Читать онлайн Золотой век предательства. Огни Хякки Яко

© Дарья Кочерова, 2024

© Софья Борисова, иллюстрация на обложку

© В оформлении макета использованы материалы по лицензии shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Рё потратил последние силы на то, чтобы как можно скорее добраться до земель князя Содзёбо. Он переводил дух в тени старой камелии и наблюдал, как медленно умирает день.

Скоро князю доложат о его возвращении – даже на подходе к Лесу Скрытой Силы у Содзёбо повсюду были шпионы. Но Рё уже знал, что следовало сказать, чтобы князь выслушал его, а не приказал отдать на прокорм своему ненасытному стражу. Рычание горного демона и голодные глаза, с жадностью следившие за каждым, кто проходил мимо его клетки, порой снились Рё в кошмарах.

Когда лощёный бок солнца скрылся за ближайшей горой, Рё поднялся и отряхнул кимоно. В протекавшем неподалёку от горной тропы ручье он тщательно умылся и разгладил лапками шёрстку на мордочке. Как бы ни сложилась его судьба, Рё достойно предстанет перед князем и никому не позволит назвать себя грязным оборванцем!

Как он и предполагал, на подходе к Лесу Скрытой Силы его уже поджидали слуги князя. Словно по немой команде, они расступились, стоило им только завидеть приближение Рё. А когда он поприветствовал их, один лишь хмыкнул в ответ, а второй, похожий на обтянутую кожей жердь, даже не удостоил взглядом. Брезгует, похоже, знаться с таким духом на побегушках, как он. Но даже невзирая на прохладный приём охраны, Рё не пал духом. Уверенность в том, что новости, которые он принёс, придутся князю по душе, крепла с каждым шагом.

Вскоре тропа резко вильнула вбок и скрылась за густыми зарослями глицинии. Рё раздвинул гибкие ветви, ниспадавшие до самой земли, и шагнул на поросшую сочной зелёной травой поляну.

В прохладном вечернем воздухе волнами раскатывалась музыка. То на сямисэнах играли наложницы князя. Рукава и подолы дорогих шёлковых кимоно стлались за прекрасными девушками, будто притоки горных ручьёв. Ветер играл длинными распущенными волосами наложниц, которые они никогда не собирали в высокие странные причёски, как людские женщины. От каждой из девушек исходил просто умопомрачительный запах – даже зацветающей по весне сливе не по силам было сравниться с его утончённой прелестью.

Рё быстро зашагал мимо красавиц, не смея даже дышать в их сторону. Князь Содзёбо был очень ревнив, и потому не стоило нарываться на неприятности.

Сам же князь отдыхал под навесом в дальнем конце поляны. Сейчас он принял свой излюбленный облик огромного человека с красной кожей, покрытой узорами древних, как мир, защитных заклинаний. Роскошное шёлковое хаори было украшено причудливой вышивкой, изображавшей Хя́кки Яко́, Ночной Парад Сотни Демонов. Каждый год духи со всей округи шествовали к Лесу Скрытой Силы, чтобы выразить князю своё почтение. Уже совсем скоро должна была настать заветная ночь, и князю, похоже, не терпелось дождаться этого события. В огромных крепких пальцах князь Содзёбо сжимал деревянную стопку, наполненную сливовым вином. Глаза были закрыты – похоже, наслаждался музыкой.

Рё порыскал глазами вокруг. Серокожего, словно громадный валун, горного демона нигде не было видно, и потому ёкай не сумел сдержать тихого вздоха облечения. Сразу его демону не скормят, и то ладно.

Но стоило Рё приблизиться к князю, как тёмные, словно дно бездны, глаза обратились на него. Рё тут же поспешил опуститься на колени и распластаться перед князем в самом почтительном поклоне. Травинки защекотали нос, и Рё едва сдерживался, чтобы не чихнуть. Ему показалось, что прошла целая вечность, пока князь наконец изволил обратиться к нему.

– Вот и ты, – рокочущий бас князя прокатился по поляне. Рё разогнулся и уселся прямо на траву, поджав лапы под себя – он не преступник, чтобы стоять перед князем на своих двоих. – Не думал, что вернёшься так скоро. Чем порадуешь меня в этот чудесный вечер?

Рё позволил себе немного расслабиться. Похоже, князь находился в добром расположении духа, а на бо́льшую удачу ёкай и рассчитывать не смел.

– У меня есть новость, которая заинтересует вас, князь, – начал Рё.

Содзёбо осушил рюмку. Стоявший неподалёку прислужник с бледно-зелёной, как брюхо рыбины, кожей тут же оказался рядом, подхватил рюмку и снова наполнил её из пузатого кувшина.

Когда пальцы князя сомкнулись на рюмке, он снова заговорил:

– Нашёл?

– Да, князь.

– Прекрасно! – С этими словами Содзёбо протянул свободную руку. Огромная ладонь раскрылась, словно чашечка какого-то хищного цветка.

Видя, что Рё медлит, князь нахмурился. Чтобы не усугублять своё положение ещё больше, ёкай принялся объяснять:

– Я нашёл Кёсин, как вы и велели, князь. Но…

– Не принёс его, так? – перебил Содзёбо, не дав и шанса оправдаться. На лицо его набежала тень, а от взгляда, и без того внушавшего опасения, затряслись лапы. – Отвечай.

– Не принёс, – прошелестел Рё.

Только теперь он понял, что голос его прозвучал в полной тишине. Музыка смолкла, и Рё ощутил на себе недовольные взгляды наложниц. Если князь разгневается, то достаться может и им тоже.

– Но зато я нашёл кое-кого ещё, – поспешил добавить Рё, пока над Лесом Скрытой Силы не разразилась самая настоящая буря. – Человека, которого вы жаждали отыскать не меньше, чем зеркало.

Теперь во взгляде князя заблестел интерес. Он взмахом руки отпустил наложниц – по траве зашуршали полы дорогих одежд – и наклонился ближе к Рё.

– Говори, – смерив его подозрительным взглядом, приказал Содзёбо. – И если я заподозрю в твоих словах хотя бы каплю лжи, наступления ночи ты уже не увидишь.

Рё с трудом сглотнул и принялся рассказывать о встрече, которая произошла каких-то жалких несколько часов назад. Он старался не упускать ни малейшей подробности: описал, как изменилось лицо того молодого монаха, как только он взглянул в зеркало, как в отражении промелькнул демонический лик со сверкающими глазами, от одного воспоминания о котором по-прежнему становилось не по себе…

Князь слушал очень внимательно. Пока Рё говорил, напряжение, исказившее черты лица князя, уступало место сосредоточенности. Даже когда ёкай закончил свой рассказ, князь не пошевелился и ни разу не моргнул – настолько глубоко, похоже, он погрузился в свои мысли.

Наконец Содзёбо встрепенулся и опрокинул в себя очередную рюмку. Но когда прислужник дёрнулся, чтобы снова наполнить её, князь покачал головой. Слуга с почтением поклонился и, прихватив с собой бутыль, засеменил прочь.

– Если его и впрямь все эти годы прятали среди монахов, тогда ничего удивительного, что поиски ни к чему не привели, – пробормотал князь себе под нос. Но Рё неотрывно следил за каждым его движением, и эти слова не ускользнули от его внимания.

Он до сих пор не мог взять в толк, зачем князю искать какого-то человека. Все знали, что тэнгу сильнее прочих ёкаев недолюбливали людей, считая их причиной множества бед, обрушившихся на Тейсэн – в том числе и оскудения магии. Но князю Содзёбо не было дела до досужих домыслов, раз за столько лет его желание вести поиски так и не ослабло. Напротив, он был готов простить Рё, что тот не принёс ему Кёсин – зеркало, которое князь желал вернуть уже давно, – за одни лишь сведения о нужном ему человеке. Значит, тот и впрямь был очень важен для князя.

И Рё непременно собирался выяснить почему.

– Где сейчас этот монах? – От неожиданного обращения князя погрузившийся в свои мысли Рё вздрогнул.

– В Ганрю. Мы условились, что я вернусь за зеркалом сегодня в час Крысы. Он поклялся именем Владыки, что отдаст зеркало.

К изумлению Рё, князь расхохотался.

– Глупый мальчишка! Такими клятвами не разбрасываются на пустом месте.

– Ему зачем-то понадобилось зеркало, – припомнил Рё. – И он пытался убедить меня, что не обманет и вернёт его.

– Что же, это только облегчит тебе работу. – В глазах князя мелькнул хищный блеск, от которого Рё стало не по себе. – Возвращайся в Ганрю и не спускай с монаха глаз. А когда представится удобный случай, убеди его прийти сюда – вместе с Кёсин, разумеется. Сделаешь, как велено, и можешь быть свободен.

Рё замер на месте, не в силах поверить в услышанное.

– Вы правда отпустите меня, князь? – с трудом выдавил он.

– Содзёбо всегда держит своё слово, – последовал надменный ответ, и более Рё не удостоился даже взгляда.

Пока князь не передумал, ёкай поспешил убраться с поляны. Прежде чем пуститься в обратный путь, он хотел немного отдохнуть и захватить в дорогу какой-нибудь снеди – охотиться в здешних лесах толку не было. Всю лучшую дичь забирали себе тэнгу, а есть всякую падаль он был не намерен.

Помощник повара узнал его и помог собрать небольшой узелок, куда положил несколько лепёшек, рисовых колобков и парочку вяленых рыбин. Бо́льшим разжиться Рё попросту не успел. На кухню заявилась одна из наложниц, которая всё ещё была сердита на сорванную игру на сямисэнах, и, провожаемый её бранью, Рё поспешил отправиться восвояси.

Глава 1. Уми

Воды реки Ито утягивали Уми всё глубже на дно, а глазастые тени надвигались со всех сторон всё плотнее. Когда первая из них коснулась запястья, Уми с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

Теперь она начала жалеть о том, что так опрометчиво сунулась в воду. Появление матери обрушилось на неё, словно ледяной дождь, убивающий молодые и неокрепшие всходы на полях. Ей лишь хотелось оказаться от этой женщины как можно дальше.

И понять, почему она так жестоко поступила с ней. Почему ушла тогда, не сказав ни слова.

«Покажите мне, – мысленно воззвала Уми к теням, перебегая взглядом от одного зыбкого лица к другому. – Я должна знать…»

Но закончить мысль Уми не успела. Тени протянули к ней свои призрачные руки – и она начисто забыла и об охватившей её злости, и о немигающих взглядах, на дне которых сумела различить отблески давно минувшего. Как и тогда, в пруду, перед глазами поначалу замелькала нескончаемая вереница смазанных образов – так осенний шквалистый ветер срывает пёстрые листья с деревьев и уносит их вдаль.

Но в следующий миг перед внутренним взором Уми раскинулась гладь реки, укутанная ночным мраком. По воде плыла лодка, на носу её, разгоняя тьму, висел бумажный фонарь. В лодке сидели двое – мужчина и женщина. Когда свет озарил бледные лица людей, Уми узнала в них своих отца и мать.

– Миори, – проговорил отец, как показалось Уми, с затаённой в голосе глубокой печалью. Такого тона у отца ей ещё не доводилось слышать, и потому Уми сделалось страшно от охватившего вдруг острого чувства неминуемой беды. – Может, не стоит с этим спешить? Я найму лучших лекарей из столицы или даже из Глэндри, только, прошу…

– У нас нет на это времени, – голос матери был сдавленным, будто она сдерживала слёзы, но слышалась в нём и решимость. Уми с горечью узнала в этой интонации свойственное себе упрямство следовать пути, который избрала, и никуда с него не сворачивать.

Мать хотела сказать что-то ещё, но видение переменилось так же неожиданно, как и началось. Теперь с неба ярко светило солнце, а от широкой реки остался лишь её небольшой приток, на берегу которого сидели женщина и девочка лет шести.

– Мама, почему же мы раньше не пошли в балаган? – Девочка носилась вокруг матери, а та, бледная, будто только что увидела жуткого духа, опустилась на траву. – Тут так здорово!

«Почему снова она?» – хотела закричать Уми, но не смогла выдавить из себя ни звука. В видениях теней она была не более чем безмолвным призраком – отголоском будущей жизни, в которой мать отказалась от неё.

– Что с тобой? – маленькая Уми вдруг замерла возле матери и требовательно заглянула ей в лицо. – Тебе плохо?

– Вовсе нет, – слабо улыбнулась Миори Хаяси. – Просто хочу полюбоваться горами вместе с тобой.

Она похлопала по траве подле себя.

– Садись-ка. Я хочу рассказать одну историю. Думаю, она тебе понравится. Как-то на свете жила одна принцесса…

Но услышать продолжение рассказа Уми так и не довелось. Всё перед глазами снова смешалось, и на сей раз она оказалась в саду родного дома – видимо, то было воспоминание сущностей из пруда.

Мать сидела на берегу совсем одна. Глаза у неё были покрасневшими и припухшими, будто она долго плакала. Вечерний ветерок развевал выбившуюся из причёски прядь, но Миори Хаяси глядела прямо перед собой и, казалось, совсем ничего не замечала вокруг.

Когда рядом с ней вдруг выросла небольшая тень, Миори даже не вздрогнула. Не оборачиваясь, женщина сдавленно проговорила:

– О-Кин, дай мне слово, что позаботишься о ней.

Дзасики-вараси опустилась рядом. Такого мрачного лица у ёкай Уми не видела, даже когда ворюга Сан навлёк на них гнев тэнгу из Леса Скрытой Силы.

– О-Кин обещает, – глухо ответила ёкай. – Но больше О-Кин беспокоится за тебя.

– Не стоит, – мать ласково улыбнулась ей. – Ты не хуже меня знаешь, что есть вещи, которые мы не в силах предотвратить.

– Это не так! – горячо воскликнула дзасики-вараси, и её тёмные глаза заблестели от подступивших слёз. – К ночи О-Кин успеет собрать духов со всей округи, и вместе мы прогоним эту дрянь!

Но Миори лишь тяжело вздохнула и покачала головой.

– Она стала намного сильнее, чем прежде. Такого врага не победить грубой силой…

Как Уми ни старалась, она не могла взять в толк, о чём шла речь. У неё не оставалось ни малейших сомнений, что этот разговор был важен, но его смысл ускользал, словно юркий сверчок из сачка.

Неожиданно стопы Уми прорезала боль, и видение снова оборвалось. Но на сей раз ему на смену не пришло новое. Окружавшие Уми тени исчезли, словно их никогда не было. Зато порезанные камнями ноги снова пронзила острая боль – и Уми опустила голову.

Из глубины на неё уставилась пара налитых злобой глазок. Лодыжки Уми обхватили крепкие, покрытые склизкими перепонками пальцы.

Похоже, кровь разбудила спавшего на глубине реки ка́ппу.

От нехватки воздуха мучительно сдавило виски. Но Уми всё же нашла в себе силы, чтобы как следует дёрнуть ногой – и удар пришёлся точно в цель. Не ожидавший отпора каппа отпрянул, держась за плечо, и злобно зашипел. Но вместо ругательств у него из клюва вырывались одни пузыри.

В другой ситуации это зрелище позабавило бы Уми, но только не теперь. Это на суше каппа был слаб и почти безобиден, но сейчас он находился в родной стихии и потому стал гораздо сильнее. И опаснее.

Не дожидаясь, пока каппа придёт в себя, Уми быстро заработала ногами, устремившись к слабому зеленоватому свету, где был воздух – и вся её жизнь. Хвала Дракону, что она не последовала за тенями далеко на глубину, и потому вскоре смогла вынырнуть, жадно хватая ртом воздух.

Но каппа набросился на неё со спины и снова утянул под воду. Его когтистые пальцы больно вцепились в спину, и крик Уми потянулся к поверхности вереницей пузырей. Вместе с воздухом, без которого ей была уготована верная смерть.

На границе видимости мелькнула тень. Похоже, ещё один каппа учуял кровь и теперь спешил разделить с собратом нежданное угощение.

Но нет, Уми не желала, чтобы всё для неё закончилось вот так. Стать ужином для ёкаев, что может быть унизительнее! В конце концов, на зов её силы отзывается стихия воды. Быть может, если обратиться к ней, вода защитит её – как тогда, в святилище Поющих Сверчков?

«Помоги мне, Симидзу!» – мысленно взмолилась Уми, пытаясь сбросить с себя каппу. Теперь она знала имя стихии и надеялась, что та ответит.

Но река молчала. Силы покидали Уми, перед глазами замелькали тёмные пятна. Почуяв, что жертва ослабла, каппа крепко обхватил Уми поперёк груди, выдавливая остатки воздуха, а затем потащил за собой на дно.

Уми могла лишь трепыхаться в его хватке, словно вытащенная на сушу рыбина. В ушах начало шуметь, тьма застилала взор, а тело разом стало тяжёлым, будто каменным…

Но в угасающем сознании неожиданно ярко возникли слова:

«То, что ками расценили как подношение, забирать нельзя, иначе быть беде».

Уми не помнила, кто мог сказать ей такое и где. Но теперь это было неважно. Сама толком не сознавая, что делает, Уми стянула с запястья браслет из драконьей слезы, который ей подарил Ёсио, и выпустила его из слабеющих пальцев.

«Прими его, – мысли путались, но Уми настойчиво продолжала твердить про себя нужные слова, точно молитву. – Прими моё подношение, Симидзу, и помоги, прошу…»

Когда второй каппа вцепился ей в ноги и провёл по ранам своим поганым языком, Уми уже не смогла найти в себе сил, чтобы сопротивляться. Темнота обступала со всех сторон, всё внутри пылало огнём от недостатка воздуха…

Но вдруг хватка ёкая разжалась, и какая-то сила вытолкнула Уми наверх. Миг – и вспененные воды реки оказались прямо под ней, а сама Уми словно зависла на гребне волны, которая вскоре с грохотом обрушилась вниз.

