руку на дверную ручку и замер, пораженный внезапным нежеланием открывать.

«Глупости, – отругал себя Грегори. – Это всего лишь комната, безвкусно обставленная женская комната».

И это действительно была всего лишь комната, хорошо ему знакомая, ничуть не изменившаяся. Все было так, как оставила, уходя, Лаура: небольшой беспорядок, брошенная на кресло накидка, шляпная булавка на полу. Лаура всегда была немного неряшлива. Грегори обернулся, готовый обругать бестолковую гувернантку, и наткнулся на спокойный взгляд светло-карих глаз.

– Это в гардеробной, мистер Гамильтон. Вам действительно нужно на это взглянуть.

Досадливо покачав головой, Грегори все же сделал два шага – комната была невелика, Лаура сама настояла на этом – и открыл дверь в гардеробную. Скрипнули петли. В комнатке было темно, и тяжело, сладко пахло духами; от запаха этого немного кружилась голова. Грегори чихнул.

– Лампа, мистер Гамильтон. – Гувернантка чиркнула огнивом, зажгла фитиль и поднесла масляную лампу к дверям. – Взгляните на это. На пол.

Грегори опустил взгляд. Рука, повлажневшая от пота, соскользнула с полированной дверной ручки.

– Дайте мне лампу! – отрывисто приказал Грегори. – И уйдите.

Гувернантка, послушная – вот ее лучшее качество – передала лампу и вышла, негромко шелестя платьем. Спустя минуту ее шаги раздались в коридоре, затем стихли, стих последний звук, остался только суматошный, неестественно громкий стук сердца. Грегори выдохнул и плечом привалился к стене, глядя на пятно на полу.

Оно имело форму человеческого следа, точно пара ног – босых, весьма изящных, с маленькими пальчиками и аккуратной округлой пяткой – стояли рядом, чуть разведя мыски. Жар, источаемый этими ножками, был так велик, что прожег старинный дубовый паркет на дюйм с лишним. Поставив лампу на стопку шляпных коробок, Грегори опустился на одно колено и провел пальцами по краям следа. Тепло все еще ощущалось.

Как давно это здесь?

Лауры нет четыре с половиной дня. Случалось ей отсутствовать и дольше, и не будь с ней сына, Грегори бы не слишком волновался. Жена его, как кошка, всегда возвращалась. В день, когда обнаружилось отсутствие Лауры, он заглянул в спальню, убедился, что пропал только небольшой саквояж, обычно стоявший на столике у окна, и положился на слова горничной, что миссис Гамильтон взяла только пару летних платьев. Все, как она делала обычно, «отправляясь на воды», – привычная отговорка для слуг. Все в доме знали, что нервы миссис Гамильтон нуждаются в постоянном лечении, и об этом, к немалой досаде Грегори, начала судачить прислуга и в соседних домах.

Что, если этот след был здесь, в гардеробной, еще четыре дня назад?

Грегори поднялся, потушил лампу и вышел стремительным шагом из комнаты. Бетси, личная горничная Лауры, в отсутствие хозяйки дремала в своей комнатке – по соседству. У ног ее стояла корзинка с рукоделием, но, кажется, в вышивке и починке кружева Бетси не продвинулась ни на шаг. Грегори разбудил ее, потормошив за плечо, и горничная испуганно распахнула глаза. Они были огромные, ярко-голубые, и девица не стеснялась пускать это оружие в дело. Грегори, по счастью, был невосприимчив и к прелестям таких простушек, и к лишним соблазнам. Уж точно не в собственном доме. Однако он дал себе зарок, правда уже не в первый раз, что, когда Лаура вернется, он потребует дать Бетси – и паре других горничных, дурочек и сплетниц, – расчет.

Бетси покорно пошла за ним, украдкой шмыгая носом, подобрала по дороге шляпную булавку, разгладила несуществующие складки на покрывале и только потом заглянула в гардеробную.

– Это пятно, оно уже было в день, когда твоя хозяйка ушла? – спросил Грегори, зажигая лампу и поднимая ее повыше.

Бетси, вытягивая шею, изучила пол и кивнула.

– Было, сэр. Должно быть, Сьюзан уронила грелку.

– Грелку? – Грегори посмотрел на отпечаток ног.

– Да, сэр. – Бетси присела в быстром реверансе. – Ночь накануне была холодная, и миссис послала нас за грелкой. Потом я занялась платьями миссис, а Сьюзан… Она такая неловкая, сэр, она вполне могла уронить грелку и испортить паркет.

Грегори рассеянно кивнул, взмахом руки отослал горничную и снова опустился возле пятна на колено. Грелка… Бетси не видела в пятне ничего необычного, хотя нельзя было сказать, будто она начисто лишена воображения. Пожалуй, даже наоборот – девица была склонна выдумывать всякие глупости. Грегори то и дело приходилось выслушивать о стуках на чердаке, призраке, облюбовавшем подвал, или о домовом, ворующем у девушек булавки и иглы. Все это были выдумки, кому, как не Грегори, знать, что домового в доме точно нет. Брауни недолюбливали семью Гамильтон, и, несмотря на все старания матери, кажется, так и не удалось завлечь в город ни одного, да и в замке они жили скорее по привычке, не желая менять место. Грегори вновь провел пальцами по краям пятна, по удивительно четкому контуру изящных ступней. Говорят, Дьявол может оставить след своего раздвоенного копыта, но есть в мире вещи и пострашнее. Например, след человеческой ноги там, где его быть не должно.

Грегори запер дверь в гардеробную, затем в спальню, повернув ключ на три оборота, дабы быть уверенным, что больше никакая любопытная гувернантка не сунет свой нос в чужие дела. Затем он спустился в кабинет и написал короткий текст телеграммы.

Прибегать к помощи матери не хотелось. Хотя прошло уже десять лет, она никак не желала сменять гнев на милость и прощать Грегори за то, что он вмешался. Она ненавидела, когда кто-либо нарушает малейшую деталь в ее планах, а больше всего, как подозревал Грегори, она досадовала, что утратила свою власть. На секунду Грегори прикрыл глаза, припоминая то, что предпочел бы навсегда вытравить из своей памяти. Полированный гроб из кипариса, запах трав, ягод, ладана и свечного воска и неподвижное тело на белом шелке. Много лет прошло с их последней встречи, но Грегори сразу узнал то повзрослевшее непостижимым образом лицо.

Пришлось тряхнуть головой, изгоняя видения. Да, мать злится, но, в конце концов, она придет на помощь, ведь речь о ее внуке. И она даст совет, а уж Грегори решит, стоит ли ему следовать.

Остаток дня Грегори провел в клубе, создавая старательно видимость того, что ничего необычного не происходит в его жизни. Его жена не исчезла в очередной раз. Его паркет не испорчен следами огненных ног. Его гувернантка не видит то, что недоступно суеверным горничным. Грегори поужинал – карри в клубе было отвратительное, зато подали сносную телятину с грибным соусом, – сыграл в карты, проиграв пару фунтов, обсудил последние политические сплетни и выпил по стакану бренди в компании командера Коркорана. Эти последние двадцать минут были лучшими за весь вечер, потому что отставной командер был, по своему обыкновению, молчалив и спокоен, не разносил сплетни, не лез с непрошеными советами, не проявлял неуместное любопытство. Можно было просто сидеть, смотреть сквозь стакан на пламя в камине – несмотря на август, в клубе всегда было холодно и сыро – и изредка перебрасываться ничего не значащими фразами о погоде, регби и международной политике.

Дома Грегори ждала телеграмма из замка. Миссис Гамильтон три дня тому назад уехала, не оставив ни адреса, ни дня, когда она вернется. Однако, сообщал МакБрайд, управляющий, миссис Гамильтон взяла средний кофр и два портпледа, из чего можно предположить, что вернется она не раньше октября.

Грегори скомкал телеграмму и бросил ее в пепельницу.

Спал он в эту ночь плохо. То и дело что-то мерещилось на грани сна и яви, Грегори просыпался, как от толчка, и начинал прислушиваться. Сквозь неплотно прикрытые ставни доносились обычные звуки города, привычный шум, гул, далекий звон, размеренный голос ночного дежурного, а иногда – свистки. Район был респектабельный, тихий, и потому все эти шумы и голоса шли издалека, из какой-то другой жизни. Чужие были звуки, едва знакомые, но измученное сознание Грегори придавало им иной, зловещий смысл.

Где-то далеко-далеко часы отбили три утра.

Мать придавала этому времени большое значение. «Люди ошибочно полагают, что самое опасное время – полночь, – говорила Катриона Гамильтон. – И как же они неправы. Все самое страшное происходит около трех часов, когда до рассвета остается совсем немного времени. Именно тогда и вершится самое сильное колдовство». Мать знала толк в страшных вещах, и в колдовстве тоже, и как бы ни хотел Грегори спрятаться от своего прошлого, сейчас чары пробрались если не в его дом, то в его сны.

Он поднялся, когда отзвучал долгий, протяжный гул, точно оставленный часами след. С минуту потратил на то, чтобы отыскать под кроватью тапочки. Поймал себя на том, что спускает ноги на ковер с большой неохотой, словно под кроватью может затаиться чудовище. Усмехнулся. Грегори и в детстве не верил, что монстры живут под кроватью, под лестницей или в старом чулане. В детстве он прекрасно знал, где именно они обитают.

Лампу Грегори зажигать не стал, пошел на ощупь, тем более что требовалось сделать не больше дюжины шагов, чтобы оказаться возле комнаты Лауры. Дверь оказалась не заперта, хотя он прекрасно помнил, как трижды повернул ключ в замке. Грегори замешкался на пороге, потом шагнул и, чуть сощурившись, искоса, как учила когда-то мать, оглядел комнату. Все казалось совершенно нормальным, обыденным, в чем-то даже скучным. Еще пара шагов, и Грегори открыл дверь гардеробной. Посмотрел на след. Сейчас, ночью, в самый глухой и страшный час, след вдруг ожил особенным образом. Он мерцал. Не требовалось тайных знаний, чтобы понять, что оставил его не человек, и оставил неспроста. Что это? Предупреждение? Угроза? Или же просто некто случайно наступил раскаленными самой преисподней ногами на паркет и прожег его на дюйм?

Грегори не верил в Дьявола и в Ад, но в мире хватало и других существ, способных украсть человека, заморочить, завлечь на темную, опасную дорогу, оставить такой след. Когда Грегори был моложе, ему случалось сталкиваться с подобными созданиями, и он знал в те годы, как следует поступить. Но годы шли, и он старался держаться от опасностей теневого мира подальше. Он покинул замок навсегда, свел к минимуму свои встречи с матерью и приложил немало усилий, чтобы оградить Джеймса, последнего из Гамильтонов, от зловещей родовой тени. Грегори сделал все, чтобы сверхъестественное, колдовское, иномирное не касалось его даже краешком своей тени, и жил в Лондоне простой человеческой жизнью, будто и не было в его роду чернокнижников и ведьм, будто и не привечали в замке темные силы. И вот теперь, когда ему требовалось знание, Грегори обнаружил, что голова пуста, а во рту – горечь. Он не представлял, как поступить.

Друзей, знающихся с Тенями и Силами, у Грегори давно уже не было. Он еще в студенческие годы разорвал с ними любые отношения, а в последние десять лет утратил всякие связи и не сумел бы, пожалуй, разыскать никого из прежних приятелей. Мать исчезла, уехала в неизвестном направлении, и если адреса не знает МакБрайд, то его не узнает никто. Лондонские спиритуалисты, медиумы и маги, объявлениями которых пестрят газеты, все сплошь шарлатаны и лгуны, а их сеансы ничуть не достовернее ярмарочных фокусов.

Оставался только один способ, хоть Грегори и не хотелось к нему прибегать. Он сделал глубокий вдох, надеясь таким образом собраться с мыслями, подошел к окну и распахнул обе створки. В комнату скользнул желтоватый лондонский туман, пахнущий тиной и полный угольной пыли. Три капли крови из проколотого булавкой пальца упали в этот туман, на мгновение окрасив его алым, и пропали.

– Дамиан! – крикнул Грегори в темноту. – Мне нужна твоя помощь! Приди!

Его слова подхватил внезапный порыв ветра и унес прочь, в предрассветную темноту.

Глава вторая

Элинор привыкла подниматься рано, даже летом – с первыми лучами солнца. Легкий завтрак, чашка чая и кусок хлеба с маслом, и небольшая прогулка помогали ей скоротать время до того момента, когда проснется ее подопечный. На прежнем месте в обязанности Элинор входило также будить, умывать и одевать детей, пару капризных маленьких чертенят. В доме мистера и миссис Гамильтонов, и это можно было счесть величайшей удачей ее жизни, за этим следила специально приставленная к Джеймсу горничная. Элинор не приходилось по утрам и вечерам сражаться с юным мистером Гамильтоном, который отличался большой непоседливостью и упрямством. Иногда бедной Джинни, горничной, требовалось не меньше получаса, чтобы втиснуть мальчика в костюмчик, и, уж конечно, он недолго оставался чистым и аккуратным. Но то была не забота Элинор. Ее работа начиналась в девять, когда, позавтракав в детской, Джеймс поднимался в классную комнату и начинались занятия. Мальчика требовалось наилучшим образом подготовить к школе, и Элинор старалась изо всех сил. Она действительно считала нынешнее свое место работы маленьким раем.

Честно говоря, в сравнении с прежними так оно и было.

Мистер Гамильтон, которым Элинор не могла не восхищаться украдкой, всегда был неизменно учтив. Был он также и щедр, но Элинор не на что было тратить деньги, и нечаянные премии она относила в банк, планируя однажды начать копить на… что-нибудь. Мечты ее никогда не простирались слишком далеко. Миссис Гамильтон также была необыкновенно щедра и выгодно отличалась от прежних хозяек. Она настояла в первую же неделю, что оплатит платья Элинор, хотя так и не было принято, и даже пыталась пару раз отдать что-то из своих вещей. Платьев у миссис Гамильтон было великое множество, светлых, ярких, восхитительных совершенно, но Элинор неизменно отказывалась. Она оставалась верна своим строгим немарким нарядам и только радовалась, что может себе теперь позволить ткань отличного качества и тщательно заделанные швы. Новые платья сидели точно по фигуре, нигде не врезались, не натирали, и шерсть не кусала целый день кожу – как было с одеждой, которую приходилось носить в пору работы у прижимистых Эллисонов. Что до невзрачности нарядов, Элинор всегда старалась знать свое место.

А еще она старалась не лезть в чужие дела, не совать свой нос куда не следует и, уж конечно, не разносить сплетни. Этим она выгодно отличалась от горничных, болтливых и бестолковых, которые сменяли друг друга, недолго задерживаясь на месте. Миссис Гамильтон, при всех ее прочих достоинствах, совершенно не умела выбирать прислугу. Впрочем, это уж точно было не дело Элинор, и она предпочитала держать свое мнение при себе.

За эту семью Элинор намерена была ухватиться цепко, ведь на прежних местах работы она недолго задерживалась, и это могло создать ей не лучшую репутацию и проблемы в будущем. Хватало уже и того, что пришлось скрывать некоторые подробности своего прошлого. Какие бы мелкие недостатки ни могли сыскаться у Гамильтонов, они ни в какое сравнение не шли с тем, что мистер Суонси, первый работодатель Элинор, делал ей самые непристойные предложения, притом – в присутствии миссис Суонси, которая и бровью не вела. У Суонси было трое крикливых детей, две беременные горничные, и жили они в глуши. Попробуешь позвать на помощь – никто тебя не услышит. Элинор продержалась у них не больше трех месяцев. Потом был мистер Гарднер, который в объявлении называл себя «почтенным вдовцом с двумя прелестными малышами», а оказался престарелым повесой со сворой охотничьих собак. И, наконец, Эллисоны, которые вполне устраивали бы Элинор, если бы не урезали ее жалование за малейшую провинность, да просто за косой взгляд. Нет, Гамильтоны были ее счастливым билетом, настоящей удачей в жизни. Да и с Джеймсом она легко поладила.

