Читать онлайн Младший научный сотрудник-7

Младший научный сотрудник-7

Разговор с телевизором (Москва)

Телевизор щелкнул и после непродолжительного разогрева начал вещать о надоях, покосах и урожаях на бескрайних полях Родины. Я поморщился и перещелкнул дальше, тут сенсорная панель для этого имелась, а вовсе не круговой переключатель… так, тут Ленинский университет миллионов, нисколько не лучше. На учебной программе объясняли, как решать физические задачи про движение двух тел. Неинтересно… а еще на следующем канале, куда я уже просто наугад ткнул, появилась весьма интересная картинка – камера по виду такая же, как в нашем СИЗО, слева койка, прикрепленная к стене, справа писсуар с раковиной, а по центру на табуретке сидел я же, но в легкомысленной гавайской рубашке и шортах до колен.

– Привет, Петя, – сказал мне этот второй я, помахав при этом рукой. – Как жизнь?

– Привет, – отозвался я, потому что молчать было бы глупо, вспомнил не к месту строки Высоцкого, – жизнь течет меж пальчиков паутинкой тонкою. Ты где сидишь-то так красиво? – задал я первый всплывший на поверхность вопрос.

– Ты не поверишь, – ответил он, – но в городе Маниле, Республика Филиппины, в следственном изоляторе временного содержания номер один…

– И как тебя туда занесло?

– Долго рассказывать, – поморщился второй я, – начни лучше с себя, у тебя, как я посмотрю, дела обстоят немного получше моих…

– Когда мы с тобой расстались-то, не напомнишь? – спросил я у отражения в экране.

– Напомню, – охотно согласился он, – в сентябре прошлого года, 82-го, когда эксперимент в этом вашем гребаном бункере пошел не по плану.

– В нашем, Петя, бункере, в нашем, – поправил его я, – не надо делать вид, что ты не имеешь к этому «не по плану» никакого отношения.

– Не надо придираться к словам, – буркнул он, – вываливай лучше подробности, как ты там живешь. В 82 году… у нас-то тут октябрь 83-го идет, если тебе это интересно.

– Нет вопросов, – отозвался я, – почти как у матросов. Слушай и не говори потом, что не услышал.

И в следующие пять минут я коротенько обрисовал ему свою историю за последние два месяца. Он внимал и не перебивал, открыл рот только, когда я поставил точку.

– Увлекательно… – сказал он, глядя в какую-то невидимую отсюда точку, – стало быть, ты там теперь народный целитель типа этой… Ванги.

– Точно, – ответил я, – или Джуны. С ней я, кстати, недавно встретился, и она мне выкатила страшненький диагноз – полгода мне жить осталось.

– Сочувствую, – вяло ответил он, – а мне как бы не полдня осталось пребывать на этом свете.

– Теперь твоя очередь, – передал я ему эстафетную палочку, – выкладывай давай, что там с тобой за год случилось.

– Никаких экстра-способностей в том бункере я не получил, – хмуро начал он, – так, по мелочи немного.

– Стой, – притормозил его я, – я же с помощью этого дара свою мать из могилы, считай, вытащил… получается, что она умерла что ли?

– Не все так грустно, – вздохнул он, – хирург этот из сороковой больницы, как уж его…

– Иннокентий Палыч, – напомнил я.

– Да, Кеша – он очень постарался и мать осталась жить, но с большими ограничениями…

– Не ходит что ли?

– Нет, подвижность не ограничена, но есть можно далеко не все… и обезболивающие надо непрерывно принимать. Но живая пока, этого не отнимешь.

– Замуж за физрука-то она вышла?

– Нет, не сложилось, – угрюмо продолжил заэкранный я, – так что живем мы по-прежнему в нашей квартире на Кирова.

– Слушай, а дочка хирурга, как уж ее… Зина, кажется… да, Зина-корзина, она тебе никаких предсказаний не делала?

– Даже не знаю, кто это, – растерянно ответил он. – Что после октября 82-го было, тебе интересно?

– Конечно, выкладывай скорее, – подстегнул его я.

– А и вспомнить-то особенно нечего, – после секундной паузы продолжил он, – так и работал в ИПП. Встречался с Викой потихоньку, потом она хвостом вильнула.

– А Ниночка как же?

– Она замуж за Наумыча вышла, через месяц примерно после того случая в бункере. У них вроде бы все хорошо, даже ребенок намечается, но это не очень точно.

– И ты никого не излечил с тех пор?

– Почему это никого… – даже растерялся он, – мать немного на ноги поставил, потом дворового хулигана этого…

– Игорька?

– Да, его самого – избавил от одной проблемы. И жену Бессмертнова… но это отдельная история, очень долго и муторно рассказывать.

– Ладно, не надо, – поморщился я, – а с Аскольдом чего?

– В армию он ушел, вот и все.

– В Германию?

– Почему в Германию, если я все правильно понял, то на Кубу его послали, в Лурдес, чем-то радиотехническим там заведовать.

– Куба это хорошо, – задумался я, – а в Москву тебя тоже не посылали?

– Почему это, минимум четыре раза в командировках там был.

– А с дочкой Брежнева не встречался?

– Вот этого, извини, не было.

– Ладно, тогда переходи уже к более поздним событиям, как ты в этой Маниле-то очутился?

– Это рассказ примерно на час, – отозвался он, – о, дверь отпирают – перерыв на неопределенное время

Экран сначала вспыхнул каким-то сине-зеленым ярким пламенем, а потом просто взял и погас. Я пощелкал по другим каналам и ничего интересного там не нашел. А потом подумал – во Электроника дает, видеоконференцию в начале 80-х годов. Причем связывает разные времена… и нравы, второй-то я из будущего года вещает.

И тут зазвонила вертушка – на той стороне был товарищ Цуканов, кто же еще.

– Петя, – начал он задушевным тоном, – к тебе есть одно маленькое, но срочное дело.

– Слушаю со всем вниманием, Георгий Эммануилович, – откликнулся я.

– У моей супруги наметились некоторые проблемы со здоровьем… ты бы не мог посмотреть ее?

– Какие вопросы, – на автомате вылетело из меня, – назначайте время и место – все сделаю в лучшем виде.

– Через полчаса примерно спускайся во двор, там будет стоять сиреневая Волга…

– 24-я или 31-я? – решил уточнить я.

– 21-я, – отрезал он, – которая с оленем на капоте, водитель отвезет тебя на мою квартиру, там мы с женой будем тебя ждать.

Надо помочь хорошему человеку, подумал я, взял на всякий случай паспорт с правами и спустился во двор через положенный промежуток времени. Раритетная 21-я Волга мерзкого сиреневого цвета стояла не в притык, конечно, к подъезду, где проживало первое лицо государства, но и недалеко.

– Моя фамилия Балашов, – сказал я водителю, нервно курившему какую-то вонючие папиросу.

– Садись, – жестом показал он на пассажирское место.

Я и сел, куда было указано. Ехали мы молча и не очень долго, этот кусок Москвы я знал не очень хорошо, понял только, что забрались мы куда-то в Замоскворечье.

– Третий этаж, квартира сорок, – сказал он мне, лихо затормозив во дворе старинного доходного дома со всеми положенными причиндалами, как-то – пилястрами, лепными кариатидами и башенкой наверху.

Я ему кивнул на прощание и поднялся по крутой железной лестнице на третий этаж. Дверь открылась после первого звонка – это был сам Цуканов в шикарном восточном халате и с сигарой во рту.

– Ааа, – сказал он, увидев меня, – Петя… заходи, гостем будешь.

Я и зашел, переобулся в тапочки и был сопровожден в самую дальнюю комнату, где имела место женщина очень средних лет и такой же наружности.

– Познакомьтесь, – сказал Цуканов, – это Петр Балашов, народный целитель и экстрасенс седьмого уровня, а это Марина Афанасьевна, моя супруга.

– Можно просто Марина, – подала она мне руку.

– Ну вы тут поговорите пока, – засуетился он, – а я чай приготовлю, – и скрылся за дверью.

А я пододвинул стул к дивану с Мариной, тяжело вздохнул и принялся за привычное уже дело.

– Какие проблемы, Марина? Выкладывайте все, как на духу.

Марина ответно душераздирающе вздохнула и вывалила ворох своих затруднений… там ерунда по большей части была, но одно место заставило меня сильно напрячься.

– Про потерю ориентации и равновесия поподробнее пожалуйста, – попросил ее я.

И она рассказала поподробнее… в дверь просунулся ее супруг, но она мановением руки показала, что ему тут не место, он и убрался обратно на кухню или куда там.

– Понятно, – ответил я после пояснений Марины, хотя если честно, понятного стало ненамного больше, – начнем тогда что ли… помолясь…

– А зачем молиться? – испуганно спросила она.

– Это фигура речи такая, – пояснил я, – примерное значение – медленно и осторожно… ложитесь на правый бок лицом к стенке… хорошо… и не двигайтесь минуты две-три, я скажу, когда закончится.

Через отмеренные две минуты я скомандовал ей садиться и позвал из кухни Цуканова. Тот быстро вошел, предельно собранный и встревоженный.

– Значит так, Георгий Эммануилович и Марина… эээ…

– Витальевна, – подсказала она.

– Точно, Витальевна. Вы вдвоем можете спокойно выслушать трагическое известие? – продолжил я, вспомнив доктора Рамека из «Аэроплана».

– Мы постараемся, – ответил не по тексту Георгий (так-то в кино в ответ кричали «нет»).

– У Марины Витальевны рак головного мозга третьей степени… правое полушарие, задний отдел теменной коры, если это вам что-то скажет…

– Скажет, – с видимым усилием кивнул Цуканов, – что-нибудь можно сделать?

– Надо было раньше принимать меры, – строго отчитал я его, – проблемы-то у нее наверно не вчера начались?

– Верно, – сказала Марина, – месяца два уже как.

– Ну тут уже ничего не сделаешь, машины времени у нас под рукой нет, будем исходить из имеющихся возможностей, – продолжил я. – Я попробую, но стопроцентную гарантию, как вам хорошо известно, дает только…

– Госстрах, – закончил он за меня эту мысль. – Попробуй, Петя, а если получится, то моя благодарность не будет иметь границ…

– В пределах разумного, – это я уже за него завершил фразу. – Окей, как говорят наши друзья из-за океана, первый сеанс я сейчас сделаю, а там уже по обстоятельствам работать будем.

– Что-нибудь надо для этого? – засуетился Цуканов.

– Принесите стакан холодной воды, – попросил я его, – и еще что-то обезболивающее типа аскофена или цитрамона.

– Сейчас, – и его как ветром сдуло со стула, а на Марину страшно смотреть было, так она взволновалась.