Всё закрутилось, утонуло в шуме реки, и на глаза Уми опустилась темнота.

Очнулась она уже на берегу. Откашливаясь от воды, которая попала в нос и в рот, Уми с трудом села и огляделась. Кривая сосна, раскинувшая ветви прямо над головой, показалась Уми знакомой. Похожая росла на склоне у самых окраин Отмели.

Но как она оказалась здесь? Неужели сила стихии протащила её против течения реки?

Как бы то ни было, вода всё же помогла ей. Уми не только сумела сбежать от голодных ёкаев, но и оказалась не так уж далеко от дома. Она припомнила, что на вершине склона была протоптана небольшая тропка, по которой можно добраться прямо до усадьбы Хаяси. Идти по улице босиком и в насквозь промокшей одежде точно не стоило. По словам Томоко, в городе сейчас неспокойно, а нарываться на неприятности Уми не хотела. Пройти по задворкам квартала будет наилучшим решением.

Порезанные камнями стопы и царапины на спине, оставшиеся от когтей каппы, неприятно саднили. Но даже боль не сумела заглушить вереницу мыслей, от которых Уми не могла отделаться. Из головы не шёл странный разговор между отцом и матерью и обещание О-Кин. Кого ёкай поклялась защитить? Неужели её, Уми?

И балаган, снова этот Владыкой про`клятый балаган! Уми будто наяву вновь услышала насмешливый голос ведьмы: «Ты совсем ничего не знаешь, девочка. Не знаешь, что предательство впиталось в твою суть вместе с молоком матери, бежит по жилам вместе с кровью трусливого отца…»

Уми отчаянно замотала головой, силясь отогнать непрошеные воспоминания о том вечере в балагане. Но отрицать правоту слов ведьмы всё же не могла.

О том, что произошло почти четырнадцать лет назад, когда ушла мать, Уми знала лишь со слов отца. Долгие годы она собирала слухи, которые могли бы пролить свет на случившееся, но так толком ничего и не смогла выяснить. Поговаривали, что Миори Хаяси просто устала от жизни с якудза и сбежала – одна или нашёлся провожатый, тут уже местные сплетники пускались кто во что горазд.

Но факт оставался фактом: однажды мать просто исчезла, собрав немного вещей и прихватив несколько украшений из своего приданого, – и больше о ней никто ничего не слышал. И никто не видел. До сегодняшнего дня, пока она не надумала вернуться обратно…

От невесёлых размышлений Уми отвлёк тихий плеск, раздавшийся неподалёку. Она повернулась к реке. Её внимание приковал к себе омываемый волнами валун, покрытый водорослями. Поначалу из-за блеска воды показалось, что он приближается к берегу.

Но вскоре девушка поняла, что ошиблась. Никакой это был не камень. Над кромкой воды злобно блестели налитые кровью глазки, уставившиеся прямо на Уми.

Похоже, каппа так и не смирился с тем, что добыча ускользнула прямо у него из-под клюва. Нужно убираться подальше от реки, и как можно скорее.

С трудом справившись с очередным приступом кашля – раздражённое горло словно кошки изнутри драли, – Уми побрела прочь. Босые израненные ноги мучительно ныли, и Уми, согнувшись, словно древняя старуха, принялась взбираться на песчаный склон. Она не оглядывалась: даже если каппа станет преследовать её, на суше ни за что за ней не угонится.

Наверху вдруг затрещали кусты. Уми замерла, уцепившись за торчавшую из склона корягу. Неужели запах её крови учуял ещё какой-то находившийся поблизости дух?

Но когда из-за веток показалось сердитое кукольное личико О-Кин, Уми не смогла сдержать вздоха облегчения.

– Вот ты где, – проворчала дзасики-вараси, протягивая руку. Уми ухватилась за прохладную и гладкую ладошку, и ёкай с лёгкостью вытянула свою горе-подопечную на вершину склона, словно та весила не больше шкатулки с рукоделием.

Песок и мелкие камешки посыпались вниз, на берег, и Уми обернулась.

Каппа уже вылез из воды и теперь, ощерившись и смешно задрав голову, глядел прямо на неё из-под тяжёлых зеленоватых век.

О-Кин хмыкнула и взмахнула рукой. Земля под ногами каппы вдруг вздыбилась, и ёкай с громким плеском упал в реку. Уми с равнодушием смотрела, как расходились круги на том месте, где скрылся дух.

Больше каппа не показывался.

– Тебя уже все обыскались, – голос О-Кин был ледянее ветра, что холодил промокшую до нитки Уми. – Идём.

И, спрятав руки в рукава кимоно, ёкай зашагала по тонкой, едва заметной тропинке, вившейся между соснами.

– Спасибо, – с запозданием проговорила Уми, едва поспевая за дзасики-вараси. Идти было больно: в порезы от камней забился песок. С каждым новым шагом земля будто бы вгрызалась в израненные стопы.

Ёкай хмыкнула в ответ.

– О-Кин всегда рада случаю насолить каппам, – надменно задрав подбородок, возвестила дзасики-вараси. – Они глупы и прожорливы. Умный не стал бы лезть к тому, кого защищает О-Кин.

– Значит, ты до сих пор исполняешь обещание, которое дала моей матери?

Ёкай замерла и смерила её удивлённым взглядом. Но в следующее мгновение, словно прочитав что-то в лице Уми, сделалась мрачнее тучи, которая вот-вот готовилась пролиться дождём.

– Вот потому-то О-Кин и терпеть не может водных духов. Они болтливее служанок в усадьбе Хаяси.

– А что ещё ты ей пообещала? – продолжила допытываться Уми, когда ёкай замолчала. Девушка дрожала от холода, ноги мучительно ныли, но, видит Дракон, откладывать этот разговор больше было нельзя. –  Уж не запечатать ли мою силу?

– Догадалась, значит, – проворчала дзасики-вараси, отвернувшись. Уми удивлённо захлопала глазами: она и подумать не могла, что добиться признания от О-Кин будет настолько легко.

Но следующие слова ёкай огорошили ничуть не хуже, чем купание в ледяной воде:

– Только это не О-Кин наложила печать. О-Кин лишь обеспечивала тебе защиту, как и обещала.

– Тогда кто это сделал? – Уми обхватила себя руками, чтобы хоть немного согреться, но вскоре осознала, что дрожала вовсе не от холода.

Ёкай поморщилась.

– О-Кин не может сказать. Но ты сама скоро обо всём узнаешь.

Сколько бы Уми ни билась, ответ О-Кин оставался прежним. Наконец, оставив попытки разговорить дзасики-вараси, Уми спросила:

– Как ты узнала, где искать меня?

– О-Кин почувствовала, как волнуется река. Живущие в воде ками и духи хотели познакомиться с тобой, вот и слетелись к Ито со всей округи.

От одного лишь воспоминания о бездонных глазах теней Уми стало не по себе, и потому она поспешила сменить тему:

– В вечер представления я видела тэнгу в балагане. Что там произошло? Вам удалось изловить Сана? Усадьбе больше ничего не угрожает?

Стоило Уми упомянуть имя вора, как личико О-Кин перекосило от досады:

– Хозяева леса всегда держат своё слово. О-Кин передала им вора и награбленное, а они оставили нас в покое, как и обещали. Только этот… гад всё-таки успел поглотить чешуйку Сэйрю и спалить целый шатёр. Но тэнгу всё равно его изловили.

– И что с ним теперь станется?

Несмотря на вероломство Сана, Уми всё равно было немного жаль непутёвого духа. Он мог бы спокойно прижиться в усадьбе, если бы не рвался к власти и силе. Сан по собственной глупости погубил себя – и мог утянуть за собой их всех.

– Если ему удастся убедить князя Содзёбо, что живым он окажется куда полезнее, то останется до поры на службе в Лесу Скрытой Силы, – с явной неохотой ответила ёкай. Похоже, вспоминать о встрече с тэнгу ей хотелось не больше, чем отвечать на вопросы Уми о её матери. – О-Кин слышала, что многие духи, перешедшие дорогу тэнгу, были вынуждены заключить с князем договор, чтобы он помиловал их.

Упоминания князя Содзёбо в последнее время доводилось слышать всё чаще, и это отчего-то навевало тревогу. Уми даже себе не могла объяснить, в чём тому причина. Словно в имени того, кто стоял над духами Тейсэна, сгустился злой холод скованных морозом зимних ночей, вся тьма, которая заставляла забыть о тепле и солнце…

Когда впереди раздались чьи-то торопливые шаги, Уми замерла. Но стоило ей заслышать встревоженный голос Сибаты, звавшего её, напряжение заметно ослабло.

Вскоре на тропинке показался и сам Сибата. Лицо его было покрасневшим, на лбу блестели жемчужинки пота – похоже, всё это время он бегал по округе и искал её.

– Молодая госпожа Хаяси! Вы не ранены? – на одном дыхании выпалил Сибата, поравнявшись с ней.

– Ничего серьёзного, просто немного… поцарапалась.

– Идёмте скорее, я отведу вас домой.

Уми посмотрела туда, где мгновением ранее стояла О-Кин, но, как и ожидалось, ёкай уже и след простыл. Дзасики-вараси не любила покидать дом, а за последние несколько дней ей пришлось сделать это дважды – чтобы защитить всю усадьбу от гнева тэнгу и чтобы теперь помочь Уми отвязаться от оголодавшего каппы.

До забора, окружавшего усадьбу Хаяси, они добрались быстро. Даже с такого расстояния до слуха Уми донеслись встревоженные голоса братьев клана и прислуги. Ну и наделала же она шуму!

– Ничего не рассказывай отцу, – попросила она Сибату. – И передай остальным, чтобы держали языки за зубами. Как улягутся волнения в городе, погуляете в идзакая за мой счёт.

Сибата заверил, что всё сделает, и его слова немного успокоили Уми, хотя она до сих пор испытывала мучительный стыд за свою несдержанность. Убежала из дома босая и зарёванная, словно глупая девчонка! Такое поведение не пристало дочери главы клана Аосаки. Оставалось лишь надеяться, что за прочими, куда более серьёзными событиями, случившимися в Ганрю в последние дни, её опрометчивое бегство быстро позабудется.

На стук в ворота отворили почти сразу – видать, поджидали возвращения Уми. Дежуривший у ворот брат не сказал ни слова, лишь почтительно поклонился. И вообще никто не заговорил с ней, кроме Нон, которую Уми сразу же послала за водой, бинтами и мазью. Чтобы не натащить в дом песок, следовало сначала промыть и обработать раны на стопах. А потом уже заняться следами когтей на спине.

Уми уселась на веранде, постаравшись придать своему лицу самое непринуждённое выражение, будто бы купание в ледяной реке было для неё делом привычным. Расторопная Нон не заставила себя долго ждать, и в течение нескольких болезненных минут, пока она промывала раны на ногах, а потом наносила на них пахнущую травами мазь, Уми не могла больше сосредоточиться ни на чём ином.

Наконец, когда первая часть мучений осталась позади, Уми в сопровождении Нон заковыляла к себе. В доме стояла непривычная тишина: даже на кухне не слышалось привычной возни Томоко и служанок, помогавших с готовкой. Должно быть, домоправительница всё ещё находилась в комнате матери. Похоже, Томоко и впрямь оказалась единственной, кто по-настоящему обрадовался возвращению своей госпожи.

Все мысли о матери Уми по привычке постаралась задвинуть в самый дальний уголок сознания. Но ничего не вышло. Воспоминания водных сущностей поколебали уверенность в том, что мать по злому умыслу или по легкомыслию могла бросить их с отцом. Судя по тому, что увидела Уми, Миори Хаяси по-настоящему любила их – и её искренние слёзы, и дрожавший от волнения голос были тому подтверждением.

Может, и впрямь стоило поступить так, как Дзиэн совсем недавно советовал Ямаде? Отринуть обиду, чтобы она не мешала ясно видеть происходящее… Но Уми не могла заставить себя сдвинуться с места – даже после того, как Нон обработала и забинтовала царапины на спине и помогла переодеться и высушить волосы полотенцем.

Комната матери была совсем рядом – надо только выйти в коридор и миновать двери, ведущие в комнату Томоко. Но никогда прежде столь малое расстояние не казалось Уми таким непреодолимым.

Она надеялась, что водные сущности помогут развеять тревогу, но видения лишь повергли сердце в ещё большее смятение. Уми не знала, что ей делать и за что взяться. Прислушивалась к голосам, доносившимся со двора: не вернулся ли отец? Или Ёсио, с которым Уми, несмотря на случившееся, всё-таки жаждала поговорить. Узнать, почему он так поступил. Попытаться понять, что сподвигло его на предательство.

И куда запропастился Ямада? С самого утра от него никаких вестей, и Уми это тревожило куда сильнее, чем она готова была признаться даже самой себе. За эти дни она привыкла к тому, что Ямада постоянно находился рядом – немногословный и надёжный, всегда готовый прийти на выручку.

С другой же стороны, Уми была рада, что никто, кроме слуг и братьев клана, не видел её слёз. Больше она такого позора не допустит.

Безрадостные размышления Уми прервал знакомый голос, донёсшийся со стороны окна:

– Никогда не слышал, чтобы молодые девушки столько вздыхали.

Уми вздрогнула и обернулась. Ставни на окне были раздвинуты, и в щели между ними виднелась киноварно-красная морда обезьяна, с которым они встретились в балагане. Не по-звериному умные глаза ярко блестели, с интересом наблюдая за Уми.

– А я никогда не слышала, чтобы звери разговаривали, – нашлась она с ответом. – Что ты здесь делаешь?

Обезьян одним ловким прыжком перемахнул через окно и оказался в комнате.

– Да вот осматривался и решил заглянуть ненадолго. Поблагодарить за помощь.

– Вот Ямаду и благодари, это он помог твоим друзьям. Я тут совершенно ни при чём, – пожала плечами Уми. Приписывать себе чужие заслуги она бы не стала. – Это он притащил тебя сюда?

– Не притащил, а привёл, – с видом оскорблённого достоинства осклабился макак. – Я был пленником балагана, и больше мне пока некуда податься.

Уми смерила его задумчивым взглядом. Появление обезъяна ненадолго отвлекло от тяжёлых мыслей, но с его уходом они обязательно вернутся в прежнее русло. И Уми очень хотела бы этого избежать. Отсрочить неотвратимое хотя бы ненадолго.

– Тогда, может, расскажешь о себе? – предложила она. – Раз уж ты теперь живёшь в доме моего отца.

Дважды макака просить не пришлось. Он с готовностью уселся, подтянув колени к груди.

– Это справедливо, – кивнул он и чуть наклонил голову в приветственном жесте. – Меня зовут Тэцудзи, и на мне лежит заклятие.

Глава 2. Тэцудзи

На лице Уми Хаяси не отразилось изумления. Похоже, она с самого начала догадывалась, что Тэцудзи не был простым зверем. Но она смерила его таким тяжёлым и подозрительным взглядом, что принц окончательно растерялся.

Прежде ему не доводилось испытывать в присутствии женщин ничего подобного. Тэцудзи всегда мог найти подход к даме любого возраста и положения в обществе. Все они млели, когда он улыбался и говорил им какие-нибудь приятные мелочи, вроде: «Ваш нежный голос ласкает мой слух, как журчание первого весеннего ручейка…»

Но Уми Хаяси могла кого угодно вывести из равновесия одним своим надменным видом. Она была ладно сложена и мила лицом, но у принца, даже будь он в человеческом облике, не возникло бы и мысли приударить за ней.

«Интересно, находились ли вообще такие смельчаки?» – гадал Тэцудзи, исподтишка рассматривая Уми. Между тёмными бровями пролегла глубокая морщинка, тонкие пальцы рассеянно теребили край рукава рубахи. На лице её не осталось ни следа недавних слёз. Обычно девушки стыдились плакать при посторонних – и особенно при прислуге. Должно быть, этим утром что-то по-настоящему потрясло Уми.

Теперь же девушка чинно сидела напротив принца, прямо у низенького столика, на котором стояло несколько шкатулок. В похожих его мать хранила украшения. В комнате сильно пахло лекарственной мазью, и Тэцудзи припомнил, как служанка на веранде помогала Уми накладывать бинты на ноги. Принцу было любопытно, где она могла так пораниться, но допытываться ни о чём не стал. Вряд ли Уми стала бы с ним откровенничать.

Из-под рукава белой рубахи безо всякого рисунка виднелась морда дракона, который был вытатуирован на предплечье Уми. Нетрудно догадаться, к какой прослойке общества принадлежала семья девушки. Чем дольше принц глядел на иредзуми, тем сильнее становилось желание схитрить и не открывать Уми всю правду о себе. Она якудза, и слухи об этих людях ходили самые разные. Но все сводились к тому, что ради выгоды якудза готовы многим поступиться. Вдруг Уми или кто-то из её семьи решит взять Тэцудзи в заложники и требовать выкуп с императорской семьи?

С другой стороны, особого выбора у принца не было. Без подсказки Уми вряд ли Ямада вмешался бы и спас его и пленных ёкаев от белой ведьмы и её прихвостня Араки. Теперь духи были свободны, а принц – в безопасности, под защитой якудза и владеющего колдовством монаха. Ответить ложью и недоверием на помощь было бы со стороны Тэцудзи величайшей неблагодарностью. Пускай помощь эта пришла с той стороны, откуда ожидалось меньше всего.

