Читать онлайн Серые розы Роннебю

Дизайнер обложки Иванова Н.А. / ivadraft

Иллюстратор Мия Велизарова

© Мия Велизарова, 2024

© Иванова Н.А. / ivadraft, дизайн обложки, 2024

© Мия Велизарова, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-5086-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что Кёрстен нашла в снегу

Алое на белом…

Как когда-то королева залюбовалась белоснежным пейзажем, обрамленным тяжелой створкой эбенового дерева, так и он сейчас не мог оторвать взгляд от пылающей кисти рябины. Ярко-алые ягоды сочно поблескивали в снежном сахаре, и даже издалека можно было почувствовать их терпко-сладкий вкус.

Однако же, подойдя поближе, Эйнар заметил еще кое-что: забытую кем-то рукавичку. Осторожно перевернув находку, он разглядел вышитую шерстью белку с неправдоподобно длинным хвостом. Влажно поблескивал темный глаз-пуговка, а кисточки на ушах совсем разлохматились. Чуть ниже разлапистые снежинки плясали вперемешку с миниатюрными елочками и ромбами в косую полоску, переходя в добротную рыхлую резинку в три пальца толщиной. Сбоку, где оборвалась тесемка, грустно торчал обрывок пряжи, словно поводок у сбежавшего щенка.

Судя по всему, надели варежку только сегодня: уж очень яркими были краски, алые узоры на белоснежной шерсти. И потеряли ее совсем недавно, а перед этим хорошенько повозились в пушистом свежевыпавшем снегу.

– Где же твоя хозяйка, а? – бережно стряхнув рукавичку, Эйнар сунул находку за пазуху. Сорока, до сих пор ревниво наблюдавшая за ним с ближайшего дерева, разочарованно завозилась: она уже давно заприметила яркую вещичку для своего гнезда. И тут возьми, и объявись незнакомец, будто из-под земли вырос. А какая вышла бы знатная шерстяная подстилка, как раз для наступающей зимы!

Спугнув нахального воробья, сорока спустилась на ветку пониже, где ягод было особенно много. Коралловые бусины так и сыпались под ударами крепкого клюва.

– А я вот всегда больше любил калину, – признался Эйнар, но птица, конечно же, не стала его слушать. Очень скоро она насытилась и перелетела на забор, а оттуда – на покосившуюся черепицу. Судя по зияющим в крыше прорехам, в доме давно уже никто не жил. Стены заметно помрачнели, как это бывает с брошенным жильем, ставни были заколочены крест-накрест, но в палисаднике, несмотря на конец осени, по-прежнему росли цветы. Подернутые инеем колокольцы наперстянки нисколько не поблекли; припорошенные снегом астры и львиный зев напоминали несущих дозор часовых: такие не дрогнут даже перед грядущими заморозками, пока зима не укроет все и вся ледяным покрывалом. Присмотревшись, Эйнар заметил в стороне крохотный кустик земляники. Каким-то чудом на том уцелела пара ягодок, бережно укрытых подернутыми осенним багрянцем листьями. Они и под толщей снега не растеряют свой аромат и терпкий вкус лета.

– Помню эти наличники. Скрипки и клематисы – это точно был дом Юле-музыканта, – мужчина задумчиво провел рукой по извилистой лозе, уложенной в музыкальный плетень, где поперечные жерди были вбиты строго по октавам, а подмазанные облупившейся краской узелки выстраивались в веселый гимн. – Неугомонный мальчишка, но как играл…

Сорока одобрительно застрекотала и захлопала крыльями. Говорят, они долго живут, гораздо дольше остальных птиц. Но даже так вряд ли она помнила задорную скрипку, что заставляла всех отплясывать на деревенских празднествах. Вот деревья – те наверняка еще не забыли заботливые руки, что одинаково хорошо умели держать не только смычок, но и лопату. Сейчас молоденькие яблони разрослись, и их кроны почти достигали резного петушка на флюгере.

А над головой раскинулось небо: уже по-зимнему холодное, стального цвета, но кое-где еще радовавшее глаз яркими всполохами лазури. Рваные тучи в нерешительности толпились по краям, как разбредшиеся овцы в ожидании пастуха, и солнце, воспользовавшись заминкой, дарило земле оставшиеся с лета крупицы тепла.

Холод идет – вот и со стороны бухты потянуло соленым ветром, и Эйнар поплотнее закутался в шарф. Он так торопился, что забыл перчатки. И ботинки пора бы уже надевать покрепче, из дубленой коровьей кожи, а не щеголять по снегу в легких туфлях.

Куда он, собственно, направлялся? Уж точно не за рябиной забрел на самую околицу. Прищурившись, мужчина попытался разглядеть сквозь туманную вуаль знакомые очертания. Если идти от дома Юле на север, скоро окажешься на опушке леса, а если на юг – то впереди лежал весь Роннебю, с нависшими над домами громадами заснеженных гор. Но отчего-то сейчас ему казалось, что покрытые лесом вершины заметно отдалились и стали вроде бы даже немного ниже ростом, зато серые и кирпичные домики усыпали весь склон, будто рассыпанные бусы.

– Ты потерялся?

Обернувшись, он поначалу увидел лишь огромный ярко-красный помпон, размером с большое яблоко. Закутанная в шаль девчушка едва-едва доставала ему до пояса; две тоненькие косички упрямо торчали из-под завязок белесыми хвостиками, на одной щурил глаза ярко-рыжий кот, а на другой хлопал крыльями чудо-филин из кусочков фиолетового драпа. Пальто, того же цвета, что и припорошенные снегом ягоды, пестрело по подолу вышитыми ромбами и снежинками – точно такие же украшали найденную им недавно рукавичку.

Эйнар даже зажмурился: настолько пестрым казался ее наряд, а в распахнутых глазах плескалось яркое летнее небо.

– Ау! – нетерпеливо окликнула его девочка. Голос у нее был звонким, а озябшие пальцы и кончик носа по цвету мало отличались от одиноко болтавшейся на веревочке варежки. Вышитая крупными ровными стежками белка с крохотным бельчонком весело вышагивали на задних лапках и тащили орех, больше похожий на желтый вытянутый арбуз.

Что ж, вот и нашлась пропажа.

– Твоя? – рукавичка успела отогреться, как котенок за пазухой. Веснушчатое лицо девочки расплылось в широчайшей улыбке, над которой в последнее время явно постаралась зубная фея.

– Я уж думала, потеряла, – выдохнула она, стряхивая с пальцев пушистый снег, не желающий становиться снежком. – Я Кёрстен. А ты кто?

Эйнар послушно пожал протянутую ладошку. Ох, ну и холодные же у нее были пальцы, прямо как у Ледяной Девы. Подбитые мехом теплые сапожки тоже щеголяли милыми помпонами цвета яблока в карамели.

– Эйнар, – надо же, а собственное имя он еще не забыл, и оно разлилось в груди приятным теплом.

– Что ты тут делаешь, Эйнар?

– Да вот, шел, шел. И заблудился. Кажется, и сам забыл, куда шел, – добродушно улыбнулся он, и заметил, как девчушка во все глаза уставилась на серебряную стрекозу у него на галстуке. – Нравится? Не настоящая, не бойся.

– Кто их боится? – возмутилась Кёрстен, приноравливаясь к его шагу. – Я летом поймала штук двадцать и одну большую, с синими крапинками. Улле мне страшно завидовал и предлагал обменять на жабу.

– Ну, а ты?

– А вот лягушек я страшно боюсь, – шмыгнула она носом и указала рукавичкой на видневшиеся впереди деревья. – Если так идти и считать до ста, в конце концов выйдешь к замку.

– Замок? – Эйнар прищурился. – У замка должны быть высокие башни, а я их что-то не вижу.

– Это не совсем обычный замок, – терпеливо принялась объяснять Кёрстен. – В нем два этажа, погреб и десять комнат. В гостиной стоит янтарное зеркало – все говорят, что в нем живет призрак, но я не верю. Хельга каждое утро его протирает и еще ни разу никого не видела. Хельга – это моя сестра, она там за хозяйку. Но вообще-то в замке живет старая фру Росен. Обычно она разрешает мне приносить ей печенье и даже дает посмотреть книги с картинками. Но сегодня мне туда нельзя, только в пятницу – а до нее еще целых два дня!

– Понятно, – протянул он, продолжая идти, сам не зная, куда. Девчушка увязалась следом – дети, они такие. И не боится нисколько. Хотя дома ее наверняка учили не разговаривать с незнакомцами. Счастье, что здесь, в Роннебю, не было чужих. И если какому-то путнику доводилось оказаться в этом городке, примостившемся на берегу бухты, от любого встречного можно было рассчитывать на помощь и поддержку.

Кёрстен некоторое время шла молча и пыталась вспомнить, что же означает имя незнакомца. Дома у мамы был большой толстый справочник, в котором были собраны все имена на свете. Кёрстен частенько в него заглядывала, чтобы выбрать имя кукле, но до буквы «Э» в самом конце так и не добралась. Исподтишка девочка рассматривала расшитые серебристыми узорами лацканы пальто, того самого серо-синего цвета, который казался ей невообразимо скучным, зато мама и Хельга считали очень дорогим. У броши-стрекозы оказался отломан усик – точь-в-точь такая же, с бирюзовыми крылышками, хранилась у бабушки в шкатулке.

– Стало быть, раз твоя сестра живет в замке, ты и сама немножко принцесса?

– Неа, – равнодушно протянула девочка и наконец-то закончила привязывать рукавичку обратно; теперь обе варежки весело болтались на крученом шнурке при каждом шаге. – Я бы там жить не согласилась даже за пакет карамелек.

– Отчего же?

– Там жутко холодно. Фру Росен живет одна и на всем экономит, так что сестра топит камин только у нее в спальне, а сама спит на кухне.

Внезапно Кёрстен горестно всплеснула руками и со всех ног бросилась к ближайшему дереву. За разговором Эйнар и не заметил, как они подошли почти к самому лесу. Если свернуть чуть вправо, можно было пройти к реке. Все же, мало-помалу, он начинал припоминать все детали, что не могло не радовать.

– Опять что-то потеряла?

– Не потеряла, а разбила, – честно призналась девочка, задрав голову и тщательно осматривая ветки. – Сережку на люстре. Мама, конечно, не сразу заметит, но лучше повесить новую. А вокруг, как нарочно, ни одной подходящей сосульки!

Что ж, конечно, по долговечности замерзшая вода вряд ли могла бы соперничать с хрусталем, но в этот момент выглянуло солнце – и потемневшие от влаги ветки заискрились, заиграли снежной радугой. Если бы можно было устроить здесь бальную залу, сам королевский дворец не сравнился бы с кипенно-белой ажурной бахромой и сверкающими подвесками.

– Ну-ка, давай поищем во-он там, – указал Эйнар на проталину. Белая полоса обрывалась у корней, укутанных полосками зеленого мха. И в этом лесном ковре переливалось множество сверкающих прозрачных бусин.

– Как красиво! – Кёрстен бросилась их подбирать, что было непросто: прозрачные шарики так и норовили ускользнуть глубоко-глубоко в пушистый ворс. Недолго думая, девочка сбросила рукавицы и принялась собирать холодные кристаллики прямо в пригоршню. И странное дело, ледяные жемчужины даже и не думали таять!

– Это подарок леса, да?

– Верно, – Эйнар рассмеялся: взрослые бы принялись мучиться вопросами, откуда в лесной чаще вдруг оказалось такое сокровище. А девочка, не задумываясь попала пальцем в небо. – Придешь домой, бабушка Ноэль сделает тебе ожерелье.

– Откуда ты знаешь, как ее зовут? – девочка подозрительно прищурила глаза. Бусины в ее руке потемнели, и весь лес, казалось, напряженно застыл.

Нет, определенно ее собеседник не был похож на остальных жителей их городка. Никто не стал бы расхаживать в непраздничный день с тростью, увенчанной серебряным набалдашником в виде головы лося. И массивный перстень-печатка в форме черепа – странно, что она его сразу не заметила. А может быть, это и не человек вовсе?

Кёрстен с облегчением вспомнила, что бабушка неспроста пришила ей на пальто железные пуговицы, обтянув их для красоты кусочками драпа. Так что будет не так-то просто утащить ее в лес. А еще у альвов глаза словно спелый крыжовник и кончики ушей смешно топорщатся – это ей Улле рассказал, а уж он-то знал толк в таких вещах. У мужчины же глаза были серыми, как зимнее небо, и кожа казалась на фоне снега очень бледной, прямо ни кровинки.

– Так откуда?

– Просто я знал ее давным-давно, – незнакомец помахал рукой возле шляпы, словно отматывая время назад. – Когда она была как ты сейчас, или чуть помладше. Не бойся, бусы не растают. Только собирай скорей, пока солнце светит. А я пойду, пожалуй.