– Спокойно, – попытался купировать проблемы я, – все под контролем, все должно наладиться, надо только сильно захотеть…

Цуканов принес упаковку пенталгина и стакан, я попросил его очистить место работы, он подчинился, а я приступил…

Следственный изолятор номер один (Манила)

Вы наверно спросите, как я там очутился, прямиком из международного аэропорта, где только что застрелили видного оппозиционного деятеля Бенигно Акино-младшего. А я вам отвечу – все это проще пареной репы… полиция начала проверять документы сплошняком у всех пассажиров и сотрудников аэропорта, а у меня никаких документов, конечно, не имелось. Вот меня и закинули в это СИЗО, расположенное недалеко от центра, между торговым центром Сан-Лазаро и одноименным госпиталем. Святого Лазаря, как я понял, сильно почитали в Республике Филиппины.

Это место предварительного заключения немного отличалось от тех, в которых я успел побывать в своей жизни – и в СССР, и в постсоветской России. Народу тут, как я понял, сидело все же в меньших количествах, так что мне даже отдельную комфортабельную камеру выделили, с собственным умывальником и унитазом (запахи, впрочем, не сильно отличались от российских). И телевизор тут имелся под потолком! Панасоник! Который был заключен в крепкую решетку, во избежание видимо нежелательного доступа к его внутренностям заключенных.

Вот я и щелкал пультом, переключая с одного местного канала на другой, пока не наткнулся на себя же, только в Москве и годом ранее. А далее между нами двумя произошел диалог, который вы видели чуть ранее. Который прервался на звуке ключа, отпирающего дверь в место моего временного содержания. Это оказался Игнасио Лопес, старший левого блока, как я успел прочитать на его бейджике.

– «Трепа» (подъем), – сказал он мне, и я по интонации догадался, что мне надо куда-то идти.

Встал с койки, заложил руки назад и вышел в коридор… без дополнительных команд встал лицом к стене – Игнасио одобрительно похлопал меня по плечу и сказал что-то вроде «биен эццо», молодец что ли. Потом он указал мне связкой ключей направление движения и через пару минут я оказался в допросной… следователь тут сидел, суровый испанец с лихими усами и в форме с попугайскими погонами, аж четырехцветными.

– Садитесь, – указал он мне по-английски на стул, наглухо привинченный к полу, а надзирателя он отпустил взмахом руки.

– Значит вы человек без документов, – задумчиво посмотрел он мне в переносицу, – а еще без имени и фамилии. И без гражданства наверно тоже.

Я пока сидел в камере, успел обдумать свое дальнейшее поведение, времени там с избытком хватило, поэтому я ринулся в бой без малейшей паузы.

– Я подданный Советского Союза, зовут меня Петр Балашов. Требую вызвать советского консула, разговор буду продолжать только в его присутствии.

– Вот как, – довольно неуклюже удивился он, – а какие-нибудь доказательства твоего советского гражданства ты привести сможешь?

– Согласно Венской конвенции по консульскому праву, – попер я внаглую, так-то я только слышал про нее, – человек, заявивший о своем гражданстве и потребовавший присутствия консульских работников, не обязан предоставлять какие-либо доказательства. Статья 14, пункт 5, – совсем уже от балды добавил я.

– Хм… – чуть не поперхнулся дознаватель, – какой-то ты чересчур наглый, парень.

– Таким уродился, – хмуро парировал я, – так что – будем вызывать консула или как?

Следователь смерил меня хмурым взглядом, не переставая крутить в руках карандаш, а потом нажал на кнопку под столом. Вошедшему надзирателю он сказал что-то на испанском, чего я не понял совершенно.

– Посиди пока в камере, – выдал он ЦУ мне, – до завтра. А там видно будет.

И надзиратель повел меня обратно по тем же вонючим коридорам. Ладно хоть камеры у них тут более-менее комфортные, думал я, когда в замке поворачивался ключ, не по 25 душ в три этажа, как у нас. А включим-ка мы телевизор на тот самый интересный канал, пронеслось у меня в голове, может что-то новое про себя узнаем.

Но экран остался с шероховатой сеткой помех, которая шуршала примерно, как крыса в ворохе листьев. Ну значит не судьба, вздохнул я, собираясь выключить телевизор, однако не успел – шорох незаметно перешел во вполне членораздельную фразу «подожди, не выключай», повторенную аж три раза. Я и не стал выключать Панасоник, отложил пульт в сторонку и занялся гимнастикой, надо же как-то поддерживать физическую форму даже и в тюряге…

Канал ожил где-то через четверть часа, там появился я же, но какой-то более живой и здоровый, чем на самом деле. Сзади меня там маячил интерьер стандартной советской квартиры с сервантом, полным посуды, которая никогда не использовалась, и картиной Крамского «Незнакомка» на стенке.

– Привет, – сказали мне с того края экрана, – извини, сразу не успел – дела были.

– Извиняю, – великодушно простил я его, – на чем мы там закончили разговор?

– На том, как ты оказался в этой камере в Маниле.

– Точно, – припомнил я, – на этом. Ну усаживайся поудобнее, рассказ будет примерно на час. Если у тебя столько свободного времени есть, конечно…

– Уж чего-чего, а времени у меня предостаточно, – отозвался заэкранный я, – выкладывай.

– Конец 82-го и первая половина 83-го года у меня как-то незаметно пролетели, – начал я, – обычные серые будни, и вспомнить нечего… да, эксперименты в бункере у нас прикрыли после того случая, на ржавый замок. Ну в командировки я ездил, в Москву раза три, в Ленинград разок и еще в Североморск меня посылали, чисто как сопровождающего грузы института.

– Понятно, – отозвался второй я, – можешь переходить к камчатским делам, там наверно поинтереснее все сложилось.

– Перехожу, – ответил я, – в июне меня снарядили сопровождать электронную технику до Петропавловска-Камчатского, или Питера, по-местному. Ну вот мы запаковали СМ-4 в десяток разных ящиков и отправили ее на ТУ-154 до Хабаровска, а сами следом вылетели. Потом была пересадка до Питера, как сейчас помню, сутки в аэропорту сидели из-за нелетной погоды. А потом перегрузка ящиков на вертолет и переезд на одну затерянную в камчатском стланике базу под гордым названием «Березовая»… я тебя не слишком утомил?

– Кто вместе с тобой полетел? – задал наводящий вопросик он.

– Сергей, который турист, это понятное дело. А еще Шурик и Коля.

– А Аскольд?

– Он же в армию ушел, какая тут Камчатка…

– Извини, забыл, – поморгал некоторое время он, – ну вы там выполнили свою миссию на этой Березовой базе, а дальше что?

– Во-первых, нельзя сказать, что совсем уже до конца выполнили – подводная лодка подвела, должна была выйти из Авачинской бухты, как мишень, но что-то у вояк там не сложилось, так ее нам и не предоставили. А без нее увы, стопроцентного выполнения программы не получилось.

– Да хрен с ней, с подводной лодкой, – разгорячился московский второй я, – хотя стой… какого проекта она должна была быть?

– Я так сильно не вникал, – пояснил я, – но кажется 667 проекта… да, и название у нее одноименное вроде было «Петропавловск-Камчатский».

– Ясно, продолжай, – сказал он.

– Так вот ровно 1 сентября 83 года нам дали отмашку на сворачивание экспериментоы, мы за полдня все законсервировали и вечером улетели в Вилючинск… ну то есть Приморск он назывался для всех, а Вилючинск это для посвященных.

– На чем улетели?

– На МИ-6, здоровая такая дура, вся наша экспедиция поместилась, тридцать человек с лишним – у нас ведь еще и москвичи были, и ленинградцы и даже пара киевлян.

– С этим все ясно, переходи к более насущным предметам, – буркнул второй я.

– Перехожу, – буркнул в ответ я, – второго сентября мы должны были вылететь из Елизова в Москву на ИЛ-62, но увы, не вылетели – вмешались посторонние обстоятельства.

– Стоп, – на этот раз притормозил беседу он, – звонят по телефону, я временно отключаюсь.

И экран телевизора погас окончательно…

Привнесенные обстоятельства (Москва, Кутузовский проспект)

Звонил городской телефон, это оказалась, как ни странно, Мария Владимировна, мать и наставница Андрюши Миронова.

– Петя? – уточнила она на всякий случай, а когда я подтвердил, сказала следующее, – мне надо с тобой поговорить. Дело довольно срочное.

Я прикинул в уме свои занятия на ближайшие 7-8 часов и ничего срочного, кроме разговоров с телевизором не обнаружил.

– Я весь к вашим услугам, Мария Владимировна, – ответил я спокойным тоном, потому что никаких гадостей хотя бы с этой стороны не ожидал.

– Можешь называть меня просто Марией, не такая уж я и старая, – сказала она, а я чуть не поперхнулся, вспомнив соответствующий мексиканский сериал из недалекого уже будущего.

– А вашего супруга можно я тогда буду называть просто Хосе Игнасио? – вырвалось само собой из меня.

Миронова помолчала немного, переваривая входящую информацию, а потом разрешила, не переспрашивая, что это за фрукт такой, Хосе Игнасио.

– Так вот, сможешь подъехать ко мне домой?

– Легко, Мария Владимировна, называйте адрес и время.

– Да хоть прямо сейчас приезжай, – ответила она, – адрес такой: улица Танеева, 7. Краснокирпичный, 12 этажей, квартира 15.

– Так, – задумался я, – это ведь, если не ошибаюсь, где-то на задворках Арбата.

– Точно, – на задворки она обижаться не стала, – ближе всего от метро Смоленская, выход на Смоленскую площадь и десять минут пешком.

– Через полчаса буду, – отрапортовал я, – максимум через сорок минут.

––

Не через сорок минут, конечно, но в пределах часа я управился… дом был большой и несуразный, типичная брежневская высотка, вставленная в застройку 19 века. Где-то тут рядом композитор Танеев кажется жил, поэтому и улица его имени.

В ответ на звонок открыла сама хозяйка, статная дама со следами, как это принято говорить, былой красоты.

– Ваша мама пришла, молочка принесла, – не удержался я от цитаты из одной ее репризы.

– Мне приятно, что мое творчество помнит народ, – усмехнулась она, – заходи, вот тапочки.

Она провела меня кухню (сама квартирка была довольно скромной, две комнатки и узенький коридор), где уже стоял электрический самовар и чашки с блюдцами.

– А кто такой этот Хосе Игнасио? – все же поинтересовалась она, разлив чай.

– Герой одной латиноамериканской мыльной оперы, – ответил я.

– Стоп, – остановила она меня, – что за мыльная опера? О том, как мыло делают? С песнями и танцами?

