Читать онлайн Мир сошёл с ума. Опять?! 4

Часть четвёртая, окончательно-предполагаемая

Книга Прасковьи:

Правда и ничего кроме правды: первый угол краеугольного камня бытия

Часть, состоящая из многих сутей мест значений, или попаданцы обстоятельств (рай, ад и абсурд, есть своего рода условия развития обстоятельств).

Глава 1

Предпосылки к предисловию такого отчаянного и одновременно само собой разумеющегося движения души и сердца поступка, что сути поступка и его значений не меняет.

Любой мир или то, что нам в качестве его представляется, так уж вышло и с этим приходится жить и мириться, на первом этапе знакомства с ним, всякому уму предполагается видеть в виде мифического единства трёх столпов или основ, как наиболее устойчивой конструкции из всех известных нам геометрических конструкций, как в мире физического инфантилизма, так и в мире сути реализма, обрекаемого философским замыслом своего отождествления, где именно тренога является основой познания мироздания. И этой основой мира есть единство в своей совокупности соединения трёх стихий: морской, земной и аэро (так звучит воздушней). Где за первую отвечает черепаха, барражирующая по этим бесконечным водных гладям, вторую основу представляют три слона, стоящих на черепахе и держащих на себе земную твердь, и третья, возможно самая значимая основа всей этой конструкции, есть человеческий разум, питающийся воздушно-мифическим сознанием вот такого конструкционного реализма, который и создаёт образную картинку этого мира.

Ну а так как на первом этапе познания мира человек движется на ощупь и в потёмках своего сознания и осознания мира и себя в нём, то ему приходится ориентироваться и опираться, скажем так, на то, что у него оказывается под рукой, то есть на своё сознательное воображение, которое в свою очередь формируется под воздействием его функциональных ощутимостей от этого мира. Что благодаря эволюционному, а более часто революционному развитию, как бы не ссылался и не опирался на прогресс собственной мысли человек, всегда опиралось и упиралось на своё единство трёх стихий, которые в итоге и всё благодаря человеческому уму, реформировалось в свои новые три основы жизни – де-юре, системы взаимоотношения социума обитания среды, де-факто, системы информационного обеспечения реальности и описания её де-юре решений, и третий элемент основы притязания человечества на мир в своей душе, как всё это, де-юре и де-факта соединяет и обыгрывает в своей жизни человек, скажем так и другими, поэтическими словами: весь мир театр, а люди в нём актёры, и не всегда бесполезные и так себе.

И чтобы понять или хотя бы для начала разобраться в том, что из себя представляет, не то чтобы другой совершенно мир, а он просто лежит в другой плоскости существования, где действую де-юре другие описывающие и гармонирующие этот мир законы, то будет совсем не глупо и крайне предусмотрительно и предупредительно, прежде чем сделать какой-нибудь решительный знак, ознакомиться с тем, что может предполагать этот твой шаг согласно местным юридическим традициям и правилам.

О чём, как бы это не странно выглядело и казалось со стороны людей, знающих Прасковью, о ком уже давно пора завести здесь речь, раз она и является тем представителем человечества, который подвержен самому искреннему и неуёмному любопытству и страсти к знакомству с другими мирами и нравами их создавшими и воспитавшими какие есть, тем более тогда, когда для этого складываются самые удачные для такого рода мировоззрения стечения обстоятельств, и кто в самом деле, на интуитивном уровне и без подсказок со стороны бывалых в разных и всё больше сложных ситуациях людей, догадалась, а затем и поняла, стоя у дорожного вагончика по продаже кофе с купленным стаканчиком кофе, строго напротив монументального здания правосудия, чего во всяком мире не хватает. Всё верно, правосудия. А почему в нём такой огромный недостаток, то у Прасковьи, с прищуром смотрящей на статую Фемиды, на этот счёт есть не особо красящие человека мысли. – Закрывает глаза человек на своё правосудие.

Ну и чтобы не быть голословным на высказывание таких серьёзных выводов, да и кофе для себя требует информационного сопровождения, Прасковья решила заглянуть в это здание правосудия и посмотреть на то, как вершится всё тоже правосудие.

И вот она, что удивительно, без каких-либо сложностей оказывается в переполненном зале суда, где для неё находится свободное место рядом с отзывчивым для её уставших ног молодым человеком, и ей не приходится долго находиться в неведении происходящего, когда к её услугам этот молодой человек, готовый быть ей во всём полезным.

– Вас что-то тревожит? – задаётся вопросом молодой человек, демонстрируя в себе большую внимательность к своей соседке, Прасковье. Прасковье, с одной стороны занятно, конечно, видеть такую заботливость в свою сторону, а вот с другой стороны такая напористость этого молодого человека навязать ей свою точку зрения на происходящее, вызывает в ней желание указать ему на то, что он близко находится к такому судебному решению, которое всегда становится на сторону угнетаемого чужим мнением человека.

Впрочем, Прасковья ещё не настолько прониклась и пропиталась местным колоритом жизненных реалий, чтобы в себе демонстрировать приверженность основному местному правилу «Ничего личного, это только бизнес», который, как все тут знают, как раз в этих судах, через исковые претензии и обделываются, и она еле заметно улыбнулась молодому человеку, и таким образом ему заметила, что если он будет себя прилично и культурно вести, то он может быть ей крайне полезным.

С чем не может не согласиться этот молодой человек, как вскоре выяснится, то чей-то поверенный и ещё что-то такое в этом роде. – Позвольте представиться, Клаус Гейне. – С напором на желание понравиться, не без того, чтобы ещё и заинтересовать в себе Прасковью, себя представляет этот поверенный, явно будучи не прочь быть поверенным в сердечных делах Прасковьи.

Что хоть и должно льстить молодой девушке, но вот только этот Клаус Гейне сильно себе льстит в том, что он может быть необычным для Прасковьи в таком своём случае человеком. И если быть документально действительным, то этот Клаус себя ведёт несколько неразумно, когда не считается с обстоятельствами их здесь нахождения, которые предполагают ответственный очень подход к своим поступкам людей здесь оказавшихся. Где, кто знает, что сюда привело оказавшегося в зале суда человека – его ответственность или же наоборот, крайняя безответственность перед собой и перед обществом. И если представители правосудия на земле, не всегда могут справиться со всем тем, что не даёт никому покоя в этом человеке, то что о себе возомнил какой-то Клаус Гейне, собравшийся обуздать сам хаос в юбке, а сегодня в деловом костюме, как полагается по местному дресс-коду быть и находиться здесь, скажем так, стороне стороннего участия во всём этом рассматриваемом деле.

– Очень запоминающе. – Говорит Прасковья. – И что вы здесь делаете?

– Сужу. – Многозначительно отвечает Клаус, вполне возможно, что сбившись со слова «сижу». А поправлять себя поздно и вредно для своей репутационной действительности.

– Во как! – удивлена Прасковья, повернувшись к Клаусу и посмотрев на него внимательно. – И зачем? – а вот это был неожиданный вопрос со стороны Прасковьи, заставивший Клауса задуматься. Но не безуспешно. – Скорей всего, для того, чтобы себя и свои желания на поступки квалифицировать. Ну и как без того, чтобы возвысить себя в собственных глазах при виде того, до чего человек доходит, чтобы быть чем-то более того, что он есть.

– А что насчёт меня? – задаётся вопросом Прасковья.

– Что насчёт вас? – не понял вопроса Клаус.

– Что вам даёт моё осуждение? – делает интересное уточнение Прасковья, пропуская мимо более подходящее слово «суждение».

На что Клаус сразу не отвечает, а сперва себе позволяет дерзость своего близкого внимания к Прасковье, и лишь только затем он ей отвечает на этот её провокационный в чём-то вопрос. – Вы даёте оценку верности моей оценки своего суждения о себе.

– Вы умеете говорить убедительные убеждения и требования. – Отвечает Прасковья, делает глубокий глоток из стаканчика, и глядя в сторону центра зала суда, задаётся таким мимоходом интерьерным вопросом. – А их с чем связано здесь нахождение?

– Если общими словами, то политика.

– А если не общими?

– Все хотят быть при деле. – Отвечает Клаус.

– Хотят доказать свою нужность. – Делает предположение Прасковья.

– Вроде того.

– И чем это оправдано в их, а в частности этого интересного типа в сюртуке, случае?

– Общественным договором. – Даёт удивительный ответ Клаус.

– Это кто же он такой? – а вот на этот вопрос Прасковьи, Клаус не успел ответить, его перебил возглас: «Суд идёт». И ему, как и всем другим здесь находящийся людям, пришлось подчиниться регламенту исполнения судопроизводства. После начала которого, всё так быстро завертелось, хоть и с долей формулярных нудностей, что Прасковья и не заметила, когда наступил момент истины для того самого человека в сюртуке, оказавшегося и для себя так неожиданно на кафедре для дачи показаний, свидетельствующих его вину или наоборот, оправдывающих его всё же вину быть таким непредусмотрительным и наивным, и он начал приводится в порядок с помощью присяги.

И как это часто случается, то реальность никак не была сопоставима с теми ожиданиями, которые налагали на тебя представления о том же судопроизводстве, которые у тебя сформировались из просмотров различных сериалов и кино про события в зале суда.

– Пока что только свидетель нашего правосудия над человеческими проступками, – вот так удивительно и в чём-то неожиданно для Прасковьи, начинает своё обращение к подсудимому судья Ангелина Моргана. – Расскажите нам, чему вы стали, как вы заявляете, невольным свидетелем во время своего пребывания трое суток в том самом месте, о котором из соображений национальной безопасности, мы не имеем возможности сообщать. И по этой причине мы назовём его кодовым именем, ангар номер 18.

И как это всегда бывает с неисправимыми и закоренелыми преступниками, в коем видела судья Ангелина Моргана этого типа в сюртуке с чужого явно плеча, потёртого беспорядочной жизнью с разными обстоятельствами жизни и женщинами в том числе, то он с первых её слов не смог усидеть на месте и в себе сдержаться от того, чтобы не перебить ход мысли правосудия. И не просто обычной упрямостью и глупостью её перебить, а этот злодей использует свою непревзойдённую хитрость, вкладывая столько контекста в своё возражение.

– А почему объект именно под номером 18? – задаёт вот такой вопрос человек в сюртуке.

– А что вас в этом не устраивает, объект №2? – очень умело контраргументирует Ангелина Моргана этому, судя по этой закрытой на его счёт информации, то самой предельной преступной организации человеку. Что видимо и этот объект №2 понимает, и всё равно предпринимает шаги неприятия этого факта (и вообще, пусть он радуется тому факту, что его определили в объекты, а не в изделия под всё тем же социологически угнетаемым номером 2).

– А почему не под номером один? – задаётся вот таким каверзным вопросом этот, высшего апломба человека. Нежелающий быть вторым.

– Вот когда вы перейдёте в разряд первой инстанции обвиняемого, то мы вашу личность переквалифицируем, подняв вас на эту последнюю ступеньку презумпции виновности. – Срезает объект №2 Ангелина Моргана. – А пока что мы должны преследовать вашу безопасность и истину. Или же вы хотите сразу дать признательные показания? – а вот это был вопрос с большой заковыркой и хитростью.

Но объект №2 не поддался на эту уловку под номером 22, и он согласится только на то, чтобы дать оправдывающие его показания. И он даже себе позволил в сердцах, хватаясь рукой в области своей груди, выкрикнуть совершенно непонятную для Прасковьи сентенцию. – Вам не удастся довести меня до импичмента! – Отчего Прасковье понять объект №2, как человека с большим истерическим сердцем, оказавшимся прямо сейчас на грани инсульта – он как его перекосило, что он начал заговариваться – было ближе всего и возможно. И его, видимо, в той же степени поняла и судья, Ангелина Моргана, всё же не последняя скотина и сволочь, как о ней отзываются вначале обвинённые ею, а затем всё ею же доказанные преступники, и она не наложила штраф на объект №2 за оскорбление суда, а только его предупредила о том, что раскрытие информации под грифом секретно, налагает на раскрывшего эту информацию человека определённые законодательством обязательства перед законом.

– Не хотите же вы в самом деле, раньше времени и срока потерять для себя юридическую защиту и неприкосновенность? – риторически предупреждает объект№2 о последствиях своей болтовни судья. И тот вынужден согласится с истиной, что молчание золото.

После же того, как судья добилась порядка мыслей в объекте №2, она всё же указала ему на его неприхотливость своего отношения к жизни, выраженную в его неряшливости: Понимаю, вы не привыкли собственноручно следить за порядком в своём костюме, и что уж говорить о своих мыслях, никогда не транслируемых без телесуфлёра, но всё же давайте соберитесь с этим делом, если не хотите на всю оставшуюся жизнь остаться в этом деле один на один с самим собой.

А вот что это сейчас такое было, и на что такое предвзятое со своей стороны намекает судья Моргана, кто должна в себе демонстрировать крайнюю непредвзятость к процессу, то чуть было вслух об этом опять не сорвался как с цепи спросить неуёмный объект №2. И только то, что судья Моргана на этом своём замечании не остановилась, а начала приводить к присяге объект №2, того остановило от оправданного греха, смертоубийства зачинщика убийства в нём зачатков воли и свободы самовыражения, что и есть смерть человека.

При этом используемые судьёй слова и словосочетания по приведению объекта №2 к присяге, показались Прасковье очень странными, и слышанными ею при проведении других дисциплинарных предприятий.

– Вы имеете право хранить молчание. Всё, что Вы скажете, может быть и будет использовано против Вас в суде. Вы имеете право на присутствие адвоката во время допроса. Если Вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен Вам государством. Ваши права Вам понятны? – вот такое наслоение слов и мыслей полетели от судьи в сторону объекта №2, а так-то больше в сторону Прасковьи, кто является передаточным звеном всех этих событий, случившихся не только в этом зале суда, но прежде всего в её голове, где через мысленный процесс всё это обретает для себя значимость и понимаемость, а уж только затем она становится свидетелем всего этого события, и хорошо ещё, что не обвиняемой.

А так как всё происходящее на её глазах проявляется в такой удивительной замысловатости, а наложением на всё это её фильтров прежнего сознания и стереотипного мышления, со своими штампами, которые и внесли свои акценты и фокусы в это представление действительности, то тут как можно обойтись без того, чтобы Прасковья не внесла и от себя некоторые добавки в это судебное представление, вкладывая их в уста такой удивительной на свой характер судьи Морганы. Определённо заседающей здесь не под своей настоящей фамилией. А эту фамилию она взяла для устрашения своих оппонентов в фокусе юридического права.

– Клянитесь говорить правду и ничего кроме правды. – Судья Моргана прямо подталкивает свидетеля, прежде всего своего злоключения, объект№2, к навязанным собой действиям. И даже сразу непонятно, как эти её действия квалифицировать. К склонению свидетеля к правосудию или же ещё как. А может он хотел сам, без всех этих подсказок со стороны судьи, быть честным перед лицом своей судьбы. А теперь что получается. Его честность вышла как бы из под палки наказания предусмотренных за лжесвидетельствовали законов. А объект №2 не хочет, чтобы его считали честным только под предлогом его будущего наказания. Да и вообще человек, когда его принуждают к чему-то, даже к разумным вещам, начинает всему этому противиться и вести себя в предел наоборот.

И вот теперь пойди разберись, чего добивалась и предполагала судья Моргана, когда она провоцировала объект №2 на свою честность. Ответ на что со стороны объекта №2 был ожидаемо негативный и закононепослушный.

– Вы и в самом деле этого хотите? – задаёт до предельной дерзости вопрос судье объект №2, уж не знает Прасковья, чего этими своими, до предельной наглости и циничности вопросами добивающийся.

И судья Моргана, даже ни смотря на то, что она до вероятной достоверности знала с кем под личиной объекта №2 имела дело, на мгновение потеряла дар своей речи, позволив тем самым и дальше наглеть этому деструктивному типу.

– Неужели вы хотите знать всю правду и ничего кроме правды о себе, глядя, к примеру, не как сейчас на меня, а стоя перед зеркалом, у себя в ванной. – Да что, собственно, себе позволяет этот мерзкий и злодейского вероисповедания тип, нанося удары в самое сокровенное и ниже пояса, который находится в верхней части ситуации с собой у женщин, судье Моргане и иже ею представляемых представительниц гендера под номером два (так вот откуда ноги растут в этой идентификации объекта №2, это месть ему и иже с ним, людям с такими шовинистскими воззрениями на женский пол).

И от злодейской выходки объекта №2 невозможно было никуда укрыться судье Моргане, рефлекторно схватившей папку с его делом, и закрывшей ею своё лицо, на которое все в зале в один момент уставились и давай быть с ним очень правдивым и честным до того безобразия, в которое оно превращается, когда становишься с ним до предела честным после стольких лет им злоупотребления и наложения на него стольких слоёв масок из макияжа. А сейчас всё это было убрано, и о боже! Какая сволочь всё-таки этот объект №2, кто всё это дело с правдой так перекрутил здесь, что никто, и в первую очередь судья Моргана, уже не хочет слышать всю эту правду.

Но объект №2 на всём этом не останавливается, и он не знает пределов своего цинизма, продолжая превращать судебного заседание в фарс.

– А может всё-таки не следует говорить всей правды, но следует говорить только правду. Или же как говорил один умный человек: всегда говорите правду, правду и только правду, но никогда не говорите всей правды. – В общем пытается найти прорехи в судебной системе этот ловкий на инсинуации судебной системы человек, подразумевающий под всеми этими своими действиями другого к себе подхода в плане применять к нему судебные решения.

И как итог и апологет всему этому цинизму и насмешки над правосудием этого, до чего же дерзкого на свою изобретательность в деле противоречия правосудию типа, его странные слова: «Не будите спящую собаку».

И как уже в полемике внутреннего спора Прасковьи между её сознанием и тем бессознательным, которое никак из себя не вытравишь по причине того, что оно и ты есть одно целое, по поводу того, что есть здравый смысл, а что есть, как ничто иное, как доподсказка твоего разума, всегда всем недовольного и дописывающего в архитектуру события свои черты строения, получается, что и в таких тоже бывает случаях, то Прасковья дала слово своему бессознательному, которое предположило решить возникшую в суде спорную проблему более другим способом. Где Прасковьей в уста объекта №2 были вложены совершенно другие, не свойственные этому месту изложения житейских премудростей и расположения их по своим категориям, понятия и слова. Более ей известные и как ей думается, подходящие для разрешения вот таких спорных ситуаций. И само собой все знаковые данные, изложенные характером Прасковьи, были свойственны в употреблении там, где она себя ментально чувствовала дома и приобретала для себя свой живой и рассудительный ум.

– Зуб даю! Что так всё и было, как я расскажу. – Заявил во всеуслышание объект №2, щёлкнув большим пальцем по тому самому зубу, который будет отвечать и служить в качестве залога для самого ответчика и залогодателя, объекта №2.

Ну а судья Ангелина Моргана, видя всю эту преступную закоренелость и неисправимость ответчика пока что не по делу, в сердцах сплюнула от невозможности исправить всю эту горестную ситуацию с этим типом, и, собрав волю в кулак, продолжила заседание.

– Ну а теперь, когда все формальности улажены и вы, объект №2, приведены, хоть и таким необычным способом к присяге, давайте приступим к нашему делу. – Предварив таким образом начало хода процесса, судья перешла к сути дела. – Ответчик, будьте честны и нравственны в вашем рассказе… – Здесь судья сбилась и сделала оговорку. – Правда, эти две вещи несут в себе взаимоисключающие понятия. – Судья Моргана оторвала свой взгляд от своей застопорённости и, посмотрев на объект №2, сделала на его счёт интересный вывод. – Что вам, пожалуй, и надо.

На что объект №2 не растерялся и в момент огрызнулся в ответ. – Определенно не то, что вам.

Судья Моргана зловеще так посмотрела исподлобья на ответчика, и да ладно, посмотрим на то, что дальше будет. – Ну ладно. – Так и говорит судья Моргана. – Говорите то, что вам надо и что от вас требует инстинкт самосохранения. Если уж всё остальное в таких случаях молчит.

– Я готов. – Выказывает согласие и намерение идти навстречу правосудию объект №2, поднимаясь на ноги со скамейки кафедры, когда этого от него никто не требует и он мог бы и дальше продолжать сидеть и хамить правосудию в комфортных условиях для своих ног. Но он видимо такой беспрецедентной злодейской сущности, что решил и здесь создать свою коллизию для суда, что б они там все задохнулись от возмущения на такую его наглость искажать истину и правду, и всё под ловким предлогом того, что в ногах правды нет и тогда какого хрена, вы все тут развесили уши, решив верить мне напропалую.

Но и это ещё не полный вызов системе правосудия, которую представляет собой судья Моргана, а объект №2 идёт сразу в нападение, выдвигая к правосудию свои требования. – Мол, прежде чем я приступлю к своему рассказу, который перевернёт всю вашу жизнь, потрясся до основания всё то, на чём она держалась – а для всего этого есть веские основания и факты в моём рассказе – ответьте мне на вопрос. – И не давая возможности возмутиться судье Моргане: «Здесь правила прописываю и вопросы задаю я!», этот беспредельной циничности и хамства объект №2, уже озвучивает этот свой, что и говорить, а очень странный и удивительный немного вопрос. И всё в сопровождении странных действий со своим правым глазом, которому в мир иной смотреть мешало сползшее на него веко, и объекту №2 пришлось приложить немало трудов, чтобы это своё веко запихнуть куда-то вверх.

И вот на фоне всего этого происходящего с настройкой фокуса зрения, объект№2 задаёт свой вопрос. – А это мы где? – И начинает по сторонам оглядываться с таким недоумённым видом, как будто он и в самом деле не понимает, где он находится и как здесь оказался.

При виде чего нервы у судьи Морганы не выдерживают, и она окончательно теряет в себе беспристрастность и объективный оптимизм в сторону непредвзятости правосудия, заявляя следующее. – Я бы вам, объект №2, ответила в рифму, но не скажу так, вас радуя. А скажу я следующее. Вы приведены к ответу в зале суда города Нюрнберга…– Здесь судья Моргана опять сбилась, принявшись анализировать, что не так в собой сказанном. И она быстро нашла эту ошибку своего сознания, при себе держащего множество судебных прецедентов и физических мест их оглашения.

– Пока что не в Нюрнберге. – Поправляет себя судья Моргана. – Но вы близко к нему подобрались. А сейчас вы находитесь в Ньюоркшире.

– Во-ка, бл*ь! – объект №2 в ответ не смог сдержаться от использования этого самого используемого в следственном и подследственном деле слова, так он был убеждён в сторону своего удивления.

Но ничего, объект №2 крепкий орешек, и он сумеет совладать с собой и с этим географическим и метафизическим положением в пространстве, которое не хуже и не лучше других, и здесь, он надеется очень, действуют точно такие же, как и везде, где он знает и был, законы физического мироздания. И если это так, но что тогда человеческие законы, которые есть следствие его недалёкого ума, являющиеся продолжением законов земной физики.

– Ну что ж, тогда слушайте и не перебивайте мой рассказ своим возмущением и неверием в то, что может быть так и неужели так было можно. И уж не давайте волю чувствам и своей фантазии, которые всегда имеют свою отдельную точку на всё ими виденное и услышанное, к которому они приписывают другую смысловую нагрузку и направленность. Ну а если всё вами услышанное вам не понравится из тех же политических соображений, и ваши знания жизни и её идеологем вам указывают видеть лишь то, что вас устраивает видеть, то тут что поделаешь, если наша жизнь протекает в разных мировоззренческих реальностях. – Объект №2 перевёл дух и… Как-то опасно и неожиданно забрался в карман своего пиджака, и как бы там начал шурудить своей рукой, в поиске… Само собой инструмента убеждения правосудия и людей, здесь находящихся и его поддерживающих, в том, что его взгляды на правосудие, даже самые кардинальные и мало связанные с правосудием, имеют право быть. И таким инструментом их всех убеждения может быть только одно: огнестрельное оружие.

Что, естественно, возмущает и одновременно порождает у людей, здесь собравшихся для другого рода накопления информации и из своего любопытства, крайне негативные мысли и инсинуации насчёт обеспечения службой безопасности их общей безопасности.

– Да как они, бл*ь, допустили такое, чтобы подсудимый смог пронести в зал суда оружие?! – вот такая вопросительность всем одновременно на ум пришла, при виде того, как объект №2 кровь у них всех пьёт этими своим неизвестными действиями. А ответ на этот вопрос лежит на поверхности. Кто-то крайне заинтересован в том, чтобы правосудие в данном случае вершилось однобоко и в пользу объекта №2, явно человека с большими связями и при капиталах.

И собранная здесь публика уж было собралась поддаться Стокгольмскому синдрому и согласиться с правом объекта №2 на личное мнение насчёт правосудия, как он вынимает руку из кармана пиджака, и вот же падла, ставит всех в неловкое положение, не имея на руках того самого инструмента убеждения, который без своей демонстрации уже столько людей в зале суда переубедил быть мягче с подсудимым.