Мальчик был при всей непоседливости славный и удивительным образом походил на отца. Пусть не внешне, он скорее унаследовал миловидное круглое лицо и румяные щечки своей матери. Но по характеру Джеймс был вылитый мистер Гамильтон: обаятельный и способный растопить женское сердце с первого взгляда. Когда они гуляли по парку, не проходило и пяти минут, как вокруг собиралась толпа матрон, чтобы поахать и угостить юного мистера Джеймса леденцом или пакетиком орехов. Мальчик принимал это внимание как должное, а Элинор, хоть и понимала, что должна привить ему хорошие манеры и научить пристойному поведению, сама не могла сопротивляться.

Совершенно не могла сопротивляться.

Элинор стянула перчатку, она терпеть не могла прикосновение скользкой ткани, и смахнула с ресниц набежавшие слезы.

– Вам как обычно, мисс Кармайкл?

Элинор растеряно оглянулась, не сразу сообразив, где же находится. Ах, все верно. Булочная. Сегодня утром она встала, позавтракала и пошла привычным маршрутом, и ноги сами вынесли ее к булочной на углу. Здесь они с Джеймсом всегда покупали немного хлеба, чтобы накормить птиц в парке.

– Д-Да, Джимми, – выдавила Элинор, натягивая перчатку.

Расплатившись за булочки, она поспешила покинуть магазин, но в парк не пошла. Заставив себя развернуться, Элинор направилась в противоположную сторону. Прижимая к себе пакет с покупками, она шла и шла, раскланиваясь со старыми знакомыми, с соседями, с няньками, гувернантками и горничными, что служили в этом квартале, и старательно делала вид, что в доме мистера Гамильтона ничего необычного не происходит.

Когда миссис Гамильтон ушла в первый раз, Элинор была напугана и шокирована. И еще больше шокировало ее поведение обычно такого любезного и заботливого мистера Гамильтона: он не был ни удивлен, ни встревожен. И, как оказалось, не зря. Спустя полдня принесли телеграмму, в которой миссис Гамильтон сообщила, что «прекрасно обосновалась в пансионе, погода отличная, и вода здесь поистине целебная». Она вернется, как только почувствует себя лучше. А потом это повторилось еще и еще раз. Мистер Гамильтон лишь кивал и покорно оплачивал счета своей жены.

Постепенно в сердце Элинор прокралась жалость. Мистер Гамильтон не делал ничего способного обидеть жену, он был сама предупредительность, сама заботливость, и тем не менее миссис Гамильтон раз за разом сбегала, точно рвущаяся из клетки птица. Среди слуг начинали уже ходить сплетни самого мерзкого характера, и Элинор, как могла, пресекала их. Ей, конечно, хотелось бы сделать больше. Элинор все бы отдала, только бы мистер Гамильтон… здесь Элинор всегда обрывала себя, не позволяя ни мечтать, ни загадывать. Велела себе мыслить разумно и рационально. Велела себе соблюдать правила приличия и не воображать лишнего. Это лишь в романах у благородных господ на чердаке живет сумасшедшая жена, а сердце его между тем отдано простой, скромной гувернантке. В реальной жизни давно уже нет чердаков, жене – нормальная она или безумная – вполне прилично уехать на воды, а гувернантке следует знать свое место. К тому же, признаться, в глубине души Элинор ненавидела романы, полные неестественных, в жизни не встречающихся характеров и ситуаций. У нее, в конце концов, есть своя работа.

Была.

В последний раз, уйдя – следует говорить «сбежав»? – из дома, миссис Гамильтон забрала с собой Джеймса. Телеграммы, вопреки обыкновению, получено не было.

Напряжение все копилось, копилось, и днями вдруг Элинор начало мерещиться невесть что. Взять хотя бы тот странный след в гардеробной! Будь жива тетушка Эмилия, она непременно сказала бы, что миссис Гамильтон и Джеймса похитили феи. В какую-то минуту Элинор и сама почти поверила в подобную ерунду. Обстановка к тому располагала: коридор в полумраке, открытая дверь в спальню хозяйки – горничных в доме мистера Гамильтона не помешало бы хорошенько отругать за такую беспечность и за вечные сквозняки, что вызывали эти незакрытые двери. В самой комнате сладкий запах духов, зловещий скрип дверцы гардеробной и странный след. Воображение Элинор сыграло не в первый раз против нее, и она, перепугавшись, бросилась к мистеру Гамильтону, чтобы рассказать о следе. В точности как тетя Эмилия в худшие ее дни. Голова тетушки была полна подобных идей, полна теней и призраков, и Элинор так и не сумела разобраться, верила ли та хотя бы во что-то, или все это было только ради рекламы.

Часы на перекрестке пробили полдень, и Элинор поняла, что безнадежно опоздала. Давным-давно она должна была прийти домой с прогулки. Пусть Джеймса сейчас нет, но он ведь может вернуться в любой момент. Элинор хотела в это верить.

Едва не выронив пакет с булочками, она поспешно развернулась, подобрала подол юбки и пошла так быстро, как только позволяли приличия. Пришлось задержаться на перекрестке, пропуская несколько экипажей, а затем, конечно же, развязался шнурок на левом ботинке. Элинор терпеть не могла тратить время на застегивание пуговичек, выбирала простую, удобную обувь, но за это приходилось платить такими вот мелкими неприятностями. Пришлось присесть, хотя выглядело это не слишком изящно и не очень прилично, и завязать шнурки. Выпрямившись, Элинор вновь прижала пакет с булочками к груди (ну что с ними теперь делать? Надо было все же скормить птицам!) и собралась уже пересечь улицу. И замерла.

Шагах в десяти от нее, возле фонаря, стоял мужчина, высокий, красивый, прилично одетый – совершенно определенно джентльмен. Он поигрывал часами на цепочке, не сводя глаз с дома Гамильтонов. Лицо его, волосы с легкой сединой показались Элинор смутно знакомыми, но она никак не могла уловить, где же видела этого человека. А еще – иррационально, совершенно бессмысленно – он показался ей зловещим. Да и то правда, зачем бы приличному человеку сверлить взглядом чужой дом? Кто он? Филер? Журналист? Появилась шальная мысль, что нужно подойти к нему и спросить, но Элинор себя одернула. Это невозможно, это неприлично, и, в конце концов, на это у нее не хватит духу. Значит, решила она, нужно рассказать мистеру Гамильтону. Может быть, это его старый приятель. А может, человек, злоумышляющий что-то против семьи.

Тут Элинор вновь одернула себя. Так можно до любой ерунды додуматься, и в воображении, достаточно богатом, этот загадочный джентльмен станет любовником миссис Гамильтон или ее похитителем.

Перейдя дорогу, Элинор обернулась, намереваясь хорошенько рассмотреть и запомнить джентльмена, но под фонарем уже никого не было.

Мистера Гамильтона дома не оказалось, а делиться с кем-либо еще своими подозрениями Элинор не хотелось. Не зная, как поступить, она какое-то время переходила из комнаты в комнату, пытаясь создать хотя бы видимость работы, но все было бесполезно. Заняться ей было нечем. Дружбы с прочими обитателями дома она не завела. Горничные менялись слишком быстро и были к тому же в большинстве своем глупыми и необразованными девушками, на уме у которых лишь наряды и ухажеры самого низкого качества. С кухаркой можно было поговорить разве что о суфле и пудингах, но готовила Элинор скверно. Что касается экономки, миссис Симпсон, то к ней и подступиться было страшно. Эта властная, во всех смыслах монументальная женщина порой казалась хозяйкой в доме больше, чем миссис Гамильтон. Элинор ее побаивалась.

Редко чувствуя себя одинокой, сегодня Элинор вдруг ощутила пустоту, а еще – собственную ненужность. Зачем она, гувернантка, в доме, где нет ребенка?

Желая принести пользу хотя бы в малости, Элинор села в нижней гостиной, окна которой выходили на улицу. Если незнакомцу опять вздумается следить за домом, можно будет увидеть его и приглядеть в ответ. Чтобы как-то занять себя, Элинор взяла со столика «Oeil de sortilège»[1] – оккультизм был в числе последних увлечений миссис Гамильтон – но не сумела осилить и двух страниц. Мысли ее витали слишком далеко, да и к тому же перескакивали с предмета на предмет. Элинор и сама не заметила, как задремала, и мысли превратились, должно быть благодаря статье в журнале, в причудливые грезы. Она преследовала кого-то во снах, оседлав невиданное тонконогое чудовище, одновременно похожее и на жирафа, и на стрекозу благодаря почти прозрачным слюдяным крыльям. Темнота, сквозь которую Элинор летела во сне, стремясь к единственному пятну света, полнилась звуками, далеким гудением, шорохом и стрекотом жестких крылышек каких-то насекомых, пугающим и в то же время манящим.

Этот звук и разбудил ее, наяву оказавшись настойчивым стуком в дверь.

Было уже темно, и, бросив взгляд на изящные часы на каминной полке, Элинор обнаружила, что уже почти полночь. Элинор тряхнула головой, потерла виски, пытаясь прийти в себя. От сна в неудобной позе затекло все тело и ломило шею, которую никак не удавалось размять. Никогда прежде такого не случалось, и сейчас, сидя в темноте, Элинор ощущала некоторую неловкость. От нее и так-то немного было пользы в последние дни, а теперь еще нерадивую гувернантку на полдня сморил сон в гостиной! Горничные, еще более нерадивые, не потрудились зажечь лампы, и единственный свет, что проникал в комнату, давали уличные фонари. Их желтизну приглушали наползающий туман и густая листва под окнами, и в гостиной было очень темно. Лишь смутно проступали из темноты очертания мебели.

Элинор поднялась и осторожно, держась за мебель, дошла до двери. В коридоре лампы были приглушены, в холле горела только половина рожков в люстре, и в целом дом казался если не вымершим, то затаившимся. Горничные не торопились открыть дверь, в которую все настойчивее стучали. Элинор замешкалась ненадолго, а потом пошла к двери, надеясь, что за ней окажется миссис Гамильтон, держащая Джеймса за руку. Мальчик, конечно же, будет растрепанный, весь перемазанный шоколадом и в криво застегнутой курточке, но – живой, здоровый и совершенно счастливый пережитыми приключениями.

Элинор сдвинула засов и открыла дверь. На пороге стоял незнакомец, весь в черном с головы до ног, и тонкие белые полоски воротника и манжет лишь оттеняли антрацитовую черноту его щегольского костюма. Лицо у него было бледное, и черные очки на носу выглядели зловеще. В руках, также бледных и показавшихся Элинор костлявыми руками мертвеца, мужчина держал трость из черного дерева с причудливым набалдашником. Вид незнакомца напугал Элинор, она попыталась закрыть дверь, но мужчина, выставив трость вперед, не позволил ей это сделать.

– Скажите Грегори, что прибыл его брат.

Элинор впервые слышала, чтобы у мистера Гамильтона был брат. Впрочем, можно было, пожалуй, уловить некоторое сходство, да только мужчины все равно различались, как день и ночь. Мистер Гамильтон излучал добро и тепло, тогда как от этого зловещего гостя веяло могильным холодом. Он сделал пару шагов, бесцеремонно отодвинув Элинор, и огляделся. Глаза оставались скрыты за черными стеклами, и это рождало смутную тревогу.

– Ну же, барышня, доложите обо мне Грегори! – поторопил мужчина, продолжая оглядываться. Чтобы придать вес своим словам, он пару раз ударил тростью по полу. – Поспешите!

Не следовало пускать этого мужчину, но теперь уже ничего нельзя было исправить. Элинор поджала губы, подобрала юбку и отправилась на поиски мистера Гамильтона, досадуя, что приходится оставлять незваного гостя одного в холле. Впрочем, следующая мысль, что черный незнакомец может что-нибудь украсть, показалась Элинор донельзя нелепой. Но как знать, что он может сделать? Элинор хотелось послать кого-нибудь приглядеть за «братом», но слуги куда-то подевались, точно попрятались.

Мистер Гамильтон нашелся в своем кабинете, там, где и проводил большую часть времени с момента исчезновения супруги. Он сидел в кресле возле камина, держал в руках книгу, но написанное там едва ли интересовало его. Мистер Гамильтон бездумно глядел на огонь и лишь перелистывал механически страницы. Элинор постучала, потом кашлянула, пытаясь привлечь внимание, и наконец позвала:

– Мистер Гамильтон! Мистер Гамильтон!

Он очнулся, тряхнул головой и, обернувшись через плечо, поглядел на нее недовольно. Элинор смутилась и поспешила сделать неуклюжий реверанс.

– Простите, что побеспокоила, сэр, но там пришел человек. Он утверждает, что он ваш брат…

– Брат?.. – мистер Гамильтон нахмурился, потом по губам его скользнула слабая улыбка. Подскочив с кресла, он уронил с колен книгу и даже не обратил на это внимание. – Где он, мисс Кармайкл?

– В холле…

Мистер Гамильтон отодвинул ее в сторону, совсем как «брат» парой минут назад, и бросился бегом к лестнице. Половицы отчаянно скрипели под его ногами, нарушая мертвую тишину дома. Элинор только услышала напоследок:

– Почему так темно?! Куда все подевались?!

Подкрутив лампы в коридоре, чтобы они давали больше света, Элинор пошла к лестнице, желая убедиться, что впустила в дом действительно брата мистера Гамильтона, а не грабителя или убийцу. Перегнувшись через парапет, она глянула вниз. Мистер Гамильтон замер, не выпуская из рук перила. Его «брат» так и стоял посреди холла, оглядываясь. Потом он снял очки – без них сходство с мистером Гамильтоном стало куда больше – и изогнул губы в жутковатой улыбке.

– Грегори.

– Дамиан.

Мужчины застыли друг против друга, неподвижно, и это мало походило на встречу двух родственников. В воздухе висело напряжение, от которого мурашки бежали по коже. А потом они оба очень похожим движением вскинули головы и посмотрели наверх, на лестничную площадку, где стояла, вцепившись в перила, Элинор. По коже пробежал холодок, а еще она почувствовала себя лишней. Быстро присев в реверансе – мисс Гайер, преподававшая в Колледже Святой Маргариты хорошие манеры, называла книксен лучшим способом для девицы развеять неловкость, – Элинор поспешила в свою комнату.

Глава третья

Свет газовой люстры резал глаза. Хотелось малодушно укрыться за давно ставшими привычными темными очками, но Дамиан заставил себя прямо смотреть на брата. Грегори ничуть не изменился. Он был в точности, как Дамиан помнил. Стоял, чуть поджав губы, вздернув упрямо подбородок, спрятав руки за спиной – чтобы не видно было сжатые кулаки. Таким Грегори был десять лет назад, и двадцать лет – тоже. О чем говорить, он, кажется, не знал, а Дамиан, в свою очередь, не собирался первый начинать разговор, хотя его и глодало любопытство.

За последние двадцать лет они не перекинулись и дюжиной слов. Целая жизнь была проведена вдали друг от друга, в обиженном молчании, и сейчас нелегко было заговорить снова. В таких случаях начинают обычно с ничего не значащих слов.