– Не совсем, – отхлебнул я душистый чай из чашки, – так называется формат сериала… ну многосерийного фильма, если так понятнее, в странах Европы и Америки. Отличается от обычных сериалов тем, что здесь нет почти никакого внятного сюжета, просто описывается день за днем какой-нибудь семьи или нескольких семей. А почему мыльная? Наверно потому что в рекламе первых таких опер было очень много рекламы компаний, производящих мыло – Проктер-энд-Гэмбл например, или Колгейт с Юнилевером.

– Пример какой-нибудь приведешь? – неожиданно потребовала она.

– Запросто… самой первой такой оперой наверно был Фаруэй-хилл, про вдову, которая переезжает из большого города в захолустье. А потом пошло-поехало, На пороге ночи, Любовь к жизни, Мрачные тени… эта последняя была очень необычной, там героями были ведьмы, вампиры и привидения. Если брать нынешнее время, то на волне успеха сейчас Даллас и Династия, про семьи американских миллиардеров.

– А при чем тут тогда Хосе-Игнасио? – не поняла она.

– А это адаптация американского творчества к рынку Южной и Центральной Америки… сериал, на который я намекал, называется «Просто Мария», о простой мексиканской девушке, а ее главный партнер в нем – это адвокат Хосе-Игнасио.

– Понятно, – усмехнулась она, – про мыльные сериалы мы поговорили, давай теперь о деле.

– Я вас внимательно слушаю, Мария, – сказал я, отложив в сторону пустую чашку.

– Мы с Александром хотим эмигрировать из страны, – сильно удивила она меня… всего ожидал, но только не этого. – И хотим попросить твоей помощи – ты же теперь человек не из последних среди власть предержащих, согласен помочь?

– Тэээк, – нервно забарабанил я пальцами по столу, – а куда собрались-то, если не секрет?

– В Израиль, Петя, в Израиль, – со вздохом поведала она, – у Саши там много родственников живет.

– Тэээк, – заклинило меня на этом междометии, – и что вы там делать собираетесь, в Израиле?

– Жить, Петя, жить… и работать.

– Ладно, что вас не устраивает в Союзе, спрашивать не буду, это ваша личная информация, – сказал я, – но вот насчет работы не могу не вспомнить одно пророчество Высоцкого.

– Какое? – встрепенулась она.

– Из песни про Мишку Шифмана, как уж там… Мишка врач, он вдруг притих, в Израиле бездна их, там и гинекологов одних, как собак нерезаных…

– Нет зубным врачам пути, – продолжила она за меня, – потому что слишком много просится.

А закончили мы практически хором:

– А где на всех зубов найти? Значит безработица.

– Знаю я эту песню, – улыбаясь, продолжила она, – Володя ее вот на этой самой кухне исполнял как-то раз.

– Ну а раз знаете, – отвечал я, – то можете себе представить, какая там конкуренция в творческих профессиях… да и по-русски далеко не весь Израиль говорит, дай бог четверть – аудитория у вас будет меньше миллиона против 250 в Союзе.

– Зато там будет свобода! – гордо заявила она.

– Ну-ну… – не поддержал я ее энтузиазма, – в одном пакете с проблемными соседями. Когда у них последняя войнушка-то была? Большая в 73-м, а по мелочи так каждый год стреляют.

– Петя, – мягко возразила она, – я… то есть мы с Сашей к этому решению шли не один год, так что за пять минут ты меня явно не переубедишь. Помочь-то сможешь?

– А что, официальным путем не получается? – уточнил на всякий случай я, – не выпускают?

– Три месяца уже заявление лежит в ОВИРе, – ответила она, – ни да, ни нет не говорят. Завтраками кормят.

– Ладно, – вздохнул я, – попробую… но не удержусь еще от одного замечания – там ведь придется учить иврит и соблюдать шабат, справитесь?

– Как-нибудь, – сказала Миронова.

– Хорошо, договорились, сегодня же напрягу Цуканова, – ответил ей я. – Это все, за чем вы меня позвали?

– Все… хотя стой, еще одна тема есть – слышала краем уха, что ты с Джуной общался недавно. Это правда?

Я с трудом удержал себя от того, чтобы поморщиться.

– Общался… было дело – Андрей рассказал?

– Да, он. А что она тебе сказала? Если не секрет, конечно…

– Вообще-то секрет, – осторожно начал я, а потом мысленно плюнул, надо ж с кем-то поделиться своими проблемами, вдруг полегчает, – но вам как на духу скажу… диагноз она мне поставила…

– Нехороший? – уточнила Миронова.

– Хуже не бывает, полгода жизни она мне еще отмерила, потом накрываться простыней и ползти на кладбище.

– В Израиле очень хорошая медицина, так что у тебя еще есть время присоединиться к нам с Сашей.

– Спасибо за предложение, я подумаю. Только на Кубе медицина не хуже, – почему-то вспомнил я этот забытый факт.

– На Кубе тепло, – задумчиво отвечала она, – это тоже хороший вариант.

––

Когда я вернулся в родные, можно сказать, пенаты, то первым делом включил телевизор на ту самую программу, но кроме шумов в елочку, там ничего не транслировалось. Тогда я взял и набрал номер Цуканова, как-никак я ему услугу оказал, так что давай, дружище, расплачивайся – долг платежом красен, а не пересказом старых басен. Он ответил почти мгновенно.

– И снова здравствуйте, Георгий Эммануилович, – почти что пропел в трубку я.

– Ну здравствуй, если не шутишь, – ответил он самым серьезным тоном.

– На этот раз у меня к вам есть просьба – не откажите выслушать.

– Да, конечно, Петя, слушаю тебя.

– Лучше бы не по телефону, – признался я.

– Ты ведь на машине ездишь? – сделал он такой заход, – так подъезжай через полчаса к Савеловскому вокзалу. Поговорим, а заодно меня до дома подкинешь.

– Договорились, – ответил я, в очередной раз посетовав на отсутствие мобильников, с ними-то куда как проще было бы находить друг друга.

Прикинул в уме маршрут с Кутузовского на этот вокзал, да и собрался идти – пусть в Москве сейчас достаточно свободно на дорогах, но какие-то никакие пробки пока что не отменяли. Проще всего туда было бы добраться по Третьему транспортному, но увы, его пока даже в проекте не существовало. Так что только хардкор, только Садовое.

Его я одолел достаточно беспроблемно, разве что на светофоре возле МИДа постоять пришлось, но когда свернул на Новослободскую, вот тут встал серьезно, минут на десять. Слева по ходу движения у меня тянулось какое угрюмое краснокирпичное строение явно дореволюционного вида. Ба, вспомнил я через сотню метров и пять минут в пробке, это ж знаменитая Бутырка. Кого тут только не сидело, от народовольцев, стрелявших в царей и до Владимира Гусинского, главы группы Мост, это уже в новейшие времена. А еще тут бывали такие люди, как Маяковский, Дзержинский, Нестор Иванович Махно и Евгений Петров, соавтор Ильи Ильфа (это последний, правда, по другую сторону решетки, как надзиратель). Ну и Варлаам Шаламов с Сергеем Королевым тоже. Как говорится в народной мудрости, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, подумал я, когда пробочка все же рассосалась.

А вот и указанный Цукановым вокзал, про который так мудро написал коллективный автор Ильф-и-Петров – «Самое незначительное число людей прибывает в Москву через Савеловский вокзал. Это – башмачники из Талдома, жители города Дмитрова, рабочие Яхромской мануфактуры или унылый дачник, живущий зимою  и летом на станции Хлебниково». Добавлю от себя, что с него ездят студенты МФТИ, элитного московского вуза, расположенного на станции Долгопрудной.

Приткнул на стоянку после небольших поисков свой жигуль и вышел не привокзальную площадь. И где тут мне искать товарища Цуканова?

А вот и он, вот и он, наш цэковский почтальон. Цуканова я сразу опознал, он вышел из центрального входа в вокзал и целенаправленно устремился в мою сторону.

– Привет, дорогой, – сказал он мне при встрече, – супруге стало много легче, так что считай, что я тебе обязан.

– Хорошо, Георгий Эммануилович, – пожал я ему руку, – садитесь, а по дороге поговорим.

Он с некоторой опаской осмотрел мое транспортное средство, но слов никаких при этом не произнес – сел на пассажирское сиденье и сразу же пристегнулся ремнем безопасности, их вот только-только в Союзе ввели в обязательное пользование. А я тоже пристегнулся и лихо ввинтился в поток машин, готовясь развернуться возле комбината «Правда».

– Для нее хорошо бы повторный сеанс провести, – не стал форсировать разговор я, – назначьте время, приеду.

– Хорошо, о времени договоримся, – произнес он, – но у тебя, как я вижу, другие проблемы висят… рассказывай, не стесняйся.

– Вы как Иван Грозный, – польстил ему я, – на три метра вглубь видите… проблемы есть, целых две штуки. Начну с более простой.

– Давай уже, не томи, – ответил он, когда мы снова проносились мимо Бутырки.

– Знаете такой эстрадный дуэт, Миронова-Менакер?

– Ну конечно, кто же их не знает, – тут же вылетело из него, – «ваша мама пришла, молочка принесла»… а что с ними не так?

– С ними все не так, Георгий Эмманилович, – выбрал я нужную тональность разговора, – хотят эмигрировать в Израиль… просили меня поспособствовать…

– Тээээк… – затормозил Цуканов, – с этого места давай поподробнее – почему, зачем, что с их сыном будет после этого?

– Отвечаю по порядку заданных вопросов, – сказал я, выруливая на Садовое кольцо в сторону Триумфальной площади, – почему и зачем, это очень просто – с родственниками хотят воссоединиться, в Хайфе у них туча таковых имеется…

– Это отмазка, – поморщился Цуканов, – мало ли у кого из нашей творческой элиты нет родственников в Хайфе. Основная причина наверно в другом кроется.

– В корень смотрите, Георгий Эммануилович, – повторил я мантру про Ивана Грозного, – вырос у них здоровенный зуб на советскую власть… не дает им расти и развиваться типа…

– Ты меня извини, Петя, но это же бред собачий – уж кому-кому, но не им жаловаться на недостаток внимания от власти.

– Да я понимаю, что это бред… возможно даже и не собачий, а сивой кобылы. Но за что купил, как говорят в Хайфе, за то и продал… с маленьким гешефтом, конечно. Теперь насчет Андрея – он остается здесь и никуда не едет. Как там говорил классик марксизма-ленинизма – сын у нас за отца не отвечает. Да и за мать тоже.

– Ладно, я все понял, – буркнул Цуканов, когда мы заворачивали во дворы Арбата, – это дело надо обкашлять сам понимаешь где. Нет, они конечно не Белоусов с Протопоповым и даже не Ростропович с Вишневской, но люди все равно известные. Через неделю, скажем так, будет им обоснованный ответ. У тебя ко мне все?

– Не совсем, – ответил я, когда мы уже подрулили практически к его дому, – еще один маленький вопросик, касающийся лично меня.