Наконец, сумев побороть все одолевавшие его сомнения, Тэцудзи принялся пересказывать Уми всё, что с ним приключилось: с того самого злополучного дня, как его пытались отравить странным чаем.

Стоило Уми заслышать, кто на самом деле сидел перед ней, как она недоверчиво поджала губы. В этот миг Тэцудзи понял, что убедить её будет куда сложнее, чем Ямаду. Вчера ему пришлось открыться монаху, ведь тогда, в балагане, он дал слово, что не утаит от него правды. В обмен на помощь принц готов был пойти на многое, лишь бы оказаться подальше от этого прокля́того места. Хотя Ямада и оказался поражён рассказом Тэцудзи, но не усомнился в его словах – будто и впрямь откуда-то знал, что за личиной говорящего обезьяна скрывался не простой оборванец, но сам наследный принц.

Пока Тэцудзи говорил, Уми молчала, хмуро уставившись в пол. Больше она не выказывала недоверия, но и преклонить голову не спешила.

– Говоришь ты складно, не могу не признать, – хмыкнула Уми, когда Тэцудзи наконец закончил свой рассказ. – Вот только в то, что ты и впрямь наследный принц, не стану скрывать, верится с трудом. Но если бы ты смог чем-то подтвердить свои слова…

И впервые за всё время их беседы Уми посмотрела прямо на него: упрямство так и сверкало в не по-женски суровом взгляде.

Тэцудзи же замялся, гадая, какие доводы помогли бы ему перетянуть эту упрямицу на свою сторону.

– Раз одного моего слова недостаточно, то, думаю, вряд ли тебя убедит список фамилий приближенных ко двору знатных семей и самурайских родов, которые мой наставник заставлял зубрить, сколько я себя помню, – невесело усмехнулся Тэцудзи.

– Отчего же? – задумчиво протянула Уми. – Моя мать родилась в столице, в богатой самурайской семье. Они с отцом бежали от войны и так оказались в Ганрю. Если среди тех, кого ты назовёшь, я услышу фамилию матери, под которой она ходила в девичестве, то поверю, что ты и впрямь наследный принц.

От изумления у Тэцудзи едва не отвисла челюсть. Он наудачу ляпнул первое, что пришло на ум. Кто бы мог подумать, что якудза из далёкой восточной провинции окажется потомком самурайского рода? Если, конечно, мать Уми не приукрасила своё происхождение, чтобы впечатлить сватов и семью жениха.

Уми испытующе смотрела на него и ждала. Тэцудзи вполне мог не отвечать – он не обязан был оправдываться перед этой якудза! Но теперь в нём взыграл азарт: принцу хотелось доказать, что Уми заблуждалась на его счёт.

И он принялся заученно твердить имена, обладателей которых за долгие годы жизни во дворце знал если не близко, то в лицо. Кого-то ему доводилось видеть на приёмах отца, иные приходили с прошениями во дворец… Император считал, что каждый правитель должен быть хорошо осведомлён о том, кто ему служит и как долго. Поэтому его сыновей учили запоминать не только фамилии, но и семейные гербы того или иного рода. По одежде и регалиям можно многое узнать о человеке, даже не спрашивая его имени.

Длинный список фамилий вельмож и самураев перевалил уже за половину, а в холодном взгляде Уми так и не мелькнуло ни тени узнавания. Наконец, когда принц закончил и перевёл дух, Уми лишь пожала плечами и отвела взгляд.

И это всё, чем она решила его удостоить?

Больше Уми ничем не выдала своего разочарования, но Тэцудзи это уже не волновало. Его охватила досада. Он был уверен, что никого не упустил: за годы учёбы эти знания накрепко засели в памяти.

– Я готов поклясться, что назвал всех придворных и самураев, которые до сих пор служат моему отцу, – Тэцудзи скрестил лапы на груди, показывая, что сам факт неверия Уми оскорблял его до глубины души. – Раз среди них не оказалось фамилии твоей матери, то я бы крепко задумался, так ли хорошо ты знала, кто она такая на самом деле.

Эти слова, похоже, пошатнули уверенность Уми. На лице её промелькнуло какое-то болезненное выражение – и тут же исчезло. Неужели своими доводами Тэцудзи, сам того не желая, попал точно в цель?

В комнате повисло напряжённое молчание. Принц подумал было, что Уми обидели его слова и теперь она вообще больше не заговорит с ним. Но она всё-таки первая нарушила тишину:

– Фукуи. Отец говорил, что она из рода Фукуи.

Она. Не «матушка» и даже не «моя мать», а простое и безликое местоимение, за которым могло не скрываться ничего. Или же таилось столько невысказанных чувств, которые неспособно в себя вместить ни одно слово в любом человеческом языке.

Но лезть не в своё дело Тэцудзи не собирался. Куда больше его заинтересовала названная Уми фамилия.

– Это невозможно, – покачал головой он. – Хотя в исторических трактатах имя Фукуи встречалось мне довольно часто. Когда-то этот род и впрямь славился доблестными воинами, которые состояли в личной императорской гвардии. Но слава Фукуи давно померкла и осталась в прошлом: больше ста лет назад род прервался. Последний из Фукуи умер в ссылке на островах, не оставив потомков.

Уми ничего на это не ответила: лишь ещё яростнее принялась теребить край рукава, словно это могло хоть как-то помочь примириться с тем, что она сейчас узнала. С лица её окончательно сошли все краски, глаза потускнели. Сыграть такое искреннее смятение вряд ли было бы под силу простой девице, пускай она и мнила себя отпрыском старинного самурайского рода. Выходит, чувства её и впрямь оказались неподдельными. Какое, должно быть, разочарование охватило теперь Уми, когда она выяснила: её мать оказалась вовсе не той, за кого себя выдавала.

Тэцудзи хорошо знал приторную горечь этого чувства. Пока велись поиски брата, каждая история о чудесном спасении от цунами заставляла сердце трепетать в предвкушении: вот-вот вернётся Такаси и они снова заживут как прежде. Но дни тянулись друг за другом так же неумолимо, как скользила луна по ночному небосклону, и через месяц поиски наследного принца Тайга-но Такаси прекратились. В день, когда отец объявил по всей империи траур по безвременно погибшему старшему сыну, в сердце его выжившего брата словно что-то навсегда отмерло.

Словно море забрало себе не только жизнь одного наследного принца, но и душу второго…

Уми вдруг хлопнула себя по коленям, и этот резкий звук заставил Тэцудзи встрепенуться.

– Что ж, пока не доказано обратное, сойдёмся на том, что ты не солгал.

Он поднял на неё глаза. К тому моменту, похоже, Уми окончательно взяла себя в руки, и ничто больше не выдавало её смятения, кроме небольшой морщинки, которая залегла между бровей. Она не стала возвращаться к разговору о матери, и Тэцудзи не настаивал. Его это не касалось.

– И на том спасибо, – отозвался принц, отвесив ей шутливый поклон. Пока что ему терять нечего, он же обезьяна. А напряжение, повисшее между ними, его проделка всё же немного разрядила: на лице Уми мелькнула тень улыбки, отчего Тэцудзи почувствовал облегчение.

– Что от тебя хотел Рюити Араки? – вдруг огорошила его новым вопросом Уми.

Тэцудзи засопел, спешно придумывая объяснение, которое могло бы удовлетворить Уми. Вторжение чужака в соломенной шляпе он решил выставить как неудачное покушение на свою жизнь. Ни к чему якудза было знать о Фусецу. Принц даже Ямаде не рассказал о мече – в конце концов, эту тайну знали далеко не все приближённые императора. Даже он сам, наследный принц, ни разу Фусецу в глаза не видел, настолько ценным и древним было это оружие!

– Не имею ни малейшего понятия, – с нарочитой беззаботностью пожал плечами Тэцудзи. – Но из нашего пренеприятного разговора я сделал вывод, что колдуны хотят поквитаться с моим отцом за годы притеснений после восстания клана Мейга.

– И потому решили затеять новый мятеж, – продолжила его мысль Уми, хотя на лице её читалось явное сомнение. – Что ж, в этом и правда что-то есть. Под прикрытием бродячих артистов они могли много лет ездить по всей стране, не привлекая к себе внимания.

– Да и эта госпожа Тё не так проста, – поддакнул Тэцудзи. От одного лишь воспоминания о белой маске ведьмы его охватила дрожь, и потому он поспешил добавить: – Вот почему я должен как можно скорее вернуть себе человеческий облик и отправиться в столицу, чтобы рассказать обо всём отцу.

– И как ты намерен это сделать? – теперь в тоне Уми послышался искренний интерес.

– Отыскать Ямамбу и убедить её помочь мне. Я слышал, что она самая могущественная ведьма из всех ныне живущих.

Уми с сомнением поджала губы, но ничего на это не ответила. Да и откуда у якудза из провинции сведения, где искать горную ведьму? Те духи из балагана, Фуюмэ и Ясу, наверняка что-то знали, но Тэцудзи попросту не успел расспросить их – не до того ему было, когда они с Ямадой в любой момент могли попасться Араки или кому-то из его помощников. А теперь духи разбежались, и принц не имел ни малейшего представления, доведётся ли ему встретить их вновь.

Но Тэцудзи продолжал упрямо надеяться на свою удачу. В конце концов, раз он сумел сбежать из лап колдунов, то и до Ямамбы обязательно доберётся. Если бы логово горной ведьмы невозможно было отыскать, то откуда о ней могли разузнать простые люди вроде того же старика Кудо?

– Томоко сказала, ты был ранен, – вдруг снова заговорила Уми. – Это дело рук Рюити Араки?

– Нет, это тот тип в шляпе, который ворвался в мои покои.

В доказательство своих слов Тэцудзи вытянул лапу, замотанную свежей тряпицей. После дня относительно спокойной и сытой жизни рана стала тревожить его гораздо меньше. Поводов для радости в последнее время выпадало немного, поэтому Тэцудзи довольствовался и этой малостью.

Но тоска по привычной жизни всё ещё точила сердце. Если с ним что-то случится, матушка будет безутешна. Как-то она там теперь?..

Когда внизу раздались мужские голоса, Уми встрепенулась, прислушиваясь к каждому слову. Принц тоже навострил уши, но толком ничего не смог разобрать: с такого расстояния даже звериное чутьё оказалось бесполезным.

Похоже, вскоре любопытство всё же одержало над Уми верх, потому как она поспешила распрощаться с Тэцудзи и выскочила из комнаты. Принц даже и рта раскрыть не успел, как её торопливые шаги дробно застучали по лестнице.

Тэцудзи хмыкнул и почесал бок. С одной стороны, его так и подмывало последовать за Уми и узнать, куда она так мчалась. С другой же – это было не его дело, совсем не его.

Но когда этот довод его останавливал? Тэцудзи всегда делал что хотел, и порой даже собственный отец был ему не указ.

Если в огромном дворце принц в любой момент мог найти себе занятие по душе, то теперь, когда Уми и Ямада оказались его единственными невольными компаньонами, Тэцудзи откровенно заскучал. Монах спозаранку куда-то отправился и до сих пор не показывался в усадьбе, а теперь вот и Уми сбежала, ничего не объяснив. Наверняка подслушивает под дверьми отцовского кабинета, чтобы разузнать хоть какие-то новости. Тэцудзи и сам не раз так делал, когда подозревал, что отец утаивал от него что-то важное. Правда, после гибели брата это развлечение уже не доставляло ему такого удовольствия, как прежде…

В конце концов интерес всё же пересилил занудный голос здравого смысла, и Тэцудзи, просочившись сквозь щель, которая осталась в неплотно задвинутых дверях, тихонько последовал за Уми.

За столько дней, проведённых в теле обезьяны, принц успел более-менее свыкнуться с тем, как по-новому теперь раскрывался для него окружающий мир. У всего был свой яркий запах, даже у ёкаев. Он длинным шлейфом, словно тяжёлые придворные одежды, тянулся за своим обладателем, и потому для Тэцудзи не составило бы труда отыскать любого обитателя усадьбы, возникни в том надобность. При условии, что этот человек или дух не успели уйти далеко.

Запах Уми напоминал Тэцудзи о миндале и сливе: ореховая терпкость сглаживалась нежным цветочным ароматом. Она и сама была такой же противоречивой: то ярко блестели глаза, отчего лицо Уми начинало будто светиться изнутри, то вдруг становилась холодной и отстранённой, погружаясь глубоко в свои мысли…

Долго искать ему не пришлось. Уми притаилась за углом веранды и с таким вниманием вслушивалась в происходящее в комнате, где были приоткрыты ведущие в сад сёдзи, что даже не заметила подобравшегося к ней вплотную принца.

– Тебя не учили, что подслушивать нехорошо? – прошептал он.

Уми вздрогнула. На лице её попеременно отразились испуг, изумление, а затем и гнев.

– Разорви тебя Дракон, – одними губами произнесла она, а потом добавила тихим шёпотом: – Уходи, не мешай.

– Зачем, если я могу помочь?

Уми испытующе глядела на него, явно не догадываясь, к чему он клонит, и Тэцудзи пришлось развить свою мысль:

– Никто не обратит внимания на простого обезьяна, который будет как бы невзначай прохаживаться по веранде. А потом он любезно передаст тебе всё, что услышит. Без обмана, слово наследного принца.

Размышляла Уми недолго: похоже, от неудобного сидения на дощатом полу у неё изрядно затекли ноги. К тому же отсюда ей наверняка не было слышно и половины из того, о чём говорили внутри, а подобраться ближе и остаться незамеченной Уми попросту не смогла бы.

Наконец, решившись, она торопливо кивнула, а затем дождалась подходящего момента и скрылась в доме.

Тэцудзи же лениво побрёл в сторону приоткрытых сёдзи, усиленно делая вид, что наслаждается ласковым солнцем. Но на деле он сосредоточил всё своё внимание на том, что происходило в комнате. Оттуда доносился только один голос, хотя витавшие в воздухе запахи подсказывали принцу, что внутри сидели двое мужчин.

– …на что ты рассчитывал, – в голосе говорившего слышалась смертельная усталость, но он явно принадлежал человеку зрелому и властному. Наверное, то был глава клана якудза, Итиро Хаяси. – Но расплачиваться за свои ошибки тебе придётся сполна. Не мне тебе рассказывать, что сейчас творится в городе. Клану предстоит нелёгкое время, и я со своей стороны мог бы взять и казнить тебя за измену без лишних разговоров.

Казнить? Вот это новости. Чем же собеседник так разозлил главу якудза, что тот решил устроить самосуд? Тэцудзи развалился на веранде, подставив солнцу шерстяной бок, а сам обратился в слух.

– Понимаю и приму любое ваше решение, – судя по голосу, второй из участников диалога был значительно моложе. Но голос его казался тусклым и слабым, словно у тяжелобольного. В запахи людей вплёлся ещё один – и от него шерсть на загривке Тэцудзи встала дыбом.

Кровь! Похоже, кто-то из них был ранен, и притом совсем недавно.

За приоткрытыми сёдзи повисла гнетущая тишина. Тэцудзи так пригрелся на солнце, что начал было клевать носом, но тут молчание снова нарушил второй:

– Я знаю, что не вправе что-либо у вас требовать, оябун, но позвольте мне встретиться с ней. Один раз, о большем я не прошу.

От этих слов навеянную теплом дремоту как рукой сняло. Тэцудзи ощутил будоражащую волну интереса, которая всегда поднималась в груди, стоило ему коснуться любовных сплетен вне зависимости от степени свежести и достоверности. Вовлечение в чужие тайны будто бы приобщало к чему-то несоизмеримо большему, помогало почувствовать всю полноту жизни.

Неужели здесь была замешана запретная любовь? Это объясняло бы, почему Уми так резво побежала подслушивать разговор отца с кем-то из его подчинённых. Тэцудзи понятия не имел о том, какие порядки заведены у якудза. Быть может, парня могли изгнать из клана просто за то, что он положил глаз на дочку своего главы.

Хотя, если его собирались казнить, дела могли обстоять гораздо серьёзней.

– Нет, – отрезал Итиро Хаяси. – Видит Дракон, я и так сделал больше, чем ты заслуживаешь. Знал бы ты, с каким трудом мне удалось убедить руководство клана заменить изначальный приговор исключением из рядов Аосаки-кай и изгнанием без права возвращения в провинцию Тосан… Но к демонам это всё. Завтра до начала празднования Обона ты должен покинуть Ганрю.

Тяжёлый вздох, шелест бумаг на столике.

– А теперь уходи.

– Оябун…

– Я больше не твой глава. А ты мне больше не сын.

Гулко застучали шаги по татами, зашуршали раздвижные двери, и в комнате воцарилась тишина. Чиркнула о коробок спичка, и из распахнутых сёдзи потянуло табаком. Тэцудзи подкрался к щели и заглянул внутрь. Отец Уми сидел к веранде вполоборота. Курил – да так жадно, словно от этой сигареты зависела вся его жизнь.

Запах крови стал ощущаться отчётливее. Тревожный и тяжёлый, он исходил от Итиро Хаяси. Лишь когда отец Уми поднёс левую руку к лицу, Тэцудзи понял, в чём было дело. Всю кисть руки обхватывала плотная повязка, пропитавшаяся кровью на том месте, где когда-то был мизинец.

Тэцудзи передёрнуло. Вида крови и увечий он не переносил.

Вскоре Итиро Хаяси затушил сигарету, здоровой рукой собрал в охапку какие-то бумаги и ушёл, грузно топая, словно каждый шаг давался ему с трудом. Возможно, так оно и было.

