Читать онлайн Великий герцог Мекленбурга

В старину Балтийское море называли Студеным. Оно и вправду часто бывает хмурым да неласковым, особенно осенью и зимой, когда бушуют частые шторма. В такую погоду лучше не испытывать судьбу и сидеть дома у теплой печи, однако не все могут это себе позволить. Кому-то нужно заниматься промыслом, кому-то торговлей, а кому и войной. Я как раз из последних, даром что природный аристократ и князь Священной Римской империи, которому шведский король Густав Адольф после женитьбы на его сестре пожаловал титул великого герцога. С тех пор как очутился в этом мире, я не занимаюсь ничем другим, кроме как войной. С датчанами, с поляками, судя по всему, теперь придется с русскими. А ведь я и сам русский, точнее, был им не то в прошлой, не то в будущей жизни. Тогда я звался Иваном Никитиным, но теперь меня зовут Иоганн Альбрехт III, великий герцог Мекленбургский, и я генерал шведской армии.

Так прихотливо крутились мысли в моей голове, пока я стоял, закутавшись в плащ, на высокоподнятом юте моего корабля и наблюдал за вздымающимися волнами. Сидеть в каюте не хотелось совершенно, хотелось какого-то действия. Лихой кавалерийской атаки, пушечной пальбы, на худой конец славного абордажа! Но вокруг было только неспокойное море, бедолаги лошади томились в трюме, а пираты сидели на берегу и старались не казать носа в штормовое море. Увы, роскошный дворец, вышколенные слуги, размеренная жизнь и даже любовь принцессы быстро приелись мне. Все-таки не зря меня мои подданные окрестили «странником». Что же, надеюсь, приключения, к которым я так привык, скоро продолжатся.

Впрочем, сначала нужно попасть на южный берег Балтики, где меня ждет моя армия. Ну, как армия… полк. И не совсем мой, ибо вербовал я его для шведского короля и на его деньги. Впрочем, есть еще мой собственный регимент¹, который я насобирал в своих странствиях в Мекленбурге, Померании и Швеции. Он состоит в основном из моих подданных, а также шведов, голландцев и… русских, которых злая судьба занесла на чужбину. По иронии судьбы именно из-за того, что я так легко завербовал бывших русских пленных, меня и сочли при шведском дворе знатоком «таинственной русской души» вообще и московитских дел в частности. И именно поэтому форштевни моих кораблей режут сейчас пенистые волны Балтийского моря, а я, закутавшись в плащ, стою на палубе своего корабля².

# # 1 Отряд.

# # 2 Подробнее см. в кн. «Приключения принца Иоганна Мекленбургского».

Нарва встретила меня неприветливо, моросил мелкий дождик. Местные чиновники не проявили к прибытию члена правящего дома должного внимания, за что немедленно поплатились. Такое уж время – никак нельзя спустить. Положено королевскому зятю низко кланяться и подметать пол шляпой, начиная от пристани, – так будьте любезны! Разъяснив местной администрации, откуда берутся дети, и расположившись со всем возможным комфортом, я первым делом наведался в лагерь своего полка. По моему настоянию Хайнц Гротте расположил его отдельно от всех остальных шведских войск и упорно занимался оттачиванием боевых навыков подчиненных. Надеюсь, теперь заминок в контрмаршах не случится. Мой драбантский эскадрон наконец получил кремневые ружья со всеми приблудами. Я когда заказывал оружие и принадлежности, не случайно назвал сумки с мекленбургским гербом патронными. В настоящее время для заряжания мушкета порох в ствол насыпают из пороховницы. Идея приготовить заряд отдельно совершенно не нова – стрельцы, к примеру, именно так и делают, храня заряды в так называемых берендейках, но все как-то привыкли действовать по старинке. Я же приказал боезапас готовить до боя в бумажных патронах вместе с пулями. Теперь для зарядки необходимо раскусить патрон и высыпать заранее отмеренный заряд в ствол. Потом забить пулю с бумажной оболочкой в ствол, причем оболочка послужит пыжом. Все эти вроде несложные действия должны по моим подсчетам обеспечить скорострельность не менее четырех выстрелов в минуту. Ну а поскольку регимент конный, будет обеспечена должная мобильность. Теперь его с полным основанием можно назвать драгунским. На случай, если придется драться в конном строю, у каждого драгуна палаш и пистолет. Посмотрим, что получится.

Следующим шагом после прибытия была попытка ознакомиться с недвижимостью, подаренной мне покойным королем Карлом. Однако когда я спросил, где находится мыза Алатскиви и как туда попасть, выяснился один пикантный момент. Оказывается, располагается вышеупомянутая мыза неподалеку от города Дерпта, который еще во время прошлой польско-шведской войны был потерян. Короче, старый король от щедроты душевной пожаловал мне то, что ему не принадлежало. Честно сказать, не ожидал. Хотя сейчас ведь война, мало ли что территория Речи Посполитой, не терять же собственности из-за забывчивости покойного короля.

Серьезных боевых действий на территории Прибалтики не велось. Собственно говоря, некому было. Польские и литовские силы были отвлечены на Москву, шведские, в общем, тоже. Местные гарнизоны были немногочисленны и не имели большой охоты проявлять активность. И все было бы хорошо, если бы не один герцог, полный неуемной энергии. Дерпт (и моя мыза), к сожалению, находился далековато… хотя чего далековато? Если на речных судах по Нарове, а затем по Чудскому озеру, – там и до Дерпта рукой подать по Эмовже. Только вот нужно разведать, а то мало ли.

Чуден Днепр при тихой погоде… Чудское озеро, в общем, тоже ничего, а речка Эмовжа и вовсе сказка, хоть, конечно, ни разу не Днепр. Небольшое суденышко, которое я назвал бы речной баркой, неторопливо скользит по речной глади. На веслах сидят переодетые рыбаками драбанты, а Лелик, Болик и его королевское высочество великий герцог Мекленбургский вольготно расположились на корме и предаются любованию окружающими пейзажами. Впрочем, во мне довольно трудно признать высокородную особу. Одеты я и мои ближники как средней руки горожане. Оружие хоть и под руками, но не на виду. Мы, кстати, не просто так пялимся по сторонам, а ищем еще одну лодку – с разведчиками. Нам пора бы уж встретиться, но пока их не видно. Вдруг более глазастый (и внимательный) Болеслав замечает какое-то движение в зарослях ивняка под берегом. Осторожно подплываем – и точно, нам с берега машет казак. На передовой лодке экипаж русский. Со своими бородами они запросто сойдут за местных чухонцев, а то, что немецкий плохо понимают, так это не всем дано. Есть, правда, опасность, что их вычислят местные и стуканут куда следует, но на этот случай с ними Клим. К тому же эсты одинаково плохо относятся и к полякам, и к шведам, что, впрочем, совсем неудивительно: грабят их и те и другие совершенно одинаково. Русских они, конечно, тоже не жалуют, но те их если и грабили, то последний раз лет двадцать назад.

– Рассказывайте, – говорю я Климу с Анисимом. – Узнали чего?

– А как же, герцог-батюшка! – частит Анисим. – Все как есть прознали! Тут, значит, хутор неподалеку стоит. Справный такой хутор…

– А в нем бабы? – хмыкаю я.

Что поделаешь, всю развединформацию Анисим начинает с описания местных представительниц прекрасного пола. Я уже привык, хоть поначалу и бесило. Впрочем, описав баб, полусотник всегда переходит к более важной информации, а глаз у него острый.

– А как же без баб, кормилец, бабы в нем тоже есть, и все как одна…

– Тоже справные?

– Истину говоришь, герцог-батюшка! Бабы справные, кой день их ляхи валяют, а им хоть бы хны! Отряхнутся и дольше работают.

– А что за ляхи?

– А пес их знает, но одеты и оборужены справно, и кони хорошие.

– Много ли их?

– Да как сказать, важных панов трое, панов поменьше десятка полтора, а челяди, как водится, по трое на брата. Так что всего человек семьдесят.

– Аникита где?

– Следит за ними, иродами.

– Не спугнет?

– Не должен, да они и не сторожатся вовсе. Гуляют, как будто свадьба у них.

– А ты что скажешь, Карл? – обращаюсь я к помалкивающему Климу.

– Я тут к местному пастору подходил. Латиняне обидели его, а я посочувствовал. Так он рассказал, что это отряд пана Завадского. Они с евойным сыном и племянником воевать под знаменами Сигизмунда устали, ну и, как водится, отправились отдохнуть. Поначалу в Дерпте гуляли, да так, что дым коромыслом, а потом повздорили с воеводой. Тот их хотел выгнать, да куда там! Сами, поди, знаете, ваше высочество, шляхтич в поле на коне – с воеводой наравне! Так что теперь пока пан Завадский всю округу не разорит, не успокоится.

– А барон местный?

– А что барон, он и в замке отсидится, что ему сделается.

– А чего не выгонит Завадского?

– Выгонишь такого, как же! Не те сейчас бароны, сидят тихо, как мышь под веником.

– Понятно, кони-то, говорите, хорошие?

– Ой, хорошие, герцог-батюшка! – вновь вступил в разговор Анисим. – Аникита как увидал, сам не свой сделался. Говорит «жить не буду, а сведу хоть одного коня»!

– И много коней?

– Да каждый одвуконь, а у панов еще и заводные, так что, почитай, две сотни.

Ближайшей ночью мы окружили хутор, вернее, небольшую мызу, и стали дожидаться, пока люди пана Завадского угомонятся. Не знаю как ясновельможный пан и его люди воюют, но пить здоровы, это точно. С хутора доносились пьяные крики, играла какая-то музыка. Иногда раздавались визги, перемежаемые совершенно сатанинским хохотом. Наконец к утру воинство утихомирилось. Очень я надеялся, что все поляки перепились вусмерть, а то у меня всего два десятка людей под рукой. Следом должен прийти еще караван с моими спешенными драгунами и рейтарами, но караван большой, на него могут и обратить внимание раньше, чем нужно. А тут такой случай – никак нельзя упустить.

Часовые отсутствовали как класс. Многие доблестные воины лежали там, где их сразил Бахус. Другие смогли добраться до домов, откуда выгнали хозяев. Местные, те, что не успели сбежать, ютились по хлевам. Они первыми заметили наше появление, но Клим сказал им несколько слов, и те не возникали. Я, грешным делом, думал, что захотят поквитаться с обидчиками, но нет. Хранили нейтралитет – видать, привыкли.

Первыми попадали под раздачу те, кто на улице. Здраво рассудив, что важные паны спят по домам, а те, кто снаружи, проходят по списку как шелупонь, я дал отмашку. То, что пьянство вредит здоровью, известно давно. Сегодня оно приводит к летальному исходу. Пленные мне особо не нужны, то есть потрясти самого пана Завадского еще куда ни шло, но возиться с остальными – увольте! Имею опыт после памятной битвы с войском пана Одзиевского.

Трудно просыпаться с перепоя, но особенно нехорошо, если, проснувшись, обнаруживаешь, что руки связаны, а вокруг ходят суровые люди, которые вовсе не собираются тебя похмелять. Да что там похмелять – хоть бы водички бы дали! Пан Завадский и его сын стояли на коленях со связанными за спиной руками посреди двора и угрюмо озирались. Вокруг суета, местные складывали на телеги тела их менее удачливых сотоварищей, уже освобожденных от излишней одежды. Их я приказал закопать где-нибудь в лесу. Среди убитых и племянник пана: он и еще пара человек были несколько трезвее прочих и попробовали схватиться за сабли. Понаблюдав за Завадским, я понял, что выкуп меня в данной ситуации не интересует. В глазах пана сквозит ненависть, а лишний кровник мне ни к чему. К тому же вряд ли у него есть что-то помимо того, что я уже взял. Кроме того, посмотрев на замордованных до последней крайности местных жителей, особенно женщин, сочувствия к пану и его отродью я не испытывал ни малейшего. Надо было сразу кончать, легче на душе было бы, ну да чего теперь. Впрочем, изо всего надо стараться извлечь пользу. Почему бы не перессорить поляков и местных. По моему знаку Завадских потащили к одиноко стоящему дереву и стали пристраивать к сучьям веревки.

– Скажи мне хоть свое имя, негодяй! – выкрикнул связанный пан, сидя на коне с петлей на шее.

– В аду у чертей спросите, любезнейший, я им в последнее время регулярно всякую мразоту отправляю, так что они в курсе, – ответил я и махнул рукой.

Коноводы повели коней под уздцы, и приговоренные, лишившись опоры, начали дергаться в петлях. Теперь на грудь им повесили сочиненную тут же бумагу на немецком, в которой высокопарным слогом написано, что Завадские приговорены советом баронов (только что придумал) за учиненные ими насилия над местными жителями. Пусть воевода голову поломает.

На следующий день, дождавшись прибытия своих людей, мы оседлали коней и отправились в рейд. Теперь у меня сотня хорошо вооруженных всадников, и горе тем, кто осмелится встать на моем пути!

Первым делом наведался в Дерпт. От пленных знал, что у местного воеводы в настоящий момент едва две сотни ратников под началом, в основном немецких наемников. Стража несла свою службу более-менее исправно, однако принимала нас сначала за людей Завадского, а потом уже поздно. Прорвавшись в ворота и подпалив предместья, мы навели шороху. Пан воевода, на свою беду узнав, что прибыл Завадский, отправился к воротам желая, очевидно, крепко облаять негодяя с башни, прежде чем отказаться пустить в город, и попался нам одним из первых. Делать ему было нечего, и он счел за благо капитулировать. Сильно поживиться не удалось, ибо городская казна была пустой, но какую-никакую контрибуцию я все же стряс. Можно было переманить к себе наемных солдат, тем более что жалованья они уже год не видели, но посмотрев на сих доблестных вояк, я рассудил за благо этого не делать. Подорвав на прощанье пороховой склад и подпалив городской арсенал, я со своим отрядом отбыл восвояси. Разорив еще несколько мыз и наведя как можно больше шороху, моя банда растворилась в местных лесах и материализовалась уже в районе Нарвы. Увы, мызу Алатскиви я так и не посетил. Разорять почти свою собственность мне разумным не показалось, а наводить на след польскую администрацию не хотелось. Да-да, я и мои люди всячески скрывали, кто мы на самом деле, – пусть лучше думают, что какая-то банда мародеров вконец распоясалась. Рано или поздно, конечно, это безобразие со мной свяжут, но уж лучше поздно.

Потешив душеньку разбоем, я, следуя давно полученным указаниям, направился со всем своим героическим полком в Новгород. Ну да, разбоем, а как еще прикажете назвать мой рейд по тылам противника? Чем я, по большому счету, лучше покойного Завадского? Разве тем, что насилий мои архаровцы меньше совершили, да рейд был все же по тылам противника, а не своим, как у покойного пана.

В Новгород я вступил довольно торжественно. Делагарди, в отличие от бургомистра Нарвы, по-видимому, проникся моим титулом и родством с правящей династией и встретил по высшему разряду. Даже колокола звонили, уж и не знаю, как он с митрополитом Исидором договорился. Отобедав с дороги, я в сопровождении своих ближников и приставленного ко мне Якобом Делагарди адъютанта отправился осматривать местные достопримечательности. Адъютанта звали Брюс Мак-Кормак, и по происхождению он был шотландцем. Добродушный и рослый здоровяк, он с удовольствием посвятил меня в здешние расклады. Руководил городом непосредственно сам Делагарди, однако русская администрация во главе с воеводой князем Одоевским не была распущена. Одоевского трудно было назвать лояльным к шведам, поскольку он все в свое время сделал, чтобы не пустить их в город. И если бы не предательство Бутурлина, ему бы это вполне удалось. Впрочем, на прямую конфронтацию князь не шел. Митрополит Исидор, как и полагается православному иерарху, также на шведов смотрел косо.

– И что же, никто из новгородцев не хочет видеть своим государем Карла Филипа? – спросил я словоохотливого Мак-Кормака.

– Кто их разберет этих новгородцев! – засмеялся офицер. – Во всяком случае, они рады ему не больше, чем в Шотландии рады Якову Стюарту.

– А это еще что за Маклауд из клана Маклаудов? – вырвалось у меня, когда я заметил шотландца, лежащего почти посреди дороги и, очевидно, пьяного. Национальную принадлежность было нетрудно угадать по пледу и берету.

– О нет, что вы, этот парень не из Маклаудов, у их пледов совсем другие цвета, – тут же отозвался Мак-Кормак. – Я знаю его, это Джон Лермонт, он конный лучник.

– Конный лучник! И где же его лонгбоу¹?

# # 1 Английский длинный лук.

– Увы, мой добрый герцог, для настоящего лонгбоу нужен тис, а он не растет в здешних местах. У нас, в стране вереска, он, впрочем, тоже не растет. Поэтому у нас мало хороших лучников, это чертовы англичане торгуют со всем светом и могут закупать тис. Поэтому у них много лучников, хотя лучшие стрелки все же валлийцы.

– А это что у него, волынка?

– О да, Джон славно играет на волынке, а еще он слывет бардом и сочиняет баллады!

– Ну надо же, у вас тут еще и поэты есть! И каков он как поэт?

– Честно говоря, так себе, – засмеялся адъютант. – Волынщик из него получше будет.

– Это кто тут сомневается в моем поэтическом даре! – заревел во весь голос некстати проснувшийся Лермонт. – Я вызываю этого негодяя!

Только что беспробудно спавший конный лучник резво выхватил здоровенный клеймор² и, похоже, собирался атаковать. Я как в замедленной съемке вижу, как Кароль вынимает из седельной кобуры пистолет, и вдруг в голову молоточком стучит мысль: «Лермонт, Лермонт…» Блин, это же предок Михаила Юрьевича!

# # 2 Шотландский двуручный меч.

– Эй, Кароль, отставить! – вскричал я и обратился к обиженному до глубины души поэту: – Мой добрый друг, я вовсе не хотел обидеть вас, но уж коли вызов сделан, я принимаю его. Однако, поскольку вызвали меня, я имею право на выбор оружия, не так ли?

– Дорогой сэр, вы выглядите как благородный человек, и очевидно, то, что вы сказали, справедливо. Склоняюсь перед вашей мудростью! – пьяно помотав головой, заявил предок великого русского поэта.

– Отлично, коль скоро спор зашел о поэзии, то ее я и выбираю для поединка!

– Н… не понял…

– Друг мой, завтра утром в присутствии всех этих джентльменов мы с вами поочередно исполним по балладе. Кто сделает это лучше, тот и победит. А эти достопочтенные господа будут арбитрами. Вы готовы вынести на их суд свое сочинение?

Озадаченный поэт некоторое время хлопал глазами, но, как видно, мысль выступить перед большой аудиторией пришлась ему по вкусу, и он согласился.

Рано утром за городом собралась большая толпа шотландцев. Даже не думал, что их столько в шведской армии. Джон Лермонт, на удивление трезвый, вышел из толпы и приветствовал меня со всем возможным почтением. Видимо, ему объяснили, кого именно он пытался вызвать по пьяни на поединок. Бросили жребий, и первому выпало петь шотландцу. Выйдя вперед, он поклонился собравшейся публике и довольно хорошим голосом завел песню. Не могу судить об ее достоинствах, поскольку не силен в гэльском наречии, но публика восторженно приветствовала своего поэта.

Потом пришла моя очередь. Я, взяв в руки свою гитару, взял несколько аккордов, и вдруг на меня накатило видение из моего прошлого-будущего…

Я и раньше слышал эту песню. Ее иной раз исполняли наши доморощенные гитаристы, но особого впечатления она на меня не произвела. Но однажды Алена вместо модного клуба затащила меня на какую фолк-вечеринку. Там играла незнакомая мне группа, использовавшая помимо привычных гитар достаточно редкие инструменты вроде ирландской волынки и арфы. Но поразила меня не столько их игра, сколько пение солистки. Это было так здорово, так не похоже на все, что я слышал до сих пор, что я стоял как завороженный. Хотелось слушать и слушать эту необычную девушку. Или пойти на край света и убить какого-нибудь дракона в ее честь, и хрен с ним, что все драконы давно в Красной книге. Если бы я не был влюблен тогда в Алену, я бы, наверное, не устоял перед ее чарами. Да, в общем, и не устоял, и ее волшебное пение долго звучало у меня в голове. Не знаю почему, но тогда я не узнал, как ее зовут, лишь много позже мне стало известно ее имя, такое же прекрасное и таинственное, как и ее пение. Хелависа, или Наташа О’Шейн.

Оказавшись женихом шведской принцессы, я хотел было поразить ее своим музыкальным талантом. Песен я знал немного, и все, как вы понимаете, на русском. Пробовал перевести на немецкий – не легла, шведского я вообще не знаю, а вот на английский, как ни странно, что-то получилось. Принцессе я ее, впрочем, так и не спел, так что сегодня должна быть премьера.

Я глубоко вздохнул и, закрыв глаза, представил себе сказочную страну с зеленой, как изумруд, травой и журчащими, как серебряные колокольчики, ручьями. И над головами присутствующих поплыли слова песни группы «Мельница»…

Мое пение, да еще на ненавистном им английском языке, шотландцы встретили настороженно, однако примерно со второго куплета их насупленные лица стали разглаживаться, а уж услышав про пьющую Шотландию, благодарные слушатели разразились приветственными криками и принялись подпевать. Похоже, песня им понравилась. А я, понизив голос, закончил словами про то, как пьет российский народ.

А потом грянул с новой силой, заполняя звонким голосом пространство:

– Пусть буду я вечно больным.

И вечно хмельным!

Из толпы горцев выступил Джон Лермонт и с поклоном заявил:

– Вы прекрасный поэт, ваше королевское высочество, пожалуй, после такого поражения я брошу занятия поэзией.

– Что вы, друг мой, ни в коем случае не делайте так, напротив – продолжайте свои занятия. Скажу вам больше: постарайтесь привить страсть к сочинительству вашим детям. И кто знает, может, ваши потомки прославят род Лермонтов не только как храбрые солдаты, но и как искусные поэты.