– Давай, – скомандовал он, доставая из кармана пачку Севера (не ожидал я у него увидеть такие кондовые папиросы).

– Недавно я был в гостях у Джуны, – начал я.

– Это уже интереснее, – оживился он, – и что Джуна?

– Поставила мне нехороший диагноз, вот собственно и все.

– И какой, если не секрет?

– Не буду его озвучивать, Георгий Эммануилович, – твердо ответил я, – но срок жизни она мне отмерила в полгода. И еще добавила, что эту проблему я поимел скорее всего заодно со своим даром излечения…

– Тэээк, – вторично затормозил он, – и что дальше?

– Дальше то, что от одного компетентного товарища я услышал, что такие проблемы устраняют на Кубе… у них там прекрасная медицина. В частности в Центральной клинике имени Сира Гарсия, это в Гаване, кажется…

– Я тебя услышал, – ответил он с каменным лицом, – вопрос будет рассмотрен в самое ближайшее время… а насчет Мироновой ты все же зря впрягся, – не удержался он от финальной ремарки.

Тепло сейчас в Маниле

Экран телевизора у меня начал показывать только серый шум в крапинку, так что я его выключил, сел на койку и начал горестно размышлять… в основном о новых обстоятельствах, кои поведало мне заэкранное второе я. Получается, что во время того злополучного эксперимента в бункере, где стреляли СВЧ-излучением по рассеянной плазме, наш мир, грубо говоря, раздвоился. Я остался в относительно той же действительности, а этот друг из телевизора получил суперспособности и начал всех излечивать направо и налево. Включая генерального секретаря ЦК КПСС.

Нет, кое-какие способности и у меня появились, но по сравнению с ним очень слабенькие… лечить я могу только очень специфические болезни и достаточно редко… дар убеждения, правда, у меня имеется, но не всегда и не на всех он действует. Кстати, может зарядить его на надзирателя при следующем посещении? Нет, наверно не выйдет – до выхода тут минимум три поста еще одолеть надо, на всех них у меня заряда точно не хватит.

Так, еще какие различия у нас с тем вторым Балашовым, одернул я самого себя, давай вспоминай… ну живет он все еще в 82 году, а я годом позже. Поэтому и до камчатских приключений он пока не добрался. Про маму он что-то говорил… ах, да, спас он ее от онкологии – а у меня она жива-здорова оказалась без всех этих экстрасенсорных вмешательств. Про красотку Нину еще что-то было… там у него были с ней какие-то отношения, при этом с Наумычем она порвала все связи. А у меня что… ну что у меня – вышла она за него замуж, за Наумыча, вот и все события. А я остался на бобах с девочкой Викой из кадров… ну как остался – через пару месяцев разругались мы окончательно, вот и весь наш роман.

Тут наконец расчехлилось мое личное второе я, вылезло со дна подсознания и мысленно уселось на кресло, удобно развалясь при этом.

– Ну что, Петюня, – сказало оно с хитрой усмешкой, – поговорим?

– Почему нет, – не стал поддаваться на провокации я, – с приличным человеком всегда приятно побазарить. Начинай, раз уж завел такую тему.

– А и начну, – с вызовом ответило оно, – ты, я смотрю, не совсем в ту проблему уперся.

– Да ну, – изумился я, – ну поведай, куда мне следует упираться на самом деле.

– Этот вот телевизор, – кивнуло оно головой на Панасоник, – тебя не сильно смущает?

– Вообще-то да, – честно признался я, – упустил я его из виду… намекаешь, что стандартные телевизоры не умеют связываться с параллельными реальностями?

– И на это тоже, но для начала – кто его сюда поставил? Здесь же не Америка и даже не Испания, в камеры предварительного заключения на Филиппинах, насколько я знаю, телевизоров не полагается ставить. И в одиночку почему тебя запихнули, еще один сложный вопросик…

– Наверно и тут ты кругом право, – угрюмо согласился я, – тут конечно не Бутырка и не Матросская тишина, но по 3-4 заключенных в камере должно быть…

– Вооот, – довольно поддакнуло оно, – от этого и можно начинать плясать.

– У меня ум за разум уже заходит, – продолжил тему я, – может ты спляшешь? В порядке разнообразия. А то ведь знаешь наверно такую поговорку – один дурак может задать столько вопросов, на которые не ответят сто мудрецов.

– Ладно, на дурака обижаться не буду, – подумав, ответило оно, – но и в лоб ничего тебе не скажу, обойдешься намеками. Номер раз – у меня создалось стойкое впечатление, что все твои приключения, начиная непосредственно со злосчастного Боинга-007, это не игра случая, а целенаправленное вмешательство извне… вели тебя, короче говоря, как бычка на привязи. По пастбищу.

– Стой, – помотал головой я, – давай так далеко не углубляться… начали же с Панасоника, вот давай на нем и остановимся.

– Хорошо, – не стало спорить оно, – Панасоник, значит Панасоник… мне, к слову, марка Сони всегда больше нравилась.

– Мне тоже, – буркнул я, – но давай уже не растекаться мыслями по древу – с Панасоником-то как вопрос решится? Не бывает же таких телевизоров, чтоб соединяли параллельные миры.

– То, что ты не знаешь о них, вовсе не значит, что их не существует, – совсем уже запредельно довольным тоном сообщило второе я, – помнишь, наверно, слова Гамлета – «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

– А если уж ты такой умный, расскажи, кто это такой, Горацио? А то я кроме этой фразы ничего про него не знаю, – попросил я.

– Легко, – неожиданно согласилось оно, – Горацио это однокурсник Гамлета по Виттенбергскому университету. Приехал вместе с ним в Данию и попал в неожиданный переплет. Но, кажется, выжил в этой мясорубке, описанной Вильямом, что было маловероятным – там почти всех закололи или отравили.

– А что там про мудрецов, можешь пояснить?

– Да пожалуйста, если у тебя время есть, – ответило оно.

– Уж чего-чего, а времени у меня сейчас предостаточно, – дал я ему карт-бланш на самые различные действия.

– Слушай тогда… фразу эту Гамлет произнес, когда объяснял своему другу Горацио то, что случилось при дворе датского короля в последнее время. В частности появление призрака отца Гамлета, сумасшествие Офелии и разговоры с могильщиками. Согласись, что призраки явно не входят в реестр того, что ожидают мудрецы.

– Соглашусь, – поморщился я, – призраки это too match, как говорит продвинутая молодежь. Но хватит на этом про Гамлета, давай про наших баранов.

– Давай, – согласилось оно, но сказать больше ничего не успело, потому что в замке заскрежетал ключ и дверь распахнулась.

И надзиратель сказал мне удивительно знакомым голосом:

– Выходи с вещами!

Вещей у меня не было, так что я просто заложил руки назад и попытался вспомнить, где же я этот голос слышал… и вспомнил через пару секунд – в джунглях возле Ла Тринидада. Да это был он самый, партизан Пабло собственной персоной, только слегка видоизменивший личность. Усов у него, кажется, раньше не было… и шрама на левой щеке тоже.

Я сделал вид, что не узнаю своего коллегу, пусть и бывшего, и вышел в коридор. А он опять закрыл камеру и показал мне направление движения – на этот раз в другую сторону, а не туда, куда меня ранее водили. Я и двинулся туда размеренной походкой, а он спустя десяток метров прошептал мне в ухо «не дергайся и выполняй все мои команды, тогда скоро будешь на свободе». Я собственно и не собирался дергаться, но после этих слов стал вести себя вдвое осторожнее.

Я кивнул ему без слов – понял, мол, не дурак – и мы продолжили наш тернистый путь по манильскому следственному изолятору. Впереди показался первый пост охраны, возле закрытой железной решетки. Пабло что-то сказал охраннику на испанском, после чего они оба заржали, и путь оказался открыт.

– Сейчас самое главное будет, – тихо сообщил он мне, – следующих охранников я не знаю, так что работать будем по обстановке. Ты как, готов работать по обстановке?

– Всегда готов, – тут же вылетел из меня пионерский лозунг, хотя был готов и вопрос, который я удержал за неуместностью – «а предыдущего охранника ты откуда знаешь?».

Еще одна решетка и целых двое филиппинцев в форме возле нее нарисовалась сразу после поворота направо. Пабло тут же начал с ними беседу на испанском, из которой я понял только два слова – сигариллос и тонтериас (сигареты, соответственно, и черт). По окончании непродолжительного обмена мнениями один из охранников, старший наверно, подошел ко мне проверил, что у меня в карманах… я покорно поднял руки и встал лицом к стене.

Ничего подозрительного он у меня там не обнаружил, но на этом не угомонился, а задал еще один вопросик Пабло, после которого тот ощутимо напрягся. Я прямо физически это понял – неправильный вопрос задали ему, судя по одеревеневшему лицу.

Ну тут он уже и сказал мне громким голосом по-английски – можешь на них воздействовать, как тогда в Тринидаде? Я подумал секунду и ответил, что постараюсь, но результат не гарантирую. А оба охранника тем временем вертели головой и пытались вникнуть в суть наших переговоров, но видимо, не сумели. А я вызвал это самое внутреннее чувство, кое дремало у меня на дне подсознания с тринидадовских времен…

Через минуту мы все вместе уже маршировали по коридору, который заканчивался третьей решеткой, а возле нее маячил еще один охранник.

– Передай им, чтоб сказали – меня ведут в центральную контору на допрос, – выдал я ценное указание Пабло, сам-то я на испанском эту фразу вряд ли вымучил бы.

Он передал, охранники слово в слово оттранслировали его на этом последнем посту, и вот путь на свободу открыт. Пабло что-то сказал этим двух сопровождающим нас лицам, и они послушно развернулись на 180 градусов, а мы завернули за угол, где стоял старенький Форд-пикап.

– Переодевайся, – бросил мне пакет Пабло, я же успел примерить на себя полосатую тюремную робу.

Я не заставил себя ждать, быстро скинул все полосатое и надел старенькие джинсы и какую-то рубашку. А потом задал вопрос, который жег меня все последнее время:

– Что все это значит, Пабло?

– Товарищи по партии поручили мне решить твой вопрос, – скупо пояснил он ситуацию, – садись и погнали – возможно, они скоро очухаются…

Ниточки с иголочками

Этот тайный канал в телевизоре Электроника наотрез отказался транслировать что-либо, кроме серого шума, поэтому я поставил чайник на плиту, заварил индийский чай со слоником и сел поразмышлять о делах своих насущных. Да, второе я решил не привлекать к этим процессам, все равно толку с него, как с козла молока.