– Домой? А где вы живете?

Кёрстен чуть было не рассыпала сверкающую добычу: в ладони бусины уже не помещались, пришлось осторожно пересыпать их в варежку. Ничего, сегодня она уже мерзла без одной, как-нибудь до дома перетерпит. Зато несколько штук можно будет повесить вместо злополучной висюльки на люстру, так даже красивее. А что, если пристроить целую нитку на рождественскую елку?

Маленькие ручки споро собирали сокровища, но все же девочка нет-нет и оборачивалась через плечо, чтобы проверить, не исчез ли загадочный незнакомец, как принято во всех сказках? Но тот не спеша направлялся по дороге к бухте, поигрывая тростью, и набалдашник вспыхивал на солнце, как тогда, летом, когда они все решили поиграть в разведчиков и часами слали друг другу сообщения, пуская зайчики карманным зеркальцем.

Что, если он сейчас сядет в лодку и уплывет? Ведь тогда никто и никогда ей не поверит.

Солнце ободряюще подмигнуло напоследок и скрылось за рваным лоскутом снежной ваты. Бусин было уже не разглядеть, как она ни высматривала их в траве и опавшей листве. Но вот пальцы снова наткнулись на что-то гладкое, холодное – и из-под оранжевой шляпки гриба показалась сосулька, маленькая, в форме округлого сердечка, с замерзшей внутри крохотной шишкой. Красиво. Кёрстен такая еще ни разу не попадалась.

– Дяденька, – прокричала она вслед удаляющейся фигуре, – а вы волшебник, да?

Эйнар, не оборачиваясь, улыбнулся и помахал ей в ответ. Может быть, все возможно, маленькая Кёрстен.

– Прекрасная девочка. Вся в малышку Ноэль, – пробормотал он, вдыхая доносящийся издалека запах моря и корабельных снастей. – Та тоже на каждом шагу умудрялась отыскать чудеса. Надо же, как быстро летит время…

И невидимые часы неуклонно отсчитывали отведенные ему дни. А может, часы? Волей судьбы он снова оказался здесь, в родном Роннебю, лицом к лицу со своими воспоминаниями и возможностью исправить то, в чем не успел разобраться. Оставалось лишь понять, с чего именно ему следовало начать.

Кто не любит булочки с корицей?

Печь Мадлен не очень любила. Гораздо проще было купить в лавке коробку готового имбирного печенья. Да и накладно это: со вздохом, считая в уме каждый эре, она раскладывала на столе кулечки с миндалем, темным изюмом и апельсиновой цедрой. Все было намного проще, когда Роннебю был обычной деревушкой на берегу реки. В то время простой кусок свежеиспеченного хлеба с маслом был на радость, а уж если капнуть сверху немного джема…

Кряхтя, Мадлен подвинула к буфету стул и извлекла с самой дальней полки старинный фолиант, завернутый в папирусную бумагу. Эту кулинарную книгу привезла с собой ее пра-прабабка, когда переехала с мужем из Нюрнберга. Страницы от времени пожелтели, переплет рассыпался в руках клеевой крошкой, но текст по-прежнему был четким, хоть разобрать витиеватый средневековый шрифт было и нелегко.

Поправив висевшие на цепочки очки, хозяйка принялась отмерять в медный таз муку и сахар. Взбивая жидкий мед так, что брызги разлетались по новенькому голубому кафелю, она представляла себе лицо соседских кумушек, когда на воскресной трапезе будет красоваться тарелка с ее фирменными пряниками на вафельных коржах. Вкусно, ум отъешь! Если он имеется, конечно.

С тех пор, как на службу поступил молодой пастор, между хозяйками Роннебю шло негласное соревнование. Каждая норовила отличиться, приготовив выпечку по своему вкусу. В прошлое воскресенье отец Себастьян похвалил овсяное печенье жены мясника. Ясное дело, пожалел, он ведь такой весь из себя вежливый. А та и рада: уж так улыбалась во всю вставную челюсть, что Мадлен за всю трапезу не смогла проглотить ни кусочка. И ладно бы похвалили Ноэль или жену садовника: им обеим половина Роннебю завидовала белой завистью. Но чтобы ее обошла какая-то рябая баба, всего с год назад обосновавшаяся в их городе с мужем и не умеющая толком поджарить яичницу? Нет уж, такого удара по самолюбию Мадлен стерпеть ну никак не могла.

Месить до изнеможения – гласил рецепт, и тетя Мадлен месила и месила, покуда наконец бесформенная масса не превратилась в упругое, податливое тесто. Теперь ему еще предстояло настояться пару часов. Будь это Рождество, пряники и вовсе следовало бы готовить с июля, чтобы вкус получился более насыщенным.

Накрыв тесто кухонным полотенцем, хозяйка тяжело опустилась в кресло и отхлебнула сладкого чая из большой голубой чашки. Сколько же мороки. Теперь осталось разузнать, какие вафли предпочитает преподобный, с лимоном или же с щепоткой корицы? А какой глазурью полить сверху всю эту красоту, просто из сахара или же стоит разориться еще и на полфунта какао?

***

На еде экономить нельзя, – любила повторять бабушка. И даже в тяжелые времена, когда погиб отец и им всем пришлось несладко, к ужину на столе обязательно стояла плетеная корзинка с горячими булочками, только что из печи, а самая обыкновенная картошка с луком наряжалась то в чесночный соус с колечками зеленого лука, то в морковную подливку с острой ноткой красного перца. Конечно, тогда Кёрстен была еще слишком мала и мало что запомнила. Но от рассказов бабушки прошлое словно наяву вставало перед глазами, пахнущее гарью и старыми фотографиями из семейного альбома.

Постепенно шрамы от войны понемногу затянулись, и жизнь в Роннебю наладилась. Вот и сегодня к ужину в плите жарилась обсыпанная сушеной зеленью курица с ломтиком лимона, в высоком графине настаивался компот из груш, а кухонный стол был весь белым от муки.

– Ну-ка, попробуй теперь сама.

На Кёрстен необычайной красоты фартук с оборками и такая же шапочка, чтобы ни один волосок не упал в тесто. Старательно высунув язык, она пытается раскатать тугое тесто – но скалка не слушается и норовит увильнуть в сторону.

– Нечего, еще научишься. Давай, вырезай кружочки, – скалка сменяется стеклянной рюмкой с ободком из колосьев, и вскоре из-под рук Кёрстен гурьбой выбегают маленькие разномастные пельмешки с начинкой из капусты, зеленого лука и картофельного пюре. У кого-то шляпка съехала набекрень, у другого положенный шовчик пришелся не посередине, а наискосок, но в целом, если отварить их в наваристом бульоне и подать с густой домашней сметаной, получится очень вкусно.

Полосатая Никса, которая давно уже перестала быть просто кошкой и даже заимела постоянное место на лоскутной подушке на подоконнике, щурила ярко-зеленые глаза и одобрительно принюхивалась к запахам. Для нее в отдельной кастрюльке варилась уха из рыбьих хвостов – как говорится, у каждого свои вкусы.

Сегодня уже пятница. Обычно Кёрстен ждала этого дня с нетерпением, ведь бабушка всегда старалась испечь что-то особенное. Вот и сегодня на противне красовались песочные рогалики и розочки из сдобного теста, щедро посыпанные маком и сахаром. Ничего, пусть фру Росен немного поспит, глядишь, нашей Хельге будет меньше работы, – посмеивается бабушка. Да уж, послушать сестру, так ее целыми днями заставляют чистить серебро, натирать паркет в главном зале – зачем, если там все равно никого нет? – и в любую погоду стирать белье в огромной лохани на заднем дворе.

Все бы хорошо, если бы не погода… Кёрстен с тоской посмотрела в окно, за которым с самого утра моросил противный мелкий дождик. Стрелка часов уже перешагнула отметку с потемневшей десяткой, и скоро нужно было отправляться в Росенхольм, или замок Серых роз, как его называли между собой горожане. Розы там и вправду росли, всех цветов, а само поместье в любую погоду казалось серым и неприветливым.

Пару лет назад, когда сестра только начала работать горничной, Хельга страшно пугалась огромного пустого дома, плакала и просилась домой. Но Кёрстен тогда много болела и нужны были деньги. Каждый раз, когда Кёрстен об этом думает, ей становится страшно жаль Хельгу и хочется разбогатеть, чтобы ни сестре, ни матери не приходилось так много работать. Те бусы, кстати, она на всякий случай показала местному ювелиру. Приладив свой монокуляр, господин Никвист, которого все в городке за глаза и в глаза звали Одноглазым Ником за привычку чуть прищуривать левый глаз, долго-долго рассматривал снежные кристаллики.

– Увы, обычное стекло, – со вздохом признал он, когда все до единой тридцать две бусины были тщательно исследованы со всех сторон. – Однако же, странно, что ты нашла их в лесу. Может, какая-нибудь деревенская красотка оборонила ожерелье?

Но никто в городе не объявлял о пропаже драгоценностей – по крайней мере, за последние лет пятьдесят, как ей сказали в бюро находок. Так что найденные в лесу сокровища Кёрстен честно оставила себе и рассказала дома все как есть, без утайки. Вместе с бабушкой мама долго перебирала сверкающие бусины и даже согласилась сделать Кёрстен на Рождество маленькую корону из фольги. Правда, когда девочка проболталась о странном незнакомце с серебряной тростью, мама все-таки нахмурилась.

– Разве я не учила тебя не разговаривать с чужими? А вдруг он бы увел тебя на пристань и забрал с собой в чужие дали?

Кёрстен едва сдержалась, чтобы не сказать, что Хельга вот спит и видит, чтобы сбежать с каким-нибудь моряком в Америку. Ее можно понять: если бы не работа, сестра поступила бы в колледж и уехала в столицу. А ей вместо этого приходится целыми днями напролет читать фру Росен скучные романы и штопать старое белье.

Так что, можно сказать, еженедельные вкусняшки Хельга получает вполне заслуженно. И поэтому ровно в одиннадцать часов Кёрстен с неохотой натянула на ноги теплые гетры, достала из шкафа еще один свитер и надела поверх пальто непромокаемый дождевик. Жаль, у них в доме не было большого зеркала во весь рост, как у фру Росен, зато бабушка при виде нее начала громко хохотать и принялась завязывать и перевязывать многочисленные тесемки.

Наконец, укутанная по самые глаза и снабженная большой корзиной, укрытой для верности двумя слоями промасленной бумаги, Кёрстен выходит из дома. Каждую пятницу она надеется, что бабушка пойдет вместе с ней – и всякий раз та с притворным оханьем хватается за поясницу.

– Ох, старые кости к погоде болят, не иначе. Возьми-ка ты лучше Бурре, с ним тебя никто не обидит.

Бурре – соседский пес, такой мохнатый, что в его шерсти можно найти столько репьев, сколько Кёрстен лет, по одному на каждое лето. У них в Роннебю все друг друга знают, так что хозяин никогда не держал пса на цепи. Возможно, поэтому Бурре вырос добрейшим псом и при встрече так и норовил лизнуть Кёрстен в щеку.

Да, с Бурре веселее шагать по лужам, и не страшна никакая буря.

– Нельзя, – Кёрстен убрала корзину за спину, когда пес начал принюхиваться к запахам. – Когда придем, Хельга вынесет тебе куриные кости от супа.

Уж их-то фру Росен точно не съест, ведь зубов у нее почти не осталось. Зато принесенные булочки она наверняка пересчитает несколько раз, а взамен позволит Кёрстен полчасика посидеть в библиотеке и полистать книги с картинками.

Дождь сменился снежной крупой, которая смешно шуршала по спине и капюшону. Но Кёрстен было очень тепло и сытно от двух плюшек с сахаром и корицей, а чай из самой большой в доме кружки до сих пор смешно булькал в животе. Пожалуй, следовало поспешить, ведь кроме Хельги никто больше не умел развязывать бабушки узлы.

Шлеп, шлеп – шагали резиновые сапожки по лужам, и редкие прохожие, завидев Кёрстен, приветливо улыбались и кивали ей вслед. Со своей огромной корзиной девочка и впрямь чувствовала себя Красной Шапочкой, вот только ее родная бабушка осталась дома, а фру Росен скорее бы сошла за колдунью, поселившуюся в лесной чаще.

А может, так оно и есть?

Бурре неожиданно встал как вкопанный и принялся рычать на абсолютно пустую дорогу. Кёрстен с недоумением огляделась, насколько это было возможно в теплой шали, повязанной крест-накрест поверх шапки – уже другой, без помпона, но с разноцветными кисточками на концах.

– Вот мы и снова встретились, принцесса.