Ну а объект №2 между тем продолжает эти свои поиски и не пойми чего. Но теперь никто не спешит зарекаться в итоге его поисков и с большим терпением ждут, к чему они приведут. А привели они к тому, чего совершенно никто не ожидал увидеть и услышать, и по этой, наверное, причине, судья Моргана так лояльно отнеслась к подсудимому, пойдя навстречу его просьбе, сказать сколько сейчас время?

Правда со своим непониманием того, причём и зачем подсудимому знать время.

А тот, что за беспардонный и наглый человек, вместо того, чтобы вежливо и по делу всё объяснить – мне, как человеку, которому с этого момента светит срок, и значит, мне придётся отныне жить по некоему временному расписанию, хотелось бы запомнить эти последние минуты свободы – продолжает дерзить, требуя от судьи сказать ему сколько время и всё тут.

Судья Моргана, конечно, в край обескуражена этой напористостью подсудимого, для кого нет ни к кому уважения и авторитетов, и ей бы сейчас к лицу было послать куда подальше объекта №2 – выношу вам приговор без дальнейшего рассмотрения вашего дела, и как вы просили, то с этой минуты и до окончания моей памяти о вас, вы будете пребывать на чёртовых куличках – да видимо она так огорчена и подавлена всем этим броским поведением подсудимого, что она, действуя на рефлексах, потянулась к своим часам, чтобы этому гаду озвучить то, что он от него потребовал. – Сейчас ровно полдень.

И вот чёрт! Этот последней подлости и вероломства человек, объект №2, берёт и демонстрирует на своей руке наручные часы, о наличие которых он знал всё это время, так умело водя за нос и вводя всех тут людей в такое заблуждение на собственный счёт, и что главное, он и сам мог по своим часам узнать сколько сейчас время. Из чего вытекает следующая мысль. Если объект №2 мог по своим часам узнать, сколько сейчас время, а он этого не сделал, а прибегнул к шантажу представителя правосудия, потребовав от него сказать сколько время, то что это значило и для чего всё это он сделал? И тут только одна мысль приходит в голову. Он, падла, таким образом, хотел указать правосудию и всем остальным людям здесь на то, что с этого момента, с часа пика (время сейчас находилось в зените), как сказала судья, а объект №2 не просто это время угадал, а он к нему всех тут подвёл, затягивая процесс своими разговорами не сути дела, время будет течь под его контролем. И совершенно не важно, что у вас есть часы и получается, что своё собственное время, когда именно его слова и действия будут определять то, сколько вам всем здесь ещё придётся задержаться. А это время им уже определено – трое суток.

– Всё верно. – Говорит и одновременно подчёркивает своё главенство над всеми здесь и главное над временем подсудимый. – Именно в этот час пробил час для того самого заседания, для рассказа о котором сейчас пробил и для нас час. – А вот зачем объект №2 прибегнул к этой тавтологической путанице мыслей, то разве сейчас это объяснишь для себя, когда ты так напуган до обесточивания себя на всякие, особенно разумные поступки. – Ну, а чтобы мой рассказ расположил к себе ваш хотя бы слух, – продолжил своё обращение всех тут людей в послушных последователей своих идей объект №2, – и не пестрил субъективизмом, то он будет обёрнут в обёртку дилетантского повествования от не первого лица. В общем, я вас надолго не задержу, всего лишь на трое суток. И как говорил высоко взлетевший человек: «Поехали!».

И не успел никто в зале суда понять и возмутиться на то, что они на так долго задерживаться здесь не договаривались (а кто в такого рода заведениях о чём-то договаривается, кроме как только до досудебного соглашения), как всё картинка произошедшего с объектом №2 перед всеми встала, и значит, все в неё заехали.

Глава 2

Положение из ряда вон выходящее. Попаданцы в абсурд

Как говорят и сказал объект №2: «Пробил тот самый час», и…все попали туда, куда не только лишь всем попасть выпадает удача, а может наоборот, этому способствуют критерии вашей скверной и фатальной судьбы.

– А теперь вопрос по существу и на засыпку для тех, кто ничего так и не понял. – Прокашлявшись, тем самым показав свою не чуждость и близость ко всему человеческому, всё же с давлением на неокрепшие сердца других видов, подвидов и родов представительств, обратился к членам совета безопасности руководитель всего делопроизводства и управления кадрами, в миру известный как президент мира, Джорж(етта); в общем, кому как удобней. И тот представитель подкласса людей, у кого есть в наличии психические травмы и фантомные боли по причине своего раннего появления на этот белый свет, когда человечество ещё не достигло такого прогресса в своём восприятии и познавании, то тот на примере вот такой инклюзивной заботы о себе таким настоящим, будучи без надежды хоть что-то в себе изменить, сможет хоть частично получить для себя компенсацию, видя такую о себе заботу со стороны относительно и только по их желанию такой-то избранности сильных мира всего.

– Так что же всё это значит? – Задаётся этим вопросом ко всем собравшимся людям взявший от первого лица этого штаба полномочия по ведению этого экстренного по ситуационной составляющей заседания, генерал четыре звезды и столько же полномочий (одна звезда даёт повод карать и миловать, вторая озвучивать вслух непререкаемые вещи в любом своём сознании вплоть до бессознательного состояния, и так далее) Мак… (а дальше секретно).

И то, что именно ему было передано слово президентом мира было более чем логично. Ведь мир и война, а точнее тот, кто её инструментами заведует и определяет, а в данном случае генерал четыре максимальные звезды Мак…, всегда идут плечо к плечу, приходя на смену опять же друг другу. И где заканчивается мир, там всегда место занимает война, и наоборот. Ну и судя по изрядной и из ряда вон выходящей усталости президента мира, то мир ждут не самые простые времена и притом на долгое время, как минимум на президентский срок президента мира (даром что ли и его премия мира ожидает авансом), а дальше всё полностью зависит от избирателя. И если его и дальше будет устраивать президент мира и связанные с ним мировые процессы, то неужели всем захочется альтернативы мира – войны.

И даже как-то странно слышать о том, что кто-то хочет такого пагубного явления, как война. И даже если с презрением откинуть все эти домыслы недалёких умов, считающих всё это за манипуляцию общественным мнением, мол, вы таким бесхитростным и циничным способом отсекаете все возможные альтернативы президенту мира, всё-таки хотя бы для начала самому себе попробуйте объяснить, что может быть лучше даже вот такого мира во главе с президентом мира.

Но ладно, всё это политическая философия, относящаяся только к безальтернативному выбору несменяемого автократического главы государства, который не стесняется своего прямого правления и беспрецедентного давления (и всё это оттого, что в этих странах нет прецедентного права) на жалкую во всех смыслах слов оппозицию, особенно учитывая крохотные бюджеты выделяемые на их оппозиционную и партийную деятельность всё тем же автократическим государством, в котором любому оппозиционеру до отвращения к самому себе и стиснуто в зубах стыдобно жить, а в стране о которой возник свой особенный повод сообщить и затем о ней поразглагольствовать, и которая открыта для всякого избирательного мнения (что это такое пока что сложно понять людям с не демократическим, пришлым мировоззрением), и чьи столпы её демократической реальности и осуществления принципов всех рода свобод, в том числе и от самого себя, как высшая степень достижения свобод, сейчас собрались в ситуационной комнате за семью замками высшей квалификационной сложности, возникла вот такая, повышенной сложности ситуация. Где первые лица по рангу своей ответственности в первую очередь перед законодательством, а затем и перед всем остальным, если их на это хватит, были экстренно по самой защищённой связи и значит ложной тревоги быть не может, ни в свет, ни заря оповещены о том, что им надлежит собраться за время «Ч», в такой-то точке геолокации.

И как это всегда бывает, а часто это слишком редкая для объяснения этого явления квалификационная единица значения промежутка времени, то каждый из первых столпов общества, которые сами и определяют что им надлежит делать или не делать, а также как всем остальным жить со всем тем, что они для них пропишут в законах общественного мироустройства, вдруг и как-то неожиданно для себя оказался застан врасплох этим побуждением себя, не просто сообщением по специальной президентской связи, а чуть ли не от той реальности, которую он сам себе внушил и в неё затем поверил – он лицо самое неприкосновенное и его никто не посмеет растормошить от этого своего сна.

И как сейчас выясняется, то всё это не так и это всё самообман, который приводит к чём-то странным, а в чём-то удивительным последствиям. Где эти столпы общества от такой неожиданности и разрыва шаблонов между тем, чего ты о себе надумал и реальностью, начинают задаваться вообще странными и хрен поймёшь к какому месту вопросами.

– Я что-то не понял. А что с собой туда брать? – Ещё не раскрыв глаза спросонья, а рот лучше бы и вовсе не раскрывал адмирал Канаринский, раз из него вместе со слюнями лезет вот такая удивительная глупость. И при этом этот столь высоко занесённый в кадастр самых важных лиц государственных чиновников, не просто какой-то там адмирал, коих не один десяток, даже если учитывать несколько флотов, для управления которыми и сподобились все эти адмиралы с орлиным взором и выдержкой неизбежной угрозы и фатальности в своей физиономии, а адмирал Канаринский был полным обладателем всех главных наград государства, включая Оскар (здесь, конечно, не обошлось без небольшого отступления жюри этой награды перед грубой напористостью адмирала и от правил вручения этой награды; пришлось даже упечь на долгие годы одного серого кардинала этой награды, с кем у адмирала в своё время были общие интересы в плане выбора композиций и сюжета для кино), начинает как-то особенно жалко выглядеть в этой своей ночной рубахе и женском чепчике для сохранности укладки волос, замороженным взглядом смотрящий на трубку стационарного телефона в своих руках, по которому ему сообщили об этом кардинально желающим изменить его образ жизни событие.

Где, как очень впечатлённо и на своём воспалённом воображении в один момент надумал адмирал, очень его убедительно и слёзно с его стороны попросят о том, о чём он никак уже и не по какой вообще причине отказать не сможет, стоя точно так же на коленях и умоляя этих жестоких просителей ещё вчера, а сегодня уже они определяют ход всякой истории и в том числе адмирала жизни, о том, чтобы они не были так на его счёт категоричны, и хотя бы Оскара оставили для него, ведь он, ещё вчера бог в человеческом обличие, так убедительно играет всё потерявшего и ничтожного человека.

Но куда там, нынче времена очень скоропортящиеся на идеи и правила жизни, и кто был сегодня во всём прав, и непререкаемым авторитетом, то от того завтра не останется и следа, если время и прогресс его представляющий вдруг захочет посчитать, что он и его идейная направленность уже нисколько не отвечает требованиям времени. А что это за требования такие, то это первая загадка ежесекундно изменяющегося времени, так что если ты хочешь в нём выжить и лучше остаться на фигуральном коне, то ты не должен задумываться и задаваться вопросами насчёт того, для чего всё это нужно, и как только в голове твоей нащупалась, нет, не шишка, хотя может и шишка, что вот это нечто и кто-то тормозит прогресс, – всё то, что вызывает неудобство и заставляет тратить ваши силы, есть препятствие на вашем пути и значит прогресса, – то вы немедленно и подчёркнуто для всех отменяете эту случайность.

– Так что какой на хрен Оскар! Радуйся уже тому, что голова твоя осталась при тебе и на месте, Оскар Эммануилович. – Дав подзатыльник перед своим уходом адмиралу Канаринскому Оскару Эммануиловичу, таким образом поставят точку в его административной карьере неизвестные для него и для всех до этого момента истины люди в кожаных куртках, называющие друг друга комиссарами нового порядка. А адмирал Оскар Эммануилович, с этого, исключительно для него эмоционального момента, и задаваться даже не будет вопросами выяснения у комиссаров их жизненного и философского кредо, хоть ему это и предельно интересно и нужно знать для дальнейших ориентиров в своей никчёмной жизни.

И как чувствует своими оголёнными поджилками Оскар Эммануилович, держа в своих руках голову другого Оскара и заодно простыни от своей постели, с которой его так неожиданно для него подняли и затем выставили на всеобщее обозрение в одном исподнем, которое если честно, то уже при одном его упоминании вызывает стыдобу и горечь сожаления у адмирала Оскара Эммануиловича за то, что он был таким прижимистым хозяйственником, чуть не скрягой, – так и не отдал постель в прачечную, – то кто единственный его послушает в этом своём критическом и всяко неразумном самомнении, то его полный тёзка, балбес Оскар, прямо сейчас находящийся в его руках в разобранном до основания состоянии и в качестве предмета для его размышления о своём ближайшем и прискорбном будущем, если у него останутся невыясненными вопросы к комиссарам новой реальности.

Но если с вопросом в его воспалённом на глупые желания сознании более-менее как-то разобрались, то здесь и сейчас, в теперешнем положении, основанном пока что ещё на реальных событиях, без примеси авантюр и паранойи воспалённого сознания адмирала Канаринского, к кому никто не посмеет обращаться так фамильярно, Оскар Эммануилович (супруга, Антонина Цеппелиновна не в счёт хотя бы по тому, что она дура), всё пока что тот же адмирал в себе так не успокоился и у него есть вопросы к тому, кто решил всё переменить в его понимании и ощущениях в реальности.

И этот неизвестный кто-то находится сейчас на той стороне трубки, и очень внимательно и затаённо дышит в неё, держа этим своих нагретым дыханием на тонком поводке адмирала, отчего-то будучи уверенным не в полной лояльности адмирала к своим приказам, на которые адмирал буквально сразу захочет наплевать, кощунственно заявив, что у президента мира опять не все дома, а мы все почему-то должны по этому поводу страдать, вставая с постели тогда, когда так хочется спать. – Что хочешь со мной делай, а не пойду я никуда. – Остервенело в себе вот так обозначит свою позицию на президента мира адмирал и давай продолжать спать.

Но адмирал сейчас пошёл ещё дальше в своей нечёткой позиции по поддержке всех начинаний своего между прочим президента, и он спутал карты не только всего чего угодно от него ожидающего абонента из трубки, однозначно сотрудника специальных секретных служб, кто стоит в топе рангов доверия у первых лиц, но и у самого себя, поступив не так, как от него все ожидали. И всему причиной крайняя приметливость и придирчивость адмирала в такие сложные для него моменты, когда ему грозит смертельная опасность быть не признанным, а затем не принятым за того, кем он себя для всех считает – не просто важной и влиятельной персоной, без которой никак не решается одно из направлений государственной политики, а он на этом посту незаменим.

И в такие сложные для адмирала моменты причиной и объектом его придирчивости и синдрома навязчивого состояния становится, кто бы мог подумать, супруга адмирала, Антонина Цеппелиновна, та ещё непреложная для адмирала истина в плане с большим постоянством портить ему жизнь. – Запомни, Оскар, одну непреложную истину. – Через вот такие слова к адмиралу, Антонина стала для него фактором жизни сродни фантому. – Незаменимых людей нет, за одним исключением для адмиралов. Для них, а в частности для тебя, этой незаменимостью являюсь я. Если ты, конечно, и дальше хочешь оставаться адмиралом. – И вот спрашивается, при этом очень нервно и возбуждённо адмиралом Канаринским, что Антонина имела в виду, когда ставила под сомнение его адмиральскую компетентность.

Правда, дальше выразительного недоумения на лице адмирала это дело не пошло рассматриваться. А так бы было очень важным для их супружеских отношений, для установления своего статуса кво, битие по мордасам Антонины адмиральскими кулаками, с дальнейшей её выволочкой за космы, с причитанием адмирала: «Запомни дура раз и навсегда, одну морскую истину. Баба на корабле к беде. И тогда скажи на мою милость, как всё это вяжется в этим твоим странным утверждением о никчёмности моего адмиральства без на то твоего присутствия рядом со мной?».

И как прямо сейчас адмиралом Канаринским выясняется, то женская сущность, особенно супруги – это такой непреодолимый фактор твоей жизни, который сколько бы ты не таскал за волосы и космы, утверждая над ним свою правоту, хоть и при таких мало сознательных обстоятельствах жизни, всё чаще в мечтах и во сне, он всё равно будет стоять и затем настаивать на своём. И это затем по времени наступит в самый неподходящий и неожиданный для этих разборок момент, как именно сейчас, когда адмирал итак был не в себе и весь растерян, не находя себя. И ему, ищущему себя и основания быть прежним влиятельным человеком, сейчас крайне требовалась поддержка, за которой он и обратился рукой в сторону второй половины кровати у стеночки, где как он помнил ещё с вечера, себя с трудом и для него с тяготами совместного время проведения и размещения на одной кровати, помещала Антонина Цеппелиновна, недовольно толкая его в бок кулаками, деструктируя его ум что за циничными заявлениями: А-ну подвинься. Опять на всю кровать развалился.

Что, между тем, не соответствует нисколько действительности, учитывая геометрические и физические параметры их двуспальной кровати и соответственно те же параметры в нём, подтянутом и не имеющим никакой возможности раздобреть на своей неспокойной, не только службе, но и в местах дислоцирования своего отдыха, то есть у себя дома. Где, как с каждым разом всё убедительней и убедительней для адмирала выясняется, у него гораздо меньше отдыха и неспокойная обстановка в сравнении с местом его службы. И основным фактором этого его беспокойства и затем значит, его подстёгивания в сторону нервов, само собой является его супруга Антонина, которая с самого утра, а точнее уже с вечера, определяет весь будущий настрой адмирала на своё недовольство обстоятельствами своей жизни. Что в свою очередь ведёт к его большой отдаче своему служебному долгу и делу, за что он высоко ценится и получает для себя служебные преференции и рост по службе. И стоит только адмиралу Канаринскому одним глазком взглянуть на эту причинно-следственную связь, как его всего буквально выворачивает от тех выводов, к которым всё это дело подводит.

– Это что же получается. – Прямо остолбенел на одном месте от такого пришедшего в голову озарения адмирал. – Я своему возвышению обязан не своим профессиональным качествам, а залогом моей успешности стало подзуживание и подтрунивание надо мной Антонины!? Да что б ты… – Но дальше этих слов в адмирале ничего не пошло, а всё потому, что он натолкнулся на то фаталистическое, как сейчас понял адмирал, предупреждение ему Антонины насчёт её места в его и жизни его адмиральства. Типа если меня рядом не будет, то тебя, такого безынициативного и пожинающего на лаврах человека, в момент разжалуют в капитаны третьего ранга.

А эти все, крайне сложные для собственного восприятия мысли адмирала, приводят его к ощущению своей покинутости на кровати. В общем, сколько он рукой своей не сновал по ней, он всё не мог к своему сперва удовлетворению, а затем к встревоженности обнаружить там свою супругу Антонину. И он даже себе посмел не воздержанно в её адрес высказаться: Да где её чёрт носит?!

И хотя адмирал несколько поспешно и далеко заглядывал в будущее Антонины, тем не менее он не настолько был к ней предвзят, чтобы озвучивать даже в таком нервном состоянии полнейшую белиберду и неразумность. И если кому и по силам носить Антонину, даму более чем дородную, полную сил и пышек как её основы, то только чёрту.

Впрочем, сейчас не время до вопросов метафизики, а время для адмирала сейчас самый определяющий его будущее бытие фактор, и ему нужны реалистичные ответы на свои вопросы. И адмирал начинает уже визуально искать и оглядываться по сторонам, ища следы Антонины, без которых не может сопровождаться её ход по жизни и в частности по их спальне. Но к удивлению и чуточку к коматозу адмирала, он ничего из того, что можно было бы приписать следам воздействия Антонины на реальность не было, и это начинает постепенно ошеломлять адмирала, ведя его к безнадёжности своего отчаянного положения. Где у него начинают рождаться, что за панические и беспардонные к женскому сознанию и организму мысли.

– Я так и знал. Она меня бросила именно тогда, когда она мне больше всего нужна (или нужно?). – И вот теперь спрашивается очень агрессивно и в свете направленной прямо в глаза лампы освещения, как это понимать: «Я так и знал?». И какой это отрезок жизненного времени относится к озвученному так беспринципно Оскаром моменту: «Тогда, когда она мне больше всего нужна?». А в какое другое время значит, не сильно-то и была нужна. А было и такое время, что и вовсе не нужна. Так вот значит, как вы, Оскар, относились к своей супруге Антонине. Вы её использовали как того хотели и не только так того она хотела и заблуждалась на ваш счёт.

Здесь и прямо на этом месте, адмирал, опираясь на свои руки, поставленные на пол и обосновывая все свои действия тем, что его с провоцировали на всё это люди с тайными замыслами и намерениями, и в первую очередь…в общем, решил он докатиться до такой точки общественного порицания вот таких своих малодушных поступков пока этого никто не видит, – это и всплакнуть от жалости к себе и пустить сопли, вытирая их рукавом халата, – что прямо противно на всё это смотреть. Ну, а чтобы и самому не замечать всё это паскудство за собой, адмирал Канаринский решил всё это усугубить истошным криком и прикрикиванием на свою супругу Антонину, которую он посчитал необходимым сейчас больше всех ненавидеть и проклинать.

– Антонина!!! – чуть ли не исторгая из себя душу и сердечные спазмы, с таким отчаянным проникновением из себя выдавил адмирал это не просто имя, а концентратор всего, что составляло для него определение жизни, что всё вокруг, что обладало акустическими возможностями и определениями заткнулось на хрен, не имея ничего противопоставить этому звуковому посылу. И наверняка даже те специальные люди, специалисты по расщеплению человека на элементарные частицы, кто сейчас находился на проводной связи, раз адмирал так до сих пор не удосужился повесить трубку телефонного аппарата, несколько в себе подвинулись, посчитав, что их квалификации недостаточно, чтобы квалифицировать этот жуткий случай.

А между тем адмирал и сам за себя за такие свои невероятные возможности своего нервного определения испугал, и тут же замер в одном положении, принявшись прислушиваться к не перебиваемой тишине вокруг. Затем с этого испугу опять прокричал тоже самое имя в сторону этого женского вероломства, раз никто не посмел его перебить и тем самым переубедить быть таким крикливым, опять прислушался к этой полнейшей тишине, и раз так, и его решили по максимуму игнорировать и не считаться с его мнением, то он знает один безотказный способ, как найти отклик даже в самом чёрством женском сердце. Нужно-то всего лишь озвучить другое женское имя. И Антонина, на, получай его.

– Анфиса!!! – в той же пропорции истеричности и отчаяния заголосил адмирал, но при этом он был не так растерян, а он был предельно собран и сконцентрирован во внимании к коридорному переходу, по которому Антонина ранее его покинула, а сейчас она ожидается в нём появиться.

И, бл*ь, как в воду глядел адмирал (что для него очень близко), и стоящая до этого момента мёртвая буквально тишина, – тиканье часов на стене не считается, – в один момент разрывается грохотом какого-то предметного падения, вслед за которым начинает нарастать шум приближающихся, семенящих шагов, ни с кем их не перепутаешь, Антонины.

Что же касается Антонины, то она пребывала всё это время вне ведении происходящего с её супругом Оскаром, кого она, как сейчас выясняется, оставила на произвол самого себя беспутного, а так-то она всего лишь отлучилась на пару минут по естественной надобности в туалет и всего-то, а этот Оскар уже из всего начинает делать трагедию. Когда сам по нескольку раз за ночь ставит их всех в неловкое положение этими своими ложными сигналами о целях своего пробуждения, отчего Антонина уже перестала верить даже мужским поступкам (на слово им верить это уж давно её увольте).

Но всё это уже последствия, а сейчас она своим ушам не верит, слыша к чему привело её на пару минут отсутствие рядом со своим адмиралом, чья бесконтрольность привела к тому, что он сразу же захотел подпасть под влияние какой-то другой стервы, с именем Анфиса. И, конечно, Антонина всего этого не допустит и терпеть не будет в стенах своего, заметьте как-нибудь скоро Оскар, дома. Ну и когда Антонина вся на взводе и впопыхах достигла спальни, из которой истерил адмирал, то она прямо вся в себе онемела, не веря своим глазам и всему тому, что тут произошло с адмиралом за время своего отсутствия. Докатился адмирал да самого предела спальни, до одной из стенок, закрутившись попутно в палас и всё это он проделал с видом обезумевшего от вот такой своей решительности человека.

Но всё это несущественно для Антонины, и она даже видит в этом некоторое притворство адмирала, таким образом решившего скрыть свои ролевые игры с некой Анфисой, кстати, где она? А сейчас перед Антониной стоит перво-наперво вопрос об этой Анфисе, и что всё это значит. И пенять на своего нового голосового помощника, то есть помощницу, к которому адмирал обращается в экстренных ситуациях, – сама же слышала каким диким и нисколько не любовным тоном я к ней обращался, – лучше не стоит. Антонина своими зубами выгрызет у адмирала всё, что он от неё скрывает. И вот такие бы способности развязывать язык у своего оппонента иметь людям из секретных служб, то тогда им не нужно было быть безмолвными свидетелями всего того непотребства, которое на их хоть и подготовленный разум обрушил адмирал под напором бесспорных доказательств его измены Антониной.