– Ты приехал, – сказал Грегори.

Дамиан ухмыльнулся. Он поставил трость на подставку, бросил шляпу на столик, рядом положил очки. Держался уверенно, старался придать своим движениям вальяжную леность, хотя, пожалуй, идти сейчас без трости ему было бы нелегко. Продолжая изображать ту же уверенность и леность, Дамиан облокотился на небольшую мраморную консоль.

– Ты позвал. Мне стало любопытно. Ты сказал, тебе нужна моя помощь.

Грегори досадливо поморщился. Он, должно быть, не единожды уже пожалел, что послал то сообщение. Но менять что-либо было поздно. Сам способ – капли крови и слова, отпущенные с ветром, – говорил, что дело срочное и… необычное. С проблемами обыденными, простыми, тривиальными Грегори справился бы сам или же прибег бы к помощи полиции, докторов, юристов. Ему, однако, для чего-то потребовался брат.

– Лаура пропала, – неохотно сказал Грегори.

Дамиан вскинул брови.

– Вот как. Что ж, я тебя предупреждал. Вернее, – он поднял руку, видя, что брат собирается что-то сказать, – я мог бы тогда тебя предупредить, что Лаура – не лучший вариант. Но ты бы меня не послушался. Ты и нашу мать не послушался. Как по мне, эта женщина еще долго протянула. Десять лет, надо же! Не волнуйся, дорогой брат, ты найдешь себе кого-нибудь получше.

– Лаура забрала с собой нашего сына, – сухо сказал Грегори. – И проблема не в этом. Идем за мной.

Идти пришлось на третий этаж, в жилые помещения. Грегори легко взбежал по лестнице, а вот Дамиан, миновав два лестничных пролета, совсем выдохся. На площадке Дамиан остановился, переводя дух, и облокотился на парапет. На ум пришла миловидная девица, что открыла дверь. Всего несколько минут назад она стояла здесь и сверлила братьев Гамильтонов взглядом строгим и любопытным. Глаза у нее были какие-то странные…

– Что это за девица? – поднявшись к терпеливо дожидающемуся его Грегори, поинтересовался Дамиан, оглядывая холл сверху. Люстра была совсем рядом, и ее тусклый, сероватый свет раздражал глаза, отчего перед ними плясали мошки. Из-за этого мерещилось всякое, и словно таилось что-то в тенях.

– Деви… А, мисс Кармайкл, гувернантка Джеймса, – отмахнулся Грегори. – Идем, тебе нужно взглянуть на это.

Дамиан кивнул и пошел за братом по коридору, освещенному тем же серо-голубым газовым светом. Пламя в лампах подрагивало под неровным напором, и по стенам скользили причудливые тени. В них угадывалось что-то дурное, темное. Словно бы в доме жило нечто опасное, недоброе, и сейчас оно приглядывалось к новичку. Грегори ничего этого не замечал, но он и в детстве обладал выборочным зрением и предпочитал игнорировать все неудобное. Дамиан не мог себе позволить такую роскошь. Задержавшись на пару мгновений, он нарисовал ногтем на вычурных зеленых обоях несколько знаков, которые давно хотел испробовать. Тени отступили, дышать стало легче.

– Это здесь, – сказал ничего не замечающий Грегори.

Комната, несомненно, принадлежала женщине, и притом – совершенно лишенной вкуса. С сорочьей настойчивостью она сносила в свое убежище все, что ей казалось красивым, и в результате спальня напоминала дешевую мелочную лавку, где уродливая статуэтка танцовщицы соседствует с изящной вазой французского стекла.

– Чудовищно, – прокомментировал Дамиан, оглядываясь.

Что-то в этой комнате смущало его, но уловить причину никак не удавалось. Возможно, с толку сбивали все эти бессмысленные безделушки. Дамиана вообще легко сбивали с толку женщины, сочетающие в себе нарочитую хрупкость, расчетливость и притом, как правило, глупость. Исключение составляли ведьмы, с ними иногда удавалось поладить. Но хоть в домах ведьм и царил схожий беспорядок, все их «безделушки» все же имели особый смысл и практическое применение. А какой смысл у серебряных шкатулок, флакончиков и странных сооружений из ракушек и сухоцвета? В этой комнате быстро начинала болеть голова. Грегори, кажется, испытывал схожие чувства. Во всяком случае, двигался он неловко, точно боялся что-то разбить, испортить, да просто сдвинуть с места, нарушив особенный женский порядок.

Успешно добравшись до двери в дальнем конце комнаты, Грегори отпер ее, распахнул и поманил Дамиана.

– Это здесь. Взгляни.

Борясь со слабостью и головокружением, Дамиан добрался до двери и заглянул внутрь. Гардеробная, полная ярких нарядов, дамских безделиц, шляпных коробок и вещей, на которые мужчине постороннему смотреть не положено.

– Пол, – подсказал нетерпеливо Грегори.

Дамиан опустил взгляд. Потом медленно, цепляясь за косяк, опустился сам, сел, скрестив ноги, и подпер щеку рукой.

– Ты поэтому позвал меня?

– Я пытался связаться с матерью, – неохотно отозвался Грегори. – Но она уехала. МакБрайд не знает, куда.

– Катриона положила жизнь на бесплодные попытки вернуть меня, так или иначе, тем или иным способом, – пожал плечами Дамиан. Кончиками пальцев он провел по краю следа, ощущая странный, противоестественный жар. – Вероятно, она и сейчас занята тем же самым и может оказаться… хоть в Китае, хоть на Аляске. Когда это появилось?

– Понятия не имею, честно говоря. Горничная утверждает, что в день исчезновения Лауры оно уже было. Она считает, что кто-то опрокинул тут грелку.

– Грелку? – Дамиан, пусть это и было сейчас неуместно, рассмеялся под мрачным, неодобрительным взглядом брата. – Это такая здоровенная медная сковорода на длинной ручке?

– Бетси ничего странного в этом следе не увидела, – покачал головой Грегори. – Ни она, ни Сьюзан, ни кто-либо еще. Поэтому мне и понадобилась твоя помощь. Это не просто след от углей, оставленный нерадивой горничной.

– Это не просто след от углей, – согласился Дамиан, ведя пальцами по контуру ожога. Паркет был сложен из отличного качества дубовых досок, а древесина эта, помимо твердости и надежности, обладает еще одним свойством: она не приемлет чужеродное колдовство. На ней не так-то просто оставить свой след. – Кто обратил на это твое внимание? Только не говори, что сам бросился проверять женину гардеробную: вдруг она в шкафу спряталась!

В ответ на эту колкость Грегори нахмурился и ответил неохотно:

– Гувернантка, мисс Кармайкл.

– Эта серая мышка? – Дамиан удивленно вскинул брови, припоминая. Статная, стройная, с прямой, как палка, спиной – это отличает, кажется, всех гувернанток на свете. Равно как и скучное коричневое платье с белыми манжетами, практичная обувь и учительский пучок, от одного взгляда на который начинает ломить виски. Вот только глаза у этой серой мышки были необычные, светло-карие, цепкие и, как сейчас понял Дамиан, с золотистыми искрами. Такие, пожалуй, видят больше обычного, и мышку следует допросить хорошенько. – Расскажи мне все по порядку.

Рассказ, ради которого пришлось подниматься с пола и спускаться на этаж вниз, в кабинет Грегори, вышел долгий и сбивчивый. Дамиан устроился в кресле у растопленного камина – он всегда любил живое тепло, – закинул ногу на ногу, следя за тем, как брат подносит ко рту стакан виски, но, не отпив, вновь опускает. Такое в воспоминаниях Дамиана, тусклых, поблекших, точно плохая фотокарточка, проделывал с сигарой их отец, когда нервничал: то подносил ко рту, то убирал, то вновь закусывал желтыми зубами, но так и не зажигал. Ничего другого, кроме этой нелепой сцены с сигарой, на память не приходило.

Грегори рассказывал о своей жизни в последние десять лет, о Лауре, ее привычках и странностях, но Дамиан не прислушивался. Куда больше его интересовал сам дом. Он неплохо защищен, чувствуется рука Катрионы. Да и личная защита Грегори действует исправно: фамильный перстень мерцает знакомым теплым живым светом. Тени, увиденные в коридоре, не опаснее мошкары или крыс в подвале, они есть везде. В конце концов, тени сопровождают Гамильтонов столетиями, к ним давно уже привыкли все в семье. Едва ли эти слабые, едва различимые создания могли соблазнить или похитить полную жизни молодую женщину. В Лауре, насколько понял из сбивчивого рассказа брата Дамиан, не было ничего, способного их привлечь. Несмотря на страшные месяцы в замке, Лаура оставалась полной жизни, и странности у нее были неопасные. Любому нужно порой вырваться на волю.

– Ты слушаешь меня?! – раздраженно воскликнул Грегори, оборвав рассказ на полуслове.

Дамиан отвел взгляд от языков огня.

– Это Силы.

Грегори фыркнул.

– Ты имеешь в виду те страшные истории, которыми в детстве мать заставляла нас держаться подальше от холмов? Мы с тобой прекрасно знаем, что это – выдумки.

Дамиан покачал головой.

– Мы предполагаем, что это выдумки, Грегори. Ни ты, ни тем более я не залезали в холмы достаточно далеко, и, признаться… потом я так и не рискнул проникнуть внутрь. В любом случае Силы – выдумка не большая, чем феи или, скажем, Дьявол.

– Я не верю ни в то, ни в другое, – покачал головой Грегори.

– Твоя воля. – Дамиан пожал бы плечами, если бы не был так утомлен дорогой и этим разговором – и тем, что ощущалось в воздухе. Тревожно было. – Силы, хочешь ты того или нет, не выдумка.

– Как там говорила наша матушка? – Грегори криво ухмыльнулся. – Нечто неодушевленное, но вполне разумное?

– Genius loci, – кивнул Дамиан. – Nullus enim locus sine genio est[2]. Я столкнулся с чем-то похожим пару лет назад в Алжире. Я оказался там по просьбе одного приятеля и участвовал в поисках пятерых человек. Все они исчезли бесследно из запертой тюремной камеры, лишь на полу остались похожие следы. Поиски по всему Бону и окрестностям мало к чему привели. Найден был лишь один из пропавших, и в не самом лучшем состоянии. И все, что он мог сказать, – его товарищей забрали «особыми путями» некие Силы.

Тут Грегори промолчал, но скептическое, с ноткой презрения выражение его лица говорило само за себя.

– Да, – согласился Дамиан. – Это всего лишь удобное слово, подходящий термин. С тем же успехом он мог бы сказать, что его товарищей похитили джинны. И все же я уверен: его «Силы» и то, что этим словом называла наша мать, – это одно и то же. Меня озадачивает, даже пугает другое: как они могли пробраться сюда? Твой дом – не алжирская тюрьма, он хорошо защищен. Катриона наведывалась неоднократно, как я вижу.

Грегори удивительно знакомым образом прикусил губу. Так он всегда делал в детстве, стараясь сдержать раздражение. Грегори всегда славился своей уравновешенностью. Дамиан – тем, что с легкостью выводил брата из себя, чего не удавалось больше никому в замке. Впрочем, обычно хватало улыбки, чтобы уладить конфликт.

Сегодня улыбка не помогла. Дамиан прекрасно отдавал себе отчет: сегодня улыбка у него выходит кривая, недобрая, больше похожая на оскал или гримасу боли.

– Вот, что мы сделаем, Грегори. Я внимательно изучу дом, и в особенности – комнату Лауры, и завтра дам тебе ответ. Проводи меня наверх.

На этот раз дорога в комнату Лауры заняла, кажется, вдвое больше времени. Дамиан старался скрыть накатывающую приливными волнами слабость, делая вид, что заинтересован тенями в углах коридора, гравюрами на стенах – достаточно паршивыми, оставленными тут и там безделушками. Пару раз он сострил по поводу вкуса брата и его жены, пару раз посетовал на нерадивую прислугу, оставляющую неубранной пыль. Было уже почти три часа утра, когда они, наконец, добрались до спальни Лауры. Тут Грегори замешкался.

– Я останусь тут, – твердо сказал Дамиан. – Один. До завтрашнего вечера. Завтра я расскажу тебе все, что сумел узнать. А сейчас, брат, пожалуйста, оставь меня.

Не оглядываясь более на Грегори, Дамиан шагнул в комнату и осторожно прикрыл за собой дверь. На медный ключ, торчащий из замка, подвешена была легкомысленная бледно-желтая кисточка, и она отчего-то раздражала, нервировала, вызывала желание оторвать ее и выкинуть. Этот мертвенный оттенок желтого Дамиану никогда не нравился. Повернув ключ, Дамиан вытащил его и бросил в ящик дамского столика в кучу мелких вещиц, назначение доброй половины которых было ему неизвестно.

Обстановка женской спальни подавляла его. Что за человек была Лаура? Почему окружала себя таким количеством ненужных вещей? Что пыталась спрятать за всеми этими блестящими безделушками? Или же и в самом деле была такой глупой пустышкой и искренне любила эти ленты, перья, безвкусные фарфоровые статуэтки и серебряные коробочки?

Дамиан огляделся внимательнее, но осмотр комнаты ничего ему не дал. Украшения, дамские вещицы вроде миниатюрного бронзового зеркала, отделанного эмалями, или хрустальных флаконов с золотыми крышечками; яркая дорогая одежда – Грегори не скупился на капризы своей жены. Полдюжины книг, все сплошь дешевые слезливые романы. Чуть особняком забытый на подоконнике журнал, «Oeil de sortilege», достаточно авторитетное и потому не известное широкой публике издание, посвященное оккультизму. Дамиан пролистал его, просматривая статьи, но ничего примечательного не нашел. Этот выпуск был ему знаком, почти полностью посвящен египетским древностям, но едва ли мумии, ветхие папирусы и мистические тайны герметиков имели какое-то отношение к исчезновению Лауры и его племянника. Единственной любопытной вещью была заложенная между страниц листовка Спиритуалистического Братства, одного из множества мистических обществ, выросших в последние годы, точно плесень на корке отсыревшего хлеба. Дамиан сделал себе пометку: расспросить Грегори, как давно у Лауры появился интерес к оккультизму и что связывало ее со Спиритуалистами. Впрочем, Дамиан не сомневался, что это Братство – точно такие же шарлатаны, как и все им подобные. В мире не так-то много настоящих медиумов, магнетизеров и магов, и те, кто владеет подобными силами, предпочитают держаться особняком и не связываться с подобными обществами. Это так же постыдно, как и выступать в ярмарочном балагане.

Впрочем, интерес Лауры сам по себе говорил о многом.

Дамиан закрыл журнал, потом задернул тяжелые шторы, отсекая нездоровый желтый свет уличных фонарей. Снял сюртук, морщась от боли в мышцах. Послание Грегори застало его в окрестностях Манда[3], и пришлось срочно собираться, чтобы отбыть в Англию. Путешествие не заняло много времени – как отшучивался Дамиан, «die Todten reiten schnell»[4], – зато пожрало все накопленные за год силы.

Ослабив шейный платок, Дамиан погасил лампы, постоял немного, наслаждаясь сумраком, в котором глаза его видели значительно лучше, чем в неверном газовом свете, и наконец лег поверх покрывала, разглядывая потолок. Слуги в доме Грегори не отличались расторопностью, коль скоро ему открыла не одна из горничных, а гувернантка, которой это делать не положено. Не отличались они и старательностью, об этом говорили пыль в завитках резьбы и тенета под потолком.