Снова он. Кёрстен попыталась протереть глаза, уж слишком странно недавний незнакомец материализовался прямо перед ней, словно соткался из тумана. Сегодня он выглядел еще бледнее и в буквальном смысле просвечивал насквозь.

Бурре продолжал ворчать сквозь зубы, и – вот же странно, – вовсю жался к Кёрстен. И кто кого, спрашивается, должен был защищать?

– Прямо как в сказке. Корзина, серый волк, вот только, – Эйнар указал на желто-оранжевую шапку девочки, – цвет немного не тот.

– Иначе помпон не поместится, – Кёрстен пониже натянула капюшон и попыталась прошмыгнуть мимо. Пес трусил рядом и чуть не прихватывал зубами край дождевика: пойдем, мол, быстрее. Все правильно, маму надо слушать, да и сегодня новый знакомый почему-то уже не казался добрым волшебником. Кстати, отчего он так легко одет? Несмотря на непогоду, пальто незнакомца было нараспашку, а зонта не было и в помине.

– Я тебя чем-то обидел? – раздался позади недоумевающий голос, и снова белесая фигура возникла прямо у них на пути. Девочка ахнула и выронила корзину, а Бурре разразился оглушительным лаем.

– Прости, в прошлый раз не представился как следует, – незнакомец снял шляпу и поклонился. – Эйнар Росен к вашим услугам, маленькая фрёкен. И, как ты уже догадалась, я… не совсем человек.

Призрак, вот это да. Улле как-то хвастался, что видел на чердаке домового, но Кёрстен ему не поверила, ведь друг любил приврать при случае. А что из блюдца пропало молоко – так это неудивительно, ведь тетя Мадлен держала огромного серого кота, грозу мышей и непримиримого врага Бурре. И вот теперь Кёрстен познакомилась с самым настоящим призраком, и у него даже есть имя.

Погодите-ка. Росен? А он случайно не…

– Совершенно верно, – будто услышав ее мысли, подтвердил незнакомец. – Дело в том, что я являюсь дальним родственником той особы, что вряд ли одобрит размокшие под снегом булочки, – он поднял корзину и принюхался, – с корицей, ммм…

Хорошо, что бабушка для верности завернула выпечку в полотенце, так что вряд ли булочки успели промокнуть. Да и до замка оставалось всего ничего, из-за деревьев уже виднелась чугунная ограда с фигурными воротами. Умница Хельга даже потрудилась повесить фонарь; видимо, переживала, что они с Бурре собьются с пути в такую непогоду.

– Дяденька, а вы ведь еще долго не исчезнете?

– Надеюсь, – Эйнар по-доброму рассмеялся, и у Кёрстен отлегло от сердца. – Приятно осознавать, что тебе так рады.

– Конечно рады, – хотя Бурре, например, не стал мириться с таким соседством и потрусил вперед. Интересно, а что скажут дома, если призрак согласится заглянуть к ним на чай? – Просто я хочу, чтобы вас кое-кто увидел.

– Это вряд ли, – призрак заметно помрачнел. – Меня не всякий может увидеть.

– Значит, я вас вижу, а другие – нет?

– Стало быть, так.

Кхм, это усложняло дело. А пока девочка пыталась вспомнить все, что она когда-то читала или слышала о призраках, перед ними замаячила ажурная решетка. С внутренней стороны на воротах висел внушительного вида замок. Бурре, хитрец, уже успел пролезть под воротами и теперь дожидался их по ту сторону ограды.

Кёрстен молча пошарила в сугробе и вытащила прочный железный прут. Улле когда-то на спор сыграл на чугунных завитках гимн Швеции и сыграл довольно прилично. А вот у нее пока ну никак не хотелось получаться.

– Кёрстен! – хлопнула дверь, и от крыльца к ним заспешила высокая стройная девушка в переднике, с накинутой на плечи вязаной шалью. Рукава у нее были закатаны до локтя, а нос измазан чем-то белым. – Прекрати шуметь, сейчас же!

– Ох, Хельга! – уже знакомый незнакомец снова куда-то пропал, но Кёрстен было не до него. Выпитый час назад чай напомнил о себе. – Бери корзину и расстегни меня, пожалуйста, скорей!

Эйнар нарисовался вновь, стоило входной двери захлопнуться. Он задумчиво скользил взглядом по окнам, заключенным в массивные алебастровые рамы, покосился на треснутые мраморные вазоны с янтарно-желтыми бархатцами.

Vivat, crescat, floreat1, – угадывалось в барельефе, украшавшем парадное крыльцо. Каменные розы обвивали слова, так, что неподготовленному человеку могло показаться, что никакого девиза там и нет. Но он был, и что бы ни случилось в поместье за то время, что он отсутствовал, розы продолжали цвести, и на ограде, окружающей дом защитным кольцом, и в оранжерее – ему даже показалось, что он чувствует нежный, тонкий аромат бутонов.

Что ж, надо как следует осмотреться, – подумал Эйнар, направляясь вдоль посыпанной гравием дорожки. Затем он украдкой огляделся, не смотрит ли кто, подошел поближе – и шагнул прямо в кирпичную кладку, растворившись за глухой стеной.

Лорнет в черепаховой оправе

Фамильное зеркало в потемневшей раме с годами совершенно разучилось льстить. Раньше фру Росен доставляло удовольствие разглядывать собственное отражение, взбивать белокурые локоны и тайком от горничной подводить брови огарком свечи. А сейчас…

Сейчас волосы подернулись серебром, руки огрубели и по виду напоминали узловатые коренья, затянутые в перчатки, а глубокие морщины не скрывала даже жемчужная пудра, которую она по старой памяти продолжала заказывать вместе с кипой женских журналов. В последних, к слову, частенько печатали различные рецепты по сохранению молодости – стоит ли говорить, что она испробовала на себе всё, включая самые несуразные алхимические формулы. Старый конюх Андерн только посмеивался, доставая нужные ингредиенты – их ему приходилось писать печатными буквами на бумажке, ведь ни одна порядочная особа не осмелилась бы произнести вслух и половину из списка. Увы, ни истолченное в порошок крыло летучей мыши с чердака, напугавшей Хельгу до обморока, ни хваленая маска с перцем и бальзамом из яблочного уксуса не смогли остановить признаки надвигающейся старости.

Ладно, она могла бы еще смириться и приказать завесить все зеркала в доме. А фамильная трость, на которую приходилось опираться при ходьбе, не только облегчала ноющую боль в ноге, но и добавляла ее словам весомости – даже старая кухарка, разменявшая в прошлом году седьмой десяток, не осмеливалась перечить, стоило графине выпрямить спину и одарить ее пристальным фамильным взглядом Росенов.

Но вот эти сны…

То леденящие душу холодным одиночеством, с бесконечными коридорами и крутыми лестницами в никуда, то наполненные шуршанием шелка и отголосками вальса, вперемежку с позабытыми колыбельными – последних, к слову, она боялась еще больше, поскольку наутро хотелось только одного: запереться на ключ, закутаться с головой в простыню и тихонько плакать, обмакивая зачерствевшие булочки в остывший кофе. Вот только новая горничная благополучно затеряла не только ключ от кладовой, но и от хозяйской спальни, и потому каждое утро бесцеремонно распахивала тяжелые серые гардины, разгоняя сгустившиеся тени мокрым полотенцем.

Может, оно и к лучшему.

Зато на переодевание фру Росен тратила, как и прежде, не менее двух часов. Долой халат и теплую фланелевую пижаму – по ночам простыни становились настолько ледяными, что Росен позволила себе отказаться от элегантных кружевных пеньюаров. Хельга подавала ей тончайшую шелковую сорочку и панталоны, сверху – не менее трех нижних юбок, накрахмаленных до такой степени, что они могли стоять сами по себе. Платье из темно-лиловой шерсти, дважды перелицованное и расставленное в боках, зато добротное – такое прослужит еще не один год, а там можно будет пустить его на обивку парных пуфиков в прихожей. Пепельно-седые волосы взбиты и уложены в высокий начес при помощи черепаховых гребней. Такой же, с позолоченной ручкой, лорнет хозяйка всегда носила с собой в неизменном ридикюле из кожи крокодила – подарок дальнего родственника, осевшего в далекой Африке. В крохотных кармашках уютно разместился флакончик с нюхательной солью, носовой платок и матушкин молитвенник с резным костяным узором на обложке, заметно пожелтевшим от времени.

Порой, оглядывая себя в зеркало, фру Росен осознавала, что она и сама с каждым годом все больше становится похожей на черепашку: сморщенную, маленькую, настороженно вытягивающую морщинистую шею из складок своего чопорного наряда. И передвигалась она по дому примерно с той же скоростью – но, с другой стороны, ведь и спешить было некуда.

Припудрив напоследок нос и капнув на запястье капельку духов, навевающих воспоминания о пышных приемах, пикниках у моря и чаепитиях на пахнущей дождем веранде, фру Росен принималась хлопотать, как она это называла. Ничего, что из прислуги во всем доме остался только кучер, старая кошка, исправно гоняющая мышей в кладовке, кухарка, не способная приготовить ничего, кроме овсянки и подгоревших тостов, и вечно всем недовольная молоденькая горничная. Работы хватало всем и каждому.

И пускай из десяти комнат в конечном счете оставили незапертыми только две. Еще ее матушка говорила: чистота в доме – покой в душе. Поэтому каждое утро фру Росен лично шествовала из своей спальни в соседнюю гостевую, чтобы убедиться, что на полках нет ни пылинки, у камина сложены стопкой дрова, а постель застелена пахнущим мылом бельем с вышитой серым шелком монограммой в окружении плетистых роз. Где-то в глубине души у нее все еще теплилась надежда, что однажды на пороге появится отпрыск какой-нибудь дальней ветви их семейного древа. Долгожданный наследник, которому можно будет с легким сердцем передать заботу о родовом гнезде.

Скрипучие ступеньки, по которым она спускалась в гостиную, покрывала алая ковровая дорожка, вытоптанная до облезлых проплешин по центру, но без единой пылинки на оставшемся ворсе. Перила славно пахли воском – вообще-то их следовало натирать каждый божий день, но, сменив пятую служанку, фру Росен пришлось снизойти до одного раза в месяц. Ох, уж эта своенравная Хельга…

Затем хозяйка усаживалась в свое любимое кресло в гостиной, покрепче сжимала хрустальный колокольчик – и начинала раздавать всем неоценимые, как ей казалось, советы. С потемневших обоев на нее одобрительно взирали выцветшие фотографии родителей, а длинная вереница портретов в парадной напоминала о долге перед фамилией. Так уж получилось, что из всего многочисленного семейства она осталась одна. Если бы только брат послушал ее в свое время и женился…

После войны большую часть мебели и картин пришлось продать – до сих пор, скользя взглядом по непривычно пустым стенам, испещренным светлыми квадратами, хозяйка чувствовала угрызение совести. Но иначе им всем пришлось бы несладко, особенно когда из банка пришло письмо, на нестерпимо-белой бумаге с печатью, от которого у фру Росен на целых два дня разыгралась ужасная мигрень. А на третий день она решительно позвонила в колокольчик и вызвала горничную:

– Напиши господину Мауеру. Или нет, я сама ему позвоню!

Мауер приехал лично, в сопровождении двух помощников, и быстро разрешил вопрос с кредиторами. Все-таки недаром их семьи вели общие дела еще со времен Северной войны. Новую войну им удалось решить малыми жертвами, избавившись от залежей старых вещей на чердаке. Фру Росен тогда даже не захотела взглянуть напоследок на закутанные в мешковину и обложенные соломой призраки прошлой, благополучной жизни – к чему зря надрывать сердце? Зато после этого в поместье воцарился долгожданный мир.

На некоторое время.

А потом кто-то с завидной периодичностью начал делать набеги на их тихую обитель.

– Хельга! – голос у хозяйки дома был под стать ее колокольчику: немного надтреснутый, но достаточно громкий, чтобы разноситься по всем этажам. Или чтобы перекрыть адское громыхание прута по ограде. – К нам снова пытаются пробраться грабители!

***

В ванной комнате стоял огромный громоздкий шкаф с полотенцами. Всякий раз Кёрстен удивлялась, как у него не подломятся ножки, резные и длинные, как у жирафа. А раковина под начищенным краном была другой, не такой, как дома: большая и продолговатая, с ребристыми боками. Чтобы помыть руки, девочке приходилось вставать на низенький стул, да и открутить тугие медные бутоны-краны без помощи Хельги у нее никак не получалось.

– Наконец-то ты пришла! – сестра уже успела выхватить из корзинки обсыпанную сахаром слойку и теперь вдыхала аромат поджаренной корочки. С кухни тянуло совсем другими запахами: печеной рыбы и подгоревшей овсянки. – Я думала, не дотяну до вечера. Холод собачий, еще и кормят… хуже, чем Бурре, ей-богу.