Итак, что же мы имеем в сухом остатке, дорогой Петя Балашов… да собственно ничего плохого мы не имеем – из больших… да что там больших, огроменных плюсов у нас квартира в элитном доме, высокое положение в обществе, вхожесть к первому лицу государства, востребованность у общества в моих услугах и еще что-то… да, автомобиль типа Волга желтого цвета. Минус, собственно, один, но серьезный – неведомый недуг, диагностиро-ванный товарищем Джуной.

Стой, сказал я себе, а кто сказал, что Джуна не может ошибаться? Никто не говорил, мало того, она могла и преднамеренно слить мне лютую дезинформацию. Зачем? Да кто там поймет душу женщины, тем более такой непростой – взяла вот и напугала меня несуществующей проблемой. А это значит что? Правильно – необходимо подтвердить или опровергнуть ее слова с помощью второго независимого источника… а еще лучше, чтоб было два таких источника. Значит надо идти сдаваться врачам… лучше знакомым… лучше в клинику на Мичуринском.

Не стал откладывать дело в долгий ящик и набрал оставшийся в записной книжке номер Антона Павловича Молотова… ну то есть Симонова конечно, Молотовым я его условно окрестил из-за внешнего сходства с бывшим министром иностранных дел. Как ни странно, но трубку он поднял почти сразу же, на втором гудке.

– Это Петя такой, – сказал я ему, – Балашов.

– Привет, Петя, – рассеянно отвечал он, – слышал, что ты высоко поднялся там.

– Ну так, – не стал я подтверждать избитые факты, – где-то на уровень Уральских гор, до Пика Коммунизма мне еще далеко.

– Слушаю тебя, Петя.

– У меня небольшая проблема образовалась, – сообщил я, – по медицинской части.

– А что, сам-то ты себя вылечить не в состоянии? – удивился Молотов, – хорошо помню, как ты с той бластомой разобрался, до сих пор перед глазами стоит. Как она, кстати, носительница этой бластомы?

– Все хорошо у нее, – со вздохом ответил я, – пошла рецессия. Чего про меня никак не скажешь – как там в народной поговорке… сапожник ходит без сапог, а электрик сидит без света.

– Я понял, – судя по звуку Молотов на той стороне пожевал губы, – подъезжай… да прямо сейчас можно – все сделаем в лучшем виде. Тебе врач какого профиля-то нужен?

Назвал профиль, он подтвердил возможность осмотра, сказал, кого вызвать с проходной, и я недолго думая сорвался с места на своей уже обжитой Волге ГАЗ-31. Как одолел расстояние до Мичуринского проспекта, даже не заметил. Меня там встретил сумрачный товарищ в белом халате и шапочке и провел на третий этаж.

– Тэээк, – сказал товарищ Молотов, увидев меня входящим в лабораторию, – что там Гиппократ говорил, напомнить?

– Врачу – исцелися сам, – вылетело из меня на автомате. – Но этот афоризм сейчас не работает… точнее работает, но в ненужную сторону.

– А это как? – заинтересовался он.

– Определяет, что у меня что-то не в порядке, а что именно, говорить отказывается, – пояснил я.

– Это бывает, – заметил Молотов, и в эту минуту дверь открылась и в лабораторию вошел товарищ Чазов.

– О, кто к нам пожаловал, – весело обратился он ко мне, – товарищ Балашов собственной персоной.

– Так точно, товарищ директор. – бодро ответил я, – поживешь с вами – научишься есть всякую гадость, как говорил товарищ Карлсон.

– Что случилось? – перешел он к делу.

– Был недавно в гостях у Джуны, – решил я расколоться до конца, – и сдуру попросил ее продиагностировать себя…

– И она нашла у тебя неизлечимый дефект, – продолжил эту мысль за меня Чазов. – Причем срок оставшейся жизни отмерила в 3 месяца, так?

– 6 месяцев, – уточнил я, – а в остальном все верно. Откуда знаете?

– Имел дело с Евгенией Ювашевной ранее, – рассеянно ответил он.

– Евгенией? – не понял я, – она вроде представляется как Джуна.

– Это творческий псевдоним, а по паспорту она Женя. Любит она народ пугать своими пугалками… так что там, говоришь, она у тебя обнаружила?

Я подробно пересказал все, что мне напророчила Джуна, после чего Чазов махнул рукой и сказал Молотову:

– Как обычно, по схеме номер два, – и вышел обратно в коридор.

– А что, – тут же поинтересовался я, – еще есть схемы номер один и три?

– Есть, Петя, – ответил Молотов, ласково глядя мне в глаза, – но вторая надежнее. Закрой глаза и расслабься, я тебе наркоз вколю.

––

Очнулся я оттого, что меня трясли за плечо…

– Уже все? – спросил я, пытаясь подняться с лежанки.

– Лежи-лежи пока, – осадил меня Молотов, сдирая резиновые перчатки, – минут пять-десять тебе сложно будет ориентироваться в пространстве.

– Все понял, лежу и не отсвечиваю, – покорился я, – диагноз-то когда огласите?

– Вот сейчас встанешь, мы все вместе пойдем в кабинет к Евгению Ивановичу, там все и узнаешь.

Бывали когда-нибудь в ситуации, когда над тобой подвешен топор? На тоненькой ниточке? Да и не топор даже, они в массе своей тупые, а лезвие гильотины, которое остро наточенное и наискосок такое. Если не, то могу сообщить – приятного в этом мало. Не сказать, чтобы совсем ничего приятного. Но я как-то сумел сдержать себя в руках и не раскисать раньше назначенного времени. Встал на ноги я через положенные десять минут – в стороны, конечно, водило слегка, но в терпимых пределах.

– Голова не кружится? – заботливо спросил Молотов, я покачал головой слева направо, – ну тогда идем, тут недалеко.

Чазов оказался свободен и мы быстро переместились из приемной в его необъятных размеров кабинет. Чай-кофе по случаю экстраординарных обстоятельств организовывать тут не стали, а перешли сразу к делу.

– Огласите приговор, Вячеслав Михайлович, – сказал Чазов своему подчиненному, а тот сразу вытащил из кармана листочек А4, сложенный вчетверо.

– Если коротко, Евгений Иванович, – начал доклад он, – то ни одного признака, указанного Джуной Давиташвили, подтвердить не удалось. А если совсем коротко, то ты, Петр Петрович, здоров, как бык… как племенной.

– Правда? – у меня с души упал камень размером с валун Синь-камень, что в Переяславе-Залесском. – Ошибки быть не может?

– Даю полную гарантию, – подтвердил Молотов, – ну если, конечно, пуститься во все тяжкие, неумеренно употреблять алкоголь и препараты, расширяющие сознание, тогда всякое может случиться. Но на данный момент все у тебя, Петр Петрович, в норме. Есть один моментик… – сделал он паузу.

– Рассказывайте, не томите, – подстегнул его я.

– С сердцем у тебя небольшие проблемы все же имеются, но это, похоже, врожденное.

– А какие именно проблемы? – стал настаивать я, а он взял и объяснил.

– Но по моим наблюдениям, – завершил свой спич Молотов, – такой дефект присутствует у трети мужчин Советского Союза.

– То есть оснований для паники нет?

– То есть да… в смысле нет – живи спокойно, Петя Балашов.

– С меня в таком случае причитается, – радостно ответил я, – в пределах разумного, конечно…

– Ладно, сочтемся, – махнул рукой Чазов, – а сейчас посмотри еще раз на мою болячку – не помешает.

––

На радостях я вылетел из элитной поликлиники, как пробка из шампанского, дернулся было к машине, но подумал и свернул к будке телефона-автомата. Так, две копейки у меня в кармане есть, набираем по памяти один номерочек…

– Алло, можно лейтенанта Ковалеву? – попросил я, там явственно чертыхнулись, но не послали… через минуту раздался знакомый голос.

– Лейтенант Ковалева слушает!

– Привет, – ответил я, – узнала?

– Петя что ли… – неуверенно сказала она, – мы же вроде расстались с концами.

– Тут как с кольцом, – туманно возразил я, – у которого нет ни начала, ни конца. Короче слушай и не говори потом, что не слышала – у меня сегодня был удачный денек и я хочу отметить его завершение у каком-нибудь хорошем месте. Приглашаю тебя разделить мои положительные эмоции.

– Ну я даже не знаю… – деланно начала ломаться она, но тут же впрочем перешла к делу, – а когда и где?

– Могу за тобой заехать, я на машине, – сообщил я, – когда у тебя служба закончится. А куда – решим в рабочем порядке.

– Хорошо, – немного поколебавшись, ответила она, – я в половине шестого заканчиваю.

– Договорились, – лаконично ответил я.

И ровно в половине шестого я припарковался возле кунцевского военкомата… Лена особенно ждать себя не заставила и выпорхнула из железных ржавых ворот буквально через пару минут.

– Привет, – сказала она с достаточно искренней улыбкой, – я уж думала, между нами все кончено.

– Я тоже так думал, – ответил я, заводя мотор, – но вмешались сторонние обстоятельства.

– Какие обстоятельства, расскажешь?

– Конечно, – сказал я, – молчать точно не буду. Куда едем?

– Я слышала, что в гостинице Измайловской очень хороший ресторан, – ответила она, – в корпусе Альфа который…

– Вопросов нет, едем в Измайловскую.

И мы вырулили сначала на Молодогвардейский, а потом уже на до боли родной Кутузовский. Путь через центр я отмел, сейчас на дворе конечно не нулевые годы, но и в 80-х можно было встрять в конкретную пробку. Свернул на Садовое, а через полкольца на Стромынку, а там уж огородами-огородами к станции метро Партизанская… ой, сейчас она кажется называется Измайловский парк.

– Ну рассказывай про свои обстоятельства, – не утерпела Леночка до конца нашего пути.

– Слушай, – ответил я…

Нижнереченские страсти

Об ужине в Измайловской рассказывать особенно нечего… ну кроме того, может быть, что к Леночку там пытался склеить один жгучий грузин. Пришлось вывести его на улицу к метро и объяснить на наглядных примерах, как следует себя вести в приличных местах, он все осознал и куда-то делся…

Потом я оставил машину на стоянке возле гостиницы, чтобы не дразнить гаишников, и отвез Лену домой, на Кутузовский ей дорога была заказана на какой-то непонятный срок. Перед расставанием она проявила инициативу и наградила меня очень длинным и жгучим поцелуем, сказав при этом:

– Знаешь, я повела себя неправильно и теперь хочу исправить свое поведение… звони завтра в любое время, а сейчас мне домой надо, папа ждет.

Ну папа, значит папа, вздохнул я и отправился обратно пешком через самый центр города. А где в районе Красной площади и памятника Минину и Пожарскому мне в голову неожиданно пришла мысль разобраться с первоисточником своих странных приключений последнего месяца.