Дамиан шумно выдохнул, выбросил из головы посторонние мысли, сложил руки на груди и расслабил каждую мышцу. Тело стало тяжелым, неподъемным, и не было такой силы, что смогла бы сейчас заставить его пошевелить хотя бы пальцем. В глазах потемнело, а потом все вдруг стало нестерпимо ярким, насыщенным, искрящимся, точно по всему миру рассыпали волшебную пыльцу фей. Хотелось зажмуриться, но это было невозможно, ведь сейчас у Дамиана не было век, как не было и всего тела. Он поднялся выше, выше, не оглядываясь на себя самого – печальное это зрелище, и жалкое тоже. Дамиан миновал тонкую, присборенную ткань полога, ощущая не кожей, но тем, что составляло сейчас его существо, мелкую пыль. Потом был потолок, мансарда, кровля, и наконец Дамиан поднялся над домом.

Над Лондоном уже занимался рассвет, но его невозможно было разглядеть из-за угольного дыма, висящего над городом. Воздух Лондона был отравлен, исчернен, испорчен. Внизу дым мешался с туманом, и там таились Тени. Кое-кто был если не безобиден, то, по крайней мере, безопасен. Не опаснее крыс и мошкары, во всяком случае. Но таились в черном полумраке и по-настоящему жуткие создания, полные зависти к живым и гнева. Они ждали своего часа и дожидались. Обязательно находился кто-то неблагоразумный или просто невезучий, кто становился их жертвой.

Но едва ли Лаура в их числе. Она была, конечно, не слишком умна, да и ее увлечение оккультизмом сделало бы ее легкой добычей. Но Лаура была частью семьи Гамильтонов, а значит, на нее распространялась фамильная защита. У Гамильтонов испокон веку была собственная тень, отливающая золотом, как звездное небо, да и Катриона не один десяток лет потратила на защиту. Ее магия обладала дурным кроваво-красным сиянием, которое было хорошо знакомо Дамиану с детства. Оно служило ему ночником и вместе с тем вечным источником кошмаров. Если прищуриться – совершенно условно, ведь тела у него сейчас не было, – можно было различить это алое сияние вокруг дома. Оно почти перекрывало знакомый золотистый цвет гамильтоновой тени. Так Катриона подавляла все и всегда.

Со стороны дом выглядел неприступной крепостью. Он был построен не так давно, в правление Георга III, и ни в какое сравнение не шел с седой и в чем-то зловещей древностью замка Гамильтон. У дома не было особой истории, в нем не умирали мучительной смертью, не убивали, не предавались порокам. Прежние его владельцы – двоюродный дед Джошуа Гамильтон и его супруга – не представляли собой, кажется, ничего особенного, сторонились семьи и не были замешаны в странных событиях, в которые Гамильтоны впутывались повсеместно. Словом, это был хороший дом, и тем чуднее было произошедшее.

Дамиан приблизился, внимательно осматривая окна. Должна быть лазейка. Что-то проникло в дом, миновав или сломав защиту, и оставило тот след на полу в гардеробной. Существо, способное сжечь дуб, вполне может пробраться в защищенный дом. Нужно лишь приглядеться внимательнее.

На третьем круге, когда начало уже сводить судорогой, казалось, несуществующее тело, ему, наконец, повезло. Это было небольшое слуховое окошко, прорезанное в крыше и забранное дешевым мутным стеклом. На его поверхности кто-то нетвердой рукой процарапал несколько знаков. Сделаны они были неумело, криво, но этого хватило, чтобы защита оказалась разрушена и нечто опасное проникло в дом. Кто бы ни пришел в дом, каковы бы ни были его намерения, внутри у него был союзник. Замороченный или подкупленный человек – Силы, существа чуждые материальному миру, любят действовать чужими руками. Ниже на узком карнизе, деревянном, покрытом потрескавшейся от времени и непогоды краской, остался жутковатый след – пять аккуратных пальчиков, женских или даже детских, – глубоко отпечатавшийся, обугленный по краям, словно некий огненный дух протиснулся в окошко.

Дамиан хотел приблизиться и изучить след и оставленные на стекле знаки, но тут кожу его где-то там, внизу, в вещной реальности опалило огнем.

– Закрой шторы, идиотка! – простонал он, открывая глаза в ярко освещенной, солнцем залитой спальне.

Глава четвертая

Резкий и неоправданно грубый окрик застал Элинор врасплох. От неожиданности и в меньшей степени от испуга она выпустила штору, и та легла, отсекая солнечный свет. Спальня миссис Гамильтон, в которой отчего-то вздумалось переночевать гостю, оказалась погружена в тягостный полумрак. Впервые Элинор пришла в голову странная мысль, что это… плохая комната. В чем дело было, она не знала, но спальня эта, яркая, наполненная безделушками, украшениями, сверкающими флакончиками и драгоценными шкатулками, показалась ей вдруг темнее и страшнее склепа. Она снова взялась за штору, надеясь, что солнечный свет все исправит, но сильная рука, очень холодная и очень твердая, стиснула ее запястье.

– Нет, – коротко и сухо приказал брат мистера Гамильтона. – Включите лампы.

Элинор послушалась, испытав немалое облегчение оттого, что газовые рожки находятся у противоположной стены, достаточно далеко от этого человека. Зажгла, подкрутила, давая лампам разгореться, так чтобы комнату затопил ровный, достаточно яркий свет, и обернулась.

Рассматривать людей было неприлично, однако брат мистера Гамильтона оказался начисто лишен манер и рассматривал ее в ответ. Он немало походил на мистера Гамильтона, разве что кожа была гораздо бледнее, точно он никогда не выходит на солнце, а волосы – темнее. Вместо золотисто-рыжих – почти черные. И глаза у него были зеленоватые, а не серо-голубые, как у мистера Гамильтона.

Сообразив, что ее любопытство переходит всяческие границы, Элинор смутилась и отвела взгляд. Однако мужчина не сделал того же и продолжал рассматривать ее с головы до ног, отчего Элинор смутилась еще больше, чувствуя себя не вполне одетой, растрепанной и какой-то неуместной. Сразу начало казаться, что жакет на ней застегнут криво, или волосы выбились из пучка, или шнурки развязались, или приключилась еще какая-нибудь напасть, например лицо перепачкано чернилами, как случалось не раз во время уроков.

– Как ваше имя? – спросил вдруг мужчина.

Элинор поперхнулась от неожиданности, и ответные слова прозвучали непривычно грубо и резко для нее:

– Что? Зачем вам…

– Ваше имя, – нетерпеливо повторил мужчина. – Ненавижу звать людей по фамилиям. Да и вы не станете звать меня «мистер Гамильтон». «Мистер Гамильтон» у нас лорд Грегори, я же – Дамиан. Как ваше имя?

Элинор ошалела от подобной бестактности в сочетании с редкой напористостью и потому ответила, чего делать вовсе не собиралась:

– Э-элинор.

– Лежит Ленора в страхе полмертвая во прахе[5], – жизнерадостно продекламировал Дамиан Гамильтон.

Элинор вспыхнула.

– Вы!..

Ответом ей была обезоруживающая улыбка. Сверкнули белые зубы. Весь Дамиан Гамильтон был черно-белый, и лишь зеленые искры в глазах давали немного цвета. Искры и смешинки: он искренне наслаждался ее реакцией, и это смутило и разозлило Элинор еще больше.

– Зачем же вы потревожили меня, прекрасная Линор?

– Мистер Гамильтон просил разбудить вас, мистер Дамиан. – Элинор сжала губы. Когда она делала так, губы ее вытягивались в тонкую линию, а лицо становилось суровым и строгим. В свое время она практиковалась перед зеркалом. Мисс Берингер, помогавшая Элинор найти первое свое место и подсобившая с рекомендациями, говорила, что «лицо у гувернантки должно быть как у средневековой святой: одухотворенное и немного злое». – Сказал, чтобы я вас позвала. Он ждет в гостиной.

– Который сейчас час?

Элинор потянулась к шатлену, что носила на поясе, единственной памяти об отце. Сам он почти изгладился из мыслей, из воспоминаний ее, остались лишь его холодность, суровость и строгость и почти полное отсутствие любви. Иногда Элинор брала в руки единственный его подарок, чтобы ощутить хоть какую-то связь. Помимо ножниц, ключей и кое-каких полезных вещиц, на шатлене висели маленькие серебряные часы с гравировкой. Потом Элинор опомнилась, расправила плечи, приняв вид «одухотворенный и немного злой», мисс Берингер осталась бы довольна, и указала на часы на столике.

– Половина второго, – мученически вздохнул Дамиан Гамильтон.

Он вчера поздно приехал, а может, и вовсе был не из любителей вставать рано – как и большинство молодых людей, гуляк и кутил, с которыми Элинор была мельком знакома. Элинор, ранняя пташка, всегда с легким неодобрением смотрела на тех, кто вне зависимости от причины залеживался в постели. Сказывались, должно быть, ее деревенское детство и отцовская привычка подниматься с рассветом. Сама Элинор давно уже была на ногах и успела наскоро позавтракать – слуги подевались куда-то, вопрос о них мистеру Гамильтону Элинор задать не решилась и потому сама заварила чай и приготовила тосты с маслом. Потом она прибралась в классной комнате, стряхнула мелкую меловую пыль и в тысячный раз переставила на полках атласы и книги. Она как раз собиралась найти себе еще какое-нибудь занятие, когда столкнулась в коридоре с мистером Гамильтоном и он, немного растерянный, попросил разбудить и привести младшего брата, переночевавшего – эту странность Элинор предпочла не обдумывать – в спальне миссис Гамильтон. Привести Дамиана, так он сказал.

В самом деле, не звать же его «мистером». С другой стороны, Элинор надеялась, что гость не задержится здесь надолго и с ним не придется иметь дело, и звать тоже никак не потребуется.

– Ну, прекрасная Линор, не проводите меня в гостиную? – ухмыльнулся мужчина.

– Прекратите так называть меня! – потребовала Элинор. – Для вас я – мисс Кармайкл.

– Ведите, прекрасная Линор, – ожидаемо проигнорировал ее Дамиан Гамильтон.

Он шел позади, отставая на несколько шагов, чуть шаркая, словно старик, и само его присутствие за спиной вызывало у Элинор смутное чувство тревоги. Он сторонился света, падающего сквозь неплотно зашторенные окна. Слуги сегодня не трогали их, в этом полумраке легко было запнуться и споткнуться об отогнувшийся край ковра. Приходилось смотреть вниз, себе под ноги, и от этого сразу же начинала болеть шея. В школе, если Элинор и ее подруги не держали правильную «осанку настоящей леди», им приходилось вышагивать часами по длинным коридорам, неся на головах несколько томов «Illustriertes Thierleben»[6]. Стоило только склонить голову, и сразу же ощущался весь фантомный вес почтенного господина Брема. Напоминала об уроках хороших манер и давящая тишина, царящая всюду. Не было слышно голосов, смеха горничных, звона посуды, грохота угольного ящика. Ни одного привычного звука. Казалось, даже с улицы они не долетают, натыкаясь на некую незримую завесу.

Элинор отругала себя за неуемную фантазию, обрывая эти мысли.

– Здесь всегда так тихо? – спросил Дамиан Гамильтон. – И слуг не видно?

– В доме обычно очень спокойно, – сдержанно ответила Элинор, чуть слукавив. Обычно в доме было значительно больше людей, света, звуков.

– Стало быть, эта могильная тишина не про мою честь? – негромко хмыкнул Дамиан. – Мне казалось прежде, что Грегори предпочитает обстановку… поживее. Мы пришли?

Элинор кивнула и посторонилась, пропуская гостя к двери. Из-под нее пробивалась желтая полоска солнечного света, ложась на мыски ее ботинок. Дамиан сделал шаг назад, словно пытался ускользнуть от солнца, и кивнул:

– Открывайте, прекрасная Линор.

Элинор постучала, потом приоткрыла дверь и сказала:

– Мистер Гамильтон, ваш брат здесь.

Мистер Гамильтон, нервно меривший шагами гостиную, при звуке ее голоса остановился и бросил на брата взгляд одновременно встревоженный и полный надежды. Дамиан Гамильтон не шелохнулся.

– Кажется, я говорил: не буди меня до вечера.

Мистер Гамильтон тряхнул головой и будто бы собирался пожать плечами, но передумал. Взгляд его метнулся к Элинор.

– Мисс Кармайкл, распорядитесь подать сюда чай.

– Кофе, – поправил Дамиан Гамильтон, все так же стоящий в коридоре за спиной Элинор. От его присутствия делалось не по себе. – Обычно для этого звонят в колокольчик, дорогой брат.

– Что ж, очевидно, эти бездельники работают в моем доме последний день, – ответил мистер Гамильтон и повторил резковато: – Чай, мисс Кармайкл.

Элинор поежилась от холодности его тона – это было нечто новое, чужое, никогда еще мистер Гамильтон так не разговаривал на ее памяти. Должно быть, сказалось, наконец, все напряжение последних дней. Она присела в реверансе и выскользнула за дверь, в глубине души радуясь, что может принести какую-то пользу.

– Закрой шторы, – услышала она напоследок, уже сворачивая за угол, к кухне.

У Дамиана Гамильтона все же были престранные привычки.

На кухне было так же тихо и пусто, как и во всем доме. Элинор позвала негромко – сперва кухарку, затем горничных и наконец миссис Симпсон, экономку, которую сама боялась до дрожи. Прошла, кажется, вечность, прежде чем последняя появилась из кладовой, звеня ключами на своем шатлене.

– Мисс Кармайкл?

Голос ее всегда звучал глухо и был полон едва сдерживаемого презрения и вековечного неодобрения. Подле нее Элинор ощущала себя закоренелой преступницей и невольно начинала перебирать в памяти все свои проступки, большие и малые. Она привычно дрогнула, потом собралась с мыслями и, расправив плечи, невольно вздернула подбородок, словно собралась защищаться. Едва не встала в позицию, которую учила когда-то в школе на уроках фехтования, и, как всегда бывало в таких случаях, смутилась и сделала шаг назад.

– Ми-мистер Гамильтон просит подать в гостиную чай. И… – вспомнились слова младшего Гамильтона. – И кофе для его брата.

– Он мог передать это с одной из горничных. – миссис Симпсон неодобрительно поджала губы. Ее всегда раздражали мелкие несостыковки, которые случались порой в ее маленьком королевстве.

– М-мог. – Голос Элинор вновь предательски дрогнул. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бежать отсюда как можно дальше. По неясной причине экономка с первой же встречи внушала ей ужас. Должно быть, все дело было в ее властности, которой позавидовали бы и члены парламента. – Но на звонок никто не явился. И… и младшего мистера Гамильтона будить пришлось также мне.

Это против воли Элинор прозвучало дерзко. И судя по нахмурившимся бровям и искривившемуся рту экономки, было в этом нечто необыкновенно непристойное. Во всяком случае, именно с таким выражением лица миссис Симпсон пресекала все разговоры, которые случалось вести болтливым горничным об их ухажерах или же пикантных скандалах, которыми полнился Лондон.

– Что ж, – проговорила экономка, все так же кривя свой рот, – я разберусь с этим, мисс Кармайкл. А вы отнесете мистеру Гамильтону чай.

Против своей воли Элинор вновь присела в реверансе, значительно более почтительном, чем тот, что достался хозяину дома.

– Ну, ты выяснил что-нибудь?