Наладив хорошие отношения с шотландцами, составляющими значительную часть шведских войск, я решил, что пора бы подружится и с русскими властями. Как я уже говорил, власть эту в Новгороде представлял воевода князь Одоевский Иван Никитич, имевший прозвище Большой. Вот к нему я и отправился в гости, взяв с собой неразлучных Лелика с Боликом и Аникиту. Якоб Делагарди предупреждал меня, что князь-воевода держится русских обычаев и принимает гостей «совершенно варварски», но испугать ему меня не удалось.

Если князь и удивился моему визиту, то виду не подал. Встретил на крыльце с приличествующей обстоятельствам помпой. Княгиня, нестарая еще женщина с румяным лицом, с поклоном подала мне ковш «испить с дороги». Я, грешным делом, опасался, что поднесут мне тройной перцовой, но, по-видимому это была, точнее, будет, фишкой Петра Великого. В ковше был квас, причем довольно ядреный. Кстати, по словам Аникиты, с которым я предварительно немного проконсультировался, почетным гостям подносят мед или заморское вино, но князь, видимо, таким образом выражал фронду. Но не тут-то было – не знаю как прочие иноземцы, а я выпил квасу с удовольствием и поблагодарил княгиню. Как говорят московские бояре, я представлял себе довольно слабо, но как-то само собой у меня вырвалось в совершенно шолоховском стиле:

– Спаси тебя Христос, княгинюшка, знатный у тебя квас.

Наверное, если бы я станцевал вприсядку, исполняя при этом «Аve Maria», княгиня удивилась бы меньше. На заросшем густой бородой лице князя эмоции выражались слабее, но, похоже, он также проникся. Нас пригласили в горницу, усадили на почетное место и стали потчевать. Закуски слуги натащили на хорошую гулянку, но я и мои спутники молоды, да еще военные, так что возможностью пожрать на халяву нас, добрых молодцев, не испугаешь.

Начинать разговор, прежде чем гость утолит голод и жажду, верх неприличия, даже Бабе-Яге в сказках всегда говорят: ты меня накорми-напои, а потом спрашивай. Так что боярин терпеливо дожидался, пока четверо молодых проглотов с завидным аппетитом уничтожают разложенные на столе припасы. Наконец первый голод был утолен, и мы перешли к деловой части визита. Первым начал воевода и велеречиво и витиевато выразил удовольствие от приема в Новгороде такого дорогого и знатного гостя, которого принимали с колокольным звоном, как царскую особу.

– Ох, князь, льстишь ты мне, сирому и убогому, нешто царей где без хлеба-соли встречают?

Иван Никитич поперхнулся и посетовал, что встречал меня сам Делагарди, а его до торжественной встречи не допустили, и как положено в немецких землях встречать столь высокородных гостей, он не ведает.

– Да я, чай, не в Неметчину приехал, чтобы меня на иноземный манер встречали, – медовым голосом пропел я боярину.

Похоже, шаблон хозяину я порвал напрочь, и он недоуменно моргал глазами. Лелик и Болик помалкивали – будь разговор на польском, они бы поняли, а так лишь с пятого на десятое. Аникита тоже молчал, лишь иногда усмехаясь в бороду. Он уже привык, что у меня язык без костей и плести словесные кружева я могу довольно долго.

– Видишь ли, боярин, я в весьма трудном положении. Король Швеции Густав Карлович безмерно опечален нестроениями в Русской земле и, по христианскому обычаю желая помочь ближнему, послал меня разузнать, в чем причина этих нестроений и нельзя ли как-то помочь вашему горю. И вот приехал я к вам, а у меня дома жена молодая, ждет меня, печалится. Да в вотчинах своих я сколь времени не был, того и гляди лихие люди растащат добро мое без хозяйского-то пригляду!

– Так чем же я тебе помогу, князь? – оторопело спросил боярин. Очевидно, мои причитания о брошенных вотчинах нашли живое понимание в его сердце.

– Как чем, дорогой мой Иван Никитич! Правдой, только ею, родимой. Вот ты скажи мне, вы крест королевичу Карлу Филипу целовали?

– Целовали, князь, и от клятвы своей не отступим.

– Это хорошо, это просто бальзам на сердце мое израненное. И его королевскому величеству благоприятно узнать это будет, но ведь вы еще и обещались поспособствовать, чтобы его брата на царский трон в Москве возвели. А меж тем в Москве какие-то польские прощелыги сидят и в ус не дуют. Того и гляди Сигизмунд королем станет и в латинство всю Русь введет.

– Не бывать тому! – неожиданно твердо и с вызовом в голосе говорит боярин. – Не бывать Жигимонту нашим царем – хоть все свои животы положим, а не допустим такого бесчестия!

– О как! А кто в Новгород приехал жителей к присяге его сыну королевичу Владиславу приводить?

– Королевича Владислава дума боярская приняла, и он обещался веру православную принять, а не исполнил того. Да и ваш шведский королевич тоже!

– Вот то-то и оно, что семибоярщина приняла королевича Владислава, а не земля русская. А надо бы земский собор созвать и там всей землей решить, кого звать на царство. И коли вся земля решит, что не стоять земле Русской без православного государя, так и Карл Филип православие примет, и любой иной, кого бы ни выбрали. Внял ли, боярин? Вот то-то же.

Выезжая с воеводского двора, я заметил, что в сторону митрополичьих палат побежал дворовый человек князя. Не иначе, воевода решил поведать Исидору о чудном заморском герцоге, объявившемся в Русской земле. Ну-ну!

Главный храм Новгорода – это Святая София, как я слышал еще в прошлой своей жизни (смешно звучит, правда?), самый древний христианский храм, построенный славянами в нашей необъятной родине. В принципе, храм и храм, интересно посмотреть, конечно, раньше-то не довелось, но я теперь как бы лютеранин и мне не то что бы нельзя, но надо. Тьфу, блин, совсем запутался! В общем, есть у меня дело, храм сей красоты чудной и святости превеликой интересен еще и тем, что в нем есть ворота, именуемые Сигтунскими. Сигтуна, если кто не знает, это древняя столица Швеции, и ворота сии новгородцы оттуда, как бы это помягче… увезли, короче. После набега, естественно. Неизвестно откуда молодой шведский король Густав Адольф про это прознал, но только пришла ему в голову блажь оные ворота вернуть на историческую родину. Он озадачил этим Якоба Делагарди, ну и меня попросил посодействовать. Причем если Якоб отнесся к поручению со всей серьезностью, то я сразу решил, что сделаю все, чтобы это мероприятие саботировать. Оно конечно, я сейчас немецкий герцог, но в прошлой-то жизни был русским. Так что хрен вам, дорогие товарищи, а не реституция культурных ценностей. Прежде всего надо ворота осмотреть самому. Ну что же, впечатляют, работа изумительная и без сомнения западноевропейская. Новгородские обыватели и церковные служки смотрят на меня, пока я любуюсь ими, мягко говоря, неодобрительно, но помалкивают. Не, нельзя такую красоту шведам, они люди суровые, оценить так, как мы, не сумеют. На фиг, на фиг, ибо не фиг! Никакой реституции.

Выхожу наружу и вновь натыкаюсь на толпу нищих. Вновь потому, что когда заходил, уже видел. Вообще немного бесит – куча профессиональных горластых бездельников выставляет напоказ свое убожество, часто и густо липовое. Ко мне, правда, особо не лезли, я для них чужеземец, враг и вообще басурманин. А это еще кто? Из толпы вышел некто совершенно безумного вида в лохмотьях, веригах и прочем. Юродивый. Так как они пользуются непререкаемым авторитетом среди местных, и плетью его нельзя. К тому же если верить классику, обладают даром пророчества или еще каким.

– Ваня… Ваня… – зазавывал довольно неприятным голосом.

– Чего тебе, убогий? – спросил я максимально вежливо для данной ситуации. Вот откуда он мое имя прошлое знает? Хотя как откуда – у меня и сейчас такое же.

– Ваня, дай копеечку!

– А тебе зачем? Все равно или пропьешь. или потеряешь, – ответил. Блин, кто меня за язык тянул связываться? Дал бы медяшку – и дело с концом.

– Дай копеечку, не жадничай. Я тоже сарафан надену и в скоморохи пойду.

Чего? Или это он про мое бегство от стражи Кляйнштадта? А знает откуда?

– А потом на боярской дочке женюсь. Сам в бояре выйду. Дай копеечку, Ваня!

Твою мать!

– А потом воеводой стану.

У него что, и впрямь дар? Хотя…

– Ваня, дай копеечку. я у тебя на свадьбе погуляю.

Блин, да он дуру гонит, вон реально глаза безумные. Кидаю юродивому талер.

– Молись за меня, юродивый. – Если он сейчас про царя Ирода что-то скажет, не посмотрю, что место святое!

– Помолюсь, помолюсь, батюшка.

В безумных только что глазах уже подобострастие и радость от удачного развода.

Тьфу, пропасть, чуть не уверовал с перепугу. Нет, так можно и в дурку загреметь, хотя с учетом того, что я второй год в чужом теле, мне там самое место.

Меж тем окружающие смотрели на происходящее с таким пиететом, как будто если не сам Христос спустился в компании ангелов, то как минимум один из апостолов. Я собрался отправиться домой, если можно так назвать выделенный мне под проживание большой бревенчатый терем, но внимание окружающих привлекло появление митрополита. Люди вокруг при виде митрополичьей процессии опустились на колени, прося благословения, и только я стоял… как дурак. Что-то надо было делать, Исидор, как ни крути, князь церкви и очень большой духовный авторитет. Я не нашел ничего лучше, чем, сняв шляпу, отвесить поклон, какой был бы приличен лицу, равному мне по положению. Вид, наверное, при этом у меня преглупым, а среди народа послышался шепоток: «Ишь, как басурманина от ладана-то корежит!» Аут, приехали, зовите экзорциста, блин! Митрополит задержался на мне глазами и, неожиданно благословив меня, ушел, пока я хлопал глазами. Но, видимо, он со мной не закончил, и ко мне мелким шагом подошел служка неопределенного возраста и тихо, на хорошем немецком языке, сказал:

– Ваше королевское высочество, его преосвященство просит вас удостоить его визитом и беседой.

Я пошел за ним, слыша за спиной перешептывания прихожан. Наконец мне это надоело, и я, обернувшись, поднял вверх руку и замогильным голосом провозгласил:

– Вот что крест животворящий делает!

Позвавший меня на беседу митрополит Исидор человек непростой. Бывший прежде игуменом Соловецкого монастыря, он сначала приводил войска к присяге Федору Годунову, а через два года венчал на царство Василия Шуйского. Именно он был инициатором договора со шведами, но он же руководил обороной города от них, когда понял, что шведы хотят под шумок захватить Новгород. И хорошо, надо сказать, руководил: если бы не Васька Бутурлин, Делагарди до сих пор под стенами топтался бы.

Смотрел строго, как будто сверлил глазами. Ну, этим меня не проймешь, я стоял, как послушник перед патриархом, глазки потупил, вся фигура выражала смирение, хоть пиши с меня кающегося грешника. Наконец Исидор прервал молчание:

– Откуда ты ведаешь наш язык, иноземец?

– Я знаю много языков, ваше преосвященство. Ваш ничем не лучше и не хуже других.

– Ты говоришь на нем не так, как мы, но так, будто он для тебя родной. Но это ладно. Чего ты, иноземец, от нас хочешь?

– Меня послал его величество король Густав…

– Это ты Одоевскому рассказывать будешь, – перебил меня митрополит. – Зачем тебя послал свейский король, я ведаю, я спрашиваю – чего тебе надобно? Почто ты смущаешь души христианские? Зачем смуту сеешь?

– Я смуту сею? – возмутился я. – Да вы, батюшка, с этим и без меня хорошо справляетесь! Сегодня одному царю крест целуете, завтра другому, то поляков зовете, то шведов. Даром что третий Рим!

– Ко мне надобно обращаться не «батюшка», а «владыко», – наставительно произнес явно обескураженный моим напором Исидор. – Кто ты такой, чтобы судить нас? Разгневали мы, видно, господа нашего, что послал он смуту на Русь святую. Сколь годов длится смута, отчаяние владеет умами, и нетверд народ в вере.

– Ничего, недолго осталось, – ответил я ему. – Вот выгонят ополченцы поляков из Москвы – выберете себе нового царя, ну и заживете по-старому. Не сразу, конечно, но заживете.

– Откуда знаешь сие?

– Откуда, откуда, от… знаю, короче! И знаю, что на господа ты, владыко, напраслину возводишь, не он виноват в ваших бедах, а вы сами.

– И кого на престол выберут, уж не королевича ли Карла?

– Да куда там! Оно, может, и неплохо было бы, да вам же «природного государя» подавай! Вот и выберете себе на голову…

– Говори!

– Чего говорить? Кого царем выберете? Мишу Романова, кого же еще!

– Сына Федора Никитича? – задумчиво протянул митрополит. – Он царю Федору Иоанновичу племянник…

– Во-во, а батюшка его патриарх Тушинский патриархом всея Руси станет, то-то заживете!

– Патриархом? Однако! А как к тому свейский король отнесется?

– Как – не знаю, врать не буду, но одно скажу тебе, владыко: король Густав Адольф был бы рад видеть московским царем своего брата. Однако если московским царем не будет избран король Сигизмунд или его сын, он будет рад ничуть не меньше. Так что кого бы вы ни выбрали, король Густав Адольф его признает, ибо добрые отношения между Русью и Швецией выгодны обоим государствам.

– А вернет ли он Новгород, если…

– Все в руце божией, ваше преосвященство!

Вечером ко мне подошел Клим.

– Ваше королевское высочество, – торопливо зашептал он мне на ухо. – Неспокойно в рейтарской роте.

– Чего так?

– Да кто-то воду мутит, подзуживает их уйти к Ляпунову поляков бить.

– Ну а что, дело хорошее. А кто собирается, неужто все?

– Да хотят-то все, только некоторые опасаются. Оне ведь крест целовали вам на службу. Анисим со стрельцами и казаки на том бы не стали, но Аникита говорит, уйти так бесчестие будет. И рейтары, что из дворян и детей боярских, с ним согласны.

– Эва как! А ты откуда знаешь, неужто с собой звали?

– Да нет, ваше высочество, отрезанный я ломоть, подслушал ненароком.

– Понятно, ну да утро вечера мудренее, вели назавтра с утра лошадей седлать всем конным. И то сказать – застоялись люди без дела, вот и лезет в голову всякое неподобное. Да пусть припасов с собой возьмут, хоть на неделю.

– Будет исполнено, ваше высочество. Осмелюсь спросить: в набег пойдем или как?

– Там видно будет.

Наутро вся моя конная рать двинулась из Новгорода. Вся – это русские рейтары, мекленбургские кирасиры и мои драбанты-драгуны. Ну и стрельцы до кучи. Шли по-татарски, без обозов, одвуконь, плюс еще одна лошадь с вьюками. Так уж совпало, что Делагарди сам рассказал мне накануне о некой шайке разбойников, свирепствовавшей в шестидесяти верстах от города, и я, не мудрствуя лукаво, сообщил ему, что собираюсь заняться этой проблемой. Не то чтобы я сильно беспокоился о криминогенной обстановке, но встряску своим сделать надо, чтобы жиром не заплывали, да и поголовье разбойников подсократить – дело по-любому богоугодное.

К концу второго дня мы встали на дневку. Еще прежде отправив казаков в разведку, мы остановились в небольшом леске, ожидая результатов. Казаки воротились под утро и поведали следующее. В нескольких верстах от нашей дневки есть довольно богатая некогда усадьба, в которой явно творится что-то неладное. Судя по всему, занял ее какой-то кавалерийский отряд и усердно занимается грабежом окрестного населения. Кто такие эти грабители, казаки не поняли, но чтобы их не могли обвинить в ненадлежащем выполнении своих обязанностей, притащили языка.

– Ну что же, давайте сюда болезного, посмотрим, что за фрукт, – объявил я, выслушав доклад.

Казаки не заставили себя ждать и живо приволокли связанного парня.

– Развяжите его, – приказал я и, дождавшись выполнения, спросил: – Ты кто, лишенец?

– Ка-казак, – заикаясь, провозгласил пойманный.

Услышав это заявление, мои подчиненные засмеялись: больно уж негеройский вид был у парня. В глазах страх, волосы, подстриженные под горшок, растрепаны. Одет в какой-то немыслимо испачканный жупан с чужого плеча и рваные шаровары.

– И откуда ты такой красивый взялся? – ласково поинтересовался Аникита.

– Пан, не извольте гневаться, пан, – жалостливо произнес обормот на языке, который впоследствии станет украинским.

В ходе допроса выяснилось, что это недоразумение, никакой ни казак, а вовсе даже посполитый крестьянин, присоединившийся к казакам в надежде пограбить. Таких в отряде сотника Шила, почитай, половина, остальные вроде все же казаки. На вопрос, чего их принесло сюда, он не ответил, ибо не знал, но догадаться нетрудно. Под знаменами короля Сигизмунда, хочешь – не хочешь, придется воевать, а львиная доля добычи, как ни крути, достанется знатным панам. А селян грабить и риска меньше, и добыча в один котел. Так что пан сотник рассудил за благо предпринять квест в Северную Русь. Как говорят в таких случаях донцы, «за зипунами». В принципе дело житейское, все наемники при случае так делают. Ну, а этим просто не повезло, мне попались.

Однако усадьба, ставшая штаб-квартирой мародеров (а слова-то такого еще и нет, я интересовался¹) довольно удобна для обороны. Стоит на возвышенности, окружена тыном. Боярский терем и службы сложены из бревен, с наскока не взять, а людей терять не хочется. Кроме того, сотник свое дело знает, и караулы у него не спят. Как нас до сих пор не заметили, просто чудо. Казаки, как ни странно, на конях воины так себе, вроде татар – налететь пограбить, не более того. Но, в отличие от татар, крепки в обороне, если засядут в вагенбурге – их оттуда без артиллерии не выкурить. А тут и вагенбурга не надо, вон целый острог заняли, – поэтому действовать будем так…

# # 1 Капитан Мародер «прославит» себя в Тридцатилетней войне (1618–1648).

Когда на следующий день разбойники очередной раз отправились на свой промысел, они неожиданно напоролись на небольшой отряд мушкетеров и стрельцов, идущий по дороге к их базе. Подивившись странному сочетанию шведской и русской пехоты, воровские казаки попытались отогнать врагов подальше, но не тут-то было. Пехота тут же перестроилась и лупанула залпом в противника. Попытка атаковать с другой стороны кончилась тем же. Несмотря на все попытки отвлечь их, пехотинцы стойко продолжали продвигаться вперед, и если так пойдет дальше, скоро, чего доброго, достигнут усадьбы. Поразмыслив над складывающейся ситуацией, сотник рассудил, что лучше журавль в небе, чем утка под кроватью, и, оставив большую часть своего отряда отвлекать настырных пехотинцев, с остальной частью вернулся в свой импровизированный острог, решив озаботиться спасением награбленного. В самом деле, конницы у врагов не видать, а пехота их не догонит. Но как только небольшая вереница возов и вьючных лошадей выкатилась из ворот усадьбы, предварительно подпалив ее, на гарцевавших вокруг моих спешенных драгун (а пехотой были именно они со стрельцами) с двух сторон навалились кирасиры и рейтары. Окажись они в чистом поле, да на свежих конях, бездоспешные казаки, может, и ушли бы, но мои латники, сдавив с двух сторон, заставили их принять бой. Тем временем оставшиеся драгуны во главе со мной окружили обоз и, не тратя времени на переговоры, начали отстрел противника. Разгром был полным, небольшая часть разбойников ушла, остальные, поняв, что оказались в безвыходном положении, бросили оружие. Приказав вязать пленных, я, бегло осмотрев захваченный обоз, покривил губы. Крохоборы: если не считать небольшого количества пушнины, ничего ценного. Хватали все подряд, по принципу «в хозяйстве все сгодится». Ну что же, сходили, развеялись, пора и честь знать, идем обратно.

В авангарде нашего воинства, возвращающегося с победой, шли кирасиры. Следом, гоня пленных и захваченный обоз (не пропадать же добру), шли драгуны. Замыкали стрельцы и рейтары. Качаясь в седле рядом с Анисимом и Аникитой, я неожиданно спросил:

– А помнишь, боярский сын, о чем мы уговаривались, когда я тебя на службу брал?

– О чем, княже?

– Что я тебя на православных в бой не поведу.

– Да какие же то православные, тати они и есть тати, – скривился сотник моих рейтар.

– Так-то оно так, да слово дадено – что пуля стреляна, нарушил я свое слово! – вздыхая, продолжил я.

Аникита не мог понять, куда я клоню, а вот Анисим, кажется, начал понимать.

– Это выходит, герцог-батюшка, мы тебе вроде как ничего и не должны?

– Выходит-выходит, – ответил. – Ты мне вот что скажи, пушкарь, Аникита – с ним все понятно, служилый человек, а тебе что на Москве медом намазано? Ты-то чего туда рвешься?

– Да как тебе сказать, герцог-батюшка, жена у меня там, родина опять же.

– Родина… ну если родина, то какого хрена вы мнетесь, ровно девка перед сеновалом? Надумали уйти – лучшего момента не будет. Я скажу – мол, вдогон за татями ушли. А не вернулись – так кто знает, что приключилось-то? Война – она не тетка!

– Выходит, княже, ты нас отпускаешь? – недоверчиво протянул Аникита.

– Все одно разбежитесь, паразиты, а так, может, хоть толк будет. Только если идете, то идите все вместе. Кое-чему я вас с божьей помощью все-таки научил, и все вместе вы чего-то стоите, а по одному вас даже такие олухи, что впереди связанные идут, повяжут. И к Ляпунову вам без надобности. Идите в Нижний Новгород, к земскому старосте Минину или к князю Пожарскому. Кланяйтесь им от меня.