– Что на это скажешь, Козьма Минич? – мысленно я спросил у памятника,а он мне вполне внятно ответил:

– Ослабевать и унывать не надобно, но призвав на помощь всещедрого Бога, свой ревностный труд прилагать и согласясь единодушно, оставляя свои прихоти, своего и наследников своих избавления искать, не щадя имения и живота своего

Я потряс головой, голоса из моего мозга тут же испарились… все же основательно я набрался в этой Измайловской гостинице…

А проснувшись поутру, у меня был вчерне готов план действий на ближайшие пару дней. Итак, я решил отправиться в сердцевину, так сказать, событий, кои так неожиданно изменили мою (и не только мою) жизнь в сентябре 82 года. А именно, в Институт прикладных проблем имени Академии наук СССР. Ну и в сопутствующие структуры наверно…

Цуканов отпустил меня из столицы на два дня без лишних слов, спросил только, не надо ли мне деньжат подкинуть. А я не отказался – как провидчески говорил в свое время Винни-Пух, деньги это очень странный предмет, они если есть, то и сразу их нет. Тысячу рублей купюрами по четвертаку мне отсчитали прямо тут же в 26-м доме по Кутузовскому. Оказывается у них здесь и своя бухгалтерия была. И билеты на вечерний поезд приложили к купюрам… я собственно об этом не просил, но такая забота о ближнем была приятна, черт возьми.

На следующее утро я сошел с подножки скорого поезда «Огни Заречья» и сразу же отправился в свою, так сказать, альму матер. Интересно, бывает ли на свете альма патер, думал я, трясясь в переполненном по случаю начала рабочего дня автобусе номер 94 сообщением железнодорожный вокзал – улица Луначарского. И не смог ответить что-то определенное на свой же вопрос.

Прибыл в родной институт как раз к старту работы, в восемь часов с копейками, показал на вахте свой не просроченный еще пропуск и сразу же поднялся по кривой металлической лесенке на второй этаж над тем самым бункером. А потом еще на полэтажа, на антресоли зала управления. Товарищ Бессмертнов сидел тут в единственном числе и чах, как тот самый Кощей, над огромной заковыристой схемой на листе форматом А0, как я сумел заметить.

– О, Камак, – обрадовался он мне, – сколько лет, сколько зим!

– Я тоже рад вас видеть, Александр Сергеич, – нисколько не кривя душой, ответил я.

– Какими судьбами тут оказался?

– Дело одно появилось, – пояснил я, – срочное.

– Я могу чем-нибудь помочь? – отложил он страшную схему в сторону.

– А это что такое, кстати? – между делом заинтересовался я.

– Аааа, – с гримасой отвращения ответил он, – опять гидрики хотят чего-то заоблачного… а у нас тут и внутриоблачное-то мало кто умеет…

– Ясно, – пробормотал я, – а дело вот какое… я хочу узнать побольше, что такое Крот, с чем его едят и почему вокруг него так много секретов.

– Ух ты, – восхитился Бессмертнов, – я бы тоже не отказался хоть чего-нибудь из этого узнать, но увы, рылом не вышел.

– То есть ничем помочь мне не сможете? – расстроился я.

– Почему же это ничем, – усмехнулся он, – советом могу помочь… это как в старом анекдоте про страну Советов – слышал?

– Слышал, – угрюмо отвел я в сторону не относящееся к делу, – давайте совет, раз уж больше ничего предложить не можете.

– Советы, – поправил он меня, – их целых две штуки будет. Номер раз – поговори с Горлумдом, он мужик умный и знает много чего не только в своей психиатрии.

– Он сегодня работает? – тут же озаботился я.

– Наверно… он каждый день на боевом посту. А второй совет касается Наумыча…

– Он живой еще? – тут же заинтересовался я, – последнее, что я о нем слышал, это то,. Что в Москве он тоже не задержался и вылетел обратно в наш город, как пробка из бутылки.

– Его к нам назад взяли, – сообщил Бессмертнов, – замдиректора по АХО он теперь…

– Это завхоз, значит? Швабрами и ведрами заведует?

– Ты так быстро-то не суди о делах, в которых мало разбираешься, – строго осадил меня он, – АХО это много еще чего, помимо швабр и метел. Поговори и с ним тоже… если он захочет, конечно.

А что, он и не захотеть может, внутренне хмыкнул я. С протеже, блин, самого Генерального секретаря, блин? И что же у него за крыша тогда – американский президент что ли… ничего кроме этого я представить не смог.

– Окей, Александр Сергеич, – просто ответил я, – непременно с обоими побеседую. Как здоровье супруги-то?

– Что совсем хорошо, не могу сказать, – ответил он, – но по сравнению с тем, что было в августе это как небо и земля.

– Ну и отлично, – улыбнулся я, – обращайтесь, если что. Где, говорите, начальник АХО у вас обитает?

– На первом этаже, в бывшем сортире… ну найдешь, если захочешь.

И я сбежал с родимых антресолей зала управления, потому что вымученно общаться с бывшими коллегами по службе и подбирать какие-то слова хотелось не сильно. Двинулся в бывший сортир первого этажа, невольно размышляя по дороге о превратности бытия и усмешках судьбы – путь от властного кабинета на шестом этаже до сортира на первом оказался для Наумыча до обидности коротким… уложился в месяц с небольшим.

Он оказался на месте и даже проявил некие эмоции, узрев бывшего подчиненного.

– Петя! – спросил он удивленно, – какими судьбами?

– Сложно сказать, Семен Наумыч, – ответил я, плюхаясь без приглашения на стул рядом, – у вас вот пришел спросить относительно судьбы и всего такого…

– Так-так-так, – даже весело отвечал мне он, – пытаюсь вспомнить, когда же мы с тобой виделись в последний раз… в ресторане Арбат?

– Нет, Семен Наумыч, – вежливо ответил я, – после Арбата я вас еще до дому доставлял. На такси от Ярославского вокзала.

– Странно, – потер он лоб, – совершенно этого не помню. Но ладно – задавай свои вопросы, о чем хотел узнать…

– Что за эксперимент такой был в бункере под Кротом 15 сентября текущего года? – бухнул я ему главную тему для обсуждения.

Не очень это понравилось Наумычу, он сразу заерзал на своем стуле, взял и зачем-то положил обратно карандаш, потом сцепил руки в замок и начал крутить два больших пальца вокруг воображаемой горизонтальной оси.

– А ты с какой целью интересуешься? – справился наконец он. – Вообще-то это все насмерть засекречено…

– А с такой целью, – ответил я, – что этот случай мне всю жизнь сломал.

– Да ну, – съязвил он, – это квартира в Москве и личная дружба с Генеральным секретарем теперь называется сломанной жизнью? Буду знать.

– Слово «сломать» имеет разные значения, в том числе и «круто изменить», – ответно съязвил я.

– Уел, – просто признал он свое словесное поражение, – значит, хочешь знать детали про этот самый эксперимент?

– Ага, – вздохнул я, – очень хочу.

– А справка из первого отдела на это хотение у тебя есть?

– Увы и ах, но нету, – продолжил я, – может без нее обойдемся, по-дружески, а, Семен Наумыч? Я же вас без всяких справок тогда оттранспортировал домой с Ярославского вокзала?

– Хорошо, – Наумыч немного поерзал на своем стуле, устраиваясь поудобнее, – но я тебе, если что, ничего не говорил, а ты ничего не слышал, договорились?

– Заметано, шеф, – буркнул я, на что он ухмыльнулся, но уточнять, что он мне давно не шеф, не стал, а просто перешел к делу.

Вива Куба (спустя полгода после Нижнереченска)

В 83 году авиасообщение с Республикой Куба осуществлялось прямиком из СССР – лайнеры ИЛ-62 позволяли межконтинентальные перелеты до 10 тысяч километров. Вот на одном из них я и стартовал из аэропорта Домодедово, еще не переделанного на новый манер, но все равно интересного. Как уж там про него Евтушенко написал… «Аэропорт "Домодедово" -

стеклянная ерш-изба, где коктейль из "Гуд бай!" и "Покедова!"… как-то так, оттепель была в стране, можно было всяко и разно.

Посадки во Франкфурте не предусматривалось, не то время, летели строго на юго-восток через всю Европу, а потом и через Атлантику. Кормили в процессе целых два раза, причем выбрать что-то одно из меню не предоставлялось возможным – строгая унификация шла, а если коротко обрисовать ситуацию, то это было что-то вроде «жри, что дают». Но впрочем, кормежка была вполне удовлетворительный, подумал я, вспомнив свои перелеты в нулевые годы.

Видео тоже пока что было недоступно, так что в промежутках между кормлением пассажиров оставалось только смотреть в иллюминаторы, где собственно ничего, кроме облаков, узреть было невозможно, и дремать, пытаясь уползти в сонное состояние. Мне не удалось ни первое, ни второе – на облака больше десяти минут смотреть было трудно, но и заснуть мне не дал младенец годовалого возраста, сидевший с мамашей в одном ряду кресел со мной.

– Как зовут-то вашего сыночка? – не выдержал я получасового ора и обратился к мамаше.

– Это дочь, – обиделась она, – Варя ее зовут, если полностью, то Варвара.

– Очень приятно, – ответил я, – а меня Петей назвали. К мужу летите?

– Да, – ответила она после секундного замешательства, – он там в торгпредстве работает. А вы куда?

– А я лечиться, – не стал скрывать цели своего путешествия, – на Кубе отличная медицина, вот меня и послали туда…

– Что-то вы слишком молодой для таких направлений, – в свою очередь выдала она правду-матку на-гора, – туда обычно стариков посылают.

– Я, выходит, исключение из правил, – ответил я. – А вы бывали раньше на Кубе?

– Да, второй раз лечу, – сказала она и тут же добавила ребенку, – да заткнись ты уже, достала! На Кубе хорошо, только жарковато. И фруктов много, стоят копейки.

– На Варадеро были? – зачем-то спросил я.

– А как же, – с удивлением посмотрела она на меня, – туда из Гаваны бесплатные автобусы ходят. Пляж хороший, длинный… если подальше отойдешь, совсем один окажешься.

– А акул там не бывает?

– Говорят, что есть, но я не видела, – поправила она пустышку у дочери, – медузы иногда приплывают, тогда лучше в воду не заходить, противно… а я Света, – неожиданно закончила она свою речь, – жить буду в общежитии при торгпредстве, на улице Хосе-Марти, заходи, если скучно станет.

Я кивнул, на этом наш разговор прекратился сам собой, потому что стюардессы начали разводить второй обед… или скорее первый ужин… ну в общем ту же курицу с рисом, что и ранее. А за иллюминаторами где-то очень внизу серебрилась гладь Атлантического океана.