Никем не замеченный, Тэцудзи прошмыгнул внутрь. Комната оказалась совсем небольшой. Вдоль одной из стен возвышался открытый стеллаж, заваленный пыльными бумагами. Рядом с ним стоял пузатый комод из тёмного дерева. Истёртые до блеска медные ручки сверкали из глубины комнаты, словно глаза какого-то затаившегося в полумраке духа. Принцу стало не по себе от таких ассоциаций, и он поспешил перевести взгляд на низенький столик.

В отличие от стеллажа, на нём царил почти идеальный порядок. Тушечница и кисти для письма рядком лежали в углу, как и чистые листы бумаги, придавленные массивным держателем в форме оскалившегося дракона.

На другой стороне стола обнаружились открытые письма. Быстро пробежав глазами по тому, что лежало на самом верху небольшой стопки, Тэцудзи поспешил вернуть его на место. Он не должен здесь находиться. Хоть принц и был в теле обезьяны, от гнева главы клана якудза это вряд ли убережёт.

Пока хозяин кабинета не вернулся, принц бочком двинулся в сторону приоткрытых сёдзи. Но вдруг его внимание привлекло нечто белевшее под столешницей.

Прислушавшись, не идёт ли кто, Тэцудзи метнулся к столу и с лёгкостью залез под него – хоть какая-то польза от того, что он застрял в мартышечьем теле!

Прямо из-под крепкой крышки стола торчал белый бумажный краешек. Письмо! Но как оно там оказалось? Приглядевшись повнимательнее к древесному узору на столе, Тэцудзи увидел, что в нескольких местах он не совпадал. Похоже, под столешницей Итиро Хаяси умудрился оборудовать тайник, и одно из писем неудачно зажало между тонкой дверцей – его-то и заметил Тэцудзи.

Принц аккуратно поддел когтем дверцу тайника, и она с тихим шорохом отошла в сторону. Тайник был небольшим, туда поместилось всего с десяток перевязанных плотной лентой писем. Тэцудзи достал их, чтобы посмотреть хотя бы на имя, написанное на самом верхнем письме, и замер.

В коридоре, совсем рядом с кабинетом Итиро Хаяси, раздались чьи-то тяжёлые шаги.

Сердце провалилось в пятки. Надо было бежать, и срочно – спрятать стопку обратно в тайник он уже не успеет!

Недолго думая принц выскочил на веранду, прижимая к груди украденные письма главы клана якудза, и поспешил прочь.

Глава 3. Уми

Несмотря на заверения Тэцудзи, что никто не обратит на него внимания, пока он будет околачиваться рядом с кабинетом главы клана, Уми всё равно было тревожно. Даже с того места, где она скрывалась до прихода обезьяна, в тоне отца ясно слышался гнев.

Не желая нарываться на неприятности, Уми вернулась в дом и затаилась на лестнице. Когда Ёсио выйдет из кабинета – а в том, что отец разговаривал именно с ним, сомнений не было, слишком хорошо Уми знала голос старого друга, – тогда-то она его и подловит. И узнает, что вообще, демоны его раздери, происходит.

Долго ждать не пришлось. Зашуршали раздвижные двери, и в коридоре показался Ёсио. Медлить было нельзя. Уми сбежала с лестницы, схватила его за руку и потащила за собой.

– Что…

– Тсс! – шикнула Уми.

Они выскочили на веранду, с которой открывался вид на задний двор и часть сада. Уми опустилась на колени и выудила из-под веранды две пары поношенных сандалий: их обычно держала здесь прислуга на тот случай, если нужно быстро обуться и выйти из дома не через прихожую. Убедившись, что никого поблизости нет, Уми повела Ёсио вглубь сада. Они спрятались за разросшимся деревом камелии, где их до поры точно никто не заметит.

Лишь теперь Уми удалось как следует рассмотреть Ёсио, и от увиденного у неё защемило сердце. Парень был бледнее обычного, под глазами залегли тёмные тени. Голову обхватывала свежая повязка, полностью скрывая волосы – лишь на лоб выбилась тёмная прядка. На макушке багровело пятно: кто бы ни оглушил Ёсио, он сделал это исподтишка, со спины.

Она много чего хотела ему сказать, пока поджидала в доме, но сейчас все заготовленные слова разом вылетели из головы, словно их сдуло налетевшим с реки ветром. Уми вдруг некстати вспомнила, как Ёсио обнял её тогда, в балагане. Его тепло чувствовалось даже через одежду…

Ёсио нарушил молчание первым. Его непривычно побелевшие губы искривила болезненная усмешка:

– По глазам вижу, что всё знаешь уже. Извиняться не буду – словами тут ничего не исправить.

Его нарочито спокойный тон задел Уми. Ёсио больше не смотрел на неё, и она не могла понять, что он чувствует на самом деле.

– Что они решили? – наконец сумела выдавить из себя Уми, и поразилась тому, как чуждо прозвучал собственный голос – будто бы принадлежал и не ей вовсе.

– Оя… кхм, твой отец убедил руководство клана заменить казнь изгнанием, – он попытался скрыть за кашлем оговорку, а Уми лишь крепче сжала край рукава. Хотелось встряхнуть Ёсио за грудки или крепко врезать – сделать хоть что-нибудь, лишь бы он объяснил, зачем…

Но поднявшаяся в груди ярость остыла так же быстро, как и появилась. Уми потёрла лоб, дав себе время, чтобы вернуть самообладание. Она не могла не признать, что Ёсио прав: не стоило даром сотрясать воздух. Решения, принятые руководством клана, нельзя оспорить. Если ты не хочешь стать следующей жертвой.

– Спасибо, – вдруг проговорил Ёсио и улыбнулся – почти так же, как раньше. Почти. Никогда прежде во взгляде старого друга Уми не замечала столько вины и печали. – Я и не надеялся, что встречу тебя сегодня…

Он осёкся. Должно быть, хотел сказать что-то ещё, пытался подобрать слова.

Та ночь в балагане и впрямь изменила каждого из них. Раньше Ёсио всегда говорил то, что было у него на уме. Никогда ещё повисшая между старыми друзьями тишина не казалась столь тяжёлой. Она словно отдаляла их друг от друга, уносила, как безжалостное течение реки Ито.

– Мне нужно идти, – Ёсио понизил голос почти до шёпота. – У тебя будут неприятности, если кто-то увидит нас вместе.

К глазам подступили слёзы, и Уми крепко зажмурилась, чтобы отогнать их. Достаточно слабостей для одного утра. Пускай Ёсио больше не часть клана Аосаки, он долгие годы был её другом.

Слёзы не украшают прощание, а делают его лишь тяжелее.

– Береги себя. – Уми хотела потрепать Ёсио по плечу, но в самый последний момент отвела руку и заправила выбившуюся прядь волос под повязку.

Ёсио, похоже, разгадал её манёвр, но ничего не сказал. Лишь улыбка его стала чуть теплее, а глаза заблестели с той же лукавой хитрецой, что и прежде.

– Я привык доверять своему чутью и потому не прощаюсь. Есть у меня отчётливое ощущение, что мы ещё встретимся.

Он не стал дожидаться ответа, а Уми не удерживала. Лишь провожала взглядом до тех пор, пока Ёсио не скрылся за углом дома, и только после этого позволила себе навалиться всем весом на ствол камелии и прикрыть глаза.

Шершавая кора неприятно царапнула кожу, но Уми было всё равно. Тёплый древесный запах не успокоил, а лишь разбередил тоску, стянувшую грудь тугим узлом.

Когда слезинка скатилась по щеке и утонула в прожилках тёмной коры, прямо над головой Уми что-то зашуршало.

– Щекотно!

Уми спешно вытерла щёку рукавом и подняла глаза. Из густой листвы на неё уставилась любопытная мордочка ёкая – по-видимому, духа этого дерева.

– Подслушивать нехорошо, – проворчала Уми, невольно повторив недавние слова обезьяна Тэцудзи.

– Я тут живу вообще-то, – надулся ёкай. – Нашли бы другое место, если так хотели поболтать наедине…

Дух всё говорил и говорил, но Уми уже не вслушивалась в его ворчливое бормотанье. На неё вдруг снова навалилась слабость – похоже, сказывалось колдовство ведьмы Тё.

– Эй! – громкий окрик ёкая заставил Уми вздрогнуть. – Не дерево, а проходной двор какой-то! Что ты-то здесь забыл, лохматый?

Уми снова задрала голову. На одной из веток сидел Тэцудзи. Глаза обезьяна, и без того огромные, теперь были круглыми, как плошки. К груди он прижимал какие-то бумаги, перевязанные лентой.

– Что это с тобой?

– Н-ничего. Я, знаешь ли, в полном порядке, да.

Уми искренне в этом усомнилась, но допытываться пока не стала. Она вдруг осознала, что голодна. И хотя до обеда было ещё далеко, стоило наведаться на кухню и попытаться раздобыть какой-нибудь снеди.

Как и ожидалось, от предложения перекусить Тэцудзи отказываться не стал. А доносившиеся с кухни аппетитные запахи заметно ободрили его, и он окончательно успокоился. Но свою ношу из лап так и не выпустил и вздрагивал от малейшего шороха.

Вывод напрашивался сам собой: эти бумаги обезьян стащил. Но Уми не спешила ловить его на воровстве. Тэцудзи никуда от неё не денется – как и присвоенное им добро.

Они обосновались в чайной, в тот час там было пусто. Одна из служанок пришла с подносом, на котором стояли чайник с двумя пиалами и небольшое блюдо с онигири. При виде еды Тэцудзи оживился, и служанка замерла у порога – видимо, хотела посмотреть, как обезьян будет есть. Но Уми отослала её. Не хватало ещё, чтобы кто-то подслушал, как она разговаривает с животным! Утреннее бегство и купание в реке и так, должно быть, породило достаточно сплетен, которые прислуга не устанет обсуждать ещё долго. Так что не стоило давать пищу для новых пересуд.

Когда служанка скрылась в коридоре, Уми последовала примеру Тэцудзи и воздала должное онигири. Они оба были голодны, и вскоре блюдо опустело.

– Ну, теперь рассказывай, что тебе удалось узнать, – потребовала Уми, пока разливала чай по пиалам.

– Не так уж много, беседа у них вышла короткой. – Обезьяну едва удалось сдержать зевок, и он прикрыл рот лапой. – Уж не знаю, с кем твой отец разговаривал в таком тоне, но он велел этому человеку убираться из города завтра же, как начнётся Обон.

Подумать только, уже завтра… Время пролетело быстрее облаков, что ветер гонит к западу. Похоже, Ёсио не стал говорить о точной дате своего отъезда, чтобы не доставлять ей ещё больших огорчений. Он знал, как трепетно Уми относилась к Обону. Как любила помогать Томоко готовить поминальные блюда, чистить и украшать домашний алтарь, надевать тонкое летнее кимоно, в котором можно танцевать до самой темноты, пока не начнут зажигать жаровни и фонарики у каждого дома, чтобы духи предков смогли отыскать дорогу из Страны Корней.

Но завтрашнее празднование Обона обещало стать самым печальным на памяти Уми. Свадьба её оказалась сорвана, жениха изгнали из города, да и сам Ганрю ещё толком не успел оправиться после буйства сумасшедшей ведьмы Тё. В этом году имён на поминальных табличках в храмах станет значительно больше. Словно страшный мор прошёлся по округе…

– Но это ещё не всё, – продолжил Тэцудзи, и беспокойство в его тоне заставило Уми поднять взгляд. – Я кое-что нашёл.

С этими словами он положил на столик связку писем.

– Только не говори, что утащил их из кабинета отца, – тяжело вздохнула Уми, осознавая, чем это может грозить.

– Так вышло, – хмыкнул обезьян, пряча глаза. – Я лишь хотел посмотреть тайник, а потом услышал, как кто-то идёт. Ну и… в общем, вот.

Уми смотрела на письма так, словно вместо них на столе извивался клубок ядовитых змей. Демоны Хякки Яко! Если отец узнает, что они стащили письма – да ещё из его тайника, – им конец. Следовало как можно скорее вернуть их обратно, пока никто ничего не заметил.

Но Уми медлила. Другой возможности заглянуть в переписку могло больше не представиться. Вдруг её содержимое хоть как-то поможет пролить свет на случившееся в тот год, когда исчезла мать?

Неспроста отец держал письма подальше от чужих глаз, да ещё и в тайнике. Значит, они были важны. И… к демонам всё! Слишком долго она добивалась правды, чтобы теперь отступить.

Решившись, Уми протянула руку за стопкой и развязала ленту.

– Будь настороже, – бросила она Тэцудзи. – Если услышишь чьё-то приближение, дай знать.

Уми решила положиться на чуткий звериный слух – человеческий ему явно во многом уступал, а рисковать было нельзя. Обезьян кивнул, глаза его засверкали ещё ярче, будто бы от едва сдерживаемого любопытства. Он подобрался к Уми поближе и уселся у неё под боком, без всякого стеснения заглядывая в первое письмо.

– Что? – с самым невинным выражением лица отозвался Тэцудзи, когда Уми строго кашлянула у него над ухом. – У подданных империи Тейсэн не должно быть тайн от своего будущего правителя.

Спорить с ним было некогда – в любой момент их могли прервать, – и потому Уми сосредоточилась на письмах. Всего их оказалось четырнадцать, и написаны они были одним и тем же изящным незнакомым Уми почерком. Иероглифы ровными столбцами выстраивались на листе, словно крепкие бамбуковые побеги. Содержимое писем оказалось пугающе схожим: «Все условия договора соблюдены точно в срок. Пленник жив. Жду подтверждения не позднее одной луны с момента получения сего». Именной печати не было – лишь в нижнем углу каждого послания Уми обнаружила странный узор тушью, отдалённо напоминавший мотылька.

И прямо поверх этого узора темнели отпечатки человеческого пальца.

– Жуть какая, это же кровь, – поморщился Тэцудзи, обнюхав самое первое письмо. Похоже, оно было получено последним, и потому запах ещё не до конца выветрился. – Твой отец что, связался с какими-то колдунами?

– Кровь может быть не его, – пробормотала Уми, всё ещё просматривая каждое из писем. Вдруг она что-то пропустила?

– Его-его, точно тебе говорю.

Уми ничего на это не ответила. Она была так огорошена прочитанным, что не могла толком ухватиться ни за одну из одолевавших мыслей. На ум будто сами собой пришли слова каннуси Дзиэна, которые он произнёс, как только узнал о поразившем Уми проклятии: «На крови оно завязано, и только кровью смоется…»

Она вздрогнула и отложила письмо. Сан рассказывал, что Рюити Араки, нанимавший духов на службу в балаган, просил их подписаться кровью, если они не хотели называть свои настоящие имена. А немногим позже в балагане пролилась настоящая кровь – она стекала с бледной маски ведьмы, сочилась из про`клятой метки…

Когда воспоминания о пережитом отразились настоящей болью в предплечье – столь знакомой и пугающей одновременно, – Уми тихонько охнула и прижала похолодевшую ладонь прямо на то место, где под рукавом рубахи остался шрам в виде иероглифа «проклятие». Метка больше не пульсировала, как живая, – теперь она была такой же мёртвой, как и лик маски госпожи Тё, Уми чувствовала это. Но что-то всё-таки пробудилось в ней – похоже, остаточные следы колдовства, о которых рассказывали каннуси Дзиэн и Ямада.

Нечто злое и тёмное, что, возможно, теперь останется с нею навсегда.

Тэцудзи был поглощён изучением писем и потому не заметил резкой перемены в настроении Уми. Когда боль в предплечье окончательно затихла, она снова вернулась к размышлениям.

Уми не могла поверить, что отец и впрямь связался с каким-то колдуном. Зачем ему это? Он же никогда не верил ни в духов, ни в магию. Много лет Итиро Хаяси даже не желал поверить в дар собственной дочери! Что же заставило его переменить своё мнение?

Какая-то смутная догадка мелькнула на краю сознания. В памяти возникли видения, которые показали этим утром речные сущности. Странные слова матери, её слёзы и обещание, которое она взяла с О-Кин, чтобы та защищала Уми…

Четырнадцать лет назад Миори Хаяси сбежала из дома, не сказав никому ни слова. Четырнадцать писем лежало на столе перед Уми.

Слишком много странностей происходило вокруг в последние дни, чтобы счесть их все простым совпадением.

Тэцудзи вдруг встрепенулся и повернулся к раздвижным дверям.

– Кто-то идёт, – прошептал он.

Уми бросилась складывать письма, уже не особенно заботясь соблюдать тот порядок, в котором они изначально лежали. Хотя руки её чуть дрожали, в сердце с каждым мигом всё крепче становилась решимость.

Нужно прямо спросить отца о том, что происходит и как он во всём этом замешан. Письма станут хорошим подспорьем, чтобы доказать: Уми настроена серьёзно и ни за что не отступит.

Теперь уже и она слышала в коридоре знакомую тяжёлую поступь отца. Уми перевязала письма лентой и спрятала их в рукаве ровно в тот миг, когда с шорохом разъехались раздвижные двери.

– Так и знал, что застану тебя здесь. – Отец не улыбался, но в голосе его слышалась теплота.

Когда он опустился за низенький столик прямо напротив Уми, она с горечью отметила, что выглядел отец немногим лучше Ёсио. Те же следы бессонницы под усталыми, запавшими глазами, та же бледность, делавшие родное лицо совсем чужим и непривычным. Томоко говорила, что его ранили в балагане…

Но расспросить отца о самочувствии Уми не успела, он заговорил первым:

– Прости, что не смог поговорить с тобой раньше. Думаю, ты уже наслышана о том, что случилось. Со времён разборок с кланом Ямамото у нас не намечалось такого… веселья. А я уже, как выяснилось, стал слишком стар для всего этого.