Дамиан склонил голову к плечу, с мрачным видом рассматривая брата, комнату, залитую солнцем, ворсистый ковер, вычурные украшения и засушенные цветы в вазах. Свет резал глаза, в голове шумело, и он все еще не отошел от забытья, в котором пребывал минуты назад, от транса. Должно быть, это и было причиной того, что с Элинор Кармайкл он заговорил так дерзко. Впрочем, было что-то в этой особе, заставляющее острить, иронизировать, подшучивать над ней, закованной в броню строгого платья и во все эти правила приличия, что были буквально написаны на ее хорошеньком личике.

– Так ты выяснил что-нибудь? – нетерпеливо повторил Грегори.

– Если тебе нужен был волшебник, обратился бы в мюзик-холлы, – проворчал Дамиан. – Там полным-полно иллюзионистов всех мастей. Пожалуйста, задерни шторы.

После минутного колебания Грегори послушался. Когда комнату затопил наконец приятный полумрак, Дамиан ступил на ворсистый персидский ковер, сделал несколько шагов и с наслаждением плюхнулся в кресло, вытянув ноги к камину. Огонь в нем не горел – август выдался теплый, – но Дамиан парадоксальным образом ощущал живое тепло, исходящее от него. В очагах издревна было нечто магическое.

– Ты… – Грегори рассматривал его с тревогой. – Свет…

– Да, – только и сказал Дамиан. – И это довольно неудобно.

– Я прослежу, чтобы все окна были закрыты. – Грегори выдавил слабую улыбку, после чего в третий раз повторил свой злополучный вопрос.

Дамиан прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Сейчас здорово помогла бы чашка кофе, приторно сладкого и очень черного. Ну или на худой конец стакан пряного марокканского чая, или египетского[7].

– Дамиан!

– Твой дом хорошо защищен, дорогой брат. Был. Совсем недавно здесь побывал некто… или нечто. – Дамиан открыл глаза и устало растер переносицу. Хотелось спать, но было не до того совершенно.

– Кто? Элементали огня? Пустынный ифрит? – саркастически уточнил Грегори.

– Тут тебе лучше обратиться к матушке, она хорошо знакома с темными силами, – пожал плечами Дамиан. – Равно как и со сказками «Тысяча и одной ночи». Не это важно. Нужно найти Лауру, пока она и твой сын не пострадали. А значит, найти того, кто впустил Силы – давай будем пользоваться для ясности этим словом – в дом. Особняк, повторюсь, неплохо защищен, они не могли пробраться сюда без помощи человека. Кто-то нацарапал на чердачном окне знаки, нарушившие защиту. Нацарапал скверно, неумело, но и того хватило.

– И кто это был, по-твоему? – нахмурился Грегори.

Дамиан пожал плечами.

– Это твой дом, братец, и твои слуги, тебе лучше знать. Это могла быть и сама Лаура. Она ведь увлекалась оккультизмом, верно? Я видел у нее в спальне журнал.

Грегори нахмурился.

– Возможно. Сейчас все этим увлекаются.

– Да, – согласился Дамиан с кривой усмешкой. – Всевозможных Братств, Обществ и Лож расплодилось – как грибов после дождя. И все они за редким исключением шарлатаны, но даже шарлатаны могут обучить человека плохому. Наверху есть еще один след, к слову сказать.

– След?

– Рука, – кивнул Дамиан. – Очень маленькая ручка, так что, может статься, твою жену похитили эльфы. И, быть может, есть и другие следы, если их поискать. Но нам недосуг, верно? Начнем с допроса самого подозрительного очевидца.

В этот момент дверь в гостиную приоткрылась, и Элинор Кармайкл тихо, как мышка, прошмыгнула в комнату, неся на вытянутых руках тяжелый поднос с чайным сервизом и здоровенным пузатым веджвудовским чайником, украшенным гравюрами с изображением мостов. Катриона просто обожала этот сервиз, который Дамиану еще в детстве казался громоздким и весьма уродливым.

– Свадебный подарок? – иронично поинтересовался Дамиан, кивнув на чайник.

Грегори, не удостоив его ответом, пришел молодой женщине на помощь. Дамиан принюхался. Конечно, старый добрый английский чай, напиток, который он всегда терпеть не мог. Кто-то – гувернантка, а может быть, и кухарка – проигнорировал его скромную просьбу о кофе. Дамиан покачал головой, отказываясь от предложенного чая, и перевел взгляд на Элинор Кармайкл. Женщина замерла в ожидании новых приказаний, глядя на Грегори напряженным и самую малость восторженным взглядом.

– Кстати, прекрасная Линор. – мысль эта пришла в голову с большим запозданием, она отдавала легким холодком страха, хотя, в сущности, Дамиан ничего не боялся в этой жизни. – Прекрасная Линор, а как вы вошли в спальню сегодня днем, когда пришли будить меня столь бесцеремонно?

Элинор Кармайкл поморщилась, как делала всякий раз, стоило Дамиану произнести ее имя, а потом вскинула брови.

– Открыла дверь, мистер… Дамиан. – Она слегка запнулась. Видно было, что подобная фамильярность ей претит.

– Вот как. И что же, прелестная мышка, у вас есть ключ от комнаты хозяйки?

Теперь уже удивление на лице Элинор сделалось неподдельным. Во всяком случае, Дамиан не сумел разглядеть в ней фальши.

– Ключ? – Она моргнула, потом перевела взгляд на Грегори. – Но дверь была не заперта, мистер Гамильтон.

Дамиан откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на животе. Уронив голову на плечо, он с минуту рассматривал Элинор Кармайкл, прямую, неколебимую, строгую. Всем своим видом она протестовала против любых обвинений во лжи ли или в чем-то еще.

– Видите ли, прекрасная Линор, – проговорил Дамиан, следя за малейшими переменами в лице молодой женщины. – Я отчетливо помню, как запер комнату вчера ночью, вынул ключ и убрал его в ящик стола, где он наверняка лежит и поныне. И если я не страдаю лунатизмом – а вот уж чего нет, того нет, – и если неуловимые слуги Грегори не имеют обыкновения отпирать по утрам все подряд двери, эта совершенно определенно должна была быть заперта.

– Я погляжу, мисс Кармайкл, для вас вообще нет запертых дверей, – мрачно заметил Грегори.

Взгляд гувернантки метнулся от него к Дамиану и обратно, делаясь затравленным и обиженным. Молодая женщина сделала шаг назад и вцепилась в шатлен.

– Сядьте. – Дамиан кивнул на свободное кресло.

Гувернантка не шелохнулась.

– Мисс Кармайкл, – строго потребовал Грегори. Под его взглядом молодая женщина села, держась скованно, с идеально прямой спиной, с остекленевшим взглядом.

– Вы привлекли внимание Грегори к следу в гардеробной? – спросил Дамиан, продолжая разглядывать лицо Элинор. Он надеялся, что женщина – если она злоумышляет что-то против Гамильтонов – выдаст себя. Но выражение ее лица ничуть не изменилось, Элинор Кармайкл выглядела все такой же растерянной и в то же время немного обиженной. Словно была невиновна. – Чем он заинтересовал вас?

– Местом, – односложно ответила гувернантка.

– Местом?

– Тем местом, где он появился. Миссис Гамильтон никого не пустила бы в гардеробную с чем-то горячим. Несколько недель назад в газетах писали опять о платьях, вспыхивающих от малейшей искры. Миссис Гамильтон очень этого боялась. Она следила, как горничные гладят. Едва ли она пустила бы кого-то в свою гардеробную со свечой или грелкой.

– И как, по-вашему, этот след появился? – спросил Дамиан.

– Не знаю, – сохраняя все то же выражение лица, сказала молодая женщина.

Невиновная. Или отличная лгунья.

– А что вам вообще понадобилось в гардеробной своей хозяйки?

На мгновение на лице гувернантки промелькнуло что-то; промелькнуло так быстро, что и не разобрать. Кажется, это было удивление, словно бы ей самой не приходила в голову причина зайти в спальню Лауры. Потом молодая женщина отвела взгляд.

– Я услышала странный звук.

Эта версия вовсе никакой критики не выдерживала и могла вызвать только улыбку.

– Мышь, стало быть. Идемте, прекрасная Линор, вам нужно кое на что взглянуть.

Дамиан поднялся слишком резко, и голова закружилась. Пришлось ухватиться за спинку кресла, словно бы невзначай, прилагая массу усилий к тому, чтобы выглядеть непринужденно, уверенно. От Грегори не укрылось печальное состояние брата, он дернулся было на помощь, но Дамиан покачал головой. Если он не в состоянии преодолеть самостоятельно несколько лестниц, то много ли от него в других делах толку?

Впрочем, уже на первой площадке Дамиан пожалел, что нет при нем трости. Сердце колотилось где-то в горле. Обычно его биение едва ощущалось, и иногда Дамиан вдруг начинал прислушиваться в ужасе, ловить ускользающий пульс. В иные дни он радовался подобному возбуждению, но только не сегодня. Голова продолжала кружиться, и на следующей площадке он постоял немного, держась за перила. Элинор Кармайкл не смотрела в его сторону, продолжая теребить свой шатлен. Когда ожидание затянулось, она спросила:

– Куда мы идем, мистер… Дамиан? – произнесение имени снова далось ей с изрядным трудом.

– На чердак, прекрасная Линор.

Третий этаж, затем лестница для слуг, ведущая в мансарду, и наконец – еще одна, узкая, скрипучая, пыльная, уводящая под самую крышу, в нежилые помещения, пропахшие птичьим пометом и временем. Дамиан опустил взгляд на пол, изучил его внимательно, надеясь увидеть следы, но кто-то все тщательно вымел, что было необычно, учитывая, что по углам скопилось немало грязи, да и в целом чердак выглядел так, словно никто не поднимался сюда десятилетия. У стен высились штабеля ящиков, в которых упокоились давно забытые вещи, принадлежащие людям, которых много лет уже нет на свете.

Света было совсем мало, сквозь грязные, закопченные, засиженные мухами слуховые окошки едва проникали солнечные лучи. Дамиану этого, впрочем, было достаточно, но не Грегори с гувернанткой. Пришлось дожидаться, пока брат спустится за фонарем. Пока его не было, Дамиан, прислонившись к стене, покрытой волглыми обоями, продолжал изучать Элинор Кармайкл. Молодая женщина стояла неподвижно, глядя себе под ноги. Она не проявляла любопытство, не смотрела по сторонам, не задавала вопросов. Вела себя… никак. Она могла быть виновна и невиновна в равной степени.

Наконец вернулся Грегори, неся пару масляных ламп. Их желтый свет на мгновение заставил Дамиана зажмуриться. Тени от трех фигур вдруг выросли и заплясали по стенам. Элинор Кармайкл поежилась.

– Окно, прекрасная Линор. – Дамиан кивнул в сторону. – Центральное. Видишь знаки, Грегори?

Подняв повыше лампу, Грегори осмотрел процарапанные на стекле линии. Даже сейчас, днем, они светились, хотя уже не так ярко, как ночью. Цвет их, зеленовато-желтый, вызывал смутную тревогу и отвращение.

– Это?..

– На каждый замок найдется своя отмычка, – пожал плечами Дамиан. – Катриона ли защищала твой дом, или это было сделано раньше, но теперь защита взломана. И это скверно, потому что у Гамильтонов много врагов. Оконная рама, прекрасная Линор.

Молодая женщина опустила взгляд. Она молчала, стояла не шевелясь, но Дамиан прекрасно знал, что она видит. Об этом говорило все: напряженная шея, руки, стиснувшие ткань юбки, побелевшие костяшки, даже кудряшки возле уха, выбившиеся из пучка. Там, где обычный человек, скорее всего, не нашел бы ничего необычного, разве что пару бесформенных пятен, Элинор Кармайкл видела отпечаток руки, выжженный в дереве.

– Не… не понимаю, о чем вы, – выдавила она наконец и попыталась шагнуть назад, к двери, сбежать.

Дамиан не дал ей этого сделать. Сжав ее плечи, ощущая даже через слои ткани лихорадочный жар ее тела, Дамиан толкнул молодую женщину к окну, заставляя склониться ниже, едва ли не носом уткнуться в след.

– Что вы видите, любезная мышка? Ну же!

Элинор Кармайкл сглотнула, медленно подняла руку и протянула ее к оконной раме. Кончики пальцев коснулись пыльного дерева, дрогнули, Элинор попыталась отдернуть руку, но после, словно утратив силы, безвольно ее уронила. Ладонь полностью накрыла след. Болезненное желто-зеленое свечение на мгновение померкло.

– Что вы видите, Элинор? Отвечайте! – потребовал Дамиан, крепче сжимая ее напряженные плечи.

Элинор Кармайкл ушла от ответа как истинная леди: она потеряла сознание, обмякла, и Дамиан не сумел удержать ее в объятиях. С негромким оханьем молодая женщина осела на пол чердака.

– Черт побери, – негромко прокомментировал случившееся Грегори. – И как мы теперь понесем ее вниз?

Глава пятая

Вниз Элинор Кармайкл нес, конечно же, Грегори. Она оказалась легкой, почти невесомой, и от ее одежды пахло вербеной и мылом, и это вызывало отчего-то острое чувство неловкости. Грегори испытал настоящее облегчение, когда уложил женщину на аккуратно заправленную постель и педантично одернул обнаживший щиколотки подол платья.

– Какая безликая комната, – заметил Дамиан с порога.

Комнатушка и в самом деле была скромная, хотя при своем жаловании – Грегори никогда не был скуп – молодая женщина могла бы обставить ее по своему вкусу. Ничто здесь не намекало на личность владелицы: не было обычных для дамской комнаты безделушек или же книг, если не считать потрепанную Библию на столике возле постели.

– Шторы, – напомнил Дамиан.

Грегори подошел к окну, задернул штору, после чего зажег газовые рожки. В теплом искусственном свете комната показалась ему еще угрюмее, совсем убогой, словно номер в дешевой ночлежке. Увидев подобную обстановку, любой бы подумал, что он – ужасный хозяин.

– Странная девушка, – заметил Дамиан, перешагивая порог. – Такой контраст со спальней твоей жены. Что ты знаешь о ней?

– О мисс Кармайкл? – Грегори посмотрел на молодую женщину. Все еще без сознания, бледна, лицо кривится, словно в забытьи ей видится нечто дурное. – Немного. Ее прислали из агентства. Она сирота, насколько мне известно, и вроде бы из неплохой семьи. Ее отец был, кажется, викарий. Отлично образованна и ладит с детьми.

Дамиан мученически вздохнул.

– Все с тобой ясно, дорогой брат. Попробуй узнать о ней в агентстве по найму. Кто она такая и откуда, кто ее родня. Если в прошлом прекрасной Линор есть хоть что-то подозрительное, нам следует знать об этом. Во всяком случае, ее реакция на этот след на чердаке мне не нравится. Обычно люди не теряют сознание, прикоснувшись к деревяшке. Если, конечно…

Братья обернулись и посмотрели на молодую женщину.

– Если, конечно, мисс Кармайкл не прикидывается, – закончил Грегори.

Дамиан сделал шаг к постели, склонился и бесцеремонно ущипнул женщину за руку. Та дернулась, пробормотала что-то еле слышно, но не очнулась.

– Я поговорю с ней, когда очнется. А пока расспрошу слуг. Ты же, дорогой брат, разузнай все, что только сможешь. Любая мелочь может быть ключом. К слову о ключах… – Дамиан огляделся. – Можем мы запереть эту комнату?

Грегори нахмурился.

– Ты хочешь закрыть мисс Кармайкл на замок?

– Не заметил, чтобы это было для нее помехой, – хмыкнул Дамиан.