Старая Бо за стеной загремела крышкой, так, что Кёрстен подскочила. Что сказать, характер у старой кухарки с годами становился все хуже. А вот слух, как ни странно, становился все лучше. Особенно, если подслушивать черед стакан. Появление в доме корзины с чужой снедью она воспринимала крайне болезненно, хотя и старалась не подавать вида.

– Зато потом, когда никто не видит, так и уминает бабушкины плюшки за обе щеки! – хихикая, призналась Хельга. – И всем рассказывает, как у нас домовые от рук отбились…

Оглядываясь вокруг, Кёрстен отметила про себя, что здесь не помешала бы помощь дюжины домовят, чтобы начистить медные котелки на стене и свести с потолка копоть. Кажется, при всей своей любви к чистоте, фру Росен на кухню не захаживала. Оно и понятно, с ее-то ногой.

Или стоило пригласить бабушку на неделю-другую. Уж она бы точно навела во всем доме чистоту. Однако по непонятной причине, бабушка наотрез отказывалась зайти в Росенхольм.

– Ты не думай, я тоже смотрю на все это, смотрю… – грустно вздохнула сестра, проследив за ее взглядом. – Мне дай волю, я бы здесь все вычистила, сверху донизу. Но хозяйка заставляет каждый день стирать белье, будь оно неладно. А что его стирать, если оно и так чистое?

Да уж, стойкий запах мыла чувствовался уже в прихожей. А сама хозяйка выглядела такой же чистой, как кустик бегонии, с которого бабушка каждый день любовно стирала пыль, листик за листиком. А еще фру Росен была похожа на капусту: из-под одной юбки у нее проглядывала другая, а поверх платья были надеты две кофты и еще красивая шаль с переливающимся на свету рисунком.

Холодно. У Кёрстен, пока она шла по коридору, даже пар изо рта шел. И как можно жить в такой холодной громадине?

В гостиной, к счастью, горел камин, и обои были теплого, янтарно-желтого оттенка, отчего в комнате было почти уютно. Пока сестра наливает чай и пристраивает на крохотном столике плетеную корзиночку с выпечкой, Кёрстен успевает устроиться на алой бархатной подушке с ножками – кажется, та называется танкеткой2или как-то еще смешно. У противоположной стены стоит такая же, и на ней в одной и той же позе спит кошка с седыми усами. Хозяйка называет ее Элизабет и очень хвалит, а иногда берет на руки и начинает чесать за ухом – кошка тогда принимается мурчать, громко, на всю гостиную, даже еще громче, чем их Никса.

Сама фру Росен всегда сидит в кресле с шелковыми розами; на подголовнике пришита кружевная салфетка – бабушка сама ее вывязывала целую неделю, но отчего-то просила ничего не рассказывать хозяйке, и Хельге пришлось выдумать, будто это она связала. Зато получила надбавку к жалованию.

А отчего хозяйка так невзлюбила бабушку Ноэль, Кёрстен не знала. Более того, забыла и сама бабушка, или же просто не хотела говорить.

– Кажется, погода сегодня просто чудесная, – проговорила фру Росен, поглядывая на окно, за которым снег валил как из прохудившейся подушки. Еще немного, и засыплет весь Роннебю – и тогда придется ждать, пока дядя Альфред на своей лошади не расчистит дорогу.

А где же Эйнар? Вдруг его тоже засыпало с головой?

Кёрстен открыла было рот, но хозяйка вовремя заметила и укоризненно постучала ложечкой о чашку. По ее мнению, младенцы, как она называла Кёрстен, должны молча пить свой чай и не мешать взрослым.

Хельга принесла поднос, на котором среди белого фарфора выделялась большая кружка с божьими коровками и деревянной ручкой – ее специально заказали в лавке, чтобы было удобно и не горячо держать. Сегодня Кёрстен решает вести себя как благовоспитанная леди, с удовольствием демонстрируя графине свои новенькие нежно-сиреневые митенки, и даже оттопыривает мизинец, когда берет чашку.

Хельга прыскает в кулак, зато фру Росен одобрительно кивает и добавляет себе еще ложечку сахара. Зоркая Кёрстен замечает, как крышка у сахарницы сама собой откидывается, и над ней на короткий миг показывается чья-то бледная прозрачная рука…

– Я бы на твоем месте больше внимания уделяла своему чаю, дитя, – строго одергивает ее графиня, и горячий чай не успевает пролиться на ковер. Когда-то давно Кёрстен не удержала красивейшую фарфоровую чашечку с розовощеким ангелом. До сих пор ее жалко, а еще жальче было Хельгу, которой пришлось потом долго извиняться, да еще и отчищать пятно с пуфа.

Чай отдает сосновыми шишками и никак не хочет заканчиваться, хотя сестра предусмотрительно налила его ровно половину кружки. Но с собой в библиотеку его взять не разрешат, такое правило. Хотя так приятно было бы погреть озябшие руки прежде, чем браться за книги.

Наконец, получив последние наставления и выслушав вдогонку новый рецепт избавления от зубной боли, Кёрстен припустила сперва по коридору, затем направо – и по скрипучей винтовой лестнице на второй этаж. Библиотека располагалась в маленькой круговой башне, и книг там было столько, что у девочки каждый раз глаза разбегались. В первую очередь, естественно, были тщательно изучены все книги с картинками – но их было не так много, и из них настоящих, цветных иллюстраций было всего два маленьких томика детских сказок. Далее на очереди были карты: огромные атласы приходилось разворачивать на столе, а потом звать на помощь Хельгу, потому что разложенные страницы никак не хотели складываться обратно. На каждой карте Кёрстен пыталась рассмотреть родной Роннебю, но пока сумела отыскать лишь Рим и Ронду.

– Кхм, я бы начал во-он с того стеллажа, – накрытый белой тканью стул напротив вдруг сам собой отодвинулся, и на нем мало-помалу начали проступать очертания мужской фигуры.

Призрак!

Наверняка тот же самый, что воровал внизу сахар из серебряной сахарницы.

– Тихо-тихо, постой! – прозрачная рука успела ухватить ее за рукав, когда Кёрстен взвизгнула и повернулась было, чтобы сбежать. Конечно, она вырвалась. Но вот дверная ручка предательски щелкнула, и сколько девочка ее ни дергала, дверь не открывалась.

– Кёрстен, это же я. Не узнаешь?

Она недоверчиво покосилась на темно-серый сюртук и душистую розу в петлице. На ярко-желтых лепестках все еще виднелись капельки росы, будто цветок вот буквально только что сорвали в оранжерее. Те же ясные серые глаза под густыми бровями, только седины на висках прибавилось, и щеки казались уже не такими бледными, как раньше.

– Ты что, постарел?

Эйнар озадаченно потер небритый подбородок и рассеянно развел руки в стороны.

– Да вот, просто во всем доме не сумел найти бритвенный набор.

– Надо было у Андерна попросить, – уверенно ответила девочка, протопав среди полотняных айсбергов к указанному шкафу. – У него борода как у Томте.

Кёрстен с восторгом вытаскивала слежавшиеся кипы картонных книг, невзрачных и потрепанных снаружи – зато внутри перед девочкой раскрылся целый сказочный мир! С каждой новой страницей вставали ажурные замки с подъемными мостами и цепями из золотой фольги, бисерный виноград свисал с колонн древнегреческого храма, отражавшегося в зеркально-гладкой серебряной реке с алыми и белыми карасями. А в самой маленькой книжечке обнаружилась крохотная спальня с картонной кроваткой, щедро усыпанной бумажными фиалками, и самая уютная на свете ванная комната, где из прорези над лаковой раковиной торчало белое полотенце из салфетки.

– А теперь взгляни-ка вот сюда…

Эйнар нажал на деревянную завитушку, и часть массивной полки откинулась вниз. Внутри оказалась темнота – вязкая, как яблочное повидло. А еще перевязанный бечевой пухлый конверт, из которого во все стороны торчали спички.

– Помнится, мы с сестрой часами могли в них играться, когда были маленькими, – в руках у призрака оказался сначала чародей в линялых синих одеждах и с засунутым в карман кончиком длиннющей бороды, затем парочка принцесс в настоящих атласных платьях…

Персонажи самых разных сказок перемешались, но так играть было даже интересней. В итоге Синяя Борода сразился с Ланселотом, а Красная Шапочка уверенно направилась в замок к Спящей царевне, чтобы разбудить ее к полуденному чаю. За игрой оба не заметили, как быстро пролетело время, и за окном совсем стемнело.

– Похоже, кому-то придется заночевать в гостях, – Эйнар кивнул на массивную бронзовую сову, которая держала в лапах увитый плющом циферблат. Маленькая стрелка указывала на витую восьмерку, значит, мать уже успела вернуться домой, а бабушка накрыла стол к ужину. – Надеюсь, дома тебя не хватятся?

– Здесь есть телефон, можно позвонить, – сама Кёрстен нисколечко не волновалась. Ведь с ней был Бурре, значит, заблудиться она точно не могла. К тому же, она уже не раз оставалась в гостях. Придется, правда, спать в одной кровати с Хельгой, а она страшно храпит, когда устает за день.

– Как тебе перспектива поесть на ночь горелой овсянки с треской? – призрак с улыбкой вытащил из-за пазухи пахнущую корицей булочку. Как ни странно, та была еще теплой, и даже глазурь нисколечко не обсыпалась.

– Здесь есть нельзя, – девочка с сожалением отодвинула от себя бумажные сокровища. Ну и размахнулись они, на весь огромный стол, застеленный белоснежным покрывалом. Достаточно было лишь хорошенько выбить ткань во дворе, а затем расстелить вновь, чтобы к приезду нежданных гостей в комнатах не было ни пылинки.

Живот предательски заурчал. Нет, вонючую треску ей вовсе не хочется, но может быть, на кухне найдется немного молока с вареньем.

– Ты все еще здесь?

Это Хельга наконец решила вспомнить про нее. Шурша юбками, сестра с шумом опустилась на стул, который всего минуту назад занимал призрак. И чего он прячется от всех?

– Я про тебя и забыла совсем, – призналась Хельга, вытаскивая из кармана передника прозрачный леденец в шуршащей упаковке. – Хочешь? Нашла на подоконнике. Кажется, в этом доме еда не только исчезает, но и появляется сама по себе.

Леденец был зеленым, цвета хвои, а на вкус кисло-сладким, как барбарис и земляника.

– Скажи, а ты не встречала здесь призраков? – хитро спросила Кёрстен. Хельга в ответ лишь рассмеялась и махнула рукой.

– Сплошь и рядом. Вот, к примеру, вчера просыпаюсь я от шума на кухне. Вижу: стоит старуха в белом, ест кашу прямо из кастрюли, половником. Увидела меня, и как завизжит по-немецки. Ну, или по-голландски, кто ее разберет. Оказалось, нашей Бо среди ночи взгрустнулось.

– А так, чтобы по-настоящему?

Хельга ненадолго задумалась, а потом зябко повела плечами.

– Как знать. Дом-то старый, все скрипит и пощелкивает на свой лад. Если б я прислушивалась, давно бы поседела, как хозяйка. А так ходил тут на днях призрачный кот, мяукал. Но наша Лисбет на него так шикнула, что тот под плинтус забился и пропал, я его и разглядеть толком не успела.

Я вот подружилась с одним, – так и подмывало сказать Кёрстен, но тут в дверях она увидела Эйнара. Прижав палец к губам, тот отрицательно покачал головой. Сестра сидела прямо напротив, но продолжала спокойно сосать леденец. Не видит. А значит, все равно не поверит.

– Ладно, пошли на кухню, посмотрим, чем тебя кормить, – Хельга гибко, по-кошачьи, потянулась, осматривая разложенные на столе книги. – Дяде Альфреду я уже позвонила, он все бабушке передаст.  Ты так смешно играла сама с собой, что жалко было тебя отвлекать. Какая же ты все-таки малышка, Кёрстен! Все еще разговариваешь с выдуманными друзьями.

Эйнар с трудом подавил смешок и заговорщически подмигнул девочке. А потом вытащил из рукава точно такой же леденец, зеленый, с ярко-алой полоской посередине, и медленно растворился в полумраке коридора. И даже не заметил, проходя мимо гостиной, как фру Росен поднесла к глазам свой лорнет и пристально посмотрела ему вслед.

Прерванная месса

Итак, Эйнара видела только она одна.

Кёрстен такой расклад мало удивлял. Со взрослыми всегда так: вечно строят из себя умных, а сами не в состоянии рассмотреть того, что у них под носом. Оставалось проверить, смогут ли увидеть ее друга Нильс и Улле.