Он устало поморщился и потёр виски, будто его одолевала головная боль. Лишь теперь Уми заметила повязку на его руке – и отсутствовавший мизинец, на месте которого на бинтах проступило буроватое пятно засохшей крови.

От неожиданной догадки Уми пробрала ледяная дрожь. Любое неповиновение клану могло смыться только кровью. А кровь главы Аосаки-кай была слишком ценна – ценна настолько, что лишь благодаря ей казнь предателя могли заменить изгнанием.

От отца не укрылась перемена в её настроении, но он поспешил спрятать покалеченную кисть в рукав и не произнёс ни слова. А Уми не знала, как подступиться к нему с вопросом, почему он это сделал.

Должно быть, и впрямь дорожил Ёсио как родным, раз согласился пойти на такое.

– Что теперь будет? – только и смогла прошептать она. Украденные письма будто жгли кожу. Уми с трудом сдерживалась, чтобы не пошевелить рукой – шорох бумаги мог выдать её раньше времени.

– Ничего хорошего, во всяком случае, пока, – хмыкнул отец. – Горожане в ярости. Клан Аосаки потерял два десятка убитыми. «Толстый тануки» едва не сгорел, и это только начало. До Обона нам удалось усмирить гнев людей: пока они провожают погибших в последний путь, им будет не до нас. Но потом они придут, и нам придётся держать ответ перед всем городом за то, что произошло в балагане.

– Но ведь это всё ведьма! – горячо воскликнула Уми. – Нужно рассказать им правду о том, что случилось: как она обрела власть над разумом людей и заставила сражаться против вас…

– Сначала её нужно поймать. – Отец отвёл взгляд, и девушке это не понравилось. Неужели одно лишь упоминание о госпоже Тё заставило отца так занервничать?

– Но нам и без того есть кого судить. Её помощник Араки крепко увяз во всём этом деле. И лишь то, что он в конечном итоге выступил на нашей стороне, помешало тайной полиции казнить его на месте.

Насмешливый и такой знакомый взгляд. Дорогое, расшитое журавлями хаори. И свист цепи, рассекающей мрак…

– Но его всё равно ждёт смерть, – пробормотала Уми.

– Да. Тайная полиция установила, что Рюити Араки оказался тем самым поджигателем святилищ, который не давал нам покоя.

– Где его держат?

Похоже, волнение в голосе дочери насторожило Итиро Хаяси, потому как он поднял на неё тяжёлый взгляд.

– Почему ты спрашиваешь?

Уми с трудом сглотнула вставший поперёк горла ком – и слова вдруг полились потоком, сдерживать который у неё больше не осталось сил.

– Я знаю его настоящее имя. Знаю, кто он такой. У дядюшки Окумуры я нашла семейный портрет, на котором он изображён вместе со своей покойной супругой и… сыном, Дзёей. Не думайте, что по прошествии стольких лет я его забыла. Он был очень дорог мне, и потому я сразу узнала его, как только увидела в балагане, – пускай он и представился другим именем.

Ни один мускул не дрогнул на лице отца. Лишь глаза стали темнее, чем Уми когда-либо доводилось видеть.

– А сегодня вдруг вернулась она, – неумолимо продолжала Уми, чувствуя, как глаза предательски защипало. – И вы позволили ей снова переступить порог этого дома. Сохранили её возвращение в тайне, словно не было этих четырнадцати лет. Словно вы уже забыли, что она предала нас!

– Миори была и остаётся твоей матерью, как и моей супругой, – низкий голос отца раскатился по комнате, заполнив собой каждый уголок. – Она имеет такое же право находиться в усадьбе Хаяси, как и мы с тобой.

Если прежде Уми поёжилась бы от строгости, сквозившей в тоне отца, то теперь ей хватило смелости упрямо сжать кулаки и вздёрнуть подбородок.

– Тогда объяснитесь. – Ей вдруг самой стало страшно от того, как дерзко она осмелилась говорить с отцом, но остановиться уже не могла: отныне пути назад не было. – Что произошло четырнадцать лет назад, когда исчезли Дзёя и… мать? И как это связано с договором, о котором идёт речь в этих письмах?

С этими словами Уми достала из рукава украденную Тэцудзи связку и положила на стол прямо перед отцом.

С лица Итиро Хаяси разом сошли все краски. Он смотрел на письма так, будто собирался прожечь в них дыру.

– Я должен был догадаться, что рано или поздно это случится, – глухо заговорил отец. Он вдруг показался Уми таким усталым и постаревшим, что сердце её невольно наполнилось жалостью к нему. – Ты слишком на неё похожа: так же не отступишься от своего до самого конца.

Он вдруг покосился на Тэцудзи, о присутствии которого Уми напрочь успела позабыть. А обезьян всё это время тихо сидел подле неё и не издавал ни звука, ловя каждое слово.

– И звери к тебе тянутся, как и к Миори, – продолжал отец, а потом посмотрел на неё полным боли взглядом. – Томоко рассказала, что произошло этим утром. И… мне жаль. Не проходит ни дня, чтобы я не сожалел о том, что случилось…

Уми замерла, не смея даже вдохнуть. Неужели ей наконец удалось добиться своего и отец сейчас всё расскажет?

Но он замолчал, а потом вдруг залпом опрокинул пиалу с уже остывшим чаем, который не допила Уми, и поднялся:

– Что ж, теперь, когда все наши кошмары воплотились наяву, я не вижу смысла молчать. О многом ты уже догадалась сама, и… Я расскажу тебе всё, Уми. Расскажу, даю слово. Но не здесь. Разговор предстоит долгий, а времени у нас нет. Собирайся. Поговорим по дороге.

– По дороге куда? – недоумевала Уми. Отец оставил письма на столике, и, прежде чем броситься за ним следом, она снова спрятала их в рукаве.

– На гору Риндзё. Окумура завещал развеять свой прах над городом, и, разорви меня все демоны Хякки Яко, я собираюсь исполнить последнюю просьбу своего друга, чего бы мне это ни стоило!

Глава 4. Горо

Харчевня встретила его закрытыми дверями и запахом гари, который чувствовался даже сквозь стены. До Горо доходили слухи, что вчера «Толстый тануки» подожгли, но огонь удалось остановить прежде, чем случилось непоправимое.

Статуи тануки у входной двери больше не было – похоже, унесли куда-то, чтобы воинствующие горожане не расколотили глиняного духа. Люди искренне верили, что обидчивые тануки перестанут покровительствовать хозяевам места, где так неуважительно обошлись с их изображением. А памятуя о том, какими вспыльчивыми и обидчивыми порой бывали ёкаи, Горо не мог не признать, что поверья эти имели под собой самые веские основания.

Горо постучал в запертые двери, но на стук никто так и не отозвался. Тогда он заглянул в проулок, который вёл на задний двор, но и там не оказалось ни души. Лишь когда он подошёл к раздвижным дверям, откуда в прошлый раз его вывела бабушка Абэ, они чуть приоткрылись. И из полумрака раздался прокуренный и грубый голос, принадлежавший человеку средних лет:

– Монах, что ли? Чего тебе тут надо?

Холодный приём ничуть не огорошил Горо. Якудза, должно быть, опасались нового нападения, раз так затаились.

– Я пришёл к каннуси Дзиэну, – терпеливо объяснил он. Ответом ему послужило красноречивое молчание, и Горо пришлось пояснить: – Старик в священническом облачении, живёт в одной из комнат, которые сдаются наверху…

– А, понял теперь. – Сторож приоткрыл дверь чуть шире, и взору Горо предстало его осунувшееся лицо с покрасневшими от бессонницы глазами. Седые всклокоченные волосы были небрежно собраны в пучок на макушке. Левое ухо у стража отсутствовало. С одной стороны на поясе висели ножны, где покоился длинный кинжал, а с другой – кожаная кобура, из которой торчала рукоять револьвера.

– Старик ушёл на рассвете, и до сих пор нет его, – бросил сторож, не сводя с Горо полного подозрения взгляда.

По спине пробежал неприятный холодок. Этим утром дух-фонарик принёс сообщение от каннуси, где тот предлагал встретиться в «Толстом тануки». Хотя Горо знал Дзиэна не так уж давно, он всё же был уверен: каннуси не стал бы назначать встречу, чтобы потом не явиться на неё. Невольно в сердце начали закрадываться подозрения, не случилось ли с ним чего.

Но выказывать своего волнения перед якудза не стоило. Поэтому Горо постарался придать лицу самое спокойное выражение, на какое только был способен в сложившихся обстоятельствах:

– А он не говорил, куда отправился и когда вернётся?

Якудза смерил его мрачным взглядом.

– Больно много хочешь знать. Ты вообще кто такой будешь?

– Не горячись, Уэда, он наш. – Раздвижная дверь раскрылась ещё шире, и бабушка Абэ поприветствовала его слабой улыбкой.

Горо с жалостью в сердце отметил, что за те несколько дней, пока они не виделись, старушка будто бы истончилась. Задень её – и она разобьётся, как хрупкая фарфоровая пиала…

– Каннуси должен скоро вернуться, так что заходи, не стесняйся. Подождёшь его внутри, нечего на пороге стоять.

Не успел Горо сделать и шагу, как бабушка Абэ ухватила его за рукав и затащила внутрь. Что же, не всё так плохо, как ему показалось поначалу. Хватка у старушки оставалась крепкой.

– А пока можешь присоединиться к нам, мы только сели завтракать, – с этими словами бабушка Абэ увлекла Горо на лестницу, ведущую наверх.

Он начал отнекиваться: после пожара, случившегося в «Тануки» накануне, объедать старушку было попросту совестно. Но бабушка Абэ и слышать ничего не желала.

– Ты нас нисколько не стеснишь, – проговорила она и добавила, бросив внимательный взгляд на Горо: – А за каннуси не переживай. Что бы ни творилось в городе, священника никто не тронет – особенно теперь, когда наконец поймали поджигателя святилищ.

Горо не разделял уверенности бабушки Абэ, но в открытую возражать не стал. Откуда ей было знать, какая опасность могла грозить хранителю Глаза Дракона? Хотя поджигателя святилищ поймали, ведьме в белой маске удалось улизнуть. Тогда, в балагане, она показалась Горо куда опаснее Рюити Араки.

Старушка тем временем привела его в небольшую комнату, которая оказалась едва ли просторнее той, что досталась Дзиэну. Вокруг низенького столика сидели уже знакомые Горо мальчик-разносчик Сатору и ворчливый повар Фукуто. Но помимо них в комнате находилось ещё четверо мужчин бывалой наружности, которых Горо видел впервые. Судя по тому, какими мрачными и усталыми казались их лица, им этой ночью, как и одноухому Уэде, едва ли удалось сомкнуть глаза.

На приветствие Горо радостно отозвался только Сатору, остальные удостоили лишь сдержанными кивками. Но Горо это ничуть не огорчило: куда больше он порадовался порции тёплого риса с бобами да жареной рыбе, от запаха которой рот тут же наполнился слюной. Чтобы встретиться с каннуси Дзиэном, Горо покинул усадьбу Хаяси ещё до завтрака. Поэтому он был от всего сердца благодарен бабушке Абэ за приглашение к трапезе. Разговор с каннуси предстоял не из простых, и потому следовало набраться сил, пока выдалась такая возможность.

Насытившись, якудза один за другим принялись расходиться. Повар прихватил с собой порцию риса, накрытую крышкой, и затопал вниз – наверное, понёс еду тому охраннику, Уэде. Сатору то и дело бросал на Горо любопытные взгляды, но заговорить с ним не решался.

Наконец, когда они остались за столом втроём – бабушка Абэ неторопливо попивала чай из пиалы, – Сатору не выдержал:

– А я всё гадал, когда же вы к нам вернётесь…

Горо с удивлением поднял на него глаза.

– Хотел поблагодарить вас, – на одном дыхании выпалил мальчик. – Ну за то, что помогли тогда с очагом.

Горо чуть не подавился рисом. Хорошо, что Сатору хватило ума дождаться, пока все разойдутся. Вряд ли Итиро Хаяси рассказал всем своим людям, что его дочь охранял колдун.

– Не стоит, – покачал головой Горо. – Это меньшее, что я мог сделать для вас.

Бабушка Абэ пила чай с таким отсутствующим видом, будто бы её нисколько не касалось, о чём говорили под этой крышей.

– И Фукуто тоже вам благодарен, – продолжал мальчишка. – Хоть он и ворчит по большей части, но я его хорошо знаю – ему точно было приятно, что вы помогли!

– Я очень рад это слышать. Только ты никому больше не рассказывай о случившемся, хорошо? – Горо понизил голос и наклонился над столом, глядя Сатору прямо в глаза. – Сейчас в городе тайная полиция, и у нас всех могут быть серьёзные неприятности.

– Конечно, я понимаю, – заговорщически зашептал мальчик, сделав большие глаза. – От меня они точно ничего не узнают, клянусь!

Не успел Горо поблагодарить его, как внизу послышался знакомый перезвон медных колец. Горо спешно отправил в рот последний кусок рыбы и, распрощавшись с Сатору и бабушкой Абэ, выглянул в коридор.

Дзиэн медленно поднимался по лестнице. Рядом с ним, перепрыгивая через ступеньку, скакал дух-фонарик.

– О, я же говорил, каннуси, что он уже здесь! – воскликнул ёкай, завидев Горо.

– Вижу-вижу. – Дзиэн немного запыхался, но всё равно тепло улыбнулся ему. – Прости, брат мой, я припозднился.

Горо заверил, что всё в порядке, и они проследовали в дальний конец коридора. У самой комнаты их нагнал Сатору с подносом, на котором стояла порция завтрака для Дзиэна. Мальчик не удостоил стоявшего рядом духа-фонарика и взглядом – значит, тот сделался невидимым для людей, не владевших колдовством. Что ж, тем лучше. Только неудобных вопросов про ёкаев им сейчас не хватало.

Когда Сатору оставил поднос на низеньком столике, каннуси поблагодарил мальчика и вручил медный сэн из кошеля, который прятал в складках пояса. Глаза Сатору радостно заблестели, он поклонился и выскочил в коридор – быстрые шаги дробно застучали по деревянному полу.

– Где вы были, каннуси? – спросил Горо, задвинув дверь за Сатору. Но старик лишь покачал головой, дав понять, что ещё не время для откровений, и отцепил от пояса небольшой мешочек. Достав оттуда горстку храмовой земли, Дзиэн дунул на неё в сторону двери – и Горо заметил синеватый отблеск колдовства, который замерцал в воздухе.

– Ну вот, теперь нас точно никто не подслушает, – Дзиэн с довольным видом сел за столик и взялся за палочки. Горо опустился чуть поодаль, положив посох рядом.

– Бура́, – обратился Дзиэн к духу-фонарику. – Передай брату Горо всё, что тебе рассказала Уми Хаяси. Да смотри, ничего не упусти.

Имя Уми заставило сердце встрепенуться в груди, но Горо постарался не выказывать волнения. Когда он покинул усадьбу, Уми ещё не пришла в себя. Столкновение с колдовством ведьмы Тё стало для неё тяжёлым испытанием, но Горо был уверен, что её жизни ничего не угрожает – особенно под защитой О-Кин.

И всё же он тревожился за неё – тревожился сильнее, чем того требовало его временное положение телохранителя…

Дух-фонарик тем временем начал говорить, и Горо пришлось оторваться от размышлений, чтобы не упустить ни слова. Вряд ли каннуси позвал бы его в такую рань, если бы дело было пустяковым.

Рассказ духа оказался коротким, и суть его сводилась к тому, что именно госпожа Тё, ведьма в белой маске, выдававшая себя за простую гадательницу в балагане, стояла у истоков поиска Глаза Дракона. А Рюити Араки, который сжигал святилища и убил каннуси Кодо и послушника Кайри, был всего лишь её помощником.

– Но ведьму Тё так и не поймали, – пробормотал Горо.

– Не поймали, – покачал головой Дзиэн. – Она оказалась не по зубам даже тайной полиции. Но я не думаю, что она сбежала.

Горо был того же мнения. Вряд ли ведьма так просто оставит поиски Глаза. Особенно теперь, когда она точно знает, кто был его хранителем. Сожжение святилища Луноликой Радуги не оставляло сомнений в том, что колдуны-отступники, прибывшие в Ганрю под прикрытием заезжего балагана, всё-таки догадались, где был спрятан Глаз Дракона.

– Но я позвал тебя не только для того, чтобы раскрыть истинную личину врага. – Дзиэн отложил палочки в сторону и со всей серьёзностью посмотрел на него. – Мне нужно твёрдо знать, что ты решил, брат Горо. Могу ли я рассчитывать на твою помощь? Обон уже завтра, и времени на дальнейшие раздумья у нас не осталось.

Горо не нужно было напоминать об этом дважды. Он и без того все эти дни ломал голову над тем, как помочь каннуси.

И длительные размышления всё же принесли свои плоды, пускай и неожиданные.

– Кроме обители, есть ещё одно место, где можно до поры спрятать Глаз, – осторожно начал Горо.

– Где оно находится? Как далеко от Ганрю?

В тёмных глазах каннуси вспыхнула надежда, и Горо ощутил угрызения совести от того, что не может открыть Дзиэну всей правды. Это знание не поможет делу, а только всё усложнит. Теперь Горо следовало следить за каждым словом, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего.