Грегори сокрушенно покачал головой и после некоторых раздумий все же отыскал ключ, аккуратно уложенный в небольшую шкатулку на почти пустом туалетном столике. Уходя, он бросил на Элинор Кармайкл еще один встревоженный взгляд.

– Мы извинимся потом, если потребуется. – Дамиан дернул брата за рукав. – Идем.

Внизу было все так же непривычно тихо, и Грегори пришлось четырежды дернуть за сонетку – всякий раз раздавался пронзительный, слышимый во всем доме звон колокольчика, – чтобы в гостиную наконец-то вплыла экономка. Грегори поймал себя на том, что сам, точно проштрафившийся мальчишка, боится эту женщину. Миссис Симпсон встала возле двери, сложив руки на животе, прямая, монументальная, горделивая, с тем особенным неодобрительным взглядом на все, что отличал ее всегда.

– Несколько распоряжений, миссис Симпсон, – проговорил Грегори, внутренне робея и злясь на себя за эту робость. Обычно с прислугой дела имела Лаура, и у него обнаружилась прискорбная нехватка опыта. Он просто не знал, как вести себя с властной экономкой. К тому же она до дрожи напоминала мать, а Катриону Гамильтон Грегори до сих пор в глубине души страшился.

– Как вам будет угодно, мистер Гамильтон, – проговорила экономка весьма снисходительным тоном.

Где-то за спиной хмыкнул Дамиан.

– Нас навещает мой брат, миссис Симпсон. Приготовьте для него белую гостевую комнату.

– Камин, – подал голос Дамиан. – И две комнаты.

– Две комнаты, – не стал спорить Грегори. – И растопите камин.

– Шторы.

Грегори обернулся через плечо. Дамиан изучал газету с фальшиво сосредоточенным видом, а сам то и дело косил глазом на экономку. Та не удостаивала его ответным взглядом.

– Да, миссис Симпсон, шторы. Мой брат страдает с детства от проблем со зрением, ему противопоказан яркий свет, и потому все шторы в доме должны быть задернуты с самого утра.

Дамиан снова хмыкнул, вытащил из жилетного кармана темные очки и нацепил их на нос. Сразу же захотелось отчитать его за неуместную клоунаду.

– И мне хотелось бы поговорить со слугами, миссис Симпсон, – проговорил он, откладывая газету в сторону.

Экономка наконец-то обратила на Дамиана внимание, и от ее взгляда должно было сделаться не по себе.

– О чем, сэр?

– О деле, миссис Симпсон, – обворожительно улыбнулся Дамиан.

На экономку его обаяние ничуть не подействовало. Переведя взгляд на Грегори, разом утратив к младшему брату какой-либо интерес, она с достоинством кивнула.

– Все будет сделано, мистер Гамильтон.

– И подайте мне кофе, – добавил Дамиан, возвращаясь к газете.

– Выполняйте, миссис Симпсон, – кивнул Грегори. – И если меня будут разыскивать… Я вернусь через час или два, так что пусть проситель оставит свою визитку.

– Как вам будет угодно, мистер Гамильтон, – кивнула экономка.

Грегори досадливо поморщился. Собственные слова, то и дело срывающиеся с губ, раздражали его. От надежды, что Лаура по своему обыкновению уехала на воды или в гости к кому-то из своих подруг – Грегори полагал, что хоть одна-то у нее должна быть, – не осталось и следа.

В доме Грегори оказался, по мнению Дамиана, непомерно раздутый штат слуг, и даже удивительно было, как это за истекшее время они еще ни разу не показались на глаза. Экономка, самодовольная и надменная, держалась так, словно особняк принадлежит ей и это Гамильтоны у нее в услужении. На Дамиана она смотрела с презрением, он не вписывался, очевидно, в ту стройную картину мира, которую миссис Симпсон держала в голове. К этому, впрочем, Дамиан давно привык. Он постоянно сталкивался с осуждением, презрением, недоверием и откровенно предвзятым суждением о себе. В подчинении у этой «генеральши» находилась настоящая армия: кухарка с тремя помощницами и конопатой девчонкой-посудомойкой; девять горничных и еще две девицы, совмещающие работу горничной и няньки. Еще были кучер, истопник, четверо лакеев, мальчишка для различных мелких поручений и, конечно, гувернантка. Дамиан подозревал, что Грегори не знает, сколько в действительности людей на него работает и чем они все занимаются.

Беседа проходила во все той же гостиной. Грегори перед уходом предлагал свой кабинет, но Дамиан был не в том состоянии, чтобы бегать, вернее – ползать вверх-вниз по лестницам. Устроившись в кресле с чашкой кофе в руке, он разглядывал приходящих слуг. Все они ему казались странными: то угрюмо молчали, а то вдруг начинали болтать без умолку обо всяких незначительных глупостях. Впрочем, возможно, все дело было в том, что своих слуг Дамиан с детства не держал, скитаясь от гостиницы к гостинице, а его съемную квартирку в Париже обслуживала в высшей степени суровая, молчаливая и аскетичная квартирная хозяйка, у которой чашки, слова и даже пылинки занимали строго свое место. Такими бывают только бывшие артистки варьете.

Как-то сразу захотелось оказаться там, выпить чашечку клубничного пунша, заесть блинчиками и устроиться в кресле у окна, из которого весь Париж как на ладони: редкое преимущество дешевых мансардных. Дамиан тряхнул головой. Сейчас у него есть дело, этот дом – вызывающий неприязнь своими размерами, темными закоулками и тенетами по углам – и слуги, которых следует тщательнейшим образом допросить.

Вопросы задавать приходилось аккуратно, с особым старанием подбирая каждый, взвешивая каждое сказанное слово. Отчасти потому, что не хотелось распускать ненужные слухи, а отчасти – из желания узнать, какой информацией об исчезновении Лауры они все располагают в действительности.

Миссис Симпсон единственная держала молчание и тем немного напоминала незабвенную мадам Бланфлёр. Но ей явно недоставало обаяния и глубоко скрытой под броней приветливости парижанки. Стоило спросить экономку Грегори о чем-то, пусть даже вопрос был самый невинный, и она, поджав презрительно губы, изрекала: «Я не обсуждаю своих хозяев, сэр». Звучало это как мудрость, достойная царя Соломона. Несомненно, миссис Симпсон было что сказать, но она молчала, зато остальные слуги в самом деле болтали без умолку.

И без толку. За пару часов на Дамиана вывалили мешанину сплетен, суеверных рассказов, баек, святочных страшилок, снова сплетен, из которых можно было заключить, что хозяева странные, гувернантка самодовольная особа, да еще и с приветом, мальчонка избалованный, хозяйка сумасшедшая, хозяин – дурак, но щедрый, за печкой живет сверчок, в трубе кто-то воет, протекает крыша, воруют из кладовой муку, а из сарая уголь, и вообще, кабы не платили тут хорошие деньги, никто бы, будучи в здравом уме, не стал служить в этом доме.

Наймом прислуги всегда занималась Лаура, и Грегори обнаружил, что это не слишком приятный опыт. Особенно когда ты пытаешься расспросить чопорную – с изрядным налетом фальши – хозяйку агентства о молодой незамужней женщине, находящейся у тебя в услужении. В разговоре с братом Грегори сполна осознал тот неприятный факт, что совершенно ничего не знает о своих слугах. Кто они и откуда? Каково их прошлое и нет ли в нем темных страниц, которые следует избегать, опасаться и прятать? Мисс Гудвилл, хозяйка респектабельного до зубной боли агентства по найму, виделась ему пособницей.

– У мисс Кармайкл какие-то проблемы? – спросила она, поджимая тонкие сухие губы. Весь вид этой женщины, словно сошедшей со страниц нравоучительных романов (или же книг ужасов), говорил о ее глубочайшем неодобрении всего.

– Мисс Кармайкл…

Врать Грегори не любил. Не то чтобы ему это претило. Но во лжи слишком легко было запутаться, и это приводило к ужасным последствиям. Однако сейчас был определенно не тот случай, когда следует говорить правду. Да и какова она была, эта правда? Сейчас верным могло оказаться все что угодно.

– Мисс Кармайкл в полнейшем порядке, мисс Гудвилл, и я полностью удовлетворен ее услугами. Но, видите ли, дело в том… что мы с супругой… собираемся предпринять небольшой вояж на континент, и там нам не понадобятся услуги гувернантки. Мы с миссис Гамильтон, по правде говоря, подумываем, что пора отдавать Джеймса в школу.

Тут он сделал паузу, справедливо полагая, что мисс Гудвилл с радостью ее заполнит, что она и сделала незамедлительно.

– Вы совершенно правы, мистер Гамильтон. Детям его возраста нужно уже учиться самостоятельности.

И хозяйка агентства пустилась в пространные рассуждения о воспитании детей. Она себя, несомненно, относила к тем людям, кто одинаково хорошо разбирается во всем. Грегори просто ждал, кивая и одобрительно хмыкая в нужных, как ему казалось, местах. Прислушиваться к словам он даже не пытался. Когда мисс Гудвилл наконец умолкла, исчерпав все свои идеи, он сумел продолжить.

– Мы с супругой довольны, очень довольны мисс Кармайкл и хотели бы поучаствовать в судьбе этой девушки. Она сирота, насколько я знаю?..

Взгляд мисс Гудвилл был до отвращения понимающим. Она, несомненно, вообразила, что знает, о чем идет речь, вообразила в деталях, в красках, и теперь глядела с легким оттенком осуждения и с предвкушением одновременно.

– Возможно… – продолжил Грегори, чувствуя, как челюсть его сводит от непрошеной горечи. – Возможно, мы с миссис Гамильтон могли бы как-то помочь мисс Кармайкл…

– Что ж, мистер Гамильтон, могу сказать, вы не первый джентльмен, кто желает этого. – мисс Гудвилл взялась за колокольчик и приказала явившейся на звон помощнице… – Мисс Блэкторн, принесите мне бумаги мисс Кармайкл. Эта юная особа, мистер Гамильтон, очень горда, иногда – неразумно. Благодарю, мисс Блэкторн.

Приняв у помощницы, такой же сухой и фальшиво благонравной, папку, мисс Гудвилл зашелестела бумагами.

– Мисс Кармайкл и в самом деле сирота. Отец ее был сельским викарием где-то в Ланкашире, потом, когда мисс Кармайкл уже заканчивала обучение, он зачем-то подался во флотские капелланы, да там, в море, и умер. Еще у нее была тетка, особа весьма сомнительной репутации, но и она тоже скончалась. Мисс Кармайкл осталась одна и, несомненно, нуждается в помощи. Однако она, как я уже говорила, слишком горда и отвергает всяческую поддержку.

– Возможно, я мог бы дать ей рекомендации, – осторожно начал Грегори, не сводя жадного взгляда с папки. Вот бы добраться до нее! Однако мисс Гудвилл не убирала руки, похлопывая по папке ладонью. – Или, скажем, помочь устроиться на выбранном месте. У меня есть связи…

Мисс Гудвилл открыла и пролистала папку, подслеповато щурясь.

– Что ж, рекомендации не помешают. Как вы знаете, несмотря на все умения, у мисс Кармайкл нет ни одной.

Это стало для Грегори сюрпризом. Если Лаура всякий раз с такой беспечностью относилась к выбору слуг, кто же еще может среди них сыскаться? Он вновь посмотрел на папку, имеющую такой заманчивый, такой многообещающий вид. Как бы добраться до нее? Или хотя бы до части содержимого…

Взгляд Грегори обежал скудно, аскетично обставленную комнату. Мисс Гудвилл была окружена показной бедностью. Это фальшивое сиротство раздражало изрядно. Единственное, что хотя бы отчасти развеивало уныние, – чайный столик. Там стояли блестящий кофейник, пузатый чайник, расписанный розанами, и серебряная сахарница, полная колотого сахара. Изящные щипцы были сделаны в виде пары раковин-жемчужниц. Грегори ясно себе представил, как благонравная мисс Гудвилл накладывает этими щипцами сахар, поджав губы – какое разорение! – и, возможно, оттопырив мизинчик.

– Кхм. – Грегори кашлянул, вызывая у хозяйки агентства неодобрение. – Могу я попросить у вас чаю, мисс Гудвилл?

Мисс Гудвилл покосилась на колокольчик, потом на столик и вспомнила, очевидно, что настоящие леди сами подают чай. По крайней мере так любила говорить мать Грегори: мужчину делают манеры, а женщину – домовитость.

– Сию минуту, мистер Гамильтон.

Мисс Гудвилл поднялась и направилась к столику. Стоило ей повернуться спиной, Грегори вскочил, выхватил из папки Элинор Кармайкл первые попавшиеся бумаги и затолкал за пазуху. И сел обратно, стараясь сохранять на лице самое невинное и невозмутимое выражение.

Отослав последнего собеседника, Дамиан поднялся, подошел к окну и осторожно выглянул в щель между плотными шторами. Солнце все еще заливало улицу, рождая контрастные тени, но уже остро ощущалось приближение вечера. День вышел одновременно насыщенный и бестолковый. Вернув штору на место, Дамиан медленно, держась за стену и борясь с головокружением, добрался до лестницы. И почему, скажите на милость, комната гувернантки должна находиться на самом верху?!

Отперев дверь, Дамиан несколько минут стоял на пороге, рассматривая обстановку.

– Вы очнулись? – спросил он наконец у идеально прямой – тут бы и неколебимая миссис Симпсон позавидовала – спины гувернантки.

– Вы заперли меня? – голос Элинор Кармайкл прозвучал сухо и без эмоций.

– Мне казалось, прекрасная Линор, у вас нет проблем с замками, – усмехнулся Дамиан.

– Не понимаю, о чем вы.

– Что вам все-таки потребовалось в спальне хозяйки, прелестная мышка? – спросил Дамиан, опускаясь на жесткий стул. – И уж тем более – в гардеробной?

Элинор Кармайкл поднялась с постели, прошла несколько шагов и остановилась возле окна. Пальцы ее коснулись шторы, и на пол легла тонкая полоска красновато-желтого цвета.

– Оставьте штору в покое, моя дорогая, и ответьте на мой вопрос, – попросил Дамиан.

Элинор обернулась и посмотрела на него, сощурившись.

– Дверь была распахнута настежь, мистер… Дамиан. – Она вновь сделала короткую, едва-едва уловимую паузу перед тем, как произнести его имя. – А так в этом доме не принято.

– Лаура всегда запиралась? – поинтересовался Дамиан.

– Миссис Гамильтон не любила открытые двери, – кивнула молодая женщина с достоинством. – Это так. И я зашла посмотреть.

– И что вы ожидали увидеть? Горничную с метелкой? Миссис Гамильтон? Еще какое-нибудь чудовище? – иронично спросил Дамиан.

Элинор Кармайкл странно дернулась, словно собиралась пожать плечами, но передумала.

– Я просто зашла в комнату, мистер… Дамиан, потом… услышала звук, шагнула чуть дальше и увидела след в гардеробной, и он показался мне странным. И я подумала, что мистер Гамильтон должен знать о нем.

– Почему?

Женщина все же пожала плечами, как-то робко, неуверенно, словно стыдилась этого проявления недоумения.

– Мне это показалось правильным, мистер… Дамиан.

– А каким вам показался след на чердаке?

Элинор быстро облизала губы и вновь отвернулась, словно пыталась спрятать лицо.

– Он выглядит странно.

– Словно след от ладошки эльфа? – хмыкнул Дамиан.

– Если вы в такое верите, – сухо отозвалась гувернантка. – Отец всегда учил меня, что в природе есть немало удивительного.

– В эльфов вы не верите?