А ведь адмирал ещё до всех этих событий буквально всех заверял в том, что он по первому зову демократии в лице президента мира, готов тут же встать под её знамёна, каким бы он в тот момент не был занятым человеком (даже с перепоя). Но как сейчас выясняется, то ничего и близко нет из того, что за собой декларировал адмирал Канаринский. И даже больше того, что имеем на его счёт, он повёл себя крайне противоречиво тому, что от него всеми ожидалось. И даже начинает закрадываться на его счёт вот такое сомнительное недоразумение – адмирал Канаринский не такой и большой патриот, и он в случае переворота в мыслях и настроениях людей, захотевших вдруг в один момент и по никому непонятному почину всё переменить, приняв за жизненные ориентиры автократизм какого-нибудь безбашенного лидера, пообещавшего в один момент более лучшее завтра, возьмёт и изменит всем своим прежним принципам и присоединится ко всему тому, что он ещё сегодня с твёрдо-каменным лицом отрицал и ненавидел.

В общем, есть всё-таки какой-то смысл так внезапно и без предупреждения созывать экстренные заседания ситуационного штаба. После чего люди, вызываемые решать самые насущные проблемы, не с той ноги спросонья встают, что сразу открывает широкое поле для их манипуляции, и начинают с недосыпа нести вслух то, что они при всех других обстоятельствах в себе тщательно скрывали. И, к примеру, другое не менее уважаемое и влиятельное лицо в государственном аппарате, как госсекретарь и такой же деятель на общественных началах, мисс или миссис хрен её разберёшь Шарлотта Монро, всегда придерживающая вслух мнения о непререкаемости авторитета президента мира, берёт трубку и не успев видимо подумать, что она на себя берёт вместе с этой трубкой, вот такую кощунственную вещь в неё заявляет: «Да какого хрена ещё надо, когда я нахожусь в объятиях Морфея?».

Ну а пока там, на той стороне трубки, пребывают в оппортунизме и нокауте от такой неприкрытой дипломатии, в безуспешной попытке разгадать к чему их обязывают все эти внутренние тайны семьи Монро, кто есть таков этот Морфей, из какого он департамента и знает ли о его существовании супруг госсекретаря и если знает, то возникает всё тот ж вопрос: «Что собственно всё это значит?», госпожа госсекретарь, всё ещё пребывая в раздражении по причине вот такого её внезапного разлучения с явно непокладистым и агрессивным в постели Морфеем, начинает говорить в сердцах и вовсе провокационные вещи.

– А мне плевать, что там сейчас у вас происходит. Хоть весь мир обратился в пепел, и пока я не наложу на своё лицо макияж, раньше этого времени меня не стоит ждать. – Вот такое заявляет госпожа госсекретарь, – если честно, то этого стоит с её лицом подождать, а то что-то мало кому хочется жить в этом благословенном мире, когда на тебя без сомнения смотрит вот такое экстраполированное от орангутанга лицо госсекретаря, – и тут же ставит точку в этом разговоре, бросая трубку и не давая возможности возразить тому, кто с нею говорил по телефону. И даже будь на этом месте сам президент мира, хоть ему и по статусу не положено заниматься этой собиральщиной, – но он человек большой души и ему нисколько не в падлу побыть рядом с теми, кто его ниже, чему также способствует его большая забывчивость на лица и на свои полномочия. – он бы больше не посмел потревожить госпожу госсекретаря, которая со второго раза и послать куда подальше тебя сможет.

А вот адмирал Канаринский, кто так и не даёт покоя во время всех этих сборов, наоборот, захотел перезвонить и поинтересоваться вопросом своих сборов на это собрание генералитетов в разной степени своего участия в общественной жизни.

– Может перезвонить и уточнить этот весьма важный для меня вопрос? – вот таким вопросом сперва в свою сторону задался адмирал. И хотя это его вопрошание выглядит так, как будто адмирал за собой чувствует некие такие порицаемые обществом и правосудием обстоятельства, за которые по головке не погладят, а за них предусмотрена уголовная ответственность, и тогда узелок со своими пожитками будет взять с собой кстати, всё же это далеко от реальности и самоуверенности в своей неприкосновенности адмирала, предусмотрительно набившего себе на плечи татуировки в виде погонов, как гарантия того, что его теперь никто не сможет разжаловать до капитана третьего ранга.

– Да почему именно третьего ранга? И почему моя мысль постоянно крутится вокруг этого капитана?! – бросив, наконец-то, трубку телефона и тем самым дав отдохнуть человеку на той стороне трубки, адмирал Канаринский Оскар Эммануилович истерично отвлёкся в сторону этого неизвестного капитана третьего ранга, известного ему пока что только тем, что он никак не даёт покоя адмиралу (неужели тот самый легендарный капитан Копейкин?!). А вот почему, то тут долго над этим вопросом не нужно думать и далеко ходить. Нужно лишь повернуться и посмотреть рядом с собой, и ты сразу по учащённому дыханию своей супруги Антонины, с такой оформленностью в нечто незыблемое посыпающей на его лаврах и кровати, поймёшь, что скрывается за загадкой этого капитана третьего ранга, кто однозначно хочет когда-то, а лучше завтра, стать адмиралом. А так как адмиралов, а тем более вакантных адмиральских мест всегда крайне мало, то тут без особого умения в деле о себе заявить и быть напористым до предела, этот вопрос для себя не решить.

И адмиралу в момент и по новому кругу приходят слова Антонины о том, что из себя значит все адмиралы. И если откинуть в сторону все эти женские бредни о собственной значимости в системе жизненного обеспечения и определения баланса мира, где именно они решают, что будет значимо, а что ничтожно, то в её словах прослеживается фактор истины женского коварства и вероломности, зиждущегося на их беспредельном честолюбии. Забывают они обо всём, даже о своём комфорте, если перед ними возникает возможность кого-то создать, вытащив из грязи в князи. Как того же капитана третьего ранга в адмиралы. А то, что это место занято хотя бы им, то, как говорила Антонина: я тебя сделала адмиралом, я же тебя с него и сниму.

– Вот же гадина! – а вот это уже веская причина прибыть по скорей на заседание ситуативного штаба и там столкнуться с точно с такой же, что и у тебя на лице невнятностью проявления своего понимания того, для чего всех здесь в такую рань собрали.

Ну а так как все люди здесь не только взрослые и обелённые опытом и за редким исключением мудростью, для которых воспитание и воспитанность не просто однокоренные слова на слуху, а они всему тому, что они декларируют придерживаются, даже с тошнотным видом зыря на тебя, кого бы никогда не знал и не видел, но я тебе улыбаюсь как ни в чём не бывало и тем самым утверждаю твой право на существование рядом с собой, то всё это нечто собой предполагает.

При всём этом и притом, что все тут вокруг не слишком бодро выглядят, а некоторые главы служб и ведомств и вовсе существуют, как с глубокого перепоя, – а что поделать, если сегодня ещё канун нового года и все просто взбешены таким началом нового года и тем, какое все большое значение придают своему суеверию, которое истинно вам говорю, теперь в контексте одной непреложной истины, гласящей следующее: «Как новый год встретишь, так его и проведёшь», предполагает весь этот год проводить в таких экстренных заседаниях и всё с людьми кого ты терпеть не может из-за их снобизма и слишком деловых качеств, – каждый старается отвести глаза от самого себя, заводя отвлечённые разговоры на другие темы и лучше связанные не с тобой, а с кем-то ещё.

При этом всё же возникают большие сложности в таком восприятии действительности, когда всё, что здесь происходит, в этих, за семью замками сложной конструкции и допуска дверях, а затем в сверхсекретном помещении, каждое присутствующее здесь лицо напрямую касается, и значит, приходится соответствовать и себя для всех иногда вспоминать и ставить в пример.

– Вы, госпожа госсекретарь, в любое время суток прекрасно выглядите. – И вот что спрашивается хотел этим сказать адмирал Каналья, как его про себя все тут вокруг называли, однозначно таким завуалированным способом желая её поддеть. Мол, ты старая каракатица, как бы себя и свою злость, и негатив не замазывала, всё это в тебе всё равно присутствует и прорывается на весь белый свет.

И вот до чего же ловок, как оказывается, адмирал Каналья в этой закулисной борьбе, умея так поддеть даже самых зубастых противников. Впрочем, всё имеет свою цену и объяснения. И в случае с госпожой госсекретарём, – прямо дух захватывает от такого словосочетания у людей с направлениями мыслей в другую, с мазохистскими наклонностями сторону, – ему не нужно опасаться получить по зубам у более обоснованного и аргументированного на контраргументы противника, который за словом в карман не полезет, когда он использует в качестве доказательства своей правоты силовые методы убеждения, а случае с той же госпожой госсекретарём (и опять дух кое у кого захватывает), дамой субтильного вида и далеко не кингсайзких размеров, можно лишь нарваться на собственное неприятие в её глазах.

Что, учитывая её последовательную антипатию ко всему мужскому полу, кроме одного исключительного случая, связанного, как все слышали краем уха, с каким-то прямо дурачком и заблудшим просто человеком по имени Морфей, чьи объятия она допускает до собственных покровов, то это не такая уж большая проблема и при случае всегда будет можно предъявить госпоже госсекретарю вот этот компрометирующий факт из её личной жизни. Которая, как она зарекалась при занятии своего поста не будет ей нисколько мешать в осуществлении ею своих служебных полномочий, а как оказывается, она не избавилась от этой своей дурной привычки и в некоторые моменты своего забытья отдаёт предпочтение перед своей работой этому своему хобби.

– Я это не хуже вашего знаю. – Ставит на место адмирала Каналью госпожа госсекретарь, выглядящая сейчас раздражённей чем обычно, а это указывает на то, что она сегодня шибко личной жизнью не увлекалась.

А ведь между тем вопрос жизненных приоритетов совсем не праздный, и умение расставлять акценты и приоритеты между личным и служебным, это такой вопрос в государственной службе локально важный, что не решив его для себя в верном направлении, ты не сможешь стать полноценным государственником. Ну а то, что все собравшиеся здесь государственные чиновники и военные служащие всё-таки здесь собрались, несмотря на столько препятствий на пути к этому месту собрания, начиная от личной мотивации и предпочтений, заканчивая межведомственными тёрками, то можно с большой вероятностью предположить, что они этот вопрос для себя окончательно решили.

А если это не так, то всегда среди твоих соратников и особенно оппонентов по службе найдётся такие, кто тебя поставит на правильный путь, обнародовав факты твоей коррупционной деятельности, как будет инсинуировано обозначена твоя тяга к личному и семейному. Ну и чтобы не быть, не то чтобы заподозренным в том, что твоя рубаха всегда ближе к телу, в общем, в том, что в тебе природное всегда возобладает, даже в том случае, если ты глава комитета и комиссии по формированию сегодняшней повестки дня, с отрицанием в человеке всего природного и прихода на смену этому атавизму всего прогрессивного, с правом своего достоинства и совершенства, нужно чему-то неизвестному соответствовать, а это крайне сложно сделать в таком, ни свет, ни заря состоянии.

И что сейчас всех начинает лишать остатков последнего разума и неприятия себя среди всех этих людей, – кто собственно им внушил и за тем заставил в это поверить, что они самые из самых, и что никто кроме них и всё такое в том же легендарном и мифологическом духе, – так это то, что они вдруг в лице самого себя столкнулись с когнитивным диссонансом, как-то потерявшись в нём от не слишком хорошего знания, что сейчас на нём(лице) демонстрировать и какой внешней тактики придерживаться. Так с одной стороны они должны быть до аккуратно постриженных кончиков ногтей профессионалами, – «ничего личного, этого всего лишь бизнес», это основной принцип по которому определяется твоя профессиональная квалификация, – и на своём холодном, без всяких изъянов на эмоции лице не должны выражать ни единой эмоции и выражения участия к вашим проблемам, а вот с другой стороны, на которой настаивает и предполагает этот их экстренный сбор на заседании ситуационного штаба, они должны демонстрировать озабоченность, а иначе как ещё понять, что они принимают близко к себе всё то, что так интенсивно волнует … хотя бы мировые рынки. От чьего благосостояния зависит и их тоже.

Ну а так как все прибывшие на заседание высшие чиновники и генералы, между которыми по долгу их службы всегда сквозил холодок, существовало недоверие и что уж говорить, их разделяла стена и пропасть одновременно в лице их таких разноплановых мундиров, которые возможно в большей степени и вносили особую ясность в их взгляды друг на друга, – высшие чиновники в костюмах от самых стильных модельеров всё равно выглядели на фоне генералов все в медалях и в звёздах на погонах серыми мышами (это ж надо так кичиться своим звёздным положением, вот она звёздная болезнь), – были не в курсе того, чего ради их всех сегодня, в канун нового года, собрали, – вот только не для того, чтобы нас так поздравить с новым годом, – а выглядеть при этом тем человеком, кто не в курсе всего происходящего, было, как минимум, не умно и ты в миг потеряешь свою былую значимость среди всего этого истеблишмента, как все тут друг друга за глаза называют через одно, бл*ь, самое то для них падл слово, то все как один ходят с умными лицами в ожидании того, кто их всех собрал и через косвенные вопросы пытаются выяснить ту самую причину, которая их здесь собрала и как всеми тут уверенно кажется, то всё это могло бы и подождать, и какого хрена было их всех беспокоить.

– Что-то не больно торопится. – Многозначительно так пустил слух в самый верх один важный сам по себе высший чиновник, являющийся советником президента по безопасности и значит, уж как не он должен быть в курсе того экстренного дела, по которому их всех здесь собрали. Вот почему все на него внешне мало обращают внимание, но в тоже время не сводят с него своего затуманенного местной обстановкой какой-то таинственности взгляда. – Если кто и что-то знает и понимает из происходящего, – за президента я уже так не поручусь, слишком независимую от всех нас и внешних обстоятельств политику он ведёт, – то только мистер Дириженсер. – Вот такую идеологему ума в себе держат буквально все собравшиеся люди. Коих было ни меньше, ни больше, а ровно двенадцать человек.

А так как в высшей политике всё подчинено условностям, символизму и знакам, то вот такой количественный состав ситуационного штаба тоже нёс в себе некий символизм. О котором вслух никто не говорил, но каждый из его состава имел на этот счёт свою чёткую позицию и местоимение – мы своего рода суд присяжных, который выносит приговор этому миру, который с природным постоянством создаёт информационные поводы для нашего сбора и поиска новых решений, как обуздать этот норов природного естества мира. И видимо до такой степени довело сознание этих людей вся эта природная непредсказуемость и строптивость мира, что они обратили взор развития мира в сторону неестественных с ним отношений. Человек отныне венец природы и своего природного осуществления. И отныне он свою и общую судьбу берёт в свои руки, сам и только сам решая, кем ему быть от рождения и после того.

– Значит, дело по которому нас собрали, не требует такой особенной спешки. – Сделал вот такое замечание уже советник по вопросам субъективности восприятия реальности и контроля за временем, Аллегорий С.С. Кто, если честно сказать и чего, естественно, в этих стенах не дождёшься, всех тут раздражал своей самоуверенностью и сверхвысокими даже по сравнению с ними амбициями. С чем, конечно, можно как-то в себе справиться, разговаривая с советником Аллегорием через губу и его не слушая, но тут с ним дело обстоит такое, и это больше всего приводит в запустение разум высших чиновников, вгоняя их в обструкцию своего сознания, так это, что они так до сих пор толком понять не могут, за что этот мутный тип, Аллегорий, отвечает, всегда на все вопросы к себе со стороны президента, а никто другой их ему не задаёт, отвечая какой-то удивительной бессмыслицей, которую понять разве что могут люди с альтернативным мышлением и ходом жизненной ситуации с собой. То есть ведущей не как всех, к светлому будущему, а в чертоги Анубиса.

И этот ход мысли хоть как-то объясняет нахождение здесь этого Аллегория, чья должность прямо какого-то астролога, только иначе называемая, получает для себя обоснования быть в канве президентского окружения. Вот только не очень тогда понятно, почему Аллегорий, явно имеющий прямой или через карты таро допуск к сознанию президента, где он также участвует в составлении жизненных маршрутов передвижения президента, – на встречу с малоприятным лидером сам знаешь какой восточной деспотии не ходи, они будут в твою сторону неуважительно говорить и ёрничать, энтого попрошайку, нового нашего сукина сына близко до себя не допускай, а то опять своими любезностями и заверениями в своей преданности все уши тебе заплюёт, а вот с тем лидером, с кем ты хотел бы встретиться, пока что не договорились встретиться на паритетных началах, не хочет он видишь ли, разговаривать с тобой при галстуках, подавай ему бескультурную обстановку, – сейчас пребывает вне ведения происходящего с президентом. А это всё наводит не просто на грустные и тревожные мысли о том, что они сегодня здесь, как минимум, задержатся до следующего года, а это всё начинает до раздражения их всех беспокоить. Где им начинают приходить в голову уж совсем кощунственные и в чём-то предательские мысли о своём президенте, который по их раздражённому мнению совсем от рук отбился, ведя действительно независимую от истеблишмента политику.

И то, что им руководит в этом своём стремлении отгородиться от всех них, между прочим, за него голосовавших и они его из своей среды, пусть и подлой, и предательской до предела, выдвигали, деменция по мнению откровенных врагов демократии или невероятное по своей глобальности стремление и целеустремлённость стать самым незабываемым президентом (а по хрен в каком качестве), их совершенно не волнует, когда это всё на них и их благосостоянии сказывается. И среди чиновников высшего звена, плюс парочки полно звёздных генералов даже возникла своя внутренняя фронда по противодействию всем буквально замыслам президента, желающего только одного по их субъективному мнению (бл*ь, так вот зачем здесь Аллегорий и вот что его должность значит, он должен выявлять людей, недовольных президентским правлением и расщеплять в порошок субъективность мнений генералитета), а именно всеобщего мира.

А уж что такое есть мир, очень хорошо все тут знают. Мир понятие прежде всего абстрактное и растяжимое, а уж затем сопредельное с относительным на него мировоззрением. То есть мир субъективен крайне. Ведь без присутствия в тебе самом мира, его нигде для тебя не будет. А если учесть то, чего здесь учесть никак нельзя, человеческую особенность всех этих людей, ударившихся в свою обособленность от общего человечества, за которое они несут личную ответственность, а это предполагает полное отсутствие мира в их душе и сердце, то о каком мире может идти речь.

– Что вы этим хотите сказать, Самюэль Самуэльевич? – обращается с этим вопросом к Аллегорию госпожа госсекретарь Шарлотта Монро, практически тут единственная, кто обладает вот такой смелостью, напрямую спрашивая этого тайного советника президента. Что также говорит и указывает на то, что свой пост Шарлотта заняла не по квоте, как это сейчас принято при распределении министерских мест, – место госсекретаря забито женским полом, кто кроме них лучше ведёт внешние сношения и политику, – а в ней присутствовали все необходимые для вот такого политика презумпции невиновности и качества напористости и в чём-то даже дерзости.

И только одни злопыхатели и завистники её деловым качествам всё не унимаются, утверждая за её спиной, что такая её смелость по своей природе безответственна, раз она каждый свой будущий шаг сверяет со своим суеверием, раскладывая карты судьбы и обращаясь к астрологам. А вот эта информация как раз и раскрывает внутреннюю мотивацию её вот такой смелости. Она и сама является частым клиентом тех сборищ, называемых консультативными услугами по решению ваших семейных проблем, которые практикует Аллегорий у себя на даче. Как по мнению всё тех же информированных злопыхателей, то в этом месте сборищ, однозначно не отчаявшихся в своей жизни людей, раз они все как один состоятельные люди, проводятся шабаши ведьм и людей с ограниченным в свою сторону мышлением, выход из которого все видят только в одном – создании альтернативы этому благословенному богом миру. А что есть альтернатива этому миру, не нужно говорить, тем более вслух.

И если как всё это верно учитывают люди уже с альтернативным мнением всем этим людям, с альтернативным мышлением в свою сторону, где основной костяк составляют ведьмы, то госпожа госсекретарь Шарлотта Монро, ничего не имеющая общего с легендарной Монро, а вот с ведьмой у неё буквальная фотографическая схожесть, как есть натуральная ведьма. И вся её внешняя политика прямо отдаёт всем этим ведьмовством. Хочет эта ведьма Монро переформатировать весь мир под себя. И раз природа с ней так обошлась не дружелюбно и откровенно неприязненно, то и она не будет к ней знать жалость, с ног на голову перевернув воззрения на человеческую природу, где красивое до прежнего дня потеряет в себе бывший смысл и актуальность, и на его место придут новые значения и понятия красоты. И всё это осуществить и проделать большого ума не надо, нужно лишь поменять сознание человека, установив для него новые ориентиры. Чем, собственно, и занимается на своём посту Шарлотта Монро.

– Лишь то, что сказал. – Вроде проще простого отвечает Аллегорий, а все всё равно начинают искать скрытые смыслы в этом его послании к ведьме Шарлотте, с кем у него однозначно есть ментальная связь, где он не через слова, а через их интонацию подачи озвучивает для Шарлотты то, что никто тут понять не может.

– Извините меня, Шарлотта, за мою откровенность и разглашение государственной тайны, но вы, как лицо, допущенное к высшим государственным тайнам, должны знать. – Что-то примерно такое зашифровал в своём послании Аллегорий. – Природная слабость, а может уже и тяга, как начинает мне казаться, задерживает нашего президента.

– А если конкретней? – вопросительно стреляет глазами в ответ Шарлотта.

– Запор у него. – Не сдержавшись от того, чтобы не поморщиться в сторону этой деликатной темы, но что естественно, то небезобразно, процедил сквозь зубы Аллегорий, дав понять Шарлотте, что такая неустойчивость организма президента к внешним вливаниям становится всё больше большой проблемой, и с этим уже надо что-то делать.

– Акции фармацевтических компаний? – с долей укоризны и с долей соблюдения приличий, то есть соболезнуя столь частому недугу государственных мужей, по долгу своей службы вынужденных долгое время просиживать свои штаны, надетые на свои зады на вот таких заседаниях, а это ведёт к своей причинно-следственной связи – застою и застопорению крови в нижней части организма и так далее, покачав головой, всё правильно поняла Шарлотта из этой лицевой озабоченности Аллегория, так умело озвучивающий инсайды.

А Самюэль Самуэльевич Аллегорий в ответ как-то подпал под злодейское обаяние Шарлотты, её вот таким послушанием и откликом по его первому зову, и пребывая в вот таком заблуждении, на некоторое время даже от себя разумного отстранился, выразив ей согласие на такие ею сделанные выводы из его посыла. Но вот только хорошо, что он быстро спохватился, и уже со своей стороны укоризненно ей указал на недопустимость вырывать слова и смыслы из контекста сказанного. Ведь когда дело имеешь и тем более разговоры ведёшь о столь высоких материях, как о житие бытие высших чиновников из государственного аппарата, то нужно иметь не только осторожность в своих высказываниях, которые запросто могут и захотят по-своему интерпретировать враги высших лиц государства, но и иметь силу и духа, чтобы держать за своими зубами всё то человеческое, что не чуждо даже самому высокопоставленному человеку, и о чём почему-то говорить считается зазорным. Но это вопрос философский о природе власти, и он не всем по плечу.

– Надеюсь очень на ваше благоразумие и верное понимание моих слов, – жёстко так заметил С.С. Аллегорий Шарлотте Монро, – и вы не увели в дебри потустороннего, не имеющего ничего общего с действительностью свои мысли и воображение.

И, конечно, всё так, как того хочет слышать и надеяться С. С. Аллегорий. И хотя С.С. Аллегорий сильно рассчитывает на такого рода благоразумие Шарлотты, всё же он крайне считает важным ей напомнить некоторые уточняющие факты и детали из своих слов, которые ею были проигнорированы или не восприняты с должным усердием. Что объяснимо тем, что умственная деятельность – это такое сложное хитросплетение человеческого разума, что трудно всегда найти в нём концы и источники этих концов.

– Запор мысли, если быть более точным. – Поправил в первую очередь Шарлотту, а уж только затем самого себя Аллегорий.

А вот это уже интересно слышать Шарлотте Монро, кто, честно сказать, была не слишком большого мнения об умственной деятельности вообще мужского народонаселения, а не только одного президента. И все эти представители самой непрезентабельной части населения, когда она до них сходит и уделяет со своей стороны хоть какое-то внимание, все как один впадают в умственный ступор с ней в разговоре, не имея возможности хоть что-то о себе внятного прояснить. И как сейчас выясняется, то господин президент также страдает таким недоразумением мозга, а вот по какой причине, то это госпоже Монро было крайне интересно знать.