– Далеко в горах, дорогу туда мало кто знает, – уклончиво ответил он. – Я смогу добраться туда за две недели, если по пути не случится непредвиденных задержек.

– Две недели, – задумчиво проговорил каннуси. – Ещё дальше, чем до обители. Что же это за место такое?

Горо поморщился. Этой правды ему не скрыть, как бы он ни старался.

– Убежище Ямамбы.

Седые брови Дзиэна взлетели так высоко, что едва не скрылись под тёмной шапочкой.

– Ямамба? Ты предлагаешь отнести Глаз Дракона прямо в руки горной ведьме?

Горо тихонько вздохнул. Чего-то подобного и следовало ожидать. Ямамбе было всё равно, что о ней говорят люди, и порой это выходило боком не только ей одной.

– Я знаю Ямамбу уже очень много лет, – терпеливо начал объяснять он. – Только благодаря её помощи Светлейший Гёки принял меня в обитель. Я доверяю ей. Думаю, что у Ямамбы Глаз будет даже в большей сохранности, чем если окажется в обители, особенно при нынешнем настоятеле. Макото честолюбив. Разузнав о Глазе, он перестанет спать спокойно, пока не завладеет им.

«Или же пока не придумает, как бы сбыть его подороже», – закончил про себя мысль Горо и едва сдержался, чтобы не скривиться.

Дзиэн лишь хмыкнул в ответ и поджал губы. Горо понимал его сомнения и не мог осуждать за них. Слухи о Ямамбе и впрямь ходили разные, и далеко не все из них могли послужить к чести горной ведьмы. Она брала оплату за свои труды, и оплату немаленькую. Для некоторых просителей долг перед ведьмой становился непосильным бременем.

Но какой бы мелочной и вредной ни была Ямамба, она всегда держала своё слово. За столько лет, что прошли со дня смерти бабушки Рэйко, Ямамба ни разу не отказала Горо в помощи, когда он приходил к ней за очередным амулетом. Именно Ямамба приняла его, когда Горо изгнали из обители. Если бы не ведьма, одному Владыке ведомо, что бы с ним сталось…

– Я ручаюсь, что у Ямамбы Глаз будет в безопасности, – снова заговорил Горо, видя, что Дзиэн не торопится нарушить повисшее между ними молчание. – И…

Но Дзиэн не дал ему договорить.

– Я нисколько не сомневаюсь в тебе, брат Горо, и потому доверюсь твоему слову. У нас больше не осталось времени на длительные раздумья. Если горная ведьма поможет сохранить Глаз, то Владыка ниспошлёт ей великую благодать, в этом нет сомнений.

Горо едва заметно выдохнул. Убедить Дзиэна оказалось не так тяжело, как он предполагал.

– Но должен сразу предупредить тебя, – продолжал каннуси, и тон его сделался более мрачным и даже встревоженным. – Бремя хранителя сделает тебя очень уязвимым. В горных лесах обитает много сильных ёкаев, которые захотят завладеть силой Глаза, если им представится случай. Одному тебе отправляться нельзя.

– Разве вы не собирались пойти со мной? – не сумел скрыть своего изумления Горо.

– Я уже стар, – невесело усмехнулся каннуси. – Где мне теперь скакать по горам! Тебе нужен молодой и сильный спутник. Колдун, которому ты смог бы доверить свою тайну и заручиться его поддержкой.

Горо начал понимать, к чему клонит каннуси. В горле вдруг стало сухо.

– Уми Хаяси ни за что не согласится покинуть город, – покачал головой он. – Слишком многое удерживает её здесь: отец, клан… жених.

– Понимаю, но на твоём месте я бы всё же поговорил с ней об этом, – мягко возразил Дзиэн. – Если за столько лет я чему и научился, так это тому, что всё меняется быстрее, чем кажется.

Горо не знал, что на это ответить. Он усиленно гнал от себя мысли, которые роем взвихрились при словах каннуси. Всю свою жизнь Горо следовал лишь одному стремлению: помогать людям. Оно всегда ярко горело в его сердце – сильнее было только пламя, которое за много лет упорной учёбы Горо научился слушать и порой подчинять своей воле.

Но все его устремления и чаяния всегда заканчивались одним и тем же. Про`клятый монах не мог долго жить среди людей. Он всегда приносил с собой одни лишь беды. Разве то, что случилось в Ганрю за последние дни, не является тому доказательством? Что, если злая сила довлевшего над ним проклятия могла спровоцировать случившееся в балагане? Такой вероятности исключать нельзя.

Даже если Уми согласится стать вторым хранителем Глаза, никто не мог предугадать, как отразится на ней длительное пребывание рядом с Горо. Защитная сила утекала из амулета с каждым днём. Что с ними станется, если она иссякнет до того, как они успеют добраться до Ямамбы?

Перед внутренним взором снова возникла поляна в лесной глуши, усеянная окоченевшими тельцами животных и птиц, которые не успели убраться куда подальше. А до того была Сёбара – пускай он не желал зла никому из жителей деревни, это не уберегло их от смерти…

Горо сжал кулаки так крепко, что короткие ногти больно впились в ладони. Он не простит себе, если по его вине погибнет кто-то ещё.

И особенно – если жертвой его проклятия окажется Уми.

Дзиэн продолжал испытующе смотреть на него, и Горо не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть. Он и в самом деле ничего не потеряет, если поговорит с Уми. Горо намеревался живо расписать все опасности предстоящего пути, чтобы она точно отказалась и осталась в Ганрю, в безопасности.

Подальше от самого Горо и его проклятия…

Голос Дзиэна отвлёк его от безрадостных мыслей:

– Значит, решено. Завтра я передам тебе Глаз Дракона, и до заката ты должен будешь покинуть город – один ли, в сопровождении ли, это уж как получится. Пока горят костры и жаровни Обона, духи не сунутся в город. Они уважают этот праздник, чтят ушедших. Но как только погаснет последний огонёк, Хякки Яко пройдёт через Ганрю. Надеюсь, к тому моменту ты уже будешь далеко, и ёкаи не смогут учуять силу Глаза. А я буду прикрывать тебя, пока хватит сил.

Горо слушал его, стараясь ничего не упустить. От слаженности их действий зависело теперь многое. Но последние слова Дзиэна заставили его напрячься.

– Прикрывать? Что вы имеете в виду?

– Ровно то, что ты услышал, – в глазах каннуси заплясали недобрые огоньки. – Случившееся в балагане нельзя сбрасывать со счетов. Ведьма Тё владеет магией крови, и мне страшно представить, как далеко простирается её могущество.

Горо с содроганием вспомнил, как неистово сверкали глаза одурманенных колдовством горожан, которых ведьма умудрилась подчинить своей воле. Прежде он никогда не сталкивался с подобным – даже помыслить не мог, что в мире, где правит гармония ки, может существовать такая магия, яростная и беспощадная.

Дзиэн прав, ведьма Тё не остановится. Тайной полиции её не поймать, а других колдунов, кроме них с Дзиэном, в городе не осталось…

Горо встрепенулся. Он несколько поспешил с выводами и позабыл про ещё одного человека. Рюити Араки, ученик ведьмы, который находился под стражей и не мог теперь не то что колдовать – даже нос почесать без ведома тайной полиции. В тот злополучный вечер он напал на ведьму: Горо своими глазами видел, как взметнулась ожившая в руках колдуна цепь, настигая свою жертву.

Похоже, между колдунами-отступниками произошёл какой-то разлад. Мог ли Араки знать, как победить ведьму Тё? Чутьё подсказывало Горо, что наверянка.

Но поделиться своими соображениями с каннуси он так и не успел. В стенном шкафу за его спиной вдруг что-то зашуршало.

Они с Дзиэном, не сговариваясь, повернулись в ту сторону, откуда донёсся звук. И тут всё это время сохранявший молчание Бура заговорил:

– Вылезай, мы уже почуяли тебя.

Лишь теперь Горо ощутил биение незнакомой силы. Ёкай? Как он сумел пробраться сюда незамеченным? Разве что с самого начала прятался в шкафу, поджидая возвращения Дзиэна. Прорваться сюда после того, как каннуси использовал защитное заклинание, и остаться незамеченным этот дух попросту не смог бы, каким бы сильным он ни был.

Некоторое время в комнате стояла почти осязаемая тишина. Скрывавшийся в стенном шкафу ёкай вылезать не торопился. Но наконец раздвижная дверца отъехала в сторону, обнажив полутёмное нутро шкафа, и оттуда в сторону выхода резво метнулось нечто тёмное и мохнатое.

– А ну стой! – воскликнул Горо, схватившись за посох. Медные кольца оглушительно бряцнули, и стоявший рядом Бура недовольно скривился.

Но лохматого шпиона это не остановило. Не теряя времени даром, он проломился прямо сквозь бумажную перегородку – Горо лишь успел заметить, как мелькнул пушистый полосатый хвост, – и был таков.

Некоторое время они в полном молчании созерцали дыру, проделанную в раздвижных дверях, а затем Дзиэн проговорил:

– Что ж, теперь ясно, отчего это заведение носит такое название. Похоже, его и впрямь облюбовали тануки.

Глава 5. Уми

С матерью они так и не встретились. Стоя у лестницы, Уми задержалась на миг и прислушалась, не донесётся ли из комнаты отзвук её голоса. Но всё было тихо. Лишь гулявший по коридору небольшой сквозняк стал немым подтверждением того, что хозяйка усадьбы наконец вернулась домой после стольких лет. Прежде комнату, которую занимала Миори Хаяси, проветривали лишь по необходимости.

Уми не хотела видеть мать и всячески противилась даже самой мысли о встрече с нею. Но девушка не могла взять в толк, почему та до сих пор не соизволила даже заглянуть к ней. Возможно, Миори Хаяси отдыхала с дороги: кто знает, где она была все эти годы и какой путь ей пришлось проделать, чтобы вернуться в Ганрю?

Но не увидеть родную дочь после четырнадцати лет разлуки…

И письма, ещё эти проклятые письма, с которыми Уми так и не нашла в себе сил расстаться. Перевязанные шёлковой лентой, они по-прежнему были спрятаны в рукаве. Какую страшную тайну они скрывали? Кто написал их?

От волнения Уми не могла найти себе места. Хотя отец и велел ей подготовиться к последним проводам дядюшки Окумуры, Уми не стала облачаться в траурные белые одежды, а прихватила из комнаты только револьвер. После того, что произошло в балагане, она не собиралась расставаться с оружием ни на минуту.

На негнущихся ногах она спустилась с лестницы. На кухне хозяйничала Томоко. Что-то шкворчало на жаровне – грибы, судя по запаху. Но чувство голода больше не давало о себе знать. И дело было вовсе не в онигири, которыми они с Тэцудзи перекусили недавно. Сейчас от переживаний она вряд ли смогла бы проглотить даже кусочек жареных данго.

Вспомнив об обезьяне, Уми поискала его взглядом, но того нигде не было. Похоже, убежал по своим делам – и правда, какое ему дело до чужих горестей?

Это и к лучшему. Разговор, который предстоял им с отцом, не предназначался для чужих ушей.

Итиро Хаяси уже ждал её у ворот, в экипаже. На коленях у него покоилась новёхонькая медная урна, при виде которой к горлу Уми подступил комок. Лишь теперь она осознала, что не зря тайком пробралась в особняк дядюшки Окумуры, чтобы проститься. Будто чувствовала, что другой возможности у неё попросту не будет.

Один из дежуривших у ворот братьев помог Уми забраться в экипаж, и она уселась рядом с отцом. Уми старалась смотреть куда угодно, лишь бы не на урну, которую отец с какой-то хрупкой бережностью продолжал сжимать в руках.

Даже когда они выехали из ворот усадьбы, отец молчал. Уми его не торопила, хотя внутренне просто разрывалась между жаждой узнать всё здесь и сейчас – и страхом, к чему этот разговор мог привести.

Чтобы отвлечься, она глазела по сторонам. Народу на улицах было гораздо меньше, чем можно ожидать в предпраздничный день. Но некоторые горожане всё равно вывешивали у дверей бумажные фонарики, ставили жаровни, подметали у ворот. Томоко часто любила повторять, что мёртвые не любят грязи. В Обон следовало пригласить предков в чисто убранные дома, чтобы должным образом почтить их память.

Многие горожане, по большей части мужчины, провожали проезжавший мимо экипаж тяжёлыми взглядами. Никто не кланялся, хотя все эти люди наверняка знали, кому он принадлежал. Уми понимала: после всего случившегося в балагане это было только начало. Одному Дракону ведомо, удастся ли клану Аосаки оправиться от этой трагедии или же расстановка сил в городе поменяется окончательно…

Отец нарушил повисшее между ними молчание только после того, как они проехали мост Нагамити.

– Знаешь ли ты, через что нашим предшественникам пришлось пройти, чтобы клан Аосаки стал таким, каким мы его знаем?

Вопреки обыкновению, отец говорил тихо, но голос его был твёрд. Уми чуть склонила голову в его сторону, чтобы не упустить ни слова.

– Глава Нагасава, да упокоится его душа в Стране Корней, начинал с обычной уличной банды, которая крышевала лапшичные в портовом квартале. Потом, когда в Тейсэн пришли глэндрийцы, Нагасава стал приторговывать оружием, и дела банды пошли в гору. Не всем это нравилось. В ту пору в Ганрю ещё заправлял синдикат Ямамото. Заправлял лишь номинально, руководство синдиката пыталось любыми способами удержать ускользающую власть в своих руках.

Ямамото сопротивлялись долго. Даже когда их вынудили примкнуть к Аосаки-кай – а к тому времени банда Нагасавы разрослась настолько, что ходить под старым именем стало попросту неприлично, – они пытались посеять в наших рядах смуту, развалить ещё не успевший окрепнуть синдикат изнутри.

Я уже был в клане в то время. Моего отца жестоко покалечили за карточные долги, и работать он уже не мог, а мать, вынужденная кормить нас обоих, подцепила какую-то дрянь в квартале красных фонарей и скончалась, когда мне не было ещё и десяти. Отец ненадолго пережил её, и вскоре мне пришлось идти на поклон к якудза – умирать голодной смертью или побираться мне не хотелось. И я оказался не один такой: после трёх лет неурожая множество крестьян бежали в города, где ещё можно было хоть как-то свести концы с концами. Нищих и сирот на улицах стало больше, и все они хотели для себя лучшей жизни.

Прежде отец не говорил с ней о подобном, и потому Уми слушала с неослабевающим вниманием. Хотя прошло уже много лет, старожилы Ганрю до сих пор вспоминали те голодные годы с содроганием. Они полагали, что неурожай наслали разгневанные ками, которым не понравилось, что по их землям теперь ходят чужестранцы из Глэндри, Хьордланда и даже с Хамаадских островов – с кожей тёмною, как древесная кора.

– Несколько лет наравне с другими такими же полуголодными оборванцами я только и делал, что сбивал сандалии, исполняя поручения тех, кто был выше рангом, – продолжал Итиро Хаяси. – Но потом меня всё-таки приняли в ряды Аосаки-кай. Похоже, старый глава Нагасава что-то разглядел в глазах озлобленного на мир мальчишки, каким я был в ту пору. Мне дали старый меч и научили им пользоваться. Пустить его в ход пришлось совсем скоро: на нас напали недобитки Ямамото и устроили самую настоящую резню. Из всех мальчишек на посылках выжил только я, и меня повысили… Но не стану утомлять тебя воспоминаниями о своей жизни в клане. Тебе и без того известно, что я всегда добивался повышения своими силами.

И к тому времени, когда мы стали сотрудничать с кланом Мейга, я уже дослужился до вака-гасира, стал вторым по влиянию человеком в Аосаки-кай.

Услышав из уст отца имя мятежного клана, Уми вздрогнула. О том, что Аосаки-кай был повязан с Мейга, она слышала впервые. Даже несмотря на то, что со дня подавления восстания прошла уже почти четверть века, многие до сих пор опасались говорить о клане Мейга в открытую.

Но так было не всегда, и слова отца только подтверждали этот факт.

Похоже, её искреннее изумление не укрылось от отца, потому как он, криво усмехнувшись, продолжил:

– Об истинных целях клана Мейга никто не догадывался до тех пор, пока не пришлось взяться за оружие. Но поначалу они были очень щедры. С их помощью нам удалось окончательно взять Ганрю под свой контроль – и я слышал, что другим кланам якудза по всему востоку империи они оказали похожую услугу.

Хотя Мейга и ненавидели всё, что было «не нашим», глэндрийским оружием они пользовались охотно. Но, как выяснилось позднее, чужеземные корабли везли с собой не только ткани и диковинные приправы, о каких у нас отродясь не слыхивали. В потайных трюмах, которые капитаны кораблей оберегали пуще всего прочего груза, перевозили опиум, который вскоре научились выращивать и у нас. Аосаки-кай стали одними из тех, кто поднял на нём хорошие деньги.

Примерно в это же время из столицы стали расползаться первые слухи о том, что генерал Исао Сакума, правивший страной от имени принцессы Химико, засиделся на своём месте. Одни говорили, что старик подделал завещание покойного императора, чтобы прорваться к власти. Кто-то открыто заявлял, что именно Сакума повинен в скоропостижной кончине императора Вахэя. Концов и тогда-то было не сыскать, а теперь уж и подавно. Грязнее нашего ремесла только политика, это всякий знает, так что пускай те, кто действительно виноват в произошедшем, не найдут покоя даже после смерти.