– Я предпочитаю верить в вещи реальные, мистер… Дамиан, – ответила молодая женщина, оборачиваясь. Она снова дернулась, словно собиралась скрестить руки на груди, но воспитание опять победило. Элинор Кармайкл явно полагала такие жесты слишком вульгарными.

– Это не вера, прекрасная Линор, а уверенность. А вера – это по Тертуллиану: Credo quia absurdum[8]

– У Тертуллиана: certum est, quia impossibile[9]. – рассеянно отозвалась молодая женщина. – У вас остались еще вопросы, мистер Дамиан?

– Всего несколько, – кивнул Дамиан, но договорить не успел. Снизу послышался пронзительный, удивительно немузыкальный звон колокольчика. Такого звука в этом доме ему слышать еще не приходилось, он резал слух и, казалось, способен был вызвать мигрень. – Господь всемогущий, что это?

– Это звонят из Красной гостиной. – Гувернантка едва заметно поморщилась. – Ее обычно используют для приема… гостей.

Снова возникла пауза, в которую можно было вставить любое слово. Важных гостей? Нежеланных гостей? Звон все длился и длился, и Дамиан, подняв руку, растер висок, пытаясь сладить с подступающей болью.

– Сколько вообще гостиных в этом доме?

– Я провожу вас, – кивнула Элинор Кармайкл и быстро пересекла комнату. – Но после вы оставите меня в покое.

Глава шестая

Колокольчик все звонил и звонил, действуя Элинор на нервы. Сегодня все с самого утра словно испытывало ее терпение, впрочем, злость помогала ей держаться уверенно подле Дамиана Гамильтона. Он осмелился запереть ее! Точно преступницу! Последний раз Элинор запирали еще в школьные годы за какую-то мелкую провинность, и с тех самых пор она всегда поступала правильно. Разумно, во всяком случае.

Дамиан Гамильтон у нее за спиной двигался почти беззвучно, и это нервировало еще больше.

Оказавшись перед дверью в Красную гостиную, Элинор выдохнула с облегчением и посторонилась:

– Мы пришли, мистер… Дамиан. – Она привычно уже запнулась. Звать человека по имени казалось верхом фамильярности, это было попросту непристойно, а Элинор всегда держалась в рамках.

Однако с появлением этого человека рамки вдруг не то что раздвинулись – треснули и рассыпались. Все в доме точно по мановению руки какого-то злого колдуна переменилось, коридоры и комнаты погрузились в темноту, воцарилась зловещая тишина – еще более зловещая, чем в последние дни, мертвая тишина. И слуги не показывались Элинор на глаза, только слышны были их быстрые шаги где-то в отдалении. Им, должно быть, Дамиан Гамильтон также был не по вкусу.

Элинор постучала и открыла дверь, надеясь избавиться от своего спутника как можно скорее. И замерла, похолодев.

Посредине, в самом центре роскошной пурпурной розы, украшающей кашмирский ковер, в красноватых лучах закатного солнца стояла высокая, грузная, но все еще сохраняющая стать фигура. Элинор стиснула дверную ручку повлажневшей рукой и проговорила, забывшись:

– Мадам Кесуотер.

Дама-медиум, давняя приятельница ее тетки, мазнула безразличным взглядом глубоких темных, почти черных глаз и Элинор не узнала. Что ж, последний раз они виделись сколько? Шесть лет тому назад? Или, может, семь? В любом случае это было еще до того, как она окончательно разорвала все отношения с Эмилией Кармайкл. Нет ничего странного в том, что мадам Кесуотер ее не помнит. Элинор и сама предпочла бы вычеркнуть некоторые моменты из своей памяти.

– Простите, сэр. – взгляд Элинор метнулся к мистеру Гамильтону, стоящему возле массивного комода. Он безразлично разглядывал уродливую композицию из сухих цветов и перьев под стеклянным колпаком, не обращая внимания ни на медиума, ни на свою гувернантку. Легкую нервозность выдавало только то, как быстро он вертел в руках черную визитную карточку. – Я пойду, если вам больше ничего не нужно, сэр…

Сбежать она не успела. Дамиан Гамильтон подтолкнул ее в спину, заставляя сделать шаг и ступить на ковер, а сам нырнул в тень, образуемую декоративной колонной и плюшевыми драпировками. Из этой тени он напряженно наблюдал за женщиной в центре комнаты.

– Эта женщина сказала, что хочет повидаться с тобой, Дамиан, – безразличным тоном произнес мистер Гамильтон. Оттолкнувшись от комода, он подошел, открыл ящик и извлек из него сигару. Миссис Гамильтон, пришло Элинор на ум, не выносила, когда муж курит в гостиной.

– Женщина? – Дамиан за спиной у Элинор хмыкнул. – Мир тебе, Аждар. И всего такого.

Мадам Кесуотер шевельнулась, и всколыхнулось ее полное, пышное тело под черным вдовьим нарядом. Насколько Элинор знала, она не была вдовой, и больше того – замужем-то никогда не была, но такой облик производил на клиентов наибольшее впечатление. Для того же служила и густая вуаль, которую набрасывала мадам Кесуотер на голову, и дюжина перстней на пухлых пальцах.

– Я хочу говорить с обоими, – сказала мадам Кесуотер глубоким, грудным голосом. В нем рокотал прибой, пересыпались камни и гудел ветер. – У меня есть послание для вас.

– Что за послание? От кого? – сухо спросил мистер Гамильтон, занятый своей сигарой.

Мадам Кесуотер повернула к нему голову, как-то странно, по-птичьи, словно могла вращать ей, точно сова. Рука Элинор невольно взметнулась к шее и оттянула край воротничка.

– Ты забыл правила, Грегори Гамильтон? Я не могу ничего сказать просто так, без оплаты.

Мистер Гамильтон поморщился.

– Правила… Какую же ты хочешь оплату?

Губы мадам Кесуотер, слишком сухие и тонкие для круглого, пухлощекого лица, растянулись в жуткой улыбке, и Элинор вдруг засомневалась, что видит перед собой старую знакомую. Словно что-то чужое, опасное и по-настоящему страшное пришло к ней в привычном облике.

– Ты знаешь, Грегори Гамильтон, чем мне платят.

– Живой кровью и горелой плотью, – безразлично произнес Дамиан у Элинор за спиной.

Мадам Кесуотер кивнула.

– Ваша кровь и плоть ценится дорого, мальчики.

Надо уйти, поняла вдруг Элинор. Уйти из этой комнаты, от этого странного разговора, от людей, обсуждающих такие неприятные, такие дикие вещи. Она отступила на шаг, еще на шаг, но тут на талию ей легла рука. Что-то острое чиркнуло по щеке, и кровь проступила на рассеченной коже. Несколько капель брызнули в сторону. Мадам Кесуотер втянула воздух, принюхиваясь, и улыбка ее стала шире. Влажный бледно-розовый язык облизал губы в голодном предвкушении.

В глазах помутилось. Элинор вдруг померещилось что-то странное, неправильное, невозможное. Силуэт мадам Кесуотер, плотный, вещественный, земной, вдруг затрепетал, размылся по краям, словно акварельный рисунок, на который плеснули воды. Во все стороны потянулись тонкие плети тьмы, точно щупальца огромного спрута. Они извивались, вызывая тошноту, корчились, силились достать мистера Гамильтона, Дамиана, саму Элинор, но замирали в полудюйме и опадали на ковер. Видение было живым, ясным, казалось настоящим, и страх перед неведомым существом, что пришло в облике мадам Кесуотер, застил боль от порезанной щеки, гнев, все прочие чувства. Элинор застыла, точно добыча, беспомощный крольчонок перед голодной змеей.

Ей случалось галлюцинировать однажды, во время спиритического сеанса, устроенного тетей Эмилией. Ей было восемнадцать, тетушка сочла ее подходящей кандидатурой, ведь дух, которого они хотели призвать, был столь же юной девушкой. Элинор сидела тогда за столом, справа отец усопшей, мистер Орфей (тетушка всем давала прозвища), справа – мисс… мисс… имени уже и не вспомнить, подруга, и тетушка напротив, и еще какие-то люди, растворяющиеся в тени, и еще-еще-еще, словно комната набита народом, и перешептывания, и растекающиеся по воздуху чернила, иссиня-черные, и то, что пытается сбежать, спрятавшись в этой черноте. И боль в груди, словно острые иглы вонзаются в сердце.

Элинор закашлялась. Во рту появился привкус горечи. На лопнувшей губе выступила кровь. Чудовище, явившееся в облике Кесуотер, подхватило опадающие на ковер капли своими щупальцами, поглотило, впитало.

– Это старая вражда, я не хочу в нее вмешиваться, – сказала медиум чужим, низким, мужским голосом, в котором звучали между тем странные звонкие нотки. Словно говорили одновременно несколько человек на разные лады. – Однако уговор есть уговор, да и угощение мне по вкусу. Поэтому я исполняю данное обещание – и более никак не буду связан с вашей семьей, Гамильтоны. Слушайте, что вам передано: Была смерть. И будет смерть. Много смертей. Жертвоприношение. Ваша жена избрана для жертвоприношения. Когда все закончится, ей дадут желаемое. Все получат желаемое. Месть будет завершена. Дом будет обретен. Драгоценность будет утрачена, и Тьма падет. Цена будет уплачена, долг отдан. Оставьте обиды и вернитесь к началу. И верьте звездам.

– Что за жертвоприношение? – мистер Гамильтон ткнул в Кесуотер сигарой. – Где мой сын? Где Лаура?

Мадам Кесуотер криво ухмыльнулась.

– Аждар не скажет больше, – покачал головой Дамиан.

– Аждар не скажет больше, – согласилось чудовище. – Аждар и так уже сказал больше, чем следует. Мои долги оплачены, и впредь я буду говорить только за обычную цену.

Мадам Кесуотер дернулась, точно марионетка в неумелых руках, и посмотрела прямо в глаза Элинор. Чернота клубилась у лица, знакомые черты смазались, сквозь них проступило другое лицо, странное, нечеловеческое и в то же время – смутно знакомое. Оно сплеталось из теней, из нитей черноты, из тонких кровавых прожилок и хлопьев пепла. Смерть, мучительная, безжалостная, смотрела на Элинор и ухмылялась. Подобное лицо, кажется, уже встречалось ей.

– Мы еще увидимся, – произнесло чудовище, продолжая улыбаться жутко.

А потом порыв ветра вдруг подхватил всю эту черноту, и вихри черной сажи взметнулись к потолку и пропали, растворившись в тенях и тенетах, не убранных ленивой прислугой. Мадам Кесуотер пошатнулась и грузно повалилась на ковер. Силы оставили и Элинор, и она осела на пол, больно ударившись коленом о край вычурного золоченого столика. И никто не пришел к ней на помощь.

– Шторы, – сказал Дамиан.

Грегори бросил встревоженный взгляд на женщин, одну беспамятную, а вторую – словно бы оглушенную, все качающую и качающую головой, потом в два шага пересек комнату и задернул шторы, погружая гостиную в полумрак. Обернулся. Дамиан стоял все там же, привалившись к колонне, и выглядел еще бледнее, чем накануне. Он хорохорился, но Грегори слишком хорошо видел, как тяжело брату. Жизнь, для большинства людей не представляющая никакой трудности, давалась ему нелегко.

Грегори склонился над гостьей, пощупал ее пульс, а потом, кивнув удовлетворенно, подошел к Элинор Кармайкл. Молодая женщина сидела неподвижно, вцепившись пальцами в длинный ворс кашмирского ковра. На щеке вдоль длинной царапины, оставленной острыми ногтями Дамиана, запеклась кровь.

– Это было обязательно? – мрачно спросил Грегори.

– Аждар не стал бы с нами разговаривать без жертвы, – пожал плечами Дамиан. – Я бы предпочел, как ты понимаешь, обойтись кровью черного петуха, да боюсь, столетия избаловали этого мерзавца и теперь ему по нраву жертвы покрупнее. Видишь ты тут петуха? А лучше висельника.

– Будь серьезнее! – попросил Грегори.

Дамиан ухмыльнулся криво.

– Обязательно. К тому же Аждар ушел, а звать его назад – дело нелегкое. Давай-ка займемся мадам. Хотелось бы знать, что это ее сюда принесло.

– Послание с того света, – фыркнул Грегори. – Столкнулся с ней на пороге, когда вернулся. Вот, взгляни.

Черная с золотом визитная карточка, необыкновенно вычурная, напоминала рекламу какого-то похоронного бюро: вся в траурного вида завитушках, цветах, скелетах. По центру шла надпись: «Сибилл Кесуотер. Прославленный Медиум, Связанный с Тысячей Душ». Дамиан фыркнул и отбросил карточку на столик. Вдвоем они подошли к медиумессе и замерли, разглядывая ее грузное тело. Такое в одиночку было не поднять, а Дамиан был не помощник.

– У мисс Кармайкл должна быть нюхательная соль. – Грегори обернулся к неподвижной гувернантке, бросил взгляд на ее шатлен, но там, вопреки ожиданию, не было искомого флакона. Только часы, ключи, ножницы, наперсток и тому подобная дамская ерунда. – Черт побери! Я пошлю за нюхательной солью горничную.

Грегори выглянул в коридор, кликнул слуг, но никто не отозвался. Сегодня эти бездельники превзошли себя! Всех, всех уволить, лишив выходного пособия и рекомендаций.

– У меня есть, можешь не трудиться. – Дамиан достал из жилетного кармашка серебряный флакон, вытащил пробку и высыпал на ладонь крупицы порошка. Сунул его мадам Кесуотер под нос.

По комнате потек аммиачный запах, заставивший женщину поморщиться, моргнуть несколько раз и резко сесть. Грегори пришел на помощь, и вдвоем с братом они кое-как подняли ошалевшую мадам Кесуотер и усадили ее в кресло. Она глядела перед собой бессмысленно, просто таращилась в пространство, не реагируя на слова и прикосновения.

– Скверно, – вздохнул Дамиан, выпрямляясь. Пошатнувшись, он ухватился за спинку кресла. – Нужно вывести ее в соседнюю комнату, к солнечному свету. Тени не позволяют ей очнуться.

– Я бы вышвырнул ее за порог, – проворчал Грегори. Дама, грузная, бледная, вся в черном, увешанная при этом фальшивым золотом и дешевыми стекляшками, ему не нравилась.

– Нужно поговорить с ней, – качнул головой Дамиан. – Аждар – могущественная Тень, но ему едва ли под силу занять чье-то тело на долгое время и свернуть человека с пути. Скорее всего, он просто нашел того, кто и так уже направлялся в твой дом. Это мог бы быть молочник, или зеленщик, или лудильщик, да кто угодно. В нашем случае это незнакомая тебе и мне дамочка-медиум, которую, однако, знает прекрасная Линор. Не хочешь послушать, что она нам расскажет?

Грегори обернулся и посмотрел на Элинор Кармайкл. Та сидела все так же неподвижно, ей тоже не помешала бы нюхательная соль, пожалуй.

– Отведи нашу гостью к свету, – патетически возвестил Дамиан и сразу же сменил тон. – Я дождусь, когда Элинор придет в себя, и тоже приду. Кстати, из личного опыта: живой огонь и капелька бренди творят настоящие чудеса.

Грегори покачал головой, поднял безвольную, послушную каждому движению и слову женщину с кресла и повел ее прочь из гостиной.

Голова кружилась, и Элинор казалось, что она падает вниз и вниз, на бесконечную, недосягаемую для света глубину. Дна было не видно, его, возможно, и не было, и Элинор охватывала противоречивая и противоестественная смесь ужаса и облегчения. Нет дна, значит, нет и приземления, болезненного, несомненно, смертельного. Бесконечность же по сути своей означает отсутствие времени как такового.