– И с чем он связан? – спросила Шарлотта.

А вот теперь уже удивлён такой близорукостью Шарлотты Аллегорий, как не ей не знать, кто с утра до вечера не даёт покоя господину президенту (спойлер: это не первая леди). И Аллегорий вынужден вносить ясность туда, где всё итак прозрачно.

– Господину президенту не даёт покоя мысль о том, что он отчего-то находится в тени…сами знаете кого. – С многозначительным умолчанием внёс ясность в трудности мысленного процесса президента Аллегорий. – И на моё удивление он был патологически логичным. «Сёма, – так он ко мне по простому, и на основании большого ко мне доверия, обращается, – скажи мне честно, почему мне не даёт покоя мой антипод, держа меня в постоянном напряжении и заставляя меня всегда иметь его в виду?

На что я ему отвечаю. – Это всё психологический фактор. Зло притягательно.

– Вот как!? – одёргивается от своих мыслей президент. – Ладно с этим я готов смириться пока у нас паритет вооружений, но если мой противник имеет такое звучное имя, Антипод, то тогда кто я? – задался нервно этим вопросом президент и тут же давай себя принижать самокритикой. – Какой-то Под, если убрать из имени моего противника его предикат «Анти». И что спрашивается этот Под значит? Прилагательное или может того, моё сказуемое, как чьё-то прилагательное и подвластие?! Воды мне, воды! – а это уже попахивало театральщиной со стороны мною уважаемого президента, но не настолько, чтобы потворствовать его цесарским мечтам. И хотя основы нашего государства крепятся на семи холмах цезарства, всё же надо блюсти приличия и отдавать должное новым инструментам разделяй и властвуй, а именно демократии.

Ну и я остужаю пыл президента как мне тогда казалось верным по лингвистике предложением. – Тогда вы будете зваться Антиподом Антипода.

– Это что ещё за хрень! – вскипает президент. – Это что ты мне предлагаешь. Быть на поруках у Антипода. А-ну пошёл вон! – И я, пожалуй, и в самом деле пришёл к не верному решению насчёт нашего президента, верно поступившего, меня выгнав. Что я было хотел купировать только что в голову пришедшим предложением. – Тогда может Легитимный? – с надеждой и мольбой на собственное оправдание обратился я с этим вопросом к президенту. Он задумчиво на меня посмотрел, быстро оценил эту мою неуместную шутку в сторону нашей политики на постмодернистском пространстве, – а я ей богу и не думал шутить, – и с ещё больше перекошенным лицом и проклятиями в мой адрес указал мне на дверь». И на этом пока что всё, немой диалог заканчивается.

И вот пока все тут пребывали в таком умиротворённом состоянии лёгкого беспокойства за судьбы мира, в том числе и за самих себя, как части этого мира, ради которого можно и пойти на некоторое своё беспокойство и подвижки в своих планах, как это всегда бывает, находится один отщепенец, которого всё это не устраивает, и он требовательно и вслух желает знать, когда всё это закончится и сколько им ещё ждать президента.

– Как думаете, что случилось? – вот таким неприемлемым для данных обстоятельств вопросом задаётся громко вслух генерал Броуди, если честно, то непроходимый даже в самые широкие двери тип с огромными физическими данными и со столь же малой сознательностью. Что и приводит всех, кто с ним встречается, в том числе и на таких собраниях, в крайне некомфортное и болезненное состояние, даже в том случае, если он вам на ноги не наступает, не плюётся прямо вам в харю и рукой за подбородок не цепляет во время своего, всегда крайне эксцентричного разговора.

И что самое сейчас всех угнетающее, так это то, что вопрос генерала Броуди никак нельзя проигнорировать, ведь тогда он начнёт уже напрямую ко всем им цепляться, требуя к себе уважения. Вот и приходиться к своей огромной озадаченности всем тут собравшимся людям, представляющих собой истеблишмент, для кого нет авторитетов в этом мире, когда они сами высший авторитет, подгибаться под какие-то приземлённые обстоятельства жизни, где грубая сила генерала Броуди сейчас имеет больший вес перед всем остальным, что есть в этом мире существенного и важного.

И даже серый кардинал всякой политики, общественный деятель на добровольных началах, мистер Маркс, и тот чувствует себя не очень уверенно и вынужден считаться с генералом Броуди, когда тот так близко к нему стоит и дышит ему в еба…по солдатскому выражению генерала Броуди, а так-то в его неприкосновенную личность и мировоззрение своим душевным перегаром перед этой своей жизнью всегда в блиндажах и окопах.

Но всё это только прелюдия к самому ожесточающему тебя на весь белый свет событию, а точнее к тому, с чем столкнулось глубинное сознание мистера Маркса (все думающие подкоркой своего сознания люди, только так и мыслят), кто и как все здесь присутствующие люди в определённой его амбицией степени на себя нагромождал некоторые условности, которые по его собственному мнению, придавали ему особый вес в глазах всех остальных людей, и одной из таких условностей было то, что он считал себя тем, с кем всем нужно считаться. И оснований для этого было огромное множество, но главное основание было – это его более чем информированность перед всеми тута. В общем, он получал информацию из первых уст, когда руки были заняты развязывающей рты другой информацией, и из первых рук, когда … в общем, алгоритм работы всё тот же. И это позволяло ему, как минимум, выиграть время во время передела той же собственности.

Что же касается сегодняшнего положения людей, в этом кластере понятий и пониманий, определённо кармической комнате и бункере, по такому судьбоносному совместительству собравшихся, а сперва, конечно, собранных и созванных, кои хотели бы, да поскорее, разобраться для чего их всех так внезапно собрали и теперь так долго держать за дураков…то есть в неведении цели их сбора здесь, а может и того гнуснее, каких-то неразумных планов на всё их же, но уже личный счёт, то… А ведь все остальные счета, как всеми начинает уже думаться очень нервно и взволнованно от столь долгого ожидания и связанного с ним напряжения, заблокированы и заморожены.

И на такие, в чём-то фантастические, в чём-то истерические, а в чём-то недалёкие настроения и планы от того, что так и всегда быть может, наводит всех этих высших лиц политики и общественного строя, строителями и архитекторами которого как раз они и являются, их вот такая органичность мышления, размышления и та среда, в которой они все тут маются от живости своего характера и мышления. Где они мир, их окружающий, видят через призму ими же созданных клише и штампов, о которых поподробней можно ознакомиться в той же телепродукции, которая забивает информационную повестку дня среднестатистического жителя и гражданина страны.

А в этой кинопродукции, чаще чем вы об этом думаете и об этом вам говорят в том же дисклеймере, основанном на реальных событиях, первым шагом по заморозке вашего личного мнения и доведения до вас особого мнения, является заморозка всех ваших личных активов. Что даёт хороший повод вам, наконец-то, подумать в правильном направлении насчёт вашего безбедного будущего.

Ну а вся здесь присутствующая публика, будучи в курсе всех этих методов работы спецслужб с малосознательными и малозначительными гражданами, кто может всего лишь оступился, заняв неправильную сторону истории, само собой начала про себя и за себя тревожиться, буквально себя чувствуя голодно и раздето. А взгляд объяснения в сторону кондиционера одного из функционеров государственного аппарата МакГрегора (за какую-такую функцию он отвечает, так никто и не знает, кроме того, что он является той шестерёнкой системы, без которой она не сможет функционировать, то есть он лоббист, как все решили о нём знать, и по другому о нём не думается: опять клише и штампы), в эту сторону не впечатляет, а вот задуматься над тем, что зелёная энергетика нынче будет рассматриваться в приоритетном плане, то это да.

– И тогда что всё это значит? – вдруг и одновременно себя почувствовав до самых печёнок обдуваемыми этой зелёной энергетикой, между прочим запитывающейся от ископаемой энергетики, что есть основа для торгов, задались озябшим и уже охрипшим голосом про себя все остальные категории чиновничьей и служебной занятости люди. И хотя их до печёнок и до костей продуло на этом ветру, они дёшево себя не продадут и будут до последнего отстаивать свои принципы – за дёшево не продаюсь.

И хотя на ровном, хоть и обдуваемом со всех сторон кондиционером месте возникла вот такая коллизия, всё же всё основное внимание находящихся в этом бункере (нахождение себя в бункере, это второй шаг апокалиптического сценария с тобой, где впереди тебя будут ждать до жути ужасающие головоломки, с само собой игрой на собственную выживаемость, где из всей этой вашей команды остаться должен только один) людей было приковано к мистеру Марксу и генералу Броуди, уперевшемуся в его сторону своим упоротым взглядом твоей бессмыслицы и безызвестности существования после того, как ты мной будешь рассмотрен и опровергнут со всех сторон.

И генерал Броуди не так просто стоит в такой предопределяющей его отношение к Марксу позиции. Он отчего-то уверен в том, что Маркс в курсе всего здесь происходящего и главное знает ответ на его вопрос, между прочим относящийся ко всем и к Марксу в той же степени. А Марксу со своей стороны отчего-то сейчас не хочется слыть самым информированным человеком среди всех этих людей. И он бы предпочёл побыть немного статистом, кто постоит в сторонке пока тут все друг друга не поубивают от невозможности найти смысл своего здесь и сейчас существования. Тем самым подтвердив одну гипотезу, зачем-то утверждающую, что человек существо, осмысленное самим собой, и ему для своего существования нужен хоть какой-то смысл.

И ещё одна глубокая мысль сейчас заходит в голову Марксу, всегда так много философски реагирующего на опасность для своей жизни. Правда, эта следующая мысль попахивала копипастой. – Многие знания рождают многие печали. – С огрубевшей печалью на своём лице посмотрел Маркс на недостойное их, взрослых людей, предложение генерала Броуди, которым он будет компенсировать недостатки своего разума и благоразумия, тыкая почему-то именно его носом в то, что именно по мнению генерала Броуди считается ниже человеческого достоинства и оттого оно находится в самой заднице мира. А именно в Антарктиде, изображённой на висящей на стене карте, куда и придвинет генерал Броуди очень смело и живо Маркса, начав его затем использовать в качестве вспомогательного инструмента по указанию того места, где он всех вас, падл, видел.

При этом Маркс, пора бы уже открыть одно обстоятельство, которое всё не даёт покоя многим людям с дырявой памятью, он не числится родственником и при этом очень далеко стоит по идеологическим соображениям, пусть даже родственника, от другого Маркса (при этом основополагающим инструментарием его теории систематизации мира – капиталом, он не только не отказывается пользоваться, а он будет продолжать его использовать), не так узколобо и плоско видит, и для него все эти направленные в его сторону действия генерала Броуди, имеют своё второе дно. Генерала Броуди в тёмную используют те силы, которые придерживаются прямо противоположной от него позиции по освоению этого мира.

И Маркс догадывается кому пришло в голову так сыграть на ложных чувствах справедливости генерала. Эти в чём-то могучие, а в чём-то никчёмные силы представляет лоббист зелёной энергетики в данной актуализации времени, лоббист МакГрегор. Который видимо ещё не готов вступить с ним в прямую дискуссию, вот он и через генерала Броуди и прощупывает почву, указав через его лысую голову на тот момент на карте мира, который ему и тем людям, кого он представляет, не просто не хотелось упускать из виду, а они собираются в самое ближайшее время начать концентрировать на этом месте всё своё внимание. А от вас, Маркс, который не Энгельс, требуется одно… – А что, собственно, они от меня хотят? – задался этим во многом перспективным вопросом Маркс, хоть и на повестке дня перед ним стоял другой вопрос в лице генерала Броуди.

Но Броуди подождёт, когда задраны так ставки и идёт торг. Ведь от ответа на этот вопрос будет зависеть то, сколько за своё содействие в этом вопросе сможет потребовать Маркс.

– Вы прекрасно знаете мою позицию на жизненное пространство движения капиталов. – Уже начинают складываться свои осмысления у Маркса. – Главная капитализация мира – это человеческий капитал. А человеческий капитал – это прежде всего сознание, а затем уж его осознание того, что для него имеет ценность и важно.

А эти его Ланкаширские собеседники, как он всегда с долей пренебрежения называл людей, помешанных на своём своеволии и быдлоопределении, начинают себя вести соответственно представлениям Маркса о людях безнравственных, с тупиковой ветвью своего будущего развития.

– Не томи уже Маркс, говори, чего ты за это хочешь? – через зубы цедят эту требовательную вопросительность к Марксу эти гангстеры с большой дороги.

И Маркс бы им сказал, да вот только генерал Броуди первым его спросил и сейчас прямо напирает на него, с требованием дать ответ по хорошему. Где каждая минута его, нет, не молчания, а умолчания тех жутко секретных фактов, о которых Маркс знает, раз он кичится своим всезнанием, – спроси его чему равна скорость свободного полёта любого предмета, то он, падла, знает, – и которые их всех здесь и сегодня собрали и заодно связали между собой в возможно в непрерывную в будущем цепь случайных и не всегда не случайных событий, может ещё грубее расценена генералом Броуди, ждать вообще от жизни положительного не умеющего.

И Маркс от такой резкой непрерывности и направленности на него напрямую событий, неожиданно для себя растерялся и начал мучить своим невнятным лицом и блеяньем из него всех людей вокруг скопом и сразу.

И кто теперь уже знает, к чему бы всё это блеянье Маркса привело (одна из пикчерсов всё это знает, уже заготовив новый сценарий для блокбастера на основе всех этих имевших своё место и время очевидных только для инсайдеров событий; а это уже одно указывает на то, что инсайдерская информация даже и из этих сверхсекретных бункеров продаётся), если бы не раздался в этих стенах, конечно, грохот и лязг открывающихся замков и вслед за ними дверей. Куда тут же и все из присутствующих ещё людей (кто-то всё-таки отлучился, уйдя в сонного себя; здесь либо имеет место крепкий на нервозы организм или же опускание своих рук на свою судьбу) сразу переводят своё внимание и взгляды в сторону раздавшегося шума, и…Как очень кстати и повезло тому человеку, кто оказался сейчас на том месте, на котором все требовательно ждали увидеть господина президента, коим и оказался господин президент.

Ну а то, что все тут люди буквально были на взводе нервном от того, что их здесь столько времени продержали без объяснения причин своего задержания, в некоторых лицах не сквозило должного почтения к персоналии президента, как начали уже всё те же некоторые лица себе позволять самокритику, а другие некоторые лица, однозначно из рядов оппозиции и от них не стоит ожидать и простого уважения к главе государства, – это их принципиальная позиция подвергать остракизму всякий шаг президента, и приди он раньше, они бы к нему придрались за то, что он слишком поспешен в своих решениях, – даже себе могут позволить с брыкнуть в нос вообще лишнее. – Явился, не запылился. – А кто-то и вообще так зашёл далеко в своём негативе и язвительности, что посмел себе вообще подрывающие авторитет власти, антигосударственные вещи. – Как с Луны упал. – И тут же эти каверзные, самого негативного качества люди, были повержены в своём оспаривании авторитета президента. Их в самый мозг поразила их-же кощунственная идеология.

– Вот чёрт! А ведь мы можем сейчас запросто находиться не в штабном бункере, а на звездолёте. Точнее в одной из его капсул, в которую и встроен этот кабинет. Где при самом апокалиптическом развитии ситуации с нашими невероятно сложными и несговорчивыми противниками и затем уже сожителями на одной плоскости Земли и параллели вселенной, капсула звездолёта, используя внешний контур ядерного апокалипсиса, выстреливает и отправляет нашу экспедицию во вселенную, для поиска для себя планеты нового обетования…

Версия объяснения реальности генерала МакТиберия (Артурчика): Полёт в стратегическую вселенную на звездолёте.

– Вот же блядство и парадокс одновременно. Я ведь свою стерву не предупредил о том, что я на всю её жизнь задерживаюсь. И что удивительно, так это то, что это меня наполняет каким-то особенным вдохновением и уверенностью в собственных силах. – Захмурив свой лоб и почесав свой зад одновременно, вот в какую параллельную плоскость начал задвигать реальность начальник всех штабов, генерал МакТиберий, кому по долгу своей службы нужно было иметь самую запредельную фантазию и воображения, чтобы не дать даже шанса любому вероятному противнику (а инопланетяне, как фактор экзистенциональной и скрытой звёздами и туманностью Андромеды угрозы, всегда барражируют где-то сверху и нависают над человечеством как Дамоклов меч развязки большого взрыва) стать победителем в итоговой схватке добра и зла на карте мира.

И генерал МакТиберий всё это согласованно со своим разумом, масштабированием и нанесением на штабные карты не только своих опорников, военных баз, но и примерно количественных сил вероятного противника, – со стороны земли нам несёт угрозу вот такая силовая группировка и незадача для нашей славной морской пехоты, а вот со стороны мирового пространства нам может быть нанесён в любую минуту и даже секунду, всё зависит от технологической оснащённости противника, превентивный удар, скорей всего, метеоритом, что б как это было в прошлом погрузить всех нас в каменный век без интернета, – каждый момент моделирует и в голове масштабирует вероятность согласованности действий вероятного противника. Есть у генерала МакТиберия такая инсайдерская информация, что вероятный противник уже по факту своего порождения и определения врагом всего бело…светлого будет корректней человечества, решит объединить свои силы и намерения с местным супротивником, и провести совместную операцию по нейтрализации для начала всего их командования и высших чиновников государства. В общем, обезглавить захотят одним ударом всю верхушку демократической государственности.

После чего демократия и находящиеся под её патронажем режимы скатятся во временный хаос неопределённости как всем нам дальше жить и под чьим управленческим гением существовать. А времена хаоса, бурления масс и броуновского движения в умах всегда рождает необходимость выдвинуть на первый план истории такого человека, кто своим беспредельным с точки зрения демократических ценностей авторитаризмом подавит всё это блуждание человека по дорогам хаоса и анархии. Чего, собственно, и добиваются наши вероятные очень сильно и возможно противники. Ведь без права выбора в своей голове и демократии нам всем смерть.

Ну а чтобы всего этого, гибели в жизни человека умственного в первую очередь просвещения и цивилизационного пути, не случилось, генерал МакТиберий и должен предусмотреть буквально всё, вплоть до невероятных с точки зрения реальности, кабалистики и земного притяжения штатные и внештатные ситуации. И в данный момент прямо напрашивается для своего рассмотрения генералом МакТиберием, чьё сознание было несколько деформировано ещё со вчера некоторым количеством его злоупотребления своим служебным положением после службы, где он любил покомандовать батареей бутылок пока его супруга, миссис МакТиберий Женевьева, не видит, вот такая стратегия у также очень вероломного и непредсказуемого противника, когда он одним ударом захочет обезглавить государство. И не каким-то там молниеносным ударом ракет сверх большой дальности и перегрузки нашего родненького ПВО, – здесь он столкнётся с отличной работой ПВО и железный купол не даст в обиду главное достояние демократии, – а всё больше ненавидимый генералом МакТиберием противник, чьё изощрённое на подлость сознание никак не может поместиться в рамки разумности штабного генерала, захочет очень для всех неожиданным и никак не просчитанным даже им способом всех их нейтрализовать.

– Для начала всех нас перессорив. – В момент просчитал самый логичный способ добиться поставленной гением противника задачи МакТиберий, вдруг почувствовавший себя перед глобальностью, стоящей перед ним и перед всем просвещённым человечеством угрозы, очень маленькой и незначительной фигурой, как прямо в детстве, Артурчиком. Кого все задирали на школьном дворе, а он только и мог, что строить в ответ немыслимые с точки зрения исполнения планы, что и привело его в итоге в начальники всех штабов. – А для этого нет ничего лучшего и эффективного, как только собрать всех нас вместе в одном помещении и закрыть там хотя бы пару дней. – Артурчику сейчас, а начальник штабов Артур МакТиберий подождёт в своём остатке, аж сглотнулось комком страха от таких «радужных», – бл*ь, только не здесь и не сейчас об этом, – перспектив провести даже эти пару суток и главное новый год со всей этой шоблой, которую он на дух их лицемерия и снобизма не переносит.

Но генерал МакТиберий, хоть и вдавлен сейчас в Артурчика всем этим своим осознанием возможности неизбежности, всё же не теряет в себе малодушия…да всё верно, именно вот такой характеристики своей души, где он её оценивает без перегибов в сторону раздутия внутренних бюджетов, а очень даже объективно, – а это позволяет реально смотреть на свои возможности, – и на умственном и подсознательном уровне продолжает прикидывать, что попытается дальше сделать вероятный противник, если он будет действовать по этому плану. Что и привело в итоге мысль Артурчика к звездолёту. И хотя этот план со звездолётом попахивает димедролом, чьё злоупотребление в совокупности с антидепрессантами даёт вот такой непредсказуемый с логической точки зрения эффект сознания, всё же он при данных обстоятельствах вполне может иметь место быть. Тем более он по своей эффективности пока всё что пришло на ум Артурчика затмевает.

– Чем наглее и фантастичней ложь, тем сильнее в неё поверят. Кто же это сказал? – а вот и доказательства верности направления разумения Артурчика, хоть и со своими сомнениями и неуважением к авторитетам прошлого в виде вот такой своей забывчивости, специализированной на необходимости не привлекать к слову ловцов вашего ума, то есть афродизиаков (во-первый, это цинично в каждой проблеме обвинять представителей одной из этнических групп, живущих в Африке, если ви не забыли, а во-вторых, создатели афоризмов, о которых и идёт речь, – а вы о чём подумали, – слишком много на себя берут, позиционируя себя инстанцией последней истины в данной области проецирования своего мнения).

И мысли Артурчика, как это всегда с ним бывает в таких вопросительных, со сложным и негативным контекстом случаях, в один момент сконцентрировались на своей супруге, миссис непременно, – и ты, Артурчик об этом днём и ночью и в любой другой момент должен помнить, –твоей ненаглядной до степени рябения в глазах Женевьевы. При одной мысли о которой, перспектива отправиться на звездолёте к другим мирам, в поисках обетованной для себя среды жизни и обитания, показалась Артурчику не такой уж фантастической и что главное, не бесперспективной. И только одно мешает принять это новое и безвозвратное для себя будущее Артурчиком, так это человеческий состав этого нового ковчега. И что-то не даёт покоя и нет какой-то уверенности в будущее человечества в этих лицах, собранных здесь для этого будущего полёта в неизвестность, во-первых, на долгое время, во-вторых, со всеми этими лицам, и в главных, для продолжения жизни человечества. А для этого, пока других способов не придумали и научно-технический прогресс так далеко не зашёл в своём отторжении человека от его главных жизненных задач и функций, нужно человеческое воспроизводство. А вот с этим большой вопрос у Артурчика, чего-то совсем невидящего в той же госпоже Шарлотте Монро будущую мать человечества. И хотя теоретически она ею может стать, вот только он тогда не видит никакой в себе возможности и сперва желания стать первооткрывателем этого отцовства.

– Да и вообще, как с этими людьми можно ужиться, и прямо до своей смерти?! – от раздражения на без выборность, то есть от фатальности своего жизненного пути, в лице прямо переменился Артурчик от такого предоставленного ему шанса выжить и дальше быть полезным для общества и дальнейшего его процветания. – Но почему именно с ними?! – а вот это уже был вопрос философский, которым задаёшься тогда, когда начинаешь чувствовать безвыходность своего положения. Ну а после принятия для себя неизбежного (гнев и отрицание вроде как прошли) следует этап своего к нему приноравливания, с поиском для себя лучших адаптационных к новой реальности вариантов существования.

– Потому что, все мы, первые лица государства. Кто представляет собой человечество во всех его формах определения и реализации прав на волеизъявление. И если не мы, то кто кроме нас? – а вот уже и уверенность прозвучала в этом основном тезисе головного мозга Артурчика, в чём-то тоже избранного служащего. – С другой стороны, и в этом есть свои плюсы. Здесь мало кто мне сможет составить конкуренцию в физическом плане. Разве что только генерал Броуди. Но здесь я его возьму интеллектом. М-да, с ним придётся создать коалицию и свой блок. А иначе нельзя будет здесь выжить. Все вскоре начнут объединяться против всех, чтобы не быть хотя бы полностью ущемлённым. Ведь борьба за распределением ресурсов не за горами.

И чтобы не быть от ресурсов оттёртым, нужно сперва заручиться силовым блоком, а уж затем только под силовой блок нужно будет прописать морально-нравственное обеспечение. Что же насчёт главных задач человечества, которое обеспечивается через формулу: «Каждой твари по паре», то с тварями здесь полный комплект, да вот только в этом комплекте чувствуется какой-то изъян и недокомплект, что даже становится тревожно за будущее человечество. – С этим, однозначно субъективным мнением, Артурчик физически проникновенно и оценивающе хоть какие-то перспективы на свои скрытые природные возможности посмотрел на женское представительство в этом будущем ковчеге и, бл*ь, как же быть и что поделать, там столкнулся с покорёжившей его лицо мыслью: «А моя Женевьева не такой уж и последний вариант для сожительства».