Братья Не-Разлей-Вода, как их все называли, жили в доме тети Мадлен. Она и приходилась им родной тетей, но младший Нильс упорно называл ее мамой. Кажется, за это она любила его больше всех на свете, да и кто в Роннебю не любил добродушного Малыша, который еще и заикался, когда пытался что-то сказать?

Муж тети Мадлен, Альфред, держал в городе небольшую лавку, где можно было купить лопаты, удобрения, точильные камни и многое другое, без чего в хозяйстве не обойтись. Они с Мадлен потеряли на войне сына, а потом пришлось еще приютить приехавшую из столицы сестру дяди Альфреда. Та родила Нильса незадолго до окончания войны, а потом долго болела. Кёрстен смутно помнила невысокую полную женщину с ярко-рыжими волосами, вечно молчаливую и кашляющую в платок. После похорон тетя Мадлен убрала все вещи золовки на чердак и старалась не вспоминать о ней лишний раз. Улле, кажется, хранил медальон с портретами родителей, но его он никому и никогда не показывал, ни Кёрстен, ни даже брату.

Нильсу шел всего третий год, поэтому с ним Кёрстен никогда не дралась. А вот с Улле, который был на целых две головы ее выше, они то и дело устраивали потасовки. То он стащил ее любимую точилку – тяжелую, ярко-красную, и сделал из нее грузило для своей удочки. То выдумал, что бабушка Ноэль – самая настоящая фея, поэтому не стареет, и пирожки у нее получаются лучшие во всей округе. Кёрстен тогда знатно его поколотила, а потом долго плакала на чердаке. Потому что раньше феи жили в лесу недалеко от Роннебю – бабушка сама лично их видела, давным-давно, когда девчонкой ходила за хворостом. Но потом людей стало больше, неподалеку провели железную дорогу, и феи ушли. Превратились в деревья или просто рассыпались сухими листьями. Если бабушка фея, то и она когда-нибудь так уйдет. А этого Кёрстен очень не хочется.

И вообще бабушка на самом деле очень старая. Она почти ровесница фру Росен, ну или на пару лет младше. И тоже всегда ходит с палочкой – только она у нее легкая, невесомая, вырезанная из бузины и с гроздью деревянных ягод на рукоятке.

Точно, трость…

Вчера она обратила внимание, что у графини рядом с креслом стояла точно такая же трость с серебряным набалдашником, что и у Эйнара. Значит, их было две? Или же ее знакомый каким-то образом заставил одну и ту же вещь раздвоиться?

Сам призрак не показывался уже целых два дня. Возможно, он решил остаться в поместье. Раз так, следовало хорошенько расспросить Хельгу после воскресной службы: не заметила ли она в доме что-нибудь необычное, вроде чихающих от пыли прозрачных незнакомцев в повозке? В том, что они еще увидятся, Кёрстен даже не сомневалась, ведь какой бы нелюдимой и замкнутой ни была фру Росен, в церковь она ездила исправно каждую неделю.

В это воскресенье погода решила их порадовать солнышком. Распогодилось настолько, что снег, успевший накрыть все сплошным покрывалом, остался лишь кое-где на траве, а дорожки оказались совершенно чистыми. Вот и хорошо, иначе бы пришлось идти в церковь в старых резиновых сапогах, а их Кёрстен не очень любила. В них было хорошо мерить лужи и шлепать по раскисшей дороге в лес, а когда на тебе красивое платье, лучше к нему надеть новенькие начищенные ботиночки со шнуровкой!

Церковь была новой, и построили ее у самой бухты. Получилось красиво: ажурное белоснежное здание на фоне моря, ярко-синего летом и серого зимой. Кёрстен повезло, от ее дома до кирхи было всего полчаса пути. И почти каждое воскресенье за ними на повозке заезжал дядя Альфред с женой.

Вот и сегодня, не успели они выйти, как у калитки остановилась коляска с откидным верхом. Потряхивая длинной челкой, чубарая в яблоках Фригг нетерпеливо переступала с ноги на ногу, пока они рассаживались на скрипучих кожаных сидениях. Дядя Альфред помог бабушке взобраться на подножку, хотя ему было нелегко управляться с одной рукой.

– Ну что, – отдуваясь, он грузно плюхнулся на козлы рядом с Улле и поправил съехавшую шляпу. – Все готовы?

Мама сегодня была такая красивая, в белой шали и шляпке с незабудками. Бабушка тоже принарядилась и надела свою любимую голубую вязаную кофту, на которой было много-много маленьких кармашков с пуговками. Некоторые заметно топорщились от спрятанных внутри подарков: засахаренных орехов в хрустящей обертке, разноцветной тянучки и других сюрпризов. После службы вся детвора Роннебю окружала бабушку Ноэль плотным кольцом, и та одаривала каждого, вытаскивая из очередного кармана то крохотную раковинку, то пушистую игрушку из валяной шерсти. Кёрстен тоже вставала в очередь, хотя вообще-то прекрасно знала, откуда берутся все эти сокровища: из бабушкиной плетеной корзины для рукоделия, доверху заполненной бархатными мешочками с бусинами, мотками разноцветной шерсти и старыми флакончиками из-под духов. Порой, в непогоду, когда на улицу выходить ну никак не хотелось, на кухонный стол ставилась старенькая швейная машинка, из шкафа доставались заготовленные впрок отрезы ткани, и начиналось волшебство…

На прорехи и дыры, без которых не обходится ни одна детская игра, ставились разноцветные заплаты и расшивались бисером; ставшие малы вещи откладывались до поры до времени, а после объединялись в стройный двухцветный ансамбль. Бабушке Ноэль хватало одного лишь взгляда, чтобы определить, где нужна вышивка, а где лучше сделать еще одну строчку или заложить складку. В Роннебю говорили, что у бабушки золотые руки – но даже наперсток у нее был самым обыкновенным, медным. А вот на ее руки Кёрстен готова была смотреть часами, и нет, они не были золотыми; самые обыкновенные натруженные, жилистые руки, которые одинаково хорошели умели и стряпать, и шить, и при случае дать хорошего щелчка по носу, и ласково пригладить растрепавшуюся челку.

Покачнувшись на рессорах, коляска трогается, и Кёрстен искоса рассматривает сидящую напротив тетю Мадлен. У нее дома тоже на комоде стоит корзина с рукоделием, но одевается она каждое воскресенье в одно и то же скучно-серое платье и шляпку с черной вуалью. Мама говорит, что тетя Мадлен так грустит о сыне, даже в молитвеннике между страниц у соседки припрятана его фотография, и во время службы Мадлен то и дело доставала фотокарточку, утирая слезы кружевным платочком. Кёрстен в такие моменты становилось ее очень жаль, настолько, что она была готова подарить свой любимый шарф с вышитыми канарейками или новенькие митенки.

Но сейчас тетя Мадлен отрешенно смотрит куда-то вдаль, поджав сухие губы, и держит на коленях Нильса. Тот, завидев Керстен, расплывается в широкой улыбке.

– Фаффли, – доверительно сообщает он, крепко вцепившись в повязанное полотенцем блюдо с крышкой.

– Мы же договорились, милый, что это наш секрет! – шикнула на него тетя Мадлен и подозрительно покосилась на Кёрстен. Наверное, испугалась, что та начнет канючить и клянчить сладости. Подумаешь! Кёрстен ведь уже не маленькая, да и на завтрак у них были пышные оладьи с сиропом, а стоит ей попросить, вечером бабушка тоже испечет вафли, горячие и хрустящие, с лимонным кремом.

– О, какой аромат, – сидевшая рядом бабушка Ноэль одобрительно улыбнулась. – По старинному семейному рецепту? Сразу чувствуется, не пожалели пряностей. Преподобный Себастьян язык проглотит!

– Ну, это лишнее, – фыркнула в ответ тетя Мадлен. – Ему как-никак еще проповедь читать.

Улле, повернувшись, сделал брови домиком и очень похоже ее передразнил. Чтобы не рассмеяться, Кёрстен спрятала лицо в пушистой маминой шали. От нее, как и от всей одежды в их доме, пахнет летом, медом и сухими травами. Мадлен, глядя на них, еще крепче прижимает к себе Нильса, и тот, укачавшись на тряской дороге, начинает клевать носом.

– Осторожней, не вырони блюдо, – предостерегает его бабушка. – Дай-ка я подержу вместо тебя. А вон и церковь уже виднеется!

Действительно, впереди показался высокий медный шпиль с крестом. Бабушка рассказывала, что средства на церковь собирали всем Роннебю, а когда пришло время устанавливать крест, каждый подошел и приложил руку к куполу, чтобы отпечаток ладони навсегда остался на сверкающем металле. Кёрстен очень жалеет, что она тогда еще не родилась. Если бы ей выдалась такая возможность, она бы целое письмо написала Боженьке: с крыши ведь наверняка гораздо ближе и легче читать, чем с земли.

В церковном дворе уже собрались прихожане. Предыдущий пастор разбил у главного входа целый цветник, и сейчас, пусть и присыпанные снегом, некоторые розы еще упорно цвели ярко-желтыми и пунцовыми бутонами. Рядом с главным зданием располагалась библиотека, правда, не такая большая, как в поместье фру Росен. В будние дни ее часто использовали для занятий церковного хора – куда, к слову, пробовалась и Кёрстен, но выяснилось, что она поет слишком громко и совсем не по нотам. А вот Улле взяли – и, пожалуй, больше всех этому удивился он сам. Взяли под честное-пречестное слово, что он не будет паясничать во время службы, и даже выдали нарядную белоснежную одежду с вышитыми на спине крыльями. Кёрстен перестала завидовать только тогда, когда дома ей пообещали точно такой же костюм ангела на Рождество. А Хельга, когда узнала, долго хохотала и наконец выдала, что сестре больше подойдет костюм вихтеныша3. Такая уж Хельга, вечно ляпнет первое, что в голову взбредет…

А вот, к слову, и она.

В церковный двор въехала скрипучая повозка, сохранившаяся, наверное, еще со времен короля Гюстава. Вечно понурый мерин Локки напоминал самого короля, как если бы тот дожил до наших дней в образе заколдованного коня. Фру Росен сидела на заднем сидении, приложив к лицу кружевной платок, надушенный лавровишневыми каплями. Хельга, которая раньше то и дело отлынивала от церкви, с появлением преподобного Себастьяна стала прямо-таки образцовой прихожанкой. Более того, она даже потратила половину месячного жалованья на новую шляпку, которая того и гляди норовила у нее слететь на ноябрьском ветру.

А рядом с кучером, конечно же, удобно расположился невидимый для всех Эйнар. Завидев Кёрстен, призрак галантно приподнял шляпу и послал ей воздушный поцелуй.

– Улле, погоди, – девочка дернула друга за рукав. – Видишь вон того человека? Ну, там, на повозке?

– В шляпе который? – парень прищурился. – Странный какой-то, вроде не видал его раньше.

Во-от. Что и требовалось доказать. Кёрстен обернулась в поисках Нильса, но того дядя Альфред уже занес внутрь.

– Чего улыбишься? Он твой знакомый, что ли? – подозрительно спросил Улле, но тут позвали и его самого: служба вот-вот должна была начаться. А загадочный Эйнар снова пропал, будто сквозь землю провалился. Или, вернее, прошел сквозь стену.

В притворе сладко пахло воском. Каждый раз на входе Кёрстен запрокидывала голову, чтобы полюбоваться на резной потолок, украшенный фресками. Почти все они изображали библейские сюжеты, связанные с морем: переход евреев через расступившиеся стеной волны, тонущий апостол Петр и ковчег Ноя с летящей через шторм голубкой, державшей в клюве зеленую веточку. А еще вниз на тонких бечевках спускались фигуры корабликов – дары спасенных моряков. Нильс, задремавший на руках у тети Мадлен, оживился и запрокинул голову, разглядывая резные фигурки. Кёрстен знала, что под пазухой у него всегда спрятан сделанный братом кораблик из сосновых щепок и зубочисток. Каждый раз, встретив на своем пути достаточно глубокую лужу, Нильс часами мог сидеть, наблюдая, как утлое суденышко скользит по водной глади. Кажется, он абсолютно точно решил стать матросом, когда вырастет, а Улле в ответ тут же пообещал устроиться капитаном, чтобы присматривать за братом. Шутник, ведь на капитана нужно много и долго учиться, так сказала мама. А учиться Улле никак не хотел, несмотря на уговоры и шлепки от тети Мадлен. Вместо уроков братья предпочитали часами напролет бродить по городу, по полям и в лесу, или же пристраивались помогать в лавке. Считал Улле, к слову, даже быстрее дяди Альфреда, легко обходясь без счетной машинки.