Хороший самолет ИЛ-62, невольно подумал я, большой, красивый и летает на десять тысяч километров без посадок и дозаправок. А если взять модифицированную версию, ИЛ-62М, то и на все одиннадцать тысяч. От Москвы до Владивостока и Петропавловска-Камчатского в лёгкую, короче говоря, там всего 6-7 тысяч км. До Гаваны немного дальше, но все равно в десятку вписывается.

А следом пришли мысли про авиакатастрофы с этим типом воздушных судов… если я все правильно помню, то две из них как раз в Гаване случились. Но покопавшись еще раз в памяти, отмел эти случаи, как неактуальные – первый еще в 70-е годы произошел, а второй еще нескоро будет, на излете перестройки. Плюс тот самолет принадлежал, кажется, кубинской авиакомпании, а наш аэрофлотовский. После чего я взял и заснул, а проснулся от того, что ребенок у соседки очередной раз заорал благим матом.

– Просыпайся, Петя, – продублировала мне сигнал соседка, – уже пора ремни застегивать.

Я окончательно проснулся и пристегнулся согласно указаниям свыше.

– Что-то лицо твое мне знакомо, – сообщила Света, – ты в кино случайно не снимался?

– Пока еще нет, – смущенно отвечал я, – но рассматриваю такие варианты.

– Значит не там я тебя видела, – задумалась она, – но по телевизору точно. А профессия у тебя какая? – продолжила она долбить меня вопросами.

– Радиоэлектроника, – сказал я чистую правду в надежде, что она отвяжется, но не тут-то было.

– В Лурдесе будешь работать? – тут же вылетело из нее, – я знаю, где это, совсем рядом с Гаваной. Там двое знакомых мужа трудятся – жутко секретное место.

– Нет, не в Лурдесе, – хмуро ответил я, – я даже не знаю, что это такое.

– Вспомнила, – заявила она с прояснившимся лицом, – где я тебя видела. Неделю назад тебе медаль какую-то вручали, в программе Время это показали – правильно?

– Ну правильно, – с тоской ответил я, – а за что медаль дали, все равно не скажу, не спрашивай. Военная тайна.

На этом она, наконец, отцепилась от меня и занялась дочкой, а я вжался в кресло и закрыл глаза – не люблю я авиаперелеты, особенно страшно бывает при посадках, при них ведь до 90 процентов происшествий случается.

––

Но все прошло в штатном режиме. Предложил таки из вежливости соседке помощь при высадке и транспортировке в зал прилетов, но она гордо отказалась – мол, ее супруг ждет там. Ну и славно…

Куба встретила нас ярким тропическим солнцем и волнами сложных ароматов, которые так сразу и не идентифицируешь. Райское же местечко – температура ниже 23 градусов не опускается вообще, отопления в домах, то есть не требуется. Фрукты висят на деревьях вдоль дорог, подходи и рви – можно не работать, с голоду не умрешь. И удушающей жары, как, например, в Сингапуре, нет, на редкость комфортные условия.

Меня встретил неприметный гражданин латиноамериканской внешности, в руках у него был плакатик с надписью «Senior Balashoff» – я тут же подошел к нему и поздоровался, по-русски он говорил прекрасно.

– Меня зовут Теофилло. Как долетели, сеньор Балашов? – спросил он, откровенно разглядывая мою пеструю гавайку.

– Спасибо, прекрасно, – ответил я, подумав – ого, как Стивенсона его зовут, – мы сейчас сразу в клинику поедем?

– Нет, сначала в апартаменты, – сказал он, скатывая плакат в трубочку.

И мы запрыгнули в Крайслер-Континенталь 1959 наверно года выпуска, длиннейший автомобиль, красивый по-своему, но какой-то уходящей в могилу красотой, от чего мне лично стало немного грустно.

– Как у вас это добро не развалилось до сих пор? – поинтересовался я, оглядев внутренности машины.

– Ухаживать надо, – лаконично ответил Теофилло, – тогда ничего и не развалится. Американцы в 50-х на совесть технику делали, не то, что сейчас.

Мы вырулили со стоянки аэропорта имени Хосе Марти и двинулись по практически пустому хайвею на восток, солнце при этом светило нам строго в спину.

– Тепло у вас тут, – сказал я ему, чтобы как-то поддержать разговор.

– У нас тут всегда тепло, – буркнул он в ответ, – не то, что в вашей Москве.

– Бывал там? – продолжил я.

– Пять лет учился, – нехотя выдавил он из себя и, предвосхищая мой следующий вопрос, добавил, – в МИРЭА, слышал про такой?

– Конечно, – ответил я, – на Малой Пироговской?

– И там тоже, – сделал он неопределенное движение свободной рукой, – но в основном на Стромынке. Как вспомню ваши февральские морозы, так и вздрогну.

– Да, зимой у нас прохладно, – подтвердил я и перешел к более предметным вопросам, – а апартаменты – это где?

– Рядом с советским торгпредством, – сообщил он, – Калле, 66, между 3-й и 5-й авенидами.

Мне эти названия ничего не говорили, поэтому я счел нужным замолчать. Потянулась городская застройка, слева пронесся неимоверно красивый особняк с индийскими какими-то мотивами в отделке.

– А это что мы сейчас проехали? – спросил я, чтобы немного нарушить молчание.

– Слева-то? – переспросил Теофилло, – это общество Красного креста и Красного же полумесяца было.

– Красивое здание, – продолжил я, высказав логичное предположение – до революции наверно особняк миллиардера какого-нибудь был…

– Не, – помотал головой он, – бордель тут был до 59 года. Шикарный, да, один из лучших в Гаване… да пожалуй и самый лучший… но бордель. Пять баксов за ночь любая девочка стоила.

Я едва не поперхнулся от таких откровений, но все же сумел продолжить разговор.

– Но теперь-то на Кубе никаких борделей, надеюсь, нет?

– Официально нет, – выдавил из себя Теофилло, – а неформально их хоть отбавляй – у наших же женщин это многовековая традиция, а с традициями надо считаться.

На это я уже совсем ничего придумать не смог, поэтому наглухо замолчал. Гавана оказалась приличным по размерам городом, от въезда до пункта назначения мы не меньше десяти километров отмахали. Ладно еще, что движение тут было чисто условным, две машины в поле зрения, не больше.

– Прибыли, вылезай, – скомандовал Теофилло, свернув в неприметный двор между двумя старинными домами, не такими, как этот Красный крест-бордель, конечно, но тоже красиво выглядящими.

Мы вдвоем поднялись на второй этаж домика, притаившегося на задворках между 3 и 5 авенидами, Теофилло открыл дверь с лестничной площадки (всего их тут две штуки имелось) и широким жестом указал на внутренности:

– Занимай и обживайся. Тебе позвонят в течение часа примерно.

– То есть тут и телефон есть? – спросил я.

– А как же, – ответил он, – вон там на холодильнике стоит.

– Отлично, – сказал я, рассмотрев антикварный аппарат времен где-то сталинского 37 года, и не смог не предложить, – может, по сто грамм за прибытие примем?

– Нальешь, не откажусь, конечно, – не стал он отказываться, – в холодильнике по-моему какая-то закуска должна лежать.

Я и вытащил все, что случилось в холодильнике (кстати, тоже какая-то раритетная модель Дженерал Электрик, 50-х годов, не позже), а именно – кусок соленой рыбы, странный сыр, похожий на кавказский и бутылку минеральной воды. Стаканы тут тоже обнаружились в необходимом количестве и даже достаточно чистые. Я набулькал в них столичной водки на два пальца в каждый и спросил:

– У вас тут как, принято чокаться? И тосты произносить?

– По обстоятельствам, – ответил Теофилло, – так что поступай, как тебе нравится.

– Ну тогда за вашу замечательную страну, – лаконично ответил я и мы дружно выпили.

– Это что за рыба-то? – спросил я, бросив в рот кусочек, отхваченный от большого куска.

– Марлин, – кратко ответил Теофилло, – которого Хемигуэй ловил… ну то есть не он, а его герой…

– Ясно, – сказал я, – вкусная штука. А как у вас тут жизнь-то вообще протекает?

Вива Куба-2

– Сложно, – коротенько обрисовал он ситуацию, – то белая полоса, то черная.

– А зарплаты у вас тут какие в среднем? – продолжил интересоваться я, – если не секрет?

– Да какой там секрет, – он махнул левой рукой, одновременно выливая в себя рюмку правой рукой,– эти цифры в Гранме регулярно печатают – что-то в районе сотни песо в месяц.

– Это ж сколько в рублях-то будет, – озаботился я, а он тут же мне помог.

– Девяносто рублей где-то…

– Не густо.

– Ну да, поменьше, чем в Союзе, но у нас и цены не такие, особенно если на рынке все покупать.

– Я еще слышал, у вас какие-то параллельные валюты ходят, типа наших сертификатов в Березку, – осторожно продолжил тему я.

– Ну есть, как не быть, – мы уже выпили по третьей рюмке, поэтому язык у Теофилло развязался, – целых три штуки, сертификат А, красного цвета, сертификат Б, зеленого, плюс доллары тоже ходят совершенно свободно.

– А рубли?

– С этим сложнее… лучше в банке поменять, могу посоветовать, где.

– Хорошо, – кивнул я и тут же задал следующий вопрос, – а чем отличается красный сертификат от зеленого?

Но ответа я не успел услышать, потому что зазвенел телефон, мирно спавший на холодильнике Дженерал Электрик модели Монитор-Топ, если я не ошибся. Я встал и поднял трубку.

– Товарищ Балашофф? – было сказано мне оттуда с весьма ощутимым латиноамериканским прононсом.

– Так точно, – отрапортовал я, – он самый.

– Вас будет ожидать прием в первой клинической больнице завтра в девять часов утра. Машину прислать?

– А это далеко от… (я натужно вспомнил адрес, продиктованный Теофилло) от улица Калле-66?

– Десять минут пешком, – сообщили мне.

– Ну тогда никакой машины не надо, сам дойду… подготовка какая-то нужна? – не смог не задать я такой вопросик.

– С утра не ешьте ничего, только жидкости, больше ничего, – и на этом мы прекратили общение с неизвестным гражданином.

– Ну как там договорились? – спросил Теофилло.

– Завтра в девять утра в госпитале имени Хосе Марти. Утром ничего не есть, вот собственно и все…

– Ну и отлично, тогда стоит прикончить эту бутылку, – логично предложил он, а я не нашел причину отказать.

– А чего у вас так уважают этого Хосе Марти? – пришел мне в голову такой неожиданный вопрос.

– Ну как же, – взволновался Теофилло, – это ж наш классик одновременно и литературы, и революционной борьбы. Примерно как ваш Максим Горький, если б он заодно организовал какую-нибудь из русских революций. В конце 19 века еще поднял знамя борьбы против испанских колонизаторов… да и американцев он не жаловал особо, предупреждал, что ничего хорошего от них ждать не следует.