Что, конечно, поспешное решение воспалённого сознания Артурчика, с поверхностного взгляда не видящего в своих коллегах предмет чувственного желания (что так и должно быть при служебных отношениях), а с другой стороны это всё, его постоянное обращение в сторону своей миссис, есть его инстинкты и крепкое воспитание в верности своему долгу и супруге. Через чьё мерило он оценивает весь этот мир и самого себя в нём. И вполне тогда обоснованно прозвучало его такая непроизвольная радость и в тоже время горечь на то, что он не сумел предупредить эту язву и стерву одновременно о своём таком экстренном отбытии в другую вселенную. Где за его горечь отвечало его сознание заботливого супруга, а вот за радость отвечало его право на альтернативу свободы и волеизъявления. Чего, придётся быть откровенно честным, не давала ему Женевьева, демонстрируя на кухне и в спальне свою тягу к непререкаемому авторитаризму и чуточку даже деспотизму.

– Рот закрой! Тебе здесь никто слова не давал и не спрашивал. А иначе… – И этого достаточно и хватит для Артурчика, знать не желающего, что включает в себя это многоточие его супруги Женевьевы, для которой нет других авторитетов кроме себя. И здесь на кухне, а тем более в спальне, попробуй только заикнись высказать свою точку зрения на некоторые аспекты вот такого, не на паритетных началах отношения, где так и проскальзывает его подчинение такого рода обстоятельствам, которые в простонародье ещё называются это твой крест и тебе его носить до скончания твоей печали, то есть жизни (что поделаешь, когда от отчаянья начинаешь сбиваться на веру во всякую теологическую глупость, ища там для себя утешение).

Но если всё так и даже законы человеческого природообразования, где его сознание поддерживает вера во всякое необъяснимое с научной точки зрения чудо, то Артурчику хотелось бы всё-таки для себя прояснить некоторые моменты связанные с ношением этого фигурального креста, который собой олицетворяет Женевьева, дама крайне субъективного и суеверного мироощущения, которая, конечно, сильно не будет против, чтобы её постоянно на своей шее носили, но даже ей что-то в душе подсказывает, что её Артурчик в себе когда-нибудь надломится при ношении такой её неподъёмной для него ноши. Так что этот вопрос спорен со всех сторон к нему отношения.

А между тем перед Женевьевой раскрываются новые широты пагубного для неё и непотребного с моральной точки зрения завихрения в поведении Артурчика, обещавшего ей быть дома вовремя, и как обычно обманувшего её в самых искренних надеждах на свой счёт – он задержался на работе больше даже обычного и опять от него несёт табаком и что самое подлое, таким эксклюзивно приятно пахнущими духами, что Женевьева теряет дар речи от вот такой наглости её Артурчика, даже не сподобившегося не выпячивать напоказ вот такие свои очень близкие отношения с носительницей таких умопомрачительных духов. А иначе и ещё как можно самым доверительным и простодушным умом Женевьевы понять всё то, что вкладывает в своё насыщение вот такой эксклюзивной паскудностью и следами своих внутренних чувствительных поветрий…нет, никогда она не поверит, что это госпожа Шарлотта Монро, хоть у неё и есть для этого все возможности и средства, а вот кто-то из тайных поклонниц аморального поведения на рабочем месте редко, а вот в какой-нибудь кладовке, то это да и в том и в том случае.

И раз так и к этому её вынуждает такая циничная распоясанность Артурчика, раз он сам даёт повод собой манипулировать этой тайной любительницей аморального поведения, какой-нибудь профурсетки Анжеле, главе какого-нибудь несущественного департамента в качестве прикрытия её основного рода деятельности – соблазнения самых влиятельных генералов, чтобы затем держать их на привязи своего влияния (что мне захочется, то и будешь делать, скажу взбесить свою стерву, ты её выбесишь, скажу отозвать с ней свои отношения, будешь неделю спать на диване в гостиной), то она не будет молча в углу отстаиваться и разводить растерянно руки, а она сразу потребует объяснений от Артурчика его внутри служебной политики.

– И с кем сегодня ты, Артурчик, так близко ручкался? – так с порога прямо и спросит Артурчика Женевьева, не обращая нисколько внимания на степень его зарядки на храбрость, которой он хватил на очередном заседании комиссии по разоблачению очередной непродуманной политики и что уж говорить, подлости не партнёров отныне во веки веков и навсегда (этим тостовым приветствием, своего рода девизом, заканчивала и подкрепляло каждое своё решение комиссия по распределению ответственности стран общественного договора не вмешиваться в жизнь других стран перед самозванным гегемоном; а вот здесь не придерёшься к слову, он сам без всякого спросу к кому хочет заявляется).

И только собирается Артурчик честь по чести оправдаться, – это королева дезодоранта, пресс-секретарь Алабама, как мы её между собой зовём, и чем она оттеняет свою изморозь красоту, – как уже поздно и он перебит ударом ладони Женевьевы в нос, чтобы ты, падла, забыл как пахло и как пахнет, а будешь знать, как отдаёт в нос вот такая твоя запредельная наглость и самонадеянность. Ну а пока Артурчик пребывает одновременно в сознании и в бессознательном состоянии и положении, – в сознании осознания своей вины, а его бессознательность относится к его физическому состоянию, сидя, уперевшись к стеночке, – прохаживающая рядом с ним Женевьева с него спросит о том, что он ещё от неё решил скрыть по своему неразумному умолчанию.

– Значит так, – строго-настрого поглядывая сверху вниз на Артурчика, начинает озвучивать свою декларацию о будущих намерениях Женевьева, даже в том случае, если Артурчик будет пытаться и дальше строптиво себя вести, – точно такие же духи ты мне завтра же организуешь. А сейчас мы обратим наше общее внимание к насущному вопросу. Давай посвяти меня с кем ты там на этих заседаниях лясы точишь. И не вздумай меня обманывать. – И как понимает Артурчик, то пытаться взывать к здравомыслию Женевьевы тем, что это самая секретная информация в мире, вообще не стоит. У Женевьевы на это есть не пробивной аргумент:

– Если тебе дураку всё это доверяют, то не хочешь ли ты сказать, что я ещё больше дура, чем ты есть?

Ну а пока Артурчик в себе демонстрирует коварство и неверность всему тому, что ценно для Женевьевы вот таким своим молчанием и вот такой сомнительной попыткой дискредитировать право Женевьевы на свою защиту от его грубых попраний её семейного счастья, она всё же находит в себе силы, чтобы найти контраргументы на такой его произвол в свою сторону. – Что, глаза разбежались от незнания на ком остановиться?! Со всеми имеешь контакты близкой степени. Вот и не знаешь от своей беспрецедентной жадности кого сдать в первую очередь, как отработанный материал. – Вот так смело и со знанием мужского потенциала в теории и его захватнической сущности, где он никогда не может на чём-то одном остановиться и ему подавай раз за разом новые объекты для своих утех и утешений, поставила на своё место негодяя и подлеца последней степени Артурчика Женевьева.

И хотя Артурчик в достаточной степени обескуражен вот такой мысленной активностью и воображением Женевьевы, – ей бы романы писать о служебных романах, – и он в пал в некоторое сомнение, тем не менее в нём ещё работают инстинкты и рефлексы самосохранения подлеца и негодяя как выразилась Женевьева, которые одёргивают его от прежней, занятой им немой позиции, подсказывая ему, что он таким образом только усугубит своё положение. И ему нужно немедленно что-то отвлекающее сообразить в ответ по всему этому поводу. Вот только, что-то ничего этого ему не подсказывают его рефлексы, и получается, что Артурчик должен сам за себя отвечать.

И Артурчик, как это на него похоже, ведёт себя как в дешёвой драме, начиная считать Женевьеву ещё более глупой, чем он её всегда считал и показывал. А как иначе ещё объяснишь это его заявление от том, что вы, моя дорогая Женевьева, в очередной раз делаете слона из мухи и вообще меня всегда удивляло то, откуда в вас все эти мысли берутся.

Ну а Женевьева эти его слова понимает следующим образом. Хочет подлец Артурчик к ней подлизаться через вот такое указание в ней качеств хорошей хозяйки и способностей писать романы. А что всё это значит? Всё верно. Артурчик знает чью сметану кошка съела и все её подозрения имеют для себя не только одни логические основания быть.

– Ты мне тут голову не пудри. Говори, как оно там у вас в департаменте есть. Сколько мест отдано под женские квоты? – жёстко так вопрошает Женевьева Артурчика, зажав его физические и интеллектуальные возможности и способности в узкий коридор решений – между собой, в интеллектуальном гневе ничем неограниченной, и стенкой кухни, в которую Артурчик уткнулся спиной.

И Артурчик, таким образом припёртый к стенке, вынужден был озвучить количественный состав их ситуационного штаба поимённо. Где к ещё большей потере выдержки и собственного равновесия Женевьевы, всякого, конечно, ожидавшего от своего Артурчика, никогда не демонстрировавшего ей стойкости убеждений и верности данного ей слову, – всегда ты мне врал и притом так убедительно по поводу моей стройности, заглядываясь в сторону других женских силуэтов, – но то, что она сейчас услышала и стала свидетелем, это уже ни в какие добропорядочные рамки не лезет, кроме как только попустительские.

– И как ты всё это, мне предлагаешь понимать?! – с дрожью в голосе и в нервном исступлении вопрошает Артурчика Женевьева. А Артурчик и понять не может, что опять не устраивает в государственном управлении и устройстве его управления Женевьеву.

– Ты это о чём? – хоть и с трудом из-за опаски быть принятым Женевьевой за строптивца, но всё же спрашивает Артурчик. На что Женевьева, как и ожидал Артурчик, сочла себя им опять униженной и оскорблённой, – значит я дура и не моего ума дело всё это, – и чего она не потерпит, но не сразу, а как только Артурчик доведёт её до белого каления, чтобы она одним махом за все эти годы мучений под игом его провокационного энтузиазма и интеллектуального разглагольствования ему отомстила, то он за всё получит. И Женевьева пока что только истерично указывает ему на то, что он всё пытается не заметить.

– А теперь скажи мне дорогой на милость, с какой такой целью ваш совет по так называемой безопасности (надо ещё понять и разобраться о какой и чьей безопасности идёт речь) собран в такой пропорции. Где каждой твари по паре? – с вот таким подчёркнутым неуважением и даже сомнением в целесообразности создания совета по безопасности, занимающегося чёрт знает чем на своих тайных тусовках, вопрошает Женевьева так, как будто ей итак уже всё ясно за то, чем они на этих сборищах обязательно по вечерам, и ни в какое другое время занимаются.

С чем Артурчик категорически не согласен, и не только потому, что у него такая всегдашняя позиция по отношению к Женевьеве, а он считает, что деяния великих людей не только никогда при их жизни должно не оцениваются, но все их действия обязательно обесцениваются (это чтобы самих себя пропихнуть в эту категорию всё решающих людей). При этом слова Женевьевы неожиданно навели Артурчика на мысль о том, что она не так уж и не права, и в её подозрениях что-то есть. И это что-то с близкого расстояния, находясь внутри этого совета, никто не замечал, а вот если посмотреть на всё происходящее в совете безопасности и на него самого с высоты стратегических планов и что уж мелочиться, с высоты глобального планирования мирового пространства и сбережения природы человека, то …и такая провокационная точка зрения Женевьевы имеет для себя право быть.

Ведь совет безопасности просто обязан рассмотреть все варианты для сохранения жизни не только на той территории, за которую он в данный исторический момент взял на себя ответственность по обеспечению на ней правовой жизни, но и в случае всемирного катаклизма, который всё ближе и ближе приближается по причине несговорчивости других игроков на карте мира (каждый хочет лучше остальных жить, действуя по одному и тому же алгоритму действий, являющемуся основой капиталистических отношений: чем хуже соседу живётся, тем лучше нам, так простыми словами объясняется конкуренция, основной двигатель капиталистических отношений), на него возлагается огромная ответственность по возрождению популяции человечества.

– И тогда теория о звездолёте обретает для себя самые логические обоснования и практические черты. – Аж сглотнулось Арурчику от таких своих выводов-откровений и от той степени ответственности, которую на него налагает буквально всё человечество, для которого он должен стать одним из прародителей, а может даже, при очень удачном стечении для него обстоятельств, то и Адамом.

– А для начала предстоит выяснить. Кто у нас претендует на роль Ноя? – тут же умственно отвлёкся от первоочередных проблем в лице Женевьевы Артурчик. Впрочем, ответ на этот вопрос прямо напрашивался. – Это господин президент. Вечно он всех достаёт своим нытьём о том, что институт президентства нынче не тот, и нет того уважения к президенту, что прежде. И убедить его в обратном практически невозможно, тем более президент умело их подлавливает на подтверждении своих слов.

– Ты согласен со мной, генерал Маккартур? – как бы исподтишка, так это было неожиданно для генерала Маккартура, сидящего с той стороны стола, куда не обращался президент со всем этим своим нытьём, задаётся этим вопросом к нему президент. А генерал Маккартур, как и все служивые люди обучен уставом воинской службы к непререкаемому подчинению своего главнокомандующего. И он, не учтя сквозящую в этом вопросе к нему уловку президента, ожидаемо им полностью соглашается с президентом: Так точно, господин президент.

– А я что говорил. – Театрально хватается за сердце президент, осаживаясь на ослабевших ногах на первый же попавшийся стул и хорошо, что он не был занят ногами госпожи госсекретаря, а то бы опять в головах всего совета безопасности возникли ненужные пересуды в сторону коллегиальной близости между президентом и Шарлоттой Монро, которая готова на любые, даже нечистоплотные методы ведения дел, чтобы заручиться поддержкой президента в хотя бы противостоянии с вице-президеншей, той ещё стервы по мнению не одной Шарлотты Монро.

А вице-президенша Алисия Тома, как и все люди запредельных амбиций, остановленные форс-мажором или каким другим непредвиденным и с их точки зрения бессмысленным обстоятельством, – не подфартило мне с красноречием и с умом слегка, а что поделаешь, когда я так красотой одарена (а тогда умом я не слишком блекла, если умею признавать за собой такие недостатки), – в шаге от должного признания своих заслуг, естественно, весь мир начинает не то чтобы ненавидеть, а скажем так: как он ко мне так недооценённо, то и я к нему с такой же позиции, каждого подозревая в каком-то умысле и личных меркантильных интересах. И особенно тех представителей из рода человечества не шибко уважает и подозревает их в своём эгоизме вице-президенша, кто даже не пытается скрыть в себе отдельную точку зрения на её личные качества и способности представлять президента тогда, когда это будет надо и необходимо при наличии экстренных обстоятельств с президентом, вдруг решившим впасть в кому, а так-то в личное пространство пренебрежения своими служебными полномочиями. И кто первым стоит в ряде этих антагонистических лиц, то это безусловно Шарлотта.

Ну а почему так думается и решила вице-президентша, то ответ на этот вопрос нагляден и очевиден даже без исторического экскурса в глубины женского сознания, которое ничего с собой не может поделать, закипая в недовольстве и ненависти, когда видит перед собой более значительное по своей привлекательности природное создание. А если более простыми словами сказать, то считающие себя некрасивыми представительницы женского пола (а такого быть не может по природному определению, и всё это плод субъективного мировоззрения этих неуверенных в себе дамочек) шибко лютуют и недолюбливают тех представительниц своего женского сословия и конечно злословия, кто не располагает в себе всей этой самокритичностью и комплексами неполноценности и, бл*ь, себя считают красавицами.

И как уже напрашивается из всей этой истории понимать, то если Шарлотта относилась и относила себя к первой категории, крайне дисциплинированных и самокритичных гражданок, то вице-президентша Алисия Тома, кто так назывался только с её подачи (вице-президентша и всё тут; а вот когда ко мне добавится приставка экс, то можете меня называть вице-президентом), привлекала общее внимание всех других чиновников из государственного аппарата именно противоположным Шарлотте качеством своего природного выражения. Из-за чего она и получила такой удар себе под дых, не дойдя до самой вершины своих желаний и власти, остановившись на предпоследней ступеньке.

– Так вот что задумал президент! – с трудом оторвавшись от легкомысленных впечатлений, которые навевают виды и взгляды на вице-президентшу, Артурчик всё же вернулся в конструктивное поле мышления. – Он хочет вернуть на прежний пьедестал непререкаемого авторитета институт президентства. А так как это практически невозможно сделать при нынешних условиях и обстоятельствах, когда на повестке дня стоит на первом месте разрушение любых нравственных ориентиров и авторитетов, то ему нужно создать экстренную, вплоть до катастрофической ситуацию, чтобы продемонстрировать свои лидерские качества и таким образом вернуть на прежнее место …Так он первый противник всего того, что творится в умах человечества и что навязывают ему средства массовой коммуникации. – Ахнул от такого откровения Артурчик и тут же себя наградил за такую свою интеллектуальную дальновидность. – Я всегда знал, что откуда что исходит, то там оно и находит свой конец. Уроборос он вот кто! Хм. Посмотрим, какой из него выйдет ещё и Ной, и к какому будущему от нас приведёт. – А вот в этих словах Артурчика сквозило ладно бы уж ирония, но вот скептицизм, то это никуда негодно. Он что, собственному президенту не доверяет что ль?!

Но этот сложный с моральной и нравственной точки зрения вопрос сейчас не стоит и не выясняется, а сейчас перед Артурчиком стоит вопрос собственной выживаемости в глазах Женевьевы, готовой его расщепить на атомы своей субъектности, если он и дальше продолжит вводить её в заблуждение насчёт настоящих целей всех этих собраний по вечерам ситуационного штаба. И теперь, когда Артурчик, благодаря вот такому на себя давлению со стороны Женевьевы, наконец-то, осознал истинные цели этих их сборов, – вопрос выживаемости в дальнейшем всего человечества, – ему нужно так изловчиться в своём обмане Женевьевы, – на этот раз не из личных амбиций и склонности к непотребному поведению в состоянии опьянения своей значимостью для людей в женском обличие, а из самых благородных целей, – чтобы она не смогла ничего за ним не заподозрить, – а меня значит не берёшь и оставляешь на произвол всемирного потока, – и не закрыла его в кладовке, таким образом перекрыв ему дорогу к своему и человечества спасению.

– Будет ведь стерва приставать, требуя взять с собой, мол, без меня ты, Артурчик, не справишься с поставленной перед тобой задачей. Вот же удивительные люди эти женщины. Готовы на всякую пакость, лишь бы не дать проявить себя другому человеку. – И на этом всё, Артурчик поставил точку в этом гипотетическом разговоре с Женевьевой. А вот с разговором по душам и на повышенных тонах, который всё ещё продолжался, вот так быстро не закончишь, и тут нужно найти более существенные аргументы для Женевьевы, чтобы она хотя бы без деформаций его сознания от себя его отпустила.

– Ты это уж слишком сгущаешь краски и фантазируешь. – Делает первую, крайне неловкую попутку отвязаться от Женевьевы Артурчик.

– Вот как. – Нисколько не удивлена неслыханной наглости Артурчика Женевьева, всегда её считающий дурной бабой и притом глупой. – А ну-ка проясни мне в каком моменте я себя надумала лишнего. – А вот такого захода со стороны Женевьевы Артурчик чего-то не ожидал, и он непроизвольно и предательски впал в бледность и в понимание Женевьевой того, что он гад такой, однозначно водит её за нос и что-то важное скрывает. И из Женевьевы автоматически вырывается вопрос, решающий всё их будущее: Кто она?!

А бл*ь и придурок одновременно Артурчик взял и споткнулся на мысли о вице-президентше, назвав почему-то и зачем-то её имя: «Люси». И хотя это не её имя в натуре, а только им только что выдуманное, это мало поменяло ситуацию в замешательстве с Женевьевой, впавшей в умственный ступор от такой беспрецедентной для их семейных отношений открытости Артурчика, вдруг решившего себя вести не как прежде, слизняком и скользким типом, от которого ни слова правды не добьёшься, а сейчас он себя повёл как человек отвечающий за каждое своё слово, и это-то и озадачило в крайнюю степень Женевьеву, испытавшую в его сторону спазм уважения и допотопного влечения, о котором она уже стала забывать. И всё это так напрягло её, что она уронила из рук скалку и с онемевшим в испуге и изумлении лицом отпустила Артурчика без дальнейших препонов на это заседание клуба по личным интересам. Впрочем, бросив ему в спину многозначительную фразу. – Вечером обо всём поговорим.

И теперь перед Артурчиком встала серьёзная дилемма – что и кого выбрать. Звездолёт, с полётом в неизвестность – к неизведанным мирам и звёздам, где их никто точно не ждёт, а если и ждёт, то хищная сущность инопланетных существ, и одновременно в известность – в борьбу за выживаемость прежде всего внутривидовую, а уж только затем с другими мирами, или же встречу у себя дома с такой неминуемостью и неизбежностью в лице Женевьевы, что от одной только мысли об этой встречи Артурчик весь холодными мурашками покрывается. И, пожалуй, его выбор предопределён был сказанной ему вдогонку фразой Женевьевы: «До вечера Артурчик. Смотри не опаздывай».

– Бл*ь, а на что на смотреть и на что не опаздывать?! – знать не хочет никак Артурчик, так угрюмо сейчас смотря на президента и на его так завуалированно скрытое предложение всем им присоединиться к полёту…а можно и Марс махнуть, раз топлива немерено вырабатывается нашим вечным двигателем на нейронах человечества. – Ну а что касается другого фактора, который может стать существенным препятствием для нашего достижения итогового пути и цели – времени, то можете беспокоиться, и в этом вопросе нам помогут прорывные технологии по продлению возраста, плюс у кого есть желание, то тот может погрузить себя в летаргический сон и на этом выиграть несколько сотен лет в сравнении с теми из нас кто не будет спать и нести вахту. – Всё как надо обоснует и опровергнет все сомнения в своём предложении президент. И всё равно натолкнётся на внутренний гул недовольства и противоречий.

– Ну уж нет. Ищите другого дурака. Я вам не такой простофиля, чтобы отдавать себя бесконтрольно на произвол чужого мировоззрения и желаний! – вот такая провокационная мысль пронеслась в головах всех присутствующих, не склонных тут никому доверять по весьма основательной причине: Я этих поганцев как себя знаю. И пока я буду спать, они со мной такое сотворят и зафиксируют на видеокамеру, что потом век ходи у них на посылках.

И вот тут-то, как это неожиданно и кстати, сгодилась двухпартийная система организация власти. И раз экспедиция к неизведанным мирам на неопределённое никем время обрастает вот такими, на ровном месте сложностями, а заявлять о том, что мы отправляемся не более чем на 40 лет или около того, чересчур безответственное и ничем неподкреплённое решение, ведущее только к новым распрям по вопросу избрания Моисея, и всё потому, что состав экспедиции столь разнороден по интеллектуальной и смысловой составляющей, – каждый участник экспедиции представляет из себя кладезь научной и политической мысли, плюс критического мышления, и у каждого участника отдельное видение планов и целей этой спасительной экспедиции, – то будет достаточно разумным решением, если дежурную вахту будут составлять из представителей обеих палат партийного представительства. При этом также нужно учитывать правила квотирования, включая одинаковое количество мужчин и женщин в заступающую вахту. Ну а как только с этим вопросом решили, то можно приступить к частным вопросам – кто и с кем будет нести вахту.

Что как оказалось не менее важный и сложный вопрос хотя бы потому, что лишние сто, а может и все двести лет, никому не хочется проживать с неприятным для себя человеком. А вот с другой стороны взаимные симпатии между людьми, даже зрелыми на своё здравомыслие и жизненный опыт, при нахождении их на очень долгое время в одном замкнутом помещении и пространстве единомышления, может привести к непредсказуемым и одновременно предвиденным вот такой ситуацией последствиям, к критическому сближению людей до этого момента только симпатизировавших друг другу. И вот как только им будет предоставлено время и возможность разобраться друг в друге при весьма ограниченных вводных данных, – выбора особого нет в этом пространственно-временном континууме, – то куда девалось в столь разумных и степенных людях всё их культурное здравомыслие, в них прямо вселился дух их доисторических предков и они начали вытворять такое, что те люди, кто находились в состоянии летаргического сна, своим глазам не поверили бы, если бы их разбудил таймер раньше расчётного времени.

– Вопрос психологической устойчивости и совместимости не менее важный, чем все остальные. – По следам вот таких воззрений на объективизацию возможной и ждущей впереди реальности, рассудил Артурчик, собравшись прямо сейчас изучить более конкретней вопрос своей совместимости с тем будущим членом экипажа, с кем ему предстоит нести вахту и значит, прожить бок о бок лишние пару сотню лет. И этим человеком для Артурчика видится…Нет, не господин президент, перегородивший собой и своим всполошенным заявлением так внезапно все мысли и помышления генерала МакТиберия (Артурчика, если кто-то забыл), а… Об этом будет лучше не сейчас.