Сама Кёрстен пока не знает, кем хочет стать. Может быть, художником – как тот, что устроил им неземную красоту в Роннебю, вставив в храме вместо обычных стекол цветные витражи. Всякий раз, когда светит солнце, на белых стенах играют волшебные блики – и тогда у всех, даже у хмурого сапожника Улофа, лица светлеют и на душе становится так легко-легко. А уж когда начинает играть орган…

– Тсс, не вертись, – одергивает ее мама. А Кёрстен просто очень хочется, чтобы Улле заметил ее новое платье. Она даже специально села для этого с краю, у прохода. На белом-белом вязаном полотне бабушка вышила ветки рябины и пару синиц. Время от времени Кёрстен подносила к носу рукав – не потому, что забыла носовой платок, тот преспокойно лежал в грудном кармашке. Просто от платья уж очень хорошо пахло сушеными травами и ягодами.

– Будто лето вернулось, – раздался у нее над плечом чей-то шепот. Взвизгнув, девочка подскочила, заработав еще один неодобрительный взгляд мамы. А самое обидное, что сиденье позади было пустым. Ну, или почти – если не считать страшно довольной призрачной физиономии.

И ведь ничего нельзя ответить при всех, – надула губы Кёрстен, решив стойко игнорировать настойчивое покашливание сзади. Тем более, что подошел черед петь ее любимый псалом. Номера хоралов были видны на деревянной табличке, украшенной сверху резной крышей на манер домика. Петь со всеми прихожанами было проще, чем в хоре. Во всяком случае, никто ее не одергивал и шикал, а уж какие ноты выводил громогласный бас дяди Альфреда!

Улле, причесанный и похожий на ангелочка в своем белом балахоне, встретился взглядом с Кёрстен и сделал страшные глаза. Вот дурак, думает, она просто так рассмеется, как же. Кёрстен в ответ пригрозила ему пальцем, но парень все не унимался. Кажется, его брови сегодня сошли с ума и решили денек пожить своей жизнью. И как только он умудряется строить рожи и при этом ни разу не сфальшивить?

А ведь если подумать, Улле упорно указывал куда-то вниз…

– Фаффли! – во всеуслышание заявил Нильс, указывая пальцем на проход между рядами. Тетя Мадлен отвлеклась от своих горестных мыслей и наскоро сделала ему замечание, чтобы не ёрзал, но Малыш все не унимался и смотрел куда-то под кресло. Кёрстен тоже опустила глаза и…

Крепко зажмурилась. Раз и другой. Но все равно на пурпурной ковровой дорожке стоял человечек. Пуговицы на его одежде смазались, будто кто-то капнул сверху малиновым джемом, сахарная глазурь на лице откололась, из-за чего щербатая улыбка казалась немного жуткой. Помахав Кёрстен ручкой, пряник живо шмыгнул за чьи-то начищенные сапоги и был таков.

– Ой, смотрите, пряничный человечек! – раздался звонкий голос старой Оке, которую взрослым детям приходилось кормить с ложечки, как ребенка.

– И вон там.

– И у нас, – послышалось из разных уголков храма. Дети повскакивали со своих мест и принялись с визгом носиться за прыткими сладостями. Но поймать человечков оказалось не так-то просто: они ловко шмыгали между рядами, прячась в складках юбок прихожанок или за ножками кресел. Службу пришлось прервать и поднялась знатная суматоха, в которой участвовали и некоторые взрослые. Остальные недоуменно озирались, пытаясь понять, отчего все вдруг принялись галдеть. Тщетно отец Себастьян пытался призвать всех к порядку со своей кафедры. К слову, один из человечков умудрился взобраться даже туда, и теперь пресмирно сидел, свесив ножки в раскрошившихся сахарных башмачках.

Что-то заподозрив, Кёрстен взглянула на бабушку, и та хитро ей подмигнула, продолжая чинно сидеть с молитвенником в руках. Если она может видеть волшебных человечков, может, и Эйнара тоже разглядит?

– Бабушка, посмотри, пожалуйста, назад. Ну пожалуйста, – взмолилась Кёрстен. Чего уж там, все равно вокруг стоял шум да гам. Эйнар весь подался вперед и даже помахал рукой у Ноэль перед лицом. Но бабушка равнодушно скользнула взглядом по креслу позади них и пожала плечами.

Не видит, – огорчилась Кёрстен. Точно не видит, ведь притворяться бабушка не умела, а если и пыталась, ее выдавали лукавые морщинки в уголках глаз. Значит, придется и дальше скрывать от нее существование призрачного друга, жаль. А так хотелось с ней поделиться своим секретом…

Зато Нильс глядел на незнакомца во все глаза, а особенно на его трость – определенно ту же самую, что и в поместье, разве что чуть посветлее. Кёрстен даже захотелось немедленно пройтись до первого ряда, где в одиночестве сидела фру Росен, чтобы проверить.

И все же, откуда было взяться в церкви пряничным человечкам?

Ее раздумья прервал пронзительный визг со стороны трапезной. Тут подскочила уже не одна только Кёрстен, а призрак устало прикрыл глаза ладонью и совсем слился с выцветшей бархатной обивкой.

– Мои вафли! – чуть не плакала тетя Мадлен, держа в руках пустое блюдо. – Мой десерт по семейному рецепту – пропал!

Охота на пряничных человечков

Когда-то в Роннебю была своя мельница. Крепкий сруб на каменном фундаменте, говорят, был старше развесистой ивы, что росла у самой воды. Чтобы обхватить могучий ствол, Кёрстен, Улле и Нильсу нужно было взяться за руки и все равно пришлось бы звать на подмогу бабушку или дядю Альфреда. Со временем деревянные бревна потемнели от дождя, обросли мхом и лишайником, а вся поляна так густо заросла молодняком, что за деревьями почти невозможно было разглядеть покосившееся строение. Идеальное место, которое местная ребятня выбрала для своего тайного штаба.

Правда, в последнее время встречи все чаще стали переносить на ферму дяди Альфреда, которую он не стал продавать, хотя она и находилась далековато от их настоящего дома. Когда-то на ней выращивали скот, но после войны тетя Мадлен наотрез отказалась заниматься хозяйством, ссылаясь на свой радикулит и вечную мигрень. Так что, наняв в работники весельчака Юстаса, недавно окончившего университет, но так и не сумевшего приспособиться к столичной жизни, Альфред решил разводить кроликов. Кёрстен обожала возиться с пушистыми милахами, только старалась не думать, что обжигающее жаркое с овощами, которое бабушка готовила по субботам, стоило жизни одному из ушастиков.

Чтобы дети не топтали траву на лужайке, дядя Альфред, не без помощи Улле, построил им самый настоящий домик на дереве. К деревянной платформе вела винтовая лестница с перилами, так что любой, даже малыш Нильс, мог безбоязненно карабкаться вверх и вниз по сто раз на день. Улле, конечно, страшно гордился, что именно его позвали помогать, и бессовестно пользовался своим положением, заставляя остальных обращаться к нему не иначе, как Капитан.

И все же старая мельница упорно влекла их к себе. А запреты взрослых лишь раззадоривали интерес. Никто не знал, что случилось с мельником и почему такое хорошее место оказалось заброшенным. Поговаривали, дело было в неразделенной любви. Еще кое-кто шепотом рассказывал историю об альвах, населявших лес много лет назад. Вроде бы, никто не утопился и не умер, но все равно покосившаяся постройка имела дурную славу, поэтому никому из местных и в голову не приходило починить мельницу – да и зачем, если муку можно было купить в любом магазине, а в местной булочной каждое утро пекли ароматные булочки с шафраном и корицей.

Мама тоже строго-настрого запрещала Кёрстен ходить к ручью, даже зимой. Но в этом году Улле научил девочку плавать, так что бояться было нечего. Вот почему, когда мальчишки собрались в лес на поиски пропавших пряников тети Мадлен, Кёрстен увязалась вслед за ними.

– Интересно, что такого тетя положила в тесто, что все так обернулось?

Да, давненько в Роннебю не случалось ничего подобного. К слову, в суматохе именно Кёрстен первой сообразила, что делать. Бурре, предварительно обнюхав пустое блюдо и слизав крошки, теперь неспешно трусил вдоль улиц. Если бы снег не растаял, отыскать пропажу было бы намного легче. Теперь же лишь изредка маленькие следопыты замечали крохотные круглые следы в палисадниках, да пару раз успели подобрать леденцовые пуговки-драже. А однажды в снегу обнаружились аккуратные отпечатки мягких лап…

– Кошка! – дети обреченно переглянулись. – Уж если не съест, то точно утащит куда-нибудь.

Так, от улицы к улице, они и вышли к лесной опушке. Там следы наконец-то воссоединились: четыре строчки весело бежали вглубь чащи, пятая зигзагами скакала следом. Все-таки сладкие творения тети Мадлен оказались на редкость шустрыми, раз за какие-то полчаса успели оббежать почти весь городок.

– Почему ты так уверен, что они побегут именно к мельнице?

– Если где и осталось волшебство, так это там! – уверенно ответил Улле. – Я на днях там задержался до потемок – такое увидел!..

Рассказывать о своих похождениях он мог бесконечно – совсем как дядя Альфред про то, как он потерял руку. Причем, всякий раз история обрастала все новыми подробностями, а то и вовсе приобретала неожиданный поворот.

– Надеюсь, они не размокнут от снега. Пряничный человечек без ног – брр, то еще зрелище, – передернула плечами Кёрстен.

– А что мы, вообще-то, будем с ними делать, когда найдем?

– Съедим, – отозвался Нильс и весело рассмеялся. Когда дело касалось отдельных слов, заикаться он почти переставал. Кёрстен попыталась было нахлобучить старую кепчонку ему на голову, но Малыш оказался проворней и убежал вперед.

– Жаль, мешочек с камешками остался дома4, – пробормотала девочка, когда над ними сгустились заснеженные кроны буковой рощи. За поворотом лиственный лес сменился еловым бором, а дальше заброшенной мельницы Кёрстен никогда не заходила. Не то, что Улле – тот хвастался, что знает весь лес как свои пять пальцев. Хотя, если начистоту, один раз он там по-настоящему заблудился, и его пришлось целый день искать всем Роннебю, с собаками и фонарями.

– Эй, – окликнул ее Улле. Кёрстен и не заметила, как задумалась, неспешно пиная еловую шишку по дороге. – Так что это за мужик такой, в шляпе?

– Его зовут Эйнар, и вовсе он не мужик, а родственник фру Росен, – сердито отозвалась Кёрстен. Если подумать, призрак вполне мог бы им помочь, с его-то способностью проникать куда угодно. Тогда им не пришлось бы тратить время на фру Перссон, которая была немного не в себе, да и к тому же глуховата. Но Бурре застыл перед ее домом как вкопанный и наотрез отказывался идти дальше. Пришлось им тарабанить в окна и дверь, пока хозяйка не решила, что они сошли с ума, и не выплеснула на них из окна остатки мясного супа. Суп, к счастью, уже успел остыть, зато пес, перехватив разваренную куриную спинку, наконец-то соизволил продолжить поиски.

Правда, сейчас Бурре вовсю игрался с Малышом. Восторженный визг мальчика сменился истошным воплем, когда вся троица прошла поворот на мельницу.

– Тут человек пом-м-мер!

Переглянувшись, Улле и Кёрстен бросились к нему со всех ног. Действительно, на поляне в свежевыпавшем снегу темнела вытянувшаяся среди сухостоя фигура. Кёрстен побелела, Улле тоже застыл на месте, разом растеряв весь свой пыл. Нильс, раскрыв рот пошире, огласил поляну жутким ревом, способным разбудить мертвого. По крайней мере, их «мертвец» внезапно приподнялся, растерянно потирая заспанные глаза.

Эйнар, ну конечно.

– А я-то все гадала, куда ты пропал!

– Думала, я сбежал, потому что не хотел участвовать в поимке беглецов? – стряхнув с пальто снег и прилипшие хвоинки, Эйнар поднял лежащую на земле шляпу и широко зевнул, прикрывая лицо ладонью. Выходит, пока они тут сбились с ног, разыскивая пропажу, он все время сладко спал?

– Мама говорит, что спать на земле нельзя, – серьезно заметила Кёрстен, хмуря брови, как это обычно делали взрослые.

– Все верно, маму надо слушать, – в тон ей ответил мужчина. И тут Нильс замычал что-то нечленораздельное, указывая пальцем на Эйнара.

Пряничная фигурка выскочила из шляпы призрака ему на плечо, подозрительно поглядывая на зашедшегося лаем Бурре. Тот по-прежнему держался с призрачным незнакомцем настороже, но при виде добычи взвился на дыбы – Эйнару даже пришлось пригрозить ему тростью, чтобы тот успокоился.