– Земскому старосте кланяться?

– Ох, Аникитушка! Сегодня староста, а завтра, глядишь, в боярской думе сидеть будет. Ну, ступайте с богом, пока не передумал!

– Ты это, герцог-батюшка! – помялся стрелецкий полусотник. – Не поминай лихом!

– Да ступайте уже, обормоты!

Когда рейтары и стрельцы, поворотив коней, скрылись из виду, я спросил у Рюмина:

– Клим, а ты чего с ними не пошел?

– Мой герцог, почему я должен был пойти с ними? – спросил он меня удивленно.

– Ты знаешь, Аникита мне еще после Кальмарской резни рассказал, что у его отца был товарищ, Патрикей Рюмин. И сгинул этот его товарищ как раз в походе на Ревель. Еще при Иване Васильевиче. А еще он сказал, что у посадских фамилий не бывает, все больше прозвища. И уж такое прозвище – Рюмин – у простого человека вряд ли когда случится. Вот я и думаю: а не Патрикеевич ли ты?

Рюмин промолчал какое-то время, а потом, как-то странно посмотрев на меня, спросил:

– А ты чего не пошел?

– Карлушка, ты дурак совсем? Куда я пойду, у меня вон герцогство, жена принцесса, на кого я это все брошу!

– А у меня – ты, твое высочество, на кого я тебя брошу, такого хозяйственного.

– Ладно, поехали, а то отстали… Слушай, Клим, у тебя это, выпить есть? Не, этого не буду, как вернемся в Новгород, у шотландцев достань виски. Точно знаю, они делают, обормоты.

Чтобы пропажа русского регимента не сразу бросилась в глаза, я развил бурную деятельность. Вывел пехоту из Новгорода и в последние более-менее погожие деньки посвятил их боевому слаживанию с конницей и артиллерией. Все-таки будь тогда на месте хоругвей пана Одзиевского настоящие крылатые гусары – нам бы туго пришлось. А посему повторение – мать учения. Усердно тренируемся в марше, перестроениях и залповой стрельбе. Учимся поддерживать конницу огнем мушкетеров, а мушкетеров прикрывать кавалерией. Кроме того, по настоянию Ван Дейка всячески тренируемся в инженерных работах, ставим острожки и вагенбурги. Вообще-то для этих целей должны быть вспомогательные части вроде русской «посохи», но немцев тут нет, а русские ко мне не идут. Я пытался завербовать некоторое количество местных жителей, но – увы, басурманин я, и все тут.

Хотя не все так просто: история с юродивым, о коей я успел позабыть, получила неожиданное продолжение. Недавно Клим со смехом рассказал мне, что слышал на рынке, что заморский королевич (то бишь я) вызвал на теологический диспут местных святых старцев и совсем было их победил, но пришел юродивый (и все опошлил) и пристыдил заморского королевича, отчего тот со слезами на глазах обещался отречься от латинства и пойти босиком в паломничество. Да ладно бы в Иерусалим, а то ведь на Соловки – поклониться Зосиме и Савватию. Я вот думаю, если эти слухи дойдут до моей благоверной принцессы Катарины и ее братца – что они со мной сделают?

Делагарди иногда посещал учения, смотрел внимательно, но не вмешивался. Другим шведам, и тем более наемникам, это неинтересно. Ну, как бы не больно и хотелось.

Залетные разбойники атамана Шила были не единственными татями в этих краях. Голод и последующая смута сорвали с места множество народу, и немалое количество из них взялось за кистени. Купцы по дорогам могли путешествовать только с большой охраной, да и та не давала никакой гарантии. Торговля хирела, хирел и Новгород. Покончить с этими разбойниками было задачей куда более хитрой, нежели с залетной бандой. Тем более что многие были просто местными жителями. Убрал такой крестьянин кистень подальше – и все, он не тать, а простой пейзанин. Стоит, кланяется, как китайский болванчик, и купи его за рупь двадцать! Ну, да нет таких крепостей, которых не брали бы… Мекленбургские герцоги!

По реке плывет, но не утюг и не из села Кукуева, а ладья из Новгорода. Судно, судя по осадке, груженное, и возможно чем-то ценным. Людей на ладье немного, да и выглядят они отнюдь не богатырями, так что когда неопытный кормчий ненароком посадил ладью на мель, снять ее своими силами у них не получилось. Помаявшись, бедолаги отправились искать помощь, каковую и нашли в ближайшем селе. Пока незадачливые купцы и их приказчики совместно с местными крестьянами разгружали ладью, пока сняли облегченное судно с мели, день и закончился. Чин по чину расплатившись с помощниками и уговорившись на завтрашнюю погрузку, корабельщики завалились спать. Нет, часовых, знамо дело, поставили, как же без них, время-то какое беспокойное. Однако умаявшихся за день работяг на всю ночь не хватило, и под утро и они провалились в сладкий сон. Так и спали бы незадачливые путешественники, да разбудили их лихие люди, едва поднялось осеннее солнышко. Крестьяне, помогавшие давеча разгружать ладью, заявились на этот раз людно, конно и оружно. В смысле – на телегах и со всяческим дубьем в руках. Огнестрела ни у кого видно не было. Несколько человек было вооружено получше других. На головах шишаки, на поясах сабли, одеты в простеганные тегиляи¹, прочие же простые селяне только с дубинами и рогатинами в руках.

# # 1 Самый дешевый доспех в Московской Руси. Простеганный в несколько слоев кафтан, иногда с нашитыми металлическими пластинами.

– Эй, болезные! – заорал один из лучше вооруженных татей – видимо, главарь. – Ну-ка поднимайтесь да грузите ваше добро на телеги!

– Ну, вот видишь, Клим, – шепнул я Рюмину. – Я же тебе говорил, что тати здесь живут, а ты – «селяне, селяне»!

Клим, вздохнув, обратился к душегубам плаксивым голосом:

– Ох вы, окаянные, да как же вас земля носит!

Рядовые разбойники тем временем пинками поднимали остальных членов нашей экспедиции. Один из них, желая, очевидно, выслужиться, подскочил к Климу, чтобы ударить его. Но не тут-то было: ловкий колыванец, увернувшись от кулака, подставил татю подножку. Тот неловко грохнулся на песок и тут же, получив под ребра пинок, затих. А это что? Один из разбойников потянул из-за спины лук, – а вот этого нам не надо! Расстояние для допельфастера² далековато, но сегодня удача на моей стороне, и тяжелая пуля попала в лук, расщепив его и вывернув руку незадачливому стрелку. Мои люди также прекратили изображать статистов и, выхватив ножи и пистолеты, уложили татей мордой в прибрежный песок. Некоторые попытались бежать, но со стороны деревни, рассыпавшись цепью, уже скакали мои драбанты.

# # 2 Двуствольный колесцовый пистолет. Любимое оружие немецких рейтар.

– Эй, бестолковые! – крикнул я главарям разбойников. – Ну-ка бросайте свою хурду на землю! Да поживее, а то я злой, когда не высплюсь, – ведь всю ночь вас, душегубов, караулил.

Через несколько минут все было кончено. Незадачливые разбойники повязаны, почти не оказав сопротивления.

– Чего с татями делать будем, ваше высочество? – спросил Клим.

– Вообще-то местный обычай достаточно суров. Провинившихся в такого рода преступлениях без долгих разбирательств развешивают на окрестных деревьях. Так сказать, в назидание. Но я же не изверг какой!

– Этих, что вооружены получше, вязать и в ладью. И этого обормота заодно, что на тебя кинулся, – скомандовал я. – Прочим сделать кроткое внушение, дабы больше не грешили, да и отпустить по домам. Ну и посечь, как же без этого.

– Посечь? Так мы профоса-то с собой не брали, – озадаченно почесал репу Клим.

– Тьфу ты, нашел проблему: раздели селян пополам – и пусть одна половина выдерет другую, потом поменяются. А кто не согласен – в Новгород, в разбойный приказ, пусть с ними Одоевский разбирается. Да побыстрее, возвращаться надо, неровен час дожди зарядят, будем по грязи телепаться.

Едва я со своим отрядом вернулся в Новгород, мне сообщили, что встречи со мной ждет Делагарди. Пришлось сразу же переодеваться. В рейдах, чтобы выглядеть купцом, я одевался в местное платье. Но вот зипун, косоворотка и порты уступили место камзолу и бархатным кюлотам на французский манер. Теперь великий герцог готов принять своего непосредственного руководителя. Именно так: Делагарди – мой номинальный начальник. Впрочем, он прекрасно понимает, что германский фюрст и королевский зять большая величина и потому ведет себя крайне корректно.

– Заходите, друг мой! – радушно пригласил я генерала. – Мой дом – ваш дом, я всегда рад вас видеть.

– Почтительно приветствую ваше королевское высочество! – склонился Делагарди.

– Ах, оставьте эти несносные церемонии! Какие новости?

– Я, собственно, поэтому и прибыл к вам с визитом. Пришло послание от короля, и вот еще.

С этими словами генерал подал мне довольно увесистый свиток. Посмотрел на печать – ого, любезная моя Катерина Карловна прислала письмо пропадающему на войне муженьку.

– Что пишет король?

– Читайте сами, – ответил генерал и подал еще один свиток.

Эх, как же мне не хватает малыша Мэнни! Продираюсь глазами сквозь вязь готических букв. Ага. Король доволен и выражает нам свое благоволение. И вас тем же концом и по тому же месту, ваше величество! Ага, мирный договор с датчанами почти подписан, они, правда, хотят контрибуции, но Аксель не уступает. Правильно делает, работа у него такая! А вообще rabano picanto¹ королю Кристиану, а не контрибуцию! Перетопчется кузен, не маленький. Что еще? Ага, не дают Густаву Адольфу покоя Сигтунские ворота. Вот сними их и положи ему на тарелочку!

# # 1 Хрен (лат.).

– Что вы об этом думаете? – спросил Делагарди.

– Что тут скажешь, если вы хотите вызвать бунт, то лучше повода не придумаешь, – недолго думая, ответил я.

– Я тоже так думаю, но что ответить королю?

– Да так и ответьте: не время, мол. Вот еще немного, все успокоится, а там, глядишь, король вызовет вас ко двору – и это станет заботой вашего преемника, а не вашей.

– Вы полагаете, меня отзовут? – заинтересованно спросил генерал.

– Ну, когда это точно случится, я вам сказать не могу, но его величество собирается реформировать армию, а вы, по его словам, лучший шведский военачальник. Так что вам и карты в руки.

– Карты? – озадаченно переспросил Якоб.

Тьфу ты, черт! К картам европейцы еще не пристрастились, по крайней мере шведы. А вот у англичан, говорят, при дворе картами не брезгают даже дамы. Впрочем, генерал, кажется, понял мою мысль.

– Ваше королевское высочество, все хочу у вас спросить, – перевел Делагарди разговор в другую плоскость.

– Спрашивайте, друг мой, сделайте одолжение.

– Зачем вам это нужно?

– Что вы имеет в виду? – недоуменно ответил я вопросом на вопрос.

– Вашу охоту на местных разбойников.

– Ах, вот вы про что! Ну, на это есть сорок причин. Во-первых, мне скучно!

– Остальных причин можете не называть, – засмеялся Якоб, которому я уже как-то рассказывал байку о Ходже Насреддине. – А если серьезно?

– А я серьезно. Мне действительно нечем заняться. Я с гораздо большим удовольствием проводил бы время со своей молодой супругой. Мы женаты так недавно, что просто не успели надоесть друг другу. Я мог бы заняться своими землями в Германии, да мало ли чем еще. Кроме того, разбойники, и вам это известно не хуже меня, превратились в настоящий бич здешних мест. И то, что шведская власть в моем лице борется с ними, весьма положительно воспринимается местными жителями. Кроме того, разве вы не обратили внимание, что наш любезный князь Одоевский в последнее время сильно занят? Многоуважаемый Иван Никитич по уши завяз в разбойном приказе, занимаясь расследованием и судом татей, которых я ему так регулярно поставляю. Так что времени и сил на то, чтобы втыкать вам палки в колеса, у него просто не остается.

– Пожалуй, вы правы, – хмыкнул генерал. – А что он делает с этими, как вы сказали, да-да, с татями?

– Вопрос интересный, поскольку публичных казней давно не было (я ведь ничего не пропустил?), либо разбойники становятся холопами любезнейшего Ивана Никитича, либо… Либо они просто не пережили следствия. Кнут и дыба доставляют не самые приятные ощущения, знаете ли. Впрочем, я почему-то полагаю первый вариант более частым.

– Вы полагаете, у князя мало холопов?

– Я полагаю, что лишних просто не бывает. Я немного изучил местное законодательство и обычаи. Они очень архаичны и вместе с тем интересны. Холопами становятся либо пленные, причем, как вы понимаете, речь о людях низкого звания. Либо же люди по каким-то своим причинам добровольно расстаются со свободой. Пленные остаются в своем звании до смерти человека, пленившего их, а закупы – пока не отработают свой долг. Таким образом, холопов не бывает много, кроме того правительство обычно крайне негативно относится к закабалению своих подданных. Что, впрочем, вполне понятно: ведь холопы не платят податей. Ну, а сейчас, когда твердой, да что там твердой, никакой власти нет, – довольно удобное время, чтобы увеличить число зависимых от тебя людей. А поскольку князь хотя и самый большой начальник, но все же не единственный, идет грызня между дьяками, боярскими детьми и прочими чинами его администрации.

– Вы рассказываете интересные вещи, ваше высочество. Ведь считается, что все московиты в той или степени рабы и их государство всячески старается поработить их.

– Кем считается, заезжими путешественниками, которые мало что видели и еще меньше поняли?

– Ну, мне приходилось слушать пастора Глюка, побывавшего в Москве и рассказывавшего о падении нравов среди ее жителей.

– Я тоже имел такое сомнительное удовольствие при дворе его величества. Пастор с таким воодушевлением рассказывал о множестве падших женщин и полчищах содомитов (и все это в присутствии дам!), что я просто не мог не спросить – была ли у него хоть минута во время путешествия, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, то есть богослужениями, а не визитами к гулящим девкам.

– И что же он вам ответил? – спросил, засмеявшись, Делагарди.

– Ничего, а вот его величество отреагировал точно так же, как вы. Однако с тех пор некоторые патеры на меня косо смотрят, а ее высочество принцесса Катарина попеняла мне за шутки над священнослужителями, и я обещал ей больше так не делать.

– У вас довольно острый язык, но согласитесь, что в словах преподобного Глюка есть доля правды.

– Я вас умоляю, Якоб! Вы полагаете, что в Стокгольмских портовых тавернах меньше гулящих девок, нежели в Москве? Ваш преподобный хотел найти мерзость, и он ее нашел. Увы, я слишком хорошо знаю таких людей, они охотно ищут недостатки в окружающих, чтобы те не обращали внимания на их пороки. Сегодня пастор обвинит во всех смертных грехах московитов, а завтра нас с вами.

– Возможно, вы правы, ваше высочество. Могу я узнать, какие у вас планы?

– Ну, для начала я прочитаю письмо принцессы. Вполне может статься, что после прочтения его мои планы круто поменяются.

– О, конечно, не смею вам мешать!

Проводив Делагарди, я засел за чтение. Вначале, как водится, длинное и витиеватое приветствие с перечислением всех титулов – как прирожденных, так и благоприобретенных. Ну, что поделаешь, век такой. Затем максимально подробный отчет о делах, в смысле о наших совместных доходах. Столько-то прибыли, столько-то убыли, соответственно в сухом остатке вот столько. Вот не зря злые языки говорят, что первые Ваза были торговцами. А это что? Присланные мной вещи будут бережно храниться, пока мое высочество не вернется. Список прилагается. Какие на фиг вещи? Ах да, как ни мимолетно было посещение Дерпта, кое-что все-таки в руки мне попало. Детально разбираться времени не было, и я недолго думая приказал все скопом отправить барахло на «Марте» в Стокгольм. Моя же благоверная все тщательно осмотрела, взвесила и отложила до лучших времен. Ну, или на черный день, тут как повезет. Кстати, а что там? Странно, я вроде церквей не грабил. После дел финансовых дела семейные. Его величество очень доволен удачным налетом на Дерпт и шлет мне пламенный привет. Лучше бы его величество прислал по весне подкреплений, и я поляков к черту выбил бы из южной Эстляндии. Ах, вот оно что, его величество также интересуется перспективами становления братца Карла Филипа Московским царем, ну или на худой конец Новгородским герцогом. Снова здорово! Вроде людским языком объяснял, что дабы пропихнуть Карла на трон, надо, во-первых, организовать реальную помощь в деле изгнания поляков из Москвы. А во-вторых, самому королевичу нехудо бы подсуетиться. Язык русский хоть немного изучить, православие хотя бы пообещать принять. Глядишь, что и выгорело бы. А так, чтобы русские и сами поляков выгнали, и шведского королевича тут же царем выбрали… Простите, а за какие заслуги? Ну да ладно. Что там дальше? Ее величество королева-мать пребывает в добром здравии, чего и вам… Угу, и теще того же, и той же меркой. Его королевское величество, если будет на то воля божья, станет дядей. Не понял! Это мне супруга так о своей беременности сообщила? Я худею, дорогая редакция!

Я откинулся в кресле, и на меня накатили воспоминания о последних днях, проведенных со шведской принцессой. Тем утром я, как всегда, проснулся ни свет ни заря и долго смотрел на спящую Катарину. Она тоже жаворонок и обычно рано встает, особенно для принцессы, но вчера был торжественный прием, потом танцы, и она устала. Кроме того, сразу заснуть я ей, понятное дело, не дал. Сами понимаете, дело молодое, а мне скоро в поход. Днем Катарина совсем другая, нежели ночью. Смотрит на людей внимательно и немного строго. Одевается «с приличной скромностью», то есть очень дорого, но при этом не кричаще. В любой ее позе чувствуется прирожденное величие. А сейчас я видел перед собой спящую красивую молодую женщину. Длинные волосы разметались по подушке. Вообще на ночь их положено убирать в чепец, но я терпеть ненавижу это уродливый предмет гардероба. Так что утром у служанок будет одной заботой больше. Комплект ночных сорочек, подаренных в числе прочего на свадьбу тещей, также лежит ненадеванным. Мужчины, принадлежащие к благородному сословию, в это время тоже должны спать в ночных рубашках до пола. Это еще ничего, женские примерно на метр длиннее и тянутся за знатной дамой шлейфом. Ну, а чтобы дети все-таки имели шанс появиться на свет, в рубашках предусмотрены отверстия. Когда я впервые увидел это безобразие, меня разобрал смех, потом, правда, было не до смеха. В общем, спали мы с Катариной по моему настоянию исключительно в костюмах Адама и Евы. Впрочем, молодая супруга довольно быстро пришла к выводу, что это удобнее. Ну, а если надо позвать прислугу, имеются халаты.

Вид у Катарины донельзя соблазнительный, и я не мог удержаться от поцелуя, потом еще и еще, потом не проснувшаяся до конца принцесса сама страстно обвила меня руками и ногами, и мы отдались безумной страсти. После чего она, едва отдышавшись, исступленно шептала мне:

– Зачем вам уезжать, Иоганн? Останьтесь со мной, зачем вам ехать в этот непонятный Новгород?

– Ах, Katusha, мне тоже не хочется от тебя уезжать, одно твое слово – и я останусь. Надеюсь, твой брат…

Но минутная слабость уже прошла, и на меня, завернувшись в халат, смотрела не влюбленная женщина, а суровая шведская принцесса. Будущая мать королей.

– Вы правы Иоганн, вам нужно ехать, это необходимо.

Нет, вы слышали? Я прав! Вот так они и жили, она в Стокгольме, а он – ну не в Сибири, но все равно далеко. Главное, чтобы дети были. Я не зря назвал ее матерью королей. Просто вспомнилось все-таки, что у Густава Адольфа была только одна дочь, да и та отказалась от престола, перейдя в католичество. Карл Филип жениться так и не успел, покинув этот бренный мир в довольно юном возрасте, и как вы думаете, чей сын стал следующим шведским королем?

И вот теперь эта снежная королева пишет мне письма. Нет бы написать, что любит и тоскует, – какое там, исключительно делами занята. Добро наше преумножает! И мало ли что у меня первенец (законный) ожидается, главное – чтобы у короля племянник родился! А я тут вроде как и ни при чем! Про иные мои обстоятельства с детьми принцесса, слава тебе господи, пока не в курсе.

Ладно, сел писать ответ.

«Разлюбезная моя Катерина Карловна принцесса Шведская и Великая Герцогиня Мекленбургская. (Вот прямо так, с большой буквы.) Живу я без вас в страшной тоске, отчего и кидаюсь на окрестных разбойников как лютая тигра. Тигр, если вы не в курсе, это такой большой и полосатый кот размером с небольшую лошадь. Впрочем, тигры в здешних местах не водятся. Тут вокруг снега и бескрайние просторы, а по этим бескрайним просторам бродят медведи и всякие волки. Причем медведи сии куда как больше тигров, а волки тоже довольно крупные. Здешние купцы очень благодарны мне, что я борюсь с разбоем на торговых путях, и подарили мне сорок великолепных соболей (чистая правда) дивной расцветки. А также чудный ларец с речным жемчугом (вот тут вру: у разбойников отнял) преизрядного качества. Каковые соболя и жемчуг с оказией отправляю вам и настоятельно требую, чтобы вы, душа моя, немедля заказали из оных соболей шубу и ходили в ней на зависть всем окрестным принцессам.

Весьма рад, что господь наградил нас (нас, блин!) ребенком, и ради его будущего готов тут и дальше морозить… короче, безмерно страдать вдали от вас! Однако надо бы показать мекленбургским подданным их новую герцогиню, посему, может, вы тонко намекнете вашему царственному брату, что по мужу соскучились».