– Я к вам обращаюсь, объясните мне дураку и может быть выжившему из своего прежнего ума человеку, что всё это значит?! – на повышенных тонах, без объяснения причин вводных данных, приведших к вот такой экзальтации мыслей, обратился ко всем сразу президент с порога и своего захода в ситуационную комнату, даже не дождавшись, когда дверь за ним захлопнется и замкнётся на режиме полной вакуумной автономии. Где после включения режима не беспокоить, если объяснять всё здесь происходящее общедоступным языком, а так-то всё в этом вопросе гораздо многоуровневей и многосложней, все присутствующие здесь были наглухо изолированы от всех верхних уровней жизни.

И ситуационная комната только так называется, тогда как она из себя представляет неуязвимую со всеми режимами автономии капсулу, способную выдержать прямой ядерный удар и функционировать в полной изоляции секретное количество моточасов, которых вполне будет достаточно по заверениям проектировщиков этого многофункционального инженерного решения, чтобы, как минимум, пережить врага, а в случае самого апокалипсического сценария, то и самого человечества. Для чего и была создана целая замкнутая система подачи и фильтрации кислорода и воды, плюс имеются свои секретные источники возобновляемой энергии и продуктовые запасы, которые можно будет возобновлять и выращивать на специальной биологической эко-ферме, для выхода на которую имеется своё специальное ответвление из этой капсулы, являющейся всего лишь одной из тысячи капсул этой огромной системы жизнеобеспечения, построенной на огромной глубине внутреннего пространства империи.

Вот как здесь всё серьёзно продумано умами проектировщиков не только настоящего, а и далёкого будущего, которое всегда находится ближе, чем всеми нами думается. И которое наступает практически всегда тогда, когда этого никто не ожидает. А те редкие исключения, кто вот такое будущее планирует и что-то о нём больше чем все остальные знает, а в это число самого разумного человечества входит однозначно президент, и он имеет персональный и эксклюзивный доступ ко всем этим тайнам и дверям, от которых у него есть ключ и контрольного зашифрованное слово, служащее паролем для открытия доступа в эти двери самых больших тайн.

Впрочем, сейчас ещё не время, как все в этой комнате думают о таких возможных последствиях чьих-то необдуманных и чреватых большим конфликтом шагов, хотя в душе не стало спокойно от тех жутких звуков, которые издали защёлкивающиеся замки бронированной двери. И в головах людей, находящихся сейчас здесь, пронеслась провокационная и в чём-то предательская на свою слабость мысль: «Замуровали нас здесь. И на этот раз навсегда».

Но в этом нет ничего страшного. Просто каждый раз все эти люди думали так, как в последний раз. Ну а дальше развить им эту мысль не давал господин президент, вечно их всех озадачивая своим экзальтированным поведением и удивительной невоздержанностью на своё волнение и всполошенность. Из-за чего все здесь люди и сами начинали рефлекторно волноваться и тревожиться, всё это видя в президенте, который, конечно, больше всех их вместе взятых информирован, но по заходу сюда, они ничего такого экстраординарного не слышали и тогда что он так кипишует. Неужели, пока они все здесь скучали в ожидании президента, – а разбавлять время разговорами и пересудами между собой слишком нервное занятие между людьми всё о друг знающими и думающими в негативном ключе, – сверху что-то такое случилось невообразимое и сейчас президент их всех будет подбадривать в сторону принятия самого важного решения для человечества – на практике доказать теорию большого взрыва. Тем более самый вероятный враг нас к этому вынуждает. Хочет, падла, первым доказать верность этой теории.

– В общем, господа и господини, только вам решать, кто из вас достоин стать прародителем нового человечества. – В вот такие узкие рамки решений ставит тут всех господин президент. И теперь только им и каждому в отдельности решать, кому из них быть спасителем человечества или же в зависимости от того как повернётся, его губителем. И нужно при этом соображать скорейшим образом, кому из них нажать на красную кнопку, которая и приведёт к запуску программы большого взрыва. А вот это, как оказывается для всех членов совета безопасности не такое уж и простое решение. И при одном взгляде на красную кнопку начинают дрожать пальцы рук и забываться коды запусков у потенциальных выдвиженцев на эту роль решителей судеб, и это даже несмотря на то, что они повсеместно всегда заявляли, что они, не задумываясь и без всякого сомнения со стороны своей отсутствующей совести приведут в режим соответствия их намерениям пусковые установки, если их к этому выведет вероятный и всегда вероломный противник.

И вся вот такая ситуация неожиданно приводит всех этих людей, так неожиданно подставленных президентом к их раздражению в сторону всё того же президента, вот что придумавшего и перекладывающего всю ответственность за гибель любых будущих перспектив человечества на них. А если дело выгорит как надо, то он себя и только себя запишет в победители. Мол, без моего волевого решения никто их этих трусливых паскуд и не решился бы взять на себя такую огромную ответственность. И мне даже пришлось прикрикнуть на осоловевшего в своей тупости генерала Маккартура: «Генерал Маккартур! Хорош уже рассусоливать. Жми падла на энту кнопку!», и тогда лишь дело сдвинулось с мёртвой точки.

И сейчас, когда господин президент в той же интонации обратился к генералу Маккатуру: «Бл*ь, генерал Маккартур, вы хоть меня поддержите», отчего-то тому же генералу МакТиберию подумалось, что президент от него требует принять это экзистенциальное решение, нажать красную кнопку и это притом, что часть кодов запуска находятся в его голове, и тогда что получается, его и здесь обошли, скорей всего, во сне сосчитав эту секретную информацию. И как догадывается генерал МакТиберий, то не без прямого участия его супруги Женевьевы, которой было обещано место в этом ковчеге, и вот же как он удивится, когда с ней столкнётся в капсуле по обретению в себе спокойствия и совершенства жизни.

– Что, дорогой, не ожидал меня здесь увидеть? – не давая Артурчику сообразить и понять, что сейчас тут, в отделении сна разума, происходит, как ему не в бровь, а в глаз этим вопросом бьёт и сбивает с толку вся такая самонадеянная Женевьева. И что удивительно и это говорит о большом здравомыслие Артурчика, так это то, что он не стал истерить, заявляя о том, что с ним этот вопрос нахождения здесь Женевьевы не согласовывали (ясно, что за этим стоят его политические противники), а он с конструктивной позиции на её здесь появление посмотрел. – А теперь у меня есть вопрос к тем, кто это всё придумал, увеличив число участником экспедиции не на одну человеческую единицу, а на один физический перегруз, если считать по физическим параметрам и на одного сверх потребителя продуктов, чьё нахождение здесь будет требовать пересмотра итоговых цифр запасов продуктов и провианта: какого хрена она тут делает?!

На что, впрочем, найдутся достаточно нетривиальные контраргументы у тех лиц, кто всю эту затею с привлечением на борт ковчега Женевьевы затеял.

– И что ты предлагаешь, нам теперь с ней делать? – и с такой сквозящей в этом вопросе провокационной мыслью спрашивают эти политические противники Артурчика в лице советника по организации избирательного движения, господина Болтона, что Артурчика прямо холодком обдало, заставив посмотреть в сторону гипотетического люка, с выходом в открытый космос для вероятного противника, а для всех них, само собой в астрономию…? Астрологию…? Да как бл*ь, назвать это открытое сверху вселенское пространство, в которое выходят астронавты?! В общем не важно, а Артурчик понял под какой нравственный тест его подбивает этот негодяй Болтон. Проводит и ставит он на нём эксперимент социальной значимости. Что он выберет. Выживаемость человечества в лице их экспедиции или же как на это рассчитывает Болтон, свой эгоизм, оставив на ковчеге Женевьеву. И всё это оправдывая теорией либерализма. Где ценность одной личности человека не может оспорена общественной целесообразностью. И общество не имеет права на жизнь, если оно не ценит жизнь каждой отдельной личности. В общем, все должны сдохнуть, чтобы доказать право Женевьевы на свою жизнь.

Вот перед какой философской дилеммой ставит Артурчика этот кровопийца Болтон, и ладно бы в стороне и без участия Женевьевы. Но нет, он в своём философском цинизме дошёл до самых пределов и Артурчик должен решить судьбу Женевьевы лицом к лицу к ней и притом немедленно. Ведь он отлично знает Женевьеву и она, как самодостаточная, либеральных взглядов на себя современница той самой повестки дня, которая вбивает в самую ничтожность человеческую данность, которая не имеет статистической основы, а она динамичная по своей сути и имеет для себя такое же право на изменение своей личности, и Женевьева будет отстаивать саму себя до последнего волоска с твоей головы, за которую она ухватится, когда вы всем мужским скопом попытаетесь пропихнуть её в люк выхода в орбитальное пространство.

На пути к которому встанет не только несоразмерность с этим выходом Женевьевы, но и потенциальная угроза и опасность со стороны женской части коллектива ковчега, который небезосновательно для себя сочтёт, что раз так безнаказанно попираются права одной представительницы их сообщества, то кто даст гарантию им в будущем, что и их не постигнет та же участь в случае самого банального, непростительного только с мужской точки зрения их проступка. Той же их неуступчивости в свою сторону их навязчивости поведения. И тут в любой момент ожидай и своего проталкивания в спину и в сторону выхода в открытое пространство астрономии пусть будет так. Мол, не чё вам прятаться вечно за хрупкие женские плечи и спины, и вот сейчас мы и посмотрим, на что вы все способны.

Но сейчас на пути ко всему этому встал генерал Маккартур со своим ответом президенту, после того, как он внёс некоторую ясность и уточнение в собой сказанное, которое относилось к разговору их посланников с представителем самой недружелюбной, – они там никогда не улыбаются, а это что-то да значит, и точно не проблемы со стоматологией, скалиться то в ответ там умеют, – и недружественной страны, и последовавшему затем предложению её представителя Победоносцева.

– А всё это значит то, что наш партнёр в кавычках, вероломен, подл и коварен. – Генерал Маккартур всегда прямолинеен и говорит, как думает. – И он никогда, слышите, никогда не осмелится быть честным, как мы честны перед всем мировым сообществом, озвучивая во всеуслышание все наши приоритетные цели, стратегические планы и что мы обо всём этом и том думаем. И если мы кого-то считаем врагом и угрозой нашей нацбезопасности, то мы так это и говорим, и прописываем в своей доктрине безопасности. Для чего, собственно, мы и скупили по всему миру все средства коммуникации и информации. Чтобы донести правду до людей, и чтобы они знали, кто борется за их права и свободы, а кто на всём этом паразитирует. А вот наш давно не партнёр и что уж умалчивать, враг, ведёт себя категорично противоположно всей нашей политике. Ничего открыто не говорит, ведя скрытую политику. Что уже нечестно по отношению к такой нашей открытости и что указывает на его слабость.

– И что ты предлагаешь? – перебил генерала президент, видимо уставший от такого непозволительного в своих глазах многословия генерала Маккартура, всегда забывающего о регламенте при докладе президенту, где для каждого высшего чиновника время выступления строго норматировано. И генерала Маккартура только и спасает его честность и простота его помыслов.

– Мы уже подготовили несколько превентивных планов по купированию предложения нашего противника, который следуя своей вероломной политике уже приступил к операции с кодовым названием «Дальтоник», целью которой является переформатирование всем нам знакомого ландшафта нашего существования. – В один выдох, без остановки на паузы и дыхание выдаёт всё это генерал Маккартур. И что сказать, кроме как охренеть как умеет генерал Маккартур ловко и мгновенно обозначить контур возникшей проблемы, придумав за противника название им проводимой операции на подконтрольной не им территории.

– И какой будет наш ответ? – задаётся вопросом президент.

– Операция «Хамелеон». – И опять верен себе генерал Маккартур, так звучно и понятно обозначив этим названием суть ответной операции.

– Хм. Сразу сложно понять, но…– почесав выдающийся подборок, которому частично обязан президент своим президентством, задумался вслух президент, вслед добавив: А что конкретно?

– В первую очередь нам нужно обозначить отвечающее за операцию лицо. – Следует ответ генерала.

– И кого вы в нём видите? – спрашивает президент. И хотя перед генералом Маккартуром нет зеркала, его ответ на этот вопрос очевиден – «кто если не мы, а в частности я», как это написано и зафиксировано в девизе их конспиративной организации по выявлению всех видов недостатков в человеке и на их основе решения всех насущных проблем. Это наш дзюдо ответ другой школе дзюдо. И посмотрим чья школа дзюдо сильней.

При этом генерал Маккартур не демонстрирует в себе поспешность принятия столь важного решения, а он нагнетает интригу и кульминирует возникшую по его же инициативе паузу, обратившись взглядом на поставленный на общий стол тот самый чемоданчик, с пусковой в сторону вызова Армагеддона кнопкой. И этот чемоданчик не просто так всегда выкладывался президентом на стол и на общее обозрение, а он таким образом дисциплинировал на свою огромную ответственность членов совета безопасности, в чьих руках, как бы они не забывали, находится судьба всего человечества. И всякое с их стороны решение, будь оно поспешным или наоборот, запоздалым, всех их приближает к выяснению на личном примере, что из себя представляет личный Армагеддон или на крайний случай казематы ада, куда их поместят после того, как они примут крайне необдуманное решение по самому пустяшному вопросу, которые всегда и приводят к нажатию вот такой красной кнопки.

А вот что сейчас такое неизведанное задумал генерал Маккартур, зафиксировав свой взгляд на этом чемоданчике, что осложняет то, что у генерала имеются коды для запуска этой кнопки, то это вопрос, очень провоцирующий на нервное и волнительное состояние остальных членов совета по безопасности, прежде всего от таких как генерал Маккартур вспыльчивых дегенератов, и кто спрашивается, ему доверил коды от запуска красной кнопки. Кстати, от того не зелёной и не какой не синей, а именно красной, чтобы такие, как генерал Маккартур люди, свои руки, как сейчас, к ней не тянули.

– Так вот что значит эта операция «Дальтоник»?! – все до единого в этом совете безопасности люди ахнули от такого только что пришедшего откровения неминуемости нечто такого всегда ими ожидаемого по причине своего недоверия официальной точке зрения, и что главное, интуиции, и непредвиденного со стороны психопата генерала Маккартура, который им всем покажет наглядно что из себя представляет теория большого взрыва. Где его руки уже дотянулись до чемоданчика и начали под онемевшими в испуге взглядами всех этих людей-кроликов против этого удава, открывать его замки.

И вот крышка чемоданчика открывается и генерал Маккартур, продолжая сохранять интригу и держа всех членов совета безопасности, включая президента, в напряжении и в неведении своих дальнейших и последующих шагов (а это две разные категории разума), пока что ничего не делает, а со всем вниманием заглядывает внутрь этого чемоданчика. Куда и всем остальным хочется заглянуть, опять же включая президента. И если члены совета безопасности жаждут это сделать по причине своего любопытства, они ни разу в этот чемоданчик не заглядывали и не находились тет-а-тет и лицом к лицу с Армагеддоном и возможностью его вызвать, то что так заинтересовало господина президента, однозначно не раз уже испытывавшего те самые невероятные чувства собственного всемогущества и бесконечного милосердия, которые им овладевают от осознания того, что захоти он сейчас, то мир в один момент будет в труху испепелён, но он себя сдерживает и тогда кто он, как не бог, то кто его знает.

А вот генерал Маккартур, находящийся в самой предельной близости к этому чемоданчику, который он ещё и подвинул ближе к себе, может без особых проблем и трудностей заглядывать в его внутрь, и на этом создавать интригу и особые трудности восприятия картинки происходящего и в будущем для всех остальных здесь людей, кого уже начали одолевать различного рода и вида смутные сомнения насчёт его дальнейших намерений в первую очередь на их счёт.

– Никогда меня здесь не уважали, считая тупым солдафоном и увальнем. – Примерно вот так сейчас рассуждал генерал Маккартур по всё тому же недалёкому на свой счёт мнению всех этих, самого высокого порядка людей. – Что ж, я вам сейчас всем покажу, что значит со мной не считаться. – И на этих, сугубо провокационных мыслях, генерал Маккартур отрывает свой взгляд от чего-то там в чемоданчике, при этом держа под контролем содержимое чемоданчика, и окидывает не самым простым, а с внутренним подтекстом взглядом всех этих людей за общим столом. А те и не пытаются даже отвести своих трепещущих перед генералом взглядов и готовы по первому его требованию быть ему полезным.

Вот попроси генерал Маккартур любого из них прикурить ему сигарету, – сами же видите как я занят, так что давай, генерал МакТиберий, живо мне сигарету прикури, – то генерал МакТиберий, формально не находящийся в подчинении у генерала Маккартура, да и приписан он к другому ведомству, плюс на погонах у генерала МакТиберия не меньше командных звёзд и тогда какая быть может идти речь о соблюдении субординации, даже не будет согласовывать свои дальнейшие действия с господином президентом, у кого быть обязательно может особое мнение на курение в кабинете в его присутствии, – я только, только курить бросил и с трудом с этой привычкой борюсь, а вы тут меня провоцируете опять вернуться к этой привычке, – и впопыхах начнёт шуровать по карманам своего кителя в поисках спичек и сигарет, совершенно забыв о том, что он за здоровый образ жизни и не курит.

На чём и погорит такой не предусмотрительный генерал МакТиберий, забывший об истине, что спички и сигареты всегда нужно при себе иметь на вот такой экстраординарный случай, который может стать единственным твоим шансом получить билет на своё спасение. От которого генерал МакТиберий по личной эгоистичной причине, – он самонадеянно посчитал, что личное здоровье важней и стал сторониться сторонников, нет, не некультурного и вредного образа жизни, а людей трудоголиков, кто не пожалеет своего здоровья ради общего блага, о котором они пекутся в том числе и курилках, – и отказался.

А вот вице-президентша в отличие о генерала МакТиберия не так глупа и бессмысленна на своё будущее, и она в момент перехватывает эту инициативу, находя требуемые спички и сигареты. И генерал Маккартур, в общем, ожидая от неё вот такой дисциплины духа, благосклонно всё это от неё принимает, своим хитрым подмигиванием давая ей понять, на что ей в будущем можно также рассчитывать – на безраздельные со мной привилегии, ведь я буду в дальнейшем вождём этого вновь образовавшегося народа-племени, и мне нужна будет хозяйка моей пещеры.

В общем, все сидящие за столом и на этом совете люди что-то подобное предполагают в будущем для себя и всего человечества в этом настырном взгляде генерала Маккартура, и …ничего поделать не могут против этого навязанного им судьбоносного решения генерала. А тот, что за недооценённая личность ими всеми, на такое соглашение с собой и рассчитывал. И он, получив от совета безопасности таким визуальным образом согласие на все собой предполагаемые действия в будущем, переводит свой взгляд на чемоданчик и со словами: «Предлагаю поставить во главе операции «Хамелеон» Мака», протягивает руку к чемоданчику и…там, навису задерживает свою руку, ожидая коллегиального и что главное, верного решения совета безопасности.

А совет безопасности, включая господина президента, не привык, чтобы с ним разговаривали языком шантажа и неуважения, и его первой реакцией на это безальтернативное предложение генерала Маккартура был внутренний ропот и только через мой труп согласие. Правда, это была только его первая, рефлексивная реакция. А так как все здесь люди более, менее разумные и рассудительные, то они не стали делать столь поспешные и чреватые большими осложнения решения, тем более генерал Маккартур всем был известен своей крайней неуравновешенностью поведения, с большой готовностью натворить всякого беспрецедентного безобразия, за что собственно его и держали здесь (он выполнял все самые грязные поручения). И он, получается, что сейчас точно не шутит и всех их держит, не за дураков, что было бы самым лёгким решением, а за фигуральные яйца, с готовностью каждого из них оторвать от этого продолжения своего рода человеческого. И члены совета безопасности конструктивно подошли к предъявленному к ним требованию генерал Маккартура, что-то не совсем поняв, кого из Маков он имел в виду, когда каждый из них имел такую приставку в своём имени. А это уже другого рода интрига и борьба за хотя бы то, чтобы тебя не обошли на этом резком повороте.

– Ты что и кого имеешь в виду? – проявляет решительность и верность своему долгу господин президент, задав этот вопрос.

Генерал Маккартур, как-то уж не скрывая на своём лице неудовольствия, покоробился в сторону вот такой слепоты и недальновидности президента, вот ничего не могущего понять без своих советников (а полагаться всецело только на своих советников, ведущая к рецидивам провалов во внешней политике организация мыслительного процесса, и на выступлениях в дебатах всё это сказывается, перестаёт президент на себя одного опираться) и ладно уж, попытается ему объяснить то, что очевидно.

– Всё новое это хорошо забытое старое. И это не возврат к прошлому, как хотят в этом убедить противники прогресса. И как говорят, сложные времена требуют сложных оргвыводов. И мой Маккартизм это конец времени Леннона. – На одном вдохе и выдохе всё это произнёс генерал Маккартур, демонстрируя, таким образом, как он на дух не переносит всё то, что у него ассоциируется с Ленноном – либерализм и своеволие. А вот члены совета безопасности опять ничего из им сказанного не поняли, своими недоумёнными лицами и открытыми пастями демонстрируя не просто свою несообразительность и неумение собирать общую картинку из её фрагментов, а чуть ли не супротив решениям генерала фронду.

И одно их всех сейчас спасает от персонального недовольства генерала Маккартура, это его состояние подъёма в самые небеса духа. Куда его вознесло так немедленно и беспредельно то, что он, наконец-то, заставил себя всех тут слушать и что главное, беспрекословно. И генерал Маккартур, пребывая в этом удивительном ощущении все возможности и вседозволенности, как это всегда бывает и случается с людьми беспечными, ослабил за собой контроль и что уж поделать, расслабился, и забыв учитывать нахождение своей руки не просто над самим чемоданчиком, а он её держал над той самой красной кнопкой, не просто её отпустил вниз, а он на неё буквально опёрся, и как немедленный, все тут до единого ошарашивший результат вот такой человеческой оплошности и в чём-то разгильдяйства – всё вокруг в один момент погрузилось в тьму под вой сирены и мигание красных ламп, не давая находящимся в помещении людям хоть что-то сообразить на свой счёт и вылезти из под стола, куда их всех загнала вся эта гармония набата тревоги и назревающего апокалипсиса. Где первым апокалипсисом, то есть откровением, стали слова президента, неожиданно для всех проявившего хладнокровие и здравость суждений:

– Как я и думал. Мир вначале сойдёт с ума, а уж затем будет стёрт с карты мира в результате человеческой оплошности. И даже не заговора.

Глава 3

Положение третье: Принципиальное

– Господа! – обратился президент к… Но сперва и прежде этого обращения президента, произошло ряд знаменательных и в чём-то замечательных событий. Для людей наблюдательных и информированных, заодно расставивших на свои места то, что они итак знали, а для тех людей, кто и раньше больше полагался на свою изобретательность и крепкую хватку, то для них ничего не изменилось и они ничего другого не ожидали увидеть, а затем услышать от президента и от тех людей, кто в себе никогда не проявлял независимость мышления и выдержки, и что ж тогда удивляться тому, что они, как только создались условия для демонстрации их приверженности к своей ведомости, так они сразу и начали во всём быть готовым помочь президенту, даже в его оголтелой клаустрофобии.

А если в общем и ближе к развивающейся буквально некоторое время назад теме, то господин президент в который уже раз (бессчётный) решил обмануть и ввести в заблуждение насчёт себя всё своё окружение. Между прочим, людей не шибко глупых, крайне рациональных и дальновидных. Ну а то, что они часто демонстрируют свою приверженность к сумасбродным и безалаберным поступкам, то это всё необходимость ввести в ложные понятия идеологем своего вероятного противника. Что всё это значит, то они и сам до конца не знают, да это им и не нужно знать, когда это всё это за здорово живёшь, эффективно действует. Их не только вероятный противник считает не в своём уме, с безвозвратно утраченными там территориями здравого ума, – деменция головного мозга, вот как, – но и местный чиновничий контингент начинает питать надежды на своё скорое повышение по служебной лестнице.

– Наш-то окончательно рехнулся, на чистом глазу уверяя наших противников и союзников в том, что для того чтобы добиться всеобщего мира, – а для этого как раз пришло время, стрелка часов судного дня находится, бл*ь, в моих руках, – нужно переступить через самих себя и сдвинуть эту стрелку на время «Ч». И тогда время пойдёт в обратную сторону, удаляясь от той самой черты, которая разделяет наше прошлое и настоящее. И это будет отличным основанием для мира во всём мире. – С вот какими пробелами в стратегическом и корпоративном мышлении рассуждают те из чиновничьего аппарата люди, кому очень правильно была не доверена кнопка от лифта, ведущего в то самое подвальное помещение, где находится специальная комната, в которой принимаются все судьбоносные решения, чтобы на их основании отправить специальную команду всё состоящую из самых проверенных людей, кому доверяются коды доступа в самый секретный на этом этаже отсек, где хранится тот самый пресловутый чемоданчик, а вернее пульт управления всеми стратегическими силами планирования и сдерживания в первую очередь себя от приступов нервного расстройства и неотвратимости наказания для всех тех негодяев и подлецов, кто вот чего себе надумал – не просто не уважать наше мнение и возможности уважать наше мнение, но и самим требовать к себе толики уважения. От одного только этого уже сводит скулы и теряется самообладание и последовательный дар речи, переходящей на проклятия и на ненормативную лексику, которая как все знают, скудна до осточертения, и с помощью неё не только не выпустишь весь пар, но и не сформулируешь свою чёткую позицию в сторону этого, со всех сторон подлого неприятеля.