– Значит, они все живы? – девочка обрадовано захлопала в ладоши. Человечек, успокоившись, что-то пискнул, и тут же его сородичи повыскакивали из карманов пальто, повиснув гроздьями на расшитых лацканах, живо перебрались на плечи и голову Эйнара, и уже оттуда перепрыгнули на низко нависшие ветви лиственницы.

– Увы, одного мы все-таки не досчитались, – Эйнар с досадой стряхнул с плеч пожелтевшую хвою, дождем посыпавшуюся сверху. Пряничные человечки не хуже белки вскарабкались на самую верхушку, оживленно переговариваясь смешными, игрушечными голосами. – Если я все правильно разобрал, бедолага попал на обед к некоей пожилой леди, в доме с желтыми ставнями.

Неужели фру Перссон? Дети переглянулись, и Нильс разочарованно промычал, растирая кулаками глаза. Значит, неспроста пес так долго кружил вокруг ее дома.

Жаль, жаль человечка…

– И ты не помог?

– Не мог же я угнаться сразу за всеми, – развел руками Эйнар, и подмигнул Улле, который с прищуром рассматривал незнакомца сверху вниз. Кольцо-печатка с черепом явно произвело на парня впечатление, как и серебряные пряжки на ботинках. К слову, сегодня их призрачный друг приоделся: новое пальто отливало нежным сиренево-лиловым оттенком, жилет, напротив, позеленел расшитым бархатом, а на шее вместо платка красовался длинный-предлинный вязаный шарф. В церкви Кёрстен не обратила внимания, было не до того.

– Эй, а ведь он прозрачный! – внезапно заорал Улле, тыкая пальцем в расшитый жилет. Малыш в ответ завопил еще громче, чем в предыдущий раз, и оба припустили с поляны во весь дух, только пятки засверкали.

– Ну и что с того, дурачье? – крикнула им вслед Кёрстен. Ей, по правде, стало немного обидно за Эйнара. А тот даже нисколько не обиделся, или просто не подал вида.

– Мальчишки они и есть мальчишки, – он галантно протянул ей руку в замшевой перчатке. – Пойдем, принцесса. Покажу тебе кое-что волшебное.

– Старую заброшенную мельницу? Знаю-знаю, – лукаво переспросила девочка. Ей хотелось хоть раз его подколоть. Призрак остановился, склонив голову набок, и на минуту задумался.

– Можно и так сказать. Только никакая она не заброшенная. Впрочем, скоро сама увидишь.

Песня старой мельницы

Хитрые мальчишки, конечно, никуда не убежали, а следовали за ними по пятам, прячась за стволами деревьев. Напрасно Кёрстен их стыдила – озорники не захотели даже выйти и поздороваться как следует. Никаких манер, сказала бы сейчас тетя Мадлен и лишила бы своих подопечных сладкого на день или два.

– Так значит, вы знали мою бабушку? – девочка вспомнила ту сцену в церкви, когда Ноэль взглянула на ее знакомого, словно на пустое место. Тогда у Эйнара было такое лицо, будто он вот-вот расплачется, и вместо привычной улыбки губы скривились в болезненной гримасе. – Может, она вам что-то шила на заказ? Она часто так делает.

– О, да, у малышки Ноэль руки всегда были золотыми, – с грустью отозвался Эйнар. – В последний раз, когда мы с ней виделись, она преподнесла мне подарок – собственноручно вышитый платок с моими инициалами, и все строчки были такими прямыми, словно их по линейке чертили!

Кёрстен пыталась шить и по линейке, жирно нарисовав линии химическим карандашом, и по заутюженной бабушкой линии – но стежки все равно шатались в разные стороны, будто танцевали халлинг5.

– И куда вы потом его дели?

– Потерял, наверное. Я вообще, как выяснилось, не умею хранить то, что имею.

У девочки закралась мысль, что под этими словами призрак подразумевал не только свой носовой платок, но расспросить получше она не успела, так как им пришлось резко свернуть направо, и лесная просека вывела их прямиком к старой иве. На снегу уже виднелись следы: видимо, Нильс и Улле решили их обогнать. И конечно, стоило подойти поближе, как с мельницы раздался леденящий душу вой, будто внутри обосновалась парочка троллей.

– Знатно, – прищелкнул языком Эйнар. – Голосистый парень, не зря в хоре поет. Ну, а Сол у нас лучше всех на харпе играет, верно?

Сол? Что за странное имя? Кёрстен навострила уши и во все глаза смотрела на крыльцо. Но кроме двух перепачканных сажей сорванцов из хижины никто не вышел. Хотя…

Кто-то чихнул, совсем близко и так тихо, что девочка сперва подумала, что ей просто послышалось. Потом чуть качнулись сухие метелки камышей. Хрустнул снег под чьими-то шагами, а затем сами собой, из ниоткуда, появились следы – и преогромные!

– Даже больше, чем у дяди Альфреда, – пискнула Кёрстен попятившись назад.

– Да покажись ты уже, не бойся, – нетерпеливо позвал Эйнар. – Или девочки застеснялся?

– Вот еще… – фыркнул кто-то невидимый, и на огромном валуне, прямо перед опешившей Кёрстен, появилась маленькая фигурка. Ахнув, девочка ухватила Эйнара за руку, а успевшие приблизиться мальчишки живо ретировались ей за спину. Тоже, храбрецы.

Водяной спокойно разглядывал гостей из-под широченных, нависших полей старой шляпы. Ростом он был не выше Малыша, хотя глаза смотрели совсем по-взрослому, и немного устало. Льняные, почти белые волосы торчали в разные стороны, как щетина у щетки. Старенькое пальтишко почти полностью состояло из заплат разных мастей; то же самое можно было сказать и про обувь: не по размеру огромные башмаки лишь каким-то чудом не сваливались с тоненьких, как спички, ног мальчика.

– Не пугайся, у водяных всегда ноги большие. Зато в воде им равных нет, – шепнул Кёрстен призрак, но Сол все равно услышал, судя по тому, как недовольно сверкнули ярко-голубые глаза.

– Чего вылупилась? – водяной совершенно не по-детски сплюнул, подозрительно косясь на Кёрстен. – На воблу похожа… Ой!

– Манер, конечно, никаких, – сокрушался Эйнар, держа за ухо извивающегося угрем мальчишку. – Прошло всего каких-то сто лет, а ты уже напрочь забыл все мои уроки?

Сто лет…

Улле и Малыш раскрыли рты, переводя взгляд с Эйнара на водяного мальчика, который к тому моменту успел буркнуть извинения Кёрстен и уселся обратно на свое место. У его ног образовалась вдруг целая горка снежков, и Сол сначала долго-долго согревал каждый своим дыханием, а потом принимался с аппетитом есть.

– Снег ест! – не выдержал Улле, и Кёрстен пришлось как следует толкнуть его в бок. Самой ей стало как-то не по себе. То ли от хруста, с которым мальчик вонзал свои острые зубы в ледышки, то ли от вида немытых рук и грязных обломанных ногтей.

– А ты чего хотел? Рыба ушла, а есть-то хочется, – проворчал водяной и протянул им один снежок. – Хотите?

– Нельзя, ангина будет, – Кёрстен удержала за руку Нильса, который добродушно потянулся к протянутому лакомству. Ох, как же она пожалела, что не захватила с собой хотя бы одно печенье из дома! Но кто же знал, что все так обернется…

– Кхм, странно, а я-то считал, что в реке рыба никогда не переводится, – смущенно пробормотал Эйнар, высыпая перед Солом целую пригоршню леденцов. – Не знал, что лес так переменился.

– За столько лет еще не то переменится, – оживившись, Сол принялся деловито рассовывать сладости по карманам. Нильсу, который решил тоже поучаствовать в дележе сокровищ, водяной показал длинный розовый язык, и карапуз обиженно засопел и скуксился. Знакомство, прямо сказать, не задалось, но тут на поляну выбежал Бурре, который все это время где-то пропадал. Увидев водяного, пес не зарычал, а неожиданно для всех принялся с визгом ластиться к нему и даже пару раз лизнул в перепачканный нос!

– Что, проказник, вырос? Смотри, какой здоровый стал, – заулыбался тот и в этот самый момент стал очень похож на самого обыкновенного мальчишку, только сильно чумазого и одичавшего. Неудивительно, если жить совсем одному посреди леса и питаться сырой рыбой, да и то не каждый день.

– Ну что, – недовольно спросил Сол, когда вдоволь наигрался с псом, – сыграть вам что-ли, раз уж пришли?

– Погодите-ка… Так это твой инструмент там, внутри? – невинно протянул Улле и как-то виновато принялся накручивать на палец отросшие вихры на висках. – Прости, мы ж не знали… мы его немного, того… когда играть пробовали.

Ну вот, теперь-то они уж точно не подружатся. Кёрстен заметила, как расширились глаза водяного и резко побледнело его и без того заострившееся лицо.

– Ничего от вас не спрячешь, – Сол живо зашагал к мельнице – напрямик, прямо через подернутую тонким льдом речку! Призрак был прав: двигался водяной очень быстро, и под его большими ступнями лед даже не треснул ни разу, зато каждая ступенька на рассохшемся крыльце отозвалась своей особой нотой, когда мальчик зашел внутрь. И тут же, наверное, от переживания, оглушительно чихнул несколько раз, отчего с соседних кустов поднялась целая стая воробьев.

– Теперь я знаю, кто там кашлял в прошлый раз, – довольно заключил Улле. – А уж я-то испугался, чуть штаны не обмочил!

Вот и она, разгадка всех страшных историй про заброшенную мельницу. Вероятно, Сол просто-напросто не хотел, чтобы его лишний раз тревожили, вот и разыгрывал случайных путников. Или же, быть может, он все-таки застудил горло, когда жевал снег?

А водяной тем временем вернулся, держа в руках инструмент, отдаленно напоминающий скрипку – но со множеством узеньких клавиш сбоку. Вид у него был уже не такой напряженный.

– Целая, – с облегчением сообщил он, перекидывая ремень через плечо и зябко дуя на пальцы. – Расстроилась только немного. Вы как, не передумали? Тогда начинаю.

Харпа в руках хозяина отозвалась протяжным стоном, будто и вправду жаловалась на мальчишек, что неумело пытались заставить ее говорить. Покачав головой, Сол подкрутил резные рычажки и плавно провел смычком по струнам. Раздался нежный пассаж, которым водяной показался очень доволен. А вот Эйнар внезапно вздрогнул и нервно провел ладонью по глазам.

– Нет, эту не нужно. Слишком грустная, – пояснил он в ответ на удивленный взгляд Кёрстен. – А сыграй-ка, дружок, тот свадебный выход, если еще не забыл.

– Такое разве позабудешь, – ухмыльнулся Сол, перехватывая инструмент поудобнее. На ей раз смычок заскользил быстрее, выписывая задорные движения незамысловатого деревенского танца. Шаг, вперед, подскок и поворот. И снова, и еще разок…

Сверху посыпались снежные хлопья: это пряничные человечки, про которых все благополучно забыли, принялись отплясывать на заснеженных ветках ивы. Бурре, оживившись, бросился в кусты, за которыми мелькнул чей-то рыжий пушистый хвост.

Малыш первым не удержался и пустился в пляс, смешно кружась на месте и притопывая. Улле, конечно же, никак не мог не поддержать брата. В другой раз Кёрстен, возможно, и присоединилась бы, но сейчас ее ноги слишком устали после долгой прогулки через весь Роннебю, так что они с Эйнаром просто продолжали сидеть на огромной трухлявой колоде у самой воды и хлопали в ладоши в такт музыке.

К слову, показалось или нет, но река словно бы тоже решила присоединиться к их веселью; по крайней мере, журчание воды раздавалось то громче, то тише, а порыжевшие метелки осоки раскачивались в разные стороны, хотя в воздухе не было ни ветерка, тишь да гладь. И в высоком небе уже проглядывался нежный закатный оттенок.

– Все! – Сол внезапно опустил смычок. Последняя высокая нота еще некоторое время надрывно звенела в морозном воздухе. Бурре и Нильс продолжали скакать, как разыгравшиеся козлята, Улле со стоном повалился на землю, а Кёрстен только сейчас заметила, как гудят ее покрасневшие ладони. ‒Хватит с вас. А то как бы волки не набежали.

– Волки? Они разве не вымерли давным-давно? – прищурился Улле, собираясь добавить еще парочку острот – но тут словно бы в ответ на его слова, из чащи и вправду донесся далекий протяжный вой. Нильс от страха икнул и обеими руками ухватился сразу и за брата, и за рукав Кёрстен.