Ну вот примерно так. Буду в чуть более благоприятном расположении духа – перебелю начисто письмо, убрав самые сильные фразы. Впрочем, одним сороком соболей купцы не обошлись, так что Петерсону будет задание заглянуть в Дарлов, ну и матушке опять же гостинца послать надо. Я чаю, догадается, с кем поделиться.

Недавно выпал снег, и мы на санях катаемся по заснеженным улицам. Мы – это ваш покорный слуга, Лелик, Болик и Клим. Для всех заезжий герцог дурит, но у меня есть дело. Отлавливая бесчисленных разбойников новгородской земли, я, помимо всего прочего, старался разведать каналы сбыта награбленного. Одоевский, конечно, тоже не лыком шит и дело свое знает, но тати первоначально попадают ко мне. Так что нескольких скупщиков он взял, но про одного из главных даже не подозревает.

Зимой смеркается рано, и наступающая ночь застала нас у одного непритязательного кабака, или правильнее, наверное, все-таки корчмы. Это, кстати, не одно и то же. Корчмы, как правило, заведения частные и предназначены все же больше для приема различных путешественников. Там они могут переночевать, поесть, ну и выпить, конечно, куда деваться. Кабаки же заведения казенные и предназначены сугубо для пития, и их в Новгороде на удивление мало. Казалось бы, большой торговый город, а вот поди же! По большому счету, местным алкоголикам и выпить негде, кабаков всего три или четыре, и ходят в них заезжие крестьяне и посадские низы, да еще солдаты его величества короля Густава Адольфа. Более-менее порядочные горожане и дворяне пьют дома напитки собственного изготовления. Впрочем, в моей прошлой-будущей жизни даже довольно помпезные ресторации в обиходе именовались кабаками, так что кабак – он и есть кабак.

Мы изрядно намерзлись и ввалились внутрь. Что можно сказать? Бывают и более непритязательные помещения. Но, тем не менее, внутри относительно тепло, хоть и не сказать чтобы светло. Кабатчик, здоровенный заросший мужик, кланяясь, проводил нас к столу.

– Эй, хозяин!

– Чего изволите, господа?

– Господа изволят гулять! Подай нам выпить и закусить, да лошадкам нашим вели овса дать, – скомандовал я пьяным голосом.

– Будет исполнено, – прогудел сочным басом кабатчик.

– Да девок кликни! – подал голос Клим.

Лелик и Болик в русском не сильны, но всем своим видом выражают одобрение.

– Ja, ja, wodka, Huren¹!!!

# # 1 Да-да, водки и шлюх!!! (нем.)

Посетителей в заведении немного, но те, что были, смотрели на нас не слишком дружелюбно. Мы уселись за грязный стол. Совсем было собрался поднять хай, но половой уже вытирал столешницу тряпицей и стелил скатерть. На столе мигом появился глиняный кувшин и миски с разной снедью. Я кинул хозяину пару талеров – мол, сдачи не надо, гуляем!

Через полчаса в кабаке дым коромыслом. Откуда-то взялись местные музыканты: гусляр и гудошник, а также мальчишка с дудочкой – жалейкой. Гудошник – это человек, играющий на гудке, своеобразном таком подобии скрипки, только упирает он ее не в челюсть, а в бок. Музыка получается совершенно варварской, но дамам нравится. Дамы заслуживают отдельного описания: четыре довольно дородных девки, возраст которых определить достаточно сложно из-за косметики. Да-да, косметики. Лица покрыты толстым слоем румян, глаза подведены чем-то невообразимым. Зубы… зачернены, отчего смотреть на них откровенно страшно. Короче, помните Глашеньку из фильма «Морозко», когда ее замуж пытались выдать? Вот что-то в этом роде. Девки поминутно визжат, пляшут и довольно профессионально хлещут спиртное. Не знаю, что нам подает хозяин, но принципиально пью только из своей фляжки. Хотя клофелина еще и не изобрели, я верю в народную медицину и потому не рискую. Впрочем, пойло исправно уничтожают девицы и другие посетители, которых по моему требованию также угощают. Хуже всего, что местные служительницы Афродиты наметанным глазом сразу же определили во мне главного и вступили в бескомпромиссную борьбу за главный приз. Юного герцога всячески обхаживают, вертят перед ним задом и прочими прелестями, не забывая при этом шипеть друг на друга что твои гадюки.

– Маланья, уймись, будешь на маво красавчика пялиться – все бельма выцарапаю!

– Чавой-то он твой, когда купила? Да не грози мне, у самой зацепы востры!

– Не желают ли знатные господа баньку? – высунулся кабатчик.

В других обстоятельствах я бы от баньки не отказался, но не теперь. Отрицательно помотав головой, показываю хозяину на пустой кувшин и кидаю еще талер. Тот понятливо кланяется и уходит, бормоча про себя что-то про проклятых басурман, не желающих мыться, как все православные.

Наконец блудницы определяются, кому достанется неземное счастье в моем лице, и самая дородная, чтобы не сказать толстая, тетка, усевшись рядом, трется об меня с умильным видом. Нет, ребята, мне столько не выпить! И я довольно бесцеремонно отпихиваю ее и показываю пальцем на ее товарку. Сия девица более-менее стройна и куда больше отвечает моему понятию прекрасного. Да и держалась все это время почти скромно, особенно для представительницы ее профессии.

– Человек! – крикнул я пьяным голосом. – Есть ли отдельное помещение для знатного господина?

Помещение есть, и мое высочество с почестями ведут в опочивальню. Находится оное помещение в клетушке наверху, куда мы и идем по шаткой лестнице. Войдя в комнату, я на минутку застываю в раздумье. Денег я показал хозяину довольно, чтобы он клюнул. Времена сейчас лихие, и даже если бы он не был связан с разбойниками, все равно искушение слишком велико. Но в том, что хозяин один из главных скупщиков краденого, да и сам не последний душегуб, я уверен. Теперь надо дождаться, когда он начнет действовать, чтобы бить наверняка. Но вот что делать с девицей? По-хорошему, надо ей безо всяких искусов зажать рот и прирезать, дабы не подняла тревогу раньше времени. Вот ни разу не поверю, чтобы местные жрицы любви не были в доле с хозяином в благородном ремесле ножа и топора. Однако сердце еще не настолько огрубело в семнадцатом веке, чтобы вот так просто убить пусть падшую, но женщину. Так что, очевидно, придется ее связать и заткнуть рот, возможно вырубив перед этим. Натянув на лицо пьяную улыбку, оборачиваюсь к сидящей на убогом ложе девушке и натыкаюсь на серьезные серые глаза.

– Беги, добрый молодец, убьют тебя!

Вот тебе раз!

– Беги, точно тебе говорю, душегуб хозяин наш, беги, Христом-богом тебя прошу!

– Что-то не пойму я тебя, красна девица, о чем ты толкуешь?

– Тать наш хозяин, разбойник! Убьет тебя, чтобы казну твою забрать, и дружков твоих убьет. Беги, а? Спасайся!

– А ты как же? Поди, хозяин не похвалит тебя за таковую работу?

– Мне все одно мочи нет блудом да душегубством жить!

– А что так резко невмоготу стало, али приглянулся?

– Смеешься, – печально произнесла девушка. – А что, если и так?

За дверью тем временем слышно, что кто-то поднимается по отчаянно скрипящей лестнице. Похоже, хозяин решил, что пора. Ну и правильно, чего ждать-то? Прижал палец к губам и задул лучину. Комната погрузилась во мрак, лишь из небольшого оконца затянутого бычьим пузырем попадало немного света от идущей на убыль луны. Наклонившись к нежданной спасительнице шепнул ей:

– Красавица, ну-ка поскрипи ложем, да стони послаще. Умеешь ведь, поди?

Девушка, не переча, принимается за дело, и раздаются звуки, достаточно правдоподобно имитирующие занятие любовными утехами. Как в комнате ни темно, видно, что дверь тихонько отворилась, и в проеме показалась звероподобная фигура кабатчика. На секунду замерев, разбойник неожиданно беззвучно двинулся вперед и, коротко размахнувшись, ударил чем-то тяжелым туда, где, по его разумению, должен находиться незадачливый клиент. Тут же в его загривок прилетает удар яблока на рукояти допельфастера. Бил я аккуратно, но сильно, ибо убивать сразу нельзя: он мне еще должен все свои ухоронки с добром показать, но и борьба с этой помесью человека и гориллы в мои планы не входит. Впрочем, кажется, удар достиг цели, и незадачливый душегуб упал на пол. Наощупь нашел его руки и, споро связав их, разжег огонь. Кабатчик, слава тебе господи, жив, хотя и нельзя сказать что здоров. А это что такое? Из ложа торчит настоящая боевая секира, чудом не отхватившая ногу девице. Похоже, сохранение жизни своей работнице не было в числе приоритетных задач, так что она вовремя решила выйти из преступного бизнеса. Однако дело еще не закончено, и я, приготовив пистолеты к стрельбе, попытался потихоньку спуститься. Внизу явно слышались звуки борьбы, потом зазвучали выстрелы, и я поспешил присоединиться к общему веселью. В большой комнате, или зале, было полно каких-то прохиндеев с разнообразным оружием в руках. Недолго думая, я прямо с лестницы разрядил в них свои допельфастеры и с криком «Слово и дело государево!» побежал обратно. Среди разбойников произошло замешательство, и они не сразу стали преследовать меня, а когда, опомнившись, начали ломиться в дверь, я лихорадочно перезаряжал пистолеты. Дверь ходила ходуном от ударов, и девица стала визжать.

– Тихо ты! Нашла время, ей богу, – попытался ее успокоить.

Неожиданно в голову пришла очередная «светлая» мысль. Внимательно посмотрел на кабатчика. Он определенно пришел в себя и бешено сверкал глазами.

– Мил человек! – обратился к нему почти ласково. – Это там не твои ли дружки ломятся? Так ты уж подал бы им голос, что ли? Скажи – так, мол, и так, захватили тебя, болезного, и непременно живота лишат, коли они там ломиться не прекратят.

– Смеешься, басурманин! – злобно ответил связанный. – Ничего, недолго осталось, посмейся напоследок!

Похоже, конструктивного разговора не получалось. Ну и ладно, подошел к двери, прогибающейся под бешеными ударами топора. Кое-где от досок уже отлетала щепа, быстро приложил к одному из таких мест ствол пистолета и спустил курок. Комнату заволокло дымом, а снаружи послышался крик, перемежаемый бранью, и звук подающего тела.

– Свей! – прокричал мне кто-то из-за двери. – Не балуй, а то живого на ремни порежем!

– Понтуйся, лошара! – Я от прилива адреналина перешел на сленг будущего. – У меня тут ваш атаман-кабатчик, я его сейчас наизнанку выверну, а потом и вам всем глаза на задницу натяну!

Мои оппоненты если и не поняли дословно, то смысл уловили правильно, удостоив меня порцией отборной ругани.

– Слышь, свей! Мы тут твоих дружков повязали, сейчас с них будем кожу сдирать!

Вот это откровенно хреново, хотя…

– Сдается мне, брешешь ты, как сивый мерин! Пусть голос подадут, тогда поговорим.

Этого момента разбойники не предусмотрели и вновь разразились ругательствами.

– Эй, лишенцы! Вас разве тятька с мамкой не учили, что сквернословить нехорошо?

Увлекшись переговорами с бандюками, я немного отвлекся от связанного кабатчика и едва не поплатился за это. Здоровенный бугай хотя и не смог разорвать пут, но, каким-то немыслимым образом извернувшись, едва не сбил меня с ног. Его затея удалась бы, но забившаяся в угол девушка неожиданно подскочила к нему и, схватив поставец с лучиной, ударила супостата по голове. Комната погрузилась в темноту, но в этот момент раздался шум внизу. Похоже, мои драгуны, которые должны были заранее окружить кабак и ворваться при первых выстрелах, все же вышли из анабиоза. Раздались крики, шум сбегающих по лестнице ног, выстрелы. Наконец кто-то крикнул внизу:

– Ваше высочество, где вы?

Ух! Кажется, и на этот раз пронесло.

Уйти не удалось никому, и тати стояли, понурив головы, с самым кротким видом, на который способны. Я, осмотрев своих людей, остался доволен. У Клима небольшой порез на руке, у Болеслава здоровенный синяк под глазом, пара драгун легко ранены, но в целом обошлось без потерь. Пока не заявились из разбойного приказа, надо, как говорится, ковать железо, не отходя от кассы.

Трое драгун с натугой перли с верха тело кабатчика. Опаньки, похоже, моя спасительница перестаралась, и допросить его не получится. Печально… впрочем, этот тать не единственный.

– Слушайте сюда, лишенцы! – стараясь быть максимально убедительным, обратился я к уцелевшим разбойникам. – За то, что вы на меня напали, я могу вас перевешать без суда и следствия, и мне за это ничего не будет. Но я, движимый христианским состраданием, не желаю лишних смертей, посему готов дать вам шанс на жизнь, а может, и на свободу. Я знаю, что вы тати и душегубы, и прячете где-то здесь награбленное. Тот из вас, кто выдаст мне это место, получит свободу, а если место будет не одно, еще и награжу. Думайте быстрее, а то я велю своим солдатам разнести здесь все по бревнышку и все одно найду.

Бандиты угрюмо молчали – возможно, и впрямь не знают. Это не есть хорошо, – конечно, можно сделать так, как я сказал, но тогда в тайне все сохранить не получится.

– Господине, – попытался кто-то привлечь мое внимание. О, да это моя спасительница. – Господине мой добрый, я видела тайный погреб, куда хозяин прятал награбленное!

Ну, золото, а не девка! Нет, не зря я ее выбрал. Однако ее слышал не только я, и одна из «ночных бабочек» с криком «Молчи, паскуда» кинулась к ней с ножом. Впрочем, намерение ее осталось неосуществленным: один из драгун сделал взмах палашом, и тело, разрубленное почти пополам, упало к нашим ногам. Ну что тут поделаешь, кто к нам с мечом, тому мы этот меч и засунем… глубоко-глубоко!

Поутру со двора питейного заведения выехала пара возков, доверху набитых конфискованным добром. Кладовые татей оказались довольно обширны. Были там и связки меха, и рулоны дорогой ткани, и изрядный сундучок с монетами и ювелиркой, называемой здесь «узорочьем». Дорогое оружие, драгоценные оклады с икон и многое другое, чего я не успел разглядеть в спешке.

– Что с татями делать? – спросил меня Клим.

– А ты не знаешь? – ответил я ему. – Сам понимаешь, нельзя их отпускать.

Кабак, как и положено подобному заведению на Руси, стоял на отшибе, потому когда он занялся огнем, окрестные жители не сразу это заметили. Пытавшихся тушить мои драгуны отгоняли плетьми. Подъехавшему на коне в сопровождении ярыжек целовальнику Клим по моему приказу поведал – мы-де по обыкновению охотились на татей, а они заперлись в корчме и так яростно отбивались, что ненароком сгорели. Тот помялся, но возражать не посмел, и мы отправились домой.

Явившись в занимаемый мною терем, я первым делом решил отправиться в баню. Чем мне нравилась жизнь в Новгороде – так это баней. Не то чтобы в Европе были трудности с помывкой. Напротив, в каждом приличном постоялом дворе была большая лохань, где путешественник мог смыть с себя дорожную грязь, а в Швеции и вовсе бань, точнее саун, ничуть не меньше, чем в покинутой мной реальности, но все не то. Нигде вас не попарят так веником, не напоят душистым квасом, как у нас. У нас? Ну да, у нас.

Плеснув ковш кваса на каменку, я растянулся на полке. Неожиданно накатила усталость – видимо, схлынул адреналин. Банщик запаздывал, и я чуть не уснул, когда моей спины коснулся веник. Эх, хорошо! Казалось, с каждым ударом из тела уходила немочь и кусками отваливалась грязь и кровь. Перевернулся набок и от неожиданности едва не упал с полки. Оказывается, парит меня не старик-банщик, а давешняя спасительница, которую я увез из кабака вместе с прочим добром. Ошалелыми глазами глянул на совершенно обнаженную девицу и не нашел ничего лучшего, как спросить:

– Ты чего это?

– Так, парю… веником!

– Да чую, что не оглоблей, ты хоть бы рубаху не снимала.

– Так и ты, господине, вроде без штанов. К тому же рубаха у меня одна осталась, не дали твои вои собраться.

– Ты это, я женат вообще-то!

– Так и я не сватаюсь вроде, а парю… веником!

Что-то я туплю, блин! Господи, на все твоя воля… но я ведь не железный!

Так в моей жизни появилась Настя. Когда она отмылась от той ужасной косметики покрывавшей ее лицо при нашей первой встрече, оказалось, что она очень привлекательная молодая женщина с правильными, четкими чертами лица, прекрасной, хотя и несколько полноватой, фигурой и просто умопомрачительными волосами. Среди вывезенного добра была шкатулка с бумагами, где среди прочего была и кабальная грамота на нее. Я сразу предложил ей вольную, тем более что хозяин ее «волей божьей помер», но она отказалась.

– Куда мне идти? – просто объяснила она. – Замуж меня такую все одно никто не возьмет, родни в живых не осталось, идти некуда, лучше уж так.

Официально она моя холопка, ключница. Ведет хозяйство, стирает, готовит еду. Не такая простая задача, кстати, со мной ведь куча народу живет. Лелик, Болик, Клим, денщики, вестовые. Гротте с офицерами частенько заходит. Я никогда не спрашивал ее, как она попала в такую жизненную ситуацию, а она не рассказывала. Да и зачем – смута не то что по людям, по всей стране катком прошла. У каждого свое горе, свое несчастье. Ну, расскажет она мне, как семью, а затем и свободу потеряла, а чем я ей помогу? Разве как поручик Ржевский в том анекдоте – трахаю и плачу.

Приближалось Рождество, когда пришли очередные вести из Пскова. Там окопался очередной самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия. Я в своей прошлой-будущей жизни слышал только о двух, но, как оказалось, разных самозванцев по Руси-матушке ходило не меньше дюжины. Этот окопался во Пскове, пытался организовать поход на Москву, рассылал прелестные письма по всей стране и грабил окрестности. Еще когда был жив король Карл, он посылал людей, видевших первого Лжедмитрия, чтобы удостовериться в личности человека, называвшего себя русским царем. Убедившись, что этот человек обманщик, он повелел прекратить всякую связь с ним. Этой осенью еще до моего прибытия полковник Эверт Горн пытался выбить его из Пскова, но безуспешно. Горожане не пожелали открыть ворота шведам и отбили штурм. Впрочем, с тех пор псковичи успели пожалеть о том, что вообще связались с этим прохиндеем. Он обложил все подконтрольные ему территории непомерными поборами и не гнушался никакими злоупотреблениями. Об этом мне поведал при очередной встрече митрополит Исидор. Вообще глава православной митрополии, после того как я возвратил захваченные у бандитов некоторые церковные ценности, стал относиться ко мне если не с симпатией, то, по крайней мере, без вражды. Мне трудно объяснить, чего ради я их вернул, но что сделано, то сделано и принесло свои плоды. Так вот Исидор поведал мне, что Горн вступил с самозванцем в переговоры и обещал ему герцогство взамен на присягу шведскому королю. Надо сказать, если у меня с кем-то из шведских офицеров и не сложились отношения, то это был Эверт Горн. Человеком он был крайне неприятным, высокомерным с подчиненными и заискивающим с вышестоящими. Хотя во владении воинским искусством ему нельзя было отказать, это нас не сблизило.

Над всей этой ситуацией следовало поразмыслить. Я искренне сочувствовал своим предкам в их нелегкой борьбе за независимость своей родины, но сам вмешиваться не хотел. Я считал, что довольно и того, что отпустил чуть ли не лучшее свое воинское подразделение. Что они и так справятся со своими проблемами, я знал, а вот в том, найдется ли мне место в освобожденной России, был не уверен. В конце концов, можно ведь родине и по-другому помочь. Скажем, развернуть боевые действия в Прибалтике и отвлечь таким образом короля Сигизмунда от московских дел. Опять же насколько я знаю, шведы эти земли и так завоюют, чего бы не поторопить. Да и деньги, что ни говори, в семью. И вот тут была проблема: чтобы ударить по южной Эстляндии, занятой поляками, из Новгорода, надо было пройти мимо Пскова. Во Пскове же сидел самозванец с довольно сильным отрядом, который вполне мог испортить мне всю малину. Выбить его из города? Светлая мысль, да только он довольно хорошо укреплен, и даже через полсотни лет куда более многочисленным войскам Алексея Михайловича взять его не удалось, когда Псков восстал. Откуда знаю? Книжку в детстве читал об этих событиях. Да и зачем брать – чтобы шведов оттуда потом колом было не выгнать?

Так уж сложилось, что в Европе военное время – это лето. Зимой же вояки расползаются на зимние квартиры, зализывают раны, пропивают награбленное – короче, отдыхают от ратных трудов. Иное дело Россия, народ в ней неприхотливый, может спать в снегу, греться у костра, питаться тем, что подстрелит в лесу. Зимнее время самое подходящее для набега, пока враг заперся в городе, можно перешерстить окрестности на предмет материальных ценностей у населения. Пожечь посады, угнать пленных, да мало ли чего. Тактика эта, прямо скажем, татарская, но и поляки, и особенно литвины, тоже так умеют. А вот города брать зимой трудно, для этого нужна артиллерия, а попробуй дотащи ее по сугробам. Осадные работы опять же как вести, коли земля промерзла? Вот опять горючими слезами оплакал неразумный герцог Мекленбургский, что отпустил русскую хоругвь. Но что же делать, слезами делу не помочь, и полк (не весь) бодро шлепает в сторону небольшого городка Порхова, что в восьми десятках верст от Пскова. Солдаты, впрочем, недурно одеты, на санях везут припасы. Овчинные полушубки и костры не дадут замерзнуть, в котлах варится сытная похлебка, а от обязательной чарки кровь быстрее бежит по жилам.