А вот всё больше и ближе вероятный противник, очень умело использует свою природную данность на выразительность своих проклятий в адрес уже своего противника, то есть нас с вами, самых белых и пушистых, и ничего из того, что нам вменяют в вину, с нами не происходит, и всё это происки наших недоброжелателей, кто всегда питает лютую зависть к богатым и успешным, и от одного только деепричастия, сформулированного в нашу крайнюю плоть, становится до того в себе крайне неудержимо и неуравновешенно на проявление паскудства в эту предвзятую сторону, что теряешь в себе всякую рациональность и предметность.

Вот что объясните это означает: «Облако в штанах», где этим орфографическим и фонетическим силлогизмом в одно мгновение подменяют устойчивые до этого момента понятия в женских головах, принявшихся не просто раздумывать над расшифровкой этого идиоматического выражения (подстать употреблённому, и точно после употребления не сто грамм), а начинать себя записывать в героини, которой по плечу справиться с этой джентльменской проблемой, о которой он так галантно заявил. А это всё ведёт к расколу в наших, как никогда сплочённых рядах, где рядом друг с другом, пока что только плечо к плечу стоят все идентификационные модели восприятия человека, и даже подвиды, паразитирующие на личностях человека без личности.

Но вернёмся к господину президенту, чьё облако в штанах тоже имеет право на судачества, на серьёзный пробел в чьём-то воспитании и необходимость проведения профилактических мер по выявлению недостатка в организме президента тестостерона. И только было генералы из его ситуационного штаба слегка, конечно, удивились его завидной выдержке на этот сигнал тревоги и одновременно набата, – с таким президентом, если это не побочный эффект его придурковатости, можно идти хоть против танков, – и даже в лёгкой степени наполнились дополнительным мужеством, крепко так ухватившись за подлокотники, чтобы не сорваться раньше президента с места, и бегом спасать мир, как господин президент выкидывает вот такой обескураживающий всех финт.

Он, ничего никому не объясняя, вводя в заблуждение своим выкриком: «Мама дорогая!», на удивление резво откидывает в сторону свой стул, и падла, всех их бросает в растерянность и в недоумение о сути сейчас происходящего и его вот такого поступка. Где он с ходу попытался проскочить через закрытые двери, уж и непонятно на что рассчитывая – на фотоэлемент, открывающий двери при его приближении, на иронию судьбы, и уж совершенно удивительно, на собственные плечи и силу собственного духа, который ему позволит проломить эти бронированные двери.

Но так как ничего из ожидаемого только одним президентом у него не получилось, – вот сука! – и при этом с самыми грустными и злопамятливыми на плеч президента последствиями, – он принялся с грустным и огорчённым видом потирать свои плечи, – то, как бы не мешала этому наблюдению за президентом всё продолжающая тревожная иллюминация и звуковая сирена, он продолжил наглядную демонстрацию для всех тута того, к чему приводит паника и желание собственного эгоизма за счёт всех решить собственные проблемы.

И президент, – зря всё-таки ему дали имя Легитимный, он всеми своими действиями разрушает природу легитимности, – так вжился в роль лектора по чрезвычайным положениям, что ни у кого из находящихся в этом кабинете людей не возникает мысль о том, что президент всё это не играет на публику, а он и в самом деле дышит и поглощён собственным эгоизмом. Где он, не обращая никакого внимания на всю эту публику, – тьфу на неё, – начинает рвать на себя двери, схватившись руками за её ручку, а ногами уперевшись о стену, всё больше удивляя всех вокруг своими акробатическими способностями, когда прижмёт.

При виде чего опять не воздержанно и по-хамски проявили себя лица оппозиционного толка, у себя в голове придумав вон какую причуду: «А ведь если президенту и в самом деле приспичило, то что ему делать, если он дверь так и не откроет?». И вон же какая невообразимая в добром здравии и не соизмеримая с выдержанным интеллектом хамская и неуважительная к человеческому интеллектуальному началу штука в голову этим альтернативно с президентом мыслящим людям приходит. Они начинают с опаской и предупреждением смотреть на головы своих соседей, коим точно не поздоровится, если президент так двери и не откроет.

А между тем господин президент перешёл ко второй стадии пролома действительности и вот такого основополагания, где его не выпускают и не пропускают. Он принялся грозить тем, кто там дверь запер и его не выпускает всеми муками ада, и что главное, крайне неизбирательным словом. Что в его случае не просто недопустимо, а такого быть по сути не может, если президент Легитимный. Но как говорится всё теми же альтернативно настроенными к президенту лицами: «Хочешь знать, кто ты, запрись в одном помещении с другими людьми. Из тебя все гадости и вылезут».

– Вот чёрт! И на сколько нас тут всех заперли?! – до истеричности нервно, но только внутренне, а внешне в ней было всё до беспокойства спокойно, задалась этим вопросом испытания действительности Шарлотта Монро. Уже начавшая чувствовать в себе глубокую обеспокоенность насчёт своего представительства на людях, с кем ей придётся провести хотя бы одни полноценные сутки, включая самую опасную для её, незапятнанной случайными связями чести часть суток – ночь.

Глава 4

Возврат к государственному образу мышления

– Господа! – вернувшись обратно к действительности, но не к столу, повторился и забылся, судя по всему, и затем уж очень быстро на этом месте сразу завис господин президент, почему-то и с какой это стати в первую очередь обратившись не к ним, леди, так категорически и безответственно подчёркивая не ведущую, а чуть ли не второстепенную роль в жизни общества дам, если в данном контексте было решено обращаться к государственным служащим и деятелям, на данный момент собравшимся в ситуационной комнате – здесь все действия, движения тела и души регламентированы сложившейся на данный момент ситуацией и оттого выбранный тон обращения президента к всё-таки на одну, как минимум, ступеньку иерархической лестницы государственной машины ниже его стоящим чиновникам не оспаривается. Хотя бы открыто, и оттого имеет место быть вот такое к ним обращение. А вот почему в единственном социальном роде, то это пока что не ясно и находится под пристальным вниманием присутствующих здесь дам, госпожи госсекретаря Шарлотты и вице-президенши Томы в первую очередь, а уж затем знающими своё место в системе субординации: леди командующей силами специального назначения, Лолы Рифрежиратор и проледи командующей и контролирующей все хозяйственные взаимоотношения в системе власти (она аудитор), Сесилы Мантело.

Ну и пока господином президентом, о ком уже прошёл слух, как о политике более чем легитимном и такая его концепция президентского правления, собой охватывающая внешнюю политику государства и его контроля за волеизъявлением всего просвещённого и всеми фибрами своей души стремящегося к демократическим ценностям и институтам своего правления народа, более чем удовлетворяет представителей системы власти и кажется перспективной для представителей глубинного государства (а это все они: если они сидят и принимают решения под землёй, на большой глубине от белого света, где они друг друга видят в этом тайном и тёмном свете, их все считают за мудрецов, и очень хитрых, раз они напоказ дураки дураками себя выставляют, то кто ж они тогда, как не эти могущественные люди), сделана вот такая недоговорная пауза, дающая повод подумать о многом и не только об очередной попытке себя дискредитировать, чему некоторые, самые несдержанные представители и представительницы государственной машины власти поддались, – «а для меня ты всё равно нелегитимный президент, сколько бы ты не судачил и не навязывал нам всем тут эту официальную точку зрения», не трудно догадаться, зная политические расклады, кто смотрел на президента с такой точки зрения, – многие за этим столом начали усыпляться и поддаваться выбранному президентом тону умиротворения в них все на нервах страстей. Что и говорить, а умелый президент политик, умеет он усыпить бдительность своих врагов, а что уж говорить о своих союзниках, видящих в нём одни лишь для себя преимущества.

Ну а кто не был в своей бдительности усыплён президентом, – ни за что он для меня не будет легитимным президентом и точка! – то тот, спровоцированный его умолчанием их заслуг перед миром на земле, если глобально всё рассматривать, и перед обществом, это в местечковом порядке, так им ловко уведённый от основной повестки сегодняшнего заседания, принялся в себе испытывать душевные страдания из-за такой своей дискриминации по природному происхождению.

– Сколько уже можно всё это терпеть. Нужно с этим вопросом кончать. – Так яростно зыркнула своим взглядом в сторону президента госсекретарь, что женская половина этого штаба разрешения конфликтных ситуаций, кто единственный мог увидеть не в своих, женских глазах, вот такую переоценку ценностей, до нитки в себе промокла ощущениям внутреннего дискомфорта и переворота в душе госпожи госсекретаря. Дамы крайне изобретательной в своей мстительности и оттого очень опасной в своих противниках. И из всех, кто насчёт Шарлотты так сейчас заметил и её понял, не нашлось никого, кто бы не ощутил в себе малую толику сожаления и жалости к господину президенту, кто всё-таки своей безответственной политикой по отношению к ним, добился того, чего он так долго напрашивался – крайне степени осуждения и превентивных мер со стороны той части истеблишмента, который не потерпит такого своего затирания на задворки политики и истории.

А между тем и тем, что себе тут надумали представительницы задвинутого по их только мнению истеблишмента (и здесь дискриминация, и они больше не будут всего этого терпеть и начнут свою борьбу за свои изгаженные мужским разумом права с самых азов, назвав себя истеблишвументом), господин президент Легитимный, собрался со своими всё равно мало конструктивными и неразборчивыми мыслями, по мнению его политических врагов, ловящих в нём любую погрешность и помеху, чтобы самим занять его место, и, проигнорировав полностью пожелания истеблишвумента, обратился ко всем в кабинете с другой сложности интригой и загадкой для ума и сердечного ритма всех тут присутствующих людей и генералов. Кто, все знают, не совсем люди, когда они находятся при исполнении своего служебного долга перед родиной, а они функционально киборги, которые без всякого сожаления и пауз на нравственное обозрение своих будущих поступков, будут аннигилировать своего и врага государства. А уж только затем на правах победителя разбирать, кто прав, а кто виноват безусловно на правах проигравшего.

– Буду с вами откровенно честным. – Только это сказал президент Легитимный, как все находящиеся в этом кабинете люди отозвались внутренним гулом падения своих сердец и надежд на самое дно своей и общей обречённости. Вот чего-чего, а такой бескомпромиссной постановки на паузу мировой реальности и её системы жизнеобеспечения от президента, да ещё и Легитимного, никто не ожидал даже в самом своём страшном сне услышать. И первой реакцией на такое откровение президента, всё-таки дошедшего до самой предельной точки, был отскок человеческих рефлексов и инстинктов самосохранения. Никто не хотел верить своим ушам и интеллекту.

– Да кто тебе дал добро и ключи доступа к Армагеддону, предшественнику Апокалипсиса?! – в своих рефлексах изошёлся общественный идеолог, лоббист и теперь даже в чём-то марксист советник Маркс, совершенно непонимающий, как так бесконтрольно с его стороны произошло, и президент, заручившись поддержкой одной из контролирующей политику государства групп, получил в своё распоряжение коды доступа к машине Армагеддона. А иначе никак не трактовать этот его призыв к откровению. И Маркс начинает стрелять своим потерянным взглядом по лицам генералов, сидящих за общим столом, пытаясь по их мимике выяснить, кто из них выдал президенту коды запуска машины судного дня.

Но всё безуспешно, по этим генеральским лицам, демонстрирующим полнейший нейтралитет к эмоциям, без следов всякой умственной деятельности, что есть их камуфляж перед потенциальным врагом (а это весь без исключения женский пол и политики любого ранга) и превентивную агрессию в своём жёстким на разговоры и тем более переговоры, ничего для себя не выведаешь, кроме разве того, что … – Они все заодно, и будут друг друга держаться, если что. – Догадался Маркс о том, какая опасность их всех впереди может ждать – политический переворот в системе власти. И теперь, в обозримом прямо на глазах будущем, к власти придут чёрные генералы. Если политики из-за своей трусости и неспособности принимать конкретные, а не политические решения, полностью себя дискредитировали, то на смену им придут те, кто всегда уповал на конкретные решения. А это генералы, в ком ещё не остыл революционный дух полковников. Ведь все они бывшие полковники, сумевшие путём невероятных волевых затрат и стечений обстоятельств переступить ступеньку, отделявшую их от генералов.

– Они-то и стояли за всей этой легитимизацией президента, чтобы им воспользоваться для проведения в жизнь своих стратегических решений. А когда президент, как тот мавр, сделает своё дело, то он будет отстранён и власть в свои руки возьмут генералы. А уж они не дадут нам, гражданским людям, никакого спуска. – От всех этих своих откровений, до которых его довёл всё тот же президент, Маркс начал в себе терять привычную краску лица и самостоятельность принятия решений. И его растерянность, и потеря уверенности в собственные силы дошла до того, что он не призвал на помощь алгоритмы расчёта по поиску того, на кого ему можно будет опереться в этой будущей ситуации, а он опёрся головой на свою руку и начал течь по течению.

А вот у других участников этого заседания по следам этого начала своего выступления президента были свои и другие мысли, и особенно у генералов. В частности, у генерала МакТиберия. – Значит, всё-таки звездолёт. – Вздохнул про себя генерал МакТиберий. Но не тяжко, а с той самой грустью, которая наполняет людей тогда, когда сбываются их самые нелепые и я же вам всем говорил (это когда? Ну тогда думал) ожидания.

Ну а раз будущее откровение президента предопределяет по выверенной логике генерала МакТиберия отправку в их составе спасительную для будущего человечества экспедицию, то к ней нужно незамедлительно готовиться. Ведь на первом этапе подготовки к полёту всё будущее для каждого члена будет зависеть от его расторопности и сообразительности занять для себя наиболее выгодное и устойчивое место в иерархии экипажа. И тут не важно, что надумал и как решил распределить их будущие роли в экспедиции президент (а он и не распределял, как уверенно думает генерал МакТиберий), и всё потому, ковчег ко всему этому только технически готовился, а вот с моральной и человеческой точки зрения, то есть насчёт того, кто будет входить в число членов этой последней экспедиции, ковчега человечества, то этот вопрос никогда не выносился на обсуждение, хотя бы по причине того, что все те, кто будет поставлен в известность и по этому будет претендовать на своё участие в этой экспедиции, постарается пережить всех остальных своих претендентов не самым честным способом.

Ну и если, к примеру, развернуть этот вопрос в публичной сфере, на общественных дебатах, как это и положено и прописано в идеологической платформе демократии, то тут не успеешь вынести на голосование самых достойных личностей в качестве спасения всего человечества, – к ним, как вы понимаете, относятся самые волевые и опытные люди, а это обязательно президент, его супруга, затем его собака Люси, ну и затем все остальные представленные президентом люди, – как люди и государства, отодвинутые на задний план своего спасения этим конформизмом некоторых безответственных лиц перед лицом глобального катаклизма представительства человечества, не клюнувшие на философский вопрос о собаке президента: «Она то с какой стати включена в этот список?!», пойдут друг на друга войной. И тогда какой может быть идти разговор о всеобщем спасении, когда человечество не может договориться про меж собой о том, кто из них самый достойный, чтобы представлять собой человечество перед глобальными вызовами и его будущим.

Где у каждого представительства человечества на земле есть очевидные и резонные аргументы для своего выбора в число лиц этой экспедиции. Вот только у всех у них нет самого убийственного для них аргумента – звёздного челнока, который и станет ковчегом спасения. А вот у президента он есть и ему выбирать, кого и каким образом спасать. И его выбор в сторону своего импульсивного и дело экстраординарного случая решения, оказался самым просчитанным и предусмотрительным.

И по этой весьма резонной причине (придётся ещё раз повторить из-за крайней важности рассматриваемого действия) и было решено всё оставить на волю случая и решения… Вот только без этих теологических отсылок. И так уже разум генерала МакТиберия не знает на чём зафиксировать своё разумение и здравость своего разума. Всё так фантастично и невероятно до самой недопустимой для разума степени стоит и складывается в его уме, что он сам в себе несколько теряется от груза ответственности, которую на его плечи наложил этот выбор… само собой случая.

И МакТиберий, ощутив в себе крайней степени обезвоживание организма и у него пересохло во рту, начинает тянуть свою руку к бутылочке с минеральной водой, стоящей на столе перед ним в качестве интерьерного субпродукта, и никто до этого момента даже не думал обращать своё внимание на эту воду в бутылочках, как кроме с эстетической стороны реальности. А вот сейчас, когда генерал МакТиберий решил перемудрить их всех и складывающуюся из непредсказуемых поступков реальность, то это всё вызвало напряжение внутри и на лицах присутствующих здесь людей, принявшихся не сводить своего внимания с генерала МакТиберия. Кто определённо больше всех других знает насчёт задуманного президентом, и начинает себя готовить к тому неизбежному, от которого ему не удалось отговорить президента и тот сейчас всё это на них обрушит.

Ну а люди, собранные здесь, в этом ситуационном кабинете, прежде всего своим интеллектом, затем своей способностью работать локтями в деле продвижения своей точки зрения на прежде всего себя и на своё место в иерархии человечества, а уж только затем прихотью президента, как бы они не были застаны врасплох этим много чего обещающим и конечно для всех в край усложняющим сообщением президента быть друг с другом откровенно честным (а он себя хотя бы спросил, потянет ли он всю ту откровенность, которую он заслужил на свой счёт этим своим не укладывающимся в сознание его выборщиками поведением, и это при том, что их уж точно не удосужились об этом спросить), ещё не утратили в себе способность цепляться за жизнь. И они, видя, как начали стремительно развиваться события, тоже почувствовали сухость в своём рту, и все как один потянулись руками к бутылочкам, стоящим перед ними на столе.

И тут к полной неожиданности вице-президенши Алисии выясняется, и для всех становится общедоступным фактом сейчас возникшей реальности то, что этих самых бутылок с водой на всех не хватает. И если не считать господина президента, для кого на отдельной выдвижной полке заготовлены запасы бутылированной воды не в единственном количестве, то этой воды на всех не хватает почему-то в лице вице-президентши. А вот почему и по причине каких качественных данных вице-президентши Алисии, то на этот счёт имеется несколько, друг с другом не координирующих версий.

И первая, которая чаще всего приходит на ум сидящим за этим столом людям, это версия о том, что Алисия Тома, наша вице-президентша, уж слишком в своей самоуверенности задрала нос, что и привело её к тому, что все мы сейчас видим. Она, будучи самоуверенной в том, что она точно не останется без воды, тем самым осталась со своим длинным носом, которым она теперь в своей потерянности крутит по сторонам, не зная, как перед собой сейчас оправдаться. А на господина президента нечего ссылаться и его подвергать укоризне, так прямолинейно намекая на наличие у него возможности с ней поделиться бутылочкой водой. Вон у вас её сколько.

Но господин президент в деле касаемом поддержания института президентства непоколебим. И что полагается президенту по его статусу, то с этим никогда не поделится президент. А иначе все, кто захочет, будет проходиться по президенту, и он со временем, тем самым запросто утратит своё прежнее предназначение – быть для всех пределом мечтаний и есть к чему стремиться. А что насчёт воды, на которую указывает так недипломатично длинный нос вице-президентши, то она, во-первых, специальной президентской очистки, которую может не выдержать организм всего лишь вице-президентши, а, во-вторых, и главных, вот когда она станет президентом или как ей нравится, президентшей, то тогда она может пить эту воду сколько в неё влезет.

Но не только это вопрос стал ребром и одновременно поперёк горла президента, а он при виде того, как безрассудно и неэкономно принялись поглощать воду из бутылок его по факту чинопочитания и субъективизации реальности по субординации подчинённые, и при этом все одновременно, на инжиниринговом уровне своей концептуальности построения реализма почувствовал, что всё это не добру и с этими людьми никакого потопа не хватит, чтобы утолить их жажду.

– Да что ж такое с ними происходит? И к чему я их всех подтолкнул?! – онемел от всех этих пронизывающих до самых костей вопросов к себе президент. Но при этом президент не выказывает себя слабаком, кого можно на испуг взять, – то, что сейчас с ним было, получит для себя резонные объяснения, – и он не просто бледнеет в лице, а он первым бросается себя спасать, как первую цель атаки террористов и объект с помощью которого достигается дестабилизация общества и государственной власти. В общем, он действует не из своих эгоистических причин, интересов и рефлексов, а всё в нём подчинено воле государственника. И президент, будучи уверенным в том, что все тут собравшиеся на заседание люди, всё итак отлично знают, чем он мотивируется в своих, только с виду пакостно и мерзко выглядящих поступках (не разбив яйцо не сварить омлет, – всегда такое приговаривал президент, разбив кому-нибудь голову, а лучше карьеру), всё же для объяснения официальной версии этого его, сложного для разъяснения поведения, озвучивает следующую историю.

– Кхе, кхе. – Таким нехитрым, чуть ли не дедовским образом, президент фиксирует на себе общее внимание. И как только все готовы ему внимать, он с лукавой улыбкой на своём лице начинает говорить. – На этом примере, – президент кивает в сторону тех дверей, которые продемонстрировали своё упорство в деле не допуска президента до выхода отсюда, – я вам показал, какое огромное значение имеет для общества информационная политика государства. И как я надеюсь, то мы ещё не утратили лидерские позиции в этой сфере идеологического противостояния. Я верно говорю, гер Шпрехензедойч? – обращается с этим вопросом президент с краю стола сидящему типу, достаточно облезлой и отталкивающей наружности. Отчего он и был, скорей всего, помещён здесь с такого отдалённого от всех края, чтобы он не мог внести деструкцию в ход мыслей рядом с ним находящимся людям (пахнет от него как-то отталкивающе).

Ну а когда мистер президент акцентировал, таким образом, на нём внимание, то этот гер Шпрехензедойч, явно тип большого о себе осмысления и апломба, – так он перекосился недовольно лицом, – взял и в дополнение ко всему тому, что он выражал на своём лице, одутловатом от внутренних волеизъявлений и возлияний по полной стопке, а когда и по стакану, принялся критично и недовольно смотреть на президента. И ему видите ли, и это по нему прямо читается, некоторым образом не только не нравится то, каким образом к нему обратился мистер президент, а он, видите ли, что за цаца такая, смеет ещё иметь свой собственный взгляд на себя, который входит в противоречия со взглядами на него президента. Его, понимаешь ли, совершенно не так зовут, как к нему обратился мистер президент, большой выдумщик, если честно.

Но на то он и президент, чтобы ходом своей мысли определять и отмерять шаги мироздания, в котором, между прочим, такие, как гер Шпрехензедойч люди, не просто обитают, а благодаря усилиям мистера президента, припеваючи живут. И если ты, гер Шпрехензедойч, такой принципиальный, и тебя удручает то, что мистер президент так тебя особенно выделяет из всех, то давай, подавай в отставку, и нечего тут всем портить аппетит и воздух, которым, между прочим, все между собой делимся и без всех этих, как у тебя физиологических нервозов.

Но всё же хотелось бы знать и разобраться в том, что послужило такому неприятию мистера президента, не просто членом его команды, а одним из его доверенных лиц, на кого он, можно сказать, опирается при решении самых наиважнейших и наисложнейших вопросов. Ведь если здесь, в самом закрытом и стратегически важном кабинете, возникает вот такое отсутствие взаимопонимания, чуть ли не раздор, то куда это может вообще привести, если каждый из членов совета безопасности будет тянуть одеяло в свою сторону. А всё дело в том…А будет лучше, если сам мистер президент объяснит, тем более он уже это делать начал. Ну а то, что несколько коряво и неуклюже в сторону гера Шпрехензедойча, то что поделаешь, вот такой дружеский и беспечный у президента характер, и на него обижаться грешно.

– Что молчите, как будто воды в рот набрали? – усмехается президент, тогда как всем не так смешно, когда присутствующие в кабинете люди провели свои параллели между недавним событием, их общим желанием утолить жажду и тем, что президент за гером Шпрехензедойчем заметил. А они дураки уши развесили и сразу не поняли, какой гер Шпрехензедойч продуманный и подлый сотрудник департамента информационного обеспечения и связи. Он, подлец, не как все, утолил жажду и всё, а он всё это сделал с запасом, который сейчас и находился у него в роте или во рту.