Но кто бы что ни говорил, а в Дайсине тоже не дураки сидели. Сакума понял: что-то назревает, и потому в годовщину становления династии Дайго объявил смотр войск. И солдатики потянулись в столицу из всех близлежащих провинций. Ты же понимаешь, чем всё это пахло, не так ли?

Уми с трудом сглотнула: в горле стало так сухо, словно она ничего не пила с самого утра. Ей так и не удалось выдавить из себя ни слова, и потому она лишь кивнула.

– Мы тоже понимали, – скривился отец. – И сражаться не на своей войне никто не рвался. Но деваться было некуда: Мейга давно купили нас со всеми потрохами. Нас и, как выяснилось гораздо позже, наших товарищей по оружию из других крупных городов. Из Цуямы и Хикоси так точно. Не теряли времени даром эти Мейга. Их оружием мы купили свою мнимую свободу. Отсрочили неизбежное.

Знал ли старый глава Нагасава, чем всё кончится? Он был таким же человеком, как и мы с тобой, а не пророком, но, думаю, всё же и он догадывался, что просто ворваться в столицу и свергнуть династию Дайго у клана Мейга не получится. Мы ничего не знали об их планах. Думаю, в ту пору даже руководство клана не догадывалось об истинном положении вещей. О том, что за Мейга стояли куда более серьёзные силы, чем мы предполагали.

Уми предчувствовала, к чему клонит отец, но всё же до последнего надеялась, что ошибается. Его слова постепенно помогали заполнять пробелы в том, что ей уже было известно. Но ни малейшей радости от приближения к столь желанной правде Уми не испытывала.

– Но кто именно? Предатели из круга приближенных ко двору? Наверняка. У Мейга всегда были хорошие связи, в этом им не откажешь, и за время правления Вахэя вряд ли они лишились всего, что успели прибрать к рукам задолго до его восшествия на престол. Такие же якудза, которых они купили за деньги и оружие, как Аосаки-кай? Да, да, и ещё раз да. Мы добрались до столицы, когда она уже была охвачена огнём. Я своими глазами видел обезображенные тела с иредзуми на руках и обнажённых спинах.

Но мы даже вообразить не могли, что среди Мейга затесались колдуны. Я вообще в них никогда не верил – как и большинство из нас. Владевшие колдовством могущественные монахи и ёкаи, которые помогли прийти к власти первому императору Дайго, – всё это казалось старыми сказками, которыми впору тешить детей да тех слабоумных, которые верят в избранность правителей и трепещут перед ними.

Перед внутренним взором Уми снова отчётливо возникла белая маска ведьмы из балагана, и по спине пробежала холодная дрожь. Могла ли госпожа Тё быть среди тех колдунов, что выступали на стороне мятежного клана?

Чутьё подсказывало, что определённо могла. И от этого осознания липкий страх ещё сильнее сдавил грудь.

– Колдуны не были обвешаны костями животных, – словно и не заметив смятения Уми, продолжал отец. – Они не провожали алчным взглядом людей, чьей плотью, по слухам, питались, чтобы усилить своё колдовство. С виду они казались совсем обычными. Да будь я проклят, среди них были даже дети и священники: они постоянно молились и жгли благовония, отчего мне казалось, будто я попал на какую-то затянувшуюся храмовую службу. Никогда не любил храмы, демоны бы их побрали!

Окумура тоже был там. К тому времени он только занял пост градоправителя Ганрю – и тут тоже наверняка не обошлось без помощи Мейга. Во всяком случае, это объясняло бы, почему он ничуть не меньше нашего оказался втянут во всё это дерьмо. И почему именно ему пришлось возглавить отряд наёмников и вооружить их на свои кровные.

Стоило отцу назвать имя дядюшки, как его пальцы ещё крепче впились в медный бок урны.

«Он ещё не смирился», – догадалась Уми. Сама она испытывала похожие чувства и потому понимала, как отцу сейчас нелегко.

– Окумуре не хотелось умирать, как и любому из нас. Мы не приносили клятвы ни императорской семье, ни клану Мейга, будь они все трижды прокляты! И потому прямо перед второй волной штурма столицы приняли решение бежать.

Отступали мы быстро и слаженно. Отряд Окумуры и часть наших ушли вперёд. Я же с десятком своих ребят тронулся уже ближе к утру, когда замёл все следы бегства. Тогда-то я и встретился с твоей матерью.

Уми навострила уши. Прежде отец не рассказывал о том, как они с матерью познакомились. Это было к лучшему – вряд ли Уми запомнила бы эту историю. До недавнего времени всё, что касалось матери, причиняло лишь глухую боль, чем-то напоминавшую ломоту в костях. Но если боль в теле ещё можно было хоть как-то унять согревающей мазью, то заледеневшую душу ничем отогреть не получится, как ни старайся…

Невольно мысли вернулись к недавнему разговору с Тэцудзи и его словам про род Фукуи. У Уми не было веских оснований доверять обезьяну, какими бы правдоподобными ни казались его речи. Но всё же она не могла отрицать, что личность матери окружало слишком много тайн.

– Они с отцом бежали из столицы, спасаясь из разорённого войной города, – уверенно продолжал отец. – Фукуи Рэимо́н, престарелый самурай, который уже не мог сражаться, и его младшая дочь Миори – единственные из всей большой семьи, кому удалось пережить первую волну нападения на Дайсин. Старик Фукуи сразу смекнул, кто мы такие. Он щедро заплатил нам за защиту и пообещал дать ещё столько же, если мы проводим их обоих целыми и невредимыми как можно дальше от столицы.

Подзаработать мы были только рады, да и эти двое не доставляли нам хлопот. Мы их ни о чём не расспрашивали, да и они к нам не лезли: просто ехали, не отставая, до самого Ганрю. На красавицу дочку мы заглядывались всю дорогу, но никто её не посмел и пальцем тронуть – как и старика, который крепко сидел в седле, даже несмотря на свою застарелую рану в бедре. Хромал он страшно, но ни разу не проронил и слова жалобы. Старой закалки воин, таких сейчас уже не сыщешь…

Фукуи благополучно обосновались в Ганрю. Старый самурай занялся торговлей, а Миори устроилась учителем в семью зажиточного фабриканта. О возвращении в столицу они и не помышляли, даже когда восстание было подавлено. Должно быть, деваться им было некуда – говорят, после пожара от старого Дайсина мало что осталось.

Я же приглядывал за ними. Каюсь, красота Миори запала мне в душу. По части женщин я всегда был не промах, но с той поры, как встретил её, больше ни на кого и смотреть не мог. И однажды, когда мне стало известно, что старик Фукуи тяжело болен, я пришёл к ним и предложил помощь. Свою, клана Аосаки – любую, какая могла бы потребоваться.

Миори поначалу наотрез отказалась иметь дело с якудза, но её отец оказался мудрее. Когда мы с ним говорили с глазу на глаз, он взял с меня слово, что я позабочусь о его дочери. Не знаю, почему он решил довериться именно мне. Возможно, как и старый глава Нагасава, разглядел во мне что-то, что пришлось ему по душе. Или увидел, что мои чувства к Миори были настоящими. Я действительно не сумел бы навредить ей, даже если бы она меня возненавидела.

Никогда прежде отец не был с Уми столь откровенен. Никогда он так открыто не говорил о своих чувствах к кому бы то ни было. И Уми верила его словам: о таких вещах он не стал бы ей лгать.

– Но всё сложилось по-другому. – Впервые за всё время разговора лицо отца просветлело. – После смерти старика Фукуи Миори осталась совсем одна, и я посватался к ней. И, разумеется, она мне отказала. Твоя мать была очень упрямой и верной себе. Лишь через год она перестала гнать меня с порога всякий раз, как я приходил. Миори переменилась ко мне, я это почувствовал, и на следующее моё предложение она ответила уже согласием.

Спустя ещё два года у нас появилась ты. И в тот миг, когда я впервые взял тебя на руки – ты была едва ли больше кошки, которую Миори подкармливала в саду, и пищала точно так же, – я почувствовал себя цельным, словно меня наконец кто-то собрал по кусочкам в того, кем я должен был стать. Главой клана. Мужем. Отцом.

Глаза защипало от подступивших слёз, и Уми стоило немалых трудов сдержать их. Ей хотелось коснуться отца – убедиться, что она и вправду слышала эти слова именно от него, а не от порождения собственной фантазии. Они сидели бок о бок: стоило только чуть вытянуть руку, и Уми смогла бы дотронуться до его предплечья.

Но она этого не сделала. Не решилась. Как и подобает воспитанной дочери, Уми не привыкла проявлять к отцу что-то кроме уважения и почтения. Поэтому всё, что ей оставалось – лишь молча внимать, предчувствуя, что отец вот-вот доберётся до самой сути своего рассказа.

– После подавления восстания от клана Мейга не было ни слуху ни духу, и мы с Окумурой выдохнули, решив, что всё, к счастью, кончено. Он к тому времени тоже остепенился, обзавёлся наследником, и всё происходившее на подступах к Дайсину стало казаться нам дурным сном…

Но мы ошибались. Дракон свидетель, как же мы ошибались! И за эту ошибку нам обоим пришлось заплатить непомерную цену.

Какими мы были наивными дураками! Рассчитывали, что такой сильный клан, как Мейга, будет полностью уничтожен… Как бы не так! Если в змеином гнезде уцелеет хоть одна гадина, через какое-то время они снова размножатся и станут ещё злее, чем прежде.

Спустя восемь лет относительно спокойной и мирной жизни мы с Окумурой получили одинаковые письма. Они оказались пусты – лишь в середине каждого листа был кровью нарисован герб в виде бабочки.

Мы оба понимали, что это значило. Однако предпринять что-либо попросту не успели: следом за письмами явилась она. Та, кого должны были уничтожить вместе с остальными колдунами, принявшими участие в восстании.

Спрятанные в рукаве письма больно впились уголками в кожу, но Уми не обратила на это ни малейшего внимания. Она даже на миг задержала дыхание, осознав, о ком говорил сейчас отец.

И следующие слова подтвердили её страшную догадку:

– Она всегда представлялась госпожой Тё. Настоящего имени этой женщины нам разузнать так и не удалось, хотя, видит Дракон, мы с Окумурой использовали всё своё влияние, чтобы выяснить о ней хоть что-нибудь. Скорее всего, она из рода Тёбэ́й, побочной ветви клана Мейга. Но это знание уже никому и ничем не поможет.

Ведьма призвала нас к ответу за то, что мы с Окумурой сбежали в самый ответственный момент и предали клан Мейга. Она заставила нас принести ей клятву, что мы исполним свой долг и на сей раз никуда не денемся. А потом, – отец тяжело вздохнул и утёр рукавом выступившую на лбу испарину. – Потом она взяла заложников из наших семей, не оставив и шанса на новое предательство.

Уми слышала каждое произнесённое отцом слово, но всё же до последнего не верила, что это происходит наяву, а не является порождением её очередного кошмара.

Заложники? Договор? Теперь завеса тайны, окружавшая находку из отцовского стола, оказалась сброшена окончательно. Вот только на сей раз от раскрытия очередной загадки легче Уми не стало. Наоборот.

– Окумура лишился сына, а я должен был отдать тебя, если бы в дело не вмешалась Миори, – неумолимо продолжал отец, опустив глаза. – Она призналась, что тяжело и неизлечимо больна. Болезнь эта передавалась по наследству, и потому Миори точно знала, что обречена. «Когда я умру, у тебя будут развязаны руки, – убеждала она. – И ничто не помешает тебе защитить нашу семью».

Поначалу госпожа Тё наотрез отказалась заменить тебя на Миори, но после встречи с твоей матерью эта гадина отчего-то изменила своё мнение. Я до сих пор гадаю, в чём была причина, но ответа, похоже, уже никогда не узнаю.

Каждое слово отца врезалось под кожу не хуже остро заточенного кинжала. Но, невзирая на боль, причинённую его откровениями, Уми вдруг со всей ясностью осознала, что значили видения, которые показали ей водные сущности этим утром.

«У нас нет на это времени», – говорила тогда мать. Точнее, та её далёкая тень, до которой Уми никогда не сумела бы дотянуться.

Уже тогда Миори Хаяси знала, что её ждёт. Понимала, что, возможно, никогда больше не увидит свою семью…

– Значит, все эти годы мать и Дзёя были заложниками ведьмы? – заговорила Уми и не узнала собственный голос: таким он показался низким и охрипшим.

Она столько лет прожила в бесплодной ненависти, думая, что матери было на неё плевать, а на деле всё оказалось совсем не так. Итиро Хаяси выставил исчезновение своей супруги как бегство, и все эти годы они с дядюшкой Окумурой скрывали страшную правду от всех, даже от самых близких.

Окажись Уми у ведьмы Тё, что бы с нею стало? За прошедшие годы Дзёя изменился до неузнаваемости. Он даже обагрил руки кровью служителя Дракона, хотя тот добрый мальчик, которого когда-то знала Уми, никогда бы этого не допустил. Он боролся бы за справедливость до самого конца. Дал отпор ведьме, но не позволил бы ей помыкать собой.

Что же она с ним сделала?

Как отец и дядюшка могли это допустить?!

Уми крепко сдавила виски. Все эти годы она жила во лжи, и ради чего? Чтобы покрывать трусость отца и дядюшки? Чтобы продлевать и преумножать страдания тех, кого, как она полагала ещё совсем недавно, потеряла навсегда?

– Заложники должны были послужить гарантией того, что на сей раз мы с Окумурой исполним свой долг, – тяжело вздохнул отец. – Тактика и впрямь действенная, я и сам не раз ею пользовался. Не думал, правда, что однажды это обернётся против меня…

Уми невидящим взглядом уставилась вдаль. К тому времени они уже миновали окраины Ганрю и теперь подъезжали к подножию горы Риндзё. Даже отсюда был слышен неумолчный гомон лесных птиц, и Уми их радостные голоса показалась жестокой насмешкой.

Как может оставаться хоть что-то хорошее в мире, где люди продают и разменивают свою семью, как самые обычные и ничего не значащие вещи?

– И вы даже не пытались… вызволить их? – несмотря на все старания, голос всё равно подвёл. Дрогнул, выдав, как ей на самом деле тяжело дались эти слова.

Но отец по-прежнему не смотрел на неё, хотя от разочарования, сквозившего в тоне Уми, вздрогнул, будто она отвесила ему пощёчину.

– Что мы могли противопоставить колдунье? Она взяла с нас клятву на крови и провела какой-то обряд – даже вспоминать ту ночь не хочется, до того нам было жутко. Ведьма будто выпила из нас все соки: мы с Окумурой после этого слегли с горячкой почти на две недели. Но даже после выздоровления нам не стало легче. Договор с ведьмой подспудно довлел над нами, словно занесённый над головой невидимый меч. В конце концов годы страха подтолкнули Окумуру на отчаянный шаг – вызвать в Ганрю тайную полицию. И вот чем всё обернулось.

Тогда-то до меня и дошло, что ведьма никогда не оставит нас в покое. Замучив Окумуру, она рано или поздно доберётся до меня. И я решил: раз уж всё равно помирать, то – постаравшись исправить хоть что-то. Поэтому я заручился поддержкой тайной полиции и убедил руководство клана в том, что в Ганрю появились опасные колдуны. Мы готовились дать им отпор…

– Но ведьма и на этот раз вас переиграла, – холодно отметила Уми. На отца она больше не смотрела, хотя чувствовала, что теперь он искал её взгляд. – Может, стоило оставить всё как есть? Хотя бы ни в чём не повинные горожане остались бы живы.

Это были жестокие слова – под стать жестокому и малодушному поступку отца и дядюшки, которым Уми не могла, да и не хотела искать оправдания. Других слов у неё больше не осталось.

– Я уже говорил и повторю ещё раз: не проходит ни дня, чтобы я не жалел о содеянном, – глухо проговорил Итиро Хаяси.

Экипаж медленно полз в гору. Под сенью леса дышать стало куда легче, чем в душном городе, но внутренне Уми всё равно не чувствовала облегчения. Она вообще не была уверена, что когда-нибудь сможет смотреть людям в глаза, зная, что сотворили её отец и названный дядюшка. Во всех смертях, произошедших в балагане, виноваты они – те, кому она доверяла даже больше, чем самой себе, на кого равнялась и стремилась быть похожей. В чьи идеалы она верила всей душой.

Доверие к семье и сила, которую оно в себе несёт, – всё было попрано желанием отца и дяди во что бы то ни стало сохранить свои позорные тайны, любой ценой заставить колдунью оставить их в покое и убраться из города.

– Разве помогут что-то исправить ваши сожаления? – слова сорвались с языка быстрее, чем Уми сумела отдать себе в том отчёт.

– Разумеется, нет, – в голосе отца слышалась неприкрытая горечь. Он весь как-то ссутулился, на усталом и осунувшемся лице ярче проступили морщины.

Но теперь сердце Уми осталось равнодушным к его боли. Отец так крепко сжимал в руках урну с прахом, словно цеплялся за последнее, что ещё связывало его со старым другом. И с прошлой жизнью, в которой они оба когда-то были счастливы.

Как и их семьи, которые они погубили собственными руками.

– Раз в год нам с Окумурой приходили письма, где сообщалось, что заложники целы и невредимы, – совсем тихо продолжил отец, но даже за скрипом экипажа Уми всё равно могла разобрать каждое слово. – Те самые, которые ты нашла. Только так у нас с Окумурой оставалась хоть какая-то надежда, что ведьма отпустит заложников, когда сочтёт наш долг исполненным.

– Что бы вы стали делать, если бы этого не произошло никогда? Неужели и правда думали, что она сдержит своё слово?