Порхов – городок невелик, но главное не город, а хорошо укрепленная, хоть и небольшая, крепость. Каменный замок в форме неправильного пятиугольника с одним скругленным углом на берегу реки Шелони. Гарнизон хоть и мал, а опытен, так что с наскоку не взять. Впрочем, я пока не собираюсь его брать. Мои солдаты, став под городом, развернули лагерь, обыватели, похватав самое ценное, спрятались в замке, со стен которого на нас настороженно смотрели бородатые ратники. Едва мы показались, в сторону Пскова ускакал гонец предупредить. Мне, собственно, того и надо.

Едва услышав, что шведы осадили Порхов, самозванец велел седлать коней, чтобы бежать в сторону Гдова. Надежды на псковитян, которых он нещадно притеснял и грабил, у него не было никакой, поэтому при малейшей опасности он постоянно менял место. Запахнет жареным во Пскове – отойдет к Ивангороду, осадят Ивангород – побежит во Псков, прихватив награбленное. Вот и сейчас, не дожидаясь развития событий, Лжедмитрий III рванул из города в сопровождении своих казаков. Основой отряда самозванца были «воровские» донские казаки. Впрочем, где они сейчас не воровские? Все они – и донцы, и запорожцы, и волжцы, и терцы – ринулись в изнемогающую от распри страну в чаянии зипунов. Жгли, грабили, убивали, насиловали, уводили в полон. Не гнушались разорять православные монастыри и грабить церкви. Как там сказал, точнее скажет, поэт? «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Ну-ну!

Впереди и сзади своего «войска» «Псковский Вор» пустил по сотне казаков налегке. В середине же в сопровождении самых верных людей шел он сам и вел тяжело навьюченных коней с награбленным во Пскове. Вот и сам самозванец в богатой шубе, не иначе снятой с какого-то важного боярина. Голова покрыта собольей шапкой, украшенной каким-то немыслимым пучком перьев и жемчужных нитей. Красавец, что тут скажешь! Впрочем, красоваться тебе недолго осталось, не знаю как кара господня, а я до тебя почти дотянулся.

Взмах руки – и по казакам хлещет залп с двух сторон дороги. Падают люди, взвиваются на дыбы лошади. Ржание коней перемежается криками умирающих и руганью живых. Барабанная дробь – и мои драгуны начинают сжимать кольцо. Казаки, положив коней, пытаются отстреливаться из ружей и луков. Паники в их рядах не наблюдается, они ждут подмоги. Ну, ждите, ждите! Стрельба моих драгун становится все чаще, недостатка в порохе у нас нет. Но вот, наконец, возвращается воровской авангард. Казачки со свистом и улюлюканьем атакуют заслон из моих драгун, а те, не выдержав их атаки, отходят в лес. Вот встрепенулся и самозванец, размахивая саблей, пытается организовать контратаку. Вот воодушевившиеся воры, вскочив на коней или оставаясь пешими, начинают теснить нас. Наступает кульминация боя, и в этот момент на казаков обрушивается эскадрон моих кирасир. Я нарочно пропустил вражеский авангард, чтобы он, пройдя вперед и вернувшись на помощь своим, утоптал дорогу в снегу. И теперь моих мекленбуржцев не остановить. Закованные в броню, на хороших конях они разрезают отряд самозванца как нож масло. Первые шеренги, едва доскакав до воров, делают залп из пистолетов и тут же с палашами наголо атакуют в конном строю, топча конями пеших. Конные казаки, очевидно знакомые с тактикой польских гусар или турецкой тяжелой кавалерии, пытаются раздаться в стороны, но их тут же берут в клещи мои драгуны. Сотня казаков, шедшая в арьергарде, увидев, кто их атакует, сходу разворачивает коней и уносит ноги. Я иду вперед со своими драгунами – тех, кто сдается, вяжем, тех, кто пытается кидаться на нас с саблями, стреляем. Бой окончен, ибо то, что сейчас происходит, уже не бой, а резня. У самозванца, по моим подсчетам, было около шести сотен людей, примерно трети удалось уйти, больше сотни погибло, остальные сдались. У меня было три сотни драгун и столько же кирасир. Что же, недурно!

Пока мои орлы сгоняли в кучу пленных и сортировали трофеи, ко мне притащили связанного Лжедмитрия.

– Кто таков?

– Я государь Московский Дмитрий Иоаннович – произнес вор с легкой истерикой в голосе. – Спасся я в Москве от Шуйского, и потом…

Не, эту фигню я слушать не намерен, делаю знак драгунам, и самозванец затыкается от удара под дых.

– Послушай меня, урод! Я понятия не имею, кто был тот человек, которого короновали в Москве как царя Дмитрия, но это точно не ты. Кроме того, его все равно убили, и в этом нет никаких сомнений. Потому как если московские бояре что и делают хорошо, так это убивают. Того мерзавца, которого все называли Тушинским Вором, тоже убили. И знаешь что я тебе скажу? Тебя тоже убьют, поскольку имя, которое вы все принимаете, определенно приносит несчастье. Не хочешь называть себя – дело твое, но если ты еще раз назовешь себя царем Дмитрием, я прикажу тебя выпороть! А теперь расскажи мне, любезный, о чем это вы с полковником Горном договаривались.

Когда мы подошли ко Пскову, я приказал поднять белый флаг, вызывая горожан на переговоры. После некоторой заминки открылись ворота, и из них вышли несколько человек. Я принял их с максимально возможной в моем положении любезностью.

– Кто ты и чего от нас хочешь? – спросили меня делегаты от города.

– Я великий герцог Мекленбургский Иоганн Альбрехт Третий, – отвечал я им. – Нахожусь на службе шведского короля Густава Адольфа, а к вам прибыл для поимки человека, называющего себя московским царем. Этот человек, очевидно, самозванец и вор. Такие, как он, сеют смуту и мешают дружбе между Русью и Швецией.

– Хороша дружба, – горько усмехнулся один из псковичей, седой как лунь старик, видимо посадский староста. – Осадил Порхов, ко Пскову с воинской силой пришел. Ну, да ладно, нету у нас царя Дмитрия! Бежал он, и весь сказ!

– Я знаю, но скажите мне, псковичи, кто из вас видел самозванца и мог бы его узнать?

– Да все мы его видали, – загудели парламентеры.

Я хлопнул в ладоши, и мои люди подтащили связанного Лжедмитрия.

– Смотрите внимательно, горожане! – возвысил я голос. – Узнаете ли вы ложного царя, который обложил вас непомерными податями, грабил вас, позорил ваших жен и дочерей? Вижу, что узнаете. Ты, старик, сказал, что я осадил Порхов, так ведь? Ты поедешь со мной, я велю пропустить тебя к воротам крепости, и пусть тамошние жители расскажут тебе, чинили ли мои солдаты какое-нибудь разорение Порхову или его окрестностям. Я не враг Руси и русским людям. Я хочу, чтобы ваша смута прекратилась как можно скорее. Да, я хочу, чтобы вы выбрали своим царем королевича Карла Филиппа, и считаю, что это пойдет на пользу вашему царству. Возвращайтесь в город и скажите жителям, что я схватил самозванца и собираюсь выдать его князю Дмитрию Пожарскому. И пусть они пришлют ко мне в Новгород своих лучших людей для переговоров. Я честью своей клянусь, что не буду чинить им никаких препятствий, если они не захотят присягнуть королевичу Карлу, как это сделали новгородцы.

Парламентеры выслушали мою речь со всем возможным вниманием, затем из их рядов выступил довольно молодой по сравнению с прочими человек и спросил – верно ли я собираюсь выдать вора Пожарскому?

– У тебя не псковский выговор, уж больно ты окаешь, – сказал я ему, выслушав его речь. – И зипун на тебе явно с чужого плеча, и видом ты на посадского не похож. Я не знаю, кто ты, но если тот, кто я думаю, то поезжай к князю и скажи ему и Минину, чтобы прислали ко мне честию послов, и я выдам им вора. Я сказал!

На этом разговор с горожанами не кончился. Едва я отпустил посланцев, передо мной возник попик с седой бородой и в рваной рясе.

– Пресветлый князь! – заявил он мне. – Сии воры есть вероотступники и не пожалели ни храмов святых, ни слуг божиих в своей безбожной корысти. Они не жалели ни вдов, ни сирот, ни храмов господних.

– Я понял! – ответил я попу. – Но чего ты от меня хочешь?

Дело оказалось, впрочем, совсем простым. Воровские казаки разграбили церковь, в которой настоятелем был жалобщик. И он, недолго думая, прибыл с претензией ко мне.

Говоря по совести, первым моим побуждением было послать служителя церкви. Дескать, господь терпел и нам велел, но поразмыслив, я ответил ему, что он может искать пропажу в моем лагере, и где бы он ни нашел, я обязуюсь ее выдать. Увы, из всех вариантов выпал самый неприятный. Искомая икона была опознана в добыче благородного кирасира фон Торна, родственника покойного Мэнни. Я по одной этой причине оказывал этому парню покровительство, чувствуя себя виноватым перед его семьей. И вот поди же ты, именно в его добыче отыскалась злополучная икона, отождествляющая всех псковских святых.

– Господин фон Торн! – объявил я городу и миру. – Сию икону необходимо вернуть истинному владельцу, посему извольте назвать вашу цену.

Доблестный кирасир поразмыслил и со свойственной всему семейству Торнов обстоятельностью заявил, что за икону хочет ни много ни мало чин фенрика и тысячу талеров. Сумма не то чтобы являлась для меня неподъемной, но при себе таких денег не было, и я, соскочив с коня, сорвал с иконы оклад и отдал серебряную пластину фон Торну, а деревянную часть попу. Когда фон Торн попробовал возмутиться, я отдал ему повод своего коня и объявил, что он будет моим залогом.

– Дайте мне вернуться в Новгород, и у иконы будет новый оклад, а вашему коню будет завидовать сам Делагарди! – заявил я присутствующим.

Забегая вперед, могу сказать, что оклад у иконы появился гораздо позже, а мой конь так и остался у фон Торна.

Зима выдалась на славу. Никто не знал, что по льду Чудского озера можно проехать на санях, особенно польские гарнизоны в Эстляндии. Вот, ей-богу, дикие люди! Я ведь здесь осенью уже побывал, казалось бы, следовало бы поберечься, но нет.

Среди жителей Пскова, как это ни странно, нашлись желающие пойти ко мне на службу. Во-первых, молодые люди, которым мало что светило в жизни, останься они в родном городе. Средневековье – оно везде средневековье, хоть в Мекленбурге, хоть во Пскове. Если твой батюшка кузнец, то и тебе быть кузнецом, а если бондарь, то бондарем. А если у тебя наклонности к отцовскому делу нет, так это никому не интересно. И вот тут появляется заморский герцог со товарищи. Люди его одеты, обуты, сыты, пьяны и нос в табаке. В общем, нашелся местный атаман, сколотивший ватагу из таких вот неприкаянных. К самозванцу они каким-то чудом не прилепились, в городе никому не нужны были, разбойничать пока совесть не позволяла, ну вот и нашли друг друга два одиночества. В смысле – я их, а они меня. Атамана сего звали весьма символично Кондратием, впрочем, символично только для меня. Нет пока такого выражения «хватила кондрашка»¹! Но я так думаю, что еще будет.

# # 1 Выражение появилось после того, как донской атаман Кондратий Булавин убил князя Юрия Долгорукого в 1707 г.

Как я уже говорил, форсировали Чудское озеро на санях, нанятых в окрестных деревнях. Дело это, кстати, не совсем простое. Лед везде разный – где твердый, как камень, а где можно и провалится ненароком, как псы-рыцари в свое время. Собственно, мне местные для того и нужны были. Оказавшись на вражеском берегу, мы пошли форсированным маршем в сторону Дерпта, пустив псковских ватажников в авангарде, а за нашими спинами неожиданно запылали рыбачьи деревушки и хутора. Оказывается, у перевозивших нас крестьян накопилось много вопросов к своим соседям, и они решили воспользоваться удачным моментом, чтобы их задать. Честно говоря, не ожидал, но, как говорится, война все спишет. Однако тревога, поднятая раньше времени, в нашей ситуации не есть гут. Так что я и следующие за мной драгуны и кирасиры пришпорили коней.

Когда ночью трое всадников постучали в ворота Дерптского замка, это вызвало разве что досаду караульных.

– Кого черт принес? – раздался простуженный голос из бойницы.

– Срочное сообщение пану воеводе! – последовал ответ. – Открывайте скорее, дело не терпит отлагательства!

– К черту срочное сообщение, которое не может потерпеть до утра!

– Эй, служивый, ты, верно, плетей захотел? Мы бы и подождали до утра, да вот шведы, разоряющие округу, ждать не будут!

– Кому это вы грозите плетьми? Да будет вам известно, что я шляхтич древнего, хоть и обедневшего, рода и позволю…

– Матка бозка! Да кто же это доумился поставить на часах шляхтича, да еще такого бестолкового! Ты хоть на поединок меня вызови, да только дай воеводу предупредить об опасности, а то шведы всю Эстляндию ограбят, пока мы с тобой тут препираемся.

В надвратной башне послышался какой-то шум, пока наконец караульщики не решили, что от трех всадников беды не случится. Впрочем, открывать ворота они не стали, а пустили путников в малую калитку, куда с трудом можно было протиснуться одному человеку.

– Это кто посмел Каминьского назвать бестолковым, да еще угрожать поединком! – воинственно воскликнул один из караульных, когда мы с Боликом проникли внутрь башни.

При этом шляхтич принял воинственную позу, что в сочетании с простуженным голосом и довольно непритязательной внешностью делало его чрезвычайно комичным. Его товарищ, очевидно старший, впрочем, одернул своего подчиненного и спросил меня:

– С кем имею честь, ясновельможный пан?

– Великий герцог Мекленбургский к вашим услугам, господа! – с поклоном ответил я, выхватывая стилет.

Старший караула, имени которого мы так и не узнали, умер мгновенно, а воинственному Каминьскому Болеслав недолго думая двинул латной перчаткой в ухо. Рука у моего офицера тяжелая, а уж одетая в это ужасающее подобие кастета…

Потом мы, впустив через калитку Кароля и нескольких драгун, занялись воротами. Тяжелые створки, окованные железными полосами, были закрыты с помощью большого бревна, играющего роль засова, и опутаны цепями, в свою очередь замкнутыми на замок. Открыть его было делом отнюдь не простым. Впрочем, мы не стали тратить время на замок, а, воспользовавшись нарочно принесенным инструментом, стали рубить цепь. Когда звонкие удары молотом по зубилу, разносившиеся по замку, привлекли внимание прочих стражников, мы уже закончили с цепью и дружными усилиями тянули бревно из петель. Поднялась тревога, и к воротам отовсюду бежали вооруженные люди, встреченные нашими выстрелами. Наконец нам удалось открыть сначала одну створку, а затем и вторую. В освободившийся проход двинулись драгуны, а затем и кирасиры. В считаные минуты замковый двор был наполнен дерущимися людьми. Яростные крики атакующих перемежались со стонами умирающих, а сухой грохот выстрелов перекрывал яростный лязг сабель. Казалось, в маленьком городке разверзся сущий ад. Застигнутые врасплох поляки яростно сражались и один за другим падали на мерзлую землю, обагренную кровью. И над всей этой вакханалией лился беспокойный звон колокола какой-то кирхи.

К утру все было кончено, над древним городом, основанным еще Ярославом Мудрым, был поднят шведский флаг. Выслушав доклад о потерях и трофеях, я принялся диктовать победную реляцию. Давно заметил, что самые удачные слова приходят в голову, когда сражение едва закончилось. Еще бурлит адреналин в крови, а вражеская кровь на клинке не до конца просохла, и слова сами собой ложатся в красивые чеканные фразы. Если писать на другой день, предварительно успокоившись, так не получится.

Пока я диктовал, ко мне подвели полураздетого связанного человека. Как выяснилось, это был Дерптский воевода собственной персоной. В прошлый мой визит в Дерпт я так и не удосужился узнать его имя, но теперь, видимо, пришла пора познакомиться. Его голова и рубашка были в крови, на лице кровоподтеки, обещающие стать огромными синяками, но взгляд не сломлен. Он слышал последнюю сказанную мной фразу «Польские солдаты сколь крепко спали, столь же отважно и дрались, будучи разбуженными…» и взорвался замысловатой руганью.

Выслушав достойного пана со всем вниманием, я приказал заткнуть ему рот и продолжил диктовать. Закончив с письмом, я вернулся к пану воеводе.

– Ясновельможный пан, зачем вы так ругаетесь? С виду вы вроде моцный и зацный пан, а кричите, будто жид, потерявший злотый. Уж я и не знаю, а точно ли вы воевода?

В этот момент раздался истошный женский крик.

– Отец! – кричала девушка, бросившаяся к пленному воеводе.

Мои драгуны попытались ее остановить, но, повинуясь моему знаку, пропустили. Я внимательно смотрел на молодую девушку, скорее девочку, со слезами обнимавшую своего отца, растерявшего свой злой и воинственный вид и сразу ставшего растерянным и жалким.

– Ай-ай-ай, пан воевода! У вас, оказывается, дочь красавица, а вы ругаетесь последними словами на единственного человека, который может ее защитить в данной ситуации, – с сокрушенным видом проговорил я. – Прекрасная панна, надеюсь, с вами ничего не случилось непоправимого? Война тяжкое, жестокое и иной раз грязное дело, но я не воюю с женщинами. Отныне вы под моей защитой, и всякий человек, отнесшийся к вам без должного уважения, будет иметь дело со мной. Однако на войне имеют место всякие случайности, так что я надеюсь, что вы и ваш отец сохраните известное благоразумие.

Не думаю, что моя учтивая речь дошла до испуганной девочки, но ее отец, кажется, проникся. Видя, что он созрел для разговора, я сказал:

– Пан воевода, у меня только один вопрос к вам. Где ваши немецкие наемники? Я ожидал их встретить в карауле, а не польских жолнежей. Да вытащите же ему кляп!

– Так уж случилось, пан герцог, что я был вынужден отправить их в Пернов.

– Вы очень вовремя это сделали, а можно узнать – зачем?

– Видите ли, перемирие закончилось, и пан гетман решил, что надо усилить оборону Пернова, поскольку до него дошли слухи, что шведы готовятся напасть с моря на наше побережье.

– О! Приятно слышать, стало быть, я не зря старался, распуская эти слухи.

– Езус Мария! Так это был ваш коварный замысел?

– Ну, в общем, да! Да не тушуйтесь вы так, пан воевода, придет время – и на вашей улице возок с пряниками опрокинется.

Что нужно сделать после удачного захвата города? Позаботиться о пострадавших, подсчитать трофеи, расставить часовых, чтобы какие-нибудь прохиндеи не отобрали трофеи и не увеличили количества пострадавших. Все это верно, но в этом случае было необходимо еще и позавтракать. Ну, а чего вы хотели – ночной марш, захват замка, стрельба, рукопашная. Есть от чего разгуляться аппетиту. С солдатами проще: во дворе уже стояли котлы, возле которых хлопотали замковые служители, которым посчастливилось пережить сегодняшнюю ночь. Из обширных кладовых замка тащили окорока и прочую снедь, прикатили бочку пива.

– Кароль, ты часовых расставил? – спросил я верного оруженосца. – Смотри, чтобы не перебрали, а то знаю я их. Кстати, а где Болеслав?

– Не извольте беспокоиться, ваше королевское высочество, о караулах я побеспокоился, а Болеслав отправился побеспокоиться о нас. Ну, о завтраке.

– А, очень вовремя, тогда пойдем посмотрим, о чем там твой брат побеспокоился.

Пройдя в покои воеводы, мы застали премилую картину. Мой верный Болик стоял подле кресла, на котором как на троне восседала дочь воеводы. По ходу, мой адъютант забил на свои обязанности и усердно ездил по ушам юной паненке. Кароль хотел было возмутиться, но я остановил готовый прорваться поток красноречия.

– Пошли отсюда, а то точно голодными останемся, – шепнул я ему.

Пройдя на кухню, мы обнаружили разожженную плиту и полное отсутствие персонала. Обшарив кладовые, я обнаружил, что до них и до ледника мои доблестные воины не успели дотянуться. Ну что, тряхнем стариной.

Через полчаса по воеводским покоям стали разноситься умопомрачительные запахи. Воеводская дочка, очевидно, не насытившись комплиментами моего адъютанта, обратила свое благосклонное внимание на источник столь дивного благоухания.

– Заходите, ясновельможная панна, и украсьте своим присутствием наш скромный стол, – шумно поприветствовал я девушку. – Ну и кавалера своего ведите, чего уж. Да и батюшку не забудьте, если он не в темнице, конечно.

С этими словами я стал накладывать из противня на тарелки приготовленное мной блюдо.

– Не знаю уж, куда делись ваши повара, и почему в таком разе оказалась разожженной плита, но все сложилось достаточно удачно, и по крайней мере сегодня мы с голоду не умрем.

– С вашего позволения, ваша милость, это я ее разжег! – С этими словами из-под стола вылез взъерошенный паренек. – Я ученик повара Яцек.

– Как мило! Ну, поскольку ты единственный из слуг, оставшийся в замке, бери и прислуживай нам, а то это уж совсем непорядок. Мало того что готовил целый герцог, так еще и подавать ему же приходится.

– А что это за блюдо, ваше высочество? – спросила юная пани.

– О, это la omelette au jambon et fromage¹ – любимое блюдо Генриха Наваррского, который теперь стал королем Франции. Очень рекомендую, кстати, милая панна, так уж случилось, что нас с вами не представили. Надо бы исправить это досадное недоразумение. Позвольте отрекомендоваться: ваш покорный слуга великий герцог Мекленбургский Иоганн Третий Альбрехт.