Но Элинор все же упала, испытывая шок и боль, и обнаружила себя на ковре в Красной гостиной. Ровно там, где была несколько минут назад. Она медленно поднялась, держась за массивный столик, и сделала два шага до дивана. Диванчик этот заказывала миссис Гамильтон, и его красота совершенно не искупала отсутствие какого-либо удобства. Даже сквозь платье Элинор ощущала грубую резьбу – имитацию средневековых орнаментов, что покрывала сиденье и спинку. Вдобавок кожу саднило там, где ее до крови расцарапали ногти Дамиана Гамильтона.

Элинор села, прижимая пальцы к вискам, – голова кружилась, и при малейшем движении все мешалось и плыло перед глазами. В эту минуту шторы распахнулись, и комнату затопило золотисто-алое солнечное сияние – последние лучи этого дня. Элинор зажмурилась. С губ против воли сорвалось короткое, даже грубое:

– Закройте!

– Вам нужно солнце, прекрасная Линор, – отозвался Дамиан из сумрака.

Он стоял завернувшись в плотную бархатную портьеру. Лицо неясно белело в полумраке, сверкали глаза, и это вызывало смутное, болезненное беспокойство. И опять это «Линор»! Имя это пугало и раздражало ее.

– Элинор, – сухо поправила она, чопорно поджимая губы, а потом не удержалась от шпильки: – Почему вы стоите там? Боитесь, что солнечный свет обратит вас в прах?

– Все может быть, – рассмеялся Дамиан в ответ. – Вам он, очевидно, полезен, прекрасная Линор.

Элинор вновь поджала губы, стараясь выразить всю полноту своего неодобрения. Впрочем, могла бы и не стараться. Дамиана Гамильтона только веселила ее досада.

– Что произошло? – спросила Элинор, меняя и тему, и тон. – Я… я ведь не потеряла сознание?

Опять. Элинор подняла руку, коснулась царапины, провела по ней пальцами, ощущая запекшуюся кровь. В памяти все разом всплыло и вспыхнуло ярко: визит Кесуотер, старой ведьмы, встречи с которой хотелось бы избежать. Чудовище, пригрезившееся под личиной этой дамы, голодное и жадное, тянущее алчные щупальца к своей добыче. И резкая боль, когда жуткие острые ногти Дамиана Гамильтона вспороли ей щеку. А потом силы покинули ее, и Элинор просто сидела на полу, безразличная ко всему, а голоса братьев Гамильтонов были не яснее шума прибоя.

Элинор вновь коснулась царапин, провела по ним пальцами.

– Это было необходимо, – ровным тоном без тени раскаяния сказал Дамиан Гамильтон.

– Вы могли бы хотя бы извиниться! – возмутилась Элинор, отнимая руку.

– Извините, – тем же ровным, лишенным сожаления или любого иного чувства тоном отозвался мужчина.

Элинор еще сильнее поджала губы, так что они превратились в тонкую нить.

– Не следует извиняться, коли вины не чувствуете!

– Вы уж определитесь, любезная Шпилька, чего хотите, – рассмеялся Дамиан. – Отвечая на ваш вопрос: вы, кажется, ненадолго отключились. Должно быть, во всем виновата мощная аура мадам Кесуотер. Она ведь у нас «Прославленный Медиум, Связанный с Тысячей Душ».

– Она – старая шарлатанка, – отозвалась Элинор.

– Пусть так, – кивнул Дамиан. – Значит, это все от духоты. Ужасная комната. Вам нужно выпить чашечку чая, и мы кое о чем еще потолкуем.

– Нет… мне… я…

Голова закружилась, и комната поплыла перед глазами. Элинор вцепилась обеими руками в массивный столик, пережидая приступ. Она всегда отличалась отменным здоровьем, и подобная слабость была в новинку и оттого казалась вдвойне неприятной. Но вот наконец комната перестала вращаться, пол путаться с потолком, и Элинор смогла сделать несколько вполне уверенных шагов.

Холл оказался погружен в полумрак. Сметающих на лестнице пыль горничных это, кажется, только обрадовало. Так, в конце концов, даже зоркой миссис Симпсон трудно будет уличить их в нерадивости.

– Лиззи. – Элинор подозвала одну из горничных. Девица была глупенькая, болтушка и сплетница, зато не сторонилась гувернантки, как все прочие. – Лиззи, гостья еще не ушла?

– Гостья? – горничная сверкнула любопытными глазами. – А, та дама? Она с мистером Гамильтоном в библиотеке. Туда подали чай и кларет.

И Лиззи глупо хихикнула, точно в кларете может сыскаться что-то забавное. Элинор хотела сделать горничной замечание, никак не могла избавиться от этой глупой учительской привычки, срабатывающей невзирая на страх и волнение, но тут в дверь весьма настойчиво постучали.

– Открой, Лиззи, – велела Элинор, стискивая шатлен у пояса. Всякий стук в дверь дарил и отнимал надежду.

Горничная бросила метелку на столик и распахнула входную дверь. На пороге, вопреки робким надеждам Элинор, стояла не миссис Гамильтон, держа за руку маленького Джеймса, а незнакомый юноша лет пятнадцати, худенький и большеглазый. У него за спиной из экипажа на мостовую выгружали небольшие дорожные сундуки.

– Это дом мистера Грегори Гамильтона? – спросил юноша с мягким акцентом.

Элинор хотела уже ответить, но ее опередил жизнерадостный возглас Дамиана:

– Франк, радость моя! Ты приехал! Не ждал тебя так быстро! – бесцеремонно оттеснив Элинор с дороги, Дамиан обнял юношу и поцеловал в лоб, после чего отстранил и принялся рассматривать с головы до ног.

– Рад услужить вам, Maitre, – с тем же мягким акцентом ответил юноша. – Я привез все, о чем вы писали, но… ящики с вашими книгами задержали в пути.

– Бог с ними, с книгами, мой милый. – Дамиан потрепал мальчика по голове, а потом взял за руку. – Главное, что ты приехал. Ты, как там тебя?

– Лиззи, сэр. – дура-горничная, глядя на эту встречу во все глаза, с трудом догадалась присесть в реверансе.

– Отнесите багаж моего компаньона в его комнату, ее должны были подготовить. А мы идем в библиотеку. Вам же, прекрасная Линор… – Дамиан вновь смерил ее взглядом. – Вам лучше бы сейчас прилечь.

В своей комнате, надо полагать. Под замком. Элинор покачала головой и ответила сухо.

– Я иду поговорить с мадам Кесуотер.

Еще минуту назад она не собиралась этого делать, но сейчас взыграло упрямство. Такое случалось редко и всякий раз доставляло ей немало неудобств. Разумнее всего было уйти, избегая встречаться с мадам Кесуотер, мрачной тенью из полузабытого прошлого. Позабылось – и славно. Но проклятый характер заставлял вышагивать, вскинув голову, в сторону библиотеки.

Впрочем, оно и к лучшему. Некоторые вопросы, особенно если они касаются старых тетушкиных приятельниц, лучше решить сразу.

– Кто это? – спросил мальчик у нее за спиной.

– Мисс Элинор Кармайкл, – ответил Дамиан. – Гувернантка моего племянника. Я зову ее Элинор. Или Линор.

– Это вам, похоже, проще выговорить, чем «Франциск», – проворчал мальчик. – Это потому, что она хорошенькая?

Элинор было противно, что ее вот так обсуждают за спиной, но она смолчала. Скорее всего, мистер Дамиан покинет этот дом через пару дней. Нужно просто перетерпеть.

Мужчина и мальчик перешли на французский, но Элинор прекрасно знала этот язык.

– Pourquoi les livres sont-ils en retard, mon cœur?[10]

– À la gare quand on déchargeait le bagage un homme a apposé les scellés sur le coffre avec eux, maître[11].

– L’ombre?[12]

– Non, maître, un homme ordinaire, mais en fait, il y avait en lui quelque chose dʼétrange. Je suis désolé, maître, je nʼai pas pu apprendre en detail. Mais je nʼ ai pu plus toucher le sceau quʼil avait apposé[13].

– Tout va bien, mon cœur. Est-ce quʼil y avait dans les livres quelque chose ce qui peut nous être utile maintenant. Hum…[14]

– Je me souviens de chacun dʼeux, maître, ne vous en inquiétez pas.[15]

– Je ne mʼinquiète jamais si tu es là, mon cœur.[16]

Элинор не удержалась и обернулась украдкой. Они стояли, держась крепко за руки, склоняясь друг к другу, и перешептывались таинственно. Точно пара заговорщиков.

– Библиотека, – проговорила Элинор просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

Мальчик нахмурил лоб, переводя взгляд с Дамиана Гамильтона на Элинор и обратно, после чего неуверенно – в речи французский акцент зазвучал сильнее – проговорил:

– Я бы, пожалуй, разобрал вещи, Maitre, если я вам сейчас не нужен…

Дамиан Гамильтон вскинул брови удивленно, а потом задумчиво кивнул.

– Да, если ты так хочешь, иди, радость моя. Белая спальня, если я не ошибаюсь. Ты найдешь.

И поцеловал юношу в лоб.

Глава седьмая

Старуха-медиум, тяжело дыша, развалилась в кресле. Мягкая белая рука покоилась на пышной, мерно вздымающейся груди. Веки, затененные синей краской, опушенные фальшивыми ресницами, подрагивали. Эта особа, несомненно, прикидывалась беспамятной. Лгунья, как и большинство медиумов, она выжидала, выискивала себе выгоду. Впрочем, одно Грегори затвердил давно уже накрепко: имея дело с пожилыми леди, лучше играть по ими установленным правилам. Грегори послал горничную за чаем и кларетом. Легкое вино могло восстановить силы женщины и, несомненно, доставило бы ей удовольствие. Потом он распахнул окна, впуская в комнату теплые солнечные лучи.

Медиум шевельнулась в кресле и артистично застонала. Грегори хмыкнул и за неимением соли поднес к ее лицу рюмку кларета. Подобно прочим своим коллегам, старуха была отменной актрисой. Щеки ее порозовели, веки затрепетали, и она наконец открыла глаза.

– Ах! Где я?

– Вы не знаете, мадам? – хмыкнул Грегори. – Вы в моем доме. Грегори Гамильтон, к вашим услугам.

– О, какое счастье! Значит, я все же пришла по адресу! – медиумесса села прямо, обмахиваясь открытой ладонью, а потом, мгновение поколебавшись в выборе, приняла рюмку кларета. – Должно быть, на меня снизошел дух по дороге сюда. Такое бывает, нечасто, по счастью. Надеюсь, я не наговорила ничего шокирующего?

– Нисколько, – уверил Грегори, разглядывая довольную шарлатанку. Она достала небольшую серебряную визитницу и протянула уже знакомую карточку, черную, с золотым тиснением. Грегори включился в игру и, делая вид, что читает имя впервые, громко произнес: – Сибилл Кесуотер? Что привело вас сюда, мадам?

Медиумесса рассмеялась низким, грудным смехом.

– О, это вас, должно быть, удивляет… Я прибыла по просьбе своей старой подруги. У вас, насколько мне известно, служит Элинор Кармайкл.

– Мисс Кармайкл? Да, это гувернантка моего сына. – Грегори сел напротив, пристально разглядывая старуху. У и без того подозрительной мисс Кармайкл обнаружились престранные знакомства, и Грегори хотел, пожалуй, знать, что у медиумессы за дело к Элинор. – Я сейчас же пошлю за ней. И если существуют некие обстоятельства, я немедленно предоставлю мисс Кармайкл необходимый отпуск.

Мадам Кесуотер успела осушить две рюмки кларета, щеки ее заалели, а глаза заблестели.

– О, мистер Гамильтон, боюсь, дело в том, что дорогая Элинор нуждается в защите.

– От кого? – опешил Грегори. Единственное, что пришло ему в голову, – семья Элинор Кармайкл недовольна тем, что девушка пошла в услужение гувернанткой. Потом он вспомнил, что семьи как таковой у молодой женщины нет, разве что какие-то дальние родственники, о которых не знает мисс Гудвилл.

Следующие слова медиумессы разрушили все его домыслы.

– Мысли мертвых путаются, дорогой мистер Гамильтон. Они часто полагают, что дают четкие и ясные инструкции, а на деле звучит что-то вроде «зеленое на восходе». Даже послания других медиумов, пусть и таких сильных и опытных, как Эмилия, путаны и противоречивы.

– Эмилия? – уточнил Грегори, утративший понемногу нить разговора.

Мадам Кесуотер потянулась за еще одной рюмкой кларета.

– Эмилия Кармайкл, моя близкая подруга и тетя Элинор.

– Тетка мисс Кармайкл была медиумом? – удивился Грегори. Впрочем, отчасти это объясняло, почему Элинор Кармайкл увидела в следе на полу гардеробной нечто необычное, единственная среди всей прислуги. Настоящие медиумы редко, но все же встречаются в этом мире.

– Да, да, мистер Гамильтон, и весьма известной, – закивала мадам Кесуотер. – Вы могли слышать о ней как о Пифии из Ланкашира.

Грегори покачал головой.

– Ее сеансы лет десять назад собирали немало людей, она была великолепна. – В голосе медиумессы зазвучала легкая зависть. – Увы, все мы рано или поздно встречаемся со своим Создателем. К счастью, изредка дорогая Эмилия навещает меня, как сегодня утром. И передает послания из иного мира.

– Что ж, я немедленно позову мисс Кармайкл, и вы сможете передать ей это послание. – Грегори поднялся. – Еще кларета?

– Если возможно, что-нибудь покрепче? – лукаво улыбнулась мадам Кесуотер. Подобно многим другим медиумам, с которыми Грегори сталкивался, она, кажется, крепко прикладывалась к бутылке. Выпивка их обычно и губила.

– Конечно. Виски? – Грегори наполнил два стакана и пошел к двери, собираясь вызвать горничную и надеясь, что Дамиан уже привел гувернантку в чувство.

На пороге стояла сама Элинор Кармайкл, бледная, растрепанная, что так отличалось от привычного ее идеального облика. За ее спиной замер, ухмыляясь, Дамиан. Он с интересом разглядывал то молодую женщину, то медиумессу и, судя по выражению лица, собирался сказать что-то хлесткое.

– Чаю? – вздохнул Грегори.

– Кофе с капелькой шоколада. – Дамиан вошел, кивнул развалившейся в кресле мадам Кесуотер и устроился на диване.

Элинор Кармайкл осталась стоять на пороге.

– Проходите, мисс Кармайкл, присаживайтесь.

Женщина сделала несколько осторожных шагов, неуверенно кивнула и села на самый краешек предложенного кресла. Своего напряженного взгляда она не сводила с мадам Кесуотер.

– Итак, мадам, что привело вас в этот дом? – поинтересовался Дамиан.

– Послание от моей дорогой подруги, мистер?..

– Дамиан, – улыбнулся Дамиан. – Для кого послание, мадам?

– Для мисс Кармайкл. – медиумесса перевела взгляд и посмотрела на молодую женщину. – От ее тетушки Эмилии.

– Моя тетя умерла, – сухо сказала Элинор Кармайкл.

Медиумесса снисходительно улыбнулась.

– Ну конечно, моя дорогая! Но любящие и любимые никогда не оставляют нас. Тем более такие сильные духом медиумы, как Эмилия.

Судя по выражению лица гувернантки, ей было что возразить, но молодая женщина промолчала.