– Да ты прямо Нильс в Глиммингенском замке…

Сколько времени они провели на поляне? Когда дети только зашли в лес, солнце едва перевалило за полдень, а сейчас небо на закате горело пунцовым багрянцем. Мельница в сгущающихся сумерках выглядела еще более зловещей, чем днем. И у Кёрстен заскребли на душе кошки, когда она представила, что Сол собирается там ночевать, совсем один.

– А с этими что делать?

Пряники тети Мадлен, наскакавшись за день, тихо-мирно прикорнули у Эйнара на коленях. Самый большой из них внезапно проснулся и больно укусил потянувшегося к ним было Малыша за палец!

– Полагаю, они сами о себе позаботятся, – улыбнулся призрак. – Правда, не мешало бы подыскать им подходящее жилище…

– Ко мне нельзя, – предупредил водяной. – У меня крыс развелось тьма-тьмущая!

– А ты кота заведи, – посоветовала ему Кёрстен, и тут же вспомнила их Никсу, которая прошлой весной принесла четырех замечательных полосатых котят. Одного отдали Инге, племяннице дяди Альфреда, двух других бабушка пристроила по знакомым. А последнего, самого маленького, оставили себе, и сейчас это был тот еще озорник и гуляка по крышам.

Конечно, она еще подумает, стоит ли ей отдавать своего любимца. Но с другой стороны, Сол так хорошо для них сегодня играл…

– Или пойдем к нам жить? Бабушка не станет возражать, – легко предложила она. Если понадобится, Сола можно будет устроить в большой деревянной лохани, в которой когда-то купали маленькую Кёрстен, а теперь использовали лишь во время большой стирки или под соленья.

Водяной, однако, покачал головой.

– Нельзя.

Голос у него как-то разом осип, хотя в глазах промелькнула слабая надежда. Промелькнула и погасла. Сгорбившись, Сол нехотя махнул им рукой на прощание и ушел, то и дело покашливая, словно старый дед. Неудивительно, ведь дырявые стены продувает со всех сторон. Но почему же он не уйдет и не найдет себе дом получше?

– Дурочка, – важно сказал Улле, когда на обратном пути она поделилась с ним своими мыслями. – Водяные ведь не просто так живут. Они привязаны к воде, к колодцу там или другому источнику. Если уйдет далеко – помрет.

Но почему, почему такая несправедливость? – зябко повела плечами Кёрстен. Один пряник дремал у нее в варежке, два других уютно устроились в откинутом капюшоне. Всех остальных призрак обещал пристроить в поместье, так, чтобы до них не добралась охочая до сладостей Бо.

– Ты, видно, уже решила во что бы то ни стало ему помочь? – вместе с Эйнаром шагать было уже не так страшно. И никто так и не понял, когда у того в руках оказался фонарь: старинный, с медным кольцом, и завитками роз на разноцветных стеклах. – В таком случае, есть два пути. Первый: починить мельницу.

Ну, это вряд ли. Даже если попросить дядю Альфреда, маловероятно, что он согласится чинить никому не нужную постройку. Хотя…

– И второе, – продолжал призрак, неспешно вырисовывая в воздухе витиеватую двойку кончиком трости. – Найти ему новый дом, получше. И обязательно на берегу реки.

– Придумал! – подпрыгнул Улле, и вместе с ним вздрогнули от неожиданности все остальные. Фонарь, покачнувшись, отбросил тень на ближайший куст рябины, и с ветки с громким карканьем сорвалась взлохмаченная ворона.

– Ну, и чего ты там придумал?

– Не скажу, – хитро улыбнулся парнишка, подмигнув Кёрстен. – Есть у меня идея, вернее, дом. Он, правда, не мой, но это неважно. Завтра отправимся туда все вместе, вот и увидите! Самое место для водяного, уж можете мне поверить.

Домик у ручья

Что ест водяной?

Наверняка бабушка знала ответ, но ведь если спросить напрямик, взрослые тут же что-нибудь заподозрят. Поэтому на следующий день всей троице пришлось по-настоящему и основательно наесться рыбными пирожками, бутербродами с икрой и густым супом с плавающими в масле кусочками семги.

– Фух, я больше не могу, – Кёрстен отложила ложку и толкнула под столом Малыша, который забавлялся тем, что наматывал на вилку длинные водоросли. – Мы вообще-то Солу должны оставить!

– Вопрос в том, как мы все это богатство к нему понесем?

Девочка задумалась. Сам-то Улле наверняка уже все придумал, вон как глаза блестят.

– Ну… – протянула она, катая по столу хлебный мякиш. Этого пряничным человечкам хватит на целый день. Пока что те вели себя хорошо, по крайней мере, сидели тихо в игрушечном домике Кёрстен, который она развернула к стене, чтобы кошка не утащила квартирантов. Вреднющая Никса, однако, запрыгнула на самую верхнюю полку книжного шкафа, откуда удобно просматривалась вся комната, и оттуда щурила на девочку свои зеленые глазищи.

– Можем сказать, что хотим покормить Бурре…

– Ага, и устроим ему настоящий пир – в честь чего, интересно? К тому же, собакам рыбу нельзя.

С шумом отодвинув стул, Улле скрылся в соседней комнате. О чем он там разговаривал с бабушкой, Кёрстен не успела подслушать – уже через минуту, страшно довольный, тот с победоносным видом вернулся, таща в обеих руках пузатую корзину.

– Что ты ей сказал?

– Секрет!

Улле хранил упорное молчание даже когда они вышли из дома и направились в лес. Но не прямой дорогой, как раньше, а сперва через шаткий мостик возле выкрашенного желтой краской дома Оке – добродушная старушка углядела их через вышитые занавески и долго-долго махала вслед вязаной куклой-рукавицей, с которой не расставалась ни на минуту. Затем пришлось перелезть через забор и пойти чьим-то выгоном, где паслась корова с теленком – и тут они просто обязаны были задержаться, чтобы хорошенько погладить маленького бычка, а заодно скормить ему половину пирога с рыбой, который все равно не поместился в заполненную до краев корзину.

– Так куда мы все-таки идем? – не выдержала Кёрстен, когда они снова развернулись в сторону леса и пошли своей особой секретной тропой, по которой бегали летом за дикой малиной, а осенью – в заросли лещины за спелыми орехами.

– К хромой Лотте в гости, – сделав страшные глаза, ответил Улле. И тут уж Кёрстен в третий раз чуть не выронила еще теплый сверток с остатками пирога прямо в вязкую слякоть.

Потому что каждый в Роннебю знал, что Лотта немного не в себе. Вернее, «немного» – это про добродушную Оке, которая постоянно сидит возле окна и спрашивает у прохожих, какой сейчас год. Ну, или еще про бедолагу Йонаса – тому время от времени казалось, что он снова на поле боя, и вокруг взрываются гранаты, а по земле стелется коварный ядовитый газ.

Но Лотта – совсем другое дело. Все в городе ее побаивались и выдумывали про нее небылицы, одна другой краше. А все потому, что несмотря на разбитые ревматизмом ноги и скрюченные от работы пальцы, Лотта занималась стиркой. Но у кого она стирала – оставалось загадкой. И сколько ей лет, тоже никто не знал. Когда бабушка Ноэль была маленькой, Лотта уже возилась со своими простынями, напевая под нос одну и ту же песенку:

Кёрстен было очень интересно послушать ее от начала до конца, но Лотта то и дело прерывала пение, чтобы выплеснуть из корыта грязную воду или принести еще мыла. А вернувшись, снова начинала с самого первого куплета. А порой, будто почувствовав, что за ней наблюдают, принималась гоняться за детьми с мокрой тряпкой в руках и шипела, словно рассерженная кошка. Даже Малышу доставалось за то, что тот вздумал обирать ее кусты ирги, посаженные на заднем дворе вместо изгороди. Один только Улле сумел найти к ней подход.

– Все потому, что я знаю ее тайну, – хвастался он. И все. И сколько Кёрстен ни пыталась его подкупить сахарными крендельками с повидлом, секрет мальчишка так и не раскрыл.

Сегодня они не стали углубляться в лес, а свернули от старого вяза налево. Река текла от мельницы в сторону Роннебю, петляя и постепенно истончаясь, как кончик серебристой пряжи. Местами ее уже затянул тонкий ледок. Скоро, совсем скоро они с Улле наденут коньки и на спор попробуют добраться до самого истока. Дядя Альфред сказал, что река берет начало в горах, из-под камня, который на самом деле – самый настоящий тролль, заснувший вековым каменным сном. Улле поспорил, что сможет забраться хозяину гор на кончик носа.

– Где-то здесь в заводи живет большущий карп.

– Кап-п, – подтвердил Малыш, поглядывая на корзину. Улле уже несколько раз доставал из шуршащего свертка пирожки в форме рыбок, которых они лепили всей дружной компанией. Кёрстен тайком хотела положить вместо рыбного фарша что-нибудь маленькое, как на Рождество, но как нарочно, не смогла найти ничего подходящего.

Вот если бы кое-кто не стащил у нее пенал этим летом…

– Наверное, в животе у него до сих пор моя красная точилка, – девочка мужественно отвернулась от жующего Нильса. Да, они знатно пообедали, но на свежем воздухе снова нагуляли аппетит. А ведь так хотелось, чтобы Сол попробовал бабушкины румяные пирожки.

Улле только ухмыльнулся в ответ.

– Говорил же, ее гномы украли. Я тогда обшарил все дно – ничего, прямо-таки ничегошеньки не нашел. А если бы карп проглотил железку, он бы тут же всплыл кверху брюхом, уж точно!

– Тосьн-но, – Малыш повел носом и довольно зажмурился. – Холосо пахн-нет!

Да уж, даже отсюда чувствовался аромат земляничного мыла. Вскоре вдалеке показалась ярко-красная дверь хижины, которую сама Лотта с гордостью называла своим Пристанищем. Судя по всему, именно его Уллле и имел в виду вчера, хотя назвать жалкую лачугу домом как-то язык не поворачивался.

Да здесь немногим лучше, чем на мельнице! – с горечью подумала Кёрстен, рассматривая крохотные окошки с разбитыми стеклами, кое-где заткнутыми ветошью. Вокруг хижины так тесно росли сосны, что, казалось, именно они поддерживают покосившиеся стены. Закопченная труба изогнутой загогулиной торчала из черепицы, так густо поросшей мхом, что за ним было не разглядеть, какого цвета первоначально была крыша. Наверное, красного, как и все крыши в Роннебю – но сейчас из ярких цветов осталась только дверь с прибитой к притолоке связкой бубенчиков. Они, как и ярко-красный цвет, должны были привлекать в дом удачу.

Вокруг дома белыми парусами полоскалось выстиранное белье. Снежно-белое, без единого пятнышка, с тончайшими кружевами – таких простыней и наволочек, пожалуй, не было даже в графском поместье. Кто же каждое утро привозил прачке белье, если на снегу вокруг не было никаких следов?

Хозяйка вышла им навстречу в засаленном чепце на голове и рваной-прерваной шали, повязанной крест-накрест поверх выцветшего платья. Из темных, захламленных глубин лачуги пахло свежезаваренным травяным чаем. Никто не знал, на что живет Лотта. Семьи у нее не было, скромного хозяйства едва бы хватило, чтобы прокормиться. Бабушка рассказывала, что пару раз прачку и вовсе хотели забрать в дом престарелых, да только удивительным образом не смогли найти дорогу к лесной хижине: все тропы словно связались в один узел, упорно уводя посетителей то вправо, к реке, то глубоко в лес, а красная черепица все маячила где-то далеко-далеко, за верхушками сосен. С тех пор к скромному жилищу старухи никто не осмеливался подойти. Разве что жаждущие погадать на судьбу девушки – гадала Лотта и впрямь хорошо, и не на кофейной гуще, а на… еловых шишках. По крайней мере, погоду предсказывала точно, гораздо лучше маститых синоптиков на радио.

И к их приходу тоже явно приготовилась заранее.

– Чу, даже не вздумайте приводить сюда эту сырость! – крикнула она с порога, вытирая руки о залатанный передник непонятного цвета. Если у нее так хорошо получается отбелить белье, то почему себе не постирает?

– Что ты, Лотта? Мы ведь даже еще ничего не сказали, – лучезарно улыбнулся Улле. А Малыш шмыгнул носом и спрятался за Кёрстен, ведь на плече у Лотты красовалось все то же мокрое полотенце, что и в прошлый раз.

Мыльная пена в корыте внезапно совершенно отчетливо вздохнула, выпустив стайку разноцветных пузырей.

– И нечего тут вздыхать! – прикрикнула старуха, а сама все не сводила глаз с корзины. – Мне только мокриц не хватало! Думаете, этот паршивец не пытался напроситься ко мне в гости? Да я его уже раз пять выгоняла поганой метлой!