# # 1 Омлет с ветчиной и сыром (фр.).

Девушка вскочила и, сделав книксен, протараторила:

– Меня зовут Агнешка, Агнешка Карнковска.

– Какое прелестное имя! А ваш батюшка, очевидно, пан Карнковский?

– Теодор Даждбог Карнковский, – поклонился воевода.

– А…

– Агнешка сирота, – ответил пан Теодор на невысказанный вопрос.

– Хм, это очень печально, а у вас есть еще родственники? Желательно недалеко.

– Да, ваше королевское высочество, моя покойная матушка из здешних мест, и недалеко живет моя тетя баронесса фон Фитингоф.

– Это очень хорошо, видите ли, дитя мое, такой молодой паненке, как вы, неприлично находится в обществе мужчин, а наше общество именно таково.

– Я не брошу отца! – пылко заявила Агнешка.

– Увы, ваш батюшка военнопленный и не волен в своей судьбе. Впрочем, если ваша тетя согласится переехать сюда, это будет наилучшим решением проблем. Не скрою, если вы будете рядом, ваш отец, несомненно, будет более лоялен, что в свою очередь устроит меня. На этом и порешим, и один мой офицер, едва не оставивший нас голодными, немедленно отправится к почтеннейшей баронессе.

– Я очень благодарен вам, пан герцог, – проговорил, глядя на меня, воевода. – Право, я не ожидал найти в вас ни такого участия, ни такой щепетильности в вопросах чести. Прошу меня простить, но ваша… – Воевода явно мучился, подбирая подходящее слово.

– Вы, верно, хотели сказать «репутация»? – любезно пришел я ему на помощь. – Вы правы, пан, у меня действительно не самая лучшая репутация, и я, увы, вполне ее заслужил. Но это все дело прошлое, я благополучно женат, и теперь все мои помыслы не о том, как лишать девиц чести, а о том лишь, как их защитить.

– Не знаю даже, чем я могу отблагодарить вас, ваше королевское высочество…

– О, друг мой, даже не сомневайтесь, у вас получится отблагодарить меня, вот будьте уверены!

Занять одним полком такую большую территорию, как Дерптское воеводство, было, разумеется, чистейшей авантюрой. То есть, конечно, самые сильные польские части сейчас собирал король Сигизмунд для похода на Москву, но и тех, что оставались в Эстляндии, было довольно, чтобы доставить мне неприятностей. Тем более что немецкий регимент из Дерпта весьма усилил перновскую группировку, которая и без того была достаточной, чтобы доставить мне хлопот. Поразмыслив, я пришел к выводу, что у меня из сложившейся ситуации есть два выхода. Первый заключался в том, чтобы как можно скорее запросить подкреплений от Делагарди. А до той поры, пока я их получу, сидеть в Дерпте и не рыпаться. Второй был более рискованным. Воспользоваться мобильностью моих драгун и кирасир и перенести войну на территорию противника, с тем чтобы мыслей о наступлении у него и не возникало.

Какой же из двух вариантов выбрать? Так одно другому ведь нисколько не мешает?

Итак, первым делом, помимо письма королю Густаву Адольфу, пишем еще и краткую реляцию для генерала Якоба Понтусовича, как зовут его на русский манер. В оной реляции обрисовываем открывшиеся перспективы, сетуем на недостаток сил и тонко намекаем на возможность поделится трофеями и славой. Должно сработать.

Вторым – дав отдохнуть своей кавалерии, пойдем пошерстить западную Эстляндию. Черт, все-таки шесть сотен сабель маловато для такой экспедиции. Ну, елки-палки! Сам ведь Аникиту отпустил, ну вот где таких кадров найти, чтобы и в разведку, и в атаку? Хотя как это где? Во Пскове, конечно!

Жители древней республики и ее окрестностей уже слегка грабанули сопредельную территорию и должны войти во вкус. Ну, а если не вошли, что маловероятно, есть еще пленные казачки. Надеюсь, их еще горожане не удавили за прежние художества. Нет, ну правда, почему бы не использовать этих идейных борцов с чужой собственностью? Вояки из них, конечно, так себе, а вот для пограбить-разведать в самый раз! Короче, попытка не пытка, как говаривал Малюта Скуратов. Закладывайте лошадей! Со мной Клим, Лелик и Болик, Гротте командует гарнизоном. Ван Дейк занимается укреплениями. Ну, естественно, сотню драгун в охранение. Что, Болик как уехал за баронессой, так и не вернулся? Бог с ним, дело не терпит.

Вы ездили зимой на санях по льду Чудского озера? Многое потеряли. Лошади мерно идут крупной рысью. Полозья скрипят по искрящемуся на солнце снегу. Красота! Мы с Климом, запахнувшись совершенно безразмерной медвежьей дохой, сидим в возке и любуемся окружающими красотами. Следом Кароль верхом ведет наш эскорт – мог бы и с нами в возке, но сам не захотел. Старается всегда быть рядом со своими драгунами, хороший командир вырос из померанского паренька, которого я когда-то принял на службу. Боже, как давно это было! Дарловский замок, трагически погибший дядя, Агнесса. Марта. Черт возьми, ведь прошел год, а у меня нет никаких известий ни из Брауншвейга, ни из Дарлова. Как они там? Времена сейчас с точки зрения медицины совершенно дикие. Половина рожениц не переживает своих первых родов. Бр… нет, к черту такие мысли.

Ну, вот и Псков, по уговору с горожанами я не могу вводить туда войска, поэтому драгуны во главе с Каролем остаются за стеной в ближайшей деревне. Им туда доставят все необходимое. Мы же с Климом въезжаем в ворота и направляемся к местным шишкам. Правит городом земщина, горожане сами выбирают старост для каждого конца, их совет и является чем-то вроде правительства. Писаных законов вроде магдебургского права нет, но есть неписанные, но оттого не менее строго соблюдаемые обычаи. В общем и целом система вполне работоспособная и разумная.

Коротко обрисовываю местным ситуацию – дескать, нужны люди, а будет за это то-то и то-то. Мнутся. В принципе понятно, молодняк на тот берег по зипуны сходил, за старые обиды отомстил – и будя! Оно, конечно, можно и еще, но время неспокойное, того и гляди придется отбиваться от какого-нибудь супостата, так что вы бы, герцог-батюшка, сами, своими людишками управились. Вон они у вас какие бравые. А вот мысль отпустить со мной пленных казачков пришлась однозначно по вкусу. Правильно, чего их кормить, паразитов!

И вот передо мной давешние противники. Безоружные, худо одетые, отощать еще сильно не отощали, но глаза уже голодные.

– Слушайте меня, казаки! Не буду спрашивать, каким побытом вы у самозванца оказались, бо я не поп-батюшка. Если кому нравится в остроге сидеть и от голода зубами щелкать, ничего не имею против. Одначе ежели кто хочет еще поскакать на добром коне в чистом поле, да поиграть вострой сабелькой, то милости прошу ко мне. Будете служить мне верой и правдой – я вас за службу пожалую, а кончится война – отпущу с добычей на тихий Дон, или родной Днепр, или куда вам там надобно, в том крест целую.

Казаки угрюмо молчат, лишь один из них, с разорванным ухом (не иначе, серьгу вырвали мои орлы), подает голос.

– Уж больно ты мягко стелешь, князь! Да боюсь, жестко спать будет.

– Коли боишься – оставайся, мне трусов не надобно! – отвечаю казаку. – А кто не боится, айда со мною. Человек я хоть и знатный, но в обращении прост. Кто ослушается, получит плетей, кто в бою оплошает – головы лишится, ну а кто храбр и дело ратное знает, будет сыт, одет и добычей не обижен.

– Мы, княже, не в обиду будь сказано, люди вольные и плетей от катов по боярскому приказу не привыкли получать. И жить привыкли своим умом.

– Глупости ты говоришь, казак, в каком месте вы сейчас вольные? Али вокруг не острог? Али в этот острог вы не своим умом попали? А катов, или, как их у нас называют, профосов, у меня сроду не было. Я своих людей палаческим кнутом не позорю. Если кто провинился, то наказывают их свои же товарищи, с которыми завтра в бой идти. Малая вина – ратники твоего десятка тебя по паре раз лозою протянут, большая – всем полком выгладят. Так что думайте, да побыстрее, а то мне недосуг.

– Мы согласны, князь. Однако атаманов себе сами выбирать будем, и судить казаков будем своим судом и в том не уступим!

– Будь по-вашему, станичники, вы берете себе атамана, да есаула, да хорунжего. С ними я ряд заключу, и вы мне на том крест поцелуете. Только помните, что за ваши вины они в ответе будут.

На том и порешили. В тот же день уладив все формальности, казаки получили по упряжному коню, да по сабле с пикой. Не такие, конечно, добрые, как прежде, но, как говорится, чем богаты. Среди трофеев, захваченных в бою с самозванцем, было довольно много и луков со стрелами. Их казаки тоже получили назад. Обращаться с таким оружием немалая наука, ее с детства постигать нужно. Так я получил почти три сотни легкой конницы. Атаманом они выбрали того самого казака с разодранным ухом. Звали его Сулимом, а прозвище было Чеботарь. Отчего такое прозвище, я допытываться не стал – может, сапожничает человек в свободное от разбоя время. Забегая вперед, скажу, что если завербованные мною таким же образом люди Аникиты были чистым золотом, то эти далеко не так хороши. Вроде и те и другие из сторонников самозванца, попавших в плен, а вот поди же ты! Может, галерные весла на тех благотворно повлияли, а может, московские служилые люди, бывшие ядром моего прежнего отряда, изначально были более дисциплинированы и годились для рейтарского строя, кто знает. Впрочем, эти казаки мне были нужны для набега на Перновское воеводство и больше ни для чего, а с этим они хорошо справлялись.

Мы прошлись по западной Эстляндии огнем и мечом, разорив всю округу начисто. Бароны заперлись в своих замках и не казали из них носа, а чухонские деревни достались казакам и полной мерой изведали старинный принцип «горе побежденным». Моих людей, говоря по совести, тоже трудно было назвать ангелами. Победив в бою, они пользовались всеми привилегиями победителей – и грабили, и убивали тех, кто сопротивлялся, и бабы мимо них не прошли, всякое бывало. Но это была какая-то холодная, деловитая жестокость, а вот у этих казаков – нет. Любили, сукины дети, жилы потянуть, да поизмываться, если не могут чего-то забрать, то обязательно поломают или сожгут. Если попадется им девка… уж лучше бы не попадалась. Я до сего момента думал, что слова из старой казачьей песни «Привязали Галю до сосны косами» есть художественное преувеличение. Черта с два! Впрочем, что касается войны, то слова не скажу, дело свое знали. Когда войска в Пернове, устав от набегов, выступили против нас, донесли немедленно и, тут же прекратив на время все грабежи, собрались вместе и, кружа вокруг противника, докладывали о каждом его шаге.

Отряд перновского воеводы, вышедший против нас, состоял примерно из шести сотен наемных немецких пехотинцев, одной гусарской, одной панцирной и одной рейтарской хоругви. Плюс некоторое количество «пятигорцев» и казаков. Кроме того, в нем было примерно около трех сотен человек, собранных местными баронами, порядком утомленными нашими бесчинствами. Артиллерию они по снегу не потащили, обоз, правда, был по польскому обычаю достаточно громоздок. Я мог противопоставить им в открытом сражении тысячу пехотинцев и около восьмисот кавалеристов, включая драгун, кирасир и казаков. Была еще пришедшая нам на помощь ватага псковичей во главе со все тем же Кондратием.

Формально преимущество в людях было у нас, но польская кавалерия сейчас лучшая в Европе…

По уму, надо было закрыться в Дерпте и, тревожа осаждающих набегами, дожидаться сикурса от Делагарди. Согласно его письму на помощь выступил полковник Горн с почти пятитысячным отрядом. Однако я решил рискнуть и выступил навстречу вражескому войску. Хотя расстояние от Пернова до Дерпта относительно невелико, полякам оно малым не показалось. И днем и ночью казаки Чеботаря держали их в напряжении. Большого урона они не наносили, но в какой-то момент польский военачальник не выдержал и послал свои хоругви отогнать назойливого противника. Не было и мысли, что казаки выдержат в конном строю сосредоточенный удар польской кавалерии, посему, когда враг стал уходить, стараясь рассыпаться, поляки нисколько не насторожились и продолжали преследование, пока не нарвались на сосредоточенные залпы спешенных драгун. Несколько смешавшись и отхлынув, они споро перестроились и попытались атаковать мою ездящую пехоту, но неожиданно наткнулись на заграждения в виде рогаток и испанских козлов, установленных ватажниками Кондрата. Атака вновь захлебнулась, и польские хоругви, теряя людей, откатились. Через пару часов к кавалеристам на помощь подошла пехота, и пикинеры пошли вперед, разбирая завалы. Когда путь был очищен, поляки опять атаковали, но драгуны, не принимая боя, вскочили в седло и отступили. Люди Кондратия ушли еще раньше, растворившись в окрестных лесах. Разозленные донельзя ляхи упорно преследовали нас, пока не вышли под таранный удар эскадрона кирасир. Непонятно откуда взявшиеся казаки тут же атаковали польскую хоругвь с флангов, а вновь спешенные драгуны поддержали их атаку огнем. От окончательного разгрома передовой польский отряд спас приход остальной польской кавалерии, однако первый день боев дорого обошелся нашим врагам. По моим подсчетам, их потери составили не меньше двух сотен кавалеристов. Хотя тут как считать. Сами поляки и литвины (а воюем мы сейчас как раз с литвинами) считают в войске только благородных шляхтичей. То, что за каждым идет от трех до пяти вооруженных почтовых (а бывает и больше), вроде как и не в счет. А еще вооруженная челядь да прочие. Вот так у них и получается, что сотня шляхтичей побеждает в открытом бою пехотный полк, а то, что по факту у поляков людей ничуть не меньше, чем в том полку, это никому не интересно. Что, впрочем, совершенно не отменяет доблести польской кавалерии.

На следующий день поляки продолжили движение, стараясь не обращать внимания на наскоки казаков. Те, в свою очередь, тоже на рожон не лезли, однако и в покое не оставляли. Так с боями польское войско продвигалось вперед, пока не достигло Дерпта. Похоже, польский воевода посчитал мою нынешнюю кампанию очередным набегом и всерьез надеялся, что как только он появится у стен замка, мы отступим к Пскову. Увы, тем горше было его разочарование: при появлении войска я встретил его, выстроив большую часть своего отряда перед стенами Дерпта. Всего в строю было порядка восьмисот мушкетеров, остальные оставались в замке в качестве резерва. Строй пехоты был защищен рогатками, и между ротами были расположены пушки, установленные для удобства на санях. Кавалерию я отвел в тыл, но так, чтобы она могла при нужде поддержать пехоту, а казаки Сулима и вовсе отошли в лес, имея приказ тревожить противника по ночам и атаковать при всяком удобном случае.

Перновский воевода, оглядев мой строй и убедившись, что противостоящий ему отряд серьезно уступает в численности его воинству, послал в бой свою хотя и поредевшую, но еще довольно многочисленную кавалерию. Та яростно атаковала наш строй, но, не выдержав ружейно-артиллерийского огня, откатилась, ожидая, очевидно, что я пошлю своих людей в контратаку. Нет, ребята, я вполне изучил польскую тактику и на притворное отступление не поведусь.

Убедившись, что наш строй остался недвижим, польский военачальник также ввел в бой пехоту, однако грозно ощетинившимся пиками терциям не суждено было сегодня добиться успеха. И после того как мы серьезно проредили их ряды пулями и картечью, они отступили.

Ляхи больше не стали испытывать судьбу и отступили в свой лагерь.

Ну что же, и нам пора.

Дождавшись когда мои доблестные мекленбуржцы стройными колоннами войдут в ворота, я последовал за ними. На сегодня все, можно и отдохнуть. Дома меня ждала горячая ванна и прекрасный стол с хорошей компанией. Да-да, вы не ошиблись, когда я, приведя себя в порядок, появился в обеденном зале, меня, помимо обычной компании моих офицеров, встретили глубокими реверансами местные дамы. Вдовствующая баронесса фон Фитингоф любезно приняла мое приглашение и приперлась в славный город Дерпт в сопровождении дочери, еще одной племянницы, компаньонки и целого штата слуг. Так что помимо Агнешки, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор, мы имеем удовольствие наблюдать еще четырех дам. Мои офицеры в полном восторге. Болик, правда, остался под действием чар юной пани Агнешки и всякую свободную минуту говорил только о ней, чем, по совести говоря, успел утомить. Кароль и Рутгер ван Дейк никак не могли решить, кто им больше нравится – вторая племянница фройляйн Ирма фон Тизенгаузен или компаньонка фройляйн Анна. Надеюсь, до дуэли у них не дойдет. А ведь есть еще и дочка баронессы, юная Аврора, правда, она еще младше Агнешки, но глазками уже стреляет, чертовка. Не постигаю, зачем баронесса притащила в наш лисятник столько курочек, хотя кто знает, может, ей их кормить дома нечем?

Как бы то ни было, мы сидели за богато накрытым столом и вели светские разговоры, словно и не было вокруг никакой войны и не гремели мушкеты, не лязгали сабли. Впрочем, баронессе, казалось, нет никакого дела до неудач поляков, а юные красотки, купающиеся в мужском внимании, слишком легкомысленны, чтобы обращать внимание на подобные пустяки. Только пан Теодор несколько мрачен. Он наблюдал со стены за тем, как проходил бой, и теперь пребывал в меланхолии.

После ужина мы перешли в каминный зал, мы с паном Теодором и баронессой заняли один угол и вели светскую беседу, поглядывая на некое подобие дивана, где расселись наши красавицы. Вокруг них ужами вились мои офицеры, пытаясь обратить на себя внимание девиц. Те, жеманничая и хихикая, стреляли глазками. Наконец девушки заявили, что им ужасно скучно и они непременно желают музыки. Увы, с музыкой совсем плохо – если в хозяйстве пана Теодора и были музыканты, то штурма они не пережили. Мои ребята недурно стреляют, прекрасно фехтуют и знают много чего необходимого на войне, но вот музыка – это не их конек. Ну что же с вами делать! Не барабанщиков же звать?

Приказал принести мне мою гитару и, сделав перебор по струнам, начал напевать. Мои современники из прошлой жизни, возможно, опознали бы в этом произведении песню из фильма про гардемаринов, исполняемую Михаилом Боярским. Впрочем, на немецком в ней мало что осталось от оригинала, разве что «лантен ланфра» и «лантатита». Ну и мелодия похожа. Но дамам нравилось, и они шумно выражали свой восторг.

После окончания музыкального вечера дамы отправились по своим апартаментам. Все девицы помещались в одной большой комнате, чисто условно разделенной ширмами на несколько закутков. Очевидно, это сделано, чтобы легче было охранять их нравственность. Баронесса занимала комнату рядом, а в коридоре, запираемом на ночь, ночевали служанки. Впрочем, в комнату баронессы был еще один вход, о котором мало кто знал. Я нашел его совершенно случайно, когда после взятия Дерпта мы искали возможные места хранения ценностей. Спрятанных ценностей так и не нашли. К сожалению, любезнейший пан Теодор оказался человеком честным и ничего не скопил на черный день, управляя покоренной провинцией, а городскую казну мы проредили еще в прошлый набег. В том, что фрау фон Фитингоф разместили именно в этой комнате, моей вины тоже не было, так уж получилось. Я, кстати, когда она приехала, вообще во Пскове был. Честно говоря, я представлял себе тетушку прелестной пани Агнешки этакой старой грымзой, красота и молодость которой давно миновали и которая будет всем выедать мозг своими нравоучениями. В реальности же баронесса оказалась весьма приятной и ухоженной дамой на вид лет тридцати с небольшим, не больше. К тому же с авантюрной жилкой и неплохим чувством юмора. Ну как тут было устоять?

Когда я появился перед приготовившейся ко сну и отпустившей служанку баронессой, пройдя этим ходом, она сначала слегка опешила, но тут же взяла себя в руки. Самообладания ей было не занимать. Насмешливо глядя на меня, она громко произнесла:

– Какая честь, ваше королевское высочество! Вы пришли пожелать нам спокойной ночи?

– Да, мадам, есть у меня такая привычка – рассказывать сказки на ночь прекрасным дамам.

– Как мило, вы не только певец, но и рассказчик? Да вы просто кладезь талантов! И кого же из моих подопечных вы собрались порадовать сказкой?

– Помилуйте, баронесса, но те сказки и поучительные истории, которые я обычно рассказываю женщинам, далеко не всегда предназначены для ушей столь юных фройляйн.

– Какая щепетильность! И кому же вы собрались рассказать вашу историю?

– Мадам, а вы в этом качестве чем плохи?

– Да вы, сударь, наглец!

– Не без этого. Однако вы знали о моей репутации, когда согласились прибыть в Дерпт. Мало того – вы взяли с собой свою дочь, компаньонку и еще одну племянницу. И вот всей этой компанией вы заявились в логово мекленбургского дракона. Кого вы собирались скормить дракону первой?

– Не понимаю, о чем вы!

– Да ладно! Вот совсем не понимаете?

– Послушайте, вы, великий герцог! Ваши войска дважды разорили эту округу, мои имения в совершенном упадке. Если бы речь шла только обо мне, то пусть. Я могу быть весьма непритязательна, но на мне дочь, племянницы, Анна наконец! Да, у вас репутация повесы, но вы рыцарь, вы женаты, и не на ком-нибудь, а на дочери и сестре короля. Да, я рисковала, но был ли у меня другой выход?

– Ваши доводы мне кажутся основательными, сударыня, и я отдаю должное вам и вашему характеру. Однако я здесь не за этим. Мы уже выяснили, что я не собираюсь покушаться на честь девушек, находящихся на вашем попечении, не так ли?