– Серьезный товарищ, – согласился я, – а еще такой вот вопрос – революция 59 года свергла Батисту же? Верно?

– Да, Рубена Фульхенсио Батисту-и-Сальвадор, – подтвердил он.

– Тяжелый у вас имена, – признался я, – черт ногу сломит. Ну ладно, чем таким этот Батиста так не угодил кубинцам?

– Ну ты вообще темный, – даже развеселился Теофилло, – в нашей истории. Этот Батиста сделал из Кубы филиал американской Коза Ностры… слышал про такое?

– Итальянская мафия, – пробормотал я, – обосновавшаяся в Нью-Йорке.

– В Чикаго и Флориде тоже. Главари этой самой мафии в открытую жили у нас в Гаване, владели отелями и ночными клубами, чувствовали, короче говоря, себя как дома. А крышевал все это Батиста… за это ему Лаки Лучано, например, подарил золотой унитаз и шкатуку с колумбийскими изумрудами.

– Да, это не очень хорошо, – согласился я. – И народные массы не выдержали такого открытого попрания их чувств и достоинства, так?

– В общих чертах да… – ответил Теофилло, – слушай, раз уж ты до завтра свободен, нет желания окунуться, так сказать, в глубину кубинских народных обычаев?

– Да в принципе есть, – ответил я, – а в чем они заключаются, ваши народные традиции?

– Немногим отличаются от ваших – ночных клубов у нас сейчас нет, народ просто собирается у кого-то в доме или квартире и активно общается.

– Нет возражений, – ответил я.

– Ну тогда поехали…

– Стой, а как у вас тут с дорожной полицией дела обстоят? – притормозил его я. – У нас лучше после того, как выпил, за руль не садиться…

– Плюнь, амиго, – искренне сказал мне Теофилло, – это же Куба, а не Москва, договоримся, если что.

– В Москве в принципе тоже можно договориться, – дипломатично ответил я, – только это надо уметь…

– Ну а у нас здесь все и всё умеют, – отрезал Телфилло, – жизнь такая, хочешь-не хочешь, а приходится приспосабливаться к изменяющимся внешним условиям. Как у этого… у Дарвина написано.

– Ладно, я все понял, – сказал я, – куда едем-то?

– Пока никуда… – задумался он, – ты отдохни тут, а я разведаю обстановку и отзвонюсь в течение… ну допустим часа – пойдет?

– Забились, – поднял я руку на уровень виска, – кстати, а не подскажешь, что за место такое Лурдес? Пока летел, два раза слышал от разных людей.

– Радиоэлектронная станция слежения за Штатами, – коротко бросил он, – к северу от Гаваны километров в 50, очень секретное место.

– Понял, амиго, – ответил я, – принял к сведению, амиго, – и вторично козырнул ему условным военным жестом.

После этого Теофилло очистил от своего присутствия мое временное пристанище в Республике Куба, а я с некоторым любопытством изучил все, что здесь имелось. Кухня здесь была чисто условная, объединенная со всем остальным жилищем, я даже вытащил из памяти такой термин для этого типа жилья, как «студия». Газа, конечно, никакого не имелось, двухконфорочная плита была электрической. И батарей отопления, естественно, я ни одной не обнаружил – тепло же здесь круглый год, зачем. В шкафчике между плитой и холодильником стоял стандартный набор посуды на четыре примерно персоны. А в оставшейся части жилья имела место двуспальная кровать, занимавшая почти половину всего пространства и одежный шкаф… пустой… да и не надо. Коммунальные же удобства заключались в совмещенном санузле, где слева стоял видавший виды унитаз, но довольно чистый, а справа занавесочками отделялась душевая кабинка. Проверил, какая вода тут из крана течет – оказалось, что холодная из обоих отверстий… ну и правильно, когда на улице +25, зачем еще воду греть.

А затем я уселся в кресло, включил телевизор (тоже довольно древняя модель Моторолы прямиком из седых 50-х) и попытался вникнуть в местное телевещание. Каналы у них тут имелись в количестве ровно одной штуки и назывался этот единственный и неповторимый канал очень незатейливо – Куба-визион. Транслировали по нему до боли родные кадры с комбайнами и комбайнерами на фоне бескрайних кубинских полей… разве что вместо пшеницы тут сахарный тростник убирали. Потом уборка резко закончилась и пошла энная серия какого-то местного сериала… я ничего, если честно, из нее не понял, кроме того, что жгучая красавица Розита зачем-то долго и нудно отшивала не менее жгучего Эрнандо, а тот ничего не понимал и отшиваться отказывался. Ну хотя бы не на фоне комбайнов дело развивалось, и то ладно.

А тут и древний, но исправный телефон затрезвонил – Теофилло предлагал мне спускаться во двор и заворачивать потом по 3 авениде к океану, там он меня и встретит. И встретил, уже без Крайслера-Континенталь, но примерно в такой же гавайке, что и у меня.

––

– Красиво тут у вас, – честно признался я ему, – лучше, чем в Москве, раза в два где-то.

– Согласен, – ответил он, – а ты от чего лечиться-то собрался, если не секрет?

– Сердечные проблемы, – признался я ему, – посоветовали кубинскую медицину… а так-то я сам вообще-то врач.

– Да ну? – изумился он, – и какого же профиля?

– Широкого, – не стал вдаваться в подробности я, – но самого себя почему-то вылечить не сумел. А куда мы идем?

– В одно хорошее место, – сообщил Теофилло, – тут недалеко. Будет примерно двадцать участников… кстати еще один русский, из того самого Лурдеса военный советник кажется.

– Интересно, – вежливо ответил я, – а женщины будут?

– Конечно, – удивился он моему вопросу, – после русских самые красивые женщины на свете это кубинки – как же без них?

– Ну тогда ладно, – отозвался я.

Минут десять мы шли вдоль океанского прибоя в полном молчании, после чего Теофилло показал рукой:

– Вот сюда, во дворе лестница на второй этаж, нам на нее.

Домик явно уступал по красоте обществу Красного Креста, но если пропустить мимо глаз ободранный фасад и слегка обваливающиеся балконы, тоже был в очень неплохом исполнении. Из окон второго этажа играла зажигательная латиноамериканская музыка.

– Что за песня? – спросил я у него.

– Это… – на секунду замялся он, – Глория Эстефан вроде, она сейчас в моду входит.

– Кубинка? – спросил я.

– Да, только эмигрировала в Майами, сейчас там поет…

Дверь в квартиру была распахнута настежь, внутри виднелась какая-то бесконечная анфилада комнат и как минимум трое очень ярких девиц от вполне европейского вида и до афроамериканского включительно. Одежды на каждой из них были весьма условными. Теофилло представил меня по очереди, после чего мы прошли до самого конца коридора, тут имел место довольно большой зал, квадратов сорок, не меньше, по разным углам его сидели и стояли еще с десяток кубинцев и кубинок.

– А вот и второй русский, – сказал мне Теофилло, показывая на парня примерно моего роста и возраста в форменной тропической одежде СА.

И я его узнал – это был Аскольд Букреев собственной персоной…

Манильское подполье

– А куда мы едем? – справился я у Пабло, после того, как он резво стартовал от местной тюрьмы.

– В одно хорошее место, – сообщил он, – на свое посольство сейчас даже не рассчитывай, если ты про него хотел спросить…

– И почему мне на него не надо рассчитывать? – уточнил я, предвидя ответ, впрочем.

– Потому что загребут тебя, как только ты к нему приблизишься хотя бы на сотню метров, – продолжил мысль Пабло, – там везде патрули выставлены, я проверял.

– Понятно, – почесал я затылок, – тогда рассказал бы, что там тебе поручили товарищи по партии.

– Наш главный связался с Шанхаем… – начал объяснять он, но я его тут же перебил:

– А главный это кто, если не секрет?

– Секрет, – буркнул он, – тем более, что его имя тебе все равно ничего не скажет… так вот – Шанхай скомандовал вытащить тебя из лап контрразведки… или куда ты там попал.

– Понятно… – пробормотал я, – а что с этим деятелем в аэропорту? Как его… Акино вроде…

– Застрелили его, – сообщил Пабло, – при попытке к бегству. Зверствует режим, совсем берега потерял.

– Да, нехорошо, – согласился я, – слушай, а вот такая мысль мне сейчас пришла – что, если позвонить в посольство… вряд ли контрразведка или как ее там прослушивает все номера…

– Прослушивает, – усмехнулся Пабло, – на этом они не экономят, так что вариант тоже непроходной. А мы почти и приехали.

Манила большой город, движение на улицах здесь приличное, так что постоять в заторах нам таки пришлось, прежде чем Пабло свернул во двор между двумя ничем не примечательными трехэтажными домами. Там мы еще немного попрыгали на ухабах, прежде чем он окончательно не остановился возле хибары, покрытой пальмовыми листьями.

– Вылезай, амиго, – предложил он мне, – гостем будешь.

– В гости, между прочим, – вспомнил я текст известного фильма, – на аркане не приводят, а по своей воле идут.

– Не надо придираться к словам, – осадил он меня, – но если тебе больше нравилась одиночная камера, ты только скажи – могу вернуть…

На это уже я не нашел, что отвечать, поэтому просто молча вошел в предложенное жилище. Запашок тут стоял тот еще, очень похоже, что местные жители гнали самогон, так несло закваской для этого напитка…

– Есть хочешь? – спросил Пабло, но тут со скрипом открылась дверь где-то справа и к нам присоединился еще один бравый партизан-подпольщик, у него на роже была написана эта профессия.

Они с Пабло перебросились парой предложений, из которых я понял только «омс» и «пара ке» (кто и зачем соответственно), после чего Пабло сказал мне:

– Это Николас, он будет твоим куратором в ближайшие пару дней.

– Как же он меня курировать-то будет, – не выдержал я, – если я ни одного слова у него не пойму… а он у меня…

– Разберетесь как-нибудь, – меланхолично бросил Пабло, – а я пошел, срочное дело есть…

– Стой, – притормозил я его, – еще один вопросик можно?

– Валяй, – милостиво разрешил он.

– Как ты в эту тюрягу-то проник? Так что тебя там за своего все считали?

– Очень просто, амиго, – ухмыльнулся он, – я же раньше надзирателем работал… не в центральном СИЗО, конечно, но недалеко от него. Так что эту систему знаю изнутри.

После этого он окончательно развернулся и исчез, а Николас, молодой еще парень весь в камуфляже натовского образца, посмотрел на меня и жестами предложил садиться за стол рядом с окном. И через пару буквально минут выяснилось, что этот Коля-Николас понимает корейский язык, вот неожиданность… не все до слова, но смысл улавливает – перешел на него. Вот такой искрометный диалог у нас случился.

– Тебе сколько лет-то? – спросил я.