– Она говорила, что данная на крови клятва не даст никому уйти от своего долга. Вот только свой самый главный долг мы так и не исполнили…

Уми ничего на это не ответила. К тому времени экипаж остановился у высоких деревянных ворот-тории, которые вели в святилище Одинокой Горы. Расположенное на пологой вершине Риндзё, место это всегда было немноголюдным. Лишь на празднование Нового года сюда стекался почти весь город, чтобы встретить рассвет в горах и заручиться удачей на все грядущие месяцы.

Вот и теперь здесь было пусто – лишь где-то в отдалении шуршал метлой послушник в светлом одеянии. Вопреки ожиданиям Уми, отец обогнул главное здание храма и зашагал дальше, к пологому обрыву. Правивший экипажем кучер остался на месте – по-видимому, решил не мешать главе клана в его скорби.

Уми медленно последовала за отцом – туда, где под корнями старой криптомерии с необъятным стволом притулилась небольшая часовенка-хоко́ра. Итиро Хаяси, не выпуская урны из рук, опустился перед нею на колени.

Уми же смежила веки и прижала ладонь к груди, словно пыталась удержать боль, что рвалась изнутри вместе с именами тех, кто безвинно пострадал – и до сих пор продолжает страдать.

Дзёя.

Мама…

Ресницы слиплись от подступивших слёз, и Уми с трудом удалось открыть глаза. Как бы сердце ни полнилось невысказанной горечью и обидами, проститься с дядюшкой всё же следовало как должно. Обон – время мёртвых, а не живых.

Вот только с жизнью, полученной такой ценой, невольно позавидуешь и мёртвым.

Пока отец отбивал поклоны, Уми зажгла благовония, оставленные на крохотном деревянном алтаре. Ветер тихо шептал что-то в кроне криптомерии. Неподалёку стрекотала парочка цикад – краем глаза Уми увидела, как блестит панцирь одной из них.

Ей хотелось отыскать в себе хоть какие-то чувства или слова, которые она могла бы сказать дядюшке напоследок. Но в сердце разом стало пусто, словно на уничтоженной пожаром земле, где ещё долго ничего не родится.

Уми добилась своего и узнала правду, но откровение словно вымыло у неё почву из-под ног, столкнуло с высокого обрыва – и теперь ей только и оставалось, что лететь вниз и ждать неумолимо приближающегося конца.

«Жестокие дети золотого века предательства. Жестокие-е-е», – будто бы вплелись в шёпот ветра вкрадчивые слова ведьмы Тё.

Но теперь Уми не испытывала страха. Впервые она готова была согласиться с ведьмой. Чем ещё, как не расчётливой жестокостью, можно назвать решение отца и дядюшки? Отдать на откуп ведьме жену и сына… Что бы ни стояло на кону, этот выбор Уми не могла принять, не могла с ним примириться.

По щеке скатилась слеза, и Уми утёрла её рукавом, пока отец ничего не заметил. К тому времени он уже закончил молитву и теперь устало брёл к обрыву, которым кончалась пологая вершина горы. Урну с прахом он прижимал к груди, словно дорогое дитя.

Уми последовала за ним и остановилась, держась от отца на некотором расстоянии. Итиро Хаяси поднял крышку и, держа урну на вытянутых руках, проговорил чуть дрогнувшим голосом:

– Прощай, мой друг. Надеюсь, тебе удастся обрести покой в Стране Корней.

С этими словами он перевернул урну, и седой прах унесло ветром в сторону Ганрю, который с вершины горы Риндзё был виден как на ладони.

«Прощайте, дядюшка, – мысленно вторила отцу Уми. – Надеюсь, Дзёя когда-нибудь сумеет отыскать в себе силы, чтобы простить вас…»

Когда урна полностью опустела, Уми повторила вопрос, который задавала отцу ещё дома:

– Где его держат?

Отец, похоже, сразу понял, о ком она говорила. Плечи его поникли, но больше он ничем не выдал навалившейся слабости.

– Я отвезу тебя туда прямо сейчас. Хочешь?

– Да, – голос Уми был твёрд, как никогда прежде. – Дзёя Окумура должен узнать правду о том, что вы с ним сделали.

Глава 6. Тот, кто снова обрёл своё имя

За почти двое суток, которые минули с той поры, как его схватила тайная полиция, Рюити так и не удалось толком сомкнуть глаз. Стоило ему погрузиться в тяжёлую дремоту, как перед внутренним взором тут же возникала ненавистная маска патронессы. В тот же миг больное сердце будто бы разом пронзало сотней раскалённых игл. Рюити задыхался. Почти ослепший от боли, он сжимался в углу камеры, где его заперли совсем одного, и долго глубоко дышал, пытаясь прийти в себя.

Ещё день такой жизни, и он точно сойдёт с ума…

После допроса, который однорукий Ооно устроил ему сразу же после ареста, никто из тайной полиции в тюрьме больше не показывался. Цепь у него отобрали, а самого Рюити напоили каким-то мерзким острым отваром, от которого горело всё нутро и магия перестала отвечать на его зов. До того дня Рюити и помыслить не мог, что в арсенале тайной полиции есть такое подлое оружие. Он утешал себя лишь тем, что действие отвара не должно было продлиться долго.

Сразу же после допроса его заставили выпить это тошнотворное пойло ещё раз. А когда Рюити ожидаемо стал сопротивляться, помощник Ооно влил в него отвар силой.

– Я тебя запомнил, сволочь, – рычал Рюити прямо в испещрённое шрамами лицо полицейского. – Ты ещё пожалеешь!

– Очень сильно в этом сомневаюсь, – на лице негодяя не отразилось ни насмешки, ни угрозы. Лишь в глазах мелькнул и тут же погас синеватый огонёк.

Неужели на тайную полицию работает колдун? Да как такое вообще возможно?

– Что, продался этим тварям со всеми потрохами? – выплюнул Рюити в спину уходившему полицейскому. Но тот даже не обернулся, будто не слышал брошенного вслед оскорбления. Тюремщик запер дверь, и Рюити кинулся на отделявшие его от коридора частые плотные брусья.

Но стоило ему высунуть руку, чтобы ухватить удалявшегося полицейского за рукав мундира, как второй тюремщик со всей дури треснул Рюити увесистой дубинкой прямо по тыльной стороне ладони.

– Ты совсем сбрендил? – от боли на глазах Рюити выступили слёзы. Он прижал ушибленную кисть к груди. В скором времени там обещал налиться громадный синяк.

– Держи руки при себе, – бросил ему тюремщик и неприятно ухмыльнулся. – Если хочешь, конечно, чтобы они у тебя остались.

Рюити по привычке потянулся к поясу – парочка ударов цепью научила бы этого грубияна хорошим манерам, – но он вовремя одёрнул себя. Он больше не был всеми уважаемым хозяином балагана – только не после того, что случилось той ночью…

Да и что он мог сейчас противопоставить этому громиле? Его посадили в отгороженную толстыми деревянными брусьями камеру, пол которой был устлан соломой. Никакой мебели, ничего металлического, что он смог бы использовать как оружие – не иначе как Ооно подсуетился. Днём и ночью его караулили по меньшей мере трое тюремщиков, которые менялись раза по четыре в день и ни на минуту не спускали с него глаз. Пока один из них заносил ему еду и питьё, остальные двое маячили сзади с дубинками наготове. В соседних камерах, насколько мог судить Рюити, было пусто: за всё время его заключения оттуда не доносилось ни звука.

После достопамятного удара дубинкой Рюити старался вести себя покладисто, чтобы не вызывать у тюремщиков лишних подозрений. Он терпеливо выжидал, пока ему выпадет удобный случай бежать. На допросе Ооно ясно дал понять, что рассчитывать на снисхождение правосудия Рюити не стоит. Кровь каннуси и послушника и впрямь была на его руках, этого он отрицать не стал. Но вот то, что на него собирались повесить убийство горожан в балагане, которых Рюити и пальцем не трогал… С этим он примириться не мог.

Как и с тем, что госпожа Тё всё-таки оказалась ему не по зубам. Вспоминая все подробности своего нападения на патронессу – и постигшее следом сокрушительное поражение, – Рюити скрипел зубами от досады. Он и помыслить не мог, что госпожа Тё решится бежать и бросить свой любимый балаган на произвол судьбы.

Ведьма провела его, как распоследнего дурака! Всё это время она и не думала выпускать настоящей власти над балаганом из своих цепких пальцев. Артисты по первому же её зову отправились на смерть, лишь бы не дать якудза и тайной полиции добраться до своей госпожи.

А теперь ведьма наверняка рыщет по всему Ганрю в поисках Глаза Дракона. Меч Фусецу далеко, до него пока не добраться, да и Чешуя наверняка была утрачена в пожаре, отчего-то вспыхнувшем в шатре Рюити. Поэтому Глаз оставался единственной связующей ниточкой с силой Владыки Восточных Земель – с силой, которой так жаждала завладеть госпожа Тё.

Но и Рюити не собирался сдаваться. Слишком многим он рисковал, чтобы добраться до Глаза, слишком многого лишился, чтобы теперь позволить ведьме беспрепятственно завладеть силой, способной изменить его судьбу.

Долгие часы бесцельного сидения в камере он посвящал тому, чтобы вспомнить, по каким коридорам его сюда вели. Однажды ему уже доводилось бывать в тюрьме – только в другом городе и при совершенно иных обстоятельствах. Тогда он договаривался с тамошним начальником тюрьмы, чтобы тот в последний момент заменил приговорённого к казни Нобору другим человеком.

Пережил ли его юркий помощник бойню, которую устроила госпожа Тё? Среди тех артистов, кто по её приказу защищал балаган, щуплой фигуры Нобору Рюити так и не увидел.

Но особых надежд он всё же не питал. Даже если Нобору сумеет отыскать его, сбежать от тайной полиции будет не так просто. Тут требовался план куда более серьёзный и продуманный, чем грабёж усадьбы какого-нибудь зажиточного фабриканта.

Время тянулось так же долго, как вязкая вонючая бобовая паста. Но после тюремной пищи, совершенно безвкусной и пресной, Рюити был бы рад даже ненавистным бобам. Последние крохи сил забирал и поганый отвар, который не давал дотянуться до собственной магии. Понуро забившись в угол, Рюити клевал носом, но усилием воли старался сосредоточиться то на том, как где-то под полом шуршали мыши, то на тихой беседе тюремщиков. Словно тонущий в болоте, он готов был хвататься за всё что угодно, лишь бы, смежив веки, снова не видеть бледной маски патронессы…

Когда в тюремном коридоре раздались чьи-то шаги, Рюити поначалу не придал этому значения. Он уже запомнил походку всех своих тюремщиков, и потому даже не поворачивал головы в их сторону. Но шаги приближались, и теперь Рюити явственно слышал, что они не были похожи на тяжёлую или шаркающую поступь его молчаливых стражей.

Лёгкие и частые, они принадлежали женщине.

Рюити замер – напряжённый, словно струна, с которой вот-вот сорвётся фальшивый звук. Он не так давно пришёл в себя после очередной короткой дремоты, не оставившей после себя ничего, кроме боли. И потому боялся, что кошмары, не дававшие ему покоя во снах, обернутся явью.

Кто ещё мог прийти за ним, как не патронесса, которая жаждала мести? Рюити слишком хорошо знал: госпожа Тё не прощала предательства никому. Особенно тем, с кем она когда-то была по одну сторону.

Шаги затихли прямо у его камеры. Бежать ему некуда, защитить себя он не мог. В последнем отчаянном порыве Рюити задержал дыхание и попытался нащупать малейший отголосок колдовства – хоть что-то, что могло бы стать преградой между ним и мстительной ведьмой.

Но он был пуст, словно старое дырявое и ржавое ведро, которое за ненадобностью выкинули в гору мусора. Рюити рвано выдохнул и взмолился: «Пускай мне всё это померещится, пускай…»

Но голос, донёсшийся от двери, был слишком юным, слишком… человеческим, чтобы принадлежать ведьме:

– Дзёя?

Он вздрогнул, словно его окатили ледяной водой, и повернул голову так резко, что заныла шея. Сквозь просвет между толстыми брусьями камеры на него смотрело знакомое бледное лицо.

Уми Хаяси.

– Как ты… только что назвала меня? – после долгого молчания Рюити не узнал в хриплом карканье собственный голос и потому тут же осёкся. Имя, произнесённое его нежданной гостьей, подняло в душе такую бурю, что он спрятал дрожащие ладони подмышками, будто пытался согреть самого себя.

– Неужели ты и правда совсем ничего не помнишь? – Уми прищурилась, подходя ближе. Тень упала на её лицо – лишь глаза теперь ярко блестели из полумрака, живые и пронзительные.

Его снова охватило смутное и тревожное чувство, что откуда-то он знает эту девушку. Как и в тот день, когда они с Нобору только начали следить за ней. Тогда Рюити просто отмахнулся от этого настойчивого ощущения, как от нелепицы, не стоившей его внимания.

Но теперь, когда она произнесла это имя…

Рюити вдруг встрепенулся, опомнившись. Не стоило ему так явно выказывать свою заинтересованность её словами.

Глупец, какой же он всё-таки глупец!

– Если ты пришла поглумиться надо мной, то выбрала подходящий момент. – Губы сами собой сложились в кривую усмешку.

Уми Хаяси нахмурилась и отвернулась. Она что-то тихонько сказала стоявшему рядом тюремщику, и тот пробасил:

– Не велено.

– У меня есть разрешение от отца.

– А у меня – прямой приказ от начальника тюрьмы и заместителя главы тайной полиции.

Она тяжело вздохнула и достала что-то из-за пояса. Заслышав тихий звон, который ни с чем не спутаешь, Рюити догадался, что то был кошель.

– Получишь ещё столько же, если дашь нам спокойно переговорить хотя бы двадцать минут.

– Десять.

– Да какого…

– Десять, или вернутся мои сослуживцы, и наша сделка не состоится.

– Да демоны с тобой, десять так десять! А теперь катись!

Тюремщик хмыкнул и, пряча кошель с деньгами за пояс, зашагал прочь. Похоже, грубость Уми Хаяси ничуть его не задела.

Когда за ним захлопнулась ведущая в коридор дверь, Уми снова прильнула к решётке:

– Ты слышал, времени у нас нет. Так что постарайся не перебивать.

Голос её был столь взволнованным, что Рюити невольно подался вперёд. Зачем она пришла сюда, о чём таком важном хотела поведать, что даже решилась подкупить тюремщика?

– Я понятия не имею, через что тебе пришлось пройти, раз ты позабыл даже своё имя, но… когда-то мы с тобой были большими друзьями, Дзёя Окумура.

Рюити уставился на неё во все глаза. Или эта девица окончательно сошла с ума, или…

– Ах ты ж, разорви меня демоны Хякки Яко! – Уми всплеснула руками и зло пнула основание толстого бруса, который отделял её от Рюити. На миг ему показалось, что её глаза заблестели чуть ярче и злее прежнего. И, когда она снова подняла на него взгляд, он увидел мерцавшие в его глубине отблески гнева:

– Я и подумать не могла, что это окажется настолько тяжело…

Но, собравшись с силами, Уми снова заговорила. Она поведала о том, кем были его родители и почему он оказался у госпожи Тё. Рассказала о сделке, которую их отцы заключили с ведьмой и из-за которой все эти годы она вертела ими как хотела.

Чем дольше Рюити вслушивался в торопливую речь Уми, тем большее смятение охватывало его. Выходит, каждое слово патронессы было ложью. Все эти годы она твердила, что облагодетельствовала всеми брошенного сироту, но на деле отняла его у семьи. Украла время, которое теперь не вернуть…

Как и родной матери, лица и имени которой он даже не помнил – она умерла много лет назад, так и не сумев оправиться от потери сына.

А Уми всё говорила и говорила: про письма и заложников, про клан якудза, который был связан с этим делом столь же крепко, как и его отец.

Он ни на миг не усомнился, что каждое её слово было правдой. Голос Уми то и дело дрожал и срывался, словно она едва сдерживала слёзы. Но ей всё же удавалось справляться с волнением и продолжать свой рассказ, заламывая тонкие изящные руки. На предплечье одной из них он увидел тёмный узор иредзуми, который извивался вместе с каждым движением Уми, словно чешуйчатый хвост какого-то змея.

Он всё смотрел и смотрел на этот узор, словно заворожённый, а в мыслях было пусто. Слова Уми помогли многое сопоставить и осмыслить: например, то, какими знакомыми показались ему окрестности Ганрю и сам город.

Но он не мог понять лишь одного. Почему за все эти годы отец даже не попытался вытащить его? Почему бросил, оставил у ведьмы?

Шрамы, испещрившие спину, отозвались застарелой болью. Давно она не беспокоила его. Он уже почти позабыл о том злополучном вечере, когда госпожа Тё поймала его за подслушиванием её беседы со старым каннуси о Глазе Дракона. А потом жестоко наказала, чтобы впредь он больше не осмеливался идти против её воли. Он плакал несколько недель кряду, пока заживали раны. Тёмный кинжал ведьмы ранил куда глубже и серьёзнее обычного ножа…

– Зачем ты мне всё это рассказала? – вопрос, заданный тихим надтреснутым голосом, повис между ним и огорошенной его словами Уми Хаяси. – Как это поможет мне теперь, когда я окончательно всё потерял?

Она застыла. То открывала рот, то закрывала, словно не могла найтись с ответом, и его это окончательно взбесило. Он приник к брусьям почти вплотную. Их лица оказались так близко, что он увидел собственное отражение в расширившихся от испуга глазах Уми.