– И на чью же честь вы собрались покуситься? Служанок?

– Фи! Вы бы еще конюха предложили.

Так, фехтуя словами, словно клинками, мы и оказались в одной постели. Это была не страсть, не любовь, не секс. Это было продолжение схватки, только иным способом. И я совсем не уверен, что победил в ней, – впрочем, нельзя сказать, и что проиграл.

Осада польскими войсками Дерпта не была плотной, ватажники Кондратия регулярно передавали мне сведения об осаждающих. А вот от казаков Сулима никаких вестей не было, и это меня несколько тревожило. Как я и предполагал, без осадной артиллерии и достаточного количества пехоты поляки штурмовать город не стали. А такая неплотная осада среди зимы скорее опасна самим осаждающим. По прошествии нескольких дней, когда значительная часть польского воинства рассыпалась по окрестностям, рыская в поисках провианта, мы предприняли вылазку.

Едва ночь покрыла землю, мои драгуны вышли из ворот. Чтобы не выдать себя стуком по промерзшей земле, копыта коней были обернуты тряпками. При слабом свете звезд и луны мы подкрадывались к вражескому лагерю по скрипящему под ногами снегу. Вот показались крепко сцепленные между собой возы, составлявшие внешнюю ограду польского стана. За ними виднелись караульные, греющиеся у костров. Чтобы двигаться дальше, надо бы снять их по-тихому, но кремневые ружья тихим боем похвастаться не могли. Глушители изобрести, что ли? Но вот беда – я довольно плохо представляю их устройство. Однако я предвидел такую надобность и приказал, чтобы Кондратий привел своих ватажников, многие из которых были вооружены самострелами и луками. А вот и он, только почему один?

– Княже, беда! – прошептал мне подошедший атаман. – Сулим сговорился с поляками и измену готовит.

– Да ты в уме ли? – воскликнул я. – Он столько разору принес ляхам, нешто они могли сговориться?

– Ой, княже, земли сии не ляшские, и им до них мало дела, да и сами что ляхи, что литвины – разбойники не из последних. Ворон ворону глаз не выклюет, а супротив казаков казаками воевать – это все одно что землю волком орать. Не будет с того толку!

Решение надо было принимать быстро, и я дал команду к отходу. Мои драгуны дисциплинировано развернулись и с максимально возможной поспешностью стали возвращаться к коноводам.

Быстро разобрав лошадей и вскочив седла, мы двинулись прочь от вражеского стана по своим следам. Но едва мы отошли на милю, наткнулись на идущих по нашим следам казаков Сулима. Негодяй все рассчитал: чего выслеживать нас в незнакомом зимнем лесу, если можно, пройдя по вытоптанному нами снегу, безошибочно выйти на нас и атаковать, когда на весь ночной лес станут раздаваться звуки боя. Но тут предателям не повезло: наткнувшихся на нас следопытов взяли в сабли, а в следовавших за ними остальных разбойников хлестнул залп. Теперь надо поторапливаться, пока на поднятый нами шум не сбежались переполошенные поляки.

Дробно стучат копыта по насту, мелькают деревья, и всадники, пригнувшись от хлещущих их веток, погоняют своих лошадей. Похоже, мы рано списали со счетов казаков Сулима. Оправившись от первой неудачи, они бросились за нами в погоню, снедаемые жаждой мести. Какое-то время мы шли почти на равных, наши лошади были лучше, а казачьи легче. Но скоро расстояние стало понемногу сокращаться, и стало понятно, что боя не избежать. Ко мне подскакал Кароль и закричал, стараясь быть громче окружающего нас бедлама:

– Мой герцог, вам надо уходить!

– Нет! – отвечал я ему. – Надо развернутся и ударить по этим висельникам, пока они не догнали и не повыбивали нас из седел по одному.

– Мой герцог, мы не успеем. Нам негде развернуться в этом проклятом месте, да и они не дадут нам на это времени. Ради всего святого уходите!

С этими словами он хлестнул мою лошадь нагайкой и, разворачивая коня, еще раз прокричал «Уходите!».

Лошадь понесла, а за мной, не снижая аллюра, двигались остальные. Лишь Кароль и несколько солдат из его взвода остались прикрывать наш отход, и я слышал, как за нашими спинами гремят выстрелы. Когда я справился с лошадью, основная часть казаков, отвлеченная прикрывающими наш отход солдатами фон Гершова, уже отстала. Оглянувшись и посмотрев на оставшихся драгун, я скомандовал разворот и повел их на выручку Каролю. Что же, Сулим хотел подловить нас неготовыми к его атаке – теперь посмотрим, как ему понравится наш атакующий строй.

Первыми под удар попали казаки, продолжавшие преследование, они явно не ожидали, что мы сможем перестроиться на ходу и атаковать их. Часть из них заплатила за эту ошибку своими жизнями, другим достало сообразительности или везения уйти в сторону, а мы продолжили нашу атаку. Теперь роли поменялись: преследуемые из жертв на ходу обратились в хищников и были готовы яростно рвать своих врагов. Казаки Сулима, плотно окружившие моих спешенных драгун, не ожидали такого удара, однако встретили нас с не меньшей отвагой. Дико ржали лошади, звонко звенели казачьи сабли о драгунские палаши, яростно кричали атакующие и жалобно стонали умирающие. И лишь безмолвная луна – волчье солнышко, – радостно предчувствующая кровь, освещала весь этот ужас.

А вот и Сулим, окруженный своими сообщниками, пытается командовать в окружающей кутерьме. Не твой сегодня день, парень! Пришпорив лошадь, я бросаюсь на него. Заметившие мое нападение казаки пытаются перехватить меня, но не сегодня! Сегодня меня не остановить – пригнувшись, я пролетаю мимо них, разряжая свои допельфастеры на ходу. И вот мы один на один, как в старых добрых рыцарских романах. Мои пистолеты уже в седельных кобурах-ольстрах, и я тяну из ножен шпагу.

– Komm, Schweine¹! – почти шепчу я ему. – Иди сюда, зараза.

# # 1 Подойди, свинья (нем.).

Тот в ответ скалит зубы и тянет из-за кушака пистолет. Все, что я успеваю, – это поднять лошадь на дыбы. Звучит выстрел, и мы падаем. Я пытаюсь выскочить из седла, но тщетно, моя левая нога остается придавленной лошадиной тушей. Сулим, глядя на меня, улыбается так, что кровь стынет в жилах, и, легко спрыгивая с коня, подходит ко мне, на ходу доставляя саблю.

– Ну, вот и свиделись, князь! – говорит он, весело улыбаясь во весь щербатый рот.

– Дурак ты, Сулим, – отвечаю я ему. – Ушел бы сразу – может, и пожил бы еще.

– А что так?

– Да уж я-то почем знаю, видать, тятька с мамкой тебя таким уродили!

У всех рейтар у луки седла, как минимум, две кобуры-ольстры для пистолетов. У драгун одна для ружья. Ну, а ваш покорный слуга имеет и то, и это. Поскольку моя многострадальная кобыла упала на левый бок, то притороченная справа кавалерийская аркебуза мне вполне доступна. Чем хорош колесцовый замок – так это тем, что его не надо взводить. Щелчок – и освободившееся колесико начинает высекать искру, воспламеняя запал. Казак пытается отпрыгнуть, но… не сегодня.

Кое-как высвободившись из-под спасшего мне жизнь своей гибелью животного, ковыляю, опираясь на аркебузу, к казаку. Нет, с такими дырками в боку люди не живут. А вот мне надо выбираться. Только пистолеты перезаряжу.

В этом мое отличие от нынешних современников: тот же Сулим, ну или хоть Лелик, не заморачиваясь поймали бы ближайшего коня, потерявшего всадника, – и айда. Я же хоть конным, хоть пешим чувствую себя совершенно некомфортно, если при мне нет моих старых добрых заряженных допельфастеров. Шпага – она, конечно, тоже важна, но пусть пока побудет в ножнах. А я, зарядив пистолеты и держа аркебузу наперевес, ищу Кароля. Вот и он, отмахивается шпагой от наседающих на него казаков. Причем один из нападающих вооружен луком и прилаживает к нему стрелу. Однако его товарищи, скачущие вокруг старшего фон Гершова, как собаки вокруг медведя, пока не дают ему прицелиться. Но это не будет продолжаться вечно, и я, приложившись к своему ружью, стреляю. Выстрел сгибает лучника пополам, а остальные казаки бросаются врассыпную. Лелик, зажимая рукой рану в боку, смотрит на меня во все глаза и срывающимся голосом произносит:

– Вам не следовало возвращаться, ваше высочество!

– И позволить этим висельникам убить тебя? Не сегодня, друг мой, не сегодня!

Наша атака развеяла казаков, и бой на какое-то время стих. Ловим лошадей, собираем раненых и оружие.

– Ваше высочество. вам надо уходить, держу пари, что поляки уже ищут нас, – вновь подает голос Лелик.

– Хочешь разорить меня, мошенник? – смеюсь я. – Конечно ищут, и я не собираюсь им помогать.

– А где мой брат, ваше высочество?

– Болеслав? А ты как думаешь? Нет, нет, он не погиб! Я послал его за подмогой, так что еще ничего не кончено. Ну, все, драгуны, на конь!

Ночь – не самое подходящее время, чтобы искать нас в зимнем лесу, так что наши враги, скорее всего, ждали нас у ворот замка. Ничего не имею против, пусть ждут. Вот если не дождутся, тогда будут искать и без проблем найдут. Следы на снегу для таких опытных вояк – что раскрытая книга для нотариуса.

Мы подошли к Дерпту, когда уже рассвело. Перед воротами гарцевала гусарская хоругвь, держась, впрочем, на изрядном расстоянии. В зрительную трубу я разглядел несколько конских и человеческих трупов на снегу. Очевидно, поляки имели неосторожность приблизиться на пушечный выстрел и Клим не оплошал. Вот вроде мелочь, а приятно! Гремели барабаны, и из ворот выходили мушкетеры, тут же строясь в каре.

– Ваше высочество, если вы сейчас атакуете, то пробьетесь в крепость, – опять подал голос Кароль. – А мы вас прикроем.

– Бросить раненых? Черта с два, дружище, мы сегодня либо все спасемся, либо все пропадем. Однако думаю, первое вероятнее.

Через несколько минут мы начали движение. Сначала небольшое охранение, потом основная часть с ранеными. Между ними и польскими гусарами был я с полусотней драбантов, прикрывая отход. Выдержать атаку польских гусар мы не могли, но у меня был сюрприз для них. Чтобы нанести осаждающим как можно больше урона, я приказал взять с собой в ночную вылазку все оставшиеся к тому времени гренады¹. Всего около трех десятков. Из-за предательства казаков Сулима нападение не состоялось, но гренады никуда не делись. Так что теперь это наш единственный шанс.

# # 1 Тогдашнее название гранат.

Завидев нас, польские кавалеристы радостно загомонили и тут же стали строиться для атаки. Наши в Дерпте тоже не зевали, и на помощь двинулись выехавшие после мушкетеров кирасиры. Беда лишь в том, что поляки были гораздо ближе, и пока мы получим помощь, они втопчут нас в это заснеженное поле копытами своих коней.

Вот построившиеся гусары приближаются к нам сначала шагом, потом постепенно разгоняются, переводя коней в рысь. Под скупыми лучами утреннего зимнего солнца сияют их начищенные доспехи. Я внутренне морщусь от этого зрелища. ибо, побывав рейтаром, привык к вороненым латам и считаю блестящие доспехи гусар сущим пижонством.

– Зажечь факелы! – командую я драгунам. – Сегодня кое-кто все-таки отведает наших пирожков!

Мои драгуны усмехаются, но как-то без энтузиазма. Надо бы их подбодрить, и я, всматриваясь в лица подчиненных, стараюсь вспомнить каждого из них.

– Капрал Михал, мы ведь с тобой с самого Дарлова, не так ли?

– Точно, ваше высочество, еще с пиратами дрались на «Марте», – отвечает здоровяк, довольный, что я его вспомнил.

– Ну, вот видишь, нас тогда и полтора десятка не было против полусотни, а где они, те пираты? – подхватываю я. – А ты, Фриц? Это ведь ты, едва я тебя нанял в Гюстрове, залез на герцогскую кухню и украл курицу, которую жарили для стола покойной теперь герцогини Маргариты Елизаветы? Да-да, я всегда знал, что это ты, но не выдавать же на расправу такого бравого парня! К тому же моя кузина была редкостной стервой, упокой господи ее душу!

Мои драбанты повеселели, послышались смешки и шутки. Это хорошо, угрюмые люди плохо воюют, это я знаю точно. Тем временем гусары приближаются к нам, разогнав коней в галоп. Колышутся на ветру крылья, и летят комья снега из-под копыт. Кажется, на нас летит огромный тысячеглавый дракон, вот он выпустил когти страшных гусарских пик, чтобы рвать наши бренные тела, вот глаза слепит чешуя лат, а из сотен глоток вырывается жуткий вой. Но уже зажжены фитили гренад, и перед самым носом поляков мы раздаемся в стороны, закидав их строй «железными яблоками из чертова сада», как называют их иногда мои солдаты. У нас был один-единственный шанс из тысячи, но он сработал. Гори фитили гренад чуть дольше или меньше, и начни они разрываться раньше или позже, такого эффекта не случилось бы. Но все произошло как нельзя лучше, взрывы стали греметь в самой гуще атакующей польской кавалерии. Испуганные лошади взвивались на дыбы, сбрасывая всадников. Те падали под копыта, погибая или калечась, некоторым, впрочем, удавалось удержаться в седлах но наступательный порыв хоругви был потерян. Мы же уходим, пустив своих коней вскачь, сбивая выстрелами немногих выскочивших из этой ужасной мясорубки.

Первая атака отбита, а на вторую у польского воеводы нет времени, ибо наши кирасиры уже рядом и выдержать их атаку расстроенным рядам польских кавалеристов вряд ли удастся.

Кажется, и на этот раз меня пронесло. В крепости нас встречает улыбающийся во все зубы Гротте.

– Ваше высочество! Если бы я не относился к вам с таким почтением, я бы сказал, что вы, мой герцог, самый везучий сукин сын из всех, кого я видел!

– Спасибо, Хайнц, я тоже рад тебя видеть. Когда все это закончится, напомни мне, пожалуйста, чтобы я никогда так больше не делал.

– Конечно, мой герцог! Можете на меня рассчитывать!

Откуда не возьмись, как черт из табакерки, выскакивает Ван Дейк.

– Ну почему все едут учиться военному делу к нам в Голландию? – патетически восклицает он. – Нигде в нашей благословленной родине нет такого невероятного человека, как вы! Вот у кого надо учиться военным хитростям и тактике.

– Оставь свою лесть, Рутгер, придворный из тебя никакой, не знаешь ты этого ремесла. Но за добрые слова спасибо, а где этот старый мошенник Рюмме? Почему я его не вижу?

– О, мой герцог, он все утро весьма дельно стрелял из пушек по полякам, имевшим глупость подойти слишком близко, а как только увидел, что вы вне опасности, бросился в кирху возносить хвалу господу. При этом почему-то не в лютеранскую, а в православную, в Юрьевском пригороде.

– Вот как? Наш друг, видимо, сильно переживал, раз так перепутал.

Все, хватит с меня на сегодня, никаких сабельных сшибок и перестрелок, возвращаюсь под защиту стен. Буду в полной безопасности крутить врагу дули со стен. А это еще что такое?

Из-за стены слышен горн, вызывающий нас на переговоры.

Быстро поднявшись в башню и выглянув в бойницу, я увидел разодетого шляхтича в сопровождении богато одетых слуг, один из которых держал белый флаг, а другой трубил в горн.

– Что вы так шумите! – закричал я полякам во все горло. – Да еще в такую рань: тут, может, люди спят еще, а вы трубите в вашу глупую дудку.

Шляхтич, похоже, слегка растерялся от несуразности моих слов, но затем взял себя в руки и стал отвечать:

– Я – хорунжий панцирной хоругви перновского каштеляна пана Петра Стабровского! Меня зовут Мацей Волович, шляхтич герба «Богория».

– Весьма рад знакомству, пан Мацей! – отвечал я ему. – Но я все же не понимаю – зачем вы так шумите?

– Пан каштелян послал меня с посланием к пану герцогу… А вы кто такой, черт вас дери?!

– Что же, поручение пана каштеляна – это веская причина, а что же он сам не приехал?

– Езус Мария! – стал терять терпение пан хорунжий. – Да кто вы такой, чтобы говорить такие вещи! Сообщите же о моем прибытии пану герцогу.

– Что вы так нервничаете, пан Мацей? Нет никакой нужды никому ни о чем сообщать. Я вас и так выслушаю, так что выкладывайте, какого нечистого надобно пану каштеляну от моей скромной персоны.

– Матка боска! Так вы и есть пан герцог, а я-то подумал, что говорю с кем-то из его рейтаров. Пан герцог, у меня к вам послание от пана каштеляна, уж будьте любезны, примите его.

– Да запросто! Эй, вы там, внизу, ну-ка примите письмо у посланника! А может, вы, пан хорунжий, хотите попользоваться моим гостеприимством? Так заходите вместе с письмом, подождете, пока я ответ напишу.

– О, благодарю, ваше королевское высочество, за приглашение, но у меня нет приказа дожидаться ответа, так что я вынужден отклонить ваше любезное приглашение.

– Как хотите, пан Мацей.

Стражники подали мне письмо, и я смог отправиться домой. «Наконец-то отдых после тяжкого труда», – подумал было я, но, увы, проблемы только начинались.

Едва я переступил порог воеводской резиденции в замке, на моей шее повисла юная пани Агнешка Карнковская и стала осыпать мое лицо поцелуями, захлебываясь слезами и причитая при этом:

– Вы живы! Слава всевышнему, с вами все в порядке! Я бы умерла, если бы с вами что-то случилось.

Встречавшие меня прочие дамы во главе с баронессой фон Фитингоф, а также пан Теодор застыли от увиденной картины, как громом пораженные. Я тоже находился в состоянии полной прострации и не сразу догадался снять с себя плачущую девушку. Наконец тишина стала просто гнетущей, и я не нашелся ничего лучше, как сказать:

– Дитя мое, а вы часом меня с паном Болеславом не перепутали? Если что, он тоже жив, хотя и с трудом избежал гибели сегодняшней ночью.

Агнешка немного отпрянула от меня и застыла, как изваяние. В ее широко распахнутых глазах подобно брильянтам сверкали слезы, а губы дрожали, но при всем при этом она была прекрасна, как никогда.

– Я перепутала вас? Да я скорее умру, чем променяю вас даже на сто каких-то панов Болеславов. Я не знаю никакого Болеслава. В моем сердце только вы, и больше нет никого. Вы воздух, которым я дышу, вода, которую я пью, вами одним я живу. Вы утром посмотрите на меня – и я могу жить весь день в надежде, что удостоюсь вашего взгляда вечером. А если бы вы не вернулись сегодня утром, то видит пресвятая дева, я бы не стала жить!

Медленно я развел ее руки и, оборотившись к баронессе, произнес ледяным тоном:

– Мадам, отведите вашу подопечную в ее комнату. Она определенно нездорова.

Потом перевел взгляд на воеводу и так же сухо сказал ему.

– Пан Теодор, я теперь занят, но нам необходимо обсудить некоторые вопросы, давайте сделаем это после обеда.

После чего я решительно отправился в сторону своих покоев и, лишь выходя, обернулся. Дамы хлопотали подле Агнешки, пан Теодор суетился рядом, хлопая выпученными глазами, и лишь бедняга Болеслав стоял бледный, как смерть. На мгновение наши глаза встретились, я хотел его окликнуть, но Болик вздрогнул, будто увидел прокаженного, и бросился вон.

Вот что ты будешь делать. Все зло от баб – и без них никуда!

Кликнув слуг, я умылся и переоделся. После бессонной ночи надо бы поспать, но последние события выбили сон из головы напрочь. Усевшись в кресло подле растопленного камина, я некоторое время бездумно смотрел на огонь, голова была совершенно пуста. Машинально перебирал руками лежащие на столе вперемежку писчие принадлежности, книги и документы. Наткнувшись на какой-то свиток, я некоторое время недоуменно смотрел на него, пока не понял что это письмо, переданное мне Воловичем от перновского каштеляна. Интересно, когда он успел его написать? Что же пишет мне радный и зацный пан? Хм, похоже, писалась сия эпистола на ходу, строчки не слишком ровны, что для помешанных на каллиграфии нынешних писцов недопустимо. Мой титул, впрочем, написан четко и без сокращений. Это важно, время такое, что ошибка в титуле считается не меньшим оскорблением, чем пощечина. Пощечина что, схватились за шпаги, позвенели, кто-то кого-то заколол – и дело с концом. А титул дело такое – его предки зарабатывали, поливая реками крови, своей и чужой, тут спускать никак нельзя. Дальше шло собственно дело. Пан каштелян предлагал мне свободный выход из крепости со всем войском и имуществом (читай, награбленным). Подробности беспрепятственного выхода пан Петр Стабровский предлагал обсудить при личной встрече, оставаясь за сим преданным слугой моего королевского высочества и прочая, и прочая. Первым побуждением было послать пана каштеляна куда-нибудь далеко и надолго. Не в том он положении был, чтобы делать мне такие предложения, но, поразмыслив, я решил не пороть горячку и предварительно собрать офицеров на совет.

Надо сказать, советовался я с соратниками не так чтобы часто. Обычно все важные решения я принимал самостоятельно, а советы если и случались, то по поводу раздела добычи, награждения отличившихся и тому подобного. Собрались мы перед обедом. Мы – это Гротте, Кароль и Клим с Ван Дейком. Я прочитал им послание поляков и спросил, что они думают по этому поводу. Первому следовало высказываться самому младшему, но Болеслава не было, и начал Гротте.