Что, между тем, проходит незамеченным только одним человеком, мистером президентом, продолжающим донимать гера Шпрехензедойча своим культурным кодом воспитания ковбоем.

– Гер Шпре…– на этом месте мистер президент сбивается и начинает чертыхаться из-за невыговариваемости второй раз подряд столь сложного для произношения имени Шпре…И для правописания – это тоже наисложнейшая задача.

– Ну до чего же скотская на произношение и выговариваемость фамилия. – С искривлённым лицом, благо не с вывихнутой скулой, прямо плюётся на носителя этой сложной на выговор фамилии мистер президент. Чем ещё сильней усугубляет обстановку для гера с этой наисложнейшей для выговаривания фамилии.

По причине чего, что случалось и гораздо ранее и буквально сразу после знакомства с этим гером с невыносимой для общения фамилией, с ним мало кто хотел иметь дело. И все, кто с ним знакомился по необходимости и по своим служебным надобностям и обязательствам перед контрактом, заключённым с государственным департаментом, к которому, как вдруг оказывалось, был прикомандирован и этот гер с мало понятной фамилией (они там, сверху, что, все с ума по сходили, выкидывая такой лингвистический и психологический фокус), сразу начинал себя чувствовать, не просто не ловко, а как-то по особенному ущербно перед этим гером, на чей счёт вон что его родственное древо надумавшего. И явно не из-за каких-то там бытовых соображений, а здесь имело место политика. Единокровные родственники этого гера хотели застолбить с помощью этой своей фамилии место на одном из политических небосклонов.

Ну а так как прежние времена были всё больше тёмные и дремучие, то они не были поняты своими соотечественниками, и как результат, они застолбили место козлов отпущения, и от того их родословное древо расцвело не так пышно и благоухающе, и на представителя этой фамилии, в данном случае присутствующего здесь гера, было крайне сложно смотреть без того, чтобы не задаться вопросом: «А чем таким этот гер и его предки ославились перед природой?».

И примерно с таким умственным настроем, при этом всё это скрывая под личиной благовоспитанности и лицемерия, сейчас все посмотрели на этого гера со сложной для произношения фамилией (не перестаётся почему-то это повторять), где только мистер президент, имея на то полное право, себе смог позволить, не стесняясь и не лицемеря, всё как есть сказать прямо в лицо этому геру…Как сейчас же выясняется с последующих слов мистера президента, то ещё более опасного и сложного гера, имеющего второе дно в своём видовом обозначении. И чтобы два раз не повторяться и своим пересказом не отдалятся от первоисточника, то слово вновь предоставляется президенту.

– Не сочтите мои слова за оскорбление и к вам моё отношение, как за предвзятое и в чём-то для вас соскоблительное, гер Румпельштильцхен. – Как было видно и также слышно по искривлённой физиономии президента и его изменённому голосу, то ему огромных трудов стоило выговорить эту, как оказывается, более настоящую фамилию гера Рум… (увы, не всем по силам, как президенту, выговорить даже про себя эту фамилию, чтобы её затем вписать в анналы письменной истории). И что удивительно, так это то, что президенту удалось без единой ошибки выговорить эту сложную для выговора и правильного произношения фамилию.

И в связи с этим нужно отдать должное службам внешнего контроля речи президента, всё-таки профессионалов своего дела и умеющих поставить так логопедически речь любому человеку, что он без запинки сможет выговорить любую абракадабру. А то, что президент делал такой акцент на сложности произношения фамилии гера Румпельштильцхена, так это всё блажь и причуды, суть которых заключалась в необходимости развеять уж больно напряжённую обстановку в кабинете.

При всём при этом никуда не ушла с лиц остальных присутствующих здесь лиц скука и предвзятость к своему коллеге, как со слов президента становится ясно, отвечающего за информационную политику государственного департамента. И как можно понять при виде всех этих обращённых на него критичных и в чём-то брезгливых взглядов коллег по руководству государства, то им вот нисколько не нравится проводимая информационная политика департамента межвидовых коммуникаций, за которую отвечает гер…тьфу на него и теперь становится понятен злой умысел этого гера, однозначно не зря не отказавшегося от этой своей сложной фамилии.

Он, таким образом, купировал возможности на него ссылаться при разговоре критически и недовольно настроенных к нему служащих и сограждан. И теперь, глядя на эту отталкивающую физиономию гера Рум… (так и хочется пойти на свежий воздух от тошноты продышаться), ещё вот что становится ясно – вот почему и здесь начинаются утрачиваться ведущие позиции в информационной политике. На такую рожу, представляющую собой информационную политику департамента, посмотришь, и ясно, что ничего общего с ней не захочешь иметь.

А вот посади на его место, не просто привлекательное лицо, а это лицо должно принадлежать именно ей, как давно про себя и вслух считают представительницы женского пола, абсолютизированной на себе гендерной идентичности, то дела куда как лучше пойдут. Но как это было всегда и говорят, что будет, то им и их очень правильным идеям ходу не дают. И не даёт ходу, как это не странно, всё тот же мужской шовинизм, гидра с множеством голов. И теперь эта многоликая гидра выкручивает руки самодостаточности индивидуальности женского я тем, что они потеряли на это право в тот самый момент, когда эти права для себя обрела многовекторность гендерного многообразия, а не безобразия, как себе смеют в кулуарах браниться самые несдержанные представительницы гендерной идентичности под номером два (и здесь гады обошли и принизили).

– Ну так что скажите? – а вот к чему относился этот вопрос президента, уже никто не скажет. И, в общем, только геру Румпельштильцхену решать, затаить обиду и злой умысел против президента и его язвительности, или же подойти конструктивно к этому разговору. И гер Ру, так будет легче и свободней выражаться, сделал правильный выбор, проигнорировав специфическое чувство юмора президента (туп, как пробка для меня президент и шутки его не смешные, над которыми смеются только его лизоблюды), обратившись к рассматриваемому им изначально вопросу информационной политики государства.

И если откинуть вечную проблему всех министерств, недофинансирование, то гер Ру сказал следующее. – Мы работаем в этом направлении. И сейчас основные наши усилия направлены на разработку проекта «Философский пароход».

– И что он в себя включает? – заинтересованно спросил президент.

– Мы будем в прямом эфире освещать события, происходящие на одном из эмигрантских потоков, включающих в себя отток интеллектуального ресурса из недружественного нам государства по степени восприятия нас этим недружественным государством, тогда как мы давно отказались от такого дипломатического лицемерия и в нашей доктрине безопасности чётко прописано, кто нам друг, а кто экзистенциальная угроза и враг. Где покажем, чего и какого интеллектуального потенциала лишилась и будет лишена та страна, которая выберет для себя путь в никуда, то есть идеологически не совпадающим с нашим выбором демократических ценностей. – Со своей спецификой выражения и подчёркивания обыденных вещей сложносоставными словами, всё это озвучил гер Ру.

И хотя гер Ру так складно и умело выражается, бдительность мистера президента не усыпить всем этим. И он всегда найдёт подводные камни в рассматриваемом предложении и к чему-нибудь обязательно прицепится.

– Добре. – В векторности одного политического продвижения дал своё согласие на этот проект мистер президент, но со своим «но». – А нет такой вероятности, что наши противники и враги и тут не вмешаются, и используют всю эту ситуацию как это им надо, организовав свой проект «Троянский конь»?

А вот такой вариант видимо даже не рассматривался гером Ру. Что за наивная душа и не стратег вообще. И он только в лице с отпавшей челюстью вытянулся и осел в себе. Что, впрочем, было от него ожидаемо мистером президентом, повернувшимся и обратившимся с вопросом к начальнику всех семи оков разведки, семизвёздному генералу Лабусу, единственному в своём роде по такому количеству звёзд генералу. Где, правда, только четыре звезды помещалось у него на погонах (они для большего количества звёзд не предназначались), а три дополнительные он носил у себя в нагрудном кармане, демонстрируя их время от времени при посещении бара со своими высоко им поставленными сослуживцами. А демонстрировал он эти звёзды следующим образом. Он их по одной опускал в наполненный алкоголем стакан. И таким образом себя тостировал, одновременно выпивая дозу горячительного и прочищая звёзды от своей затхлости.

– Что на этот счёт скажет разведка? – с вот таким вопросом обратился президент к Лабусу.

– Работаем. – Очень чётко и информировано для тех, кому положено и можно знать по доступу к секретам, ответил Лабус.

– Я другого ответа и не ожидал услышать. – С нотками похвальбы за предупредительность и дальновидность служб разведки, ответил президент. После чего он собрался продолжить то, с чего он начал это заседание совета безопасности – с требования прежде всего к себе, быть честными и чуть не откровенным, как к какой-то удивительной неожиданности для всех здесь и больше всего для самого президента, это мирное течение времени разрывает телефонный звонок стоящего перед президентом на столе телефонного аппарата. Которому, если честно про себя сказать и так здесь говорить о таких вещах только и допустимо, здесь было не самое лучшее место. Он своим видом вечно сбивал с мысли сидящих за столом людей, кто, как и всякий современник, стал заложником наличия в своей жизни телефона, без общения с которым уже никто своей жизни не представляет. И каждый сидящий за столом чиновник, глядя на этот телефон рядом с президентом, прямо чувствовал на себе зуд желания взять в руки свой телефон и просмотреть пропущенные вызовы для начала, с помощью которых растёт твоя самооценка, если их очень много и это даёт понять твою крайнюю нужность для человечества.

А тут такое, подвергающее сомнению собственное самосознание, происходит по причине наличия в этом кабинете права сильного, а именно президента, кто единственный здесь имеет право на звонок во внешние пределы. И даже будь это единственный и последний звонок, который будет суждено сделать местному человечеству, то его будет делать мистер президент. А такая дискриминация по субординационному принципу, никому здесь не нравиться.

Но сейчас речь идёт не об этом. А сейчас, как только начал звонить телефон, и не каким-нибудь модным рингтоном, а самым обычным, застарелым звонком, все здесь находящиеся люди, одёрнувшись от самих себя и от своего полусонного состояния, с неким тревожным предчувствием, что сейчас президенту будет сообщено настолько что-то важное, что потребует мобилизации всех их сообща сил, если они, конечно, хотят выжить, – а по другому поводу никто не осмелится их тревожить, – бросили свои взгляды в сторону телефонного аппарата (президент в том числе) и принялись пытаться раскрыть тайну этого звонка.

И как это всегда бывает и случается, то мысли и разумения насчёт значения и важности этого, так и неумолкающего звонка, на который мистер президент не спешит хоть как-то реагировать (он видимо и сам в шоке, что его тут потревожили и отвлекают), уж очень разнились между собой.

– И кто же это может быть? – вот таким общим вопросом задались представительницы женской гендерной идентичности. А вот мужская половина, всегда имеющая свои отдельные, подчёркивающие их шовинизм и эгоцентризм воззрения на всё, задалась другим по смысловому направлению вопросом. – И что за срочность такая, что президента решили отвлечь?

Ну а дальше последовали свои, характерные для каждого присутствующего здесь лица вопросы уточнения, которые уже кардинально разнились между собой, хоть и задавались на одной общей основе.

– Вот нисколько не удивлюсь, если это звонит Барбара. – Усмехнулась про себя вице-президентша, кто была в курсе всех информационных поводов, сообщений, разговоров и, конечно, сплетен из заслуживающих доверие источников. И как не ей не знать, что подпитывает изнутри самостоятельность и волю к жизни президента. А именно его супруга Барбара, кто, по её словам, и руководит государством, раз он, президент, вот так (здесь она показывает, как сжимает рукой шею мистера президента, в семейном быту называемый Огурчик, а на официальном уровне, если вы этого ещё не знали, будучи не в курсе того, кто будет стоять у истоков власти в том самом, перед самым началом Армагеддона году, то это Белый царь, как бы это не было колониально противно и не соответствовало повестке дня, чьё имя не так сильно важно и потому оно самое простолюдинское и обычное Навуходоносор Антоний по ветхой транскрипции, а по современному имя писанию, Джозеф) управляем её крепкой рукой.

– Не выдержала неизвестности, а если точней, то известности. Знает, что её Огурчик обязательно чего-нибудь напортачит без её присмотра, а ей потом всё заново переделывай. – Про себя рассудила вице-президентша, не первый раз сталкиваясь с железной волей супруги президента.

А вот у госсекретаря на этот счёт другие предположения, и это даже несмотря на то, что она в курсе домашней ситуации президента. А просто ей хочется создать интригу и невыносимые условия для исполнения своих президентских обязанностей президентом. Для которого она с предельным постоянством ищет поводы для объявления ему импичмента, хотя её всё на своём месте при президенте устраивает. Что поделать, вот такая у неё противоречивая натура.

– Неужто, она решилась и ему позвонила по данному мною телефону. – С задержкой дыхания и замиранием сердца в себе так провела некие параллели госсекретарь, также создающая некоторые поводы для дезинформации и введение в заблуждение президента, местами падкого на внимание в свою сторону со стороны женского пола. За что он всю жизнь и страдает, находясь в тисках семейных отношений с Барбарой.

Что же касается мужской части совета, то их мысли и рассуждения насчёт этого звонка были с одной стороны более что ли по делу, а с другой стороны ещё больше далеки от реальности.

– Президента на столь важном совещании могут отвлечь только по самому, критично важному делу. – Вполне резонно рассудил начальник всех штабов, объединённых одной целью – выжить чего бы это не стоило, генерал МакБрут. – Неужели звонит тот, кому не ответить на телефонный звонок себе дороже. Но почему он звонит прямо сейчас? – задаёт обрекающий на уныние и внутренний озноб вопрос МакБрут и находит тут же на него ответ, который вгоняет его в ещё большую обструкцию. – Он определённо знал, когда было запланировано провести заседание нашего совета по безопасности. И он специально выбрал это время, преследуя несколько важных целей. «Я тебе, Джожичь, звонил, как ты и просил, и требовал от меня. Мол, хорош, там из себя строить демократию, и давай уж слушай меня, Влад. Вот я и прислушался к твоим словам и позвонил. А ты, падла такая, не берёшь трубку. Так что сам виноват в том, что я буду продолжать курс на дестабилизацию наших отношений», – вот так будет оформлено достижение первой цели, разрыв отношений.

Вторая цель в себя будет включать внесение беспорядка в ход нашего рассуждения на совете безопасности из-за появления новых обстоятельств, которые внесёт этот беспардонный президент не партнёрской отныне нам никогда страны. – На этом генерал МакБрут не остановился никогда бы, если бы его не перебило трудно скрываемое нетерпение своего соседа по столу, генерала МакТиберия, начавшего недовольно сопеть себе в нос и ёрзать на стуле в сторону такого малодушия президента. Чего-то тянущего время и не берущего трубку телефона. И мысль о том, что мистер президент подспудно чего-то опасается от этого звонка (а что это тогда может быть? Вот только не то, о чём все тут подумали – власть в стране, наконец-то, взяли демократы по весьма успешной по своему продвижению в массы причине: говорят, что мистер президент демократ не настоящий), совсем не утешала и не подавала надежд.

А эта мысль, так и отражающаяся во взгляде на президента генерала МакТиберия, стала предпосылкой для возникновения ещё одной, страшно испугавшей МакБрута мысли. – У нас в аппарате завёлся крот. И по-другому и не объяснишь такое совпадение. Когда в тоже самое занятое на это совещание время звонит президент недружественной страны, либо же в стране произошёл переворот во мнении, и непонятно совершенно, кто настоящий демократ, а кто авторитарный лидер.

Впрочем, всё это домыслы недалёких по своему географическому нахождению от президента людей, крайне часто не имеющие ничего общего с реальностью. А реальность такова, что её может точно выяснить только один человек. А именно президент. Кто отлично понимает, какой груз ответственности он на себя берёт и оттого он сразу трубку не берёт, а всем кажется, что он чего-то там боится.

Но вот вроде бы всё, и мистер президент всё же берёт трубку, подносит её к уху, и замирает в одном внимательном ко всему ему сказанному по телефону положении. И пока он слушает то, что ему в трубку телефона говорят, никто в этом кабинете не смеет каким-нибудь движением души и тела (и даже дышать все перестали), нарушить обрушившуюся на всех сейчас тревожную тишину. И все тут люди, не сводя своего взгляда с физиономии президента, на этот раз прямо какую-то непробиваемую на эмоции, что ещё сильней напрягает всех тут (значит, на президента обрушилась такая новость, что его рефлексы, будучи застаны врасплох, даже не знают, как на всё это реагировать), пребывают в судорожной растерянности и непонимании.

Но вот мистер президент отрывает от своего уха трубку телефона, и …в какой-то растерянности и слепотой во взгляде начинает искать за столом… (да кого же?!), как вскоре выясняется, то генерала Броуди. Что не только не улучшает обстановку и к людям за столом приходит чёткое понимание того, с чем был связан этот неожиданный и до чего же странный звонок, – раз президент обратился сразу к генералу Броуди, то в мире не всё в порядке и всё стало только ещё хуже и сложней, и слава богу (той его модели, которая ближе всего не доверяющим людям, выгодоприобретателям от такой своей веры не в банковскую систему), что возникла хоть какая-то определённость, с которой сейчас будет разбираться генерал Броуди и его силы специальных операций, – а то, что сейчас вдруг сказал генералу президент, как-то вообще не укладывается в рамки разумного.

– Это вас. – Протягивая трубку в сторону генерала Броуди, с растерянностью в себе и с лицевым недоумением обращается к Броуди мистер президент. На что Броуди никак не реагирует по всё той же причине, что и президент, он в край поражён происходящим и совершенно не понимает, что это такое сейчас происходит. И он сидит на одном месте неподвижно, и как баран на новые ворота смотрит в сторону президента. Кому быть может неприятно такое своё сравнение с такой присказкой и нежеланием Броуди его понимать на ровном месте, вот он и выказывает на своём лице нетерпение, с которым он нетерпеливо уже подгоняет Броуди взять трубку телефона.

И Броуди на этот раз всё-таки сообразил, что от него требуется, и он поднимается со своего места, подходит к президенту, и здесь возникает немая пауза, где он с президентом переглядываются, чтобы обменяться мнением по поводу этого звонка и по возможности обменяться необходимой для разговора по телефону информацией.

– Кто это? – вопрошает Броуди.

– А мне откуда знать, когда звонят тебе и почему-то по моей президентской связи, – недоумевает и даже злится президент, пока что откладывающий на чуть позже вопрос выяснения такой наглости поведения Броуди, кому не лень оставляющего президентский телефон для связи с собой. После чего Броуди, так и не получивший от президента внятного ответа и консультации насчёт того, как ему себя вести с этим звонившим абонентом, что ещё сильней усложняет для него всю эту ситуацию, наконец-то, перехватывает из рук президента трубку телефона, всю такую влажную и скользкую по причине нервного состояния президента, и прикладывает её к уху. Но не плотно, а так, на некотором косвенном расстоянии от уха. Не хочет, гад такой брезгливый, ничего не иметь общего с президентской запотелостью и микробной прилипчивостью. Вот же эстет тут нашёлся. И мистер президент ему за такие паскудные выходки, всё это ещё припомнит. Будет знать, как не принимать близко к себе нужды и физиологические особенности, ни кого бы то ни было с улицы, а самого президента.

Но сейчас разговор не об этом, а сейчас все тут, в ситуационном кабинете, заворожены и поглощены всем тем, что происходит с Броуди, который, что за подлость такая, ведёт себя буквально также, что и мистер президент, и ни единым движением своего лицевого нерва не выдаёт, что там ему говорят и что там в информационном плане происходит. И даже гер Ру…тьфу, кто всё должен знать о коммуникационных технологиях, и тот, судя по всему, не в курсе того, кто там и что говорит по телефону генералу Броуди некто.

И лишь одно спасает всех тут от нервного срыва и какой другой душевной агрессии, так это то, что разговор Броуди с незнакомцем, а может с незнакомкой по телефону, продолжался совсем не долго. И вот Броуди с каким-то прямо дурным на мысленную деятельность лицом отрывает от уха телефонную трубку, и с прямо потерянным лицом начинает смотреть не на одного только президента, показывая тем самым, что он ему не полностью доверяет и что мистеру президенту не по силам одному справиться с той проблемой, которая наметилась после этого телефонного разговора. А Броуди, получается, что так смотря ни на кого из присутствующих людей, не задерживая взгляда на чём-то в отдельности, ищет, даже не отдельную личность, – такой подход к решению вставшей перед всеми проблемы бесполезен, – а он ищет нечто такое обезличенное, что сможет всех через чудо спасти.

А это ещё сильней начинает всех тут тревожить и расстраивать. И больше всего, конечно, президента. Кому несколько обидно видеть, что не в нём ищут спасение. И президент не может сдержаться от того, чтобы сдержаться.

– Что там сказали? – с нотками истерики и нетерпения вопрошает президент.

Броуди, как будто очухивается от своего заворожения от этого разговора по телефону, гипнотически на него подействовавшим, смотрит на президента так, как будто он его только сейчас узнал, и потерянным голосом озвучивает то, что ему поручил тут довести до сведения каждого человека в этом кабинете тот, кто с ним разговаривал по телефону, без всякого представления со своей стороны.

– Сказали, чтобы мы не рыпались. – Сперва Броуди сказал вот такое полоумное, что сразу вызвало обратную реакцию у слушателей. Кого в первую очередь покоробила такая к себе требовательность неизвестного, а может неизвестной, – а определение гендерной идентичности очень важно, ведь узурпаторство власти на право обозначение твоей внутренней сути и самовыражения, может принести психологическую травму шантажисту или шантажистки, кто в первую очередь тоже исключительная личность и имеет право быть судим(а) только за свои поступки, а не за своё право обрести себя какой хочет личностью; и если этому всему не придавать никакого значения, то тогда спрашивается, чего ради всё это революционное переформатирование общества делается, – а затем уже вся используемая этим абонентом лексика. Кто использует в их сторону, что ещё за такие удивительные слова. И если он, она или они хотят знать, то для них совершенно неприемлемо слышать в свой адрес такие словосочетания. И все буквально господа из совета спасения, так будет вернее назвать этот совет безопасности, в ответ собрались было рыпнуться, но Броуди их на этом шаге опередил, озвучив те аргументы, которые привёл его собеседник или собеседница, с помощью которых они все тут будут приведены к дисциплине и будут делать лишь то, что от них потребуют.

– Мы здесь полностью заблокированы и изолированы от внешнего мира на три дня. – А вот эта информация Броуди, доведённая до всех, воспринимается уже не так нейтрально, сдержанно и уравновешенно. А сейчас в головах и во всём организме членов совета спасения буквально всё переворачивается, начинает бурление всякого достоинства разумения, всё больше негативного и агрессивного, и само собой у кого-то не выдерживают нервы, и он взрывается.

– Как на три дня?! – подскочив с места, с недостижим для разумного состояния лицом, чуть ли не захлёбывается от своего перевозбуждения Шарлотта, озвучивая общую мысль о невозможности понять происходящее. Ну а то, что она в своём вопросительном окрике была несколько непоследовательна, – её почему-то взбесил не сам факт их здесь удержания не по собственному желанию, а только срок этого принудительного затворничества, – то тут-то как раз всё логично и последовательно. Всё-таки госсекретарь Шарлотта Монро себя идентифицирует, как женщина. А у женщин на свой счёт есть всегда особые пунктики и причуды. Не могут, видите ли, они, представлять себя на людях в истинном и природном свете. И им нужно перед выходом в свет, как практически вампиры, себя к этому подготовить с помощью средств макияжа и ухода за кожей и волосами.

А если Шарлотта будет обречена здесь, при таком скоплении мужских организмов, остаться на три дня, то наложенная на неё краска обязательно потечёт, укладка не выдержит на себя давления спинки стула, на которой ей придётся спать (а подставлять своей голове мужское плечо, она никому и здешних, малоприятных лиц, не позволит; разве что только президент, ради страны её об этом попросит) и собьётся в бесформенность, а сама она будет до неприличия животной сущностью пахнуть, привлекая в свою сторону природную сущность самцов. Так что для неё такая постановка вопроса неприемлема. Вот она и психует так открыто и экспрессивно.

И её в этом поддерживают все представительницы единой с ней гендерной идентичности, за исключением латентных и скрывающих свою истинную сущность психопаток и шалав, не видящих ничего плохого в том, чтобы находиться наедине в одном закрытом помещении с мужским представительством и его интеллектом. И это при всём том, что все прекрасно знают мотивацию мужского интеллекта, которому нужно только одно – привести женщину к своему падению, и к чему он всё своё существование и стремится – к доминированию над женским интеллектом. С которым ему, видите ли, легче и интересней общаться, и это притом, что мужское сознание ему ближе и оно логичней построено, а женский интеллект они и за интеллект не считают, определяя его, как всего лишь умственный замысел творца на женскую природу. Это когда вместо видеокарты в компьютер ставят графический адаптер.