– Ваше королевское высочество! Мы находимся под защитой укреплений, у нас есть теплые дома и довольно припасов. Последняя вылазка, несмотря на неудачу, не произвела на наших солдат неблагоприятного впечатления. Напротив, все славят ваш военный гений и удачливость и готовы идти в бой. Ко всему прочему ожидается прибытие подкреплений. Когда полковник Горн приведет свои войска, можно будет перейти в наступление. Так что если у вас нет иных планов, то я полагаю, надо остаться в крепости и наблюдать, как поляки в чистом поле морозят свои задницы! – Проговорив все это, мой оберст-лейтенант оглушительно захохотал.

Ван Дейк высказался в том же духе, хотя и несколько осторожнее. По его словам, польская осада не будет иметь успеха, если литовский гетман не пришлет им подкреплений и пушек.

– Ходкевич сейчас занят походом на Москву вместе с королем Сигизмундом, – задумчиво проговорил я в ответ. – Вряд ли у него есть сейчас свободные силы на это.

Кароль фон Гершов был, как всегда, лаконичен: «Как прикажет ваше высочество». Последним высказался Клим.

– Сил у поляков мало, на приступ они не пойдут, а коли пойдут, то кровью умоются. Только на что мы этот поход затеяли? Если Эстляндию брать под руку его христианнейшего величества короля Густава Адольфа – это одно, а если просто погулять-пограбить, то совсем иное. Потому я так полагаю, коли воевать Эстляндию дальше, так надо ждать Горна. Только вот человек он как есть каверзный и неверный. А ну как не дождемся? В таком разе чего бы и не уйти с честью, взяв добычу? Славы нашей от того не убудет, потерь же куда меньше.

– Я понял вас, господа! – отвечал я своему импровизированному штабу. – Сделаем так: свяжемся сегодня же с Кондратом – пусть узнает, где Горн с подкреплениями, а до той поры будем вести с паном каштеляном переговоры. Ну, если все всем ясно, то не вижу повода не выпить! Пойдемте, господа, отобедаем чем бог послал.

Выходя из кабинета, я наклонился к Каролю и тихонько спросил его:

– Как там Болик?

Тот в ответ неопределенно пожал плечами – дескать, страдает. Ну, что тут-то поделаешь? Любовь, как говорится, зла.

Обычно наши обеды проходили довольно весело. После прибытия дам, украсивших наши будни, даже старый грубиян Гротте стал принаряжаться к обеду и пытался вести светские беседы. Но в этот раз, увы, мы сидели так, будто кто-то умер. Дамы с постными лицами, пан Теодор и вовсе будто аршин проглотил. Мои офицеры тоже помалкивали и с небывалой скромностью ковырялись вилками в поданных блюдах. Ко мне, впрочем, это не относилось. Ночная прогулка с перестрелкой возбудили мой аппетит. Выходка панны Агнешки несколько выбила меня из привычной колеи, но к обеду все вернулось на круги своя. Я с удовольствием отведал все блюда, воздал должное немногим уцелевшим винам из погребов пана воеводы и, утолив голод, находился в самом прекрасном расположении духа.

– Господа, отчего вы не пьете? Вино, право же, недурно! И дамам налейте, а то у них вид кислый да бледный, можно подумать, что их не вином, а уксусом поят.

Гротте и Ван Дейк не замедлили согласиться со мной. Лелик также наполнил свой кубок, а вот пан Теодор сделал такой вид, будто у него несварение. Баронесса тоже отказалась, а вслед за нею и ее подопечные.

– Если позволит ваше королевское высочество, мы удалимся. День сегодня был крайне утомительным, – заявила госпожа фон Фитингоф.

– Как вам будет угодно, милые дамы, – не переча, отозвался я.

Дамы немедля поднялись и, как по команде сделав книксен, удалились. На лицах девушек застыло выражение: «Как вы можете быть так жестоки!» Могу, красавицы, я еще и не такое могу.

– Ну что же, господа! – обратился я к оставшимся. – Дамы нас покинули, но мы все же давайте выпьем за них. Ибо нам, в сущности, все равно, а им должно быть приятно! Если у кого есть неотложные дела – не задерживаю. Пан Теодор, нам надобно поговорить, пойдемте в кабинет. Ты чего-то хотел, Кароль?

Старший фон Гершов смотрел на меня с таким видом, что не заметить его было невозможно.

– Ваше высочество, надеюсь, вы не прогневались на моего брата? – прошептал он мне, подойдя как можно ближе.

– Что за вздор ты мне говоришь, Лелик? – так же тихо отвечал я ему. – В этом мире для меня очень мало людей ближе, чем вы с братом. И нужна очень веская причина, чтобы я на вас прогневался. И эта глупая паненка уж точно на нее не тянет. Вы с покойным Мэнни для меня как братья, поэтому успокой ради всех святых Болика. Ну-ну, ступай.

Оставшись с воеводой наедине, я некоторое время молчал, глядя на скорбное лицо пана Теодора. Наконец, когда молчание стало совершенно тягостным, воевода заговорил.

– Вы хотели поговорить пан герцог?

– Да, я полагаю это необходимым. Любезнейший пан Карнковский, я очень рад обществу вас и вашей очаровательной дочери, и мне будет крайне печально расстаться с вами, однако обстоятельства таковы, что я имею крайнюю нужду в деньгах. Вы как-то просили меня назначить выкуп за вас и вашу дочь, обязуясь выплатить его со всей возможной поспешностью, не так ли? – Дождавшись утвердительного кивка собеседника, я продолжил: – Я решил исполнить вашу просьбу и полагаю достойной сумму в сто золотых венецианских цехинов. Что скажете, пан?

– Сто цехинов? – пробормотал пан Теодор. – Это на злотые будет…

– Вы меня не поняли, пан воевода! Я не желаю ни злотых, ни талеров, ни московских рублей. Я хочу непременно сто венецианских цехинов.

– Боже, но где же я их возьму? Во всей Литве у всех жидов может не сыскаться сотни таких редких монет!

– Что за беда? Поезжайте в Краков, в Варшаву, да хоть в саму Венецию.

– Но моя дочь!

– А что ваша дочь? Возьмите панну Агнешку с собой, девочке будет полезно повидать мир.

Дерптский воевода смотрел на меня во все глаза, стараясь уразуметь, чего мне от него нужно. Наконец в его глазах появился проблеск понимания.

– А моя свояченица с дочерью?

– Бог с вами, пан Теодор! Любезная госпожа баронесса не пленница моя, а гостья, и вольна выбирать – оставаться здесь или вернуться в свой замок, или же отправиться с вами. В подвалах крепости еще довольно ваших бывших подчиненных, выберите себе по вкусу несколько человек в качестве регимента и свиты да отправляйтесь с богом.

– Почта, – машинально поправил меня воевода.

– Что? Ах, да, на польском свита будет почтом. Как угодно, соберете себе почт – и проваливайте.

– Так вы хотите…

– Вам нет никакого дела до того, чего я хочу! Все, что вам надо, – это побыстрее убраться отсюда, раз уж вы не научили вашу дочь выбирать себе ровню.

– Пан герцог! – вскричал воевода. – В Польше всякий шляхтич равен королю!

– Да ладно! Эти сказки вы будете рассказывать другим шляхтичам на сейме, любезный пан, но не мне и не сейчас. Скажите, как велики для вас шансы выдать панну Агнешку за кого-нибудь из семейства Радзивиллов?

– Радзивиллы – богатый и знатный род, – сник пан Теодор.

– Вот-вот, а по сравнению со мной Радзивилы никто и звать никак, несмотря на то что император Фердинанд полсотни лет назад признал их князьями империи. И это не упоминая о том, что я женат, и не на ком-то, а на принцессе и двоюродной сестре вашего короля, если вы забыли. Так что, любезный пан, давайте прекратим этот пустой разговор, а то ведь я и передумать могу.

Через три дня я встретился с перновским каштеляном Петром Стабровским. Польский военачальник полагал, что мы будем обсуждать оставление Дерпта, но, к его удивлению, я завел речь о пане Карнковском и его семье.

– Пан герцог, я не понимаю, вы отпускаете дерптского воеводу?

– Именно так, пан каштелян, пан воевода под честное слово отправится в свои маетки для сбора выкупа. Ну и его родные с ним, не оставлять же их в осажденной крепости. Я надеюсь, у вас нет возражений на то, чтобы выпустить из крепости подданных вашего доброго короля?

– Так, пан герцог, только я полагал, что мы будем обсуждать освобождение вами Дерпта, а не его воеводы.

– Прошу прощения, пан каштелян, но такой уж я человек, что привык делать все по порядку. Сначала разберемся с паном Карнковским, а уж потом и до Дерпта дойдет очередь.

– Что же, пан герцог, у меня нет возражений. Если вы хотите отпустить пана Теодора и его семью, так я не буду препятствовать. Но как же быть с Дерптом?

– Всему свое время, дойдет очередь и до Дерпта, пан Стабровский.

На следующий день мы прощались с паном воеводой, госпожой баронессой и их очаровательными дочерьми и воспитанницами. Дамы расположились в довольно просторном возке вроде того, какой в свое время доставил княжну Агнессу Магдалену в Дарлов. Боже, как давно это было! Пан воевода и несколько человек, нарочно мной освобожденных, оседлали коней. Все они торжественно присягнули, что в ближайший год не обнажат сабли против шведского короля. Ничуть не сомневаюсь, что о клятве они забудут, едва окажутся за воротами, тем более что ксендза в Дерпте не нашлось, а на пастора ляхам было плевать. Ужасные времена – ужасные нравы!

Прощание с баронессой было по-своему трогательным. Похоже, ей действительно было жаль расставаться, а мысль, что прошедшая ночь оказалась последней, наводила нас на минорный лад. Я поцеловал ей руку и шепнул, прежде чем помог сесть в экипаж:

– Прощайте, госпожа баронесса, не обессудьте, если что-то было не так, и поминайте хотя бы иногда меня в ваших молитвах.

– Прощайте, ваше королевское высочество, если ваше попадание в рай будет зависеть от того, молятся ли о вашей душе, то можете быть спокойны. Я всегда буду благословлять судьбу за то, что она свела нас, хоть и на такое непродолжительное время, и всегда буду молить господа и пречистую деву о вашей душе. Хотя, может, это и будет грехом, – так же тихо ответила мне она.

– Прощайте и вы, прекрасные фройляйн, – обратился я к Ирме, Анне и Авроре, стоявшим рядком. – Жаль, что наше знакомство было недолгим, но кто знает, может, мы еще и увидимся.

– А мне вы ничего не скажете на прощанье? – тихонько спросила меня Агнешка, выглядывая из-за плеча отца.

– Отчего же не скажу? Прощайте, панна, и будьте счастливы!

Наконец проводы завершились, и возок, увлекаемый четверкой лошадей, тронулся. Пан Теодор поклонился мне в последний раз и, легко вскочив на коня, пошел рысью следом. За ним потянулись освобожденные нами для такого случая польские жолнежи. Эти уже смотрели на меня безо всякой приязни, и я не менее приветливо улыбнулся и им. Поляки только что зубами не заскрипели от злости и на рысях покинули замок.

– Клим, ты все сделал как надо? – окликнул я трущегося неподалеку Рюмина.

– Все в порядке, ваше высочество, – заверил он меня.

Надо сказать, мы кое-что затеяли. Одна из стен замка была, что называется, слабым звеном. Там, очевидно, был пролом, крайне небрежно заделанный. На него мое внимание обратил Ван Дейк сразу после занятия Дерпта. Кое-какие меры мы, конечно, приняли, однако артиллерии у наших противников не было и особенно не было смысла заморачиваться. Когда случился неприятный инцидент с юной Агнешкой, я был какое-то время в не слишком добром расположении духа, и мне пришел в голову один план. Обычно мы не привлекали к работам в замке наших пленников, разве что к уборке трупов сразу после штурма. Но в эту неделю их каждый день стали выводить то в одно, то в другое место. Основные работы развернулись как раз в районе указанной стены, где по моему приказу Рутгер и Клим поместили батарею легких пушек прямо на стене. Пороховой погреб, не мудрствуя лукаво, устроили рядом, как раз возле пролома. Таскать туда бочонки с порохом пленникам как раз и пришлось.

Первая ночь прошла на удивление спокойно, вторая тоже не принесла сюрпризов. Наконец наступила третья – на следующий день мы должны были встретиться с перновским каштеляном, чтобы оговорить условия нашего выхода из Дерпта. Я исходил из того, что пана Стабровского уже достала моя уклончивость в переговорах, а если пленные не сообщили ему о непрочной стене, то я ничего не понимаю в людях. Мы стояли на башне недалеко от потенциального пролома, напряженно всматриваясь в ночную мглу. Дело шло к утру когда наконец в темноте почувствовалось какое-то движение. Я потер уставшие от напряжения глаза и вопросительно посмотрел на только что подошедшего Рутгера.

– Они копают, – шепнул он мне. – Ваш план вполне удался, они закладывают мину как раз там, где находится мнимый погреб.

– Прекрасно, но не пора ли часовым их обнаружить? А то подумают еще, что у меня на службе состоят одни лентяи и лежебоки.

Ван Дейк кивнул и подал знак. На стене появился часовой с факелом и стал всматриваться вниз. Потом он кинул туда факел и, увидев при его неровном свете какие-то фигуры, стал кричать «Аlarm¹!» и выстрелил. Но фитиль у мины уже горел, и через минуту послышался взрыв. Стену заволокло дымом, и во все стороны от места подрыва брызнуло землей и каменной крошкой. Несколько позже прогремело еще два подрыва от сброшенных нами со стены зарядов, которые должны были убедить осаждающих, что их план удался. Послышался шум от наступающей польской пехоты и поддерживающих их спешившихся шляхтичей. Ночь и клубы дыма загородили от них нисколько не пострадавшую стену, и они бодро наступали, пока со стен не начала греметь артиллерия. Пушки были наведены и заряжены еще днем, и когда враг оказался вблизи, картечь собрала обильную жатву. Пока гремела канонада, мы седлали коней. Пришла пора расплатиться за прежнюю неудачную вылазку, и Кароль повел кирасир и драгун в атаку. Я двинулся следом с мушкетерами. Они провели ночь рядом с предполагаемым проломом, на тот случай если стена все же не выдержит. Стена выдержала, и они под бой барабана выходили из ворот стройной колонной.

# # 1 Тревога (фр.).

Польская пехота, совершенно деморализованная, оказалась не готова к отражению атаки нашей кавалерии и почти полностью легла под копытами кирасир. Но если пан каштелян не полный идиот, то он наверняка держит свою кавалерию где-то рядом, и она вот-вот должна появиться. Так и есть – вот слышится гул копыт тяжелой гусарской хоругви. В лучах робкого еще рассвета видны идеально ровные ряды несущихся в плотном, стремя к стремени, строю польских латников. Я в очередной раз поймал себя на мысли, что любуюсь этой идеальной военной машиной. «Драгуны с конскими хвостами, уланы с пестрыми значками…» – ни к селу, ни к городу промелькнули в моей голове строки не родившегося еще классика. Ну что же, близится момент истины, фитили тлеют, мушкеты заряжены, и вот-вот решится, чья возьмет в этом извечном противостоянии пехоты и конницы. Кароль уводит наших кавалеристов под защиту мушкетерского каре. Едва они прошлись мимо нас, мы смыкаем ряды и целимся в приближающихся гусар. Я взмахиваю шпагой – и гремит первый залп, первая шеренга, тут же подхватив мушкеты, совершает контрмарш и уступает место второй. Еще залп, и все повторяется. Дым от выстрелов затягивает наш строй, и мы не видим надвигающейся на нас махины кавалерии, но чувствуем ее приближение кожей. Наконец все шеренги выстрелили и заняты зарядкой мушкетов. Тем временем вперед выкачены пушки, и канониры без команды подносят фитили к затравочным отверстиям. Пушки одна за другой плюются картечью, тем временем мушкетеры закончили перезарядку и опять дают залп за залпом.

– Господи, дай мне сил!– шепчу я, и кажется, вот-вот сам брошусь к откаченным назад орудиям заряжать их.

– Они бегут! – слышу я чей-то голос. – Они бегут, – ликующе кричит мне Клим, увидевший в просвете между клубами дыма откатывающихся от нас гусар.

Кароль тем временем развернул и построил кирасир и вновь готов атаковать. Мушкетерский строй раздвигается по команде – и наша конница идет в атаку.

– Не зарывайся, – кричу я Каролю, скачущему впереди. – Только не зарывайся!

Стабровский, пытаясь спасти положение, бросает в бой панцирную хоругвь и ополчение местных баронов. Ему необходимо дать передышку гусарам, чтобы дать им оправиться и развернуться. Но уже гремят барабаны, и мушкетеры бодро маршируют навстречу польскому подкреплению. У поляков превосходство в кавалерии, однако пехоты, можно сказать, уже нет. Кароль, вовремя заметив опасность, вновь разворачивает кирасир и отходит под защиту нашего каре. Панцирная хоругвь, как прежде гусары, натыкается на наш строй и разбивается о него, как могучая волна разбивается о несокрушимые скалы. Залпы и пушек, и ружей прореживают их строй, а когда поляки откатываются, их заново атакуют кирасиры. И так раз за разом, как в старинном фехтовании, мы, то прикрываясь строем пехоты, как щитом, то атакуя конницей, как мечом, тесним противника. Но, кажется, всему есть предел, нашелся он и у польской кавалерии, и она, беспорядочно отступая, откатывается к польскому лагерю. Ее отход пытаются прикрыть последние резервы: казаки и пятигорцы. Но это уже агония, мы отгоняем их одним залпом.

– Клим, сколько у вас зарядов? – спрашиваю я у Рюмина, командовавшего сегодня пушкарями.

– По три на ствол осталось, – отзывается он.

– А ядра есть?

– Ядра и есть, картечь, почитай, всю расстреляли.

– Пугани по лагерю.

По команде Клима пушкари выкатывают пушки в упор и разбивают ядрами сначала один воз, затем другой. Заряды вот-вот кончатся, но нервы врагов сдали раньше, и только что отчаянно бьющиеся воины, бросив все, начинают в панике разбегаться. Пример подают знатные шляхтичи, пересевшие на запасных коней и бросившиеся прочь из лагеря, не помышляя больше о битве. За ними тянутся их почтовые и шляхтичи победнее. И наконец весь польский лагерь поддается панике и бежит без оглядки. Кажется, сегодня я победил. Нет, мы победили.

– Запомните этот день! – кричу я своим солдатам. – Сегодня мы в открытом бою разгромили непобедимых польских гусар! Они очень сильны, и может, еще не раз будут побеждать на поле брани, но непобедимыми они не будут уже никогда! Ибо сегодня их победили вы!

Опьяненный победой и приветственными криками своих солдат, я скакал мимо ликующего строя, когда заметил, что Рюмин разговаривает с невесть откуда взявшимся бородатым мужиком и хмурится.

– Что случилось?

Тот, не сказав ни слова в ответ, протянул мне небольшой свиток – бересту. Именно берестяные грамоты с донесениями посылал мне Кондрат, и в боку невольно кольнуло беспокойство. Торопливо развернув, я попытался продраться сквозь строй коряво написанных уставом букв. Наконец поняв, что не могу разобраться, сунул его обратно Климу.

– Что там? Да не томи!

Тот в ответ по слогам прочитал:

– «Прости, княже, что не вернулся. Горн со свеями осадил Псков, бьет огненным боем и чинит всякое разорение»…

Некоторое время я молчал, пытаясь осмыслить услышанное, но наконец уяснив себе смысл послания, замысловато выругался.

Что делать? Вот правда, что делать? Я только что разгромил всех окрестных врагов, и вся польская часть Эстляндии у моих ног, но, как говорится, близок локоть, да не укусишь. Захватить Перновское воеводство у меня тупо не хватит сил. Первое побуждение было скакать ко Пскову и, повесив Горна на ближайшем суку, развернуть его отряд на Эстляндию. Однако по здравом рассуждении разумными эти действия было не назвать. У Горна, как-никак, по меньшей мере вдвое больше войска, и тут еще кто кого повесит. Формально, конечно, я генерал и зять короля, и выше меня только звезды, а круче яйца. Но Горн, хоть всего лишь и полковник, представитель старинной шведской аристократии, для которой я просто заезжий германский князек. Встречаться со шведским снобизмом мне уже приходилось, и очередной раз попадать впросак не было ни малейшего желания. Но, как ни крути, а Горна надо наказать, причем так, чтобы другим было неповадно. Итак, что мы имеем? У меня есть письмо генерала Делагарди, в котором латынью по белому написано, что полковник Горн направляется в мое подчинение. То есть оный Горн, ни много ни мало, нарушил приказ. Впрочем, вполне возможно, приказ ему изменен, а я об этом ничего пока не знаю. Так рассуждая, я пока ехал по захваченному польскому лагерю, осматривая доставшееся мне имущество. Имущества, надо сказать, было много. Польская шляхта любит воевать с комфортом, и это не всегда блажь. Отдохнуть после горячей схватки, вовремя заменить уставшего коня на свежего. Да просто поесть по-человечески – все это большое дело. О, а это, я так понимаю, шатер пана каштеляна?

Внутреннее убранство не слишком поражало – у многих шляхтичей было куда роскошнее, однако помимо драгоценной утвари и роскошных ковров бывают и иные ценности. И именно на них я сейчас и наткнулся. В центре шатра стоял большой стол, сплошь заваленный бумагами. А пан каштелян, как видно, вел большую переписку. Беру одну бумагу, затем другую, бегло просматриваю и слышу какой-то непонятный шорох под походной кроватью польского военачальника. Показываю на кровать двум ближайшим драгунам, и они выволакивают из-под нее до смерти перепуганного человека.